Заря только занималась, когда долгий ночной путь из Сан-Франциско был позади, и Эрик Ромстед выехал в город. Чиновничий муравейник зашевелится еще только через несколько часов. Пока в бак заливался бензин, парень с круглосуточной станции обслуживания смахнул с ветрового стекла расплющенных насекомых и объяснил, как проехать к кладбищу, находившемуся примерно двумя милями южнее городской черты. Может, он и удивился, зачем приезжему с номерами другого штата вздумалось посетить колвильский погост в столь ранний час, но своего удивления никак не выразил.

Ромстед и сам не мог толком объяснить — зачем. Он не захватил цветов, чтобы возложить их на могилу, потому что при одной мысли, каким гомерическим смехом разразился бы покойный над таким «последним прости», ему становилось не по себе. Скорее всего он хотел увидеть могилу, чтобы окончательно примириться с мыслью о смерти отца.

То, что сказал по телефону сержант Краудер, выглядело так же не правдоподобно, как сценарий дешевой «мыльной оперы». Казалось, что сил и энергии этого старого жеребца хватит на дюжину жизней. Но человека, который уцелел в портовых потасовках и забастовочных пикетах, прожил бурную распутную жизнь, не подорвался на торпедах, не утонул в бушующем море, четырнадцать месяцев ходил в конвое до Мурманска во время Второй мировой войны, не могли вот так вот взять и убить в этой городской пластиковой пустыне чуть ли не на самом краю света. И не просто убить, а, как выразился Краудер, казнить.

— Шесть десять, — сказал парень с бензоколонки. Ромстед протянул ему кредитную карточку. Тот выбил чек, отпечатал на нем данные с карточки и неожиданно запнулся, словно имя владельца внезапно спутало выполнение привычной процедуры. Он хотел было что-то сказать, но передумал, вписал номер автомобиля и передал карточку в окошко. Ромстед расписался и снова двинулся в путь.

Деловой район оказался всего лишь в шести или восьми кварталах. На перекрестках перемигивались светофоры; Ромстед проехал несколько мотелей с вывесками, сообщавшими о наличии свободных мест в каждом из них, затем позади остались скромные жилые домики с зелеными лужайками, склад с оборудованием и техникой для обслуживания скоростного шоссе и резервуары с горючим. За городом, на протяжении примерно мили, по обе стороны дороги тянулись фермы. Но преодолев небольшой подъем, Ромстед увидел впереди кладбище и сбавил ход.

Оно находилось справа от шоссе, на склоне каменистого холма. Вдоль ограды выстроилась шеренга чахлых кедров. Ромстед подъехал и остановился возле ворот со столбами из булыжника. Заглушив мотор, он выбрался наружу, и его сразу же обволокла густая, что называется кладбищенская тишина и терпкий запах полыни. Утро уже наступило; на востоке, над безлюдными кремнистыми холмами, поросшими колючим кустарником, небо окрасилось в золотисто-розовый цвет, а на западе в прозрачном воздухе пустыни отчетливо вырисовывались незыблемые громады Сьерры. Остывающий двигатель автомобиля издавал громкие щелкающие звуки, а в вышине невидимый реактивный лайнер перечеркнул небесную синь белой полосой. Ромстед вздохнул и, покачав головой, пошел к воротам. В такое утро не хочется даже думать о смерти.

Железные решетчатые ворота отворились легко. Пока Ромстед медленно шел по аллее между рядами могил, ему внезапно пришло в голову, что он не сможет опознать могилу, даже если найдет ее. Ведь на ней еще нет надгробия. Откуда ему взяться, если он, Ромстед, — единственный, кто мог бы заказать его, — восемь часов назад еще не знал о случившемся?

Но, к его удивлению, надгробие было. По левую руку от него высился сырой холм свежей могилы — единственный, насколько можно было видеть вокруг. Приблизившись, Ромстед разглядел простую надпись, высеченную на гранитной плите в изголовье могилы:

«ГУННАР РОМСТЕД

1906-1972»

Он обошел вокруг и остановился, глядя на последнее пристанище того, кто, возможно, был самым невероятным родителем в мире, испытывая при этом какое-то странное смятение чувств. У него не было ощущения безвременной утраты или глубокой скорби по человеку, которого видел-то всего несколько раз в жизни. Он подумал о том, как странно порой судьба играет человеческими жизнями. Безудержная энергия Ромстеда-старшего обрела наконец покой на провинциальном кладбище, вдали от моря, тогда как ему в качестве последних почестей нужно было устроить, по меньшей мере, погребальный пир викингов.

Однажды Майо спросила об их отношениях с отцом. Вопрос удивил Ромстеда — много лет он даже не задумывался над этим и ответил, что, кроме взаимного уважения, по его мнению, между ними вряд ли существовало что-либо другое. Едва выйдя из детского возраста, оба росли в исключительно мужском окружении, где умение принимать решения и отвечать за свои поступки являлось необходимой основой выживания — один в море, а другой — на плацах нескольких военных училищ и в спортивных раздевалках колледжа. Никому из них даже в голову не приходило, что молодому человеку нужно что-то еще. Со своей женской точки зрения Майо, конечно же не могла этого понять, как такое возможно, и Ромстед безуспешно пытался ей это объяснить.

Несколько минут он стоял неподвижно, ощущая какую-то пустоту в груди, но, похоже, так и не нашел что сказать или сделать. Наконец он приподнял руку — что могло сойти за прощальный жест — и, развернувшись, направился к машине. Солнце уже взошло, и ему на память неожиданно пришел стих из Экклезиаста. «Тоже мне — экс-спортсмен, цитирующий Святое Писание, — мысленно одернул он себя, — старик сказал бы, что я совсем рехнулся».

Казнен? Что, черт побери, сержант Краудер имел в виду, говоря это? Ромстед раздраженно тряхнул головой. Нечего попусту тратить время, пытаясь разгадать этот ребус. Надо поскорее поговорить с кем-нибудь, кто сможет ответить на его вопросы, И он направился обратно в город.

Ему нужно где-то остановиться. Вполне возможно, что придется провести здесь целый день, а значит, перед обратной дорогой необходимо попытаться хоть немного поспать. Как раз справа показался мотель «Конестога» — с виду ничем не хуже любого другого. Ромстед свернул к нему, миновав porte cochere, остановился прямо у конторы. За стеклянной витриной располагался ряд игральных автоматов, поджидавших азартных туристов, а за столом крашеная блондинка с отдававшими в голубизну волосами перелистывала газету и прихлебывала кофе. Когда Ромстед вошел, она с улыбкой подняла на него глаза. Да, свободные номера есть.

— И большая кровать, если она вам нужна, — добавила он, не слишком объективно оценивая габариты Ромстеда.

— Прекрасно. — Он принялся заполнять регистрационную карточку, пока блондинка доставала ключ.

— Вы к нам надолго, мистер…

— Ромстед, — подсказал он. — Возможно, всего на день.

— Ах так. — Как и парень на заправочной станции, женщина пристально взглянула на него, как бы собираясь что-то сказать, но промолчала. — Понятно. — Улыбка не исчезла, но что-то в ней изменилось: теперь она в точности соответствовала иллюстрации из руководства для гостиничных служащих.

Ромстед передал кредитную карточку «Америкэн экспресс», удивляясь столь неожиданной реакции на свое имя. Старик никогда не стыдился быть на виду в куда более оживленных местах, чем Колвиль, и если что и волновало его в этой жизни, так уж, конечно, не забота об общественном мнении.

Ромстед расписался на бланке и, забрав ключ, вышел. Комната 17 находилась на первом этаже, окна выходили на небольшой плавательный бассейн и солярий с зонтиками и плетеной мебелью. В некоторые машины, припаркованные перед отдельными коттеджами, садились путешественники, готовясь снова двинуться в путь.

День разгорался, становилось все жарче, но в комнате за тяжелыми зелеными портьерами было прохладно и сумрачно; слегка пахло какой-то аэрозолевой дрянью, призванной имитировать запах свежего воздуха, — в общем, то же самое, что и в миллионе других подобных мест, размещавшихся вдоль бетонной реки шоссе. Ромстед бросил сумку на полку для багажа и включил свет. Усевшись на край кровати, он потянулся за тонким телефонным справочником, лежавшим возле телефона. Справочник охватывал весь округ, сельских абонентов и, вдобавок к Колвилю, прочие мелкие городишки, но никакого Гуннара Ромстеда в нем не значилось. «Значит, незарегистрированный номер», — решил он. «Желтые страницы» поведали, что в городе два похоронных бюро, но ни одной мастерской по изготовлению надгробий и ни одного камнереза. Следовательно, камень привезли из Рино. Но чем гадать на кофейной гуще, лучше попытаться узнать обо всем в конторе шерифа и заодно выяснить, не осталось ли каких-либо неоплаченных счетов.

Ромстед побрился, принял душ и вышел из ванной, энергично растираясь полотенцем, — мощного телосложения кареглазый мужчина с ручищами кулачного бойца, весь покрытый глянцевым загаром, за исключением узкой полоски на бедрах. Он расчесал выгоревшие на солнце светлые волосы, тем самым лишь слегка улучшив ничем не примечательную прическу, улыбнулся своему отражению в зеркале и сунул расческу обратно в несессер.

Потом надел брюки и спортивную рубашку. До центра города было недалеко, так что машину брать незачем. Ромстед вышел на улицу. Солнце палило нещадно. Он уже привык к жаре и почти не обращал на нее внимания, но все же отметил непривычную сухость воздуха и легкий запах пыли и полыни. Не все конторы еще открылись, поэтому он не спеша двинулся вдоль улицы.

По дороге ему попалась кофейня с парой газетных автоматов у входа. В одном продавалась «Сан-Франциско кроникл». Пошарив в кармане, Ромстед вытащил мелочь и чуть было не опустил монетку, когда заметил, что это вчерашний выпуск — для сегодняшнего еще слишком рано. Войдя внутрь, он заказал кофе, — и полузабытое воспоминание кольнуло память. Что это было? И где? Теперь он вспомнил и печально усмехнулся.

Это произошло в Нью-Йорке. Эрик Ромстед, будучи еще курсантом военной академии в Пенсильвании, получил увольнение, чтобы повидаться с отцом, пока его корабль находился в порту. Они где-то пообедали, а потом отец ловил такси, чтобы повезти сына на стадион «Янки», на футбольный матч. Машина уже подруливала к тротуару, когда отец опустил монету в газетный автомат. Таблички, что автомат неисправен, не было, но газеты он так и не выдал и проглоченную монету не вернул. Кнопка возврата тоже не работала. Прохожие оборачивались, чтобы поглазеть, как автомат опять кого-то обжулил, заглотнув никель. На месте отца кто-нибудь другой встряхнул бы его и с недовольным ворчанием пошел прочь, но Гуннар Ромстед отступил назад и спокойно врезал английским башмаком двенадцатого размера прямо по стеклянному окну, достал газету, сунул ее под мышку и зашагал к такси, пока он, Эрик, ошеломленно таращил на него глаза. Когда машина тронулась с места, отец уже погрузился в чтение финансового раздела. Эрик попытался выразить некоторое сомнение по поводу законности подобного поведения, но отец лишь удивленно посмотрел на него.

— Никогда ничего не жди задаром в этом мире, — сказал он тогда. — Надо платить за все, что получаешь. Но в то же время убедись, что тебе предоставили все до самой последней распроклятой мелочи, за которую ты платишь.

Контора шерифа находилась на первом этаже в дальней части нового здания суда и городской администрации. Ромстед столкнулся на пороге со светловолосой девушкой, которая выходила из конторы со стопкой бумаг в руках. Девушка приветливо ему кивнула. Ромстед вошел внутрь и оказался в просторной комнате, разделенной барьером. За ним стояли пять или шесть столов, несколько стеллажей. В противоположной от входа стене виднелись два зарешеченных окошка и дверь, которая, очевидно, выходила на задний двор и на стоянку служебных машин. Из-за приоткрытой двери в смежную комнату слева доносилось потрескивающее стаккато переговоров на полицейской волне. Справа вдоль стены был проход, далее висела доска объявлений, стояли шкаф с дробовиками и винтовками и небольшой столик с кофеваркой и кофейными чашками. За одним из столов у барьера темноволосый мужчина лет тридцати печатал на машинке. Он встал и подошел к Ромстеду.

— Доброе утро. Вы по какому вопросу?

— Я бы хотел поговорить с шерифом, — ответил Ромстед. — Он уже на месте?

— Нет. Сегодня у него присутственный день в суде, поэтому он может и вовсе не появиться. Но если у вас заявление, то его могу принять я. Меня зовут Орд.

— Нет, не заявление, — сказал Ромстед. — Я по поводу капитана Ромстеда.

— А вы?..

— Эрик Ромстед. Он был моим отцом. На этот раз никакой необычной реакции на произнесенное имя не последовало, если только это не свидетельствовало о профессиональной сдержанности во внешнем проявлении чувств. Ромстед продолжил:

— Я получил извещение. Вчера вечером я звонил вам из Сан-Франциско и разговаривал с человеком по имени Краудер.

— Понятно. Послушайте, Краудера не будет до четырех, но вам обязательно нужно встретиться с Брубейкером, помощником шерифа. Он ведет это дело. Подождите минутку.

Орд вернулся к своему креслу и позвонил по телефону. Потом положил трубку и кивнул:

— Присядьте. Он примет вас через пару минут.

Ромстед уселся на скамью рядом с дверьми. В диспетчерской отрывисто тарахтел телетайп. Закурив, Орд уставился на формуляр, заправленный в пишущую машинку.

— И все-таки, что произошло? — спросил Ромстед.

— Разве Краудер вам не рассказал?

— Только то, что его застрелили. «Казнен» — он употребил это слово.

— Краудер слишком увлекается телевизором. — Орд откинулся на спинку вращающегося кресла и швырнул спичечный коробок на стол. — Но мне кажется, в данном случае с ним трудно спорить, хотя вся эта история изрядно попахивает Голливудом. Его нашли на городской свалке, с простреленным затылком. Примите мои соболезнования.

— Но, ради всего святого, кто это сделал?

— Мы не знаем. Пока. Но в любом случае это был настоящий профессионал, и то, что он совершил, имеет какой-то смысл. Хотя мы разберемся во всем и без этого пояснения.

Это прозвучало совсем непонятно, в голове у Ромстеда роилось множество вопросов, но он сдержал свое любопытство. Он проделал неблизкий путь, чтобы получить информацию из первых рук, так что можно подождать еще несколько минут. В этот момент дверь в дальнем углу комнаты открылась, и вошел помощник шерифа в белой шляпе. Он подталкивал впереди себя изнуренного вида мужчину средних лет, лицо которого заросло торчащими во все стороны седеющими бакенбардами. Арестованный огляделся, умудряясь сохранять одновременно хитрое и виноватое выражение лица. Помощник шерифа отпустил его руку и показал на стул, стоявший возле стола Орда.

— Паркуйся сюда, Винги.

— Опять? — поинтересовался Орд.

— Опять, — ответил помощник шерифа. Арестованный уселся, уставившись в пол, и принялся похлопывать себя по бокам в поисках несуществующих сигарет. Орд послал ему пачку через стол.

— И перед кем он на этот раз сорвал свои покровы? — спросил он. — Перед Лигой женщин-изобретательниц?

— Перед женой владельца ранчо на шоссе Деннисон. — Помощник шерифа вздохнул и отошел к столику, чтобы налить себе кофе. — Видит Бог, хотел бы я иметь такой предмет для гордости.

Арестованный теперь хлопал по карманам в поисках спичек. Орд подтолкнул к нему коробок.

— Держи, курилка. — Он покачал головой, заправил новый бланк в пишущую машинку и заговорил тоном, каким обычно обращаются к непослушному ребенку:

— Винги, когда-нибудь ты вознамеришься потрясти своим нарциссом перед какой-нибудь женщиной, которая не растеряется и отрежет его у тебя ко всем чертям, а потом вставит тебе же в ухо.

Зазвонил телефон. Орд поднял трубку.

— Хорошо, — произнес он, затем обернулся к Ромстеду и махнул рукой в сторону коридора. — Это Брубейкер. Вторая дверь налево.

Ромстед прошел через дверцу в барьере и направился по коридору. Кабинет оказался небольшим. Брубейкер сидел за столом, прислонившись спиной к венецианскому окну, занавешенному жалюзи, и перебирал содержимое толстой картонной папки. Он встал и протянул Ромстеду руку, — крепкого сложения мужчина со стриженными под ежик рыжеватыми, седеющими на висках волосами и свежим цветом лица. Рукопожатие было твердым, и вообще Брубейкер выглядел весьма энергичным человеком. Указав на стул перед своим столом, он улыбнулся.

— Однако с вами не так-то просто связаться. — Усевшись напротив, хозяин кабинета взял из пепельницы тлеющую сигару и опять склонился над содержимым папки. — Мы целых две недели пытались до вас дозвониться.

— Меня не было в городе, — ответил Ромстед. — Я вернулся только вчера вечером.

— Я знаю. Мы раздобыли адрес у адвоката вашего отца, но ваш телефон не отвечал. Тогда мы попросили полицию Сан-Франциско проверить вашу квартиру. Домовладелец сказал, что понятия не имеет, где вы пропадаете. В бумагах Краудера значится, что вы были на каком-то корабле. Вы тоже моряк?

— Нет, — покачал головой Ромстед. — У моего друга моторная яхта, и мы перегоняли ее в Сан-Диего. Я прилетел в Сан-Франциско вчера вечером, и ваше сообщение дожидалось меня вместе с остальной почтой.

— Значит, в то время, когда произошло убийство, вы находились в море?

— Если это случилось две недели назад, то мы были вблизи мыса Сан-Лукас.

— Где это?

— Южная оконечность Калифорнийского залива.

— Понятно. А чем вы зарабатываете на жизнь?

— В данный момент — ничем. Последние двенадцать лет я провел в Центральной Америке, но месяца четыре назад продал свое дело.

— Какое дело?

— Лодки. У меня в Коста-Рике была дистрибьютерная фирма по продаже моторных лодок и яхт — для рыбаков, путешественников и просто желающих приятно провести время.

— А когда вы в последний раз видели отца?

— Примерно четыре года назад. Я приезжал в Южную Калифорнию на фабрику, а его корабль стоял в Лонг-Бич. Я поднялся на борт, и мы немного выпили.

— Похоже, вы оба жили совершенно независимо друг от друга, не так ли? Вы знали, что у него в Сан-Франциско есть квартира?

Ромстед печально улыбнулся:

— До вчерашнего разговора с Краудером я даже не знал, что он вышел в отставку. Я написал ему на адрес пароходной компании, когда продал дело и вернулся в Сан-Франциско, надеюсь, они передали письмо. Сам он почти не писал, пару раз в год я получал от него открытки — вот и вся переписка… Но как все произошло? У вас есть хоть какие-нибудь предположения, кто это мог сделать?

— Нет. Мы надеялись, что вы нам поможете, но раз вы не поддерживали с ним близких отношений…

— А как с опознанием тела?

— Никаких проблем. — Брубейкер раздраженно махнул рукой. — Откуда им, к черту, быть — в этом городе не так много мужчин шести футов пяти дюймов роста с белыми как снег волосами. К тому же все документы находились при нем, в бумажнике. На всякий случай можете удостовериться сами. — Он выложил на стол две большие глянцевые фотографии.

Мысленно подбодрив себя, Ромстед поднес их к глазам. Первая запечатлела человека, лежащего на спине на куче грязного хлама: пустых бутылок, газет, журналов, безголовых кукол, ржавых банок, а прямо над спутанной гривой седых волос убитого валялась выпотрошенная диванная подушка и полуистлевшие ботинки. Это был его отец. В темном костюме, светлой рубашке и галстуке, лодыжки стянуты коротким куском веревки, заломленные за спину руки, по-видимому, тоже связаны. Никаких видимых следов насилия. Вот только лицо густо запорошено каким-то белым порошком.

Второй снимок был сделан с более близкого расстояния, он изображал увеличенную голову и плечи — в том же положении и на том же месте. Открытые глаза невидяще уставились вверх с тем недоуменным и затуманенным выражением, какое бывает только у мертвецов. Широко распахнутый рот, по всей видимости, нарочно растянули, чтобы доверху набить порошком. Порошок походил на муку или сахарную пудру. Он же был в ноздрях, на подбородке и по обе стороны от лица на земле. Ромстед сложил снимки вместе и вернул обратно.

— Это он. Но что за гадость у него во рту?

— Лактоза, — ответил Брубейкер. — Мы сделали анализ.

— Лактоза?

— По-другому — молочный сахар.

— Но зачем? Проделки какого-то психопата.

— О, тут как раз все очень даже понятно. Странно только, почему этот намек сделан специально для нас? Мы всего лишь провинциальная полиция.

— Кажется, я вас не понимаю, — сказал Ромстед.

— Разве вы не знаете, для чего используют лактозу?

— Нет, — начал было Ромстед. Потом вдруг неясная догадка мелькнула у него в голове. — О Господи!

— Вот именно. Чтобы разбавлять героин. Похоже, ваш отец пытался кого-то наколоть, но не на тех нарвался.

— Черт побери, что за бредовая идея? Он никогда в жизни не прикасался к этой дряни. Он был шкипером.

— Это мне известно. Но сколько вы знаете отставных моряков или вообще людей, живших на одно жалованье, которые накопили миллион долларов?