Дверь номера была приоткрыта. Когда Ингрем постучал, раздалось короткое:

– Входите.

Так он и сделал. Одетая в голубой халат миссис Осборн сидела на диване, положив ноги в прозрачных чулках на кофейный столик. Рядом на полу стояли бутылка “бакарди”, опустошенная на одну треть, две или три открытых бутылки с кока-колой, ведерко для льда и валялся дешевый детективчик. В руке она держала стакан.

Миссис Осборн презрительно оглядела капитана и недовольно фыркнула:

– Хорошо бы закрыть дверь. В случае чего, вы всегда можете закричать.

Впервые Ингрем уловил в ее речи южный акцент. Возможно, он слышался и раньше, но капитан не обратил внимания. Ингрем родился на юге, в Техасе, и, хотя не был там настолько долго, что потерял какой-либо акцент, обычно различал его у других. Дамочка не столько была пьяна, сколько вызывающе вела себя. Пышная копна золотистых волос была аккуратно уложена, губы накрашены. Но это ничего не значит, кто знает, что ей взбредет на ум. Ничего более непредсказуемого на свете, чем напившаяся женщина, он не встречал. Ингрем задал себе вопрос, без особого, правда, интереса, часто ли миссис Осборн напивается. Это было бы обидно, ведь она хороша собой, но ей уже за тридцать, а в этом возрасте приверженность к спиртному сказывается на внешности.

– Что вы так осуждающе смотрите, я и сама прекрасно знаю, – накинулась на него миссис Осборн.

– Что именно?

– То, что мои ноги лежат на кофейном столике.

– Los pies de la Senora Osborne estan en lamesa, – произнес он с монотонной интонацией говорящего попугая.

Она нахмурилась:

– И что это значит?

– Ноги миссис Осборн лежат на столе. Надо полагать, фраза из разговорника. А что, если мы потолкуем о ваших ногах утром?

– Капитан, мне кажется, вы меня не одобряете, не так ли?

– Я об этом не думал, а что, это имеет значение?

– Конечно имеет. Вы разве не понимаете, что я могу перерезать себе вены от отчаяния?

Ингрем ничего не ответил, подумав, что глупее разговора представить невозможно. Дамочка не так уж напилась, чтобы все вокруг ломать и крушить, поэтому, если она немного проветрится, ему удастся уйти без скандала и отель не будет разнесен. Вряд ли стоит гадать, с чего это ее так разобрало. Может, он не уловил намека, когда она попросила заказать им места в отеле, но ему и в голову не пришло, в чем тут дело. Если этой красотке захотелось, так сказать, немножко поразвлечься, она могла бы найти кого-нибудь и получше, при ее-то внешности. В таком городе, как Нассау, полно более молодых и привлекательных мужчин. Скорее всего, дамочка ожидала, что он станет ее домогаться, а она ему даст от ворот поворот. Но у него и мысли такой не возникло. “Да, старею”, – подумал Ингрем. Или, как она его упрекнула, он ее не одобряет. Что ж, действительно, она ему не очень нравится. Наверное, в этом-то и разгадка: женщина почувствовала его неприязнь и обиделась, хотя трудно понять почему. Эта зеленоглазая красотка выглядит весьма самоуверенной и не производит впечатление особы, придающей значение мнению окружающих.

Миссис Осборн молчала, уйдя в свои мысли, казалось позабыв о его присутствии.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Ингрем.

Она плеснула еще рому в стакан:

– По поводу Холлистера. Капитан задумчиво прищурился:

– А в чем дело?

– Мне надо вас кое о чем спросить. Когда Холлистер нанимал вас для этой якобы работы, то ничего не говорил о том, что он врач?

– Нет.

– Вы уверены?

– Вполне.

– Только наплел, что он президент фирмы по производству лекарств? Да, все это вполне укладывается в схему.

Подозрения Ингрема, что женщина не настолько пьяна, как кажется, подтвердились.

– О чем это вы?

– Да все о медицине, – пробормотала миссис Осборн, как будто говорила сама с собой. – Его мамашу наверняка напугал тест на беременность.

– Вы его знаете, не так ли?

– С чего это вы взяли?

– Вы потратили больше тысячи долларов, чтобы пролететь с биноклем над “Драконом”, высматривая его.

– А может быть, я просто хотела что-то разузнать?

– Как вы считаете, кем был этот человек?

– Вас это не касается.

– Меня – нет, но вполне может заинтересовать полицию, вы об этом подумали?

– Плевала я на полицию. Если я лично должна заниматься поисками собственной яхты, пусть сидят и помалкивают. Говорю вам, у меня есть только кое-какие предположения.

– У него были похожие часы?

– Да, но это ничего не доказывает. Конечно, они необычные, но существуют не в единственном экземпляре.

– А как насчет моего описания внешности Холлистера?

– Подходит, как и к множеству других людей. Но есть одна деталь, которая кажется мне более важной, чем все остальное. Вы, наверное, удивились, почему он не захотел сам осмотреть яхту, а послал вас?

– Конечно.

– Дело в том, что его мог узнать старик Танго. Холлистер уже был на борту “Дракона”.

Ингрем согласно кивнул:

– Это резонно. Но зачем ему понадобилось его красть?

– Представления не имею.

– Кто он?

– Просто человек, с которым я была знакома. Его зовут Патрик Айве. Если, конечно, мои предположения верны.

– Он понимал что-нибудь в мореплавании?

– Кажется, немного. Мне известно, что он ходил на маленьких яхтах.

– Как вы считаете, мог этот человек управлять “Драконом”.., с чьей-то помощью, конечно? Ведь эта яхта – не игрушка.

– Об этом мне трудно судить, я мало понимаю. Патрик знал навигацию, он ведь был штурманом на бомбардировщике “В-17” во время войны.

– Этот человек просто напрашивался на неприятности, если не знал, как управлять судном таких размеров.

– Судя по тому, где мы нашли “Дракона”, он их таки получил. Вы действительно считаете, что Холлистер мертв?

Ингрем кивнул:

– Полной уверенности, естественно, нет, но мне кажется, что он утонул.

Миссис Осборн посмотрела на стакан:

– Согласна.

– Этот человек был врачом? – спросил Ингрем.

– Нет, – ответила миссис Осборн, не поднимая глаз. – Он занимался мошенничеством. Любил выдавать себя за врача, обналичивая фальшивые чеки.

– Похоже на него. У меня есть один из таких чеков.

– Это не предмет для коллекционирования.

– Слушайте, неужели у вас вообще нет никаких идей насчет того, зачем ему понадобилось красть яхту?

– Никаких, я уже говорила. Вам что, капитан, требуется заверенное нотариусом подтверждение?

Что ж, размышлял Ингрем, можно сказать, чтобы катилась со своей яхтой ко всем чертям, – такой легкий способ выйти из игры всегда имелся. Но это было бы признанием своего поражения, признаком неумения закончить начатое дело. И нечего зацикливаться на том, что она напилась, это глупо. Причем вполне возможно, что дамочка притворяется. Разобраться в таких тонкостях он не мог.

Ингрем вернулся в свой номер и улегся. Он долго лежал без сна, перебирая в памяти подробности разговора. Темное оказалось дело. Если предположить, что настоящее имя Холлистера действительно Патрик Айве, это все равно ничего не проясняет. Почему нашей красотке так хочется его найти или узнать, жив он или мертв? И зачем, о Господи, мошеннику и изготовителю фальшивых чеков понадобилось красть яхту, которая для него не представляла никакой ценности и которой он, вероятно, не мог управлять. С таким же успехом можно украсть, например, тротуар.

Ингрем проснулся в поту на сбитых простынях, подозревая, что во сне кричал. Включив свет и посмотрев на часы, он увидел, что едва минуло два часа ночи. Конечно, теперь его реже мучил старый кошмар, да и та жуткая картина раз от разу представлялась все менее ясной: уже не было того острого чувства вины, как будто он запаниковал и оставил Барни гореть, – дико вопящего, с ног до головы охваченного огнем, словно факел. Нет, Ингрем знал, что схватил его и перебросил через борт разбитого судна, хотя собственная одежда уже горела на нем, а кожа Барни оставалась на его перчатках. Было слишком поздно, друг был уже мертв, и никто не мог ему помочь. Теперь Ингрема мучило другое: страх и сомнение, сможет ли он когда-нибудь снова вдохнуть запах бензина на судне без того, чтобы его не вывернуло наизнанку?

Яхта, которая убила Барни и выжгла верфь от конторы до самых ворот, была небольшой. Этот старый, побитый шлюп назывался “Монетка”, на нем следовало произвести мелкий ремонт – перебрать двигатель, установить новый радиотелефон и более надежную пластину заземления на внешней части корпуса. Они наложили медную полосу и подготовили корпус для проведения радиосвязи. Шлюп хотели спустить на воду вечером в пятницу. Катастрофа сложилась из мелких составляющих: долгий уик-энд, маленькая течь где-то в топливной системе, плохая вентиляция и то, что Барни, у которого и так-то был плохой нюх, в понедельник простудился. Катализатором катастрофы оказался паяльный аппарат. Барни как раз присоединил кабель заземления к отверстию в корпусе и собирался запаять серебром, когда Ингрем спустился через люк и почувствовал запах бензина. Он заорал, но в это самое мгновение Барни включил аппарат.

***

Ингрем попросил разбудить его в четыре часа утра. Когда раздался телефонный звонок, он мгновенно проснулся, встал и, открыв двустворчатую стеклянную дверь, вышел на балкон, откуда открывался вид на гавань и остров Хог. Кажется, им везло – стоял мертвый штиль. Листья кокосовых пальм вдоль Бэй-стрит замерли в предрассветной мгле, лишь слегка рассеянной на востоке бледным розовым свечением. Он позвонил миссис Осборн и, обнаружив, что та уже проснулась, торопливо надел брюки цвета хаки, футболку и кроссовки. Они покинули свои комнаты одновременно. На миссис Осборн были белые брючки до колен, голубой пуловер с короткими рукавами и сандалии на босу ногу. Выглядела она чрезвычайно свежей и привлекательной; может быть, ее и мучило похмелье, но для постороннего взгляда это оставалось незамеченным. У бабы лошадиное здоровье, подумал Ингрем. Он взял ее чемодан и подозвал такси, пока миссис Осборн платила по счету. Всю дорогу в аэропорт она молчала, не последовало никаких объяснений или извинений за ее поведение накануне. Наверно, она ничего не помнит, подумал капитан, впрочем, какое ему до нее дело. Ресторан в аэропорту был закрыт, и они выпили по чашечке кофе в офисе Макаллистера.

– Ваш багаж мы оставим здесь, – предложил Ингрем, – а мой возьмем с собой, потому что я, вероятно, задержусь на судне. Даже если окажется, что надо нанимать буксир, чтобы снять яхту с мели, ее не следует бросать там без присмотра.

Поднявшись в самолет, в заднем отсеке которого лежал скатанный спасательный плот, Ингрем указал своей спутнице на место рядом с пилотом, а сам устроился позади. Уже занимался рассвет, когда амфибия пробежала по взлетной полосе и взмыла в воздух. Капитан закурил сигару и устроился поудобнее, ведь предстояло лететь больше часа.

Они пронеслись над тихой темной громадой острова Андрос и оказались над обширными пространствами Багамской отмели, чьи тихие воды отливали перламутром в свете зари. Выглянувшее позади них из-за горизонта солнце на какой-то момент блеснуло под крылом самолета золотом и пурпуром, но машина нырнула вниз, и вся красота пропала. Казалось, прошло несколько часов, когда Ингрем вновь взглянул на часы. Вскоре они должны увидеть яхту. Капитан поднялся, прошел через узкий вход в передний отсек и встал за спиной миссис Осборн, которая глядела в окно. Через две или три минуты он слегка тронул ее за плечо и показал:

– Вон она.

Женщина молча кивнула.

Отдаленная точка выросла в размере и разделилась на песчаный бар и судно. Эвери начал снижение. Ингрем, наклонившись к самому его уху, попросил:

– Давайте еще раз осмотрим яхту сверху, прежде чем высаживаться. У меня есть одна идея насчет прилива.

Эвери кивнул. Они пролетели над шхуной, оставив ее по правому борту в тысяче футов под ними. Ингрем напряженно смотрел вниз. В раннем утреннем свете было видно, что пустая палуба чуть накренилась к левому борту, беспомощная, как выброшенный на берег умирающий кит. Она лежала на мели в том же положении, что и вчера, носом к северу. Эвери описал широкий круг, и они прошли позади нее в какой-то сотне футов от поверхности воды. Кажется, ничего не изменилось, разве что крен немного уменьшился, потому что наступал прилив. Приглядевшись, Ингрем заметил, что вода вокруг неподвижной яхты медленно поднимается.

– Все еще идет прилив, – прокричал он сквозь рев мотора, – но, похоже, довольно скоро высокая вода начнет спадать. Вы не сможете долго дрейфовать.

Эвери кивнул:

– Хотите отложить спуск?

– Нет, давайте сделаем это сейчас.

– Хорошо, пристегните ремни. Ингрем прошел на свое место и затянул ремень. Он видел через окно, как Эвери сделал заход на запад, к краю отмели, совершая предварительный облет, чтобы проверить, нет ли каких помех на воде, развернулся и зашел на посадку. Гладкая, как масло, вода ринулась к ним, они коснулись поверхности, и амфибия приводнилась, подняв белую завесу водяной пыли. Погасив скорость, машина остановилась. Ингрем отстегнул ремень и прошел в кабину. Они находились в двух милях к западу от песчаной косы и шхуны. Амфибия развернулась и заскользила по направлению к судну.

– Слишком близко подходить не будем, – сказал пилот. – Не нравятся мне здешние мели.

– Вполне достаточно, если мы подойдем на полмили, – ответил Ингрем, – а потом, пока идет отлив, вам лучше отвести машину на запад и подождать нас там.

– Вы долго пробудете на борту?

– Наверно, мне удастся доставить миссис Осборн назад через полчасика. Может, я смогу позвонить по радиотелефону, если он действует. У вас есть канал для межсудовой связи?

– Звоните 26-38.

– Прекрасно.

Ингрем направился в хвостовой отсек, присоединил баллон со сжатым воздухом к клапану надувного плота и накачал его так, чтобы тот смог держаться на плаву. Эвери открыл дверь, и они вместе выпихнули плот наружу. Ингрем встал на колени в дверях и закончил надув, чувствуя, как амфибия мягко покачивается, издавая булькающие звуки. Эвери придержал плот, пока Ингрем помог миссис Осборн устроиться на корме, после чего капитан, выгрузив свой чемодан, баллон со сжатым воздухом и легкие алюминиевые весла, сам перебрался на плот и оттолкнул его от корпуса амфибии.

Ингрем пристроил весла в ушки, служившие уключинами, и начал грести. Когда они немного отдалились от самолета, он взглянул через плечо и понял, что амфибия подошла к яхте даже ближе, чем намечалось, – до “Дракона” оставалось всего лишь ярдов четыреста. Солнце вставало как раз за шхуной, изящным силуэтом обрисовывающейся на его фоне. Красивое зрелище, подумал капитан, если бы она не сидела на мели. При виде яхты, попавшей в беду, у него всегда щемило сердце.

Стоял мертвый штиль, поверхность воды" была ровной, как стальной лист, лишь едва заметная рябь иногда пробегала по ней из пролива Сантарен, – это все, что осталось от волн, уже сглаженных на пяти милях мелководья между песчаной косой и краем Багамской отмели. Ингрем приналег на весла. Когда плот достаточно удалился, Эвери завел мотор и продвинул амфибию к западу, на более глубокое место. Работая веслами, капитан внимательно смотрел за борт. Судя по цвету воды и тому, что он мог рассмотреть под плотом, дно было песчаным, а глубина на всем пути к “Дракону” едва достигала двух морских саженей. Более глубокая протока, добрых сто ярдов в ширину, находилась футах в семи от яхты, так что, если бы удалось дотащить ее до этого места, есть надежда вернуться в глубокие воды, конечно, при условии, что вся операция будет проведена при хорошем освещении.

Но чем ближе они подплывали к застрявшей яхте, тем очевиднее становилось, что снять ее с мели будет трудно. Синие воды протоки оказались за кормой на расстоянии, равном половине длины судна. Самая широкая часть киля была в тридцати футах впереди, так что яхту пришлось бы двигать на целых шестьдесят – семьдесят футов, прежде чем она оказалась бы на достаточной глубине, если, конечно, прилив не поднимется несколько выше, чем сейчас. Однако есть опасение, что он достиг своей высшей точки и начинает спадать.

Внезапно гул мотора оборвался: Эвери выключил двигатели и оставил амфибию дрейфовать в миле от них. Ингрем и миссис Осборн уже были ярдах в пятидесяти от левого борта шхуны. Капитан резко взял вправо, чтобы обойти судно за кормой.

– Разве нельзя взобраться на борт с этой стороны? – спросила миссис Осборн.

– Мне надо сначала кое-что посмотреть, – ответил Ингрем.

– Ах да, название.

Не совсем так, подумал он, но промолчал. Миссис Осборн наклонилась, стараясь разобрать надпись.

– “Лорна”, – прочитала она и взволнованно добавила:

– Посмотрите, под свежей краской можно разобрать старое название.

Ингрем пригляделся. Дама права: хотя новое название вывели черной краской поверх голубой, которой покрыли борта, под ней проглядывали начальная и последняя буквы старого. Паршиво поработали. Ингрем положил весла и застопорил плот. Стояла мертвая тишина. Прилив достиг своей высшей точки. Ингрем подождал, пока рябь на поверхности уляжется, и перегнулся через край плота, внимательно рассматривая дно сквозь прозрачную, как джин, воду. Он прищурился.

– Что там? – спросила миссис Осборн.

– Посмотрите, – откликнулся капитан, – видите ту длинную бороздку, ведущую, назад, к впадине, которую проделал на дне киль?

– Да, а что это значит?

– Яхту не просто прибило сюда волнами. Она была на ходу, когда села на мель. Женщина взглянула на него:

– Выходит, команда была в тот момент на борту?

– Во всяком случае, кто-то из них. Ингрем заметил, что они оба невольно заговорили тише. Да, наверно, дело в безмолвии, которое угнетало.

Почему команда даже не попыталась снять яхту с мели с помощью стоп-анкеров? Судя по следу на дне, они дали задний ход, потому что песок отбросило вперед, но не видно якорной цепи, даже обрывка. Возможно, конечно, что ялик к этому моменту уже пропал, однако они могли переправить якорь на корму с помощью одного из гиков или перенести его под дном, нырнув пару раз. Не надо пускать миссис Осборн в кубрик, подумал он, пока я сам его не осмотрю, там может быть труп, и не один.

Он снова взял в руки весла, и они медленно подплыли к правому борту. Так, яхта сидит в воде низко. Судя по крену, это был более высокий борт, а полоса старой краски у ватерлинии почти скрыта в воде, виднелось лишь несколько дюймов, в то время как она должна быть приблизительно в футе над поверхностью. Вероятно, где-то есть пробоина. Он пристально рассматривал днище, но ничего не увидел. Плот, продвигаясь вперед, проплыл под бушпритом и двинулся к корме вдоль левого борта.

Когда они оказались на уровне грот-мачты, Ингрем снова засушил весла и сумел ухватиться за ванты. Учитывая левый крен, палуба оказалась не слишком высоко над ними. Перебирая фалинь, капитан взобрался на палубу, закрепил его и наклонился подать своей спутнице руку. Она вскарабкалась вслед за ним, пробралась под спасательным леером и встала рядом.

Низкие и длинные палубные каюты с маленькими иллюминаторами возвышались не более чем на два фута. Два или три окошка оказались открыты, но внутри царил полумрак, и рассмотреть ничего не удалось. Солнце высоко поднялось над горизонтом, окутывая золотым сиянием мачты и такелаж, лучи его приятно грели лицо. Все вокруг было влажным от росы. Пустая накренившаяся палуба создавала впечатление полного запустения, будто шхуну давно бросили, но Ингрем понял, что такое чувство возникало из-за общего беспорядка, претившего его моряцкой привычке к аккуратности. Паруса были не скатаны как положено, а небрежно свалены в бесформенные тюки вдоль гиков. У основания фок-мачты и грот-мачты горой громоздились спутанные корабельные канаты. Ступив на палубу, ни капитан, ни его спутница не обронили ни слова, будто не желая нарушать торжественную тишину.

Они пошли назад к проходу между палубными каютами и спустились в кокпит. Это было длинное и довольно широкое помещение, в конце которого помещались компас, штурвал и контрольная панель вспомогательного двигателя. Ингрем обернулся и взглянул на следы, оставленные ими на росе, миллионами крошечных капелек покрывавшей палубу. Других следов на ней не было.

– Я посмотрю в кубрике, – сказал он, – а вы пока подождите здесь.

– Хорошо.

Он начал спускаться по лестнице, ведущей от открытого люка. Вначале после яркого солнечного света Ингрем ничего не мог разглядеть, но когда его голова оказалась ниже уровня люка, он увидел, что вся большая кормовая каюта и две из четырех коек загромождены штабелями длинных деревянных ящиков, привязанных крест-накрест веревочными креплениями. Однако то, что он увидел на передней по левому борту койке, заставило его, чертыхнувшись, спрыгнуть вниз, минуя две последние ступеньки лестницы. Там ничком, безвольно свесив одну руку, лежал худой темноволосый мужчина в брюках цвета хаки. Ингрем бросился к койке и наклонился, чтобы дотронуться до его руки, ожидая коснуться окоченелого трупа. Однако рука оказалась теплой и мягкой, а в ту долю секунды, пока до капитана это доходило, человек начал поворачиваться к нему, и одновременно миссис Осборн истошно завопила:

– Берегитесь!

Ингрем обернулся и увидел огромного детину с заросшей волосами голой грудью. Он стоял, пригнувшись за лестницей, где, очевидно, и прятался раньше. В руке великан держал автомат и выглядел как персонаж на плакате об ужасах войны.

– Приветствуем вас на борту, Герман, – сказал он, – добро пожаловать.