Прежде всего дадим историческую справку. Изо всех гнииповских мятежей самым кровопролитным считается восстание под руководством Никиты Чёрного. Причиной восстания послужило обнародование указа о повышении на 3 % цен на лавровый лист фасованный. Хотя ни один из гнииповцев отродясь не видал в глаза лаврового листа, народное возмущение не имело границ. Как ни старались власти представить нововведение как великое благодеяние, к тому же возможное только благодаря самоотверженности самих этих властей, стихийный погром вкупе с пожаром моментально охватил город. Людскими массами предводительствовал Никита Чёрный — суровый кряжистый мужик, начисто лишённый чувства юмора. Целую неделю кряду толпы гнииповцев в армяках и бушлатах бесновались на улицах, приканчивая друг друга.

Правительственными войсками командовал Сеня. Случай свёл Сеню и Никиту Чёрного на Нижней Мыльнопрахарягинской. Телохранители Сени, навербованные из боцманов флота, самых сильных людей в ГНИИПИ (если не считать жены боцмана Поцмана, зверски избивавшей мужа за его постоянное пьянство), отбили атаку инсургентов. Взбешенный Никита, очертя голову, самолично ринулся к Сене, сбил с ног гиганта боцмана Кобелюка, занёс над волосатой кепкой начсучки громадный мешок с песком, и казалось, что лишь мгновение отделяет отважного Сеню от гибели. Но тут случилось странное происшествие.

Тонко визгнула бритва, и ошеломлённый Никита почувствовал лёгкость в руке и услышал, как мягко шлёпнулся оземь надрезанный мешок. Обернувшись, он увидел, что перед ним сидел голый мужчина и большой деревянной ложкой ел песок прямо из мешка. На гневный окрик Никиты мужчина грозно зарычал и потребовал, чтобы вождь мятежников не мешал ему закусывать. После этого мужчина страшным ударом ложки уложил Никиту насмерть и скрылся во тьме.

Так были спасены законная власть и Сеня. Город зажил обычной жизнью, забыв про лавровый лист. Но иные события назрели и имели произойти. Жажда граждан превращать задницу в благоухающий цветок достигла опасной стадии.

Не без основания ГНИИПИ гордился своей канализационной системой. Даже преподаватели логики в школах верховой езды приводили как пример порочного круга знаменитую фразу из речи Феофана: «Без цивилизации нет канализации, а без канализации нет цивилизации». Первым канализацию начал строить подрядчик Евсей Гыгывый, почуявший запах наживы еще тогда, когда сама идея гадить в закрытом помещении вызывала смех у гнииповских интеллектуалов. Путем бесчеловечной эксплуатации и антисанитарных условий Евсей загубил на строительстве десять с половиной миллионов душ и нажил четыре полушки. Но затем канализация была объявлена народной стройкой, <и, хотя> проектировалась крайне хаотично, прошла подо всем ГНИИПИ и служила местом убежища деклассированным преступникам. Человек, спихнутый в канализацию, либо ухитрялся приспособиться к нелёгким новым условиям, либо погибал. Один только Колька Серый знал все ходы и выходы зловонного подземелья, чем часто пользовался. Эти профессиональные знания сформировались волей-неволей в первые годы нелёгкой борьбы с братьями Кровяшкиными. Очень скоро гнииповцам было суждено оценить все преимущества обладания достоверной информацией о подземном мире.

…Новые времена принято отсчитывать от того момента, когда на перекрестке улиц Псовой и Пидерской, главной улицы города, предприимчивый делец Калистрат Миндявый открыл фешенебельный кабак «Бля». Новое учреждение как-то сразу полюбилось гнииповцам. Жуткие истории, что ни день, стали происходить в проклятом заведении.

Однажды вечером дверь кабака раскрылась, и внутрь ввалился громадный мужчина с длинным хвостом. С закушенных губ его капала кровь. Глаза его бешено вращались в орбитах. Изрыгая безадресные, но конкретные проклятия, он потребовал кружку жирмабешевой, выпил её махом, и вдруг громовым голосом поведал собравшимся, что он намерен «уделать суку Феофана». Неимоверное число агентов ринулось из-за столиков брать злоумышленника. Но он успел выскочить на улицу и там мгновенно исчез. Так «Бля» стал рассадником крамолы.

Другой раз в кабак «Бля» заявился большой черный медведь. Не сказав никому доброго слова, медведь подошёл к стойке, загадочно усмехнулся, и когтями нацарапал на полированном дереве пространное ругательство. Затем он быстро убежал, тихо похохатывая. Появление интилигентного, грамотного, а следовательно, неблагонадежного медведя было справедливо расценено, как недоброе предзнаменование. После долгого розыска нашли квартиру, где проживал медведь, уже покинутую осмотрительным животным, и сделали там обыск. Кроме гор запрещённой литературы, вроде «Книги о вкусной и здоровой пище», нашли клочок бумажки со словами «ударив же гада А по балде Б…» и диаграммами. Обыватели только хватались за сердце, внимая слухам о том, что якобы было на диаграммах.

Сеня учетверил число дежурных по району кабака. Сам он всё чаще и чаще стал ошиваться около этих мест. И именно там, в прекрасный летний вечер, с ним случилось досадное происшествие.

Мягко ступая, в кабак гуськом вошли трое мужчин в бюстгальтерах, скрывавших ясно выраженные вторичные половые признаки, что заставило сидевшего тут же профессора Прахарягина бросать на незнакомцев страстные взгляды. Нимало не стесняясь присутствием всемогущего начальника Сучки, незнакомцы подошли к стойке и спросили жирмабешевой. Возмущённый нарушением субординации Сеня медленно подошёл к пришельцам, окидывая их удавьим взором.

— Кто такие? — отрывисто спросил он у предводителя незнакомцев.

— Феофан Гниипыча дети! — громко и дерзко отвечал странный мужчина с бюстом.

— Это как понимать? — изумленно прошептал ошеломлённый наглым ответом Сеня.

— А очень просто, — пояснил, ухмыляясь, незнакомец. — Ты же сам нам говорил, Семен Вавилыч, что Феофан всем отец родной, — добавил он, обнаруживая хорошее знакомство с личностью контрагента.

— Отец он тебе, засранцу, никакой не отец, — начал Сеня, несколько успокаиваясь, — а только вроде как отец… Но тут таинственный субъект внезапно побагровел.

— А клал я на твоего Феофана! — зарычал он громовым басом — Бей его, пса!

Быстрее молнии все трое выхватили из бюстгальтеров громадные гири. Все шесть гирь с лязгом обрушились на многоумную голову Сени. Несчастный рухнул, потеряв сознание и впервые в жизни не успев свистнуть агентов.

Когда он очнулся, незнакомцев уже не было. Тучи сгущались над городом в темнеющем небе. Такой страх обуял гнииповцев, что гульба началась в этот вечер с опозданием, и резали как-то неохотно, больше для дела, чувствуя, что наступают последние дни.

Произошедшее наутро превзошло все ожидания. Уже в 10 часов утра кабак «Бля» гудел как трансформатор. Весь цвет ГНИИПИ был в сборе и обсуждал вчерашние события.

— Нет, ты скажи, зачем трое? У их, скажи, зачем гири? — надрывался Петька Чайник.

— Да кто их знает, — бормотал оптимист Прахарягин, — может, так просто…

— Так? — сатирически закричал Петька. — Так просто? А может, ты, Хер Малафеич, так просто сегодня на углу Жёлтопопугаевской станешь?

Прахарягин надулся. Честь его была задета.

— Прахарягин всех имел… — начал он торжественно и размеренно.

— Стало быть, и меня имел? — раздался вдруг от двери сдавленный замогильный голос.

Невольно вздрогнув, все обернулись. В дверях, перемазанный засохшим калом и свежей кровью, стоял воскресший из мёртвых Никита Чёрный. Изо рта его шёл огонь. Запах серы наполнил кабак.

— Ну, ну! — сардонически молвил Никита. — Имей, имей, гляди, доимеешься. Вот ужо ночью поговорим… А уж я знаю, Хер Малафеич, где ты живёшь…

С этими словами Никита скрылся. Профессор валялся в обмороке. Ужасное будущее не вызывало сомнений. И, однако, энергичные действия Сени смогли отдалить катастрофу.

Ровно в полдень на другой день во двор кабака «Бля» вошёл голубоглазый парень в полинялой майке.

— Поджигать щя будем твоё заведение, — весело сообщил он Калистрату Миндявому.

— Мебель выносить будешь или так жечь?

— То есть… это есть как это так поджигать? — залепетал Калистрат, — на каком таком основании?

— На основании устава добровольной гнииповской пожарной дружины, — веско сказал парень, — учение надо проводить. — Валяй, криворылый! — крикнул он в окно.

Керосин брызнул на бревенчатые стены гнезда разврата. Как примус, загудел подожжённый кабак. Сеня стоял поодаль и потирал руки.

Но радоваться было рано.