— Знаешь, что я думаю обо всем этом? — спросила Гвен.

Мы пили с ней чай на кухне перед моим отъездом к дедушке.

— Мне кажется, тебе необходимо почувствовать свою причастность к некоей великой традиции. Я думаю, тебе хочется соприкоснуться с прошлым, и мне кажется, что ты прав. Окунись в прошлое, Дэвид, именно это тебе сейчас нужно.

Я позвонил дедушке и сказал, что приеду к нему.

— Приезжай немедленно, — ответил он, — мы обо всем поговорим.

Моему деду было 79 лет, и он, как всегда, был полон энергии. Раньше моего деда знали везде. Он был англо-уэльско-голландского происхождения и был сыном, внуком и, может быть, правнуком священников. Начало традиции теряется в раннем периоде протестантской Реформации в Западной Европе и  на  Британских островах.

Насколько я знаю, с тех пор, как священнослужители начали совершать христианские бракосочетания, в каждом приходе был какой-нибудь Уилкерсон.

До фермы моего деда, расположенной в Толедо, штат Огайо, было довольно далеко. Большую часть пути я провел в раздумьях о минувшем: то были очень живые воспоминания, особенно, когда речь шла о дедушке.

Дедушка родился в Кливеленде, штат Тенесси. К двадцати годам он уже был священником. Это хорошо, что он был молод, потому что жизнь была сурова. Он был разъездным проповедником. Это означало, что большую часть времени он проводил в седле. Он ездил верхом от одной церкви к другой и обычно сам был и проповедником, и регентом, и церковным сторожем. Он всегда приходил в церковь первым, включал свет, выметал мышиные гнезда и проветривал помещение. Затем собиралась вся община и они пели что-нибудь старое — "Удивительная милость", "Что за друг нам Христос" и другие. Затем он проповедовал.

Проповеди моего дедушки были довольно необычными, и некоторые примеры и аргументы шокировали его современников. Например, когда мой дедушка был молодым священником, считалось грехом носить ленты и перья. В некоторых церквах прихожане приносили ножницы. И если к алтарю подходила женщина, у которой на шляпе была лента, эти ножницы пускались в ход, да ещё читались нотации". Как же вы попадете на небеса со всеми этими лентами на вашей одежде?"

Но мой дедушка изменил свое мнение на этот счет. Став старше, он создал особый принцип евангелизации, который он назвал "методом отбивных".

— Ты побеждаешь людей точно так же, как ты побеждаешь собаку, — часто говорил он.

— Ты видишь на улице собаку с костью в зубах. Ты ведь не отбираешь у нее эту кость и не объясняешь, что это вредно для нее, просто даёшь ей отбивную и она бросает свою кость. Вместо того, чтобы забирать кости у людей или срезать перья с их одежды, я лучше подброшу им отбивных. Что-нибудь с настоящим мясом и жизнью внутри. Я расскажу им о Новом  Начале.

Дедушка проповедовал не только в церквах, но и на собраниях в палатках. До наших дней докатилась слава о том, как интересно удавалось старому Джею Уилкерсону проводить такие собрания. Однажды, например, он проповедовал в Джамайке, церкви на Лонг Айленде в Нью-Йорке. Собралось много народу, потому что был воскресный день и к тому же 4 июля — День независимости.

В тот день мой дедушка заехал к своему другу по какому-то делу, связанному со скобяными товарами. И тот показал ему какой-то новый материал, который трещал и рассыпался искрами, когда на него наступали. Он расчитывал, что это пригодится ему на фейерверке. Четвёртого июля. Дедушка был весьма заинтригован этим веществом и купил себе некоторое количество. Затолкав его себе в карман, он вскоре забыл о нем.

Мой дедушка в тот день говорил о новой жизни во Христе, а также об аде, живо и образно описывая его. Во время проповеди его рука нащупала в кармане то самое вещество. Тихонько он высыпал его позади себя и с невозмутимым видом продолжал повествовать об аде, прохаживаясь по платформе, как вдруг из-за его спины повалил дым и затрещали искры. Вскоре разнеслась молва о том, что уж если Джей Уилкерсон проповедует об аде, то этот ад можно увидеть воочию.

Полагали, что мой отец будет таким же странствующим служителем, что и дед. Но мой отец был совершенно другим человеком. Он был больше священник, чем евангелист. Поскольку мой дедушка проповедывал по всей стране, то мой отец вырос, остро ощущая недостаток надёжности и безопасности постоянного дома, и это отразилось на его карьере. За каждый вечер был в новой. Мой отец создавал постоянные надёжные церкви, где его любили и в любое время могли обратиться к нему со своими бедами и нуждами.

— Я думаю, что для церкви необходимы оба типа священников, — сказал мне однажды отец, когда мы жили в Питсбурге. — Но я завидую способности твоего деда выбивать гордость из людей. Нам этого как раз недостает сейчас.

Именно это и произошло у нас, когда дедушка в очередной раз заскочил к нам (он всегда именно "заскакивал").

Церковь моего отца располагалась в фешенебельном пригороде Питсбурга, где жили банкиры, юристы, врачи. Это было достаточно необычное месторасположение для церкви пятидесятников, так как наши службы бывают шумны и вольны. Мы старались проводить наши богослужения скромно и тихо из уважения к окружающим. Но дедушка решил показать, что мы неправы.

В те дни все наши прихожане старались подражать жизни своих соседей — быть степенными и светскими.

— И мёртвыми, — говорил дед, — а ведь вера даёт жизнь.

Отец пожал плечами, ему пришлось согласиться. И тут он допустил ошибку — попросил деда проповедовать вместо него в воскресенье.

Я присутствовал на той службе и никогда не забуду выражения лица моего отца, когда пришел дедушка и первым делом снял свои грязные калоши и поставил их прямо на алтарь.

— Ну, — сказал мой дед, поднимаясь и осматривая пораженную общину, — что смущает вас в этих грязных калошах на алтаре? Я немного запачкал вашу прекрасную церковь? Я уязвил вашу гордость? Держу пари, что если бы я задал вам этот вопрос, вы бы ответили, что у вас ее нет.

Отец поёжился.

— Давай, давай, выкручивайся, — сказал дед, поворачиваясь к нему. — Где дьяконы церкви? Дьяконы подняли руки.

— Я хочу, чтобы вы открыли все окна. Мы немного пошумим. Я хочу, чтобы все эти банкиры и судьи, сидящие на верандах своих домов, узнали, что это такое — радость в вере. Сегодня вы сами будете проповедовать своим соседям.

Затем дедушка попросил всех встать. Мы все поднялись со своих мест. Дедушка приказал нам маршировать по церкви, хлопая в ладоши. И мы маршировали и хлопали в ладоши. Он заставил нас хлопать в ладоши 15 минут, и потом, когда мы хотели закончить, он покачал головой, и мы продолжали.

Затем он приказал нам петь. И так мы маршировали, хлопали в ладоши и пели, и каждый раз, когда мы замедляли шаг или переставали пение, дедушка открывал окна еще шире. Я взглянул на отца и понял, о чём он сейчас думает: "Что ж, этого я не переживу, но, всё-таки, хорошо, что так получилось". И он запел громче всех.

Вот эти была служба!

Отец узнал о реакции соседей на следующий день. Он пришел в банк по делу. И конечно же, за большим столом сидел один из наших соседей. Отец хотел повернуть назад, но тот окликнул его.

— Преподобный Уилкерсон, вот это пение было у вас вчера в церкви! Все говорят от этом. Мы знали, что ваши люди хорошо поют и мы все время ждали, когда вы запоете. Это самое замечательное из всего того, что случалось в нашем районе.

Следующие три года в церкви царил дух свободы и силы. Это было для меня хорошим уроком.

— Ты должен проповедовать Пятидесятницу — сказал дедушка моему отцу, когда позднее они обсуждали ту службу. — Будучи освобождённой от всяческих наслоений. Пятидесятница означает силу и жизнь. Вот что вошло в церковь в тот момент сошествия Духа Святого в день Пятидесятницы.

— И когда в тебе есть сила и жизнь, — продолжал дедушка, — значит ты здоров, а если ты здоров, значит, ты можешь немножко и пошуметь. Это полезно для тебя и, естественно, ты можешь немного испачкать свои башмаки.

Для дедушки испачкать башмаки означало не только ходить туда, где грязь и нужда, но также и то, что можно стереть носки ботинок от долгого моления на коленях.

Мой дед был муж молитвы, и вся его семья была похожа на него в этом отношении. Он воспитал моего отца в любви к молитве, а отец, в свою очередь, передал это мне.

— Дэвид, а ты молишься о помощи, когда у тебя неприятности? — спросил однажды у меня дед.

Сначала этот вопрос показался мне незначительным, но дедушка настаивал и я понял, что он клонит к чему-то очень важному.

Конечно же, я благодарил Бога за все хорошее, что у меня было: за родителей и дом, за учебу. И я постоянно, всей душой молился о том, чтобы однажды Господь избрал меня для исполнения Его воли в этом мире. Но я редко молил Бога о какой-то конкретной помощи.

— Дэвид, — сказал дед, глядя на меня без обычной искринки в глазах, — день, когда ты научишься открыто молиться о какой-то особой нужде, станет днём, в который ты познаешь силу молитвы.

Я тогда не все понял из того, что он мне говорил, потому что мне было всего 12 лет и еще я инстинктивно боялся этой мысли — молиться открыто, публично. Это означало сказать вслух, так, чтобы слышали другие: "Я хочу того-то и того-то". А это означало идти на риск, что молитва не будет услышана.

Смысл дедушкиного высказывания открылся мне совершенно неожиданно и при трагических обстоятельствах. Сколько я помнил, мой отец был очень болен. У него была язва двенадцатиперстной кишки и более десяти лет он жаловался на боли.

Однажды, возвращаясь из школы, я увидел промчавшуюся мимо меня "скорую помощь". Я сразу догадался, куда она направляется и ещё издалека услышал крики отца.

В гостиной сидели несколько человек из нашей церкви. Врач не пустил меня в комнату к отцу. Я бросился к маме.

— Мама, он умирает?

Мать посмотрела мне в глаза и решила сказать правду:

— Врач полагает, что он проживет не более двух часов.

В это время отец особенно громко закричал от боли. Мать сжала мое плечо и быстро побежала в комнату.

— Я здесь, Кеннет, — сказала она, закрывая за собою дверь, но прежде, чем дверь закрылась, я увидел, почему меня не пустили к отцу. Его постель и пол были залиты кровью.

В этот момент я вспомнил слова дедушки: "Тот день, когда ты научишься открыто молиться о чём-нибудь особенном, то будет день, когда ты почувствуешь силу". Вначале я хотел пойти в гостиную, где сидели члены общины, и сказать, что я буду молиться за то, чтобы мой отец выздоровел, но не смог этого сделать. Даже в этот критический момент я боялся подвергнуть испытанию свою веру. Не вняв словам деда, я спрятался от всех в подвале, где у нас хранился уголь, и начал молиться, стараясь громкостью голоса восполнить недостаток веры.

Я не подозревал, что молился я как бы в громкоговорящую систему.

Наш дом обогревался горячим воздухом, и в каждую комнату были проведены трубы для него, выходящие из печи, рядом с которой я молился, поэтому мой голос разносился по всем комнатам. Сидевшие в гостиной вдруг услышали жаркую молитву, как бы проникавшую через стены. Слышали ее и врач, и мой отец, лежавший в кровати.

— Позовите сюда Дэвида, — прошептал он. Меня провели наверх мимо любопытных глаз. Я пришел к отцу. Отец попросил доктора Брауна немного подождать в холле и сказал, чтобы мама прочитала 22 стих из 21 главы Евангелия от Матфея. Мать открыла Библию, нашла нужное место и прочитала: "И все, чего ни попросите в молитве с верою, получите". Я почувствовал сильное волнение:

— Мама, не можем ли мы применить это к папе?

Мать прочла этот отрывок раз двенадцать, и, пока она читала его, я поднялся с кресла, подошел к отцу и положил руку на его лоб.

— Иисус, — молился я, — Иисус, я верю тому, что Ты сказал. Исцели моего папу.

Затем я подошел к двери, открыл ее и сказал громко и четко:

— Пожалуйста, войдите, доктор Браун. Я... (мне трудно было вымолвить это) я молился с верой в то, что отцу станет легче.

Доктор Браун снисходительно отнёсся к серьёзности двенадцатилетнего мальчика, улыбнулся тёплой сострадальческой, но без тени веры улыбкой. Но эта улыбка сменилась сначала замешательством, затем  выражением  крайнего  удивления, когда он осмотрел отца.

— Что-то произошло, — сказал он. Голос его прозвучал так тихо, что я еле расслышал, что он сказал. Дрожащими руками доктор Браун взял инструменты и измерил отцу давление.

— Кеннет, — произнёс он, поднимая веки моего отца, ощупывая его живот и проверяя давление, — Кеннет, как вы себя чувствуете?

— Я чувствую как будто бы прилив сил.

— Кеннет, — сказал доктор, — я только что был свидетелем чуда.

Мой отец тут же встал на ноги, а я в тот же момент был избавлен от сомнений о силе молитвы.

В этот день, направляясь на дедушкину ферму, я вспомнил этот случай, происшедший много лет назад.

Я был очень рад увидеть деда таким же жизнерадостным, как всегда. Он стал немного медлительным в движениях, но его ум был по-прежнему живым и мудрость проницательной. Он уселся в старое кресло, и я рассказал ему о всех моих приключениях. Я говорил около часа без перерыва, а он только изредка задавал мне вопросы. Я закончил свое повествование своим собственным вопросом:

— Дедушка, что ты думаешь насчет всего этого? Как ты считаешь, был ли это Божий призыв помочь тем ребятам?

— Нет, — сказал дед.

— Но столько всего... — начал я.

— Я думаю, — продолжал он, — что эта дверь навсегда закрылась для тебя, Дэвид. Думаю, что Господь не даст вскоре возможности тебе увидеть тех семерых ребят. И я скажу тебе, почему. Потому что, если ты увидишь их, ты сочтешь, что твоя миссия среди нью-йоркских подростков закончена. А я думаю, что для тебя приготовлены более важные вещи.

— Что ты имеешь в виду?

— Дэви, сынок, у меня такое ощущение, будто тебе вовсе и не предназначалось встретиться с этими семерыми ребятами, но, напротив, с тысячами таких, как они.

Сделав паузу, чтобы я всё понял, дед продолжал:

— Я имею в виду всех запутавшихся, опутанных грехом и преступлением ребят Нью-Йорка, которые могут кончить убийством, если мы не поможем им. У меня такое предчувствие. А ты, Дэвид, единственное, что должен сделать — это расширить свой горизонт.

Мой дедушка умел вдохновить меня. Мое прежнее желание как можно скорее убраться из Нью-Йорка переросло в совершенно противоположное желание вернуться назад и как можно скорее взяться за работу. Я сказал это деду, но он только улыбнулся в ответ.

— Легко говорить об этом, сидя в этой теплой кухне и разговаривая со своим старым дедушкой. Но подожди, когда ты встретишься с этими подростками и увидишь, насколько они полны ненависти и греха, ты увидишь, как нелегко будет работать с ними. Они хуже, чем ты думаешь. Это всего лишь подростки, но они знают уже, что такое убийство, изнасилование, гомосексуализм. Как ты собираешься разрешить такие проблемы, когда столкнешься с ними?

— Честно говоря, я не знаю.

— Позволь мне самому ответить на этот вопрос, Дэвид. Вместо того, чтобы останавливаться на этом, ты должен сосредоточить все внимание на самом главном в Евангелии. А что, ты думаешь, является самым главным?

Я посмотрел ему в глаза.

— Я достаточно много слушал своего собственного деда, чтобы дать ему ответ из его собственных же проповедей. Самое главное в Евангелии — это возрождение, рождение к новой жизни.

— Ты отлично отбарабанил это, Дэвид. Подожди. и ты увидишь, как действует Господь. И тогда в твоем голосе будет больше волнения. Для тебя это пока только теория. И все же великое во Христе очень просто: настоящая встреча человека с Богом производит перемену в нем.

Судя по тому, что силы моего деда в конце концов начали иссякать, я понял, что наш разговор скоро закончится. Дедушка встал с кресла и пошел к двери. Но зная, что в душе он любит драмы, я чувствовал, что самое важное в нашем разговоре будет произнесено сейчас.

— Дэвид, — сказал дедушка, взявшись за ручку двери, — я действительно обеспокоен твоей будущей жизнью в Нью-Йорке. До сих пор ты был защищён совсем другим образом жизни. Когда ты встретишься с человеческой злобой во плоти, это может глубоко потрясти тебя.

И он рассказал историю, которая, как мне показалась вначале, не имела никакого отношения к нашему разговору:

— Однажды я прогуливался по холмам и увидел огромную змею толщиной 3 дюйма и 5 футов длиной. Она зловеще сверкала на солнце своей безобразной кожей. Я испугался её и не двигался, просто смотрел. И там я увидел чудо — рождение нового существа. Змея сбросила свою старую кожу, превратившись в новое, поистине прекрасное творение. Она уползла, а старая кожа осталась лежать на солнце.

Когда ты начнешь работать в Нью-Йорке, не ужасайся внешнего вида твоих ребят, как я тогда вида змеи. Бог не обращает на это внимания. Он ждет, пока каждый из них не сбросит свою старую кожу. Он желает видеть человека. рожденного заново.

Не забывай об этом. Дэвид, когда ты встретишь своих змей, которых очень много на задворках Нью-Йорка.