Ни одна заказанная минералка в номер не помогала избавиться от жуткой головной боли, что я испытывал, справляясь с последствиями вчерашнего кутежа. Неужели японцы так всегда встречают партнёров, или это просто Мисима изрядно постарался, решив поразить меня широтой размаха?! Возможно, придётся и в Москве ответить ему взаимностью и шибануть его так, что лиха беда начало! Забавник Фридман устроит ему русские горки!

С мокрым полотенцем на лбу я провалялся до полудня, а потом ещё два часа без полотенца, но в удручающем положении, свесив голые ноги вниз. Вставать впадло, но лежать тяжко, и голова уже раскалывалась от лежачего образа жизни. Пойти прогуляться – самый полезный рецепт, а минералку и все антипохмелины можно с лёгким сердцем выбрасывать в урну. Стоп. Минералку можно оставить, а антипохмелина здесь нет, как нет и других средств лечения утреннего похмелья. И что это я вчера разошёлся?!

Но и Мисима не желал оставлять меня в покое, позвонив и спросив, как я поживаю, и всё ли у меня в порядке? Заботливый какой попался продюсер. Везёт его парням, в беде не оставит. И я артистично выдал, что всё нормально, и нет поводов для беспокойства. В разговоре Мисима казался бодрым, стойким и здоровым собеседником – по сравнению со мной, а я до сих пор не выправился из вчерашнего нокдауна. Он сообщил, что они до обеда изучат оставшиеся бумаги и будут готовы подписать предварительное согласие. Все условия их устраивают, дескать, я вчера их убедил, и они грезят российской славой в Олимпийском. Я же скромно отвечал, что здесь мало моей заслуги, ибо они сами сделали свой выбор, и отдельное спасибо господину Фридману, что приметил их и решил открыть западной публике.

Мисима вновь пожелал встретиться. От его предложения застучало в висках, но он обнадёжил меня, что это будет исключительно деловое свидание и не у него дома, что меня крайне утешило, а в безобидном кафетерии. Продюсер предложил адрес, на который я, не раздумывая, согласился. Ехать в особняк и ещё раз общаться с его отморозками – я бы не перенёс этого подарка, тем более, если он продолжится полюбившимися мне гейшами, сауной и массажем, а пересечься за чашечкой кофе – всегда пожалуйста. Прорицательный Мисима тонко чувствовал обстановку и точно пронюхал моё бедственное положение, иначе снова заехал бы за мной и отвёз кутить в казино или дорогой бордель, что было бы весьма накладно, ведь и то, и другое есть в его шикарном особняке.

Не помню, сколько времени ушло на прочистку мозгов, но около четырёх я все же удерживал равновесие и смахивал удвоение в глазах. Дела налаживались. Я принял душ, не грохнувшись на плитку, вытерся, просушил волосы ревущим гостиничным феном, заказал завтрак или ранний обед и включил телевизор. Специально отыскал там западный музыкальный канал, где крутились клипы всем известных исполнителей, а я ожидал увидеть доморощенных «Черепов солнца», с которыми давно свыкся, но виджеи не торопились ставить их в эфир. Я подождал полчаса, убедившись, что японский шоу-бизнес существует – за это время прокрутили несколько местных поп-команд и одну певичку, поющую в стиле Селин Дион, но «Черепов солнца» динамили. Почему? Я так и не понял, и, не дождавшись появления их клипа, выключил телевизор. Красные глаза устали наблюдать за мерцающими картинками.

Кафетерий, в котором предлагал увидеться Мисима, был мне знаком. Я проходил вчера мимо, старательно запоминая все названия и вывески, чтобы не заблудиться и, в случае чего, самостоятельно найти дорогу назад. Мне не впервой, и я не обращался к помощи полицейских, находясь в любом городе мира. Привык в одиночку бродить по неизвестным кварталам, осматривая причудливые достопримечательности и невиданные строительные шедевры. Возможно, в прошлой жизни я был путешественником или даже мореплавателем, изучал просторы мирового океана или отправлялся в сухопутные вояжи, скажем, через всю Европу, в Гималаи, а потом прямиком к Индийскому океану и обратно. При одной мысли об этом закружилась голова, и пришлось оставить смелые планы. На секунду показалось, что я готов к подвигам Геракла, но я сразу отбросил эту нелепую затею. Настолько она была слишком фантастической для меня и уж точно не осуществимой.

Находясь в состоянии гнилого баклажана, я отчётливо помнил все сюрреалистичные события вчерашнего дня. Призраки за ночь не появлялись, и голоса не посещали, но смутное ощущение предстоящей роковой встречи с чем-то или с кем-то неизвестным не покидало, а появилось оно как раз ночью, когда я в полном угаре храпел на весь отель и дышал перегаром на целое крыло, заставляя постояльцев запирать двери плотнее.

Я полез в карман брюк и вытащил помятый листок с изображением Лизы. Как обычно, она грустно улыбалась, а голубой жакет был измят, но это нисколько не уменьшало её красоты. Подобрав новый журнал, я проверил дату его выхода. Выпуск вышел недавно – две недели назад, а за этим следовало, что Лиза теоретически уже не могла в нём сняться. По крайней мере, её физическая сущность к тому моменту уже покоилась в земле. Но снимки могли быть сделаны задолго до того, как вышел журнал – так, наверно, и есть. И уж точно фото пошли во многие издания, разлетевшись по всему свету. Неужели съёмки для модного глянца были ещё одним тайным, но не таким шокирующим увлечением, о котором я не подозревал.

Может быть.

С Лизой возможно всё. Вероятно, снимки делались задолго до моего появления здесь и хранились в ящике или в камере счастливчика-фотографа, которому удалось остановить мгновение и поймать её потустороннюю улыбку. Я готов был найти этого счастливчика и выкупить все негативы за любые деньги, а если он откажется, – не каждый легко расстанется с внеземной красотой, – заставить сделать мне сотни экземпляров всех её фотографий. На это он должен согласиться, ведь Лиза для него – всего лишь модель, а для меня – целая жизнь, длиною в вечность.

Жаль, что наш юбилей я встречал в унынии и уже без неё. Всё по её сокрушительной воле. И меня не нужно убеждать, чтоб я опять осознал, что живу лишь ею одной, а она так никуда и не уходила. На время приглушила свои чары, а её фотка в моём бумажнике прямое тому доказательство. В целом, это вполне прилично – хранить памятные атрибуты – так делают многие. Чего же тут предосудительного и необычного? Никто бы не стал корить меня и обвинять в фетишизме. Всё как обычно – как у любого нормального человека. Отличие в том, что нормальным людям не являются призраки средь бела дня, и не подбрасываются рекламные буклеты с фантомами на обложках – а так – ничего необычного. Жизнь как жизнь.

Чего вы ещё хотите?

Будь что будет – не раз повторял себе эту сакраментальную фразу и жил, руководствуясь исключительно ей, и поэтому до сих пор передвигал свою задницу и даже чего-то там собирался делать.

И чтобы окончательно придти в норму, я отправился в город. До кафетерия тарабанить пешком долго. Я взял фору и вышел за час, чтоб заодно принять былую форму, чтобы не выглядеть сизокрылым пингвином, на которого я походил, глядя на себя в зеркало. В безжалостном отражении на меня косился отёчный, синюшный, с торчащими на затылке клубками волос чурбан, не понимающий, где находится, будто его всю ночь скрещивали продвинутые гуманоиды с самками африканских гиббонов. Похоже, что между ними что-то получилось – на гиббона я отчасти походил, но больше на сизокрылого пингвина, особенно одним местом.

До места встречи путь пролетел незаметно. Новые виды, новые ощущения. Токийские пейзажи выглядели впечатляюще. Отчего-то казалось, что небоскрёбы вот-вот рухнут на меня и задавят, вбивая на километры в бетон, а затем утащат сквозь метро и канализацию далеко-далеко вниз в неизведанные подземелья. Начиналось дежавю наподобие падения башен-близнецов всемирного торгового центра. Я предчувствовал, как старая Ванга, новую катастрофу, и ощущение неминуемого падения небоскрёбов не покидало. Я уяснил себе, что к тому времени мне обязательно следует покинуть острова, а там пусть хоть вся метрополия рушится – мне, как говорится, по барабану, даже если небоскрёбы упадут точнёхонько на особняк Мисимы, где он репетирует со своей бездарной шайкой. По барабану!

Не обязательно должен произойти теракт. После газовой атаки «Аум Сенрике» в Токио не применялись средства массового поражения. Скорее, не теракт, а землетрясение с цунами, что случается и так довольно регулярно, но небоскрёбы почему-то не падают. Я знал, что они построены по особой технологии и удерживают до десятка баллов по шкале Рихтера, но должно было так протрясти землю, что самые крепкие домины не выдержат и рухнут – вот это настоящий апокалипсис, который и Голливуду не снился. Фильм-катастрофа, но только в реальности. Но пока это сугубо порождение моих нездоровых фантазий, а что во мне оставалось здорового? Разве что соображалка не подводила. Самых близких людей я не забывал – они вколачивались в меня генетической памятью. Высотки не кончались, но я уже не обращал на них внимания: рухнут так рухнут – я такого в жизни навидался, что бояться каких-то бетонных мумий было бы нелепым мальчишеским вздором.

Когда добрался до знаменитой кофейни, поздравил себя с тем, что нашёл её с первой попытки. Милый классический антураж, ничто не раздражает, и обслуга приличная. Не та, что вчера, но и выделять кого-то не хотелось. Я настроился на деловой лад, заказал снова рис с чаем (он пришёлся мне по душе) и сидел, прокручивая разные варианты диалога с Мисимой.

Погода в Токио менялась, как в Питере: то солнце и знойный ветерок, то сваи туч и холодный дождь. К счастью, цунами не ожидалось. Специально я не следил за погодой, но об этом трещали все сводки новостей, и Мисима любил обмолвиться на сей счёт словечком. Когда я выходил, над высотками обнажалось чистое небо, но теперь из окон кофейни веяло пасмурностью.

Некоторые клерки распускали накрахмаленные зонты. Сейчас противно накрапывало. По окнам барабанили крупные капли. Я огорчился, что не прихватил зонтик, вспомнив, что не сообразил привезти его с собой. Решил спросить у администрации отеля, если они выдают зонты напрокат – это было бы очень удобно и не накладно. Таскать с собой тяжёлые металлические прутья с обшивкой мне всегда было лень, и они занимали много места, а руки от зонта уставали, когда тащишь его целый день как бейсбольную биту или полицейскую дубинку, а некоторые зонты и на электрошокер похожи. Разные попадаются.

Рис с чаем остывал, а я отвлекался от бесплодных раздумий и отхлебнул немного. На сей раз его вкус не пришёлся по душе как вчерашний. Кафе другое, повара и обстановка, и настроение, поэтому и ощущения разные. На вкус рис слегка пересоленный и пресный, но я не гурман, чтоб улавливать мельчайшие нюансы его обработки, но есть можно. Тем более, я почти всеядный.

На столиках аналогичным образом лежали рекламные флаеры, и я воспользовался случаем и перелистал их все в надежде отыскать новые снимки Лизы – не получилось. Фотки попались неинтересные, только с японскими моделями. И брать с собой несколько штук в качестве сувениров не стал. Японок везде хватало. Даже в моём отеле особо не попадались иностранцы – одни японские буржуа и несколько многодетных семей с маленькими детёнышами, приехавшими из дальних провинций в большой город – зачем? А иностранцев не намечалось, и становилось грустно. Скучные японцы надоедали. Хотелось поболтать с любым дальновидным греком или разгорячённым испанцем, а встретить нашего человека считалось большой удачей, но наших не попадалось. Или мне просто не везло. Ностальгия по соотечественникам нарастала, и я запивал её чаем, что отчасти помогало. Экзотика выходила на передний план.

Я осмотрелся кругом, оторвавшись от пития и булавочных официанток. Внимание привлёк субъект напротив – европеец, поэтому и выделялся из окружающих. Он кого-то напоминал, но я пытался его рассмотреть и разоблачить. Где-то я с ним общался, или это просто прежняя ностальгия делала любых европейцев кровными братьями?!

Через мгновение я разгадал сложный ребус. Память на лица не подвела – мы встречались! Причём при весьма пикантных обстоятельствах.

Я сгрёб своё добро, приподнялся и направился к нему, благо он куковал, как и я, в одиночестве. Он пообщается со мной, иначе живым я не выпущу его из кофейни. Получилось подойти незаметно. Знакомый тип листал «New York Times» и не обращал на меня внимания. Я поставил свои приборы на его столик и присел напротив, не спрашивая разрешения.

Мужчина оторвался от газеты и поднял глаза.

– Мир тесен, – произнёс я с презрительной ухмылкой.

– Вы? – он словно с первого взгляда узнал меня.

– Здравствуй, Ливенсон!

– Право, не ожидал. Рад вас видеть! Кажется, Герман? Признаться, заскучал по привычной речи. Даже язык закостенел.

– Нам есть, о чём поговорить. Правда?

– Вы думаете? Ну, я не против. А вы изменились!

– А вы – нет.

– Стараюсь, – ухмылялся в ответ Ливенсон.

Ничто его не волновало. Он особо не напрягся, не ёрзал на стуле, как будто ничего между нами не произошло. Ну, нашёл я его в далёкой стране, в захудалом кафе, за чтением деловой прессы, что с того? Ничего особенного, бывает. Подумаешь, мало ли таких негаданных встреч? Неужели ему отрезало воспоминания по части наших прошедших оргий, или он не хотел ворошить их, ведь для него это было пустым рядовым событием. Верен последний вариант. Ливенсон и с газетой смотрелся прежним эстетом. Я даже позавидовал его хладнокровию. Человек-машина – не иначе.

Ливенсон отложил хрустящую газету, сложив её пополам, и полностью переключился на мою скромную персону.

– Вы по делам здесь или сами по себе?

– По делам, а вы?

– Я вольная птица. Лечу, куда захочу! Сегодня Токио, завтра – Сидней, послезавтра – Рио.

– Везёт вам, а я сегодня мечтал быть путешественником.

– Так что вам мешает?

Старый крепыш застал меня врасплох. Что мне мешает? Ничего особенного – всего-навсего груз прошлого. У Ливенсона него нет ни прошлого, ни будущего, только настоящее, проходящее в погоне за наслаждениями. На первый взгляд, мы разные, но что-то нас объединяет. Конечно же – Лиза.

– Может и мне отправиться куда-нибудь, – предположил я, – но для этого придётся сколотить состояние. Путешествия нынче дороги.

– Начните с самого малого. Прокатитесь по стране. Какие в глубинках красоты! А какие женщины? Не то, что здесь! И если я когда-нибудь скажу себе: решено – женюсь, то обязательно выберу невесту не из погрязшей в грязи Москве и не из мрачного Петербурга, не из пышных мировых столиц, а из нашей допотопной провинции. Там до сих пор сохранились чистые и неиспорченные женщины, как реликтовые драгоценности, и у них часто на первом месте – душа, а не тело и кошелёк. Поверьте, душа мне гораздо важнее, и часто можно всё это совместить! Уверяю вас! Там вы найдёте избранницу на любой вкус и не разочаруетесь.

– А где же ваша спутница?

– Какая именно?

– У вас их несколько?

– Случается. Я часто устаю колесить в одной компании и меняю колесницы на переправах!

– Я говорю о Насте.

– Хм… Я уж забыл о ней. Не могу утверждать однозначно, где она находится в данный момент, но точно не со мной.

– Она жива?

– Возможно, – задумчиво предположил Ливенсон, крутя в блюдце недопитую чашку капучино, – я не слежу за ней, и мы давно не общаемся. Но я не вижу никаких причин для её смерти.

– Вам на неё наплевать?

– Не больше, чем вам, – сказал он и был прав, попав в десятку.

Какое мне дело до той смазливой сучки? И какое ему дело до неё? Но сравнивать нас нельзя. Мы слишком разные порождения природы.

Но я не останавливался в расспросах и продолжал:

– Настенька явно не из глубинки, ведь так?

– Верно, тут вы не ошиблись. Москвичка, хоть я и познакомился с ней за границей, а вернулись мы уже вместе.

– Звучит похоже. Я с Лизой познакомился в Амстердаме.

– О! Сумасшедший город! Но встречаться там опасно, тем более с продолжением. У Амстердама плохая репутация и дурная слава. Вы успели в этом убедиться, не правда ли?

На что намекает этот тип? Он всё знает, что со мной произошло? Кому же знать, как не ему? Он последний, кто видел Лизу живой. Что там рассуждать – он последний, кто занимался с ней любовью, но была ли эта любовь? Бред! Обычный животный секс, как у меня с Настей, но Настя просто исчезла вместе с ним, а Лиза осталась и умерла, и Ливенсон явно имеет к этому отношение. Он последний имел мою сладкую девочку – в этом он навсегда опередил меня, а я снова остался позади. Ливенсон – победитель, а я безнадёжный лузер и вечный аутсайдер. Мне захотелось поделиться впечатлениями. Поразительно, но я не испытывал к нему ревности – глупо ревновать призраков, не испытывал злости – не находил повода, но я и не испытывал к нему сожаления. За что жалеть подонков? Я не испытывал к нему ровным счётом ничего, кроме слабого интереса. И тот угасал, не оставляя следов. Ливенсон оставался прежним.

Проклятый эстет!

– Как тебе Лиза? – вдруг спросил я.

– Хороша. Я редко получал столько удовольствия одновременно.

– Понравилось?

– Очень, – закатывал он глазные яблоки.

Ещё бы моя малышка ему не пришлась по вкусу! Это ведь она выбрала его и постаралась ублажить на все сто. Бедный Роман, ты так и не понял, на что она способна на самом деле. Ты был с ней всего несколько часов, а я провёл целую вечность. Тут ты проиграл, искуситель! А я обрёл вечное счастье, превратившееся в воспоминание.

Но Ливенсон имел её последним – и это дорого стоит!

– Почему она умерла?

– Разве? – изумился он. – Лиза умерла?

– Так ты ничего не знаешь? – не верил я.

Он лжёт, как обычно. И я отбрасывал все его слова, кроме причитаний о Лизе – здесь он не лгал, паскуда! Не лгал.

– Ты должен знать! Мне нет до этого никакого дела, – ответил он, продолжая крутить чашку, как барабан.

– А что я должен знать?

– Разве Лиза ничего тебе не говорила?

Они сговорились! Свингер появился, как подсказка. Он должен был озвучить вырванные страницы или рассказать мне что-то новое. Я решил не отпускать его до тех пор, пока он не откроет то, чего я не знаю. Эстет был на краю гибели, и я готов был задушить его собственными руками, если он рискнёт молчать и отпираться. Пусть он имел мою девочку – это я готов простить, раз сама Лиза пожелала ему отдаться, но скрывать правду? Этого я не прощу!

– Не прикидывайся идиотом! Ты член секты «Кundalini» и совращаешь молоденьких девочек, чтоб потом отправить их в ад.

– В рай! – прошипел Ливенсон, – я отправляю исключительно в рай!

– Расскажи, что ты знал о Лизе? Я не причиню тебе зла, но ты всё скажешь! Иначе! Ты знаешь, на что я способен?!

– Без проблем! Лиза? Хм… Да ты слышал всю эту историю. Илона? Помнишь? Тебе давала кое-что почитать.

– Ты и с ней знаком?

– Илона та ещё сучка! Говорят, её уж нет в живых. Она плохо себя вела.

– Кто говорит?

– Один уважаемый господин.

– Японец?

– Здесь все японцы! И коль уж мы находимся здесь, то логично предположить, что ты прав. Японцев тут хватает. Послушай, Герман?! Зачем ты так привязался к этим потаскухам? Твоя Лиза была прирождённой блядью! Блядью была и Илона, и моя маленькая Настенька! Одно призвание! Получай удовольствие от жизни – она даётся всего один раз. Ты сам на себя не похож: весь в синяках и морщинах. Зачем ты ухватился за косу смерти и не отпускаешь её? Приближаешь свой час? Тебе это надо? Живи и радуйся! Посмотри на меня? Чем я плох? И я тут совершенно ни при чём! Во всей этой истории я только пешка, случайный свидетель. И я никого не убивал. Тем более – Лизу! Я всего лишь клиент «Kundalini», старый проверенный клиент, любитель волшебства тайных комнат, раб удушающего оргазма и ловец смертельного наслаждения! Я раб – да! Но я именно в этом рабстве обретаю свободу. Мы все несвободны, Герман, но я кое-как свожу концы с концами, бегая за оргазмом, а ты бегаешь за своей Лизонькой, как за мечтой. Лиза тебе уже не поможет. Очнись! На кого ты похож? Благодаря её стараниям ты сам стал членом клуба! И для тебя двери открыты. Могу предложить тебе кое-что любопытное. Хочешь? Для членов клуба – эксклюзив. В клуб попасть сложно, там не важны деньги и статус – вход исключительно для избранных – политики, звёзды, мировая элита, а ты стал избранным, Герман! А усопшая ныне Лиза тебя посвятила, и в этом её, пожалуй, единственное благое дело в твоей судьбе. Кончай себя кошмарить! Начинай ловить смертельный оргазм, ну? Я же вижу, как загорается твоя похоть! Герман, ау?

Ливенсон член клуба – немудрено. И появился здесь неспроста. В рукописи написано, что именно здесь столица «Kundalini». И эстет предлагает мне мировую, идя на уступки.

Боже! Сам я – член клуба свингеров и прочих мутантов, превратился в подобную тварь, и все извращенцы клеятся ко мне, как банные листы. Что ж, я достоин своей избранницы и даже достоин Ливенсона. Ему мои похождения и не снились. Подлец никогда не купался в грязи, а выходил чистеньким. И сегодня его белый костюм в пасмурной реальности города смотрится вычурно и совершенно не по погоде.

Почему бы и не принять его льстивое предложение? Он предлагает расслабиться? Льстец и подхалимажник. Это мне не помешает, а выгляжу я хреново, и напоминать мне об этом неприлично – даже самому отъявленному негодяю и рабу смертельного удушающего удовольствия.

– Так что ты собираешься предложить?

– Ничего криминального. Отдохнуть немного, – спокойно сказал Ливенсон, словно на самом деле хотел удружить, и точно представлял как вручает мне волшебное лекарство.

– Ну?

– Давай я закажу тебе девочку? Или двух? Ты не пожалеешь. Это в знак компенсации. Ты же считаешь меня в чём-то виноватым?! Повторюсь: я не виноват, но чтоб не оставалось неприятного осадка, а? Спасибо за Лизу! Она была чудесна, но я в долгу не останусь. Предлагать тебе совместное времяпрепровождение было бы глупо, согласись? Меня ты не жалуешь. В каком отеле ты остановился?

– В «Marth Moon».

– Удобно. Туда без проблем доставляются любые сюрпризы.

– Ты работаешь на клуб?

– Нет же! Я самый преданный ценитель его удовольствий – не более. Но к моему мнению прислушиваются, так как я vip-клиент, иногда подгоняю клубу новых девочек, но только по их согласию. Я не сутенёр! Не подумай! Это делается само собой, если малышки сами захотят, а я никому не могу отказать, Герман! Я очень добрый и безобидный человек и тебе предлагаю удружить? Что ты какой бука? Смотри на вещи проще?!

– Я согласен. Давай свой сюрприз, – ответил я.

Ни одна гейша до сих пор не побывала в моих объятиях. Вчерашний массаж не закончился разумным продолжением, и я остался не у дел. Напряжение оставалось. Короче, хотелось любую тёлку. Даже от вчерашних толстушек не отказался бы и взял бы их двоих в свой продажный отель, где оттрахал бы бесплатно взамен чаевых. Толстушки остались бы довольны, а я б немного отдался сексу.

Если гостить в Токио, то заказывать исключительно гейш – первые сакраментальные фантазии не покидали меня. Удручающе, что я не в силах пригласить Лизу, но призраки всё ещё здесь, и она до сих пор в служителях клуба. Делиться сокровенными видениями с Ливенсоном я не решался, ведь Лиза – исключительно для меня, а показывать ему журнальную фотку тем более невозможно. Ливенсон не достоин её улыбки, а достоин плетей и семи кругов ада. Я же достоин своей любимой и пущусь во все тяжкие.

Не стоило особо догадываться, чтоб понять одну вещь: Ливенсон на дружеской ноге с неуловимым японцем, значит, тот явно неподалёку. В сознании взращивался план – отыскать его и вспороть ему брюхо – уничтожить мерзавца так же, как он покусился на наше счастье и забрал с собой мою несравненную Лизу. Дерзкий план, возможно, неосуществимый. Ливенсон не расколется и не поведёт меня в цитадель зла, но верёвочка начинает виться, и потому шанс есть. Лиза до сих пор со мной и помогает добиться возмездия и справедливости, а я сердцем чувствую её незримую поддержку и вдохновение.

– Так кого ты хочешь? – краснел Ливенсон. – Для тебя, старичок, всё, что угодно! В «Ameuke» есть всё, что пожелаешь.

– Как ты назвал его? Разве клуб не именуется «Kundalini»?

– Это в Европе, старичок. Амэ и Юке – снег и дождь – изящное название, покрытое ореолом тайны.

– Снег и дождь? – повторил я, а в сознании пронеслись отпечатки Лизиного послания.

Она подсказывала мне и тогда: Лиза любила снег, Лиза любила дождь.

Снег и дождь – как банально и просто. И кто бы знал, что это на самом деле значило. Она предсказывала, что объявится здесь, и я её видел. Ты со мной, моя несравненная мечта!

– Да. «Ameuke»! – повторил Ливенсон. – Существует древняя традиция. Снег и дождь всегда были священными японскими символами и объектами любования – это как слёзы, чисто и непорочно, а где порочность, там обязательно появляется грех. Удовольствия наши чисты и непорочны, они за пределами греха, и когда ты достигаешь пика сладострастия, на тебя обрушивается настоящий дождь, ливень, шквал, цунами… Помнишь? А потом он вдруг резко превращается в снег, следом всё будто замерзает, а потом снова разряжается ливнем. Одно состояние переходит в другое – тебе знакомы эти ощущения, старичок. Сосредоточься и улови, что ты переживал в мгновения нашего соития? Получается? Потренируйся в номере, и обязательно получится. Но ты так и не сказал, кто тебе сейчас сладок?

– Хочу обычную девушку.

– Одну?

– Боюсь, сегодня не в форме! Давай одну. Без экспериментов. Бледную, тощую японку – настоящую гейшу.

– Понимаю. Я бы заказал то же самое, – сладко и с завистью произнёс Ливенсон.

И я ещё раз убедился, что мы с ним похожи во многом, но не во всём. Не зря же мы члены одного запретного клуба.

Наконец, Ливенсон отодвинул блюдце.

– И всё? Никаких особых примет?

– Пусть будет сюрприз, как ты и обещал, – ответил я.

Зачем мне напрягаться и создавать вымученный образ? Японки слишком похожи. Даже вчерашние массажистки напоминали клонов.

– Запомнил. Забыл тебе сказать! Сегодня этот подарок будет бесплатным, а впредь, если ты захочешь повторить, придётся платить. Сам знаешь, клуб должен на что-то состоять – это не благотворительность. Членские взносы и всё такое!

– А я думал, вы живёте одними смертельными удовольствиями и не думаете о деньгах.

– На дворе двадцать первый век, старичок! О чём ты говоришь!

– Не называй меня старичком! Ладно?

– Ок, приятель! Но сегодня ты и вправду походишь на старичка! Пора тряхнуть стариной, ну?

– Тряхнём, – пообещал я. – Когда гейша придёт ко мне?

– Ближе к полуночи – лучшее время для ловли оргазма. Только представь, сколько в тот момент совокупляется пар? Представил? Думаешь, много? Ого-го, как много?! И все объединяются в одном сумасшедшем запредельном экстазе. Это есть трансценденция. Нашу планету нужно было назвать не Землёй, а Оргазмом. Мы – планета вечного оргазма, который охватывает все полушария, и оргазмом Земля меняет свою орбиту. Именно вселенский оргазм заставляет её кружиться вокруг всех осей. Он и никто иной заводит её, как юлу. Вот о чём я, дружище! Так что не кисни! И не будь старичком! Живи и лови свой смертельный оргазм. Однако не увлекайся. Иногда он становится смертельным всерьёз. Как видишь, я пока жив, и отправляться в вечный рай не собираюсь. И здесь неплохо!

– А тебе суждено?

– Скажу по секрету, каждому члену суждено рано или поздно, но я планирую максимально отдалить этот краеугольный момент, а вдруг получится перехитрить судьбу, а?

– Вряд ли. Судьбу не перехитришь.

– Значит, сдохну в постели с красоткой! Эта же вечная запретная мечта! Но кому я говорю? Ты владеешь всей информацией! Почему многие старики или папики женятся на толстогрудых сучках с пластмассовыми мозгами? Думаешь, они сбрендили и ни хрена не соображают? Напротив – папики понимают, что те сучки позаботятся, чтобы они ушли в рай в полном оргазме. Отчпокают их до посинения, а папики им за это наследство и всё состояние. Помнишь бедняжку Анну Николь? Не так давно скончалась при странных обстоятельствах, а прежде отправила своего папика на тот свет. И ей мы когда-то предлагали стать членом клуба, но она отказалась, вкусив наши запретные удовольствия, и поплатилась за это. Но и тут я ни при чём – слухами земля полнится. Верить или не верить – дело ваше, господин Ластов. Я предпочитаю верить, но ни один слух не возникает на пустом месте. Всегда есть к тому предрасположение и чья-то добрая воля. Ещё помянете меня, господин Ластов. Я же вольная перелётная птица – многое повидал за свой век и тонко чувствую флюиды нашей эпохи.

– Да уж. Вы весьма изящный человек – эстет. Многих женщин ты отправил на тот свет? Не ты лично, а кто в постели с тобой перешагнул последнюю черту?

Ливенсон задумался:

– Не считал! Хороший вопрос. Ты спроси лучше, сколько я отправил в рай? Вот это меняет дело: десятка полтора – не меньше. Это случается не так часто, как тебе представляется, иначе избранных жриц не напасёшься. Всё по законам природы, всё происходит тогда, когда избранный сам готов. Это его воля, но иногда можно и перебрать – петля, иной раз, затягивается не по твоей воле, а тягаться с высшими материями я не уполномочен. Это не мой удел. Я всего лишь раб своих желаний и фанатик неисчерпаемой энергии Кундалини. Но кто из нас не раб своих желаний? Только мёртвые, коим место в земле, а не на белом свете.

И я соглашался со всем, что он говорил, часто думая так же. Ливенсон словно изъяснялся моими мыслями, и если я многое утаивал, то он крал мои мысли и не стеснялся их озвучить. Ливенсон будто был моей тенью, следуя по пятам, позволял себе то, что не мог позволить себе я, и только своей тени я уступил Лизу собственноручно, и никому другому я бы просто так её не отдал! А ему отдал в безвозмездное пользование, чтоб он слился с ней, как сливался я, и ощущал её божественную благодать.

Свою тень мы обычно ненавидим, скрываем или боремся с ней. Отрицаем, кидаемся с ней в схватку, но она живёт, покуда мы живём, и никуда не спешит уходить. Этот постулат придуман давно, и ещё многие философы выделяли похожие архетипы, но, тем не менее, тень существует, и она есть у каждого человека. Наверно, тень Лизы, если не она сама, и преследует меня. Но тень жива, покуда жив её обладатель, значит, жива и Лиза – такая получается аксиома, такие нынче законы логики, больше похожие на схоластику.

С логикой я давно не дружил, погрузившись в мистическое созерцание бытия. Так проще и не требуется ничего объяснять, когда случается совершенно необъяснимое и инфернальное. По её словам, я давно превратился в инфернала – потустороннее существо, пребывающее на разделе миров и только и делающее, что запускающее разных потусторонних тварей на свободу. Выходит, что я был тенью Ливенсона, но менее удачной, забитой, никому не нужной, от которой он давно избавился и считал, что не найдёт меня вновь. Тем более, не надеялся встретить здесь во владениях «Ameuki». Но нашёл не он меня, а я его.

Для меня всё было наоборот. Путаница несусветная, и без горькой не разобраться, но похмелье до сих пор давало о себе знать, и пить с Ливенсоном я бы не согласился. Он начинал меня утомлять. Встречи с собственной тенью не могут продолжаться долго, иначе она поглотит тебя насовсем, как чёрная дыра. Что в ней – неизвестно, разве что ведомо самому создателю мироздания.

Отвлекшись, Ливенсон что-то записывал в электронную записную книжку. Когда он успел достать её, я не заметил, погруженный в потусторонние размышления. Вероятно, он записывал мой заказ, чего же ещё?

– Будут еще пожелания? – спросил он, оторвавшись от записей.

– Нет.

– Поверь, я не подкачаю. Ты мне и Насте понравился. Есть в тебе изюминка и искра. Настеньке редко кто нравился – только я да ты.

– Передай ей привет и благодарность.

– Боюсь, что не получится.

– Ах, да! – вспомнил я. – Ваши тропки разошлись.

– Увы! – вздохнул Роман.

Искренне так вздохнул, с неподдельной гримасой горечи. Как вдовец, потерявший жёнушку. Без налёта лицемерия и лжи. На артиста Ливенсон не тянул. Эстет плюс артист – это чересчур. Достаточно чего-то одного, без этого многовато регалий. И я, нехотя, проникся к нему сочувствием, каким когда-то проникался к Адель. Он по-своему ненормален, этот фанатик смертельных оргий. Как ненормален и я, как и всякий человек, живущий по нашему образу и подобию, но в том и есть особенная прелесть.

Нормальные люди никому не интересны и никак себя не проявляют. Муза к ним не является, как бы выразилась далёкая душка Адель, а я бы ей поаплодировал – редкая фраза, что ей удавалась. А мне она не удавалась никогда, за что я тогда себя ненавидел и называл бездарностью. Теперь же сам придумал эту фразу, не оспаривая оригинальное авторство. Ливенсон по-своему талантлив, остроумен и умён, у него точно нет никаких банальностей и клише. Ничего он не ждёт, и его никто не ждёт. Человек вне времени и пространства, переходящий из одной точки в другую, как неуловимый квантум энергии, справляясь со скоростью света – так передвигаются только ангелы и демоны, до которых мне ещё далеко.

– А какие у тебя планы? – спросил я, доедая остатки высохшего риса.

– Планы? Двину дальше. Моя виза заканчивается. Завтра улетаю.

– Не решил, куда?

– Ты плохо слушал меня, Герман! Сегодня Токио, а завтра – Сидней, послезавтра…

– Ты ничего просто так не говоришь.

– Ну так…

– В поисках новых ощущений?

– Поверь, я всё испытал, но ценю, что уже испытано.

– Мудро, – кивнул я, причмокнув влажными губами. – Очень даже мудро.

– Я давний любитель мудрости и красоты.

– Это не ново. Что-то я слышал подобное, – сказал я, отодвигая тарелку. – Бывай, Роман! Буду ждать сюрприз. Надеюсь, он сбудется.

– Непременно. Я человек слова, если иногда позволяю себе эту слабость.

– Мм… – поднял я узкие брови, но даже не нашлось, что ему ответить.

Что пожелать ему напоследок? Что добавить? Всё равно тень от меня никуда не денется. Да и Ливенсон не прощался. Оставив около блюдца несколько йен, он исчез молчаливо и горделиво, сверкнув белизной шёлкового пиджака по моим утомленным зрачкам.

Долго думать над его исчезновением не пришлось. Появился запыхавшийся Мисима, неприлично опоздавший. Какая расточительная непунктуальность, но мне это на руку. Впервые я радовался опозданию партнёра, ведь появись он раньше, то помешал бы разговору с тенью, спугнул бы её. В такие сакральные минуты свидетели не нужны.

Мисима уселся на место Ливенсона и принёс свои извинения, а я ответил, что тоже припозднился. Господин Мисима сразу успокоился, но назад извинений не взял и даже удивился моему обескураженному виду, заметив, что я летаю в облаках и мысленно там, на прошедшем торжестве в его роскошном особняке. Я не стал разубеждать продюсера. Пусть думает, что хочет. Что мне с того? Посвящать его в потусторонние события невозможно. Он вряд ли сойдёт за избранного.

Счастливый Реке Мисима принёс благую весть: парни согласились на все условия и готовы были подписать контракт. Мисима захватил вчерашние бумаги, и мы могли решить все дела сейчас. Запасливо я припёрся в кафе с полезными атрибутами – напечатанными файлами и гелевыми ручками. Предстояло подписать контракт. За всю братию при мне расписывался один Мисима. Рокеры имели право голоса, но в данный момент их не было, тем более, у них свои контракты и обязательства перед продюсером, который несёт полную ответственность за происходящее, посему их мнение особо не важно. Накануне я убедился, как они полны энтузиазма и желания, даже несмотря на отдельный скепсис, который я легко преодолел не без поддержки Мисимы. Я подвернул ему контрольную бумажку, а Мисима, не перечитывая в сотый раз договор, подписался, черкнув уродливый иероглиф, а я поставил свою шикарную подпись и оставил место для подписи Фридмана, затем жахнул печать. Сделка с Германом Ластовым свершилась.

Не успели мы облегчённо вздохнуть, как Мисима вновь озаботился моим здоровьем.

– С вами всё в порядке? Я бы вас угостил вечерком?

– Я в норме, господин Мисима, – мы вновь перешли на деловой тон. Встреча всё-таки официальная, но выпить за подписание контракта стоило, а в кафе угощали спиртным, и я предложил отметить договор.

Тот без промедления согласился, но пили мы не саке, а шотландский виски «J&B». Как он затесался здесь – не нам решать, но Мисима остался довольным. Виски крепче, а наша дружба и взаимовыгодное сотрудничество крепчали вдвойне. Никаких разногласий и противоречий. Осталось обрадовать «солнечных черепов», но они явно чуяли, чем дело пахнет.

Мисима звякнул им и поздравил, милостиво разрешив прекратить на полчасика репетицию и выпить шампанского. Я похвалил его за гуманный поступок и по-отечески потрепал по плечу. Мисима в долгу не остался. После крепкого рукопожатия мы обнялись уже как родные братья. Чего не сделаешь ради призрачной прибыли и укрепления отношений между двумя державами.

– Приглашаю вас продолжить победу рок-н-ролла! – голосил Мисима, будучи уверенным, что я не устою от соблазна.

Но меня ожидал куда более трогательный соблазн. Райское искушение – точно не устоять. И я попробовал отказаться.

– Извините, этим вечером никак. Знаете, дела, дела, хлопоты. И выгляжу я неважно – диагноз на лице.

– Тогда отложим?

– Отложим, – кивнул я, – вы пока улаживайте все формальности. Через несколько дней нам предстоит долгий перелёт. Собирайте визы, загранки, и что вам там ещё прилагается. Настройте ребят и проведите психологическое айкидо. Позанимайтесь, как следует, чтоб репетировали и не ударили в грязь лицом. Господин Фридман будет нас ждать.

– Но обещаете, что мы успеем вместе это отметить? – старался не сдаваться Мисима.

Пришлось пообещать. Что сделаешь, когда он так пристально на тебя смотрит? Любой бы сдался. Если бы Мисима не был продюсером, из него получился бы неплохой пытарь в органах самого кровожадного диктатора, и он явно был им в прошлой реинкарнации, если она возможна. Служил императорам и засовывал крыс государственным преступникам в задницы, пока пленники не сдавались, и не сдавали военные и политические тайны, если, конечно, эту крамольную пытку не придумали вездесущие китайцы? Хотя, какая к чёрту разница! Что китайцы, что японцы – одна узкоглазая сатана, но я даже успел проникнуться к ним симпатией. Не уверен, что взаимной – по их хитрым и невыдающимся лицам я мало что разбирал. Всё-таки неважный из меня психолог – одно дилетантство и самонадеянность, а когда-то я был в себе очень уверен… Когда-то…

Следом я настоял, что провожу Мисиму до машины. На этот раз нас поджидала другая тачила – не «Тoyota», а непонятной принадлежности плоское гоночное авто. Не разобрал марку, но не «Ferrari» точно и не «Porsсhe». В спортивных машинах я капельку разбирался и отличал знойных красавиц друг от друга. Тачила была ничуть не хуже классики и смотрелась изящно. На ней Мисима прикатил лично, и ему предстояло катить дальше, будучи изрядно накачанным виски – его проблемы. Особенности местного законодательства по вождению в нетрезвом виде для меня далеки. Откупится. Продюсер хитёр, и он не в Америке, где полисмена проще застрелить, чем дать взятку, а в Токио, наивно полагал я, дела обстоят иначе, но я не пробовал местных полицейских на вкус. Да и своим конём после гибели Маздочки я так и не обзавёлся.

Мисима похвастался своей роскошью, так и не назвав её имя, махнул папками с контрактами и помчался на встречную полосу, чуть не сбив старика с собакой. Старик остановился, а его верная псина предупредительно гавкнула, но продюсера уже след простыл, продолжая гнать свой форсаж на другом перекрёстке. А я постоял немного, провожая с тупой ухмылкой ошалелого старика, и заметил, что он слепой, а собака служила поводырём, ведя деда по зебре, соблюдая все правила. Что ж, многим сегодня везёт: и Мисиме, что не сбил слепца, и слепцу, что остался жив и не попал под колёса гоночного болида. Пусть он и не видел белого света, но мог просто так ковылять по тротуарам, подчиняясь собачьей воле.

Обратной дороги в кафе не предусмотрено, посему я решил прогуляться по токийским торговым центрам и прикупить памятные сувениры. Зашёл в самый громадный и внушительный, в тысячи татами, имени Токугава Иэясу. Что это за перец, я не представлял, но от центра завораживающе пестрела сверкающая реклама, от которой я не отделался и не устоял.

С цокольного этажа я прокатился на прозрачных лифтах. Кругом царил кошмарный ажиотаж, как на распродаже в сток-центрах. Коренные жители столицы и гости метрополии шарахались за скидками, как за оазисом в пустыне, но я искал не скидки, а местные погремушки, но почему-то не находил. Вероятно, забрёл не в тот центр – кругом одни шмотки, стразы и прочая ерунда, сложенная ящиками и блоками во всех точках. Я же надеялся приобрести фарфоровых статуэток, причудливой реликтовой утвари, храм величиной с кулак или самурайский меч, чтоб зарезать неуловимого японца. Та голубая мечта все таилась во мне и не пропадала.

Таким образом, я наткнулся на салон древнего оружия, какое встретишь лишь в закрытом музее или у нелегальных торговцев. Я не устоял и зашёл поглазеть, чем резали друг друга кровопийцы древности, а резались они изящно, красиво и стремительно. Острые самурайские мечи выглядели на витринах очень сексуально, почти как автомобили. Мне приглянулись сразу несколько экземпляров, но когда я увидел их стоимость, с горечью понял, что сегодня мечи мне не по карману: средняя стоимость острой безделушки превышала все мои командировочные. А если учесть, что я на нуле, всех моих сбережений хватало разве что на рукоятку меча, и то самого игрушечного, что для детей и запугивания домохозяек. Настоящий меч мне купить не удастся. Придётся душить японца голыми руками. Это по-нашему, и не обучиться мне искусству владения мечом в столь короткий срок, да и неуловимого японца в шляпе найти вряд ли удастся. А я так много о нём слышал и ни разу не встречал.

Обидно. И руки чешутся…

Разочарованный, я так и ушёл из салона старинных причиндалов. Что глазеть на витрины, когда ничего не можешь себе позволить? Я давно вышел из этого возраста.

Долго побродив по этажам торгового центра, мне повезло наткнуться на лавку антиквариата и сувениров. В лавке толпились иностранцы, и я поймал русскую речь – два заштатных пенсионера, счастливая пара сумасбродных стариканов, покупали себе стеклянную куклу, украшенную резными премудростями. Я зарёкся, что они пенсионеры-миллионеры, раз позволяют себе раскидываться деньгами и приобретать сувениры за тысячу долларов. Я же ограничился малым: взял миниатюрный храм безымянного усопшего императора, три фарфоровые статуэтки печальных дев, и на том ограничился.

Отныне никто не сможет меня упрекнуть, что я не был в достопочтимой стране восходящего солнца. Сувениры со мной, но что они значат? Сейчас в моде агентства, которые сделают для тебя всё: скопируют фотки и надарят презентов, лишь бы твоя благоверная думала, что ты отдыхал на Сейшелах или на острове Фиджи с делегацией занудных бизнесменов, а не развлекался с её близкой подругой всю неделю на даче. Всё можно подделать и почти всё можно купить, кроме любви и бессмертия. Даже самому Гробовому не удалось воскрешать мёртвых, а куда уж нам, простым смертным. И если Лиза бессмертна – это чудо, но мне до сих пор верилось, что она никуда не уходила, а живёт где-то здесь в токийских кварталах и летает рядом, как преданный ангел-хранитель.

В фойе торгового центра я купил несколько букетов декоративных цветов, но не потащил их охапкой, а заказал в номер. Цветы предназначались обещанному сюрпризу, ибо я уже ждал его и уговаривал время идти чуточку быстрее. Делать мне нечего, посему пообщаться с гейшей тет-а-тет было бы очень кстати, особенно без шаловливого и шального Мисимы и его чокнутой банды рокеров. Только гейша – что может быть слаще? Только… Но вы сами знаете, кто…

…Незаметно я очутился в отеле.

Неслышно к двери мне доставили заказанные цветы с конвертом, в котором иероглифами была вымазана благодарственная надпись, как мы рады вам за покупки, всего доброго и приходите ещё – законы маркетинга одинаково вешали лапшу покупателям во всём мире. И сама страна походила на Запад, давно став Западом. Исконно японского в ней оставалось мало, разве что древняя столица Нара в районе Кансай, традиционная песенная баллада «Энка», декоративные цветочки типа «Канна», тёмное пиво «Карин», Конняку и другие национальные блюда, не считая цвета кожи, широты глаз и прочих фенотипических особенностей.

Космополитизм захватывал всё вокруг. Самым ярким его выражением представлял собой Токио – мир новейших технологий, стальных роботов и суперпрогрессивных тенденций. Да здравствует научно-технический прогресс в рамках одной потрясающей метрополии. Другим странам до неё далеко, но японцам больше делать нечего, как закупать природные ресурсы и мастерить бесполезные автоматы за колоссальные материальные вложения, выставлять достижения прогресса на выставках, поражать воображение общественности и делать вид, что они приносят пользу, хотя на самом деле занимаются полнейшей фигнёй. Между тем, я знал, что уровень жизни на островах отличается от других – он заметно выше, и неспроста по миру колесят одни старики – делать им точно нечего – уже наработали своё и теперь прожигают накопленные состояния в туристических автобусах по всему свету. И никто их не упрекнёт, и никто не тычет пальцем. Что ещё делать, чтоб убить время? Иначе время убьёт тебя…

Старость пришла, а жизнь не кончается. Проказница-смерть приходит избирательно, и не угадаешь, когда она заглянет в твой огород. Так и японцы, следуя неисповедимым законам, многие умирают в дороге: дохнут в своих «Мерседесах» с биотуалетами. У них отказывает сердце, мозги поражает инсульт, отказывают конечности, кого-то сжирает последняя стадия рака, прогрызая желудок и заполняя полные животы крови. Гибнут старики с радостью и умилением, так как многое повидали и где только не были. Всю жизнь им было тесно на мизерном острове, вот-вот они только научились привыкать к неописуемым просторам, а жизнь обрывается. Словом, увидеть Париж и умереть – одна из голубых мечт среднестатистического пенсионера.

Ле Манифик!

Мне не представлялось, есть ли у них реальная пенсия или нет, или они тратили накопленные состояния?! А наши пенсионеры отправлялись по миру лишь с «Непутёвыми заметками» или с журналом «Вокруг света». Такие вот национальные особенности ареала. Ничего не попишешь. Перо не подымется…

Так я и уснул после душа: мокрый, липкий и холодный, как только что пойманный кальмар или разрезанный на тарелке белый кит. А когда проснулся, с ужасом посмотрел на часы – приближалась неминуемая полночь. В дверь должны были постучать, и говорящий сюрприз со сладким голоском должен пропеть: «Я к вам, господин Ластов! Ваша преданная наложница!»

Не успел я причесаться и натянуть свежую рубашку, как почуял, что за порогом кто-то не решается дать о себе знать. Застегнув привередливую ширинку, подошёл к двери и прислушался: там определённо стояло трепетное создание. Как всемогущий рентген, я узрел её сквозь стены.

Послышался лёгкий стук – так стучат маленькие пони, когда на них скачут дети. Стук усилился – так стучат борзые скакуны перед скачками на титул её величества Елизаветы на туманном альбионе.

Я расстегнул верхнюю пуговицу, чтобы выглядеть раскрепощённей и привлекательней, и приоткрыл дверь.

Передо мной появился тот самый презент, как я и заказывал. Точь-в-точь и один к одному. Респект Ливенсону – славный чел, хоть и последняя сволочь. Одно другому не мешает, как водится, но сюрприз меня откровенно порадовал.

Я замер: хрупкая девушка метр шестьдесят пять на высоких каблуках, что прибавляло к ней ещё пять сантиметров. Волосы её убраны в пучок и увенчаны традиционными причиндалами. Пухлые щёчки слегка отдавали белизной, носик напудрен, тонкие губки подведены под цвет спелой вишни. Пухленькое личико, но чем ниже спускались глаза, тем девушка становилась стройнее – она была очень худосочной, впрочем, как я и грезил, не ожидая подобной точности и совпадения ожиданий с реальностью – In medias res.

Вместо кимоно на ней сверкало длинное платье, тоже напоминавшее кимоно, но гораздо изящней. Девочка выглядела аристократично и чинно. Слишком дорога для меня. И я ощутил себя Рокфеллером или основателем империи «Хилтон» – только они могли позволить себе приглашать в свой отель таких бесценных бабочек. Но у меня не было сачка, а у неё – крыльев, но зато было нечто другое, что гораздо приятней, чем мне и придётся сегодня воспользоваться, и чем мне придётся её приручить и задобрить.

Но эта бабочка была ручная и готовая на любые полёты в пределах спальни.

Она даже владела английским. Настоящая аристократка. Ну полный all inclusive! Ле Манифик… Великолепно…

– Господин Ластов! – покорно спросила она. – Здравствуйте! Я старалась не опоздать.

Ласковый тоненький голосок возбудил во мне особую трогательность. Хотелось прижать маленькую гейшу и погладить по бархатным волосам. Настоящая трогательность и ничего более.

– Ты очень красивая, – сумел я произнести, забыв другие мудрёные фразы, но на басурманском наречии нелепо и несуразно говорить о женщинах. Это язык информации, но не чувств и эмоций, – вы не говорите по-русски? – спросил я, надеясь на удачу.

– Что? Очень плохо, – пела девочка, – спасибо, пожалуйста, спокойной ночи – блеснула маленькими зубками гейша. На этом её словарный запас рашен вордс был исчерпан.

Какая разница?! Я же не о высокой литературе собирался с ней толковать.

– Как зовут тебя?

– Мики.

– Мики?

– Да, господин, – поклонилась она, играя по привычному сценарию.

Но я не желал быть господином. Мы не в феодальное время живём, и давно царило равноправие, поэтому я попросил её называть меня исключительно Германом. Мики вновь сотворила поклон, но согласилась.

Её имя – Мики – походило на Микки Мауса. Носик курносый и с пупырышком на боку, а ушки нескромно оттопырены вперёд, что меня очень привлекало – редкая особенность настоящих японок. Из всех ушей, что я видел в районах Гиндза и Адзаба, путешествуя пешком и на метро, только Мики могла похвастаться такими прелестными ушками. Остальные девушки имели стройные ушки, прилизанные к вискам. Мики же походила на Микки Мауса (даже носик показался мне характерным), но слегка отдавало и нашим Чебурашкой. Если Чебурашка и Микки Маус снимались в порно и были, разумеется, женщинами с азиатскими чертами, то выглядеть они должны были непременно так, и не иначе – этот фильм пользовался бы небывалым успехом в прокате. И я был бы самым преданным его поклонником.

– Проходи, Мики! Забавное имя!

– У вас трудное: Гер-ман, Гер-ман, язык сломаешь, – позволяла себе вольности Мики.

– Так назвали, что поделаешь. Я приготовил тебе подарок. Эти цветы – тебе! – вручил я заказанный букет – декоративные Канны.

– Как трогательно! Мне никто не дарил столько красивых цветов, – сияла Мики. – И у вас очень мило.

– Что ты! Бардак, а сам я выгляжу растрёпанным гориллой.

– Это привлекает.

– Да?

– Угу.

– Ты мне всё больше нравишься.

Я пододвинул к ней кресло, и Мики присела. Достал из бара вина и налил ей полный бокал. Мики выпила, ведя себя естественно: много улыбалась и много шутила, позволяла себе разные колкости в мой адрес, а я подшучивал над ней и над её оттопыренными ушками, на которых переливались зелёным пасьянсом дорогие серьги.

Мики не пила много, и я ограничился одним бокалом, ведь она не напиваться сюда пришла. Я предложил ей пройтись по комнате, чтоб разглядеть её полностью – в движении и застывших позах, и Мики доставила мне это счастье.

Неожиданно она начала плавно раздеваться. Мне не пришлось намекать и уговаривать. Молния на платье застёгивалась на спине, но она не просила расстегнуть её, а акробатическим движением извернулась, как сиамская кошка, и расстегнула молнию сама, обнажив платье сначала до плеч, а потом до пояса. И я увидел её маленькие груди с ладошку величиной и крепкие блестящие соски, чуть выдающиеся из коричневых ареол.

Даже здесь мне угодили, как будто соорудили Мики особым способом – настоящая ручная работа мастера. Он постарался и не схалтурил ни разу – вот превосходный антиквариат, достойный подражания, и он точно бесценен, как любая женская жизнь…

Я не останавливал Мики, и она ловко рассталась со второй половиной платья, оставшись в прозрачных трусиках, чуть скрывающих её чёрный пушок. Я попросил её повернуться, что Мики моментально сделала, нагнувшись и почти ткнув мне в лицо свою овальную детскую попку – бледную, как Луна. На её спине поднималась старая знакомая – вечная спутница моих эротических снов – разгаданная татуировка – змея, под которой отпечатана надпись LINI – совсем как на моей девочке. И я уже не сдержался, когда по моей щеке пробежала первая стеклянная слезинка, а затем не выдержала и вторая.

Мики всё ещё стояла ко мне спиной, когда я подошёл к ней и прикоснулся к её тату, сперва убрав скатившуюся слезинку, и вытер её об ее тату.

– Что с вами? – спросила она, не оборачиваясь, но ощущая моё смущение. – Я вам не нравлюсь?

– LINI… – сказал я, – та же надпись была у моей девушки.

– У вас была девушка?

– Да, недавно, но её уже нет.

– С такой же надписью?

– Да.

– И она была..?

– Да. Она была такой же, как ты, и я её очень любил, – уже не сдерживая нахлынувших чувств, прошептал я, – я любил её, Мики! Но она до сих пор рядом со мною.

– Вы встречаетесь? – не решалась обернуться Мики, а я продолжал разговаривать, но не с ней, а с её змеей, как бы умоляя вернуть мне потерянную любимую.

– Нет. Она покинула меня и играет в прятки.

– В прятки?

– Дурацкая игра. Я натыкаюсь на неё иногда, но так и не могу поймать. Может, ты мне поможешь, Мики?

– Я? Как?

– Ты совсем как она, и я должен тебя полюбить. Давай попробуем? Повернись ко мне и поцелуй меня?

Не стоило произносить лишнего. Мики знала, что делала – как настоящая искусительница и королева своего нехитрого дела. Милашка повернулась и стала прикасаться к моему телу, осыпая его горстью поцелуев. Она вылизывала мне щёки и вылизывала слёзы, пробуя их солёный вкус. Язык у неё был змеиный, как будто раздвоенный, а кожа походила на чешую, но была горячая, плавная и липкая, и должна была волновать меня, но отчего-то не волновала. Мики старалась, старалась максимально, и она сделала всё, чтоб я весь покрылся горячим потом. Но у меня не получалось пробудить желание. Мики прошлась языком по груди, вылизала всё от ключицы до бёдер, а после она опустилась ниже и стянула с меня брюки – рывком и стремительно, чуть не содрав с меня кожу.

– Ты волнуешься?

– Нет. Стараюсь расслабиться. Извини, я устал.

– Не напрягайся, и я сделаю всё сама.

– Постараюсь.

– Не старайся. Отпусти себя.

Она распустила волосы, выбросив в угол заколку, и я ощутил биение её пульса. Она содрогалась надо мной, погружая меня глубоко, как когда-то погружала Лиза, и я отвечал ей взаимностью, но на большее я не способен. Мики не сдавалась, ускоряла темп, рискуя прокусить меня насквозь, и царапала ногтями мошонку. Всё закончилось естественно, но несколько дольше, чем обычно. Мики не торопилась выпускать меня, не проронив ни капли. Аккуратная баловница мелочно, как настоящая хозяйка, вылизала всё подчистую.

– Видишь, всё получилось, – говорила она, облизываясь. – Теперь ты?

Баловница поднялась с пола и легла на кровать, сначала на живот, выпучив бурлящее лоно. Я привстал и подполз к ней, уткнулся в неё лицом и долго набирался смелости. Мики тихонько вскрикивала и рвала ногтями простыню. Простыня приходила в негодность, но я не оправдывал её ожиданий, будто сам был как тряпка.

– Не могу, – сказал я, гладя её бледные ягодицы, – не могу.

– Устал? Давай отдохнём.

– Ты красавица, Мики, но я не могу. Ты слишком похожа на мою девушку.

– Разве это плохо?

– Но ты не она.

– Она лучше? – с упрёком спросила Мики, перевернувшись на спину.

Ей стало отчего-то неловко, и она окуталась разодранной простынёй. Ночь уже испорчена, а я ни на что не способен. Мики проделала всё, что от неё требовалось, но я думал об одном: как она похожа на Лизу. И змея сводила меня с ума, а LINI отталкивала и притягивала одновременно, но это была не змея любимой – это всего-навсего Мики.

Я уже зарёкся начинать ласкать Мики снова – ночь испорчена, но Мики сумела довести меня до разрядки. Потлеть удалось лишь отчасти. Полностью сгореть мне вряд ли удастся – не здесь и не с Мики. Сейчас она напоминала ребёнка, которого сильно обидели, надув липкие губки, словно требовала новую соску.

– Не обижайся, – погладил я её по щеке. – Ты ни при чём.

– У меня не получилось тебя возбудить – это моя вина. В следующий раз я исправлюсь.

– Ты превосходна, но я серьезно не в ладах с самим собой.

– Ты любишь её?

– Люблю! Как в первый раз, – признался я.

И меня никогда и никто об этом не спрашивал, а сейчас спросили, и кто? – реликтовая проститутка Мики интересуется, любил ли я её? Конечно! A как же?! Наверно и её кто-то любит, какой-нибудь не знакомый мне Герман, кого она оставила с носом ради ублажения случайных мужчин, выполняя давнюю традицию, подчиняясь природе и служа ордену клуба.

– Хочешь, покажу тебе фото? – предложил я, чтоб как-то развеселить Мики.

Не до веселья сейчас, но поделиться можно. Ревности к ней я не испытывал. Мики – потрясающая гейша, каких у меня не было, и я уже познал её на вкус и насытился, хоть и дал маху, подведя в самый важный момент. Мики оценит моё сокровище, не обманет. Я доверяю ей, ведь не зря она носит змею на спине и потрясную надпись LINI. Вспомнив, как целовал каждую буковку, я мысленно пообещал себе сделать то же самое с Мики, если она оценит мои откровения, если вообще возникнет хоть какое-то желание это делать.

Не надевая брюк, я сполз с постели и стал рыться в вещах, ища, куда положил свой бумажник и куда забросил журналы. Выглядел я курьёзно и смешно: на мне висела расстёгнутая рубашка, а ступни покрывались коричневыми носками – лишь малинового галстука не хватало для полноты картины.

Нашёл любимые снимки и закарабкался на кровать.

– Смотри! Вот она! Ничего? – показал я сперва фотку из бумажника, старую, потрёпанную, но особенно дорогую и бесценную.

Без лишних эмоций Мики взяла фотку и поднесла к носу. То ли она была близорука, то ли освещение в номере не очень, ведь мы занимались любовью, не выключая ламп, но ей так легче разобраться.

– Ну, как? – спросил я, ожидая услышать похвалу и рукоплескание. Уж Мики должна оценить красоту моей избранницы.

– Интересно, – тихо произнесла она, – а там что?

И я дал ей обрывок журнала, где в голубом жакете грустно улыбалась Лиза. Мики внимательно разглядывала глянец и на её пухленьком личике появлялась причудливая гримаса. Сначала она еле выползала по краешках губ, а затем занимала всё больше пространства, и Мики просияла лучезарной прелестью, став ещё сильнее походить на глупенького ребёнка.

– Она не покидает меня никогда, – говорил я, давая Мики сравнить обе фотографии. – Видишь, та сделана раньше, а здесь, – указывал я на журнал, – они как две капли воды? Она рядом со мной до сих пор, преследует, давая знать, что помнит. И сейчас я боюсь, что она наблюдает за нами и смотрит на нас, как змея. Осуждает, а может, и нет, раз она вольных нравов. Но я не могу, Мики, понимаешь? Она превратилась в призрака, от которого мне не скрыться – такие дела, а ты говоришь: расслабься!

– Расслабься, – повторила она, не скрывая восторга, – кого-то эта фотка мне напоминает. Что же ты сразу не сказал, что встречался с нашими девочками. Я знаю её!

– Уверена?

– Да! Она живёт у нас в клубе.

– Я люблю её! – и моей радости не было предела.

Лиза жива. И пусть она призрак, но её видят другие. Она воскресла – воскресла здесь, когда мне суждено сюда примчаться. Я должен её видеть, а Мики должна помочь! Ведь она так похожа на Лизу!

Мики вернула фотки, вдоволь насмотревшись на идеал. Конечно, она стала понимать, что уступает ей во многом. Какая нормальная женщина будет долго пялиться на первородное совершенство? Так и ослепнуть недолго. Мики обычная девушка со своими недостатками и плюсами. Безусловно, она прирожденная гейша, но с Лизой Миндаль ей не сравниться.

– Ты должна помочь мне! – я крепко взял её руку.

– Как?

– Пусть она придёт ко мне?

– Но это невозможно! Жрицы «Амэюке» не ходят просто так на свидания.

– Пожалуйста! Я умоляю тебя! Ты же сделаешь это ради меня! Я же видел её в городе! Она рядом! Мики! – и я сжимал её кисть сильнее, что от боли Мики резко отдёрнула ручку.

– Вы что? Вы так сильно её любите?

– До безумия!

– Вы точно не в себе!

– Я видел её в городе!

– Наши девочки иногда прогуливаются по магазинам. И я не сижу целыми днями в запертой клетке.

– Мики! Мики! – бил я в грудь кулаками, как раззадоренный карапуз. – Мики! Ну пойми же, что я не могу без неё жить!

Чертовка должна была войти в моё положение, как ранее входила в меня, и Мики – добрая душа, я чувствовал, что она сжалится надо мною.

И чертовка пошла на уступки:

– Нам запрещено просто так общаться, но… нас можно заказать… Так же как сегодня меня. Ясно? Вы же член клуба?

– Да, я член клуба! Самый новоиспечённый член! В этом плане я почти девственник! Я хочу её, Мики!

– Хорошо! Я виновата перед вами, что не смогла вас удовлетворить. Вы кончили только с помощью моих трепетных усилий, но я не возбудила вас. Я виновата, и чтоб искупить вину, чтобы это исправить, согласна помочь. Если не я, то пусть она сделает вас счастливым. Вы были в резиденции?

– Где? В клубе? Нет, пока не успел. Меня приняли в клуб буквально сегодня.

– Тогда вам можно посетить её, раз вы в списках, – справедливо рассуждала Мики. – Думаю, господин Накато не будет против. Он вообще поощряет любую инициативу с нашей стороны. В принципе, мы вольны приглашать членов клуба к себе, если они того пожелают.

– Детка! Солнышко моё! – терял я рассудок. – Отвези меня к ней! Ты сделаешь меня счастливым! Я одарю тебя любовью! Вселенской любовью счастья! Мики! Мики! – неистово повторял её имя, оглушая девушку. – Ну же! Это мой последний шанс! Я на днях улетаю навсегда. И мне не суждено вернуться! Пожалуйста!

– Не давите так сильно, господин Ластов! – перешла она на официальный тон. – Я не обманываю. Вы понравились мне, и я завидую той, кто сделает вас счастливым, и если я буду сопричастна к этому даже косвенно, то я согласна.

Не сдержавшись, я кинулся в объятия, уронив малышку на постель. И я прижимался к ней и награждал её поцелуями, оставляя круглые синяки и кусая её соски. Мики вздрагивала, но не вырывалась. Она сделает меня счастливым. Потрясающая гейша, Мики!

– Вы чокнутый – точно! – забыла она все ругательства, – подождите! Я не та, кто вам нужен! – хихикала она так задорно, как в японских мультиках. – Вы сами как малое дитя!

– Мики! Мики! Ты моя маленькая дочурка! – почти прыгал я на надувном матрасе, рискуя лопнуть его и затопить постояльцев этажом ниже.

– Завтра вы приедете к станции Акихабара, где я поймаю вас, мигнув фарами. И мы поедем в резиденцию клуба. Каждый член клуба должен побывать там. Обычно инициация происходит там, и я не понимаю, как вам удалось получить членство иначе? У вас, русских, всё наоборот! В этом вас не переиграешь! Завтра, господин Герман! Потерпите!

– Ты чудо!

– Я всего лишь выполняю волю своего господина, – подмигнула она и соскользнула с постели.

Настало время прощаться, но не навсегда, а до назначенного часа. Мы договорились обо всём, ведь она – последняя надежда. Я не порывался выкрасть её номер телефона, так как доверял ей, как Лизе, а она и не дала бы его, но я верил Мики – девочка с личиком младенца не подведёт.

Одевалась она медленно, слащаво и аккуратно, будто демонстрируя стриптиз наоборот. Теперь я не удержался и помог ей застегнуть молнию. Мики радовалась, словно получила самый яркий оргазм, ведь она любила ловить смертельные оргазмы не меньше, чем Лиза – в этом я был уверен. Я налил ей ещё вина – самому ужасно хотелось пить. Мы чокнулись победоносным звоном, и я уже забыл, что потерпел фиаско, возможно, впервые в жизни. Но это поражение помогло мне растопить её сердце, вызвав в ней островок жалости и чувство вины. В том и прелесть японских женщин, что они слишком много берут на себя ответственности за процесс, так и норовят подчиняться и искуплять вину, чем я умело воспользовался, сам того не желая.

Отныне я настоящий член «Ameuke» – и поэтому стоит посетить резиденцию, ринуться в тёмную клоаку и главное царство потусторонней секты. Там случится нечто важное, и я обрету свою потерянную мечту.

Воскрешение Лизы неумолимо приближалось…