От причинённых побоев Адель оклемалась как кошка с девятью жизнями.

Синяки и царапины заживали неприлично быстро. Адель простила меня. Похоже, что любит. До сих пор. Мазохистка. Не стала мстить, не стала писать заявление прокурору, не побежала доносить следователям, как я жестоко избил её накануне. Неизвестно, было ли ей хоть капельку стыдно за игру со смертью, но она старалась об этом не вспоминать. В ту садистскую ночь я довез её до дома, и она молча вылезла из машины. На следующий день созвонился, спросив про самочувствие. Адель отвечала, что всё в порядке, как будто давно ждала, чтоб кто-нибудь её изувечил, словно боль заменяла ей секс. Скорее всего, так и есть. Адель получила незабываемое мазохистское удовольствие. Неспроста многие женщины в русских селениях терпят, когда их регулярно бьют. Терпят, ждут и верят. Бьёт – значит, любит. Верила ли в это Адель? Слишком сложно разобраться в её душевных потёмках. Слишком сложно…

На работе я так и не появлялся и не отвечал на звонки, периодически выключая телефон, не боясь, что меня уволят или вычтут штраф из зарплаты. Абсолютная пустота в голове не занималась подобными мелочами – банальные неурядицы, и точка. Что они значат по сравнению с игрой со смертью?

Несколько раз на связь выходил Белкин, сменивший номер. По глупости я взял трубку. Белкин искал меня, как искало всё начальство.

– Ты где? – спрашивал он. – Жив?

– Ни жив, ни мёртв, – отвечал я сердито, – чего тебе?

– Ты куда пропал? Фридман на меня всех собак спустил.

– Передай ему, что я улетел на Ямайку курить дурь и посвящаться в растаманы! Передай ему, что у меня крупные неприятности! Скажи, что проблемы с родственниками, что я сбежал далеко-далеко. Махнул на Урал, слышал?

– Снова проблемы? Ты пока не начал пить?

– Похоже?

– Голос трезвый. Не заплетается.

– Пока не начал.

– Планируешь?

– Отстань! Ты-то как?

– Нормально. Получаю подзатыльники от шефа. Нас уже лишили премии, а тебя, похоже, и зарплаты.

– Неважно. Мне давно всё по барабану. Как Секир?

– Лечится, но приступил к работе. Ему позарез нужны деньги, так что батрачит за двоих.

– Кончилась медицинская страховка?

– Кто его разберёт! Бери трубку, когда тебе звонят!

– Не обещаю. На чужие номера не отвечаю. Не звони. Если будет нужно, я сам найду тебя. Фридману привет!

Разговор прекратился. Пусть батрачат Белкин с Секиром.

Закончилась целая неделя. Я отсиживался на дне и думал о привычных вещах: жизни, смерти и Лизе. Прожил семь дней с хвостиком, и скоро грядёт девятый. Девятый день – самый важный после смерти Лизы. День, когда мне предстояло выполнить волю покойницы.

На закате я отправлюсь на кладбище.

Настроение с утра было приподнятым. Странно: мне идти на могилу, а я слегка навеселе. Ощущения, словно перед свиданием, не перед первым, конечно, но волнения не меньше. После подгорелой яичницы и кофе перечитывал её послание, ища в нём новые скрытые смыслы. Перечитал пять раз, не найдя ничего нового, но текст повторял и проговаривал про себя. Память в порядке, особенно механическая.

Пошарил в гардеробе, вспомнив аромат её одежды. Вещей накопилось уйма, так что пора сдавать в секонд-хенд. Так поступил бы любой вдовец-скупердяй, но не я.

Память не отдают и не продают – её помнят. Вещи Лизы стали мои единственным фетишем, а я превратился в последнего фетишиста. То, чего опасался и чего отстранялся, стало моей любимой привычкой. Я перебрал все её чулки, трусики и лифчики, модные платья, бижутерию, и меня не покидало её колье, старательно возвращённое в день её ухода. Вечное напоминание. Колье передавало её запах и молодость, но вызывало ненужные всплески эмоций. Фетишизм сам по себе, в принципе, вызывал эмоции и заменял Лизу, но я вскоре одумался и спрятал колье в верхний ящик письменного стола, её вещи аккуратно разложил по полочкам, а платья повесил в шкаф. Эмоции заряжали меня как громоотвод от удара молнии. Напряжение готово перевалить за разумные пределы. Следовало снова на кого-то наброситься, но Адель рядом не было. К сожалению, она не груша для битья, а больная слабая женщина. В этом я уверился окончательно, чуть-чуть пожалев её, но без трагизма.

Предугадывая возможные сюрпризы, я не сообщал ей о предстоящем походе на кладбище. Если Адель знакома с посланием, то наверняка знала, что меня сегодня ждёт. Мне представлялось, что они вместе писали прощальное послание. Сидели в каком-нибудь интернет-кафе под чашечку капучино и строчили мне письмецо.

Лиза придумывала текст, а Адель редактировала. Удобно и просто, чтоб запудрить мозги. Стоп! Я начинаю грешить на Лизу, что вдвойне грешно на девятый день, и я старательно прекращаю.

Звать Адель с собой невозможно. Захочет, объявится сама, а на свидании третий всегда лишний, и оно предназначено мне одному. Без свидетелей, без Адель. И Лиза даже не намекала. Она любит уединение и не любит толпу. Два гостя – уже толпа. Так, наверно, считает и Лиза.

До обеда время тянулось мучительно долго. Склочные облака, заполонившие с утра небо, к полудню рассеялись, оставив перистые следы, и солнце озаряло город лучезарным оптимизмом, как бы предвкушая чьё-то неминуемое воскрешение.

Телефон пока я не выключал, но никто не тревожил. Все подсознательно понимали, что доставать меня бесполезно, и я не отвечу. Важный день предстоит, значительный, и партнёры успели забить на меня. Забить и забыть – их полное право. Лишних людей я не осуждал и относился к ним индифферентно.

После полудня настроение выровнялось.

Лёгкая эйфория улетучилась вместе с облаками, и наступило ровное ожидание предстоящей встречи. Кое-что я не сделал, а оставил на последний момент. Речь шла о невинных хризантемах, на которых остановилась в выборе искусительница. Странный выбор, странные цветы с волнующим послевкусием. Что она нашла в них? Неизвестно. Раньше я никогда не дарил их, и Лиза не держала их в руках, при мне – точно. Или это были любимые цветы её детства, и она вспоминала о них когда-то? Ничего в них не было экзотического и наносного: ни шика, ни блеска, ни намёка, ни упрёка… Банальные цветы для рядовой женщины.

Видимо, хризантемы очень соответствовали духу теперешней Лизиной прописки. Возможно. В этом имелась особая и заковыристая женская логика. А Лизина логика вдвойне женская и втройне заковыристая. Даже заковыристее не бывает. Лиза далеко? Вряд ли. Логика её рядом. Логика жива и терзает мозг, но там, где логика, там и Лиза, то бишь Лиза жива и рядом – вот рациональное объяснение, и никакой схоластики.

Критика чистого разума. Сам Кант позавидует и обязательно пригласит к себе пообедать. Хоть он и любил обедать в весёлой компании, мне сейчас не до веселья, и Канта я развлекать не стану, но о жизни мы бы поговорили, а скорее, о смерти. Если б наш разговор состоялся, то обязательно вдохновил бы старика на новый философский трактат, принёсший ему не меньше славы и почёта, чем все остальные. И мне бы досталось от общего пирога. Своя минута славы.

Оторвавшись от философии, я вернулся к земным реалиям и вспомнил Рашида. Что он делает сейчас? Таскает кирпичи на четвёртый этаж? Посыпает песком головы съеденных собратьев? Время обеда, значит трапеза в полном разгаре. Кого пригласил он на этот раз? И, точнее, кем он трапезничает? Сторожами?

Холодок пробежал по спине, и кожа стала гусиной. Б-р-р…

Поёжился и выдохнул через ноздри. Провести уйму времени в копании пожирателя людской плоти – не самое привычное занятие. Это круче прыжка в пропасть с одним парашютом, который, чтоб выпендриться, раскрывается у самой земли. Ощущения похлеще, но с парашютом я не прыгал ни в пропасть, ни с самолёта.

Внешние обстоятельства будто провалились и расплавились в земном кратере. Никто не мешал, и это здорово. Адель снова как в воду глядела – настоящая ведьма. Пообещала, что менты отстанут, и Звонарёв не приглашал на очную ставку. Я поверил Адель и выбросил всех сыщиков вместе взятых из головы. В ту же пропасть, но без парашюта. Поделом. Всё равно от них никакого толка.

Когда-то, когда я любил рассекать по асфальту на горном велосипеде, меня остановила чудная девочка и попросила прокатиться. Лично её я не знал, но отказывать очаровашке не стал. «Бери! – сказал я, – прокатись взад-вперёд!» Девочка была очень очаровательна. Велосипед отличный, только что купленный лично мною – не прокат, не аренда, а частная собственность. Многим на него три зарплаты откладывать, а мне подарен на тринадцатилетие. Довольная девочка села на мой вел, прокатила круг – и с концами. Домой я шёл на своих двоих. Отец долго капал на мозги, подсчитывая убытки, а мать перешла на латынь, осыпая меня нравоучительными афоризмами. Пропал велик, а девчонка-дрянь рассекает на нём по улицам, но ко мне в район уже не заедет. Папа накатал заяву в милиции. Естественно, искать мой горный байк никто и не собирался. С тех пор я заточил зуб на всю ментовскую шайку.

Через год у отца вскрыли гараж и украли подержанную «Мицубиши», которую он еле-еле перегнал из Владивостока. Отец лично летал на край света, чтоб сопроводить её до Екатеринбурга. Копил долго. В тот год он оставил науку и пробовал себя в качестве частного предпринимателя. Автомобиль – не байк, и стоил дороже. А отец терзался, как я тогда, даже сильнее, и мать уже не находила латинских мудростей и гладила его по седеющим расщелинам. Папа написал второе заявление, а оно также кануло в Лету. Лишь спустя два года на дне пригородного озера водолазы-любители случайно наткнулись на странный предмет. Думали, что подводная барокамера или неопознанный плавающий объект. Присмотрелись, и обросшая ракушками и водорослями подводная лодка оказалась автомобилем. Водолазы позвали спасателей, заставив их очень засуетиться.

Какой непорядок – машина на дне озера, в котором купаются дети. Страсть! Вдруг там скрывается преступление, хранящее в себе сгнившие останки убитых когда-то жертв. Приехали доблестные сотрудники на грузовике, протянули трос, благо авто покоилось недалеко от берега, и вытянули папину радость буксиром на поверхность. На тачке сохранились номера – опознавательные знаки для нас и крутых оперов. Та самая машина числилась в угоне и принадлежала моему бате. Мусора позвонили и сообщили диковинную новость. Мы же видели эти кадры на нашем канале, но не предполагали, что тачка окажется нашей. Отец давно успел обзавестись другой, но все ещё тосковал по прежней машине, как по первой любви. Дотосковался: возлюбленная утопленница вернулась из водяного плена. Но восстановлению машина не подлежала, и отец похоронил её, сдав на металлолом. Долго он не горевал, построив гараж с неприступными стенами и крутыми замками, а спустя полгода и вовсе ставил свои авто на охраняемые стоянки. Купил он тоже «Мицубиши», только более современную модель. Её спёрли ровно через год, но папа так сильно не переживал, понимая, что с японским автопромом ему не везёт, и перешёл на немецкого производителя.

Осенью того же года у соседа пропала дочь. Типичная ситуация – ушла из дома и не вернулась. Как принято по субботам, отправилась на дискотеку. Разумеется, не одна, а с шумной компанией. Ничего не предвещало беды. Возвращалась обычно к семи утра, но в то эпохальное воскресенье не вернулась. Сосед не придал этому значения, но его жена обзвонила всех её подруг, которые пожимали плечами, убеждая, что дискотека прошла без неё. Соседская дочь сгинула – чем не повод обратиться в районное отделение. Начался поиск – обзвонили все морги, прошарились по старым притонам, задержав несколько наркоманов, дилеров с анашой и стушевавшихся зеков, находившихся в федеральном розыске. Прочистили микрорайон по полной и повысили план раскрываемости процентов на пятьдесят, только вся раскрываемость была случайной. Между прочим, искали не злодеев, а пропавшую девочку: школьницу, медалистку, надежду и опору семьи. Будущим летом ей поступать в медицинский институт. Девочка всю жизнь мечтала людей лечить, а теперь крах всем её помыслам. Соседи были люди набожные и частенько общались с Богом. Сколько свечек поставили в церквах, сколько молитв прочитали, а всё без толку. Но сосед в своё время начитался научной фантастики, верил в далёкие межгалактические миры, в полтергейста и лешего. Он отметил, что в день пропажи дочери над районом пролетал неопознанный летающий объект. Сводки газет, по словам очевидцев, зафиксировали это событие. Зеваки уверяли, что видели свечение, исходящее из круглого, переливающегося разными цветами, шара. Тот кружился над их домами и спускал светящийся луч, наподобие лазера. Одному обывателю посчастливилось сфотографировать НЛО на «Полароид», и фото инопланетного корабля появилось во всех газетах, даже попав в Москву на обложку культового журнала «Чудеса и приключения». Мой старший товарищ Димка, носитель взрослых усов и грязных ногтей, выписывал его с пятого класса и приносил мне полистать, когда выискивал там что-то особенно впечатляющее. После школы Димку призвали служить в Чечню, где он погиб, подорвавшись на мине в спецоперации. Груз-200 родители так и не получили. Одно утешительное письмо по военной корреспонденции. В тот день он предположил, что дочь соседа похитили гуманоиды. Неизвестно, каким Макаром, но сосед, словно участвуя в телепатии, сам поверил в межпланетную версию. Димка тут ни при чём. Сосед сам себе напридумывал лишнего. Фантазёр был страшный, похлеще братьев Стругацких, но безграмотный. Его младший брат протирал штаны в гидрометеорологической станции, а в свободное время общался с уфологами, которые использовали станцию в корыстных целях, но без ведома руководства. Брат рисковал, но приобщался к неведомым мирам. Сосед объяснил ситуацию брату, тот связался с уфологической братией, и к расследованию подключились ещё одни мозголомы. Брат звонил зря: уфологи давно в курсе и собирались и так проверить их микрорайон на инопланетную вшивость. Они традиционно связали пропажу ребёнка с прилётом пришельцев, обозвав девочку контактёршей второй или третьей степени, отчего сосед пришёл в ужас и наглотался валидола, а мать не снимала платка и молилась перед образами Пресвятой Богородицы. Уфологи взялись за дело смело, подключив к поискам культовую группу «Космопоиск».

Ментам было любопытно наблюдать в стороне, отдав пропажу девочки на откуп межпланетным силам, не входившим в их компетенцию. Незаметно они ушли в тень, формально продолжая поиски. Уфологи притащили груду металла, именуемого поисковым оборудованием, выставили антенны, побродили по подвалам с металлоискателем, распугав всех бомжей и спровоцировав приступы белой горячки у заштатных алкашей проверяемых жилых зданий. Не получив ответа, уфологи подались ввысь и забрались на крышу, где установили радиопередатчик. Они сияли энтузиазмом и посылали радиосигнал в космос, уверяя, что тарелка точно нависала над крышами, а луч упал где-то рядом, о чём свидетельствовал повышенный радиационный фон и скверная голограмма на непонятном простому люду чудо-приборе под названием «Спектромер-Б1».

За происками уфологов следила вся пресса. Сосед с женой стали звёздами вечерних новостей, а их дочь успела превратиться в легенду. Район становился меккой псевдонаучной братии. За три дня сюда съехались маразматики со всего Урала. От радийной аппаратуры плохо показывали каналы, что бесило местных дедов, и накрывало электрические щиты, что бесило дедов и их старух, да и всех жильцов вместе взятых. Злоба к уфологам нарастала, а слава утомляла соседа, отчего все стали постепенно подгонять уфологов. К делу подключилась районная администрация. От уфологов ждали заключение, а они следили за антеннами и глушили водяру с коллегами из соседних регионов. Терпение иссякло. Сосед потребовал объяснений. Самый видный уфолог собрал всех интересующихся и прочитал данные досье, из которых следовало, что неопознанный летающий объект действительно пролетал над районом, зависал в воздухе, выбрасывал луч, и, что весьма вероятно, подхватил кого-то на борт корабля, предположительно – того, кто попал в поле действия излучателя, что доказывают показания вышеназванных приборов. Ниже он приводил их список с полной технической характеристикой и сроком годности каждого, но цены приборов не приводил – постеснялся. Заключительным выводом была осторожная гипотеза о том, что контактёры обычно возвращаются. Остаётся ждать и верить. В подтверждение своих слов он привёл несколько историй, в которых возвращённые контактёры делились впечатлениями о полётах с гуманоидами. Уфолог даже предположил их расу, отнеся похитителей к виду «зелёных человечков» – самых коварных тварей по сравнению с другими пришельцами. Доклад окончен, и публика разбрелась, переваривая услышанное. Сосед остался недоволен, желая услышать более детальные выводы: когда, кто и с кем? Где конкретно находится его дочь? Уфолог саркастически улыбался и ссылался на несовершенство нашей науки и низкий уровень земной цивилизации. На десерт уфолог обмолвился, что «зелёные человечки» обожают генетические эксперименты и частенько ищут самок для оплодотворения. Сосед налился помидорным блеском и заехал уфологу по морде. Уфологи обиделись, свернули аппаратуру и двинулись в направлении новых открытий. Желание отомстить за удар по роже и за плевок в истинных учёных не обошли брата стороной. Уфологи настучали начальнику метеостанции. Брата уволили, и он запил, счищая чешую с воблы на помятых газетных страницах про НЛО. Сосед же вовсе перестал верить в пришельцев. Все события уместились в пятидневку. Менты вовсю занимались розыском пропавшей, пока в одно утро девочка сама не вернулась с повинной. Инопланетяне сжалились над ней и вернули родителям. Сосед снова стал верить в чудеса, от радости чуть не убив дочку, а мать рассекла лоб о пол, молясь святым старцам. Девочку не похищал маньяк и не забирали инопланетяне, но она точно предавалась генетическим опытам с залётным байкером Федором, рискнувшим украсть её на недельку, увезя её покататься на крутом байке. Девочка просто решила отвлечься, так как устала от комплекса отличницы, бесконечных назиданий матери, проверок отца и подготовки в вуз в воскресной школе, так что отдалась желаниям вольного байкера и на пять дней превратилась в безотказную девочку, предавшись свальному греху и пьянству. Байкер научил дочь плохому, покатал на мотоцикле, доставил в целости и сохранности и помчался на поиски приключений. Девочку заперли и урезали карманные расходы, запретив выход из дома, но она не плакала, а продолжала готовиться в вуз, погуляв на пять лет вперёд. С тех пор сосед никогда не избавился от репутации полного лоха. Но поначалу требовал реванша, ведь девочка – несовершеннолетняя, а, по слухам, байкеру стукнуло за тридцать. Сосед настаивал на поиске лихача и возбуждении уголовного дела за совращение малолетней. Менты снова пожимали плечами, но были не прочь принять заявление.

«Снова заявление! – ругался сосед, – достали своими идиотскими заявлениями!». Служители закона популярно объяснили: не хочешь строчить телег – катись. Сосед прогремел трёхэтажным матом и отныне никогда не писал никаких заяв, тем более в РУВД.

Мне бы не узнать этой истории в подробностях, если бы не вездесущий покойный Димка. После положительного опыта с байкером девочке захотелось продолжения, а Димка жил напротив и не зря носил шикарные усы, совсем как у байкера. Через неделю она стала тайком заглядывать к нему в гости, миновав лестничный пролёт, и даже ждала его со службы, штудируя учебники анатомии в областном МЕДе. Вездесущий Димка-усач так и не вернулся со службы. Соседка вышла замуж за офицера ВДВ и родила ему двойню. По распределению переехала с мужем служить далеко на север. Но Димку-усача наверняка частенько вспоминала, дожидаясь мужа с учений, как и мимолётного байкера, что научил её плохому…

Сосед постепенно возвращался к старым взглядам и заставил брата помирить его с задетым уфологом. Брат к тому времени устроился в институт, где недавно пахал батя, и даже попал на его кафедру, пару раз прибегал к отцу за советом, как увлекательнее читать лекции и где набрать материал на предстоящую диссертацию. Он не возвращался к той истории, но отец рассказывал её нам, что-то пропуская, немного привирая, и постепенно история становилась легендой. В нашем квартале не было ни одной семьи, не знавшей о проделках дочки-отличницы из дома № 18. Неспроста она смылась с десантником. Офицерская честь не могла потерпеть порочных слухов и домыслов. И родители не открывали вояке своей маленькой тайны, благо появлялся он у них только на заслуженном отпуске – раз в год, ненадолго, так как тут же улетал с женой в Крым, где трясли деньги с туристов его родители. А сосед помирился с уфологом, выпив с ним на брудершафт, а уфолог предложил стать членом его команды. Сосед обещал подумать, сообщив, как кончилось дело с похищением. Уфолог не верил, доказывая, что байкер этот не настоящий, а липовый, так его вроде никто и не видел, и не байкер он вовсе, а переодетый гуманоид, не зелёный человечек, а представитель другой расы, очень напоминающей земную, но выше, осанистее, с ослепительно-белыми шевелюрами. Байкер – это прикрытие, конспирация, и не на мотоцикле дочка каталась, а летала на звездолёте по просторам галактики. Силой мысли уфолог убедил соседа, а после сосед сам стал уфологом. Нетипичным, необразованным, но истинно верующим в НЛО и переодетого байкера-гуманоида, кто так лихо когда-то обесчестил его прилежную дочурку. Милиции же он всю жизнь не верил и предпочитал с ними не связываться. Как от всех этих историй не верил ментам и я.

Но верил в свои силы, в силу Провидения и Высший Разум.

И, конечно, я верил Лизе…

Одевшись во все тёмное, согласно предстоящей церемонии и дресс-коду, я выехал в свет. Машина была заляпана грязью. В салоне пахло песком, щебёнкой и вчерашними баталиями. На диване подмигивали засохшие пятна крови. Пора обязательно что-то предпринять, заменить сиденье и сдать покрывала в химчистку. Отвратительно было сидеть в салоне, напоминавшем о прошлой ночи. Отвратительно, несмотря на всю привязанность к моей верной Маздочке. Верность верностью, но присутствие Адель не исчезало. Пятна крови на заднем сиденье – прямое тому подтверждение. Я пообещал, что завтра займусь общим тюнингом. Завтра, а сегодня предстоят дела поважнее.

В цветочном салоне на Большой Дмитровке я купил букет хризантем – ровно столько, сколько просила Лиза. Продавцы удивлялись моему выбору, как и моему виду. Хризантемы не пользовались популярностью, и покупали их разве что старые интеллигенты первой волны, заводчане из рабочих кварталов и старушки из сельских окраин, приехавшие навестить внучек.

Я купил хризантем и не жалею об этом. С того момента хризантемы стали моими любимыми цветами.

Промотавшись до назначенного часа по городу, семеня выхлопными газами, будто метя территорию, я рванул на Переделкинское кладбище. Ехал осторожно и плавно и скорость не превышал. Ничто не должно помешать предстоящей встрече: ни гаишники, ни пробки, ни поломка Маздочки.

Машина не подводила меня. Бензина хватало надолго. Светило неутомимо скрывалось за горизонт, а я мчался за ним вдогонку. Встречные автомобили ломились в сторону города. Я же бежал от него, как заяц-русак от охотника. Вчера успел побывать и в роли пугливого зайца, и в роли охотника, вместо двустволки орудуя кулаками и каблуками ботинок от «Ferre». Кто помянет былое, тому глаз вон. Я настраивался на правильную волну.

По пути включил «Наше радио». Старый добрый рок-н-ролл подзадоривал, заставляя давить на газ, но я не давил и не поддавался на рок-н-рольные провокации. Заунывные хиты «Алисы» и угарная баллада «Короля и Шута» отражались в моих колонках особенным смыслом. Собственное воспоминание о былой любви несло меня вдаль летучим голландцем. Встречных машин становилось всё меньше, и меня обгоняли редко, в основном, холёные внедорожники и одна спортивная потаскушка, напомнившая мне «Ламборджини Диабло», о какой мечтал Секир, и какую точно планировал приобрести я, когда смогу себе это позволить. Но точно кулю первым, заставляя Секира кусать локти от зависти и умолять меня погладить её по капоту. Посидеть внутри и прокатиться по ночному Садовому кольцу я бы точно не разрешил. Детка принадлежала бы только мне. Пришлось бы изменить Маздочке. Хорошо, что она всего этого не слышит.

Но на полпути забарахлил мотор. Внутри забурчало, сбросились стрелки скорости, и машина неминуемо должна остановиться. Я давил на педаль, передёргивая сцепление, а Маздочка словно предупреждала меня, что не одна Лиза способна читать мои мысли. Я испугался и выкинул хульные мысли про измену из головы. Измена не состоялась, и Маздочка перестала сопротивляться. Я не рискнул тормозить и заглушать двигатель. Капризная девочка могла выкинуть любой номер. Или она ревновала меня к Лизе и советовала не приближаться к кладбищу? Она, определенно, говорила со мной, как иногда собаки лают на хозяина, предупреждая об опасности. Почему бы и машине не предупреждать владельца? С ней мы очень близки, так что всё реально.

В подтверждение моих мыслей Голливуд даже выпустил фильм, где машинам придали душу, вселив в них разум и чувства. Почему бы и нет? На примере Маздочки и стиральной машины, которая также барахлит и капризничает, когда я в дурном настроении, я готов в это поверить без доказательств. Их и так хватало. Определенно, машины имеют тонкую душевную организацию, не говоря уж о роботах, с которыми лично мне общаться не доводилось. На ум вспомнился старый культовый фильм, в котором сюжет шёл про робота, променявшего механическое бессмертие на смертную душу, отчего я ещё страстнее и безнадёжнее убеждался в своих выводах.

Между тем, Переделкино приближалось, как и сумерки. Уходящее солнце светило полумесяцем. Вдалеке плавали дымки тумана. Разлучница-Луна давно закарабкалась на небо освежиться.

Когда я подъехал к центральным воротам, последняя иномарка со стариками собиралась в дорогу, а рядом заводилась «Газель», битком набитая убитыми горем пассажирами. Все сматывали удочки.

Очень удачно, подумал я, как того и хотела Лиза. Никаких свидетелей и случайных зевак. Я, она, и вечность между нами. Как в сказке.

Душещипательного трепета перед могилами я не испытывал. Был здесь второй раз в жизни, успел освоиться, помять кусты с крапивой и подорожником и побродить по околице. Рядом с воротами стояло здание филиала ритуальной службы, где должен был находиться сторож или группа кладбищенских сторожей, охранявших покой мёртвых. В сторожевом отсеке действительно кто-то дежурил, о чём свидетельствовали свет, открытая форточка и задёрнутые шторы.

Дождавшись, когда иномарки и «Газель» отчалят, я вышел из машины.

Сумерки захватывали территорию. Другой бы на моём месте испугался перешагнуть ограду, но я уверял себя, что бояться нечего. Особой тревоги не испытывал, ощущая себя вполне сносно. Приготовился пройти в ворота, но вспомнил, что забыл цветы. Какая неосмотрительность! Вернулся и прихватил букет.

Маздочку поставил подальше от сторожки, рядом с трассой. Специально, чтоб из окна её не было видно, дабы не привлекать внимание персонала, и чтоб им не вздумалось проверить её и меня в придачу на сигналку, нарушив наше уединение с Лизой. Я не решался сказать себе с полной уверенностью, обходят ли сторожа кладбище по ночам или отсыпаются на топчане до утра, выходя исключительно по необходимости. Вопрос не в моей компетенции, да и не очень-то актуальный. Кому придёт мысль бродить средь могильных крестов? Только мёртвым и мне – по особому важному поручению.

Со второй попытки перешагнул ворота. Осмотрелся, вспоминая тропинку к Лизиной усыпальнице. Точно не вспомнил и пошел на ощупь, собирая репейники и обходя разрытые кротами кочки. Дорога относительно твёрдая. Асфальта я не приметил, хоть он и должен был виднеться местами. Кладбище в полном запустении: глухое, заросшее. Это вам не Ваганьковское в центре, где усыпальное место стоит как несколько квадратных метров жилья. Тихое, размеренное кладбище. То, что нужно, чтобы разложить остатки косточек по ложбинкам. Красивое место.

Из кустов стрекотали кузнечики, а в кустарниках поскрипывали птички – никакой мёртвой тишины. Жизнь есть везде. Пахло свежестью и полынью, коей здесь всё заросло, не считая крапивы и прочих колючих сорняков.

Обходя могилы, я замечал, что многие довольно ухоженны, но две трети пребывали в полном запустении и разрухе. Лиза покоилась в центре. Подальше от входа – так надёжней и спокойней, как она и требовала, а я не упустил ни малейшего нюанса. Всё по феншуй, если эта программа занимается месторасположением могил на кладбищах. Скорее всего, ведь традиция древняя, а императоров тоже требовалось хоронить. Как же без фен-шуй? Без фен-шуй не годится. Ну, а в Швеции фен-шуй заменяют советы «IKEA». Есть могила – есть «IKEA». И всё по фен-шуй.

Тропа уходила вглубь, а у меня появилось сильное беспокойство. Ещё бы – один среди мертвецов – я смельчак. Оборачиваясь назад, я натыкался на темноту: ни ворот, ни света из окна, ни машины – единая темнота, но тропинку я кое-как разглядывал, и назад доберусь, если потороплюсь и не буду сильно задерживаться. Кустарники росли Гулливерами. Могилы зарастали до вершин крестов и скрывали друг друга, образовывая дополнительный саркофаг словно плащ-палатку. Жужжали комары и вонзались мне в шею, посему приходилось постоянно отмахиваться. С комарами кружилась наглая мошкара, так и норовящая залететь в нос и повыпендриваться перед глазами, отчего нужно было прищуриваться. Мёртвые с косами не вставали, что утешало.

Инстинктивно я приметил искомую могилку. Оставалось пройти три креста.

К цели добрался живой и невредимый. Лизина могилка совсем юная, не заросшая полыньёй, но кустарники и полынь приближались к ней. Свежая земля покрылась газоном. С соседней могилы устремлял свои дебри размашистый репейник. Если не ухаживать и не полоть землю, через месяц могила зарастёт безвозвратно и покроется инеем.

Передо мной возвышался обелиск со старыми добрыми строчками. Величие момента охватывало внутренности. В кулаке дрожали хризантемы. Настал момент оставить их здесь по воле усопшей. Мысленно поздоровался с Лизой, приблизился, присел на корточки и возложил к монументу прощальные хризантемы.

Смотрелось очень красиво. Я чего-то ждал. Чего именно?

Ждал, когда из тьмы выйдет Лиза, и мы отправимся гулять по тропинкам, а она отведёт меня в чащу, где я останусь с ней навсегда. Я не слышал ни стрекотания, ни жужжания насекомых – всё смолкло, и ничто не мешало насладиться близостью с любимой женщиной. А она буквально лежала рядом, подо мной – под землёй. Я стоял над ней и мысленно призывал появиться. По лицу пробежал лёгкий ветерок. Я уловил его смысл – это точно её поцелуй, настоящий и воздушный. Ветер же – невесомое колебание воздуха. Щёки наполнились жаром и покраснели.

Лиза не спешила воскреснуть из могилы. Спала? Дремала? Тянула время? Дразнила меня, или ей не понравились хризантемы? Они смотрелись восхитительно, наклоняя головки к земле, чтоб Лиза могла пристальнее их рассмотреть.

Не удержавшись, я погладил её монумент, стряхивая опавшие листья. Чуть не обнял его, не расцеловал, представляя в нём Лизу. Тишина не кончалась, а комары улетели, оставив меня наедине с прекрасным.

Я выполнил её волю. Исполнил всё честно и безвозмездно. Страх пропал, и, наверно, Лиза уже побывала со мной. Наверно, душа её спустилась вниз – новых поцелуев не прилетало. Полный покой. Вечное смирение.

Сзади хрустнула ветка – я вздрогнул и обернулся. Из кустов взлетела серая птичка и взметнулась ввысь. По губам промелькнула догадливая ухмылка. Должно быть, та птичка и есть Лиза – это добрый знак. Так она напоминает, что я свободен и волен идти, и она не берёт обещания вернуться.

Я свободен, как птица.

Если бы…

Позади снова треск веток. Затем ещё. Появился отчётливый шорох и сопение.

Я присел и притаился, ожидая увидеть невообразимое. Шорох усиливался. Я сидел у её могилы, ища в ней спасение. Если это Лиза, то она не станет меня пугать. Спину пробило в пот. Весь в чёрном, я смотрелся как ворон.

Хризантемы лежали смирно, начиная увядать слишком быстро.

Рядом покачивались репейники, но ничто не вылетало из-под них. Что-то шебуршало за кустами и не желало появляться. Видимо, стеснялось, предполагал я, набиралось сил, но тревога нарастала, и затекали коленки. Мне пришлось приподняться и осторожно сделать первый шаг. Затем я замер, прислушиваясь. Нечто непонятное происходило в десяти метрах от меня. Послышалось чужое дыхание – звук, напоминающий рычание заунывных псов.

Я оглянулся на Лизин монумент. Наступала пора прощаться. Если там кто-то есть, он должен был появиться, и если это мёртвые поднимаются из могил, то пора уходить. Путь один, через единственную тропинку. Встреча неминуема. Прыгать в кусты и пробираться через заросли гораздо опаснее и равносильно гибели. Из кустов мне не выпутаться до утра, а ночь только вступила в свои права.

– Я всё сделал, Лиза, – прошептал я. – Целую. Люблю.

Лёгкий ветерок повторился, заставляя полыхать мои щёки.

– До свидания.

Развернувшись, я пошёл в гущу шороха по тропинке, стараясь не спотыкаться и не задевать высокие стебли растений. Осторожно прошёл могилу, следом ещё одну. Рычание усиливалось. Из кустов посыпались горсти земли.

– Матерь Божья, – прошептал я. – Мертвецы.

Бежать некуда. И любимой было бы за меня очень стыдно. Если суждено сражаться с мёртвыми – самый подходящий момент. Сражаться беспощадно, голыми руками за честь дамы моего сердца.

Решено.

Резким разворотом я прыгаю через куст к могиле, натыкаясь на скользкий хвощ, и падаю кубарем, перелетев через чьё-то тело. Яростно встаю, гремя ноздрями, и замираю.

Напротив меня застыл, сидя на коленях, сущий чёрт. Мужик – живой и злобный. Лет под сорок. Под ним лежит труп женщины с разведёнными ляжками. Рядом – выпотрошенный гроб, слева – лопата, справа – погасший фонарь; всё в земле и порванной одежде.

Мужик сидит у неё между ног со спущенными штанами и дикими от страха и ужаса чумовыми шарами. Изо рта свисает застывшая слюна. Но у чертей есть рога, а мужик в кепке, значит рогов у этого типа нет. Ему явно стрёмно, а мне страшно и тошно. Оба мы непонимающе глазеем в пустоту в поисках выхода.

Вдруг мужик собрал горсть земли и кидает мне в лицо. Я зажмуриваюсь и теряю равновесие, но не выпускаю его из вида. Он выпрыгивает из ямы и хватает лопату, норовит ударить меня, поднимает её над собой и со спущенными штанами и чернеющим стоячим членом опускает лопату на меня. Я перехватываю лопату и вырываю её из рук чёрта. Противник заплетается в широких штанах и падает, соскальзывая в выпотрошенную могилу. В глазах режет земля, и я выковыриваю её. Мужик лихо выпрыгивает из могилы и пускается наутёк, а я беру лопату и мчусь вдогонку.

– Стой! – кричу я, чтоб успеть запустить в него остриём лопаты, как копьём.

С большим трудом я различаю бежавшего упыря, но по помятому следу, шороху и дикому сопению дикаря бегу следом. Земля в глазницах режет и мешает продолжать погоню. Я кидаю лопату наудачу, отправляя её в кусты, и останавливаюсь. Дыхание перехватило. Сдираю лист подорожника и протираю глазные щели. Песок прилипает к влажному листку, и зрение проясняется. Упырь успел скрыться и затаиться.

Вижу, что пробежал половину тропы. Оставалась вторая часть, и ворота рядом. Ускорив шаг, двигаюсь дальше, разгребая траву, как косой. Мне уже не страшно, раз боролся с сущим чёртом, да ещё увернулся от его клинка. Добегаю до ворот весь в репьях и ожогах крапивы. Чуток отдышавшись, подбегаю к дому и стучу, что есть мочи, в дверь.

– Эй?! Открывай! Есть кто?!

– Проваливай! – спустя время слышу в ответ. – Убью!

– Открывай! У вас… Это… На кладбище… Мародёры!

– А ты кто?

– Открывай, говорю!

– Иди ты в баню!

– Открывай! – взмолился я, раздирая кулаки по ржавчине.

Изнутри медленно приближались. Резанул засов, и на меня спросонья щурился старпёр с двустволкой, целя мне прямо в нос.

– Рехнулся? Проваливай, пока я тебя дробью не шарахнул!

Укрываясь от дула, я отступил на шаг назад.

Дуло приблизилось.

– Глухой?

– Там… На кладбище у вас какой-то урод мародёрствует, – силился объяснить я суть явления, – распахал могилу, вытащил тело, одежду сорвал.

– Мародёры? – щурился старпёр. – А ты кто такой?

– Я? На могилку приходил, цветы приносил.

– За дурака меня держишь? – не верил сторож. – На часы – то глядел? Кладбище закрыто! Приём посетителей окончен.

– Где вывеска? Я думал, вход свободный круглосуточно.

– Тьфу! Ядрить-те в корень! – опустил ружьё сторож. – Нарожает страна дураков, а нам расхлёбывай. Ты что какой грязный? От чёрта бежал?

– Да! – нагнулся я, прислонив руки к коленям. Одышка не давала возможности говорить ясно, заставляя то и дело сбиваться и и заикаться. – Там… В общем…. Надо идти, проверить! Он и другие могилы вскопает, сволочь! Чуть лопатой меня не огрел!

– Лопатой? – почесал бороду сторож. – Никак Могилыч объявился? Срам! Добрался, всё ж.

– Кто?

– Дед пыхто через пальто! Пойдёшь со мной!

– Куда?

– По бабам, дуралей! Проверять! Покажешь, где могила разграблена. Мне одному боязно.

Сторож вернулся в дом и вытащил военный фонарь. Светил он ярко, как прожектор, и на дальнее расстояние. С ним хоть в море выходи, не пропадёшь.

– Держи! – вручил он мне светило. – Веди. Да резвей, я спать хочу. Разбудил ты меня на самом приятном месте.

В будке сторож успел нацепить походную зелёную куртку с капюшоном. На ногах надеты кирзачи, а борода отсвечивалась сединой – типичный кладбищенский хранитель. Вояка на пенсии.

Не дойдя ворот, он уже дымил дешёвыми папиросами.

– Будешь?

Но сейчас я не прочь покурить что угодно. Ночь выдалась прохладная, а я мёрз в одной рубашке и фланелевых брюках. Дорогие вещи придётся выкидывать. Поход на кладбище разорвал рукава, а ширинка лопнула. Непроглядная тьма спасала меня от смущения и позора.

– Ты откуда взялся? – допрашивал он, пока мы брели по истоптанной тропе.

– Приехал недавно. Моя машина стоит неподалёку. Здесь похоронен один близкий мне человек. Сегодня девятый день – я и решил проведать, как полагается.

– Хоронят каждый день по десятку. Девятый день, говоришь? Помню, понаехало тогда буржуев. Думал, авторитета какого спалили.

– Нет. Девушку.

– Разбилась где?

– Нет. Повесилась.

Сторож промолчал, не став комментировать моё откровение. Говорил он нарочито просто, но былая спесь и закалка оставались. Не из простых он деревенских обывателей. И не простой сам по себе. Предположительно, отставной майор или бывший сотрудник вневедомственной охраны. Прикидывался простачком и Ванькой-встанькой, но глаз у меня намётан. Прыть в стороже ещё будет.

– А меня Николаич звать, – протянул он руку. – Для своих просто Никола.

– Николай Николаевич?

– Именно.

– А я Герман.

– Герман? Артист что ли?

Неспроста я накручивал ему чины. Старпёр раскусил меня в два счёта – вот тебе простачок Николаич. Я стал подозревать в нём агента ФСБ или шпиона иностранной разведки.

– Почти угадали. Я занимаюсь организацией концертов и тому подобной лажей.

– Точно лажа! А я в настоящее время здесь могилки окучиваю. Лажа?

– Лажа, – кивнул я, освещая путь воинским фонарём.

Шлось проще и быстрее. Кустарники примяты. Никаких подонков не попадалось. Прохвост успел сбежать, но был ли он здесь один? Мародёрить ходят бандами, а этот подлец рискнул в одиночку? Не верилось. Николаич называл мародёра по имени, будто давно знал его. Значит, поведает о нём, раз знаком с ним заочно. В личных связях он вряд ли был с ним замечен.

Мы доплелись до разрытой могилы. Свою тайну я ни за что не собирался раскрывать. Пусть покой любимой останется нетронутым, если она до сих пор не ведает, что творится в её владениях, но я намеревался оградить её от опасностей, чтоб ни одна гнида к ней не приближалась.

Освещая фонарём злодеяния, сам я отводил взор. Сторож приблизился и оглядывал место происшествия с выдержкой и былым профессионализмом.

– Посвети-ка?! – указал он на труп.

Я направил фонарь ей в лицо: омерзительная синяя кожа ещё при жизни некрасивой женщины, но виновата ли она в том, что превратилась в вурдалака и распластана на холодной земле?

– Не сюда! Ниже! – поправил меня Николаич и перехватил фонарь. – Смотри? Между ног кровь.

Я нагнулся и зажмурился в отвратительной гримасе.

– Точно кровь? Что это значит? Он лопатой её пырнул.

– Лопатой, бля! Дрочилой своей усадил ей в очко.

– Чего?

– Что слышал!

– Зачем?

– У него спроси!

С первого раза до меня не дошёл весь глубокий смысл его вывода.

– Он её… – прошептал я и высморкался в сторону.

– Могилыч добрался и до нашего кладбища.

Я не переспрашивал. Что сомневаться и восклицать, когда голые факты налицо в своей омерзительной естественности и простоте. Голые и мёртвые факты. Но зачем он сделал это? Это никак не укладывалось в сознании. То же самое он мог сотворить с Лизой. Убереглась, не далась маньяку – я уберёг и спас. Лиза не зря просила принести хризантем, предотвратив надругательство. От понимания своей сопричастности к сохранению гробницы любимой, стало чуточку легче. Я даже был особым образом благодарен той мёртвой тётке, что она уберегла собой Лизу. И я даже был благодарен той сволочи, появившейся именно в этот день и час, что остановила свой выбор на три гробницы дальше. Я был благодарен небу и Николаичу, что помог мне справиться со страхом и открыл каморку. Благодарности не было предела.

Та сволочь есть воплощение ада, что прокатилось передо мной в смертоносном обличии, и я стал свидетелем новых ужасов бренной жизни, ведь не сатана он, а из плоти и крови, но по той же статье чёрт, пусть и в человеческом облике. Потерял он облик людской, и под кепкой явно росли рога, а если не рога, то рожки, подпилить которые я бы не отказался.

– Хорош светить ей в очко, – остановил сторож и перевёл фонарь на разрытую яму. – Ого! – присвистнул, – лихо работал. Как не терпелось Могилычу. Видать, за пять минут управился. Смотри, сколько земли накидал по периметру? За троих копал. Вот, понимаешь, мотивация. Гроб вскрыл, как арахис. Мастак! За что мне эта канитель в мою смену?

– Не знаю, – промычал я, – а мне за что?

– Верно, – вздохнул Николай Николаевич. – Грязно здесь! Ты как его застал-то?

Я принялся объяснять, придумав басню, что возвращался с противоположного конца и услышал шум. Думал, что чудится, и топал напролом по тропе, а там и возник мужик перед трупом, а дальше я передал все подробности, не привирая своего подвига, которого, по большому счету, не получилось. Не догнал урода, позволил сбежать, но от лопаты увернулся удачно. Иначе сам бы здесь распластался, подобно той женщине, но в одежде.

– Повезло тебе, Герман! Застукал Могилыча и спугнул. Не дал совершить прелюбодеяние! Не повезло ему. Злой он сейчас, ой, как злой. Недовольный… Что делать ему? Снова трупак откапывать?

– Думаете, рискнёт?

– Где уж ему! Обосрался, пока от тебя бежал. Он пугливый, не сунется сюда больше.

– Уверены?

– Не сунется. За другие могилушки не беспокойся. Здесь у него, так сказать, рефлекс не сработал. Осечка, понимаешь, обломился он, и Гитлер капут. Как же нагадил, паскуда? И всё в мою смену! Едрить её в корень!

– Может, прибраться здесь как-то?

– Того? – поднял он ружьё вверх, – утром менты приедут. Оцепят всё. Пробы возьмут, отпечатки. Засветился Могилыч по-крупному. Не верил и не ждал. Не ждёшь лихо, так оно само появляется, и тогда – полный Гитлер капут. Ядрен батон! И всё в мою смену!

– Оставим всё так?

– Да. Если не терпится, приберись. Собери землю. Я тебе фонарь оставлю. Ай, нет, дружок. Так до хаты не доберусь. Я не кошак, чтоб по кладбищам ночью лазить. А если ты с ним за компанию? Может, сам грешен? Арестовать тебя, наручники нацепить и завтра сдать! Пусть менты с тобой разбираются, что ты здесь делал.

– У тебя наручники есть?

– Нет.

– Тогда не арестуешь.

– А пушка?

– Стреляй! Мне всё равно.

– Ай да, парень! Не зря на кладбище припёрся. Не покончить ли с собой пытался? Тянет к мёртвым? Да? Могилыча тоже тянет, но он на тот свет не собирается. Он мёртвыми подзаряжается – такая вот аномалия.

– Откуда ты его знаешь?

– Опосля объясню, – хмуро пробурчал Николаич. – Хреново здесь. С мёртвыми – то общаться всегда хреново! Назад? Мне полагается округу прочесать для проформы. Могилыч может в кустах затаиться. Ох, если поймаем его, в историю войдём.

– Я бы не хотел светиться, – признался я.

Который раз общаться с оперативниками и попадать на полосы газет и выпуски новостей в такой грязной истории – крест на моей карьере и личной жизни.

– Проблемы с законом?

– Повод ни ахти какой.

– Верно. Всё в мою смену! – занудно повторял сторож, покрывая кладбище отборной матерщиной.

Но свои установочные правила он исполнял. Предстояло проверить кладбище и обойти его целиком. Мы двинулись не в направлении моей девочки, а назад, по пути сбежавшего Могилыча, чтоб двигаться по его следу, как настоящие следопыты. Вернулись к воротам и пошли по центральной дороге, прислушиваясь к шорохам. Мне чудилось, что из кустов выпрыгнет следующий могильный подонок и пустится наутёк, а сторож подстрелит его из двустволки, став героем в глазах общественности и покоящихся здесь мертвецов, но антигероем в колонках СМИ. Другие Могилычи не выпрыгивали, а шорохи были слышны. Хором квакали невидимые жабы. На одну квакушу я чуть не наступил, когда пузатая дура перепрыгивала через тропку, преградив путь. Николаич пнул её сапогом, отправив её, как лягушку-путешественницу, полетать до ближайшего репейника. Чего-чего, а репейников в округе хватало.

Николаича не смущало комарьё и колючие травы. Весь в спецодежде, и ни одной щёлочки на его теле не проглядывало. Я же одет по-пижонски и совершено не смотрелся в диких зарослях. Даже жабы провожали меня ошарашенными зенками и насмешливо квакали. Я же не понимал, откуда здесь столько жаб, а Николаич объяснил, что за кладбищем есть глубокое, с трясиной и мутной тиной, болото, откуда и приползают квакуши, устраивая себе романтические свидания, а под утро прыгают обратно в воду метать икру. На глаза Могилыч не попадался, и сторож предположил, что он пал навзничь, прислонившись к траве, и выжидает утра, чтоб втихаря смыться, когда мы оставим его в покое, либо он уже давно ускакал на своих двоих.

Обойдя кладбище вдоль и поперёк, искусанные и сонные, мы вернулись к воротам. Ни одного растерзанного мертвеца по пути не попалось. Николаич выглядел уставшим и сонным.

– Сгинул, паскуда, – прокомментировал он наш поход.

– Куда? – спросил я, размышляя, что кругом гиблые места, и некуда сгинуть. Если только Могилыч сам мертвец и убежал на болото, укрывшись в трясине.

– Мне почём знать, – разочаровал сторож. – Но сюда не сунется. Утром перед начальством отчитываться. Как репутацию кладбища держать? Случай-то экстренный. Позвонить ему придётся. Дай сотовый? Есть?

– Был, – неуверенно произнёс я, проверяя карманы. Телефон смиренно лежал в брюках. – Дать?

– Ладно. Утром позвоним. Ещё думаю, как ему мягче всё изложить. Ситуация пахнет дерьмом.

– Всё в дерьме.

– Правда! И мы с тобой по самые уши.

Вдруг нас осветило огненное зарево. За воротами пылало кострище. Огни пламени возвышались за калитку и грозно трещали.

– Что за..? – прорычал сторож.

– Это где горит?

– Где? Рядом с будкой!

– Машина! Там моя машина!

– Герман! До пожарных, как до ярмарки.

– Моя машина! – орал я и кинулся к воротам, оставив сторожа.

Сзади послышались ругательства и короткие шажки. Ему страшно брести с кладбища одному, но я не оборачивался и нёсся, как угорелый, вперёд. Не добежав до ворот, сокращая путь, я перелез через ограду, окончательно порвав рубаху, и рванул к пламени.

Моя Маздочка объята огнём. Пламя неслось вверх, задевая кроны деревьев, а я прыгал вокруг машины, не зная, что предпринять. От отчаяния схватил длинную ветку и стал долбасить по крыше, пытаясь сбить пламя. Отчаяние нарастало, как взлетал ввысь разгорающийся огонь.

– Уйди! Громыхнёт! – кричал сзади сторож.

Я не верил ему и продолжал тушить сгорающую Маздочку, а ведь она предупреждала меня, а я не верил, но она верно служила и не встала на полпути. Так я терял не только любимую женщину, но и любимую машину.

Прощай, «Mazda 6»!

Подоспевший Николаич оттащил меня в сторону.

– Уйди! Сам спалишься! Шибануть может.

Уже выбросив горящую ветку, я не сопротивлялся ему. Из глаз катились слёзы, и нетерпелось сгореть вместе с машиной, но Николаич крепко держал меня за пояс.

Внутри машины хлопнул бензобак, прибавив гари и пламени.

– Слабо шибануло, – оценил сторож и отпустил меня. – Воля тебе! Порезвись.

Поздно. Куда мне идти резвиться? Машина сгорела.

– Вода?

– На фига?

– Потухнет сама. Собрался в ремонт сдать? Не смеши.

Так же быстро огонь угасал, превратив автомобиль в жестяное капище. Я снова приблизился к ней и вдыхал запах тлеющих шин.

– Могилыч мстит. Сучонок! Отодрать его мало!

– Могилыч! – кричал я, раздирая глотку. – Могилыч, бля! Могилыч..!

Старпёра прорвало на смех, но я не останавливался и кричал, вызывая сволоту на честный бой, но Могилыч не отзывался на эхо моего крика, которое доносилось далёко в поле, пугая перелётных птиц, как и самого виновника адского пламени.

Маздочка догорала, отбрасывая в темноту копоть и гарь, освещая кирпичную ограду. Огонь не разжёг деревья, и кроны потухли на ветру. Смрад шин и металла отравлял воздух, но, распространяясь по округе, быстро растворялся в воздушном потоке. Глаза слезились от едкого дыма, а руки покрывались сажей, будто пришлось разгрузить без рукавиц не один грузовик с углем.

Николаич торопил меня в будку, когда ему надоело стоять в сторонке и наблюдать, как я совершаю языческие обряды около догорающего кострища. Как верховный жрец вуду, я пытался оживить прежние механизмы и заставить их завестись. Жрец из меня вышел никудышный. Николаич устал ждать и силой потащил меня к будке. А Могилыч так и не объявился.

Перед тем как захлопнуть дверь, он оглядел темноту и для профилактики пальнул в небо двустволкой, спугнув стаю стрижей. Выстрел посвящался всем бродячим тварям, чтоб те не появлялись, иначе следующий выстрел будет не предупредительным, а на убой.

Сплюнув, он громко щёлкнул засовом. Сторожевая оказалась просторной. В ней вполне умещались несколько человек. Не знаю, как положено по ГОСТу и технике безопасности, но Николаич почему-то дежурил в одиночку. Он посадил меня на стул у вешалки с тёплой шерстяной одеждой. Взявшись за голову, я сидел, как подсудимый в ожидании приговора на смертную казнь. Отложив ружьё в угол и не проверив окна, Николаич поправил задвинутые шторыё и отошёл к тумбочке.

Подумаешь, жестянка сгорела?! Всему виной мои грешные мысли о гоночных бестиях, уверял я себя, вытирая грязные пальцы о волосы. Запах гари и дыма заполнили сторожевую. Воняло больше от меня, но Николаич не затыкал нос и не делал пустых замечаний.

Я окончательно убедился – машины читают мысли. Не измени я Маздочке, никто не стал бы её поджигать. Или она сама покончила с собой, решив отомстить, повторив участь Лизы?! Таким же кощунственным способом, чтоб мне было противно и отвратно. У неё не спросишь, и она толком и не объяснит, как обстояло дело. Машина – не человек, а глухонемое порождение автопрома.

Прокашлявшись, Николаич не удержался и вновь взглянул в окно, выпятив потрёпанные армейские шаровары.

– Догорает, – он выпрямился и достал с тумбочки кружки. – Выпьешь?

– Нет, – неуверенно ответил я.

– Легче станет.

– И так пьян. Свалюсь навзничь.

– Как хочешь. Дело хозяйское.

И я неспроста отказался залить горе в вине. Впечатления от Переделкинского кладбища и страсти-мордасти с исполинским извращенцем подействовали на меня сильнее любого рома. Переделка в Переделкино! Нехило. Стопроцентный спирт не дал бы мне столько впечатлений, как осквернённые на моих глазах покойники, Могилычи и сожжёные автомобили. Я и так пьян – куда более? Если б не крепкий стул, я валялся бы у порога. Спасибо гостеприимному Николаичу.

– Чаю выпьешь?

– Можно.

В горле першило, и гарь разъедала лёгкие. Жажда пролезала сквозь трахею. Если б не его предложение, я бы долго сидел без всяких желаний. Раз предложил, так и отвечай.

Сторож за словом в карман не полез и подал кружку коричневого кипятка.

– Сахара нет.

– Ничего.

Облезлый и измождённый, я принял жестяную кружку и прислонил её к носу. Пар обдал меня жаром, но уже гораздо приятнее. Ручка нагревалась стремительно, и пальцы быстро обжигались. Отхлебнув глоток, я поставил кружку на пол и дунул на пальцы. Оставалось получить ожог. Как я не получил его на пепелище – необъяснимо.

– Садись за стол, – потребовал Николаич, – что ты как бедный родственник?!

Натужившись, я отдёрнул от стула зад и с поникшей головой доплёлся до сторожа, присев рядом на ветхую табуретку. Голова кружилась. Табуретка качалась, но держалась, не трескалась. Я удерживал равновесие и остановил её колебания, найдя выгодную точку опоры. Вспомнил, что забыл про чай. Николаич прокряхтел, подобрал чарку с пола и поставил под нос, заботясь обо мне как отец. По возрасту подходил, но по содержанию вряд ли.

– Дорогая была?

– Не важно.

– Избавиться собирался?

– Типа того.

– Вот и избавился. Поздравляю! – усмехнулся он, отхлёбывая чай. – И я пить не хочу. Нет хорошего пойла, оттого чаи и гоняем. Кипяток знойной ночью – лучшее угощение. Ты не серчай на Могилыча. Он существо помешанное, за поступки свои не отвечает. Тянет его на кладбище, что не может устоять. Борется с собой, ненавидит себя, но влечение охватывает так, что мама не горюй. Невозможно устоять, вот он и идёт. Да не идёт, а летит – ноги сами несут, руки сами копают, зубы сами сгрызают крышки гробов. Несчастное создание. Не стесняйся, бери печенье, хлеб. Хочешь, масло достану?

От масла я отказался. Печенья и хлеба хватало. Попробовал – печенье вкусное, песочное, а хлеб ржаной и свежий, недавно из булочной. Всё вкусно, когда впроголодь и после потрясения, но дикого голода я не ощущал. Скорей заедал тревогу, точнее, её последствие. Вся тревога выгорела в месте с кострищем, улетучившись смрадным дымом. Радовало одно: Лизу я сохранил, не допустив эксгумации и насилия.

Приходится чем-то жертвовать. И жертва нашлась сама.

– Обозлился он, что ли? – развивал тему Николаич. – Как поджёг? Не припёр же он с собой канистру бензина? Или заранее знал, что полуночный гонщик приедет, чтоб средь могил прогуляться? Для такого славного случая Могилыч канистру и захватил – не укладывается как-то. Всполыхнула ярко, за одну секунду, словно по злому умыслу. Пироман он, что ли? Два в одном. Чего не бывает в жизни?!

Не секрет – волна поджогов авто захлестнула города. Я не опасался, держа свою тачку на платной парковке. Но переживал, старался обезопасить и на окраинах не оставлял, заодно усилив сигнализацию. А у одного приятеля из конторы сожгли внедорожник. Влип паренёк и только утешал себя возможной страховкой. Тут я нехотя улыбнулся, вспомнив, что успел застраховать Маздочку, то есть выплаты предназначались и мне. Писать заявление и унизительно плестись в страховую компанию, вызывать агента сюда – немыслимо. Мороки пурга, а полученная компенсация не удовлетворит мои притязания. Что уж рассуждать о моральном возмещении – оно не поддаётся восстановлению, вследствие чего я отбросил мысль о страховке. Гори оно все огнём. Кому суждено сгореть, тот не утонет. Деньги сейчас волновали меньше всего.

– Пироманов расплодилось как тараканов. Целая эпидемия, – вещал Николаич. – В моём Бутовском районе сгорело машин семь, не меньше. Гипотезы оперативников банальны: полоумная молодёжь резвится, жители взбунтовались от скопления груды железа или маньяк-пироман. Больше я доверял последней версии, но последовала цепная реакция. В других районах и по провинции возникли аналогичные незначительные эпизоды. В отдельных случаях сдуру могли жахнуть и квартиранты. Представь, каждую ночь воет под ухом сигнализация. Как людям уснуть? День, другой, а если несколько автомобилей залпом завоют?! Честно, сам бы не выдержал и спалил бы все к чёртовой бабушке. Лихо! Никакого терпения не хватает. Ты новости-то смотришь?

– Нет.

– А что так?

– Некогда.

– Не представляешь, что в мире творится?

– Отдалённо представляю. Не в горах живу, – огрызнулся я, присасываясь к алюминиевой чарке. – Вы здесь один? Не страшно? Напарник вам полагается. В ночь – то струхнули без меня идти.

– Ты бы не струхнул? – оправдывался Николаич. – Заболел мой напарник и пропустил маскарад. Жалеть будет. Раньше ничего такого не случалось. Всё тихо, мирно, как в цинковом гробу. А тут на тебе – пиршество с фейерверком. Удачно ты объявился, иначе я б не сообразил утром проверить, что ночью меж могилок творилось. Приходят посетители с цветочками к праотцам, прополоть, протяпать, пообщаться с усопшими, а там кошмар на улице Вязов. Ты представляешь, что было бы? Меня на хрен уволят и ещё к ответственности приставят, а так я как бы предотвратил глумление. Обману слегка – ты предотвратил, но тебе светиться западло, значит, формально я помешал вредителю, а тебя как бы и вовсе не было.

– А тачка?

– Допустим, твой ненаглядный мародёр на ней и приехал, а после побега замёл следы. Номер твой погляди и подбери его, чтоб не опознали. Пустое. Похоже, от него мало что осталось. Всполыхнуло грандиозно, будто изнутри ядерным запалом. Чертовщина какая-то.

– У меня вся жизнь чертовщина.

– Ты и сам как чёрт – весь чёрный: одежда и рожа. Умойся! Вода есть. Холодная, но в порядок приведёт. Такой грязнуля, а за столом.

Предложение здравое. Допив чай, я пошёл стирать с себя сажу. Болтающийся кран поливал в раковину тонкую прозрачную струйку. Я намылил руки и лицо, захватив шею, и сполоснулся, отчего на душе полегчало. Вытерся мокрой тряпкой, подобрав её возле нагревателя, и вернулся за стол.

Николаичу понравился мой новый облик.

– Даже на чёрта не похож, – заключил он, – но тоски в тебе немерено. Повязан ты в чём-то дьявольском одной раскалённой цепью.

Не начинал бы снова. Сам я не раз утверждал то же самое.

Сидели долго. Выпили ещё по одной. Николаич любил чифирь, чтоб почти половину пачки заварить в маленький чайник и осторожно отхлёбывать кипяток. Или шибануть заварку сразу в чашку. Чайник в сторожевой считался непозволительной роскошью, да и так удобно, но заварка поднимается кверху и щекочет губы, прилипает к дёснам – противно, а цедить её ложкой – муторно. Всем не угодишь, но от мелочных артефактов никуда не денешься.

До сих пор не представлялось ясно, как попал он в эту дыру. Сомнения не покидали – Николаич с образованием и матёрую прыть свою прикрывает, многое скрывает, живёт прошлым и от кого-то скрывается. Знал, видимо, много, за это и пострадал.

– Чем раньше-то занимался? – спросил я, предрасполагая к неспешной беседе.

– А чего спрашиваешь? Не похож я на сторожа?

– Не похож.

– Опер я бывший. В отставке. Уволился по собственному желанию.

– Так и думал, – кивал я, хваля себя за догадку. – Что же маешься здесь? Скучно? Пенсия у тебя приличная. Нужда?

Николаич начал объяснять подробно и вязко. Видимо, никому в том не открывался, а мне, чужому, но одновременно близкому человеку, решил довериться. С ним мы за ночь огонь, воду и медные трубы вместе прошли. Со мной хоть в разведку. С Николаичем я бы рискнул – надёжный чел и честный, не увиливает, как я, и на вопросы отвечает по существу, угощая чаем с хрустящим печеньем. Душа-человек. И не скажешь, что городской.

Фамилию он носил военную – Полевой. И воевал по-настоящему, но не на войне с неприятелем, а в миру с преступниками. Был начальником важного отдела, но какого, не раскрыл – секретная информация. Секреты он обязан хранить вечно, как обязан унести их с собой в могилу. Оперов, как и ФСБшников, бывших не бывает – всё в могилу. Боролся он с организованной преступностью ловко, получал грамоты и повышение по службе. Но ненароком вышел на своих сотрудников, а то и на напарников, что сами занимались запретными делами и сами составляли преступность очень даже организованную. Полевой доложил, куда следует. «Не спеши! – предупреждали высшие чины. – Займёмся расследованием. Доказательств пока не хватает». «Так точно, – обещал Полевой. – Найдём доказательства!». И работал упорно своим среди чужих, находя мощные улики, показания очевидцев, свидетелей и осуждённых уголовников. Дело набирало обороты, и по плану готовилась спецоперация для обезвреживания банды ментовских головорезов. Занимались бандиты всем подряд: шантажировали бизнесменов, беря солидную мзду, а кто отказывался платить – подставляли, подкидывая наркоту, устраивали проверки, подделывали документы. В общем, что-то вроде милицейского рейдерства – того термина тогда в обиходе не было. Чаще же они требовали деньги с преступников и приостанавливали уголовное преследование.

Полевой собрал массу данных. К расследованию подключился отдел собственной безопасности. Но сверху тормозили процесс, не давали ему раскрыться, не ставили точку и не выдавали ордера на арест. Полевой старался ускорить процесс. На него давили и уверяли, что всё идёт своим чередом. Полевой ждал, но злодеи творили своё ремесло, не опасаясь преследования Фемиды. Какое им дело до закона, когда они сами закон? Полевой понял, что верхи сознательно противостоят расследованию, ибо завязаны в нём многие высокие имена, идёт откат и круговая порука – основа процветающей коррупции. Не прошло и полгода, как явились к нему господа в тёмных очках и штатском и прямо так намекают: «Пиши заявление по собственному желанию и исчезни, иначе сам окажешься на скамье подсудимых!» Кто эти люди и кто их послал? – одни догадки. Зато Полевой понял, что совать нос дальше рискованно, и жизнь его висит на волоске. Сыпались телефонные угрозы, и давление нарастало, а скоро вовсе прямой приказ: вали и спасай свою задницу! Своя рубашка к телу ближе. Без промедления Полевой написал рапорт и ушёл в полном забвении. Перед увольнением на него повесили несколько глухих дел, к которым он имел отдалённое отношение, обвинили в лени и разгильдяйстве, чуть не уличив в получении взятки в особо крупных размерах, и с позором вышвырнули на улицу, намекая, чтоб духу его в следственных органах больше не было, и чтоб навсегда забыл, чем занимался, иначе пожалеет об этом.

Будучи человеком разумным, Полевой с системой в противоречие не вступал. Ушёл, лишённый регалий, затаился в пригороде, отрастил бороду, а когда деньги кончились, устроился на Переделкинское кладбище, придумав себе биографию ветерана Афганистана. Какая там биография, когда в сторожей брали всякого отщепенца, был бы на вид непьющий и не склонный к воровству. Однако Полевого сразу заметили, назначив старшим, и зарплату повысили на две штуки – славное прошлое давало о себе знать. Полевой затаился и охранял покой мёртвых, сросся с новой должностью, нахватался просторечий и обжился, превративший в деревенского деда с придурью. Так и жил без претензий, педантично следя за выпусками новостей.

Рычаги правосудия всё-таки были приведены в исполнение. Милицейскую банду поймали и показали на всю страну, окрестив «Оборотнями в погонах». Шумная получилась история, а начинал её Николай Полевой. Страна не помнила своих героев. Понял Николаич, что плясал под чужую дудку, но возмездие восторжествовало, пусть уже без него. Рано он тогда рыпался, не чувствуя политической ситуации. Вскоре оборотней посадили. Одно утешение, что пахал Полевой не зря, но в органах не вспоминали его славное имя. Забыли и не реабилитировали. Кто рванёт искать беглого офицера? Тот давно сменил прописку и себя, превратившись в человека без паспорта. Он и не печалился, свыкшись с реальностью – простой, без геройства, но безопасной…

– Не бойся, не выдам тебя, – обещал Полевой, хрустя последним печеньем. – До утра побудешь, а часов в шесть мотай на остановку. Здесь рейсовый «Лиаз» ходит. Или лови попутку. Деньги – то есть?

– Немного, – отвечал я, жалея, что водительская карточка и половина бабла сгорели.

Случайно в кармане рубашки затесался косарь, а в брюках барахтались ключи. Я давно привык носить их в заднем кармане. В машине их оставлять опасно. Даже мои расхлябанные знакомые перед уходом выдирали магнитолы, пряча их в бардачок, чтоб не привлекать взоры воришек. Тонированные стёкла отпугивали шпану, но это не выход. Многих так и тянет заглянуть внутрь.

У голой стены располагался топчан Полевого. Мне же предстояло разместиться на матрасе, сложенном у окна – место заболевшего сторожа. Тепло и без сквозняков – вполне вольготно, и никаких простыней не надо. Я уже не понимал, что происходит. Горький чифирь клонил в сон. Всё расплывалось и двоилось, как после поллитра, поэтому я с трудом держался, чтоб не рухнуть на пол. Николаич указал на матрас, и я завалился головой к подоконнику. Форточка оставалась открытой, заткнутая марлей. Сторож ещё сидел за столом и чистил ногти, когда я расположился на матрасе и глазел в потолок, засыпая с вытаращенными глазами как смиренный покойник. Николаич громко кряхтел, раскуривая добротные папиросы, а я вдыхал дым ртом и забитыми ноздрями, раскуривая себя. Ноги перестали зудеть и растаяли от усталости. Ресницы захлопнулись, и я отключился в сон.

Проснулся я от зловещего гула. Повернувшись на бок, видел, как Полевой подравнивал бороду электробритвой, готовясь к объяснению с начальством и оперативниками. Старая выправка не позволяла показываться на люди с бородой деда Мазая. Вспомнив про ночные бдения, я представил, как сейчас выглядит вскрытая могила при дневном свете – зрелище ужаснее ночного, но проверить сию картину и пройтись по проторенной тропке невозможно. Навсегда я зарёкся не бродить по ночным кладбищам, даже если Лиза лично меня попросит – только через мой труп.

Необычно резво сжималось время, осыпая меня помойным ведром зла – строителем-людоедом и ожившими мертвецами с до сих пор непонятным Могилычем. Был ли он существом из плоти и крови, оборотнем или вурдалаком – вопрос отчётливо стоял на повестке дня. И Николаич должен ответить перед моим уходом.

– Встал? – повернулся Полевой. – Рано. Ещё пяти нет.

– Не спится, – привстал я, ощутив, как раскалывается затёкший затылок.

– И мне не спится, – признался Полевой. – Тебе-то чего? Смоешься, а мне отвечать за всех. Так и не подремал часок. Газеты читал, ружье чистил и патроны считал. Ну, вставай, коли проснулся. Садись чай пить.

– Мне бы воды простой.

– Глянь в чайнике. Я пока не грел.

Но сперва я вылез из будки, чтоб подышать утренним воздухом и отлить. Начинался сонный рассвет. Туман прощался с крестами и оградами. От влажных кустов меня потащило к пепелищу. От Маздочки остался изувеченный каркас, походивший на «Запорожец» или «Оку». Узнать её невозможно. Всё успело остыть. Я порылся в груде обломков в поисках номерных знаков, но все сгорело дотла.

Не о чем беспокоиться.

Вернувшись в будку, я налил стакан кипячёной воды и уселся за стол закусить почерствевшим хлебом. Николаич сидел на топчане и собирался прилечь, чтоб немного покемарить перед предстоящей разборкой.

Я же набросился к нему с расспросами, вспомнив, что он обещал рассказать про Могилыча, но не успел, вдаваясь в подробности своей биографии, а потом я заснул на рваном просаленном матрасе.

– Так что за Могилыч? – спросил я, отряхивая ладони от крошек.

– Мерзкий тип, – оскалился Николаич.

– Это я понял. Откуда он взялся?

– Не устал вчера?

– Интересно.

Он покряхтел табачной отрыжкой, облокотившись спиной о стену.

– Давно это было. Мне стукнуло сорок. Занимался я тогда кровавыми глупостями: серийными убийцами, маньяками – всем тем, что долго раскрывается. Общаться приходилось с прирождёнными отморозками. Таким гнильём, какого ты и не видывал.

Часто это гнильё оказывалось больным, помешанным чуть ли не с рождения. Проводились экспертизы, и в ту счастливую пору я общался с разными докторами, чаще с патологоанатомами и судебными психиатрами. Пылилось тогда у нас несколько дел, по материалам которых один ненормальный тип любил зверски насиловать женские трупы. Неслабо, правда? Никаких улик, и кто будет его искать? Он же не человека убил. Тоже незаконно, но рвения у нашего брата меньше. Кому сдался любитель мертвечины? Маньяки занимали нас чаще – от них вреда в десятки раз больше, а про эту заразу никто не хотел базарить. Нам пришлось общаться с одним уважаемым доктором Байерманом, объяснявшим нам мотивы этих подонков, их движущие силы, стремления и особенности. В общем, читал лекции по психологии прирождённых убийц. Частенько ради отступления про разных извращенцев истории рассказывал, так сказать, из личного опыта. Байерман был юморной, любил колкие остроты, но ещё больше любил смущать нас разными баснями, что даже у матёрых оперов краснели уши. Воздействовал на нас психологически, подвергая гипнозу. Многие на самом деле впадали в транс, а кто и сбегал, не выдерживая накала. Так вот, тот доктор поведал несколько забавных историй.

Маялся на свете некий тип из рабочего люда. Как-то прогуливался он по кладбищу, как и ты, и наткнулся на эксгумацию. Такое бывает иногда, когда появляются новые вещественные доказательства, требуется следственный эксперимент и прочая байда. Увидел этот тип обнажённый труп женщины и ощутил неземное влечение к нему, к этой убиенной бабе. Раскопал её в ту же ночь и совершил с ней насилие. Понимаешь? С тех пор и маялся. Влечение никуда не девалось, отчего лазил он по местным кладбищам и насильничал, пока его прохожие не спугнули. Как ты того, понял? Тем невдомёк, чем он занимается. Думали, мародёр, как ты? А уродец сбежал, но время от времени напоминал о себе подобными деяниями. Неизвестно, как он попал к этому доктору, но тот занимался его лечением, долго лечил, старательно, год или два, и якобы вылечил, мозги вправил, и обрёл тот рабочий нормальную, понимаешь, живую ориентацию. Смекаешь? И сгинул с потрохами. Байерман уверял, что полностью его вылечил. Мы свято в это верили, а доктор прозвал того типа Могилычем – точная кликуха, чтоб запомнился. И добавил, что подобные случаи редки, но случаются. Некрофилия, кажется, но я в медицине не спец. Больше в уголовном розыске, а кликуху запомнил. Вдолбил в нас её Байерман. Лет пять затишье было, а позже поползли сводки о новых изнасилованных покойниках. Я и смекнул, что новый Могилыч объявился. Он орудовал на противоположной стороне, в Андреевке, на Ваганьковском, на Головинском, а здесь не объявлялся. Вот гадай: то ли новый этот уродец, то ли старый? Всё одно – Могилыч ему имя. Могилычем он и останется.

История потрясла меня. То есть Могилыч – живой. Поймать его можно и даже застрелить не серебряными пулями, а обычными, заколоть не колом, а любыми вилами.

– Средних лет на вид, – добавил я. – Убегал ловко. Ещё сыпанул в меня землёй, оттого и скрылся.

– Вот прохвост!

– Не старик он – точно.

– Видать, другой объявился. Цикл повторяется, – заключил Николай Николаевич. – Странно бывает, когда поймаешь маньяка, на счету которого до двадцати душ, судишь и на электрический стул сажаешь, думая, что избавился мир от злодея, но нет! Проходит год-два, и появляется новый. Где они берутся, бесы? Какие силы ими овладевают? Тот же Байерман говорил, что убивать их нельзя, пусть пожизненно отбывают срок и сидят до ста лет и маются – в том есть смысл. Помню, когда отправили на тот свет Чикатило, не прошло и года, как появился его последователь. И так всегда. Помнишь Битцевского?

– Так его вроде поймали.

– Да. Жди следующего. Не заметишь, как появится, но этим занимаются другие, а я давно не при делах. Всех маньяков объединяет одно – непреодолимое влечение к смерти, к убийству. В сущности, они и есть некрофилы, а Могилыч по сравнению с ними безобидный чудак. Шум один, и страху нагоняет. Байерман говорил, что получают они сексуальное удовольствие – убьют жертву, и как в экстазе, а дальше следующую подавай, и поколесило. Могилыч не исключение. Только способы у них разные, но всё одно адское порождение. Так что ты давай по кладбищам не шастай, а то станешь новым Могилычем или превратишься в Битцевского маньяка, пока место его вакантно. Будь лучше артистом. Таков мой наказ. И сходи причастись, поставь свечку, ведь и креста на тебе не вижу. Крещёный?

– Вроде, – неуверенно бросил я.

– Причастись. Легче станет, чтоб в подобные передряги не попадать. Что здесь делал, а?

– Сказал же! Девушка здесь моя лежит. Навещал.

– Забудь её. Мертва она, и служит царству мёртвых, а ты живи и найди другую. Чего тебе стоит? Молодой, красивый парень. И бабу новую заведёшь, и машину. Уговор?

– Уговор, – не перечил я.

Но какая церковь и какой крест, когда я сам давно встал на сторону сатаны. В церковь нельзя, да и ноги туда не потащат – застынут в параличе, как вкопанные, и точка. Нельзя. А расстаться с Лизой – немыслимо. Я все ещё верил, что обрету её, но не здесь, не на Переделкинском кладбище. В одном Николаич прав – нечего по могилам шляться, не считая его замечания о машине. Вылезу из долговой ямы и куплю другую. Забыть бы сначала эту. Все женщины покидают меня, а я продолжаю искать их, общаясь с нечистой силой. Совсем как проклятый Могилыч. И тут Полевой прав – не суждено ли мне в него превратиться? Не встретился ли я там сам с собой? Со своей будущей сущностью и судьбой?

Не накручивай, Герман, не накручивай…

– Автобус с шести ходит?

– Ну да.

– Собираться надо.

– Рано ещё, – останавливал Николаич, собираясь навешать ещё парочку страшных баек.

– На воздухе легче и вольготней! Спасибо! Спас ты меня, иначе сам бы стал Могилычем.

– Да уж! Оглушил бы тебя лопатой, так ты бы до утра не очухался, а проснулся – вокруг наша братия. На тебе наручники, и тебя обвиняют в разбое гробов и в осквернении усопших. Смекаешь? Повезло тебе, артист, ядрён батон! Настоящий артист, ей-Богу.

– Хм… – кивнул я, – в натуре мог подставить меня уродец.

– А то!

– Повезло. Значит, я не полностью конченный человек. Или потому и спасся, что сам оттуда. Ты не слушай, что я несу – бред.

Но Николаич не комментировал, думая о своём. И я знал, о чём именно. Мне же предстояло слиться. Собравшись и проверив своё добро, я крепко пожал руку сторожу, поблагодарив за хлеб и соль. Погладил его ружьё, похвалив его боевые качества, и свалил.

Николаич не вышел меня провожать.

Туман рассеялся, и я побрёл по шоссе в направлении остановки.

Идти близко. Остановка в форме кривого прямоугольника с разломанной пополам скамейкой ждала меня давно. Я успел продрогнуть и обомлел, когда увидел возле скамьи карликовую старушку в махровом платочке. Она стояла как истукан и грызла семечки, аккуратно сплёвывая шелуху. Куда в такую рань собралась? В церковь – тут же нашелся ответ.

Бабка явно не ожидала увидеть разбойника с большой дороги. Оглянувшись, я заметил вдали треугольные крыши изб. Видно, старушка сама оттуда протопала к остановке. Скорее всего, и до той деревушки доносились разборки ушедшей ночи. А высота пламени явно доставала до жилых окраин, но мне не хотелось спрашивать, а тем более делиться с ней пережитыми впечатлениями. Озяб я серьёзно, и почти готов прыгать на скамье.

Бабка равнодушно медитировала, щёлкая вставной челюстью.

– Милок, сколько времени?

Я вновь обомлел, не ожидая, как она подаст голос.

Взглянув на часы, я ответил.

– Шесть тридцать.

– Опаздывает.

– Во сколько должен?

– В двадцать, – ответила старушка, неуклюже обернувшись.

Неприглядная морщинистая физиономия, да и сама старушка, как большая морщинка, опиралась на трость, прихрамывая. Я рискнул подойти поближе, а бабка отвесила мне семян. На вкус они показались слаще любых десертных изысков.

– Вы куда собрались?

– В церковь, милок. Свечки поставить.

Так я и предполагал. Куда ей ещё ехать: смену сдавать на вахте? Старушке навскидку шёл восьмой десяток. Я убедил себя, что раньше особо не общался с столь древними долгожителями и не находил с ними общего языка и даже не стоял рядом, особенно на пустой дороге у автобусной остановки. Дико и одновременно трогательно. Добрая подмосковная старушка с кульком жареных семечек.

Вспомнив, что в святые места мне вход заказан, меня осенила мысль. Я достал из кармана последний косарь и сунул его бабке. Та подняла голову, и её морщины на мгновение слегка разгладились, как после живительного бальзама.

– Чего тебе?

– Поставь и за меня.

– Много ли?

– Одну, две.

– Сдачи нет. Богач какой!

– Поставь за всех, за всю деревню. За всех православных христиан, – выдавил я на её лексиконе.

Бабке фраза понравилась.

– Поехали со мной? Чай, и не каялся никогда.

– Ты права, бабуль. Но ты помолись за меня, помолись обязательно!

Подъехал пустой автобус. Я помог бабке подняться, придерживая её трость, и усадил ближе к кондуктору, а сам забрался в самый зад.

– Прощай, мать!

– Как Бог даст.

Остановка безропотно опустела…