Доктор Клэнси горячо убеждал меня, что это не кома. Но мне было трудно в это поверить, так как мой Серхио неподвижно лежал на койке с какими-то трубочками, пристегнутыми к его тонкой руке и выходящими из ноздрей. Его глаза были закрыты, и он не реагировал ни на мой голос, ни на мои прикосновения.

Клэнси всегда был добр ко мне, еще с тех пор, когда я сама оказалась в его клинике несколько месяцев назад. Мама сказала, что это не его смена, но он все равно приехал в больницу, чтобы убедиться, что с мальчиком все будет нормально.

— Это не кома, — снова повторил он. — Это просто «отключка». Он справится. Конечно, это будет очень трудно, неизбежна ломка, но в конечном итоге все будет в порядке.

— Что вы имеете в виду под словом «ломка»? — спросила я и посмотрела ему в глаза. Что так напугало доктора Клэнси? Моя потекшая тушь или безумный взгляд? — Что такое «отключка»? Что с ним будет?

— Самое страшное для него уже позади. Я рад, что вы не видели всего этого, но он…

— Моя мать все видела.

— Да, я знаю, но сейчас все кончилось. У него уже нет ни тремора, ни конвульсий. Правда, у него еще жар, но нам удалось понизить его до безопасного уровня. И с агрессией, полагаю, тоже будет покончено.

Агрессия. Он произнес это слово как-то очень легко, как человек, который давно привык иметь дело с диагнозами и симптомами.

— Знаете, детектив, метамфетамин чрезвычайно непредсказуем. Разные люди реагируют на него по-разному. К тому же к нам нечасто доставляют детей с передозировкой.

— Значит, это была передозировка? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Ну, в общем, да. Обычно мы именно так называем это состояние. Ему только четыре года, и его вес всего тридцать семь фунтов… Его тело впитало в себя такое количество метамфетамина, что просто не выдержало нагрузки. А метамфетамин, как известно, прежде всего поражает нервную систему.

— Что с ним будет? Скажите мне ради всего святого, что будет с моим мальчиком?

Я вскочила со стула, и доктор Клэнси стал деликатно подталкивать меня к двери. В коридоре, где было не так темно, как в палате, я не выдержала и разрыдалась.

Клэнси взял меня за плечи, но я сбросила его руки. Он поднял вверх ладони и попытался успокоить меня:

— Послушайте, Серхио будет в полном порядке. Он не умрет. Думаю, он проснется через несколько часов, может быть, через четыре, в крайнем случае шесть. Разумеется, у него будет глубокая депрессия. Возможно, он будет плакать или смотреть на вас безучастным взглядом. Если честно, я не знаю, как реагируют на последствия передозировки метамфетамина такие маленькие дети, но могу предположить, что очень тяжело. Самое худшее, что может с ним случиться на этом этапе, — это то, что мы обычно называем словом «поправка». В таком состоянии человек может не спать два или три дня, будет раздражительным, испуганным, у него могут проявляться симптомы паранойи. Кроме того, он может потребовать еще какое-то количество метамфетамина. Не знаю, как он сможет выразить свои желания, но его тело, несомненно, будет требовать дальнейшей интоксикации. У взрослых такая ломка обычно сопровождается усилением агрессивности и склонности к насильственным действиям. Что же касается Серхио, то мы, полагаю, просто будем держать его здесь до полного выздоровления.

Эти слова настолько поразили меня, что я неожиданно расплакалась. Я просто рыдала перед доктором Клэнси, ненавидя его за свою слабость. Я знала, что позже буду благодарить его за помощь и поддержку, но сейчас не могла сдержать себя.

Когда доктор Клэнси оставил меня, я вернулась в палату. Одна из женщин из церкви западного Нэшвилла отвела мою мать вниз, чтобы угостить ее чашкой кофе. Это была хорошая идея. В тот момент, когда я ворвалась в Больницу Вандербильта, вид у меня был ужасный. Я была готова обвинить во всем мать, сына, но каким-то чудом сдержалась. И вскоре убедилась, что поступила правильно, так как обвинять ее было практически не в чем. Селия Чакон могла бы сразиться со всем миром, лишь бы защитить своего внука. И она бы разнесла все в той церкви, если бы знала, что лежит в сумочке этой девочки.

Когда она вернулась в палату после чашки кофе, я села напротив нее и посмотрела так, как и должна была смотреть на свою мать примерная дочь. А через некоторое время, когда я услышала всю правду о том, что произошло с Серхио, я сама была готова разнести все вдребезги.

Мать приложила пакетик со льдом к левой стороне лица. «Как там говорят эти гринго? Никогда не верь обложке книги».

Я хотела поправить ее: «Никогда не суди…», но потом подумала, что ее фраза оказалась более точной.

В отличие от меня моя мать была истинной католичкой, исправно соблюдающей все церковные обряды. Из этого следовало, что по воскресеньям я была полностью свободной, так как Серхио всегда ходил с ней в церковь на воскресную службу. И он нисколько не возражал против этого, поскольку там с ним занималась девочка по имени Брэнди. Она помогала взрослым присматривать за детьми во время воскресной службы в церкви, и Серхио очень привязался к ней.

И именно Брэнди оказалась той самой книгой, о которой только что сказала мне мать.

Она училась в старшем классе частной школы, которая располагалась на участке в семьдесят акров на окраине города, и была круглой отличницей. Через год Брэнди должна была закончить школу, и никто не сомневался в том, что ее ожидает блестящее будущее. По всеобщему мнению, именно она должна была произнести прощальную речь, а это право предоставлялось самым талантливым учащимся. Школа считала ее самой одаренной выпускницей, которую с удовольствием ждут в таких прославленных учебных заведениях, как Вандербильт, Стэнфорд или даже Нью-Йоркский университет. Она была лидером в своем классе и издателем традиционного ежегодника. Собиралась поступать на факультет журналистики и в связи с этим просматривала новостные программы Си-эн-эн чаще, чем все ее одноклассники, вместе взятые. Иногда она брала на себя добровольные обязанности воспитательницы Серхио, когда мы с мамой отправлялись в кино или на званый ужин. А когда возвращались домой, то всегда видели включенный телевизор, по которому шли новости. И никому никогда не приходило в голову, что ее неуемная энергия объясняется пристрастием к метамфетамину.

А сейчас я услышала о том, что произошло в субботу вечером, когда моя мать стала помогать в организации церковного праздника.

— Мы с Брэнди устанавливали транспаранты вокруг наших палаток. Она первая заметила, что Серхио роется в ее сумочке. Она была открыта, и именно поэтому он сразу же увидел там что-то интересное. — Голос матери заметно дрогнул, так как она, по всей видимости, все еще считала, что я упрекаю ее за случившееся. — Это было похоже на piedrecitas, то есть на самые обыкновенные конфеты. А он этого не знал. Даже когда он сунул эти «конфеты» в рот, был уверен, что это те самые леденцы, которые я обычно покупаю ему. Боже мой… просто не понимаю, как все это случилось. Но он просто положил их в рот и стал сосать, пока Брэнди не набросилась на него.

Я поняла, что случилось. Нет никакой надобности вводить наркотик в вену, если существует более простой способ. Независимо от того, сколько времени он сосал эти «леденцы», они успели частично раствориться в полости рта, попасть под язык и таким образом проникнуть в его организм.

— Брэнди ничего мне не сказала. Я видела, как она возится с Серхио, как заставила его что-то выплюнуть, затем долго старалась прочистить ему рот, а потом дала ему что-то другое и вернулась ко мне. Она сказала, что он залез в ее сумочку, чтобы найти там конфеты, поэтому она дала ему несколько леденцов. Я позвала его к себе и отчитала за то, что он забрался в чужую сумку, но ты же знаешь, что в таком возрасте дети не понимают, что нужно держаться подальше от чужих вещей. — Мать сделала паузу и вытерла слезы. — Снаала все было прекрасно. Мы все перешли работать к другим киоскам. Но потом он вдруг стал громко кричать и звать меня. Никогда не забуду, как он заорал во весь голос: «Abuelita! Abuelita!». Он был очень напуган, а потом начал биться в конвульсиях и дрожать всем телом… ay Dios.

Конвульсии, тремор, сердцебиение, повышение кровяного давления и температуры тела, учащенное дыхание — и все это у четырехлетнего мальчика. Сначала он просто стал чрезмерно подвижным, но все посчитали это нормальным, решили, что мальчик съел слишком много мороженого с орехами и теперь носится по двору, радуясь предстоящему празднику в церкви. Боже мой, в церкви! Он производил впечатление счастливого мальчика, чересчур счастливого и возбужденного. Однако бабушка не привыкла видеть своего внука таким активным и радостным, поэтому поймала его за руку и попыталась выяснить, в чем дело.

— Я посмотрела ему в глаза и сразу поняла: что-то здесь не так. Его зрачки были слишком большими, как у куклы. Мне показалось, что они сейчас просто взорвутся от напряжения.

Именно в этот момент он ударил ее. Сжал свои маленькие пальцы в кулак и изо всей силы стукнул бабушку в подбородок. Она потеряла равновесие и упала на землю. Добровольные помощники, которые всегда помогали прихожанам в церкви, бросились вслед за ним, но поймали только на другой стороне авеню Вест-Энд. Два автомобиля сорвали тормоза, чуть было не наскочив на него. Его привели обратно в церковь и сразу же позвонили по номеру 911. Бабушка поехала с внуком в больницу на машине «скорой помощи». В машине он всю дорогу стонал и плакал. Боже мой, не могу поверить, что мой мальчик плакал! Я даже представить себе не могу, что пришлось пережить моей матери.

В больнице его быстро оторвали от бабушки и спросили у нее, что случилось, но она ничего не могла объяснить, так как сама не понимала, что происходит. Пока ей мазали ушибленное место на подбородке, Серхио лежал, привязанный ремнями к столу. Врачи сразу увидели признаки наркотической интоксикации и поэтому решили не давать ему никаких успокоительных средств, чтобы не усугублять его положение. Многие лекарства несовместимы с наркотиками.

Как только мама рассказала доктору о случившемся, упомянув при этом сумочку девочки, он вызвал полицию, и они сразу же отправились в церковь. Брэнди пряталась в ванной комнате. Она оказалась достаточно умна, чтобы избавиться от пакета с наркотиком, выбросив его вместе с конфетами. Но она все же оставалась подростком и не могла знать, что маленький мальчик непременно должен был оставить в сумочке следы наркотиков. Вероятно, он взял леденцы из пакета, попробовал их, вкус ему не понравился, что вполне естественно, и он швырнул оставшиеся обратно в сумочку, где они рассыпались на дне. Он вовсе не заботился о том, чтобы аккуратно вернуть их на прежнее место, и полицейские без особого труда обнаружили на дне сумочки два крошечных кусочка.

Конечно, Брэнди была умной девочкой и прекрасно знала свои права, так как часто смотрела передачу «Закон и порядок». Она понимала, что для осмотра ее личных вещей нужен соответствующий ордер. Но полицейские умели воздействовать на подростков. Они объяснили ей, что в организм мальчика попало какое-то наркотическое вещество, вероятно, представляющее серьезную опасность для его жизни, и они должны непременно отыскать его следы, чтобы тем самым помочь врачам спасти его жизнь. В противном случае ей может быть предъявлено обвинение в попытке совершения убийства второй степени. После этого Брэнди открыла свою сумочку.

Когда мама прервала свой рассказ и посмотрела на меня, в ее глазах стояли слезы.

— Hiya, lo siento mucho. Ay, mi corazon…

У нее болело сердце или она обращалась к своему любимому внуку, которого называла «corazon»? Ответа на этот вопрос не было. Ее сердце и ее внук представляли собой неразделимое целое.

У меня в голове снова наступило просветление. Я наклонилась вперед и обхватила обеими руками ее голову.

— Мама, — сказала я на нашем родном языке, который в данных обстоятельствах был несравненно лучше английского, — ты ни в чем не виновата, не надо казнить себя.

Моя мать всегда была добра ко мне, всю мою короткую и жестокую жизнь. Теперь настала моя очередь.

Я провела рядом с сыном всю ночь и все это время тешила себя надеждой, что его дыхание будет ровным, во всяком случае, оно не прервется. Ритм его сердцебиения отображался на зеленом экране монитора, и мне часто казалось, что его сердечко бьется слишком быстро, чтобы я могла окончательно успокоиться. Он спал или по крайней мере был без сознания и поэтому не знал, какие мучения испытывает сейчас его маленькое тело.

Во всяком случае, мне очень хотелось верить в это.

Он повернулся ко мне, и я чуть не заплакала, увидев его измученное лицо. Но это были слезы радости, так как я наконец-то убедилась в том, что это не кома. Доктор Клэнси долго убеждал меня в этом, но в глубине в душе у меня оставались сомнения на этот счет. И сейчас я с радостью обнаружила, что никаких признаков комы нет. Скорее можно говорить о бессознательном состоянии.

Я смотрела на его лицо и закрытые глаза и пыталась не обращать внимания на тонкие пластиковые трубочки, которые выходили из его ноздрей и тянулись к большой емкости с кислородом. Вдруг я заметила в нем поразительное сходство с его отцом. В последнее время я старалась не думать о Сезаре, хотя мать часто напоминала мне о нем. Она говорила, что Сезар заставил меня поверить в Небеса, так как только там могла найти достойное пристанище и успокоение душа этого доброго человека. Иногда мне казалось, что мать была больше влюблена в моего мужа, чем я. Сезар был для нее образцом hombre cabal, человеком, чем-то напоминающим ей Фиделя (одного из наиболее почитаемых ею героев), так как всегда был истинным революционером. А все потому, что Сезар прекрасно готовил pupusas и убирал кухню, причем часто делал это в один и тот же вечер. Кроме того, он сам гладил себе рубашки, хотя нередко ходил в грязных брюках. Семья Сезара была индейской гораздо в большей степени, чем наша, — его предки жили в горах на севере Сальвадора. Правда, в отличие от своей бабушки Сезар не говорил на языке нахуатль или пипил, хотя и родился к северу от озера Илопандо, но он хорошо готовил и содержал дом в чистоте.

И вот сейчас я видела в лице спящего сына черты Сезара.

Брэнди была застигнута врасплох моим внезапным появлением в комнате для допросов. Она, вероятно, понимала или даже надеялась, что ей дадут другого следователя, возможно, более объективного. Мое появление стало для нее сюрпризом.

Я провела с ней немного времени. Она уже успела обзавестись адвокатом. Учитывая ее социальное происхождение и общественное положение ее отца, владельца местного гольф-клуба, я ничуть не сомневалась в том, что она вряд ли окажется в тюрьме — в крайней случае пробудет там совсем немного. Разумеется, с ней проведут работу врачи, она пройдет курс реабилитации и, может быть, даже пролечится некоторое время в той самой клинике Святой Елизаветы, для которой церковь собирала пожертвования.

Я сообщила ей об этом.

Она ничего не ответила и даже не посмотрела на меня, хотя я сидела напротив нее, на другом конце большого стола в специальной комнате для допросов. Ее адвокат не преминул напомнить, что подобные заявления могут быть расценены как своеобразная форма домогательства, но я угрюмо посмотрела на него и сказала, что это мой сын сейчас с трудом выбирается из метамфетаминовой комы. Для него это стало новостью, и он на какое-то время заткнулся.

— Где ты купила метамфетамин? — спросила я у девочки.

— Она никогда не покупала никаких запрещенных средств, — ответил адвокат.

— Хорошо, тогда где ты его достала, Брэнди?

— Она имеет право не отвечать на ваши вопросы.

— Не могли бы вы заткнуться, черт возьми?

Конечно, это была ошибка. Он вышел из комнаты и позвал дежурного лейтенанта, которым, к несчастью, оказался Маккейб. Мой босс разрешил мне допросить девочку, но сейчас он придет сюда и выгонит меня. Надо как можно быстрее расколоть ее, иначе все пойдет прахом.

— Насколько я понимаю, у тебя большие планы на будущее, — сказала я Брэнди. — Моя мать часто рассказывает о тебе и о твоем намерении поступить в колледж. Ты умная, хорошо образованная, умеешь убедительно излагать свои мысли. Ты могла бы далеко пойти и непременно пойдешь, если расскажешь мне, где ты достала метамфетамин. Если ты это сделаешь, я поручусь за тебя и попрошу судью быть более снисходительным, хотя и не уверена, что можно полностью избежать обвинения в употреблении наркотиков. В таком случае твои планы могут оказаться вполне осуществимыми. Во всяком случае, некоторые из них.

Мы долго смотрели друг на друга, словно оценивая все то, что каждая из нас могла получить от другой, пока здесь не появится Маккейб.

— Дэйл Картвел, — тихо сказала она. — Мой парень. Он этим занимается.

— Пойдем со мной, Роми, — послышался мягкий голос моего босса, который остановился на пороге комнаты. Это был единственный голос, который мог заставить меня покинуть комнату в эту минуту. Перед дверью я повернулась назад и посмотрела на девочку, чтобы передать ей сообщение, которое она не могла получить в устной форме. Да и ее вид рассказал мне о ней больше, чем все слова.

— Кстати, Серхио пошел на поправку. Врачи внимательно следят за его состоянием.

— Он испортил мне жизнь, — пробормотала она. Она сказала это, надеясь вызвать у меня жалость. Жалость — у матери, чей маленький сын чуть было не умер по ее вине. Через прозрачное стекло я видела, как адвокат вскочил со своего места, когда я закрыла за собой дверь.

Дэйл оказался настолько недалеким парнем, что решил сбежать. Вероятно, эта глупая мысль пришла ему в голову в тот момент, когда он увидел перед дверью своего дома двоих полицейских в униформе, сопровождавших детектива в гражданской одежде. А самая большая глупость с его стороны заключалась в том, что он решил сбежать через окно спальни, расположенной на втором этаже. Густой кустарник смягчил паление, но вместе с тем затруднил движение, поэтому полицейские без особого труда поймали его и вытащили из кустов как раз в тот момент, когда я обошла вокруг дома и приблизилась к ним.

— Послушай, Дэйл, я хочу задать тебе только один вопрос, — сказала я, вынимая из его белокурых волос остаток сломанной ветки. — Назови мне имена тех ребят, у которых ты покупаешь наркотики.

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Нет, ты не знаешь, с кем ты говоришь, — сказала я и тут же добавила: — Я детектив и мать того самого мальчика, который пострадал от передозировки. — Все остальное должно было довершить его воображение. Я всем своим видом дала понять, что с трудом сдерживаю ярость и готова завязать его яйца узлом.

— Ладно, хорошо, я скажу. Этот парень работает садовником.

Я усмехнулась, хотя готова была врезать ему по роже.

— Хватит дурака валять, Дэйл.

— Серьезно! Это маленький латиноамериканец, который обслуживает несколько домов.

— И приторговывает наркотиками?

— Да, но при этом работает садовником. Точнее сказать, он косит траву вместе с группой нелегальных иммигрантов.

— Имя?

— Точно не знаю, но они зовут его Дуро… Джурассик… или что-то в этом роде. Он говорил мне, что это такой фрукт. По средам он стрижет траву в нашем дворе, а потом вместе с друзьями обедает вон там. — Дэйл показал рукой на близлежащий парк.

Какой-то фрукт, название которого похоже на слово «джурассик». В Нэшвилле я нередко сталкивалась с подобными вещами, когда местные англоговорящие жители часто коверкали слова испанского происхождения, не зная их правильного произношения.

— Может быть, ты имеешь в виду Durazno?

— Да, именно так.

Значит, искать нужно парня по прозвищу Персик.

— Где он живет? — спросила я.

— Понятия не имею. Я покупаю у него эту вещь по средам, когда он работает у нас. Но вы ни в коем случае не говорите, что это я вам сказал. Его друзья — очень крутые парни. Я уверен, что они все занимаются продажей метамфетамина. — Его голос заметно дрогнул на последних словах.

— Молодец, Дэйл, — похвалила я его и отвернулась, когда белый полицейский Баррингтон стал надевать на него наручники. Они посадили его в патрульную машину, а я уехала на своем «таурусе».

Иногда наркопритоны очень легко узнать по их внешнему виду. Этот дом находился не в самом богатом районе Нэшвилла, но и не в самом бедном. Когда я посмотрела на карту, то удивилась, что в Нэшвилле есть эта улица. Она находилась на окраине города, в его восточной части, совсем рядом с аэропортом. Все дома здесь были похожи друг на друга, с небольшими различиями в рамках указаний Департамента жилищного строительства и городского развития. Стоял уже поздний вечер. На улице не было играющих детей, а мимо меня проехало лишь несколько машин. Здесь жили люди, которые в это время суток смотрели телевизор, мыли посуду после ужина и вообще завершали свою домашнюю работу.

Перед домом был припаркован «лексус», неподалеку от него стоял новенький «монтеро», а на обочине улицы еще один автомобиль.

Я вернулась сюда через пару часов, но уже в совершенно другом наряде. Постучала в дверь. Подошел какой-то парень низкого роста и с сигаретой в руке. Персик. Я догадалась о прозвище по мягкому пуху на его круглом подбородке.

— Да? — спросил он сквозь приоткрытую дверь, не снимая цепочки. — Что вам нужно?

В доме было темно. Все, что я могла видеть, — это его тень и курчавую копну волос на голове.

— Эй, парень, мне нужно срочно расслабиться, хоть небольшую дозу. — Я расплылась в нетрезвой ухмылке. Мои волосы рассыпались по плечам, и значительная их часть закрыла переднюю часть шеи. Я старалась говорить как можно мягче, то есть голосом, которым обычно говорят доступные женщины в каком-нибудь баре. Да и прикид мой вполне соответствовал этой роли: красная юбка дюймов на пять выше колен и рыжевато-красный топик, едва прикрывавший грудь в таком же красном бюстгальтере. Моя мать даже понятия не имела, что у меня есть такая одежда. И все это было в моем любимом красном цвете, за исключением белоснежного жакета с широким открытым воротом. Конечно, моя грудь вряд ли соответствует наиболее совершенным голливудским образцам, напичканным силиконом, но именно эта часть тела обычно производит на мужчин наибольшее впечатление. Вот и сейчас я заметила это по движению глаз Персика.

Наконец-то он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

— Я вас знаю? — неуверенно спросил он и широко улыбнулся.

— Меня зовут Меган, и я очень хотела бы познакомиться с тобой. Если не ошибаюсь… тебя зовут Персик?

— Очень сожалею, но сейчас здесь никого нет… Послушайте, почему бы вам не прийти к нам немного позже? И привести с собой человека, которого я хорошо знаю? Того самого, который рассказал вам про Персика?

Я поняла, что теряю последний шанс.

— Конечно, я могу прийти позже, но как мне быть сейчас? Как насчет выпивки? У тебя есть пиво? А еще лучше виски? Лично я предпочитаю «Джим Бим».

— Я не могу впустить вас сейчас, это не мой дом.

Откуда-то издалека послышался чей-то голос, и он ответил так же громко на чистейшем испанском. А я продолжала говорить на своем обычном английском с южным акцентом жителей Атланты, которого он, судя по всему, не знал.

— Что ты сказал? — спросила я. — Ты что, говоришь по-французски?

— Что? Нет, это испанский.

— Обожаю испанский.

— Правда?

— Да.

Он опустил глаза вниз, на мою грудь, которая соблазнительно колыхалась в красном бюстгальтере. Да и юбка, плотно обтягивающая мои бедра, производила на него нужное впечатление. Правда, сама я чувствовала себя не очень комфортно. Порой казалось, что я стою на раскаленной плите. Он поднял глаза вверх.

— Итак, как насчет того, чтобы немного выпить на дорожку? — снова спросила я. — Но только вдвоем. — Ситуация становилась совершенно абсурдной, но я должна была сыграть свою роль до конца. Оставалось надеяться, что за него сейчас будет думать то, что в штанах.

— Ладно, ладно, только немного. Но в такую чудную ночь лучше это сделать на свежем воздухе. — Он ушел вглубь дома, а потом быстро вернулся из кухни с бутылкой в руке. Неужели он и вправду рассчитывал, что мы станем трахаться прямо на газоне? В другой руке у него были два стакана. — У меня тут есть немного бренди «Дон Педро».

— Звучит хорошо, — ответила я и, отпрянув немного назад, потянулась, как это обычно делают женщины, чтобы соблазнить приглянувшегося парня. Тем самым они показывают, что страстно желают близости с любимым, однако для меня этот жест означал нечто другое. Я расстегнула кобуру и приготовилась к атаке.

Персику пришлось поставить на землю стаканы, чтобы запереть за собой дверь.

— Да, — самодовольно протянул он, и я физически ощутила на его лице едкую усмешку, — старый «Дон Педро» всегда желанный гость на любом празднике жизни…

Я изо всей силы захлопнула дверь плечом. Ее металлический край сильно ударил его по носу и лбу. Удар был настолько сильным, что бутылка виски выпала из его руки и разбилась о каменный пол, а он сам наткнулся на деревянную скамью и упал, прижимая руками окровавленный нос. Возможно, в этот момент он услышал щелчок взводимого курка. Я схватила его одной рукой за шею, а второй ткнула стволом пистолета в его рожу.

— Где лаборатория? — грозно прорычала я.

— О черт, hijo de la gran puta!..

Я решила внести ясность и не морочить больше голову.

— Oyeme bien, buey, si no me dices donde el hielo, te machuco los huevos у le mando con la migra para que te jodan en el culo diatras dia por el resto de tu vida miserable.

Точно такие слова говорила мне мать, когда я сердилась и отчаивалась в одно и то же время. Однако сейчас мои слова прозвучали как у монсеньора Оскара Ромеро в последний день его церковной службы, когда он призвал солдат немедленно прекратить безумный расстрел ни в чем не повинных крестьян. А моя мать хорошо знала, что именно он сказал, так как была в это время в церкви.

Разумеется, на следующий день Ромеро был убит выстрелом в сердце.

— Abajo, — сказал он, — en elsotano. — Он с трудом показал левым пальцем в сторону ведущей в подвал лестницы.

Я защелкнула на руках Персика наручники и оставила его на полу. В этот момент из подвала послышался чей-то голос:

— Durazno, que te pasa?

Я поспешила на голос.

Когда я была уже на середине лестницы, Персик наконец-то очнулся и решил спасти друзей:

— Raimundo! La Chota!

Снизу донеслась грязная ругань, за которой последовал звон разбитых стаканов. Я бросилась вниз по ступенькам, спрыгнула на бетонный пол обеими ногами в туфлях на высоких каблуках и направила на стоявшего там человека свой «парабеллум».

— Не двигаться! Полиция! — закричала я, а потом вскрикнула от удивления. — Черт бы меня побрал…

Мужчина поднял вверх свои огромные толстые руки и посмотрел на меня вниз с высоты своего роста.

— Детектив Чакон? Как поживаете?

Передо мной среди самых разнообразных оранжевых резиновых трубок, свисающих с больших пластиковых баков, бутылок и других емкостей, которые выстроились в ряд на длинном столе, стоял человек, которого я неплохо знала.

Раймундо Сальгадо нервно улыбнулся, глядя на меня. Он держал в руках два больших баллона с газом емкостью по пять галлонов каждый. Они были туго перевязаны липкой лентой и представляли собой единое целое. Он стоял в позе бросающего мяч баскетболиста, приготовившегося вышвырнуть в подвальное окно компрометирующие его баллоны. Именно тогда я поняла, что человек, которого я когда-то прозвала Годзиллой из Гуанахуато, имел в жизни еще одну профессию. Когда я видела его в последний раз, он весьма успешно работал телохранителем, а сейчас стал химиком. Я очень надеялась, что он передаст мне привет от своего босса Текуна Умана.