Мое единственное посещение города Чаттануга произошло в то время, когда мы с мамой и сыном переезжали из Атланты в Нэшвилл. Я сидела за рулем небольшого грузовика «райдер», а мама ехала за мной с внуком в нашей «хонде». В Чаттануге мы сделали остановку, чтобы пообедать, а потом Серхио пересел ко мне в грузовик, и дальше мы всю дорогу до Нэшвилла притворялись, что являемся заправскими водителями грузовика.

Семейство Джеймс проживало в одном из лучших районов города, возможно, самом лучшем. Это были дома богачей и вовсе не напоминали лачуги, в которых жили и воспитывались торговцы наркотиками. Высокие колонны в стиле плантационной эпохи украшали фронтон дома, а комнаты в трехэтажном здании, предназначенные для хозяев и прислуги, вне всяких сомнений, были превращены в просторные студии и обширные кабинеты. Лужайка перед домом была заботливо ухожена каким-нибудь мексиканским садовником, и все здесь говорило об огромном количестве денег, которые накапливались столетиями, в течение которых рабочая сила негров-рабов сменилась белыми бедняками, на место которых потом пришли латиноамериканцы.

Юная служанка провела меня в библиотеку. Она говорила на испанском, но слишком примитивном и с большим количеством грамматических ошибок, которые обычно делают дети (к примеру, «dicieron» вместо «dijeron» или наиболее общее употребление «haiga» вместо «haya», что равнозначно нашему «не было»). Она отнюдь не была простачкой. Насколько я могла судить, испанский был ее вторым языком, а по виду она напоминала представительницу народа майя или ацтеков. Оставив меня в библиотеке, она ушла и вернулась через минуту с чаем со льдом и сообщила, что донья Кимберли будет с минуты на минуту.

Минут через пятнадцать Кимберли Джеймс ввезла в комнату на инвалидной коляске свою сестру Рут Энн. Они были близнецами, и поначалу мне показалось, что коляску вкатило ее зеркальное отражение в полный рост. Я встала. Они обе все еще были красивыми женщинами шестидесяти с небольшим лет или около того. Их длинные волосы естественного цвета были аккуратно собраны в старомодные пучки на затылке. Одеты они были по-разному: Рути в инвалидной коляске — в длинную пурпурную юбку, скрывавшую ее ноги до лодыжек, и кремового цвета блузку с кружевным воротником, оттенявшим розоватую кожу на выпиравших старческих костях, а Кимберли — в просторные брюки, такого же цвета блузку и белоснежные теннисные туфли. Когда они появились в библиотеке, я вдруг подумала, что если бы не эта инвалидная коляска, трудно было бы определить, кто из них страдает старческим слабоумием.

— Как только я сообщила Рути, что к нам приедет гость, то есть человек, который был дружен с Рафаэлем, она сразу же сказала, что хочет встретиться с вами. — Кимберли подтолкнула коляску с сестрой к кофейному столику, обошла вокруг него и пожала мне руку. Я продолжала стоять. — Садитесь, детектив, — предложила она. — Знаете, прошло уже немало времени с тех пор, как я в последний раз разговаривала с Рафаэлем, но готова держать пари, что если бы это случилось, он непременно рассказал бы мне о вас.

Я густо покраснела и машинально закрыла шею волосами. Думаю, это стало началом моей новой привычки, которая отныне будет сопровождать меня всю оставшуюся жизнь.

— Значит, вы давно не видели мистера Мурилльо, несмотря на то что он долгое время жил неподалеку в Атланте, а потом в Нэшвилле?

— Да, я не видела его целых четыре года.

— Где Рафи?

Только сейчас стало очевидным, что ее сестра действительно страдает болезнью Альцгеймера. Рути Джеймс обвела взглядом комнату, пытаясь отыскать глазами своего сына.

— Его сейчас здесь нет, Рути. Ты же только вчера вечером разговаривала с ним, не помнишь? В ванной комнате…

— Он принимал ванну?

— Да.

— Он всегда был очень грязным, потому что слишком много лазает по деревьям, черт возьми.

Раньше мне никогда не приходилось видеть людей с симптомами болезни Альцгеймера. Кимберли казалась очень сдержанной, хотя было ясно, что ежедневный уход за больной сестрой и ее причуды требуют от нее огромных усилий и терпения. Болезнь сестры, казалось, совершенно не повлияла на нее. Она объяснила поведение сестры, будто зная, что я размышляю именно над этим.

— В это время суток она еще управляема, и я могу хоть немного общаться с ней и контролировать ее мысли. Поздно вечером она становится дьяволом в инвалидной коляске. — Кимберли тихо засмеялась, но за этим беззаботным смехом я без труда уловила невероятную усталость. — Мы поддерживаем ее с помощью самых разнообразных коктейлей: такрин, донепецил, ривастигмин, а совсем недавно стали давать галантамин, который оказался наиболее эффективным из всех предыдущих. Во всяком случае, он позволяет мне держать ее под контролем до захода солнца. И еще витамин Е, конечно, хотя я не уверена, что он положительно воздействует. Кроме того, она по-прежнему спит вдали от меня.

Мне стало ясно, что она замучена уходом за сестрой и знает о болезни Альцгеймера гораздо больше, чем ей хотелось бы.

Мы сели. Несмотря на приверженность старым южным традициям, характерное для южан вежливое начало разговора закончилось очень быстро. Она спросила, как я доехала, была ли в Чаттануге раньше, а потом сразу же перешла к делу.

— Итак, моя дорогая, что вы хотели бы узнать о моем племяннике?

— Вероятно, вы знаете, миссис Джеймс, что с некоторых пор он находится в федеральном розыске.

— Да, за связь с местным наркокартелем, а сейчас еще за бегство от Агентства по борьбе с наркотиками.

Ее спокойная осведомленность немало удивила меня.

— Вы считаете все эти обвинения справедливыми?

— Какая разница, что я считаю? — Она бросила быстрый взгляд на сестру, после чего снова повернулась ко мне. — Я никогда не была свидетельницей его поступков. Я никогда не видела, чтобы мой племянник сделал что-то плохое или незаконное. Но я не слепая, в конце концов, и знаю, что пришлось пережить моей сестре. Как вы думаете, почему ее свалила эта ужасная болезнь?

Она говорила так, будто ее сестры в комнате не было. Кимберли знала, что Рути простит ей такие слова, или просто понимала, что та напрочь лишена способности помнить о недавнем прошлом? Тон Кимберли можно было бы принять за тон жестокой сестры-двойняшки, если бы не совершенно искренняя забота о сестре. Она заботливо одевала ее, приводила в порядок волосы и даже использовала косметику, с помощью которой Рути сохраняла хоть какую-то видимость достоинства.

— Рути слишком много настрадалась в Гватемале, видела слишком много плохого. В конце концов это напряжение сломило ее. В моем роду никто и никогда не страдал болезнью Альцгеймера. Я тоже не опасаюсь заполучить эту болезнь, так как никогда не жила в этих джунглях.

— Каких джунглях?

— В Питэне. Я ездила туда несколько раз после окончания своей скоротечной артистической карьеры. Вполне достаточно, чтобы узнать, что в нашем мире есть еще немало диких мест. В самых далеких углах нашей планеты многие люди живут в совершенно примитивном состоянии.

Я не знала, как относиться к ее словам, от которых совершенно явно попахивало расизмом. Наконец я решила сменить тему разговора:

— Вы были актрисой?

— Да, в Нью-Йорке, но не на Бродвее. — Она мягко улыбнулась, вероятно, вспомнив те приятные дни, после чего ее высказывания относительно Гватемалы стали намного мягче. — Конечно, некоторые из тех людей, которых мне доводилось видеть в Гватемале, были очень добродушными и приветливыми даже по отношению к такому незнакомому человеку, как я. Но они так много настрадались, что невольно стали не доверять не только чужим людям, но и своим. В особенности своим военным. Однако мы отклонились от темы разговора. Вы же приехали ко мне вовсе не для того, чтобы поговорить о гватемальской политике. Вы разыскиваете Рафаэля.

— Да, мне хотелось бы узнать как можно больше о вашем племяннике.

— Зачем? — неожиданно спросила она и посмотрела на меня таким взглядом, словно увидела нечто, доступное только старому и мудрому человеку. Обычно такие люди видят в нас то, что мы сами не замечаем в себе. — Если не ошибаюсь, вы знакомы с Рафаэлем, не так ли?

Этот вопрос заставил меня поежиться. Я отвела от нее глаза, а потом снова посмотрела на собеседницу. Этого движения было вполне достаточно, чтобы сообщить ей нечто такое, чего я не могла высказать словами. Я снова ощутила себя слишком юной и во многих отношениях не обремененной большим жизненным опытом.

— Да, мэм, я разговаривала с ним несколько раз, — тихо сказала я и вдруг подумала, не слишком ли явно дрогнул мой голос. Нет, она не могла этого заметить, так как все произошло слишком быстро. — Я вынуждена была пойти на это. Понимаете, в то время я расследовала серийные убийства одного преступника по прозвищу Нефритовая Пирамида. Вы слышали о жутких убийствах, которые недавно произошли в Нэшвилле? Вы должны помнить некоторые детали…

— О да, — кивнула она. — Это показывали по всем новостным программам. Значит, вы та самая молодая особа, которая фактически спасла жизнь моему племяннику?

— Да.

— Скажите мне откровенно, детектив, Рафаэль связывался с вами после того, как покинул Нэшвилл? Он писал вам?

— Да, я получила от него благодарственное письмо.

— Благодарственное письмо. И ничего больше?

Неужели она знает о его подарке? Откуда? Нет, вряд ли. Она может знать только то, что и так хорошо известно членам семьи, даже если они десятилетиями не общаются друг с другом: привычки своих близких людей.

— Он прислал мне подарок.

Она молча смотрела на меня, явно ожидая подробностей.

— Это было кольцо, небольшое кольцо. — Я не стала говорить ей, что оно весило не менее четырех каратов.

Она засмеялась.

— Почему вы смеетесь? — удивилась я.

— О Боже, детектив, не думаю, что хотела бы оказаться на вашем месте.

Кимберли покатила инвалидную коляску с сестрой в столовую, где служанка по имени Карлита стала кормить ее. Мы с Кимберли вышли из комнаты, но я все же оглянулась напоследок. Карлита кормила Рут супом и что-то шептала на ухо на каком-то странном языке. Затем она неожиданно перешла на испанский: «Cuidese dona Ruthie, esta bien caliente», на что Рути тихо ответила: «Нет, это не слишком горячо. Это мой любимый caldo!». Я могла поклясться, что сквозь чудный южный акцент я слышала прекрасно тонированный гватемальский голос.

— Рути может выходить из дома и возвращаться, — пояснила Кимберли тоном, в котором сейчас уже явственно ощущались нотки усталости. Видимо, сказывалось накопившееся ранее напряжение сил. — Днем она ведет себя более или менее сносно. Думаю, вы сами уже догадались, что это результат воздействия чудодейственного коктейля. Она даже говорит с Карлитой по-испански. Но поздно вечером и по ночам она становится просто невыносимой. Ходит по дому, может засунуть утюг в холодильник или отнести тарелки в гараж. Однажды я проснулась утром и обнаружила ее наручные часы в банке с сахаром. Прошлой ночью мне повезло, что удалось поспать почти пять часов.

— Вы ухаживаете за ней целый день?

— Да. Некоторые мои двоюродные сестры и братья уговаривают меня отправить ее в дом для престарелых, что мы, вероятно, и сделаем месяцев через шесть или около того, но мне не очень нравится эта идея. Она моя родная сестра, и к тому же мы близнецы. Вы же знаете, что близнецы всегда очень близки. Порой мне кажется, что я просто хочу компенсировать своей заботой те несчастные годы, которые она провела в Гватемале.

Мы вошли в помещение солярия с большими стеклянными стенами. Здесь было очень комфортно, несмотря на царивший на улице холод. Вдоль стены выстроился длинный ряд горшков с черной землей и высаженными в нее цветами.

— Мы пересадим их в марте, — сказала она, показывая на поникшие стебли растений в дальнем конце солярия. — Я хотела сделать здесь нечто вроде райского сада, но мне не очень повезло. Похоже, эти цветы прекрасно понимают, что они находятся не в Санта-Барбаре.

Мы сели за стол. Еще одна служанка, белая женщина, принесла нам большой кофейник с горячим напитком, пустые чашки и большую тарелку с сахарным печеньем. Кимберли зажгла длинную коричневую сигарету и с нескрываемым удовольствием затянулась ароматным дымом. По всему было видно, что ей нечасто приходится расслабляться подобным образом.

— Итак, расскажите мне о своих отношениях с Рафаэлем.

Я сдержанно засмеялась:

— На самом деле у меня с ним нет никаких отношений.

— Простите. В таком случае расскажите, как вы познакомились с ним.

Я рассказала ей обо всем, что имело отношение к делу, стараясь никоим образом не раскрывать все свои карты. Она была весьма проницательной женщиной и легко могла разоблачить меня. Я поведала, как впервые встретилась с ним в кафе и расспросила об обстоятельствах убийства Диего Саенца, как неожиданно обнаружила, что ее племянник вовлечен в торговлю наркотиками. Потом я добавила, как Текун Уман (которого я впервые назвала его прозвищем, на что его тетя быстро согласилась кивком головы, давая понять, что она знает его прозвище) прореагировал на задержание его людей, которых я арестовала за продажу фальшивых иммиграционных карт каким-то мексиканцам. После этого он стал грозить мне расправой и даже угрожал убить. А весь этот рассказ, разумеется, закончился его благодарственным письмом и дорогим кольцом, которое я выбросила в мусорную корзину.

— Значит, теперь вы понимаете, что человек, который клялся вам в любви, и человек, который грозился вас убить, — одно и то же лицо.

— А вы сами получали от него какие-то угрозы?

— Ни в коем случае. Я же его тетя, а он уважает семейные традиции. Более того, он любит меня, а я люблю его. Именно поэтому, как я полагаю, он предпочитает не поддерживать со мной какие-либо отношения.

— Почему?

— Потому что знает, с каким неодобрением мы все относимся к его занятиям.

— К торговле наркотиками?

— Конечно. — Она с ожесточением вдавила окурок в пепельницу из толстого зеленого стекла. — Как, впрочем, и мой зять Хорхе.

— Отец Текуна?

Она покачала головой, отпив глоток кофе.

— Вы должны правильно понять меня. Хорхе был хорошим человеком, и я безумно обрадовалась, когда Рути сообщила, что собирается выйти за него замуж. Мы все были очень рады этому. Он был выходцем из хорошей семьи крупного фермера из Гватемалы, который никогда не обижал своих рабочих и платил им на треть больше, чем другие фермеры в том районе. Членам нашей семьи, которые все были истинными демократами, это было по душе. Рафаэль почитал своего отца, поэтому он пережил страшный удар, когда Хорхе убили.

— А что случилось?

— Пуля пробила ему голову. В то время он часто пил виски с содовой, а Рафаэль был еще подростком. Он знал, что его отец хороший человек и поддерживает проведение земельной реформы в своем округе, что в условиях Гватемалы равносильно смертному приговору. Именно поэтому Рафаэль мог легко поверить, что его отец погиб за дело трудового народа страны.

— А это не так?

— Абсолютно не так. В те времена Хорхе уже имел постоянные контракты с колумбийскими наркоторговцами, которых расстреляли в одном из ресторанов Гватемалы.

И опять ее осведомленность настолько поразила меня, что мне пришлось прервать расспросы.

— Откуда вам все это известно?

— Дорогая моя, некоторые семьи предпочитают не выносить мусор из избы и закрывать глаза на отдельные недостатки своих родственников. А другие с таким же упорством выставляют их напоказ. Что же до нашей семьи, то мы не склонны приукрашивать своих родственников, хотя и связаны кровными узами. Я неоднократно навещала свою сестру в Гватемале и хорошо знала, что там происходило. За какие деньги мой зять соорудил в джунглях все эти огромные склады? Ко времени своей гибели он построил там три совершенно новых здания.

— Для каких целей они использовались? — поинтересовалась я, хотя уже хорошо знала ответ.

— А вам известно, сколько тонн кокаина перебрасывается каждый день на территорию Соединенных Штатов? Для их хранения по пути маршрута доставки требуются немалые помещения.

— Почему люди дали ему прозвище Текун Уман?

Она закурила еще одну сигарету.

— Рафаэль родился 20 февраля, а это день памяти Текуна Умана. Принимавшие роды индейские женщины нарекли его так, будучи уверенными в том, что человек, родившийся в такой день, должен стать национальным героем и прославить себя великими свершениями. И он действительно отличался выдающимися способностями, говорил на трех языках — английском, испанском и киче — одном из языков майя. Рути всегда гордилась этим, так как понимала, что знание иностранных языков означает дополнительные преимущества в жизни, даже если один из них относится к индейскому народу. Эти знания действительно помогли юному парню. Родители послали его в элитное военное училище, которое называлось… Академия Адольфо Холла. Странное, однако, место, в котором пятнадцатилетние парни обучались черт знает чему. И все же он получил там весьма неплохое образование и был направлен в колледж, но до этого он решил прослужить один год в отряде специального назначения Гватемалы.

— Зачем? — спросила я и налила себе еще немного кофе.

— Не знаю. Может быть, он узнал, в какие дела был вовлечен его отец в последние годы жизни. Может быть, он засомневался в том, что его отец был кристально чистым человеком, который всегда и во всем помогал своему бедному народу. Полагаю, что именно в это время Рафаэль оказался на перепутье и стал задавать себе самые неприятные вопросы. Он метался в поисках ответа и далеко не всегда мог найти правильный ответ. Он был подростком и в конце концов вступил в отряд специального назначения, пытаясь придать своей юной жизни хоть какой-то смысл. Думаю, что он просто-напросто хотел привести свою жизнь в определенный порядок.

Она сделала паузу и посмотрела в окно.

— Именно тогда появились первые признаки страшной болезни Рут. Он вернулся домой после военной службы и не узнал мать. И что самое ужасное, она не узнала сына. Она стала бояться своих служанок и работников, забыла названия деревьев и растений, которым посвятила как минимум шесть лет своей жизни. Она называла их странными корнями. Рафаэль не выдержал такой жизни и сбежал из родного дома в Чаттанугу. Именно здесь я видела его в последний раз.

— Куда он уехал?

— Я думаю, в свой небольшой домик в Гватемале. Насколько мне известно по слухам, он привел его в порядок и занялся новым делом.

— Как вы думаете, где он может находиться сейчас?

— Понятия не имею, моя дорогая.

Мне ее ответ показался вполне искренним и откровенным. И все же я решила уточнить для ясности:

— Как вы полагаете, он мог вернуться в свой домик в Гватемале?

— Нет, думаю, что агенты ДИА уже давно держат его под неусыпным контролем, однако могу предположить, согласно некоторым сведениям, что он направился в Италию. Он всегда любил Венецию. Скажите мне откровенно, почему вы с таким упорством разыскиваете его? Насколько я понимаю, его проступки не подпадают под категорию особо тяжких преступлений, под которыми всегда понимается убийство.

— Он нанес тяжелые раны одному парню в Нэшвилле, и мне нужно закрыть это дело.

— Понятно. Значит, вы хотите отомстить ему?

— Нет, речь идет о справедливости, — слишком поспешно ответила я, ощутив некоторую фальшь в голосе.

Она благоразумно промолчала, пристально посмотрела на меня и грустно улыбнулась. Нет, она не насмехалась надо мной, а просто вспомнила что-то приятное.

Мне хотелось во что бы то ни стало заполнить возникшую паузу.

— Почему вы недавно сказали, что не хотели бы оказаться на моем месте?

Она выдержала паузу, затянулась сигаретным дымом, а потом заговорила:

— Вы никогда не поймаете его. Он слишком умный и скользкий, так как прошел специальную подготовку. Смею вас заверить, что гватемальский отряд специального назначения относится к числу самых высокопрофессиональных групп коммандос. И к тому же крайне жестоких, что само собой разумеется. Что же касается подпольного мира наркоторговли, то мы все предпочитали бы не упоминать о нем. Мы просто не хотим верить в это. Именно поэтому вам не суждено поймать его, однако я нисколько не сомневаюсь, что вы еще не раз увидите его.