У вас в руках первая книга бельгийского классика XX века Поля Вилле мса, переведенная на русский язык.

Это имя не то чтобы совсем не известно в России — скорее прочно забыто. В советское время писатель дважды официально приезжал в Союз (в 1953-м, а потом в 1959-м годах) в качестве генерального директора брюссельского Дворца изящных искусств и организатора культурных встреч. Он путешествовал по России, общался с известными музыкальными и театральными деятелями — хотя то, что он сочинял как писатель и драматург, было глубоко чуждо моральному облику строителя коммунизма. Потом, в 70-е годы, он приезжал неофициально и общался в основном с литераторами и переводчиками — но переводить Виллемса на русский и в голову не могло прийти.

Франкоязычная критика относится к этому автору с почтением и расценивает его как «второго Метерлинка, приправленного поэтикой Мюссе». На родине он был неоднократно удостоен литературных наград: в 1962-м — Государственной премии, присуждаемой раз в три года, а в 1966 году — премии Мардзотто. В 1975-м писатель был избран членом Королевской академии французского языка и французской литературы, а в 1980-м получил еще одну государственную литературную награду за свое творчество в целом. Его книги и пьесы переведены на многие европейские языки.

Жизнь Виллемса уложилась в рамки XX века: родившись в 1912 году, классик покинул этот мир в 1997-м, успев создать свой собственный мир, необыкновенный и волшебный, который до сих пор с успехом воспроизводят на сцене европейские театры.

О ДЕТСТВЕ И ЮНОСТИ ПИСАТЕЛЯ

Поль Виллемс появился на свет и вырос в живописном имении близ Антверпена, на берегу Шельды, широко разливающейся, перед тем как раствориться в Северном море. Мать Поля, Мари Жеверс, была известной писательницей и поэтессой, и к тому же матерью троих детей. Отец увлекался музыкой и живописью, по вечерам играл на фортепьяно и, работая на пленэре, учил сына смотреть на мир глазами художника — этот взгляд Поль Виллемс применит впоследствии в литературе. Бабушка преподавала внуку французский и латынь, ухаживала за ним, когда он болел (у ребенка была астма), — а тот, как водится, слушал гудки кораблей и мечтал о дальних странствиях. Однажды семнадцатилетний Поль сбежал из дома, пересек вплавь холодную Шельду и устроился юнгой на судно, отплывавшее в Америку. Как отреагировала семья на эту выходку, неизвестно, но, вернувшись из странствий, Виллемс принялся изучать философию и филологию, завершил среднее гуманитарное образование, а затем поступил на юридический факультет Брюссельского университета. Впрочем, юристом ему работать почти не пришлось, семейная традиция и непобедимая любовь к природе влекли его к романтическим приключениям. Он на лодке путешествовал в низовья Шельды, плавал на паруснике по озерам, гонял на коньках по заледенелым каналам, незаконно охотился на тюленя, а в ледоход перебирался пешком на другой берег широкой реки. Он объездил на велосипеде пол-Франции, наведался к французскому писателю Жану Жионо, одиноко жившему среди холмов в деревеньке Маноск; потом поселился в Германии, в лесной избушке, где обучал хозяев латыни; а в годы становления нацизма несколько месяцев гостил у опального немецкого писателя Вильгельма Хаузенштайна…

Другой страстью Поля было чтение — он читал много, методично. «Я читаю так, как другие, я думаю, молятся», — признавался Виллемс.

К двадцати годам юноша и сам начал сочинять. Он с благодарностью вспоминал своих лицейских преподавателей, которые научили его «писать так, как надо думать, а думать — как писать». Его первое (неопубликованное) творение было посвящено воде. В дальнейшем эта тема скрыто или явно всегда будет присутствовать в творчестве писателя — в его романах, пьесах, новеллах: в виде реки или моря, дождя или снега, а иногда — в виде тумана или свежего ветра. Вода — животворящая стихия, антитеза жестокости и жесткости.

О СОСТАВЕ СБОРНИКА

Ядром настоящего сборника является сказочная повесть «Между небом и водой», которую можно отнести к разряду философских сказок для взрослых. Место, где разворачивается действие, — даже не город, а целая империя, на манер древних, и стоит она в низовьях Шельды. Утопический город носит странное название Аквелон: по созвучию с «аквилоном», северным ветром у римлян, и «акведуком» — вода же! «Утопический» он в силу того, что, во-первых, почти утопает в водах Устья: «Там нет границы между небом и водой. И непонятно, откуда льется свет, потому что этот свет повсюду… Зыбкий мир, лишенный тверди и опоры, весь — мерцание, блики, превращения…» А во-вторых, это идеальный город, где все счастливы и где нет иных законов, кроме закона свободной любви. Правит городом прекраснодушный Император, больше всего любящий молчать и слушать, как струится вода. Но созданный им мир непрочен и недолговечен. В людях неожиданно просыпается звериная жажда крови, и Императора сменяет новая правительница, молодая и безжалостная. Она учреждает культ героев, строит гранитный мавзолей, вселяет в подданных страх неповиновения и казнит своих бывших помощников. Сбывается горькое предсказание Императора: «Вместе с камнем в город придут показное величие и натужный оптимизм» (урок, который Поль Виллемс вынес из своих визитов в Советский Союз).

Новеллы (как и все тексты Виллемса) можно поделить на фантастические — и внешне реалистические. Некоторые из них по стилю и духу созвучны сказке о водяном городе — но они раскиданы по двум книгам и изданы не только в разных издательствах, но и в разных странах (одна в Бельгии, другая — во Франции). В основу «реалистических» новелл легло какое-нибудь реальное событие или исторический факт — недаром писатель много путешествовал. Но то, что у Виллемса кажется реализмом, на самом деле лишь внешний атрибут повествования, за которым скрывается глубинный, мистический смысл. Да и реализм этот весьма сомнительный, в любой момент в него может вклиниться какая-нибудь небывальщина. Мы постарались представить в нашем сборнике разные грани творческой личности писателя. Шесть новелл, вошедшие в эту книгу, были опубликованы в 1983 году под одной обложкой, сборник получил название «Дворец пустоты».

О СКАЗОЧНОСТИ ВИЛЛЕМСА

Остановлюсь подробней на текстах, замешанных на фантазии и элементах сказки. Те из русских читателей, кто поверхностно пробежал водяную феерию Виллемса, увидели в нем бельгийского Александра Грина: вымышленный печальный мир, придуманные, диковинные имена, корабли, вода… Но это обманчивое впечатление, потому что в Виллемсе есть не только это. Если это Грин — то Грин, вывернутый наизнанку. При всей своей разочарованности и поэтичности автор умеет быть и жестоким, и жутким, и прозаичным, и острым, и даже вызывать отвращение. В нем видятся ростки многих литературных течений XX века. При этом Виллемс легко вписывается в плеяду величайших сказочников от братьев Гримм и Андерсена до… Томмазо Ландольфи. Правда, это сказки для взрослых, потому что в них много эротики. Да какой! Например, любовная сцена между женщиной и восточным ветром — в одном из романов. (Напомним, что у Ландольфи в «Тараканьем море» любовником становится маленький голубой червячок.) А вот другой пример из Виллемса: юные девы испытывают такое влечение к воде, что идут и топятся, а потом, нагие, плывут по воле волн, смущая покой заморских принцев.

На эротике у Виллемса построены многие сюжеты, причем любовные отношения неразрывно связаны с изменой и с жестокостью. Тронуты эротикой и родственные отношения — с сестрой, с дочерью… Любопытно, что жестокость нередко исходит именно от женщин. Женщины у Виллемса прекрасны и решительны, отлично знают, чего хотят, и командуют мужчинами. Они коварны и беспощадны в любви. Мужчина, напротив, наивен и беспомощен, мечтателен и инфантилен, он с готовностью подчиняется женщине.

Мир Виллемса — печальный мир. Именно своей грустной, безысходной беззащитностью он и напоминает Андерсена. Идеал неосуществим, желанное недостижимо, а кто слишком далеко протянет руку и коснется мечты, всю жизнь потом этим мучается; тот же, кто не дотянулся, тоскует по невозможному. Но мечта потому и прекрасна, что эфемерна и не может стать реальностью.

И журавль в небе нужней синицы.

О РЕАЛЬНОМ НЕРЕАЛЬНОМ

С какой легкостью Виллемс создает миры! Реально существующие географические названия запросто соседствуют с придуманными. Иностранцу трудно догадаться, где там правда, а где вымысел. Так, берега Шельды носят диковинные названия: Пляж Медуз, Пляж Поганок… Что это, если не вымысел? А вот и нет! В архивах хранятся фотографии, запечатлевшие Поля Виллемса на одном из этих «пляжей» (представляющих собой, увы, всего лишь замусоренные, каменистые сходы к воде). Как сказка звучат названия «Паал», «низинная местность Сафтинген», «Валькенисские отмели»… Но и они существуют. А вот Тамаландии нет (разве что сайт в Интернете). И Чирипиша нет. И народа, носящего имя «кониги» (что-то вроде «лошадиной фамилии»), тоже нет. Зато есть волшебный лес Хаутхёльст, где стоял собор, сотворенный из тумана, и даже улица в Брюсселе имеется, названная именем этого леса. Никто никогда не встречал меха «выпухоль» («kloupki» во французском тексте), зато водку с чешуйками чистого золота пьют даже в России (нечасто, правда).

Вообще, вопрос о том, что диковинно, а что буднично, — спорный. Нам, например, кажутся фантастическими айсберги и водяные куранты, Болгария же вполне обычна. А для Виллемса сказочное — и в розовых плантациях, и в соловьином хоре, и в полях клубники, и в густом снегопаде. Да и вообще диковинное может оказаться привычной вещью — как посмотреть: кто из нас увидит чудо в копеечном «глазке» на замерзшем стекле российской электрички? Виллемс увидел. Или вспомните световые экраны Аквелона, расписанные пейзажами в духе Магритта: полет фантазии! Но, оказавшись в Брюсселе в одном из отелей, я увидела в холле фреску во всю стену: пейзаж, «который не манил за горизонт, а спокойно приближался к вам» — и мгновенно вспомнила Виллемса.

Писатель придумывает не только географию, реальность, народы — он придумывает народный эпос, мифологию (в которой Геракл существует бок о бок с Лениным), культуру и даже литературных персонажей. Вспомните глотателей ветра Базилуфов или зеленоглазых Малипорт из «Дворца пустоты» — новеллы, которая могла бы очень заинтересовать психоаналитиков. Виллемс создает и язык, на котором говорят между собой герои, носящие благозвучные славянские имена: «Macha, loucou saquilha, dousse haby».

ОБ ИМЕНАХ

С именами у Виллемса особые отношения. В некоторых новеллах, для придания повествованию экзотического оттенка, писатель может назвать героев «редкими» русскими именами — например, Маша или Сергей. Но иногда он идет по более сложному пути. Так, в сказке про затопленный город главную героиню зовут Альтена. Если анализировать этимологию этого имени, то можно опереться на латинское «alta» — высокая (в Аквелоне говорят на латыни), на французское «hautaine» — высокомерная, и на итальянское «altano» — южный ветер. Кроме того, во французской транскрипции Althéna лишь одной буквой отличается от Athéna, «Афина». Это важно, потому что Альтена как раз и претендует на роль богини. Ее любят два брата: большой и сильный — его зовут Герк, и младший, нежный и деликатный — его зовут Лиу. Очевидно, что Герк (Herk) образован от Геркулеса (Hercule), а вот имя младшего, анаграмма имени Луи, — скорее фонетически выражает что-то женственное и тягучее.

О НАВАЖДЕНИЯХ

Считается, что каждый писатель всю жизнь пишет одну и ту же книгу. Иногда так оно и есть. Виллемс, пожалуй, писал несколько книг, хотя темы — или, скорее, наваждения — в них повторяются. Так, во всех текстах в том или ином виде непременно присутствует вода — море, туман, дождь, лед, снег… В особенности снег. Вообще-то в Бельгии снег не редкость, но таких сугробов и снегопадов, как в России и Финляндии, писатель, похоже, нигде не видел. Снег для него — это волшебство, таинство, мистическое преображение мира. Волшебный полог, укрывающий неприглядную реальность. Получив от отца уроки живописи и унаследовав от матери любовь к природе, Виллемс проявил себя как великолепный мастер описаний:

«Пришла зима. Полуразрушенный заснеженный город поражал феерической красотой. В тихие безветренные дни, когда небо затягивалось низкими облаками, снег слоями, снежинка к снежинке, ложился на узкие горизонтальные плоскости и застывал в шатком равновесии, образуя замысловатые конструкции. Развалины замирали в неподвижности, точно боясь, что хрупкие белоснежные нагромождения вот-вот рухнут».

Или так:

«Однажды обвалился какой-то фасад, и взглядам предстало брошенное жилище. В нем открылись самые интимные, а значит, самые хрупкие и прекрасные тайны. Прошло еще несколько недель, и обои полиняли под ливнями, а вещи, казалось, потеряли память. Подсвечник, стоявший на ночном столике, вообразил себя туфелькой, а носовой платок решил, что он стрекоза. Город приходил в упадок — медленно и плавно, словно затихающее эхо».

Другое наваждение Виллемса — падение. Где и когда писатель наблюдал падающую с высоты фигуру, неизвестно, но видение стремящегося вниз и кружащегося в воздухе тела явно его преследует. В нашем сборнике этот образ встречается в новеллах «Реквием по хлебу» и «Конский глаз», но есть еще и другие рассказы, не вошедшие в этот сборник, — в них снова автора преследует страшная картина.

Наконец, почти везде постоянной темой является боль. Боль разлуки, боль потери, боль одиночества, недостижимости мечты, невозможности счастья, недолговечности мига или мира… Боль можно воспринимать по-разному. Она может вызывать протест или сопротивление, ненависть или жалость к себе. Ничего подобного нет у Виллемса. Он принимает боль покорно и беззлобно, как неотъемлемую часть бытия. Она-то и есть для него бытие.

А мы всё ждем от жизни счастья…