Пролог

Лестницы стали для его бабушки непреодолимым препятствием, поэтому Лион Брэйд без помех затаскивал свою добычу в подвал. К тому же от старости вместе со слухом ослабли ее умственные способности, так что, если до нее все же доносились стоны жертв, она списывала их на телевизионные шумы. Пару раз, прежде чем Брэйд довел свою технику до совершенства, у женщин вырывались громкие крики, но это было несколько лет назад, и бабка давно обо всем позабыла.

Брэйд предпочитал заниматься любимым делом в подвале еще и из-за наличия там большой дренажной канавы, которая в прошлом служила сливом старомодному стиральному агрегату с несколькими камерами и отделением для отжимания белья, а теперь полностью отвечала его требованиям. Поливаясь из шланга, он легко удалял с себя побочные продукты своей деятельности: а поскольку он всегда работал обнаженным, это не составляло большого труда. Канава была большой и никогда не засорялась, за исключением одного случая в самом начале, когда сток забила масса спутанных волос. Брэйд вынес из происшедшего урок и с тех пор использовал волосы для набивания пуфиков и для затейливой вышивки ими декоративных салфеточек для мебели. Удобные подушечки и салфеточки мило украсили гостиную. Но сначала, разумеется, он тщательно промывал волосы. Некоторые из женщин при жизни пользовались ужасными, дурно пахнущими лосьонами, лаками, муссами и гелями для волос. Иные же, если говорить честно, были просто нечистоплотны в своих привычках, а Брэйд являлся ярым поборником гигиены.

Однако, абсолютно замечательным местом делала подвал не его недоступность для бабушки, не пресловутая канава и даже не проходящие под потолком трубы, столь удобные для подвешивания добычи. Самой замечательной его особенностью была труба для побега.

Брэйд обнаружил ее случайно, заметив однажды, как его кот появился из-за обогревательной печи, неся в пасти одну из бесчисленных мышей, которых он обожал класть на стоявшую около канавы разделочную скамью Брэйда. Брэйд иногда гадал, не соревнуется ли с ним Тигр в количестве охотничьих трофеев в доступной ему кошачьей манере.

В стене за печью оказалась широкая щель от выпавшего кирпича. Вытащив из кладки еще несколько кирпичей, Брэйд проник в пустое пространство под домом и вскоре отыскал источник, поставлявший Тигру его жертвы. Дом в свое время был построен дедом Брэйда на кукурузном поле. Старика донимали видения, как городские окраины нахлынут на его владения, обогатив тем самым его карман, и, готовясь к грядущему нашествию, он разметил пятьдесят гектаров своей земли под участки для муниципальной и частной застройки. Как составную часть подготовки к наступлению цивилизации он начал прокладывать канализационную систему, которая, по его задумке, сбрасывала бы нечистоты в небольшую речушку по соседству, впадающую в конечном счете в Найобрэру. Мечты старика не осуществились – строительство началось уже после его смерти, – однако широкий зев первой и единственной канализационной трубы многообещающе зиял с той поры под домом Брэйда.

Брэйд исследовал свою находку по всей длине. Она вывела его на берег речушки в нескольких сотнях метров от дома и вне видимости оттуда. Внутри трубы было темно и страшно. В некоторых особо узких местах приходилось ползти на животе сквозь многолетние наслоения придонной грязи и отбросов, но, в общем, путь был довольно прямым и вполне доступным. Несколько имеющихся изгибов могли даже послужить его целям, обеспечив пространство, позволявшее повернуться лицом к возможному преследователю.

Если за ним придут, – а Брэйд знал, что за ним обязательно придут, – только последний идиот осмелится последовать за ним в бархатную черноту дыры. Благоразумный человек замешкается перед входом, вызовет помощь, постарается отыскать выход трубы на поверхность, что даст Брэйду необходимый для побега запас времени. Однако он предусмотрительно подготовился и на тот случай, если к нему все же пришлют идиота. За вторым поворотом трубы, где было достаточно места, чтобы развернуться, и где его не подозревающий о таком подвохе преследователь будет совершенно слеп, Брэйд спрятал один из своих любимых рабочих ножей – длинный и смертоносно-заостренный с обеих сторон; точный дубликат того, который он постоянно держал на разделочной скамье около дренажной канавы.

Соседи изредка приносили бабушке поспевшие фрукты или, измучившись от одиночества, просто заглядывали поболтать о том, о сем, поэтому, чтобы они нежданно-негаданно не возникали перед ним, Брэйд из предосторожности провел в подвал звонок. Услышав мелодичный перезвон, он оторвался от работы и с удивлением посмотрел вверх. Сегодня гостей больше не ожидалось: не так давно он выпроводил из дома полицейских, убедив их (в этом он не сомневался) в своей полной невиновности.

Торопливо содрав с рук резиновые перчатки, Лион натянул комбинезон механика, сунул ноги в сандалии и, перед тем как подняться по шаткой деревянной лесенке, убедился, что губы жертвы надежно залеплены куском лейкопластыря. Глаза женщины были закрыты, но Лион давно убедился, что жертвам доверять нельзя: они всегда стараются, по возможности, обмануть его, схитрить и отнюдь не всегда стопроцентно мертвы, если даже и выглядят таковыми.

Брэйд сразу узнал человека перед дверью. Он приходил вместе с полицейскими, но во время разговора не произнес ни слова.

– Привет, Лион, – сказал незнакомец и представился: – Меня зовут Джон Беккер.

– Вы что-нибудь забыли? – вежливо осведомился Брэйд и отступил назад, чтобы пришелец мог войти в дом. Он должен вести себя как человек, которому нечего скрывать и, следовательно, полиция – желанный гость в его доме.

Мужчина, назвавшийся Беккером, прошел в гостиную с непринужденностью, всколыхнувшей в Брэйде раздражение, и бросил через плечо:

– По-моему, это ты кое-что забыл.

– Не понимаю.

– Не-ет, это ты определенно кое-что забы-ыл, Лион, – напевно-насмешливо, словно разговаривал с ребенком, произнес Беккер, усевшись на диван.

– Что я забыл? – полюбопытствовал Брэйд.

– Ты забыл сказать пра-авду.

Беккер погрозил Лиону пальцем, будто бы шутливо браня нашалившего малыша.

Брэйд тоже опустился на диван и прижал к груди один из своих особых пуфиков.

– Не понимаю, о чем вы. Я рассказал все, что мне известно.

– О, нет. Лион. Совсем-совсем не все.

– Вы ничего не говорили, когда были здесь в прошлый раз.

– Зато я наблюдал за тобой. Я смотрел, что ты делаешь, и все уви-идел.

– Вы действительно полицейский? Что-то мне не верится, – проговорил Брэйд.

– О-о, я гораздо хуже, чем полицейский, Лион. Гораздо хуже. – Беккер подхватил со спинки вышитую салфеточку и начал легко перебрасывать ее с ладони на ладонь. Брэйд вспомнил, что сделал ее из великолепных волос рыжей красотки. Ты ведь догадываешься, кто я, Лион, не так ли? Ты знал, что когда-нибудь я обязательно появлюсь.

– Не понимаю вас.

– Понимаешь. Конечно же, ты меня понимаешь. – Беккер наклонился к Брэйду, раздвинув губы в устрашающем оскале. – Я твоя совесть.

Брэйд попытался рассмеяться, сделать вид, что принял слова Беккера за шутку, однако незваный гость, очевидно, не собирался смеяться. Подсев поближе к Брэйду, он обнял его рукой за плечи и протянул свистящим шепотом из фильмов ужасов:

– Ли-ион, я все про тебя зна-аю.

Лион дернулся, чтобы встать, но рука Беккера крепко держала его.

– Я зна-аю, зна-аю, чем ты занимаешься, когда думаешь, что рядом никого нет.

Брэйд стал вырываться, однако Беккер сильнее придавил его к дивану и прошептал в самое ухо:

– И я знаю, зна-аю, что ты при этом чувствуешь.

Брэйду, наконец, удалось, освободиться, и он вскочил на ноги.

– Вы не полицейский! Легавые так не поступают!

– Я особый полицейский, Лион, твой личный. Других наши с тобой отношения не касаются. О них никто не узнает, ведь никому не известно, что происходит между человеком и его совестью.

Брэйд попятился через комнату, обеими руками прижимая к животу пуфик.

– У вас должен быть ордер или какая-то другая официальная бумага...

Он уже находился около двери в кухню. Оттуда было всего три шага до спуска в подвал.

– У тебя кровь на руках, Лион, – перебил Беккер. – Ты забыл ее смыть.

Брэйд невольно посмотрел на свои руки, хотя знал, что Беккер лжет: для работы в подвале он всегда надевал хирургические перчатки.

– Мне ничего неизвестно про всех этих женщин. Моя бабушка может это подтвердить. Я пойду, приведу ее, и она вам скажет.

Шагнув в кухню, Брэйд устремился в подвал. Он успел забежать за печь раньше, чем Беккер мог его увидеть – в этом Лион был уверен, – и пополз в темноте к спасительной трубе. Он не нуждался в освещении: длительная практика безошибочно вывела его к цели. Нащупав руками пустоту дыры, он без колебаний нырнул в отверстие.

На полпути к первому повороту Брэйд внезапно понял, что он в трубе не один. Сзади кто-то быстро приближался. В том месте, где он находился, развернуться было негде. Впрочем, даже если бы это было возможно, он все равно ничего не увидел бы во мраке. Человек позади вовсе не являлся тем полным идиотом, каким, как самодовольно полагал Лион, надо быть, чтобы преследовать его по трубе. Нет, на деле все получалось намного хуже. Беккер назвался совестью Брэйда, и Брэйд молился теперь, чтобы только его совесть гналась сейчас за ним по пятам.

Бросив на первом повороте короткий взгляд назад, он различил легкое движение в темноте: на него словно накатывалась волна тьмы. Лион пополз вперед быстрее, чем, как ему думалось, он был способен, ко второму повороту. И желанному ножу.

Преследователь, казалось, мог видеть в темноте и, похоже, чувствовал себя в непривычной обстановке не менее комфортно, чем Брэйд. Если не более. Во всяком случае передвигался он быстрее и заметно нагонял Лиона. Брэйд достиг второго поворота с опережением всего на несколько метров. Пройдя изгиб, он стал нащупывать нож, и, как раз в тот момент, когда его пальцы наткнулись на рукоятку, Беккер вцепился ему в лодыжку и сильно дернул на себя. Нож выпал, глухо стукнувшись о бетонный пол. Брэйд, отчаянно извиваясь, потянулся за ним, ломая ногти и сдирая мясо с кончиков пальцев, но его безжалостно оттаскивали назад. На мгновение у Брэйда возникло чувство, что его заживо проглатывает гигантская змея, в разверстой чернильно-черной пасти которой сосредоточилась вся тьма мира.

Он лягнулся свободной ногой, угодив подошвой по чему-то твердому, и пальцы на лодыжке разжались. Лион метнулся вперед, схватил нож, и, повернувшись лицом к своему мучителю, полоснул ножом по мраку. Лезвие вонзилось в плоть. Затем Беккер перехватил его запястье, жестко сжав другой рукой горло, и Лион ощутил, что нож медленно приближается к нему самому. При этом у Беккера вырвался вздох глубокого облегчения. Брэйду был хорошо знаком этот звук: он сам испускал такой вздох, когда впервые прикасался к новой жертве.

 

1

1989

Дворцы во все времена строились ради великолепия, а замки – для обороны. Это историческое отличие пришло Хольцеру на ум, когда он вступил в плевенский замок через массивные ворота в каменных стенах метровой толщины. Атмосфера в башне показалась настолько тяжелой и давящей, что он непроизвольно оглянулся на залитую солнечным светом речную долину. Романтический Дунай на своем пути к морю успел достаточно попетлять среди индустриальных свалок Румынии, и даже с огромного расстояния Хольцер уловил маслянистый блеск воды, наполовину состоявшей из промышленных отходов.

Четыре столетия назад плевенский замок в течение шестнадцати недель выдерживал осаду войск Оттоманской империи, прежде чем его обезумевшие от жажды и голода защитники сдались на милость победителя на условиях, что турки не потребуют чрезмерной контрибуции и не тронут их жен и детей. Условия были приняты, и решетка замковых ворот поднялась. Вступая в крепость, турки салютовали храбрости защитников замка, их стойкости й мужественности в битве. Затем они перерезали всех мужчин, а женщин в соответствии с обычаями тех дней изнасиловали и убили. Девочек и молоденьких девушек угнали в Империю, чтобы продать в услужение в богатые дома, а наиболее сильных и выносливых на вид мальчиков отправили в лагеря янычар или мамелюков, где по прошествии времени и при удаче они вырастали и мужали, чтобы затем служить наемниками в войсках Империи и завоевывать для нее крепости и города, возможно, даже в своей родной Болгарии. В этом смысле оттоманские турки были демократами.

Хольцер не был знаком с историей плевенского замка, Болгарии, Оттоманской империи и их двухсотлетней борьбы на юге Европы и Среднем Востоке, однако он сразу мог отличить тюрьму строгого режима от любого другого учреждения, будучи своего рода экспертом в этом вопросе и обладая немалым личным опытом нахождения в подобных местах, о чем старался не вспоминать, но не мог забыть. Чего-чего, а нежелательного опыта у Хольцера было хоть отбавляй.

Когда его ввели в подземелье, Хольцер невольно поежился, несмотря на свой нынешний статус гонца-вербовщика. Резкое падение температуры и повышение влажности подействовали на него угнетающе, словно он вновь превратился в заключенного. Надзиратель оглянулся и испытующе взглянул на немца.

– Что, холодно? – спросил он по-болгарски.

Хольцер говорил на русском, английском и французском языках не хуже, чем на родном немецком, неплохо владел арабским, но по-болгарски не знал ни слова.

После того, как он, пожав плечами, показал, что не понял вопроса, на губах проводника мелькнула усмешка.

– Ничего, привыкнешь, – бросил он снова по-болгарски с оттенком презрения в голосе. Подобно многим представителям своей расы болгарин питал смешанные чувства – собственной неполноценности и презрения – по отношению к более светлым и высоким северным родичам. Турки давным-давно покинули Плевен, но их кровь осталась, проявляясь в стати и чертах его жителей.

Темница плевенского замка была выдолблена в обращенном к Дунаю боку горы. Особенности местности не требовали кладки большого количества стен. В шестнадцатом веке людей мало заботила эстетическая сторона архитектуры, особенно если дело касалось строительства тюрем. Тогда на красоту обращали внимание только при возведении соборов, и все они стояли намного севернее. Мрачная темница плевенского замка не предназначалась для перевоспитания случайно оступившихся, сюда отправляли последние отбросы общества, которые правящие круги не решались уничтожить по тем или иным причинам, но хотели удалить из поля зрения на долгий срок. Все здешние обитатели были по своей природе отпетыми преступниками, не подававшими ни малейшей надежды на исправление.

Много лет назад предпринималась попытка покрыть внутренние стены тюрьмы бетоном, но постоянно сочащаяся сквозь камень горы влага давно превратила бетон в осыпающуюся смесь цемента и песка, почти такую же мягкую и податливую, какой она была, когда ее наносили на поверхность камня. Первое, что увидел Хольцер, войдя в камеру, было множество выцарапанных на стенах имен и надписей на разных языках. Плевенский замок служил отстойником для нежелательных элементов всей Советской системы.

К тому времени, когда глаза Хольцера полностью приспособились к тусклому освещению камеры, автографы узников его больше не интересовали. Все его внимание сосредоточилось на человеке, из-за которого он сюда приехал.

– Вам вроде бы не по себе, – первым заговорил Бахуд. Он стоял в дальнем углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди.

«Он похож на пассажира, терпеливо подпирающего фонарный столб на остановке в ожидании нужного автобуса», – подумал Хольцер, вспомнив собственное состояние после шести месяцев, проведенных в одиночке: он тогда больше походил на человека, сидящего на муравейнике и чуть что дергающегося от укусов облепивших его с головы до ног муравьев.

– Чего не скажешь о вас, – отозвался он.

– Ко всему можно приспособиться, – раздался спокойный ответ.

– Пожалуй, – согласился Хольцер. Разговор шел на английском. Хольцер говорил на этом языке бегло, Бахуд – как на родном. – Правда, у некоторых это получается лучше, чем у остальных, А вы, по-моему, человек, который умеет прекрасно приспосабливаться к любым условиям.

– Разве?

– Несомненно, если судить по тому, что я о вас слышал, – ответил Хольцер. – Или, возможно, я не совсем правильно выразился. Скорее следует сказать так: вы не приспосабливаетесь к окружающей среде, а подгоняете ее под себя.

– Результат получается тот же, – пожал плечами Бахуд.

– Для вас – да, но не обязательно для окружающих, – заметил Хольцер, внимательно изучая собеседника и пытаясь сопоставить данные из досье на этого человека со своим личным впечатлением о нем. Ужасающая жестокость часто таится в приятной упаковке, это было известно Хольцеру лучше других. Сам он тоже внешне не походил на человека, подбрасывающего бомбы в аэропортах и стреляющего в американских солдат на улицах европейских городов. Впрочем, в противном случае, он наверняка попал бы в заключение гораздо раньше.

Бахуд поковырял пальцем бетон. Несколько песчинок отвалились и упали на пол. Проводив их взглядом, Хольцер только теперь осознал, что пол камеры усыпан песком.

– К таким условиям трудновато приспособиться, – проговорил Бахуд, – а прорыть отсюда выход еще труднее. Особенно при отсутствии каких бы то ни было инструментов.

– Возможно, для вас существует более легкий способ выбраться отсюда.

– Я так понимаю, что вы пришли предложить мне нечто в этом роде.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я обладаю слишком большой ценностью, чтобы надолго оставлять меня гнить в этой клоаке.

– Вы знаете, из-за чего угодили сюда?

– Разумеется.

– Скажите мне.

– Я был наказан за то, что, как они выразились, нарушил их правила.

– Какие правила вы нарушили?

– Вам это превосходно известно. Иначе вы не были бы здесь.

Хольцер достал блокнот и шариковую ручку.

– Пожалуйста, объясните мне, – попросил он.

Бахуд секунду пристально разглядывал его, затем широко улыбнулся, до глубины души поразив немца теплом и обаянием своей улыбки.

– Как вы приказать, – откликнулся он, пародируя немецкий акцент.

– Совершенно справедливо, – холодно подтвердил Хольцер. Он давно привык к подобным насмешкам, но нельзя сказать, чтобы он с ними мирился. – Кстати, у меня в запасе имеется достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать, – нашел нужным добавить он и приготовился записывать. – Думаю, вы захотите видеть меня своим другом.

Бахуд рассмеялся.

– Довольно тонко подмечено. Итак, что вам хотелось бы знать?

– Расскажите мне о «Школе мастеров».

– Это высшая школа, – сказал Бахуд. – Приходилось бывать там?

– Меня не приглашали. Видимо, посчитали, что я недостаточно хорош. То есть я был хорош, но недостаточно, – ответил Хольцер. «На самом деле я был очень хорош», – закончил он про себя. Насколько же лучше его могли быть те, кто туда попадал, задавался он иногда вопросом. В «Школу мастеров» приглашали только самых лучших.

Бахуд безразлично пожал плечами.

«Он, очевидно, считает себя самым лучшим», – отметил в душе Хольцер и решил, что, по-видимому, подобная самооценка являлась одним из критериев отбора кандидатов в «Школу»: сомневающийся в себе и своих силах не может быть лучшим, сомнения снизят его класс, как профессионала.

– Там множество специальных курсов, но, в основном, происходит шлифовка того, чему вы научились раньше, кто бы вас ни учил.

– Острава, – бросил Хольцер.

– Чехи вполне хороши, кивнул Бахуд.

Но не так хороши, как русские, слышалось в его тоне. Хольцер не собирался возражать, это являлось неоспоримой истиной.

– Меня не интересуют спецкурсы. Если только в академическом смысле, как вы, конечно, понимаете. Меня интересует последнее испытание кандидатов.

Бахуд снова пожал плечами.

– В действительности все очень просто.

Хольцер затаил дыхание в ожидании ответа. О последнем испытании в «Школе мастеров», называемом «тест», ходили легенды. Те, кто успешно проходили его, сами становились легендой. Бахуд выполнил «тест» в рекордно короткое время. И экстраординарным способом.

– Группу вывозят зимой в сибирскую глухомань, одевают в американскую военную форму и одного за другим высаживают из грузовика в тайге на расстоянии тридцати километров друг от друга, чтобы лишить возможности скооперировать действия. При этом местная милиция, военные и гражданские власти уведомляются, что в их районе высадились американские шпионы. Твоя задача состоит в том, чтобы незамеченным вернуться на базу в Ессее. Это триста километров пешком по дикой тайге с рыскающими в ней патрулями.

Хольцера передернуло от одной мысли в одиночку покрыть триста километров сибирской тайги зимой: по пятьдесят километров форсированного марша по снегу каждый день, плюс дополнительные сложности – патрули, отсутствие пищи и ночлега... Неудивительно, что среднее число успешно прошедших последнее испытание «Школы мастеров» составляло менее одного человека в год. Бахуд был единственным в своем выпуске.

– Вам выдавали какое-либо спасательное снаряжение? – спросил Хольцер.

– Если угодно, можно назвать это и так. Всем нам выдали по автономному электронному маячку, которые позволяли отслеживать наши передвижения с воздуха. По ним определялось местоположение человека. Если ты решал сдаться, нужно было только нажать на кнопку, чтобы включить сигнал бедствия.

Хольцер знал, что включение сигнала бедствия не считалось бесчестьем. Как он слышал, более сорока процентов «мастеров» предпочитали послать сигнал бедствия, чем замерзнуть до смерти. Еще сорок процентов вылавливалось патрулями, скорее всего, по их собственной воле. Остальных спасали после того, как сигналы от их маячков оставались неподвижными в течение двенадцати часов, что указывало на полное истощение организма испытуемого. Советы старались, по возможности, не терять своих «мастеров» – каждый из них был на вес золота. «Тест» позволял лишь оценить, не убивал человека, насколько далеко он способен зайти, прежде, чем сдаться.

– Вам не понадобилась ваша кнопка, – сказал Хольцер, приглашая собеседника продолжить рассказ.

– Нет, – кратко ответил Бахуд.

Хольцер промолчал, и тогда Бахуд добавил:

– Вам известно, что произошло.

– Мне хотелось бы услышать вашу версию происшедшего.

– Существует только одна версия.

– Тогда вашу интерпретацию существующей версии. Прошу вас.

Бахуд выковырнул из цемента еще одно вкрапление песка.

– Я оставался в грузовике последним после того, как он высадил пятерых.

– Кто он?

– Какой-то капитан. Он не имел отношения к «Школе». Его подрядили высадить нас на отправные точки.

– Его фамилия была Малков, – подсказал Хольцер.

– Да? – без всякого интереса спросил Бахуд.

– Итак, он высадил из грузовика пятерых.

– После этого он отвез меня на мою точку и приказал вылезать из кузова. Включил мой маячок, отдал его мне и сказал: «Иди». Честно говоря, я даже не взглянул на место высадки, а сразу отобрал у него пистолет. Потом заставил обменяться со мной одеждой, выкинул его из машины, сказав ему, как он мне: «Иди», и пошел разбираться с водителем. Помнится, его фамилия была Силантьев, ефрейтор. Отличный парень, мы с ним неплохо проводили время.

– То есть вы спокойно уехали, оставив капитана Малкова посреди сибирской тайги без средств к спасению, зимней одежды, компаса...

– Он собирался проделать то же самое со мной.

– ... и маяка.

– Я отдал маячок Силантьеву, когда высадил его из кабины на шоссе в Ессей.

– Силантьева нашли там, где вы его оставили.

– Я сказал, что его скорее подберут, если он не тронется с места.

– Его, как и положено, подобрали через двенадцать часов. Он только слегка обморозился.

– Он был хохмачом. Мы с ним немало повеселились вместе.

– А капитан Малков замерз, – сообщил Хольцер.

– Да? – Снова полное безразличие со стороны Бахуда.

Хольцер внимательно всмотрелся в его лицо, выискивая хотя бы малейшие следы раскаяния. Их не было.

– Так написано в рапорте. Вы вернулись в Ессей в рекордное время – пять часов с момента высадки.

– Это был простейший способ, вам не кажется?

– Ваши наставники с этим не согласились, поэтому вы и оказались здесь.

– По их мнению, я нарушил правила. Но это чушь, не было никаких правил. Мне никто не говорил, что я не могу поменяться с капитаном местами.

– Очевидно, никому до вас не приходило в голову, что это возможно.

– Я всегда считал, что русским чуточку не хватает воображения, – проговорил Бахуд.

Хольцер кивнул.

– Согласимся с этим. Вы знали, что у капитана Малкова была жена и трое детей?

– Откуда я мог это знать?

– Вы никогда этим не интересовались?

– Мы с ним почти не разговаривали.

– Я имею в виду, впоследствии. После того, как стало известно, что он замерз. Вы ни разу не поинтересовались, осталась ли у него семья?

Бахуд посмотрел на Хольцера, по-птичьи склонив голову набок. В его взгляде засквозило любопытство.

– Он не имел прямого отношения к «Школе», – наконец проговорил он. – Я не был с ним знаком. Да и зачем? Он был для меня ноль без палочки.

Хольцер занес «ноль без палочки» в блокнот. Он не знал этой идиомы, но без труда понял ее смысл.

В досье Бахуда особо подчеркивалось отсутствие у последнего чувства социального сознания, которое люди называют совестью, но, все же, столь полное безразличие к человеческой судьбе оказалось для Хольцера неожиданностью. Он был знаком с убийцами, не раз убивал сам, но в каждом случае существовал разумный повод для убийства – срочная политическая необходимость. Он знал людей в любой момент готовых оставить начиненную взрывчаткой машину на оживленной улице и взорвать десятки ни в чем не повинных прохожих, но все же им требовался для этого какой-то предлог. Ну, в самом крайнем случае, какая-нибудь демагогическая болтовня вроде: «в борьбе за свободу жертвы неизбежны», «революций без крови не бывает» и тому подобное. Формулы иногда теряли смысл или менялись, и Хольцер нередко сам удивлялся, почему после стольких лет риторики, жизни в подполье и многих тюрем, он не дошел до той грани, когда бы он выполнял свою работу исключительно потому, что ничего больше не умеет. Но даже ожесточившись душой, став безмерно циничными, Хольцер и все, с кем ему доводилось работать, признавали, что следовать формуле необходимо. Даже они, ни в грош не ставившие человеческую жизнь, признавали, что в подобных делах надо сохранять хотя бы видимость справедливости, поддерживать определенный имидж.

Бахуд же не только не скрывал, что ему абсолютно безразличен человек, которого он убил, но и не понимал, почему ему следует притворяться, что это не так. Очевидно, его «наставники» распознали эту черту характера «ученика» и таящуюся в ней опасность: раз ему безразлично все помимо самого себя, он будет практически неуправляем. Средств управления человеком в принципе не так уж много: первое – это идеологические убеждения, а при их отсутствии – деньги и иные материальные ценности.

Советы посчитали Бахуда одинаково готовым к беспредельной жестокости и предательству и отказались от его услуг. «Школа мастеров» была создана для выявления самых находчивых и жестоких убийц и террористов в мире, но только тех, которые поддаются управлению.

Тем не менее, несмотря на свою бесполезность для них и их стран-сателлитов, Бахуд все еще имел ценность на черном рынке, перенасыщенном низкопробными головорезами и испытывающем недостаток в высококлассных профессионалах. Когда для экономики Советского Союза наступили тяжелые времена, появились признаки окончания «холодной войны» и близкого распада Восточного Блока, люди типа Бахуда стали неудобны, и, спеша избавиться от него, тюремщики предложили его на продажу. Хозяева Хольцера решили повнимательнее изучить товар перед покупкой.

– Вы убивали и раньше? – сменил тему Хольцер.

– Конечно.

– Сколько раз?

– Вы же читали мое досье. Сколько точно раз, я не знаю. Это была грязная работа. Еще до того, как на меня вышли и отправили на обучение.

– На вашем счету шесть убийств.

– Да?

– Это те, о которых нам доподлинно известно. Может быть, их было больше?

Бахуд в очередной раз пожал плечами.

– Шесть или семь, восемь или девять, – сказал он. – Что-то в этом роде.

– Помните сопутствовавшие им обстоятельства?

Хольцер сверился со списком «обстоятельств», предусмотрительно им законспектированных. Двое убитых в Северной Ирландии: до сих пор не проясненный до конца инцидент, в котором Бахуд мог работать как на ИРА, так и на «Протестантов». Оба были заколоты. Затем мужчина и женщина в Восточной Германии в период внутренних разборок между разделившимися группировками банды Бадера-Майнхофа. Мужчина был удавлен гароттой, женщина выброшена из окна. В обоих случаях Бахуд, скорее всего, работал, как простой наемник: сделал дело – свободен.

Последние две жертвы были убиты, когда Бахуд являлся членом «Коалиции» Али аль-Фатваха – одной из многочисленных палестинских террористических групп. Досье в общих чертах сообщало, что Бахуд ликвидировал двух агентов израильской разведки Моссад, работавших в то время в Греции под глубоким прикрытием в условиях строжайшей секретности. Они были убиты с близкого расстояния, руками, что представляло из себя редчайшее событие на Среднем Востоке, где для мокрой работы чаще всего пользовались бомбами и чуть реже автоматами. Оба агента получили удары шилом для колки льда в основание черепа в довольно людном месте, и их смерть обнаружилась только спустя несколько часов. Дерзость и чистый исход последней акции привлекли к Бахуду внимание большинства крупнейших секретных служб мира. Советы, умевшие мгновенно распознавать редкие таланты, заполучили его первыми. В добавление к высокому интеллекту, знанию языков при родном английском, что было дополнительным плюсом, и очевидной пригодности к избранной «профессии», Бахуд демонстрировал определенную, хотя и неявную склонность к террористической деятельности. Правильная обработка и обучение, казалось, должны были превратить его в идеального исполнителя наиболее трудных и тонких поручений.

Первые сомнения в профпригодности Бахуда возникли у Советов после психологических тестов, показавших не имеющую пределов потенциальную тягу к насилию. Правда, его социопатические наклонности выявлялись медленно из-за умения Бахуда на словах выказывать моральные качества, в действительности отсутствующие. Хольцеру было очень интересно, где Бахуд научился маскироваться под нормального человека.

– В вашем досье отсутствуют упоминания об Америке, – сказал он после того, как Бахуд перечислил основные вехи своего кровавого пути по Европе. – Скольких вы убили там, прежде чем переехали в Европу?

Бахуд вновь одарил его улыбкой, и Хольцера снова так поразили ее теплота и обаяние, что он едва не забыл об обстоятельствах беседы.

– Вы что, работаете на ФБР? – со смехом поинтересовался Бахуд.

Хольцер мрачно усмехнулся в ответ.

– Уверяю вас, судебное преследование вам не грозит. Американские власти и я – ваш покорный слуга – отнюдь не в ладах.

– Можно догадаться.

До этой минуты Хольцер сидел на корточках – привычка, приобретенная им за последние несколько лет в лагерях палестинских беженцев. Поднимаясь на ноги, он оперся рукой о стену. На пальцах остались влага и цементные разводы.

– Полагаю, вы предпочли бы сидеть в американской тюрьме, если бы вам представилась такая возможность, – сказал он. – Насколько я знаю, там есть телевизоры.

– Да, кроме всего прочего, – подтвердил Бахуд.

– Сколько вы просидели в американской тюрьме?

Бахуд помедлил с ответом.

– Год из так называемых «лет становления личности».

– Я не знаком с этим выражением.

– Имеется в виду, что я был молод. Слишком молод, по мнению взрослых. Мне было семнадцать.

– И вас отправили в детский дом.

Бахуд жестко рассмеялся.

– Не совсем так.

– Куда же?

– Вы намерены вытащить меня отсюда?

– Так куда? Вас отправили в больницу?

После этого вопроса Бахуд впервые пристально взглянул на немца.

– Да, в своего рода больницу.

– Вы были больны?

– Это-то они и хотели установить... Мы с врачами немало поломали головы над этим вопросом.

– У врачей заняло целый год, чтобы установить, чем вы больны?

– Нет, это у меня ушел целый год, чтобы убедить их, что я вполне здоров.

Бахуд опять засмеялся, отчего Хольцера охватил холодок какого-то иррационального страха. Такого с ним еще не случалось, и он порадовался, что стоит спиной к стене.

– Теперь мне намного лучше, – добавил Бахуд с располагающей улыбкой.

Хольцер нацарапал в блокноте по-немецки: «сумасшедший?»

– Это была предварительная беседа, – сообщил он. – Я должен отчитаться перед моими шефами. Уверен, очень скоро мы вытащим вас отсюда.

– Кто эти ваши шефы? И с чего вы взяли, что я стану на вас работать?

– Разве я упоминал, что вы будете работать на нас?

– Вас прислал не Международный Красный Крест, следовательно, вам что-то от меня нужно. Кого вы представляете?

Хольцер недолго колебался. Не было причин держать Бахуда в неведении, в любом случае он вскоре все узнает.

– Аль-Бени Хасана.

– Я знаком с Бени Хасаном. Я был у Али аль-Фатваха.

Хольцер кивнул.

– Али-Фатваха и его людей больше нет.

– Что с ними случилось?

– Их убрали. Они проводили неправильную политику.

– Кто их убрал?

– Бени Хасан.

На этот раз Хольцер не ожидал ответа, и не удивился, когда Бахуд кивнул в ответ, как бы соглашаясь с подобным радикальным решением проблемы, заметив только:

– Они были слишком маленькой группой, чтобы когда-нибудь стать по-настоящему эффективными.

– Сейчас от таких групп нет никакого толку, – добавил Хольцер.

– Хольцер, вы – правоверный мусульманин? – спросил вдруг Бахуд.

– Вам известно мое имя?

– Не так много немцев работает на палестинцев в самой Палестине. Мне все они известны.

– Как вы узнали, что мне приходилось бывать в Палестине?

– По манере сидеть на корточках, по вашему произношению. Кстати, ваш арабский совсем неплох.

– Благодарю. Он стоил мне немалых усилий.

– Так вы правоверный мусульманин или нет?

– Исламисты терпимы ко всем религиям. Я правоверный антиимпериалист.

Бахуд почесал за ухом. Издали донеслись слабые звуки – раздавали пищу.

– Вообще-то, они доверяют только своим единоверцам, – сказан он.

– Вообще-то, они никому не доверяют, – поправил Хольцер. – Так и должно быть.

– Совершенно верно, – откликнулся Бахуд. – В конечном счете, доверять можно только самому себе.

– Я доложу, что рекомендую взять вас и через неделю вернусь за вами. Нам нужно время, чтобы уладить финансовую сторону.

Дребезжание оловянных тарелок в коридоре стало громче.

– Можно передать с вами записку? – спросил Бахуд.

Хольцер заколебался, он сам мог передать любое сообщение, но затем сказал:

– Разумеется.

Бахуд взял у него блокнот с ручкой и проговорил как бы невзначай:

– Поражаюсь, как вас пропустили сюда с оружием.

Хольцер с удивлением уставился на него.

– У меня нет никакого оружия... – начал он, но закончить ему не удалось. Бахуд сильно ударил его в горло согнутыми пальцами левой руки, затем вогнал шариковую ручку в ухо немца.

– Откуда мне знать, что ты действительно вернешься, – пробормотал убийца, опустив тело на пол и начиная раздевать его.

Глаза Хольцера остались открытыми, губы двигались, с них срывались нечленораздельные звуки. Левая рука конвульсивно сгибалась и разгибалась, мешая стаскивать рукав.

Облачившись в одежду Хольцера и натянув на него свои тюремные обноски, Бахуд усадил немца в углу ухом к стене, чтобы не была видна вытекающая струйка крови. Глаза Хольцера следили за Бахудом, пока тот дожидался около двери камеры, когда раздатчик выпустит его.

Переступая порог, Бахуд в последний раз взглянул на свою работу и остался доволен видом открытых, двигающихся глаз, бормочущих губ и шевелящейся руки немца. Хольцер смотрелся вполне живым и здоровым. При удаче, он просидит в этом углу несколько дней.

 

2

На первом этаже знаменитого здания в Лэнгли, штат Вирджиния, есть комната с подвижными стенами, которая за считанные минуты может быть превращена в помещение любых размеров и предназначения – от уборной до бального зала или гигантского суперсовременного офиса с кубическими отсеками для работников. Стены эти настоящие, управляются они с помощью компьютера и гидравлики. Для создания этой чудо-комнаты приглашался специальный дизайнер экстра-класса по интерьерам, а имеющимся здесь запасам мебели и прочих аксессуаров позавидовал бы любой крупный театр страны. Четверо госслужащих являлись одновременно и подсобными рабочими, и актерами в маленьких драмах, разыгрываемых на этой аморфной сцене.

На бюрократическом языке комната называлась ПВП – помещение с варьируемыми пропорциями. Среди людей, повышавших в этих стенах свое профессиональное мастерство, она была известна как «Комната По», вероятно, получив такое название в честь рассказа писателя о комнате со сдвигающимися стенами, в конце концов раздавившей свою жертву.

Джона Беккера ввел в «Комнату По» человек, одетый дворецким. Сегодня она являла собой точную копию приемного зала лондонского посольства одной крошечной и очень богатой страны третьего мира. «Прием» был в самом разгаре. Более двух десятков «гостей» толклись между накрытым столом и передвижными барами. Беккер взял с подноса прошмыгнувшего мимо «официанта» бокал шампанского и принялся за работу: отметил позиции «посла»; постоянно оглядывающих помещение «охранников из службы безопасности посольства»; новоявленного «технического представителя», медленно вращавшегося в толпе; и множество других деталей, которые его тренированный глаз успел воспринять за минуту, прежде чем погас свет.

Как и подобает профессиональным актерам, «гости» сразу завопили, слепо натыкаясь друг на друга во внезапно наступившем мраке. «Охранники» тут же стали пробиваться к своему «подзащитному», двигаясь крайне неуклюже сквозь мешанину людей.

В управляющем центре ПВП несколько человек наблюдали за происходящим на инфракрасном экране. Все находящиеся в «Комнате По» были им отчетливо видны. Несколько действующих лиц – участников задания, – носили на одежде специальные отличительные знаки, ярко светившиеся в инфракрасных лучах. «Посол» был помечен буквой «X», «технический представитель» – буквой «О», Беккер – крестом весьма похожим на мальтийский – по-видимому, чьим-то ироническим намеком, что он действует в духе крестовых походов, хотя в данном контексте Беккер рисовался непобедимым и довольно кровожадным рыцарем.

Нервный молодой человек по фамилии Финни стоял, поднявшись на носочки, позади сгрудившихся у экрана агентов, стараясь через их головы разглядеть происходящее.

– Он двигается с легкостью кошки, – сказал один из зрителей.

– Больше похоже на летучую мышь, – возразил второй.

– Тогда уж на летучую мышь-вампира, – насмешливо отозвался первый.

Спектакль в «Комнате По» завершился. Техники перематывали запись, чтобы запустить ее снова. Финни попытался пробиться поближе к экрану.

– По-моему, с ним незаслуженно сурово обошлись, – негромко проговорил второй агент. – Он всего-навсего делал то, что ему положено.

– Хм, – невнятно откликнулся первый.

– Это опасная работа.

– О, да! Особо опасная для тех, по чьему следу пустили Беккера.

– Но, согласись, это часть его работы.

– Да, и он ее не гнушается. Скольких он уже прикончил? Троих? Четверых?

– Он был вынужден.

– Во всех случаях?

– В тех ситуациях у него не оставалось иного выбора.

– После четырех трупов невольно задумаешься, не создавал ли он себе специально безвыходные ситуации.

Диалог прервался. Техники запустили пленку, и все с благоговением уставились на экран. Повтор длился менее тридцати секунд.

– Боже, он просто великолепен, – пробормотал первый агент с невольным восхищением.

– Прокрутите еще раз. Я моргнул.

Финни как раз пробился в первый ряд, когда фигурки на экране вновь ожили. Зрелище оказалось прелюбопытным. Все выглядело так, словно один человек двигался с нормальной скоростью, а остальные как при замедленной съемке. Едва погас свет, помеченная мальтийским крестом фигурка сорвалась с места с реакцией прекрасно тренированного спринтера. Пока остальные адаптировались к темноте, Беккер не терял времени даром. Стоявший позади него «охранник» шагнул вперед и сыпанул из пакетика флюоресцирующим веществом в то место, где Беккер находился секундой раньше. Попади оно на Беккера, тот мгновенно «вышел бы из игры», а так рука «охранника» пролетела через пустоту, и он потерял равновесие от резкости движения.

По мнению Финни и первый, и второй агенты ошиблись, сравнивая Беккера с кошкой и летучей мышью. Животные перемещаются в пространстве беспорядочно, Беккер же двигался быстро и целенаправленно, по ему одному видимому пути. Он изящно проскользнул между «гостями», обогнул стол и еще одного «охранника», который только-только тронулся с места в слегка неверном направлении, вытянув перед собой руки. Пока он пытался нащупать нужного человека, Беккер зажал сзади локтем горло «технического представителя», что в реальной обстановке вызвало бы у того шок, и выволок его из зала через боковую дверь.

– Он видит в темноте, – неожиданно для самого себя выпалил Финни.

Остальные агенты с улыбками взглянули на юношу. У всех у них тоже на какое-то время возникало подобное подозрение.

Почувствовав себя по-дурацки под понимающими взглядами и усмешками, Финни ухватился за первое попавшееся разумное объяснение.

– Наверное, у него специальные светочувствительные контактные линзы. Может быть... Не знаю.

– Лично я думаю, у него повышенная чувствительность к инфракрасному излучению, как у змей, – высказался первый агент.

– Просто он хорош, Финни, – не согласился второй.

– Просто?

– Ну, разумеется, не просто, а очень хорош, превосходен, бесподобен, так тебя больше устраивает? Похоже, он чувствует себя в темноте, как рыба в воде. Может она ему нравится, черт его знает. Но здесь нет никакого подвоха, никаких спецприспособлений. Он просто запомнил, где находился каждый человек, и начал двигаться раньше их всех.

Финни не был удовлетворен ответом.

– Он же шел сквозь толпу.

– По крайней мере, он никого не убил, – подал голос первый агент.

– Я читал его личное дело, – сказал Финни. – По-моему, его дурная репутация излишне раздута.

– Как и его слава.

Пошел очередной повтор. Теперь зрители отмечали ошибки других участников «драмы». На взгляд Финни все они действовали достаточно хорошо, а то, что они натыкались друг на друга, было делом случая. Однако, всех их объединяло одно – они не могли видеть в темноте.

Когда Финни покидал центр управления, его окликнул первый из агентов.

– Будешь разговаривать с Беккером, не смотри ему в глаза, – посоветовал он. – Он как волк, посмотришь ему в глаза, и он на тебя набросится.

– Все это ерунда, парень, – успокоил молодого человека второй агент. – В жизни он очень приятный человек.

– Точно, – подтвердил первый. – Я просто пошутил. Беккер такой же как все... пока не почует запах твоей крови.

– Это он из зависти, – сказал второй. – Тебе понравится Беккер, если только он снова не проголодался. Тогда и ты ему о-очень понравишься.

Финни вылетел из комнаты под дружный хохот обоих агентов.

Финни наткнулся на Беккера в кафетерии. Тот разговаривал за чашкой кофе с девушкой, с которой Финни был немного знаком. Они некоторое время вместе скучали в отделе отпечатков пальцев – этом чистилище ФБР, пока Финни не удалось сбежать в более престижный отдел. Непродолжительная совместная работа не превратила их в друзей, но до определенной степени сблизила. Как-никак они были товарищами по несчастью.

Когда Беккер отошел к стойке, Финни присел за соседний столик. Молодая женщина, казалось, обрадовалась, увидев его, насколько ей вообще позволяло радоваться чему бы то ни было вечное сардоническое отношение ко всему на свете.

– Как я смотрю, ты вращаешься во все более высоких кругах, Карен, – завел разговор Финни.

– Привет, Финни. Кто-то говорил мне, что ты теперь здесь. Где ты подвизался?

– В службе приема телефонных сообщений от граждан. А ты сейчас чем занимаешься?

– Все тем же. По-прежнему прозябаю в «Отпечатках и Документах».

– А...

– Вот именно, а... Подожду еще полгода, а потом добьюсь перевода.

– Ты все еще жаждешь попасть в отдел по борьбе с терроризмом?

Карен вытащила из кофе ложечку и задумчиво ее лизнула.

– Мы с тобой по-разному понимаем термин «жаждать», Финни. Будучи мужчиной, ты воспринимаешь его в агрессивном ключе. Ты жаждешь заполучить все, до чего способен дотянуться. Нам, женщинам, свойственно стремиться к чему-то только после серьезного размышления и взвешивания шансов. – Зажав ложку между зубами, девушка поболтала черенок вверх и вниз. – Мы более осторожны. Эта тенденция заложена в нашей природе, – закончила она свою мысль и улыбнулась, показав острые зубки.

Финни неловко заерзал па стуле.

– Ты, я вижу, занялась философией с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Можно сказать и так. Я развелась.

– А-а... – протянул Финни.

– Совершенно верно. Для кого ты принимаешь сообщения?

– Для отдела по борьбе с терроризмом.

– Ах ты, маленькое дерьмо!

– Благодарю.

– Ты серьезно?

Финни кивнул, стараясь подавить улыбку. Его уязвленная гордость была спасена.

– Но ведь ты еще новичок? Как тебе это удалось?

Финни пожал плечами с деланным безразличием.

– Подал заявление на перевод и все.

– Подал заявление, – повторила Карен, раздраженно сменив позу. – Кому тебе пришлось полизать задницу, или я слишком о многом спрашиваю?

– Многие пытаются попасть туда, но берут только избранных.

– Какая жалость, что я бросила курить, – огорченно проговорила Карен. – Ладно, в любом случае, поздравляю.

– Спасибо. – Финни кивнул на Беккера, скептически обозревавшего предлагаемый кафетерием выбор закусок. – Что ты можешь сказать о нем?

– О Беккере? – Девушка на секунду обернулась к стойке. – У меня очень противоречивое впечатление. Чувствую, сделай я шаг навстречу, он не сказал бы нет, но сам он первым никогда не пойдет на сближение. Я бы сказала, что в этом смысле он похож на женщину. От него исходит невероятный жар, но что-то его удерживает. Понимаешь, о чем я говорю?

– Нет, – честно признался Финни.

– Он готов взяться за любое самое опасное дело и при этом очень сдержан, несмотря на свой взгляд.

– А что с его взглядом?

– Он испепеляет. – Вновь улыбнувшись, Карен откинула со лба прядь светлых волос. – Я пытаюсь объяснить, что Беккер одновременно горяч и очень холоден. Другими словами, от него не дождешься ничего, кроме неприятностей. Правда, я не знаю ни одной женщины, которая втайне не мечтала бы о неприятностях... Э, Финни, кажется, ты меня не слушаешь?

– Слушаю. Короче говоря, ты находишь его сексуальным.

– Крайне сексуальным, но совсем не потому, что он за мной бегает.

– А почему? Потому, что он, наоборот, за тобой не бегает?

– Нет. Потому, что я не знаю, что он способен выкинуть в следующую минуту. Но что бы это ни было, это всегда интересно.

– Почему вы, женщины, так любите все усложнять?

– А почему вы, мужчины, так любите все упрощать?

Беккер наконец сделал выбор и, нагрузив поднос пластмассовыми тарелочками, направился к кассе.

– Давай-ка отвлечемся на минутку от секса, – предложил Финни. – Мне хотелось бы знать, что он представляет собой в действительности?

– В каком качестве? Как личность, как агент или как собеседник? – уточнила Карен.

– Как агент.

Прежде чем ответить, девушка на мгновение задумалась.

– Он смертельно опасен. Скольких он пришил? Семь, восемь человек?

– Насколько мне известно, только трех, – твердо произнес Финни.

– Ну, перестань. Трех – это только в одном деле Сигурда.

– В действительности только одного.

– Я слышала, трех.

– Одного, я читал его личное дело. Просто тот случай получил неблагоприятную огласку.

– Ты, никак, считаешь его героем, Финни?

– Нет, я просто люблю узнавать как можно больше о людях, с которыми мне приходится работать.

– Ты работаешь вместе с ним?

– Ну... Отдел хочет привлечь его к расследованию одного дела. Меня послали за ним.

Когда Беккер с подносом в руках приблизился к столику, Финни вскочил так стремительно, что чашка с кофе перед Карен задребезжала.

– Мистер Беккер, я Чарльз Финни из отдела по борьбе с терроризмом. Для меня большая честь познакомиться с вами.

Финни протянул руку прежде, чем Беккер поставил поднос на столик, и смущенно дожидался ответной любезности.

Беккер кивнул, и, опустив глаза, пожал руку Финни.

– Ты знаком с агентом Крист? – спросил он, взглянув на Карен.

– Мы с Финни вместе начинали, – ответила за Финни молодая женщина.

– Прямо с колыбели? – усмехнулся Беккер.

– Я наблюдал несколько минут назад за вашими действиями в «Комнате По», – сказал Финни. – Это было нечто удивительное.

Беккер, переставлявший тарелки с подноса на стол, пробормотал что-то себе под нос, не поднимая глаз.

– Что вы сказали, сэр? – переспросил Финни.

– Ничего удивительного, у меня богатая практика, – погромче повторил Беккер.

– Разумеется, сэр. Но ее хватает у любого опытного оперативника, а я никогда не видел ничего подобного. Как вам удается так быстро и безошибочно передвигаться в темноте?

Беккер коротко взглянул на Финни, затем опять опустил глаза. Молодой человек с изумлением увидел, что легендарный Беккер польщен его похвалой. Ему многое довелось услышать о нем, но никто не упоминал, что в число достоинств этого человека входит скромность.

– Для этого нужно любить темноту, – принялся объяснять Беккер. – Или, если не можешь заставить себя полюбить ее, надо преодолеть свой страх перед ней.

– Я не совсем понял, как это может помочь видеть в темноте. Просто не бояться ее?

Вместо ответа Беккер кивнул, как бы соглашаясь со словами Финни, и пододвинул к себе тарелку с капустным салатом.

Финни взглядом попросил помощи у Карен. Она лукаво усмехнулась и сказала:

– Я уже пыталась объяснить тебе. Все дело в его глазах. Они генерируют свет.

Беккер медленно повернулся к девушке. Уголки его губ дергались, словно он старался подавить улыбку. Сейчас на его лице не было и следа застенчивости. Под его твердым взглядом Карен выпрямилась, затем, неожиданно по-девчоночьи хихикнув и залившись румянцем, отвела глаза в сторону.

Наблюдая эту сценку, Финни подумал: странно, что Беккер не пользуется более впечатляющей репутацией у женщин, кроме репутации непревзойденного оперативника и хладнокровного убийцы. Финни раньше не приходилось видеть, чтобы Карен Крист смущалась перед кем-либо и вела себя как котенок, которому почесывают животик. К тому же, он здесь третий лишний, подсказал ему последний обмен взглядами.

– Агент Беккер, – произнес он уставную формулу.

Беккер поднял на него глаза. На этот раз в них светилась мягкость. У Финни неожиданно возникло чувство, что все это время он разговаривал с разными людьми, и теперь он понял слова Карен: неизвестно, что Беккер способен выкинуть в следующую минуту, и это всегда интересно. Предсказать поведение Беккера в следующее мгновение не представлялось возможным постольку, поскольку нельзя было сказать, каким он в следующее мгновение станет.

– Ты пришел за мной, – перебил Беккер. – Кто тебя послал?

Финни предупреждали, что такой вопрос, возможно, будет задан.

– Маккиннон теперь глава отдела по борьбе с терроризмом, – уклончиво ответил он.

– Я слышал об этом, – сказал Беккер. – Он – отличный профессионал.

– Да, сэр. Один из лучших.

– Кто у него заместитель?

– Что, сэр? – попытался увильнуть Финни.

– Перед кем ты отчитываешься, Финни?

Молодой человек прочистил горло. На такой прямой вопрос нельзя было ответить, не испортив всего поручения.

– Хэтчер, – в конце концов выдавил он.

Беккер снова согласно кивнул и откусил от сэндвича, устремив взгляд в невидимую точку над плечом Финни.

Карен не понимала всей тонкости ситуации, но мгновенно ощутила резкий перелом в разговоре и с интересом поглядывала на мужчин.

Беккер запил сэндвич глотком кофе, затем посмотрел Финни в глаза, улыбнулся и очень четко произнес:

– Передай Хэтчеру, чтобы он поцеловал себя в задницу.

Это прозвучало абсолютно беззлобно, скорее как добрый совет. Если бы у Карен не вырвался внезапный смешок, Финни мог бы назвать поведение Беккера почти дружелюбным.

Теперь настала его очередь согласно кивать.

– Все ясно? – спросил Беккер.

– Да, сэр. – Финни наполовину поднялся из-за стола, не будучи уверенным, каковы требования этикета в подобных ситуациях. – Полагаю, мне следует вернуться в отдел и передать ваши слова.

– Самое время, – буркнул Беккер.

– Приятно было познакомиться с вами.

– Мне тоже, Финни. И вот еще, Финни...

– Да, сэр?

– Когда будешь разговаривать с Хэтчером, пожалуйста, не перефразируй мой ответ, передай ему его дословно.

 

3

Тага Хаммади построил карьеру на осторожности, умении соотнести риск с выгодой и балансировать на грани страха и необходимости действовать, поэтому его удары по империалистическим и сионистским мишеням оказывались по большей части успешными, принося врагу большие потери в живой силе и изрядный ущерб, а ему – столь желанное паблисити при малых и средних потерях с его стороны. Выжить в борьбе с огромными, могущественными секретными службами ему позволяло знание их методов, их предсказуемость. В любом конфликте реакция любой из сторон в какой-то мере предсказуема. Даже он, Тага Хаммади, предсказуем, если не в частностях, то в целом: ударь меня, дам сдачи; хлопни по правому плечу, поверну голову направо; отступлю перед подавляющим преимуществом. В конце концов, он рациональный человек. Именно поэтому Бахуд пугал его. Бахуд был иррационален и реагировал не так, как все остальные, что делало его крайне опасным и необычайно полезным человеком.

– Странное место для встречи, – заметил Хаммади.

– Мне здесь нравится, – ответил Бахуд. – Не так людно.

Они сидели в лодке в пятидесяти метрах от берега озера Комо. Хаммади добрался сюда на другой лодке. Гребля далась ему нелегко: молодость Таги давно осталась позади. Несмотря на прохладный ветерок, пот покрыл его лицо, стекая на черные усы, стекла очков запотели. Переход в лодку Бахуда получился весьма неуклюжим, оставив у Хаммади чувство неловкости и неустроенности. Бахуд просто перетянул его к себе за куртку с бесцеремонностью рыбака, вынимающего улов из сети. Бахуда это происшествие, кажется, позабавило. И вообще, он, похоже, воспринимал пожилого собеседника как своеобразное послеполуденное развлечение. Отгоняя лодку сильными гребками подальше от берега озера, он смотрел на Хаммади, как на человека, способного в любую секунду рассказать анекдот или спеть песенку.

Сделав глубокий вздох, Хаммади постарался вернуть утраченное хладнокровие. Три телохранителя Бени Хасана наблюдали за лодкой с берега. Негоже было выставлять себя в дурацком свете, особенно перед мелкими сошками, караулящими каждый момент твоей слабости.

Как бы случайно он взглянул на берег. Посмотреть, сумеет ли различить телохранителей в толпе туристов и деревенских жителей. К его удовольствию, те нигде не светились. В действительности Хаммади не сомневался в их компетентности, хотя осторожность редко присуща людям, привыкшим носить оружие. Они, конечно, опасны, но, что утешает, предсказуемы, если не сказать надежны. Хаммади дожил до своего возраста, потому что умел заранее определять близость опасности. Иногда он воображал себя пассажиром айсберга палестинского терроризма, непрерывно распадающегося на все более мелкие куски. Жизненно важно уметь почувствовать растущую трещину до того, как она появится на поверхности льда, и вовремя зацепиться за самый большой и устойчивый осколок. В настоящее время таким осколком являлась группировка Бени Хасана, тесно завязанная на нефтедоллары.

– Один около лавки, торгующей лепешками, – неожиданно сказал Бахуд.

– Кто?

– Вы же высматриваете своих людей? Второй стоит на веранде гостиницы. Третий болтает с рыбаком, что вынимает рыбу из сети. Рыбак тоже из ваших?

– Нет, – ответил Хаммади, пытаясь скрыть раздражение, вызванное легкостью, с какой Бахуд вычислил его людей.

– Любопытно, – пробормотал Бахуд, вытащив весла из воды. Прозрачные струйки потекли с лопастей на дно лодки.

– Вы больше месяца не входили с нами в контакт, – перешел к делу Хаммади. В разговоре с собратом-арабом он бы вел себя более осмотрительно, кружным путем подбираясь к сути, но Бахуд был арабом только по крови. Он говорил по-арабски, знал арабский образ жизни, но действовал как стопроцентный американец. Это упрощало общение с ним и являлось одним из его особо ценных достоинств. – Мы ждали известий от вас раньше.

– Раньше вы были мне не нужны. У Хольцера имелось при себе немного денег, – прямо ответил Бахуд.

– Вы любите деньги?

– Больше всего на свете.

– Тогда мы, скорее всего, найдем общий язык. У нас есть для вас поручение, за выполнение которого мы очень хорошо заплатим. Мы надеемся, вы сможете возместить нам потерю Хольцера.

– С ним что-то случилось? – невинно осведомился Бахуд.

Хаммади всмотрелся в его лицо. Оно, казалось, выражало самый искренний интерес.

– Да. Он получил мозговую травму.

– Когда я покидал его, с ним вроде бы все было в порядке, – сказал Бахуд.

– Правда?

– Возможно тюремная администрация выместила на нем зло за то, что он помог мне бежать.

– Вполне возможно, – согласился с этим предложением Хаммади, пряча гнев от ненужной потери Хольцера. Хольцер нравился Хаммади и был одним из его лучших оперативников на Западе. – Жаль, что мы его потеряли. Это особенно прискорбно если учесть, что у нас очень мало западных агентов, как вам, конечно, известно.

– Что поднимает мне цену в ваших глазах, не так ли? – заметил Бахуд.

– Ваши услуги будут более чем щедро оплачены, – проговорил Хаммади.

Бахуд широко улыбнулся, и Хаммади поразило неожиданное обаяние его улыбки.

– Если вы сумеете выполнить для нас довольно запутанное и трудное задание, – закончил он.

– Я сумею.

– Вы даже не хотите узнать, в чем состоит задание, прежде чем браться за его исполнение?

Бахуд пожал плечами.

– Я могу справиться с любым заданием.

Лодка мягко закачалась на волнах, поднятых пролетевшим мимо катером. Хаммади проводил его взглядом, чувствуя себя страшно уязвимым посреди озера, но это было единственное место, где Бахуд согласился встретиться с ним, да и то в последнюю минуту.

Вынув из кармана куртки конверт, Хаммади протянул его собеседнику. В конверте содержалась газетная вырезка с фотографией.

– Вы, конечно, узнали его?

– Разумеется, – ответил Бахуд.

– В статье упоминается, что через четыре месяца он будет в Нью-Йорке.

Бахуд пробежал глазами статью, рассказывающую о планирующейся под эгидой Организации Объединенных Наций конференции по проблемам детства. Туда намеревались прибыть семьдесят один президент, премьер-министры и прочие главы государств. Заголовок объявлял 1989 год Годом Детей.

Закончив чтение, Бахуд насмешливо фыркнул. Какая чушь! Как будто мировых лидеров интересуют проблемы детей. Словно они могли им чем-то помочь, даже если бы хотели.

– Когда-то я тоже был ребенком, – сказал он и рассмеялся. Хаммади с любопытством посмотрел на него.

– Всегда вспоминаю это время с удовольствием, – продолжил Бахуд. – Я и папа. Я и мой дорогой папочка.

– Нам многое известно о вашем отце.

– Вы так думаете?

– Мы с ним родились и выросли в одной деревне. Сионисты называют сейчас деревню Мизре Рамон, тогда как ее подлинное название...

– Я знаю, Эль-Саф, – перебил Бахуд. – Моего дорогого папочку частенько одолевали ностальгические воспоминания о родных козах, скалах и о том, как вам каждый вечер приходилось перетряхивать постель на предмет наличия в ней скорпионов. Забавное, должно быть, местечко. Созданное точь-в-точь для моего папочки. Оно и сделало его таким, каким он был.

Хаммади подавил желание ударить наглеца.

– Это была ничем не примечательная маленькая деревушка, – заговорил он. – Уверен, пустое место в глазах человека с Запада. Но это был наш дом. Сейчас сионисты производят там электронные компоненты. Говорят, тамошний сухой климат очень подходит для нужд высокой технологии.

Хаммади завершил рассказ плевком в воду.

– Да, высокие технологии никогда не заменят хорошей козы, – со смехом резюмировал Бахуд.

Тага возблагодарил небо, что у него нет при себе оружия, иначе честь обязывала бы его броситься на обидчика. Впрочем, у него не было сомнений в плачевном исходе такого нападения. Взамен он тонко улыбнулся и кивнул на фотографию.

– Нам бы хотелось, чтобы этот человек был убит. Причем публично, на этой организованной ООН встрече.

– Почему именно там?

– Паблисити, – пояснил Хаммади. – Это произведет огромное впечатление, поскольку за встречей будет следить весь мир. И если одного из семидесяти убьют на ступеньках комплекса ООН, остальным станет здорово не по себе.

– Его смерть осчастливит очень многих, – заметил Бахуд.

Хаммади не смог подавить улыбку.

– И меня среди прочих. Однако, учтите, обстоятельства его смерти для нас важнее самого факта смерти. Недостаточно просто пристрелить его, надо представить дело так, что он пал жертвой сионистского экстремизма.

– Сионистов? – удивился Бахуд.

– Что в этом удивительного? У кого на это имеются самые веские причины, как не у них?

– Вы принимаете меня за сиониста?

– Нет, но надеюсь, сионисты примут вас за своего. – Посмотрев на берег, Хаммади вновь не сумел различить в толпе телохранителей. Выражение лица Бахуда, однако, показывало, что тот их видит. – Вы внедритесь в маленькую кучку фанатиков из Нью-Йорк-сити. Они называют себя Сионское Братство. Сейчас это крошечная, недееспособная и предельно бестолковая группа недовольных, которые в основном занимаются пустой болтовней и пытаются срывать митинги неонацистов. Они много кричат о насилии, но все их действия пока остаются на словах. Вам предстоит превратить их в мощный мобильный отряд, способный на подобного рода убийство.

– Как я это сделаю?

– Решать вам. Вдохновите их, очаруйте. Покажите им выгоды насильственного пути разрешения проблем. Мы наметили предварительную мишень, ликвидацией которой они заявят о себе, как о реальной силе. Полиция должна воспринимать их всерьез, прежде чем вы нанесете основной удар. В этом случае все поверят, что это их рук дело.

– Таким образом вы не только избавитесь от него, – Бахуд постучал пальцем по фотографии, – но и поднимите в мире огромную волну антисионистских настроений.

– Таков наш план, – подтвердил Хаммади.

– Превосходно. Для вас. А что с этого буду иметь я?

Хаммади поправил очки.

– В нашем распоряжении находится нефтяная скважина, которая качает нефть только для вас, мистер Бахуд. Как вам это нравится?

– Я не в восторге, – откликнулся Бахуд. – Давайте так, оставьте нефть себе, а я получу причитающееся мне наличными.

– Хорошо, – согласился Хаммади. – Это три миллиона долларов. Вы получите их по частям.

Бахуд промолчал. Его взгляд скользнул по берегу, разнокалиберным катерам и лодкам на озере, затем вернулся к Хаммади.

– Первую – на сумму пятьсот тысяч – после того, как успешно проникнете в Соединенные Штаты.

– Что удержит меня от того, чтобы исчезнуть с деньгами?

– Жадность, – откровенно ответил Хаммади.

Бахуд рассмеялся, сверкнув чудесной улыбкой.

– Верно, вы правы.

– И еще сознание, что с этого момента мы объявим на вас смертельную охоту.

Улыбка Бахуда исчезла.

– Тебе следовало остановиться на жадности, Хаммади, – он впервые назвал собеседника по имени. – Я не люблю, когда мне угрожают. Кроме того, я умею охотиться гораздо лучше вас.

– О, конечно, конечно, – поспешно залебезил Хаммади. – Именно поэтому мы и решили нанять вас.

– Когда я получу остальные деньги?

– Миллион после ликвидации предварительной цели. Это докажет, что вы выполняете условия договора.

– Эта мишень тоже из числа ваших друзей?

Хаммади немного помедлил с ответом.

– Да, из бывших. Он удалился от дел.

– В США?

– Мне говорили, там весьма неплохо.

– Для тех, у кого есть деньги, – заметил Бахуд.

– У вас будет достаточно денег, чтобы навсегда отойти от дел. Остальные полтора миллиона вы получите после уничтожения главной цели.

– Каким образом я получу деньги? Такие суммы не возят в чемодане.

Хаммади пожал плечами.

– Электронным переводом в любой банк мира по вашему выбору. Проинформируйте нас, когда разберетесь с этим вопросом.

– У вас есть для меня контакт в Нью-Йорке?

– Конечно. – Хаммади достал из кармана второй конверт. – Подробности здесь. Пожалуйста, изучите их и верните конверт мне.

– Может быть, мне хочется изучить их на досуге.

– Это неприемлемо. Вы должны дать мне окончательный ответ сейчас.

– Сегодня?

– Боюсь, прямо сейчас. Ко времени нашего возвращения на берег.

Бахуд ухмыльнулся.

– А если я откажусь, мне, по всей видимости, придется иметь дело с тремя вашими головорезами, не так ли?

– Вы должны понимать: мы не можем допустить, чтобы о нашем проекте знал человек, не принимающий в нем участия.

– О, разумеется, я понимаю это, – сказал Бахуд, распечатывая конверт. – То есть одно из двух: или я соглашаюсь, или мне предстоит провести весь остаток жизни посреди озера.

– Есть еще одна возможность, – дополнил Хаммади, – пойти на корм рыбам.

Бахуд углубился в чтение, запоминая пароли, имя и адрес первой мишени. Его пальцы погладили обложку извлеченного из конверта паспорта.

– О'кей, – заговорил он через минуту. – Кажется, все в ажуре, за исключением суммы вознаграждения. В наши дни рискованно удаляться от дел всего с тремя миллионами долларов в кармане. Их может не хватить на безбедную старость. Мне думается, скважина вполне способна накачать нефти на десять миллионов долларов.

Хаммади ожидал торга из-за денег.

– Я могу поднять ставку до пяти миллионов, – предложил он.

– Десять сделают меня гораздо счастливее, – настаивал Бахуд.

– Вы не понимаете, что это не мои деньги, – миролюбиво произнес Хаммади. – В мои полномочия входит предложить вам не больше пяти миллионов. Если вы не согласны на эту сумму, мне нужно будет посоветоваться с руководством. Думаю, я сумею уговорить его предложить вам шесть.

– Такие акции, как эта нельзя оценивать в долларах, – сказал Бахуд. – В то же время, кроме меня, у вас нет никого, кто имел бы достаточную квалификацию, чтобы хотя бы попытаться осуществить задуманное. Я – единственный, кто может провернуть для вас это дело.

– Естественно, мы оплатим все ваши накладные расходы, – заверил его Хаммади.

Они сошлись на восьми миллионах, и Бахуд погнал лодку к берегу. В сорока метрах от кромки воды он снова перестал грести. Пустая лодка Хаммади дрейфовала в тридцати метрах.

Сунув паспорт в карман, Бахуд вернул Хаммади конверт, затем сказал:

– Меня беспокоит рыбак, с которым так долго болтает ваш человек. Большинство местных рыбаков сушат сети с середины утра.

Хаммади обернулся взглянуть на рыбака, и тут его столкнули в воду. Когда он, отплевываясь и отфыркиваясь, показался на поверхности, Бахуд схватил его за воротник и приподнял над водой.

– Что, тебя не научили плавать в твоем вонючем козьем загоне? Вечная проблема пустынь – отсутствие достаточного количества водоемов для купания.

Хаммади попытался ухватиться за борт лодки и получил веслом по пальцам. Потом Бахуд так перекрутил воротник, что он развернулся лицом к берегу и спиной к спасительной лодке.

– Я же тебя предупреждал, что не люблю, когда мне угрожают. Как ты полагаешь, кто сейчас пойдет на корм рыбам?

Хаммади выплюнул воду и закашлялся. Телохранители уже действовали: двое бежали к свободной лодке, третий плыл прямо к нему.

– Выбирай, – продолжил Бахуд, – можешь, если умеешь, держаться на плаву, пока тебя не подберут твои мальчики; а можешь, тоже если умеешь, доплыть до своей лодки. Или – утонуть. Последнее проще всего.

Он отпустил воротник, и Хаммади на короткое время скрылся под водой. Бахуд прикинул скорость пловца: тот быстро приближался. Если старик продержится по меньшей мере минуту, телохранитель станет героем дня.

– Работай руками и ногами, – посоветовал он вынырнувшему Хаммади, берясь за весла. – И вдыхай, только когда ты над водой. Я дам тебе знать, куда переслать мне деньги.

Бахуд не ошибся: пловец достиг Хаммади первым. Они оба неуклюже барахтались несколько секунд, пока не подоспели телохранители на лодке. К тому времени Бахуд высадился на берег в значительном отдалении от рыбака, с деланным безразличием наблюдавшим за происходящим.

Пройти паспортный контроль в аэропорту Монреаля несложно. Канаду не обременяет проблема терроризма, и, в отличие от Соединенных Штатов, проверка пересекающих границу для выявления подозрительных лиц проводится довольно небрежно, скорее ради проформы. Паспорт, которым его снабдил Хаммади, был достаточно хорош, чтобы благополучно проникнуть в Канаду, но, как знал Бахуд, будет рискованно пытаться пересечь с ним границу США.

Ему попался совсем молоденький агент Иммиграционной службы, новичок в своем деле. Бесконечные вереницы туристов и возвращающихся на родину из путешествий канадцев не успели еще притупить его любопытства и снизить остроту зрения, что непременно случилось бы через полгода работы. Пока же его переполняло служебное рвение. По параметрам стандартной проверки Бахуд не вызывал ни малейшего подозрения и совершенно не походил на террориста. Для любого, даже профессионального глаза, он представлял из себя того, кем и хотел казаться, неприметного туриста из Польши, воспользовавшегося новообретенными свободами своей страны, чтобы посетить родственников в польском анклаве Оттавы. Паспорт был подлинным, одним из нескольких сотен предоставленных в распоряжение Хаммади и Бени Хасана симпатизирующими коммунистическими властями до начала крушения партийной системы. Компетентный специалист по подделке документов, знакомый Бахуду со времен службы в Советской Армии, вклеил туда его фотографию и поставил все необходимые печати и штампы. Заглядывать в паспорт во второй раз не было причин, разве что из любопытства.

Агент – стоявшая на столе табличка подсказывала его фамилию: Мигер – видел до этого настоящий польский паспорт только в учебном классе. Внимательно сличив фотографию с оригиналом, он стад медленно пролистывать странички со штампами виз. В его усердии явно сквозило стремление продемонстрировать власть, произвести на туриста впечатление. Мигер еще не привык к своей власти над людьми, но чувствовал беспокойство, возникавшее при малейшей задержке с его стороны даже у тех, кому нечего было бояться. Любая пауза заставляла людей нервничать и потеть. Это доставляло Мигеру острое наслаждение.

К несчастью для Мигера, реакцией Бахуда на задержку явилось не беспокойство, а действие.

– Что-то не так? – спросил он, наклоняясь вперед. Ближайший вооруженный охранник из службы безопасности аэропорта стоял прямо позади него. Он ничего не увидит, знал Бахуд, тело заслонит его действия. В зале находился еще один охранник, но он был далеко и в тот момент, когда Бахуд заговорил, повернулся к туристу, разыскивающему нужный выход. Если его взгляд случайно наткнется на Бахуда и Мигера, охранник увидит только пассажира, тихо беседующего с агентом. Многие из проходивших иммиграционный контроль волновались из-за тех или иных вещей, не предназначенных для чужих ушей.

Мигер поднял глаза от паспорта и слегка отстранился, когда Бахуд навис над ним. Левая рука Бахуда, отвлекая внимание Мигера, потянулась за паспортом, и тот не видел, что делает правая рука Бахуда, пока не почувствовал давление большого пальца, нажавшего ему на шею немного повыше ключицы.

– Полагаю, все в порядке, – с улыбкой проговорил Бахуд. Забрал паспорт, затем перехватил руку Мигера, когда молодой человек потянулся к кнопке тревоги под столом. Пальцы Мигера судорожно задергались, глаза уставились на Бахуда, затем закатились, сделав его похожим на актрис немого кино, картинно падавших в обморок при получении плохих известий.

Будь у Бахуда время, он зажимал бы сонную артерию молодого человека, пока тот не умер бы от кислородного голодания мозга, но сейчас ему была дорога каждая секунда. Охранник в отдалении освободился от бестолкового туриста и теперь смотрел в их направлении. Его товарищ за спиной Бахуда в любой миг мог заподозрить неладное.

Несколько пассажиров в очереди за Бахудом видели случившееся, однако никто из них не понял, свидетелем чего оказался. Все произошло слишком гладко и стремительно. Тело Мигера начало заваливаться. Бахуд пихнул его на спинку стула и быстро обернулся к стоявшему позади охраннику.

– По-моему, юноше стало плохо, – сказал он, направившись ему навстречу. Важно было дать ложное объяснение инциденту, тогда истина откроется не сразу. Ко времени, когда охранник подошел к Мигеру, тот сполз на пол, а Бахуд, оставив за спиной зал иммиграционного контроля, бежал, расталкивая изумленных пассажиров, по коридору, ведущему к таможне.

Пробившись через толпу ожидающих свой багаж, он встал в очередь на таможенный контроль. По его расчетам, у него было три минуты, прежде чем охранники поймут, что случилось с Мигером, и, возможно, еще две-три из-за неизбежно последующей за этим суматохи. При удачном стечении обстоятельств он успеет пройти таможню и попасть в свободную зону аэропорта, где, без сомнения, легко избежит опознания. На его пути имелись два препятствия – таможенник и выходные ворота с вооруженной охраной из нескольких человек.

Стоя пятым в очереди, Бахуд подумал, что ему следовало схватить первую попавшуюся сумку с багажной карусели. Пассажир, прилетевший в Канаду международным рейсом из Польши с пересадкой во Франкфурте без вещей, даже без зубной щетки, обязательно вызовет подозрение. Последуют вопросы, на которые надо будет отвечать, а это потеря времени. Даже если он заявит, что багаж потерялся, его задержат для проверки.

Он стал четвертым, затем, очень быстро, третьим. Он высматривал, как бы ему незаметно снять одну из дюжины сумок стоявшей впереди семейной пары, когда увидел, как один, а затем и второй охранник у выходных ворот извлекают из-за пояса рацию. Бахуд тут же выскользнул из очереди, вернулся в багажное отделение, мгновенно смешавшись с толпой, и не сводя глаз с охранников, стал пробиваться к месту, где транспортер с багажом выезжал из стены. Охранники внимательно обследовали пассажиров.

Его расчет оказался чересчур оптимистичным. Бахуд немедленно ввел поправки. Теперь в его распоряжении оставалась минута, возможно, две, прежде чем охрана поймет, что нужного человека нет в поле зрения, и поднимет тревогу во всем здании аэропорта. Он схватил сумку, к которой тянулась пожилая женщина, и, сунув ее в руки владелицы, одновременно ступил на полосу конвейера и дальше за черные резиновые ленты, отделявшие багажное отделение от внутреннего помещения. Любой случайный наблюдатель, надеялся Бахуд, подумает, что он пытается вытащить застрявший багаж. Но самое главное, чтобы его не заметили охранники.

Проскочив узкую дорожку, тянувшуюся вдоль транспортера, Бахуд пролез через второй щит из резиновых полос и оказался перед двумя изумленными рабочими, разгружавшими тележки с чемоданами.

Пригладив рукой волосы, Бахуд улыбнулся обоим, будто они были именно теми людьми, которых он искал.

– Это ваша машина? – спросил он у ближайшего рабочего. Тот ответил непонимающим взглядом.

На повторенный по-французски вопрос рабочий ткнул большим пальцем в компаньона. Разворачиваясь, словно собираясь обратиться ко второму рабочему, Бахуд ударил первого локтем в горло. Второй возмущенно открыл рот, но, не успев ничего сказать, рухнул лицом вниз, получив сокрушительный удар в солнечное сплетение.

Убить обоих было самым быстрым и безопасным выходом из положения. Бахуд затащил тела во внутреннее помещение транспортера, где они, наверняка, пробудут необнаруженными достаточно долго, чтобы он успел скрыться. Он не знал, мертвы рабочие или только парализованы, это не имело никакого значения. Люди иногда оказывались удивительно живучими, a иногда хрупкими как стекло: тронь и развалится. Уложив рабочих одного на другого, он снял с верхнего форменную куртку, кепку и головной телефон с большими наушниками.

Затем отцепил тягач от багажных вагончиков и, усевшись на водительское место, быстро переоделся. По всему зданию аэропорта разносился сигнал общей тревоги, закрывались двери, но Бахуд уже спокойно ехал к проволочному ограждению территории аэропорта. Когда люди из службы безопасности обнаружили уперевшийся носом в забор багажный кар и поняли, что Бахуд, перепрыгнув на другую сторону, остановил попутную машину, было уже слишком поздно. Он вырвался на просторы Северо-Американского континента, и отыскать его среди более чем полумиллиарда людей на площади в двадцать миллионов квадратных километров, стало труднее, чем найти иголку в стоге сена.

Существует множество способов раздобыть фальшивые документы, но фальшивки не всегда надежны, и на их изготовление требуется время. Настоящий паспорт заполучить проще и быстрее, хотя Бахуду был известен лишь один способ сделать это.

Приемная паспортной службы в Монреале была обставлена наподобие зала ожидания автовокзала и отличалась тем же пренебрежением к удобствам посетителей. Бахуд просидел три часа на складном стуле с прямой спинкой, читая порнографический роман, обернутый в обложку от книги по философии Дзен. Порнография интересовала его не больше, чем любого нормального человека, но он давно познал, что в полувозбужденном состоянии легче всего убить нудные часы ожидания. Бесполезно пытаться читать хорошую книгу, когда необходимо поминутно изучать лица окружающих людей. Хорошая книга требует концентрации внимания и доставляет слишком большое удовольствие, чтобы портить его поверхностным чтением. К тому же, можно слишком увлечься и из-за нежелания даже на секунду отвлечься от повествования, пропустить нужного человека. Порнография же не требует большого внимания и концентрации, от нее можно оторваться на несколько минут, чтобы потом начать с топ же места, или, вообще, открыв наобум другую станицу, найти тех же героев, занимающихся абсолютно тем же самым. И в отличие от серьезных книг порнографические романы легко читаются заново. Правда, при повторном прочтении, когда спадает созданное повествованием возбуждение, чтиво воспринимается как плохая комедия. Начинают бросаться в глаза повторы, нелепость диалогов, примитивность психологической разработки характеров. Бахуда всегда изумляло, кто же пишет подобную макулатуру, кто ее издает и кто читает.

Незадолго до полудня в напряженный момент, когда героиня романа тщетно стараясь выстоять перед четвертым за день покушением на ее целомудрие, появился долгожданный человек. Захлопнув книжку и сунув ее в карман, Бахуд встал и с наслаждением потянулся. С первого взгляда ему стало ясно, что мужчина относится к нужному базовому типу – блондин с начинающей редеть шевелюрой, как это часто встречается у людей со светлыми волосами; с правильными чертами, и мягким овалом лица. «Похож и в то же время не похож на меня», – отметил про себя убийца. Бахуд обладал лицом североевропейца – немца, скандинава, англичанина, – унаследованным по материнской линии; лучшим в мире типом лица, считал он. Не проходило дня, чтобы он не любовался своим отражением, испытывая чувство глубокого удовлетворения и попутно упражняясь в мимике. Его лицо было красивым, вне всякого сомнения, но при этом совершенно незапоминающимся. Глазу возможного свидетеля не за что было зацепиться: оно не имело ни выдающегося носа, ни выступающего или срезанного подбородка, никаких приметных шрамов или родимых пятен. Лицо – кошмар полицейского художника: не с чем работать, усредненный тип, подходящий практически любому. После серьезного изучения внешних данных, Бахуд обычно улыбался себе, и его восхищение самим собой еще больше возрастало. Он знал о чарующем действии своей улыбки, с неизменным успехом опробованном на многих женщинах. Если что-то и выделяло его из толпы, то именно эта улыбка, которой он умел придавать сотню оттенков от мужественной усмешки сквозь слезы до выражения безмерного счастья, и все без малейшего следа наигранности. Однако полицейские художники не имеют дела с улыбками. Фактически, они никогда про них не спрашивают. Зачем? Только немногие преступники улыбаются своим жертвам, и Бахуд в их числе. Почему бы и нет? В конце концов, он получает наслаждение от своей работы.

Оставшись довольным лицом и телосложением избранного объекта, Бахуд подошел поближе, чтобы оценить его рост. Три-четыре сантиметра разницы вполне допустимы и приобретаются или убираются изменением осанки. При значительном различии в большую или меньшую сторону, он позволит этому человеку уйти и подождет следующего подходящего кандидата.

На глазок мужчина был на полтора сантиметра ниже метра семидесяти восьми Бахуда – близко к идеалу. А самое замечательное – он носил длинные пышные усы, которые, свисая с верхней губы, маскировали нижнюю часть лица. Усы единственные – придавали лицу мужчины некоторую индивидуальность. Бахуд мог отрастить похожие за три недели или купить сегодня же. Он не любил растительности на лице: она скрадывала впечатление от его улыбки, но для его сегодняшних нужд это было то, что надо.

Пока жертва продлевала паспорт. Бахуд отошел к вешалке у двери. На улице было холодно, некоторые носили пальто и, приходя в паспортную службу, раздевались у входа. Бахуд, вешая свое пальто на проволочные плечики, сунул еще одни во внутренний карман.

Одевшись, он зашел в мужской туалет и, закрывшись в кабинке, принялся сгибать и разгибать плечики, пока они не сломались. Повторив операцию рядом с крюком, он получил заостренный с обоих концов прямой кусок металла примерно тридцати сантиметров в длину. Затем он засунул проволоку в рукав рубашки с внутренней стороны локтя и пропустил под кольцом, которое носил на среднем пальце правой руки так, чтобы острие не высовывалось из-за пальца. Кольцо, изготовленное из простой стали со вставкой из оникса не вызывало у Бахуда никаких сентиментальных ассоциаций и служило не декоративным, а чисто утилитарным целям.

Вернувшись в приемную, Бахуд снова сел на стул и положил руки на колени, чтобы скрыть проволоку, тянущуюся из рукава через ладонь под кольцо и немного не доходящую до кончика пальца. Другой конец проволоки успокаивающе давил на кожу в том месте, где локоть упирался в живот.

Когда нужный человек покинул помещение паспортной службы, Бахуд последовал за ним на шумные улицы апрельского Монреаля.

 

4

Сегодня ей предстояла встреча с мистером Хэнли. Он всегда звонил перед приходом, поэтому у Майры имелась возможность одеться и бросить на себя взгляд в зеркало. Эти нечастые визиты поднимали ей настроение, словно кто-то стучал по прутьям клетки, чтобы разбудить ее. Конечно же, никто не запирал ее в клетке. Она могла отправиться куда и когда угодно, если хотела. Цепи ее не сковывали. Если понадобилось бы, она смогла бы подыскать себе компанию.

Но обычно она проводила весь день в халате. Не из-за неряшливости: Майра не была неряхой, просто у нее не было причин одеваться иначе.

Сегодня она надела серые слаксы и белую шелковую блузку, нарочно оставив незастегнутой на одну пуговицу больше, чем позволяли правила строгих приличий. Ее мать, подумала Майра со злобным удовлетворением, ужаснуло бы такое непристойное поведение дочери.

Входную дверь девушка оставила открытой, чтобы после звонка мистер Хэнли мог войти самостоятельно. Ее обольстительная красота не произведет должного эффекта, если Майре придется ковылять обратно к столу после того, как она его впустит. Другие клиенты Майры присылали вместо себя курьеров – массу неинтересных молодчиков, часто умственно отсталых, которые или разговаривали сами с собой, или просто говорили слишком много. Мистер Хэнли был единственным клиентом, лично посещавшим ее.

Майра сидела за компьютером, купаясь в лучах настольной лампы, выпрямив спину и выпятив грудь под блузкой, расстегнутой на одну пуговку больше, чем можно. Идеал современной женщины, думалось Майре, деловой, добросовестной и чувственной. «Космополитен» был бы счастлив заполучить ее фотографию в этот момент.

Тело повернуто так, чтобы дисплей загораживал недоразвитую руку, пальцы которой покоились на крышке стола. В этом отношении природа была добра, подумала, Майра. Она могла печатать «детской» рукой. Крошечные пальчики двигались столь же быстро и искусно, как и у здоровой руки. Чтобы «больная» рука не привлекала к себе чужого внимания, Майра училась держать ее неподвижно. На встречах вроде сегодняшней ручка будет прятаться за кубиком дисплея как бабочка, не смеющая взлететь, пока мистер Хэнли не уйдет, но пальчики, невзирая на мысленный запрет хозяйки, все время шевелились, хватаясь за что ни попадя; ладошка разглаживала шелк блузки. Иногда на борьбу с непослушной рукой у девушки уходили все силы, но Майра побеждала самовольную недоразвитую конечность и заставляла ее повиноваться.

– Вот, как обещала, – весело проговорила Майра, похлопав нормальной рукой по аккуратно подровненной кипе рукописи. Листы бумаги блестели, стройно чернели ряды букв. «Да он просто глаз не может от нее отвести, – думала она, – от такой свежей и многообещающей. Он, конечно, как всегда старается вести себя воспитанно. Я сижу рядом, тепло улыбаюсь. Грудь обрисовывается под блузкой даже четче оттого, что я выгибаю спину, такая пленительная с виду и развратная как проститутка внутри. Бери меня».

Но мистер Хэнли сосредоточился на рукописи. Хотя ему страстно хотелось протянуть руку и погладить девушку, обнять ее... Однако приличия возобладали над пылким желанием автора. Мистер Хэнли соблюдал приличия.

– Как шла работа? – спросил он. Это было своего рода паролем между ними. Мистера Хэнли не интересовало, как шла работа, его интересовало, что Майра думает о его пьесе. Какая она: смешная, динамичная? Будут ли ее читать, станут ли восхищаться, оценят ли? Каждый раз Майра была его первым читателем, а читан ли его пьесы кто-нибудь кроме нее, девушка не имела представления. Хэнли, по всей видимости, жил один: ни жены, ни семьи. Его печальный вид говорил, что девушки у него тоже нет. Один или два раза он упоминал о литературном агенте, но Майра не была уверена, имеется у него свой литературный агент или Хэнли только добивается, чтобы на него обратили внимание. Из вежливости она время от времени спрашивала об успехах его предыдущих работ. В ответ он всегда пожимал плечами и отводил глаза. Он ждет признания, мог бы сказать Хэнли, с минуты на минуту ждет признания. Этому Майра могла посочувствовать. Она тоже ждала.

– Вполне нормально, – ответила она, ощущая легкий стыд оттого, что дразнит его. Мистер Хэнли представлял из себя легкую мишень. Стоял, как обычно, в неловкой позе, переминаясь с ноги на ногу. Чувствовалось, что ему не по себе. Пальцы Майры играли пуговкой на блузке, как бы решая, стоит ее расстегивать или нет. Правда, Майра сомневалась, что это смутит Хэнли еще больше: он практически не смотрел на нее; его глаза были прикованы к обожаемой рукописи, на этот раз пьесе в двух актах. Что-то о борьбе молодого человека с растлевающим влиянием огромного города. Молодого человека, предполагала Майра, мистер Хэнли писал с себя. Городом, очевидно, был Нью-Йорк, а вся пьеса – историей его жизни. Майре это представлялось глупостью, хотя, надо признать, она ни на грош не понимала в театре.

– Значит не возникало никаких затруднений?

– Нет, совсем никаких.

– Прекрасно...

Мистер Хэнли больше не смог сдерживать себя и жадно схватил со стола рукопись – девяносто восемь страниц текста плюс титульный лист и список действующих лиц. Затем свернул ее в аккуратную трубочку, любовно разгладив листы, чтобы она стала по-настоящему ровной и красивой. Как женское тело. «Если далеко не ходить за примерами, – подумала Майра. – То оно совсем рядом, тут, под рукой...» Ей были видны волосы на тыльной стороне запястья Хэнли, торчавшие из манжета рубашки, словно в стремлении к свету. Девушку одолевало желание схватить эту руку и прижать ее к чему-то более теплому и восприимчивому к ласкам, чем пачка мертвой бумаги.

Подняв глаза на лицо мистера Хэнли, Майра увидела, что он впервые за сегодняшнюю встречу смотрит прямо на нее или, вернее, в разрез блузки. Правда, он тут же отвел взгляд и смущенно кашлянул. Тем не менее, Майре захотелось наградить его за дерзость, но она ничего не сделала. Ее лицо ничего не выразило, хотя ее так и подмывало сказать, что он может поцеловать ее грудь, если она вызывает у него восхищение. Но она, конечно, этого не сказала. Пальцы ее здоровой руки продолжали вертеть пуговицу блузки. Чем он ответит, если она сейчас расстегнет, оторвет ее? Этого Майра не знала. Существовало множество возможных ответов на этот вопрос, но приемлемым был только один. Должен же быть какой-то способ соблазнить его, думала девушка. Дать ему понять, что она готова принять его в свои объятия и не откажет ему. Что она не неприступна. Что она не станет отбиваться, убегать, звать на помощь... Если бы он только протянул руку, палец... Если бы он только прикоснулся к ее груди, блузке... Господи, если бы он только дунул на них... Ее соски затвердели от воображаемого прикосновения. Они просвечивали через ткань, знала Майра. Она не надела лифчика, шелк приятно ласкал кожу. Должен быть способ соблазнить его! Но она его не знала. Возможно, ей следовало подразнить мистера Хэнли, но на это у девушки не хватало ни смелости, ни воображения. Боже, ее надежды рушились из-за недостатка воображения! Что ж, она вознаградит его единственным способом, на который у нее хватает решимости.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, если я скажу, что мне понравилась ваша пьеса? – проговорила Майра дрожащим голосом. Что он ответит?

– Ах! Правда?!

Теперь мистер Хэнли смотрел прямо на нее. Сейчас она, пожалуй, интересовала его больше, чем если бы разорвала на себе одежду и улеглась в призывной позе на полу. Одна маленькая ложь, и она стала его любимицей.

– А что... кто вам понравился больше всего?

– Молодой человек, больше всех мне понравился молодой человек.

– Правда?! – еще больше обрадовался мистер Хэнли. «Он не может поверить неожиданному счастью», – подумала Майра. – Я особенно тщательно работал над ним.

– Это заметно.

– Да, молодой человек. – Мистер Хэнли покачал головой от удовольствия. Из всего, что можно было сказать, Майра, очевидно, нашла самые правильные слова. – Это великолепно, замечательно!

Майра переменила позу, чтобы груди под блузкой качнулись. Соски темными пятнами проступили сквозь шелк. Она знала об этом эффекте, поскольку проверяла его перед зеркалом.

– Выписать характер простого человека труднее всего, – сказал мистер Хэнли, не обратив внимания на ее грудь. Он баюкал рукопись, как мать баюкает свое дитя.

– Неужели? – поразилась Майра.

– Я имею в виду простого не в смысле гетеросексуальности, а обычного человека без причуд, вокруг которого закручено действие. Всегда проще выписать какой-нибудь яркий персонаж. Например, такой как девушка.

Мистер Хэнли уставился на Майру, ожидая, чтобы она высказана свое мнение о девушке в его пьесе. Ее звали Джен, запомнилось Майре, потому что ей пришлось бессчетное количество раз напечатать это имя. Тогда как о характере девушки она ровным счетом ничего не помнила. Мистер Хэнли смотрел на нее своими добрыми, карими глазами, которые так легко обидеть. Он являлся ее клиентом вот уже без малого пять лет и, насколько Майре было известно, не сумел за это время продать ни единого из своих произведений. Как ему удалось выжить и сохранить такой наивный взгляд, гадала Майра. Впрочем, глаза могут обманывать. Кому, как не ей знать это?

– Да, девушка, Джен, – понимающе кивнула Майра. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Ее характер было легче описать, не так ли?

– Да, намного! – воскликнул мистер Хэнли и внезапно разразился речью, словно решив выговориться за все долгие и одинокие часы творческого затворничества. Слова полились из него, как из прорванной напором воды трубы. Содержание пьесы заставляло предположить, что мистер Хэнли был бесконечно одиноким человеком, страдающим от своего одиночества. Героя пьесы преследовала мысль о самоубийстве, и возникал вопрос: не прячется ли за застенчивостью мистера Хэнли стремление покончить с собой? Очевидно, его переполняла благодарность за проявленный девушкой интерес к его работе. Майра бы с радостью отдала ему и нечто большее, но мистер Хэнли не замечал ее томления. «Он, наверное, считает, что бедная маленькая калека – калека и в сексуальном отношении, но это далеко не так», – думала Майра.

Мистер Хэнли тем временем рассказывал, захлебываясь, о муках творчества, его теории и практике, торопясь вытолкнуть из себя как можно больше слов, словно боялся, что в любую секунду лишится возможности выговориться. Должно быть, он давно ни с кем не разговаривал, решила девушка.

Ораторствуя, он не мог стоять на месте и ходил из конца в конец комнаты, сжимая рукопись в одной руке и размахивая другой. Этим мистер Хэнли напомнил Майре Говарда. Из Говарда тоже постоянно била разрушительная энергия, лишавшая его покоя даже во сне. И Говард обычно использовал тот же маршрут, который выбрал сейчас мистер Хэнли: стол – диван, диван – дверь, дверь – стол. Со стороны казалось, что оба одержимы клаустрофобией и бегают по периметру невидимых клеток в безнадежных поисках выхода. Наблюдать за этими метаниями было мучительно неприятно. Майра могла бы сказать обоим, что существует единственный путь выбраться из клетки – признать ее существование, но Говард никогда не прислушивался к ее советам, а советовать мистеру Хэнли девушка не осмеливалась. Впрочем, в его случае, это, возможно, только временное возбуждение, подумала она.

Участие, наверное, отразилось на ее лице, но мистер Хэнли, неправильно приняв его за раздражение, как-то сразу сник и оборвал сам себя.

– Ну вот... Полагаю, это вряд ли интересно кому-либо, кроме меня, – проговорил он извиняющимся тоном.

– А мне это кажется очень интересным, – бодро сказала Майра, но было уже поздно, момент был упущен. Как любой одинокий человек, мистер Хэнли быстро снова замкнулся в себе. «Очевидно, острая нужда в собеседнике – худшая сторона одиночества, – подумала Майра. – Почему мы одиноки? Потому, что никто не желает нас слушать, или потому, что мы полагаем, что нас не стоит слушать и затыкаем сами себя? Каким бы ни был ответ, результат тот же. Одинокие становятся все более одинокими, так как не хотят, чтобы кто-то догадывался об их отчаянном одиночестве. Я вас понимаю, могла бы сказать ему я, но он только обидится, подумав, что его считают неудачником и сравнивают с машинисткой-калекой».

– Еще раз благодарю вас, – сказал мистер Хэнли, направившись к выходу.

– Вы не хотите проверить работу? – спросила Майра.

– Уверен, вы как всегда все сделали замечательно, – вежливо ответил мистер Хэнли и замер на секунду, словно желая добавить что-то еще, но сдерживаясь из-за боязни, что он и так уже слишком много наговорил.

– Было очень приятно побеседовать с вами, – сказала Майра.

– Мне тоже.

Соблазнительно улыбнувшись, Майра в последний раз выгнула спину в тщетной попытке привлечь внимание Хэнли. Карликовая ручка жаждала движения. Майра усилием воли удержала ее в покое.

– Я позвоню вам, когда появится новая работа, – сказал мистер Хэнли, нащупывая дверную ручку. Он медлил уходить, будто что-то удерживало его в комнате. Затем, кивнув напоследок, выскочил за порог столь стремительно, что едва разминулся с дверью. Майра секунду боролась с поднимающимся к горлу чувством разочарования. Нельзя сказать, чтобы мистер Хэнли ей особенно нравился. Она его практически не знала. Он был достаточно привлекателен, хотя, несомненно, растворился бы в толпе тридцатилетних американцев среднего класса, как снежинка в сугробе. Ее привлекали в нем не большие глаза с добрым взглядом, напомнила себе Майра, а его близость и относительная доступность. Он был под рукой, и поэтому она хотела его. Теперь он ушел, и надо забыть о нем, сказала себе девушка. Она бы точно так же млела перед телевизионным мастером или доставщиком пиццы и столь же быстро позабыла бы о них. С глаз долой, из сердца вон.

Иногда Майра сравнивала себя с пауком в паутине, поджидающим лакомый кусочек. Пауки неразборчивы, им это ни к чему. Все мухи одинаковы. Вот и ей нет никакого дела до этой мухи с карими глазами и черными пятнами от ленты для пишущей машинки на пальцах, разумеется, пока та не угодит в ее сети. Ну а тогда она, конечно, посчитает ее изысканнейшим блюдом.

Майра понимала, что льстит себе подобным сравнением. Паук не промахивается. Он хватает свою жертву, опутывает ее паутиной, кусает, впрыскивая яд, а затем высасывает досуха. Майра расстегивала блузку и покачивала грудью перед неопытным неудачником, которого она интересовала только в качестве зеркала, отражающего его интеллектуальные потуги. И если Майра – паучиха, то мистер Хэнли – дерево, которое она могла сплошь оплести паутиной своей глупости, но оно все равно осталось бы безразличным к ней и погруженным в себя.

В порыве отвращения к самой себе Майра застегнула блузку на все пуговицы и поковыляла в прихожую запереть дверь. На коротких расстояниях костыли были скорее помехой, чем подмогой, поэтому девушка редко пользовалась ими дома. Они служили для выходов на публику, поскольку придавали хромой походке больше грации и эстетики. Без костылей Майра умела передвигаться столь же быстро, как и любой нормальный человек – для тренировки у нее была целая жизнь, – однако она боялась, что в такие моменты походит на забавную зверюшку: жука или краба, убегающего от света таракана; и радовалась, что не может видеть себя со стороны.

Она преодолела половину комнаты, когда раздался стук, и дверь распахнулась, чтобы впустить бормочущего извинения мистера Хэнли с чековой книжкой в руке. Майра застыла, согнувшись на один бок, словно в середине падения.

– Я ужасно извиняюсь, я забыл заплатить вам...

Сделав два шага, мистер Хэнли остановился с открытым ртом. Майра так живо представила себе охватившие его при виде ее скособоченной фигуры удивление и ужас, что они штормовой волной обрушились на нее, и девушка с изумлением поняла, что действительно падает. Ее «детская» ручка начала хвататься за воздух и случайно задела мистера Хэнли по лицу, затем Майра оказалась на полу.

Следующие несколько секунд она от смущения едва осознавала окружающее. Мистер Хэнли поднял ее и усадил на стул. Потом он, непрерывно бормоча что-то и извиняясь, выписал чек. Майра с горящим от стыда лицом не смела поднять на него глаз. Он неправильно усадил ее: все на виду; карликовая ручка свисала до пояса, короткая нога торчала в сторону, как бы желая оторваться от хозяйки. Майра торопливо сложила руки на груди, спрятав недоразвитую руку под нормальной, но это больше не имело значения. Мистер Хэнли не смотрел на нее. Ничто теперь не заставит его посмотреть прямо на нее, пронеслось в голове Майры, и она почувствовала себя Медузой Горгоной, захваченной врасплох в своей пещере во всей природной красе – с шевелящимися на голове змеями.

Наконец мистер Хэнли, к счастью, ушел. На этот раз Майру не волновала незапертая дверь. Она осталась сидеть за столом, позволив потокам слез остудить горящие щеки.

 

5

Директор отдела по борьбе с терроризмом Эдгар Аллен Маккиннон страдал от защемления седалищного нерва, изводившего его с настойчивостью больного зуба. Боль, растекавшаяся по левой ягодице, спускалась по ноге в ступню и обрывалась в мизинце, постепенно начинавшем терять чувствительность. От нее не было иного спасения, чем расслабиться на кровати – роскошь, которую Маккиннон не мог себе позволить, – поэтому боль основную часть времени заставляла его злиться на всех и вся. Когда же он не злился, то готов был расплакаться. Подчиненные не догадывались, какими чувствами терзается их шеф, и видели только то, что Маккиннон позволял им видеть. Он, посвятивший себя разоблачению козней врагов своей страны, научился никогда не показывать своих истинных чувств. Его личный врач знал о болях, физиотерапевт разбирался в них немногим лучше, но никто не догадывался о снедавшей его внутренней ярости.

Финни видел то же самое, что и все остальные подчиненные Маккиннона, а именно – почти сверхъестественный самоконтроль, выражавшийся в приглушенном до полушепота голосе и безмятежно-спокойной манере держать себя, присущей скорее святому, чем работнику Федерального Бюро Расследований. Финни был слишком наивен, чтобы не верить тому, что видели его глаза.

– Какими в точности были его слова, мистер Финни?

Маккиннон резко наклонился вперед в попытке ослабить боль, что Финни принял за выражение интереса и нервно взглянул на заместителя Маккиннона Хэтчера, сидевшего в кресле рядом со столом начальника. Хэтчер, уже знавший ответ Беккера, недовольно насупился.

– Его точные слова, сэр?

– Да, пожалуйста, мистер Финни. – Маккиннон обращался «мистер» ко всем без исключения. В ФБР, где было принято обращаться друг к другу с формальным «агент», это считалось из ряда вон выходящим прецедентом.

– Я не уверен, что смогу вспомнить его точные слова, сэр, – солгал Финни.

– Молодой человек, провалы в памяти в моем возрасте явление понятное и простительное, но в вашем, мистер Финни, – это симптоматично. Итак, что в точности сказал мистер Беккер? – Маккиннон терпеливо улыбнулся. Финни не догадывался, что улыбка была призвана скрыть внезапный спазм боли, электрическим током простреливший ногу директора.

– Он сказал, что специальный агент Хэтчер... Я имею в виду, заместитель директора Хэтчер...

Хэтчер поморщился как от вони.

«Господи, – отчаянно взмолился про себя Финни, – это ведь не я говорю. Я всего лишь передаю чужие слова». Ему уже крепко досталось, когда он в первый раз повторил слова Беккера Хэтчеру, и сейчас Хэтчер смотрел на молодого агента, словно собирался оторвать ему голову.

– ... Беккер сказал, он может поцеловать себя в задницу, – выдавил Финни. – Простите, сэр.

Маккиннон сделал пометку в блокноте, словно фиксируя ответ Беккера.

– За что вы просите прощения, мистер Финни, за ответ Беккера или за слова, в которые он его облек?

– Э... за слова, сэр.

Хэтчер шумно выдохнул.

– И, конечно, за ответ тоже, сэр, – поспешно добавил Финни.

– Мне приходилось слышать такие слова раньше, – сказал Маккиннон, – но все равно спасибо за заботу о моих чувствах. Садитесь, мистер Финни.

Маккиннон слегка повернулся в кресле, чтобы лучше видеть Хэтчера. Вид разозленного заместителя доставлял ему огромное удовольствие, именно поэтому он заставил Финни дословно повторить ответ Беккера и не отпустил молодого человека присутствие которого в кабинете еще больше раздражало Хэтчера, одновременно удерживая его от обычного нудного нытья, больше всего нелюбимого Маккинноном среди прочих недостатков заместителя.

– Ваш личный опыт общения с Беккером тоже был в целом негативным, я не ошибаюсь, мистер Хэтчер?

– Должен признать, между нами имелось некоторое недопонимание, сэр, – натянуто ответил Хэтчер.

– Очевидно. Вопрос в том, не это ли недопонимание явилось причиной его отказа сотрудничать с нами.

– Его можно заставить работать у нас в приказном порядке, – сказал Хэтчер.

Маккиннон незаметно чуть выгнулся, по очереди промяв все мышцы спины. Это маленькое упражнение единственное приносило ему некоторое облегчение. Когда случались обострения, у Маккиннона всегда возникало желание повисеть головой вниз, чтобы убрать давление на позвоночные диски. Мысленная картинка, как бы он сейчас, не прерывая разговора, перевесился через подлокотник кресла, выставив на всеобщее обозрение свой зад, вызвала у директора усмешку, принятую Хэтчером на свой счет.

– Это несколько затруднительно, – возразил Маккиннон. Беккер сейчас работает в отделе по борьбе с контрабандой табака, алкоголя и огнестрельного оружия. Мы не полномочны отдавать ему приказы.

– Он может перевестись к нам. В течение последних двух лет он работал в трех различных отделах и везде имел неприятности и дисциплинарные взыскания. Дисциплина – его слабое место.

– Все эти переводы происходили с его согласия. А я совсем не уверен, что он согласится перевестись к нам.

– Отчего же?

Маккиннон обратился к Финни.

– Он объяснил причину отказа, мистер Финни?

– Нет, сэр.

– Только выказал неприязнь по отношению к мистеру Хэтчеру?

– Нечто в этом роде, сэр.

Маккиннон кивнул. Он тоже неприязненно относился к Хэтчеру, но заместитель был навязан ему вышестоящим руководством, которому очень импонировали льстивость и подхалимство Хэтчера. Не имея других аргументов против, кроме интуитивной, но искренней антипатии к этому человеку, Маккиннон молча смирился с его назначением. Он не считал допустимым подбирать себе сотрудников на основе личных симпатий. К тому же, в личном деле Хэтчера не было ничего, порочащего его как агента. Наоборот, оно было идеальным. Хэтчер, приходилось признавать, умел прикрывать свои тылы. С другой стороны, Беккер, которого Маккиннон любил и которым искренне восхищался, имел личное дело, сплошь исписанное замечаниями и выговорами. Беккер был человеком, с которым бы согласился работать любой агент, за исключением, возможно, одного Хэтчера; но ему начальство никогда не позволит подняться по служебной лестнице выше его нынешнего положения оперативника. Беккер не обладал желанием командовать людьми, которого в избытке хватало у Хэтчера.

– Ваша неприязнь взаимна, мистер Хэтчер? – спросил Маккиннон.

– Что вы имеете в виду?

– Он неприятен вам так же, как вы ему?

– Это к делу не относится, сэр. Я выполняю свою работу по мере сил и умения и не считаю нужным ставить ее в зависимость от личных отношений.

«Другими словами, тебе недостает прямоты», – подумал Маккиннон. Беккер, в противоположность Хэтчеру, часто перебарщивал в этом. Именно поэтому Хэтчер, а не Беккер был сейчас его заместителем. Работай в Бюро одни «беккеры», размышлял Маккиннон, оно превратилось бы в хаос, при одних же «хэтчерах» – потеряло бы блеск и изящество стиля. Выбор практически неизбежно лежал где-то посередине, то есть падал на посредственности. От этой мысли у директора еще больше разболелась спина.

– Сэр, я вообще не понимаю, почему вы видите здесь проблему, – говорил тем временем Хэтчер. – У нас имеется немало прекрасных агентов помимо Беккера.

– Вы знаете кого-нибудь, кто в нашем случае подходил бы столь же идеально, как он?

– Уверен, найдется несколько человек.

– Я попросил бы вас назвать их имена, мистер Хэтчер, – сказал Маккиннон, поднося ручку к блокноту.

На это Хэтчеру нечего было ответить, и он постарался прикрыть свое поражение улыбкой. Хэтчер не ожидал подобной настойчивости со стороны шефа, явно базировавшейся не только на его убеждении в высочайшей квалификации Беккера. Что-то еще выделяло Беккера в глазах Маккиннона среди других агентов. «Что же?» – спрашивал себя Хэтчер. Неужели он ценит простого агента выше своего собственного заместителя?

– Последние несколько лет я не заглядывал в его досье, – солгал Хэтчер.

Финни вздрогнул. Он сам просматривал личное дело Беккера вместе с Хэтчером.

– Напрасно, это весьма любопытный документ, – сказал Маккиннон, и к ужасу Финни директор повернулся к нему. – Не правда ли, мистер Финни?

«Не надо впутывать сюда меня», – хотелось крикнуть Финни. Если он признает, что ознакомился с личным делом Беккера, это будет означать, что и Хэтчер читал его. Если скажет, что в глаза его не видел, то выставит себя некомпетентным агентом, безалаберно относящимся к своим обязанностям. Он проигрывал в обоих случаях. Маккиннон нарочито ждал ответа, и Финни впервые пришло в голову, не является ли ангельская безмятежность директора отдела всего лишь искусной маской.

Когда стоишь перед дилеммой целовать задницу заместителю директора или самому директору, выбирай директорскую. Эту истину Финни усвоил еще на первой неделе службы в ФБР.

– Совершенно верно, сэр. Это очень интересный документ, – сказал он и добавил, стараясь подсказать Хэтчеру возможную лазейку из затруднительного положения: – Правда, я только поверхностно просмотрел его. У меня не хватило времени изучить его столь подробно, как мне бы того хотелось.

Маккиннон слегка склонил голову, будто признавая умение Финни выпутываться из сложных ситуаций.

– Тогда, полагаю, вы сделали для мистера Хэтчера краткое резюме, ознакомив его с основными успехами Беккера за последние годы. – Директор посмотрел на Хэтчера, лицо которого насупилось еще больше, лоб залило краской, а кожа вокруг рта, казалось, совсем обесцветилась. – Вам понадобятся эти знания, мистер Хэтчер, когда вы будете с ним разговаривать.

– Я буду с ним разговаривать?

– Да. Я хочу, чтобы вы уговорили его работать у нас.

Хэтчер резко выпрямился. «Ну все, я погиб, – пронеслось в голове Финни. – Так или иначе, но мне придется расплачиваться за его унижение».

– Лично я, сэр? – переспросил Хэтчер.

– Да, лично вы. Личные контакты очень много значат в нашей работе, – проговорил Маккиннон и склонился над блокнотом, чтобы скрыть усмешку.

За два дня до встречи с Маккинноном Хэтчер ездил с женой в лесистый уголок Вирджинии, достаточно удаленный от Куантико, чтобы там вместо стажеров ФБР водились дикие олени. Пикник проходил в молчании, что уже стало обычным явлением в последние годы, когда на полянку, где они расположились, вдруг выглянула лань и замерла, напряженно прислушиваясь. Жена в восторге взяла мужа за руку, призывая его разделить с ней очарование момента. Это было ее первое добровольное прикосновение к нему, осознал Хэтчер, сидя очень тихо и стараясь придать лицу такое же восхищенное выражение, как и у нее, в то же время раздраженно думая, что животное способно вызвать у нее восторг, а он – нет. Правда, он не прилагал к этому никаких усилий. Они с женой давно уже занимались любовью один раз в сезон: раз весной, раз летом и так далее. Хэтчер старался пореже вспоминать об этом.

Постояв с минуту, лань неторопливо выступила на поляну в сопровождении двух почти новорожденных оленят размером с колли на тоненьких, хрупких ножках. Не обращая внимания на присутствие людей, словно Хэтчер с женой были каменными статуями, семья начала пастись. Взглянув на жену, Хэтчер увидел слезы на ее глазах и дрожащие губы. Она смотрела на оленей, как на святое знамение, посланное с небес, чтобы укрепить ее веру в красоту невинности. Несмотря на слезы, жена блаженно улыбалась. Никогда в жизни Хэтчер не видел жену такой счастливой, и ему страшно захотелось задушить ее.

Олени мирно щипали траву, часто вскидывая головы, чтобы осмотреться и прислушаться. Однажды лань повернулась к олененку и лизнула его в мордочку. Его брат воспринял это за призыв попить молока и начал требовательно тыкаться носом в соски матери. Подчеркивая пронзительность момента жена крепче сжала руку Хэтчера и, как он заметил уголком глаза, повернулась к нему, словно говоря: «Вот, смотри, как надо любить. Если бы ты только обращался со мной с такой же нежностью, все у нас было бы иначе. Повернись же ко мне и поцелуй. Полюби меня с нежностью оленя».

Хэтчер заставил себя улыбнуться жене, почувствовав, что мышцы лица одеревенели. Притворство, легко дававшееся ему на работе, почему-то не получалось в семейной обстановке.

Из-под деревьев, откуда вышло семейство, появился олень побольше – самец, увенчанный большими ветвистыми рогами. Жена со всхлипом задохнулась в благоговейном восторге.

Хэтчер поднял руку, сложенную наподобие пистолета и, прежде чем олени, мелькнув белыми хвостиками, окончательно растворились в зеленом полумраке леса, успел сделать три воображаемых выстрела, наполнивших его ощущением триумфа, которое впоследствии на пути домой позволило ему спокойно сносить бесконечные яростные упреки и брань жены.

Этот момент вспомнился Хэтчеру, когда, войдя в гимнастический зал подземного спорткомплекса, он увидел стоящего на бревне Беккера. Ему захотелось снять ею оттуда из воображаемой винтовки, но с Беккером не стоило рисковать ради глупого удовольствия. Хотя Беккер стоял к нему спиной, Хэтчер не был уверен, что тот не сумеет каким-то образом почувствовать враждебное движение сзади. А раз это был Беккер, существовал пусть небольшой, но реальный шанс, что он примет движение за реальную угрозу, развернется и отстрелит к черту Хэтчеру голову. Поэтому Хэтчер сдержался. Не стоило создавать Беккеру преимущество перед началом разговора.

Хэтчер беззвучно застыл на пороге. Беккер поставил ступню левой ноги на бедро правой, оставшись неподвижным со сложенными на груди руками. «Он похож на аиста или журавля, – подумал Хэтчер. – И еще на воина из племени масаев, пасущего в саванне своих коров. Хотя, нет, масаи всегда опираются на копья».

Хэтчер обошел бревно, чтобы оказаться с Беккером лицом к лицу.

– Минутку, – бросил Беккер, стоя с закрытыми глазами.

Наверное, упражнение из Дзен, мелькнула у Хэтчера мысль. Балансировка на одной ноге с закрытыми глазами. Это напомнило ему сцены из различных американских фильмов о карате.

Беккер встал на обе ноги и, не открывая глаз и не опуская рук, прошелся по бревну, переставляя ступни «елочкой». В пяти сантиметрах от края он остановился и, по-прежнему не открывая глаз, пошел обратно спиной вперед.

На какое-то счастливое мгновение Хэтчеру показалось, что он сделает лишний шаг и сорвется, но Беккер вновь остановился у самого края и замер на несколько секунд. Затем опустил руки, глубоко вздохнул и внезапно перекувырнулся через голову, умудрившись не слететь с десятисантиметровой полоски бревна. Встав на ноги, он развел руки в стороны и прыгнул вперед в шпагате. Приземлившись на носочки, он без паузы сделал кувырок назад, использовав инерцию движения, чтобы выпрямиться, но что-то сделал неправильно. Его повело вбок и, помахав руками в бесполезной попытке удержаться, Беккер мягко спрыгнул на пол.

– Я всегда срываюсь в этом месте, – пожаловался он. Его глаза оставались закрытыми. Не открывая их, он внезапно способом «ножницы» снова вскочил на бревно и только тогда открыл глаза.

– Здорово, – похвалил Хэтчер, старательно улыбаясь.

– Поставь ноги вместе, – сказал Беккер. Если он и удивился при виде Хэтчера, то никак этого не показал.

Хэтчер послушно сдвинул ноги, все еще заставляя себя улыбаться.

– Теперь закрой глаза.

Хэтчер выполнил и это требование и через некоторое время ощутил, что его мотает из стороны в сторону. Он поспешно открыл глаза и пошире расставил ноги.

– Очень наглядно, – заметил он.

– Ничего особенного, – небрежно отозвался Беккер, – всего лишь трюк, отработанный длительными тренировками.

– Готовишься к чему-нибудь особенному?

Беккер снял с себя серую футболку и вытер ею пот с лица.

– Надеюсь, нет, – ответил он и пошел в раздевалку, не беспокоясь, следует за ним Хэтчер или нет.

В раздевалке, скинув пропитанные потом тренировочные брюки, он спросил:

– Ты когда-нибудь интересовался иннуитами?

– Кем? – не понял Хэтчер.

– Иннуитами. Эскимосами.

– Нет, эскимосы меня никогда не интересовали. На что они мне сдались?

– Хотя бы ради общего образования. Понимаешь, до того как белые люди снабдили их винтовками и снегоходами, они постоянно жили впроголодь. И в плохие и в хорошие времена. Даже в щедрые годы, когда было в изобилии тюленей и китов, старейшины не позволяли людям переедать, потому что знали, плохие времена неизбежно снова настанут, и если они привыкнут к сытной жизни, то потом вымрут.

В раздевалке пахло зеленкой, ассоциировавшейся у Хэтчера с подвернутыми лодыжками и порванными связками. Если не требовалось, он не заглядывал в спортзал годами.

– Похоже, это был довольно безрадостный способ жизни, – прокомментировал он.

– Это был способ выжить, – парировал Беккер. – Я – сторонник выживания.

Освободившись от трусов, он потянулся в шкафчик за полотенцем. Хэтчер, всегда чувствовавший себя неудобно перед обнаженными людьми, старательно не отводил глаз от лица Беккера.

– А ты, Хэтчер? Что ты думаешь по этому поводу?

– Я думаю, ты, возможно, просто неправильно воспринял случившееся в прошлый раз, – пробормотал Хэтчер.

– Ну да, вполне возможно, – согласился Беккер. – Я тогда был слегка не в себе после схватки с двумя типами, пытавшимися меня прикончить, пока группа поддержки застряла неизвестно где.

– Я опоздал не более, чем на минуту...

– Хэтчер, как ты полагаешь, долго ли человеку умереть?

«Тебе это лучше знать, – подумал Хэтчер. – В этом ты у нас специалист, если посчитать, сколько народу ты уложил на своем веку». Ему хотелось, чтобы Беккер хотя бы обернул полотенце вокруг пояса: трудно сохранять достоинство, разговаривая с голым человеком, особенно, когда так и тянет посмотреть вниз. Хэтчер сосредоточился на переносице Беккера.

– Меня подвел водитель, – попытался он оправдаться.

– У тебя всегда виноват кто-то другой. В рапортах ты вечно сваливаешь на кого-нибудь вину за свои провалы, а они все продолжаются и продолжаются, не так ли?

– Нет. Если бы это было так, я не был бы сейчас заместителем директора, правда? Так что, если кто так и считает, то только ты один.

– Так считают все, кто когда-либо работал под твоим началом, – сказал Беккер, направляясь в душевую.

Хэтчер прошел следом и остановился, отвернувшись, в дверях.

– Мы могли бы найти некий компромисс. Конфликты неизбежны, но всегда разрешимы. Что поделать, люди иногда не сходятся характерами.

– Я ничего не имею против твоего характера, Хэтчер, только против тебя, – сказал Беккер.

Хэтчер деланно рассмеялся.

– Эту проблему решить можно, – бодро проговорил он и, не получив ответа, повернулся взглянуть на Беккера. Тот с закрытыми глазами стоял под струями воды. Аккуратно прицелившись обеими руками, Хэтчер с огромным удовольствием всадил ему в грудь четыре воображаемые пули.

Когда Беккер вернулся в раздевалку. Хэтчер сидел на скамейке, разглаживая стрелку на брюках.

– У нас имеются неподтвержденные данные, что на прошлой неделе в страну проник террорист из Европы, – сообщил он.

Беккер повернулся к нему спиной и принялся вытираться полотенцем.

– Какие данные?

Хэтчер перестал пощипывать стрелку и провел ладонью по бедру.

– Израильский агент, ведущий наблюдение за группировкой Бени Хасана, доложил о необычной встрече Таги Хаммади с неизвестным, личность которого установить не удалось, – ответил он, не обращая внимания на тот факт, что ему приходится лицезреть спину Беккера. При данных обстоятельствах он предпочитал считать это скорее за вежливость, чем за оскорбление. – Встреча состоялась посреди озера Комо, и после длительного разговора этот неизвестный столкнул старика Хаммади в воду.

– Чем всем нам сделал одолжение, – рассмеялся Беккер.

– Мы не думаем, что он пытался его утопить. Он просто создавал себе запас времени, чтобы скрыться. Хаммади выловили телохранители, но он не позволил им преследовать обидчика. – Хэтчер помолчал, разглаживая складки на второй брючине. – Это странно, тебе не кажется?

– Израильтянин проследил за неизвестным?

– Он маскировался под местного рыбака и не мог ничего предпринять, не раскрыв себя.

Беккер надел брюки и присел на скамейку надеть носки и ботинки. Он понимал, что Хэтчер нарочно скармливает ему крохи информации, подобно ловцу птиц, подкидывающему жертве все более лакомые кусочки по мере приближения к западне.

– Интересно, – сказал он. – Ну и что?

– Двумя днями позже в международном аэропорту Монреаля произошел инцидент при проверке паспорта пассажира, прибывшего рейсом из Польши. Этот пассажир убил двух рабочих багажного отделения, едва не прикончил агента иммиграционной службы, после чего угнал багажный кар и скрылся, перепрыгнув через забор.

– Как это едва не прикончил?

– Он зажал агенту сонную артерию, и тот едва не погиб от кислородного голодания мозга. Теперь он, возможно, навсегда останется инвалидом, мозг получил неизбежные повреждения. Он совершенно не помнит, что произошло, но это обычное последствие такого рода травмы. Есть несколько свидетелей инцидента, но они как всегда дают абсолютно взаимоисключающие показания. Одному запомнилось, что тот человек был высоким; другому – что низеньким; третий утверждает, что у него были светлые волосы; четвертый, что темные, и так далее...

– Но они, по крайней мере, сходятся на том, что это был мужчина.

– Да, молодой мужчина. Моложавый, лет тридцати, плюс-минус два-три года. Очевидно, настоящий профи. Все произошло чрезвычайно быстро, но никто не заметил, чтобы он хоть сколько-нибудь торопился.

Беккер был заинтригован, однако ему страшно не хотелось показывать, что дело его заинтересовало. Это дало бы Хэтчеру пусть маленькое, но все же удовлетворение.

– Есть основания предполагать, что это один и тот же человек? – спросил он, не сумев побороть любопытство.

– На самом деле, нет. Но Бени Хасан в прошлом использовал польские паспорта, и этот тип прибыл польским рейсом.

Хэтчер пожал плечами. – Маккиннон находит это «интересным совпадением». Парень – профессионал. Сорвался при проверке паспорта, значит, не вез контрабанду, а сам ехал контрабандой.

Закончив застегивать рубашку, Беккер заправил ее в брюки.

– Звучит серьезно.

– Если только мы не дуем на воду, – сказан Хэтчер.

Беккер знал, что это не так, но ему не хотелось больше задавать никаких вопросов Хэтчеру, самодовольство которого росло с каждой новой, проявленной им, искоркой интереса. Поэтому, спокойно закончив одеваться, он направился к выходу, бросив через плечо:

– Всегда рад повидаться с тобой, Хэтчер.

– На следующий день в Монреале в контейнере со строительным мусором был обнаружен труп некоего Роберта Кармайкла. Если бы строители в тот день не завершали работы, тело не нашли бы еще, по меньшей мере, неделю, если бы вообще нашли.

– Канада становится опасным местом, – прокомментировал Беккер, задержавшись у двери. – Пожалуй, нам всем пора сняться с насиженных мест и двинуть в Австралию. Обязательно передай Маккиннону мое почтение.

– А вот это тебе понравится, – сказал Хэтчер, не делая попытки подняться со скамейки. – Кармайкл был убит посредством постороннего предмета, введенного ему в ушной проход. Рядом с контейнером был найден заостренный кусок проволоки от вешалки для пальто. Правда, результатов лабораторного анализа на наличие на ней крови еще нет, но, скорее всего, его прикончили именно этим куском проволоки.

Беккер прислонился к косяку и мгновение задумчиво разглядывал свои туфли, затем спросил неприятным тоном:

– Хэтчер, откуда такая уверенность, что эта часть твоей истории мне будет особенно по душе?

– Я просто не совсем удачно выразился.

Беккер поднял глаза, встретившись с Хэтчером взглядом. Хэтчер сразу почувствовал себя неуютно. Взгляд Беккера пугал его.

– Я не хотел этим ничего сказать. Не надо обижаться.

– Я не люблю рассказов о человеческих смертях, – ровным голосом проговорил Беккер.

– Конечно, я и не думал на это намекать...

– Я не люблю смаковать кровавые подробности. Меня не пробирает от них дрожь извращенного удовольствия, как ты, кажется, полагаешь.

– Ничего подобного. Честно.

– И что важнее всего, я очень не люблю тебя, Хэтчер.

– Я это знаю, но мы же профессионалы и понимаем, что личные чувства не должны мешать работе.

– В нашей работе иногда случается убивать, – холодно продолжал Беккер, – но никому это не прибавляет счастья. Никто не получает от этого садистского удовольствия.

«Есть! – воскликнул про себя Хэтчер. – Я его достал! По самому больному месту!»

– У меня и в мыслях не было приписывать тебе нечто подобное, – пробормотал он. – Однако...

Беккер шумно вздохнул, будто бы успокаивая себя перед тем, как выслушать очередную глупость, и склонил голову на бок, став похожим на птицу, разглядывающую червяка. «Или следующий кусочек приманки», – подумал он. Он уже знал, что шагнет в западню, но не хотел давать Хэтчеру повод думать, что это было предопределено заранее.

– Однако... человек, который нашел время изготовить оружие вроде двадцатисантиметрового куска проволоки, выломанного из вешалки для пальто, надо думать, получает удовольствие, убивая людей, – изрек в конце концов Хэтчер.

– Полагаю, у тебя имеется описание убитого? – спросил Беккер.

– Да, и оно сходится с описанием неизвестного, столкнувшего Хаммади в озеро. Он убил похожего на себя человека и забрал его бумажник, кредитные карточки, водительские права...

– И паспорт, – завершил Беккер мысль Хэтчера.

– Абсолютно точно. Через час после предполагаемого времени смерти Кармайкла некто, назвавшийся его именем, арендовал автомобиль и двинулся к пограничному пункту.

– В направлении Нью-Йорка.

– Нет, в Уинсор, штат Мичиган.

– Значит, в Детройт.

Хэтчер кивнул.

– Он пересек Канаду по диагонали. Это значительно короче, чем ехать через Штаты в объезд Великих Озер, – рассуждал вслух Беккер.

– В Детройте самая большая арабская община в стране, – добавил Хэтчер.

– Установлено, что он араб?

– Нет, но над этим работают. Через день после того, как «Роберт Кармайкл» пересек границу и, предположительно, прибыл в Детройт, Агентство Национальной Безопасности засекло электронный перевод из Ливии в Объединенный Арабский Банк Мичигана на сумму в два миллиона долларов.

– В этом нет ничего необычного, – заметил Беккер.

– Да, но поступил он на вновь открытый счет...

– ...заведенный на имя Роберта Кармайкла... – сообразил Беккер.

– ... за три часа до поступления перевода, – закончил Хэтчер. – Мы попытались вчера сделать небольшой дополнительный перевод на этот счет, и оказалось, что...

– И оказалось, что счет уже закрыт, – уверенно договорил Беккер.

– Как ты догадался?

– На его месте я бы поступил точно так же. Он понимал, что имя всегда можно проследить, поэтому забрал деньги и поскорее убрался из Детройта. Теперь у него другое, более безопасное имя. – Беккер помолчал, глядя на стену позади Хэтчера, потом спросил: – Что еще?

– С чего ты взял, что есть что-то еще?

Губы Беккера медленно растянулись в улыбке, взгляд уперся в Хэтчера.

– Все предельно просто. Того, что ты мне дал, недостаточно, чтобы я согласился работать с вами, а вернуться к Маккиннону без меня тебе хуже самоубийства. Какую приманку ты приберег для меня напоследок, а, Хэтчер? Этот человек ушел, растворился, верно? «Роберта Кармайкла» и банковского счета на это имя больше не существует. Арендованный автомобиль сдан обратно или исчез. Кредитными карточками Кармайкла не пользовались с тех пор, как убийца приехал в Детройт, но с двумя миллионами долларов в кармане ему не нужны какие-то кредитные карточки. Он ушел с концами, правильно? Растворился где-то в Америке вместе с кучей денег, которую собирается отработать тем или иным способом.

– Все правильно, – подтвердил Хэтчер.

– Тогда что же у тебя припасено на самый крайний случай?

– Об этом человеке ничего... Но есть, однако, один факт, способный тебя заинтересовать. Возможно, здесь нет связи, а только имеет место «интересное совпадение», которое, по мнению Маккиннона, мне следует довести до твоего сведения.

Беккер ждал.

– Вилли Хольцер умер, – сказал Хэтчер.

– Вот сукин сын.

Беккер был искренне удивлен новостью, – с удовлетворением отметил Хэтчер. И даже более того, в его голосе прозвучала едва ли не печальная нотка, что казалось практически невероятным, учитывая историю взаимоотношений этих людей.

– Ему давно пора было сдохнуть, – проворчал Хэтчер.

Беккер сел на скамейку, поставив спортивную сумку между ногами, и покачал головой.

– Вилли Хольцер. Старинный недруг.

– Не собираюсь притворяться, что его смерть для меня большое горе, – сказал Хэтчер.

Беккер повернулся к нему.

– Я тоже не притворяюсь, что его смерть для меня большое горе.

– Не можешь же ты всерьез сожалеть о его смерти?

– Я всегда оплакиваю своих врагов, Хэтчер. В жизни человека они часто важнее друзей. Вилли, конечно, был последней сволочью, но в этом он был, по-своему, искренен. Он, по крайней мере, верил в то, за что боролся... Ладно, покончим с этим.

– Ну, что скажешь? – осведомился Хэтчер.

– Я не понял, о каком интересном совпадении ты говорил?

– Вилли умер от того, что кто-то запихнул шариковую ручку ему в ухо.

Беккер неторопливо кивнул, словно ожидал услышать нечто в этом роде.

– Организуй, чтобы сняли отпечатки с помещения паспортной службы Монреаля, – сказал он.

– Зачем? – удивился Хэтчер.

– Я бы пошел туда, если бы мне нужно было найти похожего на меня человека, и при этом быть уверенным, что у него будет с собой паспорт. Убийца, вероятно, сидел там и ждал, пока ему повезет. А если повезет нам, мы раздобудем его отпечатки.

– Да в таком месте найдутся тысячи отпечатков пальцев.

– Вот для таких случаев и придумали компьютеры, Хэтчер.

Беккер поднялся и снова направился к выходу. На этот раз он не задержался в дверях, но Хэтчер понимал: говорить больше не о чем. Птичка попалась.

 

6

Конец дня и начало вечера было самым тяжелым и опасным временем для Майры: работа заканчивалась, и ее воображение получало свободу витать, где ему вздумается. Квартира начинала казаться пустой и гулкой пещерой, в каждом углу которой капля за каплей росли сталагмиты раздражения Майры. В своем постоянном росте, мерещилось иногда девушке, они охватят вскоре всю комнату, заключив ее в небольшом пространстве вместе с оставшимися от матери ковром и литографиями английской охоты на лис с лающими собаками, дадут каменные отростки, такие же острые, как ее раздражение: и в конце концов прорастут сквозь ее тело. Майру только интересовало, сумеет ли она поглотить их, как дерево поглощает вбитый в ствол гвоздь, или же погибнет в страшных мучениях.

Она подошла к своему телескопу, но сегодня он не показывал ничего замечательного. Говард полагал, что она занимается астрономическими наблюдениями. Время от времени такое случалось, но яркие огни города не позволяли увидеть на небе что-либо любопытное. И в любом случае, из окна комнаты Майре был виден весьма ограниченный участок звездного неба.

Телескоп служил для наблюдения за людьми – объектами гораздо более привлекательными для Майры, чем звезды. За ними она следила с неослабевающим интересом. Чудесным посредством оптических линз она могла переноситься на север до зданий Пятнадцатой улицы. На юг ее поле зрения простиралось через разрыв в городской архитектуре на целый километр до Второй авеню. Светофоры на углу Двадцать девятой улицы и Второй авеню позволяли ей подсматривать за водителями во время остановок на красный свет. Как они почесываются, поправляют одежду, щелкают себя по носам, считая себя невидимыми чужому глазу. На востоке ее обозрению представал величественный комплекс ООН и Ист-Ривер позади него. Майра часто ловила в объектив дипломатов и туристов, катера и гидросамолеты на реке; и за всем этим она могла дотянуться взглядом до Куинса.

Сегодня предоставляемые телескопом виды не занимали девушку. Ее влекло, что с неизбежностью происходило ежедневно, в комнату брата.

Комната Говарда таила в себе знакомые вибрации дурных привычек, долго практикуемых в одиночестве. Она испускала эманации секса, греха самоублажения и скрытой вины, то есть являлась отражением сущности Говарда. В каком-то смысле она была больше Говардом, чем он сам, поскольку здесь ничто не ограничивало его самовыражения: здесь не требовалось вежливо вести себя, сдерживать свои чувства, надевать маску публичного образа; здесь он был самим собой.

Замок давным-давно не представлял для Майры препятствия. За дверью первым встречал ее тяжелый дух – смесь запахов мужского пота и несвежего белья, секса, разочарования и крушения надежд. Майра знала, что Говард мастурбирует здесь, яростно и неистово, извергаясь в один из своих старых носков, которые он потом обязательно выносил из квартиры, пряча в карман плаща, и выбрасывал в ближайший мусорный бак. Комната сама по мысли Майры была возбужденным пенисом – остро чувствующим, горячим, трепещущим, готовым извергнуться.

Она походила на камеру сексуально озабоченной обезьяны. Обстановка комнаты была по-монастырски скудной: кровать, книжная полка, стул с прямой спинкой и стол сохранились со времени учебы Говарда в средней школе. Где-то на крышке стола среди следов его нынешних безумств затерялись его и Майры инициалы, вырезанные в обрамлении пронзенного стрелой сердца. Две капли крови дополняли дизайн так за двадцать лет и не отлакированного соснового дерева. Майра вырезала этот знак внимания к брату, когда ему было четырнадцать, а ей двенадцать, из непреодолимого желания показать Говарду, как сильно она его любит. Даже тогда он был единственным человеком в ее вселенной. По крайней мере, единственным человеком, кто смел с ней дурно обращаться. Он кричал на нее, бил ее, щипал, вел себя так, будто она, его сестра, была врагом-соперником, а не несчастным, достойным жалости существом. Если бы могла, Майра выжгла бы их инициалы на своем и его теле. Реакция Говарда на порчу его нового стола оказалась именно такой, какой она от него и ожидала. Он пришел в ярость, повалил ее на пол и тузил кулаками, пока не прибежала перепуганная мать и не оттащила его от Майры. Она, конечно, плакала, но на самом деле ей почти не было больно. Боль пришла позже, когда мать принялась настойчиво внушать Говарду, что он не должен обращаться с сестрой, как другие старшие братья обращаются с гадкими девчонками: ведь она – калека.

К старой обстановке в последние годы добавилась только лампа над изголовьем кровати. На крюке за дверью висели ермолка и молитвенная накидка – тасма. На столе стояла фотография Говарда времен выпускного класса. Он пронзительно смотрел в объектив, злясь на фотографа, которым была их мать. Ее вмешательство прослеживалось в гладко зачесанных назад волосах брата. Рот Говарда кривился в усмешке, не сходившей с его губ все подростковые годы. Одной рукой он обнимал Майру за плечи, слегка повернув ее к себе, – этакое выражение братской любви. Это и было выражением братской любви, а также стремлением спрятать ее недоразвитые руку и ногу. Майра улыбалась, чтобы доставить удовольствие матери, разыгрывая хорошую девочку, фотографический образ идеальной пятнадцатилетней дочери – симпатичной, беззаботно-счастливой, начинающей превращаться в прекрасную женщину; и фотография услужливо лгала вот уже много лет. «Годы ей нипочем, – горько подумала Майра. – Любой может прикинуться совершенством на время щелчка затвора».

На столе не было фотографии матери, но, знала девушка, на дне верхнего ящика под стопками бумаги для пишущей машинки валялся старый, помятый снимок обоих родителей. Он был когда-то порван пополам на середине изображения матери, потом склеен, но не совсем аккуратно, и ее половинки не очень точно совпадали. Майра считала, что такой образ подходит матери не хуже любого другого.

Вчера Говард получил зарплату, и Майра ожидала найти сегодня что-нибудь новенькое. Сначала она бросила взгляд на вершину кучи, сваленной около постели Говарда, но то, что она искала, могло лежать где угодно. Брат любил копаться в буклетах и журналах, разыскивая любимые отрывки, снимки или же просто экземпляры, которые давно не просматривал. На стенах, поддерживаемые кусочками желтоватой клейкой ленты, висели несколько вырезок из старых номеров «Плейбоя». Говард укрепил ленту с помощью булавок, и обольстительные красотки призывно смотрели на Майру, расположившись под странными углами на фоне обоев с рисунком, изображавшим старые автомобили. Фотографии тоже были очень старыми. Они не выставляли напоказ лобковую растительность, только загорелую кожу, гладкую и блестящую как бумага, на которой они были напечатаны. Майре больше всех нравилась брюнетка с ласковой, понимающей улыбкой, украшавшая стену прямо под знаменем «партии» Говарда. Говард, думалось Майре, распял на стенах комнаты обе свои страсти, одинаково обманчивые и возбуждающие – секс и политику. Со временем он пресытился эротикой или, по крайней мере, его вкусы стали более специфичными, хотя, возможно, порножурналы поменяли стиль. Точно она не знала, коллекция Говарда была единственным источником познаний Майры в этой области. Так или иначе, он с недавних пор стал покупать буклеты с картинками. Текст в них отсутствовал, что восполнялось обилием фотографий обнаженных тел, заснятых в различных позах, не оставлявших места для двусмысленности. Наверное, как понимала Майра, они выражали сексуальные наклонности Говарда: ему не хватало воображения и, чтобы возбудиться, требовались зримые подробности.

Наконец, отыскалась, по ее мнению, новая книжка. Стоили эти вещи ужасно дорого – Майра терпеть не могла бесполезной траты денег, – но печатались на хорошей бумаге, и картинки в них были высокого качества. Новая, как и большинство предыдущих, показывала совокупляющуюся пару. Мужчина носил песочные усы и нуждался в стрижке, на его левом плече темнела родинка. По мысли создателей буклета, он играл в действии второстепенную роль, но Майра не могла отвести от него глаз. Зачем он это делал? Ради удовольствия? Доставляли ли ему удовольствие ласки женщины, или же под слепящим светом юпитеров и взглядом фотографа он не чувствовал ничего? Судя по результату, определенной его части ласки нравились. Он уложил партнершу спиной на постель, и она раскинулась перед ним с лицом, выражавшим пародию на жгучее желание. Майра прекрасно знала, что за этим последует глупое и пустое упражнение. И все же, она ставила себя на место женщины на картинке. Вот мужчина погружается в нее, расщепляя ее и шепча ей на ухо ее имя. Ничего больше, только имя: «Майра, Майра, Майра...» Она чувствует, как он проникает в нее... Боже, как страстно она его хочет! «Я словно корова с набухшим выменем, мычащая, чтобы ее подоили», – подумала Майра. Она устала от себя самой, своих пальцев, своих рук. Ей хотелось тепла другого человека. Можно симулировать секс с неодушевленным предметом, но нельзя симулировать чужое дыхание на своем лице, чужой язык, двигающийся по телу в собственном, непредсказуемом ритме. Себя она изучила слишком хорошо и не могла подарить себе никаких новых ощущений.

Почувствовав вдруг отвращение. Майра отбросила книжку и занялась поисками новых развлечений. На столе в окружении штыка, израильского шлема и метательной звездочки – сюрикена – стояла пишущая машинка Говарда. Позади нее лежал не используемый уже несколько лет эспандер – заказанная по почте игрушка для развития силы кистей. Несколько месяцев Говард никуда не выходил без него, непрерывно качаясь в тщетной попытке превратить себя в атлета. У него ничего не вышло. Эспандер ему надоел, или, возможно, Говард решил сосредоточиться на более приятном способе упражнять руки. В машинку был заправлен лист с наброском нового манифеста – очередного пустословия брата. Ей снова придется перепечатывать начисто эту галиматью, подумала Майра и не стала читать черновик.

Словотворчество брата больше не волновало ее, как когда-то, когда она считала его действительно кем-то значительным и нужным, а не бессмысленным бумагомарательством, как сейчас. В начале активной деятельности брата она даже опасалась за него.

По ее мнению, он слишком рьяно взялся за дело, исполненный какой-то параноидальной злобы. Спорить с ним было абсолютно невозможно. Он слышал только себя и свои аргументы. Одно слово против, и Говард начинал пылко ораторствовать, злясь все больше и больше по мере развития спора, словно Майра, и только она одна, стояла на пути его благих стремлений изменить мир.

Оказалось проще избегать подобных разговоров, и Говард бросился искать себе единомышленников на стороне.

Когда он основал «партию» и стал приводить соратников домой, в Майре снова пробудился интерес, но все они оказались стадом злобных, безмозглых идиотов, таких тупых и неотесанных, что Майра только диву давалась, где он их откопал и как они вышли на него. Она поражалась, неужели и ее Говард казался другим людям подлым и гадким недоноском из «белого отребья»? Неужели, когда он произносил речи в парке, прохожие смотрели на него, как на опасного психа, которого необходимо одеть в смирительную рубашку, обрить и накачать успокоительным? Майре было тяжело думать так о брате, но именно так выглядели со стороны остальные члены его «партии», а они, возможно, тоже имели сестер, волновавшихся за них и смотревших на них другими глазами.

Чем больше Майра слушала их болтовню на собраниях, тем больше ей хотелось, чтобы они навсегда исчезли из ее дома, и ее вновь зародившийся интерес снова угас. Они много и патетически говорили о насилии. Они были переполнены ненавистью, но больше походили на мальчишек, играющих в войну, поскольку были дезорганизованы, инертны и безвольны – дети, вообразившие себя мстителями Сиона; зрелище безобразное, но не пугающее.

 

7

Бритоголовые прибыли. Говард наблюдал, как они роятся в противоположном конце улицы, излучая злобу своими кожаными куртками, качающимися в ушах серьгами и сжатыми кулаками с большими кольцами и бронзовыми кастетами с угрожающе острыми шипами. Они несли только один плакат, но в этом не было ничего удивительного: бритоголовые не разбрасывались на лозунги, они предпочитали действовать.

Говард придвинулся поближе к Бородину, своему сердитому русскому стороннику. Плоское лицо огромного и глупого Бородина без слов говорило о силе и жестокости его хозяина, и, даже окажись бритоголовые еще тупее, чем они себя выставляли, Бородина они выберут объектом для нападения в самую последнюю очередь. Крестьянин по своим корням, он был для Говарда чем-то вроде дворцовой охраны, бескомпромиссно верным и самоотверженным.

– Они появились, – схватил руку Говарда Харт.

– Сам вижу, – буркнул Говард. Он знал, что Харт внимательно следит за его действиями, ревнуя к его положению лидера, что ему нельзя доверять и что при малейшем признаке слабости со стороны Говарда Харт ринется вперед, кусая его как гиена в борьбе за власть.

– Что ты намерен предпринять? – спросил Харт.

– Иди встань рядом с Винером, – сказал Говард. – Он новенький и может запаниковать.

– Каков наш план? – настаивал Харт.

– Я дам тебе знать, когда до этого дойдет очередь, – холодно отрезал Говард. – О плане не волнуйся, это моя забота, а ты позаботься о Винере.

Винер стоял в конце линии пикета, держа в руках плакат, провозглашавший необходимость возрождения еврейского духа. Он был тощим юнцом, едва вышедшим из подросткового возраста. Его взгляд лихорадочно метался от толпы бритоголовых на жалостливо-тонкую цепочку товарищей по борьбе и обратно.

Неонацисты в третий раз за несколько последних недель устраивали встречную демонстрацию. Наблюдая, как Харт пробирается в конец цепочки, Говард подумал, не его ли завистливый соперник передавал врагу планы выступлений «Сионского братства» хотя бы просто для того, чтобы подвергнуть испытанию лидерство Говарда. Чем еще объяснить сегодняшнее появление наци перед японским посольством, где «Сионское братство» проводило акцию протеста? Говард решил организовать пикетирование только вчера, прочитав последнее из серии оскорбительных для евреев и Израиля заявлений японского премьер-министра, заклеймившего их как агрессоров – бездушный акт, который Говард не мог оставить без ответа, но едва ли способный побудить к действию бритоголовых.

Первые два столкновения с неонацистами окончились без кровопролития. В первом случае Говард увел своих людей, прежде чем бритоголовые не на шутку рассвирепели, и дело обошлось несколькими толчками. Во второй раз угрозы были серьезнее, но они не успели вылиться в действия, так как прибывшая вовремя полиция разогнала наци под насмешки и оскорбительные выкрики членов «братства».

Говард надеялся, что и на этот раз сможет удержать ситуацию под контролем до спасительного вмешательства полиции. Вот только откуда бритоголовые узнали о пикете, удивлялся он. Говард со своими людьми прибыл на место всего за несколько минут до их появления. Японцы наверняка еще даже не успели пожаловаться на беспокойство. Если бы представилась возможность, Говард сам украдкой позвонил бы в полицию, но, выступая в качестве адвоката еврейского воинствующего сионизма, он не мог позволить, чтобы его видели прячущимся за спинами полицейских.

– Что мне делать? – спросил подошедший сбоку Солин.

– Удавись, – огрызнулся Говард.

Солин презрительно сплюнул.

– Ты всегда так говоришь.

– Я серьезно, – в голосе Говарда прозвучал металл. Он ненавидел, когда его власть ставилась под сомнение, так же как и его положение вождя. – Просто стой спокойно, пока не получишь от меня приказ действовать.

– А если они полезут в драку?

– Скорее всего не полезут. – Говард страстно желал, чтобы гак оно и было. – Пусть себе орут, у нас свободная страна.

Он посмотрел в конец цепочки на Харта, стоящего рядом с Винером. Новичок, казалось, был готов расплакаться. Харт поймал взгляд Говарда. Его губы, похоже, кривились в усмешке.

– Наметь себе противника, – произнес вдруг мужской голос над ухом Говарда. Он удивленно обернулся и увидел сбоку от себя незнакомого блондина с ординарной внешностью.

– Что?

– Наметь себе противника, – повторил незнакомец. – Пусть каждый из вас наметит себе противника и идет прямо на него. Не отступайте, не дожидайтесь, пока он бросится на вас, не показывайте нерешительности. Подходите и бейте.

Солин одобрительно взглянул на незнакомца и кивнул. Совет явно пришелся ему по душе.

– Кто вы? – требовательно спросил Говард.

– Твой собрат-еврей, – ответил незнакомец, сверкнув улыбкой, от которой у Говарда немедленно стало легче на душе. – Меня зовут Майер Кейн. Хотел бы я, чтобы у нас в Детройте была организация подобная «Сионскому братству».

– Ты сказал – выбери одного, так что ли? – вмешался Солин. – Но мне нужны они все.

– Не жадничай, – сказал Кейн. – Выбери одного, того, что поближе, до которого легче добраться. В таких ситуациях очень важна неожиданность. – Кейн повернулся к Говарду, как бы ища подтверждения своим словам. – Верно?

– Да, – поддержал его Говард.

Кейн обратился к Бородину.

– Тебе следует выбрать вон того маленького с золотым зубом.

– Нет, мне лучше взять этого. – Бородин указал на огромного головореза с татуировкой в виде паутины на бритом черепе.

Кейн посмотрел на Говарда и заговорщицки улыбнулся, будто только они двое понимали, что происходит в действительности.

– Ты так решил, потому что вы оба здоровые амбалы? – полюбопытствовал он. – Ну и глупо. С маленьким ты справишься в одну секунду. Пойми, это уличная драка, а не рыцарский турнир. Идея состоит в том, чтобы ударить по ним первыми, вызвать у них страх. Нас должны бояться, верно?

Он вновь обратился к Говарду за подтверждением, словно Говард досконально разбирался в тактике уличной драки. Говард кивнул, не доверившись своему голосу. Он не понимал, к чему ведет незнакомец, но было приятно иметь под рукой человека, который знал, что делать.

– Ты не думаешь, что надо объяснить наш план остальным? – спросил Кейн. – Так не возникает путаницы, кто на кого нападает. Те двое в конце, как их зовут?

– Харт и Винер.

– Они, пожалуй, выглядят немного испуганными. Может быть, им следует напасть вместе на одного? Что скажешь?

– Как раз об этом я и подумал, – солгал Говард.

– Ты сам им все объясни. Мог бы и я, но меня они не знают.

Говард кивнул, просто кожей ощущая, как из рук ускользают бразды правления. И с плеч сваливается бремя лидерства.

– Правильно, – согласился он.

Пока Говард пробирался в конец цепочки, Кейн снял брючный ремень и обмотал им костяшки правой руки.

– Здорового возьму я, – сказал он Бородину. – Он будет ждать, что на него нападешь ты, и от неожиданности обделается.

Бородин важно кивнул в ответ.

– Заметано, я беру маленького с золотым зубом.

Кейн отозвался, улыбаясь во весь рот.

– Мы их классно разделаем.

– Так надаем по шее, что всю жизнь будет помнить, – осклабился в ответ Бородин.

«Дети, – подумал Кейн, он же – увы! – Бахуд. – Дети, играющие во взрослые игры и не понимающие сути игры». Ни бритоголовые, ни «Сионское братство» – ни те, ни другие не ведали, что творят. Нет ничего замечательного в том, чтобы разбить несколько голов в уличном сражении. Большинство обывателей с радостью следило за схватками противоборствующих сторон, они отвлекали их от обыденных проблем.

Вернулся Говард. Кейн положил ему руку на плечо. На расстоянии в полквартала он заметил паркующийся автофургончик с оператором и репортером. Он сам позвонил на телевидение меньше получаса назад. Телевизионщики сработали впечатляюще быстро. Их присутствие было для Бахуда более желательным, чем появление полиции.

– Держись ближе ко мне, – бросил Кейн.

– Сейчас? – ужаснулся Говард.

– Пусть все видят, что ведешь их ты. – Кейн подтолкнул Говарда вперед, и они одновременно ступили на ничейную территорию. Посмотрев налево, Кейн увидел, что телеоператор навел на них объектив камеры, начав снимать первые признаки активности, и слегка повернулся, чтобы в кадр попала только его спина.

Пока они приближались к бритоголовым, Говард пытался протестовать, все еще надеясь выбраться из переделки.

– Ты полагаешь, это так уж необходимо...

– Другого пути нет, – отрезал Кейн. – Чтобы тебя не прикончили, надо нападать первым.

Кейн посмотрел в глаза здоровенному бритоголовому парню, стоявшему всего в шаге от него. Громила усмехнулся и глумливо завопил:

– Ки-я-а!

Кейн улыбнулся. Он казался полностью расслабленным и держал себя так, словно остановился только для того, чтобы поздороваться со старым приятелем.

– Мы хотели... – проговорил он, обрушивая обмотанный ремнем кулак на переносицу громилы. Он точно знал, что от этого удара нос у парня сломается, и, когда руки наци взметнулись к лицу, сильно врезал ему носком ботинка по коленной чашечке. Затем схватил за шею и швырнул головой об асфальт.

– Пни его посильнее, – скомандовал он Говарду.

Говард оторопело уставился на стонущего парня у своих ног. Все произошло так быстро, что никто с обеих сторон не понял, что кто-то на кого-то напал. Говарду почудилось, что он смотрит кинобоевик: в реальной жизни он не встречался со столь бескомпромиссной жестокостью.

– Пни его. Давай же!

Кейн просил о невозможном. Говард мигнул, поднял на него глаза и тут увидел наезжающую телевизионную камеру.

– Ну!

Нога Говарда поднялась вроде бы сама собой, словно чужая, и он отстраненно наблюдал, как «чужой» ботинок врезался громиле в ребра. Потом, что более поразительно, сделал это еще раз, когда громила, застонав, приподнялся и попытался откатиться в сторону.

Строй «братства» на противоположной стороне улицы устремился вперед одновременно с пришедшими в себя от неожиданности бритоголовыми, ринувшимися на Кейна и Говарда. На какой-то миг Говарду показалось, что его сейчас прикончат озверевшие нацисты, но Кейн выбросил перед собой руку, и один из бритоголовых упал; лягнул ногой – упал еще один. Кейн толкнул Говарда в открывшийся словно по мановению волшебной папочки проход в толпе наци. Взгляд Говарда мельком зацепил Солина, бившего противника меньше его ростом, но Кейн толкнул его сильнее, чем прежде, и они побежали и бежали до тех пор, пока Говард не начал задыхаться, а свалка осталась в нескольких кварталах позади.

Говард прислонился к стене, хватая воздух широко открытым ртом. Кейн остановился рядом, лишь чуть учащенно дыша, и оглянулся, словно опасался погони.

– Вожди не должны попадать под арест, – сказал он. Говард только сейчас услышал отдаленный вой полицейских сирен. – Ты должен оставаться на свободе, чтобы планировать дальнейшие действия организации.

Говард кивнул, не в силах отдышаться. У него не было ни малейшего желания оказаться в тюрьме: уж слишком часто ему доводилось слышать, что там делают с новичками.

– Нам нужно укрыться в безопасном месте, – сказал Кейн.

– Можно у меня в квартире, – предложил Говард.

На губах Кейна расцвела улыбка, согревшая Говарда своей теплотой.

– Отлично, пошли к тебе, – заявил он. – Знаешь, мы с тобой прекрасно сработаемся.

– У меня есть сестра, – сообщил Кейну Говард, когда они подъехали к дому Говарда на Западной Сорок четвертой улице. Отпустив такси, Кейн задрал голову и с видом глазеющего туриста осмотрел тридцатипятиэтажное здание.

– Неплохой район, – заметил он. – Ты, должно быть, богат.

– На самом деле, нет, – ответил Говард. – Родители много лет назад купили здесь квартиру и оставили ее нам.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть богатым, – сказал Кейн, изучая близлежащие здания с навесами над парадными дверьми и швейцарами в ливреях перед входом. – Тебе не за что извиняться.

– Да я и не извиняюсь. Я действительно небогат. То есть на жизнь у меня, наверное, хватило бы, но я никогда не пробовал проверять. Я работаю, поэтому не знаю, хватало бы мне денег без моего жалованья.

– Чем ты занимаешься?

– Я химик, работаю в фармацевтической фирме. – Говард назвал одну из наиболее известных промышленных компаний.

– О, да?! И что за лекарства вы производите?

– Самые разные. Я лично разрабатываю... микстуру от кашля, – с запинкой ответил Говард.

– В этом нет ничего постыдного.

– Но я мог бы добиться большего, намного большего. Если бы мой начальник не был антисемитом, я должен был бы сейчас руководить отделом!

– Эти гады везде, – гневно проговорил Кейн.

– Это точно, – согласился Говард, кивнул швейцару, который лишь слегка наклонил голову в знак приветствия, когда Говард с Кейном проходили мимо. – Взять, например, хотя бы этого гада привратника. Он относится ко мне, как к дерьму, несмотря на то, что это я плачу ему жалованье.

– С этим надо разобраться, – сказал Кейн, разворачиваясь на каблуках. Говард торопливо схватил его за руку.

– Нет, нет, не надо ничего делать. Это я так...

Кейн толкнул стеклянную дверь на улицу. Говард последовал за ним, робко бормоча:

– Нет, не надо, нет...

У швейцара было багровое мясистое лицо и красный нос, говоривший об излишнем пристрастии к выпивке. Он взглянул на Говарда и Кейна с полным безразличием.

– Как ваше имя? – спросил Кейн.

Швейцар пару секунд помедлил с ответом.

– Теренс О'Брайен. С кем имею честь, сэр?

Говард ожидал ударов, но Кейн, едва заметно улыбаясь, протянул О'Брайену руку.

– Так вас зовут Теренс, – заговорил он. – Говард сказал мне, что вы приятный человек.

– Стараюсь, сэр, – ответил О'Брайен, попавшись в сети очарования Бахуда. Он легко почувствовал лесть, но обращение этого человека приятно отличалось от обычного высокомерия большинства постоянных жителей дома.

– Рад познакомиться с тобой, Теренс. Моя фамилия Кейн. Я поживу некоторое время у Говарда. Думаю, мы будем часто встречаться.

– Конечно, – согласился О'Брайен.

Кейн сунул в руку швейцара банкноту. О'Брайен ловко сложил ее двумя пальцами и, не глядя, положил в карман.

– Если я могу чем-нибудь услужить вам, сэр, только скажите, и я все сделаю.

– Ты был прав, Говард, – обратился Кейн к своему спутнику. – Он действительно прекрасный человек.

– Лучший из всех, кто у нас работает, – на лету подхватил подсказку Говард.

– Понимаешь, Теренс, есть одна загвоздка – моя бывшая жена, – доверительно сказал Кейн. – У тебя есть жена?

– Не напоминайте мне о ней лишний раз, – отозвался О'Брайен.

– Тогда ты меня поймешь. Дело в деньгах. Эта сучка прилипла ко мне и не отстает, требует, чтобы я выплатил ей содержание, которое я ей якобы обязан выплатить по постановлению суда на бракоразводном процессе, понимаешь? Есть вероятность, что она наняла частных детективов, чтобы найти меня. А может быть, кого и похуже, кто знает. Да разве у меня есть деньги? Смешно, право. Так бы я их ей и отдал, если бы даже они у меня и были. Понимаешь, к чему я веду?

– Пытаюсь, сэр.

– Так вот, если кто-нибудь придет и станет расспрашивать обо мне, ты никогда меня не видел, я прав?

– Абсолютно, мистер Кейн. Я никогда вас не видел и никогда про вас не слышал.

– Однако дай мне знать, если объявится какой-нибудь излишне любопытный. Ясно?

– Яснее ясного, сэр, – улыбнулся О'Брайен.

– Попозже мы еще поговорим на эту тему, – подмигнул ему Кейн. – Передай своему сменщику...

– Санчесу, – подсказал О'Брайен.

– Передай Санчесу, что с ним я тоже переброшусь попозже парой слов.

– Он будет рад побеседовать с вами, сэр. Приятно было познакомиться с вами, мистер Кейн.

На этот раз двери услужливо распахнулись перед Кейном и Говардом.

– Ты, наверное, решил, что я собираюсь ударить его? – спросил Кейн, когда они с Говардом вошли в лифт.

– Я... я точно не знаю... – промямлил Говард.

– Ты, должно быть, принимаешь меня за очень жестокого человека. Однако нельзя всю жизнь заниматься битьем тех, кто этого заслуживает. Так можно и в тюрьму угодить. А у нас с тобой найдутся дела поважнее, чем сидеть в тюрьме, верно?

Говард деланно рассмеялся, не, имея представления, что задумал Кейн. Сейчас, когда улеглось возбуждение от стычки с бритоголовыми, он внезапно осознал, что ничего не знает о своем новообретенном друге. Что он – друг, Кейн доказал действием и сейчас демонстрировал всем своим видом. Из того, как быстро и почти отчаянно он зацепился за Говарда, следовало, что он сам нуждается в друге. Нужда в друге была хорошо знакомым Говарду состоянием. Он испытывал подобную нужду все годы после смерти матери. Конечно, Майра была его другом. И, естественно, больше, чем другом, но вряд ли защитником. Она сама слишком нуждалась в защите и ничего не могла предложить Говарду взамен, а этот человек, которого Говард совсем не знал, нравился ему, и Кейну, очевидно, нравился Говард. Во всяком случае, Говард верил, что дружелюбие Кейна не может быть наигранным.

Правда, Говард немного побаивался Кейна, но к этому ему не привыкать: своей матери он тоже немного побаивался.

Когда дверь лифта открылась на тридцать четвертом этаже, Говард задержался с выходом.

– У меня есть сестра, – напомнил он.

– Ты мне уже говорил об этом, – сказал Кейн.

– Я имею в виду, она живет вместе со мной.

Кейн замер, глядя на него пустыми глазами. В досье Хаммади на Говарда не упоминалось о присутствии в его квартире сестры. Или нью-йоркские агенты Бени Хасана проворонили этот факт, или сестра недавно переехала к брату.

– Она редко выходит из дома, – пояснил Говард. – То есть она практически совсем не выходит на улицу. Вообще.

Слепой взгляд на лице его нового друга сменился выражением вежливого любопытства.

– Да? А почему?

– Она затворница, – сказал Говард. Он никогда точно не знал, какое определение подходит Майре. Раньше такая проблема почти ни разу не возникала.

– Затворница?

– Ну, она в некотором роде калека. – Последнее слово странно прозвучало для Говарда. Думать о Майре, как о калеке, он мог только в присутствии других. В домашней обстановке она была для него просто сестрой, иногда любимой, иногда невыносимой, но всегда человеком, не нуждающимся в дополнительных определениях, кроме факта своего существования. – Да, в некотором роде. Она владеет квартирой наравне со мной. Мать завещала ее нам обоим.

– И ты заботишься о ней? – спросил Кейн.

– Она прекрасно способна сама о себе позаботиться и вполне самостоятельный человек. Ей хватает всего, за исключением, может быть, только...

– За исключением чего?

Говард рассмеялся.

– Общения с людьми, – объяснил он. – Она очень робкая. О, Боже! Мне следовало позвонить и предупредить ее, что я приведу тебя с собой.

– Ничего не поделаешь, мы уже пришли, – заметил Кейн.

Говард представил себе реакцию Майры на появление незнакомого человека – смущение, граничащее с истерикой; и ее расширившиеся в ужасе красивые глаза. Господи, ей станет плохо, буквально плохо. «А потом она меня, конечно, съест», – подумал Говард. Как, черт побери, он мог забыть, что нужно позвонить и предупредить ее. О чем он думал, предлагая незнакомому человеку остановиться у него? Действительно, о чем? Говард попытался восстановить звенья логической цепи, приведшей его к такому решению, но сумел припомнить лишь бешеный калейдоскоп событий, драку, и что только сила воли Кейна пробила им путь к безопасности. Им нужно было убраться с улиц – единственное, что отчетливо запомнилось Говарду. Еще был какой-то разговор, что Кейну негде жить. Какая-то краткая дискуссия, завершившаяся очевидным решением – укрыться в квартире Говарда. И вот они здесь.

Кейн остановился перед дверью с номером «34Б» – квартирой Говарда.

– Я могу подождать снаружи, пока ты предупредишь ее обо мне, – сказал он. – Поверь, я не доставлю тебе никаких неприятностей. У полиции не может быть нашего точного описания, поэтому нас, скорее всего, не разыскивают.

– Нет, нет, что ты. Мы тебе будем только рады, – возмутился Говард, схватил своего нового друга за руку и не отпускал, пока отпирал дверь. – Заходи, познакомишься с Майрой.

Зайдя в комнату Майры, Говард сообщил, что у них в квартире, возможно, появится новый жилец. Он ожидал бурной сцены и, стремясь упредить ее, начал тут же высказывать аргументы в пользу своего предложения, не заметив, пока не перечислил добрую половину из них, что его заявление не встретило возражений.

– Это ненадолго. Ему негде остановиться, он только что приехал. И не думаю, что у него с собой много денег. Он может пожить в комнате матери.

Майра смотрела на брата с любопытством, но без малейшего признака гнева или испуга. Словно еще не полностью понимала его, подумал Говард.

– Он... хм... очень помог мне сегодня. Да, он здорово мне помог. Полагаю, он может оказаться полезным для «братства»...

Говард замолчал, пораженный тем, как неубедительно звучат его слова. Как ему объяснить, что после инцидента с бритоголовыми решение пригласить к себе Кейна казалось ему совершенно естественным? И как вообще объяснить Майре сам инцидент, когда он сам еще не до конца в нем разобрался? Одного упоминания о «братстве» обычно хватало, чтобы вызвать у нее презрение к чему угодно, и рассказ об уличной драке, конечно, не вызовет у нее восторга.

Майра по-прежнему смотрела на него с любопытством.

– Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – продолжил Говард, – но он очень приятный человек и, к тому же, очень... хм... нравится мне, – добавил он, смущенно опустив голову. Говард нечасто признавался в привязанности к кому-нибудь. – Наверное, он считает меня чем-то вроде героя. Из-за «братства» и всего остального... Понимаешь, у них в Детройте нет ничего подобного. Кроме того, он может... Нет, я серьезно считаю, что он может оказаться полезным для «братства». Он умеет такое, что не умеет никто из нас, и...

– Хорошо.

– Что?

– Пойдем, познакомишь меня с ним.

– Ты хочешь познакомиться с ним?

– Я должна, если он намерен жить здесь, тебе не кажется? Дай мне минутку почистить перышки, затем я выйду познакомиться с ним. Тогда и решим, останется он у нас или нет. Если он такой же тупица, как Солин, то только через мой труп.

– Нет, он отнюдь не дурак.

– Харта я тоже не могу терпеть.

– Он абсолютно не похож на Харта и ни на кого из ребят. Он обычный, нормальный человек.

– Тогда, уверена, никто из твоего «братства» ему не понравится.

– Если говорить по справедливости, ты их совсем не знаешь, – завелся Говард.

Майра следила за собраниями «братства» через щелку в двери своей комнаты и после их окончания всегда высказывала критические замечания по их ходу, попутно выдавая такие характеристики участникам, какие Говард был не в состоянии ни выслушать, ни опровергнуть. Что поделаешь, нынешние члены «братства» не относились к интеллектуальной элите, которую Говард мечтал привлечь в свою «партию», но это были трудности начального этапа, верил он.

– Иди и вели ему раздвинуть гриву на глазах и оторвать руки от пола, ему предстоит встреча с леди, – сказала Майра и замахала руками, выпроваживая Говарда из комнаты.

Он возвратился в гостиную, удивляясь про себя, где сестра могла научиться таким манерам и набраться подобных выражений. Как возможно – безутешно рыдая секунду назад, в следующее мгновение преобразиться в подобие киношной сирены-завлекательницы? Поразительно! И это надо же, «почистить перышки»! Говард в жизни не слышал ничего подобного. У Майры всегда было живое воображение, решил он.

Кейн стоял около телескопа Майры и разглядывал город.

– Отличное обозрение, – похвалил он. – Что это за большая площадь внизу?

– Площадь Объединенных Наций, – ответил Говард.

– Ты шутишь, это ООН? Я и не знал, что она находится здесь.

– Да, здесь.

– Я думал, она в Вашингтоне или где-то там...

– Нет, прямо здесь, на берегу.

– Готов поспорить, ты частенько пользуешься телескопом, чтобы понаблюдать за тем, что делается внизу, – сказал Кейн.

– Да нет, – возразил Говард. – Я давно привык к этому зрелищу. Оно всю жизнь маячит перед глазами.

– Ты когда-нибудь видел... Как его? Ну, в общем, президента?

– Нет, он редко появляется здесь. Большую часть времени он живет в Вашингтоне. – Говард смущенно замолк, пытаясь отыскать деликатный выход из положения. – Извини, я забыл, как тебя зовут.

– Майер Кейн.

– Говард Голдсмит, – официально представился хозяин.

Они неуклюже пожали друг другу руки. «Нет, так не пойдет, – подумал Говард. – Я его совершенно не знаю и почему-то захотел, чтобы он жил у меня. А как же Майра? События закрутились, словно приливная волна. С момента, когда он материализовался около моего плеча вплоть до этой минуты, он был неодолимой движущей силой, притащившей меня сюда. Однако теперь я у себя дома. Бояться мне нечего, ничто мне не угрожает, нацисты вокруг не вопят, не надо пинать того громилу и бежать мне не от кого. Скажу ему, что помогу найти, где ему остановиться, предложу вступить в «братство», но жить с Майрой и со мной? Никогда».

На пороге гостиной внезапно возникла Майра и осталась стоять, прислонившись к косяку двери. Она надела длинный, спускавшийся ей до щиколоток китайский шелковый халат, расшитый драконами. Раньше он принадлежал их матери. Говард не видел его уже несколько лет и не подозревал, что сестра носит его. Полы халата скрывали ее короткую ногу, а длинные рукава – руку. Майра гладко зачесала назад волосы, оставив их свободно лежать на плечах.

«Да она же красавица!» – пронзило Говарда. Его маленькая сестричка – красивая женщина?!

– Здравствуйте, – произнесла Майра голосом более хриплым и чувственным, чем обычно, и тем более поразившим Говарда, что он не ожидал услышать таких интонаций. – Это вы, должно быть, новый друг Говарда?

Кейн отвернулся от окна и мгновение разглядывал девушку. Уголки его губ приподнялись в легком намеке на улыбку.

– Меня зовут Майер Кейн, – церемонно представился он.

– Вы – Майер, а я – Майра. Вам не кажется, что впоследствии это может вызывать некоторую путаницу?

– Уверен, мы с вами всегда сумеем разобраться что к чему.

Майра, не скрываясь, окинула Кейна оценивающим взглядом.

– Вы похожи на человека, способного разобраться в любом деле.

– Говард, разумеется, рассказал мне о вас, но он забыл добавить, что вы прекрасны.

– Говард этого не понимает, – парировала Майра. – Он всего лишь мой брат.

На лице Майры появилось выражение, которое Говард прежде видел, только в кино, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы подобрать ему определение. Обольстительное, с изумлением осознал он. Его сестра не только красива, но и обольстительна... Господи, сегодня, поистине, день неожиданностей.

Майра стояла, сложив руки на груди. Опираясь на косяк, она слегка приподняла их, и разрез халата стал глубже. Говард едва сдерживал желание велеть ей запахнуться. Сестра с Кейном болтали о пустяках. Говард чувствовал скрытый подтекст их разговора, в котором ему отводилось место зрителя. Все, о чем они говорили, казалось им забавным, но Говард не находил в этом юмора.

– Говард, ты уже показал мистеру Кейну, где он будет жить? – спросила Майра, не отрывая взгляда от Кейна.

– Еще нет.

– Думаю, он может поселиться в комнате матери.

Говард не сумел подавить смешок. Где еще они могли поселить гостя? Квартира, в конце концов, не пансион с дюжиной номеров. Комната матери да диван в гостиной, вот и весь выбор. Нет, Майра решительно вела себя очень странно, и Говарду это совсем не нравилось.

– Я не уверен... – начал он, но что-то во взгляде Кейна заставило его замолчать. Говард собирался сказать, он не уверен, что Кейну так уж надо останавливаться у них, но пронзительный взгляд Кейна каким-то образом сделал отказ невозможным.

– Никто из нас не может быть ни в чем уверен, Говард. Жизнь полна неопределенности.

Теперь Майра издевалась над ним. Но это, по крайней мере, было привычным: Говарду довольно часто приходилось сталкиваться с подобным отношением со стороны сестры, хотя ее манера выражаться редко бывала столь же изысканной.

– Я собирался сказать, я не уверен, что Майер хочет поселиться у нас.

Майра взглянула на Кейна, вопросительно приподняв бровь. Одну бровь, отметил Говард. И где она только всего этого набралась?

– Мистер Кейн, – с легким поклоном ответил Кейн.

– Очень на это надеюсь, – сказала Майра.

И тут Кейн впервые позволил своей улыбке раскрыться во всем своем очаровании. Майра покраснела и потупилась.

В этот момент Говард понял, что совершил ужаснейшую ошибку, правда, он не знал, какую именно.

 

8

– Люди трогают все на свете, – объясняла специальный агент Карен Крист. К удивлению Карен, ее откомандировали в Монреаль «давать советы» команде, снимавшей годные для идентификации отпечатки пальцев в помещении паспортной службы. Ее миссия американского советника на канадской территории была частично дипломатической, частично служила для постоянного напоминания канадцам о крайне серьезной заинтересованности Вашингтона в данном деле, и частично – в самой малой своей части, – имела целью оказание технической помощи. Техническая помощь канадцам не требовалась. Снятие отпечатков пальцев – это ремесло, а не искусство. Они привлекли к работе нескольких своих «гениев» в этой области, а вот напоминание о важности работы оказалось нелишним. Паспортная служба, как любое публичное государственное учреждение – это огромное средоточие отпечатков пальцев, и малейшая небрежность могла пустить всю работу насмарку.

Подробно объясняя азы специальности управляющему паспортной службой, Карен исполняла в данный момент роль дипломата в связи с необходимостью оставить помещение на всю ночь открытым для доступа целого легиона специалистов в форме и в штатском, в то время как управляющего одинаково раздражала мысль о нарушении инструкции и факт, что ему самому приходится в неурочный час торчать на работе.

– Люди совсем как обезьяны, – говорила молодая женщина. – Когда они не торопятся, они обязательно перетрогают все, до чего могут дотянуться. Причем большинство из них даже не осознает своих действий.

– Хм... – отозвался управляющий без особого интереса, наблюдая за экспертом, посыпавшим поверхность его стола порошком из пластиковой чашки.

– В нашу учебную программу входит фильм, в котором заснято поведение людей в помещении, когда они не подозревают, что за ними ведется наблюдение. Съемки фильма проводились скрытой камерой. Это сделано не для развлечения, а для изучения, к чему и сколько раз они прикасались в течение часа. Знаете, к чему люди прикасаются чаще всего?

Управляющий с неудовольствием взглянул на Карен. Ему не нравилось, что его подключают к разговору.

– К чему люди прикасаются чаще всего? Нет, не знаю. Полагаю они просто спокойно сидят, отдыхают, разве это не так?

– Они целый час проводят в комнате в одиночестве и вольны делать все, что им вздумается. В комнате имеются журналы, на случай, если кому-то захочется почитать, телевизор, кресла, стулья, диван и так далее. Это нечто вроде гостиной.

– К чему же они прикасаются чаще всего? Наверное, к телевизионному пульту управления.

– К своим лицам, – вывела управляющего из затруднения Карен. – Большинство людей постоянно трогают свое лицо, словно стараясь убедиться, что оно по-прежнему на месте. Мы трем глаза, чешем голову, постукиваем по зубам, по носу, трем нос, сдавливаем нос, тянем себя за уши и за губы, проводим пальцами по волосам, собирая в последнем случае большое количество жира, отчего получаются великолепные отпечатки. Хотя, надо отметить, нос тоже неплохой источник жира.

Управляющий как раз собирался потянуть себя за мочку уха, но опустил руку, потом вообще сунул ее в карман.

– Наши руки никогда не остаются неподвижными, – продолжала Карен. – После лица мы чаще всего ощупываем свое тело. Человек, когда он уверен, что за ним никто не наблюдает, ведет себя так, словно его одолевают блохи. За час он почешет все доступные места, как оголенные, так и скрытые одеждой. Некоторые даже снимают и снова надевают обувь. После этого, конечно, не остается годных для использования отпечатков пальцев.

Управляющий внезапно почувствовал себя очень неуютно, он не знал, куда деть руки. Он пытался держать их неподвижными, но чем сильнее старался, тем непокорнее они становились, нуждаясь в движении. Все его тело, казалось, разом зачесалось.

– Но мало того, что мы обхаживаем себя подобно обезьянам, мы также притрагиваемся ко всему, что нас окружает. Не только к ручкам, книгам, стаканам, пепельницам, телефонам, подлокотникам кресел, прилавкам в магазинах, дверным ручкам и остальным предметам, которых имеем причины касаться. Мы трогаем настольные лампы, а если они не включены, то и электрические лампочки внутри плафона. Мы дотягиваемся до днища стульев, на которых сидим, рисуем пальцами по узорам обоев на стенах, обводим рамки картин и фотографий. Мы сковыриваем мушиные пятнышки с поверхности зеркал, барабаним пальцами по любой находящейся в пределах досягаемости поверхности, пока читаем. Фактически, во время чтения наши пальцы безостановочно исследуют предметы и места, о которых наше сознание даже не подозревает. Одна женщина из испытуемых, пока читала статью о том, как ублажить любовника, вытащила из обивки кресла все бронзовые гвоздики и потом вставила их обратно. Впоследствии она об этом совершенно не помнила. А один испытуемый бродил по комнате, поднимая и переворачивая все стулья, что означало: он оставлял свои отпечатки на их ножках. Он заглядывал под днище и, повертев стул в руках, ставил на место. Когда позже его спросили, зачем он это делал, он ответил, что не знает, просто, чтобы пощупать их. После него сняли великолепный отпечаток с колесика одного из стульев.

Управляющий сложил руки на груди, сунув пальцы под мышки.

– Знаете старую шутку: итальянец не может говорить, когда у него связаны руки за спиной? В ней есть доля правды. Никто из нас не способен исследовать окружающий мир без помощи рук. Каждый предмет мы оглаживаем сверху, снизу, с боков, ощупывая все грани и проверяя все углы – и оставляем отпечатки или частичные отпечатки. Если вам когда-либо встречался человек, который не пользуется руками, вы видели индивидуума с серьезными нарушениями психики.

Управляющий позволил рукам свободно упасть и с облегчением потер ладони.

– Так вы говорите, этот ваш тип, возможно, оставил здесь отпечатки? – спросил он.

– Непременно, если он не был в перчатках или не мыл через каждые двадцать минут руки с мылом, чтобы избавляться от жира, вырабатываемого подкожными сальными железами.

– Это помогло бы?

– Да, это позволило бы ему не оставлять отпечатков и, разумеется, несколько осложнило бы нам жизнь. Но в нашем случае это не представляется возможным. Наша проблема не в том, чтобы обнаружить отпечатки, она состоит в том, чтобы их идентифицировать. Даже в этом кабинете найдутся тысячи отпечатков, а в приемной – намного больше.

Карен посмотрела, как продвигается работа. Пленка белого порошка расползалась по комнате с неуклонностью снежной лавины. «Надо будет напомнить, чтобы обработали пол перед стульями в приемной», – подумала она. Там могли остаться следы, если только линолеум не протирали влажной тряпкой после визита подозреваемого. Люди касаются пола, завязывая шнурки на ботинках или ставя на пол вещи. Некоторые, вместо того, чтобы возиться с обувью, прижимают к полу ладони целиком. Даже в таких публичных местах как это. В подобных учреждениях много времени уходит на ожидание, и мускульное напряжение требует разрядки.

– Вас послушать, так отмочи я руки в горячей воде, пока не сморщатся кончики пальцев, я могу не опасаться за отпечатки. И если я потом возьму нож и прирежу свою жену, об этом никто не узнает? – полюбопытствовал управляющий.

Карен секунду смотрела на него, проверяя насколько серьезны его слова, затем заметила:

– Думаю, проще развестись.

Управляющий отрицательно покачал головой.

– Это Квебек, мадемуазель. Мы – католики, – он пожал плечами, – а у католиков это совсем не просто.

Карен решила не улыбаться, чтобы не одобрять этого человека, хотя он усмехался, очень довольный своей сообразительностью. Карен не видела в его словах ничего смешного.

В ее особом задании, размышляла она, есть только одна положительная сторона: после компьютерной обработки полученных данных, ей придется отчитываться о проделанной работе перед Беккером. Работа под его началом может оказаться интересной. Это он попросил девушку съездить в Монреаль. Были и другие, кто мог бы это сделать, хотя вряд ли кто-либо справился бы с заданием лучше нее, решила Карен, – но он выбрал ее. Возможно, исключительно потому, что был знаком с ней лично. Или, возможно, потому, что она ему понравилась. А может быть, он также хотел узнать ее получше? «Ты имеешь дурную привычку принижать свои заслуги, и в противовес – привычку переоценивать свои достоинства. Тогда как правда о тебе лежит где-то посередине», – самокритично подумала Карен, гадая, какой ее воспринимает Беккер, если он вообще о ней думал.

Девушка позволила себе помечтать о руках Беккера, где бы они могли блуждать по ее телу. Карен часто занимал вопрос: думают ли мужчины о сексе так же часто как женщины? Если да, то почему они всегда так спешат пасть на ложе любви и покончить с этим?

Совещания в Федеральном Бюро Расследований редко принимают форму, известную по телевизионным сериалам и кинофильмам, когда все участвующие в расследовании агенты рассаживаются скопом в темной комнате и разглядывают на настенном экране фотографии опасных шпионов или психованных торговцев дурманом. Такое тоже иногда бывает, но гораздо чаще они протекают как простой обмен мнениями вовлеченных сторон, перед которым докладчик на общедоступном языке сообщает все имеющие значение факты.

Именно по последнему сценарию разворачивалось совещание, на котором Карен Крист докладывала о результатах операции по снятию отпечатков пальцев в помещении паспортной службы Монреаля. Но поскольку оно имело место в кабинете директора Эдгара Аллена Маккиннона – главы отдела по борьбе с терроризмом, – то походило на что угодно, кроме простого обмена мнениями.

Маккиннон подался вперед, словно стремился поймать каждое слово, как всегда бесстрастный и безупречный в манерах.

– Мы, конечно, размножим ваш рапорт, мисс Крист, – произнес он своим полушепотом, – но не могли бы вы сейчас, в целях экономии времени, доложить нам по существу дела? Если вы, конечно, хорошо себя чувствуете.

– Разумеется, могу, сэр. С удовольствием, – ответила Карен.

– Отлично. – Маккиннон откинулся на спинку кресла и повернулся так, чтобы видеть лицо Беккера, устроившегося в кресле сбоку от его стола. Затем его взгляд снова переместился на Карен, которая сидела на кожаном диване по соседству с напряженным Хэтчером. Карен казалось, что Беккер и Хэтчер занимают места не по рангу, но она сейчас слишком устала, чтобы делать далеко идущие политические выводы из расположения посадочных мест начальства. И слишком нервничала, находясь в такой компании.

Маккиннон приподнял бровь. Карен приняла это за сигнал начинать и заговорила:

– В целях экономии времени, сэр, я опущу технические подробности. Последняя уборка в помещении паспортной службы проводилась на прошлой неделе в ночь со вторника на среду. Роберт Кармайкл возобновил действие своего паспорта и был убит в четверг. Канадцы дали указание обработать помещение в ночь с воскресенья на понедельник. Это означает, предполагая добросовестное выполнение своих обязанностей уборщиками, что мы собрали отпечатки, оставленные в помещении за последние пять дней, включая прошлый четверг, а также отпечатки из труднодостижимых мест, которые уборщики никогда не затрагивают и где могут сохраняться отпечатки многомесячной давности.

– Понятно, – сказал Маккиннон.

– Всего набралось около девяти тысяч отчетливых полных и частичных отпечатков. Около половины из них принадлежали служащим паспортной службы и уборщикам. Остальные были неизвестного происхождения.

– Девять тысяч? За пять дней? – не поверил Маккиннон.

– Люди притрагиваются ко всему подряд, – пояснила Карен.

– По всей видимости. Простите, что прервал вас.

Хэтчер неловко шевельнулся. Его дискомфорт был очевиден, хотя Карен не понимала, что его вызвало. Зато она прекрасно знала, что было причиной ее дискомфорта. Маккиннон и Беккер смотрели на нее, как пара ястребов на свой очередной обед, скачущий по глупости через лужок. Девушка тайком вытерла влажные ладони о юбку. Может быть, юбка слишком узка? Карен пожалела, что не надела слаксы: в них можно было бы положить ногу на ногу, и никто не воспринял бы это неправильно. Сейчас она – не женщина в комнате, полной мужчин, сейчас она – специальный агент и надо помнить об этом.

– Мы пропустили все оставшиеся отпечатки через наш компьютер. Канадцы сделали то же самое.

– Они охотно помогали вам?

– Канадцы? Да, сэр.

Маккиннон медленно кивнул, словно сделал мысленную заметку о готовности северных коллег к сотрудничеству.

– Вы обработали и проверили все отпечатки всего за три дня? – Теперь вопрос задал Беккер.

«Слава Богу, хоть кто-то оценил!» – подумала Карен.

– Мы привлекли помощников из других отделов и каждый день работали допоздна, – энергично проговорила она, добавив про себя: «Умница, девочка, сказала «мы», а не «я». Правильно. Демонстрируй самоотверженность, ты – член команды. Не упоминай, что не спала трое суток. Они это, скорее всего, и так поняли по твоему виду, но пусть сами сделают выводы, каких героических усилий тебе все это стоило!»

– Мы исключили из списка всех женщин, доля которых составляла шестьдесят процентов.

– О, правда? – подал голос Хэтчер.

– За границу путешествует больше женщин, чем мужчин, – хотя бизнесмены путешествуют чаще.

– Я этого не знал.

– Вдовы, – кратко пояснила Карен.

– Женщины обычно более предприимчивы, чем мужчины, – вставил Беккер, и Карен взглянула на него с удивлением. Это было странное замечание, особенно с его стороны.

– Они больше читают, больше занимаются искусством и больше путешествуют, – развивал свою мысль Беккер.

– Ну, если ты так говоришь... – с сомнением буркнул Хэтчер.

– Они – крайне интересный народ. Тебе следовало бы познакомиться с одной-двумя, – едко закончил Беккер.

Маккиннон блаженно улыбнулся, посмотрев сначала на Беккера, затем на Хэтчера, готового выдать не менее ядовитый ответ и прошелестел:

– Господа, уверен, мы можем прийти к взаимопониманию, однако, давайте сначала позволим мисс Крист посвятить нас в то, что имеется у нее на руках.

– Агент Беккер поручил мне подготовить предварительный список подозреваемых из тех, кто имел в прошлом столкновения с законом...

– Откуда нам известно, что он преступник? – резко спросил Хэтчер. – Исходя из такой предпосылки, мы можем в самом начале проглядеть искомого человека.

– Нам не известно, преступник он или нет, – ответил за Карен Беккер. – Нам также не известно, появлялся он в паспортной службе или нет. Мы, в конце концов, не знаем, не является ли этот человек плодом нашего воображения. Мы бредем наощупь в темноте. В подобных случаях делаются определенные предположения, первое из которых то, что мир не исчез только потому, что погас свет. Поскольку мы ищем человека, убившего Роберта Кармайкла при помощи платяной вешалки, то это, определенно, не средний гражданин, решивший заполучить паспорт более легким способом... Да, Крист, вы сняли отпечатки с вешалки около входа и плечиков?

– Да, сэр.

– Хорошо. Кстати, у нас с вами одинаковый ранг, и вам не обязательно называть меня «сэр», – улыбнулся Беккер. – Поскольку я собираюсь отыскать этого человека, Хэтчер, мне предстоит сделать много предположений. Если я ошибусь, то придется вернуться к отправной точке и выстроить новую цепь логических предпосылок, конечно, при условии, что еще не будет поздно ловить его. Тем не менее, я уверен, что прав. Одно из предположений, которое я сделал – это то, что человек, стоящий в глазах кого-то в Дамаске два миллиона долларов, не мог появиться на сцене, не имея в прошлом неприятностей с законом. Возможно, я ошибаюсь, и он до сегодняшнего дня был образцовым гражданином. Может оказаться, что он не американец и не канадец, но я опять же предполагаю, что он все-таки американец или канадец, или жил в одной из наших стран достаточно долгое время. Иначе он не старался бы раздобыть канадский паспорт. Если я прав, то мы, воспользовавшись описанием Кармайкла с вариациями плюс-минус восемь-десять сантиметров по росту и десяток лет по возрасту, сумеем отфильтровать наиболее вероятных кандидатов из тех, чьи отпечатки нашлись в помещении паспортной службы. Если я не прав, нам по-прежнему не известно, кто он. Другими словами, мы там, с чего начали. Все ясно?

Хэтчер пожал плечами.

– Мне-то что. Это твое дело.

Карен почувствовала исходящую от него жаркую волну обиды.

– Агент Крист, прошу, продолжайте, – сказал Беккер.

Карен возобновила доклад, размышляя про себя: «Это как прогулка по минному полю: можно лишиться ног и никогда не узнать, что тебя ударило, или можно отмечать расположение мин. Смотри прямо перед собой, девочка, и не пытайся скакать галопом».

– Мы воспользовались критериями, предложенными агентом Беккером, сэр, – сказала она, обращаясь к Маккиннону, – и, исходя из примерного возраста и средних физических характеристик подозреваемого, сократили список до пятнадцати человек. На всех них заведены досье в полиции Соединенных Штатов, один арестован в Канаде.

– Этот список здесь имеется? – спросил Маккиннон, похлопав по экземпляру рапорта Карен перед собой.

– Да, сэр, на пятнадцать имен.

Пока трое мужчин просматривали свои копии, Карен воспользовалась возможностью поправить юбку. «Почти удачно, – подумала она. – И с чего я взяла, что докладывать Беккеру будет сплошным удовольствием? Ничего себе удовольствие! Все равно, что стоять под осиным гнездом, которое кто-то ворошит палкой». Если повезет, и она не будет дергаться, то, возможно, останется целой и невредимой. Возможно. Враждебность между Беккером и Хэтчером соткала между ними своеобразное силовое поле. Маккиннон смахивал на сумасшедшего ученого, умело контролировавшего его всплески. Карен удивляло, почему все мужчины считают Маккиннона чуть ли не святым. Ей виделось в его глазах нечто отнюдь не доброе. Мужчины совсем не разбираются в людях, решила девушка. Они придают слишком большое значение служебному положению и внешнему виду, тогда как женщины – сами мастера создавать иллюзию безупречной внешности – очень хорошо знают, сколь многое может за ней прятаться.

– Хорошо, мисс Крист. По-видимому, это он.

– Превосходная работа, – похвалил Беккер.

Когда Карен поднялась, мужчины намеренно остались сидеть: исполнение правил этикета считалось теперь признаком ухаживания. «Не покачивай бедрами», – говорила себе Карен, чувствуя спиной мужские взгляды, провожавшие ее до двери. Очутившись в коридоре, она с облегчением вздохнула: фу, наконец-то!

Беккер, по крайней мере, похвалил ее работу, а вот Маккиннон отпустил, не сказав доброго слова. Конечно, ей хотелось произвести на него впечатление, ведь работать в отделе по борьбе с терроризмом – ее мечта. Но также ей хотелось произвести впечатление и на Беккера, хотя совсем по иным причинам. Пока придется удовлетвориться его профессиональной похвалой. Пока, а дальше... Существуют и другие отношения между людьми помимо профессиональных.

Трое мужчин в молчании изучали копии списков из рапорта Карен. Имена подозреваемых были напечатаны в алфавитном порядке. Беккер медленно провел по списку пальцем сверху вниз, затем вернулся к началу и, держа палец напротив первого имени, стал ждать, пока закончат остальные.

Маккиннон первым поднял голову и дождался Хэтчера.

– Полагаю, вы это заметили, – сказал он, глядя на Беккера.

Беккер кивнул.

– Что заметили? – спросил Хэтчер.

– Им я займусь сам, – сказал Беккер и повернулся к Хэтчер. – Отряди кого-нибудь проверить номера со второго по пятнадцатый. Мне нужно знать, что они делали в последнее время, где находились в последние шесть недель, куда отправились из Монреаля, и где они сейчас.

– А как насчет первого номера?

– Им я займусь лично.

Согласно кивнув, Хэтчер вновь посмотрел на имя, возглавляющее список. В конце концов не выдержав, он спросил:

– Что в нем такого особенного?

– Видишь возраст, в котором его отпечатки были занесены в картотеку.

– Да, ну и что?

– Он был слишком молод.

– Слишком молод для чего?

– Чтобы его отпечатки были занесены в картотеку. Значит, кто-то специально позаботился, чтобы они сохранились. Мне интересно, почему.

Сначала Беккер отправился в управление полиции Детройта. Взволнованный полицейский чиновник на первых порах мало чем мог ему помочь.

– Это было задолго до того, как я поступил на работу. Я не знаю, почему это было сделано, – смущенно сказал он. – Я хочу объяснить, существует установленная процедура: если возраст правонарушителя на время совершения преступления не превышает восемнадцати лет, то полагается изымать его отпечатки из картотеки по достижении совершеннолетия.

– Это мне понятно, – спокойно проговорил Беккер. Чиновника, казалось, напугал значок агента ФБР, и Беккер старался осторожно подвести его к интересующему вопросу, – Возможно, он уже не был несовершеннолетним ко времени выхода из заключения.

Чиновник взглянул на формуляр, который держан перед собой. В его верхней части содержались биографические данные, в нижней чернели десять пальцевых отпечатков. Это был оригинал информационной копии, хранившейся в памяти полицейского компьютера и разысканной главным компьютером ФБР.

– Да, так и есть. Я имею в виду, так и было. Фактически, поэтому он и был освобожден. По закону таких преступников приходится выпускать, когда им исполняется восемнадцать.

– Это могло послужить причиной, по которой его отпечатки были сохранены?

– Ни в коем случае. В законе предельно ясно говорится, что данные о преступлениях подростков не полагается заносить в основную картотеку... Я не утверждаю, что это хороший закон, но он входит в кодекс штата Мичиган, и мы ему следуем.

– Я понимаю, – сказал Беккер.

– Но с отпечатками вопрос особый. – Чиновник немного осмелел, поняв, что никто не собирается обвинять его в халатности. – Возможно, их иногда сохраняют. Это зависит от природы преступления, его тяжести, понимаете? Тогда как личные дела уничтожаются полностью.

– Понятно, – кивнул Беккер. – Вы не хотите, чтобы глупая юношеская кража в магазине висела на человеке всю жизнь.

– Да, таков мотив, – подтвердил чиновник. – Но если паренек сжег дом вместе со всей своей семьей, вы захотите взять его на заметку, даже если ему было тогда всего четырнадцать. Понимаете?

– Да, это вполне понятно.

– Однако человек, которого вы разыскиваете, не жег свой дом. Фактически, ему вообще не было предъявлено никакого обвинения.

– Правда? – предупредительно осведомился Беккер. Он мог прочитать подробности в лежащей перед ним распечатке, но, выдерживая избранную линию, предоставил чиновнику возможность самому разъяснить все досконально. – Почему же тогда он попал в тюрьму?

– Ну, технически, он не был в тюрьме. Он был арестован по обвинению в нападении и физической расправе, но видите вот это? Эти буковки «псих, осв.»? Это означает «психическое освидетельствование». Его направили к психиатру. Судя по этому, он вообще не попал под суд. Психическое освидетельствование длилось десять месяцев, пока ему не исполнилось восемнадцать, затем его вынуждены были выпустить на свободу.

– Его психическое освидетельствование длилось десять месяцев? Почему так долго?

– Хотите короткий ответ? – пожал плечами чиновник. – У него были сдвиги. Вероятно, кто-то посчитал, что он опасен, но что ему вряд ли будет предъявлено обвинение, и решил заняться им серьезно. Вспомните, он был несовершеннолетним, это был единственный способ убрать его с улиц на десять месяцев.

– Или вылечить его? – как можно наивнее произнес Беккер.

– О, разумеется, или вылечить его. Вполне возможно, – иронично рассмеялся чиновник. Осознав, что Беккер его не поддержат, он резко оборвал смех и спросил: – Вы это серьезно?

– Вы не верите, что людей с психическими отклонениями можно вылечить?

– Людей с психическими отклонениями? Догадываюсь, что можно. Наверное. Хотя смотря с какими психическими отклонениями. Если вы имеете в виду клаустрофобию, боязнь высоты и тому подобное, то таким людям, конечно, можно помочь, почему нет? Но если вы имеете в виду ребятишек, которые бросают своих родителей в печи для сжигания мусора и которых после этого отправляют в Д-центр, то не-е-ет, я не верю, что таких можно вылечить.

– Что это за Д-центр?

– Детройтский центр Психоанализа для подростков. Вашего парня отправили туда, и тот, кто сохранил его отпечатки для потомков, вероятно, тоже оттуда.

– У вас имеется специальное психиатрическое отделение для малолетних преступников?

– Отделение? – Чиновник посмотрел на Беккера, как на бесконечно наивного человека. – Агент Беккер, это Детройт. У нас для них предназначен весь центр целиком. В нашем городе плохие парни начинают, получают, так сказать, старт в жизни, в ранней юности. Они, знаете ли, обдуманно выбирают кривую дорожку.

Чиновник снова засмеялся. Беккеру никогда не нравилось, как смеются полицейские. Их смех звучит чересчур цинично и содержит очень малую долю юмора.

Как и большинство общественных зданий, возведенных в долгий период славы и процветания Детройта, Д-центр выглядел снаружи очень внушительно, представляя собой надежное строение из камня и стали, в чьем стиле смешались классические и модернистские элементы. Но, если внешне он походил на город, в котором строился, – сильный и богатый, с претензией на вкус, – то внутренне он служил отражением города нынешнего замусоренного и обшарпанного, оставившего всякие попытки поддерживать чистоту и достоинство. Это разительное отличие било в глаза.

Беккер сидел в кабинете доктора Гарольда С.Познера напротив человека, лицо которого хранило те же следы упадка, что и здание. Познер поступил на работу в Д-центр сразу после окончания колледжа, затем пробовал свои силы в других медицинских институтах, связанных с исправительной системой Мичигана, и, в конце концов, вернулся туда, где начинал свою карьеру, но уже на должность главы администрации. Беккеру он показался смертельно уставшим от жизни человеком, не столько старым, сколько истощенным морально и физически.

– Я помню его, – сказал Познер. – Он пробыл у нас девять или десять месяцев, потом мы были вынуждены его отпустить.

– Вынуждены?

– Ему исполнилось восемнадцать лет.

– Означают ли ваши слова, что вы держали бы его и дальше, если бы это было в вашей власти? – спросил Беккер.

– Когда это было, семнадцать лет назад? Это был мой первый год работы, тогда у меня не было никакой власти.

Слова Познера поразили Беккера. Если он закончил учебу семнадцать лет назад, значит он только недавно перешагнул рубеж сорокалетия, а Беккер по его внешнему виду решил, что ему за пятьдесят, и он дотягивает последние годы до пенсии.

– Я не мог прописать лекарство без постороннего надзора. Даже установить дозировку. Что бы я тогда ни говорил, мое мнение никого не интересовало. Впрочем, они собирались выпустить его в любом случае, независимо от того, исполнилось ему восемнадцать или нет.

– Они?

– Совет. Д-центр – государственное учреждение, и, как у любого государственного учреждения, у нас есть совет.

– То есть совет не видел причин задерживать парня в центре?

– Совет посчитал его абсолютно психически здоровым. Ну, если быть точным, этот термин не вполне применим в данном случае. Они посчитали, что у него был нервный срыв, вполне объяснимый по их мнению, если учесть условия, в каких он рос. Многие члены совета даже симпатизировали ему, – Познер водил пальцем по краям папки, которую положила перед ним секретарша, – а он их всех просто одурачил.

– Как ему это удалось.

Познер на несколько секунд задержался с ответом, рассматривая Беккера.

– Вы знакомы с терминами психиатрии.

– Немного.

– Немного в нашем случае – совершенно недостаточно, поэтому я не буду вдаваться в терминологию. Все равно она часто меняется. Объясню просто. У него изо рта не текла слюна, глаза не закатывались, не косили и не выпучивались. Внешне он выглядел совершенно нормальным и был особенно очарователен, когда улыбался. Он был смышленым и очень сообразительным пареньком. Умел отличать плохое от хорошего, и знал, какие поступки обществом приветствуются, а какие осуждаются. Между ним и вами или мной было только одно отличие. Как я сказал, он понимал, что такое хорошо и что такое плохо, но ему было, простите, абсолютно на все насрать. Усвойте хорошенько, он ни в коем случае не был душевнобольным или садистом. Не рисуйте себе образ этакого старшеклассника, которому нравилось отрывать крылышки у мух. Его ненормальность не проявлялась так, чтобы ее можно было заметить. Я имею в виду, буквально: вы могли бы ее заметить, только если бы обладали повышенной по сравнению с обычным человеком остротой восприятия. Не обижайтесь, члены совета тоже ее не заметили, хотя все они были профессиональными психиатрами и невропатологами.

– Однако вы ее заметили, – сказал Беккер, поощряя Познера к продолжению рассказа.

– Я был его лечащим врачом, к тому же новоиспеченным и горящим жаждой деятельности. А он был первым моим пациентом. По-настоящему моим, целиком и полностью. Плюс – у меня имелся намек, в каком направлении с ним следует работать.

Беккер внимательно слушал.

– Его направили к нам после покушения на жизнь отца. Это своего рода ключ, вы не находите? Надо быть идиотом, чтобы проигнорировать такой прозрачный намек. Поступок, конечно, ужасен. Но дело в том, что парень был весь покрыт тонкими шрамами, словно его изрезали бритвой. Отец, очевидно, в течение многих лет избивал его проволочной платяной вешалкой. Об этом знали соседи, семья, но никто не вмешивался. Старая история, не правда ли? Ребенок, с которым жестоко обращаются, вырастает жестоким. В один прекрасный день, когда он уже достаточно повзрослел, отец, наверное, отвесил ему на один удар больше, чем следовало. Это переполнило чашу. Юнец окончательно осознал, что теперь он больше отца, моложе и сильнее. Его переполнила жестокость и желание отомстить за все причиненные ранее обиды. Большинство подростков в подобных ситуациях, дав сдачи, просто убегают из дома. Некоторые хватаются за оружие, чаще всего огнестрельное. И во многих случаях это действительно обычный нервный срыв. Не подумайте, что я говорю это с долей цинизма, пет. Нервные срывы – явление нередкое. Они предсказуемы, понятны, и после соответствующего лечения никогда больше не повторяются.

– Но вы не считали, что у вашего пациента был просто нервный срыв?

– Так считало большинство врачей, но не я. Это, казалось бы, вытекало из результатов психоанализа. Но надо помнить, что остальные общались с ним опосредованно, а я – лично. Я сидел с ним колено к колену и смотрел ему прямо в глаза, когда задавал вопросы и предлагал тесты. Я изучал его, изучал очень внимательно.

– Как он проявил себя во время тестов?

Познер поднял палец, как бы говоря: «Вот оно!»

– Первые тесты многое открыли мне в нем. Они выявили, что он – я уже говорил, что не стану вдаваться в терминологические подробности, скажу просто, – ненормален, возбудим и опасен. Но это показывали только результаты первых тестов. Затем он, казалось, понял, что от него требуется. Парень был очень сообразителен. Более поздние тесты показывали, что он нормален, по-настоящему нормален; нормальней нормального, если вы понимаете, что я имею в виду. Девственно чист. Результаты этих тестов и видел совет.

– А почему вы не показали им результаты первых тестов?

– Я не смог их найти. Они пропали. И не только сами тесты, но и мои заметки, которые я делал по ходу наших с ним бесед в течение первой недели его обследования в центре. Все это исчезло, как будто никогда не существовало. Загадка, нет?

– Как вы сами сказали, он был умным парнем.

– Умным – это первое. С потенциальной тягой к насилию – это второе. И с полным отсутствием социального сознания – это третье. Сложите все это вместе, и получится, что мы говорим не о юнце, у которого возникли временные неприятности с психикой, а о человеке, представляющем из себя смертоносное оружие. Текущий термин для подобных случаев – социопат. На мой взгляд, это несколько выхолощенное понятие. Вы помните Теда Банди?

– Конечно.

– Того, который убил множество женщин? Все считали его прекрасным человеком, настоящим мужчиной. Очаровашка, что и говорить. И его назвали социопатом. То есть, фактически признали психически здоровым, отдававшим себе отчет в действиях и понимавшим, что это нехорошо. Он не слышал потусторонних голосов или дьявола, приказывавших ему делать это. Он убивал, чтобы получить то, что ему требовалось – в его случае, сексуальное удовлетворение, – а то, что его желания шли вразрез с желаниями женщин, его совершенно не волновало. Я не пытаюсь намекнуть, что у моего пациента были сдвиги на сексуальной почве. Насколько я могу сказать, он был обычным гетеросексуалом, так что в этом смысле у них с Банди нет ничего общего. Их роднит полное безразличие в выборе средств для достижения своей цели. Если ему что-то нужно, и вы стоите у него на пути – берегитесь!

– И вы были настолько убеждены в правильности собственного диагноза, что позаботились о сохранении его отпечатков в картотеке полиции?

– Как вы об этом узнали?

Беккер пожал плечами.

– Кого-то это волновало достаточно сильно, чтобы решиться обойти закон. Из ваших слов следует, что это волновало вас.

– Я был молод, позвольте вам напомнить, и не мог спокойно смотреть, как этот юноша уходит и растворяется в обществе, особенно после того, как стал свидетелем его умения дурачить людей. Он начал учиться этому у меня и выучился поразительно быстро. Черт, основываясь на результатах исключительно последних бесед с ним, без учета результатов первых, я бы тоже отпустил его на все четыре стороны! Неважно... В общем, я подумал, что однажды полиции понадобится его найти. У меня был друг-полицейский, у которого имелся хороший приятель в отделе личных дел. Ну, знаете, как это делается... Они все устроили. Если бы кто-нибудь поднял шум, они всегда могли сослаться на канцелярскую ошибку, спустить дело на тормозах и все оставить, как было.

Беккер кивнул в знак согласия. Он действительно знал, как это делается и что в стране нет ни одного полицейского управления, где когда-либо наказывали усердного чиновника за то, что он слишком долго сохранял чьи-то отпечатки пальцев. Законы, касающиеся подростков и обращения с ними, писались не полицией, но исполнялись ею по своему усмотрению.

– И я был прав, не так ли? – возбужденно сказал Познер. – Все считали, что мое излишнее рвение в этом деле объясняется моей молодостью, тем, что он был моим первым пациентом, и, следовательно, моим желанием выставить его случай – и тем самым самого себя – более значительным, чем о том свидетельствовали факты, и прочей подобной чушью. Но в итоге оказалось, что прав был я. Он сделал что-то ужасное, иначе вы не пришли бы ко мне. В чем он обвиняется?

– Сейчас нам достоверно известно только то, что он побывал в помещении паспортной службы Монреаля.

Познер заметно пал духом, но не сдался.

– Что бы это ни означало, в чем бы он ни подозревался, он на это способен. Поверьте мне.

Беккер промолчал.

– Вы мне не верите? – растерянно спросил Познер.

– Не могли бы вы заглянуть в досье и сообщить мне какие-нибудь специфичные детали его «нападения» на отца?

Познер вновь воодушевился и похлопал по папке.

– Мне ни к чему заглядывать туда. Я позабыл сотни случаев из своей медицинской практики, но не мой первый.

Сказав это. Познер раскрыл досье, вынул оттуда фотографию и протянул Беккеру.

– Я сделаю с нее копию и верну вам, – пообещал Беккер.

– Я помню, как он выглядел, – проговорил Познер. – Симпатичный мальчик, не так ли?

Беккер кивнул:

– Неприметный в толпе, но симпатичный.

– Однако теперь вы пытаетесь выделить его из толпы, так ведь? Ладно, что вы хотите знать?

– Подробности его нападения на отца.

– Он вырвал у него вешалку и воспользовался ею сам.

– Чтобы отстегать отца?

Познер улыбнулся наполовину триумфально, наполовину утомленно.

– Значит, вы так до конца меня и не поняли. Неужели вы думаете, л стал бы тратить столько сил и энергии на парнишку, просто отстегавшего своего отца вешалкой? Особенно отца, который этого заслуживал? Нет, он не стал его стегать, он попытался его убить. Он запихнул конец вешалки своему папочке в ухо.

Беккер резко выпрямился.

– Что, это вас заинтересовало?

– Да, доктор Познер. Теперь я понимаю, почему этот случай волновал вас на протяжении семнадцати лет. И все же он не убил своего отца.

– Однако, способ покушения был больно изощренным, особенно для его возраста.

– У вас не сохранилось старого адреса его отца? Мне хотелось бы переговорить с ним.

– Его адрес не изменился за эти годы. Его отец – в клинике. Я часто видел его, когда работал там. Однако вы не сможете с ним поговорить.

– Почему?

– Он не может говорить, а также думать, самостоятельно питаться. Конец вешалки, засунутой ему в ухо сыном, повредил относительно небольшой, но жизненно важный участок мозга. Между тем у его сына и мысли не возникало спросить, что сталось с отцом до нашей с ним пятой встречи. Я первым завел разговор на эту тему, но даже тогда он проявил минимум интереса. Впрочем, это была его первая неделя в центре, тогда он еще только учился, как нужно себя вести. Когда я опять затронул этот вопрос через неделю или две, он старательно изобразил раскаяние и, по-моему, даже сумел выжать одну-две слезинки.

– Но вы не поверили в его раскаяние?

– Ни на секунду. Знаете, как трудно проткнуть черепную кость проволокой от вешалки? Знаете, какая для этого требуется сила? Это надо постараться... Я ни на секунду ему не поверил, а вы бы поверили?

Беккер мрачно улыбнулся.

– Доктор Познер, я не верю в неумышленные убийства и убийства в состоянии аффекта. Я думаю, в абсолютном большинстве случаев люди, убивающие других людей, делают это потому, что они подспудно этого хотят. Или, по крайней мере, осознают, что смерть является возможным конечным результатом их действий. И поскольку они этого хотят, то это, по-моему, исключает искреннее раскаяние в своем поступке. Если хочешь убить кого-то и находишь время вооружиться пистолетом или ножом, значит соображаешь, что делаешь. Неумышленное убийство – это когда, подавая задом машину, человек давит любимую кошку. И то, это еще спорный вопрос. Сожаление и раскаяние после свершившегося факта – это всего лишь обильная влага на ресницах.

– Похоже, вы немало размышляли на эту тему.

– Более того. Я сам убил несколько человек.

– Намеренно?.. Простите, именно об этом вы сейчас и говорили, не так ли? Разумеется, вы это сделали намеренно и по роду вашей деятельности, скорее всего, оправданно... Правильно?

– Я в этом убежден.

– И вы совсем не испытываете раскаяния в содеянном?

– Не раскаяние... Я ощущаю вину, огромную вину.

– Это понятно и предсказуемо. Хотя, если это были оправданные убийства... Я имею в виду, по вашему мнению, оправданные.

– Абсолютно оправданные и по моему мнению, и по закону. Все это были случаи самообороны и произошли при попытках ареста преступников, оказывавших ожесточенное сопротивление. И т.д., и т.п.

Познер сочувственно кивнул, неосознанно настроившись на профессиональный лад.

– Суть в том, что я убил их.

– Вы могли поступить по-другому?

– Нет, тогда я не сидел бы перед вами.

– И что?

– Дело в том... Оставим это.

– В чем дело? Скажите мне, я не ста... Вы минуту назад сказали, что люди, убивающие других людей, подспудно хотят этого, но в вашем случае все иначе, не так ли? – Беккер не ответил. – Понятно... Вы уже разговаривали с кем-нибудь на эту тему?

– Доктор, я не набиваюсь к вам на прием, хотя, вероятно, это именно так и выглядит со стороны.

– Нет, нет, я не это имел в виду. Но я мог бы порекомендовать вам несколько хороших, порядочных психиатров, практикующих в частном порядке... Я хочу сказать, если эти вещи беспокоят вас.

Беккер криво улыбнулся, затем испустил протяжный вздох, в котором слышалась та же смертельная усталость, что была написана на лице Познера.

– Это меня беспокоит, но не изводит. И еще одно касательно Роджера Бахуда. Он араб?

– Араб? А, понимаю, что навела вас на эту мысль арабская фамилия. Его отец родом из Палестины, но Роджер был типичным подростком из детройтских трущоб. Я никогда не замечал, чтобы он проявлял какие-либо этнические чувства и вообще родственные чувства любого рода: к семье или к своей компании. Он везде и всегда стоял особняком. Социопат слишком эгоистичен, чтобы отождествлять себя с другими людьми, если только это не служит его целям.

Беккер поднялся, собираясь уходить.

– Благодарю вас, доктор. Вы очень мне помогли.

– Я был прав, решив во что бы то ни стало сохранить его отпечатки в картотеке, не правда ли? – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

– Думаю, да.

– А насчет другого... Я мог бы назвать вам несколько имен, да и в ФБР должны быть люди, с которыми вы могли бы поговорить на эту тему.

– Если работаешь в цирке и ныряешь в бассейн с тридцатиметровой вышки, то не стоит жаловаться владельцу цирка, что тебя трясет в момент прыжка. Моему начальству предпочтительнее сохранять уверенность, что я нормален.

– Никто не нормален, агент Беккер.

Беккер усмехнулся.

– Это вы мне объясняете?

Когда за его спиной закрылась дверь, Познер опустил взгляд на папку, озаглавленную: «Роджер Бахуд». Семнадцать лет... Теперь Роджеру тридцать пять и у него по-своему богатая практика, что бы с ним не сталось. Он, без сомнения, умен и искусен в своем деле. Беккер тоже умен и искусен, Познер распознал это с легкостью опытного профессионала. У них примерно одинаковый возраст. И Беккер, судя по фактам, которые он привел в разговоре, тоже крайне опасен. В чем-то они с Бахудом похожи друг на друга, но имеется и существенная разница: у Беккера сохранилась совесть. Но не сделает ли чувство вины его постепенно таким же безразличным ко всему, каким является Бахуд, спросил себя Познер и понадеялся, что этого не произойдет. Беккера волновали поступки, которые ему приходилось совершать, и чувства, испытываемые при этом. Бахуда же ничто не волновало, кроме самого себя, и этот недостаток превращал его из обычного человека с серьезными неполадками в характере в чудовище. На секунду Познер ощутил укол вины: нехорошо думать так о людях, затем пожал плечами. «Если уж я не заработал право на собственное мнение, то кто тогда, спрашивается, может этим похвалиться, – подумал он. К черту, хватит смотреть на мир глазами стоически терпеливого к любым мерзостям психолога. Надо воспринимать мир таким, каков он есть». По опыту Познер знал, что мир населен бесконечным множеством больных людей, среди которых водятся несколько чудовищ.

Беккер обнаружил Намира Бахуда в больничном солярии с единственным окном, хотя и выходящим на юг, но несколько маловатым, чтобы комната могла считаться солнечной. Стены ее были выкрашены в цвет зеленого гороха, что придавало помещению вид давно заброшенного места, отданного на откуп плесени и лишайникам. Местные обитатели – тихие и спокойные пациенты, которых требовалось изредка покормить, помыть и сменить им пеленки, – тоже казались давно заброшенными. Они не причиняли хлопот и за это «награждались» ежедневной «прогулкой» в солярии, где они сидели, сутулясь в различных позах, словно причудливые растения, какими, в сущности, и являлись. В течение дня они не нуждались в надзоре, и персонал клиники мог посвятить себя заботе о пациентах, чьи психические заболевания требовали постоянного внимания.

Телевизор в углу показывал картинку без звука. Беккер решил, что это сделано для удобства посетителей, поскольку ни один из пациентов не мог поднять головы, чтобы взглянуть на экран. Правда, в палате не было посетителей, кроме него. «Возможно, это признак цивилизации, – подумал Беккер, – которая сделала телевидение неотъемлемым правом каждого, даже этих людей, не способных видеть и слышать».

– Он не может говорить, если вам это неизвестно, – сказал санитар, проводивший Беккера к Бaxудy-cтapшeму.

– Мне это известно, – отозвался Беккер.

– К тому же он ничего не слышит. – Долговязый санитар носил на шее золотую цепь, выглядывавшую из-под ворота униформы. Беккер заметил, что на ногах санитара баскетбольные кроссовки с развязанными шнурками. Казалось, он готовится в любую минуту сбежать из клиники. Беккер не мог винить его за подобное стремление.

– Он ничего не может. Он просто растение.

– Мне это уже объяснили.

– Он ничего не может... Даже помереть, жалкий ублюдок.

– Вы думаете, ему этого хочется?

Санитар обвел взглядом палату с полудюжиной почти неотличимых от Бахуда пациентов, молча горбящихся в своих инвалидных креслах.

– А вы бы не захотели?

– Не стоит судить по мне, – сказал Беккер. – Мне знакомы многие ощущения и состояния, о которых вы не имеете представления.

– Сомневаюсь, – усмехнулся санитар.

– Не надо, – посоветовал Беккер. – Поверьте мне, я лучше знаю.

После короткой паузы санитар вновь заговорил:

– Ну вот, это мистер Намир Бахуд. Вы хотели его видеть? Он весь ваш. Он абсолютно неподвижен. Вы не получите от него больше, чем видите.

– Благодарю. Я только посижу с ним немножко, если можно.

– По мне, так можно. Полагаю, что и по нему, так можно. Только вы от него ничего не добьетесь. Это я говорю на случай, если вы рассчитываете на беседу или надеетесь на чудо внезапного исцеления. Знаете, некоторые приходят сюда, насмотревшись фильмов и начитавшись дурацких книжек, думая, что, если они скажут правильное слово, которое включит подсознание или что-то в этом роде, то они добьются того, что оказалось не под силу врачам. Забудьте об этом. Всем этим людям делали энцефалограммы – их мозг не работает.

– Понятно, – сказал Беккер. – Я не надеюсь разговорить его. Я просто хочу немного посидеть с ним.

– Сидите, мне-то что.

– Хорошо?

– Желаю приятно провести время. – Санитар пошел к двери, но остановился. – Вы его родственник?

– Нет, – ответил Беккер.

– Друг семьи?

– Нет.

Санитар кивнул, словно ему вдруг все стало ясно.

– Я спросил потому, что у него не было посетителей с тех пор, как я здесь работаю.

– Хм...

– Это семь лет, шесть месяцев, три недели и два дня.

Беккер взглянул на Намира Бахуда. Его открытые глаза безучастно смотрели в пол.

Санитар никак не мог успокоиться.

– Значит, вы собираетесь просто посидеть с ним? Вы – не родственник, вы его не знаете и собираетесь просто посидеть с ним?

Беккер, которому надоел назойливый санитар, повернулся к парню и сказал:

– Уходите.

Санитар хотел возмутиться, но быстро передумал под пронзительным взглядом Беккера и, больше не говоря ни слова, исчез за дверью.

Беккер секунду внимательно разглядывал Бахуда. У Бахуда-старшего сохранилось лицо сорокалетнего мужчины, словно с прекращением деятельности мозга остановился процесс старения организма. Хотя его возраст, знал Беккер, близился к шестидесяти, он, если не считать побелевших с годами волос, вероятно, выглядел так же, как в тот день, когда перестарался с поркой сына.

Чувствуя, что должен что-то сказать, Беккер прикоснулся к руке старика. Его кожа оказалась очень холодной на ощупь.

– Я пришел по поводу Роджера, вашего сына – Роджера.

Старик не моргнул и не пошевелился. Беккер не заметил проблеска разума в его глазах, но он этого и не ожидал. Он вообще точно не знал, чего ожидал от этого визита, однако, определенно, ничего рационального. Никаких чудес, столь забавлявших санитара. Не то, чтобы он надеялся вернуть этого человека к жизни, – Беккер не сомневался в результатах энцефалограммы, – скорее, он надеялся получить нечто от старика.

Нечто вроде импульса, подумал он, импульса тяготения. Все массы притягиваются: одна притягивает другую и наоборот. То же происходит при встрече двух людей. Каким бы кратким и мимолетным ни был контакт, каждая масса что-то отдает и что-то получает. Трудность состоит в оценке весомости полученного ответа. Совсем как в данном случае с почти незаметной реакцией и психическим обменом – основой гениальности Беккера. Он умел видеть в человеке то, что никто кроме него не замечал.

Информация содержится в тоне голоса, ритме дыхания, частоте помаргивания век, способе складывать руки, внешне беспричинных мускульных сокращениях. При встречах с людьми Беккер не следил за этими реакциями намеренно – они слишком быстры и малозаметны, чтобы сознание отмечало и сортировало их, – зная, что они непременно будут, и подсознание их зафиксирует, словно фотопленка, выявляющая намного больше деталей, чем видел глаз фотографа.

Но чтобы это умение сработало, Беккеру требовался человек, а Бахуда-старшего едва ли можно было назвать таковым. Он не обладал силой психического тяготения, Беккер не ощущал ответных импульсов.

Посидев несколько минут рядом с неподвижным стариком, он почувствовал себя дураком и не уходил только из нежелания подарить санитару удовольствие отметить, что он был прав.

В мозгу Беккера прокручивался разговор с Познером. Доктор старался ему помочь, не только в расследовании, но и ему лично. Он предложил назвать имена специалистов, которые, предположительно, могли помочь Беккеру с его собственными психическими проблемами, какими бы они ни виделись Познеру. Люди всегда хотят ему помочь, размышлял Беккер. Они так стремятся вскрыть его банку с червяками. Однако, когда банка откроется, не им придется иметь дело с червями Беккера, а самому Беккеру. Никто не захочет запихивать червяков обратно в банку, это предоставят делать ему самому.

Поэтому гораздо лучше не вскрывать банку, решил Беккер. Не ворошить червей, не думать о них, притворяться, будто не замечаешь, что они притаились в уголке сознания. Притаились? Беккер не был уверен в правильности подобранного образа, но, будучи оптимистом, не стал прослеживать мысль до конца и вновь сосредоточился на старике.

Намир Бахуд словно спал с открытыми глазами. Его тело реагировало только на мерный ритм дыхания. «Здесь не на что смотреть и нечего узнавать, – подумал Беккер. – Это образец бесполезности». Возможно, и вся поездка в Детройт была пустой тратой времени. Он мог получить ту же информацию по телефону, так зачем ему понадобилась личная встреча с Познером? Что его потянуло сюда?

И если он хочет держать червей взаперти, зачем он так стремится намекнуть на их присутствие? Не нужно было заводить с Познером разговор об убийствах: это не имеет к расследованию никакого отношения... Или ему было необходимо упомянуть о них, выставить свои проблемы напоказ? Чего он добивался? Приема у психиатра? Показал язык, подразнил и снова спрятал его. Что это было – психологический флирт? Или он пытался вызвать к себе интерес? «Вы думаете, это у Бахуда проблемы, док? Тогда взгляните на мои! Сказал, но не показал. Отлично, Джон! Великолепная работа! Тебе следовало воспользоваться предложенной помощью. Тебе нужна помощь, действительно нужна. Но я ее не приму, – говорил себе Беккер. – Не позволю исследовать себя, потому что боюсь того, что могу узнать про себя. Я мог бы раскрыться перед людьми, имейся хоть малейшая надежда, что мне поставят легкий диагноз и быстро вылечат. Но будь я проклят, если добровольно полезу в банку с червяками!»

Беккер улыбнулся, осудив себя в душе: ему тоже хотелось чудесного исцеления. Что ж, он пришел в самое подходящее для этого место.

Беккер собрался уходить, когда Бахуд внезапно кашлянул. Его тело качнулось в кресле. Он быстро моргнул и снова кашлянул. На миг его лицо ожило, выразив слабое подобие изумления, после чего черты старика опять застыли.

Беккер знал, что это был всего лишь условный рефлекс: мускулы диафрагмы отреагировали на проникновение в легкие инородного тела – соринки, пылинки, но эта краткая вспышка жизни запустила маховик его воображения, и на мимолетное мгновение Беккер увидел человека, каким когда-то был Намир Бахуд.

Он прищурился. Старик, казалось, затанцевал перед его глазами, а перед мысленным взором Беккера он предстал таким, каким был семнадцать лет назад – с платяной вешалкой в руке.

Намир Бахуд в кухне, одетый в домашние штаны и футболку. Темные курчавые волосы на груди лезут из-за ворота, пробив себе путь через одежду. Его внезапно вспыхнувшая ярость переходит в дикую злобу, вызванную одним присутствием сына. Беккер представил себе и мальчика, который отступает перед отцом, поскольку знает, что его снова станут бить. Снова, снова и снова в непрерывной цепи порок, тянущейся от начала времен в бесконечность.

Намир Бахуд замахивается вешалкой. Он был сильным мужчиной, таким же сильным, как отец Беккера, и таким же высоким. Его лицо кривится в той же презрительной гримасе. Он бьет сына с гневом, граничащим с отвращением. Без ненависти, но с извращенной насмешкой над ним – таким маленьким, юным, наивным и беспомощным.

Однако младший Бахуд больше не беспомощен. Оказывается, он вырос и давно лишился невинности. «Мы выросли, – подумал Беккер, – выросли, несмотря на побои и насмешки. Может быть, мы выросли не прямыми, но мы выросли».

Вешалка обрушилась вниз. Затем Беккер увидел молодого Роджера Бахуда: он перехватил руку отца, возможно, впервые; и изумленное лицо Бахуда-старшего, пораженного сопротивлением сына, затем перекосившееся от ярости. Он стремится вырвать руку. Беккер увидел, что Роджер Бахуд перестал сгибаться перед ударами; увидел, как он выбрасывает вперед кулак, чувствуя резкую боль в костях, ударивших в плоть.

Затем мир перевернулся с ног на голову: отец опрокинулся на пол перед сыном, давшим наконец выход давно копившемуся гневу.

Бахуд-старший сидел спокойно, как каменный, но Беккер больше не видел реального человека. Ему виделся мужчина, лежащий на кухонном линолеуме с решеткой из серых и черных восьмигранников, привычной как обеденное время и такой же гнетущей.

Мужчина на полу изрыгает проклятья, но у него болит челюсть, губы уже начинают опухать, поэтому слова получаются невнятными. Он приподнимается на локте. Беккер увидел, как Роджер Бахуд пнул отца ногой, и тот снова повалился навзничь и снова заговорил с прежней яростью, но уже без презрения.

Затем Беккеру представился Роджер Бахуд с вешалкой в руках. Он разгибает металлический крюк, пока тот не становится прямым как гвоздь. Беккер увидел, как он упал на отца, использовав весь свой вес, чтобы пригвоздить Бахуда-старшего к полу. Его колени прижимают руки отца к линолеуму. Левой рукой он берет отца за горло, а правой загоняет проволочный стилет ему в ухо. Глаза Бахуда-старшего расширяются в неверии, когда он чувствует первое прикосновение холодного металла – неуверенное, ищущее, но решительное.

«Это ты изуродовал его, старик, – подумал Беккер. – Ты научил его жестокости. Каждый учитель мечтает, чтобы ученик превзошел его. Разве нет? Считай, ты добился успеха на этом поприще».

Беккеру слышалось, как Роджер Бахуд кряхтит от усилия, с которым налегает на вешалку. Затем он увидел, что глаза Бахуда-старшего внезапно остановились.

И после этого Беккер впервые увидел лицо Роджера Бахуда – напряженное от усилия, со сжатыми губами и ледяной сосредоточенностью в глазах. Черты этого лица еще смягчены юностью, кожа гладкая, щеки покрывает первый пушок возмужания.

Молодой человек осознает, что он совершил, когда отец под ним перестает биться. На его лице появляется выражение мрачного удовлетворения, затем оно медленно меняется, когда он чуть поворачивается и смотрит прямо на Беккера, как человек, только что отведавший блюда, ставшего впоследствии самым любимым. И губы Роджера Бахуда медленно расползаются в улыбке узнавания.

Торопливо покинув клинику, Беккер сел в свою машину и ехал, пока не уверился, что санитар больше не может его видеть. Он остановился на обочине, распахнул дверцу и попытался успокоить бешено рвущееся из груди дыхание. Улыбнувшееся ему лицо молодого Бахуда, удовлетворенного своим первым убийством, было его собственным.

Черви в банке, которую он не желал открывать, притаившиеся, как он воображал, в темном уголке его сознания, оказались вовсе не червяками, подумалось Беккеру. Это были змеи, и они отнюдь не таились. Они свободно ползали по его душе, свиваясь в противные клубки.

 

9

Они стали другими. Что-то в них переменилось. Майра не знала, что именно, за исключением того, что это произошло после появления Майера Кейна и уличной схватки. Но, как бы там ни было, они обрели энергию, живость и – слово, казавшееся ей почти неуместным по отношению к дружкам Говарда, некоторую интеллигентность, каких никогда не демонстрировали прежде.

Сейчас они вновь собрались в гостиной на свое очередное еженедельное собрание, это сборище клоунов, некомпетентных и бездарных революционеров под названием «Сионское братство» – шесть комиков, как их воспринимала Майра. Правда, теперь с добавлением Кейна их стало семь, но он никак не подходил под определение комика. Они вольготно расселись на прекрасной мебели ее матери с утонченной цветочной обивкой, словно бабуины на табуретках. Бородавочники на английском чаепитии. Бесчувственные и грубые задницы группы танцующих медведей Говарда безжалостно мяли изящные – и дорогие – парчовые розочки. Мать умерла бы, увидев такое. Нет, не умерла, она взялась бы за дело, поправила себя Майра. Она вышвырнула бы их обратно на улицу, где им самое место. И Майре следовало бы поступить точно так же. Затем схватить Говарда за ухо и отвести в его комнату, чтобы сидел тихо и не высовывался. «Я бы так и поступила, – подумала девушка, – если бы это можно было устроить, не выходя из моей комнаты».

Впрочем, сегодня она могла спокойно выйти и прогуляться перед ними вместо того, чтобы подглядывать в щелку. Они были так возбуждены, что не заметили бы ее появления, их внимание было полностью захвачено самым увлекательным зрелищем в мире – их собственными персонами.

Видеопленка с записью репортажа об их схватке с неонацистами прокручивалась уже в семнадцатый или восемнадцатый раз, но всякий раз они замечали нечто новое, какое-нибудь лишнее доказательство своего мужества и ловкости.

– Как раз в этот момент я дал тому парню по яйцам, – донесся до Майры голос Харта. – Камера отвернула секундой раньше, и это не попало в кадр, но я достал его до кишок. Правда, Винер?

Винер улыбнулся и кивнул, но не сказал «да», что означало: Харт лжет. Говард презирал Харта, и Майра знала почему: он косился на Говарда расчетливым взглядом Кассия, убийцы Цезаря. Было очевидно, что ему страстно хочется стать вождем, хотя у него не имелось для этого никаких задатков и опыта, а только амбиции.

Говард – тоже никудышный лидер, по крайней мере, обладал интеллигентностью и умом. В какой-то степени, подумала Майра. В какой, еще следовало уточнить, поскольку основание «братства» было глупейшей вещью, какую он когда-либо сделал, – за исключением той, что он продолжал в нем оставаться.

– Останови! Вот здесь! Останови! – раздались выкрики в гостиной.

Солину захотелось понаблюдать, как он кого-то бьет. Он был самым странным в компании, этот бедный обездоленный еврей из холмистой Джорджии – деревенщина с менталитетом пня, красной шеей и вечной щепоткой жевательного табака за щекой, который он непрерывно жевал, сплевывая в фарфоровую чашку. Мать убила бы его за это на месте. Майра не могла вообразить, что его заставило считать себя евреем. Может быть, кто-то сказал ему, что люди холмов являются потерянным коленом Сынов Израилевых? Говард, разумеется, с радостью принял его в «братство». Для этого не требовалось справки о национальной принадлежности. Имея в активе «партии» шесть членов – отныне семь вместе с Кейном, – Говард не мог себе позволить разборчивости.

Даже Бобби Льюиса охватило возбуждение. Его прыщавое лицо разрумянилось сегодня больше обычного. Он, как и все остальные, в конце концов потерял отвращение к насилию. Когда-то Майра возлагала на Льюиса большие надежды, поскольку он казался ей почти нормальным человеком. Говард как-то упомянул, что он женат, и у него есть маленькая дочка. Он говорил очень мягко, и в его словах прослеживался смысл – если допустить, что можно говорить осмысленно в контексте «братства». Вначале Майра даже воспылала к нему страстью, несмотря на прыщи и прочее. В его характере проглядывала ласковость, но не сегодня. Сегодня он веселился столь же грубо, как и остальные.

«Они ведут себя так, словно смотрят футбол», – пронеслось в мозгу Майры. Однако члены «братства» смотрели не футбол, они смотрели на самих себя, бьющих других людей, и упивались собой. В действительности единственный настоящий удар, достигший цели, был нанесен Кейном, стоявшим спиной к камере. Этот удар свалил гиганта-бритоголового. А затем ее Говард, ее непостижимый Говард, ее кипящий внутренней яростью, но всегда трусливый брат ударил ногой лежачего. Пнул его дважды. Перед камерой, стоя к ней лицом. Вот с чего все заварилось – с действий Говарда, или, вернее, их с Кейном совместного нападения на громилу-бритоголового, давшего всем остальным смелость кинуться в драку и позволившего воспринимать свои слабосильные пинки и тычки за мощные удары.

Майра изучила запись даже лучше самих героев репортажа, просматривая ее столь же часто, как и они, но без личной заинтересованности. Правда не принималась членами «братства» в расчет, они видели то, что им хотелось видеть; то, что отвечало их новому восприятию самих себя. Они в своих собственных глазах мгновенно превратились из разношерстной кучки недовольных, пытавшейся организовывать жалкие пикеты, в боеспособную группу, громко заявившую о себе. «Они воображают себя ударным отрядом еврейства, – осознала Майра. – Этакими современными «Давидами», сокрушающими «голиафов» неонацизма!»

Кейн в конце концов выключил телевизор под разочарованные стоны остальных. Они могли любоваться на себя всю ночь.

– Говард хочет представить вниманию разработанный им стратегический план действий. Верно, Говард?

– Все верно, – сказал Говард, чуть дольше помедлив с ответом, чем следовало, чтобы он прозвучал убедительно. Ему нравилось лицезреть себя на экране не меньше остальных. Возможно, Кейн не любил пленку, потому что его лицо единственное – в кадр не попало.

Когда Говард поднялся и начал одну из своих многословных речей, Харт прошептал что-то на ухо Солину.

– Кончай говорильню, – заявил Солин. – Мы хотим смотреть пленку.

– Ну... – растерянно выдохнул Говард.

На губах Бородина взорвался огромный розовый пузырь жевательной резинки.

– Включай телек. Твоя трепотня всем надоела, – добавил Солин. Харт рядом с ним одобрительно кивнул.

Майра увидела, что с лица Говарда совершенно сошла краска. Он постоянно опасался подобного бунта. Его терпели в роли вождя «Сионского братства», потому что оно было его детищем, и еще потому, что ни у кого из остальных членов не хватало мозгов или силы отнять у него лидерство. Харт втихую мечтал о захвате власти, но сегодня он в первый раз привлек на свою сторону союзника, вместе с которым открыто противопоставил себя Говарду.

– Я... Я счастлив, нам следует обсудить дальнейшие действия «братства», но, разумеется, мы можем обсудить их позже, если это общее желание...

– Сядь, Говард. – Солин шагнул к телевизору, чтобы вставить кассету в видеомагнитофон.

– Вернись на свое место, – негромко произнес Кейн. Он говорил спокойно, словно добродушный учитель со строптивым учеником, но в его тоне можно было безошибочно распознать угрозу. Солин развернулся, как ужаленный. Его и без того красная шея покраснела еще больше.

– Ты с кем это говоришь?

– Сядь и слушай своего вождя, – сказал Кейн. – Садись, когда тебе говорят.

У Винера вырвался нервный смешок. Бобби Льюис наблюдал за столкновением с открытым ртом.

Майре показалось, Солин сейчас лопнет от злости, забрызгав всех табачной слюной. С пылающим лицом он подошел к Кейну, который все также спокойно сидел, зажал ему ногами колени и пихнул в лицо свой необъятный таз.

– Смотри, в какую беду завел тебя твой поганый рот, сосун, – угрожающе прорычал он с грязной ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего.

– Друзья, не надо... – промямлил Говард. Его слова зависли в напряженной атмосфере.

– Он тебя сюда привел, и, похоже, ему придется тебя выручать. – Солин упер пах Кейну в лицо. – Что ты теперь скажешь, сосун? Не хочешь использовать свою поганую пасть по прямому назначению?

Резкий удар предплечья Кейна снизу вверх едва не оторвал Солина от пола и согнул его почти пополам. Со смертельно побледневшим лицом Солин отшатнулся, страшно хрипя и зажимая пах обеими руками. Кейн по-прежнему спокойно сидел в кресле. Солин медленно обвел взглядом товарищей, как бы ища поддержки или утешения. На его лице сквозь боль проступило выражение горькой обиды, словно Кейн его обманул, и он ждал, что кто-нибудь за него вступится. Но все в комнате потрясенно застыли, не в силах пошевельнуться. Его подстрекатель – Харт – был ошарашен не меньше остальных.

– Теперь сядь, – все так же негромко проговорил Кейн. – Мы и так уже потеряли из-за тебя достаточно времени.

Паралич, наконец, отпустил легкие Солина, и он прохрипел, упав на колени:

– Я с тобой не закончил, сука.

– Думаю, мы должны исключить его из наших рядов, – сказал Кейн, глядя на Говарда. – Он слишком глуп, чтобы когда-нибудь чему-нибудь научиться, и слишком злобен для дрессировки. Ты согласен?

Говард, казалось, не понял, чего от него хотят, и, как недавно Солин, обвел взглядом товарищей, словно ища ответ на их лицах.

Кейн стремительно поднялся и нанес Солину сильнейший удар ногой в грудь, от которого тот грохнулся спиной об пол, беззвучно ловя ртом воздух. Кейн схватил его за лодыжки и выволок в прихожую.

– Он вышел из игры, – сказал Кейн, вернувшись в гостиную и закрывая за собой дверь.

Члены «братства» сидели как громом пораженные. Только Бородин внезапно ожил, вскочил на ноги и башней навис над Кейном. Майра внутренне сжалась от страха за новенького. Хотя жестокость Кейна и на нее подействовала ошеломляюще, она невольно почувствована восхищение перед легкостью и решительностью, с какими он разделался с Солиным. Но с Бородиным ему, конечно, не справиться, подумала девушка.

– Мы не говорили, что хотим избавиться от него, – сказал Бородин.

– Так решил наш вождь, – парировал Кейн, казавшийся странно спокойным перед богатырской фигурой Бородина.

– Но мы этого не говорили, – повторил Бородин, выделив голосом «мы».

– Наша организация – не демократическая партия, – сказал Кейн. – Наш вождь отдает приказы, и мы их выполняем. Понятно?

– Я тебя не знаю, – прорычал Бородин, по меньшей мере на голову возвышаясь над Кейном.

– Ты только что познакомился со мной.

– Я тебя не знаю, – тупо настаивал Бородин.

– Сядь, – скомандовал Кейн тоном, которым разговаривал с Солиным.

Говард решил вмешаться и проговорил: «Я думаю...», но было предельно ясно, что всем наплевать, что он думает. Майра поморщилась от беспомощности брата. Огромный кулак Бородина сжался для удара ниже пояса. «С ним так просто не справишься, как с Солиным, – вновь подумала девушка. – Он раздавит Кейна». Майра не могла понять, радует ее эта перспектива или огорчает.

– Сядь на место, – раздельно проговорил Кейн. Внезапно в его руке что-то появилось. Он держал это что-то около своего бока, но так, чтобы Бородин мог это видеть. Майра присмотрелась; он сжимал шило для колки льда.

– Сядь, – повторил Кейн без злости и угрозы. Он не кажется опасным, отметила Майра, но его действия внушают страх.

Бородин послушно сел.

– Это верно, что ты меня не знаешь. Все вы меня не знаете, – заговорил Кейн. – Наш вождь только представил меня вам, поэтому я покажу вам кое-что. – Он опустил ладонь на пачку лежавшей на столе Майры писчей бумаги. – Как и все вы, я здесь, чтобы служить нашему вождю. Вместе мы под его руководством достигнем наших целей. Его цели – наши цели. Его желания – наши желания. Его нужды – наши нужды. Наш вождь знает, что у нас множество врагов. Наш народ всегда окружали и преследовали враги. Сегодня они не менее опасны и коварны, чем в прошлом. Однако сегодня мы знаем, как с ними бороться. Сегодня мы можем говорить с ними на единственном языке, который они понимают, – языке силы. Разумом нам не усмирить наших врагов, но мы можем заставить их бояться нас. Они боятся того, что не поддается их пониманию и контролю. Наше «братство» станет орудием, которое нагонит на них страху. Это потребует от нас всей нашей смелости, преданности и самоотверженности. Я хочу доказать вам, что обладаю необходимой смелостью и самоотверженностью.

Члены «братства» увлеченно слушали. Майра никогда раньше не видела их такими – почти разумными существами. Что на них больше подействовало, гадала она: речь Кейна или расправа над Солиным? И кто этот вождь, о котором он говорит с таким почтением? Неужели ее брат Говард?

Кейн раздвинул пошире большой и указательный пальцы, затем занес шило над лежавшей на бумаге рукой. Майра, испугавшись того, что он намеревается сделать, попыталась отвести глаза в сторону, но не смогла. Кейн магнетически притягивал ее взгляд. Он приставил острие шила к натянутой коже между большим и указательным пальцами и надавил на рукоятку. У всех присутствующих вырвался вздох ужаса. Майра вскрикнула, но ее никто не услышал. Острие прошло через кисть Кейна, пригвоздив ее к бумаге. Он не дернулся, не застонал, а продолжил нормальным голосом:

– Мы должны быть готовы к страданиям. – Кровь сочилась на белые листы. – Мы должны делать то, что должно быть сделано.

Его тело напряглось почти до судорог, лицо перекосилось, но он смотрел на слушателей, а не на металл, пронзивший его руку. Кейн стоял, дрожа всем телом, и пылающим взором заставлял всех смотреть себе в глаза, а не на его руку. Нервы Майры не выдерживали ужасного зрелища, но она не могла отвести от него глаз.

Наконец Кейн извлек шило, вытаскивая его столь же медленно, как втыкал. При этом выражение его лица не менялось. Он что-то говорил, но Майра несколько секунд не могла разобрать ни слова.

Остальные слушали с открытыми ртами, но Майра не сомневалась, что их загипнотизировал поступок Кейна, а не его речь. Он поднял раненую руку ладонью вверх, как человек, дающий клятву. Кровь потекла по запястью в рукав рубашки.

– Ради торжества нашего вождя и во имя нашего дела, – провозгласил он, и Майра осознала, что он несколько раз повторил эту фразу: – Во имя нашего дела и ради торжества нашего вождя.

Кейн шагнул к Говарду, слушавшему его выступление с тем же благоговейным восторгом, что и остальные.

– Наш вождь. – Он жестом попросил Говарда встать.

– Ради торжества нашего дела и нашего вождя. – Кейн занес окровавленную руку над головой Говарда, словно благословляя его.

– Ради нашего вождя, – повторил он, на этот раз как команду.

Харт отозвался первым.

– Ради нашего вождя.

Другие неуверенно подхватили.

– Ради нашего вождя, – повторил Кейн, все еще осеняя окровавленной рукой голову Говарда. Его глаза провалились в глазницах от боли, что придало им оттенок безумия. «Да он просто самозваный Иоанн Креститель, полубезумный в исступленном восторге от своей миссии провозглашать скорое пришествие Христа»! – ударило Майру.

– Ради торжества нашего дела, – снова провозгласил Кейн, продолжая тянуть литанию гротескового крещения.

– Ради торжества нашего дела, – повторили все остальные теперь уже в унисон.

– Ради нашего вождя, – бросил призыв Кейн.

– Ради нашего вождя! – дружно подхватили остальные, стремясь заслужить его похвалу.

Говард походил на человека, пробудившегося ото сна, в котором он получил все, что желало его сердце, но, очнувшись, он забыл, чего же именно добивался, «Вспоминай, вспоминай», – подумалось Майре.

Наконец, Говард пришел в себя настолько, чтобы надеть маску, приличествующую его положению. Теперь он смотрелся сильным и решительным и, казалось, на самом деле считал, что все сказанное относится к нему.

И тут Майра впервые серьезно испугалась за судьбу брата и его клоунов. У них наконец появился настоящий лидер, и это, определенно, был не Говард.

Кейн отвернулся от слушателей и шагнул к двери в комнату Майры. Обернув кровоточащую руку прихваченной со стола салфеткой, он еще на шаг приблизился к комнате девушки. Их взгляды встретились, и Кейн подмигнул ей, стоя спиной к остальным.

Майра была ошарашена. Так он знал, что она подглядывает? Неужели все это было только игрой? Если да, то ради чего или кого он устроил весь этот спектакль? Для нее или Говарда? Или ради собственной выгоды?

Кейн вернулся к остальным и сел рядом с Говардом.

– Полагаю, ты хочешь обсудить наши дальнейшие цели, – сказал он. Говард согласно кивнул, и все наклонились поближе к нему, чтобы не пропустить ни слова.

 

10

Эдгар Аллен Маккиннон сидел, подавшись вперед, и улыбался на этот раз настоящей, искренней улыбкой, а не суррогатом, призванным скрыть боль в спине. Он искренне любил Беккера, наслаждался разговором с ним и часто думал, что у них много общего. Молодой агент, напоминавший ему самого себя в молодости, был выкован из того сорта стали, из которого сделаны немногие, и чему остальные могут только завидовать. Беккер не нуждался в рекламе, он был подлинным шедевром, если держаться аналогии со сталью. Люди типа Хэтчера – очень полезные, самоотверженные и трудолюбивые – всю жизнь следуют установленным правилам и поэтому разгребают рутину: в этом их предназначение. Они заслуживают доверия, проявляют скрупулезность, не пропуская ни единой детали, но в широком смысле не понимают, для чего делают то или иное. Их разум не способен охватить дело целиком. Для этого требуется искра гениальности. У Беккера такая искра имелась. Между Хэтчером и Беккером та же разница, размышлял Маккиннон, что между человеком, ловящим рыбу сетью, и рыболовом, который пользуется линем и самодельной наживкой: они оба добиваются успеха, но только один из них разбирается в повадках добычи.

Беккер попросил его о частной беседе без участия Хэтчера, поэтому Маккиннон предположил, что разговор пойдет именно о нем. Но еще по тону приветствия он понял, что Беккера беспокоит что-то другое, более важное для него, чем бюрократические склоки.

– Я хочу отстраниться от расследования, – заявил Беккер после короткого обмена шутками.

От неожиданности Маккиннон выпрямился. Встреча, кажется, обещала быть не столь приятной, как ему рисовалось в воображении.

– Давай, выкладывай все до конца, – потребовал он.

Беккер покачал головой.

– Мне не хотелось бы этого касаться. Это глубоко личное.

– Что с тобой, Джон? Тебя достал Хэтчер?

– Хэтчер тут ни при чем. Если необходимо, я могу терпеть его общество.

– Тогда в чем дело?

– Я откомандирован к вам только временно, на добровольных началах, и, если надо, могу уйти без объяснения причин.

– Ты прав, но говори это кому угодно, только не мне. Рассказывай, что у тебя стряслось.

Беккер помолчал, раздумывая, стоит ли отвечать, потом спросил:

– Тебе приходилось убивать?

– Да, – подтвердил Маккиннон. В разговоре с другим он добавил бы привычную присказку, что это была необходимая самооборона, но перед Беккером ему не требовалось формальное оправдание.

– Скольких ты убил?

– Четверых.

Беккер вновь замолчал.

Маккиннон ждал, глядя на него. Беккер смотрел в пол, словно ожидал найти на ковре ответ на свой невысказанный вопрос.

– И что ты при этом чувствовал?

Маккиннону много раз задавали этот вопрос, обычно третьим-четвертым по счету на вечеринках или во время лекций. И у него имелся готовый, хорошо отрепетированный ответ, исполненный ужаса и отвращения к самому факту убийства, со ссылкой на то, что он исполнял свой долг. Великолепный ответ, удовлетворявший большинство спрашивавших, поскольку он вписывался в рамки их ожиданий. Однако Маккиннон понимал, что Беккеру он не подойдет, поэтому осторожно сказал:

– Каждый раз по-разному.

Беккер понимающе кивнул.

– А в четвертый раз? Что ты чувствован тогда? – спросил он.

– Что мне пришло время сменить род деятельности, – ответил Маккиннон.

– Это слишком просто.

– Ладно, вот тебе развернутый ответ. Я чувствовал, что у меня это слишком хорошо получается. Очень умело и эффективно. И еще я чувствовал, что это беспокоит меня меньше, чем следовало бы.

– И больше ничего?

Маккиннон какое-то время изучал лицо Беккера. Сначала ему показалось, он понял, чего от него добивается Беккер, теперь он уже не был в этом уверен.

– Еще у меня было ощущение, что мокрая работа просто липнет ко мне, – откровенно признался он.

– Липнет? – переспросил Беккер.

Маккиннон кивнул.

Беккер опять затих, затем спросил:

– А не было такого, чтобы тебя к ней тянуло?

– Нет, – удивленно ответил Маккиннон, – такого не было.

Беккер был заметно разочарован.

– Так вот что тебя гнетет, Джон, – догадался Маккиннон. – Что тебя, как ты думаешь, тянет... Джон, я хорошо знаком с твоим личным делом. Это все чушь. В каждом случае тебе давалось задание, которое ты обязан был выполнить. В каждом деле тебя назначали другие люди. Ты же не мог знать загодя, чем все это обернется.

– Но я мог быть причиной таких оборотов.

– Но каждый случай признан самообороной. Ты же никого не ставил к стенке и не расстреливал, ты защищал свою жизнь. Единственное, чему ты был «причиной», так это тому, что не позволил своим противникам укокошить себя.

– Все можно было сделать по-другому.

– Не смеши меня, Джон, я же тебя знаю. Если бы все можно было сделать по-другому, ты бы так и поступил. Зачем тебе было специально убивать?

– Зачем? – пожал плечами Беккер. – Спроси что-нибудь полегче.

– До тебя дошли слухи, которые ходят по Бюро?

– Какие слухи? – спросил Беккер, и Маккиннон мгновенно понял, что сболтнул лишнее. – Что обо мне говорят? Что я сам вызван необходимость в тех убийствах?

– Это лишь злобные сплетни. Люди просто завидуют твоим успехам. Мало ли что говорят за твоей спиной? Тебя это не должно волновать.

– Народная мудрость всегда содержит изрядную долю истины, – заметил Беккер с усмешкой. – Слухи есть, а дыма без огня не бывает.

– Джон, относись ко всему проще. Ты принимаешь свои задания слишком близко к сердцу. Именно поэтому ты так хорош в деле, но это просто работа. Вернее, издержки нашей работы, а не призвание к убийству.

– Так все и начинается. По первости это были просто издержки работы, и я вовсе не предполагал, что мне это даже будет нравиться.

– Это приобретенный вкус.

– Все верно, – произнес Беккер, растягивая слова. – Тонко подмечено, в этом есть свой вкус. И я его приобрел, лучше и не скажешь.

– Джон, останься в деле. Ты мне нужен. Я же вижу, ты уже вцепился в него зубами.

– Я беспокоюсь не о своих зубах.

Маккиннон тяжело вздохнул.

– Что тебя беспокоит? Говори прямо, я помогу, если смогу. Но если у тебя обычная депрессия, то ты обратился не по адресу. Не имею понятия, что надо делать в таких случаях, что тебе посоветовать и какие вопросы надо задавать.

– Ты не задал мне самого главного вопроса, – сказал Беккер.

– Какого же?

– Того же, что я задал тебе – что ты чувствовал, убив в четвертый раз?

– Ладно, спрашиваю. Что ты почувствовал, убив в четвертый раз, Джон?

Беккер покачал головой, уклоняясь от ответа.

– Я просто пошутил.

– Нет уж, скажи, что ты тогда почувствовал. Хотя бы из соображений справедливости, я же тебе ответил. Так что ты почувствовал?

Лицо Беккера напряглось, и он резко отвернулся.

– Что-то ужасное? Но не может же быть, чтобы это тебе нравилось? Джон, тебе это не понравилось, правда?

Беккер снова повернулся и посмотрел Маккиннону прямо в глаза. Несмотря на весь свой опыт, Маккиннон ощутил одновременно ужас и жалость в такой полноте, какую ему редко доводилось испытывать.

Не выдержав напряжения, оба отвели глаза. Маккиннону казалось, будто он заглянул прямо в истерзанную душу Беккера – жуткое зрелище, которое ему бы не хотелось увидеть еще раз.

– У нас есть люди, с которыми ты можешь поговорить, если тебе это необходимо, – сказал он. – Некоторые из них отличные профессионалы.

– Психоаналитики?

– Советники для оказания психологической помощи в случаях, подобных твоему. Я слышал немало хороших отзывов об одном из них по фамилии Голд.

– Я не доверяю психоаналитикам.

– Почему?

– Потому что ни разу не слышал, чтобы их работа приносила результат, а ты?

– Я в этом не разбираюсь, Джон. Но некоторые рекомендуют обращаться к ним.

– К ним рекомендуют обращаться те, кто провалялся на их кушетках пяток лет. Таким необходимо одобрение психоаналитика, даже чтобы шнурки завязать.

– Наши советники не станут с тобой долго возиться. Выслушают, что-нибудь посоветуют и отправят обратно – работать. Особенно у них хорош Голд, насколько я слышал.

– Я подумаю.

– Не помешает, если ты, по меньшей мере, встретишься с ним. Посмотришь, как он тебе покажется, и тогда решишь, что делать.

– Не обещаю, но все может быть.

– Джон, тебе нужно перед кем-то выговориться.

– Я найду себе слушателя.

– Но это не должен быть первый встречный.

Беккер рассмеялся.

– Разумеется, я не стану раскрывать душу перед первым встречным. Мне надо найти такого, кто, черт возьми, поймет меня, а таких наберется – по пальцам пересчитать.

Он поднялся, заканчивая разговор.

– Мне нужно, чтобы ты остался в деле, – сказал Маккиннон. – Ты можешь довести его до конца.

Рука Беккера задержалась на дверной ручке.

– Уверен, ты можешь поймать этого сукиного сына, – добавил Маккиннон.

– Я тоже в этом уверен, – эхом откликнулся Беккер. – Это-то и пугает меня больше всего.

– Не бросай это дело, прошу тебя.

– А что, у меня, пожалуй, есть резон остаться, – задумчиво сказал Беккер. – Поймав его, я найду себе подходящего собеседника, чтобы поговорить о моих проблемах. Он один из тех немногих, кто способен меня понять.

– Так ты останешься? Джон, кто бы он ни был, он последний мерзавец, и ты можешь его поймать.

Беккер все медлил уходить.

– Меня не волнует его поимка, меня волнует, что я могу от него заразиться.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, но он – хладнокровный убийца. В монреальском аэропорту он убил двоих, чуть не прикончил третьего, потом ради паспорта убил четвертого, и это все, видимо, еще до того, как он приступил к выполнению своего основного задания...

– Почему именно я нужен тебе для этого дела? – спросил Беккер. – Что во мне такого особенного, ведь у тебя под рукой целая армия других агентов?

– Их я тоже привлеку к расследованию, – сказал Маккиннон. – Или это сделаешь ты. Они достаточно квалифицированы, но они – исполнители, их необходимо направлять, а у тебя особый дар.

– Какой еще особый дар?

– У тебя особый талант к этой работе – дар сопереживания.

– Сопереживания, – ровным голосом повторил Беккер.

– Называй это как хочешь, но со стороны кажется, что ты можешь предвидеть, на что способны люди определенного сорта. Как это у тебя получается, я не знаю. Возможно, Джон, у тебя действительно дар предвидения, а насколько мне известно, это большая редкость. Ты словно можешь читать мысли таких людей.

Беккер криво усмехнулся.

– А что, если я начитаюсь их до обалдения и сам стану думать, как они?

Маккиннон предпочел пропустить его вопрос мимо ушей.

– Джон, даже при всех своих недостатках ты на стороне добра. Ты нам нужен. Ты сделаешь чертовски хорошее дело, если уберешь этого типа с улиц.

– Я подумаю, – пообещал Беккер.

– Что случилось в Детройте? – спросил Маккиннон. Беккер опустил взгляд на свою руку, сжимавшую дверную ручку, и секунду изучал расположение вен.

– Я все изложил в рапорте.

– Предельно сухо и конкретно. Что случилось?

– Я навестил отца Роджера Бахуда.

– Ну и?

– Отец часто бил Бахуда, и в один прекрасный день молодой Бахуд воткнул конец вешалки ему в ухо, превратив в растение.

– Ты виделся со стариком?

– Я провел с ним около часа.

– Что он тебе сказал?

– Он не может говорить, – объяснил Беккер, – тем не менее, мы прекрасно пообщались. Это было нечто вроде сентиментального экскурса в прошлое.

Наступила тишина. После паузы Маккиннон повторил:

– Останься в деле, Джон. Если хочешь поговорить с Голдом, я дам тебе направление к нему. Не хочешь, не ходи. Оставляю это на твое усмотрение, но прошу, останься в деле.

– Я дам тебе знать.

– Не бросай это дело, Джон, – сказал Маккиннон в спину Беккеру.

Когда Беккер вышел, Маккиннон придвинул к себе блокнот и написал на чистой странице «Беккер». Затем после краткого раздумья добавил рядом «Голд». Через мгновение он зачеркнул слово «Голд» и какое-то время смотрел на фамилию Беккера.

Потянувшись, он с некоторым изумлением осознал, что в течение последних нескольких минут совсем не чувствовал боли. Затем он вырвал из блокнота листок с фамилией Беккера и, смяв, выбросил его в мусорную корзину.

Теперь, когда все было сказано и сделано, Маккиннону пришлось признаться себе, что он никудышный психоаналитик и отец-исповедник. И даже, может быть, никудышный друг, но зато превосходно умеет добиваться того, что ему нужно.

* * *

Наступила ночь. Свет в комнатах Говарда и Кейна наконец-то погас, квартиру освещали только огни города внизу, в остальном она была погружена во мрак, и Майра, наконец, могла покинуть свою комнату. В такие минуты она чувствовала себя оборотнем, вылезающим из своей пещеры на зов полной луны и преображающимся в уродливую шутку жестокой природы. В фильмах ужасов оборотни – это всегда люди, ставшие чудовищами не по доброй воле, которые стремятся противостоять своим кошмарным метаморфозам и горят желанием получить серебряную пулю – единственное средство, способное избавить их от безраздельной власти луны. Вампиры, казалось, обожали свое призвание, и никто никогда не сожалел об их гибели, тогда как у Майры оборотни вызывали симпатию.

Она не встречалась с Кейном со времени их знакомства два дня назад. Майра выходила поесть только в тихие, ночные часы. Если бы только она могла возникнуть прямо перед ним, мечтала девушка, с хорошо спрятанными под одеждой недоразвитыми членами, словно актриса после поднятия занавеса, она бы постаралась общаться с ним подольше. Он бы отвечал на ее улыбки и шутки – он интеллигентен. Она бы нравилась ему, пока оставалась неподвижной. Правда, чтобы уйти, ей тоже понадобился бы занавес. О, если бы она могла стать на пару часов королевой, пылкой королевой Елизаветой – молодой, а не современной матроной, – с нарисованным, фарфоровым личиком и рыжими волосами, она дала бы Кейну аудиенцию, пофлиртовала бы с ним в величественной королевской манере, посмеялась бы вместе с ним, подразнила бы его недосягаемой славой, тянущейся за шлейфом ее горностаевой мантии, а затем милостиво отпустила бы, чтобы получить возможность слезть с трона и никем не видимой дохромать до спальни.

Пока эти фантазии могли осуществиться только в ее воображении, Майра оставалась в своей комнате. Она, конечно, видела Кейна и следила за каждым его движением, когда он появлялся около ее двери, но Кейн редко смотрел в ее направлении после вчерашнего поразительного эпизода с подмигиванием. Майра больше не была уверена, что это ей не померещилось. Ее воображение вполне могло разыграться при виде его руки, проткнутой шилом для колки льда, думала девушка. Кейн больше ничем не выдал, что знает о том, что она наблюдает за происходящим в гостиной, но о Майре он помнил. Она слышала, как он спрашивал Говарда, выходит ли сестра когда-нибудь из своей комнаты. И еще, когда они вечером смотрели телевизор, Кейн поинтересовался у Говарда, не следует ли им попросить Майру присоединиться к компании.

Говарда ужаснуло это предложение, и он промямлил что-то о том, что сестра любит уединение. Брат любит ее, понимала Майра, и не желает делить с другими.

Майра намазала паштетом хлеб, порезала салат (зачем ей следить за весом? для кого сохранять фигуру?) и стоя поела, прислонившись к кухонному столу. Макароны с соусом почти обжигали рот. Было темно, мужчины спали, но девушка боялась, что Кейн может снова появиться в гостиной: она слишком мало знакома с ним, чтобы досконально знать его привычки. Прихватив в качестве десерта яблоко, Майра поковыляла обратно в свою комнату, напоминая самой себе диснеевскую ведьму, подарившую Белоснежке отравленный плод. Правда, ведьмы всегда горбатые, а она – нет: спина у нее прямая и гладкая. Отражение в зеркале показывало Майре прямую линию позвонков, но при ходьбе ей приходилось кособочиться из-за короткой ноги, и девушка ощущала себя горбуньей.

Едва она оказалась у себя, как послышался звук открываемой двери, и в гостиную вышел Кейн – в полотенце, обернутом вокруг бедер. Майра ясно рассмотрела его, пока он шел к окну, желая взглянуть на ночной город. «Боже мой, до чего он красив»! – пронеслось у нее в голове. Длинный торс Кейна покрывали волосы, тянувшиеся от линии горла по мощной, широкой груди и уходившие сужающейся полоской под полотенце. Волосы росли также на его икрах, бугрящихся мускулами, словно он стоял на носочках. «Какой он сильный и мужественный с виду, – подумала Майра, – гораздо красивее плоскогрудых самцов из журнальчиков Говарда». Кейн был настоящим, в буквальном смысле этого слова, мужчиной – из плоти и крови, и находился на расстоянии всего протянутой руки... Он походил на медведя, такого красивого-красивого медвежонка...

Майра постаралась успокоить дыхание, чтобы он ее не услышал. Девушке казалось, что ее дыхание слышно всему дому. Кейн наклонился к объективу телескопа, и полотенце свалилось на пол.

«Боже! – мысленно ахнула Майра. – Как он огромен! И прекрасен. Господи, до чего же он прекрасен! И это в спокойном состоянии? Господи, да такую красоту стыдно прятать под одеждой»! Она впервые в жизни видела наяву мужскую плоть.

Кейн забавлялся с телескопом, но Майра едва осознавала, что он делает. Ей только хотелось, чтобы он вечно стоял около окна – обнаженный и не знающий стыда, как Адам.

Но телескоп быстро надоел Кейну. Слишком быстро, по мнению Майры. Он потянулся, затем, уперев ладони в поясницу, прогнул спину, выставив таз в направлении Майры. «Боже!» – мысленно простонала она. Кейн, не наклоняясь, поднял полотенце пальцами ноги, перехватил его рукой, и направился к себе в комнату. Мускулы на его ягодицах играли при каждом шаге.

«Господи, как бы удержать его, – думала Майра. – Может, сказать, что я могу показать ему интересные виды в телескоп? Или предложить чашку горячего молока от бессонницы? Или просто сорвать с себя ночную рубашку и разлечься перед ним на полу?»

В конце концов она плюхнулась на кровать, но возбуждение не давало девушке заснуть. Она знала, что займется мастурбацией, но даже после этого все равно не сможет заснуть. Он здесь, в ее квартире, проносились в голове Майры лихорадочные мысли. Сильный и дикий мужчина, который так ее возбуждает. Здесь, на расстоянии вытянутой руки, в нескольких секундах ходьбы через гостиную, за дверью, в кровати ее матери. Она может преодолеть эту дистанцию меньше, чем за минуту. Может, но не станет этого делать.

Интересно, выйдет ли он завтра ночью взглянуть на город? Пусть завтра ему снова не удастся заснуть, молилась Майра, тогда у нее тоже случится бессонница.

 

11

Пока Хэтчер излагал данные, добытые на имевшихся в списке подозреваемых, Беккер ел. Он выдвинул условие, чтобы они встретились в кафетерии, а не в кабинете Хэтчера, по трем причинам: во-первых, в кабинете Хэтчера он немедленно оказывался в подчиненном положении; во-вторых, ему не хотелось иметь перед глазами исключительно Хэтчера и похвальные грамоты, развешанные на стенах его кабинета; и в-третьих и последних, он выбрал местом встречи кафетерий, поскольку знал, что это вызовет у Хэтчера раздражение.

– Я слушаю, слушаю, – сказал Беккер, провожая взглядом новых посетителей.

– Что-то непохоже, – проворчал Хэтчер.

– Я, да будет тебе известно, слушаю ушами, а не глазами.

– Ну, хоть это у тебя, как у людей, – фыркнул Хэтчер.

– Ты говорил, что один из пятнадцати подозреваемых умер, – сказал Беккер. Он откусил от сэндвича, глядя при этом на Хэтчера, затем его взгляд снова уплыл в сторону.

Хэтчер сверился со списком.

– Да, он умер от сердечного приступа у себя дома на следующий день после посещения паспортной службы. Один арестован и помещен в городскую тюрьму Монреаля за то, что пырнул кого-то ножом во время пьяной драки в баре.

– Это не наш мальчик, – сказал Беккер.

– Откуда ты знаешь?

– Человек, которого мы ищем, не настолько глуп, чтобы ввязываться в пьяные драки. Иначе никто не платил бы ему по два миллиона долларов. Что еще?

– Шестеро сейчас находятся за границей. Один в Англии, один в Австралии, остальные – в различных европейских странах. Мы проверили всех шестерых. Все они путешествуют со своими паспортами.

– Значит, остается семеро.

Хэтчер дернулся.

– Я тоже умею считать.

– Так это же здорово, Хэтчер. Видишь, как много у нас с тобой общего: мы оба слушаем ушами и умеем отнять восемь от пятнадцати. Но не стоит обольщаться этим поверхностным сходством. Оно еще не повод для сближения.

– Я лично буду только счастлив сохранить с тобой чисто деловые отношения, – буркнул Хэтчер.

– Вот и отлично. Что об оставшихся семи?

– Мы сумели установить местонахождение и побеседовать с тремя из них. Один бывший поджигатель, второй – офицер канадской армии, ударивший подчиненного. Третий двадцать лет назад убил свою жену и всего пять, как вышел из заключения.

– Вычеркни всех троих.

– Почему? Все они склонны к насилию. С какой стати их вычеркивать из списка подозреваемых?

– А с той, что ты их нашел. Наш мальчик не стал бы убивать ради паспорта, чтобы потом пассивно дожидаться, пока ему начнут задавать вопросы. Так его можно было бы раскрыть в два счета. Он окажется одним из исчезнувших. Расскажи мне о них.

– Это четверо, чье местонахождение в данный момент неизвестно. Лестер Гэннон разыскивается в течение шести лет за разбой, вооруженный разбой, разбой с попыткой убийства и так далее. У него список прошлых арестов длиной с твою руку. Последние шесть лет успешно скрывается от правосудия. Мне он импонирует, как возможный кандидат.

– Дальше. – Мимо столика прошла женщина лет сорока. Беккер проводил ее одобрительным взглядом.

– Рикард Финкбайнер. Родился в Германии, постоянно проживал в Канаде с 1984 года. Политической деятельностью не занимался, не арестовывался и к суду не привлекался. Его отпечатки попали в картотеку, когда он регистрировался для получения вида на жительство. Неизвестно местонахождение в течение последних двух лет.

– Где он жил в Германии?

– В Бонне, но родился в Лейпциге в Восточной Германии.

– Этот тебе тоже импонирует?

– Он родом из Восточной Германии. Пересек границу Западной Германии, когда ему было двадцать три – достаточный возраст, чтобы ему успели внушить определенную идеологию и соответственно обучить. Он тихо просидел два года в ФРГ, переехал в Канаду, затаился еще на пять лет, показав, что он безвреден и достоин доверия, затем бесследно исчез. Да, он тоже подходит на роль вероятного кандидата.

– Дальше.

– Мойша Пинтер. Израильтянин, проживает в США по студенческой визе. Аспирант механико-инженерного факультета Рочестерского Технологического института. В документации паспортной службы нет упоминания, что он там был, хотя его отпечатки там нашлись. Его никто не видел уже больше недели.

– Он мог зайти туда с приятелем.

– Ему тридцать три года. Поздновато для учебы в аспирантуре.

– Может, он долго раскачивался.

– Он не появлялся на людях со времени убийства Кармайкла.

– Вероятно, закатился куда-нибудь с подружкой и развлекается вовсю.

– Целую неделю?

Беккер рассмеялся.

– Ну да, целую неделю. Тебе этого не понять, Хэтчер. Он, судя по всему, тоже тебе нравится, не так ли?

– Он израильтянин, а одно это уже утраивает шансы, что он может оказаться иностранным агентом. В этой стране люди из Моссада ходят толпами. Здесь израильских агентов больше, чем любых других, особенно, в сфере технологий. Шансы, что он агент, весьма велики, даже по предварительным данным. Заодно он может оказаться и террористом. Почему бы и нет? У израильтян больше, чем достаточно крови на руках. Конечно, они убивают более или менее избирательно, тут я с тобой соглашусь, но от этого их жертвы живее не становятся. Чтобы быть террористом не обязательно угонять самолеты. Чем он тебе не подходит?

– Деньги пришли из Ливии.

– Израильтяне вполне способны это устроить.

– Способны-то способны, но обычно они так не поступают. В большинстве случаев они пользуются швейцарскими банками. Или лондонскими. Или нью-йоркскими. Амстердамскими. Но чтобы они воспользовались банком в Триполи? Я про такое не слышал.

– Всегда что-то случается в первый раз, – возразил Хэтчер, – Коли на то пошло, давай посмотрим на это с другой стороны. Может быть, банк в Триполи использовали специально, потому, что деньги арабские. Если бы я был арабским террористом и имел возможность выдавать себя за израильтянина, я бы так и сделал. Что может быть лучше? Ты можешь придумать более эффективное прикрытие?

– Да. Полная невидимость.

– Великолепно. И как этого достичь?

– Исчезнуть из поля зрения семнадцать лет назад и больше не показываться на горизонте, как это сделал Роджер Бахуд.

– Так поступают многие. Исчезнуть дело нехитрое, для этого достаточно просто умереть. Откуда тебе известно, что твоего Бахуда не закопали где-нибудь давным-давно?

Беккер тяжело вздохнул.

Хэтчер, ты не забыл, с чего мы начали? Бахуд оставил свои отпечатки в Монреале. Вот откуда мне известно, что он жив. И еще, ты много знаешь убийц, которые убивают, вводя жертве посторонний предмет в ушной проход?

Хэтчер проследил за взглядом Беккера и повернулся посмотреть, что его так заинтересовало. В кафетерий только что вошла Карен Крист. Заметив, что мужчины смотрят на нее, она приветливо кивнула.

– Я слышал о подобных случаях, – сказал Хэтчер. – Это, конечно, необычный способ убийства, но я слышал о таком.

– Ты прав в одном: это необычный способ убийства, – сказал Беккер. Он посмотрел на Хэтчера, затем снова на Карен, подошедшую к стойкам с закусками. – Крайне необычный. Так Бахуд в юности разделался со своим отцом. Так был убит Кармайкл.

– Со своим отцом?

– С него он начал. Парнишка был, что и говорить, не по годам развитой. Так погиб Вилли Хольцер.

– Как сюда вписывается Вилли Хольцер?

– Не знаю. Знаю только, что это очень редкий способ убийства, и что Бахуд его использовал.

– Однажды. Семнадцать лет назад.

– А у нас имеются две жертвы, убитые этим способом с разрывом в месяц.

– Две из нескольких сотен тысяч, что погибли во всем мире за последние несколько месяцев. Не вижу связи, – сказал Хэтчер.

– Связи, может быть, и нет, но есть интересное совпадение, как у вас любят говорить. Если мы ищем террориста, то лучше всего начать копать с нашего старого приятеля Вилли. Нам известно, что в последние годы он был связан с Бени Хасаном, правильно?

– Их видели вместе.

– Что значит, видели? Звучит так, словно они вместе пили чай или прогуливались в парке. Вилли был связан с Бени Хасаном. Бени Хасан пользуется ливийскими банками. Деньги в банк Детройта пришли из Ливии. Вилли и Кармайкл были убиты тем же способом, какой Бахуд опробовал на своем отце. К тому же, на Бахуда указывает психиатр, который занимался им в юности. Он сказал, что юнец уже тогда был смертоносным оружием, готовым для убийства.

– Что-то он долго ждал, чтобы выстрелить. Целых семнадцать лет.

– Нам неизвестно, ждал он или нет. Нам известно только то, что он ни разу не попался за эти годы.

– Значит, тебе больше всех нравится Роджер Бахуд?

– Он мне не просто нравится, я его, можно сказать, обожаю. Другие тоже ничего, но они не такие сексапильные, как Бахуд.

Мимо них прошла Карен с подносом, снова кивнув на ходу.

– Не уходи далеко, – бросил ей вслед Беккер.

– Итак, у каждого из нас имеются свои любимчики, среди подозреваемых, я имею в виду, – сказал Хэтчер. – Что ты собираешься делать дальше? Все четверо – вероятные кандидаты, местонахождение всех четверых неизвестно. Нам неизвестны ни потенциальная цель теракта, ни его временные рамки. Что нам делать?

– У тебя есть идеи?

Хэтчер знал, что Беккер задал этот вопрос нарочно, чтобы поставить его в неловкое положение. У него не было ни одной конкретной идеи, что им делать дальше. «Генерировать идеи – не моя забота, – подумал он, оправдываясь перед самим собой. – Моя забота – выполнять распоряжения и координировать действия. Кроме того, Маккиннон ясно дал понять, что это дело Беккера и все идеи должны исходить от него».

– Надо найти деньги, – сказал Беккер, выдержав достаточно длительную паузу, чтобы беспомощность Хэтчера стала очевидной обоим. – Он их куда-то положил. Снял их со счета в Детройте банковским чеком, а это все равно, что наличными. Банки должны сообщать о всех единоразовых вкладах на сумму больше десяти тысяч долларов наличными.

– Должны, но не всегда это делают.

– Согласен, но будем надеяться, что в нашем случае все было сделано, как положено. Он мог вложить куда-то все два миллиона, но я думаю, он разделил их на четыре-пять частей, чтобы привлекать к себе поменьше внимания.

– А что, если он не клал деньги в банк, а набил ими свой матрас?

– Тогда через деньги мы его не найдем. Он мог, конечно, положить их в личный сейф, но это только если он думал, что за ним ведется наблюдение, и ему нельзя пользоваться этими деньгами. Не думаю, что он догадывается о нашем к нему интересе. Израильский агент всего лишь по случайности был свидетелем того, как он скинул Хаммади в озеро. Все, что ему известно, что тело Кармайкла сплющили вместе с остальным мусором и отвезли на свалку, чтобы никогда не найти. Если он был уверен, что чист, он положил деньги туда, откуда их легко забрать из любой точки страны. Электронный перевод предполагает наличие банковского счета. Дерни за несколько ниточек в верхах, нажми на банки. Может быть, нам даже удастся проследить первоначальный банковский чек. Сосредоточь усилия на городах с миллионным населением, это немного сузит поиск.

– Почему?

– Потому что так исторически сложилось, что террористическая деятельность ведется именно в крупных городах. Террористы бьют по нервным центрам, а не по периферии. Незачем пугать народ в каком-нибудь Киокуке в Айове, нужно нагонять ужас на Нью-Йорк, Вашингтон, Лос-Анджелес, потому, что общественное мнение этих городов контролирует прессу и может влиять на действия правительства.

– Деньгами займется Финни.

– Хорошо. И сразу сообщай мне о любом признаке активности любой из известных террористических групп, любых деятелей международного масштаба, неважно откуда они; любой необычной криминальной активности; любых необычных сообщениях из аэропортов, посольств или консульств, офисов интернациональных компаний – то есть все рутинные рапорты доставлять ко мне немедленно.

– Я распоряжусь.

– Также составь календарь всех крупных событий в больших городах на полгода вперед. Террористы обожают устраивать маленькие сюрпризы к годовщинам. Даже если это столетие Сиэтла, мне нужно это знать. Больше того, составь мне список всех крупных событий любого рода: спортивных, праздников, встреч на политическом уровне и прочих. Всего, что, как говорится, способно собрать более, чем десятитысячную толпу. Мне нужно знать – кто, почему, когда и где.

– Это все невозможно проверить. Одни рок-концерты...

– Я не говорил, что собираюсь проверять, я только хочу знать об этом. Расспроси в агентствах, которые устраивают туры па подобные мероприятия.

– Их, должно быть, тысячи...

– Вероятно. Не волнуйся, я не планирую крупномасштабные облавы, я только хочу знать, что намечается в ближайшие полгода. Может, что и отзовется.

– Ты хочешь сказать, ты...

– Догадаюсь? Да. Ты думаешь, я в таких случаях гадаю на кофейной гуще? Вовсе нет, Хэтчер. Я ищу те же возможности, что и мой противник, и надеюсь, что наше внимание привлекают одни и те же вещи.

– Что означает, вы должны одинаково думать.

Беккер пристально смотрел на Хэтчера, пока тот не почувствовал себя не в своей тарелке.

– Совершенно верно, – наконец признал он. – Я стараюсь думать так же, как мой противник.

Беккер поймал на себе взгляд Карен и поднял палец, показывая, что скоро освободится и подойдет к ней.

– И войди в контакт с Интерполом. Узнай у них, были ли за последние пятнадцать лет в любых политических или террористических группировках убийства посредством маленького трюка Бахуда с ухом.

– За последние пятнадцать лет?

– Человек с его наклонностями явно не прозябал в неизвестности и теперь не просто так свалился нам на голову. Готов поспорить, он где-то подрабатывал все это время. Одно замечание: ему нравится его занятие.

– Откуда ты знаешь?

– Он убивает руками с такого близкого расстояния, что ближе просто некуда, разве что сжать в объятиях до смерти. Человек, которому не нравится его занятие, убивает, швыряя бомбы, устраивая поджоги, то есть издали, но этот тип – Бахуд, согласен ты со мной или нет, – подбирается к жертве вплотную. Он может поцеловать жертву в шею, прежде чем угостить ее проволокой.

– Милая картинка, Беккер.

– Ты не находишь, что в этом способе убивать есть нечто сладострастное? Представь себе, ты чувствуешь, как оружие входит в ухо жертвы, как оно встречает препятствие, и нажимаешь все сильнее и сильнее, чувствуя, как оно пробивает себе дорогу и проникает в мягкий мозг. Ты слышишь весь процесс. Слышишь, как рвется плоть и трещит кость, как дышит, кричит, ахает и стонет твоя жертва. Ты можешь еще и наблюдать весь процесс. Ты видишь каждый нюанс переживаний жертвы: удивление, ужас, боль, возможно, мимолетную мольбу о милосердии в глазах. Ты ощущаешь тепло дыхания жертвы на своем лице, запах ее последней трапезы. И все это время ты прижимаешься к жертве: надо крепко держать ее, чтобы убить таким способом. Ты чувствуешь, как она борется, корчится под тобой, затем внезапно замирает, полностью замирает... Или, возможно, продолжает дергаться и корчится еще долго после того, как все кончено... Я бы сказал, у человека развивается вкус к таким вещам.

Хэтчер оторопело смотрел на Беккера.

– У тебя очень живое воображение, – сказал он, придя в себя.

– Поинтересуйся в Интерполе. Бахуд, по-видимому, длительное время специализировался на заказных убийствах, и, должно быть, профессионал очень высокого класса, раз ему платят такие деньги.

Беккер поднялся, прихватив свою тарелку, и подошел к столику, где сидела Карен Крист. Хэтчер проводил его взглядом, пробормотав себе под нос: «Да он больной».

– Можно мне присесть? – спросил Беккер.

Карен, которая несколько минут помешивала ложкой суп в тарелке, наблюдая за разговором мужчин, теперь притворилась удивленной.

– Пожалуйста.

– Прости, что так получилось на совещании у Маккиннона. Ты попала между двух огней. Извини.

– Да ничего. Это было даже поучительно.

– Столь же поучительно, как сунуть палец в розетку.

– Да, пожалуй, атмосфера была слегка наэлектризованной, – согласилась Карен. – Догадываюсь, что у тебя с Хэтчером была какая-то история.

– Да, с кровавым исходом. – Беккер послюнявил палец и подхватил крошку со своей тарелки. – Он сейчас смотрит на нас?

Карен как бы случайно посмотрела в направлении Хэтчера.

– Как ястреб на кроликов, – сообщила она.

– Я попросил тебя заняться для нас отпечатками, но, как я понимаю, тебе понравилось работать с ним.

– Ну, если быть точной, то не с ним. Однако, я дала бы на отсечение левое яичко, чтобы работать в отделе по борьбе с терроризмом.

– Учитывая обстоятельства, это небольшая жертва, – усмехнулся Беккер.

– Ты прав, я сморозила чушь. Выражусь по-другому. Я отдала бы на отсечение левое яичко Финни, только чтобы работать в отделе по борьбе с терроризмом.

– Он знает, что ты его так «высоко» ценишь?

– Финни? Мы с ним, как говорится, просто друзья.

– Что тебя так влечет в отдел Маккиннона?

– Там занимаются настоящим делом. Если хочешь посвятить жизнь борьбе со злом, скорее стоит заняться сволочами, взрывающими людей, чем ворами и мошенниками.

– Тебя очаровывают отъявленные злодеи, да?

Карен засмеялась.

– Почему-то мне кажется, что это коварный вопрос. Мы внезапно сменили тему?

Беккер спокойно смотрел на нее, не отводя взгляда и ничего не упуская. Большинство мужчин смотрят ей в глаза только мимоходом, подумала Карен, их взгляды блуждают вокруг, возвращаясь к ней лишь случайно и ненадолго. Беккер вел себя точно так же, разговаривая с мужчинами, Карен специально наблюдала за ним. Но с женщинами все происходило наоборот: он, в основном, смотрел прямо в глаза, лишь изредка отводя взгляд. Он очень предупредителен с женщинами, осознала Карен. Он определенно дает понять, что весь – внимание, и одним своим взглядом добивается большей интимности, чем когда-либо могут добиться большинство мужчин. А его слова всегда более, чем двусмысленны.

– Тебе хочется поменять тему? – спросил Беккер спустя некоторое время.

– Я не знаю, что у нас за тема, и не понимаю, о чем мы говорим. С пониманием двусмысленностей у меня обычно нет проблем, но это в том случае, когда я знаю, о чем идет разговор, а обычно я знаю.

– Так в чем проблема?

– По тебе очень трудно что-либо понять, – призналась Карен. – Мне не хотелось бы понять тебя неправильно.

– Наверное, ты просто недостаточно хорошо меня знаешь.

– Наверное, хотя, я думаю, тебя вообще мало кто знает достаточно хорошо.

– Несколько человек наберется.

– Интересно, сколько?

Беккер слегка покачал головой, как бы взвешивая, стоит ли отвечать и каким образом это сделать.

– Сколько найдется человек, знающих меня достаточно хорошо, чтобы понимать, о чем я говорю? – Он помолчал. – В данный момент это неважно. А как насчет тебя?

– Я в разводе, – сказала Карен.

– Он тебя неправильно понял? – рассмеялся Беккер.

– Или понял меня слишком хорошо, – пожала плечами девушка. – Я была слишком молода, когда выскочила замуж. Я еще до сих пор не перебесилась. Понимаешь, о чем я?

– Однако, это необычно для женщины. Они обычно быстро остепеняются.

– Сейчас другие времена, – заметила Карен.

– Я читал об этом, но никогда не мог точно понять: это просто теория, или люди действительно начали вести себя иначе?

– А сам ты не пытался это выяснить?

– Я редко бываю на людях, – сказал Беккер. – Я не вписываюсь в компании.

Он в первый раз отвел глаза. «Слишком застенчив, – подумала Карен, – или слишком умен. Такие в компаниях ни к чему».

– О, готова поспорить, это правда, – сказала она. – Ты слишком старомоден и консервативен.

– Нет, – мрачно возразил Беккер. – Совсем нет.

Его настроение резко изменилось, на лицо словно набежала тень.

Карен помедлила, прежде чем снова заговорить: время взаимных пикировок как-то внезапно прошло.

– О-о, – разочарованно протянула она. – А мне на миг почудилось, что ты собираешься пригласить меня на свидание.

Беккер снова посмотрел на нее, немного посветлев лицом.

– И ты бы пошла, даже несмотря на то, что я – плохая компания? – спросил он.

– Нет. И я рада, что ты не пригласил меня, потому что с момента поездки в Монреаль, ты, по крайней мере, номинально, мой начальник, а правила Бюро на предмет сексуальных приставаний начальников к подчиненным очень строги.

Беккер усмехнулся.

– Какое счастье, что я тебя не пригласил. В моем личном деле и так полно замечаний.

– Однако, с другой стороны, подчиненным не возбраняется приглашать на свидания начальников, – забросила удочку Карен и затаила дыхание: вероятность отказа равнялась вероятности получить согласие. Да, она совсем не умеет читать по его лицу, признала Карен. Но, с другой стороны, было бы очень интересно научиться. Беккер интересовал ее больше всех коллег, с которыми она была знакома. Он имел самый впечатляющий послужной список и вызывал у Карен мучительно-противоречивые чувства. Он станет ее выдающимся успехом – так сказать, не просто новым перышком на шляпке ее любовных побед, а новой шляпкой, если согласится, конечно.

– Предупреждаю, приятного времяпрепровождения не жди, – прозвучал, наконец, ответ.

Карен с облегчением выдохнула.

– Откуда ты знаешь? Может, мне этого и надо. Мы все по разному понимаем термин «приятное времяпрепровождение». Меня, например, очаровывают отъявленные злодеи, помнишь?

Беккер разглядывал девушку несколько секунд, с сомнением покачивая головой.

– Запомни, ты сама напросилась, – предупредил он напоследок.

* * *

Кейн позволил себе несколько минут отдыха перед очередным собранием «Сионского братства». Растянувшись во весь рост на кровати миссис Голдсмит, он с удовлетворением отметил, что день потрачен не зря. Покрывало топорщилось сотнями шишечек из скрученного материала. Это делало его похожим на лоскутное одеяло, каких Кейн не видел уже лет тридцать. Шишечки навели его на мысль о женских сосках. Прошел слишком долгий срок с тех пор, как он имел удовольствие трогать их. Слишком долгий. Какое-то время он размышлял, не стоит ли ему спать с Говардом, чтобы укрепить свое влияние на него. Кейн был к этому готов, если бы возникла необходимость, но Говард оказался на редкость податливым и без применения столь сильного рычага управления людьми, как секс. Если у Говарда и имелись сексуальные наклонности, то без извращений, предполагал Кейн. Или же он был слишком увлечен своим «братством». Кейна устраивали оба варианта, поскольку это оставляло ему свободу строить планы относительно его сестры. Кейн видел ее только однажды в день приезда. Она стояла на пороге своей спальни. Если она и была калекой, как говорил Говард, то он этого не заметил. Наоборот, на его взгляд она смотрелась чертовски хорошо. И чертовски сексуально. Или, по крайней мере, от нее веяло сексуальностью. Люди, занимающиеся сексом мысленно, не нуждаются в реальном соитии, однако она могла научиться любовным играм, и Кейн был бы более чем счастлив стать ее учителем. Если она склонна оставаться в своей комнате, тем лучше: ему нельзя охотиться за ней на публике.

Образ Майры вытеснили мысли о событиях прошедшего дня. Кейн потратил много времени на операции с деньгами – род деятельности, который всегда доставлял ему удовольствие. Начав с того, что открыл счет в «Манхэттен чейз банке» при помощи первоначального банковского чека, он разделил два миллиона долларов на четыре равные части и перевел три из них в более мелкие банки. В каждом банке он получил временную чековую книжку вместе с заверениями, что в течение недели их заменят на постоянные. В каждом случае он называл разные имена и адреса. Адреса представляли из себя абонентные ящики в различных почтовых отделениях Манхэттена, доступные в любое время дня и ночи. Получив постоянные чековые книжки, он разобьет деньги на меньшие доли и почтовыми переводами вложит их в различные ценные бумаги на фондовом рынке. Все компании, ценные бумаги которых он купит, получат разные адреса. Когда деньги рассеются достаточно широко, он закроет банковские счета и ликвидирует первоначальные абонентные ящики, уничтожив таким образом все ниточки к себе. Деньги растворятся за десять дней, однако он подождет для верности месяц, затем продаст все ценные бумаги и вложит наличность в другие.

Работы, конечно, еще много. Каждый банковский счет требовал отдельного номера карточки социального страхования, что означало – ему следовало постараться раздобыть несколько реально существующих легальных номеров. Между тем, не составило труда проскользнуть в комнату Говарда и найти его номер карточки социального страхования в банковских документах. Этим номером Кейн и снабдил все четыре нью-йоркских банка. Пока об этом узнают – если вообще когда-либо узнают, – деньги уже давно станут чистыми, пройдя через четыре пары рук, и связь Кейна с Говардом давно перестанет существовать. Как и сам Говард.

Его положение уязвимо в течение недели до получения новых чеков, но здесь ничего нельзя сделать. Отмыть деньги в Штатах недолго, но все же это занимает некоторое время. Плюс ограничения банковской деятельности, введенные для отсеивания торговцев наркотиками с их огромными денежными вкладами, затруднили любые операции с наличностью. Деньги перестали быть столь удобными, как им следовало бы, и огромные суммы наличных привлекали теперь людское внимание. «Манхэттен чейз» и другие банки обязаны докладывать в установленные инстанции о вкладах в наличных. Кейн надеялся, что если в течение месяца какой-нибудь клерк и обратит внимание на его счета, то, скорее всего, проигнорирует факт их существования. В конце концов, он не торговец наркотиками и не занимается криминалом – то есть не он, а Роберт Кармайкл. Вернее даже не Кармайкл, а Говард Голдсмит. Конечно, существовал риск, что начнется расследование, но у Кейна не было выбора. Если бы он перевел вклад из Детройта обычным банковским способом, это оставило бы для любого следствия след шириной в километр. В то же время, он не мог забрать все деньги наличными и держать их в каком-нибудь укромном уголке. Во всяком случае, в Нью-Йорке, где на него на любом углу мог напасть обкурившийся наркоман, и где его жилище могло быть в любую минуту обворовано. Кроме того, у наличных имеется и другой недостаток: их нужно доставать из тайника. Если Кейну придется срочно исчезать, ему не хотелось бы в первую очередь возвращаться к тайнику, чтобы забрать деньги, он хотел иметь возможность испариться мгновенно. Обезопасив деньги посредством ценных бумаг, он сможет получить их в любую секунду в любой точке земного шара. Все, что ему для этого потребуется – наличие телефона.

Несколько дней уязвимости стоили риска: надо все сделать правильно в самом начале, чтобы не о чем было беспокоиться впоследствии. В любом случае, он не наследил, в этом Кейн был уверен на сто процентов. В Канаде, да. Но тело Роберта Кармайкла теперь похоронено под несколькими тоннами мусора, а о краже его паспорта не известно никому, за исключением самого Бахуда. Вклад в «Манхэттен чейз» сделан на имя Кармайкла по необходимости, поскольку на это имя был открыт счет в Детройте и, следовательно, банковский чек Кейну выписали тоже на него, но вероятность, что «Кармайкл» кого-нибудь интересует, казалась крайне малой. «Им нужно было вцепиться в меня сразу, – думал Кейн, – но в мире нет настолько эффективной секретной службы». Агенты спецслужб могли выйти на него в единственном случае – если бы им кто-нибудь намекнул о существовании Бахуда. Хаммади и Бени Хасан едва ли могли настучать в ФБР: их отношения с фэбээровцами не назовешь приятельскими. Да, с этой стороны он в безопасности. Теперь ему следует подготовиться к получению второго перевода от Хаммади. Со счетами, на которые он положит новые деньги. Кейну не придется во второй раз иметь дело со вздором подобным тому, каким он занимается сейчас. Но сначала, конечно, надо выполнить первый пункт соглашения с Хаммади ликвидировать, выражаясь его же словами, «предварительную мишень».

Покончив с банковскими заботами. Кейн произвел днем предварительную разведку, для чего оказалось достаточно заглянуть в телефонный справочник и сделать несколько звонков. Что делает живущих в Америке людей такими беспечными, гадал Кейн. Неужели они действительно верят, что океан представляет из себя непреодолимый барьер для мести? Или они верят утверждениям американской пропаганды, что ФБР слишком эффективно, чтобы допустить проникновение террористов на территорию США? Этот постулат, без сомнения, распространяло само ФБР, был уверен Кейн. Однако в такой огромной стране спецслужбы не могут быть достаточно эффективны. Скорее наоборот, можно сказать, ФБР до смешного неэффективно. Достаточно взглянуть на толстенные досье, заведенные в ФБР на торговцев наркотиками, в то время как те спокойно торгуют дурманом и живут себе припеваючи. Правда, фэбээровцы выловили несколько колумбийских наемных убийц прежде, чем те выполнили свое дело, но Кейн не какой-нибудь там вонючий колумбиец с торчащим из-за пояса пулеметом.

Возможно, Сулейман ибн Ассад просто по природной глупости полагал, что ему все простится из-за возраста. Если так, то старика вместе с чувством опасности подвела и память. Уж он-то должен был знать – когда твое прошлое связано с группировками типа ИРА, ООП, аль-Фаттаха или Бени Хасана, оно будет преследовать тебя вечно и не пощадит, если тебе вздумается уйти на покой и болтать о нем. В таком случае тебе не послужит извинением ни почтенный возраст, ни плохое состояние здоровья, ни дряхлость, ни верная служба в течение долгих лет. Сулейман ибн Ассад положился на все четыре и ошибся. Даже мечеть, где он скрывался, не могла послужить ему убежищем. Возможно, старик верил, что живет в средневековье с их правилами чести? Они давно прошли. Современных политиков не останавливают религиозные соображения, и не имеет значения, сколько мусульманских группировок рядятся в мантии ярых приверженцев традиций ислама.

Прозвенел звонок. Кейн услышал, что Говард подошел к интеркому: должно быть, пришел первый из этих болванов из «братства». Вероятно, Харт, предположил Кейн. Харт не мог дождаться сегодняшнего собрания. После предыдущей встречи его противостояние Говарду преобразилось в собачью преданность. Остальные в этом смысле немного отставали от него, и все они переполнились рвением достичь грядущих побед, к которым их вел неустрашимый и прозорливый вождь – Говард. Возбуждение опьяняет, Кейн знал это лучше других. К жестокости и опасности привыкают, как к сильному наркотику, а Кейн стал главным поставщиком этого товара членам «братства». Через Говарда, разумеется. Говард – необходимый посредник; человек, в котором они черпают свой пыл. Наркоманы всегда очень преданы своему поставщику. Кейну требовалось, чтобы члены «братства», как павловские собаки, боготворили человека, нажимающего кнопки на пульте распределения пищи. И этим человеком они должны считать Говарда. Сначала Кейн взял бразды правления в свои руки: это было необходимо, но теперь он должен отступить в тень и управлять Говардом тайно, наставляя его наедине, чтобы не сбивался с правильного направления. Говард достаточно умен для отведенной ему роли. Все, что ему требуется, это несколько советов и постоянная опора в лице верного боевика.

Звонок в прихожей прозвенел еще несколько раз. Кейн ждал. Пусть Говард встречает их. Он присоединится к собранию позже, как рядовой член «Сионского братства», возглавляемого Говардом Голдсмитом.

 

12

Служба психологической помощи занимает целый этаж во вспомогательном здании, расположенном по соседству со штаб-квартирой ФБР в Лэнгли. Служба поселилась там временно в конце пятидесятых годов в период безраздельного правления в ФБР легендарного Джорджа Эдгара Гувера, тянувшегося тридцать четыре года. Временное обиталище вскоре стало постоянным, а советники были зачислены в штат ФБР в конце шестидесятых в уступку широко распространенному тогда мнению о превалирующей важности психического здоровья сотрудников столь ответственных ведомств. Джордж Эдгар Гувер предпочитал, чтобы агенты, обнаруживавшие у себя проблемы с психикой, обращались к своим местным исповедникам, но Гувер к тому времени покинул ФБР, а его преемники стали отдавать себе отчет, что трудности следствия и случающиеся иногда вынужденные убийства порождают у подчиненных проблемы, выходящие за рамки компетентности среднего священника. Собственная коллекция советников-психологов давала, по крайней мере, ощущение научного подхода к вечным тайнам человеческой души.

Очутившись в приемной кабинета Голда, занимавшего маленькое помещение в середине этажа, такое узкое, что оно больше смахивало на вентиляционную шахту, Беккер предположил, что советник молод и не пользуется расположением начальства. В комнате, не имевшей даже окна, стояло всего три стула: то ли у Голда было немного пациентов, то ли он был настолько хорошим специалистом, что пациенты у него долго не задерживались.

Из личного кабинета Голда вышел агент, с которым Беккер был поверхностно знаком, и торопливо покинул приемную, украдкой взглянув на нового посетителя. Виновато, отметил про себя Беккер, словно его застали в момент позорной слабости. «Это понятно, хотя и не очень разумно», – подумал Беккер, одновременно осознавая, что чувствует примерно то же самое.

Голд, появившийся на пороге кабинета вслед за пациентом, сразу не понравился Беккеру из-за слегка растерянного взгляда, как бы вопрошавшего: «Господи, за какие грехи ты послал мне наказание возиться с психами из ФБР?», и женственной фигуры, напоминающей грушу из-за непомерной ширины в бедрах. Он вышел в приемную утиной походкой, широко выворачивая в стороны носки, совсем как Хэтчер, что, понятно, не добавило ему очарования в глазах Беккера.

– Беккер? – спросил Голд, протягивая руку. – Моя фамилия Голд. Чрезвычайно рад с вами познакомиться. У вас любопытная репутация.

– Да? И какая же?

– Выдающегося агента и человека многих талантов.

– Талантов какого рода?

– Я что, попал в самое больное место? – спросил Голд. – Не волнуйтесь, прием еще не начался. Это подразумевалось как комплимент.

Голд отступил в сторону, кивком пригласив Беккера зайти в кабинет, но Беккер не сдвинулся с места.

– Давайте вначале установим кто есть кто, чтобы не тратить понапрасну время, – предложил он.

– Стена кабинета позади стола украшена несколькими моими дипломами, – сказал Голд. – Весьма солидными. Я был прилежным студентом.

– Мои поздравления.

– Спасибо. Похоже, вы спрашиваете себя, насколько он может быть хорош, если работает на правительство, а не в частном порядке?

– Да, я спрашиваю себя, насколько хорошим специалистом вы являетесь. Чисто риторически.

– Заходите и узнаете. Это займет всего час.

– Столько времени мне не нужно, – сказал Беккер. – Я хочу задать вам всего несколько вопросов.

– Валяйте... спрашивайте.

– Вам приходилось убивать?

– Нет.

– У вас никогда не возникало желания кого-нибудь убить?

– Вы имеете в виду, физически? Нет, никогда.

– А причинять людям боль вам приходилось? Физическую, – спросил Беккер.

– Ответ должен быть положительным, чтобы я прошел этот тест? Я живу мирной жизнью, в которой жестокость и насилие присутствуют в очень малых дозах. Я по натуре тюфяк, даже скорее неженка, маменькин сынок. Когда я учился в старших классах школы, некоторым одноклассникам нравилось задирать меня. Впрочем, это, пожалуй, относилось к большинству. Меня легко было довести до слез, и это делало меня в своем роде популярной личностью. Всегда находилось несколько сверстников, желавших лишний раз стукнуть «ревушку-коровушку», сообщил Голд без следа гордости или жалости к самому себе и выжидательно уставился на Беккера. Тот ничего не сказал, тогда Голд спросил: – Это помогло вам разобраться во мне?

Беккер улыбнулся.

– Не особенно, но вы не напрасно старались.

– На своем веку мне довелось выслушать огромное количество людей, которые убивали и ужасно себя после этого чувствовали, и гораздо больше людей, которые были так напуганы содеянным, что хотели наложить на себя руки.

– Вы не упомянули категорию, к которой отношусь я, – сказал Беккер, силясь усмехнуться.

– Дайте мне возможность догадаться, – попросил Голд, – и, может быть, окажется, что вы не так уникальны, как полагаете.

– Я вовсе не уникален, мистер Голд, – возразил Беккер. – Я постоянно сталкиваюсь с людьми, как две капли воды похожими на меня. Они – моя специальность, и меня отличает от них только одна вещь: я по эту сторону забора.

Он шагнул к выходу.

– Погодите, – остановил его Голд. – Давайте попробуем поговорить. Вам необходимо всего лишь избавиться от душевной боли.

Беккер тихонько рассмеялся.

– Мистер Голд, эта душевная боль, от которой, как вы сказали, мне необходимо избавиться, единственный признак того, что у меня до сих пор сохранилась совесть. – Он вновь повернулся к двери.

– Возможно, вы зайдете ко мне еще раз, – сказал Голд, когда Беккер вышел в коридор.

– Возможно, но вряд ли, – бросил Беккер через плечо.

– А я в этом не сомневаюсь, – проговорил Голд, когда Беккер скрылся за поворотом.

Вернувшись в кабинет, Голд подумал, не вздремнуть ли ему часок, подаренный Беккером. Вместо этого он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с Маккинноном.

* * *

– Немножко поискав, я нашел подходящий для наших целей объект, который послужит предметным уроком остальным нашим врагам, – начал Говард.

Члены «братства» возбужденно забормотали в предвкушении активных действий.

– Его зовут Сулейман ибн Ассад. – Язык Говарда с презрением вытолкнул изо рта иностранное имя. – В свое время он входил в руководящий совет ООП.

При упоминании организации врага все загалдели еще больше. «Как собаки, которых натаскивают для убийств и дразнят, размахивая перед их мордами кроликом», – подумал Кейн. Он сидел с краю группы рядом с Винером, сильно подавшись вперед и возбужденно бормоча подобно остальным, но на этом и заканчивалась его общность с членами «братства».

Говард утихомирил соратников строгим взглядом, и Кейн внутренне улыбнулся: мальчик быстро учился и, определенно, начинал думать, что власть действительно исходит от него.

– Он вышел из состава совета пять лет назад и переселился жить к нам.

– К нам? – недоверчиво переспросил Харт. – В Америку?

Говард терпеливо улыбнулся, словно имел дело с кучкой возбужденных детей.

– В Бруклин, – уточнил он.

Собрание взорвалось ревом негодования. Бруклин – исстари еврейский район Нью-Йорка, обладающий мистической притягательностью для сердца каждого американского еврея почти вровень с самим Израилем. ООП в Бруклине? До чего дожили!

Говард поднял руки, и остальные неохотно успокоились.

– Как вам, может быть, известно, а может бить, и нет, там проживает крупная община сирийцев и арабов. Он сейчас живет там в мечети.

– Откуда ты все это узнал? – спросил Винер, и Кейн взглянул на него с любопытством. Он не ожидал, что подобный вопрос последует со стороны этого юнца, а не Харта, остававшегося, несмотря на недавно обретенную почтительность к Говарду, самым умным из членов «братства»; или Бобои Льюиса, сохранявшего вид нормального человека. Но что его задаст Винер, казавшийся таким робким и безопасным? Нет, этого он никак не ожидал.

– У меня имеются источники, – туманно пояснил Говард.

Харт первый кивнул с пониманием: разумеется, у вождя имеются свои источники, так и должно быть.

– Лучше вам их не знать, – добавил Говард. – Очень важно даже случайно их не скомпрометировать.

Харт снова кивнул. В этот раз к нему присоединились все остальные: им, конечно, не обязательно знать, откуда Говард все это узнал, главное, что узнал.

– Теперь о том, что мы сделаем... – Говард выдержал эффектную паузу. – Мы все нанесем Сулейману ибн Ассаду визит, – закончил он со смехом.

Все тоже рассмеялись, и Кейн в том числе.

– Я покажу ему, какой он «желанный» гость в Америке! прогремел Бородин, рубанув кулаком по раскрытой ладони.

– Мы покажем ему, – поправил Говард. – Мы всем им покажем! Они все будут плясать под мою дудку! А вы все будете поступать по-моему!

– Конечно, – поспешно согласился Бородин. – Я не хотел...

– Как – я скажу; когда – я скажу; где – я скажу, – жестко произнес Говард.

– Я не хотел…

– Понятно?

Бородин покорно кивнул под пристальными взглядами остальных.

– Хорошо, – смилостивился «вождь».

«Как утка в воде! – с удовлетворением отметил про себя Кейн. – У него есть все задатки тирана, не хватает только силы, которая подавляла бы недовольство, и эту силу обеспечу ему я».

Говард заговорщически наклонился к слушателям.

– Мы навестим его сегодня вечером и сделаем это так, чтобы не осталось ничего недосказанного, чтобы все узнали, что это сделали мы, и поняли, что «Сионское братство» – это сила, с которой следует считаться. Мы заставим мистера Сулеймана ибн Ассада пожалеть о годах, проведенных в ООП.

«Мы даже сделаем кое-что получше, хотя ни один из вас об этом пока не подозревает, – подумал Кейн. – Прежде, чем начинать бегать, надо научиться ходить. Но не беспокойтесь, мальчики, я сделаю из вас первоклассных спринтеров еще до наступления ночи».

 

13

Карен была благодарна Беккеру, что, когда все закончилось, он не оттолкнул ее, а еще несколько минут нежно целовал лицо и глаза. Только его объятья постепенно слабели, словно, овладев ею, он понял, что она ему слишком дорога. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, это произошло почти незаметно для обоих.

Беккер, казалось, обладал бесконечным терпением. Сначала, после того, как они приехали на квартиру Карен, и она едва не выпрыгивала из кожи от нервного напряжения, он долго обнимал ее. Просто обнимал, очень долго, пока Карен не стала успокаиваться. Тогда Беккер в первый раз поцеловал ее, и этот поцелуй поразил молодую женщину проникновенной нежностью. Карен не нравилось целоваться с Ларри – ее мужем – в результате их секс начинался без взаимных ласк, приводящих партнеров в возбуждение: он просто начинался. Рот Беккера – осторожный, под стать ее, – воспламенил губы Карен робкими прикосновениями. Их поцелуи постепенно становились все более пылкими, и только затем, когда Карен раскрылась без остатка, руки Беккера начали воспламенять ее тело.

Руки Беккера исследовали ее, и она им определенно нравилась. Они ласкали ее руки, мягкие впадинки под коленями, лицо, пока тепло пальцев и ладоней не воспламенило ее целиком. Пальцы Беккера мягко проскальзывали сквозь ее волосы, заставляя Карен ахать от полноты чувств. Ах, почему же раньше никто не ласкал так нежно ее голову?

Молодая женщина вновь задрожала, но теперь уже не от нервного напряжения, а от возбуждения, и поняла с восторгом откровения, что она действительно в объятиях любимого и любящего человека, дорожащего каждой частичкой ее тела.

Когда Беккер прикоснулся к ее груди, она, почудилось Карен, сама прыгнула навстречу его руке. Когда же к груди прикоснулись его губы, все тело Карен затрепетало.

Карен не представляла, что ощущение близости может быть столь полным: она никогда раньше не доверялась мужчине до конца. С Беккером она отбросила все сомнения, и блаженство нахлынуло огромными волнами, на которых она закачалась, без всякого стыда, крича от восторга и цепляясь за любимого, пока волны не ослабели до мелкой ряби.

Но Беккер еще не кончил, хотя Карен казалось, что возврат к чуду уже невозможен. Выгнув спину и сцепив зубы, она помогла ему, и они вместе достигли пика, забившись в сладострастных конвульсиях.

Именно после этого он нежно уложил ее на постель, снимая поцелуями слезы с ее глаз, и оставался с Карен, пока она не стала готова отпустить его.

Но не только Беккер удивил ее – действительно поразил и ошеломил, – Карен изумилась также самой себе. После развода она приложила немало усилий, чтобы изменить отношение к мужчинам и сексу. Мужчины могут заниматься сексом с полным безразличием к партнерше, почему она не может так же? Что такое оргазм? Всего лишь раздражение нервных окончаний и ничего более. Мастурбация – всего лишь физическая стимуляция, почему не использовать для этого мужчину в сексе? «Давай, принимайся за дело и получай удовольствие, – говорила себе молодая женщина. – Так будет намного проще и лучше: никакого тебе беспокойства, мучительных стараний понравиться, никаких слез. Будь такой же жестокой, бесчувственной и безразличной, как они все». Идея, казалось бы, превосходная, однако возникла одна загвоздка: Карен так не могла.

Но будь она проклята, если позволит Беккеру узнать об этом.

Они долго лежали вместе: она на животе, положив голову ему на грудь; он – поглаживал ее руку.

– А ты говорил, приятного будет мало, – с укоризной проговорила Карен после длительного молчания.

– Я подумал, что ты, скорее всего, потянешь меня на танцы.

– Люди до сих пор ходят на танцы?

– Лично я нет.

– Думаю, это я переживу, хотя, должна заметить, у тебя великолепное чувство ритма и...

– Что?

– Ничего.

– Скажи.

– Да так, одна глупость. Забудь.

– Хорошо.

Карен помолчала какое-то время, которого хватило бы на три вдоха, затем не выдержала:

– Ты всегда так контролируешь себя? – спросила она, мгновенно пожалев об этом. – Мне не следовало задавать этот вопрос.

– Да ничего.

– Поверь мне, я тебя не упрекаю! Боже упаси! Ты был... Это было изумительно... Как ты это делаешь?

– Медленно, – отшутился Беккер.

– Да уж знаю, – рассмеялась Карен.

Беккер шевельнулся, и соски Карен вновь отвердели. «Не жадничай», – сказала она себе.

– Можно задать тебе еще один вопрос?

– Конечно. – Беккер перестал поглаживать ее руку.

– Ты уверен, что не против поговорить на эту тему? То есть мне не следует расспрашивать тебя о таких вещах, но у меня ничего подобного раньше не было. Не хочу сказать, что у меня было много мужчин помимо мужа, но несколько все же были...

Карен резко подняла голову с груди Беккера и, схватив подушку, прижала ее ко рту.

Беккер мягко отнял у девушки импровизированный кляп.

– Что такое?

– Я должна остановиться. Это никчемный разговор.

– Хорошо, – согласился Беккер и посмотрел на Карен, приподнявшись на локте. В льющемся из окна смутном свете она разглядела усмешку на его губах.

– Понимаешь, я ничего не могу с собой поделать. Тебе следовало бы мне помочь, но тебе больше пользы от моей болтовни.

– Как тебе помочь? – спросил Беккер. – Подержать подушку?

Карен задумчиво провела пальцем по волосам на его груди. Кожа под ними влажно блестела. «Значит, его все-таки пробрало, даже вспотел», – подумала она с удовлетворением.

– В моей жизни было несколько мужчин. Не много, конечно, но достаточно. Это ничего?

– Ничего.

– Я не шлюха.

– Разве я был бы здесь, если бы так думал?

– Послушай меня. Никто из них, а некоторые были весьма искусны, но никто из них... Ты все делал великолепно, идеально. Все. Казалось, ты знаешь, что мне нужно, еще до того, как я сама это понимала. Как тебе это удается?

Карен вновь зажала подушкой рот, но тут же убрала ее.

– Ты не обязан отвечать. Такой откровенный вопрос... что мне самой не по себе... Но правда, как?

– Довольно просто.

– Однако другие, похоже, этого не умеют.

– Я поступаю так же, как в тех случаях, когда пытаюсь вычислить противника.

– Не понимаю.

– Занимаясь любовью, я стараюсь поставить себя на твое место. Поэтому, когда я делаю это... – Беккер нажал большим пальцем на сосок Карен, и она вздрогнула, – я точно знаю, что ты ждешь от меня именно этого. А когда я делаю так...

Он захватил ртом ее грудь, и Карен очень быстро прекратила ждать окончания предложения. К ее разочарованию, Беккер поднял голову.

– ... я знаю, что тебе хочется, чтобы я продолжил ласку.

– Ты прав, – подтвердила Карен. – Фактически, если у тебя есть желание продолжить...

– Но есть действия, которых ты от меня не ждешь, – прервал ее Беккер более серьезным тоном, – которые тебе неприятны, которых ты стесняешься, как бы возбуждена ты ни была...

Карен резко села и оперлась на спинку кровати.

– Да, есть.

– Кто-то поступал с тобой подобным образом, не так ли? Кто-то делал с тобой нечто, чего тебе не хотелось.

– Я не желаю об этом говорить.

– И это был не твой муж. Ты слишком сильная, чтобы позволить кому-то помыкать собой. Это с тобой делали в детстве.

– Не желаю об этом говорить, – мрачно повторила Карен.

– Хорошо, – уступил Беккер. – Я только показывал тебе, как ты просила, каким образом я это делаю.

– Что именно, охотишься или занимаешься любовью? – почти неприязненно спросила Карен.

– В обоих случаях сходный процесс, но разный результат, – чуть погодя ответил Беккер.

Карен сложила руки на груди.

– Значит, занимаясь со мной любовью, ты анализируешь мои сексуальные реакции? Очень мило.

– Я не анализирую, это идет не от интеллекта. Я чувствую. Чувствую то же, что чувствуешь ты. И когда я делаю или начинаю делать определенные вещи, я чувствую твое сопротивление. Твой страх. Наши страхи редко зарождаются после взросления: большинство из них сохраняются у нас с детства. Поэтому я предполагаю, что кто-то делал с тобой что-то отвратительное в детстве.

– У тебя тоже сохранились детские страхи?

– О, да, – рассмеялся Беккер.

– Какие?

– Ты мне скажи.

– Я не знаю, – пожала плечами Карен.

– О-о, – разочарованно протянул Беккер. – Ладно.

– Откуда мне знать? – удивилась Карен. – Мы с тобой едва знаем друг друга.

– Ладно, не будем об этом. Я подумал, ты сумеешь мне сказать. Ладно, это не имеет значения.

– Почему ты решил, что я могу распознать твои детские страхи? Потому что я агент ФБР? Или ты думаешь, занятия любовью помогают мне лучше разбираться в людях?

– Нет, не только и не столько потому, что ты агент ФБР. Хэтчер совсем не разбирается в людях, если взять известный нам обоим пример. Я подумал, ты, может быть, другая.

– Почему?

– Потому, что ты не хочешь быть такой, как все, – сказал Беккер.

– Я не хочу быть такой, как все?

– Очень. Вот Хэтчер хочет быть, как все. Обычным человеком, обладающим властью, но обычным.

– А ты, значит, не хочешь быть, как все?

Беккер пожал плечами.

– Полагаю, это мое дело. Возможно, я неправильно в тебе разобрался. Возможно, ты тоже хочешь быть, как все.

Карен скользнула обратно под одеяло и некоторое время глядела в потолок.

– Ты правильно во мне разобрался, – сказала она в конце концов, – А ты боишься темноты.

После этого Беккер надолго замолчал. Карен даже начала подозревать, что он заснул или не расслышал ее.

– Как ты узнала? – спросил он наконец.

– Ты сам сказал мне об этом, когда мы познакомились. Ты тогда пришел с какой-то тренировки в «Комнате По». К нам подсел Финни, начал восхищаться тобой и потом спросил, как тебе удается свободно ориентироваться в темноте. Ты ответил, что для этого надо преодолеть свой страх перед ней.

– Люди обычно не верят, когда я это говорю, – заметил Беккер.

– Я поверила, – сказала Карен. – Я поняла, что ты говоришь совершенно серьезно и что ты не хочешь, чтобы я верила в серьезность твоего объяснения.

– К своей же пользе, – бросил Беккер. Карен не знала, как его понимать.

– Ты и сейчас боишься?

– Нет, мне хватает уличного света, чтобы видеть твое лицо. Меня пугает только полный мрак.

– Полный мрак трудно отыскать.

Беккер грустно рассмеялся.

– Приходится постараться.

– Что он с тобой делает в темноте? – спросила Карен.

Беккер снова надолго затих, потом спросил:

– В какой?

– В самой непроглядной.

Беккер тяжело вздохнул.

– Я не хочу говорить об этом.

– О'кей.

Приподнявшись на локте, Беккер взглянул на Карен сверху вниз.

– Откуда ты узнала, что в темноте мне является мужчина?

– С женщинами ты ведешь себя свободно, – пояснила Карен.

Усмехнувшись, Беккер опять откинулся на подушки.

Они лежали, слушая тишину. Когда Карен случайно коснулась руки Беккера, он инстинктивно дернулся, потом расслабился под ее ладонью.

– Твоей вины в том не было, – сказала девушка. – Ты это понимаешь, да?

– Да.

– Что бы он ни делал, твоей вины в том не было. Ты был всего лишь маленьким ребенком.

– Знаю.

– Мне понадобилось очень много времени, чтобы понять эту простую истину про саму себя, – призналась Карен.

Беккер потянулся к ней, и они обнялись. Когда они начали ласкать друг друга и загорелись в пламени страсти, Карен позволила своим ощущениям слиться с ощущениями Беккера.

Второй раз ее любили по-настоящему, осознала она, и впервые по-настоящему любила она.

К счастью, телефон зазвонил после того, как все закончилось.

Карен гладила спину Беккеру, пока он разговаривал с Финни.

– Простите, что беспокою вас в такой час, – извинился Финни. Беккер взглянул на светящийся циферблат – полночь. Они провели в постели три часа, – но вы просили немедленно сообщать вам, как только появится что-то необычное.

– Не стесняйся, Финни. Выкладывай, что там у тебя.

– Передай ему мои наилучшие пожелания, – прошептала Карен и хихикнула. – Нет, не надо, после сегодняшнего у меня, пожалуй, не осталось наилучших пожеланий.

Беккер перекинул трубку к другому уху и заткнул ей рот подушкой.

– Я нажал на Министерство Финансов, и они пообещали напомнить крупным банкам о необходимости сообщать о всех вкладах на сумму больше десяти тысяч долларов наличными. Мы же в свою очередь напомнили им об их подмоченной репутации и недавно предъявленных обвинениях в отмывании грязных денег в Майами и Нью-Йорке.

Беккер позволил молодому человеку выговориться, хотя все это было прекрасно ему известно. Для Финни наступил звездный час. К тому же он заслужил право на маленькую компенсацию за тяжелую, нудную и скучную работу, которую проделал.

– Директор Маккиннон со своей стороны тоже присовокупил несколько веских слов.

– Не сомневаюсь.

– А к его словам прислушиваются. Я имею в виду, все и каждый в отдельности.

– Как и должно быть.

– Да, совершенно верно, сэр. Таким образом, к нам стали поступать отчеты из всех крупных банков. Мы получали их по двадцать четыре часа в сутки всю прошлую неделю. Банки, конечно, согласились со скрипом: обычно они не обязаны предоставлять отчеты о подобных вкладах; но они вынуждены были подчиниться, когда директор Маккиннон напомнил им об интересах национальной безопасности страны. По нашему предположению, подозреваемый вложил деньги в один из крупных банков, потому что сумма слишком велика для недостаточно крупного банка и могла вызвать там повышенное внимание к его персоне...

Это было предположение Беккера, но он не счел нужным напоминать об этом Финни. По тому, как Финни выдержал паузу, Беккер сразу догадался, что молодой агент добрался, наконец, до сути своего сообщения.

– Каждый день я пропускал приходящие отчеты через компьютер, анализируя их по тем параметрам, которые вы указали, и только что получил нечто, что может вас заинтересовать. – Финни прочистил горло, словно выбил торжественную барабанную дробь. – Сегодня утром в банк «Манхэттен чейз» в Нью-Йорк-сити был сделан вклад на сумму в двести пятьдесят тысяч долларов наличными на имя Роберта Кармайкла.

Беккер протяжно вздохнул.

– Агент Беккер?

– Я слушаю, Финни.

– Нам, конечно, неизвестно, тот ли это Роберт Кармайкл или нет. Может быть, это довольно распространенное имя.

– Может быть, – согласился Беккер, – но кто-то однажды сказал, что не бывает простых совпадений. Хорошо сработано, Финни. Отправляйся спать. Я перезвоню тебе утром.

– Да, сэр. Спасибо, сэр.

Беккер повесил трубку и поднялся с кровати.

– Уже было слишком хорошо, чтобы это было на самом деле, – отозвалась она, надеясь, что голос не выдает ее разочарования. – Тебе так уж обязательно уходить?

– Поспи, тебе необходимо выспаться. Нам предстоит весьма напряженная работа в Нью-Йорке.

– Нам?

– Я собираюсь позвонить Маккиннону и сказать, что ты мне нужна в этом деле.

– Правда? – очень тихо спросила Карен.

Беккер стоял около кровати и смотрел на нее, застегивая пуговицы на рубашке.

– Не волнуйся, работать тебе придется не меньше моего.

Карен улыбнулась: впервые за весь вечер он понял, ее неправильно – она переживала вовсе не из-за работы.

* * *

Мечеть мусульман-суннитов на Дикман-стрит в Бруклине была в прошлом христианской церковью лютеран-евангелистов, подчинявшейся синоду штата Миссури. При смене религии христианскую символику по мере возможности скололи с наружной каменной отделки, заменив символами ислама, но архитектура здания по-прежнему не оставляла сомнений в его происхождении по линии американского протестанства. Мечеть учредила фонд, чтобы по арабской традиции увенчать крышу храма куполом, устремленным к благословенным небесам, но прихожане мечети были людьми небогатыми, и фонд пополнялся медленно.

Мечеть или церковь, но главное – не синагога, с некоторым облегчением отметил про себя Говард. Сегодняшняя акция не касалась религии, но его несколько угнетала мысль, что насилие будет совершено в священном месте.

– Они всегда так поступают с нами, – произнес Харт таким тоном, словно хотел убедить в этом самого себя.

Перед «братством» возвышалась громада мечети. Время было позднее. Бруклин в отличие от Манхэттена уже спал. Круги света от фонарей освещали тротуары пустынных улиц, но мечеть пряталась во тьме.

– Они поступают с нами гораздо хуже, – поправил Говард.

– ООП на нашем месте подбросила бы туда бомбу, – сказал Бобби Льюис.

Остальные тут же с ним согласились.

– Они разбивают надгробия на наших кладбищах и глумятся над могилами наших предков, – добавил Винер.

– Они нас, черт побери, убивают, – прорычал Бородин. – Да что с вами, ребята? Он же из ООП! Мне плевать, хоть бы он спрятался в самой Мекке. Мы бы и там его достали, разве нет? Пошли, приголубим старую сволочь!

– Бородин прав, – сказал Говард. – Для них нет ничего святого, они давно играют без всяких правил. Нам не за что корить себя.

Кейн почувствовал, что Говард, вообще предпочитавший болтовню действию, собирается произнести целую речь на эту тему, и тронул его за руку, как бы напоминая о деле, ради которого они сюда пришли.

– Правильно, – спохватился Говард. Пусть его одолевают дурные предчувствия насчет исхода акции, но Кейн на его стороне, и он не должен бояться действовать самостоятельно. Он оглядел по очереди всех членов «братства», твердо посмотрев в глаза каждому, будто стараясь передать им собственное чувство уверенности, – Пошли, – позвал он, и «братство» устремилось вперед волной, несущей угрозу.

Кейн отпер боковую дверь, и все вошли в мечеть, оставив снаружи на страже нервничавшего Винера. Убедившись, что их появление осталось незамеченным, Винер достал из кармана баллончик с розовой краской и принялся расписывать стены мечети. Тихое шипение пульверизатора громом отдавалось у него в ушах. Он выводил слова трясущейся рукой, все время оглядываясь по сторонам. Хотя он не владел каллиграфией, и его письмена были корявыми каракулями мальчишки из гетто, буквы выходили достаточно четкими. «Больше никогда! – кричали они. – ООП должна заплатить за свои злодеяния!» В конце он вывел вместо подписи двухаршинное сокращение: «СБ.».

Кейн повел остальных в подвал, не особо стараясь соблюдать тишину. Когда дверь в келью распахнулась, Сулейман ибн Ассад проснулся и сел, свесив ноги с кровати. Он был стариком, старше восьмидесяти лет с плохим здоровьем, но пятидесятилетняя политическая паранойя навсегда отточила его инстинкт выживания. Кейн позволил Бородину первым ворваться в келью, чтобы тот принял на себя любой поджидающий незваных гостей сюрприз, затем ему пришлось обогнать неуклюжего товарища по партии, когда Ассад торопливо сунул руку под подушку. Перехватив запястье старика, он выхватил из-под подушки и поднял над головой пистолет, чтобы всем было видно, какой опасности они подвергались.

Члены «братства» застыли, завороженные видом оружия и в равной степени удивленные кажущейся хрупкостью Ассада. Он одряхлел от глубокой старости: его торчавшие из рукавов футболки руки выглядели тонкими, как папки, и были покрыты старческими пигментными пятнами. Воображение рисовало членам «братства» совсем другой образ врага – крючконосого араба с яростным взглядом и кирпичным лицом Арафата с палестинским платком на голове, а совсем не древнего дедушку, смущенного, что его застали в полураздетом виде.

Однако Ассад не считал себя немощным реликтом, он не прожил бы столь долго, не обладай он сильной волей к жизни. Он бросился в атаку и, зажав одной рукой шею Кейна, начал душить его, одновременно стараясь отобрать пистолет. Кейн мгновенно воткнул локоть в ребра старика, и, когда задохнувшийся Ассад отпустил его шею, развернулся и ударил старика локтем в лицо.

– Помогите мне, – бросил Кейн остальным.

Те, однако, отшатнулись. Кейн схватил оглушенного Ассада за шиворот и поднял с кровати. Старик застонал, изо рта у него потекла кровь.

– Вы тоже принимайтесь за дело, – велел Кейн.

Говард встревоженно переводил взгляд со спокойного и безжалостного Кейна на Ассада. Старик выглядел совершенно беспомощным, но окажись у него в руке пистолет, он бы всех их перестрелял. Он – олицетворение ООП.

Кейн упорно смотрел Говарду в глаза, требуя действия. Дома наедине они обсуждали этот момент. Кейн объяснил Говарду необходимость активных действий вождя: он должен воспитывать остальных членов своим примером, только непоколебимое лидерство Говарда сплотит «братство» и позволит ему достичь намеченной цели. Говард согласился с его доводами, а также с тем, что Кейн может только помогать ему в подобных делах. Он, Говард, должен играть главную роль. Тут не могло быть двух мнений: лидер должен быть первым во всем, иначе его быстро сменит тот, кто лучше умеет вести людей за собой; а среди членов «братства» ему не было равноценной замены, в этом Кейну не нужно было убеждать Говарда.

Говард решительно шагнул вперед и остановился прямо перед Ассадом. Вблизи старик уже не выглядел таким безвредным. Его глаза горели ненавистью.

– Ты нас не знаешь, – заговорил Говард, – но мы худший из твоих кошмаров.

– Дрянь, – выплюнул Ассад.

– Мы – святая месть Сиона. Передай всему миру, старик, что пришло время расплаты. Мы – мстители из «Сионского братства», мы отыщем вас, где бы вы ни прятались. Мы выкопаем вас даже из-под земли и накажем. Ни одно ваше злодеяние отныне не окажется безнаказанным...

Он подошел к самой трудной части: произнося заключительное слово своей короткой речи и заранее морщась, он замахнулся и ударил старика по лицу.

– ...ООП. – Это было намеренно произнесено как ругательство.

Говард отступил назад и махнул рукой Бородину. Бородин сначала не понял, чего от него хотят, затем с готовностью шагнул на место Говарда.

– ООП, – презрительно изрек он, замахиваясь.

Ассад попытался плюнуть ему в лицо, но слюна, смешиваясь с кровью, только потекла по опухшим, разбитым губам, когда Бородин ударил его кулаком в лицо.

Кейн почувствовал, что ноги Ассада подкосились, но он продолжал удерживать старика в вертикальном положении, за волосы оттягивая его голову, чтобы она не падала на грудь. Члены «братства» один за другим подходили и били старика, одновременно выкрикивая слово «ООП».

Затем Кейн швырнул Ассада на постель, остальные рассыпались по комнате.

– Пусть все знают, что это сделали мы, – сказал Говард, одобрительно кивнув Харту, выводившему краской на стене буквы «СБ.» Для пущей важности он нацарапал на вырванном из книги листе: «Больше никогда! СБ.» и положил записку на грудь своей жертвы.

Бобби Льюис под пристальным взглядом Говарда опустился около кровати на колени и пощупал пульс старика. Говарду совсем не хотелось, чтобы акция завершилась смертью: избить человека – это одно, а убить – совсем другое, и неважно, что он из ООП и заклятый враг его народа. Они с Кейном говорили на эту тему и после длительной дискуссии согласились, что их цель – насилие, но об убийствах и речи быть не может.

– С ним все в порядке, – сообщил Бобби. – Пульс хороший, он дышит.

Говард облегченно вздохнул. Лицо Ассада было изувечено, но это невысокая плата за целую жизнь, связанную с подрывной деятельностью против Израиля, успокоил себя Говард, однако, глядя на сильно избитого старика, ему все время приходилось напоминать себе, что это было сделано оправданно и только справедливо по отношению к старому террористу.

Возникший сбоку Кейн вложил в руку Говарду пистолет Ассада. От неожиданности Говард едва не выронил оружие, затем сунул его в карман: правильно, ему следует забрать пистолет. Что с ним делать, он решит позже, но вряд ли стоит оставлять его здесь, чтобы старый террорист мог выстрелить им в спину.

Он и сейчас был на это способен. Приоткрыв один глаз, Ассад со жгучей ненавистью смотрел на своих палачей. Веко другого распухло до размеров мячика от пинг-понга. Он выругался по-арабски и снова попытался плюнуть в них.

– Уходим? – спросил Кейн.

– Да, – сказал Говард и наклонился над постелью, заставляя себя смотреть Ассаду в лицо, – «Сионское братство», – проговорил он, повысив голос. – Запомни и передай остальным. Мы мстители и будем мстить.

Винер широко улыбнулся, не пытаясь скрыть облегчения, когда они вышли из мечети.

– Вы все сделали? Нам можно уходить?

– Сейчас мы должны разойтись в разные стороны на случай, если он вызовет полицию, – распорядился Говард. – Каждый добирается домой отдельно. Полиция будет искать группу, одиночек они задерживать не станут.

Говард взглянул на Кейна. Тот незаметно кивнул – так полагалось действовать по разработанному ими плану.

– Завтра мы будем во всех газетах и телевизионных новостях, – продолжил Говард, – поэтому поменьше болтайте и не вздумайте распространяться, что это ваших рук дело. Мы хотим, чтобы враги уважали «братство» и боялись его, но они не должны знать, кто мы. Понятно? Теперь испаряйтесь, я свяжусь с вами, когда возникнет необходимость.

Современные «давиды» растворились в тишине бруклинской ночи. Кейн положил руку Говарду на плечо в знак одобрения за хорошо проделанную работу, затем повернулся и быстро ушел.

Пройдя полквартала, он обернулся и увидел, что Говард идет к станции метро. Дождавшись, когда он спустится в переход, Кейн устремился обратно к мечети. Полиции он не опасался. Положение Ассада в стране было слишком шатким, чтобы он осмелился обратиться в полицию. Следовательно, происшествие не получит огласки, если оставить все как есть. Сулейман ибн Ассад не дожил бы до своего возраста, возвещай он на весь мир о своем существовании. Живой он не принесет «братству» паблисити. Расписанная мечеть могла появиться на тридцать секунд в теленовостях, но Кейну этого мало.

Когда Кейн вошел в келью, Ассад, с трудом держась на ногах, трясущейся рукой набирал телефонный номер. Кейн ударом колена отправил старика на пол и аккуратно повесил на место телефонную трубку. Горящие глаза Ассада погасли, в них впервые мелькнул страх. Он с презрением противостоял банде хулиганов, но внезапное появление одного человека означало нечто гораздо более серьезное. Этот не станет бить его и произносить речи: Ассад узнал в незнакомце собственную повадку.

– Кто вы? – спросил он на всякий случай, в действительности не ожидая, что поздний гость станет тратить время на разговоры, и не ошибся.

* * *

Говард лег в постель за несколько минут до прихода Кейна и тихо слушал, как тот готовится ко сну. Долго шумел душ. Опорожнился бачок в туалете. Говард знал, что не сможет заснуть несколько часов. У него не было желания закрывать глаза и видеть перед собой изуродованное, перекошенное от ненависти лицо Ассада. Если бы Майра бодрствовала, они могли бы поговорить. Он рассказал бы ей о том, что было сделано сегодня. Нет, он, конечно, ничего не рассказал бы ей, потому что он хотя и гордился своим поступком, но точно знал, что Майра его не одобрит. Но Говарду в любом случае хотелось поговорить с сестрой. Она успокаивала его одним своим присутствием. Она его любит, знал и чувствовал Говард. Было время, когда ему казалось, она единственная, кто останется с ним всю жизнь. Потом появился Кейн. Возможно, Кейн тоже по-своему любит его, размышлял Говард. Не так, как Майра, конечно, скорее как героя своей мечты. «Да, он по-настоящему обожает и ценит меня», – подумал Говард, однако, его, несмотря на это, тянуло поговорить с сестрой, а не с Кейном.

Он слышал хлопанье дверей, звуки шагов в гостиной и гадал, что Кейн делает там посреди ночи.

* * *

Кейн свободно обернул полотенце вокруг талии, чтобы оно свалилось от легкого прикосновения. В гостиной было очень тихо. Шумы улицы почти не достигали высоты тридцать четвертого этажа, по крайней мере, в ночные часы, когда гудки и сирены проходящего внизу транспорта звучали гораздо реже. Из комнаты Говарда не доносилось ни звука, но Кейн знал наверняка, что тот неподвижно лежит в постели, уставясь в потолок или на лозунги «братства» на стенах. Кровь долго кипит после притока адреналина, прежде чем остывает и дает человеку расслабиться. Кейн был выше этого, обладая непробиваемым спокойствием, присущим каждому профессиональному убийце с многолетним стажем. Он мог только представить нервозность Говарда, которому еще повезет, если он сумеет заснуть к утру.

Кейна тем временем интересовал вовсе не Говард. Он прошелся через гостиную мимо двери Майры, словно направляясь к книжной полке. Майра по обыкновению подглядывала в щелку. Кейн плотно прижался к стене сразу за дверью в ее комнату, чтобы девушка не могла его видеть, зато он ее слышал. Через мгновение он услышал, как Майра слегка переместилась, стараясь разглядеть его под другим углом. Затем он ощутил ее запах. Она пользовалась легкими духами или, возможно, только пудрой: к знакомому запаху талька примешивался легчайший цветочный аромат. Для кого она это делала? Кейн улыбнулся: разумеется, не для брата.

Она не легла спать, дождалась его. Хорошая девочка. Она не пропустила ни одной из их коротких ночных встреч.

Кейн взял с полки книгу и вернулся в поле зрения Майры. Как и прошлой ночью он задержался у телескопа. После него в объектив никто не заглядывал: площадь Объединенных Наций прыгнула ему в глаза. Небольшая поправка фокуса, и картинка стала такой же четкой, как в прицеле оптической винтовки.

Он не увидел ничего нового. Кейна сейчас не интересовали люди, дорожное движение, постоянно входящие и выходящие из ООН толпы народа. Пока не станет возможной разработка дальнейших планов и подготовка к акции, ему это не требовалось. Этим он займется днем, а сейчас Кейн чувствовал на себе взгляд Майры. Слегка отведя назад руку, словно поправляя фокус, он задел локтем полотенце, неизбежно свалившееся на пол, и кожей ощутил, как у девушки перехватило дыхание.

* * *

Оторвавшись от объектива телескопа, он пролистал книгу в свете окна и, якобы передумав, снова направился к книжкой полке у двери Майры, пройдя в нескольких сантиметрах от нее. Его обнаженная плоть отозвалась на исходящие из комнаты девушки горячие волны.

«Уже скоро, Майра, – подумал он. – Ты могла бы протянуть руку и прикоснуться ко мне, правда? Потерпи, уже скоро, но не сегодня. Сегодня Говард мучается от бессонницы, а я уверен, ты хочешь, чтобы все произошло тихо. Но скоро я приду к тебе, моя девочка. Очень скоро».

* * *

Тишина в гостиной показалась Говарду чересчур затянувшейся. Скатившись с кровати, он прокрался к двери и слегка приоткрыл ее. Первой его мыслью было, что, благодарение небесам, Майра спит и не видит Кейна, стоящего полностью обнаженным в пылании уличных огней с эрекцией столь жесткой, что это даже выглядело болезненно.

Второй мыслью Говарда было нечто совершенно иное и новое для него, что одновременно восхитило, обеспокоило и вызвало у него прилив самоотвращения. Но несмотря на это, он не мог оторвать от Кейна глаз, и его дыхание непроизвольно учащалось, пока от возбуждения и восторга у Говарда не закружилась голова.

 

14

С борта самолета, выполняющего рейс Вашингтон-Нью-Йорк Беккер позвонил Маккиннону, который обычно приходил на службу раньше своих помощников.

– Я решил остаться в деле, – сообщил он.

– Превосходно, – обрадовался Маккиннон.

– Превосходно, – обрадовался Маккиннон.

– Но мне понадобится помощь.

– Хэтчер обеспечит тебя всем необходимым.

– Нет, ты не понял. Помощь в том, о чем мы с тобой говорили.

– Ах, да. Голд сказал мне, что ты заглядывал к нему.

– Голд мне не поможет. Думаю, я сам смогу с этим разобраться, только мне нужен помощник из наших.

– Ты нашел кого-то, кто способен тебя понять? – спросил Маккиннон после небольшой паузы.

– Думаю, да. Думаю, она может мне помочь, и, одновременно, я могу помочь ей.

– Понятно, – осторожно сказал Маккиннон. Он ждал дальнейших слов Беккера, но не сомневался, каким будет его собственное решение. Он предоставит Беккеру все, что тот ни пожелает, как бы странно это ни прозвучало. Он пригласил Беккера вести расследование, потому что он мог сделать то, что было не по силам целой армии хэтчеров.

– Я хочу, чтобы ты назначил на это дело Карен Крист и прислал ее ко мне в Нью-Йорк.

– Считай, это уже сделано.

– Спасибо.

– Ты должен понимать, что кое-кто косо на это посмотрит, – заметил Маккиннон.

– Она такой же агент, как и другие.

– Джон, я не оспариваю твоего решения. Тебе видней, что тебе необходимо в нынешней ситуации. Я только намекаю на реальное положение вещей.

– Я думаю об этом, – сказал Беккер. – Определенный риск, конечно, существует, но у нас не бывает дел без риска.

– Меня все же несколько беспокоит, что ты выбрал именно Крист.

– Понимаю. – Беккер помолчал, затем сказал: – И обязательно спроси ее, согласна ли она.

– А если она откажется?

– Ты бы остался в «Отпечатках и документах», если бы у тебя появилась возможность выбраться оттуда? Она рвется работать у тебя.

– Рвение и разочарование заставляют человека принимать неосторожные и необдуманные решения. Я выполню любое твое пожелание, Джон, но, полагаю, я обязан спросить, уверен ли ты, что поступаешь так, как будет лучше для этой молодой женщины.

– Я ни в чем не уверен.

– Хорошо. Ты, по крайней мере, откровенен. Я не спрашиваю, уверен ли ты на все сто, я только хочу знать, что это обдуманное решение.

– Да, я как следует все обдумал и считаю, что это пойдет ей на пользу.

– Тогда она уже на пути в аэропорт, – сказан Маккиннон.

– Сделай мне еще одно одолжение, – попросил Беккер.

– Все, что в моих силах.

– Позволь мне самому сообщить об этом Хэтчеру.

– То-то он обрадуется! У него язык отнимется от ярости, – предупредил Маккиннон.

– Этого-то мне и надо, – сказал Беккер и дал отбой.

Положив телефонную трубку, Маккиннон выгнулся, потягивая спину. Прекрасно, когда день начинается с такого звонка, хотя он и закончился на досадной ноте. Маккиннон не имел представления, какую еще помощь молодая женщина может предоставить Беккеру, кроме сексуального удовлетворения, но ему было наплевать, даже если бы Беккер затребовал магический кристалл для сеанса ясновидения или попросил отвести его пообщаться с дельфинами. Досаду вызвала просьба Беккера разрешить ему самому сообщить новость Хэтчеру, Маккиннон с огромным удовольствием сделал бы это сам.

* * *

В нью-йоркском аэропорту «Ла-Гвардия» Беккера встречали двое полицейских и агент местного отделения ФБР, державший плакатик с его именем.

– Хорошие новости, – сообщил фэбээровец после того, как представился Беккеру. – У нас убийство.

– О, новости великолепные, – криво усмехнулся Беккер. Иронию он приберегал для другого агента ФБР рангом повыше.

– Какие-то радикалы пристукнули одного старика в Бруклине. Мы подумали, вы захотите отправиться прямо туда.

Один из полицейских захохотал, и фэбээровец огляделся, боясь, не пропустил ли он что-либо смешное.

– Теперь самое интересное, – продолжил он. – Жертва убита острым предметом, введенным ей в ушной проход.

– Убийца весьма утонченный и обходительный человек, – с чувством отметил Беккер.

Полицейский заржал еще громче. Фэбээровец посмотрел на него как на сумасшедшего.

– Что?

– Ввести предмет – это очень обходительно, он мог его вогнать или воткнуть, – пояснил Беккер.

– О, да, – согласился агент.

– Однако это совсем не смешно, – добавил Беккер.

– Наверняка нет.

– У вас случайно нет связи с Хэтчером?

– Нет, но заместитель директора Хэтчер в городе. Он сказал, что встретится с вами после того, как вы побываете на месте преступления. И еще, что вы обрадуетесь, услышав последнюю новость.

– Я в диком восторге, – подтвердил Беккер.

Возглавляемые полицейскими они пробились сквозь толпу и сели в поджидавшую патрульную машину.

– Заместитель директора Хэтчер рассказал, что вы потребовали сообщать вам о всех происшедших с применением этого способа убийствах. Хорошее начало. Я бы сказан, это была великолепная зацепка, – похвалил фэбээровец.

– Странная у нас профессия, – заметил Беккер.

– Пардон?

– Уверен, что даже гробовщики не радуются так сильно, когда кого-то убивают.

– В действительности это, конечно, никому не доставляет радости.

– Ах, что такое радость? – мечтательно проговорил Беккер.

– Я не совсем понял...

– Это вещь относительная, – раскрыл свою мысль Беккер.

Фэбээровец странно на него посмотрел.

– Ладно, оставим философию. Кто убитый? – спросил Беккер.

Фэбээровец прочистил горло, явно колеблясь, как сформулировать ответ.

– Здесь есть несколько смущающих моментов, – сказал он в конце концов.

* * *

Беккера доставили в мечеть, где он быстро обследовал место преступления. Труп уже отправили на вскрытие, но основную фабулу происшедшего нетрудно было определить по обведенному мелом силуэту на полу. Старик сопротивлялся, отметил Беккер, все тщательно осмотрев. Прежде убийца избавлялся от подобной неприятности, крепко обнимая, как он любил это делать, жертву и лишая ее тем самым возможности двигаться. Сопротивляющаяся жертва представляла для убийцы опасность, поскольку в схватке он мог получить повреждения. Однако встретивший его фэбээровец высказался предельно ясно: жертва убита острым предметом, введенным ей в ушной проход.

– Должно быть, это дарит чертовски острые ощущения, – произнес Беккер вслух, ни к кому собственно не обращаясь.

После осмотра полицейские повезли Беккера к Хэтчеру. Встречавший его в аэропорту агент ФБР пожал плечами наблюдая за его отъездом. Беккер не произвел на него впечатления. Он слышал о послужном списке Беккера, но не заметил в нем ничего выдающегося. «Наверное, в человеке видят что-то особенное, когда считают его таковым – ему же во вред», – подумал фэбээровец и еще он подумал, что не завидует Хэтчеру, поскольку тот работает с легендарным. Беккером.

Хэтчер, впрочем, сам себе не завидовал.

– Было известно, что Ассад в стране? – с ходу спросил Беккер, ворвавшись в кабинет.

Хэтчер давно научился, что от Беккера не стоит ожидать соблюдения приличий.

– Да, – ответил он, чувствуя себя несколько неловко. – Он приехал примерно полтора года назад, совершенно легально, с визой в паспорте. Наверное, кто-то проморгал его.

– Он числится в списке персон non grata Государственного Департамента?

– Естественно. Кто-то в иммиграционной службе облажался, – предположил Хэтчер.

– В первую голову облажался тот, кто предоставил ему визу, – отрезал Беккер. Они расположились в нью-йоркской штаб-квартире ФБР на Федеральной площади в спешке подготовленном для них кабинете.

– Он получил ее в нашем посольстве в Греции, – начал объяснять Хэтчер. – Заявил, что хочет получать достойный медицинский уход и поэтому едет лечиться в США. Он не врал. По нему было видно, что он доживает последние дни. У него было какое-то заболевание крови, я точно не знаю. Наверное, какой-нибудь чинуша поверхностно проверил его данные.

– То есть мы спокойно позволили члену исполнительного совета ООП переехать жить в Бруклин.

– Бывшему члену, – поправил Хэтчер.

– Разве такое бывает – бывший член ООП?

– Он три или четыре года как отошел от активной деятельности по состоянию здоровья, – оправдываясь сказал Хэтчер.

– Значит, недостаточно далеко отошел, если кому-то понадобилось его убрать, – возразил Беккер. – Когда стало известно, что он в стране?

– Чуть больше года назад, после того, как он прожил здесь несколько месяцев. Мы посчитали, что слишком хлопотно вытаскивать эту историю на свет Божий. Он въехал совершенно легально, был стар и болен, тихо поселился в мечети и преподавал молодежи учение ислама...

– И если бы мы выдали его правосудию, то поступили бы негуманно и нарушили профессиональную этику, так что ли? – закончил Беккер.

Примерно, – подтвердил Хэтчер.

– Ты получил заключение патологоанатома?

Хэтчер похлопал по глянцевой папке на столе.

– И что?

– Его избили: сломали ребро, микротрещины в челюсти, многочисленные ушибы и так далее... – Немного помедлив, Хэтчер с видимой неохотой сообщил Беккеру самое главное. – Но смерть наступила от проникновения в мозг острого предмета, очевидно, острого штыря, найденного на месте преступления. Ну, знаешь, из тех, на которые накалывают чеки. Люди из мечети говорят, что у них ничего подобного не водится. Нападавший, должно быть, прихватил его в каком-нибудь магазине. Это сейчас проверяется.

– Это Бахуд, – сказал Беккер.

– Возможно.

– Это Роджер Бахуд.

Хэтчер пожал плечами.

– Может быть, совпадение. Чей же тогда автограф «С.Б.»?

– Не знаю, но это Бахуд.

– Если предположить, что это он, то тогда мы его упустили, и он, вероятно, уже тратит свои миллионы на каком-нибудь курорте в Южной Америке.

– Деньги пока спокойненько лежат в банке, я проверил... К тому же, я не уверен, что он приехал сюда именно из-за Ассада.

– Почему?

– Ассад не стоил двух миллионов. Он умирал от старости. Можно было позволить ему умереть самому и тем самым сберечь немного валюты.

– А если это месть? Нечто вроде предупреждения остальным, что ты на это скажешь?

– Это возможно. Но что за предупреждение? Кто, кого и о чем предупреждает?

– Кто хочет уничтожить ООП? Израильтяне, конечно.

– Но это не в стиле Моссада, – возразил Беккер. – Им нравится оставлять своих экс-врагов в живых. В их стиле, скорее, устраивать показательные суды.

– Перестань, Беккер! – отмахнулся Хэтчер. – Весь мир усыпан трупами Моссада, как птичьим пометом. Эти ребята реализуют принцип «око за око» всякий раз, когда им предоставляется такая возможность.

– Но не столь публично. И не в этой стране. Они могут взорвать офис ООП в Тунисе или организовать налет на представительство в Алжире...

– Или в Греции, или в Англии. Я могу на память перечислить тебе минимум четыре убийства...

– Хорошо, хорошо, – сдался Беккер.

– Ты просто не хочешь увидеть очевидное. Как они могут похитить кого-то из Штатов, не подмочив при этом своей репутации первостатейного союзника США на Ближнем Востоке их, черт побери, единственного плюса в глазах Госдепа? Ну, вывезут они одного-двух бывших нацистов из Боливии или Аргентины, и черт с ними, но они не смеют публично нарушать наши законы. Втихомолку они, конечно, это делают постоянно. Но если они выкрадут кого-то из-под нашей юрисдикции, то разразится международный скандал, который не утихнет несколько месяцев. Президент поднимает шум насчет пяти миллиардов, выделяемых Израилю из бюджета под видом экономической помощи. Они, может быть, даже потеряют поддержку одного-двух конгрессменов...

– Это вряд ли.

– Последнее большого значения не имеет. Все равно им крепко достанется.

– Значит, по-твоему, израильтяне наняли убийцу, и он приехал в США, чтобы вместе с бандой вандалов разрисовать своими автографами мечеть? Почему нельзя было просто убить нужного человека и надежно спрятать труп? Зачем привлекать к себе внимание, да еще таким идиотским способом?

– Чтобы, как я уже сказал, передать предупреждение остальным. Разве это недостаточно очевидно? «Больше никогда» и «ООП должна заплатить за свои злодеяния» – это и есть предупреждение. Что касается подписи, то это сделано специально, чтобы избежать инцидента, о котором мы с тобой говорили. Пусть все шишки валятся на это таинственное «СБ.», чем бы оно ни было, таким образом истинный виновник происшедшего – Моссад – останется в сторонке и чистеньким. Вот тебе суть дела.

– Мне эта версия не нравится.

– Почему?

– Моссад не стал бы нанимать такого социопата как Бахуд, когда в их распоряжении имеется достаточно идейных и зависимых от них наемных убийц, готовых сделать это исключительно по патриотическим соображениям. Зачем расходовать деньги, когда убить Ассада можно было бесплатно? Да и дело-то не из трудных. Кто угодно мог проникнуть в мечеть и в любое время пристукнуть Ассада. К тому же два миллиона долларов наводят на серьезные размышления. Даже наверняка больше чем два, вероятно, по меньшей мере, четыре миллиона.

– С чего ты взял?

– Ты бы заплатил наемному убийце все обещанное вознаграждение авансом? Авансом не платят даже няньке, которую нанимают посидеть с детьми. Он получит полный расчет, сделав свое дело, в этом можно не сомневаться.

– Он свое дело сделал, – сказал Хэтчер.

– Я так не думаю, все еще впереди.

– Что тебя заставляет так думать?

– Он слишком беспечен. Бахуд – террорист, а не уголовник. Он оставляет слишком много ниточек к себе, и это потому, что ему наплевать на их наличие. Раз ему наплевать, что мы можем идти по его следу, это говорит о следующем: он не собирается дожидаться, пока мы к нему подберемся. Ниточки никуда не ведут, когда привязанный к ним человек обрывает концы и исчезает. В общем, какими бы ни были его намерения, он собирается скоро их осуществить.

Беккер поднялся и задвинул на место стул, заканчивая рабочее совещание.

– Кстати, Хэтчер, – сказал он, словно только что припомнил одну незначительную мелочь. – Тебе лучше арендовать другой кабинет. Я попросил Маккиннона прислать мне подмогу.

– Что ты попросил?.. Ты попросил у Маккиннона подмогу? Я твоя подмога, черт тебя побери! – взорвался Хэтчер.

– Не принимай это на личный счет. Она нужна мне для завершения расследования.

– Тебе полагается обращаться к начальству через меня! Любой запрос должен идти через меня! Ты не можешь обращаться к Маккиннону по своему усмотрению! – орал Хэтчер.

– Маккиннон так не считает, – спокойно возразил Беккер.

– Ты поступил так, чтобы достать меня, точно? – в бешенстве осведомился Хэтчер. – Я тебе всегда не нравился, уж не знаю, почему. Я тебя постоянно выгораживал после таких выходок, стремясь тебе понравиться, но ты всегда имел на меня зуб. Это из-за моего быстрого продвижения по службе, не правда ли? Ты меня ненавидишь, потому что я тебя обскакал.

– Выдохни, – посоветовал Беккер, – а то лопнешь, вон уже весь покраснел.

– Думаешь, Маккиннон примет твою уловку за намек на мою некомпетентность? Никогда! Он для этого слишком умен.

– Верно, ума ему не занимать, – проговорил Беккер с улыбкой. – Именно поэтому он без возражений согласился прислать сюда агента Крист.

– Кто, черт побери, этот Крист? Я никогда о нем не слышал!

– Из отдела отпечатков пальцев.

– Из «Отпечатков»? Зачем ты вызвал человека из... Я не знаю никакого агента Крист в... Это девчонка?

– Женщина.

– Боже милосердный! – воскликнул Хэтчер.

– Дыши глубже, – сказал Беккер.

Хэтчер воспользовался советом. После четырех глубоких вздохов и нескольких минут напряженного молчания он спросил уже более спокойным тоном:

– Зачем... Объясни, зачем тебе понадобился специалист по отпечаткам?

– Причина, по которой я вызвал Крист, не связана с ее специальностью, и ты мне здесь ничем не можешь помочь.

– А для чего ты ее вызван, я могу спросить?

– Если бы мы охотились за растратчиком, фальшивомонетчиком или мафиози, это было бы в твоей компетенции.

– Благодарю.

– Но мы охотимся за убийцей – человеком, который убивает, чтобы заработать себе на жизнь или ради развлечения, или по обеим причинам сразу. У него иной способ мышления, чем у тебя. Или, проще говоря, душа устроена по-другому, если тебе так больше нравится. Он думает и чувствует в ином диапазоне, совершенно отличном от твоего, Хэтчер.

– И слава Богу.

– Верно, тебе следует благодарить за это небеса. Ты хороший профессионал, но твоего профессионализма достаточно только для рутинной работы. Для поимки же нашего убийцы необходим профессионализм другого рода – глубокое понимание мотивации поступков личности.

– Полагаю, именно из-за этого тебя привлекли к данному делу, – буркнул Хэтчер.

– Да. Я думаю, что и Крист обладает таким умением, хотя, возможно, она этого еще не осознает.

– И ты собираешься помочь ей это осознать?

– Что-то в этом духе.

– Недурственно, – заявил Хэтчер. – Всегда люблю наблюдать, как опытный человек протягивает дружескую руку помощи более молодому коллеге. А она может чем-то помочь тебе взамен?

– Думаю, да. Маккиннон тоже так считает.

– Оказывается у Маккиннона больше слабостей, чем я полагал, – иронически заметил Хэтчер.

Лицо Беккера окаменело. Он с угрожающим видом шагнул к Хэтчеру и остановился, почти упершись в него грудью.

– Хэтчер, я тебя предупреждаю, – тихо проговорил он, – если ты хотя бы раз позволишь себе подобное в ее присутствии... Если ты хотя бы ухмыльнешься, я заткну тебе в глотку твою самодовольную ухмылку. Ты меня понял?

Хэтчер отступил назад и осторожно улыбнулся.

– Надеюсь, мы все уладили? – сказал он, прилагая огромные усилия, чтобы улыбка не превратилась в усмешку.

 

15

Майру разбудил стук в дверь, и она с удивлением поняла, что все-таки заснула, хотя ей казалось, что она пролежала без сна всю ночь, не в состоянии сомкнуть глаз. Она простояла, прилипнув к щелке в двери, по меньшей мере, час после того, как Кейн ушел к себе, надеясь, что он вернется в гостиную, но он, конечно же, не вернулся. У него не было причин возвращаться, раз он взял книгу, однако надежда, как известно, умирает последней, и Майра ждала, пока не угасла последняя искорка. Затем она бросилась на кровать и лежала, казалось, бесконечно долго, снова и снова прокручивая в мыслях одно и то же видение обнаженного тела Кейна, его худощавой и мускулистой фигуры, двигавшейся легко и грациозно, при очевидно сдерживаемой мощи.

Вошел Говард и присел рядом с сестрой на постель. Он собрался на работу. Припухшее лицо и глаза с затуманенным взглядом выдавали, что он тоже мало спал этой ночью. Майра слышала, как вчера он пришел домой за несколько минут до возвращения Кейна, с которым они ходили куда-то по делам «братства», очевидно, вместе с остальными болванами. В этом девушка не сомневалась. Чем они могли заниматься ночью? Не иначе, какой-нибудь очередной глупостью, например, все вместе выли на луну о своей горькой доле.

Прежде, чем Кейн ворвался в их жизнь, Майра всегда завтракала с Говардом. Она любила эти совместные завтраки, и брат – тоже. По утрам, когда день еще не успевал разогреть его паранойю, он вел себя спокойнее, пока новые события не выпускали на свободу новых демонов. По утрам он бывал более сговорчивым, и они нередко мило болтали и смеялись. В такие моменты Говард казался почти безобидным, не то, что вечерами, когда он возвращался с работы мрачный, как грозовая туча, и замыкался в угрюмом молчании, жалея себя и размышляя о том, что против него ополчились его шеф, сослуживцы и, как со всей очевидностью следовало из газетных сообщений, весь мир в целом.

Однако со времени появления в доме Кейна, Майра оставалась у себя в комнате, пока они оба не уходили по дневным делам. Она не осознавала, как сильно скучает по совместным с братом завтракам, пока Говард не присел на краешек постели.

– Майра, послушай, – сказал он, – нам нужно кое о чем поговорить.

– О чем?

– О Кейне.

– А что с Кейном?

– Мне... я думаю, мы должны попросить его съехать от нас.

– Почему? – испугалась Майра и постаралась, чтобы голос не выдал ее переживаний. Ей следует вести себя осторожно, понимала девушка. Говард не должен узнать об ее увлечении Кейном. Он этого не поймет и тем более не одобрит, была уверена Майра.

– Я полагала, вы неплохо ладите, – сказала она, слегка изменившимся тоном.

– Мы ладим, с этой стороны все в порядке.

– Он полезен для «братства», не так ли? Ты же сам мне говорил.

– Да, полезен, даже очень.

– Почему же тогда ты хочешь, чтобы он уехал от нас?

– Из-за тебя, – признался Говард.

«О, мой бедный, милый братик, – подумала Майра. – Если тебе хочется сделать что-нибудь для меня, лучше раздень Кейна догола и запри его в гостиной, а я нарисую стрелки, указывающие путь в мою спальню».

– Я не против, чтобы он жил здесь, – спокойно проговорила она.

– Но это несправедливо по отношению к тебе, – сказал Говард.

– Все равно я не против.

– Ты как улитка безвылазно сидишь в своей комнате.

– Я не возражаю против неудобств, если он нужен тебе.

Однако, это все очень странно, думала Майра. Раньше никому из них не было присуще самопожертвование ради другого, а теперь они с Говардом словно подражали героям рассказа О'Генри «Дары волхвов».

– Я считаю, это вредит твоему здоровью, – настаивал Говард. Странность и необычность его слов заставила Майру заподозрить, что брат встревожен чем-то, о чем он не может говорить прямо.

– Говард, со мной все нормально, – возразила она. – Перестань говорить глупости. Я ковыляю по квартире для разминки, когда Кейн уходит днем по своим делам. Что в этом нездорового? Так было всегда.

– Я не это имею в виду.

– А что ты имеешь в виду?

Говард тщательно избегал взгляда сестры. Он внимательно изучил стену, выказал необычный интерес к предметам на туалетном столике, затем к изумлению Майры взял ее за руку. Он терпеть не мог прикосновений и всегда с неохотой позволял ей обнимать себя. Иногда, когда у него болела голова, он просил Майру помассировать ему виски и затылок, размять мускулы на шее и плечах, но быстро раздражался и стряхивал с себя руки сестры. А теперь он сам взял ее за руку. Это было очень странно.

– Я думаю, он – неподходящее общество для молодой девушки. И вообще, почему мы спорим? Он мой друг, я привел его сюда. Теперь я вижу, что это была ошибка с моей стороны, и говорю, что он должен уйти из нашего дома.

Майра из осторожности ничего не сказала. Определенно, случилось что-то, о чем она не знала. Спорить с Говардом, если он что-то решил, не имело смысла. Обхитрить его не составляло особого труда, но прямая конфронтация была бы ошибкой: он легко становился на дыбы и до последнего стоял бы на своем, если бы она просто сказала «нет».

– Он... В нем есть что-то... не знаю, – неуверенно бормотал Говард. «Все ты знаешь, – не сомневалась Майра, только не хочешь говорить». – Мне кажется, в нем есть что-то... извращенное.

– Извращенное?

– Ты не поймешь, – гнул свое Говард. – Я думаю, его присутствие может оказать на тебя дурное влияние.

– Говард, я взрослая женщина. Какое дурное влияние он может на меня оказать?

– Да, ты взрослая, но ты далеко не все знаешь о жизни. Поверь мне.

Брат подбирал слова с таким трудом, что Майра подумала – речь, должно быть, идет о сексе. Говард покраснел и по-прежнему отказывался смотреть ей в глаза. Может быть, ему как-то стало известно о ее эротических мечтаниях, но как это могло произойти?

– Я боюсь, что-то может случиться, – выдавил Говард.

Майра боялась как раз обратного, но не смела сейчас что-либо сказать. Ей придется найти обходной путь, чтобы добиться своего.

– Думаю, мы должны попросить его уйти, – снова заговорил Говард, и Майру осенило: он хочет сказать, что она должна попросить Кейна уйти. – Дело в том, что я не могу этого сделать из интересов «братства». Понимаешь, я его командир и не могу внезапно объявить, что не хочу, чтобы он жил у меня. Это восстановит его против меня, а наша партия не может позволить себе потерять его в настоящий момент. Может быть, чуть позже это станет возможным, но не сейчас. Мы только-только взялись за настоящие дела, по-настоящему сплотились, и довольно скоро, скорее, чем ты думаешь, мы станем известными, я имею в виду, прославимся, и у нас появится возможность брать в партию тех членов, которые нам нужны, а не кого попало. Вот тогда, возможно, мы позволим ему выйти из наших рядов, но сейчас это нежелательно.

Майра поняла какую линию поведения ей стоит выбрать, и решила держаться ее, пока не отыщет способ изменить ситуацию в свою пользу.

– Ты хочешь, чтобы я попросила его уйти? – уточнила она.

– Тебе он не посмеет отказать. Это ведь и твоя квартира тоже.

– А какую причину мне выдвинуть?

– Скажи, что тебе нелегко в его присутствии. Только не делай оскорбительных намеков, просто скажи, что хочешь снова свободно чувствовать себя дома. Он поймет. Я скажу ему, что пытался переубедить тебя, но ты настояла на своем.

– Хорошо, – согласилась Майра, внутренне улыбнувшись при замечании, что ей нелегко в присутствии Кейна. Нелегко – это еще мягко сказано.

Говард от радости, что она согласилась, неловко и застенчиво чмокнул Майру в щеку. Еще один редчайший поступок с его стороны, отметила Майра и после ухода брата углубилась в размышления, что же ей теперь делать.

Неожиданно позвонил мистер Хэнли и спросил, можно ли ему принести срочный заказ. Лучи полуденного солнца били в окна, в квартире нарастала жара, и Майра расстегнула блузку до пупка. На этот раз не для того, чтобы соблазнить мистера Хэнли: когда он придет, блузка будет застегнута наглухо. Сегодня Майра оделась предельно просто: в слаксы и блузку – образ сирены-искусительницы канул в прошлое.

Открылась входная дверь. Это не мог быть Хэнли, о его приходе предупредил бы швейцар по интеркому. В гостиную вошел Кейн. Он никогда прежде не возвращался днем так рано. Майра впервые встретилась с ним лицом к лицу со дня его появления в доме.

– Ты оставила дверь незапертой, – укоризненно сказал он. – Это опасно.

– Ко мне должен прийти клиент, – ответила Майра.

– В этом городе много опасных людей, – заметил Кейн. Майра ожидала, что он уйдет к себе, но Кейн выдвинул из-за обеденного стола стул и уселся на него верхом.

– Да, я читала об этом.

Майра попыталась вернуться к работе, чувствуя, что лицо заливает краска смущения. Или возбуждения? В первых строчках она наляпала столько ошибок, что стерла все и напечатала заново, поблагодарив Бога, что Кейну с его места ничего не видно.

– Рад увидеться с тобой, – сказал он.

– Да, так получилось, что мы совсем не встречались, – проговорила Майра, как бы просто из вежливости подняв на него глаза, и снова склонилась над клавиатурой.

– А я думал, ты меня избегаешь, – с легкой иронией парировал Кейн. «Он меня дразнит», – подумала девушка.

– С чего бы мне нарочно избегать тебя?

– Не знаю. Я подумал, что, возможно, не нравлюсь тебе.

– Мы совсем не знакомы, – сказала Майра, не отрывая взгляда от текста, – и у меня еще не сложилось на этот счет определенного мнения.

– Неужели? А у меня такое чувство, что за мной постоянно наблюдают.

Майра посмотрела на Кейна. Что он хотел этим сказать? Или ему известно о ее ночных бдениях? Означало ли это, что он специально прогуливался по ночам голым? Или это означало, что... Что же он имеет в виду?

– Что ты имеешь в виду?

Она уткнулась в текст, боясь увидеть выражение лица Кейна, когда он ответит. Но он ничего не ответил. Майра слышала только позвякивание ключей у него в руке. Молчание затянулось, и Майра в конце концов вновь подняла глаза на Кейна.

Он явно ждал этого. Ирония мгновенно сошла с его лица, растворившись в самой теплой улыбке, какую Майре когда-либо приходилось видеть. Не просто теплой, а излучающей нечто, поразившее девушку в самое сердце. Она постаралась подавить вызванную этим ощущением дрожь.

И с изумлением поняла, что улыбается в ответ. Глаза Кейна тоже улыбались, он весь, казалось, лучился... Чем? Это сложно было определить: чем-то большим, чем простые очарование и теплота. Его взгляд приковывал. Майра несколько секунд не могла оторвать взгляда от его лица.

– Я надеялся, что мы сможем лучше узнать друг друга, – сказал Кейн.

– Зачем? – Глаза Майры мечтательно затуманились.

– Когда я впервые увидел тебя, я почувствовал нечто, в чем мне хотелось бы получше разобраться.

– Что ты почувствовал?

– Исходящее от тебя одиночество. Я увидел человека, у которого есть многое, что он мог бы подарить другому, но которому некому дарить свои сокровища. Может быть, мне это показалось, или, возможно, я принял желаемое за действительное, потому что сам ощущаю то же самое, и я просто приписал тебе собственные чувства.

Майра не нашлась, что сказать. Невозможно было лучше охарактеризовать состояние ее души. Что она могла на это ответить?

Взгляд Кейна на миг опустился, затем вернулся на ее лицо, и Майра внезапно осознала, что блузка по-прежнему не застегнута.

Загудел интерком, но не могла же она демонстрировать перед Кейном свою кособокую походку.

– Ответь, пожалуйста, – попросила Майра. – Это пришел мистер Хэнли. Просто скажи швейцару, чтобы он поднимался.

Кейн вышел в прихожую, Майра принялась лихорадочно застегивать пуговицы, но не успела она закончить, как Кейн почему-то вернулся.

– Почему бы тебе не отослать его? – спросил он.

– Отослать его? Зачем?

– Мне хотелось бы... еще поговорить с тобой.

«Он хотел сказать нечто совсем иное», – подумала Майра. Хотел? Или воображение вновь сыграло с ней злую шутку? А если он и правда имел в виду что-то совсем иное, чем простой разговор? Майра вдруг испугалась. Она красовалась перед ним в блузке, расстегнутой до пупа: естественно, он решил, что она предлагает ему себя. Так оно и было, заметила про себя Майра, не явно, но подспудно. Что, если он хочет отослать Хэнли, чтобы заняться с ней любовью? А если нет? Если – в худшем варианте – он действительно хочет просто поболтать на досуге от нечего делать? Первая перспектива неожиданно показалась Майре слишком пугающей, а вторая – чересчур досадной.

– Боюсь, я должна встретиться с ним. Он зайдет ненадолго, а после, если захочешь, мы поговорим, – предложила Майра и с сожалением увидела, что жар в глазах Кейна погас.

На его лице появилось вежливое выражение.

– Он счастливый человек, раз ты им так дорожишь. Говард не говорил мне, что у тебя есть друзья.

– Нет, нет, он мне не друг. – Майра подумала, что сказала это с излишней торопливостью. – Он всего лишь писатель и, мне кажется, довольно посредственный. Он добывает себе кусок хлеба, работая на правительство или что-то в этом роде.

В глазах Кейна загорелся огонек интереса, он внезапно остановился на пути в свою комнату.

– Он работает на правительство?

– Я так полагаю. Он пишет в свободное время, и думаю, это единственное, чем он занимается в свободное время.

– На какое правительство? Нью-Йорка?

– Думаю, на федеральное. Впрочем, я не уверена, но могу спросить у него.

Кейн застыл, словно его осенила какая-то мысль.

– Спроси, если подвернется такая возможность, – попросил он и тут же пояснил: – Мне всегда хотелось узнать, где писатели черпают вдохновение.

– Если хочешь, можешь остаться и расспросить его сам.

– Я не хочу мешать вашему разговору.

– Он наверняка будет польщен, – выдвинула новый аргумент Майра, подумав, что это наверняка будет первый раз, когда кто-то проявит интерес к мистеру Хэнли, если, конечно, не считать ее скромных попыток соблазнить беднягу.

– Нет, не стоит, – отказался Кейн. – Он, вероятно, и впредь намерен наносить тебе визиты.

– Это не обычный визит. Просто у него в последнюю минуту возникла необходимость что-то напечатать.

Лицо Кейна на краткий миг отразило колебание, затем приняло прежнее вежливое выражение.

– Оставляю это тебе, разговори его, – попросил он и скрылся в своей комнате.

Майра не слышала, чтобы щелкнул язычок замка, хотя дверь казалась плотно закрытой. Ее воображение снова разыгралось и, стремясь успокоиться, она принялась уговаривать себя: «Перестань, ты все придумала. Кейн вежлив с тобой, потому что видит в тебе только хозяйку дома, к которой нужно иногда подольститься, вот и все. А все остальное, говоря его словами, ты ему просто приписала, выдавая желаемое за действительное».

Ее горькие думы прервало появление как всегда озабоченного мистера Хэнли.

Майра поинтересовалась успехом его пьесы. В ответ он возбужденно взмахнул пачкой листов, густо испещренных темными пятнами зачеркнутого текста и вписанными от руки исправлениями.

– Это все необходимо перепечатать. Продюсеру нужна чистая рукопись к завтрашнему дню. Он идиот, настоящий идиот! Обкорнал мою пьесу, и знаете почему? Потому что это, видите ли, слишком дорого! Я должен уменьшить на одного число действующих лиц, так можно будет сэкономить на зарплате актеров, их ведь тоже станет на одного меньше. И нет, вы только представьте себе, я должен избавиться от Анни! Помните ее? Она же моя любимица!

– Моя тоже, – с готовностью солгала Майра, хотя, по правде говоря, она не помнила ни одного из действующих лиц.

– Она, конечно, второстепенный персонаж, но не менее важный для действия, чем другие. А я теперь должен передать все ее реплики доктору. Это настоящая бессмыслица, но так дешевле... Что вы скажете?

Майра не поняла, что мистер Хэнли имел в виду.

– Мне следует это сделать? Или, вы полагаете, я продался?

– Нет, что вы.

– Похоже, у меня нет выбора. Господи, театр ужасно подавляет. А все деньги, вы понимаете?

– Понимаю, – с сочувствием сказала Майра.

Хэнли шумно вздохнул, выпустив воздух через усы.

– Думаете, вам это по силам? – Он с шелестом прогладил страницы перед лицом Майры. – Это только кажется, что их много, но на самом деле – не очень. Все равно у вас имеется весь текст на дискете, не так ли? Правка не займет у вас много времени.

– Она нужна вам завтра? – Майра секунду оценивающе разглядывала пачку рукописи. – Думаю, я смогу это сделать.

У Хэнли словно гора свалилась с плеч.

– Слава Богу, – пробормотал он и опустился на стул, который прежде занимал Кейн. Теперь его потянуло поговорить. «Что сегодня такое? – подумала Майра. – Всех словно прорвало».

– Так как ваши дела? – спросил мистер Хэнли, будто только что заметил присутствие девушки. – Все в порядке?

– Да, как обычно. Спасибо. А как ваши коллеги по работе отнеслись к вашему успеху? – затронула Майра интересующий вопрос.

– Мои коллеги?

– Разве вы не работаете на правительство?

– Не помню, чтобы я рассказывал вам о своей работе, – признался Хэнли.

– Однажды вы упомянули о ней, – подлила масла в огонь Майра.

Хэнли неспешно кивнул, стараясь вспомнить, когда это было.

– Обычно я никому не рассказываю о своей работе, – сказал он больше для себя, чем для собеседницы.

– О, вы только намекнули вскользь, – с ноткой разочарования проговорила Майра.

– Нет, это слишком скучно, – решительно сказал мистер Хэнли, оглядывая комнату, и добавил без всякой связи с предыдущим, так же как она резко сменив тему: – Ваш голос прозвучал сегодня по интеркому совсем не так, как обычно.

– Да?

– Когда я вошел в вестибюль, швейцар позвонил вам, и вы ответили мужским голосом, чтобы я поднимался.

– Вот таким? – пробасила Майра и пошутила: – Значит пора прекращать принимать анаболики.

Хэнли улыбнулся, но как-то невесело, и снова обвел взглядом комнату.

– Я подумал, вы не одна, – сказал он.

– Так и есть – брат дома, – выпалила Майра и сама удивилась своим словам. Зачем она солгала? Этого она не знала, только вдруг поняла, что ей предпочтительнее, чтобы Хэнли не знал о появлении в ее жизни Кейна, и, в то же время, Кейн не догадывался о сложившихся – или почти сложившихся – отношениях с мистером Хэнли.

Майра украдкой взглянула на дверь в комнату Кейна: закрыта она или нет? Если он подслушивает – почему бы и нет? – то интересно, какого ответа на слова Хэнли он от нее ждал? Во всяком случае, ответ родился у Майры непроизвольно, она сама от себя такого не ждала.

– Я и не знал, что у вас есть брат, – сказал Хэнли. Вроде бы с облегчением, или воображение вновь шутит с ней?

– Вам незачем это знать, если только вы не изучаете меня специально, – коварно заметила Майра.

– Вы угадали, я вас изучаю, – легко согласился Хэнли. – Я работаю на ФБР, и мне нужно все выяснить о вашей подрывной деятельности против нашей страны, – «признался» он с кривой усмешкой. Неудачная шутка не показалась смешной даже ему самому.

Они поболтали еще несколько минут, но атмосфера оставалась слегка натянутой. Сказать по правде, думала Майра, она не знает, как теперь относиться к мистеру Хэнли. Раньше она играла перед ним роль искусительницы, едва ли приемлемую – Бог свидетель – в нынешней усложнившейся ситуации. Их отношения вышли за строгие деловые рамки, однако Майра больше не могла демонстрировать ему свое декольте и строить глазки. Настоящих дружеских отношений между ними никогда не было, и Майра не представляла, как они сложатся в дальнейшем.

Мистер Хэнли попрощался и ушел, оставив Майру расшифровывать заново переписанную пьесу. Она сразу принялась за работу, стараясь не отвлекаться на мысли о Кейне, но они навязчиво лезли в голову. Что он там делает? Может быть, скинул одежду и в нетерпении расхаживает из угла в угол, мечтая о ней? Может, он притаился у двери, ожидая знака, слова или мановения пальца Майры, чтобы ворваться в гостиную, подхватить ее на руки и овладеть ею на полированном обеденном столе из светлого дуба?

«Нет, Говард прав, он должен уехать от нас. Мне действительно нелегко в его присутствии, – подумала Майра. – Он заставляет меня смотреть правде в лицо. А правда в том, что у меня слишком много желаний и совершенно нет силы воли. Во мне нет стержня. Мой характер еще более уродлив, чем мое тело».

Внезапное появление Кейна в гостиной испугало девушку. Он взглянул на нее с мягкой улыбкой и скрылся на кухне. Майра услышала, что он выдвинул один из ящиков стола и стал в нем копаться, но доносившиеся звуки были глухими, не похожими на звон столового серебра. Значит, ему что-то понадобилось в ящике с инструментом, пронеслось в голове Майры. Отвертка или кусок проволоки. Или, может быть, он ищет веревку, чтобы привязать ее к кровати?

Однако, Кейн вернулся с кухни с пустыми руками и направился к себе, не обратив на Майру внимания, затем остановился и несколько мгновений смотрел на нее. Смутившись под его пристальным взглядом, девушка вернулась к работе, но Кейн подошел и остановился рядом, вынудив Майру поднять на него глаза.

– Ты забыла застегнуть одну пуговицу, – сказал он, когда их взгляды встретились, затем протянул руку к груди Майры, и его пальцы медленно, словно нехотя застегнули блузку до конца.

Майра, сраженная неожиданностью, без звука позволила ему это сделать. Она не отшатнулась, даже не вздрогнула, будучи в состоянии только дышать. Пальцы Кейна воспламенили кожу груди и вызвали сердцебиение, от которого у девушки слегка закружилась голова. Взгляд Майры приклеился к поясу Кейна, не в силах подняться на его руки и лицо. Все заняло лишь мгновение, но ей показалось – вечность. Когда Кейн ушел к себе, Майра осталась неподвижно сидеть в близком к панике состоянии, прерывисто дыша от нахлынувшего возбуждения.

«Он прикоснулся ко мне», – подумала она. Затем повторила вслух:

– Он прикоснулся ко мне.

 

16

Полицейское управление Нью-Йорка постоянно испытывает нехватку личного состава. Хуже всего в этом смысле приходилось подразделению по борьбе с терроризмом. Гигантский город представляет собой обширнейшее поле деятельности для террористов всех мастей. Населенный людьми практически всех существующих на свете национальностей, выпускающий наиболее значимые в масштабе страны газеты, имеющий на своей земле штаб-квартиры двух ведущих телекомпаний и консульства всех государств, представленных посольствами в Вашингтоне, он обладал всеми необходимыми элементами для проявления террористической активности в огромных размерах, и, как ни странно, эта активность была крайне малой. Факт, что в Нью-Йорке никогда не производились крупные террористические акты, имел два важных последствия для подразделения по борьбе с терроризмом. Первое: управление настолько урезало ему бюджет на оперативные нужды, что его хватало на содержание всего пяти сотрудников. Второе: подобное отношение начальства к подразделению вызывало сильное беспокойство у этих самых пятерых, понимавших, что отсутствие террористической активности в прошлом не гарантирует ее отсутствия и в будущем и что нынешнее спокойствие в городе, возможно, лишь затишье перед бурей. Они были уверены – чем дольше продлится мир, тем страшнее потом будет война.

В 1989 году подразделение возглавлял капитан Эд Дженисс. По натуре тихий и вежливый человек, что проявлялось у него при общении со своими подчиненными, он становился жестким и колючим, когда разговаривал с сотрудниками других правоохранительных учреждений, особенно с агентами ФБР. Беккеру была знакома и понятна подобная позиция. Задача полиции, ФБР и им подобных организаций состояла в предупреждении преступности, и следовательно, влекла за собой деньги в виде огромных бюджетов, награды, почет и славу.

Однако в настоящий момент Дженисс был настроен более или менее дружелюбно. Беккер без труда добился этого, выставив себя в глазах капитана полным невеждой. Правда, по интересующему Беккера вопросу осведомленность капитана не превышала его собственную, но, находясь в епархии Дженисса, он не мог себе позволить подчеркнуть это.

– У меня тут имеются ООП, ЕЛО, хорватские сепаратисты, китайские «щипцы», бритоголовые неонацисты и белые сепаратисты. У меня есть, вернее, был Сулейман ибн Ассад. Кстати, мы узнали о нем раньше федералов.

Последнее замечание Дженисса вызвало кислую улыбку на лице Хэтчера.

– Его проморгала иммиграционная служба, – сказал он.

– Неважно. – Дженисс махнул рукой на шкаф с досье, казалось, трещавший по швам от огромного количества набитых в него папок. – Еще у меня имеются кубинцы – противники режима Кастро, пуэрториканские сепаратисты, бывший радикал, работающий теперь на Уолл-стрит. Есть ИРА и британский агент, который неофициально собирает сведения о деятельности ИРА. Дальше: коммунистические группы примерно дюжины различных направлений и, по меньшей мере, столько же антикоммунистических групп... – Дженисс прервался, чтобы отдышаться, и картинно вздохнул.

Хэтчер немедленно воспользовался паузой.

– В Бюро имеют данные на все эти группировки и на многие другие. Уверен, вы это понимаете, – сухо произнес он.

Но Дженисс, оказывается, не закончил вступительную часть.

– Вдобавок ко всему этому у меня куча банд по всему городу. Их передали в мое ведение, потому что кому-то взбрело в голову, что я здесь прохлаждаюсь. А теперь еще, конечно, на мне висит эта чертова встреча в ООН по случаю Года Детей. Семьдесят шесть мировых лидеров. Семьдесят шесть! Чья это была идея? Вашингтона? Прекрасно, вот и устраивали бы ее в Вашингтоне. Так нет же, она состоится здесь. Любая из группировок может решить, что им здорово подфартило и не стоит отказываться от удовольствия прихлопнуть какого-нибудь особо нелюбимого лидера, а их сюда понаедет выбирай – не хочу. Почему бы нам просто не объявить о начале продажи лицензий на отстрел. Так будет проще и хлопот меньше.

– Вы превосходно справляетесь со своей работой, – сказал Беккер. – Не представляю, как вам до сих пор удается удерживать этот котел от взрыва.

– Только вкалывая до седьмого пота. – Дженисс не отвергал лесть, когда считал, что она заслужена.

– Единственное, чего вам не хватает, это хорошего специалиста, чтобы загнать всю эту информацию в компьютер. – Беккер кивнул на шкаф с досье. – Хэтчер, как ты полагаешь, мы можем выделить в помощь капитану кого-нибудь из своих компьютерщиков?

Хэтчер – большой мастер умасливать начальство, всячески избегал благотворительности в общении с подчиненными. Какой тогда смысл подниматься по служебной лестнице, если нужно по-прежнему быть вежливым и предупредительным с мелкими сошками? Он не мог припомнить, чтобы кто-нибудь из его боссов когда-либо заботливо к нему относился.

– Возможно, – буркнул он.

– Вы не возражаете, если мы пришлем к вам своего человека на несколько недель? – спросил Беккер у Дженисса. – Он, разумеется, не будет вмешиваться в ваши действия.

– Господи, – простонал Дженисс. – Чтобы я отказался от помощи? Это при моем-то бюджете и недостатке в людях?

– Хэтчер прикинет, что он может для вас сделать, – пообещал Беккер.

– Да вознаградит вас Господь, – отозвался Дженисс. – Мне нечем вас отблагодарить.

– Вы можете рассказать нам об этом «СБ.», – проворчал Хэтчер.

– Разве я вам не сказал? Я думал, что сказал. Черт возьми, я не знаю, кто они такие. Мы навели справки в «Б'наи Брит» и других еврейских группировках. Они все в один голос твердят, что никогда не слышали ни о каком «СБ.», что они, конечно, очень сожалеют о случившемся, что подобный радикализм не принят в еврейском сообществе и прочая, и прочая, и прочая. Да, я не упомянул, мы предположили из-за содержания надписей на мечети: «Больше никогда» и «ООП должна заплатить за свои злодеяния», что «СБ.» – еврейская группировка и обратились в Еврейскую Лигу Обороны. Подобные лозунги в их стиле. Там никогда не слышали про «СБ.». На улицах про них тоже ничего не известно. Кто бы они ни были, это новая группа, что означает – пока малочисленная, очевидно, агрессивная и с серьезными претензиями.

– И с убийством на счету, – напомнил Хэтчер.

– Об этом я и говорю, – откликнулся Дженисс. – Это убийство выделяет их среди всех остальных им подобных. Остальные группировки стараются избегать убийств в черте города, хотя в других частях мира это для них обычный способ действий. Поверьте мне, я не меньше вашего хочу узнать об этом «СБ.» как можно больше.

Дженисс замолчал. Хэтчер открыл рот, чтобы что-то сказать, но Беккер остановил его взглядом.

– Теперь они, конечно, могли сменить окраску, – добавил Дженисс.

– Что вы имеете в виду?

– Начинают с одного, а затем переключаются на другое. Такое иногда случается в политике. Большинство студенческих групп начинали в шестидесятых вполне мирно, но постепенно становились все более и более радикальными.

– То есть, вы хотите сказать, что у вас ровным счетом ничего нет об этом «СБ.»? – фыркнул Хэтчер.

– Я хочу сказать, что у меня имеется об этом «СБ.» ровно столько же информации, сколько и у вас – федералов. Однако не я пришел к вам за помощью, а вы ко мне.

Беккер рассмеялся.

– Не вижу здесь ничего смешного, – едко заметил Хэтчер.

– Вполне естественно. Иного я от тебя и не ожидал, – легко парировал Беккер и повернулся к Джениссу. – Капитан, не стану вас обманывать. Нам ничего не известно об этом проклятом «СБ.». Вы это понимаете. Мы на вашей территории. Вы знаете город как свои пять пальцев, мы же здесь чужаки. У нас сложилась крайне тяжелая ситуация, у нас практически нет времени и, честно говоря, мы в отчаянии. В вашем городе затерялся человек, которого нам позарез нужно отыскать. Я совершенно уверен, что он связан со смертью Ассада и, следовательно, с «СБ.», если таковое существует на самом деле, а не является отвлекающим маневром с его стороны. Если «СБ.» реально существует, вы со временем непременно о нем услышите, и скорее раньше, чем позже нас, правильно?

– Да, если оно существует, я обязательно о нем услышу, – подтвердил Дженисс.

– Если они проявят себя, нам нужно знать об этом немедленно. Подчеркиваю: немедленно, в любое время дня и ночи. Отдаемся на вашу милость, капитан.

– Нет проблем, – пожал плечами Дженисс.

– Я рассчитываю на вас, – сказал Беккер, – и знаю, что более надежного человека мне не найти.

Перед уходом Беккер и Хэтчер пообещали, что завтра пришлют капитану оператора на компьютер.

– Не имел представления, что ты такой подхалим, – сказал Хэтчер, когда они вышли из полицейского участка.

– Нам необходимо, чтобы он сотрудничал с нами, – ответил Беккер, – ради этого можно поступиться чинами и важностью.

– Он и так бы стал с нами сотрудничать. Это его долг.

– В конечном счете он бы стал с нами сотрудничать. Это его долг, верно. Но «в конечном счете» нас не устраивает. Бахуд не будет нас баловать долгими увертюрами. Мы должны действовать мгновенно, по первому тревожному звонку, иначе будет поздно.

– Ты волнуешься, – с удовлетворением отметил Хэтчер. Не знал, что за тобой такое водится.

– Да, я волнуюсь, и по-моему есть от чего. Нам ничего не известно, не за что уцепиться. У Бахуда полное преимущество, все карты на руках, а у нас дырка от бублика.

– Ошибаешься, кое-что у нас есть.

– Что у нас есть?

– У нас есть ты, – сухо обронил Хэтчер.

– Забавно, – так же сухо сказал Беккер.

– Так у кого не хватает чувства юмора?

– Этот сукин сын убил четырех человек в течение недели. Какое уж тут чувство юмора, когда опускаются руки, потому что нет уверенности, что мы сможем его остановить.

– Ты похоже преклоняешься перед своим обожаемым Бахудом.

– Преклоняюсь – не совсем точное слово, – сказал Беккер. – Он – профессионал высочайшего класса, убивает без малейшего сомнения. К тому же, время работает на него, но я перед ним не преклоняюсь.

– Что же тогда?

– Не знаю, я не психолог.

– То есть ты чувствуешь определенную психологическую связь с ним, ты это хочешь сказать?

Беккер раздраженно качнул головой.

– Нет, ты все равно не поймешь, а у меня нет времени объяснять. Не забудь послать кого-нибудь к Джениссу.

– Мы можем послать к нему Крист, – предложил Хэтчер.

– Нет, мы не можем послать к нему Крист, потому что у меня на нее другие планы.

– У-гу, – промычал Хэтчер.

Беккер медленно повернулся к нему, но Хэтчер, не дожидаясь его реакции, двинулся к поджидавшему автомобилю.

 

17

Хэнли жил на пятом этаже старого кирпичного дома без лифта на Западной Восемьдесят шестой улице менее, чем в полуквартале от набережной Гудзона. Его комнатка номинально считалась квартирой, но это определение казалось смешным в применении к коробке размером три с половиной на два с половиной метра с ванной в коридоре, которую Хэнли разделял с обитателями других «квартир» на этаже. Хэнли его клетушка напоминала склеп, поскольку обладала примерно теми же очарованием и жизненным пространством. Однако большего он не мог себе позволить. К тому же дом стоял совсем близко от Риверсайд-парка и реки. А он не мог бы жить без реки, думал Хэнли.

Вернувшись от Майры Голдсмит, Хэнли поднялся к себе в квартиру с намерением закончить дневную работу, но за порогом давящая атмосфера комнаты почти физически легла ему на плечи. Развернувшись на каблуках, Хэнли захлопнул дверь, вновь спустился по лестнице, встретив в вестибюле человека, читавшего имена на почтовых ящиках, и вышел на улицу. Дойдя до набережной он на миг остановился, подняв лицо к солнцу, и закрыл глаза. Звук плещущейся воды успокоил его. Вот так она плещется во всем мире. Он мог стоять на берегу Темзы, Ганга или аляскинской стремнины, и звук бьющейся о камни воды был бы тем же самым. Так же пахло бы влагой, и со стороны водной глади дул бы такой же прохладный ветерок. В подобные краткие секунды Хэнли как бы уносился из Манхэттена, и они единственные примиряли его с жизнью в ненавистном городе, к которому он питал нечто вроде отвращения здорового человека к неизбежному заболеванию.

Солнце склонялось к искусственной перспективе зданий на другом берегу. Хэнли прикинул, что до темноты оставалось примерно три четверти часа. Ежедневные прогулки по набережной служили ему для поддержания формы, размышления и развлечения. Он гулял, чтобы освободиться от стресса и пощекотать воображение, наблюдая за людьми, и, тем самым, немного скрасить тяжелое одиночество. По вечерам он, однако, не гулял, незаметно для себя достигнув такого состояния души, при котором он никогда не чувствовал себя в безопасности в ночном городе. Он избегал выходить в мир после заката солнца с ужасом, сродни ужасу средневекового крестьянина, робевшего перед ночным лесом. Ежедневные утренние газеты только подтверждали мудрость такого поведения Хэнли, печатая заметки, сколько еще человек подверглись ночью нападению в городе – в центре и на окраинах, в восточной части и в западной, в «престижных» и в «бедных» районах.

Хэнли двинулся на север, решив дойти до Сотой улицы и вернуться к восьмидесятым до наступления сумерек. Этот маршрут всегда позволит ему вовремя добежать до дома, если возникнет такая необходимость. Хэнли верил, что только поспешное бегство является верным спасением от грабителей. Не единожды он бросался бежать, когда к нему приближался подозрительный, на его взгляд, человек. Грабитель не станет гнаться за ним, полагал Хэнли, это привлечет слишком много внимания. Если бы он находился в лучшей форме, он мог бы, облачившись в спортивный костюм, бегать где и когда ему заблагорассудится. Секрет выживания, был уверен Хэнли, состоит в том, чтобы никого не допускать к себе ближе определенного расстояния. Он чувствовал себя спокойно в свободном пространстве радиусом не меньше двадцати метров, и если кто-нибудь пересекал границу этой сферы, когда он оказывался на улице после наступления темноты, Хэнли воспринимал это как потенциальную угрозу, прикидывал, похож ли нарушитель на грабителя и что ему теперь делать – сменить курс или пуститься в бегство. Хэнли не особенного волнована мысль, что его могут принять за идиота, ибо только последний идиот может решиться бегать по проезжей части среди движущегося транспорта. Хэнли предпочитал попытать счастья с машинами, чем нарваться на настоящего грабителя.

Разумеется, не каждый встречный нес в себе потенциальную угрозу его жизни и кошельку; до такого уровня паранойя Хэнли не доходила. Он делил всех людей на безобидных и опасных. Большинство он причислял к первой категории, но в многомиллионном городе имелось отнюдь не малое количество тех, кто относился ко второй.

Дойдя до скопления огромных булыжников, Хэнли перелез через ограждение и присел на корточки на плоской вершине одного из камней. Суетливая семейка водяных крыс при его появлении спряталась в щели каменного лабиринта. Где-то поблизости находилось их гнездо, знал Хэнли. Водяные крысы не казались ему опасными существами, так как жили на открытом воздухе. Он предполагал, что они находили пропитание в реке, а не на свалках или людских кухнях, и убедил себя, что это вовсе не те жуткие серые грызуны, которыми наполнены кошмары жителей гигантского мегаполиса. Если не считать птиц и немногочисленных белок, водяные крысы были единственными представителями дикой природы в городе. Хэнли ощущал определенное родство с ними: крысы тоже жили в каменной норе в окружении опасных соседей.

Через тройку секунд крысы привыкнут к его присутствию и, не таясь, займутся своими повседневными делами. Хэнли с опаской осмотрелся, не пересек ли кто границу безопасной сферы. Дальше к северу женщина толкала перед собой детскую коляску. В парке позади нее мелькали силуэты людей, прогуливающихся по травке и играющих в баскетбол, но на набережной никого не было. Взглянув на юг, Хэнли увидел мужчину, наблюдавшего за плывущими по реке кораблями. Через мгновение он вспомнил, где видел этого человека – в вестибюле своего дома, без сомнения, поджидающим кого-то. Мужчина показался Хэнли вполне безобидным, и он тут же забыл о нем.

Крысы вскоре появились и засновали между камнями, иногда замирая и взблескивая на Хэнли любопытными бусинками глаз. Он сидел достаточно далеко, чтобы не представлять непосредственной опасности, но стоит ему приблизиться хотя бы на один шаг, они немедленно нырнут в укрытие. Хэнли относился к подобной осторожности с пониманием: у крыс были собственные зоны безопасности, и он их не нарушал.

Оглянувшись еще раз, Хэнли увидел, что человек из вестибюля идет в его направлении. Он прошел совсем близко по ту сторону ограждения, и, не замедляя шага, стал удаляться на север. На Хэнли он не посмотрел, но Хэнли провожал его взглядом, пока мужчина не покинул опасную зону. Хотя по классификации Хэнли он относился к первой категории, в нем имелись черты, позволявшие приписать его и ко второй: он был достаточно молод, чтобы считаться опасным; выглядел по-спортивному подтянутым (Хэнли не считал опасными толстяков) и был в кроссовках.

Когда незнакомец отошел подальше, Хэнли встал и потянулся. Крысы бросились врассыпную, и Хэнли улыбнулся. «Не надо считать всех подряд своими врагами», – мысленно сказал он крысам и самому себе. От отдавал себе отчет, что в городе его охватывает параноидальная мания преследования, но понимание ситуации, конечно, не приносило чувства безопасности, а только позволяло ощущать себя психически нормальным человеком – раз он все еще способен смеяться над собой и своей маниакальной осторожностью, значит не все потеряно, значит он еще не полностью лишился разума. Это успокаивало.

Он прошел несколько кварталов на север, проигрывая в мыслях переиначенную пьесу и обдумывая, что еще нужно подправить. К этим размышлениям примешивались приятные мысли о грядущем успехе, который позволит ему достойно вознаградить себя за прошлое прозябание. Мысли о пьесе навели его на мысли о Майре Голдсмит. Они как-то сблизились в последнее время, чувствовал Хэнли, и это приятно волновало кровь.

Думая о Майре, он развернулся и пошел обратно. Сердито просигналил автомобильный гудок. Хэнли посмотрел вверх на эстакаду, нависающую в этом месте над набережной. Там, прислонившись к чугунным перилам ограждения, стоял, как и прежде глядя на реку, мужчина из вестибюля. На Хэнли он опять же не смотрел, но на сей раз у Хэнли возникло пронзительное чувство, что за ним наблюдают.

Нет, не наблюдают, подстерегают. Вероятно, после встречи в вестибюле неизвестный наметил Хэнли своей жертвой: человек прогуливается в одиночку у реки незадолго до сумерек, выглядит респектабельно (Хэнли надел на встречу с Майрой твидовый – «писательский» пиджак); в общем, легкая добыча. И теперь его будут преследовать, пока он не потеряет бдительность.

Мужчина наверху отступил от ограждения и быстро стал невидим для Хэнли. Куда он направился? К дому Хэнли? Он был ближе к дому и мог добраться туда раньше Хэнли. Что ему делать, если неизвестный будет поджидать его в вестибюле? Вытащить ключи, повернуться к незнакомцу спиной и подниматься к себе? Нет, этого делать не рекомендуется. Хэнли внезапно почувствовал неуверенность перед лицом опасности. А если снова выйти на улицу, что тогда? Наступает ночь, уже почти стемнело. Он слишком долго тянул с возвращением домой.

Конечно, он мог вообразить себе Бог весть что без всякой на то причины. Хэнли это прекрасно понимал. Мужчина мог прийти в гости к кому-нибудь из соседей и, не застав хозяев дома, отправиться прогуляться по набережной, чтобы убить немного времени. Он почти в точности следовал маршруту Хэнли, ну и что? Это, скорее, благоразумно, чем странно.

Хэнли быстро пошел к дому, избегая приближаться к кромке воды, и пересек наискосок парк. Риверсайд-парк совсем не похож на Центральный парк Нью-Йорка. На протяжении многих кварталов его ширина не превышает сотни метров. Хэнли проскочил это расстояние за несколько секунд.

Взобравшись на холм, он перелез через перила и оказался на тротуаре Риверсайд-драйв в нескольких сотнях метров от того места, где в последний раз видел незнакомца из вестибюля. Быстро сориентировавшись, он не заметил вокруг ничего угрожающего. Однако тревога не отпускала и все возрастала по мере приближения к дому. Оглянувшись, Хэнли увидел в отдалении старика и двух женщин. Эти безобидны, решил он. Впереди было больше пешеходов, но ему навстречу шла только молоденькая девушка. Еще три квартала, и он дома. Лучше подойти к подъезду по противоположному тротуару, так он сможет издали заглянуть в вестибюль, и, если тот будет пуст, Хэнли со спокойной душой войдет в дом. В вестибюле негде спрятаться. Если мужчина окажется там, Хэнли просто пройдет мимо и вернется домой позже. Если понадобится – пойдет в кино. Не такая уж он ценная добыча, чтобы грабитель поджидал его всю ночь.

Теперь Хэнли находился всего в квартале от дома и шел, непрерывно оглядываясь по сторонам. Внезапно на тротуар в пугающей близости от него шагнул из-за припаркованных машин какой-то человек. Хэнли не раздумывая бросился бежать: незнакомец подкарауливал его и, вероятно, хотел напасть сзади, как только он вошел бы в вестибюль. Хэнли выскочил на проезжую часть и под возмущенные гудки водителей юркнул между машинами, совсем как крыса между камнями. Добежав до тротуара, он увидел, что пешеходы на другой стороне улицы смотрят на него с любопытством. Пусть себе смотрят, Хэнли это не смущало, он хотел выжить. На бегу он не сумел различить в толпе незнакомца – к этому времени тени сильно сгустились, – но он там, был уверен Хэнли, и, вероятно, ошеломлен быстротой реакции жертвы.

Хэнли, не останавливаясь, добежал до своего подъезда. Около входа он огляделся, тяжело дыша. Незнакомца нигде не было видно, вестибюль зиял пустотой. Он запрется у себя в комнате, прежде чем мужчина начнет подниматься по лестнице. Быстро и без суеты открыв своим ключом дверь на лестницу, Хэнли финишным броском взбежал на пятый этаж и перегнулся через перила, чтобы посмотреть в лестничный пролет. На лестнице никого не было, в подъезд никто не входил.

Вставив ключ в замок своей квартиры Хэнли почувствовал себя дураком: шарахается от каждой тени. Он даже не задержался, чтобы как следует рассмотреть мужчину, материализовавшегося из-за припаркованных автомобилей. Судя по всему, пугаться было нечего, и он глупо поступил, ни с того ни с сего бросившись бежать со всех ног.

«Зато теперь я в полной безопасности, – подумал Хэнли. – Пусть я сглупил, зато теперь я в безопасности».

Войдя в квартиру, он включил верхний свет. Прежде чем зажечься, лампочка щелкнула и на миг ярко вспыхнула. Ослепленный Хэнли ругнулся в сердцах и двинулся, вытянув руку, к стоявшему около кресла торшеру.

И только схватившись за стойку торшера, он увидел, что в кресле сидит улыбающийся незнакомец из вестибюля. Хотя в руке у него грозно блестело шило для колки льда, Хэнли гораздо больше испугала его поразительно приятная улыбка.

– Вы сильно запыхались. Бежали от кого-нибудь? – полюбопытствовал Бахуд.

Вытерев шило о простыню, Бахуд обшарил комнату в поисках доказательств причастности Хэнли к какой-нибудь правительственной организации и не нашел ни одного намека на связь жертвы с ФБР, ЦРУ, полицией или даже советом местной школы. Первые ростки убеждения, что Хэнли абсолютно безвреден, возникли у него, как только он вошел в квартиру: федеральным агентам, конечно, платят не слишком много, но все же им вполне по карману более благоустроенное жилье. Однако он не мог позволить себе пойти на риск и оставить Хэнли в живых. Он слышал, как тот сказал Майре, что работает на ФБР. И этот интерес, который Хэнли проявил к тому, кто ответил по интеркому; его наводящие вопросы, кто еще в квартире с Майрой... Конечно, шанс, что Хэнли выслеживал Кейна-Бахуда, исчезающе мал, но лучше перестраховаться.

Ему нужно еще два дня. Смерть Хэнли, в которой, предположим, и не было никакой необходимости, являлась мизерной ценой за уверенность в собственной безопасности в течение этих двух дней, особенно если учесть, что эту цену заплатил не Бахуд. Убогая обстановка квартиры подсказывала, что Хэнли жил, не имея возлюбленной, семьи и, собственно, жизни как таковой. От своей смерти проиграл только он сам и никто больше. Он даже не пожаловался на свою горькую судьбу. Когда Бахуд напал на него, он не сделал попытки защититься, даже не закричал. Он словно ждал, что это должно случиться, и давно смирился с неизбежным, не то что Сулейман ибн Ассад, который боролся до последнего. Бахуд находил любопытным, как совершенно разные люди реагируют на близость смерти. Их поведение не всегда было предсказуемо, и поэтому он предпочитал нападать по возможности неожиданно и убивать быстро.

Бахуд уложил тело Хэнли в стенной шкаф и прикрыл сверху пиджаком и плащом, чтобы труп нельзя было случайно увидеть через окно. Он сомневался, что тело найдут в ближайшие два дня. Наверняка пройдет несколько суток, прежде чем полиция начнет опрашивать людей, не имеющих к Хэнли прямого отношения, – вроде его машинистки. К тому времени «Майера Кейна» давно не будет в списке живых. Как, впрочем, и Говарда, и Майры Голдсмитов. Сейчас его задача в том, чтобы в следующие два дня сохранить хорошие отношения с братом и сестрой. Бахуд ощущал, что Говард отдаляется от него, словно страх перед Кейном пересиливал растущую признательность за помощь. Майра же, наоборот, стала совсем ручной, а после сегодняшней ночи окажется полностью в его власти. Обработкой Говарда он займется утром. Вызвать у человека привязанность к себе несложно, для этого нужно всего лишь умело подладиться под него. А за восемь миллионов долларов, напомнил себе Бахуд, он готов на все.

Два миллиона уже у него в руках. Вторые два миллиона ему переведут, когда смерть Ассада получит официальное подтверждение. Бахуд ожидал, что о ней будет напечатано в вечерних газетах. И последние четыре миллиона он получит после выполнения акции. Обозревая беспорядок, оставленный им в квартире Хэнли, Бахуд произвел в уме некоторые подсчеты, касающиеся его состояния: восемь миллионов в четырехпроцентных не облагаемых налогом облигациях – это триста двадцать тысяч долларов в год чистого дохода. На это можно безбедно прожить до конца своих дней. Конечно, можно придумать что-нибудь и получше, но и эта минимальная базовая цифра не плоха.

Комнатушка выглядела так, словно ее перерыли в поисках ценностей. У Хэнли не было ничего мало-мальски стоящего кроме подержанного телевизора и механической пишущей машинки, но разве взломщик мог знать об этом заранее? «Какое отвратительное место, – подумал Бахуд. – Как можно опуститься до жизни в такой дыре? По-моему, камеры, в которых я сидел, иногда бывали получше», – со смешком заключил он, выйдя в коридор и убедившись, что дверь за ним захлопнулась на замок.

 

18

Нетерпеливо отмахнувшись от Майры, Говард прямо с порога направился к телевизору и сел, как всегда, слишком близко к экрану, сделав звук громче, чем необходимо, словно был одновременно полуглухим и полуслепым. Так, почти влипнув носом в экран, он смотрел телевизор с самого детства, сколько Майра помнила себя.

Шли новости. Говард не обращал на сестру внимания, пока не убедился, что текущий репортаж его не интересует.

– Ты сказала Кейну, чтобы он съехал? – спросил он, повернувшись к Майре вполоборота, пока диктор сообщал подробности очередной авиакатастрофы.

«Его словно притягивает этот проклятый ящик», – подумала Майра.

– Нет, я не успела. – На самом деле она совершенно забыла, что ей полагалось отделаться от Кейна. Со времени их встречи в начале дня Кейн почти не выходил у нее из головы, но мысль избавиться от него там определенно не появлялась.

– Как так? Господи, Майра, я же просил тебя сделать это...

Пошел новый репортаж. Говард тут же повернулся к телевизору и оторвался от созерцания экрана только убедившись, что новость не имеет к нему отношения. Какое-то высокопоставленное лицо давало интервью по поводу открывающейся на днях беспрецедентной встречи мировых лидеров, посвященной Году Детей. В Нью-Йорк должны были прибыть главы семидесяти шести государств. Ничего подобного раньше не случалось, – убеждал слушателей репортер. Говарда все это не интересовало.

– Не забудь сделать это вечером, – сказал он.

– Я не хочу этого делать, – воспротивилась Майра, понимая, что дальше ей следует вести себя осторожно. Если Говард начнет подозревать, что она не хочет, чтобы Кейн уезжал, он может устроить сцену. Не перед Кейном, конечно, – Кейна он боялся, – а перед ней. Говард всегда был очень вспыльчивым, и мать с ранних лет учила Майру вести себя как можно спокойнее, чтобы не раздражать его. Даже сейчас Майру пугала перспектива вывести брата из себя.

– Это должно исходить от тебя, – сказал Говард.

– Не понимаю, почему. Ты его друг.

– Почему ты всегда поступаешь мне наперекор? Что бы я ни говорил, ты вечно споришь.

– Ничего подобного. Просто твоя просьба мне неприятна, и я не понимаю, почему должна страдать вместо тебя. Ты привел его сюда, ты и выгоняй... если действительно считаешь, что это необходимо.

– Это необходимо.

– Дело твое.

– Майра, ты должна понять, что я лучше тебя разбираюсь в жизни и знаю, что и как нужно делать.

«Бедненький Говард, – подумала Майра, – если бы это и правда было так. А то, разве ты видишь жизнь такой, какая она есть? Тебе застилает глаза вуаль наивности и паранойи. Надо быть до предела наивным человеком, чтобы вообразить, будто весь мир ополчился против тебя, словно ему есть дело до твоего существования».

На экране внезапно появилась мечеть, затем надписи, сделанные на ее стенах трясущейся рукой Винера. Майра увидела лозунги и подпись «СБ.». Затем действие переместилось внутрь мечети в келью Ассада. Камера показала перевернутую мебель, гигантские буквы «СБ.» на стене, заляпанные кровавыми пятнами простыни и в самом конце лужу крови на полу.

У Говарда перехватило дыхание.

– Они сказали убит?

Диктор только что сообщил, что прошлой ночью бандой неизвестных был убит Сулейман ибн Ассад. Жертвой этого жуткого преступления по его словам стал мирный преподаватель теологии и специалист по Среднему Востоку. Говард закричал так громко, что Майра не расслышала конец истории.

– Майра, он был жив!

– Откуда ты знаешь?

– С ним было все в порядке, он был жив!

– Говард, откуда тебе об этом известно?

– ООП! Почему они не сказали, что он был из ООП? Диктор говорил, что он был из ООП?

Говард начал лихорадочно переключать каналы, разыскивая повторение репортажа. Наконец, он нашел то, что искал, и на этот раз они увидели весь репортаж целиком.

Перед телезрителями выступил сам мэр. Он обвинил в происшедшем разгул преступности, выразил свое возмущение по поводу осквернения мечети, сказал, что един со всей мусульманской общиной города в их горе, и заявил, что повторение подобных инцидентов недопустимо. Администрация предпримет для этого все возможные меры, заверил он. После мэра выступил представитель полиции. У полиции, сообщил он, имеются свидетели, видевшие около мечети во время совершения убийства нескольких человек. Пока неизвестно, кому принадлежат таинственные инициалы «СБ.», и найденная около трупа записка этого не прояснила. В заключение он сказал, что полиция усиленно работает над делом в нескольких направлениях и что вскоре можно ожидать арестов возможных виновников происшедшего.

Е репортаже не упоминалось, что вся жизнь Ассада была связана с ООП. Много говорилось о его преклонных годах, плохом здоровье и набожности. Результаты вскрытия пока отсутствовали, и возможной причиной смерти были названы побои, нанесенные Ассаду нападавшими.

Говард яростно мерил комнату шагами, не отвечая на настойчивые расспросы Майры. Когда зазвонил телефон, он рванулся к нему, затем испуганно замер, взявшись за телефонную трубку, и поднял ее только после второго звонка, пытаясь собраться с мыслями и придумать, что сказать Кейну.

– Алло?

– Я держу тебя за яйца, паскуда, – произнес мужской голос.

– Кто это? – недоуменно спросил Говард.

– Я держу тебя за яйца и могу в любую секунду дернуть. У тебя вроде бы есть яйца, а, Говард?

Говард узнал тягучий южный говор, подчеркнутый алкоголем.

– Солин? – поразился он.

Солин в первый раз увидел репортаж об убийстве Ассада в баре, где он пил в компании громкоголосого ирландца. Солин не любил ирландцев – он не любил всех неевреев просто из принципа, – но эти веселые, грубоватые, с хорошим чувством юмора люди напоминали ему приятелей из родной Джорджии. Его отвращение к неевреям, имевшее совсем недавнюю историю, зародилось в результате жизни в Нью-Йорке, где еврейское самосознание было очень высоким. Дома в Джорджии он в первую голову воспринимал себя южанином, и только во вторую – евреем. Быть южанином – это, конечно, предмет особой гордости. Однако на севере многие считали южан тугодумами и обязательно людьми с неискоренимыми расовыми предрассудками. Услышав южный акцент, половина янки обращалась с ним, как с рабовладельцем-плантатором, а другая половина – как с толстомордым шерифом, спустившим свору собак на марш за свободу негров. То, что он был евреем, немного облегчало положение. Хотя нью-йоркским евреям и казалось смешным, как он читает молитвы со своим тягучим деревенским произношением, они пусть неохотно, но приняли его в свою общину, правда, полностью так и не признав его своим. Для них еврей с красной шеей из холмистой Джорджии был такой же диковинкой, как чернокожие иудеи из Эфиопии. «Иудеи? Ну да, вполне может быть. Номинально, так сказать. Но, разумеется, не такие, как мы. Не нашего сорта». Но даже такое однобокое – «номинальное» – признание было Солину на руку, ибо он прекрасно понимал – янки ему не стать никогда, ни «номинально», ни даже гипотетически.

Именно поэтому он ухватился за Говарда и его «братство», как утопающий хватается за соломинку. От него не требовалось проходить какое-либо испытание, представлять справку о нацпринадлежности или характеристику. Солин просто сказал Говарду, что он еврей и желает надрать кое-кому задницу, и Говард, испытывавший недостаток в рекрутах, горячо прижал его к груди. Или, вернее, тому, что считается грудью у этого худосочного городского мальчика, подумал Солин. Солин не был уверен, что Говард «голубой», он предпочитал считать его нормальным, но мальчик определенно был со странностями. Все речи и постоянные разглагольствования Говарда об истории и теории еврейства, бдительности и грядущем отмщении казались Солину пустой болтовней, хотя часть его речей про месть пришлась ему по душе. С ней он был согласен. Всем в этом проклятом городе не мешало пару раз врезать по морде за заносчивость. Солин был бы счастлив отвесить каждому янки по щедрой оплеухе, что только пошло бы им на пользу.

Остальные ребята в «братстве» оказались вполне ничего – смягченный северный вариант, – за исключением Бородина. В Бородине не было ничего мягкого кроме мозга. Они все тоже, конечно, слишком много болтали. И слишком много думали, что еще хуже, поскольку это мешало им действовать. Но все они были вполне нормальными ребятами. Они приняли его в свою среду как равного. Они даже стали ему чем-то вроде семьи, насколько северяне могли сродниться с южанином. Конечно, не настоящей семьей, но родная семья Солина тоже не очень походила на настоящую – там его не слишком жаловали.

Но Говард научил Солина подчеркнутой неприязни ко всем неевреям и просветил насчет нацеленных на евреев враждебных сил общества. Солина не требовалось долго науськивать. Он всегда подозревал, что большая часть мира настроена против него, но Говард яснее обрисовал ему лицо врага. В маленьком городке, где Солин рос, у него не было причин ненавидеть всех неевреев. Среди его приятелей не было евреев, а Солин никогда не был настолько глуп, чтобы разжигать в себе ненависть к веселым собутыльникам, которыми он великолепно проводил вечера в барах. В Нью-Йорке, однако, объектов для ненависти нашлось немало и вызвать в себе ненависть оказалось легче. Здесь жила огромная обособленная еврейская община, где Солин мог угнездиться, ради удобства презирая всех чужаков, что считалось не только уместным, но и почти обязательным.

И все же, он предпочитал пить с ирландцами.

Когда на телевизионном экране пошел репортаж о событиях в мечети, Солин мог только смотреть картинку. Шум в баре был слишком громким и полностью заглушал комментарий. К тому же, какой-то идиот заорал песню прямо ему в ухо. Увидев намалеванные на стене мечети огромные буквы «С.Б.» Солин вскочил со стула и пробрался поближе к телевизору.

Значит, это сделало «братство»? Конечно! Кто еще мог вывести на стенах мечети «СБ.»? Наверняка это они! Черт, они, в конце концов, взялись за настоящее дело и надрали кое-кому задницу! И без него!

Вспыхнувшая гордость за товарищей обратилась в ярость: они позволили ему уйти; да нет, они выкинули его, как мусор, словно он ничего для них не значил. Никто даже не попытался ему помочь, когда этот сосун Кейн ударил его. Ни один не вышел в прихожую убедиться, что с ним все в порядке. Ни один не позвонил ему на следующий день и не попросил вернуться. Он участвовал вместе с ними в схватке с бритоголовыми – и это было здорово! – он ликовал вместе с ними, когда они все вместе снова и снова просматривали видеокассету с записью той замечательной драки. А затем они позволили новичку жестоко избить его и бесцеремонно выкинуть из квартиры.

Ярость Солина разгорелась и перешла в горечь, сжавшую губы и горло. Полиция разыскивает преступников, осквернивших мечеть? Это Солин понял, наблюдая на экране интервью с полицейскими. В верхней части экрана вспыхивал контактный телефон для тех, у кого имелась информация по этому делу. Солин пробрался в кабинку в конце бара.

После третьего звонка ему ответил мужской голос, сообщивший, что сейчас все заняты, и ему ответят, как только кто-нибудь освободится. Солин повесил трубку. Все равно у него возникла идея получше, чем заложить полиции своих бывших дружков.

Он набрал другой номер, и ему ответил Говард.

– Я держу тебя за яйца, паскуда, – сказал Солин.

– Кто это?

– Я держу тебя за яйца и могу в любую секунду дернуть. У тебя вроде бы есть яйца, а, Говард?

– Солин?

– Говард? – с насмешкой переспросил он. – Говард, это ты?

– Что тебе нужно?

– Тебя ищет полиция, а, Говард? Полиция тебя ищет, а я знаю, где тебя найти. Что ты на это скажешь?

– На что? Что ты собираешься делать?

– Уже все сделано, Говард. Три минуты назад я позвонил легавым.

В трубке наступило молчание. До Солина доносилось бормотание телевизора в квартире Говарда.

– Что ты сказал полиции? – спросил Говард очень тихим и ясным голосом.

– Я сказал им, что такое «СБ.» и где им искать твою поганую задницу.

Трубка снова замолчала.

– Говард, с кем ты там разговариваешь? С этой свиньей Кейном?

– Я ни с кем не разговариваю, – ответил Говард.

– Передай Кейну, что он получит все, что ему причитается.

– По-моему, ты сказал, что уже позвонил в полицию?

– Это был предварительный звонок, – с усмешкой признался Солин: теперь он мог вертеть растяпой Говардом, как ему вздумается. Зачем обрывать веревочку, когда можно еще помучить Говарда? Помучить их всех некоторое время, пока ему не надоест эта забава?

– Где ты сейчас? – спросил Говард.

– Веселюсь с друзьями. – Солин дал послушать Говарду шум бара. – Развлекаюсь понемногу.

– Думаю, нам следует поговорить, – сказал Говард. – Не нужно ничего делать сгоряча.

– Вот в этом ты ох как прав, – с воодушевлением согласился Солин. – Я ничего не собираюсь делать сгоряча. Я это сделаю потихоньку. Медленно. Я буду прижимать тебя и твоих сволочных приятелей сантиметр за сантиметром и с наслаждением наблюдать, как вы станете корчиться.

– Давай встретимся. Мы можем договориться...

– Спокойной ночи, Говард. И помни, полиция может в любую секунду постучаться в твою дверь, так что – приятных сновидений.

Солин вернулся к стойке, испытывая жгучее чувство удовлетворения. Пусть дрожат от страха. Пусть боятся Солина и его мести за предательство. Так или иначе он добьется своего, а как он поступит – позвонит в полицию или нет, – будет зависеть от его ощущений. В данный момент он чувствовал себя чертовски хорошо.

Заказав пива, он попросил бармена переключить телевизор на другой канал новостей. Пока он пил пиво, заново пошел репортаж о событиях в мечети и таинственном «СБ.».

– Э, а я этих гадов знаю, – громко воскликнул Солин.

Бармен и несколько посетителей взглянули сначала на него, затем на экран.

– Они все сволочи, все до одного, – протянул Солин, наслаждаясь внезапной популярностью.

Солин пораньше отправился домой, чтобы послушать последние новости в более спокойной обстановке. Он собирался доставить себе удовольствие, зная, что остальные тоже будут сидеть у телевизора, глядя на дело рук своих, но на этот раз как на иголках – из-за него. Ни один из них не позвонил узнать, как у него дела. Ни один. Даже Бородин. Вот все и получат по заслугам. Пусть помучаются, погадают, когда Солину вздумается еще разок набрать некий телефонный номер. Пусть подождут дальнейших сюрпризов.

Однако, программа новостей преподнесла сюрприз ему самому. Глядя в баре репортаж без звука, он подумал, что «братство» лишь разрисовало мечеть. Теперь он впервые услышал, что при этом погиб человек и не просто погиб, а был забит до смерти, или, по крайней мере, Солин сделал такой вывод из увиденного на экране. Репортер выразился достаточно ясно: старика забили до смерти.

До смерти? Такого Солин не мог себе вообразить. Чтобы эта кучка молокососов избила кого-то до смерти? У Бородина еще хватило бы на это мудрости, но остальные ему никогда бы этого не позволили. Чтобы Харт, Винер, Льюис или Говард решились на убийство? Смешно! У них не хватит смелости и муху прихлопнуть. Все мужество, что у них было, покинуло «братство» вместе с ним, подумал Солин. Если только... новичок – Кейн. Наверняка это сделал Кейн.

Солин списывал с экрана контактный телефон полиции, когда раздался телефонный звонок.

Он узнал тонкий и испуганный голос Говарда.

– Я весь вечер пытаюсь до тебя дозвониться.

– Ну-ну, Говард, как трогательно. Ты, наверное, звонишь, чтобы узнать, как у меня дела, как здоровье, а, Говард?

– Естественно, я беспокоюсь, как ты.

– Так себе, вот как. Я – злопамятная деревенщина, разве ты не знал этого, янки?

– Ты, кажется, здорово злишься.

– Ты звонишь, чтобы позвать меня обратно в «братство», да, Говард? Наверное, поэтому ты звонишь? Вам меня не хватает, а?

– Да, нам действительно тебя не хватает.

– И вы хотите, чтобы я снова присоединился к «братству»? Не знаю, Говард. Спасибо, конечно, ты очень добр, но, возможно, я как раз вовремя вышел из партии. Вы убили человека.

– Это была ошибка.

– И опасная ошибка, Говард. Легавые не понимают и не прощают таких ошибок. Что случилось? Кейн отбился от рук?

Говард не ответил. Солин представил себе, как он исходит потом от страха у себя дома, хватается за голову, не имея ни малейшего представления, что теперь делать, и засмеялся.

– Эй, Говард, ты вроде бы мне звонишь, помнишь? Ты собираешься говорить или нет?

– Мы... Ты не звонил в полицию, не звонил? – спросил Говард голосом, срывающимся от подступивших к горлу рыданий.

– Зачем, Говард? Что бы я им сказал?

– Мы хотим, чтобы ты вернулся, – сказал Говард немного поспокойнее.

– Ой, правда?

– Да, мы все очень хотим, чтобы ты вернулся в «братство».

– Вы все? Все-все?

– Да.

– Значит, и ты хочешь, чтобы я вернулся?

– Да, и я тоже.

– И Кейн этого хочет?

– Я уверен, что и он этого хочет.

– Ах, ты уверен? Но ты не знаешь.

– Его сейчас нет дома, я еще с ним не разговаривал, но я уверен, он захочет, чтобы ты вернулся. Нам тебя очень не хватает. Мы...

– Ладно.

– Что ладно? Ты вернешься?

– Одно могу сказать тебе определенно, Говард. Не в моем характере долго держать на кого-то зло. Я с радостью вернусь в «братство», но с одним условием. С одним маленьким условием. Вам придется устроить небольшую церемонию в честь моего возвращения, что скажешь?

– Конечно, все, что пожелаешь.

– Совсем небольшую, но запоминающуюся. В знак уважения ко мне.

– Конечно, мы отпразднуем твое...

– Нет, нет, радость ты моя, не надо ничего такого – никаких празднеств. Я всего лишь хочу, чтобы ты поцеловал меня в задницу. – Солин едва удержался от смеха во время наступившего после этих слов шокированного молчания.

– Мне очень жаль... – начал Говард, но Солин перебил его:

– Не сомневаюсь, дорогуша, но мне не нужны извинения. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня в задницу. Ты и Кейн. Чтобы вы оба поцеловали меня в задницу, стоя на коленях. Мне бы очень хотелось, чтобы вы оба пришли ко мне и сделали это. И я хочу, чтобы вы сделали это сегодня. Иначе, я могу почувствовать себя покинутым, одиноким, а от одиночества меня может потянуть названивать по телефону куда ни попадя. Сам знаешь, как это бывает. Иногда так хочется с кем-то поговорить, услышать дружелюбный голос, правда? С горя я даже могу позвонить в полицию. Их «горячая» линия круглые сутки открыта для тех, у кого есть желание с ними поболтать.

– Кейна сейчас нет дома.

– Найди его, Говард, очень тебе советую. Затем приходите оба ко мне и целуйте мой зад.

Повесив трубку, Солин расхохотался и повалился на диван, от восторга дрыгая в воздухе ногами.

* * *

Выйдя из такси перед домом Солина на Двенадцатой улице, Говард и Кейн на секунду задержались перед входом, чтобы взглянуть на здание.

– Третий этаж, – подсказал Говард. – Квартира «3 С», угловая.

В окне Солина горел свет, хотя недавно пробило полночь.

Говард шагнул к подъезду, но Кейн остался на месте, по-прежнему глядя вверх. Говард тоже посмотрел на светящийся прямоугольник на третьем этаже, но не заметил ни тени, ни признака движения за окном. Однако Кейн все смотрел вверх.

– Ты что-нибудь увидел? – спросил Говард.

– То, что мне было нужно, – непонятно ответил Кейн и устремился вперед, но не к крыльцу перед подъездом, а в обход дома.

По боковой стене здания тянулись телефонные провода, спускающиеся с крыши и уходящие в подвал через неширокую щель, достаточную, чтобы в нее мог протиснуться человек. Кейн боком проскользнул в подвал и схватил гроздь проводов в том месте, где они уходили в стену. Телефонные кабели лежали вперемешку с телевизионными: их можно было отличить один от другого, но проще не беспокоиться по пустякам.

– Что ты делаешь? – спросил Говард, инстинктивно понизив голос до шепота.

– Он еще не позвонил в полицию, верно? Сделаем так, чтобы он наверняка не мог позвонить.

– Я... Я думал, мы собираемся сделать то, что он просит.

– Если придется, Говард. – Кейн вытащил из заднего кармана джинсов кусачки и один за одним перекусил все уходящие внутрь здания провода, осторожно обойдя электрический кабель. – Однако надеюсь, нам этого делать не придется, – договорил он, вылезая из подвала. – Это вовсе не обязательно, ты согласен?

– Я надеялся, мы сможем уговорить его отказаться от своей затеи, – неуверенно проговорил Говард. – Ты перерезал телефонные провода всему дому?

– Не беспокойся. Сейчас ночь. Утром здесь будут ремонтники из телефонной компании. – Кейн с усмешкой потрепал Говарда по щеке. – Чтобы приготовить омлет, надо разбить несколько яиц. Совсем немного. Кое-кто обойдется сегодня без телевизора. Это небольшая цена за наше спокойствие, верно?

– Верно.

Голос Солина задушевно прозвучал в интеркоме.

– Ты пришел поцеловать меня в зад, Говард?

Кейн кивнул, и Говард ответил:

– Да.

– Ты выбрал подходящее время, – сказал Солин несколькими секундами позже, чуть-чуть приоткрыв дверь и выглядывая в щелку. – У меня только что вырубился телевизор, и не большое развлечение мне не помешает.

Кейн улыбнулся ему через плечо Говарда.

– Развлечение тебе обеспечено.

– Спорю, ты о таком и не мечтал, а, Кейн?

– Ага, – кивнул Кейн. – Открывай, нам не терпится приступить к делу.

– Говард, а тебе? – осведомился Солин. – Тебе тоже не терпится?

– Не могли бы мы сделать это у тебя в квартире? – попросил Говард. – Пожалуйста. Это достаточно унизительно.

– Нет, недостаточно, – издевательски отозвался Солин. – Я только что понял, что мне этого мало.

Сквозь щель Кейну была видна только правая сторона лица Солина. Дверная цепочка проходила на уровне его груди – слабое препятствие; справиться с ней – дело нескольких секунд.

– Поясняю, – продолжал Солин. – Если вы зайдете и поцелуете меня в задницу, кто об этом будет знать? Только я, а мне этого мало. Поэтому я хочу, чтобы вы сделали это перед всеми на общем собрании «братства».

– Ты окончательно обнаглел, недоумок деревенский, – жестко проговорил Кейн. – Ничего ты не получишь.

– Ты так полагаешь, умник городской? Вот Говард, по-моему, не возражает, а, Говард?

– Ты зарвался, Солин, – ответил за Говарда Кейн. – И теперь не получишь ничего.

– А ты что скажешь, Говард? – обратился к Говарду Солин. – По твоей роже видно, что моя идея тебе не по душе, поэтому я предлагаю тебе кое-что получше. Я снимаю тебя с крючка. Тебе не нужно целовать меня в задницу ни теперь, ни после. Мне будет достаточно, если вот этот гад встанет передо мной на колени на глазах всего «братства», откроет свой поганый ротик и отсосет перед всеми.

– Что же, вполне справедливо, – насмешливо откликнулся Кейн. – По-моему, неплохая идея. Пожалуй, стоит войти и немного предварительно потренироваться.

Обойдя Говарда. Кейн сделал резкий выпад рукой через щель в двери. Острие шила пропороло Солину щеку, и он с воплем отскочил назад. Кейн тут же навалился правым плечом на дверь, захватив цепочку кусачками. Заскрипел металл. Кейн почти справился с половинкой звена, когда опомнившийся Солин всем своим огромным весом навалился на дверь с противоположной стороны. Отчаяние придало ему силы, и через секунду Кейн был отброшен назад. Дверь едва не захлопнулась, но Кейн быстро сунул в щель кусачки.

– Говард! – скомандовал он, и Говард тоже налег на дверь.

– Лучше уйди, гадина! У меня есть пистолет! – заорал Солин с той стороны.

– Думаю, он не врет. – Говард взглянул на Кейна расширившимися от испуга глазами.

– Так пойди и принести его, недоумок. Он тебе понадобится, – посоветовал Солину Кейн, убирая шило в карман и изо всех сил налегая на дверь.

Сопротивление внезапно исчезло, и дверь распахнулась на всю длину цепочки. Кейн услышал, что Солин лихорадочно роется на кухне, и вновь взялся за кусачки. Он перекусил половинку звена, когда Солин снова вбежал в прихожую и, не раздумывая, ударил в открытое пространство двери мясницким ножом. Говард с испуганным криком отлетел назад. Кейн быстро отступил в сторону и спокойно произнес:

– Это и есть твой пистолет? Что-то не похоже.

Невидимый Солин дико взвыл в ответ.

– А ты попробуй, сволочь! Давай, гадина, подойди поближе! Иди сюда, потом разберемся, пистолет это или что-то другое!

– Возможно, в другой раз. – Кейн схватил Говарда за руку и потащил к лестнице.

– Теперь он нас точно заложит! – простонал Говард, когда они вышли на улицу.

– Каким образом?

– Позвонит в полицию.

– У него не работает телефон.

– Ну, не сейчас. Завтра позвонит.

– Завтра будет завтра, – философски заметил Кейн. – Главное, пока он этого не сделал.

– Что ты имеешь в виду?

– Поезжай домой, Говард, – сказал Кейн, махнув проезжавшему такси, когда они достигли Четырнадцатой улицы.

– А ты что будешь делать? Собираешься ворваться к нему? – ужаснулся Говард.

– Конечно, нет. Он не в себе и вооружен. Могут пострадать люди.

– Что ты собираешься делать?

– Просто поговорить с ним. Подожду, пока он успокоится, а потом поговорю с ним. Разумно, так, чтобы до пего дошло.

– А если он не захочет тебя слушать?

– Тогда я еще подожду. Со временем он прислушается к голосу разума. Это неизбежно происходит со всеми.

* * *

Усадив Говарда в такси, Кейн прошелся по улице, пока не нашел сидевшего в темном углу пьяного.

Он сунул доллар ему в руку и, пока пьяный бормотал заплетающимся языком слова благодарности, отобрал у него бутылку с вином. Пьяный вяло запротестовал, но Кейн схватил его за шиворот и толкнул головой в стену. Протесты мгновенно утихли.

Примерно кварталом дальше Кейн нашел в мусорном контейнере остатки большой картонной коробки. Вернувшись на Двенадцатую улицу, он выбрал место напротив дома Солина, откуда ему были одновременно видны окно Солина и подъезд, и устроился на ночлег в шалаше из картонок, поставив рядом с собой бутылку.

Нетрудно было вообразить, что Солин сидит у себя в квартире, судорожно сжимая в руке нож и не смея сомкнуть глаз. Когда Кейн ранил его, шило наткнулось на кость – значит, он только пропорол Солину щеку. Рана неопасная и, наверняка, уже перестала кровоточить, однако она послужит Солину достаточным напоминанием об опасности. Он будет напуган и зол. Кейну была предпочтительнее испуганная жертва: от страха люди глупеют. Правда, иногда они становятся осторожнее, но крайне редко.

Сидя в коробке и глядя на окно Солина, Кейн пожалел, что у него нет с собой какой-нибудь порнушки, чтобы убить время. Человеку всегда чего-нибудь не хватает, подумал он. Однако у него есть кое-что получше, осознал он и с улыбкой принялся думать о Майре.

* * *

Хэтчер получил сообщение от капитана Дженисса незадолго до рассвета. Первой его мыслью было позвонить Беккеру, но затем он решил передать новость лично: телефонный разговор, несомненно, сгладит его триумф. Ему хотелось видеть лицо Беккера в тот момент, когда он услышит его слова. И еще он хотел, чтобы Беккер это понял.

Все решила полицейская работа, победно думал Хэтчер, подходя к гостиничному номеру Беккера. Старая, привычная полицейская работа. Не заумные теорий и надуманные подходы, а обычная полицейская рутина, которой Хэтчера учили и которой он всю жизнь занимался.

Позвонив в дверь, Хэтчер подождал немного, и снова позвонил. Затем забарабанил в дверь, пока Беккер, наконец, не отозвался.

Дверь приоткрылась, словно Беккер не успел одеться и прятался за ней. Он выглядел слегка виноватым, показалось Хэтчеру, хотя мог быть просто заспанным.

– Мы вышли на «С.Б.», – радостно провозгласил Хэтчер, внимательно наблюдая за лицом Беккера.

– Великолепно. Однако, тебе не приходило в голову, что прежде чем заявляться, надо бы позвонить?

– Я думал, мне все равно придется будить тебя, – сказал Хэтчер. – А в чем дело, я тебе помешал?

– Благодаря моему невероятному умению концентрироваться тебе это не удалось.

Хэтчеру послышалось приглушенное хихиканье в номере. Беккер, не особо скрываясь, подавил усмешку.

– Я не предполагал, что ты не один. – Хэтчер отклонился немного в сторону, стараясь заглянуть за спину Беккеру. Он заметил какое-то движение в глубине комнаты. Шелестела одежда, кто-то одевался.

– А я не предполагал, что тебе есть до этого дело, иначе поставил бы тебя в известность, – насмешливо поддел его Беккер.

– Я подожду тебя здесь, – предложил Хэтчер.

– Лучше в фойе. Там тебе будет удобнее.

– Капитан Дженисс заедет за нами через десять минут, – сообщил Хэтчер, сверившись с часами.

– С нами поедет Крист. Я ее проинформирую, – сказал Беккер и закрыл дверь у него перед носом.

Хэтчер секунду стоял неподвижно, глядя на дверь в бессильной ярости. Затем, тщательно взвесив в уме свои шансы, он поднял воображаемый пулемет и разнес дверь в щепки, после чего, почувствовав себя немного лучше, спустился в вестибюль дожидаться появления Беккера и Крист.

* * *

К тому времени, когда Беккер вернулся в спальню, Карен полностью оделась и теперь красилась.

– Думаешь, он понял, что здесь я? – спросила она.

Беккер с интересом наблюдал, как она исправляет изъяны во внешности, которых он никогда не замечал. Пальцы Карен порхали, едва касаясь кожи, и вся процедура заняла столько же времени, сколько ему требовалось на бритье. Когда она закончила, он не сумел различить и намека на присутствие косметики. Карен проявила высший артистизм – ежедневное колдовство работающей женщины. Он не заметил никаких изменений в ее внешности, но, в первую очередь, он не видел необходимость что-либо менять: ему нравилось лицо Карен таким, каким оно было.

– Возможно, он это заподозрил, – ответил Беккер.

– Это нарушение внутреннего распорядка. Он может на меня накапать.

Карен говорила совершенно спокойно, просто констатируя факт.

– Он горит желанием раскрыть дело, – сказал Беккер, – и не станет привязываться к мелочам, рискуя все провалить. Он не такой дурак.

– Он совсем не дурак, – возразила Карен. – Многое можно сказать не в пользу Хэтчера, но он отнюдь не дурак.

Беккер пожал плечами.

– Думаешь, мне имеет смысл ехать с вами?

– Да.

– Можно спросить, почему ты в этом так уверен? И прошу тебя, ответь честно и без шуточек. Только пойми меня правильно, мне до смерти хочется поехать вместе с вами, но стоит ли лишний раз раздражать Хэтчера без необходимости таким куском в горле, как я?

– Маккиннон официально назначил тебя на это дело.

– Да, но только потому, что ты его об этом попросил.

– Что, по-твоему, я сказал Маккиннону, чтобы убедить его?

– Не знаю, – призналась Карен.

– Но хочешь узнать, не правда ли?

– Да, очень.

– Я сказал ему, что ты ничему не научишься, сидя за столом в конторе.

– И поэтому ты взял меня с собой? Чтобы научить оперативной работе?

Беккер ничего не ответил.

– Или потому, что я понравилась тебе в постели?

– Ты нравишься мне в постели, но я взял тебя с собой не по этому.

– Я так и думала. Ты всегда нашел бы с кем переспать. Так почему ты выбрал именно меня?

Беккер завязал шнурки на ботинках и поднялся на ноги.

– Пора спускаться, – сказал он.

– Джон, почему? Почему ты выбрал именно меня?

Подойдя к Карен, Беккер взял ее лицо в ладони. Молодая женщина оттолкнула его руки.

– Почему? Что ты наговорил про меня Маккиннону?

– Я сказал, что, по-моему, в тебе есть нечто особенное, – уклончиво сказал Беккер.

– Что?

Беккер наклонился для поцелуя, но Карен оттолкнула его, упершись ладонями ему в грудь.

– Что во мне такого особенного? Целуюсь я ничуть не лучше большинства женщин. Или у меня какая-то особенная грудь? Задница? Что?

– У тебя все это особенное, но дело не в этом.

– Тогда скажи, в чем? Что ты сказал Маккиннону, чтобы он вытащил меня из «Отпечатков» и прислал сюда? Меня – неумеху, хотя у него навалом опытных оперативников.

Беккер подошел к двери и остановился, поджидая Карен. Молодая женщина смотрела на него гневными глазами, полная решимости не сдвинуться с места, пока не добьется правдивого ответа.

– Мой пол достаточно часто вредил мне по службе, и я ничего не имею против, если он мне разок поможет для разнообразия, но если дело только в этом, я хочу это знать, и не надо мне сладеньких сказочек про мои несуществующие особые достоинства.

Беккер распахнул дверь.

– Я сказал Маккиннону, что у нас с тобой очень много общего, только ты об этом еще не догадываешься, – проговорил он и вышел из комнаты, закрывая за собой дверь.

Карен на миг замерла, сидя на кровати, затем оторопело пробормотала: «Господи». Она похожа на Беккера? Эта мысль испугала Карен настолько, что она пожалела, что вынудила Беккера к признанию.

* * *

Как любой опытный полицейский, капитан Дженисс знал цену случайности в своей работе, хотя мог бы назвать ее удачей. На самом деле она являлась комбинацией хорошей профессиональной подготовки, умения предпринимать шаги в правильном направлении и поддерживать нужные контакты. И, конечно, сюда следует добавить везение. За долгие годы службы он познал, что обязательно повезет, если присутствуют три остальные слагаемые успеха. Его выход на Солина был стандартным примером такого «везения».

– Есть один мужик по фамилии Кэрриган, – объяснял Дженисс Беккеру. Хэтчер и Карен тоже находилась в машине, но Дженисс обнаружил, что ему проще разговаривать с Беккером. Беккер покорил капитана с первой встречи. Дженнису пришлись по душе его простой взгляд на вещи и дар мгновенно схватывать суть дела, поэтому он адресовался исключительно к Беккеру. Дженисс точно не знал, как в схему вписывается молодая женщина, но она выглядела симпатичной, и он был не против, чтобы она составила ему аудиторию.

– Он владелец ирландского бара в Ист-сайде. Он сам работает там барменом и хочет поддерживать хорошие отношения с полицией.

– Разумно, – заметил Беккер.

– Не только из дипломатических соображений: несколько его завсегдатаев – полицейские. Они повязаны друг на друге по принципу: ты – мне, я – тебе. Поэтому он по большей части держит ухо востро.

– И что он услышал? – спросил Хэтчер.

Дженисс вел рассказ по своему усмотрению и не принял во внимание нетерпения Хэтчера, пропустив его вопрос мимо ушей.

– И если он узнает что-то, что может представлять для нас интерес, он передает это через одного моего знакомого детектива – своего завсегдатая. Этот детектив, так случилось, не очень мне нравится. Вам я могу это сказать, потому что вы его имени не знаете, и я вам его не скажу, так как не хочу, чтобы он об этом когда-либо узнал. Наоборот, я его всячески обхаживаю. Я обхаживаю всех знакомых детективов. Это дает мне вдобавок к постоянному штату подразделения в пять человек – ну, не знаю – сотню-другую внештатных сотрудников, которые часть своего рабочего времени добровольно пашут на меня.

– Однако, не слабо, – присвистнул Беккер. – Вам не приедается улещивать столько народу?

– Еще как. С той самой минуты, как я встаю с постели, – признался Дженисс. – Но что поделаешь? Мне необходима помощь со стороны, своими силами мне ни за что не справиться с моей работой.

– Лицо еще не перекосило от сладких улыбок? – спросил Беккер.

Хэтчер вздрогнул, уверенный, что капитан обидится.

Дженисс искоса взглянул на Беккера и, увидев легкую усмешку, от души расхохотался.

– Давно и, по-видимому, на всю оставшуюся жизнь, слишком уж много задниц я перецеловал на своем веку, – подтвердил он. Женщина на заднем сиденье прыснула в кулак.

– Очевидно, это и к лучшему. Теперь и напрягаться не надо... – сказал Беккер. – Ладно, так что Кэрриган передал этому вашему знакомому детективу?

Беккер правильно выбрал момент, чтобы задать вопрос. Дженисс теперь был готов выложить самое главное. Его долгое вступление было рассчитано на то, чтобы произвести впечатление на девушку, но он знал, когда следует остановиться, и умел не перегибать палку.

– Вчера вечером у него выпивал один парень, полузавсегдатай. Ну, знаете, лицо знакомое, а кто такой не знаешь. Так вот, его крайне заинтересовал репортаж по телевизору о наших общих друзьях из «СБ.», мечети и Сулеймане ибн Ассаде. Он даже попросил Кэрригана пощелкать переключателем, чтобы посмотреть новость во второй раз. А после объявил, что знает этих ребят.

– Из «С.Б»?

– Да. И добавил, что все они поголовно сволочи.

– Многообещающее начало.

– Кэрриган поспрашивал в баре, не знает ли кто этого парня, и, выяснив его имя, позвонил своему приятелю-детективу, а тот, раскопав, что смог, перезвонил мне. И вот мы здесь. Извините, что поднял вас в такую рань, но вы сами просили звонить в любое время дня и ночи, так что все в соответствии с вашими пожеланиями.

Дженисс остановил машину около канализационного люка и указал на дом напротив.

– Его фамилия Солин. Зовут Айзек. Сам себя называет Айк.

Выйдя из машины, трое мужчин и женщина направились к дому Солина. В тридцати метрах от них спал в картонной коробке какой-то пьянчужка. Пустая винная бутылка валялась на асфальте в нескольких сантиметрах от его пальцев.

Было еще совсем темно. Над городом разгорался рассвет.

* * *

Солин проснулся с первым светом, с испугом обнаружив, что задремал в кресле. Другое кресло подпирало входную дверь на случай новой попытки ворваться в квартиру. Мясницкий нож, который он по-прежнему сжимал в кулаке, покоился на коленях. Через мгновение он вспомнил события прошедшей ночи и, если мелкие подробности вчерашнего происшествия сгладились в памяти, то общее ощущение страха осталось и вновь охватило Солина в момент пробуждения.

Сторожа ночью под дверью, он составил план своих действий назавтра и теперь вспомнил его. На углу Двенадцатой улицы имелся телефон-автомат. Солин отчаянно молился, чтобы он работал. Сначала он позвонит в полицию и сообщит об убийстве. Это заставит легавых зашевелиться. Солин не был уверен, что у Кейна хватит дурости напасть на него на улице, но этот гад мог все. Солин ощущал это каким-то шестым чувством. Позвонив в полицию, он позвонит в ФБР и расскажет все, что знает о «братстве». После этого Кейн ему будет не страшен. Полиция оцепит весь район – может быть, даже возьмет его под защиту, кто знает? – и тогда пусть Кейн делает все, что ему хочется: только псих решится после этого напасть на Солина.

Разобравшись с Кейном и «братством», он отправится в ближайшую больницу, чтобы ему обработали раненую щеку. Рана горела даже теперь, постоянно напоминая о нависшей над ним угрозе в лице Кейна.

Солин заткнул нож сзади за пояс и прикрыл рукоятку полой рубашки. Если Кейн вертится поблизости, пусть подумает, что он невооружен. Пусть попробует подойти к нему со своим шилом, пусть только попробует!

Солин проверил карманы, чтобы убедиться в наличии монеток для телефона, и осторожно выглянул на лестничную площадку. Удостоверившись, что там никого нет, он аккуратно притворил за собой дверь и на всякий случай взялся за рукоятку ножа. Это придало ему смелости.

По дороге вниз он услышал голоса перед дверью подъезда, и над головой в его квартире прожужжал звонок. Кто-то пришел к нему. Кейн не настолько, глуп, чтобы полагать, что Солин откроет ему после всего случившегося. Однако он уже дважды недооценил этого человека... Солин с бьющимся сердцем застыл на ступеньках. Он был всего в нескольких шагах от свободного простора улицы. Квартира за спиной отныне не являлась безопасным убежищем. Если вернулся Кейн, то он, наверное, намерен проникнуть в квартиру Солина. Раз так, единственным спасением для него был теперь арест Кейна. Следовательно, ему обязательно нужно позвонить.

Солин осторожно перегнулся через перила и увидел ноги стоявших на крыльце людей. Одной из них была женщина. Кейн не привел бы с собой женщину.

В его квартире снова раздался звонок, затем в квартире по соседству. Это не за ним, с облегчением осознал Солин. Кто бы ни были эти люди, они хотят попасть в дом и будут звонить всем подряд, пока кто-нибудь им не откроет, а он лично им не нужен. Солин спустился на одну ступеньку, потом еще на одну, и ему стали видны лица ранних гостей.

Трое мужчин и женщина: женщина – красотка, мужчины в строгих костюмах. Двое из них смахивали на полицейских, во всяком случае компания определенно не имела отношения к «братству».

Солин открыл входную дверь и протиснулся мимо незнакомцев на крыльцо. Они устремились вверх по лестнице, но один из них – атлетически сложенный мужчина помедлил на пороге, разглядывая Солина. Солин заметил это уголком глаза.

Улица была пустынна. Солин посмотрел на часы. Стрелки показывали без нескольких минут шесть. Солнце едва встало. Грузовик для сборки мусора только-только вывернул из-за угла в конце квартала. На противоположном тротуаре спал под кусками картонной коробки бездомный. Другими словами, город принадлежал ему одному.

– Айк? – спросил мужчина на крыльце.

Солин, не обернувшись, спустился по ступенькам. Почему мужчина обратился к нему по имени? Солин не знал этого человека, в этом он был уверен, он определенно не встречался с ним раньше. Может быть, Кейн прислал этих людей за ним? Солин не мог придумать иного объяснения неотложному визиту незнакомцев в столь ранний час, и не имело значения, что с ними женщина. Кто бы они ни были, чего бы ни добивались, ему не светит ничего хорошего, не сомневался Солин. Уж точно они пришли не для того, чтобы поздравить его с выигрышем в лотерею!

Солин оглянулся. Атлет скрылся в подъезде вслед за остальными. «Я их провел, – подумал Солин с триумфом. – Я слишком умен для них, для Кейна, для них всех!»

Он быстро пошел по улице, всматриваясь в припаркованные у обочины автомобили на случай, если Кейн притаился на заднем сиденье одного из них. Его взгляд скользнул по поднимавшемуся с асфальта бездомному. От того за несколько шагов разило алкоголем. Пьянчужка, должно быть, пролил на себя не меньше спиртного, чем попало ему внутрь. Проходя мимо, Солин посмотрел на скорчившуюся под картоном фигуру и обратил внимание на обувь – дорогие кроссовки знаменитой фирмы. Ну, что ж, подобные отбросы всегда находят деньги на вещи, которые им нравятся. Вполне типично для Нью-Йорка.

Он успел сделать всего два шага, как почувствовал чью-то руку у себя на спине, затем ему жестко зажали горло, не давая вздохнуть. Кейн вытащил мясницкий нож и повертел его перед глазами Солина.

– На колени, – приказал он.

Солин попытался вырваться. Кейн ударил его сзади по ногам, и Солин рухнул на колени.

– Я хочу тебе кое-что показать, – прошептал Кейн ему на ухо. – Ты меня слушаешь, Солин? – Он слегка отпустил горло жертвы, чтобы Солин мог вздохнуть. – Я не сделаю тебе больно, но хочу, чтобы ты кое-что увидел. Это изменит твое отношение ко мне.

– Я...

Кейн мгновенно усилил хватку на горле, лишив Солина возможности говорить.

– Ты сможешь сказать мне, что ты думаешь по этому поводу позже, – снова зашептал Кейн. Он поднес нож к самому лицу Солина. – Видишь, я не собираюсь причинять тебе боли, я только хочу, чтобы ты на это посмотрел. Это важно. Вон под той машиной, видишь? Поверни голову, так тебе будет лучше видно.

Солин почувствовал, что давление на горло слегка ослабло. Он снова мог дышать.

– Поверни голову, – настаивал Кейн.

Он еще чуть-чуть ослабил захват, и Солин послушно повернул голову, пытаясь заглянуть под машину. Нож он больше не видел. Правая рука Кейна тоже исчезла из его поля зрения.

– Видишь? – спросил Кейн – Видишь это?

Солин сильнее нагнул голову, стараясь обнаружить, что ему хочет показать Кейн. Под машиной не было ничего, кроме масляного пятна на асфальте.

Вдруг что-то металлическое коснулось уха, и перед самой смертью в его мозгу вспыхнул ослепительный свет.

– Видел? – удовлетворенно переспросил Кейн.

Он подтащил тело Солина к стене, прикрыл его голову кусками картона, подкатил к безвольным пальцам пустую бутылку и мгновение полюбовался своим произведением. Солин теперь ничем не отличался от тысяч других бездомных, спящих на улицах. Пройдет немало времени, прежде чем кто-то побеспокоится узнать, почему он не встает. Но это будет нескоро: в Нью-Йорке всем наплевать друг на друга. Солин пролежит под стеной, пока не начнет разлагаться, или пока до него не доберутся бродячие собаки:

Стерев отпечатки с рукоятки ножа полой рубашки, Кейн засунул его в ближайший мусорный бак. Любимое шило улеглось на привычное место в ремне.

Еще очень рано, Майра, скорее всего, спит. Что ж, пришло время ей проснуться. Кейн провел большую часть ночи в эротических фантазиях о ней. Теперь можно опустить фантазии, настало время для реальности.

Он дошел до конца квартала и поймал такси.

* * *

Не получив ответа на повторный стук в дверь, Беккер повернулся к Джениссу.

– Думаю, вам стоит проверить, тот ли это адрес. Он остался у вас в машине, не так ли, капитан?

Дженисс улыбнулся.

– Пойду принесу, – с готовностью откликнулся он.

Беккер выжидательно посмотрел на Хэтчера.

– А она? – спросил Хэтчер.

– Она пусть учится, – ответил Беккер.

Хэтчер хотел что-то сказать, потом передумал и стал спускаться по лестнице вслед за Джениссом.

– В чем дело? – недоуменно спросила Карен. Шаги замерли. Карен догадалась, что Хэтчер и Дженисс остановились на следующей лестничной площадке вне их видимости и ждут. Но чего?

– Во избежание неприятностей смотри на ту дверь, – сказал Беккер, указав на дверь позади Карен.

– Зачем?

– Не своди с нее глаз. Мне показалось, я заметил там какое-то движение.

Карен, выполняя приказ, повернулась к Беккеру спиной и услышала, что он возится с замком двери Солина.

– Уф, – выдохнул Беккер через несколько секунд. – Как ты думаешь, почему он оставил дверь открытой?

Когда Карен повернулась, Беккер уже вошел в квартиру Солина. Дверь была широко открыта.

Быстро стало ясно, что квартира пуста. Именно Карен обнаружила, что дверную цепочку пытались перекусить.

Внимательно взглянув на поврежденное звено, Беккер с криком: «Ах, черт!», рванулся вниз по лестнице.

Промчавшись мимо Дженисса и Хэтчера, он в три огромных прыжка очутился перед входной дверью и вылетел на улицу как раз в тот момент, когда мужчина садился в такси в конце квартала. Прежде чем закрыть за собой дверцу, мужчина оглянулся на Беккера, и такси тронулось с места.

Беккер побежал за такси, крикнув на ходу Джениссу и Хэтчеру, выскочившим из подъезда вслед за ним, чтобы те садились в машину. Он достиг угла через несколько секунд, понимая, что опоздал. Вдали виднелось несколько такси, но Беккер не знал, какое из них ему нужно. Безнадежно, Бахуд ушел и скроется с глаз при первой же возможности – еще одна неприметная капелька в желтом потоке городских такси.

Рядом затормозила машина Дженисса. Из нее торопливо вылез Хэтчер.

– Что? Что случилось?

– Мы только что упустили этого сукина сына, – сказал Беккер, оглянувшись на дом Солина. К ним бежала Карен, но вдруг остановилась.

– Кого упустили? Солина?

– Боюсь, обоих, – проговорил Беккер, наблюдая, как Карен опускается на колени около бездомного, накрытого грудой картонок.

– Мы прошли в двух шагах от этого ублюдка.

– Кого? Солина?

– Да, черт возьми! Солина... и Бахуда.

– Бахуда? – недоверчиво переспросил Хэтчер, но Беккер, не слушая его, уже бежал к Карен и распростертому на асфальте телу.

* * *

Садясь в такси, Кейн оглянулся на дом Солина и увидел, что из подъезда выбежал мужчина, устремившийся прямо к нему. Кейн захлопнул дверцу и сказал водителю:

– Поверни направо.

Они завернули за угол, и улика скрылась с глаз. Бегущий остался далеко позади. Кейн был в безопасности, но в его мозгу пронзительно выла сирена тревоги. Квартира Солина не могла вывести на него, тут можно не сомневаться, но обстановка накалялась, становилось чертовски горячо. Если они подобрались столь близко, можно опасаться, что они найдут и Хэнли, а это прямой выход на Майру. Но как этим ублюдкам удалось так быстро выйти на него?

Кейн дал водителю адрес в двух кварталах от дома Говарда. Он пройдет оставшуюся часть пути пешком на тот случай, если преследователи каким-то образом обнаружат такси. Он не считал, что это возможно, но теперь настало время проявлять предельную осторожность. Он пожалел, что нельзя избавиться от трупа Хэнли. Это крепкая ниточка, но даже при минимапьной удаче тело не найдут еще несколько дней, а ему необходим всего один.

Откинувшись на сиденье, Кейн глубоко вздохнул. Ночь получилась захватывающей: на закате он убил Хэнли, на восходе – Солина. И в довершение всего собирается позабавиться с Майрой: ночные развлечения разожгли в нем жгучее желание.

 

19

Майра лежала без сна, сердце громко колотилось. Его грохот отдавался в ушах, не позволяя заснуть, однако не мешая девушке слушать, что происходит в гостиной. Там находился Кейн. Их разделяла бетонная стена, но Майре казалось, что она различила бы сейчас и трепетание крыльев бабочки. Пятно на груди в том месте, где пальцы Кейна прикоснулись к ней, по-прежнему горело огнем, словно раскаленный металл прожигал ее тело насквозь.

Кейн стоял около телескопа. Майра слышала, как он подошел к окну, как тихо поскрипывали распорки при вращении зрительной трубы. Слышала шелест ресниц Кейна, когда он моргал, вглядываясь в объектив. Девушке казалось, что она слышала, как упало на пол полотенце, складываясь в бесформенную кучку ткани; как виды города просачиваются через систему линз, устремляясь к зрачку Кейна; как заскрипели, подобно мачте корабля в шторм, его шейные позвонки, когда он обернулся к двери ее спальни.

Ей ни к чему было все это видеть, это просто опасно. Майра заставляла себя лежать неподвижно, потому что знала: если она подойдет к двери и выглянет в щелку, то не сможет совладать с собой. Стоит ей увидеть Кейна, она сорвет с себя ночную рубашку и предстанет перед ним с бесстыдством проститутки. Она не должна смотреть на него; слушать и то было мучительно. Майра могла удержать в постели свое тело, но не мысли. Ее мысли без остатка были заполнены Кейном, его запахом, твердым, жарким телом с мягкими, бархатистыми на ощупь волосами на груди. Она почти явственно представляла его губы на своей коже, но в последний момент ощущение прикосновения ускользало. Она никогда не знала поцелуев, поэтому сенсорная память не могла подарить ей всей полноты ощущений. Представление, что это такое, у нее имелось – поцелуи знакомы каждому, – но ее губы пробовали только ее собственные руки и щеку брата, поэтому Майра не меньше всего остального хотела, чтобы Кейн поцеловал ее. Она сгорала от желания, но не смела добиться удовлетворения. Ее трусость сильнее похоти, констатировала Майра с отвращением к собственной слабости.

Потом ее страхи, желание и самоотвращение слились в гнев – гнев на Кейна, который довел ее до такого безумия. Говард прав, он должен исчезнуть из их жизни. Кейн должен уехать и немедленно. Утром она ему это скажет, она решила.

Майра услышала, что Кейн подошел к ее двери. Наверное, чтобы взять книгу с полки. Он выберет книгу и, как обычно, уйдет к себе. И самая мучительная часть пытки на сегодня закончится. Затем наступит ее худшая часть – долгое и горькое сожаление, полное бесконечных упреков в собственной трусости и глупости – агония разочарования; но ей уже не привыкать, с этим она справится лучше, чем с необходимостью удерживать себя в постели.

Дверь приоткрылась! Открылась. Кейн вошел в комнату и остановился около кровати, глядя на Майру сверху вниз. Льющийся из окна свет окружил его пылающим ореолом. Он был полностью обнажен, с выпирающей эрекцией. Он что-то сказал, но Майра разом оглохла от сознания, что он здесь, рядом, в ее ушах отдавался только рев крови, бешеным потоком устремившейся по венам.

И словно чтобы уравновесить внезапную глухоту, у нее резко обострилось обоняние. Майра ощутила запахи мыла и шампуня, и сквозь них – аромат мужского тела... О Боже, он двигался! Кейн шагнул к изголовью кровати и остановился в десятке сантиметров от лица Майры. Она попыталась взглянуть на него, но глаза отказались поворачиваться в глазницах. Он был здесь, рядом, стоит протянуть руку, и она к нему прикоснется. Вряд ли он был крупнее мужчин из журнальчиков Говарда, но он был настоящим и потому огромным. Конечно, он причинит ей боль, он расщепит ее пополам, он убьет ее, проносились лихорадочные мысли в голове девушки.

Кейн вновь что-то сказал, и Майра опять не смогла разобрать его слов. Он так близко, совсем рядом... После стольких лет страстного томления, мечтаний и надежд, потока энергии вселенских масштабов, потраченного на бесплодные фантазии... Майра протянула нормальную руку, прикоснулась к живому мужскому телу и поразилась, каким горячим оно оказалось.

Кейн встал коленями на кровать, раздвинул ноги девушки. Этим движением он отдалился от нее. Майра потянулась к нему, но он толкнул ее обратно на подушки, затем его руки ухватили ночную рубашку и сорвали ее с Майры, она сама не поняла как. Его прикосновения были грубыми и горячими. И – о, Боже, Боже мой! – губы Кейна коснулись ее груди. О Боже, она не подозревала, как это приятно! Еще раз, о, Боже, еще!

Страх исчез, Майре стало все равно, что Кейн будет делать с ней. Он мог причинить ей боль, убить ее, неважно. Внезапно поняв, что в ее власти делать с ним все, что заблагорассудится, Майра рванулась навстречу Кейну. Ее зубы впились ему в плечо, нормальная рука обняла за спину, «детская» ручка за шею: Майра уцепилась за Кейна, словно за жизнь. Обняв здоровой ногой его бедра, она притянула его к себе.

Кейн поднял голову от ее груди и улыбнулся. Его зубы сверкнули белизной в лунном свете.

– Целуй меня, – взмолилась Майра. – Прошу тебя, поцелуй меня.

И Кейн поцеловал ее в губы. Его руки тем временем изучали и ласкали ее тело. Дыхание Кейна, к удивлению Майры, отдавало сладостью и запахом зубной пасты. Губы были твердыми, настойчивыми и активными: после рта они обследовали ее всю целиком, приятно теребя кожу. Девушке хотелось продлить новое ощущение, чтобы Кейн не торопился, но его нетерпеливый язык жаждуще протиснулся между ее зубами. Майра ответила как смогла, хотя мечтала не об этих поцелуях, которыми заканчиваются, разбивая женские сердца, романтические фильмы о любви. Она повторяла действия Кейна, надеясь, что все делает правильно. Это казалось безумием. Тело Майры безумствовало, а губы жаждали продолжения ласки. «Ему хочется заняться любовью с моим телом, – подумала она, – я же хочу любить одними губами». Однако, она повторяла все действия любовника. Это тоже возбуждало.

Почувствовав Кейна между ног, она потянулась к нему, но ей хотелось просто исследовать своего мужчину. Он весь был для нее загадкой: Майра не знала сколько он будет принадлежать ей, поэтому торопилась узнать о нем все, что только возможно. Она сжала рукой пенис и услышала протяжный вздох. Кейн задышал тяжело, почти сердито, когда раздвинул ее ноги и навис над ней. Майра не отпускала пенис, и он бесполезно тыкался в нее. «Может быть, он не знает, как это делается? Не может найти путь?» – пронеслось в голове девушки. Эта неожиданная неопытность удивила Майру, и она сама провела его.

«Наверное, мне не следовало этого делать, – думала Майра, лежа без сна. – Должно быть, я сделала не то, чего он хотел, и он, скорее всего, разочарован». И она, если говорить честно, тоже, призналась себе Майра. Немного. Не в Кейне. Кейн – чудесный любовник, не сомневалась она. Майру разочаровал новый опыт. Это, конечно, было восхитительно, она едва не лишилась чувств от возбуждения, нервные окончания пронизывало наслаждение, но...

Она слишком многого ожидала, винила себя Майра. Никакой опыт не окупит таких завышенных ожиданий. Кроме того, все произошло слишком быстро, как в бреду. Словно она наблюдала спектакль со стороны, не принимая участия в действии. Кейн был там и думал, что он с ней, а Майры там не было, и он переходил от сцены к сцене без нее.

Но она добилась своего! Она не умрет девственницей! В следующий раз у нее все получится лучше. Она не станет своевольничать и позволит Кейну вести себя по дороге наслаждений. Если, конечно, «следующий раз» наступит. Майра очень на это надеялась. Она хотела до конца познать то волшебство, которое воспевается поэтами, ведь если им верить, оно движет миром.

Кейн спал. Подарит ли он ей еще один шанс, когда проснется? Он, скорее всего, проснется после рассвета, когда темнота перестанет скрывать ее карикатурные руку и ногу, и утром он, вероятно, больше не пожелает прикасаться к ним, хотя недавно ощущал на своей спине ее «детскую» ручку. Но при дневном свете все изменится. Майра не могла вообразить, как поведет себя Кейн после пробуждения, и лишь молилась: «Господи, пусть он будет добр ко мне».

Как Майра одновременно опасалась и надеялась, Кейн проснулся от ее прикосновения. Дважды причмокнув, он обнял ее и уткнулся лицом ей в шею. Он загнанно дышал, но в остальном был свеж и стремителен.

Майре хотелось поговорить, но Кейн мгновенно оказался над ней и вошел в нее, на это раз самостоятельно. «Смотри, мамочка, я во второй раз делаю это, – мысленно возликовала Майра. – У твоей маленькой Майры появился любовник. Твоя маленькая дочурка-калека не боится – не боится жить».

Вдруг она увидела в дверях Говарда. Как же она не услышала его шагов? Кейн был внутри нее, и в комнате находился Говард. Он выглядел так, словно получил рану в сердце, и предательскую пулю выпустила Майра: он стоял и с ужасом смотрел на нее, приоткрыв рот, но не в силах вымолвить ни слова. Если Кейн и осознавал его присутствие рядом, то ему, казалось, было на это наплевать – он, знай себе, получал удовольствие.

Не зная, что еще сделать, Майра закрыла глаза. Так она, по крайней мере, не видела страдальческого лица Говарда.

«Я уже взрослая, – хотелось ей крикнуть брату. – Подумаешь, твоя обожаемая сестричка трахается с гостем, или гость трахает ее, как тебе больше нравится. Ничего особенного, но приятно. Очень приятно, гораздо приятнее, чем ночью. Ночью она перегорела, а сейчас самое оно». Майра открыла глаза. Говарда в комнате не было. И слава Богу. Она не настолько развращена, чтобы забыться в страсти под его взглядом. Без него стало намного лучше, и Майра утонула в наслаждении.

Затем все кончилось. Кейн зарычал ей в ухо, злобно, но как-то отчаянно. Все его тело напряглось, голова запрокинулась. Майра увидела его лицо, оскаленные зубы. Его взгляд, устремленный ей в глаза, пылал яростью. Он шумно дышал. Майра не осознавала, что он извергается в нее. Освободившись, Кейн забился в конвульсиях, затем упал на нее и откатился в сторону. Нет! Майре совсем не хотелось отпускать его. Она попыталась удержать Кейна в постели, но он бесцеремонно вырвался, встал и сладко потянулся.

Солнце, светившее прямо в окно, будто зажгло волосы на его ногах и руках. Майра услышала, как хлопнула входная дверь: Говард вышел из квартиры. Теперь большую часть дня она будет думать о Говарде, как объяснить ему то, что произошло; как нейтрализовать его реакцию. Но это потом, а сейчас, благодарение небесам, у нее есть несколько минут, чтобы насладиться воспоминаниями о Кейне и прошлой ночи. В ней еще сохранялось тепло его тела и ощущение его волос и твердого живота на коже.

– Интересно, как он все это воспримет? – полюбопытствовал Кейн, по-прежнему стоя к Майре спиной. Это были его первые слова после того одностороннего диалога, имевшего место, когда он ночью вошел в ее комнату.

– Не знаю, – ответила Майра. – Он был здесь и видел нас.

– Знаю. Я слышал, как он приходил, – сказал Кейн и шагнул к двери.

– Ты придешь ко мне сегодня? – робко спросила Майра.

Кейн повернулся и впервые посмотрел на нее. Внезапно смутившись, Майра натянула простыню на нижнюю часть тела. С «детской» ручкой она ничего не могла сделать.

– Конечно, – коротко ответил Кейн.

Майре хотелось услышать более ласковые слова – своего рода признание их близости, новой общности. Ей хотелось спросить, все ли она делала правильно, не разочаровала ли его. Ей хотелось, чтобы Кейн ласково прикоснулся к ней, просто так, из нежности. Ей хотелось... еще очень многого. Раньше, когда все, чего ей хотелось, представлялось невозможным, несбыточным, ей было проще, теперь же, когда все это сбылось, Майре хотелось всего сразу.

 

20

Агент, встретивший Беккера в аэропорту с вестью об убийстве Ассада, вновь предстал перед ним.

– Великолепные новости, – радостно объявил он.

Беккер пристально смотрел на него, ожидая продолжения.

– Заместитель директора Хэтчер хочет немедленно вас видеть.

– По-вашему, это великолепная новость? – иронично осведомился Беккер. – По-моему, даже вы не можете так думать.

– Нет, новость в другом. Еще одно убийство!

– Кто на этот раз?

– Человек по фамилии Хэнли, жил на Вест-сайде.

– Есть какая-нибудь связь с Бахудом?

– Никакой, за исключением способа убийства. Заместитель директора Хэтчер полагает, вы должны быть в восторге – двое в один день.

– Я чуть не обделался от радости, – добавил Хэтчер с заднего сиденья машины.

– Заместитель директора подумал, что вы захотите поехать вместе с ним на место преступления. – Фэбээровец вопросительно склонил голову на бок.

– Одного за другим, – печально проговорил Беккер.

– Да, знаю. Удачный день, – с энтузиазмом сказал фэбээровец.

Усевшись на заднее сиденье рядом с Хэтчером, Беккер спросил:

– Еще какие-нибудь теории насчет Ассада появились?

– Кроме моссадовской? Полагаю, и она достаточно хорошо все объясняет.

– А вот у меня появилась другая версия. Одно в ней плохо – может оказаться, ты был прав.

Хэтчер был удивлен неожиданным признанием своих заслуг.

– В чем?

– Ты однажды сказал, что для арабского террориста нельзя придумать лучшей маскировки, чем выдавать себя за израильтянина, или что-то в этом роде. Я тогда не обратил внимание на твои слова, и, по-видимому, напрасно. А сейчас подумал: что может быть лучшим прикрытием для арабского террористического акта, чем действия еврейской полувоенной организации? Все будет сделано в арабских интересах, а винить во всем станут евреев.

– С чего ты взял, что тут замешаны евреи?

– В этом я до конца не уверен, – признал Беккер, – но на эту мысль навел меня ты и пара миллионов долларов.

– Ты полагаешь, «СБ.» – это еврейская группировка?

– По идее – да, но если даже дело только выглядит так, это служит той же цели. Представь, ты – враг Ассада и хочешь от него избавиться, но не желаешь при этом раскрывать себя. Что ты станешь делать? Ты его убьешь, распишешь для пущей важности мечеть, и кого в этом автоматически станут обвинять? Кто общепризнанный враг ислама и арабов? На кого в первую очередь падут подозрения? На евреев, разумеется. Поэтому мне кажется, тут есть две возможности: либо это действительно дело рук еврейской группировки, либо кто-то старается представить дело таким образом.

– По-моему, это звучит несколько надуманно.

– Да, если их цель состояла именно в убийстве Ассада. Но, как я тебе уже говорил, я думаю, убийце намечена другая мишень. Убийство Ассада было просто чем-то вроде проверки на лояльность или профессионализм, и, одновременно, платой Ассада за старые долги. Или, возможно, оно было нужно, чтобы мы стали воспринимать их всерьез, но с той же подоплекой.

– Кого их?

– «СБ.», – пояснил Беккер. – До нападения на Ассада про них никто слыхом не слыхивал. Теперь же они нам известны, как убийцы одного из бывших лидеров ООП; как осквернители мечети; как люди, использующие еврейские лозунги; так что они, скорее всего, евреи. Что бы они ни предприняли впоследствии, это будет рассматриваться в этом контексте. Давай возьмем аналогичный пример. Если ты известный нацист и вопишь на каждом углу о чистоте крови, все понимают, что ты имеешь в виду, и никому не придет в голову, что тебя волнует проблема вирусных инфекций. Поэтому теперь неважно, является «СБ.» еврейской группировкой или нет. Они уже вошли в историю, как радикальная еврейская группа, готовая пойти на все вплоть до убийства. И что бы ни случилось дальше, ее будут рассматривать в таком ключе.

– И что, по-твоему, случится дальше? Если, конечно, верно твое предположение, что с убийством Ассада вся эта история не закончилась?

– Если бы я знал, что произойдет дальше, Хэтчер, я бы бросил к черту эту работу и сделал бы себе состояние, предсказывая будущее по руке.

– А я полагал, этой твой конек – мыслить с преступниками на одной частоте, – насмешливо поддел его Хэтчер.

– Нет, я умею сопереживать, умею чувствовать то же, что и они в момент совершения преступления, – отрезал Беккер.

В машине повисла напряженная тишина. Беккер понимал, что сказал больше, чем следовало. Хэтчер услышал такое, о чем предпочел бы не знать.

– Поручи Финни раздобыть список глав государств, которые будут присутствовать на посвященной Году Детей всемирной сессии ООН, – сказал Беккер спустя некоторое время.

Хэтчер обрадовался, что разговор вновь обрел деловую почву.

– Ты спятил? – удивился он. – Там будет не продохнуть от охраны. У каждого из них будут личные телохранители, добавь сюда людей из разведки, ФБР и всех свободных от патрулирования полицейских Нью-Йорка. Завтра к площади Объединенных Наций не подойдешь на два квартала. Надо быть полным психом, чтобы пытаться там кого-то прикончить. Ты же не считаешь нашего мальчика психом?

– О, нет. Он очень даже в своем уме, только не слишком ласков и мягкости ему недостает. Вспомни, он работает на Бени Хасана. Это террористы, а не преступники, Хэтчер. Они не стараются избежать огласки. Как раз наоборот, им позарез нужно паблисити. И чем оно будет больше, тем лучше. Куда сейчас направлено внимание всех стран мира? На встречу в ООН глав семидесяти шести государств. И представь, что начнется, если один из них будет убит? Или несколько сразу? И это при строжайшей системе безопасности, какую только может обеспечить США? Большего паблисити нельзя себе представить.

– Если Бени Хасан убьет кого-нибудь на конференции ООН, весь мир настолько возмутится, что у него не останется и щелки, чтобы спрятаться.

– Возможно, но это если вина за убийство падет на него, а если она падет на «СБ.»... – начал Беккер.

– ... известную еврейскую группировку... – подхватил Хэтчер.

– ... которая уже доказала, что не останавливается перед убийством, то он останется в стороне, – закончил Беккер.

– Совсем не глупая идея, не правда ли? – присвистнул Хэтчер.

– Разумеется, Бени Хасан наметил мишень, которую «СБ.» не отказалось бы видеть мертвым. Им незачем взрывать премьер-министра Западного Самоа, например.

– Кого, по-твоему, они хотели бы видеть мертвым?

– Помнишь, что они намалевали на мечети?

Хэтчер на мгновение выглянул в окно. Пока они разговаривали, машина прибыла на место.

– «ООП должна заплатить за свои злодеяния», «Больше никогда» и «СБ.».

– Вот тебе и мишень, – сказал Беккер.

– ООП?

– Надо узнать, будет ли на сессии Ясир Арафат.

– ООП не является членом ООН.

– Она имеет статус наблюдателя. Сейчас Год Детей, Хэтчер, и все политики стараются проявлять ангельскую озабоченность проблемами детей и детства. Арафат слишком умный политик, чтобы упускать такую возможность выставить себя в выгодном свете.

– Ты полагаешь, Бени Хасан желает смерти Арафата?

– Уже много лет. Больше половины врагов Арафата – сами палестинцы. Он один стоит незыблемым препятствием на пути к власти других палестинских группировок.

– Значит, по-твоему, Бени Хасан не пожалел денег, чтобы убийство Арафата было представлено, как дело рук радикальной еврейской группировки. Таким образом, он вызовет огромную волну негодования против евреев и Израиля.

– Избавится от Арафата, привлечет внимание и сочувствие всего мира к ООП, заставит США выглядеть в глазах мировой общественности виновными в происшедшем и так далее, и тому подобное. То есть убьет одним выстрелом двух зайцев, если не весь выводок.

– Да-а, – протянул Хэтчер. – Если это так, то что нам теперь делать?

Беккер пожал плечами.

– Найти Бахуда. Сессия ООН начнется завтра. Полагаю, это наш резерв времени. Чтобы найти Бахуда, надо понять кого и почему он собирается убить.

Выйдя из машины, Беккер очутился перед полицейским кордоном у здания на Западной Восемьдесят шестой улице. На крыльце подъезда Хэнли его ждала Карен.

– Тело обнаружил мистер Лефрак, – сообщил Беккеру детектив Риордан из отдела по расследованию убийств, кивнув головой на лысого мужчину, беседовавшего в углу маленькой комнатенки Хэнли с другим детективом. Он произнес фамилию «Лефрак». – Он приехал за покойным, чтобы вместе с ним отправиться на какую-то назначенную у них встречу. Он долго ждал под дверью, затем разыскал управляющего дома, чтобы тот впустил его в квартиру. Говорит, покойный ни за что не пропустил бы встречу, и поэтому он забеспокоился, не случилось ли чего-нибудь с ним.

Беккер взглянул на тело Хэнли, лежащее в стенном шкафу. От его уха на воротник рубашки спускался волнистый ручеек засохшей крови.

У Карен за его спиной перехватило дыхание при виде трупа, и, прежде чем повернуться, он дал ей несколько секунд успокоиться. Она быстро поборола слабость, только побледнела.

– Тяжеловато для начала: два трупа в один день, – понимающе заметил Беккер.

Карен кивнула и мужественно опустилась рядом с телом на колени, не воспользовавшись завуалированным разрешением уйти.

– Я хочу знать, что ты об этом думаешь, – сказал Беккер. Карен снова кивнула, с трудом сглотнув.

– И что ты чувствуешь. Самое главное, что ты чувствуешь, – добавил Беккер, пристально глядя на девушку.

Карен впервые оторвала глаза от трупа и посмотрела на него.

– Что я чувствую?

– Не только, что чувствуешь ты. Я хочу знать, что, по-твоему мнению, чувствовал он, – уточнил Беккер и отошел в другой конец комнаты к Лефраку.

Карен заставила себя вновь посмотреть на скрюченное тело Хэнли и кривую полоску засохшей крови у него на шее. Что он чувствовал? Что Беккер имел в виду? Что может чувствовать мертвец? Чего Беккер от нее добивается? На миг Карен показалось, что ее сейчас стошнит, но позыв к рвоте был слабее чем тот, когда она склонилась над трупом Солина. Тогда она справилась с собой, справится и теперь. «Поразительно, – подумала молодая женщина, – как быстро можно ко всему привыкнуть. Даже к виду смерти».

– Он должен был принести мне исправленную рукопись, – стал объяснять Беккеру Лефрак. – Я – продюсер, театральный продюсер. Хэнли писал пьесы для театра. Я финансирую постановку одной из них. Вот почему я пришел. Правда, обычно я встречаюсь с авторами в своем кабинете, но Хэнли был немного странным. Он почему-то страшно не любил выходить в город. На встречу он бы обязательно пришел, но ему было удобнее, если я за ним заезжал.

– Исправленную рукопись? – переспросил Хэтчер.

– Его пьесы. Нашей пьесы. На сегодня у нас была назначена встреча с режиссером. Хэнли должен был кое-что переделать в пьесе, чтобы мы могли пригласить для участия в спектакле звезду. Не могу выразить, как это важно сегодня. Никто не пойдет на спектакль, если на афише не указано имя хотя бы одной звезды, которую часто показывают по телевидению. Нужно чем-то привлекать зрителя, понимаете?

– Я не хожу в театр, – буркнул Хэтчер.

– Никто не ходит, – горько пожаловался Лефрак.

– У них не слишком сладкая жизнь, не правда ли? – спросил Беккер.

– У кого? – не понял Лефрак.

– У авторов пьес.

Лефрак оглядел крошечную комнатку с таким видом, словно впервые обратил "внимание на ее убожество.

– Пожалуй, да, – согласился он.

– Вы нашли рукопись?

– Нет, должно быть, он отдал ее машинистке.

– Разве он не сам печатал?

– Если бы у него имелся компьютер, это не составляло бы труда. Но он не мог себе позволить купить компьютер, а печатать на этом – Лефрак указал на старую портативную пишущую машинку на столе, – одно мучение.

– Однако, он мог позволить себе машинистку.

– Я выдал ему аванс из причитающегося ему гонорара, – сказал Лефрак с явным сожалением.

Когда Риордан с Хэтчером ушли и в квартире остался только эксперт, проводивший комплексную обработку места преступления, Беккер подхватил Карен под локоть.

– Теперь излагай, – потребовал он. Карен ответила пустым взглядом. – Расскажи мне, как, по-твоему, это произошло.

Карен глубоко вздохнула. У нее появилось ощущение, что она снова в школе, и ее спрашивают по теме, по которой она почти ничего не знает.

– Ну, преступник, скорее всего, был знаком с жертвой. На замке отсутствуют следы взлома, что означает, жертва сама открыла преступнику дверь. Если бы не метод убийства, дающий нам основание подозревать Бахуда, я бы подумала, что это обычное ограбление. Квартира перевернута вверх дном...

– Если это был знакомый убитого, то зачем ему грабить Хэнли? Присмотрись повнимательнее, у Хэнли не было ничего ценного, в том числе денег. Телевизор не украден, магнитофон тоже на месте.

– Наверное, он искал что-то особенное, какие-нибудь порочащие его документы...

Беккер взял Карен за руку.

– Ты рассуждаешь сейчас как Хэтчер. Начни заново. Опиши мне происшедшее.

Карен подошла к кровати.

– На простынях смазанные пятна крови. Полагаю, преступник вытер о них орудие убийства. – Девушка шагнула к стенному шкафу. – Нет признаков борьбы, у жертвы повреждено только ухо. Это странно, поскольку...

Беккер раздраженно помотал головой.

– Не то.

– Ну что тебе от меня нужно? – с отчаянием в голосе спросила Карен. – Я не понимаю.

– Ты даже не пытаешься вникнуть в то, что у тебя перед глазами.

– Я не понимаю, чего ты от меня добиваешься, – повторила Карен уже со злостью.

Беккер вытащил ее на лестничную площадку и развернул лицом к двери.

– Представь себе, ты – убийца, – сказал он. – Ты – Бахуд. Что ты чувствуешь?

– Чувствую? Что ты имеешь в виду...

– Карен, слушай меня внимательно, – нетерпеливо перебил Беккер. – Ты стоишь перед дверью своей жертвы, у тебя с собой оружие. Ты пришла, чтобы убить. Сосредоточься, что ты сейчас чувствуешь?

Карен уставилась на Беккера, не зная, что сказать.

– У тебя перехватывает дыхание от возбуждения, – помог ей Беккер. – Ты стараешься успокоиться, но твоя грудь тяжело вздымается. Ты слышишь собственное учащенное дыхание, оно с хрипом вырывается из легких. В ушах у тебя стучит кровь. Тебе не верится, что человек по ту сторону двери не слышит производимого тобой ужасного шума. Вместе с тем, тебе страшно хочется, чтобы он поскорее подошел к двери и открыл тебе. Боже, как тебе хочется, чтобы он поскорее вышел к тебе, просто не терпится, не можется; как бывает в сексе: ты сгораешь от желания, а твой партнер отталкивает тебя, когда ты уже не в силах больше ждать. Но происходит чудо – человек за дверью не слышит стука крови в твоих ушах и твоего хриплого дыхания, он просто открывает дверь и ты входишь в его квартиру!

Беккер распахнул дверь в квартиру Хэнли и подтолкнул Карен вперед. Она увернулась от его ладони.

– Что ты чувствуешь теперь? – спросил Беккер.

Карен отрицательно покачала головой.

Беккер опустился в протертое до дыр кресло и, повернув Карен спиной к себе, усадил на колени. Потом обхватил девушку левой рукой и прижал к себе. Его палец коснулся ее уха, дыхание шевелило волосы на шее.

Эксперт, возившийся около шкафа с трупом Хэнли, коротко взглянул на них, затем вернулся к своей работе.

– Теперь ты держишь жертву так, как тебе того надо, – продолжил Беккер. – Жертва ошеломлена, шокирована. Ты чувствуешь ее панику и нерешительность. Она не может поверить, что это происходит с ней, и пока не знает, что ты намереваешься делать. Ты приникаешь к ней, чувствуя давление и тепло ее тела. Затем жертва начинает сопротивляться, но это хорошо, очень хорошо. Ты не против, чтобы она немного посопротивлялась. Совсем немного, в самую меру, так, чтобы это не создало тебе трудностей, но все же достаточно, чтобы ты получила удовольствие от борьбы. От борьбы ты еще больше возбуждаешься, рев крови в твоих ушах заглушает все звуки. Теперь ты дрожишь, ты вся трепещешь от возбуждения, и тебе это нравится. Больше ничто не способно подарить тебе столь же пронзительных ощущений – ни секс, ни власть над миром. Ты пытаешься продлить эти упоительные мгновения, хотя бы немного, но ты уже не можешь больше ждать ни секунды. И ты вставляешь Хэнли в ухо свое излюбленное оружие – шило для колки льда. Ты надавливаешь, чувствуя содрогание тела жертвы, и прижимаешься к ней еще сильнее, торопясь слиться с ней в эти мгновения, не упустить последнюю предсмертную судорогу...

Беккер отпустил Карен. Она шарахнулась прочь от него, упала и осталась сидеть на полу, стараясь подавить рвущийся из груди крик и радуясь присутствию в комнате эксперта.

Беккер поднялся с кресла и помог ей встать на ноги. Его лицо пылало румянцем.

– Затем ты укладываешь тело в шкаф, заталкиваешь в угол подальше от любопытных глаз и прикрываешь пиджаком. Что ты чувствуешь теперь?

– Не знаю, – с трудом ответила Карен сдавленным голосом.

– Ничего, – сказал Беккер. – Теперь ты вообще ничего не чувствуешь.

Он отвернулся и встал у окна.

Карен потребовалось около минуты, чтобы взять себя в руки после пережитого. Она не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такой ужас.

– Я ухожу, – сказала она в спину Беккеру.

– Увидимся позже в гостинице, – отозвался он, не повернув головы, как-то отрывисто, незнакомым Карен тоном, словно вместе с голосом наружу рвалось что-то, глубоко запрятанное и запретное.

– Да, да, увидимся позже, – пробормотала Карен и поспешно покинула квартиру Хэнли. Оказавшись на улице, она долго не могла отдышаться, будто ей не хватало воздуха.

Проснувшись, Карен осознала, что рядом никого нет. Она не сразу вспомнила, где находится, и уже потянулась за оружием, когда поняла, что она в гостинице в номере Беккера. Постель в том месте, где он лежал, была еще теплой. Он встал совсем недавно. Ее, должно быть, разбудило его движение.

Ночь началась очень бурно. Беккер действовал с неожиданной страстью. Странность его поведения на месте убийства не выходила у Карен из головы. Участие в произошедшей там сцене наполнила девушку страхом, в котором она не хотела себе признаться. Из Беккера рвалось что-то еще помимо страсти: он бросился на Карен с отчаянием утопающего, выныривающего из воды, чтобы глотнуть живительного воздуха. После он был таким же нежным и внимательным как всегда, но сам акт скорее походил на изнасилование, если не считать, что Карен была с ним по доброй воле. Все это только усилило чувство беспокойства, зародившееся у Карен в квартире Хэнли. Оказывается внутри Беккера бурлили эмоции, с трудом сдерживаемые под маской самообладания и неразговорчивости. Девушка не понимала, как ему удается сохранять каменную внешность, и сравнивала Беккера с прирученным волком, обычно мирным и вполне одомашненным, но обладающим потенциальными силой и свирепостью, не свойственным домашним животным. Как говорится, сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит, не имеет значения, сколько он прожил с человеком. Беккер был слишком диким для нее. Карен поняла, что ей не под силу усмирить его, подчинить своей воле, надеть поводок и намордник и заставить служить себе.

Беккер сидел за столом в гостиной с включенной лампой.

– В чем дело? – спросила Карен.

– Я проснулся и не смог заснуть, – ответил Беккер.

– Тебе не обязательно было вставать с постели.

– Я боялся тебя побеспокоить.

– Ты бы меня не побеспокоил.

– Мне нужен был свет, – признался Беккер.

– Тебе темно?

– Да.

Карен встала рядом, положив руку Беккеру на плечо.

– Ты боишься того, что может случиться с тобой в темноте? Что твой отец снова начнет издеваться над тобой?

– Разве я говорил тебе, что это был мой отец?

– Я просто предполагаю.

– Нет, – сказал Беккер, – я больше никого не боюсь. Это осталось в прошлом.

– Чего же тогда ты боишься?

Карен опустилась перед креслом на колени и заглянула Беккеру в лицо. Она совсем не была уверена, что хочет услышать ответ на свой вопрос, но знала, что ей следует его задать. Их отношения дошли до определенной грани. Беккер мог по желанию перешагнуть через нее или не делать этого. Если он раскроет душу, Карен всем сердцем примет его, однако, он, возможно, решит ничего не менять и сохранить существующее положение вещей. Возможно, он решит не пускать Карен на свою сторону границы. Она втайне на это надеялась, иначе романтика, восторг новизны и чудесный секс могли перейти в более глубокое и гораздо более опасное чувство, а Карен не хотела перемен. Но она обязана была спросить – предложить помощь.

– Я боюсь того, что со мной делается в темноте, – сказал Беккер.

– Объясни.

– Это... В первую очередь это страх. Только страх. Не просто страх, скорее, ужас. Он парализует, лишает возможности двигаться...

– Тебя?

– Конечно меня, кого же еще? Но к страху я привык. Я испытывал его столько раз, что научился его перебарывать. По-настоящему меня пугает то, что со мной происходит потом.

Вот она грань, повисла в воздухе. Карен могла вернуться в постель, и все осталось бы как прежде. Ее любопытство медленно угасло бы со временем, как любое другое возбуждение. Свой мирок был хорошо изучен, привычен и удобен для жизни. А кто знает, какие демоны таились, поджидая ее, в неизведанном мире Беккера? Но даже еще колеблясь, Карен знала, что задаст следующий вопрос. Непременно задаст. «Типично женская черта – вечно неутоленное любопытство. Когда-нибудь оно тебя погубит», – подумала девушка и спросила:

– Что происходит потом?

Молчание тянулось очень долго. Карен слышала, как у нее над ухом тихо потрескивает электрическая лампочка. «Не отвечай, – молилась она про себя. – Не отвечай и все».

– Я становлюсь им. Даже хуже, чем он когда-либо был, и делаю то, что он делал только в своих фантазиях, – устало проговорил Беккер в пустое пространство перед собой, затем повернулся к Карен, взглядом умоляя ее о прошении.

Карен поднялась с колен и прижала его голову к груди. Беккер обнял ее, будто искал в ней спасения пли отпущения грехов.

– Ты хороший человек, Джон, – сказала Карен, ясно понимая, что это слишком неадекватное понятие в применении к Беккеру.

– Не всегда, – поправил он.

– Люди, которых ты...

– Убил, – сказал за девушку Беккер.

– ... были ублюдками, недостойными жить на свете. Все они были убийцами и без сожаления расправились бы с тобой, дай ты им такую возможность. У тебя не было иного выбора. Они не оставили тебе выбора.

– Они не оставили мне выбора, или я сам себе не оставил выбора?

– Ты не виноват. Ты делал то, что должен был сделать, – твердо сказала Карен. Однако она далеко не была в этом уверена.

– Боюсь, что...

– Ты никогда и пальцем никого не тронул, за исключением тех случаев, когда вынужден был обороняться. За всю свою жизнь ты не причинил вреда ни одному невинному человеку. Ты просто не можешь этого сделать, я знаю.

– Нет, ты ошибаешься. Я не причинил никому вреда только потому, что до сих пор мне всегда удавалось...

– Что тебе удавалось?

– Обратное превращение в самого себя. В следующий раз оно, возможно, мне не удастся. Что тогда?

«Ему отчаянно нужна помощь, а мне нечего ему предложить», – думала Карен, не зная, что ей дальше делать. Потом, ей показалось, она нашла выход.

– Преступные мысли еще не делают тебя преступником, – сказала она. – Зло таится во всех нас. У всех нас бывают дурные мысли, но мы им не следуем, и это главное. Человека судят не «а дурные намерения, а за дурные дела.

– Ты меня не понимаешь, – печально проговорил Беккер, и Карен наконец осознала, чего он добивался от нее: он не просил о прощении или отпущении грехов, он просто хотел, чтобы его поняли.

– Я тебя не понимаю, – призналась она.

– Я надеялся, хоть ты меня поймешь.

Карен покачала головой.

– Нет, Джон, я не такая, какой ты представляешь меня себе. Я даже не такая, какой кажусь самой себе. Ты ошибся, я ничуть не похожа на тебя. У меня нет твоего дара...

– Это не дар...

– ... дара разделять чужую боль. Я боюсь только своих страхов, но не твоих – они мне чужды.

– Прости, – сказал Беккер.

– Тебе не за что извиняться, скорее, это мне надо... – возразила Карен, но Беккер не позволил ей договорить.

– Прости, – повторил он, – я пытался подогнать тебя под себя. Это было нечестно по отношению к тебе.

– Просто тебе нужен кто-то... кто-то близкий тебе по духу. Мне очень хотелось бы быть этим человеком, но... что поделаешь, Джон, мне этого не дано, – тихо закончила Карен.

Беккер некоторое время обнимал ее в тишине. Когда он разжал руки, Карен стащила через голову длинную футболку, которая заменяла ей ночную рубашку.

Беккер посмотрел ей в глаза и медленно улыбнулся.

Карен ласково погладила его по голове, затем привлекла к себе. Губы Беккера коснулись ее обнаженной кожи. Он поцеловал ее в пупок и потянулся к груди. Застонав, Карен прижалась к нему.

Это все обман, лишь обман, подумала она, но это было единственное, что она могла дать Беккеру.

Бахуд спустился на лифте с тридцать четвертого этажа в подвал с пятью промежуточными остановками. Жильцы дома хотя и редко, но все же пользовались лифтом днем, и Бахуд специально устроил эксперимент, чтобы узнать за какое время он может очутиться в подвале. Путь от квартиры Майры до подвала даже в худшем случае не превышал двух минут. Это было очень быстро. В подвале он направился к кладовой.

Пройдя новую подстанцию электроснабжения здания, он миновал недействующую мусоросжигательную печь и задержался перед входом в кладовую, куда жильцы дома складывали вещи, слишком громоздкие, чтобы хранить их в квартирах.

Дверь была заперта на смехотворно простой замок, годившийся только, чтобы отпугивать бродяг, ищущих теплое местечко для ночлега, но абсолютно бесполезный против профессионала. Бахуд справился с ним меньше чем за десять секунд.

В кладовую набили множество вещей. Казалось, еще немного, и они, высадив дверь, вывалятся наружу. Здесь хранились старые велосипеды и детские коляски, владельцы которых давно выросли и пожалели их выбросить; несколько комплектов гантелей для силовой гимнастики, один до сих пор в заводской упаковке; настольные лампы, стулья, буфет, протертые матрасы, предметы обстановки всевозможных стилей и эпох. Плюс к этому здесь собралось столько старых дорожных сундуков, что их хватило бы на небольшой магазинчик дорожных принадлежностей.

Позади двух из них Бахуд и нашел свою винтовку, укрытую древними, побитыми молью шторами.

Это был «ремингтон»-700 – снайперская винтовка, находящаяся на вооружении современной армии Соединенных Штатов, со складной подставкой-треногой и съемным оптическим прицелом «леопольд М8-36Х» с двойным перекрестьем. Кейс с винтовкой передал Бахуду в Бруклине нервный ливанец, обращавшийся с винтовочным футляром так осторожно, словно он был наполнен нитроглицерином. Телескопический прицел – чудо современной оптической техники, обеспечивающий миллиметровую точность попадания, – Бахуд приобрел отдельно в одном из оружейных магазинов Манхеттена.

Один раз он испытал эффективность оружия в вечных сумерках болот Джерси. Несмотря на плохое освещение, он видел в прицел свою мишень – тыковку размером в половину человеческой головы, – так же отчетливо, словно она была в пяти метрах от него, хотя в действительности находилась на расстоянии четырехсот метров. Первым выстрелом он разнес тыкву в клочья, вторым – мгновением позже разбил все еще крутившийся в воздухе оранжевый кусок. Разложить треногу и подготовить винтовку к стрельбе заняло у него тридцать секунд. Неторопливо собрать и упаковать детали в футляр – полторы минуты. В день убийства ему, конечно, не понадобится упаковывать винтовку. Он оставит ее в квартире Голдсмитов вместе с трупом Говарда, так как первейшая заповедь наемного убийцы гласит – не медли, любое промедление может стоить жизни.

Бахуд мельком взглянул на винтовку, только чтобы убедиться, что к ней никто не прикасался в его отсутствие. За винтовочным футляром стоял мятый бумажный мешок, в котором лежали электрический фонарик и пластиковый пакет. Бахуд вытащил из пакета спецовку слесаря-сантехника – новый, темно-коричневый комбинезон на молнии спереди и с красной вязью имени «Джин», вышитого на нагрудном кармане, – и натянул ее поверх одежды. Рукава и штанины оказались ему слишком длинны, и он подвернул их. Распихав в стороны коробки с рухлядью и освободив достаточно места, чтобы он мог лечь, Бахуд опустился на пол и принялся кататься в пыли, стремясь придать комбинезону поношенный вид. Закончив, он отряхнулся, поставил коробки на прежние места и снова задвинул футляр с винтовкой за сундуки.

Не снимая комбинезона и прихватив фонарик, Бахуд вышел из кладовой, запер ее на замок, потом сложил пластиковый пакет и сунул его в комбинезон. После чего несколько раз погонял молнию вверх и вниз, желая удостовериться, что она не подведет его в нужный момент.

Как и большинство высотных зданий, выросших в Манхеттене во время последовавшего за Второй мировой войной строительного бума, здание на Сорок третьей улице было построено в соответствии с нормами, разработанными после 1948 года; новые дома пристраивались бок о бок, почти впритык друг к другу, однако, все они имели общие подвальные помещения. Система объединенных подвалов предоставляла единый доступ ко всем подземным коммуникациям зданий в любое время суток. Газовые трубопроводы, канализация, грубы холодного и горячего водоснабжения, электрические и телефонные кабели змеились в подземных артериях под улицами, оставляя необходимое пространство, чтобы обслуживающий персонал мог свободно добраться до них, когда возникала такая необходимость. С главного входа одного из домов слесарь или электрик имел доступ одновременно в несколько зданий.

Подвальные помещения тянутся под землей, словно лабиринты, охватывая иногда площади целых кварталов. Ими редко пользуются и держат запертыми. Вечная тьма этого обособленного подземного мира вызывает у человека клаустрофобию. Небоскребы строятся для удобства жильцов, а не людей из ремонтных служб, которым для починки труб и кабелей часто приходится протискиваться по тесным проходам. Редко встречающиеся в главных коридорах тусклые лампочки только усиливают мрак в боковых ответвлениях. Но Бахуда не устраивали даже эти редкие светлячки. Исследуя подземелье дома Голдсмитов, он выкрутил по пути несколько встретившихся электрических лампочек, сделав темноту вокруг себя непроглядной. Он не ожидал, что за ним будет погоня, когда он станет уходить этим путем после акции, но лучше все предусмотреть заранее. Небольшая предосторожность никогда не помешает. У любого случайного преследователя – кто бы ни пошел за ним, – наверняка не окажется при себе фонарика, следовательно, все шансы будут на стороне Бахуда.

Фонарик осветил металлическую дверь в бетонной стене, ведущую в соседнее здание. В этом месте он расправится с любым преследователем, даже если у того окажется электрический фонарик. Один шаг за стену скроет Бахуда от его глаз. Преследователь непременно пройдет через узкий проход: иного пути здесь нет. Бахуд просто подождет его с другой стороны дверного проема, и с проблемой быстро будет покончено.

Бахуд повел фонариком вокруг себя. Трубы и кабели заплясали в луче света подобно громадным змеям; поразительно, сколько коммуникаций требуется для поддержания нормальной жизнедеятельности здания. Он много раз слышал шуршание лапок убегавших при его приближении крыс, но не увидел ни одной.

Отперев стальную дверь, Бахуд оказался в подвале дома, выходящего фасадом на Третью авеню, и через полминуты уже был на залитой жаркими лучами солнца улице. Сверившись с часами, он с удовлетворением отметил, что даже со всеми возможными задержками путешествие от квартиры на тридцать четвертом этаже до Третьей авеню заняло меньше пяти минут. Меньше пяти минут, и он в квартале от места стрельбы, пройдя сюда никем не видимым, а если и видимым, то незамеченным. Даже самая эффективная полиция в мире не способна организовать непроходимый кордон за пять минут. Впрочем, если даже это ей удастся, она локализует лишь небольшое пространство вокруг предполагаемой точки, откуда велась стрельба. Если во время отступления Бахуд не упадет и не сломает ногу, то через пять минут будет далеко оттуда и на свободе. Если ему не повезет и он сломает ногу, то понадобятся дополнительные пять минут, чтобы дотащиться до Третьей авеню. То есть даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств у него с лихвой хватит времени, чтобы скрыться. Величайшее удобство, предоставляемое для работы наемного убийцы таким местом как Манхэттен – это возможность практически мгновенно стать невидимкой. Он легко растворится в толпе, исчезнет, станет неразличимым словно муравей в муравейнике.

Бахуд зашел в первое попавшееся кафе. Заказав у стойки кофе, он прошел в мужской туалет и снял комбинезон. Аккуратно сложив, он засунул его вместе с фонариком в пакет, затем вернулся к стойке, чтобы расплатиться, и отправился обратно к дому Майры.

Прогулка оказалась весьма кстати. Бахуд был доволен собой, своим искусством и той легкостью, с какой все становилось на свои места. Обольстить девушку не составило труда, скорее, это было забавно. Приносить некоторые жертвы во имя исполнения долга очень приятно. Тело Майры вовсе не показалось Бахуду таким отвратительным, как он опасался, а недоразвитая рука поразила нежностью кожи и неожиданной силой, проявленной, когда она цеплялась за его спину. Он ожидал, что рука будет мертвой или высохшей до кости, но она оказалась совершенно живой. Недоразвитая нога не играла большой роли, а Майра неплохо воспользовалась нормальной. Бахуд улыбнулся воспоминаниям. Девочка оказалась жадной до секса и поразительно быстро училась премудростям любви. Конечно, практики у нее не было, но какой-то опыт имелся. Возможно, от брата? Они жили вместе, словно две мышки в норке. Почему бы и нет? Такое случается повсеместно. Бахуд не был уверен, что Говард способен на подобное – он вообще мало на что был способен. Поэтому Бахуда радовало, что ему больше не нужно поддерживать дутый авторитет Голдсмита. Стоит ему отойти в сторону, Говард лопнет как мыльный пузырь и «Сионское братство» вместе с ним, но это уже не имело значения – они отслужили свое. Палестинцы вскоре обретут своего мученика. Хаммади или тот, кто стоит за ним, захватит власть в ООП. Арабы получат дополнительное топливо для разжигания антисионистских настроений, а Соединенные Штаты будут надолго унижены в глазах всего мира. Спонсор Хаммади не зря потратил свои деньги – на него – Бахуда, разумеется.

На подходе к дому Бахуд прикинул, хватит ли у него времени поиграть с Майрой до прихода ее брата. В прошлый раз все получилось предельно просто, теперь он мог бы научить девушку нескольким трюкам. Майра проявила недвусмысленную готовность учиться как можно дольше и чаще. Ночью ему показалось, будто он слышал, как она сказала, что любит его, но Майра тогда издавала много звуков, и он мог ошибиться. Однако в одном он был уверен – теперь она не собиралась его выгонять. Бахуд получил то, что ему требовалось – время.

О'Брайен нетерпеливо поджидал его около двери.

– Ах, мистер Кейн, вот и вы, наконец. Здравствуйте.

– Добрый день, О'Брайен. Как дела?

– Прекрасно, сэр. Спасибо, вы очень любезны. Мистер Кейн, помните то небольшое дельце, о котором мы с вами говорили? Касательно вашей бывшей жены?

Кейн мгновенно насторожился.

– А что?

– Сэр, вы сказали, если помните, что, возможно, про вас будут спрашивать какие-нибудь частные детективы?

– Обо мне кто-то спрашивал?

– Ну, в иносказательной манере. Здесь были двое. Они назвались сотрудниками Агентства Национальной Безопасности, показали мне внушительного вида значки и сказали, что они проверяют все здания в округе. Их интересовало не появлялись ли поблизости в последние три месяца какие-нибудь незнакомые и подозрительные типы, а также новые жильцы в доме.

– Что ты им ответил?

– Понимаете, сэр, они сказали, что они из разведки, но откуда мне знать, что они сказали правду? Они сказали, проверка проводится в связи с той большой бучей в ООН, но что они еще могли сказать? Я имею в виду, если это были частные детективы, разве они сказали бы мне об этом прямо?

– Скорее всего, нет, – предположил Кейн.

– Вот именно, сэр, об этом я и подумал. И сказал себе: «О'Брайен, зачем тебе говорить правду? Кому станет хуже от твоей лжи? Только жадной и мстительной стерве...» Простите, сэр, что я позволяю себе такое, но вы сами описали таким образом свою бывшую жену. Я ведь лично не знаком с ней.

– Ничего, все верно.

– «... А сказав правду, ты навредишь честному, стоящему человеку, который хотел бы сохранить себе немного заработанных тяжким трудом денег». Как вы думаете, что я выбрал? Вы, мистер Кейн, – настоящий джентльмен, самый любезный и щедрый из всех, кого я знаю. Знаю, что и в будущем вы не измените своего доброго ко мне отношения.

– В этом ты совершенно прав, – проговорил Кейн, вынимая из кармана бумажник.

– Вот видите, сэр. Естественно, я не упомянул про вас в разговоре с этими двумя. Если они были детективами, то не надо им было вешать мне лапшу на уши, а если они и правда были из разведки, то едва ли они ищут такого простого честного человека как вы.

Кейн вложи в руку О'Брайена две бумажки по пятьдесят долларов.

– Ты показал себя настоящим другом, О'Брайен. Надеюсь, и я смогу как-нибудь доказать тебе свою дружбу.

– Конечно, мистер Кейн.

– Дай мне знать, если сюда заглянет еще кто-нибудь любопытный, хорошо?

– Да. Кстати, сэр, сегодня у нас очень оживленно. К мисс Майре поднялся какой-то джентльмен. Он сейчас у нее.

– Кто это?

– Его фамилия Беккер, и у него тоже имеется значок. Не волнуйтесь, про вас он не спрашивал, он только хотел увидеться с мисс Майрой, но я подумал, что вам будет любопытно узнать об этом визите.

– Пожалуй, это действительно интересно.

– Я так и думал.

– Он объяснил, что ему от нее надо?

– Нет, сэр. Он только сказал, что он из ФБР, и ему необходимо поговорить с Майрой Голдсмит. Вы же знаете, какие они эти фэбээровцы – боятся лишний раз рот раскрыть.

– Ты уверен, что он из ФБР?

– Да, мистер Кейн, абсолютно.

Кейн промолчал, стараясь не выдать охватившего его волнения: не может быть, чтобы это пришли за ним. Его не могли выследить так быстро.

– Как он выглядит?

– Ростом и фигурой похож на вас, сэр. Волосы, по-моему, каштановые. Я бы сказал, что примерно вашего возраста.

Кейн кивнул.

– Это может быть ее брат.

– Ее брат?

– Моей бывшей жены.

– Он смахивает на легавого, мистер Кейн. Ему и значок не нужно было показывать, я сразу поверил, что он из ФБР. У всех легавых есть что-то такое во взгляде, знаете ли. Они всегда смотрят, словно постоянно всех и во всем подозревают. У них глаза, как у навостривших уши собак.

– Точно, это он, – снова кивнул Кейн. – Он действительно полицейский. Правда, работает не здесь, а в Филадельфии, и уж конечно не в ФБР. Он тоже тебя обманул, О'Брайен.

О'Брайен скорбно покачал головой, сожалея о неисправимом человеческом вероломстве.

– Мне хотелось бы взглянуть на этого парня, но если это ее брат, то нельзя, чтобы он меня увидел. Как нам это устроить?

– Вы можете подождать у дома напротив, мистер Кейн. Я махну вам, когда этот джентльмен выйдет.

– Там не очень удобное место, тебе не кажется? Он может заметить меня, когда будет выходить.

– Наверное, вы правы, сэр. – О'Брайен в задумчивости потер чисто выбритый подбородок. – Сэр, знаете аптеку на углу? Вы можете встать там около витрины. Когда джентльмен выйдет, я подойду к проезжей части, словно подзывая такси, и махну вам. Так я вам буду виден из аптеки.

– Очень хорошо придумано, О'Брайен.

– Много лет назад я был знаком с похожим на вас джентльменом. Он тоже был очень щедрым. Он питал слабость к леди из квартиры «14 Д». К несчастью, как это иногда случается, та леди была замужем, и мы с тем джентльменом разработали похожий план касательно ее мужа.

– Значит, спасибо тебе и тому джентльмену, – засмеялся Кейн.

– Тот джентльмен достаточно отблагодарил меня, сэр. Он был крайне щедрым человеком.

* * *

Интерьер аптеки, претенциозно называвшейся на британский манер химическим магазином, составляли главным образом стеллажи, представлявшие на обозрение посетителей разнообразные реторты, перегонные кубы и аптечные пузырьки всевозможных цветов и размеров.

Кейн купил маникюрный набор и попросил его не заворачивать. В кожаном футляре под прозрачной целлулоидной крышкой лежали несколько пилочек для ногтей и три палочки из апельсинового дерева, выточенные в форме инструментов для удаления лишней кожи. Бахуд выбрал палочку, один конец которой был выполнен в форме лопаточки, а второй заострен как карандаш, и на пробу сжал ее в кулаке; острый конец выступал наружу на пять сантиметров – конечно, неуклюжее оружие по сравнению с шилом для колки льда, но и оно сгодится. Дерево было крепким, конец – достаточно острым. Заняв наблюдательный пункт возле витрины, Бахуд заострил его еще больше при помощи пилочки из набора.

* * *

Дверь в квартиру «34 Б» оказалась приоткрытой. Беккер постучал и, получив разрешение, вошел. Он обнаружил Майру сидящей в гостиной за компьютером в окружении нимба из солнечных лучей, и нашел молодую женщину весьма хорошенькой.

– Вы сказали, вы из ФБР? – спросила она.

– Специальный агент Джон Беккер, – представился Беккер по всей форме. Подойдя поближе, он продемонстрировал девушке значок и удостоверение агента ФБР. Она не сделала попытки рассмотреть их получше.

Беккер заметил, что Майра прижимает карликовую ручку к боку, и быстро отвел взгляд, чтобы не создавать девушке дополнительных неудобств.

– Пожалуйста, садитесь, – сказала Майра, сделав приглашающий жест нормальной рукой. Движение было плавным и едва ли не величественным. «Отрепетированным, – подумал Беккер. – Она играет роль и очень нервничает, хотя прекрасно это скрывает».

Опустившись на пухлый диван, обитый парчой с большими английскими розами, он увидел ее искривленную ногу, спрятанную под нормальной, но все же чуть заметную сбоку, и снова не стал заострять на это внимания, только сейчас осознав, как часто, должно быть, девушке приходилось видеть, что люди быстро отводят глаза от ее искалеченных конечностей.

– Не представляю себе, зачем я могла вам понадобиться, – сказала Майра.

«Напряжена, неспокойна, но старается держать себя в руках, словно готовится к самому худшему», – отметил про себя Беккер.

– Вы знаете человека по имени Джон Хэнли? – спросил он.

Удивление Майры при этом вопросе было искренним, в этом Беккер не усомнился ни на миг. Она готовила себя к чему угодно, только не к расспросам о Хэнли. Тогда, спрашивается, с чем же она связывала его приход?

– Мистера Хэнли? Простите мое колебание, но я никогда не думала о нем по имени, только по фамилии. Имя «Джон» сбило меня. Конечно, я знаю мистера Хэнли. Он мой клиент.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Вчера. Он принес мне рукопись. – Майра похлопала по ровной пачке листов на столе перед собой. – Сказал, что она необходима ему сегодня, и я удивляюсь, почему его до сих пор нет... Надеюсь, вы здесь не поэтому?

– Почему?

– Его что-то задержало. Должно быть, у него какие-то неприятности.

– Какие, по-вашему, у него могут быть неприятности?

– У мистера Хэнли? По-моему, никаких.

Беккер заметил телескоп сразу, как только вошел в комнату. Он встал и подошел к окну.

– Хороший инструмент, – похвалил он. – Вы увлекаетесь астрономией?

– Как любитель, даже скорее, как дилетант.

Беккер наклонился к окуляру.

– Можно?

– Какие неприятности у мистера Хэнли? – спросила Майра.

– В него можно увидеть недавно вспыхнувшую сверхновую?

– Она видна в Южном Гемпшире, а здесь – нет, – пояснила Майра. – К тому же в Нью-Йорке слишком светло для наблюдения за звездами.

Беккер слегка поправил фокус. Стала четко видна площадь Объединенных Наций.

– Вы любите разглядывать ООН? – спросил он.

– Нет. Почему?.. Он направлен на ООН?

Беккер с улыбкой взглянул на девушку. Иногда слова только вредят делу.

– Наверное, я случайно задела его и сбила направление, – сказала Майра и покраснела.

«С чего бы это вдруг? – удивился Беккер. – Какое воспоминание я затронул, и почему она считает нужным скрывать это?»

– Мистер Хэнли был убит, – резко и отчетливо выговорил он.

Лицо Майры выразило непритворное изумление.

– О, Боже мой! – простонала она и заплакала.

– Прошу прощения, – извинился Беккер. – Мне следовало подготовить вас к этой ужасной вести. Простите, я не знал, что он много для вас значил.

– Да нет, я бы не сказала, что мистер Хэнли много для меня значил, – ответила Майра, – но он был милым человеком и старался предупредительно вести себя со мной.

Она снова зарыдала. Беккер дал ей время успокоиться.

– За что его убили? – спросила девушка, взяв себя в руки.

– Этого мы не знаем. У нас нет ни единой зацепки. Возможно, вы последняя видели его живым, и я подумал, что вы сможете что-нибудь рассказать мне о его психическом состоянии в последние часы его жизни и вообще о нем как о человеке.

– Вы именно поэтому пришли ко мне?

Беккер посмотрел Майре прямо в глаза и слегка улыбнулся.

– А вы как думаете, почему я пришел к вам, мисс Голдсмит?

– Не знаю.

– А мне кажется, у вас была мысль на этот счет. У меня такое чувство, что сначала вы не сомневались, почему я пришел к вам, и почти смирились с этим.

– Откуда я могла знать о смерти мистера Хэнли?

– Не думаю, что вы знали о ней. Вы подумали, что я пришел совсем по другому поводу. Так о чем вы подумали?

Майра попыталась весело рассмеяться, но смех получился слишком громким и натужным.

– Не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.

– Вам известно, что ложь агенту ФБР считается преступлением перед законом?

– Нет, я этого не знала, – проговорила Майра, немного помолчав.

– Теперь вы это знаете.

– Но я пока ни в чем вам не солгала. В чем я могла вам солгать?

– Вы живете одна? – спросил Беккер. И снова девушка на краткий миг заколебалась, прежде чем ответить. В ее глазах мелькнула озабоченность.

– Нет, – ответила она. – Со мной живет брат.

– Как его зовут?

– Говард Голдсмит. Он не был знаком с мистером Хэнли и никогда с ним не встречался.

– Вы уверены?

– Разумеется, я уверена.

«Она отбивается, словно я на нее давлю, – подумал Беккер, – Почему?» Он тянул время, вынуждая Майру заполнить наступившую тишину.

– Говард способен наделать глупостей, но убить человека...

Голос Майры оборвался. Ей вспомнилось недавнее убийство в мечети, на которое Говард очень бурно прореагировал, но он не мог ничего сделать с мистером Хэнли, он даже не был с ним знаком... Она почувствовала себя стесненно под испытующим взглядом Беккера, казалось, видевшего ее насквозь.

«Здесь что-то не так, – думал тем временем Беккер. – Возможно, это связано с братом, а может быть, с кем-то еще».

– На какие глупости способен ваш брат?

Снова последовала пауза, неуверенность. «Она пытается сообразить, что мне может быть известно, и, исходя из этого, понять, о чем можно говорить, а о чем – нет», – размышлял Беккер.

– Я просто неудачно выразилась, – заявила Майра. «Решила, что мне ничего не известно», – констатировал Беккер. Мой брат очень уравновешенный и рациональный человек. Он не способен никому причинить зла.

– Каждый способен, если его спровоцировать, – парировал Беккер.

– Это чересчур циничное утверждение.

– Хотел бы я, чтобы это действительно было так, мисс Голдсмит. Мне хотелось бы верить в миролюбие всех людей, в то, что они не способны причинить зла ближнему, но не могу. Я в своей жизни видел слишком много примеров обратного. И каждый раз находилась какая-то причина, побудившая человека к агрессивным действиям.

– У моего брата нет подобных причин, – сказала Майра.

«Слишком торопливо, – отметил Беккер. – Она снова перешла в оборону». Он внимательно изучал девушку, не сводя глаз с ее лица. Пальчики карликовой руки непрерывно шевелились.

– Вы пришли ко мне расспрашивать меня о моем брате или мистере Хэнли?

Беккер не ответил. «Говори, говори, я не буду тебе мешать, – думал он. – Тебе хочется о чем-то мне рассказать, что бы это ни было, я хочу это услышать, поэтому я не стану тебе мешать – говори».

– Полагаю, у меня есть право попросить вас уйти, – сказала Майра.

Беккер не сдвинулся с места.

– Это ваше право, – признал он. – Предупреждаю, что полиция обязательно посетит вас, чтобы задать несколько вопросов. – «Но ничего не добьется, – закончил он про себя. – Они будут расспрашивать тебя о Хэнли, но ведь мы с вами говорили совсем о другом, не правда ли, мисс Голдсмит?»

– Разве вы занимались не тем же самым? – спросила Майра.

– Нет, мисс Голдсмит, – ответил Беккер. – Я изучал вас.

– Я это поняла, но зачем?

– Кто-нибудь еще живет здесь?

– Зачем кому-то здесь жить? – возмутилась девушка.

«Ответ неверный, – подумал Беккер. – По логике следовало бы сказать «да» или «нет», но никак не «зачем?»

Он смотрел на Майру и ждал. Беккер задал вопрос наобум: квартира была большой, здесь вполне мог разместиться еще один человек. Он мог спросить о чем угодно, но по счастливой случайности попал в десятку.

– Нет, конечно, нет, – поправилась Майра, поняв свою ошибку.

«Вот она – первая ложь, – молнией сверкнуло в мозгу Беккера. – Остальное – уловки и полуправда, но это ложь, а лгать она совсем не умеет».

– Конечно, нет? Почему, конечно? У вас гораздо больше места, чем необходимо для двух человек.

– Я лишь хотела сказать, что обязательно сказала бы вам раньше, если бы здесь жил кто-нибудь еще.

– Зачем бы вы стали мне это говорить, если я об этом не спрашивал?

– Однако вы спрашивали, не так ли? Вы спросили, одна ли я живу.

– Да, такой вопрос я задавал, – признал Беккер.

Он понимал – расспрашивать девушку дальше не имеет смысла. Теперь – переступив черту, – она станет лгать без запинки. Он, скорее всего, сумел бы поймать ее на лжи, но вряд ли вытянул бы из нее нечто новое. Беккер понял одно: Майра Голдсмит что-то скрывает, что-то, связанное с братом или с кем-то еще, и этого ему было пока достаточно: существовали более быстрые пути дознания, чем изматывающий допрос свидетеля, который не желает выдавать свои тайны. Еще немного, и девушка потребовала бы вызвать своего адвоката, тогда дело мгновенно застопорилось бы.

– Благодарю вас за беседу, мисс Голдсмит.

– Это все?

– Нет, мисс Голдсмит, отнюдь. – Беккер протянул Майре карточку со своим именем и номером телефона местного отделения ФБР. – Когда вы будете готовы рассказать мне остальное, позвоните по этому номеру.

– Что остальное? Не понимаю, что вы имеете в виду.

– По этому телефону вы сможете найти меня в любое время дня и ночи.

– Я действительно не понимаю, на что вы намекаете, – сказала Майра с наигранным недоумением. Она уже полностью овладела собой и разыгрывала теперь высокомерную хозяйку дома, этакую чопорную школьную учительницу, несколько раздраженную тем, что ее покой нарушен назойливым и невоспитанным полицейским.

* * *

Швейцар дома Голдсмитов умел лгать намного искуснее. Надо полагать, у него изрядная практика, подумал Беккер. Это с одной стороны, а с другой, он, возможно, был предупрежден, как себя вести, если ему станут задавать соответствующие вопросы, хотя, конечно, им могла руководить вечная осторожность, диктуемая его профессией.

– Никто вообще, сэр, – бойко врал О'Брайен. – Голдсмиты люди очень замкнутые. Мисс Майра почти никогда не выходит из квартиры, сами понимаете почему. А у мистера Говарда... – О'Брайен пожал плечами.

– Нет друзей, – завершил его мысль Беккер.

– Не мне об этом судить, сэр. Уверен, все его любят и уважают на работе и вообще гости к нему не ходят.

Беккер кивнул, словно его удовлетворила такая версия. Он мог бы легко сломить нахальную самоуверенность О'Брайена, но для этого требовалось вытащить швейцара из его логова в более подходящее для допроса место: любого свидетеля труднее расколоть в привычной ему обстановке, где он хозяин и чувствует себя комфортно и уверенно. О'Брайену достаточно было только пригрозить, что он навсегда лишится возможности взимать мзду с жильцов и гостей, чтобы он выложил все, что ему известно, и впоследствии держал рот на замке. Эту немудреную работу Беккер мог оставить Хэтчеру, у которого она получалась особенно хорошо. Тонкости были ему недоступны, однако дай ему верное направление, подтолкни, и Хэтчер наберет значительную инерцию, более чем достаточную, чтобы расколоть кого-нибудь вроде самонадеянного швейцара.

Когда Беккер вышел на улицу, О'Брайен поспешил вслед за ним.

– Такси, сэр? – подобострастно предложил он.

– Нет, спасибо, – отказался Беккер, однако, О'Брайен уже подскочил к краю тротуара и замахал над головой рукой.

* * *

Покинув аптеку, Бахуд быстро перешел на другую сторону улицы – так он мог беспрепятственно следовать за Беккером и постарался получше разглядеть идущего впереди человека, насколько это было возможно с расстояния в пятьдесят метров. Позже он сократит дистанцию, но минуту или две он рассматривал агента ФБР издали: есть вещи, которые определяются по тому, как человек держится, двигается, по его грации и атлетизму фигуры.

Решив, что достаточно изучил объект, Бахуд прибавил шагу. Палочка апельсинового дерева располагалась у него на ладони, надежно прижатая кольцом с ониксом. Пока Беккер пережидал красный сигнал светофора, Бахуд снова пересек улицу, чтобы оказаться у него за спиной. Кто-то подтолкнул Беккера, и он обернулся. Бахуд увидел его лицо с пяти метров и уже больше ни о чем другом не мог думать. «Ты мой, – проносились у него в голове сладостные мысли. – Теперь отведи меня в какой-нибудь укромный уголок, где мы сможем побыть наедине совсем недолго, ровно столько, сколько будет нужно».

* * *

Беккер резко остановился и отступил, словно в восхищении перед галстуком, выставленным на витрине магазина мужской одежды. Он разглядывал галстук несколько мгновений, затем вошел в магазин под аккомпанемент колокольчика. Описывая чудесный галстук, он подвел продавца к витрине, чтобы показать, какой именно галстук привел его в восторг. Улица перед витриной лишь мельком привлекла его внимание: он заметил все, что ему было нужно прежде, чем войти в магазин. Подозрение, что им кто-то заинтересовался, зародилось у Беккера во время разговора с О'Брайеном и значительно окрепло, когда О'Брайен нарочито замахал рукой, словно подзывая такси, хотя вокруг не было видно ни одной желтой машины. На протяжении нескольких кварталов он не пытался выделить в толпе своего преследователя, стремясь вызвать у того уверенность, что его не замечают. Только перед светофором он незаметно заступил дорогу другому пешеходу, позволил себя толкнуть и, обернувшись словно в раздражении, увидел мужчину всего одного среди нескольких десятков человек на расстоянии нескольких метров от себя, который не вписывался в окружающий пейзаж, хотя был лишь безликим персонажем обычной маленькой уличной драмы. Остальные прохожие, умело лавируя в толпе, избегали смотреть Беккеру в глаза – истые ньюйоркцы всегда обходительно относятся друг к другу, – и только один человек на улице пристально смотрел прямо на него.

Беккер постарался восстановить в памяти фотографию Бахуда, хранившуюся у него во внутреннем кармане пиджака. Снимок был сделан семнадцать лет назад. За это время Бахуд, конечно, набрал вес, наверняка сменил прическу, черты его лица изменились, стали зрелыми. Даже не глядя на фотографию, Беккер в силу этих обстоятельств понимал, что ему не удастся по этому снимку опознать в своем преследователе Бахуда. В то же время, он не мог с уверенностью утверждать, что видел именно этого человека, садящимся в такси в квартале от дома Солина. Впрочем ему не требовалась уверенность: он не в суде. Для себя ему хватало собственной убежденности. Он нутром чуял – это Бахуд и этот ублюдок только что совершил огромную ошибку.

Беккер достал бумажник, чтобы расплатиться за галстук.

– Смотрите мне в лицо и никуда больше, – сказал он продавцу.

Продавец послушно сделал то, о чем его просили, и уставился расширившимися глазами на странного покупателя.

– Успокойтесь, расслабьтесь, – сказал Беккер. – Я не собираюсь вас грабить. Теперь взгляните вниз на мой бумажник. Это значок агента ФБР. Видите? Улыбнитесь и кивните... Хорошо. Положите галстук в пакет и слушайте внимательно. Когда я покину магазин, позвоните по этому номеру... – Беккер положил на прилавок банкноты и вместе с ними карточку. – Попросите к телефону Хэтчера. Запомнили? Хэтчера. Скажите ему, что я иду по Медисон-авеню на север от Сорок пятой улицы, и за мной следом идет Бахуд. Сделаете?

Продавец немо кивнул.

– Можете говорить, главное смотрите только на меня.

– Вы идете на север от Сорок пятой улицы по Медисон-авеню, и за вами следом идет Худ.

– Не Худ, а Бахуд. За мной идет Бахуд. К телефону вы попросите Хэтчера.

– Хэтчера, – повторил продавец.

– И улыбайтесь, – напомнил Беккер, – вы только что продали мне товар.

Беккер открыл дверь со звякнувшим колокольчиком и вышел на улицу. Ему больше не требовалось смотреть на Бахуда, поглядывать на отражения в витринах магазинов, задерживаться у светофоров, чтобы оглянуться через плечо. Он просто позволит Бахуду следовать за собой, сколько тому заблагорассудится, и, когда настанет подходящий момент, Беккер обернется и поприветствует его.

«Отлично, Бахуд, поглядим, насколько ты хорош», – сказал Беккер самому себе, чувствуя, что грудь сжимается от восторга и предвкушения.

* * *

Бахуд двинулся следом за Беккером, переждав, пока тот отойдет на полквартала, и вновь медленно сократил дистанцию между ними. Оказавшись в трех метрах позади Беккера, он начал высматривать возможности для нападения. Его пальцы сжались вокруг заостренного колышка из апельсинового дерева.

Когда он достиг Сорок восьмой улицы, Беккеру показалось, что он узнал первого человека из группы поддержки в мужчине, шагавшем в потоке пешеходов в половине квартала впереди него. На Сорок девятой улице он уже был уверен, что сеть на месте, заметив на противоположном тротуаре идущую параллельно ему Карен Крист. Проверять, есть ли кто-нибудь позади, не было необходимости – он и так знал, что там обязательно кто-нибудь есть, и скорее всего, не один. При наличии группы поддержки ему оставалось только заманить Бахуда в ловушку, желательно подальше от толпы и, следовательно, потенциальной неразберихи и паники.

На Пятидесятой улице Беккер повернул налево, заметив на перекрестке наискосок от себя стоявшего у перехода Хэтчера. Заторопившись, Хэтчер заменил агента, ведущего Беккера. «Когда он спешит, то еще больше переваливается при ходьбе и смахивает на утку, которой в задницу воткнулась колючка», – подумал Беккер.

Сквозная улица между Медисон-авеню и Парк-авеню обычно более малолюдна, чем любая другая в центре Манхеттена в середине дня. Перед воротами магазинчиков, закрытыми металлическими шторами, стояли доставочные фургоны. Пара ресторанчиков собирала редких полуденных посетителей, но пустая улица представляла собой прекрасное место, чтобы захлопнуть мышеловку.

* * *

Мельком осмотрев улицу, Бахуд подумал, что они пришли куда надо и лучшего места исполнить задуманное ему не найти. В шаге от жертвы он толкнет ее между припаркованными машинами, где они будут скрыты от чужих глаз громадой доставочного фургона. Прикрытые спереди и сзади машинами, они на несколько нужных Бахуду секунд останутся наедине, словно в шкафу.

Оглядевшись по сторонам еще раз, он понял, что это ловушка. Мужчина на другой стороне улицы двигался в торопливой манере, совсем не свойственной людям в таких костюмах, какой был на нем. Он шел сильно выворачивая носки в стороны. Бахуд видел эту походку раньше и узнал в нем одного из трех мужчин, заходивших вместе с женщиной в дом Солина, за которыми он наблюдал, лежа под картонками на тротуаре.

Мужчина с утиной походкой остановился около входа в ресторанчик, просмотрел меню в окне и повернулся к Бахуду. Теперь у Бахуда исчезли последние сомнения – это ловушка.

С точностью до секунды рассчитав время, он нырнул в освободившееся такси, едва красный огонек «занято» сменился на зеленый. Оглянувшись, он увидел реакцию окружившей его сети: двух мужчин впереди и позади него, женщины на противоположной стороне улицы – ее он тоже узнал, – и Беккера, рванувшегося обратно к Медисон-авеню. Бахуд смотрел ему в лицо, пока Беккер отставал в безнадежной погоне за такси, и усмехнулся, когда машина завернула за угол, во второй раз за день оставив его преследователя позади.

– Ему следовало бы разориться на машину, – удовлетворенно пробормотал он. Водитель, казалось, не понял его, или ему было наплевать, что там бурчит пассажир.

Бахуд остановил такси через пять кварталов и, вручив водителю пачку банкнот, велел ехать по адресу в Бронксе, обязательно через Центральный парк. Погоня могла заметить номер такси и связаться с полицией, рассудил Бахуд, так пусть такси проедет по маршруту, где реже всего попадаются патрульные машины, и ко времени, когда его засекут, Бахуд уже давно будет в безопасности в квартире Говарда. Если там по-прежнему безопасно. Это ему тоже предстоит выяснить. Что ж, придется немного поболтать по-свойски с Майрой, надо узнать, до какой степени ей можно доверять. Впрочем, теперь ее или чья бы то ни было лояльность нужна ему совсем ненадолго: еще на два часа. Всего на два часа.

 

21

Наконец Кейн вернулся. Майра, сгорая от нетерпения, дожидалась его прихода, но стоило ему войти в квартиру, ощутила неуверенность и робость, словно между ними никогда не было близости: сейчас день, какими глазами он посмотрит на нее теперь?

Кейн, не произнося ни слова, заглянул в комнату Говарда, и, никого там не обнаружив, с улыбкой повернулся к Майре. В этой улыбке сквозила такая теплота, словно он был безумно рад видеть ее и быть с ней наедине. «Совсем как я», – подумала Майра.

– Как прошел день? – спросил Кейн, направляясь к ней.

– Я скучала по тебе, – призналась Майра.

– У тебя не нашлось развлечений?

– Без тебя время тянулось ужасно медленно. – Майра внезапно забыла скромность – искусство, которым, как она полагала, владела мастерски, – и задалась вопросом: почему она говорит так много и торопливо? Неужели она боится Кейна?

Кейн склонился над ней, опершись руками на ручки кресла. Он был поразительно красив и когда улыбнулся, Майра почувствовала, что у нее внутри все оборвалось.

– К тебе кто-то приходил? – ласково спросил Кейн.

Майра нормальной рукой притянула его голову к своей, намереваясь поцеловать, но Кейн уклонился, ткнувшись лицом ей в шею.

– Кто к тебе приходил? – спросил он, касаясь губами, а затем зубами уха девушки, и куснул мочку, сначала нежно, затем все сильнее и сильнее. Майра ойкнула от боли.

– Отвечай, – прошептал Кейн.

До сих пор Майра не понимала, что он спрашивает совершенно серьезно.

– Ко мне приходил один человек, – призналась она в замешательстве. – Что это – ревность? Поэтому он причинил ей боль?

– Кто?

– Агент ФБР. Он расспрашивал меня о мистере Хэнли.

– О Хэнли? – удивился Кейн.

– Его убили вчера, – объяснила Майра.

Кейн выпрямился. Секунду, пока он не смотрел на нее, Майра прикоснулась к его поясу.

– Почему он спрашивал тебя о Хэнли?

– Не знаю. Он сказал, возможно, я последняя видела его живым.

– Что ты ему сказала?

– Что я могла ему сказать? Что я очень расстроена известием о смерти мистера Хэнли. Что он мне нравился как человек. Что я не имею представления, кто его хотел убить и почему. И что мне ничего не известно о его смерти.

Кейн протянул ей руки. Майра начала вставать, но Кейн подхватил ее под мышки и легко поднял в воздух. Затем, взяв на руки, отнес на диван и посадил себе на колени. «Какой он сильный», – подумала Майра, тая в его объятиях. У нее закружилась голова. Кейн улыбнулся.

– А что-нибудь еще было нужно этому фэбээровцу или его интересовал только Хэнли? – спросил он, поигрывая верхней пуговицей блузки Майры. Дыхание у Майры участилось.

– Да, ему еще что-то было нужно, – ответила она. – Я не поняла, что именно, но он все время на что-то намекал. Сначала я решила, ему что-то известно про Говарда.

Кейн расстегнул блузку, и его горячая как раскаленные угли рука коснулась тела девушки. Пальцы скользнули по ребрам и поехали по спине.

– Что про Говарда?

«Как он может разговаривать в такой момент?» – пронеслось в голове Майры. Ей хотелось сорвать с Кейна всю одежду.

– Ну, про его организацию. Вашу организацию «братство».

– Что про «братство»?

Рука Кейна расстегнула лифчик, вернулась к груди Майры и нежно взялась за нее. Пальцы дразняще погладили сосок. Майра выгнулась, наслаждаясь лаской.

– Я очень скучала по тебе, – прошептала она.

– Что ФБР известно о Говарде и «братстве»? – вкрадчиво спросил Кейн.

– Он ни разу не упомянул о них. Я только подумала, что ему что-то известно. Мне показалось, он на что-то намекает, и я подумала, на Говарда и его «братство». Так я и знала, что Говард в конце концов доиграется до неприятностей со своим...

– Что за неприятности? Какие у Говарда неприятности?

Майре очень хотелось сказать Кейну, что она его любит. Она понимала, что торопится, но ей не терпелось сделать это: она никогда не признавалась в любви мужчине и удивлялась: «Почему он так настойчиво говорит о другом?»

– Ну, это же вы были в мечети. Там погиб человек.

– Его убил Говард, – сказал Кейн.

Майра отшатнулась, не поверив собственным ушам.

– Да, да, его убил Говард. Твой братец – убийца.

– Нет! – отчаянно воскликнула Майра и попыталась вырваться, но Кейн легко удержал ее и надавил на сосок – очень сильно и больно.

– Да, это Говард убил этого человека, – подтвердил он. – Он сделал это во имя нашего дела и ради «братства».

– Я тебе не верю.

– Он наш вождь. – Пальцы Кейна сильнее сжались на соске.

– Больно, – пожаловалась Майра.

– Ты рассказала фэбээровцу обо мне? – очень тихо спросил Кейн.

– Ты делаешь мне больно.

Кейн еще сильнее сдавил сосок и повернул.

– Ты рассказала ему обо мне?

– Нет! Ой, больно же! Перестань!

– Почему ты не рассказала ему обо мне?

Боль в груди стала невыносимой. Майра вскрикнула и попыталась оттолкнуть руку Кейна, но он был намного сильнее и сделал ей еще больнее.

– Почему ты не рассказала ему обо мне?

– Потому что я люблю тебя, – против желания простонала Майра со слезами на глазах. Ей не хотелось, чтобы Кейн именно таким образом получил ее признание в любви, но что она могла поделать? Кейн отпустил сосок, но руку с груди не убрал.

– Он спрашивал обо мне?

Майра так обрадовалась прекращению пытки, что ей захотелось в знак благодарности прижаться к его груди.

– Ты слышал, что я сказала? – прошептала она.

Кейн наклонился и нежно поцеловал ее в грудь.

– Слышал.

Майра обняла его за шею. Ей хотелось, чтобы его губы касались ее груди вечно.

Кейн поднял голову и вновь сдавил в пальцах сосок. Майра непроизвольно вздрогнула.

– Он спрашивал тебя обо мне? – пальцы сжались.

– Не совсем, – быстро проговорила девушка.

Кейн выглядел абсолютно спокойным, словно не осознавал, что творит его рука. «Как он так может?» – поражалась про себя Майра. Кейн терпеливо переспросил с легкой улыбкой:

– Что значит «не совсем»? Так он спрашивал тебя обо мне?

Стало так больно, что Майра больше не могла смотреть на него и закрыла глаза, оставшись с болью один на один.

– Он спросил, живет ли здесь кто-нибудь еще. Я сказала, нет.

– Почему?

– Мне не хотелось говорить ему о тебе.

– Почему?

– Потому, что я не хочу, чтобы ты уезжал! Я хочу, чтобы ты всегда был со мной!

Кейн опять наклонился и потеребил сосок языком. Боль немедленно прекратилась. Услышав вздох восторга, он снова взялся рукой за грудь. Майра сразу сжалась.

Внезапно она услышала, что в квартиру вошел Говард. Кейн тоже это услышал и слегка повернулся, чтобы видеть его, но не убрал руки с груди Майры.

– Я хочу, чтобы ты убрался отсюда, – отчеканил Говард, войдя в гостиную.

Майра открыла глаза. Говард стоял перед диваном, на котором они сидели. Девушка представила, как они, должно быть, смотрятся со стороны: она на коленях Кейна, его рука в разрезе ее блузки – пародия на возлюбленных. Майра не знала, чему Говард приписал слезы на ее глазах, если он вообще их заметил.

– Прости, Говард, – спокойно заговорил Кейн, – я никак не могу уйти.

– Я хочу, чтобы ты немедленно убрался отсюда, – повторил Говард. Его голос дрожал от усилия сохранить самообладание. – Сейчас, сию же минуту.

Кейн улыбнулся.

– Говард, к чему такая спешка?

– Отпусти ее.

– А ей нравится со мной. Мы любим друг друга. Не веришь? Спроси ее сам.

Говард взглянул на Майру огромными от ужаса глазами. Что его так испугало, гадала Майра: предположение, что она могла влюбиться в человека, доставившего ему крупные неприятности, или факт, что она может любить кого-то кроме него? Не думал же он, что Кейн изнасиловал ее прошлой ночью?

Говард ждал ее ответа, словно от него зависели все его дальнейшие действия. «Мы любим друг друга», – сказал Кейн. Не «она любит меня», а «мы любим друг друга». Значит боль тоже была составной частью этой любви? Интересно, ее доказательством или результатом? Какое испытание выпало на ее долю, подумала девушка, но что бы это ни было, она не боялась. Майра не боялась – такова жизнь, и она, наконец, живет нормальной жизнью.

– Да, мы любим друг друга, – подтвердила она. Говард поморщился, словно слова сестры вызвали у него отвращение.

– Видишь, Говард? – сказал Кейн. – Она не хочет, чтобы я уходил, и я этого не хочу. Это хочешь один ты, но ты в меньшинстве.

Говард выхватил из кармана пистолет Ассада и трясущейся рукой направил его на Кейна.

– Вот тебе дополнительный аргумент, и других больше не требуется. Теперь убери от нее свои руки! – возбужденно скомандовал он.

Кейн очень медленно и осторожно снял Майру с колен.

– Говард, – проговорила Майра, слыша ужас в собственном голосе. Больше она не нашлась, что сказать. – Говард...

– Зачем ты так, Говард? – спросил Кейн.

– Ассад мертв.

– Ты об этом знал. Ты этого хотел.

– Он был жив, когда мы уходили!

– Ты проверял?

Кейн поднялся на ноги, двигаясь смехотворно медленно, словно разыгрывая пантомиму, однако, при этом он оставался совершенно спокойным, говорил естественным тоном, только его глаза ни на миг не отрывались от дула пистолета.

– Говард, – снова позвала Майра, теперь умоляюще.

– Это ты убил его, – обвиняюще сказал Говард. Пистолет в его руке дергался при каждом слове. – Ты вернулся и убил его.

– Почему ты решил, что это я?

– Потому, что ни у кого из остальных не хватило бы на это смелости.

– Зачем мне было его убивать?

– Не знаю, но полиция уверена, что это сделали мы. В этом убийстве обвиняют «братство».

– О, ты прославился, Говард. – Кейн полностью выпрямился и поднял руки с раскрытыми ладонями на уровень плеч. – Ты же всегда хотел прославиться. Теперь твое желание сбылось.

– Я хотел прославиться, но не таким образом.

– А как ты еще мог прославиться? Он был из ООП, помнишь?

– Говард, убери, пожалуйста, пистолет, – попросила Майра.

– Ты! – задохнулся от возмущения Говард, на мгновение взглянув на Майру с презрением.

Кейну этого оказалось достаточно. Его движения были столь стремительны, что Майра не сумела за ним уследить: одна рука как молния метнулась вперед, перехватив пистолет, вторая рубанула Говарда по шее, и он мешком осел на пол.

Майра то ли охнула в голос, то ли вскрикнула, она сама не могла сказать с уверенностью.

– Пожалуйста, не бей его, – взмолилась она, и Кейн насмешливо покосился на нее.

– Зачем мне его бить? – Он повертел в руках пистолет, словно это была забавная игрушка, и миролюбиво спросил: – Говард, встать можешь или помочь?

Говард поднялся на четвереньки и потряс головой, стараясь прийти в себя. Кейн, подбрасывая пистолет на ладони, подхватил Говарда под руку и поставил на ноги.

– Как самочувствие? – осведомился он.

– Говард... – Майра не находила слов.

Говард что-то неразборчиво пробормотал, будто язык ему больше не повиновался.

– Приложи к шее ледяной компресс, и все пройдет, – посоветовал Кейн.

Майра обрадовалась, услышав участие в его тоне. «Он волнуется за Говарда, за нас обоих», – с облегчением подумала она.

– Отдай мне пистолет, – непримиримо потребовал Говард, протянув Кейну руку ладонью вверх.

Кейн тихонько рассмеялся.

– Ну-ну, Говард, сейчас я тебе его не отдам. Ты меня немного напугал. И сестру тоже, как мне кажется. Ты же не хотел ее пугать, верно?

– Ты должен уйти из моего дома. Я хочу, чтобы ты ушел из моего дома, – твердил Говард, не понимая или не желая понимать, что ситуация изменилась не в его пользу.

– В этом ты прав – мне пора уходить, – согласился Кейн. – Я не могу оставаться, если ты этого не хочешь.

– Нет! – невольно вырвалось у Майры. Кейн должен уйти? Сейчас? Она этого не переживет.

Говард вновь прожег сестру презрительным взглядом и грубо бросил:

– А ты заткнись.

– Понимаю, что ты сейчас, должно быть, чувствуешь, – сказал Кейн. – Я, вероятно, чувствовал бы то же самое, если бы она была моей сестрой, но я хочу, чтобы ты знал, Говард, я ее очень люблю.

– Убирайся.

– И думаю, что она тоже это знает.

Майра кивнула. Да, она знала, что Кейн ее очень любит. Она не понимала одного: зачем он причинил ей боль? Может быть, он не осознавал, что своими действиями причиняет ей боль, или, причиняя ей боль, он выражал таким несколько странным способом свою любовь? Впрочем, Майре это было все равно.

– Но если ты хочешь, чтобы я ушел, тогда я, конечно, сейчас же уйду.

Майра осознала, что, должно быть, застонала, потому что Кейн ласково потрепал ее по голове.

– Так уходи, – мрачно буркнул Говард.

– Мне понадобится твоя помощь, – заявил Кейн. – У меня в подвале сундук. Нужно принести его наверх и упаковать.

– Не помню, чтобы у тебя был сундук, – сказал Говард.

– Я приобрел его два дня назад. Не думал же ты, что я собираюсь всю жизнь ходить в одной и той же одежде? Ты поможешь мне принести сундук сюда?

Говард заколебался. Кейн поигрывал пистолетом. Внезапно обойма оказалась у него на ладони. Он сунул ее в карман и протянул пистолет Говарду.

– Без обид. Ладно?

Говард уставился на пистолет в своей руке, явно не зная, что с ним делать, и Майра впервые подумала, до какого отчаяния он, должно быть, дошел, если решился взяться за оружие. Ради нее? «О, милый Говард, ты ничегошеньки не понял», – мысленно покачала головой девушка.

– Ты поможешь мне с сундуком? – снова спросил Кейн. – После того, как мы принесем его наверх, я буду готов за десять минут.

– Хорошо, – угрюмо согласился Говард. Кейн обнял его за плечи и повел к двери.

На пороге Говард обернулся и бросил Майре, скривив губы в горькой усмешке:

– Прикройся, ради Бога.

Майра только теперь осознала, что стоит с голой грудью, и, когда мужчины вышли из комнаты, торопливо запахнула блузку.

Они вернулись, таща вдвоем большой дорожный сундук, и страх Майры исчез. Она опасалась, что между ними может что-то произойти, пока они будут наедине, но они снова вели себя нормально: злость и неприязнь последних минут растворились в сосредоточенности людей, делающих совместную работу.

Они затащили сундук в комнату Кейна. Пока мужчины отсутствовали, Майра достала свои костыли. Кейн до сих пор не видел, как она ходит, и Майре хотелось, чтобы он сначала увидел ее на костылях, на которых она передвигалась, по крайней мере, с намеком на грацию.

Она остановилась на пороге комнаты Кейна, горя желанием понаблюдать, что будет дальше. Кейн открыл сундук, достал из него плоский кейс и уложил на кровать. Майра увидела на дне сундука комбинезон. Разложив его на кровати, Кейн выпрямился и с довольным видом заглянул в пустой сундук.

– Ну, вот, – сказал он, – можно паковаться.

Заметив, что Майра стоит в дверях, он улыбнулся и весело подмигнул ей. Девушке сразу стало тепло на сердце. Кейн повернулся к Говарду.

– Залезай внутрь, – скомандовал он с улыбкой.

– Что?

– Залезай в сундук, места тебе хватит. Ложись и прижми колени к груди. Ты поместишься.

– Нет, – смешался Говард.

– Говард, разве я когда-нибудь давал тебе неверные советы? – Кейн рассмеялся.

Это шутка! Майра тоже засмеялась от облегчения: следовало догадаться, что он шутит. Кейн вновь подмигнул девушке.

Говард, казалось, ничего не понимал и смотрел на Кейна пылающим взглядом.

– Говард, он пошутил, – пришла на помощь брату Майра.

Кейн погрозил ей пальцем.

– Э нет, это не шутка. Пришло время засунуть Говарда в сундук.

– Ради его же собственной безопасности, – туманно пояснил Кейн. – Залезай, Говард.

Говард заглянул в сундук словно в разверстую могилу, затем резко развернулся и зашагал к двери, однако, не успев сделать и двух шагов, с воплем схватился за спину и рухнул на колени. Майра не заметила движения Кейна, но что бы он ни сделал Говарду, это, очевидно, было очень болезненно.

– Говард, лезь в сундук.

– Не бей его, – умоляющим тоном попросила Майра.

– Это ему только на пользу – хорошо прочищает мозги, – отозвался Кейн. – Говард, кому говорят, полезай в сундук.

– Пожалуйста, – вступилась за брата Майра. – Пожалуйста, не надо. Ему будет страшно, он боится темноты.

– Ничего страшного не будет. Говард, посмотри, сундук пустой, – возразил Кейн, затем положил руку на шею Говарда и на что-то нажал. Рот Говарда распахнулся в беззвучном крике: боль была настолько сильной, что он даже не мог кричать, только судорожно дышал, со свистом втягивая в себя воздух. Снаружи я обещаю тебе все муки ада, – почти ласково проговорил Кейн, – внутри же тебе ничто не причинит боли.

Говард повернулся к сундуку.

– О, Боже, не надо, – взмолилась Майра. Теперь она разделяла страх Говарда перед Кейном: будущее внезапно превратилось в зияющую чернотой пропасть неизвестности.

– Ш-ш-ш, все в порядке, – успокоил ее Кейн.

– Он этого не хочет, – беспомощно сказала Майра.

– Думаю, теперь захочет, – парировал Кейн. – Говард, ты как, хочешь залезть в сундук, верно?

Кейн прикоснулся к шее Говарда, и Говард охнул. Майре вспомнилась странная смесь боли и наслаждения, которую она испытывала, когда Кейн сдавливал ей грудь.

Говард ступил в сундук. Прежде чем лечь, он посмотрел на Майру огромными от ужаса, печальными глазами. Майра часто видела такой взгляд брата, когда мать в детстве запирала его за различные проступки в стенном шкафу: Говард вот так же беззвучно плакал одними глазами.

– Это всего на час, Говард, – мягко приговаривал Кейн. – Понимаешь, я должен кое-что сделать, а потом, обещаю, я выпущу тебя. То, что я сделаю, пойдет на пользу «братству» и, уверяю, очень тебя порадует. Я тебе все объясню, когда придет время, а пока мне нужно, чтобы ты молчал. И чтобы я не слышал ни звука с твоей стороны, понятно? Помни, ты в безопасности, пока ты в сундуке. Если тебе вздумается вылезти, ну ты понимаешь, что тогда может с тобой произойти, верно? И еще помни, Говард, твоя сестра останется здесь со мной. Понимаешь, что отсюда следует?

– Да, – кивнул Говард.

Кейн повернулся к Майре.

– Дорогая, принеси с кухни деревянную лопаточку, – попросил он.

– Деревянную лопаточку?

– Правильно, дорогая, – подтвердил Кейн с безмятежным спокойствием, и Майра почувствовала себя маленькой, беспомощной девочкой. – Давай, поторопись, она понадобится Говарду.

Майра, как могла быстро, сходила на кухню и вернулась с деревянной лопаткой. Говард лежал в сундуке в позе эмбриона. По его лицу текли слезы и сопли, но он не издавал ни звука, его глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит от ужаса. Кейн нагнулся над ним, держа в руке скатанную в шарик пару носков. Взяв у Майры лопатку, он вложил ее в пальцы Говарда.

– Когда тебе захочется закричать, кусай ложку, понятно? И кусай как можно сильнее, потому что, если я услышу хоть малейший шум из сундука, я заткну тебе рот вот этим. – Он поднес к самому носу Говарда катышек из носков, который осторожно, словно хрупкую игрушку, держал между большим и указательным пальцами. – Ты все понял, да?

Говард кивнул. Пальцы Кейна разжались, и носки упали Говарду на грудь.

– Если ты только попытаешься выбраться без моего разрешения... Ну, надеюсь, ты не станешь этого делать. Это не в твоих интересах, Говард. И учти, сестра тоже очень надеется, что ты не будешь предпринимать никаких попыток, понимаешь меня?

Говард часто закивал, тихонько поскуливая при каждом движении головой.

– Отлично, тогда я закрываю крышку.

Говард зажмурился. Кейн опустил крышку и сел на нее. Опустив скобу, он оглянулся и не найдя, чем закрепить ее, вынул из заднего кармана джинсов шило и использовал его вместо штифта.

– Ради его же собственной безопасности, – сказал Кейн и похлопал по крышке, усмехнувшись собственной шутке. «Если все это шутка», – подумала Майра.

– Зачем все это? – спросила она, честно говоря, не ожидая, что Кейн соизволит ответить.

Кейн стукнул еще разок по крышке.

– Порядок? – сам себе ответил глубоким басом: – Порядок.

Затем повернулся к Майре и пояснил: – Этой маленькой штуке научил меня отец. Мой папочка обожал подобные забавы, мне в них отводилась роль Говарда.

Он долгим взглядом посмотрел на Майру. Девушка постаралась не выдать своего страха и замешательства.

– Хорошо, – наконец, проговорил Кейн, сплетя пальцы на колене и откидываясь назад. – Чем бы нам теперь еще развлечься?

* * *

После лихорадочной, но краткой и абсолютно бесполезной, как с самого начала прекрасно понимал Беккер, погони за такси, они все остановились на углу Лексингтон-авеню и сгрудились небольшим островком неподвижности в бесконечном потоке безразличных ко всему прохожих, тяжело переживая свое поражение и избегая смотреть друг другу в глаза. Трое из пятерых заметили номер такси, и Хэтчер немедленно связался с полицией, но Беккер не сомневался, что ко времени, когда машину обнаружат, будет слишком поздно: шансов, что Бахуд останется в ней, не было.

– Он наверняка обосновался в квартире Голдсмитов, – возбужденно заговорил Беккер, покачиваясь из стороны в сторону от переполнявшей его энергии и желания действовать. Хэтчер внимательно следил за ним, по опыту зная, что в подобном состоянии Беккер крайне опасен для окружающих.

– С чего ты взял?

– Во-первых, я уверен, эта Голдсмит что-то скрывает. Я бы сказал, мой визит ее не на шутку напугал и обеспокоил.

– Ты оказываешь такое действие на всех, с кем тебе приходится общаться.

– Во-вторых, швейцар ее дома беспардонно врал мне в глаза. Он явно был предупрежден насчет таких, как я. Я хочу, чтобы ты его хорошенько прижат.

Хэтчер кивнул и взглянул на двух своих агентов. Те согласно кивнули в ответ.

– Сделаем, – сказал один из них.

– И в-третьих, Бахуд пошел за мной вскоре после того, как я покинул здание. Не думаю, что он просто по случайному совпадению слонялся поблизости.

– Наверняка он в квартире Голдсмитов! Наверняка! – Беккер начал переминаться с ноги на ногу. Хэтчер еще никогда не видел его таким взволнованным.

– Почему ты так в этом уверен?

– Там живет кто-то третий, я понял это по поведению мисс Голдсмит, и Бахуд последовал за мной сразу после того, как я вышел от нее.

– Он мог следить за тобой весь день, – возразил Хэтчер.

– Зачем ему было следить за мной? Чего бы он этим добился? Нет! Помнишь, что случилось с людьми, за которыми он следил в последние двое суток? Он их убил. Спрашивается, почему? Очевидно, потому, что они представляли для него угрозу. Опять же, почему? Очевидно, потому, что они что-то знали о нем, или же им было известно что-то, что могло бы вывести нас на него. Мне же ничего такого не было известно, однако он, вероятно, решил, что мне стало что-то известно. Что и откуда? Если предположить, что я побывал в квартире женщины, где он обосновался, то это означает, что я мог узнать о нем практически все. Он не мог знать наверняка, что мисс Голдсмит ничего мне не рассказала, но раз существовал шанс, что все же рассказала, он не мог позволить мне уйти и действовать, исходя из того, что мне удалось узнать. Отсюда также вытекает, что его час близок. Очень близок.

– Откуда это вытекает?

– Он прожил в Нью-Йорке три недели. Раз возникли какие-то неприятности, он мог, чтобы не возбуждать лишних подозрений, просто исчезнуть, вынырнуть в безопасном месте и разработать новый план, однако он предпочел остаться и был вынужден убивать, значит времени у него совсем нет. Он не стал топить тела в болотах Нью-Джерси, значит ему было наплевать, что мы их найдем... Хотя, полагаю, он не мог себе представить, что мы наткнемся на них столь быстро. Он собирался сделать свое дело и скрыться подальше отсюда, прежде чем мы успели бы что-то предпринять. Акт намечен на ближайшие часы: на сегодня, в крайнем случае, на завтра. Он не пошел бы на риск убивать меня на, центральной улице города, если бы его не подпирало время.

Хэтчер тяжело сопел, разглядывая проезжающие мимо машины.

– Нам неизвестно достоверно, что он собирался тебя убивать.

– Н-да? – иронично спросил Беккер.

– Он мог просто следить за тобой.

– Н-да, просто следить, говоришь? Вспомни, на каком расстоянии от меня он находился, когда все сорвалось?

Хэтчер в замешательстве прочистил горло.

– В шести метрах позади, – подсказала Карен.

– Хэтчер, ты часто ведешь слежку за интересующим тебя объектом с расстояния в шесть метров, то есть почти уткнувшись ему в спину?

– Обычно – нет.

– Вот именно. Он собирался меня убить, поскольку знал, что я иду по его следу. Он видел меня около дома Солина и, когда узнал, что я побывал у Голдсмитов, ему так приспичило избавиться от меня, что он не побоялся пойти на риск открыто убить меня посреди бела дня. Нет, он все подготовил и готов нанести удар. И нанесет его весьма и весьма скоро.

– И теперь в опасности не только его мишень, – вмешалась в разговор начальства Карен.

Хэтчер взглянул на девушку, словно она сказала что-то неприличное.

– Кто же еще? – раздраженно спросил он.

– Если он уверен, что мисс Голдсмит выдала его, он этого так не оставит, – пояснила Карен.

– Она права, – поддержал Карен Беккер.

– Чтобы попасть в квартиру Голдсмитов, мне нужен ордер, – сказал Хэтчер.

– Чтобы его получить, уйдет пара часов, кретин! У нас нет времени!

Хэтчер посмотрел на поток пешеходов, обтекающий маленький островок тротуара, занимаемый их группой. Двое агентов и Крист стояли в стороне, делая вид, что их не интересует разговор начальства, но Хэтчер знал, ловят каждое слово и наслаждаются его спором с Беккером.

– Одно дело нелегально проникнуть в конуру такого отребья, как Айк Солин, – назидательно произнес он ледяным тоном, – и совсем другое – вломиться при свидетелях в квартиру состоятельных людей типа Голдсмитов. Если я хоть как-нибудь окажусь замешанным в такое, меня через неделю вышибут из отдела Маккиннона и навсегда зашлют в «Отпечатки» составить компанию мисс Крист, чтобы она не слишком скучала.

– Боже, неужели ты думаешь, что меня гложет желание испортить тебе карьеру?

– Нет, конечно, суть не в этом.

– Ну, слава Богу! И, между прочим, суть в том, что Бахуд почти наверняка намерен примерно через час пристрелить Арафата, когда тот должен прибыть в ООН. С тем же успехом он может до или после, или одновременно убить Майру Голдсмит, а ты стоишь тут и объясняешь мне, что на твоем личном деле плохо отразится, если ты ворвешься к ней в квартиру, чтобы убедиться, там этот ублюдок или нет. По-твоему, лучше ничего не делать и спокойно позволить ему прикончить ее и его мишень, кем бы она ни была?

– Очень мелодраматично, Беккер, но с моей точки зрения, все должно делаться на законных основаниях. Я немедленно отправляюсь за ордером, и возможно, мне удастся получить его меньше чем за два часа.

– Хорошо, иди, добывай свой дурацкий ордер, однако оставь мне ребят, чтобы мы могли взять Бахуда, если он покажется вне квартиры. Для этого ордер не нужен. И прикажи им, повторяю, прикажи не светиться. Это-то ты можешь сделать, не так ли?

– Я весьма сомневаюсь, что он теперь вернется в квартиру. Зачем она ему?

– Для обозрения, он же будет стрелять, идиот. – Беккер повернулся к Карен. – Ты можешь пойти со мной или остаться с ними, выбирай.

– Куда ты собрался? – требовательно спросил Хэтчер.

– Безопаснее остаться с Хэтчером, – продолжал Беккер, не обращая на него внимания. – Я пойму, если ты не решишься пойти со мной.

– Я тебе нужна?

– Я хочу знать, куда ты собрался? – настаивал Хэтчер.

Беккер несколько секунд смотрел Карен в глаза.

– Доверься своему инстинкту, – сказал он.

– Думаешь, я смогу помочь тебе?

Беккер только улыбнулся в ответ, затем повернулся и пошел прочь. Хэтчер догнал его огромными шагами, схватил за руку и прошипел:

– Слушай, любое твое незаконное действие может все испортить. Ты должен понимать, что тогда дело лопнет, и мы никогда не сможем довести его до суда.

Беккер вырвал у него руку.

– Вот в чем разница между мной и тобой, – сказал он. – Ты до сих пор полагаешь, что мы ведем следствие по делу, а я думаю, что пора убрать ублюдка.

– Тогда иди и просто возьми его.

– Что ты имеешь в виду, говоря «просто возьми»?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Мы оба знаем, в чем твоя проблема, Беккер. Просто возьми его и ничего больше.

Беккер схватил Хэтчера за горло и с размаху пригвоздил к стене здания. Поток пешеходов с испуганными воплями отхлынули от них на безопасное расстояние.

– Вот так? – неприятным тоном осведомился Беккер.

Хэтчер вцепился в его запястье, силясь оторвать пальцы Беккера от своей шеи. Двое других агентов и Карен встали за спиной Беккера, отделив место схватки от толпы, но не делая попыток вмешаться.

– Я здесь, чтобы достать и уничтожить этого ублюдка. Тебе это превосходно известно. Мы оба прекрасно понимаем, что Маккиннон не стал бы приглашать меня обратно в Бюро, чтобы я кого-то там «взял», ему нужно, чтобы а его уничтожил. И ты на это чертовски надеешься, разве не так, лицемерная ты сволочь? Ты чертовски надеешься, что пока ты будешь с озабоченным видом бегать по кабинетам начальства, добывая свой драгоценный ордер, я спасу твою задницу, прикончив ублюдка!

Карен шагнула вперед и тронула Беккера за рукав.

– Джон, – мягко позвала она.

Беккер отпустил горло Хэтчера. Хэтчер хрипло закашлялся, пытаясь снова обрести голос и подавить гнев.

– Неправда, – в конце концов скрипуче выдавил он.

– Да? Докажи, что это неправда.

– Как?

– Запрети мне действовать.

Хэтчер растирал шею, старательно избегая смотреть в глаза другим свидетелям нелицеприятной сцены.

– Агент Беккер, – начал он официальным тоном, – я приказываю вам не предпринимать никаких действий без моих на то указаний.

Беккер усмехнулся.

– Слушаюсь и повинуюсь... – Он сложил руки на груди и прислонился плечом к стене. – Дерзай дальше.

– Так, хорошо, с этим ясно. – Хэтчер несколько растерянно посмотрел на Беккера: он не ожидал, что тот так легко подчинится. – Остальные отправляйтесь к дому Голдсмитов и возьмите его под круговое наблюдение. Не думаю, что Бахуд покажется, но если это произойдет, не медля ни секунды, берите его.

– А для меня найдется какое-нибудь задание? – насмешливо спросил Беккер.

– Э... До моего возвращения с ордером ты временно остаешься за старшего. Действуй по своему усмотрению.

Беккер расхохотался лающим смехом.

– Добыть ордер не займет много времени, – предупредил Хэтчер.

– Да, на это не потребуется много времени, – подтвердил Беккер, выделив голосом слово «это». – Тебе это прекрасно известно.

Торопливо шагая по улице, Беккер услышал рядом дробный перестук каблучков.

– Я хочу помочь, – сказала, догнав его, Карен.

Беккер тронул ее за руку.

– Прости.

– За что? – удивилась Карен-.

– За то, что я втянул тебя во всю эту историю.

– Да ничего. Я в порядке.

– Нет, мне не следовало этого делать. Я должен сам сражаться со своими демонами. Ты здесь ни при чем, и мне не следовало втягивать тебя в эту битву.

– Джон, я просто... просто я не умею с ними бороться.

– Я знаю, с ними умею бороться только я. – Остановившись перед домом Голдсмитов, Беккер задрал голову, отыскивая окно Майры Голдсмит с телескопом, направленным на площадь Объединенных Наций. – И, по-моему, мне лучше, не мешкая, приступить к делу.

 

22

Кейн прильнул к направленному на город телескопу. «На что он смотрит? – гадала Майра. – На причину, по которой все случилось?» Неужели ее брат лежит, согнувшись в три погибели, запертый в сундуке и трясется от страха из-за того, что Кейн разглядывает в телескопе? Не придумав, как получше сформулировать вопрос, Майра спросила только: «Зачем все это?», но Кейн не удосужился ответить.

Тогда девушка осмелилась спросить:

– Можно мне разговаривать с ним?

Когда мать в детстве запирала Говарда в шкаф, Майра всегда ложилась рядом на пол и шептала брату в щелку ободряющие слова, становясь спасительной ниточкой, связывающей его с жизнью, словно вместе с ее словами к нему проникали кислород, пища и вода. Брат часто оказывался в шкафу за то, что обижал ее, но Майра, тем не менее, никогда не желала ему этого наказания. Между ними всегда существовала связь, которой мать не замечала и поэтому не понимала, что их постоянные драки, ссоры и обиды друг на друга, невзирая на их внешнюю серьезность, были лишь ребячеством, детским проявлением взаимной любви. Говард в своей жестокости никогда не позволял себе переступать предел, какой ему определяла сестра, поэтому, когда его наказывали за плохое обращение с ней, Майра помогала брату бороться с клаустрофобией, облегчая часы заточения в домашней темнице.

– Ничего с ним не случится, – откликнулся Кейн.

– Я только поговорю с ним, я не собираюсь его выпускать.

Кейн оторвался от телескопа и обернулся к Майре. Секунду его лицо ничего не выражало, взгляд оставался мертвым, затем он улыбнулся с такой теплотой и любовью, что события сегодняшнего дня едва не показались Майре дурным сном.

– Я это знаю, дорогая, – мягко сказал он. – Наши желания совпадают, мы оба хотим, чтобы он оставался в сундуке. Ты же видела, как ему было больно вне его.

Майра сидела на привычном месте за компьютером. Кейн подошел, расчистил перед ней стол, затем взял ее лицо в ладони, наклонился и поцеловал. Его губы были трепетно мягкими, а прикосновение умопомрачительно нежным, рука ласково погладила шею девушки и двинулась ниже. Майра в одинаковой степени боялась и жаждала его ласк. Когда Кейн выпрямился, не отрывая своего взгляда от ее, его глаза показались Майре такими ласковыми и чистыми, что она заново влюбилась в него. Она разберется в тайнах его поведения, научится жить с ними, а потом поможет ему избавиться от них... Еще не все потеряно. Может быть, и ничего не потеряно. Она по-прежнему волнует его... Это сквозило в его взгляде, в каждом движении...

– Кажется, мое поведение тебя немного смущает, – сказал Кейн.

Майра кивнула, не решаясь теперь что-либо говорить: смущение, слишком банальное слово, отнюдь не соответствовало тому, что она чувствовала.

– Ты все поймешь через несколько минут, – продолжал Кейн. – Тебе не о чем беспокоиться, даю слово.

Майре очень хотелось ему верить.

– Зачем ты отключил телефон? – робко спросила она. Посадив Говарда в сундук, Кейн перерезал ножницами телефонный провод.

– Чтобы никто не нарушил нашего уединения, – весело произнес Кейн, усмехнувшись, как шкодливый мальчишка. – Очень важно, жизненно важно, не напортачить в мелочах, а общая картина достаточно скоро станет тебе ясна.

Он положил на стол плоский кейс из сундука и сказал:

– Теперь отправляйся на диван и сиди там.

Майра схватилась за костыли и поковыляла к дивану.

– Ты можешь ходить без костылей? – спросил Кейн.

– Нет, – сама не зная зачем, солгала Майра.

Кейн пристально смотрел на девушку несколько секунд, словно стараясь понять, было ли это утверждение правдой, затем забрал у Майры костыли и прислонил их к стене возле окна. Казалось, он отдалился на огромное расстояние, хотя находился лишь в другом конце комнаты в шести метрах от нее, однако Майре, несмотря ни на что, хотелось быть рядом с Кейном, поэтому любое расстояние представлялось ей бесконечно большим.

Кейн открыл кейс. Майре с дивана не было видно, что в нем. Кейн вынул три коротких алюминиевых штырька и соединил их. Получилась подставка-тренога чуть повыше, чем у телескопа. «Похоже на подставку теодолита», – подумала Майра. Кейн поставил треножник на подоконник рядом с телескопом и попытался открыть окно. Квартира не проветривалась уже много лет: мать Майры опасалась, что пыль и сажа городского смога будут оседать на мебели, поэтому сколько Майра себя помнила свежесть воздуха в их квартире поддерживал кондиционер. Окна давно заклинило.

Кейн обстучал оконную раму ребром ладони, подергал за ручку и снова обстучал раму. Не добившись результата, он сходил на кухню за молотком и принялся колотить им по раме, затем опять стал дергать за ручку.

От прилагаемых усилий его лицо побагровело, на шее выступили жилы. В конце концов он сдался и, пожав плечами, повернулся к Майре.

– Ничего другого не остается. – Он вновь взял молоток и спросил с усмешкой: – Ты позволишь?

Майра не поняла, что он хочет сделать и зачем спрашивает у нее разрешения, но на всякий случай кивнула. Кейн разбил молотком стекло, затем педантично обколотил все застрявшие в раме острые осколки, пока от них не осталось ни единой зазубрины, о которую можно было бы пораниться.

– Любая работа достойна того, чтобы ее делали хорошо, – назидательно произнес Кейн с усмешкой. Он, очевидно, был до крайности доволен собой.

В комнату ворвался ветерок. Майра впервые за несколько месяцев ощутила запах города. Ей в уши ударил уличный шум, смешанный со странным шуршанием и тихим завыванием. Миг спустя девушка поняла, что это пение ветра, никогда не затихающего на высоте тридцать четвертого этажа.

Кейн возвратился к столу, и Майра со все возрастающим ужасом наблюдала, как он, деталь за деталью, собирает винтовку. У нее вырвался стон. Кейн поднял глаза и ласково сказал:

– Все не так страшно, как выглядит. Вот увидишь, дорогая, все будет хорошо.

До Майры наконец дошло, что все его поцелуи и ласки были всего лишь искусным притворством, призванным успокоить жертву, влекомую под топор палача.

«Он собирается нас убить, – яркими буквами проступило у нее в мозгу сквозь туман прежнего непонимания. – Сначала кого-то еще, затем Говарда и меня».

Беккер и Карен поднялись на лифте на тридцать третий этаж, покинув кабину этажом ниже квартиры Голдсмитов.

– Я не хочу, чтобы он вышел из квартиры взглянуть, не вертится ли кто-нибудь около лифта, – пояснил свои действия Беккер. – Он сейчас наверняка будет убивать при малейшем намеке на опасность. Его время истекает. Если я прав и он намерен стрелять в Арафата, когда тот прибудет в ООН, ему осталось ждать, – Беккер бросил взгляд на часы, – полчаса. Времени на расспросы и раздумья у него нет. Он просто убьет любого, кто покажется ему подозрительным. Понимаешь?

– Да, – сказала Карен, надеясь, что ей удается скрывать нервозность.

– Может быть, Хэтчер прав, и его здесь нет. Мы должны это выяснить. Если ты его увидишь, немедленно уходи, поняла меня? Немедленно. Не приближайся к нему и ни в коем случае не дай ему подойти к тебе вплотную. Ты все поняла?

– Да.

– Карен, я говорю это предельно серьезно. Предельно. Если ты его увидишь, даже услышишь, что он там, уходи, не медля ни секунды. Не воображай, что тебе удастся с ним справиться или обвести его вокруг пальца. И не думай, что твой уход будет доказательством твоей трусости. Здесь нет речи о трусости, я не ставлю под сомнение твое мужество, просто риск слишком велик, поэтому при малейшей опасности исчезай.

– Джон, я – агент, прошедший специальную подготовку, я могу за себя постоять.

– В данном случае твоя подготовка не годится. Возможности этого человека намного превосходят все, чему тебя обучили в академии. К тому же, в момент встречи лицом к лицу тебя неизбежно охватит нерешительность. Это естественно: ты – не он, у тебя нет его навыков и опыта. Ты заколеблешься на полсекунды или даже меньше, но за это время с тобой будет покончено, потому что он вообще не станет колебаться в выборе решения. Это ясно?

– Ты пытаешься напугать меня до безумия?

– Совершенно верно. Мне нужно, чтобы ты была достаточно напугана и в связи с этим поступила так, как я говорю. И не надейся, что тебе удастся победить страх или как-то справиться с ним. Испуганный человек, пусть даже совсем чуть-чуть, неизбежно колеблется, прежде чем действовать. Это следствие страха.

Карен кивнула.

– Я поняла, что от меня требуется. Моя задача – установить, в квартире он или нет, и если в квартире, не вступая с ним в контакт, немедленно доложить об этом тебе.

– Как ты сказала – установить? По-моему, ты слишком долго общалась с Хэтчером.

– Как ты думаешь, у нас получится? – спросила Карен, с надеждой глядя Беккеру в глаза.

Он взял руку девушки в ладони и тихо проговорил:

– Не надо тебе вообще ходить туда.

– Но тебе же нельзя, – возразила Карен. – Он тебя знает, она тоже. Тебе просто не откроют дверь.

– Мы можем подождать возвращения Хэтчера, – предложил Беккер.

Карен ласково провела пальцами по его щеке.

– Нет, и давай прекратим ненужные пререкания. Я хочу пройти через это испытание.

Дверной звонок пронзительным криком разорвал тишину. Не успела Майра ахнуть и повернуться к прихожей, как Кейн уже был около нее.

– Кто это? – резко спросил он шепотом, словно Майра могла видеть, кто стоит по ту сторону двери.

– Не знаю. Снизу никто не предупреждал о своем приходе. Должно быть, кто-то из соседей.

– К вам заходят соседи? – подозрительно спросил Кейн.

– Иногда бывает, – снова солгала Майра. Соседи заглядывали к ним крайне редко. С некоторыми жильцами со своего этажа Майра вообще никогда не встречалась. – Они изредка заходят занять что-нибудь по хозяйству.

Звонок настойчиво прозвенел во второй раз.

– Избавься от него, – прошептал Кейн. – Я буду в комнате с Говардом, понятно?

Понятно ли ей? «Нет, ничего, абсолютно ничего», – горько подумала Майра. Она застряла в кошмарном лабиринте без указательных знаков, однако угрозу в голосе Кейна распознала без труда и сказала:

– Да.

Кейн взглянул на часы. Звонок прозвучал в третий раз: кто бы это ни был, он явно не собирался уходить.

– Избавься от него побыстрее, – приказал Кейн.

– Мои костыли, – напомнила Майра. Она было двинулась к двери без них, но вовремя спохватилась и остановилась, прежде чем Кейн это заметил. Ей в голову запала одна мысль.

Кейн быстро сбегал за костылями, вложил их девушке в руки и наклонился к уху Майры без намека на прежнюю чувственность и страсть.

– Если вздумаешь убежать, Говард умрет раньше, чем ты вернешься, – прошептал он.

– Я поняла, – ответила Майра. Кейн скрылся в своей спальне, и девушка побрела в прихожую.

Когда она открыла дверь, это создало тягу, и ветер из разбитого окна, устремившись в прихожую, взъерошил волосы стоявшей на пороге молодой женщины.

– Привет, – оживленно поздоровалась она. – Меня зовут Карен Крист, я только что переехала в квартиру «34 К», это дальше по коридору, знаете? Мне еще не установили телефон, а с моей кошкой неожиданно что-то случилось. Она на меня бросается. Мне нужно срочно разыскать ветеринара.

– Ваша кошка? – тупо повторила Майра. Слова женщины она воспринимала лишь краешком сознания: образ Кейна с винтовкой в руках, стоявшего за закрытой дверью, мешал ей сосредоточиться на чем-либо другом. – Я вас не побеспокою. Я очень волнуюсь за Кики. Я только на минутку, обещаю, – сказала женщина и, слегка нагнувшись, заглянула в квартиру. Снова подул ветер. Бумаги на столе Майры затрепетали. – О, я и не знала, что можно открывать окна, – проговорила женщина.

«Ей многое видно, – подумала Майра. – Часть гостиной и окно, однако дверь в спальню матери ей не видна, значит и ее оттуда не видно». Майру внезапно пронзило сознание, что ее саму тоже нельзя увидеть из спальни Кейна, а входная дверь открыта: один шаг, и она на свободе. Насколько быстро она сумеет вызвать помощь? Недостаточно быстро. Вообще не успеет.

– Вам нехорошо? – спросила вдруг женщина. – Вы выглядите как-то странно... С вами все в порядке?

Что Майра могла ей сказать? Как предупредить, чтобы она подняла тревогу, а Кейн об этом не догадался? Он, конечно, подслушивает. Но он не может ее видеть, подумала Майра с надеждой. А если она ошибается?

– Со мной все нормально, – громко ответила она, стараясь передать сигнал опасности глазами, но молодая женщина вновь смотрела мимо нее на окно.

– Похоже, у вас разбилось окно. Вам не нужно помочь убрать стекло?

Женщина внезапно шагнула в квартиру в обход Майры и направилась прямо к окну.

– Пожалуйста, подождите! – воскликнула Майра. – У меня не работает телефон. Он только сегодня сломался.

Карен уже осматривала окно. Затем она опустилась на колени и принялась собирать осколки.

Она была видна Бахуду из спальни через щелку в двери: лицо Карен точно попало в узенькую вертикальную полоску света между косяком и шарнирами. «Хорошенькая, – отметил про себя Бахуд, – и уже почти мертвая».

– Пожалуйста, прошу вас, – уговаривала Майра, торопливо ковыляя к Карен. – Мне очень жаль, что с вашей кошкой случилась беда. Мне правда жаль, но я ничем не могу вам помочь, ничем.

– Ничего страшного, – сказала Карен, поднимаясь на ноги с полной горстью битого стекла в руке, – возможно, это я могу вам помочь. – Она протянула Майре осколки и оглядела комнату, как бы ища, куда их положить.

Одна из ведущих в спальни дверей была слегка приоткрыта. Карен шагнула к ней, но Майра вцепилась ей в руку с силой, удивившей ее саму.

– Мне не нужна ваша помощь, – твердо проговорила она. – Я прекрасно справляюсь со всем сама. Уверена, вы не имели в виду ничего оскорбительного, однако я не настолько беспомощна, как выгляжу.

С проворством, которого Карен никак не ожидала от человека на костылях, Майра поспешно повлекла нежданную гостью к двери, ни на миг не отпуская ее руки.

– Прошу прощения, – пробормотала Карен, – но я не догадывалась...

– Вполне понятная ошибка, которая, кстати, случается со всеми, – перебила Майра, выталкивая Карен за порог. – Мне очень жаль, что ваша кошка заболела, но я не в силах ничем вам помочь, и к тому же сегодня я не в настроении принимать гостей. Заходите как-нибудь в другой раз, когда устроитесь и немного обживетесь.

Карен открыла рот, но дверь перед ней уже захлопнулась. Едва молодая женщина осталась одна, вся смелость покинула ее: что она стала бы делать, если бы Майра Голдсмит не остановила ее, а Бахуд оказался бы в спальне? Беккер, по-видимому, прав, считая: что с Бахудом Карен не справится. Так была ли она готова выяснить это? К двери спальни она шагнула без колебаний, подумала Карен с оттенком гордости. Да, на это у нее хватило решимости. Но едва Карен осознала, что без вопросов и колебаний шагнула навстречу смертельной опасности, ее всю затрясло.

Выждав достаточно долго, чтобы полностью овладеть собой, Карен заторопилась к Беккеру. По дороге она вдруг вспомнила, что видела на подоконнике гостиной треножник, и мгновенно с ужасом поняла, для чего он предназначен.

Закрыв за молодой женщиной дверь, Майра покорно вернулась к дивану и села.

Практически в тот же миг Кейн оказался рядом и пристально уставился на нее сверху вниз, стараясь прочитать по лицу ее тайные мысли. Майра попыталась улыбнуться, зная, что выглядит испуганной, но это было вполне естественно. Выражение лица не должно выдать зародившейся у нее надежды на спасение, понимала девушка и прилагала к этому максимум усилий. Глаза Кейна внимательно ощупывали ее черты. Покрывала обмана таяли под его горящим взглядом, и Майра боялась, что он в любую секунду сорвет с нее маску и поймет, что она неудачно пыталась выдать его. Что он сделает потом? Потом он ее убьет, со всей определенностью осознавала Майра. Кейн подготовил винтовку, чтобы кого-то застрелить, разве он мог оставить в живых очевидца? Никогда. Он застрелит нужного ему человека, затем прикончит Говарда и Майру. Только ее послушание до сих пор сохраняло ей жизнь. Или, возможно, Кейн использовал ее вместо развлечения на время ожидания.

Однако Кейн не сумел ничего прочесть по лицу девушки. Читать по лицу – это в принципе довольно трудно. Майра тоже не распознала вероломство в его чертах, не распознала чудовище, когда он лежал на ней, методически вгоняя самого себя внутрь ее. Нет, не распознала, она видела в нем только возлюбленного. Чего же тогда удивляться, что и он видел сейчас в ней только беспомощную покорную калеку, горько подумала Майра.

Отобрав у девушки костыли, Кейн вернулся с винтовкой к окну, игнорируя ее присутствие. На секунду он зашел в комнату Говарда и сразу же вышел обратно с каким-то свертком, который бросил на стол.

Майру переполнило отвращение к себе. Подумать только, она любила этого зверя, восхищалась им и прощала ему все, даже когда он истязал ее, и теперь он не убивал ее только потому, что не видел в ней вреда.

«Я для него ничто, ноль, мелочь, из-за которой не стоит беспокоиться», – думала Майра, чувствуя, как ее самоотвращение медленно превращается в гнев.

 

23

Беккер нетерпеливо поджидал ее на лестничной площадке тридцать третьего этажа. Ему не терпится поскорее схватиться с Бахудом, поняла Карен. Это ясно читалось на его лице. Существует разница между необходимостью и нуждой: Бахуда необходимо вовремя остановить, на лице же Беккера читалась нужда в действии.

– Ты его видела? – жадно спросил Беккер.

– Нет...

– Что?

Карен заколебалась.

– Карен, что? – Беккер сжал ее локти, заставляя говорить.

– Я его не видела...

– Но что?

– Но он там, – закончила Карен.

Беккер отпустил девушку. Его лицо разгладилось, выразив триумф и, одновременно, предвкушение, даже, скорее, вожделение.

– Подожди, пока прибудет помощь, – сказала Карен, заранее зная, что Беккер не станет никого дожидаться. И оказалась права – он уже рванулся вверх по лестнице, и последние слова она договаривала ему в спину.

Кейн закрепил винтовку на подставке и сфокусировал телескоп. Волнующееся внизу море человеческих тел распалось на отдельных людей, стали различимы черты их лиц и цвет глаз. Телескопом он воспользуется для проверки, что не ошибся в выборе цели. Мощности оптического прицела винтовки, может, и не хватит, чтобы пересчитать у Арафата пломбы на зубах, но вполне достанет влепить ему пулю между глаз.

На площади Объединенных Наций кружился людской водоворот. Делегации прибывали в точном соответствии с протоколом и рангом своих стран на мировой политической арене. Один за одним к парадному подъезду ООН подъезжали черные лимузины и выгружали своих сановных пассажиров, которых тут же роем окружали телохранители и дополнительная охрана из ЦРУ и ФБР, эскортировавшая их в здание мимо зрителей, сдерживаемых кордоном полицейских в форме. Плюс к этому, наверняка знал Кейн, в толпе сновали детективы в штатском, а окружающие площадь дома находились под неусыпным наблюдением агентов всех существующих в мире служб безопасности.

Казалось бы, к площади и муха не может подлететь незамеченной, однако Кейн знал секрет, прекрасно известный всем и каждому охраннику внизу – безопасность никогда не бывает абсолютной, и решительный и находчивый убийца-профессионал всегда отыщет лазейку в самой совершенной на первый взгляд системе охраны. Реальную защиту трудно обеспечить в любых условиях, а на открытой, окруженной высотными зданиями площади в центре Нью-Йорка практически невозможно. Огромное количество охраны было лишь показухой, блефом, призванным предотвратить случайные покушения и произвести впечатление на мировую прессу, тогда как в действительности многие из глав государств могли находиться в эти минуты под прицелом десятков, если не сотен винтовок.

Ощутив движение сзади, Кейн обернулся: Майра сменила позу, в ее глазах светилась покорность. Кейн снова приник к окуляру телескопа.

– Через минуту тебе все станет ясно, – пообещал он девушке, наблюдая за только что подъехавшим лимузином. – Тогда мы сможем спокойно поговорить, и я тебе все расскажу. Обещаю, все разъяснится к общему удовольствию. – «Овечка, – одновременно думал он, – не то, что в постели. Вот где она проявила решимость, а в остальном такая же бесхребетная, как и ее братец».

– Скажи мне, кто он? – робко спросила Майра.

– Противник «братства» и худший враг Говарда, – ответил Кейн.

– Худший враг Говарда – это он сам, – заметила Майра.

Кейн рассмеялся. Девчонка правильно судила о брате, но все же ошибалась. «Я его худший враг, – поправил Майру про себя Кейн. – Он поймет это очень скоро – как только я нажму на курок и займусь им вплотную».

Из лимузина внизу вышел король. Кейн направил телескоп на следующую машину в очереди и узнал вьющийся на капоте флажок.

В прихожей громом среди ясного неба прозвенел звонок. Бахуду потребовалась лишь секунда, чтобы принять решение. Мишень появится в поле зрения через полминуты. Человека за дверью он обезопасит за десять секунд. Стрелять дважды нельзя, в коридоре может оказаться случайный свидетель и тогда станет рискованно отступать по намеченному пути, а если уж на то пошло – отступление в его случае куда важнее самого акта, он тут трудится не на ниве любви.

Бахуд подкатил к дивану стул от рабочего стола Майры, усадил на него девушку и пинком отправил стул на середину гостиной. Затем схватил со стола сверток, который принес из комнаты Говарда, и подскочил к входной двери с пистолетом Ассада в руке. Стрелять ему нельзя, однако, Бахуд был уверен, что и не понадобится.

* * *

Беккер увидел две странные вещи одновременно, и обе заставили его заколебаться. Когда дверь распахнулась, он увидел в центре комнаты взволнованную Майру Голдсмит, тревожно махавшую руками, и выходящего из-за двери мужчину в ермолке и тасме на плечах, склонившего голову словно в молитве.

Замешательство Беккера длилось долю секунды, но Бахуду больше и не требовалось. Выступив из-за двери, он замахнулся пистолетом. Беккер уже собрался с мыслями, но было поздно: хотя его рука взметнулась отразить удар, рукоятка пистолета опустилась сбоку на его голову, и, когда Беккер рухнул на колени, Бахуд еще раз ударил его в основание черепа. Беккер повалился на пол лицом вниз и остался неподвижно лежать.

Бахуд метнулся обратно к телескопу. Из лимузина Арафата показался знакомый всему миру палестинский платок. Бахуд схватил винтовку и прицелился в Арафата, когда тот обернулся, чтобы помахать рукой фотографам и зрителям. Перекрестье прицела остановилось на толстой переносице между улыбчивыми глазами.

Вдруг позади Бахуда раздалось быстро приближающееся шарканье.

* * *

Она была быстрее и ниже, чем ожидал Кейн, поэтому, когда он обернулся с занесенной для удара рукой, Майра проскочила под ней. Ее низко склоненная голова врезалась Кейну в пах. Окончательно потеряв равновесие, которое нарушилось, когда он разворачивался, Кейн отлетел назад и, стукнувшись бедрами о подоконник, наполовину вывалился из окна, в последний момент ухватившись за телескоп.

Майра, упираясь изо всех сил, толкала его все дальше, но Кейн схватился руками за края оконной рамы и удержался на весу. Хотя его голова и торс реяли над Нью-Йорком па высоте тридцать четвертого этажа, ноги по-прежнему находились в квартире. Поднатужившись, Кейн втянул себя обратно. Майра налегла головой и плечом на его грудь, но он теперь уворачивался от нее. Тогда Майра вцепилась нормальной рукой в его кисть, силясь разжать пальцы Кейна и оторвать их от рамы, однако, поняв, что это ей не удастся, наклонилась к его ногам, чтобы, подхватив под колени, все же выкинуть Кейна в окно.

И увидела, что его рука тянется за молотком, который, разбив стекло, он оставил лежать на подоконнике. Кейн был слишком силен для нее. Майра понимала, что проигрывает. Молоток лежал со стороны ее карликовой руки. Ей оставалось только бороться из последних сил и надеяться, что по какой-нибудь счастливой случайности задуманное удастся. Но чудес не бывает: с бессильной яростью Майра наблюдала, как трясущиеся от напряжения пальцы Кейна нащупали молоток, затем схватили его и подняли. Молоток мелькнул у нее перед глазами, обрушиваясь ей на голову, и после наступила тьма.

* * *

Бахуд вновь приник к винтовке, но, как он и предполагал, мишень уже успела скрыться в безопасности здания ООН. Бросив бесполезную теперь винтовку на подоконнике, он устремился в спальню. Чтобы подготовиться к бегству, ему требовалась минута, может быть, чуть меньше. Время теперь работало против него: агент ФБР не мог быть один. Сила Майры поразила его, такого Бахуд и представить себе не мог и проклинал себя за глупость. Он был уверен, что девушка полностью в его власти и не может помешать ему. Нет, он был уверен, что она не станет ему мешать, эта прирученная, обалдевшая от любви маленькая калека. А она – будь она проклята! – чуть не убила его. Она наврала ему, что не может передвигаться без костылей. Вот что изумляло Бахуда больше всего: у него и в мыслях не было, что Майра способна ему солгать. Не может передвигаться без костылей? Как же! Да она чуть ли не пролетела через комнату. Если бы у него было время, он бы воздал ей по заслугам, но времени у него не осталось совсем. Бахуд натянул припасенный комбинезон и, торопясь к выходу, отшвырнул в сторону ермолку и тасму.

Нажав кнопку вызова лифта, он приказал себе стоять спокойно, зная, что кабина будет долго подниматься снизу.

Когда дверь лифта съехала в сторону, он увидел в кабине женщину.

* * *

В лифт, бросив на Карен пристальный взгляд, шагнул слесарь в служебном комбинезоне. На панели горела единственная кнопка тридцать четвертого этажа.

– Выходите? – спросил слесарь, придержав дверь рукой.

– Я думала, лифт спускается, – ответила Карен.

– Сейчас спустимся. – Слесарь отпустил дверь.

Его взгляд не отрывался от Карен, на губах играла легкая усмешка.

«Это он! – кричало в мозгу Карен. – Давай, действуй! Не трусь!» Беккер знал, что говорил, предупреждая ее о действии страха на человека, со всей очевидностью поняла молодая женщина, судорожно прижимая к животу сумочку, откуда ей отчаянно хотелось выхватить пистолет. Затем она осознала: если этот слесарь – Бахуд, значит Беккер потерпел неудачу и, возможно, мертв.

Глаза слесаря на миг опустились. Он нажал кнопку семнадцатого этажа.

«Сейчас! Давай!» – скомандовала себе Карен.

Она быстро сунула руку в сумочку, и тут же что-то металлическое ударило ее в переносицу. Карен дернулась назад, как ее учили поступать в подобных ситуациях, но слесарь удержал ее, схватив за руку, и нанес второй удар. Карен услышала треск костей, из сломанного носа хлынул поток крови. Она ударила ногой, целясь Бахуду в пах, но Бахуд был уже сбоку от нее, обхватив сзади ее горло. Карен попыталась отбросить его локтем, но Бахуд толкнул ее боком на стену лифта, лишив возможности двигать рукой.

Карен стало трудно дышать. Когда она открыла рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха, кровь из носа хлынула внутрь. Она упорно старалась достать свободной рукой пистолет, надеясь, что неожиданный выстрел ослабит захват Бахуда или привлечет чье-нибудь внимание.

Предплечье Бахуда жестко давило на сонную артерию. Карен знала, что у нее остается немного времени, прежде чем она потеряет сознание. Она с неимоверным усилием пропихнула за спину прижатую к стенке руку и вцепилась Бахуду в пах. Он зашипел от боли, но захват не разжал, и лишенный поступления кислорода мозг Карен медленно отключился. Молодая женщина провалилась в темноту, не услышав, как ее тело ударилось об пол, когда Бахуд выпихнул ее из кабины в коридор семнадцатого этажа.

Избавившись от Карен, Бахуд оправил комбинезон. Эта стерва умудрилась слегка поцарапать ему лицо и едва не оторвала яйца, как ему на секунду показалось, но хуже всего, возясь с ней, он потерял драгоценное время, хотя, конечно, немного, совсем немного, в этом он не сомневался.

Дверь закрылась, и лифт в скоростном режиме скользнул к подвалу.

Когда кабина остановилась в вестибюле, Бахуд напрягся. В лифт влетели трое мужчин в строгих деловых костюмах. Один из них хлопнул по кнопке тридцать четвертого этажа и ругнулся в сердцах, когда кабина, следуя указаниям микрокомпьютера, поползла в подвал. Даже не глядя на троицу, Бахуд мог сказать, что это федеральные агенты.

Выходя в подвале, он не оглянулся, хотя чувствовал на своей спине пристальные взгляды трех пар глаз. Самый горячий из фэбээровцев снова ударил по нужной кнопке, словно его нетерпение могло подстегнуть методичную машину. Наконец, дверь с гидравлическим вздохом скользнула в паз, и Бахуд остался один. Он знал как долго эти трое теперь будут подниматься на тридцать четвертый этаж, и представил, какое разочарование ждет их в конце пути: спускаясь, он нажимал кнопку этажа, мимо которого проезжал, и теперь, поднимаясь, лифт будет останавливаться на всех этажах с первого по шестнадцатый; так что у него масса времени – можно не торопиться.

Отперев кладовую, он выуживал из-под штор фонарик, когда сзади его окликнул сердитый голос:

– Эй!

Бахуд развернулся и оказался лицом к лицу с помощником управляющего домом.

– Что ты тут делаешь?

Бахуд выпрямился в полный рост и облегченно улыбнулся.

– Уф! Вы меня напугали.

– Что ты тут делаешь? – повторил с подозрением помощник управляющего.

– Девчушка с двенадцатого этажа умудрилась уронить в унитаз куклу. Можете себе представить? Она застряла в основном коллекторе канализационного стока. Мне нужно вытащить ее оттуда, – сказал Бахуд.

– И здесь, по-твоему, пролегают трубы?

– Я искал выход к коммуникациям, – оправдываясь, проговорил Бахуд, с улыбкой приближаясь к сердитому собеседнику.

– А где твои инструменты?

– Что?

– Где твои инструменты, спрашиваю. Или ты собираешься крутить трубы голыми руками?

Бахуд повернул к себе руки ладонями вверх, не выпуская из правой фонарик, и критически осмотрел их, словно оценивая их пригодность как инструмента. Тем временем он сделал еще шаг к помощнику управляющего и остановился в метре от него, по-прежнему внимательно изучая руки.

– А что, вы полагаете, их недостаточно? – спросил он, оторвавшись, наконец, от этого занятия.

Помощник управляющего хотел что-то сказать, но Бахуд молниеносно ударил его фонариком в висок. Челюсть несчастного еще двигалась, когда он упал на колени, но с губ не срывалось ни звука. Бахуд шагнул в обход, однако, помощник управляющего, проявив недюжинную силу, словно капканом поймал его ногу. Бахуд взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, выронив при этом фонарик, откатившийся куда-то в темноту. Обретя устойчивость, он повернулся устранить неожиданную помеху – губы помощника управляющего по-прежнему шевелились, хотя глаза уже закатились.

Быстро отодрав от себя его пальцы, Бахуд гораздо дольше разыскивал упавший фонарик, который нашелся под сломанной тележкой для гольфа. Бесчувственное тело он оставил валяться на полу: сейчас для него имело значение только время, а помощник управляющего и так отнял у него немало.

Ступив в коллекторный отсек, Бахуд ощутил холод. Влажный воздух масляной пленкой осел на коже: он вспотел под действием адреналина, к тому же температура в подвале оказалась градусов на восемь ниже, чем когда он разведывал путь, и Бахуду мимолетно вспомнилась болгарская темница.

Кнопку включения пришлось нажать трижды, прежде чем фонарик загорелся, дав неяркий, колеблющийся луч. Бахуд обругал себя за то, что воспользовался им вместо оружия. Это было глупо и нехарактерно для него. В последние несколько минут он допустил две ошибки сразу: сначала недооценил способность Майры к сопротивлению, затем негодным способом разделался с помощником управляющего. Тем не менее, фонарик светил, и это главное. Он нужен ему минуты на три, не больше, а при необходимости можно обойтись и без него.

Бахуд был где-то на середине пути к соединявшей здания стальной двери, когда услышал позади себя шум и обернулся, мгновенно выключив фонарик. Дверь в коллекторный отсек широко распахнулась, и в проем впрыгнула темная форма. В тусклом освещении подвала на миг мелькнул силуэт, затем дверь захлопнулась с громким металлическим стуком, эхом отразившимся от стен.

Пробираясь по коллекторному отсеку в первый раз, Бахуд узнал, что это место отличается превосходной акустикой, и ходить здесь все равно, что гулять внутри огромного гулкого барабана. В пустом пространстве коллекторных коридоров ничто не гасило звуки. Тут не было ковров, деревянных панелей и мебели, только бетон и металл.

И двое мужчин в чернильной темноте каменного мешка, выдолбленного в скальном основании Манхеттена в пяти метрах под уровнем поверхности.

Бахуд не испугался: все преимущества были на его стороне. У него имелся электрический фонарик, которым он мог воспользоваться при необходимости, и пистолет Ассада, заткнутый за пояс под комбинезоном. К тому же он представлял себе, где находится, знал, куда идти, и немного ориентировался в окружавшем пространстве. У его противника, вероятно, тоже имелось оружие, допустил Бахуд, однако у него не было ни источника света, ни мысленного представления, куда он попал. И, не имея причин бояться своего противника, Бахуд пришел в восторг: пожалуй, будет даже забавно поиграть с ним. «Наставники» в «Школе мастеров» обожали подкидывать ученикам подобные задачки.

Задержав дыхание. Бахуд прислушался и ровным счетом ничего не услышал: противник тоже пытался определить его позицию на слух. Затем Бахуд внезапно понял серьезный недостаток своего положения – время работало против него, ему надо было двигаться, а его визави – нет. Раз за ним погнался один человек, следом могли появиться и другие. Если он застрянет на мертвой точке, даже нью-йоркские полицейские сумеют в конце концов сплести сеть, из которой будет трудно ускользнуть. Значит он должен двигаться, причем так, чтобы это давало ему преимущество перед противником.

Бахуд опустился на колени, чтобы снять ботинки, и встревожился из-за поднятого этим простым движением шума: материя комбинезона громко зашуршала. Держа фонарик в зубах, Бахуд развязал шнурки, морщась от какофонии производимых им звуков.

Противник пока ничем не выдал себя. Бахуд представил его, согнувшегося в темноте на том самом месте, где он очутился, закрыв за собой дверь. Противник действовал правильно – чувствовалась спецподготовка, – однако долго так продолжаться не могло. Определив положение Бахуда, противник вынужден будет двигаться, и тогда Бахуд его убьет. Дождавшись первого шороха с его стороны, он ослепит жертву фонариком и прикончит одним выстрелом.

Пистолет невозможно было достать, не расстегнув молнию на комбинезоне. Бахуд проделал это одним быстрым движением, поразившись, как тихо это вышло. Он услышал лишь легкий шелест, не громче его собственного дыхания, и сомневался, что враг тоже услышал его. Беззвучно достать из-за пояса пистолет не удалось, хотя Бахуд вытаскивал его очень медленно, правда, звук был не громче предыдущего. Противник по-прежнему не издавал ни малейшего шороха, и Бахуд решил прокрасться дальше. По его оценке он был примерно в тридцати шагах от входа, когда преследователь ворвался в помещение, следовательно, пройдя двадцать пять шагов, он окажется недалеко от стены и, если понадобится, рукой нащупает заветную дверь в соседний подвал. Однако он был уверен, что противник начнет двигаться гораздо раньше.

Направив пистолет и фонарик в то место, где по его предположениям находился противник, Бахуд спиной вперед двинулся к желанной двери, задерживаясь на каждом шаге, чтобы осторожно перенести вес с пятки на носок. Ткань комбинезона слегка шелестела при ходьбе, но Бахуд сомневался, что противник слышит его. Он сам почти не слышал себя, несмотря на обострившийся в опасной ситуации слух, и Бахуду казалось, что он крадется с бесшумностью кота.

* * *

Беккера поражало, сколько шума производил Бахуд. Определить его позицию не составляло никакого труда, с тем же успехом он мог навесить на себя колокольчики или, еще лучше, полицейскую сирену. Беккер слышал, как тот снимал ботинки, затем поднялся, вытащил что-то из-под одежды – скорее всего, оружие, вероятно, свое любимое шило для колки льда – и стал удаляться.

Он шел медленно, но ритмично: шаг, шаг, пауза, чтобы прислушаться. Беккер пристроился к его ритму, но делал шаги в два раза больше, с каждым движением значительно сокращая расстояние между собой и Бахудом.

Впрыгивая в дверной проем, он первым делом осмотрел помещение в тусклом свете из подвала, оценив его размеры. Если они и дальше будут идти в таком темпе, то Беккер достигнет дальней стены почти одновременно с Бахудом.

Сделав двадцать пятый шаг, Бахуд остановился и прислушался. Затем зажал фонарик в зубах и освободившейся рукой стал нащупывать стену позади себя. Было так тихо, что он слышал слабый скрип костей запястья, наугад шарившего во мраке.

Вдруг раздался звук.

Бахуд поспешно выхватил изо рта фонарик и вытянул его перед собой параллельно с пистолетом, направив их в то место, откуда донесся звук. Шум, раздавшийся совсем близко от него, походил на придушенный вздох, словно у человека перехватило дыхание. Да, это был его противник, на расстоянии всего двух-трех метров от Бахуда, но как ему удалось подобраться столь близко незамеченным?

Бахуд покрепче сжал фонарь и пистолет: если враг так близко, в его распоряжении только один шанс. Он должен четко скоординировать действия – включив фонарик, за долю секунды отыскать мишень и выстрелить. Свет сделает его самого превосходной мишенью, поэтому фонарик надо будет выключить в тот момент, когда он нажмет на курок. Если соперник выстрелит в ответ, вспышка выстрела выдаст его позицию, и, если Бахуд попадет в него, шума будет достаточно, чтобы Бахуд мог отыскать раненую жертву и прикончить ее в темноте.

* * *

Беккер по своим прикидкам находился в четырех метрах от Бахуда, когда ужас внезапно клещами сжал его горло, заставив судорожно вздохнуть. Тело покрылось потом, сердце бешено застучало в груди, словно он рывком пробудился от кошмара, того самого кошмара, который преследовал Беккера из ночи в ночь, – безымянного ужаса во мраке. В снах его преследовало наводящее смертельный страх чудовище – он сам, он сам превращался в ужас из своих кошмаров, сам становился причиной своего страха, сам был худшим из своих страхов; сознание этого из года в год все сильнее и сильнее мучило его. Беккер не просто боялся темноты, он чувствовал в ней неизбежность собственной судьбы.

Однако сейчас у него не было ни времени бороться с ужасом, ни света, чтобы разогнать его, ни женского тела рядом в постели, в котором он мог бы найти спасение, и теперь он умрет, заливаясь потом и трясясь от страха. Бахуд, конечно, слышал вздох и теперь ищет его, держа оружие наготове. Беккер до боли сжал челюсти, чтобы не стучали зубы. Его грудь непроизвольно вздымалась – легкие жадно требовали кислорода. Как можно шире раскрыв рот, он втянул в себя побольше воздуха в надежде подавить судорожные вдохи, которых требовало вышедшее из-под контроля тело. С сердцем, грозившим выпрыгнуть из грудной клетки, он ничего не мог поделать.

Беккер понимал, что производит слишком много шума и что через несколько секунд, если так пойдет и дальше, Бахуд прикончит его, но рожденный его собственным сознанием ужас сковывал его крепче любых цепей, не позволяя даже пошевелиться.

* * *

Бахуд слышал звук, похожий на пыхтение крошечного существа, словно рядом часто-часто дышала мышка. Однако рядом находилась не мышка, а смертельно опасный противник. Он повернул пистолет с фонариком на несколько сантиметров влево и нажал кнопку.

Она не сработала. Бахуд снова нажал кнопку, потряс фонарик и нажал в третий раз. Лампочка, наконец, зажглась, но слишком поздно.

* * *

Ужас еще не полностью отпустил Беккера, когда зажегся свет и щелкнул пистолетный выстрел. Пуля свистнула у него над ухом за долю секунды до того, как грохот выстрела оглушительным ревом отразился от стен.

Слившиеся почти воедино вспышки фонарика и выстрела молнией разорвали чернильную тьму, осветив обоих мужчин. Беккер заметил движение Бахуда, прежде чем тот зажег фонарик, и, оказавшись снова во мраке, он видел оставшийся на сетчатке негативный отпечаток мелькнувшей перед глазами сценки. Однако, несмотря на временную слепоту и дезориентацию в пространстве, вызванные резкой сменой освещения, Беккер был уже другим человеком: простой рефлексивный испуг при выстреле подавил парализующий ужас. Заметив движение Бахуда, он инстинктивно отпрыгнул в сторону и перекатился, ударившись плечом о стену. На ноги он поднялся собранным и готовым к действию. В момент, когда сработал спасший ему жизнь инстинкт, он перестал бороться с ужасом, сдался и открылся перед своим страхом, в мгновение ока превратившись в чудовище из своих снов. Трясущийся и исходящий потом от страха человечек на протяжении одного удара сердца видоизменился в человека, которого он только что боялся до судорог: на протяжении одного удара сердца Беккер перестал быть мальчиком, которого мучили в темноте, и сам исполнился духа своего мучителя.

* * *

Выстрелив, Бахуд, следуя своему Плану, мгновенно двинулся вперед, но на первом же шаге понял, что промахнулся. Услышав сзади, где по его представлению находилась стена, скребущий звук, он снова выстрелил в том направлении. Пуля, с визгом отрекошетив несколько раз от пола и труб, окончательно завершила свой путь, впившись в стену в тридцати сантиметрах от его головы, и Бахуд осознал, что оружием пользоваться бесполезно и опасно: отскакивающие, как резиновые шарики, от стен пули могли с легкостью убить его самого.

Время тонких маневров прошло. Сунув пистолет за пояс, Бахуд быстро шагнул к стене, вытянув перед собой руку словно слепой. Другой рукой он достал из кармана и сжал в кулаке заостренную палочку из маникюрного набора. Пальцы свободной руки коснулись холодного бетона стены, и, согнувшись по-крабьи, Бахуд двинулся влево, пока рука не угодила в свободное пространство двери. Он притаится с другой стороны и прикончит своего преследователя, когда тот перешагнет через порог. Деваться Беккеру некуда: другого пути нет. Все будет кончено через несколько секунд.

Сразу же за дверью Бахуд понял, что совершил ужасную ошибку. Он мгновенно почувствовал рядом присутствие другого человека, поджидающего его словно хищник в пещере. Бахуду почти явственно представился радостный оскал на лице Беккера и рвущийся из его груди яростный смех победителя.

Беккера выдало не шум или удар, а тепло – живое тепло его тела.

Бахуд слепо ударил перед собой, попав в пустоту. Мгновенно развернувшись он махнул рукой позади себя и опять поймал только воздух. Он знал, что противник совсем недалеко: волосы на его затылке встали дыбом от предельной близости чужого присутствия, однако он не мог обнаружить Беккера, хотя чувствовал, что тот где-то совсем рядом – на расстоянии вытянутой руки, и, что самое страшное, смеется над ним.

Беккер лежал на полу под машущими руками Бахуда, чутко прислушиваясь к шуршанию его ступней о бетон. Точно определив, где находится жертва, он приподнялся и ловко подсек Бахуду ноги. Бахуд упал на спину, стукнувшись головой об пол. Даже в падении он пытался достать своего противника, хотя безуспешно. От удара перед его глазами вспыхнули разноцветные искры, но и лежа он продолжал протыкать воздух вокруг себя деревянным колышком.

Почувствовав, что рядом с головой опустился ботинок, Бахуд перевернулся на живот и получил сильный удар в бок. Он быстро откатился в сторону и поднялся на ноги, борясь с головокружением. Он ожидал следующего удара, но ничего не произошло. Слушая собственное участившееся дыхание, Бахуд вдруг понял: Беккер играет с ним как кошка с мышью – прижмет когтями, отпустит и снова прижмет.

Следующий удар пришелся ему по правому колену, продемонстрировав подавляющее преимущество противника в ситуации, куда он сам себя загнал, но не вызвав немедленной боли. Инерция удара отбросила Бахуда к стене. Он постарался повернуться в том направлении, откуда пришелся удар, одновременно понимая, что Беккер уже переместился, и поэтому поспешно отступил в сторону, но поврежденное колено подогнулось, и он со стоном повалился на пол.

Беккер жестоко ударил его ногой по шее, и Бахуд въехал лицом в бетон. Ступня противника на секунду задержалась на его затылке, пригвождая к полу. Бахуд услышал смешок, короткий и презрительный, затем нога Беккера исчезла. Ругнувшись, Бахуд попробовал ее поймать и промахнулся.

Бахуд понял, ему нужно что-то немедленно придумать: с каждым последующим ударом он будет терять силы и возможность к сопротивлению, как мышь в лапах кошки, которая через какое-то время даже не пытается бежать, впав в болевой шок, и кошка, продолжая игру, сама подбрасывает безвольное тельце, имитируя его движение.

Очередная атака последовала, когда Бахуд подтянул под себя ноги и поднялся на четвереньки. Хотя удар, пришедшийся по почкам, наполнил тело пронзительной болью, Бахуд сообразил, что противник реагирует на его движения. Его противник так же, как и он, не видел в темноте и ориентировался на шум, следовательно, его единственный шанс в том, чтобы поступать точно также.

Исходя из этого, Бахуд остался неподвижно лежать лицом вниз на том месте, где упал. Пистолет за поясом сильно врезался ему в живот. Он решил воспользоваться оружием, пусть даже с риском для самого себя. Поднявшись на ноги, он достанет пистолет из-под комбинезона, но сейчас он должен лежать абсолютно неподвижно, притворяясь мертвым. Пусть кошка сама подойдет поближе, чтобы еще разок поиграть с мышкой, и тогда окажется, что мышка-то еще жива!

Прождав столь долго, что у него едва выдержали нервы, Бахуд, наконец, услышал шаги прямо перед собой.

Он вскочил, и, использовав для толчка неповрежденную ногу, ринулся в непроглядную тьму, почти сразу коснувшись кончиками пальцев одежды своего противника. Ухватившись за нее левой рукой, он дернул на себя, и оказавшись вплотную с противником, ударил снизу вверх своим импровизированным деревянным оружием. Однако, Беккер непостижимым образом заблокировал атакующую руку и затем нанес Бахуду сильнейший удар коленом в грудь и костяшками пальцев по бицепсу вооруженной руки. Рука сразу отнялась. Бахуд охнул от боли, но продолжал бороться, на этот раз ударив колышком вниз, и почувствовал, как тот глубоко вонзился в бедро противника.

Беккер по-звериному зарычал и перехватил его запястье, одновременно резко рубанув ребром ладони другой руки Бахуда по шее. Бахуд осел. Колено противника врезалось ему в подбородок, и его голова отлетела назад, с размаха ударившись о бетон пола, однако сознания он не потерял и вогнал пальцы левой руки Беккеру в глаза. Тогда Беккер обрушился сверху всем весом ему на грудь, вышибив из него дыхание. Левая рука Бахуда вновь взметнулась к лицу противника, наткнувшись на рот.

Беккер отбил его пальцы и потянулся к горлу. Затем он надежно прижал коленом к полу правую ладонь Бахуда и с рычанием выдернул из бедра деревянный колышек.

Бахуд завопил от невыносимой боли в придавленных пальцах, но жесткая хватка на горле быстро задушила крик. В последнем, отчаянном усилии он выгнулся и пинком здоровой ноги сбросил с себя Беккера, ощутив, как тот тяжело грохнулся и покатился по полу. Все, он свободен, он может дышать! Теперь ему никто не мешает! С трудом поднявшись, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил наугад, никого не увидев перед собой при вспышке. Бахуд начал разворачиваться, но пистолет с дикой силой выкрутили из его пальцев, и он глухо брякнулся об пол. Беккер зажал сзади его горло и, пока Бахуд пытался лягнуть противника, нанес сокрушительный удар в лицо.

Бахуд на несколько мгновений провалился в беспамятство. Придя в себя, он почувствовал легкое прикосновение к мочке уха папочки из апельсинового дерева.

– Сюда? – нежно промурлыкал рядом мужской голос, низкий и напевный, будто пробившийся сквозь толстые слои ваты и долгие годы. – Ты сюда воткнул ее своему папочке?

Палочка проникла внутрь уха. Дыхание Беккера щекотало Бахуду шею.

– Сюда?

Услышав торжествующий смех, Бахуд закричал.

 

Эпилог

Карен не ожидала такого наплыва посетителей, и если с Финни ей было легко и просто – они были сверстниками и в своем роде друзьями, – то вслед за ним потянулись агенты много старше ее по возрасту, едва знакомые девушке по недолгой совместной работе в Нью-Йорке. Несмотря на внешнюю бесстрастность, они все явно стесненно чувствовали себя в больничной обстановке и еще больше смущались в присутствии хорошенькой молодой женщины, особенно хорошенькой молодой женщины с повязкой на лице, прикрывавшей сломанный нос. Они совсем не умели вести больничные разговоры и с натугой бормотали слова сочувствия. В общем, Карен уставала от них раньше, чем они уходили, ссылаясь на неотложные дела. Хотя все они говорили очень мало, Карен прекрасно понимала – они хотели поздравить ее с завершением дела, хорошо проделанной работой и, скорее всего, с тем, что ей повезло и она осталась в живых.

Самое тяжелое впечатление произвел на девушку Хэтчер, поскольку визит вежливости, очевидно, был ему в тягость. Погремев наручниками за поясом и разгладив складки на брюках, он сел около постели Карен, и, просидев словно на иголках ровно десять минут, неуклюже откланялся и ушел, умудрившись в течение всего визита сохранять вид человека, которому делают колоноскопию, очень несчастного, но решившего стоически вытерпеть всю неприятную процедуру до конца.

Маккиннон единственный из всех посетителей принес девушке цветы. Личный визит при его высоком положении в табели о рангах заставлял предположить, что это не просто официальная дань вежливости. Директор вел себя галантно и предупредительно, был очаровательно любезен, но все же держался несколько натянуто, и Карен поняла, что его любезность проистекает скорее от ощущения собственной власти и покровительственного отношения, чем из сексуального влечения. Сначала подобные тонкости не всегда легко различимы.

– Доктора клятвенно заверили меня, что вскоре вы встанете на ноги, – сказал Маккиннон после того, как долго развлекал Карен шутками и смешными историями из своей практики. – Насколько я понимаю, вы будете добиваться перевода на постоянную работу в мой отдел?

– Я еще не уверена, сэр, – ответила Карен с поразившей ее саму искренностью.

– По-моему, вам была по душе эта идея.

– Да, сэр, была. Даже очень. Но после всего случившегося... я не знаю, сэр.

– Ну что вы, не берите в голову. Обычно такого не происходит. Вам просто по случайности пришлось работать с Беккером, а так у нас маленький сплоченный коллектив нормальных спокойных людей. – Маккиннон иронически усмехнулся каким-то своим мыслям. – Не волнуйтесь, вам больше не придется работать с Беккером.

– Почему?

– Он снова перевелся, – пояснил Маккиннон.

– А... – Карен постаралась, чтобы голос не выдал ее разочарования. – И куда?

– В какое-то из множества федеральных агентств. По его профилю – работы непочатый край... Кстати, он очень рекомендован мне вас, мисс Крист.

– В самом деле?

– Он сказал, у вас имеется чутье к нашей работе.

Карен, засмеявшись, осторожно прикоснулась к повязке на носу.

– Едва ли теперь у меня осталось какое-либо чутье, – невесело сказала она. – Хотя, может быть, я и сгожусь для бумажной работы.

– Красота преходяща, мисс Крист, характер – навсегда. Если хотите знать, сломанный нос только облегчит вам ремесло агента. Как вы, должно быть, замечали, в присутствии хорошенькой женщины мужчины чувствуют себя неудобно, а другие женщины проявляют злобу и агрессивность. Красота действует на людей отталкивающе, вызывает зависть, тогда как для работы агента очень важно нравиться людям с первого взгляда, по крайней мере, располагать к себе людей, внушать доверие.

– Ваши слова меня здорово успокоили, сэр, – уныло проговорила Карен.

– Возраст тоже играет немаловажную роль, – продолжил Маккиннон. – Мои лучшие агенты – люди с заурядной внешностью и среднего возраста.

Карен не удержалась и громко рассмеялась.

Маккиннон болезненно улыбнулся.

– Как видите, ваши лучшие годы еще впереди. И я надеюсь, вы проведете их в отделе по борьбе с терроризмом.

После его ухода Карен долго разглядывала потолок, пытаясь прочитать по переплетению трещин в побелке свое будущее.

* * *

Майра тонула в бреду, вызванном действием болеутоляющих лекарств, и, выныривая иногда на поверхность сознания, с трудом отличала сны от яви. Вокруг нее постоянно суетились очень внимательные люди, проявлявшие трогательную заботу о ней, ее здоровье и удобствах, и желавшие с ней поговорить. Она не всегда была в состоянии отвечать на их вопросы, но слышала их надоедливые голоса, настойчиво добивавшиеся от нее ответов: чувствует ли она то, чувствует ли это? Люди требовали смотреть на свет, им в глаза, следить за их пальцами, назвать им свое имя, сказать им, какой сейчас день и год, и где она находится.

Майра не имела представления, где она находится. Впрочем, это волновало ее меньше, чем незнание того, что с ней случилось. Последним ее воспоминанием перед нынешним состоянием прерывистого сознания был Кейн, смотрящий в телескоп, и она сама в центре гостиной. После этого что-то произошло, знала Майра и очень хотела вспомнить, что именно. Она что-то сделала, это точно. Сделала нечто, оставившее у нее очень приятные ощущения, что бы это ни было: хорошее или плохое, удачно или неудачно, но, не сомневалась девушка, она сумела выйти из эмоционального ступора, куда звал ее Кейн, и она что-то сделала. Если учесть, что любой шаг в сторону от безучастности являлся для нее прогрессом, Майра удовлетворилась бы даже малым, однако чувствовала – она сделала нечто большое. И хорошее, потому что она, определенно, нравилась самой себе и гордилась собой.

Иногда лица окружавших ее людей приобретали более четкие очертания, и тогда она узнавала некоторых из них. Несколько раз приходил Говард и сидел рядом с ее постелью, сжимая руку Майры в ладонях. Однажды Майре показалось, она заметила слезы на его глазах, но затем он быстро повеселел. В каждый свой приход он старался убедить сестру, что с ней все будет хорошо. Это Майра поняла, однако она по-прежнему не имела представления, что с ней не так.

Однажды рядом появился человек, которого она тоже видела раньше: не так давно он расстроил ее сообщением о смерти мистера Хэнли. Майра не смогла вспомнить его имя. В последний раз она видела его лежащим ничком на полу в прихожей, как раз перед тем, как она сделала то, что она сделала.

Человек не пытался разговаривать с ней. Он вообще ничего не говорил, а только смотрел на ее с улыбкой, в которой смешались теплота и озабоченность. Сидевший рядом с ним Говард что-то сказал, и, одобрительно кивнув, человек протянул руку и ласково коснулся щеки Майры. При этом восприятие девушки настолько обострилось, что она впервые ощутила бинты, охватывающие ее голову. Бинты? Это ее не встревожило.

Кончики его пальцев на мгновение задержались на ее коже, затем, все еще улыбаясь, человек, как показалось Майре, весело подмигнул. Позже приходили другие люди, и Майра, наконец, догадалась, что это врачи. Потом заходил еще один человек из ФБР, но все это время перед мысленным взором Майры стоял образ прикоснувшегося к ней человека. Она вспомнила его улыбку, тепло пальцев и дружеское подмигивание.

* * *

Беккер навестил Карен последним, и его визит пришелся на день, когда с ее лица сняли повязку. Девушка заметила, что он слегка прихрамывает.

– Прошу прощения, что я так припозднился, – извинился Беккер. – Меня тоже отправили в больницу.

– Из-за твоей ноги?

– Из-за моей головы: они совали мне лампочки в уши, чтобы посмотреть, что в ней творится.

– И что они увидели?

– Ты хорошо выглядишь, – сменил тему Беккер.

– Вот спасибо! – оживленно отозвалась Карен. – Тебе тоже нравятся носы картошкой? Маккиннон считает – это способствует карьере.

– Ты – прекрасная женщина, – возразил Беккер. – А нос...

– Только, пожалуйста, не заливай мне про характер.

– Если ты полагаешь, что меня влекла к тебе только твоя красота, то ты глубоко ошибаешься.

– А что же тогда, Джон? Мой нераскрытый потенциал, что ли? Способность смотреть на вещи, как смотришь на них ты, и чувствовать их так же, как ты? Однако я не умею ни того, ни другого.

– Это еще неизвестно.

– Известно.

– Возможно, ты просто не хочешь этого признавать.

– Мне и признавать нечего. У меня этого нет. Я не такая, как ты. Тебе просто хочется, чтобы я была похожей на тебя. Нужно, чтобы я была похожей на тебя, но я не тот человек, который тебе необходим.

Беккер медленно закивал.

– Я хотела бы быть похожей на тебя и иметь возможность помочь тебе по-настоящему.

Беккер продолжал кивать, словно переваривал море информации.

– Ладно, оставим это, – сказал он едва слышно.

Они застыли в неловком молчании, удивившем Карен: она полагала – любые недомолвки между ними уже невозможны.

– Ты собираешься окончательно перевестись к Маккиннону? – спросил через некоторые время Беккер.

– Не знаю. Меня пугает работа в его отделе.

– У тебя все хорошо получится.

– Почему ты так в этом уверен?

Беккер пожал плечами.

– Ты только что заявила, что у тебя нет ни малейшего желания выслушивать мои доводы.

– Мне сказали, ты все-таки достал его, – проговорила Карен после паузы.

– В каких выражениях?

– Мне сказали, что ты убил его, – уточнила Карен.

– Да, – подтвердил Беккер. – Я его убил.

– Мне также сказали, что это была самооборона, – добавила девушка.

– Так всегда говорят, что они еще могут сказать?

– А это действительно была самооборона?

Беккер отвел глаза и стал смотреть на принесенный Маккинноном букет.

– Джон, это была самооборона?

– Там было очень темно, – хрипло выговорил Беккер.

– А когда врачи заглядывали тебе в голову, что они там увидели, Джон?.. Джон?

Беккер невесело усмехнулся.

– Несколько порванных извилин.

– Они могут снова связать их?

Усмешка Беккера стала шире. Карен подумала, как похоже могут выглядеть жестокость и горечь.

– Они и не собирались их связывать. Наоборот, они хотели получше изучить дизайн в надежде, что смогут впоследствии воспроизвести его в головах еще нескольких агентов.

В палате вновь повисла тишина, и спустя несколько томительных минут Беккер поднялся, собираясь уходить.

– Куда ты катишься, Джон? – тихо спросила Карен.

– Не знаю. У человека с моими нак... талантами найдется немало работы.

– А ты не можешь остановиться?

– Остановиться?

– Ну, подыскать себе работу в частном бизнесе, стать, например, инструктором по самообороне... Да мало ли что еще ты можешь делать. Ты не обязан делать то, чем ты занимаешься сейчас, если это тебя мучает.

– Значит, просто взять и остановиться?

– Ты разве не можешь?

Беккер странно посмотрел на девушку, склонив голову набок.

– Ты веришь, что человек может изменить свою натуру? – спросил он.

– Да, может, – ответила Карен, – если сильно захочет.

– А-а... Вот мы и добрались до сути. Вопрос в том – хочу ли я остановиться? – сказал Беккер и вышел, нежно поцеловав Карен на прощание.