Её жизнь была прекрасна – десятый класс, скоро лето!
Она говорила, как пела; смеялась – как птичка.
В те дни цветущая черёмуха волнующе заполняла знакомые улицы, мягкие облака никуда не спешили по прозрачному небу, деревянные скамейки в городском парке до вечера оставались тёплыми и уютными.
Видеть и чувствовать – это же так замечательно!
А слышать шум окружающей жизни она не хотела.
Удобная вещь – наушники.
С самого утра, привычные, красивые, нисколько не кажущиеся чем-то лишним, посторонним, скорее, наоборот, вызывающие тревогу своим редким отсутствием.
Свобода!
Никто не мог заставить её слушать то, чего она не хотела услышать.
Наушники, белые провода, музыка.
Голос таинственных книг.
Или краткие интересные новости.
Или телефонный смех нужного человека.
Удобно.
Однажды отец, побледнев жёстким лицом и, не глядя ни на кого за семейным столом, произнёс в её сторону:
– Сними…
Повторил.
Не дождавшись, протянул руку, сорвал наушники с её головы и бросил их на пол.
Внезапная боль, долгая обида.
Отец выдохнул, выронил тогда из дрожащей руки хлеб:
– Никогда не садись за наш стол так, с этими…
Люди в наушниках казались ей своими.
И смешные мальчишки с прекрасными глазами, и многозначительные ровесницы, и взрослые задумчивые женщины.
Без слов, без вопросов и пояснений она понимала их.
Они все слушали свою тишину.
Иногда кто-то шёл ей навстречу, нахмурившись, опустив голову; другой, наоборот, сиял лицом, иные беззвучно шевелили губами, улыбаясь и, рассказывая кому-то далёкому что-то непременно доброе.
Жесты им были уже не нужны.
В слишком редкие минуты домашнего общения отец, славный труженик, кривился скептической улыбкой:
– Плохо, что ты никого не хочешь слышать… Природный слух имеет свойство деградировать.
– Твой остросоциальный сарказм не для меня.
– Когда будет нужно – тебя тоже не услышат.
– Ерунда.
Как-то чудесной весенней ночью случилась приятная бессонница.
Удивительные минуты естественной тишины казались волшебством.
Она лежала под прохладной простынёй, заложив ладони под голову.
Почему-то вспомнился давний, почти детский, разговор с отцом.
Они стояли тогда на высоком берегу реки, взявшись за руки.
В звёздной июльской темноте отец позволил себе быть непривычно восторженным.
– Умей слушать тишину, дочь. Как же удивительно звучит она! Когда есть возможность погрузиться в настоящий мир невыдуманных звуков, без глупых наушников, без постоянного громыхания ненужной, необязательной музыки и слов…
– Но ведь страшно…
– Это – пока, это с непривычки. Совсем скоро, когда повзрослеешь и научишься ценить одиночество, ты обязательно полюбишь такую тишину…
И потом, ещё…
Она – уже старшеклассница.
Они идут вместе по улице.
Она, задумавшись, слушает, в наушниках, волнующе тихую музыку.
Внезапно, на пешеходном переходе, отец дёргает, рывком, её за руку, вместе с ней падает на тротуар.
Мимо них, близко, весь в смрадном топливном дыму, мчится огромный грязный грузовик.
– Ты, ты… Ведь слушать же надо!
Плечи отца жалко опустились от только что пережитого.
Она усмехнулась:
– Плевать…
А вчера случилась беда.
Внезапность чужой грязной жизни, чужого города, совсем другие люди…
Она шла под дождём, раскинув руки и рыдая.
Много людей вокруг, но никого – рядом.
В сумраке ненужного дня все они, навстречу, – в наушниках.
Её взгляд.
Она знает, что выглядит жалкой. Ей страшно.
Прохожие видят её, пожимают плечами, вежливо, коротко, улыбаются, стараются обойти, не испачкавшись, оберегая личные зонты и одежду.
«Помогите!»
Она так не говорит, они – её не слышат. В наушниках. Милые.
Страшно. Уже истерика.
Рычит гром. Это – гром?!
Свист ветра по лужам, противным одиноким голосом кричит где-то непонятная птица. Птица?
Она бежала по улицам босиком, потеряв где-то вдалеке обувь.
«Эй! Мне же плохо! Вы что, не знаете об этом?!»
В наушниках.
Серые люди, под серыми струями холодного дневного дождя.
Одинаковые белые шнуры, вставленные в их головы.
Вежливые улыбки. Почти равнодушный оскал.
Она бежит.
Безнадёжность. Всё кончено. Люди исчезли.
Такая жизнь уже ни к чему. Зачем? Жить так…, с этими…, с такими…
Тёмный городской мост через большую чёрную реку.
Внизу – блестящие острые камни, рёв разбухшего от дождя потока.
Вниз? И всё?! Так просто?
Да. Только пусть он пройдёт. И тогда…
Прохожий, высокий человек в строгих одеждах, поравнявшись, замедляет шаг, останавливается.
Пристально смотрит в лицо, хмурится, наклоняется к ней.
Странный голос. Густой, медленный.
И этот – в наушниках…
И у него – белые провода на груди…
Она кричит. Сильно кричит, громко, бесстыдно, в последний раз.
– Ну, почему вы все меня не слышите?! Почему? Зачем вы сейчас все такие?!
В судорогах страшного напряжения она срывает белые провода и наушники с высокого человека, швыряет их в грохот невидимой с высоты моста реки.
Скрюченными пальцами хватает человека за лицо, кричит ему в ухо.
– Ну почему?! Мне же так плохо! Помогите же мне! Почему вы меня не слышите?!
– Я не слышу…
Мгновение страха.
Ещё одного страха, но уже другого, непонятного, пока беспричинного.
– Но почему?!
– Я глухой.
И река шумела уже по-иному, и дождь стучал по её худеньким плечам уже с доброй жалостью.
Высокий человек нежно обнял её, отвёл с обиженных глаз прядь мокрых волос.
– Я помогу тебе. Скажи, что случилось?
– А как же…
– Я пойму. Тебя я обязательно услышу.