1. ЗАДАЧИ В ЕВРОПЕ

Занятия в специальной одногодичной школе закончились в конце февраля 1930 года, и Берзин не замедлил послать меня на новое место с новым заданием. На этот раз — в Среднюю и Восточную Европу. Сферой моих действий совместно с группой людей, которые должны были помогать мне, являлись Австрия, Польша, Чехословакия, Румыния, Югославия, Греция, Венгрия, Болгария, Турция. Только теперь я понял, почему от меня требовалось знание немецкого языка: в одной из этих стран, Австрии, немецкий язык является языком официальным, в трех других — Чехословакии, Польше, Венгрии — он широко распространен, в остальных странах я должен был пользоваться турецким (я говорил на нем), сербским (знал его довольно хорошо) и, разумеется, моим родным языком. Там, где ни один из этих языков не мог мне служить, я должен был прибегать к помощи русского…

На меня возложили большие и ответственные задачи. В результате накопленного опыта я уже чувствовал уверенность в своих силах. Но меня не покидала внутренняя тревога, которая, наверно, бывает у каждого, когда он собирается пуститься в трудный и продолжительный путь: а хватит ли сил?.. Теперь мне предстояло ехать без Гриши Салнина, моего непосредственного учителя в овладении искусством разведки. Галина оставалась в Москве. Пока что Берзин не видел, чем бы она могла мне быть полезной, но обещал «придумать что-нибудь» в дальнейшем.

В Европе барометр политических отношений показывал «бурю». Западные империалисты, никогда до этого не проявлявшие симпатии к «большевистской России», снова нагло и откровенно бряцали оружием. Опасность, устраненная на Востоке, переместилась на Запад со всеми вытекавшими из этого последствиями для мира, безопасности и судьбы Советского Союза.

Провокация на КВЖД, как я уже говорил, была задумана империалистами, в сущности, только как прелюдия к большой войне против Советского Союза на Дальнем Востоке. С другой стороны, предусматривалось, что за ударом с Востока последуют согласованные военные нападения с Запада, Севера и Юга. Такие планы намечали империалистические державы. Но для этого было необходимо успешное завершение провокации на КВЖД и нападения на дальневосточные советские границы.

Из этого, как известно, ничего не вышло. Западные империалисты временно отказались от своих обязательств в Китае, делая вид, будто предоставляют Дальний Восток японским самураям как сферу их влияния. А те, обжегшись на «конфликте на КВЖД», оттянули свои войска от границ Советского Союза, но накапливали силы и злобу для новой провокации, нового удара, как только подвернется удобный момент…

Теперь западные империалисты сосредоточили свое внимание на Европе. В начале тридцатых годов большой заговор возглавили стратеги французского генерального штаба, наследники маршала Фоша, к которым примкнули английские колонизаторы. Париж, столица Западной Европы, превратился в «столицу русских изгнанников», в центр международного шпионажа и заговоров против Страны Советов. Опираясь на свое военно-экономическое превосходство, страны-победительницы, к которым на последнем этапе войны присоединилась Италия, практически держали в полном экономическом и политическом подчинении всю Европу. Кайзеровская Германия, вчерашний главный враг Антанты, была разгромлена. Но несмотря на поражение, на страшную политическую, финансовую и экономическую катастрофу, именно она оказалась страной, которую ее вчерашние враги поставили на ноги, чтобы натравить на СССР. В пяти европейских странах были установлены фашистские режимы: в Италии режим Бенито Муссолини, в Венгрии режим адмирала Хорти, в Испании режим Примо де Ривера, в Португалии режим генерала Кармона, в Болгарии режим «Сговора». Антинародные режимы полуфашистского типа господствовали в Польше (режим Пилсудского), в Румынии, в Греции и Югославии.

Относительно либеральные правительства, все еще связанные с иллюзорными добродетелями буржуазной демократии, однако крайне остро реагирующие на любые революционные выступления, проявляющие холодную подозрительность к Советскому Союзу, установились в Чехословакии и Австрии. Чехословакия Массарика, ставшая государством в результате распада Австро-Венгерской империи, находилась под морально-политическим влиянием Франции и являлась основным опорным камнем так называемой «малой Антанты» (Чехословакия, Румыния, Югославия). Французские империалисты стремились превратить ее в плацдарм нового крестового похода против Советского Союза. Чехословацкая промышленность, освободившись от конкуренции разоруженной Германии, стала быстро развиваться, стремясь занять на мировом рынке место, освобожденное кайзеровскими оружейными заводами, временно прекратившими работу после поражения или работавшими согласно ограниченным производственным планам. Оружейные заводы в Праге, Брно, Пльзене, Остраве привлекли солидные иностранные капиталы. Они в лихорадочном темпе производили наиболее современное для своего времени оружие и усиленно вооружали армии фашистских держав. Французский генеральный штаб в соответствии со своей агрессивной антисоветской стратегией перестраивал чехословацкую армию с тем, чтобы сделать из нее часть своей будущей ударной силы. Особая послевоенная ситуация создавала в Чехословакии условия для относительного благополучия. Но благополучие, которое построено на пороховых погребах и не считается с интересами нации, приводило к фатальному исходу…

Несколько особое положение создалось в Австрии. Большая и всесильная десять лет назад, Австро-Венгерская империя растаяла, как снежная баба в апреле, и в начале тридцатых годов была меньше Болгарии (84 тыс. кв. км), с подорванной экономикой. Вена, прелестная столица вальса, романтического флирта и незабываемых развлечений, в начале тридцатых годов (я вторично приехал туда в марте 1930 года) превратилась в бледную тень своего прежнего величия.

Я направился в Вену, где должен был находиться центр нашей группы разведчиков, получив по личному приказу Старика (так называли мы начальника нашего управления) кличку «Март» — этим именем мне предстояло подписывать свои секретные донесения.

В те времена широкие трудящиеся массы Европы быстро созревали для революционных перемен в мире. Миллионы простых людей, все еще настороженно относящихся к мысли об организованных действиях в рядах партии, в душе уже были сторонниками коммунистических идеалов и с радостью следили за социалистическим строительством в Стране Советов. Всем людям труда дорог мир, а они уже успели убедиться, что единственной страной, которая искренне борется за мир, счастье и благополучие народа, является СССР. И были готовы, в этом я лично имел возможность убедиться в последующие годы, сотрудничать с нами, понимая, что таким образом они помогают делу мира и братства между народами. Классовый инстинкт срабатывал безошибочно.

В противовес нам западные империалистические разведки строили свою работу на соблазне обогащения. Они исходили из убеждения, что нет такого человека, которого нельзя купить: просто один продается за несколько сребреников, а другой за груду золота… Они широко обменивали на золото всевозможные ценности, не входящие ни в одну торговую номенклатуру: покупали души, совесть, растлевали будущее поколение.

Объясню подробнее.

В Китае, где я уже имел возможность установить контакт с бывшими агентами западных империалистических разведок, мне удалось выяснить следующее: некоторые западные центры разведки, главным образом английская Интеллидженс сервис, предлагали определенным лицам, казавшимся им «перспективными», значительные суммы, предлагая им переехать в ту или иную страну, поселиться там навсегда и заняться бизнесом. Необходимые суммы (для ведения торговли, промышленного производства, ренты, содержания гостиницы и пр.) обеспечивала соответствующая разведка. От субъекта не требовали никакой работы в разведке, он только был обязан пустить корни в определенной среде, установить необходимые связи, подходящим образом жениться и жить как «равный с равными» в обществе иностранных джентльменов, далеких от политики…

Итак, Интеллидженс сервис щедро финансировала этих людей, им составляли самую благонадежную родословную. В дальнейшем же она интересовалась не ими самими, а молодым поколением. Купив отца, «инвеститоры» автоматически покупали и его сыновей и дочерей. Отец имел единственную обязанность — вырастить поколение, достойное славы своей великой родины — Британской империи, готовое, когда пробьет час, взять на себя роль профессионального шпиона…

Но английский и остальные западные разведки, несмотря на все, допускали ошибки. В основу своей оперативной тактики и рассчитанной на далекое будущее стратегии они клали всесильную власть денег. Деньги действительно сила, смешно обманывать себя на этот счет. Я сотни раз мог убедиться в этом. Но сила денег обманчива, они обычно соблазняют людей самых бездарных, а то и просто никчемных. Честные люди если и соблазняются деньгами, то ненадолго: рано или поздно они находят силы вырваться из сетей неразумно взятого на себя обязательства. Иногда им это не удается, и тогда они кончают жизнь самоубийством. Я лично имел случай наблюдать подобные, необъяснимые на первый взгляд самоубийства людей, у которых было все в порядке: и бизнес шел хорошо, и солидный счет имелся в банке, и дети выросли здоровыми и интеллигентными… Объяснялось это просто: эти люди хотели порвать с сатаной, на служение которому обрекли своих детей, и, когда они убеждались, что это не в их силах, выбирали единственно возможный способ: умирали, чтобы их дети жили достойно.

Некоторые из них, однако, находили и другое разрешение проблемы. Осознав, что допустили ошибку, что правда на стороне противника, они сами приходили к нам. Приходили, не требуя ни доллара, оказывали нам ценные услуги. Таких сотрудников имела и наша группа в Китае, таких сотрудников имела советская разведка и в других пунктах нашей планеты…

Эти и многие подобные случаи лично мне дали основание считать, что деньги отнюдь не всемогущая сила. Надо добавить, что мы крайне редко прибегали к помощи денег: в большинстве случаев наши сотрудники отказались бы от них с обидой. Они помогали нам во имя того, что невозможно выразить в деньгах, что несоизмеримо с обычными ценностями, во имя того, что придает смысл самой жизни — во имя наших идей, а точнее, веры в то, что они помогают Советскому Союзу, прогрессу человечества и делу мира.

Вена 1930 года не была Веной Стефана Цвейга, то есть Веной довоенного времени, она отличалась даже от Вены 1925 года.

За пять лет, прошедших после моего первого приезда в этот город, здесь разыгрались тревожные события, заметно изменившие общий политический климат в стране.

Речь идет главным образом об июльском восстании 1927 года, восстании венских трудящихся, которое потрясло до самых основ всю Австрию и привело в замешательство капиталистические правительства во всей Европе.

Вот как развивались тогда события.

В январе 1927 года в Вене фашистская банда совершила вооруженное нападение на мирное собрание трудящихся. Несколько рабочих были убиты и ранены. Подобные вооруженные нападения на мирные рабочие митинги, собрания и демонстрации имели место и перед этим: беснующиеся фашистские банды, вооруженные и покровительствуемые крупной буржуазией и властями, уже несколько лет, с момента первой попытки Гитлера в 1923 году захватить власть в Германии, терроризировали венский пролетариат.

Убийцы, арестованные полицией, предстали перед судом, но 14 июля того же года их оправдали как «невиновных».

Провокационное решение суда, в сущности поощрявшее новые подобные расправы над венскими рабочими, вызвало негодование всей трудящейся Вены. Была объявлена частичная забастовка: десятки тысяч рабочих венских предприятий собрались на площади перед ратушей на широком центральном бульваре Рингштрассе и перед зданием парламента. Народ настаивал на справедливом наказании убийц. Наряду с этим рабочие выдвигали лозунги, осуждающие наступление капитала, либеральное отношение властей к правым экстремистским и фашистским организациям, требовали хлеба и работы. Сотни тысяч людей, ставших жертвой безработицы, находились в бедственном положении…

Демонстрация была мирной. Но полиция открыла огонь по безоружным людям: сначала из винтовок, потом из пулеметов, конная полиция ринулась в кровавую атаку на колонны рабочих…

Венских рабочих принудили дать отпор полиции: они ополчились против сеющих смерть защитников интересов буржуазной власти, обезоруживали их, нападали на полицейские учреждения, овладев зданием суда, сожгли на костре позорные судебные акты. К ним на помощь примчалась пожарная команда.

Этим бы все, возможно, и кончилось, если бы полиция, озверевшая из-за оказанного ей сопротивления, не бросила против рабочей демонстрации новые силы. Рабочие вынуждены были построить баррикады на Рингштрассе и в некоторых рабочих кварталах. Начались настоящие бои.

На второй день частичная забастовка переросла во всеобщую, а центр боев переместился в рабочие кварталы Вены. На баррикадах плечом к плечу сражались левые социал-демократы, коммунисты и беспартийные. Там были и левые члены социал-демократического союза защиты — «Шуцбунда». Они сражались героически, но на третий день власти подтянули из провинции подкрепления — полицию и войска. Против восставших открыла огонь артиллерия. Вся Вена содрогалась от ужаса. Восстание было подавлено в крови сотен убитых и тяжелораненых…

Разгромить восстание удалось главным образом в результате вмешательства войск. Руководство австрийской социал-демократической партии дало сигнал отбоя, отменило всеобщую забастовку, призвало восставших сложить оружие, помешало «Шуцбунду» дать отпор. Разгром стал неизбежен…

Репрессии против восставших и всех сил, за исключением «правоверных» социал-демократов, были суровыми. Власти превратили восстание в рубеж, за которым начался постепенный восход австрийской реакции, завершившийся диктатурой Дольфуса и «аншлюсом» 1938 года. Тысячи повстанцев-коммунистов, левых шуцбундовцев эмигрировали, чтобы спастись от жестокого преследования властей. Власти спешно начали создавать заслон из «специальных» законов, «поправок» к существующим распоряжениям и постановлениям, стремясь установить порядок, отвечавший их классовым интересам.

К чести болгарских коммунистов, в Венском восстании в июле 1927 года приняли активное участие десятки наших политэмигрантов и студентов, находившихся в то время в Вене. Это были члены заграничной организации БКП и прогрессивного студенческого общества, созданного в начале 20-х годов и объединявшего почти всю передовую болгарскую молодежь и рабочую интеллигенцию, приехавшую в эту страну, чтобы получить образование. Как читатель уже знает, часть этих людей, временно покинувших пределы родины во второй половине 1925 года, после злосчастного террористического акта, самоотверженно помогала в нашей работе по переброске болгарской политэмиграции из Югославии, где ей угрожало истребление. Разумеется, молодежь, входившая в общество, менялась: одни оканчивали курс учебы и возвращались на родину, их место занимали новые члены из тех, кто приезжал учиться. Таким образом, общество долгие годы, несмотря на репрессии официальных властей и шантаж болгарского царского посольства в Вене, продолжало играть руководящую роль в политической жизни нескольких сотен болгарских прогрессивных студентов и политэмигрантов.

 

2. ВЕНА 1930 ГОДА. ВСТРЕЧИ С ГЕОРГИЕМ ДИМИТРОВЫМ

Границы от Москвы до Вены я переезжал с паспортом на имя турецкого торговца, едущего транзитом из Ирана в Европу через Советский Союз. Но когда я вступил на австрийскую землю, потребовалось сменить документы. Я стал польским евреем из Закарпатья. Еще в Москве для меня составили родословную. Я был готов ответить на любой вопрос относительно места своего рождения, истории и географии родного города, усвоил характерные для польских евреев особенности, даже манеру одеваться и вести себя в обществе и пр. Во всем этом мне помогал Берзин.

Моя квартира во втором районе, одном из буржуазных кварталов Вены, являлась собственностью мелких рантье, которые встретили меня радушно. Их явно устраивал постоялец в лице молодого иностранца-холостяка, но особую любезность они проявили после того, как я согласился на плату, которую они запросили. С другой стороны, они были удивлены: обычно съемщики торгуются по поводу квартплаты, я же дал согласие сразу, хотя плата оказалась чересчур высокой. Я ставил себе целью добиться двух вещей: во-первых, завоевать расположение хозяйки, пожилой вдовы, уроженки Вены, жившей на небольшую пенсию, а во-вторых, внушить этой женщине, что для меня, сына богатых родителей, деньги не имеют особого значения. Я объяснил хозяйке, что приехал в Вену специализироваться в юриспруденции, чтобы взять на себя управление отцовской торговой конторой. «Я, майн герр», — любезно кивала головой хозяйка в ответ на мои слова; когда я подарил ей флакон варшавского одеколона, фрау пришла в умиление. Она не сотрудничала с полицией, что было видно по поведению. Эта пожилая почтенная вдова не строила никаких иллюзий в отношении будущего и сумела найти способ пережить послевоенный экономический кризис. Дополнительным обстоятельством, которое сыграло решающую роль в выборе квартиры, явилось то, что она находилась в близком соседстве с полицией. Районный полицейский участок располагался в бельэтаже того же дома. При соблюдении осторожности это соседство могло превратиться в дополнительное средство защиты моей секретной деятельности.

Я знал Вену, знал и любил ее, наверно, потому, что с этим городом связаны воспоминания о дорогих для меня людях и трагичном для нашей партии 1925 годе. Из тех товарищей в Вене остались немногие. Значительная часть политэмигрантов находилась в Советском Союзе, некоторые уже успели окончить различные учебные заведения и отдавали свои силы социалистическому строительству и укреплению обороны страны. Остальные по решению Заграничного бюро партии были отправлены в разные страны Западной Европы, где они оказывали незаменимую помощь делу революции. Часть политэмигрантов осталась в Австрии, главным образом в Вене. Тут по-прежнему функционировала организация болгарских политэмигрантов, хотя состав ее значительно сократился. Проводилась важная работа по линии Заграничного бюро, МОПРа и Коминтерна. Несмотря ни на что, Вена оставалась важным центром на перекрестке движения болгарских кадров из Болгарии и в Болгарию; так было до 1938 года.

Мне удалось встретиться с товарищами, которые исчерпывающе обрисовали обстановку в городе, состояние и состав Венского болгарского землячества и партийной организации…

…В сущности, она возникла в 1921 году как Социалистическое общество болгарских студентов. До Сентябрьского восстания состав ее был невелик: 20—50 человек. Организация развивала активную культурно-просветительную деятельность, вела борьбу против двух остальных болгарских студенческих обществ («Балкан» и «Климент Охридский») — реакционных, националистических, рассчитывавших на финансовую помощь и политическую поддержку болгарского царского посольства в Вене.

После Сентябрьского восстания и особенно после апрельских событий 1925 года общество (фактически партийная организация) резко увеличило свои ряды. В Вену приехали сотни болгарских политэмигрантов — участников вооруженной борьбы партии, преследуемых полицией. Были, разумеется, и студенты, приехавшие в Австрию учиться, но их оказалось сравнительно немного. Большая часть политэмигрантов, которые временно, на год-два или больше, оставались в Вене, учились в венских высших учебных заведениях и работали, чтобы обеспечить себе прожиточный минимум. С 1924 по 1929 год Венской партийной организацией болгарских коммунистов руководило Заграничное представительство ЦК БКП (впоследствии Заграничный комитет, Заграничное бюро) в следующем составе: Васил Коларов, Георгий Димитров, Гаврил Генов, Станке Димитров, Антон Иванов, Младен Стоянов, Георгий Михайлов и др. До 1928 года, когда закончилось распределение нашей политэмиграции по странам, и большинство эмигрантов отправились в места назначения, организация насчитывала более 120 человек. В тот год, когда я вторично приехал в Вену, партийная организация насчитывала примерно 35 человек. В Венской партийной организации состояли наши будущие крупные специалисты — инженеры, врачи, агрономы, филологи, музыканты, экономисты. Они не только учились, но и отдавали все силы борьбе.

Присутствие Георгия Димитрова в Вене, первоначально как члена Заграничного бюро партии, а затем как секретаря Западноевропейского бюро Коминтерна, оказывало благотворное влияние на всю работу организации. Большой заслугой Георгия Димитрова было создание единого фронта болгарской студенческой молодежи в австрийской столице. Георгий Димитров поставил задачу приобщить к Общему союзу болгарских студенческих факультетских обществ Венского университета (в них состояло примерно 400 студентов) всех честных юношей и девушек, членов националистического студенческого общества «Отец Паисий», в которое входили бывшие члены (около 80 человек) обществ «Балкан» и «Климент Охридский», а также молодые социал-демократы и земледельцы. Партийная организация обеспечивала пересылку в Болгарию пособий, поступающих по линии МОПРа, устраивала приехавших в Вену политэмигрантов и помогала им уехать в Советский Союз, доставляла через свои каналы разнообразную коммунистическую литературу и пр.

Болгарская передовая студенческая молодежь и болгарская политэмиграция в Вене установили прочные дружеские связи не только с Коммунистической партией Австрии, но и со всей прогрессивной австрийской общественностью. Это был результат ее активной солидарности с борьбой австрийских трудящихся и ее участия в славном Июльском восстании 1927 года. Дружеские связи организации простирались во все круги общества: в поддержку ее мероприятий выступали видные австрийские литераторы и общественные деятели — писатели Стефан Цвейг и Артур Шницлер, прогрессивные адвокаты д-р Шенфельд, д-р Освальд Рихтер (социал-демократ), д-р Вакс, д-р Лазарфельд и др. Многие из них участвовали в собраниях протеста против белого террора в Болгарии, выступали с обличающими статьями в газетах. С помощью прогрессивных венских юристов удалось освободить из рук полиции Николу Кофарджиева (Сашо). Во время нелегального пребывания в Вене в 1928 году он был арестован, и ему грозила передача в руки болгарской полиции, искавшей его повсюду. Внес свою лепту в кампанию оказания помощи жертвам белого террора и австрийский Красный Крест, пользовавшийся поддержкой социал-демократической партии.

Филиалами болгарского общества в Вене являлись студенческие общества в Граце (Австрия) и Брно (Чехословакия). Партийная организация в Брно существовала еще до 1923 года, но потом она почти распалась из-за фракционной борьбы и возобновила свою деятельность в 1929 году. Ее возглавил Стоян Караджов, учившийся в то время в Чехословакии.

В актив болгарского студенческого общества, включая и партийную организацию, следует зачислить и помощь, оказываемую в деле выпуска и распространения важных легальных и нелегальных изданий партии: газеты «Работнически вестник» (с конца 1923 года до середины 1924 года), журналов «Комунистическо знаме» и «Студентска трибуна», газеты «Балканска федерация» и др.

Важным моментом в жизни Венской партийной организации явилось создание студенческой столовой. Она открылась в VIII районе на Лаудонгассе в доме № 6 благодаря материальной помощи Заграничного бюро. В столовой питались не только прогрессивные студенты, получавшие там горячее и дешевое питание, но и многие наши политэмигранты.

Разумеется, помещение столовой имело двойное предназначение: оно служило также залом для оживленной культурно-просветительной и организационной работы партийной организации. Там регулярно проводились собрания, товарищеские встречи, вечеринки и митинги. Почти каждый вечер после ужина в столовой проходили беседы небольшого марксистско-ленинского университета: изучались вопросы международного и болгарского коммунистического движения, политэкономия, исторический и диалектический материализм, вопросы текущей международной и внутренней политики стран Европы, гражданская война в Китае и роль империалистических государств, новый заговор против Советского Союза и пр. и пр.

В болгарской столовой питались в то время и обучавшиеся в Вене прогрессивные студенты из Югославии, Греции, Китая и других стран. Они тоже часто использовали помещение столовой для своих политических собраний или культурно-просветительных мероприятий: руководство болгарской политэмиграции проявляло к их нуждам должную отзывчивость.

Непосредственное участие в баррикадных боях во время Июльского восстания 1927 года приняло более пятидесяти членов Союза студенческих обществ и партийной организации во главе со Стефаном Тодоровым. В восстании участвовал и председатель Заграничного бюро партии Антон Иванов. Наши сражались героически. Когда венская конная полиция тройным кольцом окружила судебную палату и попыталась разогнать многотысячную демонстрацию с помощью огнестрельного оружия и нагаек, болгары, большинство которых имели опыт уличных схваток с болгарскими жандармами, первыми бросились вперед, заставили конных полицейских спешиться и обезоружили их. Их примеру последовали десятки венских рабочих. Разгневанный народ смял полицейский кордон, поджег судебную палату. Группа наших врачей во главе с Георгием Поповым оказывала первую помощь раненым рабочим… Наши сражались до последнего, третьего дня восстания, когда центр боев переместился в новый промышленный квартал Флорисдорф. Более двадцати человек во главе со Стефаном Тодоровым показали пример высокого героизма и покинули поле боя только в последний час, когда на баррикады обрушился огонь артиллерии… После разгрома восстания венская полиция временно закрыла столовую и арестовала многих членов руководства студенческого общества во главе со Стефаном Тодоровым, подвергнув их тщательному следствию. И в полиции наши вели себя смело, достойно: через несколько дней из-за отсутствия улик их освободили.

Почти все болгарские политэмигранты и студенты по поручению Заграничного бюро состояли не только членами Союза студенческих обществ и партийной организации, но и входили в Венское общество свободомыслящих. Основанное Коммунистической партией Австрии, это общество ставило себе задачей вести борьбу против религиозных верований и распространять атеистические знания, наряду с этим оно пользовалось любой возможностью для ведения марксистско-ленинской пропаганды. Несмотря на то, что Общество свободомыслящих было основано коммунистами, оно пользовалось поддержкой сильной в ту пору австрийской социал-демократической партии, которой руководили Отто Бауэр и Макс Адлер. В рядах общества состояли коммунисты, социал-демократы, члены земледельческой партии, беспартийные. Фактически это была небольшая цитадель единого фронта. В оживленных дискуссиях, разворачивавшихся там по целому ряду современных политических и культурных вопросов, участвовали и болгары, нередко они были основными докладчиками, они оспаривали с трибуны ошибочные платформы, защищавшиеся представителями церкви, анархистами, правыми социал-демократами, троцкистами.

Я ставлю перед собой скромную задачу припомнить некоторые героические действия наших политэмигрантов и, кроме того, обрисовать обстановку, сложившуюся в Вене в 1930 году, когда мне пришлось создавать новую группу разведки. Напомню: среди наших сотрудников были представители болгарской молодежи, в основном прогрессивные студенты, в течение долгих лет они, не щадя сил, выполняли свой интернациональный долг.

Само собой разумеется, среда, в которую я попал в те годы и в которой я должен был «раствориться», чтобы успешно выполнять свои разведывательные задачи, вовсе не состояла из болгарских политэмигрантов. Работа велась главным образом с помощью людей, очутившихся в Вене по разным поводам, или же с помощью австрийцев. Болгарские студенты только помогали нам.

Нашими сотрудниками являлись также политэмигранты и прогрессивные студенты различных национальностей, которые учились в Вене или пребывали там в поисках политического убежища. Это были югославы, греки, румыны, турки, поляки, чехи и словаки, венгры, немцы, испанцы, итальянцы и др. Помогали нам и прогрессивно настроенные местные австрийские граждане. Не требуя материальной компенсации за свои услуги, абсолютно бескорыстно эти люди в меру своих сил способствовали защите Страны Советов от поползновений империализма.

Георгий Димитров в те годы уже покинул Вену, которая перестала быть местом пребывания Заграничного бюро БКП и Постоянного бюро Балканской коммунистической федерации. Причины я уже указал: после 1927 года австрийское правительство, не без соответствующего нажима со стороны стран-победительниц, усилило вмешательство в политическую жизнь, установив контроль за деятельностью революционных организаций трудящихся. Правительство проявляло все большую нетерпимость к иностранным политическим деятелям, проживающим в Австрии. Полиция не удовлетворялась, как раньше, высылкой нежелательных лиц за пределы страны, а все чаще передавала арестованных революционеров следственным органам их стран, где в большинстве случаев их ожидал суровый приговор.

Покинув Вену в конце 1928 года, Георгий Димитров обосновался в Берлине, где наряду с деятельностью в Заграничном бюро взял на себя руководство Балканской федерацией, а спустя некоторое время и Западноевропейским бюро Коминтерна.

Берлин был намного больше Вены, имел старые традиции социал-демократического движения, он служил своего рода перевалочным пунктом для миллионов иностранцев, ехавших через Германию во все точки континента. В те годы Берлин предоставлял относительно лучшие условия для революционной работы. Здешнее правительство более строго, чем Австрийское, следило за деятельностью революционных организаций. Но в Германии, в отличие от Австрийской республики, существовало мощное коммунистическое движение, способное постоять за себя. Созданная на базе революционного союза «Спартак» в декабре 1918 года, Коммунистическая партия Германии объединяла широкие массы немецкого пролетариата.

Социал-демократическая партия, возглавляемая после ноябрьской революции 1918 года в Германии правыми социал-демократическими вожаками, наряду с буржуазными группировками и фашистскими молодчиками из окружения Адольфа Гитлера являлась врагом партии, хотя и не самым ожесточенным. Напуганные революционной мощью восставших масс, они вступили в сотрудничество с реакцией и монархистами, группировавшимися около Гинденбурга. До начала 1930 года власть находилась в руках буржуазной коалиции во главе с католическим центром и его вожаком Брюнингом. Политика правительства Брюнинга, сменившего в марте 1930 года коалиционный режим Мюллера, ничем не отличалась от политики прежней правящей верхушки. Больше того, в годы правления буржуазной группировки Брюнинга резко возросли налоги, которые легли непосильным бременем на плечи народных масс. Ужасающие размеры приняла безработица. Расстроенная войной, очутившаяся в самом центре свирепствовавшего мирового экономического кризиса, Германия корчилась в страшной агонии: подавляющая часть крупных заводов была закрыта или демонтирована и вывезена из страны в счет военных репараций. Огромное число мелких торговцев и промышленников обанкротилось, деньги обесценивались, инфляция обрекала на голод миллионы скромных вкладчиков-пенсионеров, которым жизнь уже не сулила никаких перспектив. В то же время экономический кризис выбрасывал на улицу все новые и новые волны безработных, которых, согласно официальной статистике, в 1930 году было три миллиона человек, а уже в 1931 году их число превысило 6 миллионов. Страна шла к неминуемой экономической катастрофе. Куда должен был направиться корабль этой страны, какие силы должны были воспользоваться ее тяжелым положением, чтобы захватить штурвал власти, какой курс должны были избрать? На эти вопросы уже получен ответ. Ответ жестокий, залитый кровью десятков миллионов людей, опаленный варварскими пожарами, захлестнутый страданиями и муками, каких не знало человечество на протяжении всей своей истории…

Итак, когда я обосновался в Вене, Георгий Димитров уже переехал в Берлин, но австрийская столица оставалась, если можно так сказать, его второй по значению резиденцией, куда он нередко наезжал. В один из его приездов мы встретились в кафе на Рингштрассе напротив Венской оперы.

— Поздравляю тебя с прибытием, Ванко, — радушно сказал Георгий Димитров, удивленно осмотрев меня с головы до ног. — Вроде ты и не ты. Трудно узнать… Садись и рассказывай. Когда прибыл? Какие новости привез? Где остановился в Вене? Галина с тобой?..

Я знал Георгия Димитрова с юношеских лет, когда начал посещать клуб тесняков Плевенской организации. Будучи секретарем Общего рабочего профессионального союза, он приезжал в Плевен для сплочения плевенских рабочих в революционную профессиональную организацию. Встречался я с Георгием Димитровым и позднее, когда вступил в партию и стал секретарем профсоюза деревообделочников в Плевене, слушал его лекции в партийной школе в Софии — он являлся одним из лекторов. Его темпераментные выступления раскрывали нам во всей глубине проблемы мирового и болгарского профсоюзного движения. Мне не раз доводилось слушать выступления Георгия Димитрова в Плевене, куда он приезжал сам или с Георгием Кирковым для участия в партийных и общегородских собраниях, митингах, торжествах. В годы вооружения партии он вместе с секретарем Василом Коларовым составлял ядро партийного руководства, которое привело партию к величавой эпопее Сентябрьского восстания. В 1925 году в Вене я тоже встречался с Георгием Димитровым — он руководил деятельностью нашей политэмиграции и контролировал вывоз из Югославии болгарских коммунистов…

Я знал Георгия Димитрова и по Москве. Видел его в Коминтерне. В период с 1925 по 1927 год он являлся не только делегатом нашей партии в Исполнительном комитете Коминтерна, но и активным его деятелем. Мы виделись на квартире Васила Коларова в гостинице «Люкс», куда он часто приходил со своей женой Любой.

Георгий Димитров, естественно, не входил в курс моих служебных обязанностей по линии Четвертого управления — он интересовался мною постольку, поскольку дело касалось оказания помощи тому или иному болгарскому коммунисту. Но когда по моей просьбе он давал какие-либо советы или оценки чисто политического характера, то делал это с большим тактом. Этого человека отличали искренняя вежливость, подлинная культура в отношениях с людьми. Когда же было нужно отстаивать партийную точку зрения на трибуне или в уличных схватках с полицией, он, деликатный и отзывчивый собеседник, превращался в неустрашимого, пламенного, бескомпромиссного борца, не знающего пощады к врагам революции.

Ко мне Георгий Димитров относился тепло и сердечно, как и к большинству болгарских политэмигрантов, проживавших в Советском Союзе. После каждой встречи пли разговора с ним я чувствовал, что многим ему обязан. Он укреплял уверенность в своих силах, волю к борьбе.

Как человек, побывавший в загадочном Китае, в компании я невольно оказывался в центре внимания: меня просили рассказывать об этой далекой экзотической стране — о гражданской войне, о Великой китайской стене и национальной китайской кухне, о шанхайских гангстерах и иностранных сеттльментах, о пагодах и мандаринах, о джонках, о пустыне Гоби и бог весть еще о чем… Когда мы виделись в Москве на квартире Коларова, Георгий Димитров просил меня рассказать побольше о Китае, он засыпал меня вопросами. В большинстве случаев мы уединялись в каком-нибудь укромном уголке квартиры, где нас никто не беспокоил…

Во время нашей новой встречи в Вене он держался все так же сердечно, по-свойски. Он был в белоснежной рубашке с элегантно повязанным галстуком, гладко выбрит, с небольшими усами, подстрижен по венской моде, в очках. В первый момент его очки меня удивили — в Москве он надевал их только при чтении. Очки, очевидно, он, как и я, носил для маскировки.

Георгий Димитров спросил меня о письме, в котором он просил навестить его жену.

— Письмо получил, товарищ Димитров. Привез вам сердечный поклон от Любы, от товарища Коларова и Цветаны Николаевой…

— Соскучился я по ним, — сказал Димитров в ответ на мои слова, и его лицо погрустнело. — Как здоровье Любы?

Перед тем как выехать в Вену, я побывал в больнице у Любы Ивошевич, она попросила передать мужу письмо и небольшую фотографию. «Скажи, что я чувствую себя хорошо. Пусть не тревожится обо мне».

На фотографии она в самом деле выглядела хорошо. Но любящие глаза трудно обмануть. Димитров взглянул на фотокарточку, и его взгляд затуманился. О состоянии жены его постоянно уведомляли врачи из Москвы.

Люба Ивошевич, с которой он начал свои первые шаги в революционном движении и которая следовала за ним повсюду как заботливая сестра, мать, любимая, была тяжело больна. Все, что можно, сделал Георгий Димитров для ее лечения — сначала в Вене, где она находилась с ним до его отъезда в Берлин, а затем в Москве. Она была окружена вниманием Васила Коларова и всей болгарской политэмиграции, но болезнь развивалась скоротечно. К многочисленным тяготам, которые нес Димитров на своем ответственном революционном посту, прибавилось большое горе: любимая жена была обречена на скорую смерть.

— Сердце мое изболелось и о ней, — тихо промолвил Димитров, глядя на фотографию Любы. — Мама и она — этих женщин я так люблю, столь многим им обязан.

Димитров замолчал. Его лицо сразу осунулось, потемнело.

Ему было уже под пятьдесят, но возраст не особенно сказывался — он хорошо сохранился: мужественная гордая голова с красивым открытым лбом, темно-каштановые волосы, чуть тронутые сединой, живые карие глаза, излучающие волю и ум. Но он не отличался цветущим здоровьем — это было нам известно. Мы, болгарские коммунисты, близко знали этого достойного сына нашего рабочего класса, но только три года спустя смогли увидеть его во всем исполинском росте, а его имя, овеянное славой несгибаемого борца против фашизма, облетело весь мир. На Лейпцигском процессе он показал всем коммунистам, всем честным людям, как нужно отстаивать дело своей жизни, свою совесть, свои идеалы.

Когда Димитров успокоился, он спросил, хорошо ли я устроился, поинтересовался моим здоровьем.

Ответив на все его вопросы, я высказал радость, что в Вене буду не так одинок, как в Китае, здесь я смогу иногда видеться с близкими товарищами. И мы расстались.

 

3. МАШИНА ПУЩЕНА В ХОД. ТАКТИЧЕСКАЯ ОШИБКА БЕЗ РОКОВЫХ ПОСЛЕДСТВИЙ. ТОРГОВЦЫ В ВЕНЕ

Вскоре после моего приезда в Вену мы начали действовать. После шестимесячной подготовки разведывательная группа приступила к осуществлению первых заданий. Мы не имели права откладывать их выполнение: империалистические круги в Европе, Америке и на Дальнем Востоке день и ночь плели сеть коварного заговора против Страны Советов.

Наша работа началась с одной любопытной встречи и… небольшой ошибки. Если бы мы были суеверными, то следовало бы поставить крест на всех наших дальнейших намерениях, упаковать чемоданы и приготовиться к отъезду в Москву.

Случилось так.

Радист группы передал мне, чтобы я ожидал посланца из Москвы. Был определен точный день и час, указано и место встречи — в парке Пратер, около колеса обозрения.

Был конец лета, и Вена гостеприимно встречала многочисленных иностранных туристов. В том году их было меньше, как говорили жители столицы, — сказывался мировой экономический кризис, — но все же их насчитывались тысячи. Толпы людей разных национальностей наводняли улицы и бульвары, рестораны и кафе, парки, сады и, разумеется, знаменитый Пратер.

Я стоял около колеса обозрения и спокойно покуривал трубку, наблюдая за пестрой толпой туристов. Среди них должен находиться ожидаемый посланец центра. Я не всматривался в лица туристов, да это бы мне нисколько не помогло: было сказано, чтобы я стоял около большого колеса обозрения без опознавательного знака. Посланец сам должен был меня узнать… Сообщение радиста меня озадачило и даже несколько обеспокоило. Смогут ли товарищи меня узнать в новом модном костюме, с трубкой во рту, в очках с тонкой золотой оправой?.. В таком виде даже близко знавшие меня люди, случалось, проходили мимо, не узнавая в венском денди своего старого приятеля.

Колесо обозрения остановилось, и из гондол начали выходить веселые люди, опьяненные головокружительным полетом. Пожилой турист, в изысканной летней шляпе и легком чесучовом костюме вышел из остановившейся вблизи гондолы и учтиво подал руку молодой даме, которая заливалась смехом. Наверно, это были отец и дочь — разница в возрасте была слишком большая, чтобы можно было принять их за супружескую пару. Скорее всего это были англичане, приехавшие провести несколько дней в австрийской столице на свои фунты стерлингов, очень высоко котировавшиеся в период кризиса на венском рынке. Они громко разговаривали на английском языке, девушка задорно смеялась. Пара прошла мимо, не обратив на меня внимания, я продолжал спокойно расхаживать около колеса.

— Могу ли я попросить вас, герр, одолжить мне ваши спички?

Я обернулся на голос. Это был пожилой англичанин. Остановившись в шаге от меня, он произнес свою просьбу на безукоризненном немецком языке.

— Коробок вылетел у меня из рук, герр, когда я был наверху. — И он показал на верхнюю дугу колеса обозрения.

Господин высказывал просьбу с подчеркнутой вежливостью, с извиняющейся улыбкой.

— Прошу вас, герр. — Я с готовностью достал коробок спичек, не глядя на него. Я прогуливался у колеса вовсе не для того, чтобы обмениваться любезностями с рассеянными англичанами. Поднеся ему зажженную спичку, я добавил на своем далеко не безупречном немецком языке: — Вы должны благодарить судьбу, герр, что сверху слетел только ваш коробок спичек…

— О, да, конечно, хорошо, что я сам там удержался. — Пожилой турист весело рассмеялся, перевел девушке мою шутку, потом снова повернулся ко мне и вежливо поблагодарил, сняв элегантным жестом белую шляпу. — Вы очень любезны, герр!

Тут англичанин задержал на мне свой взгляд, может быть, всего на секунду больше, чем нужно. Я увидел его глаза за матово-зелеными стеклами очков, и меня словно током ударило.

Это был Гриша Салнин.

— До свидания, любезный герр, — собеседник с улыбкой поклонился и, когда девушка отошла, добавил тихо: — Через час на этом же месте.

Догнав спутницу, он продолжал прерванный разговор на английском языке.

Стремясь подавить волнение, я сделал несколько глубоких затяжек из трубки и пошел прогуливаться. Если бы в тот момент за мной наблюдали чужие глаза, от них наверняка не укрылось бы радостное волнение, которое внезапно охватило меня после случайной встречи с «англичанином». Я ожидал встретить кого угодно, только не Гришу. Так вот почему человеку из центра не нужны были никакие приметы, чтобы узнать меня!

Колесо обозрения делало свой очередной круг, поднимая к чистому летнему небу веселящихся людей, когда появился Гриша. Прошел ровно час. Он направлялся ко мне свободной походкой независимого человека, которому некуда и незачем спешить. Прошел близко от меня и, когда увидел, что я его заметил, двинулся дальше, смешавшись с толпой, поддерживая рукой висевший на плече фотоаппарат.

Я последовал за ним. Мы шли на небольшом расстоянии друг от друга, пока не удалились от колеса. Гриша направился к пестрым, кокетливым зонтикам небольшого кафе, где можно было и отдохнуть и уединиться.

— Сердечный привет, летучий голландец, — сказал я, крепко пожимая руку Гриши, когда мы сели за небольшой мраморный столик.

— Летучий англичанин, — поправил меня Гриша и в свою очередь крепко пожал мою руку. — Здравствуй, мой дорогой, здравствуй. Сердечный привет тебе от всех. Особо кланяется Старик.

— Спасибо. А где же твоя дама? Куда ты ее дел?

— Распрощался с ней, угостив мороженым. Она не моя. Просто ей стало плохо на большой высоте. Я сам, понимаешь, был обязан помочь своей соотечественнице, проводить ее…

Приближался обеденный час. В Пратере нам больше нечего было делать. Мы сели в такси и после продолжительной поездки по Рингштрассе остановились перед рестораном, где я обычно обедал.

В Вене — двухмиллионном городе, населенном людьми разных национальностей, — в свое время имелись рестораны с испанской, восточной, немецкой, русской, французской кухней.

Я питался в еврейском ресторане. Читатель, наверно, помнит — я жил в Вене по паспорту польского еврея из Закарпатья. В ресторане, где подавались еврейские национальные блюда, я как все остальные регулярные посетители держался без излишней фамильярности, официанты встречали меня как своего завсегдатая, дружески кивали головой в знак приветствия.

И вот в ресторане, где я так старательно разрабатывал свое амплуа, в этот день мною была допущена тактическая ошибка.

Мы вошли, сели за стол, который я обычно занимал. Перед этим Гриша — по старому православному обычаю — снял шляпу и повесил ее на ближайшую вешалку. В силу какого-то слепого автоматизма я последовал его примеру, увлеченный начатым разговором. Мы сели, и к нам тут же подошел официант.

Гриша заказал свежую рыбу, приготовленную по-еврейски. Когда я разговаривал с официантом, то заметил в его глазах удивление. «Чему он удивляется?» — недоумевал я.

И тут я заметил еще одну странность. Проходя мимо оберкельнера, официант обменялся с ним многозначительным взглядом. «Не вижу ничего удивительного в том, что я привел сюда на обед своего знакомого?» — сказал себе я. А когда бросил с напускной небрежностью взгляд на соседние столики, мое удивление переросло в раздражение: посетители, которых я как обычно приветствовал вежливым кивком головы и которые мне ответили с такими же вежливыми поклонами, смотрели на меня во все глаза.

«Что все это значит?..»

Гриша первым заметил необычный интерес, проявляемый к нам, но держался так, словно мы были в ресторане одни: самообладание важнейшее качество настоящего разведчика.

Официант подал вкусную отварную рыбу и удалился, избегая моего взгляда.

— За твое здоровье, — сказал я и поднял рюмку с искрящимся австрийским рислингом. — Вино отличное, гарантирую. Рыба тоже отлично приготовлена. За это ручаюсь…

— Твое здоровье, — сказал Гриша и пригубил рюмку.

И тут вдруг меня осенило. Мы оба сели за стол с непокрытыми головами. А это противоречило еврейским обычаям: евреи сидели за столиками в головных уборах. Наши же шляпы висели на вешалке, подобно предательским знакам, они указывали: эти двое мужчин не являются и не могут быть евреями…

Ошибка, разумеется, была моя. Мне сдавило горло, прекрасно приготовленная рыба и охлажденный рислинг сразу потеряли свою прелесть, но я продолжал жевать — мы не могли покинуть ресторан, не закончив обеда, это вызвало бы подозрение.

— Твое здоровье, — Гриша бодро поднял рюмку. — Рыба действительно приготовлена прекрасно.

Примерно через полчаса он вежливым жестом подозвал оберкельнера, который стоял как истукан в конце зала.

— Мой приятель, — сказал Гриша достаточно громко, чтобы его могли услышать и за соседними столиками, — насилу затащил меня в ваш ресторан. Разумеется, в Лондоне у меня есть друзья — евреи, но я никогда еще не посещал еврейского ресторана и не думал, что рыбу можно приготовить так вкусно. Примите мою благодарность, герр!

Оберкельнер поклонился, видимо, довольный комплиментом и еще больше — щедрыми чаевыми.

Мы вежливо попрощались и покинули ресторан. Больше там моей ноги не бывало. Гриша постарался как-то загладить допущенную мной оплошность, но на меня уже пала тень подозрения…

Читатель, может быть, скажет, что случай этот незначителен. Отнюдь нет. Принятые меры (я на другой же день сменил квартиру, район местожительства, паспорт) помогли избежать возможных осложнений. А все это могло кончиться плачевно. Из истории известно, как были схвачены в марте 1933 года в Берлине пребывающие там нелегально Георгий Димитров, Благой Попов и Васил Танев: незначительные на первый взгляд мелочи в их поведении, одежде, жестикуляциях были замечены официантами берлинского ресторана «Байришерхоф» и те не замедлили сообщить о своих наблюдениях в полицию… Вена в этом отношении не отличалась от Берлина: и здесь официанты, портье в жилых домах, содержатели частных пансионатов и отелей в большинстве случаев поддерживали тесные связи с полицией.

Мы вышли из ресторана, сели в такси и совершили длительную поездку по венским улицам, потом посидели на скамейке в тихом углу парка дворца Шенбрунн. В отличие от меня Гриша сохранил отличное расположение духа и ничем не выдавал недовольства. Он принялся рассказывать случаи из своей практики в США и Японии, когда он допускал подобные незначительные оплошности, которые чуть не выдали его.

— И я не смог тебе ничем помочь, Ванко, — корил себя Гриша. — Мне не приходилось изучать еврейские нравы… Однако ты держался отлично. Ничем не выдал беспокойства. Молодец!

Таков был Гриша, таков был и Берзин. Они понимали, что если опасность миновала, главное сохранить душевное равновесие. И не напоминали об ошибке, если видели, что ты сам ее понял и сделал необходимые выводы.

Школа Берзина не была рассчитана на новичков в разведке. Я мог бы сравнить ее со своеобразным вузом, который удается закончить только подготовленным людям. Именно поэтому Берзин постоянно требовал от своих кадров непрерывно совершенствовать знания… Эта школа воспитывала непоколебимую душевную стойкость. Я еще не обладал этим качеством, хотя Гриша и похвалил меня в парке дворца Шенбрунн за отличную выдержку. Не знаю, как я выглядел внешне, но внутренне мое состояние в ресторане было далеко не на высоте. В дальнейшем я понял, что самым трудным в воспитании настоящего разведчика является выработка стабильной «железной» психики. Такой психики, которая позволяет справиться с любыми неожиданностями, по крупицам сохранить силы для новых заданий, благодаря которой можно увидеть даже минимальный шанс и мобилизовать волю, чтобы его использовать, которая обеспечивает душевное равновесие разведчика при всех обстоятельствах, при любой опасности, даже перед лицом смерти…

— И так, — сменил тему Гриша, — что у тебя нового?

В сущности, Салнин, который руководил нашим отделом и числился одним из первых помощников Павла Берзина, был в курсе почти всего, сделанного нами. Радиосвязь, поддерживаемая включенным в группу советским товарищем, работала безупречно.

— Фирма уже зарегистрирована у властей, — докладывал я. — Здесь это оказалось так же легко, как и в Шанхае. Мы позаботились и об ее торговой номенклатуре.

— Наверное, тебе пригодился опыт, приобретенный в Китае? Экспорт-импорт электрооборудования, машинных частей, часов?

— Мы решили, что в данный момент она будет заниматься только импортом. Будем ввозить сельскохозяйственные товары из балканских стран. На венском рынке можно сбывать брынзу, яйца, свежие овощи, птицу… Пока только это, потом в зависимости от спроса…

Импортная фирма, которую мы решили создать в Вене, в общих чертах использовала опыт работы импортно-экспортных предприятий, накопленный в Пекине и Шанхае. Специфическая деятельность торговца, с его постоянными деловыми поездками по стране и за рубеж, широкими связями в разных средах, банковскими операциями, постоянными деловыми встречами и оживленной корреспонденцией, предоставляла благоприятные возможности для нашей работы. К тому же, сословие торговцев в Вене составляло едва ли не основную часть населения: торговлей — в розницу или оптом — занимались тысячи людей, эта профессия здесь считалась почетной, солидной.

Люди, с которыми я намеревался вести дело торговой фирмы, являлись болгарскими политэмигрантами X. и Y. Болгарский студент Ангел Вылчев, изучавший в Вене гидромелиорацию, стал постоянным и незаменимым техническим секретарем группы. Позднее в работу включился целый ряд других сотрудников, но в тот момент импортная фирма рассчитывала только на них троих.

— Значит, импорт из балканских стран, — произнес Гриша. — Удачно. Оттуда в Вену можно ввозить и тот «товар», который нас более всего интересует.

Гриша поставил задачу с районом действия в Центральной и Восточной Европе.

Задание было вызвано усиливающейся подготовкой империалистических государств к военной интервенции на Востоке. Центр получил достоверные сведения, согласно которым крупные западные капиталистические государства усиленно превращают восточно-европейские страны в военный и политический плацдарм для своей будущей агрессии. В сущности, это была известная советской разведке заговорщическая деятельность, которая не прекращалась ни на день после разгрома интервентов, но которая в последнее время резко усилилась. Заданием нашей группы было следить за деятельностью военных атташе Германии, Италии, Венгрии, Польши, Испании и некоторых других стран в Софии, Бухаресте, Белграде и Афинах. Судя по данным нашей разведки, империалистические государства осуществляли свои заговорщические планы как раз через военных представителей в восточноевропейских странах. Проследить за их деятельностью значило понять ход развития заговора и его результаты. Самая существенная часть нашей задачи состояла в получении копий шифрованных телеграмм-донесений, адресованных своим штабам и правительствам. В то время посольства, как правило, не имели собственной радиосвязи с соответствующей страной, которую они представляли. Кроме курьеров, военные атташе и другие дипломатические представители использовали для быстрой связи со своей страной радиотелеграф страны пребывания. Эта практика породила необходимость создать в почтово-телеграфных учреждениях всех государств секретный радиотелеграфный отдел.

Разумеется, военные атташе отправляли свои телеграфные донесения надлежащим образом зашифрованными, но, несмотря на это, радиотелеграфисты «секретного» отдела подбирались полицией из тщательно проверенных людей, которые в большинстве случаев являлись платными полицейскими агентами.

Итак, задание состояло в том, чтобы проникнуть не в сами посольства или военные представительства, а в секретные радиотелеграфные службы Болгарии, Румынии, Греции и Югославии. Получение копий телеграфных донесений открывало доступ к важным тайнам: в этих документах атташе описывал каждый свой шаг, предпринимаемый для того, чтобы привлечь на свою сторону генеральные штабы и правительства соответствующей страны, каждое обещание, которое им удавалось у них вырвать, каждое конкретное соглашение, направленное на осуществление заговорщических планов; они содержали также анализы политического и военного положения той или иной страны, характеристики влиятельных военных и политических деятелей, прогнозы развития страны и будущих перспектив ее политики и военной стратегии; они включали, наконец, и чисто разведывательные данные о военно-экономической мощи соответствующей страны, ее вооружении, боеготовности армии и уровне подготовки командного состава, о военных укреплениях, пропускной способности портов и аэродромов, потенциальных возможностях военной промышленности, состоянии и характере путей сообщения и пр. Из всего этого было видно, что в те годы большинство военных атташе западных империалистических государств в балканских странах (и не только там) являлись не столько армейскими представителями, сколько шпионами.

— Мы имеем сведения, что резиденты западных разведок в балканских странах недавно получили чрезвычайные распоряжения о «срочном осуществлении» поставленных задач. Очевидно, враг мобилизовал все свои средства, силы и резервы. Это заставляет нас ответить тем же. Подумай, проверь и как можно скорее доложи, что намереваешься предпринять, — закончил Гриша — О расшифровке телеграмм не заботься. Будешь немедленно направлять их с курьером в центр…

Договорились о дополнительных каналах срочной связи.

— Хорошо, Гриша, все ясно. Только я не могу обещать, что все будет сделано как полагается…

— Давай поговорим серьезно, как подобает мужчинам. Годы совместной работы дают мне основания быть уверенным в тебе… — сказал Гриша и после небольшой паузы добавил: — У тебя сейчас неважное настроение из-за дурацкого случая… Оно пройдет. Мой отец — моряк, и его товарищи говорили: погибает тот, кто выходит в открытое море, боясь кораблекрушения… Бывалые моряки знают: море любит смелых. Даже на утлой посудине настоящий моряк чувствует себя так, будто он находится на палубе крейсера…

Мы простились поздно вечером. Гриша постарался максимально помочь мне своим опытом разведчика. На следующее утро он должен был отправиться в Италию, где правил Муссолини.

Торговая фирма «X—Y», зарегистрированная у властей как предприятие по ввозу фруктов, овощей, яиц и других сельскохозяйственных продуктов, начала свою работу энергично и деловито. Оба «соотечественника» — «X» и «Y» — в считанные дни сделали все необходимое для того, чтобы установить связи с местными венскими торговцами-оптовиками, соответствующей финансовой средой, владельцами магазинов и оптовыми посредниками по сбыту товаров.

«X» получил возможность применить на практике то, что изучал в венском институте торговли. Другой «компаньон», «Y», также получил образование в Вене, он изучал науки, которые не имели ничего общего с торговлей, но долг призвал его трудиться там, где он был больше нужен.

Примерно месяц спустя «X» вызвал из Болгарии своего младшего брата, который немедленно поступил учиться и официально стал директором фирмы. Почти в то же время в Болгарию отправился «Y». Пока мы старались проникнуть в секретную радиотелеграфную службу на софийском почтамте, он должен был открыть филиалы фирмы в Горна-Оряховице и на железнодорожной станции Левски и приступить к отправке в Вену винограда, яиц, птицы, овощей. «Y» должен был использовать свою торгово-экспортную фирму и некоторые другие общества, которые в то время развивали оживленную торговлю. Фирма создала сеть своих торговых агентов в Софии и ряде городов Северной Болгарии — Русе, Ломе, Мездре и других. В свою сложную работу «Y» вовлек и младшего брата.

Торговля пошла неожиданно хорошо, ежедневный денежный оборот непрерывно рос, наша импортная фирма активно вмешивалась в дела Венской торговой биржи.

В то время как один из «компаньонов» действовал в Болгарии, второй — «X», должен был находиться в Вене, часто наезжая по «торговым делам» в Софию, Белград, Бухарест, Афины…

Фирма была создана, как читатель уже догадывается, для того, чтобы придать законную форму нашим поездкам из Вены в столицы балканских государств. Экспорт, который «Y» должен был осуществлять в Вену, имел своей целью прикрывать доставку секретных донесений, которые наши люди в Болгарии должны были изымать в Центральном почтамте и отправлять по назначению.

Когда работа по созданию торговой фирмы была завершена и машина была пущена в ход, группа сосредоточила свои усилия на решении второй, более трудной части комплексной задачи — проникновении в секретные радиотелеграфные службы.

До моего отъезда из Вены группа полностью выполнила задание, связанное с раскрытием подрывной заговорщической деятельности военных атташе ряда империалистических государств на Балканах. Вскоре после получения задания, копии телеграмм этих атташе начали регулярно поступать в центр. Наши люди, которые работали в секретных радиотелеграфных службах в балканских центральных почтамтах, или же технические лица, имевшие непосредственный контакт с ними, регулярно снимали копии с шифрованных радиотелеграмм перед их уничтожением. Другие лица получали эти копии и оставляли их в явочных местах Софии, Бухареста, Афин, Белграда. Третьи лица заботились о том, чтобы переправить их через границу в Вену. В Болгарии это делал «Y» и его торговая фирма, а также другие лица, которых он специально посылал в Вену. Почти во все страны, охваченные нашей сетью, время от времени ездил и я для осуществления контроля и оказания помощи на месте.

До января 1933 года, когда поступило распоряжение приостановить работу с телеграммами, по нашей линии провалов не было. Только в Бухаресте было схвачено несколько наших сотрудников, но удар последовал по другой линии: из-за небрежности технического лица на бухарестском почтамте были арестованы два наших сотрудника из группы, возглавляемой болгарином Иваном Тевеклиевым. Однако полиция не смогла докопаться до сути нашей деятельности и суд вынес им снисходительные приговоры за «неправомерные» действия.

Но до провала эти товарищи в Бухаресте проделали большую работу. Кроме выполнения наших заданий, они вели тщательное наблюдение за подозрительно активной деятельностью японского военного атташе в Румынии. Его донесения, передаваемые шифром через бухарестский главпочтамт, значительно превосходили по объему секретные донесения военных атташе других фашистских государств. За этим что-то крылось. Мы получили приказ Берзина проследить за деятельностью самураев. В результате нам удалось добыть очень тревожные данные. Оказалось, японский военный атташе в Бухаресте «между прочим» занимался самым оголтелым шпионажем против Страны Советов. Получив суровый урок на Дальнем Востоке, самураи решили пакостить на румыно-советской границе. Следует добавить, что они пользовались покровительством румынского королевского правительства, которое вело беспощадную войну против своего народа и революционного движения и в то же время, подстрекаемое западными империалистами, держалось нагло и вызывающе в отношении своего миролюбивого северного соседа. Под непосредственным руководством японского военного атташе в Карпатах была организована секретная шпионско-диверсионная школа, в которой обучались уголовники-рецидивисты, белогвардейские офицеры, оставшиеся не у дел бывшие сподвижники бесславно кончившего генерала Кутепова и других белых генералов. На вилле, принадлежавшей японскому посольству, это отребье обучали, как устраивать поджоги, взрывать заводы, мосты и железнодорожные линии, убивать партийных и государственных деятелей, собирать шпионские сведения. Бандиты тайно переправлялись на лодках чрез Днестр, а затем возвращались «отчитываться». В своих секретных телеграммах японский атташе не сообщал подробностей о работе диверсионной школы — отчеты о конкретных действиях он, вероятно, отправлял со специальным курьером, — однако в телеграммах встречались упоминания о том, что «актив» растет, и просьба выделить значительные суммы для вознаграждения «отличившихся»…

Согласуя свои действия с другими империалистическими шпионскими организациями, японские империалисты пытались любыми средствами нарушить мирный созидательный труд советского народа…

Не вдаваясь в подробности, скажу, что эффективными контрдействиями Советская власть смогла отсечь щупальца японской разведки, протянувшиеся далеко с востока на запад.

Безупречно выполнила поставленные задачи группа, работавшая на софийском почтамте. Ее руководителем был опытный конспиратор, старый почтово-телеграфный служащий Димитр Ананиев, прошедший у нас в Вене специальный инструктаж. Кроме прямой задачи, связанной с секретными телеграммами, группа осуществляла широкую деятельность по сбору информации через связи с лицами из военно-фашистских и правительственных кругов. Некоторые ее члены помогали советской разведке вплоть до дня победы.

 

4. НОВЫЕ ЗАДАЧИ. «ЭКСПОРТНО-ИНФОРМАЦИОННОЕ БЮРО» В ПРАГЕ. ИНТЕЛЛИДЖЕНС СЕРВИС ЗАПАЗДЫВАЕТ

Тридцатые годы — зловещее десятилетие нашего века, которое началось весьма тревожными симптомами в политическом климате на континенте и закончилось, как известно, второй мировой войной. Она разразилась осенью 1939 года, но ее подготовка велась долгие годы.

Было совершенно очевидно, что война готовится против СССР и мирового революционного движения. Большой заговор разрастался, втягивая в свою коварную сеть новые страны и правительства. В 1932—1933 гг. империалисты поставили на ноги реваншистские фашистские силы в Германии, разрешили им вооружаться в надежде использовать против СССР в качестве «стального кулака»…

Параллельно с созданием политического заговора империалисты настойчиво развивали военную промышленность в государствах, подчиненных им или политически связанных с заговором. Лихорадочно разрастались военные предприятия в странах Большой Антанты. Важное место по масштабам, номенклатуре и совершенству производимого вооружения среди главных мировых государств-поставщиков (Англия, США, Франция, Швеция) занимала Чехословакия Бенеша и Массарика.

Я не пишу историю — это дело историков, но думаю, что имею право высказывать свою точку зрения на судьбу этой страны и ее трагедию в конце тридцатых годов: это право мне дают личные впечатления о Чехословакии в первые три-четыре года предвоенного десятилетия.

Думаю, что трагедия буржуазной Чехословакии, родившейся на развалинах Австро-Венгерской империи, была предопределена в первые годы ее создания. В ущерб коренным национальным интересам чехословацкого народа, в противовес здравому разуму, диктовавшему необходимость защиты страны от германского империализма, буржуазная Чехословакия пошла на политический сговор с империалистическими государствами и в первую очередь с Францией. Политическому соглашательству сопутствовало равнение на западную военщину и растущая экономическая зависимость национальной экономики от крупного монополистического капитала. Таким образом, оставаясь формально независимой, Чехословакия была вовлечена в общую политику империалистических государств и фактически потеряла свой суверенитет. Она стала неотъемлемой составной частью западного империалистического блока и членом Малой Антанты (Чехословакия, Румыния, Югославия). Ей была уготована роль плацдарма для подготавливаемой агрессии на восток.

Впрочем, это хорошо известные исторические факты. Известно также, что французский генеральный штаб, который держал в этой стране многочисленную миссию «советников», перестроил чехословацкую армию в духе французских военных концепций и фактически обрек ее на роль пушечного мяса в большом заговоре.

В начале тридцатых годов под руководством французских военных инженеров на всем протяжении чехословацко-немецкой границы началось строительство оборонительной линии, с современными фортификационными сооружениями. Строительство разворачивалось в столь огромных масштабах, что невозможно было сохранить его в тайне. Оборонительная линия строилась по образу французской линии Мажино, только в уменьшенном варианте, печать не скрывала этого факта. Судя по заверениям газетных писак, «оборонительные линии-сестры» и оба «навеки связанные рыцарской дружбой» государства — Франция и Чехословакия являются надежной гарантией против любой возможной агрессии… (Прошло совсем немного времени и эта горькая иллюзия рассеялась, как облачко дыма; «рыцарская дружба» и «оборонительные линии-сестры» оказались не такими уж прочными, хотя высокие достижения военно-инженерного искусства могли бы остановить агрессора. Как известно, французская линия Мажино просто была обойдена с северо-запада и удар был нанесен по ней с тыла, а ее уменьшенный чехословацкий вариант пал без единого выстрела.)

Известен и другой многозначительный факт. В чехословацкую промышленность, главным образом, в военную индустрию (в первую очередь на заводы «Шкода») начался широкий приток французских, бельгийских, английских и других западных капиталов. Отдельные данные свидетельствовали о том, что в заводы «Шкода» тайно были вложены и капиталы немецких оружейных магнатов, которые использовали для этого посредничество определенных деловых кругов Запада. Оружием, изготовленным на чехословацких заводах, западные империалистические силы вооружали и подготавливали к походу на восток армии восточноевропейских фашистских государств, в первую очередь, государств Малой Антанты. Кроме того, чехословацкое оружие в массовом порядке экспортировалось в страны Ближнего и Среднего Востока, включая Египет, а также в Индию и даже в Японию…

Политическим итогом этих тревожных фактов стала трагедия. Она началась, как известно, в Мюнхене в сентябре 1938 года. Западные империалистические страны, «верховные правители» буржуазной Чехословакии, подписали позорное Мюнхенское соглашение, похоронившее Чехословацкую республику. Жертвуя свободой Чехословакии, империалистические державы считали, что таким образом утолят аппетиты Гитлера в отношении новых земель. Подписанием еще двух особых соглашений, французско-немецкого и англо-немецкого, Даладье и Чемберлен надеялись достичь давно преследуемой цели — включения гитлеровской Германии в их заговор и направления всей ее вооруженной мощи против СССР…

Было ли это политической наивностью или чудовищным политическим преступлением? Империалистические круги Англии, Франции и США с циничным спокойствием наблюдали, как гибла Чехословацкая республика, точно так же до этого они примирились с аннексией Австрии. Но если поведение западных держав мы называем политическим преступлением, то как же тогда следует окачествить курс самих чехословацких политиканов? Какой разумный, дальновидный и честный государственный деятель может спокойно наблюдать за уничтожением своей собственной страны, не предпринимая мер в защиту ее суверенитета, территориальной целостности, чести? Поведение тогдашних чехословацких государственных деятелей было равносильно национальному предательству. Оставаясь сторонниками прозападного курса, они легкомысленно и безответственно отвергли предложение СССР о коллективном отпоре агрессору и в угоду своим классовым интересам принесли в жертву интересы национальные…

Словом, это была страшная история, причинившая братскому чехословацкому народу огромные беды и страдания.

Эти события являются поучительным уроком: политический суверенитет и территориальная целостность Чехословацкой республики могут быть надежно защищены только в сотрудничестве, непоколебимом союзе и братской дружбе с СССР — могучей державой, которой всегда были дороги свобода, независимость и мир.

Я позволил себе напомнить об этих общеизвестных исторических фактах не случайно — дальше мои записки содержат страницы, в которых идет речь о буржуазной Чехословакии. Я попал туда, выполняя специальное задание центра.

В начале тридцатых годов советская разведка в Западной Европе получила сведения, что по поручению западных стран некоторые чехословацкие заводы приступили к серийному выпуску новых видов оружия — автоматических винтовок, скорострельных пулеметов, легких противотанковых орудий. Это производство финансировалось крупными западноевропейскими концернами: Крезо и Шнейдера во Франции, Армстронга в Англии и др. Судя по данным нашей разведки, подобное оружие повышенной эффективности уже производили военные заводы ряда империалистических держав. Передача секретной технической документации тогдашней Чехословакии недвусмысленно говорила о доверии, которым пользовались политические военные круги этой страны у империалистических сил.

Как читатель понимает, полученные разведкой сведения раскрывали картину фактического включения Чехословакии в западный агрессивный блок и свидетельствовали о той важной роли, которая отводилась ей в деле вооружения стран-участниц блока. Это обстоятельство вынудило советских руководителей принять соответствующие меры. Перед нашей группой была поставлена задача: добыть данные о новом оружии.

Военным специалистам хорошо известно, что знание вооружения, которым располагает противник, является первостепенной задачей, без которой невозможно ни создание надежной защиты, ни обеспечение условий для нанесения мощного контрудара.

Самое совершенное оружие в значительной мере теряет свою эффективность, если оно становится заранее известно противнику. От нас требовалось добыть точную информацию об оружии, которое ряд крупных военных заводов изготовлял для будущей агрессивной войны. Контроль за производством оружия и соблюдение секретности обеспечивали английская разведывательная служба Интеллидженс сервис и французская военная разведка. Они поставили дело так строго, что в секретные цехи имели доступ только работающие там специалисты и инженерно-технический персонал. Вход для любого «чужого» лица, будь то даже представитель официальных государственных властей, был строго воспрещен. Это свидетельствовало о том, что Чехословакия играла подчиненную роль, она являлась только исполнителем, а вдохновителями и хозяевами были другие люди. Наша деятельность была направлена как раз против этих «других» — тех, кто подготавливал «большую стратегию» заговора, кто использовал заводы Чехословакии и ее специалистов, чтобы как следует вооружиться.

Я отправился в Прагу немедленно после получения задания. Нужно было изучить все возможности для проникновения в компетентные круги и на заводы, где ковалось секретное оружие для новой мировой войны.

Злата Прага — так чехословаки с любовью называют свою столицу. Дворец Градчаны, великолепно сохранившийся средневековый квартал, живописная Вацлавская площадь, прелестная Влтава, тихо несущая свои пепельно-голубые воды между построенных около нее зданий и протекающая под великолепными мостами, камни которых изъедены временем многих веков, чудесные парки и сады, роскошные окрестности с полями, лесами, старинными замками и симпатичными деревеньками, — все это, собранное в неповторимый ансамбль миллионного города, очаровывает иностранца.

Любил Прагу и я. Я бывал здесь до этого не раз — или проездом в Советский Союз, или для конспиративных встреч. Коммунистическая партия Чехословакии была боевой, энергичной, в стране существовало значительное прогрессивное движение, а ее народ, миролюбивый, талантливый, трудолюбивый, не был согласен с ролью, которую его правители определили Чехословакии в будущем крестовом походе на Восток. Как же могло случиться, что этот народ, влюбленный в свою землю, еще не успевший нарадоваться на свою независимость, в целом не видел, как республика медленно и неотвратимо катится к краю пропасти…

Прага жила своей обычной жизнью, правители произносили благонамеренные речи, Томаш Массарик академически спорил с теоретиками марксизма и утверждал, что «единственный путь для вновь созданной Чехословацкой республики — это путь национального единения, затушевывания классовых противоречий, развитие гармоничной демократии». В сущности, такие идеи Европа уже знала, это были обесцененные реформистские схемы «переустройства и совершенствования буржуазного общества», которые выдвигала правая социал-демократия, облегчая таким образом процесс стабилизации капитализма. Массарик, старый профессор философии и социологии, признанный борец за самостоятельное существование в годы австро-венгерского господства, первый и постоянно переизбираемый президент вновь созданной Чехословацкой республики, своей ошибочной военно-политической ориентацией объективно принес своей стране тяжелые беды. Массарик оказался неспособным надежно ее защитить, не разглядел настоящих друзей и скрытых врагов республики…

Прага жила своей нормальной жизнью, и народ, радовавшийся относительному благополучию в сложной послевоенной конъюнктуре, словно не замечал или не хотел заметить гибельную бездну. Однако активная, наиболее сознательная часть чехословацкого народа видела смертельную угрозу. Сплоченная в рядах Коммунистической партии, а позднее в рядах Народного фронта, она четко и категорически выразила свою волю.

В Праге, как и в Вене, существовала сильная болгарская студенческая организация. Впрочем, студенческих организаций было три: первая, националистическая, пользовалась покровительством болгарского царского посольства. Во вторую входили студенты, состоящие членами БЗНС, к которой терпимо относились официальные государственные власти. Третья, более малочисленная, чем вторая, но сильная и боевая, была наша.

Когда я прибыл в Прагу со специальным заданием, болгарская студенческая организация, которая в двадцатые годы существовала под названием «Нарстуд» («Народное студенчество»), после 1928 года была переименована в организацию имени Васила Левского и смогла привлечь в свои ряды широкие круги учащейся молодежи. Присутствие Георгия Димитрова и здесь оказало благотворное воздействие — относительная замкнутость старой организации уступила место более современным и дееспособным формам общения с широкими кругами честных людей, включая левых «земледельцев», которые восприняли основные принципы нашей борьбы. Таким образом, и здесь, в Чехословакии, линия Георгия Димитрова на создание Народного фронта, которая позднее стала генеральной линией нашей партии и всего Коммунистического Интернационала, одержала полную победу.

Кроме большой группы прогрессивных студентов, в Чехословакии имелось и значительное число болгарских политэмигрантов. Некоторые из них перебрались сюда из Вены, где до этого учились в высших учебных заведениях и окончили их или же были изгнаны из Австрии в связи с участием в Июльском восстании 1927 года. Наконец, к среде прогрессивных болгар в этой стране следует причислить и сотни бедняков-эмигрантов, которые занимались огородничеством, главным образом, в предместьях Праги и других больших городов.

В тридцатые годы многие болгарские политэмигранты переехали из Вены в Чехословакию — в Прагу, Братиславу, Брно, Остраву, Пльзень.

Рост нашей политэмиграции и прогрессивного студенчества в Чехословакии не был случайным явлением: он был связан со смелой борьбой, которую чехословацкие патриоты, возглавляемые своей боевой Коммунистической партией, вели против превращения Чехословакии в сателлита империалистических держав и слепое орудие их агрессивных замыслов.

Здесь мне хочется добавить, что болгарское прогрессивное студенчество и вся наша передовая политэмиграция в Чехословакии остались до конца верными революционным традициям. Они не только поддержали усилия Коммунистической партии Чехословакии в деле создания и расширения Народного фронта во второй половине тридцатых годов, но и позднее, когда Чехословакия была оккупирована гитлеровскими захватчиками, они активно включились в антифашистскую борьбу. Новая чехословацкая история включает страницы, преисполненные горячей благодарности к десяткам болгарских антифашистов, которые сражались с оружием в руках против гитлеровского фашизма, плечом к плечу с чехословацкими борцами воевали в партизанских отрядах, участвовали в славном Словацком восстании. Многие из них сложили свои головы… Вся история борьбы болгарского прогрессивного студенчества и политической эмиграции в этой стране, по существу, является частью истории боевой болгаро-чехословацкой дружбы, рожденной и закаленной в самые суровые для обоих народов времена.

В Чехословакии в течение многих лет работал целый ряд наших сотрудников. Они выполняли свои задания поодиночке или в крайнем случае вдвоем. Формы их деятельности были самыми различными. Я расскажу лишь об одной из них, которая проводилась нашим фиктивным экспортно-информационным бюро: прикрывая наш интерес к военному производству вывеской торговой фирмы, бюро смогло установить контакт с торговыми конторами военных заводов, а постепенно — и с самими конструкторами, имена которых, а тем более существо работы, содержались в тайне.

Бюро было зарегистрировано перед официальными властями с местом нахождения в Праге. Единственным его собственником являлся некто «X-1». Он изучал инженерные и экономические науки, интересовался культурой и имел верную политическую ориентацию. Благодаря своему богатому воображению и предприимчивости, «X-1» за короткое время развил энергичную и многостороннюю представительскую деятельность. Разумеется, экономический характер и сферу торговой деятельности мы предварительно обдумали до мелочей: бюро должно было интересоваться широкой номенклатурой товаров, которые имели бы спрос на чехословацком рынке, и незаметно и постепенно, как бы между прочим, вести работу в направлении, которое нас по-настоящему интересовало.

Наше торгово-экспортное бюро за короткий срок развернуло в чехословацкой столице кипучую деятельность. Быстро оценив предприимчивость «X-1», его широкие торговые интересы и знание конъюнктуры, многие промышленники и экспортные предприятия в Софии проявили к нашему бюро повышенный интерес. И вот уже оно получило образцы розового масла софийской фирмы Николы Нечева, нам было предложено взять на себя ее представительство в Чехословакии. Фабрикант и торговец коврами З. Филиппов прислал целую серию высококачественных чипровских, котленских и других ковров с просьбой предложить их на пражском рынке. Болгарский торговый союз в свою очередь уполномочил нас вести его деловые связи с Чехословакией.

Однако сфера нашей деятельности не ограничивалась Болгарией. Через месяц-два при посредничестве пражской фирмы «Поледна» наше бюро договорилось с французской фирмой «Дюрас» (Ницца) о поставке болгарского розового масла. Мы взяли на себя обязательство поставлять болгарские эфирные масла пражской парфюмерной фабрике «Прохазка», а немного погодя — и парфюмерной фабрике «Пилначек» в Градец-Кралове. В дальнейшем бюро установило деловые контакты с центральным управлением табачной монополии в Праге, венской биржей сельскохозяйственных продуктов «Лионель-Стронгфорт», институтом спортивных товаров в Берлине и другими. Вскоре после этого две крупные японские фирмы предложили нам взять посредничество в деле поставки в Болгарию японской вискозы, китайского женьшеня, японских шелковых тканей, изделий из слоновой кости и др.

Параллельно с торговой деятельностью нам удалось войти в круг компетентных лиц, связанных с производством оружия на заводах «Шкода», «Витковиц — Верке», «Збройовка», «Чешско-моравская», «Колбен — Данек» и других, а также установить контакты с торговыми представителями этих заводов в ряде стран Восточной Европы. Эти компетентные лица были знакомы с новой технической документацией, которая поступала с Запада в строго секретном порядке, и участвовали в разработке соответствующей производственной технологии. Торговые представители этих заводов за границей, как правило, инженеры различных специальностей, знали «товар», который соответствующие заводы могли предложить данной стране для нужд перевооружения ее армии. Ввиду этого наш интерес распространялся в двух направлениях. Незаменимую помощь нам оказывал «X-2», наш верный сотрудник, который в это время был торговым представителем чехословацких военных заводов в Болгарии; с его помощью мы сумели получить не только техническую документацию, но и готовые заводские образцы новых видов оружия, которое Чехословакия готовилась направить на вооружение болгарской и других монархо-фашистских армий. Одним из таких образцов был ручной пулемет «Брен», производившийся по английской лицензии на заводах Брно.

«X-2» самоотверженно выполнял свой интернациональный долг до самого разгрома гитлеровской Германии.

Более трех лет продолжалась наша работа в буржуазной Чехословакии. Бюро работало полным ходом и его товарооборот увеличивался скачкообразно (если бы «X-1» был настоящим торговцем, он смог бы сколотить состояние!).

Чехословакия оказалась благодатной почвой не только для сбыта всевозможных сельскохозяйственных товаров. Чехословацкие трудящиеся, не боясь смертельного риска, с честью выполняли свой интернациональный долг. Именно их готовность позволила нам справиться со своим заданием: чехословацкие патриоты помогали нам, сознавая, что они помогают себе, своей родине, находившейся на краю гибели. Инженеры и конструкторы, техники и специалисты, которые изготовляли новые виды смертоносного оружия, работали под зорким оком чехословацкой полиции, Интеллидженс сервис и французской военной разведки: под их контролем делалось все — от приема технической документации, поступаемой с Запада, до разработки заводской технологии и серийного производства оружия… Политически грамотные, чехословацкие трудящиеся совершенно ясно видели, что означает все это; они понимали, что их родина становится частью гигантской империалистической военной машины; сознавали, что они собственными руками производят оружие, которое будет использовано против других миролюбивых народов, против собственного народа…

Чехословацкие патриоты снабдили нас полной технической документацией, касающейся производства нескольких видов нового оружия. Позднее они сумели, преодолевая зоркий полицейский контроль, вынести — часть за частью в течение недель — по одному готовому серийному образцу этого оружия. Рискуя жизнью, эти достойные сыны чехословацкого народа совершили настоящий подвиг во имя блага своей родины и мира.

Когда работа уже заканчивалась, тайная полиция и специалисты из Интеллидженс сервис внезапно подвергли самой тщательной проверке — каждого человека — весь персонал завода, где работали наши люди. Сигнал поступил из Лондона: оттуда по своим каналам Интеллидженс сервис узнала о том, что мы получили сведения об оружии. И она поспешила свести счеты с нашей тайной организацией.

Английская разведка опоздала. Предупрежденные о надвигающейся опасности, наши группы немедленно приостановили деятельность, замели все следы. Отступление не было паническим. Во-первых, мы переправили через границу двух чехословацких патриотов вместе с их семьями. В Советском Союзе они обрели новую родину. Во-вторых, мы позаботились о том, чтобы предупредить о появившейся опасности всех остальных наших сотрудников, чтобы они могли обеспечить себе надежное алиби в случае возможного ареста. В-третьих, нужно было ликвидировать торговое бюро в Праге. Этой рискованной работой занялся «Y», которого я направил в Прагу.

Все необходимое было сделано в предельно короткие сроки. Бюро спешно освободило снятое просторное помещение в одном из центральных кварталов столицы и за несколько часов, захватив всю документацию… исчезло из оживленных торговых кругов Праги, где пользовалось солидной репутацией, «X-1» невредимым покинул пределы страны.

Погиб один человек — Ян Досталек. Он являлся одним из наших чехословацких сотрудников. Для него долг перед страной не был пустым словом.

Его подвиг заслуживает высокого признания со стороны чехословацкого народа.

Досталек до известного момента, подобно тысячам других чехословацких граждан, мало интересовался политическими судьбами своей страны. Он был конструктором-изобретателем (причем одаренным) в области радиотехники. Он изобрел небольшую по объему портативную рацию с большим радиусом действия. По конструктивному решению, техническим показателям, его изобретение превосходило существовавшие мировые стандарты: рацию можно было использовать для прямой безотказной связи в военно-полевых условиях, в танках, броневых машинах, самолетах и др.

Изобретение, встреченное с восторгом военными специалистами, сразу было объявлено государственной тайной, и Досталек получил все необходимые условия для дальнейшего технического усовершенствования своего аппарата. Военные спешили как можно быстрее запустить его в серийное производство.

Досталек вдохновенно работал день и ночь, убежденный, что его изобретение будет служить обороне собственной родины. Скоро рация была готова. Она была изготовлена в хорошо оснащенной заводской лаборатории и представляла собой дополнительно усовершенствованную и улучшенную модель его прежнего аппарата.

Наверное, все кончилось бы вполне обычно, если бы в этот момент Досталека не посетили высокопоставленные гости. Это были члены французской военной миссии в Чехословакии, которых сопровождали высшие должностные лица чехословацкого генерального штаба и тайной полиции. С галантной учтивостью французы высказали Яну Досталеку свои поздравления. Затем военные из генерального штаба попросили Досталека продемонстрировать перед «французскими друзьями» технические достоинства нового аппарата. Оказалось, что среди французских гостей имелись специалисты по радиотехнике. Встреча завершилась пышным ужином в самом фешенебельном пражском ресторане.

Ошеломленный оказанным вниманием, изобретатель, который полностью жил в мире своих технических интересов, на этом ужине в дорогом пражском ресторане вдруг осознал, что он слепец, наивный человек. Он узнал, что «французские друзья» в курсе всех военно-стратегических и политических секретов его родины. Он увидел, что офицеры генерального штаба и высшие полицейские чиновники пресмыкаются перед французскими «гостями». Ему стало известно, что его аппарат в ближайшие дни начнут выпускать и французские военные заводы. Таким образом, он убедился, что его изобретение будет служить не обороне его родины, а агрессивным планам западных держав…

Пышный ужин в пражском ресторане стал роковой гранью в жизни Яна Досталека. От сознания национальной измены государственных деятелей своей страны до решения содействовать правому делу был только один шаг. И он сделал этот шаг без колебания.

Во-первых, он доставил нам техническую документацию своего изобретения, а немного позднее вынес по частям из технической лаборатории завода несколько полностью скомплектованных аппаратов. Некоторые из этих радиостанций были включены в работу сразу, другие были «законсервированы» и вошли в действие во время гитлеровской оккупации.

Досталек отлично понимал, что в случае провала потеряет все — и щедрые гонорары, которые платили ему за изобретения, и блестящую творческую карьеру, и имя «честного гражданина республики», может быть, даже жизнь. От нас он не получал никаких денег. Он выполнял свой патриотический и интернациональный долг. Этого ему было достаточно.

Провал произошел не по вине Яна Досталека. Один из аппаратов, которые он для нас изготовил, попал в руки тайной полиции, когда наш сотрудник пытался перейти границу.

Когда Досталека арестовали, он отказался признать какие бы то ни было обвинения. В расследование немедленно вмешались специалисты французской военной полиции. Ян мужественно выдержал все допросы. Суд вынес ему жестокий приговор, но осужден был один только он — ни одного имени, ни одного адреса, ни одной явки не фигурировало в обвинении прокурора или в судебном протоколе… Ян Досталек был бы жив и сейчас, если бы полиция, озверевшая от его молчания, не замордовала его в тюрьме. Это была чехословацкая полиция Бенеша — Массарика. В то время как старый профессор-президент произносил свои академические сентенции о «классовом мире и гармоничной демократии», его полиция усердно совершенствовалась в ремесле палачей, готовая подавить любое сопротивление…

Ян Досталек отдал жизнь за торжество интернационального братства, без которого были бы невозможны и немыслимы свобода и национальная независимость его родины.

 

5. ВЫСОКИЙ ГОСТЬ ИЗ ЦЕНТРА. ВСТРЕЧА С ОСКАРОМ. ПОЖАРНИК «Z-9»

Дом тонул во мраке дождливого осеннего вечера. Мы остановились перед ажурной калиткой, и я тихо открыл ее. Десяток шагов по песчаной дорожке сада, и мы очутились перед входом в двухэтажный особняк. Спокойно, не спеша, как это сделал бы хозяин или съемщик этого респектабельного особняка, я открыл дверь.

Мы поднялись в квартиру на втором этаже; прежде чем зажечь свет, я задернул плотные бархатные шторы. Спутник следовал за мной молчаливо, не задавая вопросов и не делая замечаний, полностью доверившись своему провожатому. Когда вспыхнула хрустальная люстра, залив мягким светом просторный холл, я обернулся к нему и пригласил:

— Проходите, Павел Иванович. Чувствуйте себя как дома…

Это был Павел Иванович Берзин.

В тот день мы встретились с ним в одном венском кафе. Я был там точно в назначенный час. Как обычно, я на знал, кого мне следует ожидать, и читатель легко поймет мое нетерпение. На этот раз мне посчастливилось встретиться с самим Павлом Ивановичем… В кафе мы пробыли недолго. Берзин по моему поведению понял, что я очень волнуюсь, хотя у меня уже выработалась выдержка бывалого разведчика. Я сам подозвал официанта, расплатился, и мы встали, чтобы смешаться с вечерней толпой на бульваре, где я мог дать свободу своему волнению. Но самым надежным местом, разумеется, был этот дом, о котором я предварительно не сказал Берзину ни слова, — в нем можно было отдохнуть, свободно поговорить и, если нужно, переночевать.

Оставив плащ и свой намокший зонт в прихожей, Берзин вошел и внимательно окинул взглядом помещение. Дом был прекрасно обставлен: ковры, мягкая мебель, старинные шкафы красного дерева, шелковые обои мягких тонов, хрустальные люстры, отливающие перламутром китайские фарфоровые сервизы за стеклами шкафов, картины известных художников на стенах…

— Павел Иванович, чувствуйте себя как дома.

Берзин остановил на мне взгляд, в котором светился вопрос: где мы находимся?

— Это дом врача? — спросил Берзин.

Откуда он мог знать, что хозяин — врач? Впрочем, я тут же сообразил: наверное, он, несмотря на темный дождливый вечер, заметил бронзовую табличку на входной двери.

— Совершенно верно, Павел Иванович, хозяин — доктор. Мой соотечественник. Чудесный человек. Его жена тоже наш человек. Она австрийка. Доктор здесь не принимает пациентов — только живет… Вернее, жил до недавнего времени. По моей просьбе он освободил квартиру и снял себе другое жилье, никому не сообщая об этом. Официально эта квартира его, но фактически обитателями являемся мы…

— Точнее?

— Мы устраиваем здесь встречи только в особых случаях. Его владелец венский буржуа. Кроме того, дом находится в буржуазном районе, где полиция вообще не делает проверок. У нас двойная защита: врач — человек с именем и положением, а его тесть имеет небольшую, но доходную фабрику. Посмотрите сюда, Павел Иванович!

Я отдернул штору на окне, выходившем во внутренний двор, и свет из комнаты вырвался на улицу. Под блестящими струями осеннего дождя виднелись полированные поверхности машин.

— Тесть не привлечен к работе?

— Нет, только доктор и его жена. Считаю, что двух человек из одной семьи вполне достаточно. Остальные занимаются своим бизнесом, политика их не интересует…

Берзин отошел от окна, я снова задернул шторы, закурил сигарету и сел. Теплый шерстяной костюм, добротные ботинки фирмы «Батя», которые не пропускали влагу, неизбежная для Вены белая сорочка с крахмальным воротничком и аккуратно повязанный темно-синий галстук. Внешне он походил на шведа, норвежца или финна. И никто, кроме самых близких сотрудников, не знал, что этот человек давно страдает хронической головной болью, причиняемой все еще не удаленной из черепа казачьей пулей, что любая перемена погоды неблагоприятно отражается на его здоровье.

— Еще один вопрос. Ты используешь доктора для выполнения заданий?

— Нет. То, что он предоставил нам свой дом, является достаточной услугой. Но, разумеется, он сделает все, если я попрошу. Мы с Гришей подумали и попросили доктора стать членом масонской ложи. В будущем это нам может пригодиться.

— Правильно, — одобрил Берзин. — Включать сотрудника в каждую или во много операций — наивность… Я знаю о вашей идее сделать его масоном… Но все же любопытно, проявляет ли он интерес, для чего ты используешь квартиру?

— Абсолютно никакого. Я знаю его еще по Болгарии. Мы встречались здесь во время моего первого приезда сюда в 1925 году. И еще в самом начале я просил его не задавать мне никаких вопросов. Должен добавить, доктор оказывает нам услугу не только в смысле жилья, но и в смысле финансов.

— Не понимаю… Неужели тебе пришлось прибегнуть к его денежной помощи? — Берзин был удивлен.

— Не для нашей работы. Доктор регулярно выделяет часть средств из своих доходов для оказания помощи болгарской студенческой столовой, материально поддерживает оказавшихся в трудном положении политэмигрантов, систематически вносит членские взносы в фонд оказания помощи…

В отлично оборудованной кухне я на скорую руку приготовил ужин на двоих. Когда я поставил фрукты на стол, Берзин ахнул.

— Наши, болгарские, Павел Иванович! Как-никак вы ведь в гостях у болгар!

Болгарские фрукты почему-то его растрогали. Затем он начал рассказывать о Москве, о Грише и других товарищах из управления, о своей жене Лизе и сыне Андрее, школьнике, который очень походил на своего отца. На некоторое время Павел Иванович умолк, задумался, потом сказал:

— Ты еще не спросил, как обстоят дела с приездом Галины. Как вижу, ты и сам отлично справляешься с домашними обязанностями.

— Судьба, Павел Иванович! — развел я руками. — У нас с ней уже две пятилетки супружеского стажа за плечами, а едва ли наберется два-три года, которые мы провели вместе…

— Так вы не наскучите друг другу, вечно будете чувствовать себя молодоженами… — рассмеялся Берзин.

Я не спросил о Галине, но Берзин не случайно сам заговорил о ней.

— С тебя причитается, Ванко. Готовься через две-три недели встречать свою новую шифровальщицу и радистку…

— Благодарю за чудесную весть, Павел Иванович! — не удержавшись, воскликнул я. И добавил: — Значит, Наташа должна уехать?

Наташа Звонарева, его секретарь, была прислана к нам в качестве радистки и шифровальщицы недавно и еще не успела как следует «акклиматизироваться» в Вене.

— В данный момент она нужна в другом месте, — коротко объяснил Берзин. — Подумай, где устроишь свою новую помощницу. Может быть, здесь, в квартире доктора?

— Не думаю, Павел Иванович… По-моему, этот дом и в дальнейшем будет служить для тех же целей, что и до сих пор… А что касается квартиры для Галины, то жена доктора поможет. В буржуазных районах Вены у нее много родных, знакомых, друзей. Непременно подыщем что-нибудь удобное и подходящее…

Я был в этом убежден, жена доктора отличалась необыкновенным усердием при выполнении заданий, которые мы на нее возлагали. Она подыскивала временные квартиры для конспиративных встреч. Она дала несколько постоянных адресов своих приятельниц и родственников, и на эти адреса я получал служебную корреспонденцию из восточноевропейских стран. Несколько раз ездила в качестве курьера в Болгарию, была даже в Плевене, где связалась с моей сестрой Микой. Она информировала нас о политических интригах и спорах в высших венских кругах, куда имела доступ. Причем делала все это с завидным самообладанием, хладнокровием, энергией, не сказав ни разу «не могу», «мне страшно». Разумеется, она не ожидала от нас платы за услуги. Более того, она ездила в Болгарию и другие балканские страны в качестве нашего курьера за свой счет — иногда для того, чтобы привезти в Вену копии секретных телеграмм — донесений фашистских военных атташе, — а иногда выделяла определенные суммы, как я уже говорил, в фонд оказания помощи студенческой столовой…

Берзин прибыл в Вену, разумеется, не для того, чтобы обрадовать меня вестью о скором приезде Галины. Руководитель Четвертого управления совершал свою очередную поездку по Европе, лично инспектируя ход разведывательной работы по всем направлениям, чтобы ознакомиться с быстро меняющейся политической и военной конъюнктурой, всесторонне проанализировать на месте выполненные задания, лично поздравить тех, кто этого заслужил, поставить новые задачи. В центре Берзин получал регулярную информацию из всех точек планеты, но это казалось ему недостаточным: он старался увидеть все своими глазами. Это помогло ему вовремя увидеть в лице дорвавшегося до власти Гитлера угрозу для всего человечества. Он был убежден в том, что сам по себе Гитлер — ничтожество, что за этим пигмеем стоят всесильные концерны Германии, США, Англии, которые, в сущности, представляют основную опасность для дела мира. Берзин обладал изумительным даром провидения, он умел разгадать коварную игру империалистов, своевременно и точно информировать Советское правительство о смысле, характере и стратегической направленности империалистических происков. Уполномоченный Ленина и Дзержинского, стойкий большевик, пламенный интернационалист, Павел Иванович Берзин превратил Четвертое управление Генерального штаба Красной Армии в подлинный щит революции. Это Берзину приписывают слова: «Прежде всего нам нужен мир. А мир завоевывают не только дипломаты и солдаты, но и разведчики».

— Прими горячую благодарность за телеграммы, Ванко, — сказал Берзин, когда мы после ужина закурили сигареты и под негромкую музыкальную радиопередачу повели «настоящий» разговор. — Задание вы выполнили безупречно. Твоя группа не виновата в бухарестском провале… Кончай с этим заданием, — продолжал Берзин шутливо. — Но не жди, что станет легче. Усильте работу в Чехословакии. Интеллидженс сервис еще не напала на следы нашей деятельности. То, что вы сделали, прекрасно. Постарайтесь расширить сферу действий и контакты с технически сведущими людьми. Для нас крайне необходимо своевременно узнать, каким оружием нас собирается атаковать завтра враг…

Затем он поставил еще одну небольшую задачу: переправить в Болгарию работника нашей разведки.

— Вы сказали переправить, Павел Иванович… Это в смысле подумать о подходящем лице?

— Только переправить, — уточнил Берзин. — Переправить и законспирировать.

В таком случае я должен был знать больше о нашем человеке, чтобы можно было предложить уместное решение проблемы. Берзин, не ожидая вопросов, пояснил:

— Она женщина. Немка. Двадцати восьми лет. Представится тебе под именем Гертруды Б. Владеет русским, французским, немного знает болгарский язык. Определенной профессии не имеет, но может работать переводчицей в какой-нибудь экспортной фирме, банковской служащей.

— А внешность, Павел Иванович?

Берзин усмехнулся.

— Ты спрашиваешь, как будто собираешься ее сватать. Твоя задача значительно сложнее. Но раз спрашиваешь, уточню: стройная, симпатичная, живая по характеру… — И, чтобы покончить с этим вопросом, добавил: — Верный человек, несмотря на молодость. Закончила школу, но не имеет необходимого практического опыта. Она врожденная разведчица.

Перед тем как перейти к другим делам, Берзин распорядился, чтобы я затребовал из центра явку для встречи с нашей разведчицей. Встреча должна была состояться в течение пятнадцати дней — дело было спешное.

— Привет тебе от Хаджи, Ванко.

— Хаджи? Вы имеете в виду Хаджи Джиоровича Мамсурова?

— Да, — подтвердил Берзин. — Он еще не был за рубежом, а ему это необходимо. Думаю включить его в твою группу, Ванко. Имеешь что-нибудь против?

— Не только не имею ничего против, но не стану скрывать своего восторга, Павел Иванович! Хаджи — парень молодой, но, по-моему, обгонит нас всех. Настоящий боец!

С Хаджи Умаром Джиоровичем Мамсуровым я был знаком по специальной школе при управлении, которую я закончил после возвращения из Китая. Он был почти на восемь лет моложе меня, но уже со стажем революционной борьбы против белогвардейцев и национал-монархистских банд на Кавказе (Хаджи был осетин). Умара «открыл» Михаил Иванович Калинин. Во время одной из своих поездок по Северному Кавказу в 1922 году Калинин чуть не стал жертвой бандитов, которые напали на одно селение в Осетии и начали рубить мирных людей. В числе красноармейцев, которые храбро защищали Советскую власть, находился Умар. Когда, покончив с делами, Калинин уехал в Москву, он взял с собой молодого большевика, раненного в боях, и рекомендовал его Берзину… Так началась биография этого замечательного кадрового советского разведчика, который прошел большой путь в разведке от рядового бойца до генерал-полковника. Сейчас, когда я пишу свои записки, Хаджи уже нет среди живых: Герой Советского Союза генерал-полковник Мамсуров скончался ранней весной 1968 года.

В то время, когда Берзин решил включить его в нашу группу, Умар имел одну шпалу в петлицах, что соответствовало званию капитана. Однако молодой офицер разведки обладал незаурядным талантом. Берзин безошибочно это заметил и сделал все для его развития.

— Завтра утром уезжаю, Ванко, — закончил деловой разговор Берзин. — Подамся дальше на Запад, хотя дождливая осень не самое подходящее время для туристских путешествий.

На следующий день Берзин уехал в Германию, о чем мне сообщил в момент расставания.

— Там происходят тревожные, очень тревожные события. Никто не знает пока, кто там одержит верх. Революционные силы разъединены, социал-демократы отказываются от сотрудничества с Коммунистической партией, а это на практике открывает зеленую улицу мюнхенскому заговорщику, — сказал он.

Берзин имел в виду Адольфа Гитлера, который в 1923 году предпринял в Мюнхене неудачную попытку совершить переворот, за что был арестован, осужден, но очень скоро помилован, что дало новый толчок зловещему национал-социалистическому движению…

— Но увенчается ли успехом вторая его попытка?

Берзин как будто предчувствовал, что на этот раз в Германии придет к власти политический преступник, попирающий все гуманные и этические нормы на пути к захвату власти, а в дальнейшем — к установлению мирового господства.

Отъезд Гертруды Б. в Болгарию был подготовлен самым удачным образом.

Как раз в это время в Вене находился мой соотечественник «Z-9», проходя курс обучения в знаменитой во всей Европе школе пожарников. Разумеется, «Z-9», выходец из рабочей семьи, никогда до этого и не мечтал о Вене. Счастье ему улыбнулось в тот день, когда моя сестра Мики, с которой я поддерживал регулярную конспиративную связь, неожиданно предложила ему поехать учиться в школу пожарников в Вене. Сестра моя вовсе не была покровительницей талантливых пожарных и в данном случае действовала по моему поручению. Мы остановили свой выбор на «Z-9» после того, как приложили все усилия, чтобы войти в контакт с известным в то время начальником Софийской противопожарной службы, бывшим русским кавалерийским офицером-белогвардейцем Захарчуком, который пользовался исключительным покровительством дворца. Прибыв в страну с бароном Врангелем, Захарчук вскоре прославился на всю Болгарию своими бесспорными организаторскими способностями и большой смелостью во время тушения пожаров. Старые жители Софии еще, вероятно, помнят, какая молва ходила в те годы о его «драгоценной» голове. Это выражение имело двоякий смысл: оно отражало ценные личные качества этого ловкого и смелого пожарника, а кроме того, намекало на искусно вшитую в его череп платиновую пластинку, прикрывавшую рану, полученную им во время кавалерийской атаки еще в царское время. Мы атаковали Захарчука со всех сторон, в операцию включились бывшие белогвардейцы, его старые друзья и приятели, с которыми он продолжал поддерживать связи. Но безуспешно. Захарчук, несмотря на несомненные свои способности пожарника, оказался дубиноголовым: он отклонил все предложения о сотрудничестве и до последнего дня остался заклятым врагом своей собственной родины. В день победы (9 сентября 1944 года) Захарчук второй раз продырявил свой череп, на этот раз собственноручно, пулей, поняв с роковым опозданием ошибку своей жизни…

Итак, Захарчук оказался для нас бесперспективным кандидатом. Следовало подыскать другого человека. Нам нужен был молодой способный пожарник из честных беспартийных. Так мы остановили свой выбор на «Z-9». Он отлично знал, какая блестящая карьера откроется перед ним после получения диплома об окончании Венской школы. Не веря в подвернувшееся счастье, «Z-9» тут же принял предложение. Когда Ангел Вылчев, мой помощник, встретил гостя из Плевена на венском вокзале, «Z-9» все еще боялся, что это — счастливый сон, который в любой миг может рассеяться: и внезапное предложение Мики (она не потребовала от него никаких обещаний), и деньги, которые она ему дала, чтобы он прилично оделся «как европеец», и дорогой билет первого класса, и — самое важное — документ о зачислении в Венскую школу вместе с уведомлением о предварительно внесенной плате за обучение…

Мой молодой соотечественник прибыл в Вену за два или три месяца до прибытия туда Берзина. Школа располагала прекрасным общежитием для иностранных слушателей, хорошими преподавателями по всем специальностям, связанным с пожарным делом, богатой материальной базой. Как сама пожарная команда в Вене, так и ее школа применяла в своей практике не просто классический топорик и струю воды, а самые современные технические и химические средства, противогазы, радиосвязь. «Z-9» учился с большим усердием, этим он хотел отплатить за неожиданно свалившийся на него счастливый дар. Мы виделись с ним довольно часто — он представил меня своему начальству как родственника из Югославии. Я даже сблизился с некоторыми из преподавателей: в этом мне помогла супруга доктора, чей близкий родственник, один из высших пожарных чинов в Вене, устроил «Z-9» на учебу в школу.

Читатель, наверное, спросит: чем, в сущности, вызывался наш интерес к пожарному делу и пожарникам? В то время почти повсюду в Европе пожарные команды имели чрезвычайный статус ведомства, не контролируемого полицией, имевшего доступ всюду, в каждый уголок района, за который она отвечала, включая военно-промышленные и другие секретные объекты. Мне кажется, этого достаточно, чтобы понять возможности, которые открывались для нас с внедрением своего человека в подобное ведомство. Более того, в случае военного конфликта, который советская разведка ожидала в ближайшем будущем, такое лицо оценивалось чрезвычайно высоко, так как оно могло выполнять целый ряд особых поручений.

В дополнение сообщу здесь, что венская школа регулярно обменивалась слушателями с такими же школами и службами в Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Праге с целью обмена опытом. Это открывало дополнительную возможность для проникновения на некоторые военные заводы, расположенные в окрестностях этих городов, расширить сферу разведывательной работы.

Когда Берзин приехал в Вену, «Z-9» уже заканчивал школу, и в ближайшие дни ему предстояла поездка для специализации в Берлин, Гамбург, Прагу и другие города. Что касается привлечения «Z-9» к нашей работе, то это уже был свершившийся факт. Предварительное изучение данных о нем в Болгарии полностью подтвердило, что он человек симпатичный, с открытой и честной душой, беспартийный, но готовый преданно служить нашему делу.

В первое время от него ничего не требовали, кроме того, чтобы он меня представил в школе за своего родственника. Мое сближение с его начальством должно было помочь другим специальным целям, связанным с моими побочными заданиями. Одна из этих целей состояла в том, чтобы сопровождать в качестве «своего» человека группу слушателей, когда она поедет в Берлин, Гамбург и Мюнхен.

Группа уезжала как раз в то время, когда должна была состояться встреча с Гертрудой Б. Через центр было договорено о дне, часе и месте встречи, о приметах для взаимного опознавания.

Первоначально группа пожарников проходила специализацию в Праге. Оттуда «Z-9» не мог предложить интересной информации, но этого я и ожидал — в Чехословакии наши люди успешно справлялись со своей работой. После двух недель усиленных занятий группа пожарных отправилась в Берлин. Берлинская пожарная служба оказалась снабженной самыми современными техническими средствами — значительным числом специально оборудованных быстроходных машин для борьбы с пожарами, имела большой технический персонал. Несмотря на это, она оказалась «беспомощной», когда потребовалось тушить провокационный пожар в рейхстаге. В рамках программы обучения «Z-9» посетил целый ряд заводов, выпускающих обычную продукцию, которые в считанные дни могли быть перестроены на военное производство. Это были заводы Сименса и Халске, выпускавшие пожарно-полицейсксе сигнализационное и другое оборудование, завод «Дегеа», производивший спасательную противопожарную аппаратуру, завод «Минимакс», изготовлявший современные огнетушители, и другие предприятия. Вместе с информацией об интересовавших нас полувоенных предприятиях и производствах «Z-9» привез высокую похвалу Берлинского пожарного центра за «большие старания расширить свои познания и опыт во всех областях службы»…

После Берлина «Z-9» отправился с группой в Гамбург, где в основном знакомился с портовой противопожарной службой и современным противопожарным оборудованием (противогазы, фильтры и огнезащитная одежда, огнеупорные костюмы и пр.). Большинство занятий в этим оборудованием гамбургская пожарная команда проводила в самих заводах-изготовителях, а тренировки в противопожарных костюмах — в порту этого миллионного города. И здесь «Z-9» получил документ об «особом старании при овладении специальностью». Надо сказать, что парень действительно старался — прусское начальство отличалось строгой взыскательностью. Дело дошло до того, что ему даже предложили стать руководителем группы, но он, разумеется, отказался — подлинное «назначение» он уже получил. Он держался отлично по всем показателям. Постепенно застенчивость «Z-9» исчезла, и он начал приобретать «европейские» манеры, но жил предельно скромно и благоразумно.

Последний город, который группа «Z-9» должна была посетить согласно составленной еще в Вене программе обучения, был индустриальный центр Любек на Балтийском море. В тамошнем заводе «Дрегерверке» слушателям предстояло познакомиться с различными типами противогазов, которые завод производил в огромных количествах. (Странно, для чего? Ведь было мирное время!) Специалисты завода не только демонстрировали им устройство и правила пользования современными противогазами, но и провели со слушателями занятия «в боевых» условиях: надев противогазы, они должны были входить в герметически закрытые помещения, наполненные всевозможными отравляющими газами. При этом им объясняли, что эти газы наиболее часто выделяются при пожарах на химических заводах, а некоторые из них «могут быть применены в будущей войне»…

Все это было странным — и новые конструкции противогазовых масок, и аварийные водолазные костюмы, и всевозможные химические средства, служащие для возникновения и тушения пожаров, которые рекомендовались как средства «защиты в мирное время» от пожаров и стихийных бедствий. Однако почему все эти заводы были окружены строжайшей секретностью и работали под контролем тайной полиции? Почему их мощности увеличивались с такой невероятной быстротой? Ведь противогазами, выпускавшимися заводом «Дрегерверке», можно было оснастить пожарные команды многих городов мира.

Гертруда Б. должна была встретиться со мной в одной из пивных небольшого приморского городка Травемюнде, расположенного неподалеку от Любека. На встречу я должен был прийти в плаще точно указанного фасона, с зонтом, перекинутым через руку, я должен был курить определенный сорт трубочного табака, причем закурить трубку следовало в точно указанный момент. Женщина должна была прийти на свидание в плаще указанного цвета. Мне описали ее прическу, цвет перчаток. В точно указанное время она должна была войти в пивную и начать снимать перчатки еще у входа. Проходя мимо меня, она должна была «случайно» уронить левую перчатку. Я обязан был поднять перчатку и подать ей, произнеся при этом пароль.

Все произошло так, как было задумано.

Вечером в назначенный день я сидел за одним из центральных столиков около прохода, который вел к ряду отдельных кабинетов, расположенных в глубине зала. В пивной не было гардероба, и свой плащ, намокший под моросящим осенним дождем, я повесил на вешалку около стола. Официант принял заказ и удалился. Я достал трубку, но не спешил ее зажигать — до момента встречи оставалось несколько минут.

Женщина, названная Берзиным Гертрудой Б., появилась в точности так, как об этом было условлено. Модный голубой плащ подчеркивал золотистость волос, собранных на затылке в пышный узел. Женщина вошла и, не оглядываясь по сторонам, еще на пороге начала снимать темно-синие кожаные перчатки. Держалась она свободно и просто, и прежде чем оберкельнер приблизился к ней, чтобы предложить ей столик, направилась в мою сторону, делая вид, что не замечает меня.

Она небрежно уронила левую перчатку и прошла вперед, а я, как требует долг вежливости, встал, поднял перчатку и подал ее даме, произнеся при этом условную фразу. Можно было считать, что намеченная встреча состоялась. Дойдя до ряда отдельных кабинетов, она должна сесть за столик у широкой стеклянной витрины лицом к выходу.

Но в это время случилось неожиданное.

В тот самый момент, когда женщина собиралась повернуть к свободным столикам около витрины, со стороны отдельных кабинетов прозвучал приветливый голос мужчины:

— Алло, Гертруда, никак вы меня не заметили? Составьте мне компанию, сделайте милость!

Женщина остановилась как вкопанная. Я не видел ее лица, но допускал, что вид у нее был обескураженный. Секунду-другую она стояла в нерешительности… Мужчина проворно встал из-за столика и, галантно подхватив ее под руку, увлек в отдельный кабинет, женщина, словно против своей воли, пошла с мужчиной и села за его столик.

Что все это значило? Она ведь должна была сесть одна за какой-нибудь свободный столик у окна. Но что ей оставалось делать в подобной ситуации? Как она могла отказать такому шумному и настоятельному приглашению, очевидно, сделанному близким человеком — другом, родственником, старым знакомым?

Наша явка предусматривала, как это делается обычно, запасную встречу в том случае, когда что-то помешает установить контакт. Как же быть сейчас?

Мысль моя лихорадочно работала. Если мужчина агент (он сидел спиной, в то время как женщина сидела ко мне лицом и несколько раз обращала взгляд в мою сторону), то, наверное, он здесь не один… Я пил пиво и внимательно оглядывал зал: ничего подозрительного. Несколько мужских компаний молчаливо потягивали пиво. На улице тихо моросил октябрьский дождь, с моря наползал густой мокрый туман.

Существует много способов, которые разведчик может применить, оказавшись в подозрительной обстановке. Я уже обдумал свое дальнейшее поведение, когда вдруг интересовавшая меня пара, выпив по маленькой рюмке коньяка, поднялась из-за столика. Мужчина обходительно подал плащ своей даме, стоя спиной ко мне. Потом он стал надевать свой плащ, повернулся в мою сторону и, весело разговаривая с дамой, на миг задержал взгляд на мне, незаметно кивнул.

Вот так сюрприз! Мужчина с дымящейся сигаретой во рту, медленно надевавший свой плащ, был военный разведчик Оскар, один из ближайших помощников Павла Ивановича Берзина.

Они направились к выходу, прошли мимо моего столика, Оскар что-то громко и весело говорил своей даме. Перед тем как выйти на улицу, где шел дождь, Оскар раскрыл зонт, после чего оба покинули заведение.

Ровно через тридцать минут мы втроем ужинали в уютном ресторане приморского городка, заняв отдельный кабинет в глубине зала. Согласно уговорке, в ресторане должны были ужинать только мы вдвоем — молодая женщина и я, но присутствие третьего лица отнюдь не стало поводом для беспокойства, наоборот. Тогда я не знал, разумеется, что Оскар отвечает за работу в Германии, но его самого знал достаточно хорошо, чтобы ни о чем не беспокоиться.

— Гертруда страшно волновалась, что «все пропало», — рассказывал улыбающийся Оскар. — Ни в коем случае не хотела нарушать «сценарий»…

— Но ведь вы сами всегда требовали этого! — не сдавалась молодая женщина.

— Совершенно правильно, — согласился Оскар. — И впредь всегда строго соблюдайте предварительно намеченную программу действий. Но, Гертруда, мы не должны быть рабами обстоятельств… То, что произошло сегодня, чего вы не ожидали, может произойти у вас и в другой раз, представьте себе, что это был не я, а какой-нибудь ваш знакомый, родственник… Что вам делать в таком случае? Разве вы сядете за свободный столик, чтобы соблюсти условия встречи?..

— Но в этом городке у меня нет знакомых, — возразила Гертруда. — Я здесь никогда не была, ничего и никого не знаю!

— И все-таки есть вероятность, пусть самая незначительная, что именно в этот вечер в пивной совершенно случайно, впервые в жизни окажется ваш друг или знакомый.

Оскар говорил тихо, посвящая свою подопечную в трудное искусство разведчика. Осторожность всегда была для нас законом, но сейчас нам не грозила опасность быть подслушанными — немногие пары рассеялись по большому залу, каждая стремилась уединиться.

— Я хотел бы напомнить еще кое-что, Гертруда, — закончил Оскар. — Мы никогда, абсолютно никогда не полагаемся на слепую случайность, но ее всегда и везде нужно иметь в виду. Именно поэтому существуют запасные явки… Когда идете на подобную встречу, все ваши чувства, включая шестое — интуицию, должны быть начеку. Каждая конспиративная встреча является серьезным испытанием для любого из нас. Испытанием всей нашей нервной и психической выдержки, нашей сообразительности, спокойствия, хладнокровия… Простите меня, но я хотел перед вашим отъездом подвергнуть вас еще одному небольшому испытанию…

Оскар, отлично усвоивший тактику и стратегию школы Берзина, сам добавил к ней кое-что от себя, как это свойственно разведчикам его класса. Он, воспитавший разведчицу Гертруду Б., хотел еще раз проверить ее реакцию при неожиданных обстоятельствах. Как потом он мне сказал, обо всех подробностях встречи он договорился с центром, скрыв от Гертруды свое намерение последовать за ней в небольшой приморский городок.

— Я должен представить вам нашу даму, — обратился наконец ко мне Оскар. — Очаровательная особа двадцати восьми лет, с крепкими нервами, спортсменка, происходит из солидной буржуазной семьи, которая частично разорилась в годы мирового кризиса, но живет надеждами на новое процветание…

Гертруда Б. действительно была очень привлекательной молодой женщиной. Золотисто-русые волосы, зачесанные назад, открывали ее чистое, интеллигентное лицо со спокойными голубыми глазами. У нее действительно была безупречная спортивная фигура, красивые руки с тонкими длинными пальцами.

— Завтра в Любеке состоится сбор отрядов штурмовиков, — тихо сказал Оскар, когда с улицы послышались звуки марша. — Местные фашистские молодчики репетируют церемонию…

— Неужели и здесь? — удивился я. — В Берлине мне довелось видеть их факельное шествие. В одном мюнхенском зале я даже слушал Гитлера. А в Гамбурге наблюдал нападение штурмовиков на еврейские магазины… Но Любек? Неужели и здесь?

— И здесь, и во всех уголках Германии, — покачал головой Оскар. — Эта мутная волна, которую все еще не видят социал-демократы и профсоюзные вожаки, надвигается, катастрофически нарастает. Я не раз присутствовал на нацистских сборищах, факельных шествиях, сборах штурмовых отрядов… Призывы Гитлера, Геббельса, Геринга действуют на эту массу как гипноз… Особенно следует опасаться их тайного союза с политическими группами католиков, финансовыми и промышленными магнатами, банкирами. Эта фашистская орава, науськиваемая на коммунистов и все, что есть в этой стране прогрессивного, погубит Германию… Это очевидно. Это неизбежно.

Гертруда Б. молча слушала наш разговор, заглушаемый звуками небольшого эстрадного оркестра. Только несколько пар кружились в большом зале под ритм танцевальной мелодии. Городок был курортный, и первоклассный ресторан почти пустовал в эти сумрачные осенние дни. Сюда случайно забредали только приезжие журналисты (таким числился Оскар), иностранные коммерсанты (таким являлся я), всевозможные политиканы, которые проезжали через городок, направляясь в крупные центры страны, где ширилось самое страшное и опустошительное для Германии и Европы бедствие — коричневая чума…

Чтобы переменить тему, я обратился к молодой женщине.

— Простите за любопытство, Гертруда, вы, кажется, не замужем?

— Да, — кивнула с улыбкой молодая женщина. — В Германии не смогла найти себе мужа. Надеюсь, на юге счастье мне улыбнется… А может, надежды мои напрасны?

Гертруда держалась мило, скромно, тактично. Она была хорошо воспитана и остроумна, обладала способностью легко включаться в разговор на любую тему, понимала шутку и сама шутила, вела себя непринужденно и с достоинством, будто в самом деле находилась в обществе двух ухажеров, которые делали все возможное, чтобы ей понравиться… Шутка есть шутка, но должен признаться, что когда Гертруда упомянула о «юге», т. е. Болгарии, я уже кое-что прикинул в уме.

— Но почему на юге, Гертруда? Климат изменчив, случается, что север оборачивается югом.

Молодая женщина подняла на меня свои светлые глаза и тут же с улыбкой ответила.

— Южные ветры в этом сезоне не доходили сюда. И шансы для меня в этом году полностью упущены…

— Всякое случается…

Гертруда смотрела на меня с улыбкой, но, почувствовав мою настойчивость, несколько удивилась.

Я решил не доводить разговора до конца, мы перешли на другие темы. Перед тем как сделать Гертруде соответствующее предложение я решил поговорить с Оскаром. За один вечер, проведенный вместе, трудно узнать характер человека. Мы должны были обсудить мой план с Оскаром.

А идея была проста. Я подумал, что Гертруда Б. будет иметь самое надежное прикрытие, если поедет и прочно обоснуется в Болгарии в качестве… жены болгарина. Точнее, согласно моему плану, она должна была выйти замуж за молодого и симпатичного, с шансами сделать карьеру в пожарном деле, моего соотечественника «Z-9».

Долг прежде всего, остальное должно отступить на задний план. Нередко бывает, что боец выполняет свой долг перед родиной, классом, революцией, заглушая естественное стремление к личному счастью. Но как бывает хорошо, когда эти две стороны судьбы бойца совпадают.

Так случилось у Гертруды Б. и молодого пожарника.

Оскар нашел мой план разумным, но пожелал, чтобы я ему сначала подробно рассказал о «Z-9», а потом и сам захотел познакомиться с ним лично.

Эту встречу устроили на следующий день. «Z-9» ничего не подозревал. Может быть, только Гертруда Б. угадывала скрытый смысл этой встречи с болгарским пожарником, но не сказала ни слова. Мы встретились в Любеке, где пожарник продолжал участвовать в различных экспериментах с противогазами. Скромный, все еще стеснительный парень, «Z-9» не на шутку смутился в компании молодой женщины, которая сама, без нашей подсказки проявила интерес к нему лично, к его профессии, родному городу и родной стране.

Следующая встреча произошла в Берлине. Оскар благословил, так сказать, будущий брак, решив, что молодые люди могут составить довольно гармоничную пару. Теперь, после того как «сваты» сделали свое дело, оставалось только одно — чтобы молодые люди полюбили друг друга. И Оскар, и я исключали грубое вмешательство в эту деликатную область. Если бы «сватовство» оказалось беспочвенным, я бы немедленно принялся искать другое решение.

Семейная пара «Z-9» и Гертруда Б. уехали в Болгарию почти сразу, как только молодой пожарник закончил свою учебу в Вене. Они были счастливы: Гертруда Б. нашла в нем хорошего мужа. «Z-9» — прекрасную жену. В то же время он получил диплом об успешном окончании знаменитой пожарной школы. Мой дядя, священник Соларов, выдал им фиктивное свидетельство о браке. Он это делал и раньше по нашей просьбе. Молодые люди создали действительно дружную и счастливую семью. Сначала они обосновались в городе Н. Моя сестра Мика заботливо помогала им первое время, особенно Гертруде. «Z-9», разумеется, ничего не знал о секретных заданиях, которые выполняла его жена.

Чтобы закончить свой рассказ об этой семье, должен добавить, что немецкая патриотка успешно обосновалась в стране и действовала без всяких провалов полных восемь лет, до начала второй мировой войны. Что касается «Z-9», то он смог стать помощником Захарчука, и выполнял полезную работу в течение многих лет до дня победы. А после победы, когда Захарчук застрелился, «Z-9» по праву занял крупный пост в Софии по своей специальности.

 

6. ПОЖАР РЕЙХСТАГА. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

Величественному зданию рейхстага, которое представляло не столько архитектурную достопримечательность Берлина, сколько символ устаревшей прусской политической системы, в ночь на 27 февраля 1933 года было суждено стать жертвой чудовищной провокации. Подготовленный гитлеровцами пожар рейхстага имел совершенно ясную цель — он должен был явиться сигналом для бешеного наступления реакционных сил против Коммунистической партии Германии и всех прогрессивных сил страны, наступления не политического, не с помощью средств законной агитации и традиционных атрибутов парламентской демократии — это был сигнал к кровавому походу с использованием самых диких и варварских средств, которых не знала история человечества…

Впрочем, провокационный поджог рейхстага, о котором написано достаточно много и подробно, не был неожиданностью для передовых общественных сил тогдашней Германии, да и всей Европы. На протяжении ряда лет здесь, над этим государством, где в политической жизни царил хаос, сгущались черные грозовые тучи. Самыми массовыми среди буржуазных партий были католическая и германская национальная партии, но ближайшее будущее показало, что число поданных на выборах голосов не всегда определяет реальную политическую силу. Социал-демократическая партия имела влияние среди широких масс населения, особенно среди мелких собственников, чиновничества и состоятельной прослойки рабочего класса. Но и ее сила оказалась относительной — только год-два отделяли нас от того момента, когда резкие политические осложнения в Германии заставили ее отойти от политической деятельности и фактически лишили ее возможности участвовать в общественной жизни страны.

Были две реальные силы, которые все более ярко выступали фронтом друг против друга: коммунистическая партия и нацисты.

Коммунистическая партия Германии, руководимая в то время верным сыном немецкого рабочего класса Эрнстом Тельманом, имела относительно короткую историю, но зарекомендовала себя как динамичная и перспективная организация, единственно способная кардинально решить сложные проблемы, стоящие перед страной и обществом. КПГ была единственным наследником революционных традиций созданного Марксом и Энгельсом «Союза коммунистов». Коммунистическая партия Германии являлась продолжателем идей пламенных революционеров и интернационалистов — Карла Либкнехта, Франца Меринга, Розы Люксембург, Клары Цеткин и других. В течение долгих лет правительство обманывало широкие трудовые массы немецкого народа обещаниями реформ, «улучшения» и «доусовершенствования» буржуазного общества. В декабре 1918 года, после страшной военно-политической катастрофы, представители «Союза Спартака» заложили в Берлине основы Коммунистической партии Германии. В ее ряды немедленно влились все подлинно пролетарские, революционные деятели и члены социал-демократической партии, осознавшие в свете Октябрьской революции подлинный путь коренного обновления немецкого общества. Коммунистическая партия Германии родилась в пламени революции конца 1918 года и начала 1919 года, когда вся Германия была охвачена мощным движением рабочих, крестьян, солдат и трудовой интеллигенции за подлинно демократическую «советскую Германию», когда бунты охватили всю страну и повсюду начали создаваться советы рабочих, крестьян и солдат как подлинные органы власти. В разгар революционного брожения смертельно напуганная реакция совершила страшное преступление. В первой половине января 1919 года приспешники буржуазии устроили кровавую резню спартаковцев в Берлине и по всей стране, а 15 января были зверски убиты революционные вожди немецкого народа Карл Либкнехт и Роза Люксембург…

Наступление против собственного народа немецкая реакция смогла осуществить благодаря помощи стран Антанты. До вчерашнего дня враги, разделенные непримиримыми экономическими противоречиями, жаждой мести, проволочными заграждениями, — реакционные круги Германии и стран Антанты — вдруг объединились для борьбы с общим врагом — восставшим немецким народом, который, по примеру большевиков России, повернул оружие против своих угнетателей. Общая опасность заставила империалистов забыть о пролитых недавно реках крови. Маршал Фош, главнокомандующий французскими и всеми союзническими армиями, не только смягчил свой нажим на врага, но и изменил стратегическое направление наступления: он увидел, что, если окончательно разгромить военно-полицейскую машину кайзеровской Германии, власть там попадет в руки более страшного врага — немецкого рабочего класса. Нет! Одной революции — Октябрьской в России — было достаточно, и реакционная Европа сделала все возможное для «прекращения цепной реакции большевизма»…

Так кончилась первая попытка немецкого рабочего класса взять в свои руки судьбы Германии. Но народ не сдался, он уже имел свою революционную партию, которая вела его на борьбу с классовым врагом во имя подлинно свободной и демократической Германии.

До начала тридцатых годов Коммунистическая партия Германии превратилась в самую энергичную, смелую и решительную организацию рабочего класса, каждая новая избирательная кампания подтверждала рост ее успехов. Особенно ошеломляющими были результаты выборов в ноябре 1932 года, когда число полученных ею новых голосов превысило миллион. Еще вчера эти голоса отдавались предпочтительно национал-социалистам! Что могло означать все это? Неужели национал-социалистическая зараза не так опасна, неужели от нее излечивались миллионы мелких буржуа, ремесленников, содержателей пивных, мелких предпринимателей, мясников, безработных, солдат и офицеров низшего ранга, люмпен-пролетариев, тысячи политически непросвещенных бюргеров, тысячи реваншистов, тысячи кровных врагов революционного будущего Германии?..

История свидетельствует о том, что действительно в конце 1932 года национал-социалистическое движение в Германии было близко к своему политическому краху. В ноябре оно потеряло на выборах более двух миллионов голосов. Но крах не наступил. Нацистам подали руку спасения крупные промышленники, банкиры и финансисты, наследники кайзеровской политики экспансии, реваншисты и милитаристы. Все они в этот момент должны были принять роковое решение: с кем идти — с католической партией и немецкими националистами, с их угасающим общественным влиянием, вытесняемым растущей левой оппозицией режиму, или с нацистами? Другого выбора не было. Крупный капитал, милитаристы и финансовая олигархия были готовы пойти на компромисс даже в ущерб национальным интересам страны, лишь бы не допустить, чтобы «красные» взяли власть в свои руки…

Такова вкратце подлинная история прихода Гитлера к власти. В противном случае «пророческая» библия нацистов «Майн кампф» осталась бы только эпизодическим водевилем в послевоенной истории Германии. Но все дело в том, что за Гитлером стояли концерны — подлинные хозяева Германии, а за ними — западные империалистические силы со своими антисоветскими стратегическими замыслами.

Гитлер предпринял бешеный политический нажим, и 30 января Гинденбург преподнес ему канцлерское кресло.

Пожар рейхстага начался 27 февраля 1933 года говно в 20 часов 25 минут. Все было старательно разработано — Геринг непосредственно отвечал за это. После пожара все шло также по заранее написанному сценарию. Всюду раздавался истошный вой о «коммунистическом мятеже», сигналом к которому якобы служил поджог рейхстага и который должен был охватить всю Германию, потопить страну в крови. Этот вой звучал на всю Европу. Подлинная цель этой чудовищной провокации сейчас ясна всем — история беспощадна к любому политическому преступлению. Но тогда немногие видели подлинную суть событий и их катастрофический ход. Среди этих немногих были коммунисты Германии во главе с Эрнстом Тельманом и, конечно, Георгий Димитров, руководитель Западноевропейского бюро Коминтерна.

Георгий Димитров был арестован 7 марта. Он знал, что штурмовые отряды фашистов, бесчисленные агенты тайной полиции, всевозможные сотрудники и сторонники гитлеровской партии, начавшие уже свой кровавый поход против прогрессивных сил Германии, неизбежно обратят свой меч против находившихся в стране политэмигрантов и других революционных деятелей. Он ожидал, что удар может затронуть и его. Но он не покинул своего поста, не стал спасаться бегством.

Фашистская полиция арестовала его вместе с Благоем Поповым и Василом Таневым.

Их арестовали в берлинском ресторане «Байернхоф».

В середине сентября 1933 года, после трех с половиной лет работы в Средней и Восточной Европе, я вернулся в Москву. Большая часть сотрудников группы оставалась на своих боевых постах под новым руководством. Осталось и торгово-импортное бюро в Вене, которое продолжало функционировать без каких-либо осечек до момента разгрома гитлеровской Германии. Оно не только выполняло секретные задания, но и выделяло значительные суммы от прибыли для помощи товарищам и политэмигрантам, попавшим в тяжелое положение. В первые же дни после победы «X» и «Y» — «собственники» бюро, внесли центру значительную сумму денег, полученных в виде законной прибыли. Это был лучший аттестат их отличной работы. Сотрудники «X» и «Y» оказались отличными торговцами, но еще лучшими патриотами и интернационалистами.

При возвращении я должен был проехать по делам через Берлин. Галина, моя жена, была отправлена в Советский Союз еще в мае, после того как передала новому человеку свои функции радистки и шифровальщицы. Она поехала прямо в Москву, не заезжая в объятую пламенем фашистского путча Германию.

Берлин, в котором мне пришлось ненадолго остановиться, менялся не по дням, а по часам. Он уже пережил кровавую варфоломеевскую ночь резни и разгрома революционных сил. Лейпцигский процесс должен был начаться со дня на день — нацисты подготавливали население к новому политическому спектаклю, намереваясь окончательно разгромить Коммунистическую партию Германии, Коминтерн, ударить по мировому революционному движению…

Читатель знает, как начался и как закончился Лейпцигский процесс. Он действительно превратился в гигантский поединок. Георгий Димитров сумел не только блестяще защитить себя, но и рассеять без остатка клевету против Коминтерна и мирового коммунистического движения, нанеся огромный морально-политический удар фашизму. С трибуны Лейпцигского суда он произнес пророческие слова: «Колесо истории вертится и будет вертеться до полной победы коммунизма». И призвал всех честных людей сплотиться в Народный фронт против гитлеровской чумы, угрожавшей человечеству истребительной войной.

 

7. ПАРИЖ 1936 ГОДА. В ПОМОЩЬ ИСПАНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ

18 июля 1936 года, в субботу, точно в час дня, какая-то нелегальная радиостанция передала в эфир всего лишь одну фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо».

Это не было сообщение метеорологической службы. Это был сигнал к вооруженному перевороту. Генерал Франко, занимавший пост военного губернатора Испанского Марокко, поднял против законной власти мятеж, которому должны были сопутствовать выступления во всех войсковых соединениях республики.

Как известно, заговор Франко протекал не так, как было предусмотрено. К нему присоединилось еще несколько войсковых соединений в метрополии, но их бунт был быстро подавлен силами правительства. Внезапность, на которую реакция сделала ставку, не принесла ожидаемых результатов, и мятеж начал клониться к трагическому для заговорщиков концу: овладев положением в континентальной части страны, республика готовилась перебросить войсковые соединения в Испанское Марокко.

Но тогда оказалось, что Франко — не просто генерал-авантюрист, стремящийся к установлению личной власти; оказалось, что в действительности он орудие реакции, его мятеж — часть большого стратегического плана империалистов. Главными подстрекателями были немецкие реваншисты и итало-португальские фашисты. Уже в первые дни переворота генерал-мятежник получил мощные военные подкрепления: гитлеровская Германия немедленно послала в его распоряжение танки, самолеты с опытными летчиками, а Муссолини — корабли военно-морского флота, регулярные войсковые соединения, артиллерию. Франко высадил воздушный и морской десант в Испании, заняв Севилью, Кадис, Гренаду, а итальянский флот оккупировал остров Майорка. В северных провинциях страны к мятежу присоединился генерал Мола. И буквально в считанные дни мятеж превратился в кровавую гражданскую войну против законного правительства Испанской республики.

Известно, как в дальнейшем развивались события. Первоначальная военная помощь Германии, Италии и Португалии, оказываемая тайно, скоро переросла в открытую военную интервенцию. Предприняв поход на Мадрид, Франко меньше всего рассчитывал на свои 90 тысяч солдат: его основную ударную силу составляли 50 тысяч немецких, 160 тысяч итальянских, 15 тысяч солдат регулярной португальской армии и несколько тысяч наемников иностранного легиона. Они были вооружены самыми современными для тех лет танками, самолетами, бронемашинами, артиллерией, автоматическим оружием.

Против мятежников можно было выставить 300-тысячную армию республики. Но она была разбросана по всей стране, находилась в трудном положении (анархисты отказывались подчиняться воинской дисциплине) и была не в состоянии дать отпор мятежникам. Кроме того, республиканская армия уступала противнику в качестве своего вооружения. В годы, которые предшествовали мятежу, испанское правительство с огромным трудом смогло сделать заказы на оружие в других европейских странах (Франции, Бельгии, Англии), с которыми оно поддерживало обычные дипломатические отношения, а Германия и Италия прямо отвергли подобные предложения. Тогда это выглядело странно. На продаже оружия наживались больше всего, и каждая страна стремилась продать по возможности больше оружия. Ведь производство вооружения во все времена было самой доходной статьей государственного бюджета! Мятеж пролил свет на все…

Республика могла получить вооружение только от Советского Союза, хотя он сам испытывал в нем острую нужду для защиты своих границ.

Итак, в сентябре — октябре 1936 года Испанская республика оказалась перед трагическим испытанием. Мятежники, действовавшие заодно с итало-немецко-португальскими интервентами, направили острие своего удара на Мадрид. Республике угрожала гибель. Немецкие юнкеры безнаказанно бомбили мирные кварталы испанской столицы. «7 ноября, в день большевистской революции, я буду принимать парад моих героических армейских частей на улицах Мадрида!» — это были слова Франко. Нужно признать, что объективный анализ военного положения как будто давал все основания для такого наглого заявления. Неужели 7 ноября мятежники и фашистские интервенты будут шествовать по улицам Мадрида? Неужели мир останется безучастным к испанской трагедии?

Правительство Испании немедленно поставило вопрос об агрессии против республики в Лиге наций, одновременно обратившись с призывом о помощи ко всем правительствам, которым дорог мир. Лига наций при обсуждении этого вопроса натолкнулась на процедурные трудности и закулисные интриги. Крупные западноевропейские страны, с которыми республиканская Испания поддерживала дипломатические отношения и которые, казалось бы, первыми были обязаны протянуть руку помощи, объявили… о нейтралитете. Пресловутый «Комитет по невмешательству», возглавляемый лордом Плимутом, закрыл глаза на явную интервенцию Германии, Италии и Португалии, осуществляя свой контроль только за поставками оружия в республику: этот злосчастный «комитет» фактически прикрывал соучастие империалистических кругов Англии, Франции и США в походе против республики.

Это так называемое «невмешательство» империалистических держав объяснялось очень просто. Оказывая негласную, но существенную помощь Гитлеру и Муссолини в Испании, они тем самым надеялись привлечь на свою сторону итало-немецкий блок для военного удара против СССР…

Впрочем, эта их линия начала обозначаться еще до мятежа Франко. 7 марта 1936 года Гитлер приказал своей армии вторгнуться в демилитаризованную после первой мировой войны Рейнскую область и немедленно включил ее в лихорадочное перевооружение Германии, невзирая на то, что ей было запрещено иметь свои вооруженные силы, о чем было указано в Локарнском договоре 1925 года.

Было ли это «прегрешение» последним? Тоталитарная национал-социалистская Германия открыто трубила на весь мир, что ее верховная цель состоит в том, чтобы присоединить всех немцев, находящихся пока вне границ Третьего рейха (лозунг о тысячелетнем «новом порядке» появился немного позднее). На практике это означало не только оккупацию Рейнской области, но и «присоединение» Австрии, Судетской области, значительной части Швейцарии, Дании, Южного Тироля, Данцига, польского «коридора», территорий Голландии. Где предел алчным аппетитам этого зверя, который уже вылезал из своего логова?..

Сделав ряд уступок Гитлеру, западные империалистические страны пошли на уступки фашистской Италии, когда она в октябре 1935 года вероломно, нарушая двусторонние договоры, напала на Абиссинию (Эфиопию). Муссолини цинично заявил перед корреспондентами западных агентств: «Посмотрите на Англию, Португалию, Бельгию, Голландию! Они имеют богатейшие колонии. Несомненно, Италия тоже должна иметь свои колонии…» 3 октября Муссолини вторгся со стотысячной армией в Абиссинию, с невероятным лицемерием объявив императора Хайле Селассье… «агрессором».

Весной 1936 года, поняв, что Англия и Франция не будут «пачкать руки» из-за Абиссинии, Муссолини высадил на африканский берег новые армии, снабженные танками и отравляющими газами. Хорошо вооруженные итальянские войска подавили героическое сопротивление абиссинцев…

Эти события европейской и мировой истории предшествовали гражданской войне в Испании. Они красноречиво свидетельствовали об агрессивных намерениях двух крупнейших фашистских государств в Европе, являлись показателем настроения великих держав, представители которых все так же произносили с трибуны Лиги наций в Женеве речи о мире, спокойствии и безопасности.

Эти события оказались роковыми и в другом отношении. Когда Муссолини вторгся в Абиссинию, гитлеровская Германия высказала свое несогласие с «санкциями» в отношении Италии. В ответ на этот «жест» Муссолини, раздраженный принятыми санкциями (хотя и весьма безобидными), вообще забыл о своих обязательствах гаранта в отношении соблюдения Локарнского договора. До недавнего времени разделенные противоречивыми интересами касательно Австрии, Венгрии, Словении, Тироля, Гитлер и Муссолини вдруг сблизились. Их сблизило не только поразительное сходство в идеологии и государственно-политических концепциях, но и конкретная политическая конъюнктура в Европе. Их совместная открытая интервенция против республиканской Испании явилась первым результатом фактического соглашения, которое превратилось в пресловутую «ось Рим — Берлин…»

Думаю, что читатель проявит интерес к этим экскурсам в историю Европы во второй половине тридцатых годов. Ведь эти события представляли звенья одной и той же цепи, именно они и привели в конце концов к ужасам второй мировой войны.

Крупнейшим в ряду этих событий была гражданская война в Испании. Закрыв глаза на другие две предыдущие агрессивные «малые» войны Гитлера и Муссолини, западные державы вновь заняли жалкую позу сторонних наблюдателей. Единственным государством в мире, которое открыто осудило фашистский мятеж, «абиссинскую экспедицию» и немедленно выступило в поддержку Испанской республики, ставшей жертвой явной агрессии, был Советский Союз.

«Дело Испанской республики является делом всего прогрессивного человечества, — говорилось в заявлении Советского правительства. — Советский Союз поддержит Испанскую демократическую республику всеми силами и средствами».

Это было конкретное проявление интернациональной солидарности с народом, подвергшимся нападению и имевшим все законные права на самозащиту. Это было проявление высшей морали и справедливости в международных отношениях. Это была бескорыстная дружеская помощь. Было совершенно очевидно, что возможная победа мятежников усилит мощь агрессивных сил в Европе: Франко, который сражался с помощью оружия и армии фашистских государств, вероятно, намеревался отблагодарить их предоставлением баз на своей территории, вступлением в военные блоки и поставкой «пушечного мяса». Было ясно также, что возможная победа мятежников резко нарушит нестабильное политическое равновесие на континентах, она будет означать прелюдию к большой всеобщей войне, которую милитаристы во главе с германо-итальянским фашизмом подготавливали неистовыми темпами…

Мы с Галиной выехали из Москвы в начале ноября 1936 года, когда вся мировая печать комментировала обрушившиеся на Пиренейский полуостров события, а реакционные газеты злорадно возвещали:

«Республика на краю гибели. Мадрид у ног Франко. До полного низвержения красного режима остаются считанные часы»…

А между прочим, находившийся под угрозой гибели, режим не был столь «опасным». Он имел добрые намерения и хорошие перспективы в деле обновления социально-политической жизни в Испании. Но это были только намерения, только перспективы. Республика терпела одну неудачу за другой. Народный фронт все еще не превратился в монолитную политическую силу, способную энергично решать актуальные проблемы Испании. Нужно было надеяться — и мы все надеялись, — что, несмотря на неудачи, республика все же продвигается вперед по трудному пути обновления, что даже в скромных рамках существующего режима она проведет реформы, о которых давно мечтает народ, даст землю тем, кто ее обрабатывает, вырвет социальные корни потомственного дворянства, которое истощало страну, разобьет касту военных, обуздает неограниченную власть церкви и крупного капитала, даст работу и хлеб миллионам бедствующих людей, часть которых вынуждена была покидать родину, чтобы искать пропитание за границей…

Тогда-то и вспыхнул мятеж.

Москва — Берлин — Брюссель — Париж — таков был наш маршрут. Вдвоем с Галиной, которая ехала со мной в качестве моей шифровальщицы и радистки, нам предстояло обосноваться под сенью Триумфальной арки. Франция нас не интересовала. В сферу нашей деятельности входили Германия, Италия, Бельгия, Португалия и часть территории Испании, захваченная мятежниками. Мы должны были следить за характером и масштабами помощи, которую эти страны и прежде всего фашистские Германия и Италия оказывают мятежникам. Мы должны были стать одним из многочисленных отрядов армии борцов, которые в те времена помогали справедливому делу Испанской революции.

Задача была трудной. Но за спиной у меня уже были годы разведывательной работы, годы учебы. Сразу после возвращения из Вены я поступил в Военную академию имени Фрунзе. «Военный разведчик должен в совершенстве знать военное дело» — это правило Берзина стократно оправдывалось в разведывательной деятельности… Закончил я учебу в июле 1936 года, и, пока руководство Четвертого управления готовило меня к выполнению нового задания, разразилась гражданская война в Испании.

Первым туда отправились Павел Иванович Берзин и Гриша Салнин. Берзин поехал в качестве главного военного советника республиканского правительства, а Гриша Салнин — советником по вопросам контрразведки. С ними поехало несколько лучших работников управления. Уехал и Хаджи Умар Мамсуров, получивший уже к тому времени вторую шпалу — он стал майором.

Отряд разведчиков составлял только часть группы советских специалистов, которые откликнулись на просьбу республиканского правительства и оказали неоценимую помощь в деле стабилизации, обучения и реорганизации республиканской армии. Некоторые из этих советников погибли на полях сражений в Испании, другим удалось выжить, вернуться на родину, но все они без исключения достойно выполнили интернациональный долг и заслужили горячую благодарность испанского народа.

Одним из героев советской группы стал Хаджи.

— Ванко, правда, что у тебя на родине, точнее, в Македонии есть город Ксанти? — спросил он меня незадолго до отъезда в Испанию.

— Да, есть такой, — подтвердил я, удивленный его вопросом. — Есть такой город, только не в Македонии, а в Западной Фракии.

— Я выбрал название этого города для своего псевдонима в Испании. Ксанти… Нравится мне это название… Но главное, я думал, что этот город находится в Македонии… Слышал от своих соотечественников рассказы о македонских гайдуках, Илинденском восстании, о героизме восставших, Яне Санданском, Тодоре Панине… Ксанти… Все-таки жалко…

— Хаджи, — я обнял его за плечи, — не жалей… Хороший ты выбрал себе псевдоним. Ксанти расположен во Фракии, но болгары из Фракии ни в чем не уступали борцам из Македонии. Вскоре после Илинденского восстания, о котором ты слышал, вспыхнуло Преображенское. Это было восстание порабощенных фракийцев. Они тоже умели бороться и умирать за свободу…

Хаджи Умар Мамсуров воевал в Испании как настоящий герой и вошел в историю испанского движения Сопротивления под именем Ксанти…

Наш маршрут до Парижа был прямым. Нигде нельзя было останавливаться по пути, чтобы не терять времени и не подвергаться излишнему риску. Этим же поездом, но отдельно от нас, ехал и греческий товарищ «Z-4» — тоже работник управления. Превосходный радиотехник, он должен был заботиться о техническом состоянии средств связи.

Согласно расписанию движения международных поездов экспрессу следовало прибыть в Париж на третий день. Но в Берлине поезд простоял почти целые сутки. Что случилось с немецкой железной дорогой, которая славилась безукоризненной точностью движения поездов и технической исправностью? Причину мы узнали позднее. Железнодорожные линии, ведущие от Берлина к западным границам страны, были забиты товарными составами, которые везли оружие, средства транспорта, целые дивизии «добровольцев» для интервенции в Испанию.

После Берлина поезд направился на запад, к Брюсселю, пересекая Рейнскую область. Гитлеровцы знали, зачем и для чего нужна им эта область: она была не только богатой и цветущей (в ней находился Рурский бассейн, угольное и стальное сердце старого рейхсвера и нового вермахта) — здесь уже полным ходом на заводах Круппа ковалось оружие для новой войны. На станциях, где останавливался наш поезд, развевались огромные знамена со свастикой. Обслуживающий персонал демонстративно отказывался разговаривать на французском, английском и других языках. Стены зданий были увешаны плакатами с портретом Гитлера и воинственными цитатами из его речей. Из рупоров громкоговорителей гремели нацистские марши. Это было невыносимо…

Наши спутники по вагону смотрели на все это с явным испугом, будто они проезжали по зачумленной земле. И когда наконец поезд пересек границу, дышать стало легче. Но тревога оставалась: оттуда, с германского севера, надвигалась угроза (это было очевидно для каждого) — на севере пробуждался зверь, которого никакие благочестивые речи и дипломатические предупреждения не могли обуздать…

Было 7 ноября, когда наш поезд остановился на Северном парижском вокзале.

Утренние парижские газеты несколько рассеяли нашу тревогу — Мадрид не пал, Мадрид сражался. Враг подошел к самому пригороду республиканской столицы, но дальше ему не удавалось продвинуться ни на шаг. Тревога временно улеглась, но она все еще оставалась: сколько времени сможет продержаться незащищенный мирный город против танковых дивизий и бомбардировщиков Франко?..

Франция 1936 года была Францией Народного фронта, ее правительство, возглавляемое социалистическим лидером Леоном Блюмом, делало попытки реализовать социально-политическую программу. Как известно, Народный фронт в этой стране был создан в июле 1934 года, когда французская социалистическая партия под давлением масс после продолжительных внутриполитических дискуссий и мучительных переговоров наконец приняла предложенную Коммунистической партией, руководимой Морисом Торезом и Марселем Кашеном, платформу совместной борьбы против фашизма и войны. К ним сразу присоединилась радикально-социалистическая партия Эдуарда Эррио и Даладье. Это была значительная победа прогрессивных сил Франции и всей Европы, первый крупный шаг на пути создания Народного фронта. Морис Торез, руководитель французских коммунистов, предупреждал французский народ, что угроза гитлеровской агрессии может быть предотвращена только путем сплочения усилий всех подлинных патриотов, всех здоровых сил нации. Программа, на основе которой договорились две самые сильные левые партии, предусматривала национализацию военной промышленности, роспуск фашистских организаций, реорганизацию всесильного «Банка де Франс», укрепление северо-восточных границ страны (с Германией), введение сорокачасовой рабочей недели и др.

Примерно через два года после создания Народного фронта, по прошествии одного месяца со дня «Рейнского переворота» Гитлера, не на шутку испуганное правительство Франции передало управление страной в руки демократов. Во время состоявшихся в апреле — мае 1936 года выборов Народный фронт одержал повсеместную победу, благодаря огромной работе, проделанной Коммунистической партией. Правительство было образовано из социалистов и радикалов: Коммунистическая партия не вошла в кабинет, но выступила в его поддержку на основе принятой в 1934 году программы Народного фронта.

Реформы, осуществленные правительством Народного фронта, являлись несомненным успехом прогрессивных сил Франции и в своей перспективе могли принести реальное улучшение жизни широких трудящихся масс. Но сумеет ли выдержать кабинет Блюма бешеный натиск объединенных внутренних сил реакций? Не поддадутся ли социалисты и радикалы в силу характерной для них раздвоенности колебаниям, когда потребуется перейти от слов к решительным действиям?

Не «нажмет ли на кнопку» финансово-промышленная олигархия, в руках которой находятся основные экономические рычаги страны, чтобы свергнуть правительство, ликвидировать одним махом завоевания трудящихся, не допустить проектируемых экономических реформ?

Все эти вопросы стояли не только перед Коммунистической партией, которая прилагала огромные усилия к укреплению и стабилизации морально-политических позиций Народного фронта. Монополистический капитал страны, крупные концерны и банки с их ненасытными империалистическими аппетитами навязали кабинету Блюма такую позицию по отношению к событиям в Испании, которая на практике означала помощь фашистским мятежникам и итало-немецко-португальским интервентам. «Комитет невмешательства» по-пилатовски умывал руки, полагая, что пожар на сеновале соседа не перекинется на его дом, что фашизм, в конце концов, не так страшен.

Заняв позицию невмешательства, французское правительство отказалось разрешить поставку давно заказанного и оплаченного вооружения для республиканской армии. Оно запретило провозить иностранное оружие в Испанию через французскую территорию. Закрыло свои южные границы, не давая возможности проходить военным частям, подкреплениям, добровольцам, которые уже прибывали на помощь республике. Проведение в жизнь этих мер было поручено французской тайной и явной полиции, которая старательно приступила к их выполнению…

Такая позиция кабинета Блюма пробила первую большую брешь в Народном фронте. Французская коммунистическая партия открыто высказала свою поддержку республиканским силам Испании, заклеймила фашистский мятеж и обвинила три фашистских государства в явной агрессии. Одновременно Французская компартия отвергла позорную и жалкую позицию невмешательства, занятую Леоном Блюмом.

 

8. РАДИОСИГНАЛЫ В ЭФИРЕ. ПЕРЕПИСКА С МУССОЛИНИ

В Париже шел сильный осенний дождь, когда мы вдвоем с Ибришимовым направились в часть города, расположенную к востоку от Булонского леса. Сначала мы взяли такси, но через некоторое время Ибришимов предложил выйти из машины, и мы пошли пешком.

— Доктор вне всяких подозрений… Зачем наводить на него полицию!

Я не возражал. Ибришимов, бывалый конспиратор, сам понимал возможный риск предстоящей встречи.

С ним меня познакомил Методий Шаторов, занимавшийся в Париже переброской через границу болгарских добровольцев, едущих в Испанию в интернациональные бригады. «Из ветеранов, — представил мне его Шаторов. — Друг Паницы и Чернопеева, работал с Поптомовым в Вене. Не раз ему грозила смерть… Верный человек».

«Раз Шаторов дает ему такую оценку, раз он сражался с Тодором Паницей, а позднее работал с Владимиром Поптомовым — значит, в самом деле надежный человек», — думал я, пока мы шли с ним, незаметно рассматривая его при свете сверкающих витрин. Это был один из тех ветеранов революции, которых ничто не может сломить. Ему было уже под шестьдесят. На его осунувшемся худом лице выделялись живые, умные глаза, лучившиеся энергией. Он был удивительно подвижный. Очевидно, он находился в трудном материальном положении — одет был чрезвычайно скромно. Большинству болгарских эмигрантов, живших в те годы в изгнании в Европе, приходилось туго. Несмотря на постоянное недоедание, придирки полиции, заботу о крыше над головой и документах, несмотря на грозившую опасность вызвать недовольство властей и быть высланным за границу, Ибришимов не покидал своего поста.

Он был близко знаком с врачом, к которому мы направлялись, знал, где он живет, и как только Шаторов его попросил, сразу согласился проводить меня туда. Мы шли под дождем, Ибришимов жаловался на «обстоятельства»:

— Понимаешь, Методий не хочет меня отправить. Как я его ни просил — мы знакомы с ним столько лет… «Стар ты уже, — твердит одно и то же. — Испания не приют для престарелых…» — Ибришимов внезапно остановился и повернулся ко мне. Его лицо, мокрое от дождя, было взволнованно, глаза горели. — Слушай, будь братом, — произнес он, сжав мое плечо. — Вижу, вы друзья с Методием. Попроси его и ты, замолви словечко. Иначе мне каюк, понимаешь?..

Я его понимал. Я знал и других таких же ветеранов нашего дела, которые были готовы подняться со смертного ложа при сигнале к атаке и идти сражаться. Ибришимов был один из них. Но он давно перешагнул все рубежи призывного возраста, и Шаторову ничего не оставалось, как отклонять его настоятельные просьбы.

— Ты ведь годишься мне в отцы, — сказал я. — Мой отец умер три года назад примерно в твоем возрасте. И не мне говорить тебе о долге — ты сам лучше знаешь, что это такое… Хочу тебе напомнить, что настали такие времена, когда линия фронта проходит не только под Мадридом. Фронт повсюду. Фронт даже здесь. Ты и тут можешь быть полезен ничуть не меньше, чем под Мадридом…

— Методий мне твердит то же самое… Я сам все хорошо понимаю. Но все-таки в один прекрасный день сердце не выдержит. В свое время Паница как-то сказал: «Настоящий боец должен быть там, где жарче всего»… В Мадриде сейчас нуждаются в нас, опытных бойцах. Понимаешь, ведь революция погибает!..

Именно в тот момент я решил включить его в нашу группу. Но ему не сказал об этом, хотел еще раз проверить все, что касалось его жизни здесь. Однако про себя решил, что Ибришимова можно использовать для выполнения специальных поручений, можно вернуть его в строй.

Хочу сразу же добавить, что при отъезде центр предоставил мне право самому подбирать людей в группу, исключая, разумеется, Галину и специалиста по содержанию материальной части «Z-4», которые, так сказать, не входили в мою номенклатуру. Остальных сотрудников группы — а люди мне нужны были и для Германии, и для Италии, и для Португалии, и для франкистской Испании — я должен был подобрать на месте. В Португалии и Германии я имел надежные явки с нашими людьми, которые уже там работали и с которыми мне надлежало согласовать нашу деятельность. Изменившиеся обстоятельства, вызванные открытой войной, которую европейский фашизм уже разжег, вынуждали и нас искать сотрудников во всех политических партиях и группах, разделявших нашу ненависть к фашизму и готовых сражаться вместе с нами.

Дом доктора Томова оказался солидным зданием в полтора этажа, расположенным в одном из респектабельных кварталов Парижа. Он стоял среди заросшего двора в десяти метрах от высокой ограды и почти сливался о мраком дождливой ночи. «Может, никого нет дома?» — подумал я, но Ибришимов уверенно просунул руку в железную решетку калитки, поколдовал над секретным запором и открыл ее.

— Доктор дома, — сказал он, — фасад здания выходит во двор.

Доктор Томов, к которому я шел, был мне рекомендован Василом Коларовым. «Непременно разыщи его, — сказал он мне, когда я зашел к нему накануне своего отъезда в Париж. — Это мой друг по студенческим годам в Женеве. Родом он из Омуртага. Это человек, за которого я всегда могу поручиться, где бы он ни находился. Беспредельно честен».

Разумеется, подобная рекомендация делала ненужной дополнительную проверку. И когда я спросил об адресе доктора, Методий Шаторов, а потом и Ибришимов дали о нем самые хорошие отзывы: доктор Томов пользуется полным доверием. До сих пор все шло хорошо, и я мог быть доволен. Особенно меня обрадовало сообщение Шаторова, что пока им не приходилось прибегать к «особым» услугам доктора; они берегли его для «экстренных случаев»; он требовал, чтобы и остальные болгарские политэмигранты не компрометировали его попусту. «Он наш, полностью наш», — заключил Ибришимов. Я попросил Шаторова, чтобы и впредь он продолжал держать доктора Томова в «резерве», намекнув ему, что, возможно, его час уже настал. Шаторов не пытался спорить — опытный революционер, он обладал способностью быстро ориентироваться в любой обстановке: он понимал, что доктор, как и Ибришимов, давно перешагнул призывной возраст и поэтому не может быть направлен в Испанию, иначе он сам бы давно послал его туда.

Доктор Томов действительно оказался человеком, внушавшим доверие с первого знакомства. Может быть, этому способствовали его великолепная осанка, прекрасное телосложение, седая голова, спокойный взгляд, отражавший глубину житейской мудрости.

— Привез вам самый горячий привет от товарища Коларова! Узнав, что я еду сюда, он настоятельно посоветовал найти вас, где бы вы ни находились.

— Боже мой, значит, вы приехали оттуда! И привезли привет от Коларова!..

Доктор засиял от радости. Он, видимо, сразу понял, что раз я пришел к нему в сопровождении Ибришимова, значит, свой человек. В те тревожные месяцы в Париж отовсюду стекались болгарские добровольцы, которые хотели сражаться в интернациональных бригадах в Испании, он, наверное, подумал, что я один из них. А оказалось, что я из Москвы, от Васила Коларова…

Я надеялся на гостеприимный прием — как-никак я пришел к своему соотечественнику, но не предполагал, что встречу такую теплоту и сердечность.

Ибришимов помог доктору накрыть на стол.

— Мы с ним бобыли, — сказал доктор, — и все привыкли делать сами. В этом есть даже некоторое преимущество, не так ли, Ибришимов? Отвечать только за себя всегда легче и надежнее…

Разумеется, доктор шутил. Эгоисты, которые хотели «отвечать только за себя», стояли в стороне от политики и еще дальше от революции. Он шутил и накрывал на стол с большим вкусом, которому могла бы позавидовать даже опытная хозяйка. Не была забыта и бутылка бургундского вина, которую доктор принес откуда-то из подвала.

— С благополучным прибытием, дорогой друг, — поднял рюмку доктор Томов, и мы втроем чокнулись за победу революции.

Ибришимов, поужинав, встал из-за стола. Извинился, что у него «срочное дело». Доктор не стал его удерживать — он понял, что так нужно. С Ибришимовым я должен был встретиться на следующий день.

Я засиделся у доктора Томова допоздна. Он выглядел обуржуазившимся интеллигентом со всеми внешними признаками, манерами и поведением образованного человека, привыкшего к своей мещанской среде, чуждого политической борьбе, заинтересованного единственно в своем скромном бизнесе и постоянном уровне еженедельных доходов. Так можно было думать, глядя на приличный дом, который он снимал, на его великолепную спокойную манеру держаться, на его внешность…

Это не совсем так, потому что доктор Томов являлся одним из многочисленных болгарских политэмигрантов, которые всегда были готовы взвалить на себя бремя революционной ответственности.

Васил Коларов мимоходом заметил мне, что доктор Томов отказался от врачебной практики. Я понял, почему он это сделал. Чтобы создать себе клиентуру и авторитет хорошего врача в своем квартале, районе или городе, нужно прожить в нем долго. Это относилось к любому французу, а тем более к иностранцам, которых во Франции встречают с известной настороженностью, и нужны годы, а порой и десятилетия, чтобы эмигранты срослись с местной средой. И потому доктор Томов нашел другое решение проблемы — он занялся торговлей.

Он продавал болгарское кислое молоко. Точнее, он его приготавливал, а продажей занимался молодой итальянец, покинувший свою родину в поисках заработка. Я был осведомлен обо всем перед тем как попасть в дом к доктору. Однако вынужденное положение мелкого бизнесмена заставляло его чувствовать себя несчастным — настоящее призвание доктора Томова было в другом.

— Правда, мой друг, с точки зрения интересов общества, производство нашего целебного кислого молока является благородным делом, как и лечение людей, — шутил доктор.

— Совершенно верно, — согласился я. — Можно только сожалеть, что оно попадает в слишком малое число парижских домов…

— Может быть, вы правы, мой друг. Но у меня нет никакого желания расширять оборот. И к тому же у меня просто нет условий для этого…

— Могли бы вы показать свою мастерскую?

Доктор охотно повел меня по лестнице на нижний этаж дома, где приготовлялось кислое молоко. В большой угловой комнате стоял десяток алюминиевых бидонов для свежего молока, а по стенам — от пола до потолка шли деревянные полки, на которых стояли сотни стеклянных банок с еще не свернувшимся кислым молоком. Одна стена комнаты была занята камином — глубоким и большим, но тщательно выметенным: очевидно, его уже не разжигали, в углу горела печка, топившаяся углем, она-то и поддерживала в помещении необходимую температуру. Комната была довольно высокая, и я в уме прикинул общую высоту дома. Результат меня удовлетворил — около десяти метров.

Меня интересовали еще некоторые вещи:

— Не вижу кровати итальянца, доктор. Или он спит в другой комнате?

Доктор отрицательно покачал головой.

— Он живет отдельно, в соседнем квартале. Так удобнее для нас обоих.

Мы осмотрели дом доктора — оказалось, что он мог отлично служить нашим целям.

Впрочем, читатель, наверное, уже догадался, почему я его знакомлю с болгарским эмигрантом доктором Томовым. Наша группа должна была поддерживать регулярную радиосвязь с центром и нужно было подыскать надежное место, где можно было бы установить радиостанцию. Дом доктора Томова вполне подходил для этого.

— Вы сказали, что одной из причин скромного уровня вашего производства являются условия, — обратился я к доктору, когда мы снова сели за стол в холле. — Может, вы примете меня в компаньоны в целях расширения предприятия?

Доктор Томов с улыбкой развел руками:

— С большим удовольствием! Я давно ожидал своего ангела-хранителя…

Нетрудно было оценить, в чем нуждалась скромная фирма по производству кислого молока, чтобы завоевать больший авторитет в глазах квартальной общественности: небольшое увеличение оборотного капитала, расширение закупки свежего молока, десяток новых алюминиевых бидонов, несколько тысяч новых фарфоровых банок — нужно было заменить стеклянные — и, разумеется, небольшой автомобиль-грузовичок. До этого момента готовую продукцию разносил молодой итальянец, неутомимо с утра до вечера ходивший по Парижу с двумя полными сумками в руках. Сейчас, когда производство продукции должно было возрасти во много раз, это было бы ему не под силу. Более того, это не могло утвердить престиж фирмы.

— Может, нам следует нанять еще одного помощника, доктор, чтобы он заменил вас при приготовлении молока?

Доктор отрицательно покачал головой.

— Одним человеком больше — значит, больше риска, мой друг. Пока оставьте мне эту заботу. Завтра же, если годы дадут знать…

— Благодарю вас, доктор. Дело требует избегать риска.

Оставалось последнее — поднять престиж фирмы в глазах полиции: «аполитичный» доктор Томов должен был резко повысить акции своей «благонадежности».

У меня возникла идея. Васил Коларов, характеризуя своего приятеля по студенческим годам, заметил как бы вскользь: «В Женеве он, между прочим, был приятелем Муссолини. Они жили в одной квартире, ели за одним столом, вместе ухаживали за девушками… Но ты этого не бойся. Тогда Муссолини был социалистом, и на этой базе дружил с такими людьми как Томов…»

Помня об этом факте, я часто думал, что это обстоятельство не ухудшает, а, наоборот, может облегчить нашу будущую работу. Но, разумеется, только в том случае, если старое знакомство с Муссолини каким-то образом возобновится…

— Извините, доктор, — начал я, — нет ли у вас привычки вспоминать годы своей молодости?

— Все чаще и чаще, ловлю себя на этом, — улыбнулся доктор. — Людям моего возраста приятнее смотреть назад. Будущее не сулит ничего хорошего одинокому старику вроде меня…

— А вы вспоминаете годы учебы в Женеве, доктор? Тогдашних своих друзей? Особенно одного из них, кто нынче достиг высокой точки жизненной орбиты?

Доктор усмехнулся.

— О, вы имеете в виду Васила Коларова! Он был хорошим студентом, верным товарищем, чудесным человеком! Еще тогда было видно, что он пойдет далеко.

И доктор принялся рассказывать о пережитых вместе с ним приключениях. От него я узнал, что раньше, когда Васил Коларов приезжал в Париж, он никогда не упускал случая навестить своего друга…

— А вспоминаете ли вы, доктор, еще одного бывшего приятеля, который стал мировой знаменитостью? Бенито Муссолини?

Доктор посмотрел на меня удивленно, вздохнул, в его глазах можно было прочесть искреннее сожаление.

— Звезда Бенито поднялась высоко. Но она не оставит ни света, ни следа, ни добрых воспоминаний… — Преодолев нахлынувшие давние чувства, он продолжал: — А знаете, каким он был страстным социалистом! Не просто красным, как нас называли буржуйчики, а кроваво-красным… Бенито жаждал, чтобы революция вспыхнула сразу и везде, он считал, что буржуазию не просто следует экспроприировать, а физически истребить… Это была его страсть. Иногда я даже его боялся, он казался просто буйно помешанным… Тех, кто не был согласен с его мнением, Бенито ругал самыми последними словами, иногда мне казалось, что он готов и растерзать. Я не пытался тогда на него влиять — я изучал медицину и уже знал, что это не просто мания величия: это какой-то особый вид психической неуравновешенности, которая непременно его погубит…

— Однако же теперь он в зените славы.

— Ничего хорошего ждать не приходится. Психическая неуравновешенность его погубит и принесет много горя его прекрасной стране, которая сильно нуждается в мудром, демократическом руководстве.

— А может, он изменился? Может, он сейчас не такой, каким вы его знали тридцать пять лет назад, доктор?

Доктор Томов посмотрел на меня с сожалением.

— Тридцать пять? Зачем возвращаться так далеко? Я ведь встречался с ним совсем недавно… Нет, дорогой. Молодой, нетерпеливый зверь, которого я видел в нем раньше, теперь превратился в страшного, безжалостного хищника. И сейчас он такой же крайний, как тогда, только в обратном смысле. Из крайне левого он превратился в крайне правого. Он оказался там, где вообще нет никакой идеологии, где политика заменяется грубым насилием, где мораль превращена в фикцию, где человеческая этика служит темой для насмешек, где смерть грозит любому проявлению человечности, любой надежде на справедливость.

Я слушал его с удивлением. Значит, старая дружба не просто воспоминание о старых временах, значит, доктор так или иначе поддерживает связь с Муссолини?

— Доктор, простите, вы сказали, что виделись с дуче недавно?

— Перед началом «абиссинской экспедиции». По дороге из Стамбула. Из-за неисправности судна мы остановились на несколько дней в Неаполе, и мне пришла в голову мысль поехать в Рим. А там я решил дать ему знать о себе… И вот видите…

Доктор встал, достал из большого стенного шкафа альбом с письмами и фотографиями. На конвертах было почтовое клеймо Италии.

— Это его парк и вилла «Торлония» в Риме, — объяснил доктор Томов, показывая большую фотографию, где на переднем плане были запечатлены двое мужчин — он и Бенито Муссолини.

Затем доктор показал и другие фотографии, на которых он был снят вместе с дуче, — в легковом автомобиле в окрестностях Рима, на лодке, в кабине самолета, на месте пилота сидел Муссолини, а сзади него, также одетый в кожаную куртку летчика, — доктор Томов.

— Мы летали над Римом, Апеннинами, морем, — рассказывал доктор. — Сделали круг над Адриатическим морем, долетели до Ломбардии. Бенито сам вел самолет и гордился этим. Он говорил: «Эта страна только трамплин для меня. Итальянец превратится в римлянина, а Италия — в Древний Рим. Италия должна возродить свою древнюю славу или погибнуть…»

На одной из фотографий Бенито Муссолини был снят с доктором на теннисном корте. Дуче был в шортах, которые открывали его короткие толстые ноги, а футболка подчеркивала несоразмерные для его низкого роста мощные плечи штангиста. Некрасивая, даже уродливая фигура. Особенно гнетущее впечатление производила массивная, полысевшая, ненормально большая голова с властолюбивыми, суровыми чертами лица и огромной квадратной челюстью. Бенито держал доктора приятельски под руку. Дуче выглядел точно таким, каким мы его видели на широко распространенных в то время официальных портретах. В верхнем углу карточки надпись, сделанная рукой Муссолини. Я попросил доктора перевести мне ее.

«Моему незабываемому другу в память о незабываемой молодости, проведенной в незабываемой Швейцарии».

— Доктор, эту фотографию вам следует увеличить и поставить в рамку.

Доктор Томов с удивлением уставился на меня, — может быть, я шучу?

— В самом деле, доктор! При этом обратитесь к услугам квартального фотографа. Лучше всего сделать репродукцию. И попросите у него совета в отношении рамки…

Доктор Томов смотрел на меня все так же испуганно, не возражая, — его жизненный опыт, длительный политический стаж помогли ему ассимилировать только что услышанное и понять мою цель: квартальный фотограф, конечно, узнает в низкорослом плешивом мужчине, стоящем рядом с доктором Томовым, небезызвестного в то время Муссолини, прочтет дружескую надпись на фотографии, непременно поделится своим открытием с местной квартальной общественностью, квартальным полицейским, и престиж доктора в глазах властей сразу возрастет…

— Знаете, молодой друг, — вздохнул доктор Томов, — я сделаю все, что от меня требуется. Но не желал бы трезвонить о моей «дружбе» с Бенито. Нельзя ли обойтись без этого?

Я его понял. Укрепив доверие полиции, он одновременно потеряет доверие квартальной общественности, которая в течение ряда лет была его средой. И мысль об этом вызывала у него сомнение.

— К сожалению, доктор, нельзя.

Доктор больше не возражал.

— И еще одна просьба подобного характера, доктор. Вам нужно возобновить переписку с Муссолини. Прошу вас, переведите мне его последние письма.

Последние письма дуче, полученные около года назад, написаны собственноручно на бело-синей рисовой бумаге, на шикарных конвертах штамп «Личная канцелярия дуче». В текстах писем ничего примечательного не было. Обычные дружеские поздравления и добрые пожелания, приглашения приехать в гости в Италию. Однако в последнем письме бросилась в глаза фраза:

«Я не потерял надежду, что ты передумаешь и дашь согласие. Если ты решишь приехать, знай, тебя ожидает сердечная встреча…»

— Он на что-то намекает, доктор?

Доктор объяснил, что во время их последней встречи Муссолини настоятельно приглашал его остаться в Италии. «Сам решишь, — предлагал он ему. — Если тебя не устроит должность врача дуче, возглавишь какую-нибудь клинику или больницу. Или, если хочешь, я тебя сделаю крупным администратором в области здравоохранения…»

— Я, естественно, отклонил его предложение, — сказал доктор. — Я задыхался в Италии. Муссолини предоставил мне шикарные апартаменты в своей личной вилле-дворце, камердинеров, машину, приглашал на официальные приемы. А я стремился как можно быстрее покинуть Италию. Не знаю, будь я помоложе, возможно и соблазнился бы деньгами, почестями, блестящей перспективой сделать карьеру. Но в моем возрасте человек безошибочно знает настоящую цену вещей…

— Надеюсь, вы расстались не как враги, доктор?

— Он, может быть, почувствовал подлинную причину моего отказа, но внешне ничем не дал понять этого. Я по-прежнему получаю от него поздравительные письма…

— Вы ответили на последнее письмо?

— На все отвечал, хотя и с запозданием. На последнее не ответил. И не собираюсь. В противном случае пришлось бы высказать сбою ненависть к фашизму, выругать за «абиссинскую экспедицию» и за интервенцию в Испанию…

Еще не истек ноябрь, как наш передатчик послал свои первые радиосигналы в эфир. Как читатель догадывается, мы установили его в доме доктора Томова. Техник «Z-4» сумел закупить соответствующие радиолампы и детали в разных радиотехнических ателье и магазинах и за короткое время смонтировал рацию. Тайник устроили в камине. Он оказался вполне удобным для нашей цели. Антенну вывели через дымоходную трубу. Вертикальный проводник антенны длиной около десяти метров мы поднимали до антенны на крыше с помощью крепких бамбуковых палок, вставленных одна в другую. После каждого сеанса эту часть антенны убирали вместе с рацией.

Небольшой, компактный и весьма надежный передаточный пункт, устроенный в старом камине, был замаскирован новым щитом с полками, на которые доктор ставил банки с кислым молоком. Часть щита была подвижной. С помощью небольшого скрытого устройства подвижная часть открывалась, как небольшая дверца. Все это сделали, разумеется, мы сами. Поручить эту деликатную задачу было некому.

Никто, кроме доктора, не знал о радиостанции. Итальянец продолжал добросовестно выполнять свою работу. Он развозил товар на грузовичке и после работы исчезал, чтобы явиться на следующее утро. По вечерам, обычно к 21 часу по парижскому времени, в точно установленные дни, три раза в неделю, к доктору приходили помощники — мужчина и женщина. Мужчина («Z-4») должен был привести рацию в техническую готовность и подключить к антенне; женщину (она вполне могла сойти за его жену) звали Анна. Это была Галина. Она зашифровывала очередное сообщение и передавала его в центр.

Галина жила отдельно от меня. Мы снимали ей удобную квартиру в одном из буржуазных кварталов Парижа. Свое присутствие в этом городе она узаконила весьма удачным образом: поступила учиться в парижский косметический институт. В этом центре мирской суеты существовали всевозможные школы, институты и курсы по косметике. Разумеется, Галина выбрала самый знаменитый, как и подобает «старой деве из Богемии», родители которой не жалели для нее денег. В институте обучение шло несколько месяцев. Преподавательский состав пользовался высоким авторитетом в парижских дамских салонах. Днем Галина посещала теоретические и практические занятия в своем «Институте дю боте», а по вечерам с энтузиазмом склонялась над учебниками и над… моими донесениями, чтобы перевести их на язык шифра для очередного сеанса…

С Галиной я встречался в разных местах Парижа, где у нас имелись явки, иногда эти встречи происходили в доме доктора Томова, куда я приходил по чисто «торговым» делам. Официально зарегистрированный у властей как торговец, я жил в отеле и часто должен был выезжать в портовые города Германии, Италии, Португалии, где в то время лихорадочно грузились и отправлялись в «неизвестном» направлении большие партии оружия и многочисленные фашистские части «добровольцев»…

Передатчик в доме доктора Томова продолжал свою работу до последнего дня нашего пребывания в Париже, т. е. до последнего дня существования республиканской Испании. Никаких неприятных происшествий не произошло. Бизнес доктора шел значительно лучше, чем раньше. Правда, он постепенно потерял (как и ожидал) симпатию многих своих старых приятелей-французов, но зато приобрел подчеркнутое уважение полиции. Полицейский префект района несколько раз предлагал доктору установить охрану у его дома. Доктор горячо благодарил за заботу, но неизменно отказывался от его предложения. Уважение полиции доктор завоевал не только благодаря фотографии дуче (она была увеличена, вставлена в красивую рамку и повешена на видном месте в холле). Его акции «благонадежности» резко повысились особенно тогда, когда он стал регулярно получать по почте итальянский фашистский официоз «Пополо д’Италия» и главным образом после того, как в течение полугода обменялся с Бенито Муссолини несколькими письмами. Письма дуче приходили в роскошных конвертах с национальным итальянским гербом и штампом «Личная канцелярия дуче». Они резко выделялись среди других писем, которые поступали со всех уголков планеты. Можно было не сомневаться, что полиция, которая следила за корреспонденцией всех иностранцев, а также многих взятых на «заметку» французов, поддалась искушению, раньше получателя прочла строки, написанные самолично рукой Бенито Муссолини — такое ведь случается не каждый день…

Ответы дуче мы сочиняли вместе и отправляли на адрес его официальной резиденции в Риме «Палаццо Венеция». Доктор быстро перешел от «деликатной сдержанности» к открытому одобрению фашистских преобразований в Италии. В его письмах содержались поздравления Муссолини в связи с победами его частей в боях против «красной Испании», пожелания успехов на пути к грядущему величию…

Когда мы заканчивали очередное послание, доктор, стыдясь самого себя, сокрушался и шумно вздыхал — эти письма причиняли ему большие страдания.

— Иногда по ночам просыпаюсь весь в холодном поту, — жаловался он, — мне снится, что мои товарищи приговаривают меня к расстрелу и кричат мне в лицо: «Предатель! Фашистский изменник!»

В этих откровенных признаниях доктора было столько неподдельной чистоты, столько безграничной преданности нашему делу! Подобно истому французу, он начинал иронизировать над собой:

— Простите, мой молодой друг, не для моих это лет. Ничего подобного до сих пор мне не приходилось делать… — А после добавлял: — И все же я, кажется, должен благодарить судьбу, что вы не настаиваете на том, чтобы я отправился в Рим и занял там должность личного врача Муссолини.

— Обещаю вам, доктор, — успокаивал его я. — Пока я здесь, вы застрахованы от подобной жестокости…

…Доктор Томов помогал делу революции до последнего дня своего пребывания в Париже. После разгрома фашистской Германии он вернулся на родину, возместил нашу часть оборотного капитала своего парижского предприятия. В Болгарии его окружили заслуженными почестями и всеобщим признанием. Доктор Томов скончался на родине, в городе Омуртаге.

 

9. ВЕСНА В ПОРТУГАЛИИ. ВСТРЕЧА С ГРИШЕЙ САЛНИНЫМ В МАДРИДЕ. ХЕМИНГУЭЙ И ХАДЖИ-КСАНТИ

Был конец марта 1937 года, когда я отправился на каботажном судне «Атлантик» из Сен-Назера в Лиссабон. Судно шло из самых северных районов Нормандии, из Кана и Булони, но его пассажирами были не только французы. В эту пору года, когда усталая от влажной зимы Северная Европа жаждала солнца, самые нетерпеливые, вернее, самые состоятельные ее обитатели спешили погреться на побережье Португалии, число туристов начинало расти в геометрической прогрессии. Но сейчас пассажиров на судне было не особенно много.

Мой спутник Жан многозначительно поглядывал на меня, когда мы, прогуливаясь по палубе, проходили мимо группы туристов. Это были иностранцы. Кто они? Вскоре выяснилось: немцы. При нашем приближении они замолкали. А обычные туристы не обращают внимания на остальных пассажиров — настоящие туристы, всегда заняты собою и пейзажем, ради чего, собственно говоря, они пускаются в путешествия…

Как уведомил нас центр, из Германии к Пиренеям устремились сотни немецких специалистов, которые ехали туда для оказания помощи Франко. Предполагалось, что это военные специалисты, они ехали отдельно от укомплектованных и полностью вооруженных еще в Германии фашистских частей, состоящих из «добровольцев». Срочное задание, которое я получил, требовало, в частности, проверить на месте достоверность этого сообщения.

Немецкие специалисты отправлялись в Португалию инкогнито, на иностранных судах. Они прибывали на поездах в какой-нибудь северный французский порт и оттуда на судах продолжали свой путь до «нейтральной» Португалии. Они ехали с небольшими чемоданами — остальной «багаж» перевозили немецкие грузовые суда, курсировавшие между побережьем Германии и Лиссабоном или следовавшие до Гибралтара…

Что это было? Маскировка? Но она уже была не в состоянии что-либо скрыть. Мировое общественное мнение было прекрасно осведомлено о военной интервенции Германии, Италии и Португалии и гневно ее заклеймило. Пожалуй, дело было не в том, чтобы ввести в заблуждение мировое общественное мнение, а речь шла о каком-то особом военно-тактическом приеме.

Так, впрочем, считал и центр: гитлеровцы скрывают объем и характер своей военной помощи Франко, опасаясь нашей разведки…

— Жан, держу пари, что кое-кто из них, — я указал на немецких «туристов», — не знает, каким маршрутом, например, идет наше судно. У меня создается впечатление, что они смотрят, но не видят…

— Наши впечатления совпадают, — ответил Жан. — Смотрят, но не видят. И слушают, но не слышат… Они не знают маршрута корабля, но, бьюсь об заклад, отлично знают свой будущий маршрут Лиссабон — Толедо, подробно выучили топографию Наварры, Кастилии, Андалузии…

— Давай вызовем их на разговор, Жан? Хочется мне увидеть, как держатся в гражданской компании эти переодетые офицеры. И знают ли они другие приветствия, кроме «Хайль Гитлер»?

— Не стоит труда, — покачал головой Жан. — С ними я сражался у Вердена и в Вогезах, до сих пор ношу в своем теле осколок крупповской гранаты. Каждая встреча с немецким офицером мне причиняет боль. Правда, нет смысла…

Жан, с которым я ехал в Лиссабон, был французский патриот-народофронтовец. Мы включили его в нашу группу. Пока у него была только одна задача — сопровождать меня в непрестанных поездках по Франции и соседним странам. Он ездил со мной как переводчик (французским я владею слабо), помощник и курьер: в случае необходимости я немедленно отправлял его обратно в Париж, с соответствующим шифрованным письмом к Галине. Жан был на несколько лет старше меня, обременен большой семьей, которая жила в подвале где-то в предместье Парижа. По профессии он был рабочий-металлист, с крепкими, словно литыми из чугуна плечами и железной хваткой рук. Таким же твердым, словно отлитым из металла, был и дух этого человека, с которым я уже несколько раз ездил по стране. Короче говоря, он был из тех сынов Франции, которые позднее своей кровью вписали героические страницы в историю французского движения Сопротивления.

На этот раз Жан ехал со мной в качестве коммерсанта. Я тоже выдавал себя за торговца. В моем бумажнике имелись не только надлежащий паспорт, но и документы, согласно которым фирма «Александр и Макс Баучер и К°» уполномочивала меня вести переговоры и заключать сделки от ее имени.

Надо сказать, что торговая фирма «Александр и Макс Баучер и К°» действительно существовала и в самом деле вела торговые дела. Александр и Макс были давнишними компаньонами, перед тем как обосновать свою фирму в Париже, они занимались бизнесом в Софии, Бухаресте, Вене. Они не принадлежали ни к какой партии, но были глубоко честными людьми и антифашистами. Этого было достаточно, чтобы прибегать к их помощи и пользоваться возможностью, которую их фирма, имеющая десятилетний стаж пребывания в Париже, предоставляла для нашей деятельности. Впрочем, их фирма не только была известна в столице Франции, но и имела солидный капитал, значительный годовой оборот и главное — филиалы в нескольких центральных провинциях страны. Более того, Александр и Макс поддерживали деловые связи с торговыми фирмами ряда стран Европы. Некоторые из этих стран находились в сфере нашей деятельности.

И вот теперь мы с Жаном, «торговые представители» фирмы Александра и Макса, ехали в Португалию, а затем должны были направиться в Южную Испанию и Италию через Гибралтар. Наша официальная миссия состояла в том, чтобы заключить сделки на поставку апельсинов, лимонов, мандаринов, маслин. Испания, бывшая в свое время главным поставщиком цитрусовых плодов во Францию, после мятежа Франко резко сократила экспорт и фактически оголила французский рынок. И в начале 1937 года Португалия, воспользовавшись отсутствием конкуренции, сразу же повысила цены на этот популярный во Франции товар. Представителям французских фирм в Лиссабоне оказывали любезный прием.

Но это была официальная версия нашей миссии. Разумеется, Александр и Макс не рассчитывали на заключение мной какой-либо сделки, а если бы мне и удалось что-нибудь сделать в этом плане, то они только приветствовали бы этот наш успех. Основная цель моего задания состояла не только в том, чтобы проверить — по указанию центра — достоверность информации о гитлеровских специалистах, которые инкогнито ехали морем, но и установить на месте, удалось ли гестапо раскрыть и уничтожить нашу нелегальную антифашистскую группу, которая с ноября 1936 года работала в лиссабонском порту. Мы должны были сделать все возможное, чтобы восстановить деятельность этой группы или сколотить новую. Там, в частности, действовала наша разведывательная группа в составе пяти человек, возглавляемая португальским патриотом и интернационалистом Мануэлем Оливейро, собственником и директором торговой фирмы «Мануэль Оливейро и К°». Приняв своевременно необходимые меры предосторожности по спасению людей, Оливейро при возникновении опасности провала укрыл в складах компании пятерых немецких антифашистов, непосредственно участвовавших в разведывательной работе.

Что же произошло дальше с пятью героями?

Полиция напала на их след, и им нужно было срочно покинуть страну. Получив указания центра, Оливейро составил дерзкий план их вывоза из Португалии. В срочном порядке он смог поставить (с помощью центра) десяток военных грузовиков марки «Фиат» из Италии для армии франкистского генерала де Льяно. Патриоты стали шоферами этих грузовиков. Теперь задача Оливейро состояла в том, чтобы довести колонну грузовиков в район Толедо, а там группа, направленная центром, должна была позаботиться об остальном…

План был осуществлен безукоризненно.

Оливейро получил из Италии дюжину тяжелых грузовиков, о чем по телеграфу уведомил генерала Кейпо де Льяно, с которым он был знаком лично. Франкистский вояка остался доволен. Он по телеграфу оплатил стоимость грузовиков и направил в Лиссабон своего адъютанта и конвой, которые должны сопровождать колонну. За колонной тяжелых «фиатов» следовала шикарная легковая автомашина «фиат-седан» — личный подарок Оливейро генералу…

Итак, под покровительством личного посланника генерала и полиции колонна беспрепятственно пересекла границу и въехала на испанскую территорию. За рулем пяти из двенадцати грузовиков сидели наши люди, а лимузин вел сам Оливейро.

В районе Толедо, который в то время находился примерно в тридцати километрах от линии фронта, колонна внезапно наткнулась на засаду. За поворотом дороги показались стволы орудий двух немецких танков и броневика. Конвойные облегченно вздохнули. Однако немецкие танкисты и их строгий офицер повели себя очень странно — они обезоружили франкистского офицера, а затем и конвой. Танкисты уничтожили «фиаты», оставив только два из них, в кузовах которых разместили пленных, и самой короткой дорогой отправились к линии фронта. Два танка и броневик были трофейными, отбитыми республиканской армией в боях под Толедо, а «немецкие» солдаты и офицер являлись республиканскими бойцами групп, действовавших в тылу Франко. Они успешно выполнили заключительный этап операции, разработанной центром по спасению пяти немецких антифашистов.

Читатель, наверное, спросит: а что стало после этого с Оливейро?

С фронта поступило сообщение, что он вместе с франкистским офицером и охраной взят в плен. Он был тайно переброшен в Мадрид, а затем в Париж. Оливейро пожелал вернуться в Лиссабон — безукоризненно осуществленная операция не создавала никакого риска для его будущей деятельности. Но центр был непреклонен: Оливейро должен был провести определенное время в условиях полной безопасности до тех пор, пока не будет установлено, что его «торговая фирма» в Лиссабоне действительно находится вне всяких подозрений.

Это также входило в нашу задачу.

В Лиссабоне мы провели всего три дня. Во-первых, мы установили контакт с несколькими торговыми фирмами, которые щедро предлагали свои услуги в деле поставки свежих цитрусов по весьма сходным ценам. Первая наша телеграмма в Париж гласила: «Прибыли. Условия поставки благоприятные. Ведем переговоры». Эта телеграмма была адресована фирме «Александр и Макс Баучер и К°». Из фирмы ее немедленно должны были передать Галине. Телеграмма являлась шифрованным сообщением, которое Галина должна была передать в центр. Оно гласило: «Прибыли благополучно. Первые впечатления об обстановке хорошие. Продолжаем работу». Следует добавить, что Александру и Максу адресовались «торговые» телеграммы и других наших групп, которые уже действовали в Гибралтаре, Неаполе, Генуе, Киле, Гамбурге и других городах. В своих телеграммах, а иногда и срочных «коммерческих» письмах они шифрованно сообщали об очередных партиях оружия, транспортных средств, самолетов и живой силы, которые отправляются во франкистскую Испанию или прибыли в Гибралтар. Эти телеграммы Александр и Макс передавали мне, после чего необходимые сведения Галина сообщала надлежащей шифровкой в центр. Когда меня не было в Париже, Макс и Александр передавали поступившие телеграммы и письма прямо Галине. Такая практика существовала до конца нашего пребывания в Париже.

На второй день мы заключили сделки, и одно грузовое судно стало готовиться к отплытию из Лиссабона во Францию с маслинами и апельсинами. Но нас интересовали также ранние овощи, креветки, омары, копченая рыба — этим товаром до осени прошлого года торговала экспортная фирма «Мануэль Оливейро и К°». Торговцы, обычно очень словоохотливые и отлично осведомленные обо всем, реагировали, как и следовало ожидать:

— О, креветки и омары! С тех пор как случилось несчастье с Мануэлем Оливейро, никто не брался за торговлю этим товаром!..

— Несчастье? — искренне удивлялись мы. — О каком несчастье вы говорите, господа? А мы как раз собирались направиться в его контору! У Мануэля задолженность перед нашей фирмой в Париже…

Торговцы озабоченно покачивали головами.

— О платежах не беспокойтесь — у Мануэля солидный счет в банке, он никогда не подведет партнера… Был бы только жив сам Мануэль!.. Разве вы не знаете? Он сопровождал партию грузовиков генералу Кейпо де Льяно, и красные партизаны взяли его в плен… И его, и личного адъютанта генерала, и десяток полицейских из конвоя… Это ужасно…

— И от него нет никаких вестей? — Мы с Жаном притворялись изумленными.

— Что вы, какие известия могут прийти из Мадрида? Дай бог, чтобы он не попал в руки анархистов, в таком случае вести придут из рая… Хоть бы в этом повезло..

Все шло хорошо, даже отлично. Раз даже сверхчувствительный слух торговцев ничего не уловил, значит, полиция не добралась до подозрительных сведений о подлинной роли Оливейро.

Все же мы были обязаны выполнить свою задачу до конца. И в тот же день заявились в дирекцию лиссабонской полиции.

— Ваше превосходительство, — обратились мы к ее директору, представив свои паспорта и гарантийные документы, выданные в Париже, — мы пришли к вам за советом. Дело в том, что фирма «Мануэль Оливейро и К°» задолжала нашей фирме в Париже. Мы случайно узнали от коллег в Лиссабоне, что с ним случилось несчастье… Вы не посоветуете, как нам урегулировать это дело?

Весь в аксельбантах и орденах, салазаровский полицейский, высокомерный и важный, восседал за высоким письменным столом, как на троне. Поняв, что речь идет о торговом бизнесе, он сразу обмяк и даже пригласил нас в небольшую приемную, где угостил виски.

— Ваша фирма не пострадает, господа, если поступит благоразумно, — произнес он, став похожим на обыкновенного вымогателя. Он намекал на процент, который мы должны были ему выделить за оказываемую услугу.

— Ваше превосходительство, наша фирма будет довольна, если ей удастся получить хотя бы половину долга… — И я назвал сумму.

Полицейский, растянув в улыбке рот до ушей, поднял рюмку; он прикинул в уме сумму, которую сможет присвоить.

— Мы будем счастливы, ваше превосходительство, если нам удастся урегулировать этот вопрос… Наша фирма, в сущности, мало интересуется личностями своих контрагентов. Но все же жаль, что Оливейро пропал ни за что — он был почтенным партнером…

Директор, довольный совершенной сделкой, сочувственно покачал головой.

— Я хорошо знал его. Приличный человек… Хотелось бы, чтобы он уцелел… Итак, — закончил деловой разговор полицейский, — Оливейро нет, но фирма существует… Жду вас завтра с его уполномоченными… Приятно было познакомиться, господа…

Когда на следующий день директор полиции получил причитающуюся ему пачку банкнот, картина была выяснена до конца. Вторая телеграмма, направленная в Париж, гласила: «Отправляем судно с товаром. Рынок здесь отличный. Перспективы благоприятные». Галина немедленно передала в центр наше успокоительное сообщение о том, что Мануэль Оливейро избежал опасности провала. Об остальном должен был позаботиться центр.

Пароход, которым мы отплыли из Лиссабона на юг к Кадису и Гибралтару, был уже другой — французское судно ушло в обратный рейс, на север, в Нормандию. Нам предстояло проверить на месте — в Гибралтаре и в нескольких итальянских портах — работу действующих там разведывательных групп наших сотрудников.

В Гибралтаре группа состояла из трех человек, одним из которых был болгарин. Мы направили их туда в начале года, когда немецкие и итальянские суда начали совершенно открыто, под своими национальными флагами, перевозить вооружение, живую силу, боеприпасы, медикаменты генералу Франко. Гестапо установило, что Лиссабон является давнишним и хорошо освоенным районом Интеллидженс сервис, а также и то, что советская разведка, хотя и проникла в эту страну не так давно, работает там весьма эффективно. Разумеется, гитлеровцы продолжали по-прежнему использовать Португалию для прямого провоза оружия и снаряжения армии Франко, но этот приток сильно сократился за счет Гибралтара. На этом куске оголенной скалы, превращенном англичанами в естественную крепость, немецкие суда чувствовали себя в большой безопасности. (Это поистине странно, если иметь в виду, что как раз в это время Комитет по невмешательству лорда Плимута усердно выполнял свою миссию. Этот комитет удивительным образом «не замечал» фашистские суда, которые бросали якоря в Гибралтаре, «не видел» поставок иностранного оружия мятежникам…)

В Италии мы пробыли немного дольше. Здесь у нас имелись группы в нескольких средиземноморских портах (Генуе, Неаполе и др.), включая Мессину в Сицилии. Большую часть групп составляли итальянцы — портовые рабочие, шоферы, крановщики, железнодорожники. Соблюдая все меры абсолютной секретности при отправке партий оружия в Испанию, фашисты не могли скрыть правду от своего пролетариата. При каждой такой группе мы имели своих людей, которые поддерживали с нами регулярную связь.

Своих людей мы имели и в немецких портах Киле, Гамбурге, Вильгельмсгафене и других. Несмотря на угрозу явной гибели, несмотря на ужасы уже действующих камер пыток и концентрационных лагерей, немецкие антифашисты самоотверженно оказывали помощь делу революции. Гитлеровцы ошибались, считая, что им удалось отравить ядом нацистской пропаганды весь немецкий народ.

Читатель, наверное, заинтересуется, — что конкретно делали эти группы в портовых городах Германии, Италии, Португалии и в Гибралтаре? Я уже упоминал об одной стороне их деятельности — они регулярно информировали центр о переброске военной помощи генералу Франко. Вторая сторона их деятельности, которую они осуществляли с помощью местных антифашистов, состояла в том, чтобы всеми средствами препятствовать транспортировке военных грузов мятежникам.

Теперь о встрече с Гришей Салниным. На этот раз мы увиделись в самом Мадриде. Мятежникам и интервентам не удалось осуществить свой зловещий замысел. 7 ноября 1937 года в Мадриде состоялся парад воинских частей, но это были части республики, которые после парада сразу же отправились на передовые позиции, находившиеся в пригородах столицы, у зданий мадридского университета. Мятежники были отброшены, бои шли на севере — против армии Мола и на юге — против Франко и итало-немецко-португальских интервентов, которые сражались на линии, тянувшейся от португальской границы вплоть до Средиземного моря, главным образом в районе между Средиземным морем и горным массивом Сьерра-Морена, где проходила важная стратегическая дорога Малага — Альмерия.

Читатель знает, что при защите Мадрида в неистовых схватках с мятежниками в октябре-декабре 1936 года и во всех решающих сражениях с фашистами участвовали интернациональные бригады. Я не пишу об их деятельности потому, что ветераны интернациональных бригад уже описали подвиги этих добровольческих частей, состоявших из антифашистов, прибывших в Испанию из всех уголков мира. Организация этой благородной армии добровольцев свободы, а также мощной всеобщей кампании в защиту республиканской Испании явилась делом Коминтерна, во главе которого в то время стоял его новый Генеральный секретарь Георгий Димитров.

Итак, с Гришей Салниным мы увиделись в Мадриде весной 1937 года, когда вдвоем с Жаном, объехав вдоль и поперек Пиренейский полуостров, а также посетив Италию, вернулись во Францию через Марсель, но отправились не на север, к Парижу, а на юг. Тогда поездки были довольно свободными, не нужны были никакие специальные заграничные паспорта или визы той или иной страны. Единственное, что требовалось от любого путешественника, — его личный паспорт и проездной билет… (Разумеется, это касалось только гражданских лиц — остальные попадали под контроль Комитета по невмешательству.)

Гриша не был удивлен — встреча была предварительно согласована с центром. Он жил в одном мадридском отеле, превращенном в общежитие для советских военных специалистов. Встреча состоялась не в отеле, так как я был обязан находиться в Испании в качестве торговца и не имел права встречаться ни с кем другим, кроме Гриши. А в Испании в то время сражались в качестве бойцов интернациональных бригад, советников, врачей множество старых боевых товарищей с моей родины. Здесь были Карло Луканов и Васил Додев из Плевена, Жечо Гюмюшев, Фердинанд Козовский, летчик Захарий Захариев, который участвовал в обороне Мадрида, два сына Васила Коларова — Петр и Никола, Антон Иванов, Цвятко Радойнов, Димо Дичев, Константин Мичев, Антон Недялков. Но я не имел права ехать в Альбасете — центр интернациональных бригад: никто из товарищей не должен был знать характера моих поручений.

Одетый в мундир офицера испанской армии, Гриша выглядел сильно похудевшим и постаревшим. Его лицо загорело под испанским солнцем, а русые волосы совсем выгорели. Под глазами были черно-синие круги, но глаза все так же излучали теплоту.

— Нет и года, как я здесь, а кажется, будто провел в этой стране тысячу лет… Испания погибает, Ванко, понимаешь ли ты это!..

Вот что надломило крылья этого орла. Боль за Испанию.

— Неужели это так, Гриша? — спросил я тихо. — Ведь республика все же сражается?

— Испанцы — прекрасный народ, Ванко! Его нельзя не полюбить. И воевать умеют. Если бы ты мог видеть, как обороняли Мадрид женщины, мужчины, старики и даже дети! А как терпеливо они переносят лишения, страдания, кровь!.. Но анархия погубит этот народ. Неизбежно… Коммунистическая партия и другие сознательные силы предпринимают неимоверные усилия, чтобы навести порядок, дисциплину, организованность… Однако почти не добиваются результатов. В одном месте заштопают, в десяти местах рвется… Пятая колонна — это аркан на шее республики, а анархисты — стопудовые гири на ее ногах. Они тянут ее ко дну… Если же прибавить к этому интервенцию…

Наш разговор прервал незнакомый человек, который почтительно остановился у нашего стола.

— Извините, вы случайно не русский?

Это был пожилой испанец, который задал вопрос на смешанном испано-русском языке.

Гриша поднял голову и быстро осмотрел половину зала, откуда появился незнакомец. Там около большого стола сидело с десяток мужчин, таких же пожилых, скромно одетых, как и незнакомец. Они смотрели в нашу сторону.

— Совершенно точно! — кивнул энергично головой Гриша, установив, что эти люди друзья, которых нечего опасаться. — Мой товарищ нет, а я русский.

— Позвольте мне чокнуться с вами, камарадо! — сказал испанец.

— Наша компания предлагает выпить за Советскую Россию, за ее специалистов, за ее самолеты, которые обороняют небо Мадрида, за ее пушки и пулеметы! Салюд, камарада!

— Салюд, камарада! Салюд! — крикнули хором остальные, поднявшись на ноги и подняв рюмки. Встали и мы с Гришей.

— Пью за героическую Испанскую республику, за ее прекрасный народ! — предложил в свою очередь тост Гриша. — Пью за храбрых защитников Мадрида! Салюд!

— Салюд! Салюд!

Это была такая милая, такая искренняя демонстрация дружеских чувств испанского народа! Однако вести деловой разговор было невозможно. Поэтому мы пошли в другой ресторан в центре Мадрида, зиявший разбитыми окнами: поблизости разорвалась бомба.

— Видишь ли, Ванко, — сказал Гриша, когда мы сели друг против друга. — Народ без подсказки понимает, кто его друзья и открыто, шумно выражает свою благодарность… Так он относится и к бойцам интернациональных бригад, называя их русскими не потому, что путает их национальности. Это слово стало синонимом таких слов, как «брат», «друг», «товарищ»… Мы не опустили рук, — продолжал Гриша, — хотя уже и не питаем иллюзии о победе. Так думает и Старик. Мы все здесь работаем без сна и отдыха. Обучаем, организовываем, выступаем с лекциями, проводим практические занятия, составляем оперативные и тактические планы, чертим схемы внутренней охраны, а когда надо — беремся и за оружие… Нет, мы не сложим его до тех пор, пока не будут исчерпаны все средства самозащиты… Это касается позиции, которую нельзя, которую мы не можем оставить врагу без сопротивления…

Он знал, что, хотя надежды на победу не существует, он останется до конца на своем боевом посту. Гриша Салнин, как и Берзин, как и много других советских товарищей, был выкован из самого прочного, самого благородного металла…

Задание, которое меня привело в Мадрид и в связи с которым была организована встреча с Гришей, касалось развертывания партизанских действий в тылу Франко. Эти действия начались еще в первые месяцы гражданской войны, когда войска генерала Франко рвались к Мадриду. Передовые колонны его дивизий продвигались далеко вперед, тесня республиканские части, а их фланги вдруг оказывались под убийственным огнем… Патриоты, которые остались по заданию в тылу или которых просто обходили моторизованные колонны Франко, заставляли фашистов замедлять темп наступления, чтобы прочесать каждую пядь захваченной земли. Но как можно очистить землю от ее народа?..

Стихийно возникшее партизанское движение со временем превратилось в массовое сопротивление, охватившее почти все горные районы оккупированной генералом Франко части страны. Однако большинство партизанских отрядов находилось под командованием неграмотных в военном отношении людей, и почти все они были плохо вооружены, не располагали взрывчаткой для диверсионной деятельности. Ввиду этого республиканское правительство, после настойчивых рекомендаций Берзина и Гриши Салнина, начало оказывать широкую и систематическую помощь партизанам. В отряды направлялись оружие и боеприпасы, инструкторы по военному делу, политкомиссары. Резко поднялся уровень партизанской деятельности. Партизанские отряды превратились в подлинную грозу для франкистов…

— А знаешь ли, Ванко, именно в этом направлении действует и Хаджи!

Сам прирожденный смельчак, Гриша горячо любил смелых людей. И когда он вспомнил о Хаджи, его глаза заблестели.

Гриша долго и горячо рассказывал о подвигах Хаджи Умара Джиоровича Мамсурова, который, как уже об этом говорилось раньше, сражался в Испании под псевдонимом Ксанти.

— Ты, наверное, слышал о Дурути, одном из вожаков испанских анархистов, — продолжал Гриша. — Он храбрый до безумия, честный, по-своему преданный революции человек. Когда он попросил направить ему советника, нашего военного специалиста — большинство его людей было не обучено, — он пожелал лично его испытать, проверить, на что он годится. Первый ему не понравился. Тогда послали Хаджи. Дурути влюбился в него. Во время одной контратаки Дурути самому пришлось удерживать Хаджи, советовать ему быть благоразумным… Понимаешь, Ванко, Дурути дает совет быть благоразумным!..

Гриша смеялся от всего сердца — чужая храбрость и мужество могли рассеять мрачные мысли.

— А в последние дни к нему прилип один американец, — продолжал Гриша, искренне увлеченный рассказом о Хаджи. — Хемингуэй. Эрнест Хемингуэй. Известный писатель, журналист, корреспондент американских и английских газет. Приятель Кольцова и Эренбурга. Кольцов познакомил его с Хаджи, американец сам попросил его об этом. Он симпатяга, — рассказывал Гриша. — Большой, бородатый, настоящий медведь. С вечно дымящейся трубкой в зубах. И выпить любит. Я спрашивал Кольцова, когда этот человек находит время писать свои корреспонденции… Но Эренбург и Кольцов не дают и слова произнести против американца. «Может, он и выпивает, — спорит Михаил, — но наш. Понимаешь, честный и искренний друг республики! Я регулярно читаю его корреспонденции — они самые объективные в западной печати! А когда кончится все это здесь, он что-то и большее, может быть, напишет…»

Эрнест Хемингуэй, которого судьба случайно свела с Хаджи-Ксанти на фронтах гражданской войны в Испании, как известно, вскоре после разгрома республики написал роман «По ком звонит колокол» — одно из самых сильных и правдивых произведений о драме Испанской республики.

Прототипом главного героя в этом романе является Хаджи-Ксанти. Как-то позднее в Москве Хаджи рассказывал, что Хемингуэй записывал в свой блокнот все подробности его рассказа о нескольких операциях в тылу противника. Отсюда, наверное, и поразительная точность в описании действий минера, когда в романе Роберт Джордан взрывает мост.

Разумеется, как в любом художественном произведении, многие конфликты, действующие лица и обстановка видоизменены или просто сочинены автором на основе жизненной правды. Имеются в этом романе и нижения, атмосфереприемлемые вещи, особенно что касается характеристики испанского партизанского двы в Мадриде, образов некоторых руководителей и прочее. Но при всех недостатках роман «По ком звонит колокол» волнующее свидетельство героизма бойцов интернациональных бригад…

Задание, которое Гриша Салнин, а затем и Берзин поставили во время нашей встречи в Мадриде, было связано с действиями боевых групп и партизанских отрядов в тылу врага.

 

10. ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ

Битва за республику подходила к своей последней фазе. Но о сигнале к отступлению не было и речи. Для всех настоящих антифашистов это был толчок к новым усилиям, чтобы остановить фашистского зверя.

Мы со своей стороны в несколько раз увеличили число людей, которые конспиративно работали в Италии, Германии, Португалии. Нелегальные группы были созданы и в ряде испанских городов, оккупированных фалангистами. Увеличился состав группы во Франции, которая координировала антифашистскую деятельность всей организации. Я включил в работу и болгарского политэмигранта «Z-6», который был рекомендован Методием Шаторовым. Его революционная биография красноречиво давала надежду, что он успешно справится с любым секретным заданием. При этом «Z-6», находившийся во Франции уже несколько лет и хорошо знавший язык, обладал рядом ценных качеств, которые облегчали работу любого разведчика. Ему были свойственны быстрота реакции, тонкий и гибкий ум. Он был молод, привлекателен и одарен несомненным артистическим талантом (в Болгарии когда-то даже выступал на сцене в составе рабочих коллективов художественной самодеятельности), он был способен исполнить любую роль, предложенную той или иной ситуацией.

По моей просьбе Методий Шаторов рекомендовал мне еще одного человека — «Z-7». Товарищ Ибришимова, соратник Тодора Паницы, сотрудник Поптомова, он, подобно Ибришимову, из-за преклонного возраста не был направлен в Испанию, несмотря на его просьбы, но был способен выполнять «мирные» задания. «Твердый человек, — представил его Шаторов, — умный, сообразительный. Его и Ибришимова я давно направил бы в Испанию, будь они на десяток лет помоложе… Бери и знай, можешь опереться на него в любом случае…»

Разумеется, я взял его. И «Z-7» оправдал доверие Шаторова. Он стал одним из надежнейших людей нашей организации.

В нашу группу был включен и Петр Григоров — ветеран, бывший офицер, сражавшийся на фронтах Первой мировой войны, участник кампании по вооружению нашей партии, участник Сентябрьского восстания 1923 года, а затем активно работавший над подготовкой нового восстания, после апреля 1925 года — политэмигрант. Закончив юридический институт в Швейцарии, Петр Григоров стал адвокатом, но эта профессия, которая для многих других открывала путь к сытой и благополучной жизни, стала для него дополнительным средством служения революции. Повсюду в Европе, куда его засылал революционный долг, его юридические знания приносили большую пользу. Петр Григоров был одним из адвокатов, пожелавших защищать подсудимых Димитрова, Танева и Попова перед Лейпцигским судом. Эти адвокаты не были допущены на процесс. Еще до пожара рейхстага Петр Григоров, которого я лично знал по Вене, Праге, Берлину, заслужил высокую оценку и полное доверие Георгия Димитрова.

И вот теперь этот испытанный революционер, непримиримый антифашист включился в работу нашей группы. Читатель легко может понять, какую большую пользу был в состоянии принести нашему общему делу Петр Григоров — человек образованный, обладавший широкой, многосторонней культурой, владевший несколькими европейскими языками, детально знавший политическое положение в Европе, в каждой отдельной стране. Ничем «не скомпрометированный» перед властями, он свободно мог разъезжать со своим настоящим паспортом. Кроме того, Петр Григоров обладал еще одним качеством, которое в те времена имело исключительное значение. Он знал и поддерживал близкие контакты с широкими антифашистскими кругами целого ряда стран Средней и Западной Европы. Александр и Макс Баучер, которые оказывали неоценимую услугу нашей группе, были рекомендованы им. И не только они.

Мы нашли Петра Григорова в Женеве. В Швейцарию, на этот относительно мирный остров среди бушующего океана политических конфликтов, он прибыл в поисках пропитания. Но он не сидел там сложа руки. Будучи отличным журналистом, он сотрудничал в нескольких прогрессивных газетах Европы, включая и советскую печать. Петр Григоров жил со своей супругой-француженкой в скромном квартале Женевы. Но, разумеется, его приезд в нейтральную Швейцарию совсем не означал отказа от революционной борьбы. Он был готов взяться за выполнение любой задачи, идти туда, куда позовет его долг. Когда мы — я был с «Z-6» — разыскали его, Петр Григоров словно только и ждал нашего появления, чтобы уложить чемоданы и отправиться в Париж.

В год, предшествующий нашему отъезду из Франции, наша группа добилась новых положительных результатов.

Прежде всего мы увеличили число передатчиков. Тот, что мы установили в доме доктора Томова, работал безупречно. Но этого было недостаточно. В конце 1937 года радиопередатчиков стало три — другие два работали в различных кварталах Парижа. И их мы изготовили, так сказать, на месте из радиодеталей, приобретенных в парижских магазинах и радиотехнических бюро. Их собирал наш новый сотрудник, которого мы нашли с помощью Петра Григорова. Это был болгарский политэмигрант «Z-11», уроженец Велинграда, вынужденный покинуть Болгарию после драматических событий 1923—1925 гг. Мы разыскали его на юге Франции, в Тулузе. Здесь он получил высшее техническое образование и стал инженером-радиотехником. Отличный радиотехник, «Z-11» нашел себе работу. Мы разыскали его в маленькой мастерской, где он собственноручно с помощью ученика изготавливал новые радиоприемники, которые продавал местной клиентуре. Жил он в скромной квартире по соседству с мастерской.

— Братец, друг дорогой! — обнял его Петр Григоров, когда мы, войдя в мастерскую, увидели его: он стоял в полумраке с небольшим электрическим паяльником в руках. — Вот и довелось снова свидеться!..

Бледный и похудевший, «Z-11» вмиг преобразился. Ведь мы прибыли к нему не просто в гости. Мы предложили ему покончить с карьерой ремесленника в Тулузе и перебраться в Париж, пообещав помочь открыть приличную радиотехническую мастерскую. «Z-11» знал, кто мы такие, и принял наше предложение спокойно и деловито, как подлинный антифашист.

Однако обстоятельства изменили наши планы, и ему не пришлось переезжать в Париж. И в Тулузе нужны были люди для тонкой работы. Мы вызвали его для инструктажа в столицу, а когда он снова вернулся в Тулузу, то вез с собой части мощного радиопередатчика. С ним ехал новый компаньон. Это был греческий товарищ «Z-4», отвечающий за материальную часть радиостанций. Они вдвоем должны были за короткое время изготовить два новых коротковолновых радиопередатчика. Кроме того, здесь в мастерской, в лучших технических условиях они произвели тщательный ремонт первого радиопередатчика, значительно увеличив его мощность. Вскоре после этого мы открыли в Париже на имя «Z-11» вполне современную радиотехническую мастерскую, которая была нам нужна главным образом как место явок.

Читатель, наверное, спросит: зачем нам были нужны не один а три радиопередатчика?

Одну из причин я уже назвал. Наша деятельность расширилась, и одна рация была не в состоянии передавать в центр всю поступающую информацию. К тому же в это время французская полиция начала проявлять явное недовольство по поводу возрастающей солидарности с борющейся Испанией. Мы заметили, что на улицах Парижа в любое время дня и ночи стали разъезжать закрытые машины с пеленгаторами. Если бы наши передачи длились продолжительное время, провал наступил бы неминуемо.

Нам мешали не только пеленгаторные установки. В окрестностях Парижа вступили в строй мощные станции глушения, которые часто препятствовали сеансам связи с центром.

Таковы причины, из-за которых потребовалось увеличить число передатчиков, усилить их мощность и разместить в разных районах города. Вторая и третья радиостанции работали в квартирах французских рабочих-антифашистов, которые потеснились и сдали нам комнаты. Они не знали для каких целей мы используем комнаты, да и не интересовались этим. Им было известно одно: они помогают делу Испанской республики, и это наполняло их чувством удовлетворения. Мы, разумеется, не оставляли здесь никаких следов своего присутствия.

Для обслуживания новых раций из центра прислали двух новых сотрудников. Один был югославский товарищ, а другой — из Чехословакии. Они только «отстукивали» наши сообщения, а шифровала Галина.

В начале 1938 года наши группа лишилась сотрудника «Z-4». По настоянию Гриши Салнина я должен был быстро переправить его в Испанию.

Весной 1938 года мы получили срочное задание: нужно было немедленно проверить достоверность одного сигнала, поступившего в центр, — участвуют ли в интервенции против республиканской Испании панская Польша и Бельгия. Советское правительство требовало точной информации о фактическом состоянии дела.

Разумеется, нужно иметь в виду, что ни Бельгия, ни панская Польша не могли тогда открыто помогать Франко, хотя и ненавидели республику и были готовы в любой момент направить мятежникам вооружение, войска, продовольствие: они могли оказать помощь только втайне от своих народов, и нам надлежало проверить непосредственно на месте достоверность поступившего сообщения.

В Польшу сразу же уехал «Z-6» Он должен был установить контакты с нашими сотрудниками в Лодзи, Гданьске, Кракове и Варшаве и поступить учиться в один из университетов. Он уже выполнил целую серию оперативных поручений во Франции и соседних с нею странах, показав великолепные качества разведчика. В панской Польше «Z-6» должен был «прощупать» пульс правящей верхушки. Она не скрывала своей политической и военно-стратегической принадлежности к западному империалистическому блоку, главным образом к буржуазной Франции. Тогдашняя Польша связывала с Францией свое прошлое, настоящее и будущее. Подобно Чехословакии, ошибочная политическая ориентация и враждебный национализм привели эту страну к самой страшной в его истории катастрофе… Но это произошло через год-два, а в тот момент — в начале 1938 года — Франция и Англия щедро обещали Польше военно-политическую поддержку, и она стремительно катилась к пропасти…

Через несколько месяцев после отправки «Z-6» вернулся здоровым и невредимым. Задание было выполнено. Сигнал оказался ложным. Вооружение, боеприпасы и продовольствие, которые хранились в складах «специального назначения» не предназначались для отправки в Испанию. Центр был соответственно уведомлен об этом.

Подобное сообщение центр получил и из Бельгии. Туда мы поехали втроем — Галина, Петр Григоров и я, составив небольшую дружескую компанию, совершавшую туристическую поездку. Мы провели несколько дней в одном курортном местечке на берегу моря и вернулись в Париж «отдохнувшими»; в тот же вечер Галина передала в центр сообщение: «Ничего тревожного. Погрузка оружия в бельгийских портах не производится». Мы убедились в этом не только своими глазами, это подтвердили и наши люди, которые действовали в Бельгии.

Тем временем деятельность остальных звеньев группы шла полным ходом. Борьба велась на земле и на море. Она велась и в эфире. Война в эфире предшествовала другой войне — той, которую впоследствии бесстрастно зафиксировала история в своих анналах, которая погубила десятки миллионов людей, грозила гибелью всей цивилизации…

Республиканская Испания сражалась храбро, самоотверженно, но интервенция фашистских государств, покровительствуемая политикой так называемого «невмешательства», делала свое черное дело. Летом 1938 года после переменных успехов для обеих сторон и после чудес героизма, проявленного интернациональными бригадами и республиканскими частями, фашисты Франко предприняли массированную атаку против Арагонского фронта и прорвались к Средиземному морю. Это было началом конца.

В июле 1938 года правительство республики официально объявило, что согласно принять предложение международной комиссии, учрежденной Лигой нации, о полной эвакуации интернациональных бригад только в том случае, если Франко даст согласие на вывод итало-немецких частей. Разумеется, Франко сразу же дал обещание — что стоило этому черному изменнику родины дать обещание, которое он и не думал выполнять. А республиканское правительство, верное данному слову, отдало распоряжение интернациональным бригадам сдать оружие и подготовиться к эвакуации под наблюдением комиссии Лиги наций.

В конце 1938 года, когда бригады должны были отправиться к французско-испанской границе (комиссия Лиги наций деловито закончила свою лицемерную миссию), в Валенсии произошло одно из самых трогательных событий в истории Испанской революции. Народ Испании простился с тысячами бойцов интернациональных бригад — добровольцами свободы. От имени Народного фронта Пассионария произнесла взволнованную речь:

— И Харама, и Гвадалахара, и Брунете, и Белчите, и Ливанте, и Эбро воспевают в бессмертных строфах достоинство, самоотверженность, целеустремленность, дисциплину воинов интернациональных бригад. Коммунисты, социалисты, анархисты, республиканцы, люди разного цвета кожи, разной идеологии, религии, глубоко любящие свободу и справедливость, оказали нам огромную помощь. Они отдавали все, одни — молодость, другие — зрелость, отдавали знания и опыт, кровь и жизнь, надежды и мечты, ничего не требуя, кроме места в рядах борцов. Знамена Испании, славьте героев! Склонитесь в память о них!

В конце января 1939 года на испано-французской границе, которая тянется по заледеневшим вершинам Пиренеев, скопились сотни тысяч беженцев и десятки тысяч добровольцев. Разоружаемые французскими жандармами, бойцы интернациональных бригад строем переходили на французскую землю, там их ожидали наспех сооруженные и тщательно охраняемые лагеря. Гражданские беженцы также были взяты под контроль и наблюдение — ведь этот народ голосовал за «Красную Испанию», сражался за нее, от него всего можно было ожидать… Кабинет Леона Блюма уже пал, его место занял Даладье, после него должен был прийти Лаваль, но реакция, французская империалистическая буржуазия оставались неизменными…

Читатель, наверное, спросит: были ли выведены из другой части Испании военные группировки Гитлера и Муссолини, как это обещал Франко? Срочно прибывшие в Испанию по призыву мятежников, интервенты чрезвычайно медлили с эвакуацией, выжидая ухода интернациональных бригад, а потом вывод войск был вовсе прекращен, их наличные силы поддержали наступавшие полчища Франко. Обреченность республики стала для всех очевидной.

Впрочем, о республике уже никто не думал — она была отдана фашизму в качестве жертвы, хотя все еще сражалась… Да и кто из «великих» западных стран мог думать о ней, когда опасность стучалась и в их двери… А она постучалась к ним еще в сентябре 1938 года, когда в Мюнхене Гитлер стукнул кулаком по «круглому столу переговоров». Отдав Испанскую республику агрессорам, «великие» державы поступились Чехословакией и Австрией, затем настал черед Польши… Чудовище вылезало из своей берлоги.

С падением республики наша работа в Париже, естественно, прекратилась. В начале 1939 года мы с Галиной собрали свои чемоданы в дорогу. Петр Григоров уехал с важными поручениями в США. Но в целом группа оставалась. Остались глубоко законспирированные наши сотрудники во Франции, Италии, Германии, Португалии, Испании. Войдя в новую оперативную организацию, в годы войны они самоотверженно сражались против «нового порядка», и многие из них погибли в гитлеровских концентрационных лагерях или были расстреляны. Ныне имена этих героев окружены заслуженным ореолом славы.

Война в Испании закончилась, а спустя некоторое время началась мировая война, увертюрой к которой была испанская трагедия. Приближались жестокие времена, вчерашние покровители фашизма и национализма должны были стать жертвой своего политического лицемерия. Подобно легенде о дровосеке и злом духе в бутылке, они с преступной политической наивностью откупорили пробку и выпустили злого духа, когда он превратился во всепоглощающее свирепое чудовище, они, в отличие от героя легенды, оказались перед лицом бедствия слабыми, жалкими и беспомощными… И только великая социалистическая Страна Советов, которая дальновидно предупреждала о приближающейся угрозе, взяла, на свои плечи тяжелое бремя спасения человечества.