Малыш, 1978

Был день рождения Фреда III. Ему исполнялось семьдесят пять лет. И юбилейные торжества были отмечены из ряда вон выходящим событием — его уходом в отставку. За два дня до годовщины был устроен прощальный ужин для всех его коллег, друзей, соратников и восторженных поклонников с Уолл-стрит. А в этот вечер в доме на Лонг-Айленд устраивался колоссальный прием для всех членов семьи и личных друзей.

После приема Фред III и Бетси должны были отправиться в длительную поездку на Бермуды, чтобы как следует там отдохнуть и чтобы, как выразился юбиляр, он не путался в ногах у Малыша в те самые первые дни, когда тот будет осваиваться в банке в новом качестве.

Малышу даже не верилось, что эти перемены должны вот-вот произойти. Когда у него исчезли уже самые последние надежды на это, Фред вдруг как-то утром зашел в кабинет Малыша и как будто между делом сказал, что ему хотелось бы проводить побольше времени за игрой в гольф и поэтому через три месяца, в день своего рождения, он уйдет в отставку. Вот так вот просто взял и высказался. После чего повернулся и вышел из кабинета, и второй раз Малыш услышал его высказывание на эту тему только через три дня, когда в заключение заседания правления банка он повторил то же самое Питу Хоффману (сыну Найджела, который давно уже был в отставке) и другим старшим партнерам, причем сказал это так спокойно, словно информировал их о повышении полугодовых премий или о том, что прихватит лишний денек отдыха на празднование Дня благодарения.

До сих пор Малыш даже не осмеливался рассказать обо всем Мэри Роуз; но в этот вечер он вернулся домой с огромной охапкой красных роз в одной руке и бутылкой самого лучшего «Боллинжера» в другой.

— Добился, — выдохнул он. — Извини. Мы добились. — Ей незачем было даже спрашивать его, что он имеет в виду.

* * *

С тех пор каждый день, абсолютно каждый день он жил под страхом: под страхом того, что отец передумает; что сам он может совершить какую-нибудь глупость; что на бирже начнется очередной спад и Фред почувствует себя обязанным остаться и, как он любил выражаться, «привести дела в порядок». Но проходили дни, за ними недели, и не происходило ничего такого, что побудило бы Фреда изменить принятое им решение; на протяжении последнего месяца своего пребывания в банке он устроил целую серию деловых ланчей с основными клиентами, старшими партнерами по банку и Малышом, всякий раз повторяя за ланчем принятое им решение. Партнеры были явно польщены этим, решение его воспринимали в высшей степени одобрительно, обещали Малышу всяческую помощь и поддержку, а в частных разговорах друг с другом, за плотно закрытыми дверями, говорили, что уже давно пора было это сделать. Больше всех был доволен Пит Хоффман; вначале Малышу это показалось странным, но потом он наконец сообразил, что сын Пита, Габриэл, должен был вскоре окончить Гарвард и начать делать первые неуверенные шаги на Уолл-стрит. Фреду III Гейб не нравился: он говорил, что молодой человек чересчур доволен сам собой. Поскольку Фред никогда не менял ни о ком своего мнения, это означало, что будущее в банке «Прэгерс» Гейбу явно не светило; но когда во главе банка встанет Малыш, его шансы могут возрасти. Однако Малыш считал, что Питу еще придется попотеть над этой задачкой: у него и у самого было невысокое мнение о Гейбе. Но Малыш просто не мог поверить, что все-таки это наконец происходит. Что банк станет в конце концов его банком. Что он сможет управлять им, направлять его развитие, совершенствовать его. Сейчас, когда перспектива всего этого была как никогда близка, Малыша охватили нетерпение и возбуждение, удивившие даже его самого.

И вот наконец она настала, эта Суббота перед Понедельником, когда он переезжал из «кабинета наследника», которому теперь предстояло несколько лет стоять пустым, пока в нем не поселится Фредди, в огромный и темный кабинет, где громоздились книжные полки, где стоял старинный письменный стол, который Фредерик I привез с собой из Атланты, где в углу пристроился его же, теперь молчавший, телеграфный аппарат, где стояли и висели великолепные лампы, не выключавшиеся ни ночью ни днем, — и где обитали воспоминания. Они почти осязаемы, эти воспоминания, подумал Малыш; еще вчера он сам наблюдал, как его отец долго и неподвижно стоял в дверях в последний раз и вспоминал, переживая все заново: свою молодость, крах, потом медленное восхождение, тот день, когда раздался звонок Джикса Фостера — «Фред? Это Фред Прэгер? Фред, мне нужен банк», — появление среди стенографисток банка мисс Бетси Брэдли, войну, депрессию, лихорадочный рост города… И за всем этим, как общий фон всех и всяческих воспоминаний, — гигантские, вызывающие благоговейный трепет приливы и отливы денег в город и из него; сопутствовавшие этому страхи и надежды, победы и поражения, те колоссальные сила и власть, что несли с собой эти деньги, — все то, что любой хороший банкир способен был чуять носом и даже физически ощущать, просто стоя на улице. Единственное, что сейчас по-настоящему волновало Малыша, — сумеет ли он сам — и если да, то в какой степени — проявить необходимую чувствительность ко всему этому.

— Малыш, ты изумительно выглядишь! — воскликнула Вирджиния. — Помолодел лет на пять.

В поисках детей она заглянула сюда, под огромный бело-желтый тент; накрытое им пространство было так велико, что ей пришлось несколько минут оглядываться, прежде чем она их увидела: все ребята крутились возле сцены и на ней, баловались с микрофоном, рассматривали уже расставленные на главном столе карточки с именами гостей. И казалось, что все это громадное пространство под тентом заполняют цветы, тоже белые и желтые: по всему периметру стояли необъятные вазы с белыми и желтыми розами, длинные связки фрезий, переплетенные мхом, обвивали поддерживавшие тент столбы, а по обеим сторонам сцены и на столах мелкими желтыми и белыми цветами были выложены цифры «75».

Малыш стоял, смотрел на оккупировавших сцену ребят, и выражение лица у него было при этом какое-то чудное: он улыбался, но одновременно в нем чувствовалась и странная внутренняя напряженность… Однако выглядел он действительно изумительно: ярко-голубые глаза смотрели ясно и чисто; в смокинге, с бронзовым от загара лицом и почти выцветшими после проведенного в Нантакете лета волосами, он опять казался таким же привлекательным, беззаботным и счастливым, каким был когда-то.

— Ты смотришься прямо как прекрасный принц из сказки, — продолжала Вирджиния.

— Скоро уже не принц, — улыбнулся ей Малыш. — Король. Наконец-то.

— Да, наконец. Я так рада за тебя, Малыш.

— Ты тоже прекрасно выглядишь, Вирджи. Даже не верится, что ты и вправду мать тех вон двух уже почти взрослых барышень.

Шарлотта сидела на краю сцены, болтая ногами, пожалуй немного полноватыми; одета она была в кремового цвета платье от «Хлое», украшенное кружевами шантильи, с массой оборочек на лифе, дразняще-низким вырезом и широкой юбкой, короткой ровно настолько, чтобы она еще не утратила права называться длинной; Шарлотта отлично сознавала, что такой туалет придает ей вид уже сексуально зрелой девушки. Волосы у нее были зачесаны вверх и до предела взбиты, золотистые глаза подведены, а губы слегка тронуты блестящей бледно-розовой помадой, что подчеркивало чувственность ее маленького, совсем еще детского рта, на котором как будто не обсохло молоко матери. «Очень даже привлекательная девушка», — подумал Малыш; правда, ее внешность создает о ней неверное впечатление: тот, кто видел Шарлотту впервые, скорее всего, принял бы ее за симпатичную и немного туповатую простушку. Малышу вдруг пришло в голову, что детское личико и острый ум — на самом-то деле весьма странное и опасное сочетание.

Он понимал, что Шарлотта, как любимая внучка деда, была фактически на положении кронпринцессы и что поэтому ему следовало бы относиться к ней, как относилась Мэри Роуз, с таким же недоверием и подозрительностью; однако племянница была столь обезоруживающе мила, так неиспорченна, обладала такими хорошими манерами, что он не мог заставить себя не любить ее.

Вместе с тем Малыш знал, что не только Мэри Роуз, но и Фредди относится к Шарлотте совершенно иначе. Он кузину терпеть не мог. Он ненавидел ее всегда, все свои детские годы: за то, что на ее фоне сам смотрелся неизменно хуже, за то, что она была умнее и храбрее его, за то, что при малейшей возможности помыкала и командовала им, — и еще за то, что она была неизмеримо ближе его самого к деду. Малыш — которому было трудно ладить со старшим сыном, отличавшимся сдержанностью, способностью действовать другим на нервы, скрывавшим за внешней холодностью болезненную застенчивость, не умеющим и не любящим развлекаться, — не раз пытался как-то повлиять на отношение сына к Шарлотте, успокоить его на ее счет, уверить Фредди в том, что именно он — единственный наследник банка, что никто не сможет отнять у него «Прэгерс», что его дед — убежденнейший сторонник традиций и упорядоченной преемственности и никто и ничто на свете не сможет разубедить деда в том, что только Фредди должен будет со временем получить банк в свою собственность; банк создан на таких условиях, доказывал Малыш, что тридцать процентов всех его акций перейдут к Фредди сразу же в момент смерти Фреда III, и это так же точно и определенно, как и то, что пятьдесят процентов банка станут его прямой собственностью. Но Фредди все равно продолжал испытывать беспокойство. Он боялся Шарлотты, не доверял ей, весьма опасался ее влияния на деда, и никакие доводы отца не в силах были развеять его страхи и подозрения.

«Фредди очень медленно взрослеет физически», — подумал Малыш; возможно, этим и объясняются многие его проблемы. Ему было уже девятнадцать лет, но внешне он все еще производил впечатление скорее мальчика, чем мужчины, и совершенно не обладал теми уверенностью в себе и апломбом, которыми с избытком были наделены и Фред III, и Малыш. Кендрик — вот кто уж скорее соответствовал классическому типу мужчины из рода Прэгеров: он был выше и крупнее брата, смелее и решительнее его, хватало ему и обаяния, но понять его Малышу было еще сложнее. Кендрик по природе был артистической натурой, он любил ярко и крикливо одеваться и делал это всегда, когда ему разрешали, что случалось не часто; ему предстояло вскоре отправиться в Лоренсвиллскую школу, и в глубине души он этого страшно боялся, поскольку был абсолютно неспортивен, но вслух всем заявлял, что ждет этого события с нетерпением. Он обладал весьма умеренными умственными способностями и, занимаясь изо всех сил, учился чуть выше среднего; у него, однако, был один ярко выраженный дар — способности к рисованию. Он говорил, что, когда вырастет, станет архитектором; и всякий раз, когда ему случалось бывать в Хартесте, который Кендрик очень любил, он старательно и кропотливо трудился над эскизами дома. Пока что он не обнаруживал ни малейшего интереса к девочкам; Малышу как-то раз пришла в голову ужасная мысль: а что, если Кендрик — голубой? Он безжалостно гнал эту мысль прочь, но она упорно не желала покидать его.

— Привет, папочка. Ты очень здорово выглядишь. Ой, Шарлотта, какое на тебе потрясающее платье!

— Спасибо, Мелисса. Ты тоже очень нарядная.

Шарлотта спрыгнула с возвышения и поцеловала свою двоюродную сестричку. Мелисса (появившаяся на свет ровно через девять месяцев после того, как Энджи исчезла из жизни Малыша) была облачена в нечто, состоящее из одних только складок и оборочек, а ее золотистые кудряшки украшал сзади большой розовый бархатный бант. В свои восемь лет она была очаровательнейшей девчушкой — симпатичной, милой и доброй по натуре, очень общительной и дружелюбной — и пользовалась всеобщей любовью. «По-моему, из всех их детей Мелисса единственная, кто похож на Малыша», — заметила как-то Вирджиния Александру; тот рассмеялся и сказал, что, на его взгляд, Мелисса куда красивее, чем Малыш; но даже и Александр, которого утомляли все дети, кроме своих собственных, любил племянницу и с удовольствием играл с ней.

Вслед за Мелиссой подошли и ее братья.

— Папочка, а когда начнут собираться гости? — спросила девочка.

— Думаю, где-нибудь через четверть часа. Кендрик, Фредди, слушайте внимательно: я вас прошу сегодня вечером тщательно следить за тем, чтобы никто из гостей не чувствовал себя потерянным. Знакомьте людей друг с другом, заговаривайте с ними сами, сделайте так, чтобы гости общались между собой. И не неситесь первыми в буфет. Дети должны быть там в последнюю очередь.

— Папа, никто из нас первым в буфет не понесется. — Голос Фредди звучал слегка обиженно. — Ты и сам это знаешь.

— Я понесусь, — вздохнула Мелисса. — Быстрее всех. Мне уже сейчас есть хочется.

— Тогда сходи на кухню и сделай себе сэндвич, потому что ждать придется еще долго. И не приставай к миссис Берридж, у нее и без того хватает дел. Сделай сама, что тебе хочется, ладно? И не пропадай потом никуда и не испачкай маслом платье, а то мама с ума сойдет. И я тоже, — поспешно добавил он. — Давай-ка я лучше схожу с тобой.

— Я с ней схожу. — Шарлотта взяла Мелиссу за руку. — И послежу, чтобы она не испортила платье.

— Вот за это спасибо, — ответил Малыш. — Чем только мне потом тебя отблагодарить?

— Я что-нибудь придумаю, — улыбнулась ему Шарлотта.

Триста пятьдесят человек, собравшиеся сейчас под тентом, и были тем, что Фред III называл семьей. Вместе с этими людьми был проделан очень долгий путь. С некоторыми из присутствующих совместная деятельность объединяла Прэгеров на протяжении уже трех поколений, с очень многими — на протяжении двух; были здесь и такие, кто играл вместе с Фредом еще в его детские годы (хотя из друзей и подруг детства Бетси не было никого); все это были богатые и влиятельные люди, обладающие крупными состояниями; в их компаниях или, по крайней мере, в сферах их деятельности отец сменял деда, сын — отца, внук — сына; все они вели одинаковый образ жизни, и эта общность жизненного пути поколений, самого уклада жизни была так же неотвратима, как смена дня и ночи или времен года. Тот, кто появлялся на свет, с рождения принадлежа к этому специфическому миру, так в нем и оставался потом всю свою жизнь: внутри его и женился или выходил замуж, воспитывал детей; вырваться из него можно было, только поставив под серьезную угрозу все, чем обладал человек.

Здесь присутствовал Клемент Дадли, надменный, державшийся так, что сразу было видно, какая он важная персона, со своей женой Анунсиатой, еще более важной и надменной, чем он сам; разумеется, присутствовали и Джикс Фостер с миссис Фостер IV, которая была всего на несколько лет старше своего пасынка Джереми. Находился тут и он сам, в бодром настроении и с женой Изабеллой, известной манекенщицей; они поженились два года назад, и свадьба, на которой присутствовали почти тысяча родственников и гостей, проходила на Стэгхорн-Кей, одном из Багамских островов, принадлежащем Джиксу.

С самой свадьбы ходили слухи, что в двухэтажной квартире на Парк-авеню — в раю, где поселились Джереми и Изабелла, — дела обстоят не блестяще: она продолжала заниматься своей карьерой и проводила с Джереми намного меньше времени, чем со своими парикмахерами и специалистами по поддержанию фигуры, а имя Джереми постоянно фигурировало в колонках сплетен, обычно вместе с названием какого-нибудь пользующегося скверной репутацией клуба. Но в последнее время вроде бы что-то изменилось к лучшему: Изабелла была беременна, о чем очень много писали, и она с удовольствием излагала бесчисленным журналистам свои не отличавшиеся просвещенностью взгляды на проблемы материнства; Джереми же стал ночевать дома, а днем сидеть на работе. «Американские пригороды», личная компания Джереми — кусочек, отрезанный для него от огромной империи Фостера, — процветала даже несмотря на то, что рынок на протяжении последних двух лет был нестабилен: Джереми запустил программу строительства «домов-заготовок», новинку, которая пришла ему как-то в голову во время одного из нечастых, но всегда блестящих озарений, посещавших его, когда он начинал думать о чем-нибудь постороннем. «Дом-заготовка» представлял собой коробку, добротно построенную, но совершенно не отделанную изнутри: в ней не было даже оконных рам. Такая коробка была очень дешевой; она предназначалась молодым семьям, которым отчаянно необходимо было собственное жилье. Для подобных семей это был подарок судьбы: они могли приобрести коробку, а потом сами выполнить все отделочные работы — поставить окна, двери, оштукатурить, покрасить, сделать электропроводку, оборудовать кухню, — и все это обходилось лишь в малую часть той цены, которую пришлось бы заплатить за те же работы, но выполненные специалистами. В тот год «Американские пригороды» были, пожалуй, единственной строительной компанией, акции которой поднялись в стоимости.

Малыш сам проследил за тем, как происходило финансирование проекта «Дом-заготовка», и Фред III остался очень доволен результатами; Малыш не был уверен, оставался бы Фред столь же довольным, если бы узнал, какая часть личных доходов Джереми, полученных в ходе осуществления этого проекта, была изъята им из оборота и припрятана от налогов за бронзовой вывеской банка в Нассау; Малыш, однако, не считал необходимым ставить Фреда об этом в известность.

Супружеские пары Фостеров и Дадли сидели вместе с членами семьи за главным столом: Фред III и Бетси занимали места в центре, справа от Фреда расположились Вирджиния и Александр, а слева от Бетси — Малыш и Мэри Роуз. Наверное, со стороны все это должно казаться немного похожим на Тайную вечерю, пришла в голову Малышу святотатственная мысль при взгляде на собравшуюся под тентом, освещенную зажженными свечами, ровно гудящую толпу: сходство со знаменитой сценой, несколько стилизованное и странное, было тем не менее очевидным. Малыша всегда раздражало, когда ему говорили, что он и Александр очень похожи друг на друга, но сегодня, увидев в большом зеркале, что висело в гостиной над камином, одновременно и свое, и его отражение, он вынужден был признать, что они вполне могли бы сойти за братьев: оба высокие блондины с голубыми глазами, смокинги же скрывали, сглаживали те резкие различия, что были в их манере держаться. Жены их, напротив, в этот вечер отличались друг от друга еще сильнее, чем обычно: на Вирджинии было плотно облегающее платье из белого крепа, красиво уложенные темные волосы венчала тиара Кейтерхэмов; Мэри Роуз же была в длинном платье из холодновато-голубого атласа, с расширяющейся книзу юбкой, ее светлые волосы гладко зализаны, а единственным украшением был бриллиантовый кулон, подаренный ей Малышом в день их свадьбы.

Дети вели себя превосходно, хотя под конец вечера явно подустали и начали скучать; Шарлотта, сидевшая рядом с Фредди, старательно поддерживала разговор, Георгина и Кендрик молча ели, и только Макс и Мелисса, опасно высоко нагрузив свои тарелки, оживленно болтали и жестикулировали; Макс время от времени прерывал этот разговор, чтобы предложить Мелиссе что-нибудь особенно вкусненькое со своей тарелки или же подозвать официанта, чтобы тот подлил ей в бокал кока-колы.

— У мальчика все задатки настоящего дамского угодника, — сказала Бетси Фреду, с обожанием понаблюдав некоторое время за Максом. — Никогда еще не видела, чтобы в его возрасте флиртовали так профессионально.

Ужин закончился; всех присутствующих обнесли шампанским — теперь предстояли тосты; Малыш встал и постучал по столу массивной серебряной солонкой.

— Уважаемые гости, леди и джентльмены, — начал он, — мы собрались сегодня по особой причине. Наша семья счастлива, что мы можем вместе отметить это событие, и счастлива вдвойне оттого, что вы отмечаете его вместе с нами. Большинство из вас знает моего отца уже многие-многие годы, а те, кому возраст пока не позволяет знать его так долго, несомненно, вырастут в окружении легенд и рассказов о нем. Безусловно, отец — выдающийся человек: выдающийся семьянин и выдающийся бизнесмен. Я мог бы очень долго стоять тут и перечислять все его таланты, достоинства и достижения, но я не стану этого делать. Прежде всего потому, что вы устанете слушать; но, самое главное, потому, что отцу бы это не понравилось. Отец не любит лести, и он не любит суесловия. Но он любит веселиться, любит радоваться жизни. Он всем нам дал возможность радоваться жизни, и он хочет, чтобы сегодня здесь царило веселье. Так что больше хвалебных гимнов не будет, и в заключение только одно: отец — ты лучше всех! — Раздался взрыв хохота. Малыш посмотрел на отца и поднял бокал. — Я прошу всех выпить за моего отца в этот особенный день, в день его семидесятипятилетия.

Присутствующие поднялись со своих мест, бокалы заколыхались в воздухе; со всех сторон понеслись приветственные выкрики: «Фред!», «За тебя, Фред!», «С днем рождения, Фред!»

Фред тоже встал.

— Спасибо. Спасибо всем. Я бы хотел сказать несколько слов, совсем немного, но они вас удивят. Однако прежде всего я прошу всех снова сесть: вас ждет, не сомневаюсь, коронный номер вечера. Шарлотта, дорогая, ты готова?

Малыш обернулся и пристально посмотрел на Вирджинию, которая уже отодвинулась от стола и собиралась встать и выйти вперед; она еще раньше успела незаметно выскользнуть в туалет и переобуться, и теперь туфли для чечетки были уже на ней. Услышав слова отца, она откинулась на спинку стула с чувством отчасти облегчения, отчасти обиды. Малыш понимал, какие эмоции захлестывали сейчас Вирджинию: она, в общем-то, не хотела танцевать, она боялась предстать перед такой большой аудиторией, не выпив предварительно для храбрости и успокоения шампанского. Но, с другой стороны, танцевать должна была бы все-таки именно она: это была ее законная роль, она всю свою жизнь была партнершей отца в этом танце, это было ее и только ее особое место под солнцем, и оказаться подобным образом публично изгнанной с этого места было унизительно.

Малыш перевел взгляд на Шарлотту: она поднялась, слегка смущенная, улыбаясь навстречу аплодисментам, и подошла к деду, уже протягивавшему ей руку; он взял ее руку в свою и поцеловал ее; Малыш, тоже чувствуя смущение, пересел к стоявшему в углу сцены большому белому роялю и начал играть, почти не слыша ясный, грудной, музыкальный и удивительно сексуальный голос подпевавшей Фреду Шарлотты.

Гром аплодисментов был похож на ураган. Раздавались крики «бис!», и только то, что Шарлотта отчаянно замотала головой, а потом спрыгнула вниз, прямо в объятия с удовольствием подхватившего ее Джереми Фостера, который уже стоял перед самой сценой и аплодировал подчеркнуто энергично, — только это смогло убедить присутствующих, что представление действительно окончено.

Фред, слегка задохнувшийся, стоял на сцене, подняв вверх руки и призывая всех к тишине.

— Великолепно, девочка, — произнес он, — абсолютно великолепно. Сейчас я скажу то, что хотел, но сперва пусть наполнят бокалы. На это уйдет какое-то время.

— А пока их будут наливать, — поднялась с места сияющая Бетси, — мы для тебя кое-что приготовили. С днем рождения, Фред!

Лампы под тентом померкли; свет падал теперь только из раскрывшейся двери, через которую два официанта ввезли на столике торт; это было подлинное произведение искусства — скульптурное изображение банка, в четыре фута высотой, выполненное со всеми мельчайшими подробностями, включая двери, ступеньки лестницы, колонны; а из центрального окна, расположенного прямо над входными дверями, высовывалась улыбающаяся фигурка седого человека; в руке он держал воздушный шарик, на котором было написано «75». На тротуаре около банка тоже стояли фигурки с воздушными шариками, и все это сооружение было окружено зажженными свечами и горящими, разбрасывающими во все стороны искры бенгальскими огнями. Оркестр заиграл «С днем рождения!», все присутствующие подхватили мелодию и запели; Фред стоял и немного застенчиво улыбался. Потом подошел к Бетси и поцеловал ей руку.

— Помоги мне задуть свечи, — сказал он. — У меня никогда ничего толком не выходит, если тебя нет рядом.

Под тентом разнеслись многочисленные «ффу, ффу, ффу!», дети бросились помогать задувать свечи, вокруг слышался смех.

Потом детей отправили на место, Фред вернулся к микрофону; все сидели, смотрели на него, от души улыбались и ждали, что он скажет. Вирджиния, теперь уже полностью овладевшая собой, откинулась на спинку стула и внимательно разглядывала отца. Облаченный в смокинг, он выглядел не больше чем лет на шестьдесят пять. Фигура у него была поджарая и подтянутая, волосы хоть и седые, но все еще густые и жесткие, а в загорелом лице не было совсем ничего старческого. Он сам и присущее ему невероятное жизнелюбие словно обманули все прожитые годы: Фред до сих пор еще был поразительно привлекательным мужчиной.

Сейчас он стоял раскованно, непринужденно, явно наслаждаясь происходящим: он всегда испытывал приливы высшего счастья, когда видел перед собой внимающую ему аудиторию. Бетси сидела с таким же, как и у всех остальных, выражением напряженного внимания на лице: эту роль она исполняла на протяжении всей своей жизни и делала это всегда с большим мастерством и обаянием. Наступила долгая выжидательная пауза.

— Ну что ж, — произнес Фред, — спасибо вам всем за то, что пришли сегодня. Спасибо за подарки. Их столько, что, наверное, мне придется распаковывать до следующего дня рождения. Спасибо вам за вашу щедрость.

Теперь он уже больше не улыбался и оглядывал зал спокойным и почти трезвым взглядом.

— Мне есть за что испытывать благодарность, — продолжал он. — За очень многое. Я прожил прекрасные семьдесят пять лет, из них сорок пять вместе с моей чудесной и горячо любимой Бетси. Я прошу всех вас выпить за нее. За Бетси Брэдли Прэгер — лучшей жены и быть не может!

— Истинная правда, — проговорила Бетси, улыбаясь сквозь слезы; все рассмеялись, и висевшее в воздухе напряжение несколько спало.

— Я любил все, чем жил все эти годы, — снова заговорил Фред. — Люблю всех своих домашних: и прекрасных внуков, и своих детей; по-моему, им здорово повезло. Александр, Мэри Роуз, — вы бы украсили собой любую семью. Спасибо вам за то, что вы стали членами именно нашей семьи. Конечно, и банк тоже стал для меня одним из членов моей семьи, и даже больше: неотрывной частью моих души и тела. Я видел, как банк рос, иногда даже — как он ужимался, — (взрыв хохота), — видел, как он развивался, менялся, как набирал силу и укреплял свое положение. И сознание того, что и я тоже был участником всех этих дел, наполняет меня гордостью. Оно дает мне и глубочайшее удовлетворение.

Компания — это та же семья, в ее жизни тоже очень много различных граней, нюансов, тонкостей. И надо все это учитывать, на все реагировать, стараться сделать так, чтобы каждый член семьи получал то, что ему необходимо.

От семейных уз невозможно освободиться полностью, семья всегда остается с человеком, она в любые времена служит источником сил, энергии, но также налагает и моральные обязательства; точно так же и компания: из нее нельзя уйти совсем, просто взять и все бросить…

Сердце у Малыша екнуло и словно куда-то провалилось, во рту мгновенно пересохло. Он заметил, что Мэри Роуз непроизвольно зажмурилась, как от внезапной резкой боли. «О господи, — мысленно ахнул Малыш, — кажется, он передумал».

Под тентом повисла напряженная тишина. Никто не издал ни звука; глаза всех присутствующих были устремлены на Фреда. Даже маленькая Мелисса слушала так, будто от этого зависела вся ее жизнь.

— Конечно, дети в семье растут; они обретают самостоятельность; меняется и ваше отношение к ним. Но все равно за ними нужен постоянный присмотр. И если им потребуется ваша помощь, вы должны быть готовы ее оказать.

Еще одна пауза.

— Никогда нельзя сказать: «Я сделал свое дело. Детям я больше не нужен». Вы всегда будете им нужны. Им необходимы ваше внимание, ваша забота, ваша любовь. Нередко бывает и так, что вы раньше, чем они сами, оказываетесь в состоянии увидеть и понять то, что им будет нужно завтра. И с банком, друзья мои, все обстоит точно так же.

Снова томительная пауза и гробовая тишина в зале. Малыш почувствовал, что лоб у него покрывается испариной. Он сидел, крепко сцепив пальцы рук и не ощущая, как ногти вонзаются в кожу.

— Мне уже семьдесят пять лет. Пора передать банк в другие руки. Что я и делаю сегодня. С большой радостью.

Малыш физически ощутил, как все его тело залило приятное, прохладное чувство облегчения.

— Отныне банк возглавит мой сын, Прэгер Маленький — или нет, теперь его уже надо называть Фредом Прэгером Четвертым. Он станет председателем и будет поступать так, как сочтет необходимым. Отныне его заботой будет и развитие банка, и внесение перемен, и повседневное руководство. Он прошел долгую подготовку к этой роли; наверное, сам он считает, что даже слишком долгую, — а может быть, и говорил кому-нибудь об этом. — (Снова взрыв хохота.) — Он будет хорошим руководителем. Я в нем совершенно уверен. И прошу всех вас поднять бокалы — за Фреда Четвертого!

— За Фреда Четвертого! — Бокалы опять заколыхались в воздухе. Малыш улыбнулся, потом вдруг резко провел рукой по глазам, словно стряхивая что-то. Мэри Роуз с несвойственной ей нежностью положила свою руку на руку Малыша. Улыбаясь свекру необычайно тепло и приветливо, она начала было подниматься с места, но он махнул ей рукой, как бы приказывая сесть.

— Еще несколько слов. Совсем немного, обещаю. Я хочу продолжить то сравнение с семьей, которое начал. Так вот: я вижу, что банку предстоит отвечать на новые вызовы, справляться с новыми проблемами. Мы живем в самый разгар огромных социальных потрясений; к власти и влиянию выходят новые классы, новые расы и народы. Предстоят глубокие перемены во всех сферах жизни. Мир сегодня уже не тот, каким он был раньше. Было бы очень опасно игнорировать эти препятствия и эти перемены.

— О господи, к чему это он клонит? — прошептала Мэри Роуз Малышу.

— Банк, который для меня как вторая семья, всегда был для меня глубоко личным делом. Я третий Фредерик Прэгер, кому довелось возглавлять его. Малыш будет четвертым. Следующим наследником по праву станет его сын, Фредди. Такова установившаяся традиция. Фредди, встань, покажись.

Фредди поднялся, по-мальчишески угловатый, нервно и неуверенно поклонился. Все захлопали.

— Однако, — продолжал Фред, — однако…

— О боже, — произнес Малыш. Костяшки его пальцев побелели.

— …есть и еще один источник, который может многим обогатить нас. Источник влиятельный, наделенный ясным видением будущего, быстрее других повышающий свое значение. Самый сильный во всем мире с тех самых пор, как человек поднялся и встал на две ноги. Я имею в виду женщин. Возможно, мои слова многих из вас удивят. Раньше я как-то не числился среди сторонников женской эмансипации. Наоборот, к стыду своему, должен признаться, что всячески мешал этому. Но признание своих ошибок — это признак силы и мужества, и потому я признаю, что тут я ошибался. Теперь я научился уважать женщин, стал ценить их, восхищаться ими.

— Давно пора, — вставила Бетси, и ее реплика, вызвав новый взрыв хохота, разрядила сгустившееся было напряжение.

— Верно. И без тебя, дорогая, я бы никогда не пришел к таким радикальным переменам в своих взглядах. Но мои взгляды изменились, и с этим связаны и некоторые практические соображения. Я хочу, чтобы банк оказался в состоянии воспринять этот щедрый подарок, который преподносит нам судьба. Я хочу, чтобы он был чуток ко всем происходящим в жизни переменам. А потому я хочу, чтобы в банке на высоких постах работали женщины. И вношу изменения в устав банка.

Под тентом стояла такая тишина, что, казалось, ее можно было потрогать руками; никто даже не шелохнулся.

— В соответствии с имеющимся у меня правом, в пределах той доли акций, которой я распоряжаюсь, я делаю одно изменение в уставе. — Он выдержал паузу, нашел глазами ту, кого искал, и остановил на ней добрый, ласковый взгляд. — Я вношу условие, что моя старшая внучка, Шарлотта, наследует банк вместе со своим двоюродным братом, Фредди, в равных долях. Я прошу всех встать и выпить за Шарлотту. И за то новое будущее, которое она олицетворяет.

Все снова поднялись, но несколько неуклюже, неловко, испытывая какое-то замешательство и неудобство; послышались возгласы «За Шарлотту!», но звучали они как-то странно: без всякого воодушевления, вяло, почти равнодушно.

Малыш посмотрел на Фредди — тот сидел совершенно белый, неподвижно глядя перед собой ничего не видящим взором, — а потом перевел взгляд на Шарлотту — раскрасневшаяся, ошеломленная, растерянно улыбавшаяся, но полностью сохранившая свое обаяние, она принимала поздравления, и было очевидно, что чувства переполняют ее, — и ощутил такой приступ ненависти к ней, что в тот момент вполне мог бы ее убить.