Шарлотта, 1980

— Это отвратительно, — заявила Георгина. — Отвратительно. Не хочу ничего больше об этом слушать. Хочу только вернуться в школу и обо всем забыть.

— Джорджи…

— Не зови меня так. Ты же знаешь, как это выводит маму из себя.

— Георгина, мамы здесь нет. Plus ga change.

— И что это должно означать?

— Ничего, — устало ответила Шарлотта. — Только то, что мамы здесь нет и сердиться некому. Она в отъезде. Как всегда. Вот все, что я хотела сказать. — Она приложила руку к лицу, сильно покрасневшему в том месте, куда ее ударила Георгина. — Больно, знаешь ли.

— Очень хорошо. Я именно этого и хотела. Лучше бы я не приезжала домой.

Георгина взяла кусочек сахара и принялась макать его в чай. Она это постоянно делала — ела сахар. Шарлотта наблюдала за ней, и злость и обида смешивались у нее с переживаемыми муками и чувством вины. Это же просто нечестно. Если бы она сама стала есть сахар кусками, у нее уже давным-давно был бы шестнадцатый размер, а не тот двенадцатый, в который она сейчас еле-еле втискивается.

— Шарлотта, — снова заговорила Георгина, — ты на что намекаешь? Что из-за маминого частого отсутствия в твоей грязной истории может быть доля правды?

— Нет, не думаю. — Шарлотта выговаривала слова очень медленно. — Хотя его можно было бы принять в качестве косвенного доказательства.

— О господи. Не переходи ты на этот юридический жаргон.

— Извини, Георгина, я понимаю, почему ты так расстроена. Но разве тебе непонятно, почему я затеяла этот разговор?

— Нет. Непонятно. Я искренне и честно не понимаю. — Она взялась за следующий кусок сахара.

— Послушай, — терпеливо растолковывала ей Шарлотта, — ты же ведь все равно бы узнала. Честное слово. Я хочу сказать, что так или иначе, но эти слухи до тебя бы дошли. Как они дошли до меня. И для тебя это стало бы страшным ударом. Как и для меня. Извини, Георгина, но я должна была об этом заговорить. Я чувствовала, что иначе просто сойду с ума.

— Но я все-таки не понимаю, почему ты считаешь, что все это правда.

— Я и сама не знаю почему, — ответила Шарлотта, — но я так чувствую.

— А Макс? Он же явный Кейтерхэм. Достаточно только посмотреть на него и на папу, когда они рядом. Они страшно похожи.

— Да, — кивнула Шарлотта, — я согласна. Мне кажется, в отношении Макса не может быть сомнений в том, кто его родители.

— Это же еще хуже, чем если бы мы были приемными. — Георгина вздохнула.

— Да, и вот еще что, — вспомнила вдруг Шарлотта. — Мама как-то странно реагировала на расспросы об этом, всегда так сердилась. Тогда я об этом не задумывалась. Но детям часто начинает казаться, будто они приемные, и когда они об этом спрашивают, их матери не срываются из-за этого с цепи. Наверное, потому-то я так и считаю. Очень уж мама остро реагировала, словно прикасались к ее обнаженному нерву.

Георгина с тоской посмотрела на сестру; вся ее агрессивность вдруг куда-то пропала.

— И что, копание во всей этой грязи может, по-твоему, принести какую-нибудь пользу?

— Не знаю, принесет это пользу или нет. Не могу сказать тебе наверняка. Но неужели же тебе не кажется, что мы должны разобраться, в чем тут дело? Лично мне это представляется крайне важным. И если ты не хочешь разбираться, то я, например, хочу. Если я не Шарлотта Уэллес, то кто я такая? И знал ли папа? А если знал, то почему он со всем этим мирился? Мне необходимо узнать, Георгина. Обязательно.

— А мне противно, — поморщилась Георгина. — Просто противно. И потом, как, интересно, ты собираешься это выяснять? — Она снова вскипела от злости. — Подойдешь к папе и спросишь: «Слушай, говорят, что ты не наш отец. Ты бы не мог рассказать нам об этом поподробнее?» Или: «Мамочка, мы слышали, что у тебя была масса романов и от них появилась куча детей, так не могла бы ты нам рассказать, кто наши отцы?» Так, что ли?

— А что, ты не хотела бы узнать?

— Я знаю, кто мой отец, — отчеканила Георгина, и лицо ее опять обрело замкнутое выражение, — и это наш папа. Я знаю, что это так. Ничьей другой дочерью я просто не могу быть. Не могу, и все. Я это чувствую.

— Да, — сказал Александр, — да, боюсь, что это правда. — Он улыбнулся Шарлотте, улыбнулся как-то неуверенно и осторожно. — Ты и представить себе не можешь, как я сожалею о том, что тебе пришлось узнать это таким вот образом. Я всегда надеялся, молил Бога, чтобы эти слухи до тебя не дошли. Наверное, глупо было на это надеяться. Наивно. Но, с другой стороны, никакой альтернативы таким надеждам я не видел.

— Ты мог бы сказать нам правду, — возразила Шарлотта. Она сидела злая, раскрасневшаяся. — Тогда ни мне, ни особенно Георгине не пришлось бы переживать всю эту боль. А то, что все произошло именно так, папа, ужасно. Просто ужасно.

— Дорогая, я понимаю. Я и сам этим потрясен. Тем, что вам пришлось пережить. И должен сказать, я очень сожалею… — он очень серьезно посмотрел на Шарлотту, — очень сожалею, что ты не обратилась ко мне прежде, чем затевать этот разговор с Георгиной. Если бы мы с тобой предварительно переговорили, то могли бы ослабить тот удар, который ей пришлось испытать. Она ведь еще очень маленькая. И все мы всегда были так близки друг другу. Для нее это должно было стать страшным потрясением.

— Да, так и произошло. Потрясение было действительно страшное. Может быть, мне и вправду не стоило с ней говорить. Но ведь с кем-то я должна была поговорить. А ее все это касается самым непосредственным образом.

— Ну, — поднял брови Александр, — по-моему, меня это тоже касается довольно непосредственно, позволь тебе заметить. Но я понимаю, дорогая, что тебе действительно необходимо было с кем-то об этом поговорить. И понимаю, почему ты решила обсудить все именно с ней. Понимаю.

— Но почему ты сам нам ничего не сказал? — с ноткой отчаяния в голосе проговорила Шарлотта. — Почему?!

— Дорогая, ну как бы я мог? Как? И с чего вдруг? В какой момент? Когда ты закончила школу? Или когда тебе исполнилось шестнадцать лет? Или когда ты стала взрослой, начала что-то узнавать о жизни? Это же было просто невозможно. Я все время откладывал и откладывал такой разговор. И молил Бога, как я тебе сказал.

— Но что-то ты ведь мог бы сделать, — продолжала упрямо стоять на своем Шарлотта. — По крайней мере, сказать нам, что мы приемные.

— Нет, не мог! — протестующе возразил он. — Я не хотел вам врать.

— Ну спасибо. — В голосе Шарлотты звучала горечь. — Очень мило с твоей стороны!

Александр во время этого разговора сидел за письменным столом. Сейчас он наклонился вперед и взял Шарлотту за руку:

— Дорогая, ну не сердись.

Шарлотта повернулась к нему, лицо у нее было бледное и напряженное.

— Разумеется, я буду сердиться, папа. А чего же ты ожидал? Я только что обнаружила, что я… что Джорджи и я… жертвы колоссальнейшего… обмана. Что мы вовсе не те, кем привыкли себя считать. Что мы обе незаконнорожденные. И ты не сделал ни одного шага, чтобы как-то защитить нас от такого открытия. А после всего этого ты мне говоришь, чтобы я не сердилась.

— Шарлотта, — проговорил он, и в голосе его послышалась сильнейшая боль, — Шарлотта, подумай немножко и обо мне. О том, как я себя чувствовал, что переживал. Что, по-твоему, я мог испытывать все это время? Я же ведь столько лет прожил, все это зная. И это было непросто. Я вас обеих очень люблю и не хочу, чтобы у вас появились какие бы то ни было сомнения на этот счет, но, видит Бог, все это было очень непросто.

Теперь в его голосе появились и нотки гнева. Шарлотта удивленно подняла глаза на Александра.

— Да, наверное, ты прав. Я об этом как-то не подумала. Извини. А… а что же было на самом деле? Как все это случилось? И почему?

— Честно говоря, мне бы не хотелось вдаваться в подробности. Ничего, кроме лишней боли, это нам обоим не принесет. Но твоя мать всегда была… н-ну, очень независимой. Ты и сама знаешь, сколько времени она проводит в разъездах, вне дома. Вдали от меня, от всех нас. И она… н-ну, очень привлекательна. И сексуально очень привлекательна. Мне было очень трудно удерживать ее при себе. Боюсь, что так пошло с самого начала. Но я любил и всякий раз прощал ее. Видишь ли, в очень многих отношениях она была превосходной женой.

— Да уж, превосходной! — перебила его Шарлотта. — Просто изумительной! Папа, тебе надо было с ней развестись.

— Я не мог, — бесхитростно ответил Александр. — Я просто не мог. Я не хотел ее терять, не хотел скандала, а потом, понимаешь… — он взглянул на Шарлотту так, словно ему было очень стыдно чего-то, — я бы выглядел глупо, ужасно глупо. Если бы признал, что почти с самого начала нашей совместной жизни у нее уже были любовники. Тебе это может показаться ерундой, но так уж я был воспитан. Внешняя сторона для меня очень много значит. И для моей семьи. Для… для Хартеста.

— Вот как. — Она посмотрела на него и почувствовала, что сердце у нее смягчается, что она даже начинает испытывать к нему сочувствие. Александр вдруг показался ей каким-то страшно грустным и подавленным, и она нежно накрыла ладонью его руку: — Бедный папочка.

— Вот так вот. Наверное, я вел себя не очень умно. Проявил слабость. Но что было, то было. То, что мы… что я решил сделать, казалось самым простым. В то время.

— И по крайней мере, у тебя был Макс.

— Что? А, да, конечно, у меня был Макс. Он мой сын.

— Папа…

— Да, Шарлотта?

— Папа, мне страшно не хочется задавать тебе этот вопрос, но я просто обязана. А кто… кто мой отец? И кто отец Георгины? Какой он? И где он сейчас? Расскажи мне, пожалуйста. Я должна это знать.

— Я не знаю. — Он пожал плечами. — В самом деле не знаю.

— Но этого не может быть. Ты не можешь не знать.

— Нет, я действительно не знаю. И никогда не хотел знать. Я тогда сказал твоей матери, что только так смогу все это пережить… не зная, с кем она… ну, кто был… в общем, только так я смогу продолжать жить с ней дальше. И по-прежнему любить ее. Знаешь, я ее действительно любил. Я и сейчас ее люблю. Очень. Он вдруг обхватил голову руками, в голосе его прорвались рыдания. Шарлотта подошла и обняла его.

— Папа, ну, папочка, не надо. Извини меня, я виновата, я страшно виновата. Не плачь, пожалуйста, не плачь.

Он обнял ее и крепко прижался к ней, словно это он был ребенком, а она — его матерью.

— Извини, Шарлотта, я очень перед вами виноват. И передай Георгине, что я и у нее тоже прошу прощения. Обязательно передай ей, пожалуйста.

До того времени, когда ей предстояло уезжать в Кембридж, оставалось еще десять дней. Шарлотта с трудом представляла себе, как сможет прожить эти полторы недели. Она целиком и полностью сосредоточилась на том, что скоро уедет в университет и начнет там новую жизнь: ей казалось, что там все это потеряет значение, что она сама станет другой, почувствует себя в безопасности, сумеет спрятаться от переживаний. С Александром они почти не общались, за едой обычно оба что-нибудь читали, а после ужина избегали друг друга. Шарлотта понимала, что ей надо как-то встретиться и опять поговорить с Георгиной, передать той содержание своего разговора с отцом, но почему-то она все время откладывала это на потом. У нее было чувство, что ей не выдержать еще одной сцены; к тому же ей все время казалось, что беседу с отцом она провела совершенно неправильно.

Георгина пару раз звонила из своей школы домой, голос у нее по телефону звучал почти бодро и весело. Она говорила, что больше об этом совсем не думает и что она уверена: все это лишь злые сплетни. Шарлотта, не желая ни соглашаться с сестрой, ни вступать с ней в спор, ответила только, что раз Георгина чувствует себя спокойней и уверенней, то она очень рада.

Больше всего на свете Шарлотте сейчас хотелось, чтобы поскорее вернулась мама; и в то же время она страшно боялась ее возвращения. Шарлотте хотелось поговорить с матерью, но она опасалась начинать этот разговор; ей хотелось услышать от матери какое-то опровержение, но ее бросало в дрожь при мысли, что в ответ она получит лишь дополнительное подтверждение. Вирджиния должна была вернуться перед самым отъездом Шарлотты в университет.

— Так что я смогу отвезти тебя на машине, дорогая, — весело сказала она Шарлотте, когда они в последний раз говорили друг с другом по телефону, как раз в тот самый вечер, когда Шарлотта собиралась с Тоби в ресторан. — Проведем вместе целый день, будет очень здорово.

— Да, конечно, — ответила ей тогда Шарлотта, сознавая, что голос ее звучит очень холодно: она расстроилась из-за того, что мама не приехала, как обещала, когда должны были отправляться в школу Георгина и, самое главное, Макс; и когда мама в тот раз позвонила, Шарлотта все еще пребывала во власти этого расстройства. О господи, если такая чепуха смогла ее тогда вывести из равновесия, то как же она сумеет нормально общаться с матерью теперь, после всего, что узнала?! И тем не менее, несмотря ни на что, Шарлотта страшно хотела с ней увидеться, поговорить, даже… да, даже поскандалить с ней, если это будет необходимо. Такой скандал мог бы как-то утешить, сгладить боль. Помог бы не только выведать всю правду, но и излить собственную душу, свои чувства.

Интересно, думала она, рассказал ли уже отец Вирджинии, что она, Шарлотта, обо всем знает? Нет, явно не рассказал, иначе мама бы уже давно вернулась домой. А вернулась бы? Ну нет, это уже нечестно: в чем другом, а в силе духа маме не откажешь. А с другой стороны, если Александр до сих пор ничего не сказал ей, то почему? Это же все-таки какой-никакой, но семейный кризис. Он должен был рассказать. Просто должен. Значит, мама решила не торопиться. Уклоняется от встречи с ней, продумывает, что и как станет говорить. От таких мыслей Шарлотте было еще горше.

Александр заявил, что сам поедет в Хитроу, чтобы встретить Вирджинию.

— Мне хочется с ней поговорить. Попробую объяснить ей, что ты сейчас чувствуешь. И постараюсь убедить ее, чтобы она вместе со мной поехала прямо сюда.

— Если у нее есть хоть какое-то воображение, — с горечью заметила Шарлотта, — и хоть какие-то материнские чувства, то ничего объяснять ей не потребуется.

— Дорогая, постарайся на нее не сердиться. Она ведь наверняка считает, что у нее… ну, были какие-то свои причины.

— Не сомневаюсь.

Он позвонил из Хитроу. Самолет Вирджинии опоздал, она очень устала, поэтому он везет ее на Итон-плейс.

— Но завтра, прямо с утра, она приедет. Ей не терпится тебя увидеть.

— Ну да, как же.

Чуть позже, бесцельно бродя по дому, Шарлотта вдруг почувствовала, что не в силах больше ждать. Она взяла трубку и позвонила в дом на Итон-плейс. Ответила сама Вирджиния. Шарлотта так обрадовалась, услышав ее голос, что весь гнев у нее сразу же прошел.

— Мамочка? Это Шарлотта.

— Шарлотта?! Я думала, ты уже в Кембридже.

— Нет, — моментально обиделась Шарлотта. — Пока еще нет. И знаешь, странно, что ты так думала. Ты же говорила, что отвезешь меня сама.

— Да, но… наверное, я что-нибудь перепутала. Как ты, дорогая, с тобой все в порядке?

— По-моему, да. Во всяком случае, я в большем порядке, чем Георгина.

— Шарлотта, мне очень жаль, что тебе пришлось узнать обо всем. И таким вот образом.

— Что ж поделаешь, — с ледяной вежливостью произнесла Шарлотта. — Конечно, было бы лучше, если бы ты нам доверяла и попыталась бы сама все объяснить.

— Похоже, ты настроена очень враждебно.

— Да нет, не то чтобы враждебно. Ну, может быть, немного и есть, но главным образом я себя чувствую страшно запутавшейся. Мамочка, мне очень хочется с тобой поговорить. Об этом. И обо всем. Я просто должна это сделать. Ты правда приедешь завтра утром?

— Да. Да, конечно. Я очень рада, что ты хочешь поговорить. Мне кажется, мне самой будет легче все тебе объяснить, чем папе. Ну, или, по крайней мере, что-то. Например, то, почему… как все это случилось.

— Мне так жаль, что ты сейчас не здесь, — проговорила Шарлотта. В голосе ее вдруг зазвучала тоска.

— Ну, дорогая, я бы и была там. Если бы знала, что ты не уехала.

— Но теперь же ты это знаешь. А мне здесь так одиноко…

— Бедняжка. Шарлотта, а как быть с Максом?

— А как с ним быть?

— Ну, ему ведь тоже надо сказать. Ты с папой об этом не говорила?

— Нет. Нет, не говорила. Но с ним ведь совсем другое дело, верно? Я хочу сказать, что, конечно, о нас ему надо рассказать. Но у него-то не совсем такое же положение. С ним ведь иначе.

— Но почему же иначе? — Вирджиния была явно удивлена. — Точно так же.

— Мамочка, совсем не так. Как может быть так же?

— Шарлотта, что ты хочешь сказать?

— Ну… Макс ведь папин. Так что ему-то не так трудно будет справиться. С этой новостью. Я вот о чем.

В трубке наступила долгая тишина. Потом Вирджиния проговорила:

— Шарлотта, думаю, что я все-таки приеду сегодня. Мой «гольф» здесь, так что я доеду сама. Часам к десяти я буду.

— Ой, мамочка, спасибо тебе! Это просто чудесно.

К десяти, как она обещала, Вирджиния не приехала. Не было ее и к одиннадцати. Вскоре после двенадцати появилась полиция. На шоссе М4, сразу же за поворотом на Марлоу, произошла катастрофа. От машины Вирджинии осталась только груда обломков. Сама она умерла почти сразу же после того, как ее привезли в больницу.