Энджи, 1985

Пока что, признавалась себе Энджи, их жизнь как-то мало походила на то, что обычно описывают в книгах. Будь они героями какого-нибудь романа, неизлечимо больной Малыш стремился бы в эти остающиеся ему дни взять от жизни максимум возможного; сама же она постоянно была бы с ним рядом, ласковая, безмятежно спокойная, утешала бы и ободряла его, старалась бы облегчить его существование и помогала бы всем остальным, прежде всего членам семьи, вести себя по отношению к Малышу таким же образом. На практике же с Малышом было трудно, он постоянно брюзжал, был всем недоволен, часто и легко раздражался, отказывался выполнять абсолютно все, что рекомендовали ему врачи, настаивал на том, чтобы продолжать жить так, как он привык, — работать, много ходить пешком, принимать гостей, а значит, изматывать себя (и из-за этого становиться все более раздражительным) и, вполне вероятно, — о чем его не раз предупреждали — подстегивать тем самым прогрессирование болезни; вдобавок ко всему Малыш категорически возражал против того, чтобы Энджи рассказала кому бы то ни было из членов его семьи о том, что он болен и чем именно. Складывалось впечатление, что, поведав обо всем ей, он хотел тем самым целиком и полностью переложить связанное с болезнью бремя на ее плечи и каким-то образом избавить от этого бремени себя самого.

Поначалу Энджи хотела было передать ведение всех дел в своей компании настолько, насколько это оказалось бы необходимо, в руки своего очень толкового заместителя; впервые в жизни она сумела посмотреть на собственную работу как на прихоть, отнюдь не обязательную для нее с практической точки зрения. Но по мере того как время шло и Малыш становился все более трудным и капризным, она начала думать иначе; возможность продолжать работать была теперь для нее спасательным кругом, средством хотя бы ненадолго забыть обо всем этом кошмаре, из которого иначе ей вообще некуда и невозможно было бы вырваться. Поэтому она не оставила работу совсем, но несколько сократила продолжительность своего рабочего дня, предупредила сотрудников, что в ближайшее время ей придется очень часто отсутствовать, и на время отложила всякие планы дальнейшего расширения своего дела; в результате каждый вечер она возвращалась домой к Малышу отдохнувшая, восстановив за день свои душевные силы. Малыш был этим очень доволен, сам он тоже с головой ушел в работу; у него словно открылось второе дыхание, и он трудился теперь с энергией и целеустремленностью, которых его сотрудники никогда в нем и не подозревали. Отделение «Прэгерса» понемногу начинало процветать: за лето им удалось заполучить троих очень крупных клиентов; на освободившееся место Гэса Бута пришел Тим Аткинсон, выпускник Итона; его услуги обходились гораздо дороже, но затраты стоили того: он как будто прошелся неводом среди потенциальных клиентов, и оказалось, что на рынке еще очень много тех, кто способен и готов открыть в их банке солидные счета; сотрудники отделения, вдохновленные этим столь непривычным для них и столь явным успехом, заработали энергичнее, с большей отдачей и быстро превратились из группы очень разных, в общем-то случайно оказавшихся вместе людей в единую, слаженную команду.

— Кажется, наконец-то пошло, — сказал как-то за ужином Малыш Энджи. — «Прэгерс» ожил. Успел раньше, чем мне отправляться в противоположном направлении. — Говоря это, Малыш впервые за долгое время улыбался и был в хорошем настроении.

Энджи улыбнулась ему в ответ и подумала, что готова отдать что угодно, лишь бы только он всегда оставался таким здоровым и счастливым, каким выглядел в тот момент.

— По-моему, нам надо съездить в Нью-Йорк, — заявила она Малышу несколько недель спустя после своего разговора с доктором Куртисом. — Мы должны рассказать все твоим родителям, а мне кажется, это не та тема, которую можно обсуждать по телефону. И твоим сыновьям тоже надо сказать. Да и Мелиссе.

Летом должен был приехать Кендрик — повидаться с Георгиной и на каникулы; по окончании каникул он собирался увезти Георгину с собой. Он же должен все узнать, убеждала Энджи, прежде чем принимать такое решение, верно? К тому же Георгина все знает, она наверняка проговорится, да и нечестно по отношению к ней просить ее хранить все это в секрете. А если они собираются поставить об этом в известность Кендрика, то надо будет рассказать и Фредди.

— Не понимаю, для чего, — с подлинно ослиным упрямством повторил Малыш.

— Господи, Малыш, не будь таким глупым. Не говоря уже обо всем остальном, это самым решительным образом повлияет на все будущее Фредди.

— Почему? — опять повторил Малыш. В тот день он явно был настроен создавать Энджи как можно больше трудностей.

— Ну, потому что… когда ты… если ты…

— Умру? — спросил он напрямик, и в глазах у него зажглись воинственные огоньки.

— Да, именно умрешь, — Энджи изо всех сил старалась сохранять спокойствие, — или просто физически не сможешь больше работать, то твое место должен будет занять Фредди. И сделать это ему придется намного раньше, чем он ожидает.

— Интересно, кто из нас отправится на тот свет первым, — мрачно проговорил Малыш. — Отец или я.

Энджи вздохнула и попыталась обнять его. Он мягко оттолкнул от себя ее руки.

В конце концов ей все-таки удалось уговорить Малыша съездить с ней вместе в Нью-Йорк, чтобы повидаться там с Мэри Роуз и с детьми.

— И с родителями, Малыш. Ты просто обязан им сказать.

— Ладно, — он тяжело вздохнул, — ладно, там видно будет.

На встречу с Фредом III в «Прэгерс» они отправились вдвоем; Малыш рассказывал, Энджи сидела молча и смотрела на Фреда; у нее на глазах он мгновенно постарел и как будто бы сжался, стал меньше.

Какое-то время он сидел, не говоря ни слова, только глядел на них; повисшая тишина была такой тяжелой, что Энджи стоило немалого труда не опустить голову и по-прежнему смотреть Фреду прямо в глаза.

— И нет никакой надежды? — спросил он наконец.

— Нет, никакой. Извини, — слабым голосом ответил Малыш. Извинение выскочило у него машинально, просто потому, что он привык всю жизнь за что-то извиняться и оправдываться; с внезапной вспышкой черного юмора Энджи подумала, что Фред может сейчас и отчитать Малыша, и даже накричать на него. Но Фред не стал ничего этого делать.

— Ну что ж, — произнес он. — По крайней мере, я… мы хоть знаем, как обстоят дела.

— Да. Но, папа, все не так плохо… пока. — Малыш выдавил из себя жизнерадостную улыбку. — Врачи говорят, что у меня в запасе еще целые годы. Годы! Эта болезнь прогрессирует очень медленно. Надо благодарить судьбу, что у нас есть время, чтобы… чтобы все спланировать.

Чтобы решить, что будет с банком, с Фредди и… по-видимому, с Шарлоттой.

— Глупая девчонка, — не совсем к месту вставил Фред. — Как она?

— Отлично. Хорошо работает. Большая умница.

— А я тебе сколько лет об этом говорил! — раздраженно буркнул Фред. Ему явно хотелось подольше поговорить о Шарлотте просто для того, чтобы мысленно сосредоточиться на чем-то другом.

Снова повисла тишина.

— Макс получил место в «Мортонсе», — сказал Малыш, стараясь перевести разговор на тему, которая не вызывала бы ни у кого из присутствующих кошмарных ассоциаций. Если Малыш ставил своей целью отвлечь отца от неприятных размышлений, то это ему удалось как нельзя лучше.

Глаза Фреда засверкали, лицо стало пунцовым.

— В «Мортонсе»?! Мой внук работает у какого-то английского маклера? Что за бред, о чем ты говоришь?

— Ну, он ведь хотел работать в «Прэгерсе», — спокойно ответил Малыш. — Если ты помнишь. А ты дал ему от ворот поворот. Он очень сообразительный парень.

— Я тогда был расстроен, — недовольно возразил Фред. — Шарлотта наделала тут всяких глупостей. Поэтому мне казалось неподходящим брать в тот момент на работу еще одного Кейтерхэма. Но если мальчик действительно способный… что ж, полагаю, ему это не повредит. «Мортонс» — очень хорошая фирма. По крайней мере, это отвлечет его от того ужасного образа жизни, который он вел.

— Да, — согласился Малыш. — Будем надеяться.

Фред вздохнул и вернулся к той тяжелой и грустной теме, которую они обсуждали до этого.

— Господи, кто же расскажет обо всем Мэри Роуз? — проговорил он.

— Я ей уже сказала, — отозвалась Энджи.

Фред отвернулся от нее и посмотрел за окно, на улицу. Потом резко обернулся и свирепо нажал на кнопку вызова секретарши:

— Пегги?

— Да, мистер Прэгер?

— Пегги, принесите бутылку «Крюге», пожалуйста. И ни с кем меня не соединяйте. Абсолютно ни с кем.

— Мистер Прэгер, вы не забыли, что в три тридцать должен звонить управляющий Английским банком?

— Помню. Скажите ему, что меня нет. И вызовите мою машину к подъезду через… через сорок пять минут. И соедините меня с женой по телефону, прямо сейчас, пожалуйста.

— Да, мистер Прэгер.

Вошла секретарша с бутылкой «Крюге» и тремя бокалами. Фред III открыл бутылку, разлил и протянул по бокалу вначале Малышу, потом Энджи.

— А вы, оказывается, не из слабых, верно? — обратился он к ней. — Ну что ж, за мужество.

В том разговоре, что состоялся у нее с Мэри Роуз, было больше от черной комедии, нежели от трагедии. Они сидели в «Павлиньей аллее» гостиницы «Уорлдорф», Энджи заказала себе чай со льдом, а Мэри Роуз — черный чай, ароматизированный апельсином; Энджи сказала ей, что Малыш болен, на что Мэри Роуз в достаточно сильных выражениях ответила, что если у него опять что-нибудь с сердцем, то вся вина за это целиком и полностью лежит на самой Энджи, которая не следит должным образом за тем, чтобы он соблюдал диету. Она довольно долго и пространно порассуждала на эту тему, прежде чем Энджи удалось сообщить ей некоторые подробности относительно того, чем на самом деле болен Малыш, и объяснить, что болезнь эта неизлечима и никакого иного исхода быть не может. На что Мэри Роуз, возмущенно уставившись на нее, отчеканила: «Не понимаю, как вы можете являться сюда в этом нелепом красном пальто и в таких ужасных сапогах и говорить мне, будто мой муж умирает!»

После чего принялась укорять Энджи за все недостатки и упущения английских врачей, за то, что те не в состоянии правильно поставить диагноз и вылечить ни одну болезнь, кроме обычного насморка; а под конец встала и заявила, что ей пора идти, она должна быть на работе: «Я не могу тратить столько времени на подобную чепуху». Потом вдруг взглянула на Энджи, выражение ее лица несколько смягчилось, в глазах не было больше того холода, как минуту назад, и она проговорила: «Должна вам сказать, с вашей стороны было очень мужественно и хорошо прийти сюда. Я… я этим восхищена».

Энджи молча сидела, глядя ей вслед, и глаза ее, как ни странно, застилали слезы.

Детям Малыш сказал обо всем сам. Он позвонил им и попросил прийти к нему в гостиницу; Энджи на это время ушла по магазинам; когда она вернулась, он был уже один и крепко выпивши.

— Противное это дело, — только и произнес он.

Лето складывалось у них в целом очень неплохо. Энджи удалось убедить Малыша провести большую часть августа в «Монастырских ключах».

— Не потому, что ты болен, Малыш, нет, а потому, что в это время большинство людей всегда берет себе хотя бы несколько дней отпуска. А еще потому, что мы потратили на этот дом почти миллион фунтов и неплохо было бы пожить в нем хоть пару недель.

Она говорила все это с отчаянием в голосе и действительно чувствовала в тот момент крайнее отчаяние; Малыш широко улыбнулся и взял ее за руку.

— Извини. Со мной очень трудно?

— Очень.

— А ты тоже возьмешь в августе отпуск?

— Возьму.

— Ну ладно. Может быть, и дети смогут к нам присоединиться.

Дети присоединились. По крайней мере, Кендрик и Мелисса. Фредди приехал только на неделю и то большую ее часть провел в Лондоне. С отцом он держался странно, почти холодно; однако Малыш принимал это с удивительной благосклонностью и даже весело: «Он не знает, что делать и как со мной себя вести. Он просто смущается».

Энджи полагала, что за поведением Фредди скрывалась иная причина: Фредди, пусть и непреднамеренно, относился к болезни Малыша с двойственным чувством; он несомненно жалел отца, но в то же время понимал, что в результате получит банк в собственные руки скорее, чем ожидал, и радовался этому.

— Рыбешка холодная, вот он кто, — заявила как-то Энджи в разговоре с миссис Викс. Эти разговоры с бабушкой каким-то непостижимым образом помогали ей, позволяли легче преодолевать хотя бы некоторые из тех бесчисленных водоворотов событий, что кружились вокруг нее в то лето. — Терпеть его не могу. И амбициозен до невозможности. Но все-таки понимает, что об этом даже думать нехорошо. Мне кажется, он действительно любит Малыша. Потому-то ему и тяжело. Точнее, тяжелее, чем могло бы быть. Бедняжка Шарлотта, я ей не завидую: иметь в деловых партнерах подобного человека!

— А ты начинаешь рассуждать по-новому, совсем не так, как раньше, — ответила миссис Викс, глядя на нее с кривой усмешкой. — Все эти события, Анджела, сделают тебя другим человеком.

— Не думаю. — Энджи тяжело вздохнула. — Скорее они меня просто доконают.

— Чепуха, — решительно возразила миссис Викс. — Мы, Виксы, не из слабых.

Да, думала Энджи, приходится быть не из слабых. Помимо нараставших трудностей с Малышом (которые вызывались частыми перепадами в его моральном состоянии), помимо того, что она должна была следить за течением его болезни (которая, с его точки зрения, прогрессировала ужасающе быстро), помимо того, что ей нужно было справляться с близнецами (и с их новой няней, которая яростно отстаивала свое право решать все касающееся детей самостоятельно), Энджи еще пыталась налаживать отношения с Кендриком и Мелиссой. А это оказалось непросто.

Энджи прилагала невероятные усилия для того, чтобы заручиться дружбой Мелиссы, чтобы пробиться через несколько холодноватую вежливость Кендрика. В конце концов Кендрика ей удалось завоевать, перейдя по отношению к нему в наступление. Как-то вечером, когда Малыш уже отправился спать, а Георгина в тот день в кои-то веки отсутствовала (ох уж эта юная любовь, временами она просто выводила ее из себя), Энджи в самом прямом смысле слова затащила Кендрика в кухню, налила ему большой бокал вина и сказала:

— Слушай, Кендрик, нам надо поговорить.

Кендрик беспокойно посмотрел на нее.

— Я, вообще-то, собирался…

— Ничего ты не собирался, — решительно возразила Энджи. — А если и собирался, то это может подождать. Кендрик, я догадываюсь, что ты должен обо мне думать, и, наверное, на твоем месте я думала бы то же самое. Для тебя вся эта ситуация — один сплошной кошмар. Мне она тоже особого удовольствия не доставляет. Ты, конечно, думаешь, что я сама все это устроила и теперь получаю то, что заслужила. — Она поглядела на Кендрика и вдруг широко улыбнулась. — Что ж, это так. Однако все же на подобное я не рассчитывала.

Кендрик смущенно уставился себе под ноги.

— Но дело в том, что пройти через все это нам предстоит вместе. После того как твой отец… умрет… — она заставила себя произнести это слово, понимая, что должна вынудить его смотреть правде в глаза, — можешь больше никогда в жизни со мной не встречаться. Пожалуйста. Мне было бы жаль, потому что ты мне нравишься… впрочем, это все несущественно. Но… на протяжении ближайших двух-трех лет или того времени, пока все это будет продолжаться, отцу будет гораздо легче и лучше, если он будет видеть, что мы все ладим между собой. Ты, конечно, считаешь, что все было бы намного проще, останься он по-прежнему с вашей матерью, и тут ты прав, однако жизнь такова, какова она есть. Сегодня с твоим отцом я, и я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы ему было хорошо. Я… — Она ненадолго замолчала. — Я люблю его, Кендрик. Очень люблю. Если бы мы могли стать с тобой друзьями или хотя бы притвориться, будто мы ими стали, жизнь для всех нас была бы значительно легче. Что ты об этом думаешь?

Кендрик молчал. Потом проговорил:

— Я… я не знаю. А можно мне еще вина?

— Можно, — с улыбкой ответила Энджи. — Пей хоть всю бутылку. Или даже весь погреб. Я тебе честно и открыто говорю, Кендрик: хочу купить твою дружбу.

Он застенчиво улыбнулся в ответ:

— Спасибо. Мне хватит просто еще одного бокала.

Выпил он его довольно быстро; Энджи наполнила бокал снова.

— Как Георгина? — спросила она, словно продолжая начатый разговор. — Мне она в этот раз показалась какой-то усталой.

— Да, верно. Она в эти каникулы очень много работает. И об отце ей тоже надо беспокоиться; знаете, ведь все заботы падают главным образом на нее.

— Он же не инвалид, — живо возразила Энджи.

Как это похоже на Георгину: делать спектакль из своей заботы о совершенно нормальном и здоровом человеке. Георгина всегда раздражала ее. «Ей бы мои проблемы», — думала Энджи.

— Нет, но ему немного одиноко, — очень серьезно произнес Кендрик. — Георгина считает, что должна быть с ним как можно больше. Шарлотта и Макс постоянно в Лондоне. Ее это очень тревожит.

— Ну, я его довольно часто вижу, — сказала Энджи, не совсем уверенная, стоит ли продолжать разговор в этом направлении, — и мне он кажется вполне довольным жизнью. Конечно, он какой-то рассеянный. Но он всегда таким был. Так или иначе, — добавила она, стараясь не создавать впечатления, будто бы вовсе не сочувствует Георгине, — жаль, что девочка так устает. Надеюсь, это лето для вас обоих складывается неплохо.

— О да, — ответил Кендрик. Он успел осушить уже и третий бокал вина. — Э-э… дело в том, что мы… ну, дело в том… Энджи…

«Господи, сможет он когда-нибудь это произнести или нет», — устало подумала Энджи.

— Да, Кендрик? — подбодрила она.

— Дело в том, что мы бы хотели… обручиться. Но нам кажется, что раз папа так болен, а Александру так… ну, одиноко, то, наверное, сейчас для этого не самое подходящее время. А вы как думаете?

— Я думаю, — осторожно проговорила Энджи, — что время для этого просто прекрасное, лучше и быть не может. Твой отец будет в восторге, я уверена. А с Александром ты мог бы переговорить сам. Попроси у него официально руки Георгины. Ему это понравится. Он очень старомодный человек. А если хочешь, чтобы за тебя как следует замолвили слово, попроси меня. У меня с Александром замечательные отношения.

— Спасибо, — отозвался Кендрик. — Большое спасибо. Я вам очень благодарен.

Его бледное лицо раскраснелось, глаза блестели. И хотя он по-прежнему избегал смотреть прямо в глаза Энджи, тем не менее она чувствовала, что одержала весьма значительную победу.

Одержать победу над Мелиссой ей помог Макс. За эти последние, такие трудные недели отношения между Энджи и Максом стали более близкими; он был потрясен и очень расстроен болезнью Малыша и однажды вечером пригласил Энджи поужинать вместе с ним и Томми.

— Не могу, — отказалась Энджи, — я не могу вечерами оставлять Малыша одного.

— А почему нет? — спросил Макс. — Ничего с ним не произойдет. Перебьется. Мне он вообще кажется совершенно здоровым человеком. Попроси бабушку, пусть она сделает ему ужин. И тебе самой нужна передышка, выглядишь ты ужасно.

— Спасибо, — ответила Энджи. Но все же пошла.

Ее тронуло то, как они оба с ней держались и как изо всех сил старались подбодрить ее. Они заказали угловой столик в маленьком итальянском ресторанчике, в котором явно очень часто бывали; когда Энджи пришла, на столе ее уже дожидалась бутылка шампанского.

— Конечно, мы не можем себе этого позволить, — весело согласился Томми, когда она начала было протестовать, — но это за счет заведения, а вы ее заслуживаете.

Томми был набит анекдотами и всякими интересными и смешными историями, а Макс рассказывал занятные случаи из своего последнего опыта ученичества в «Мортонсе». Они расспрашивали ее о состоянии ее собственного дела, о том, как она ухитряется им заниматься, когда у нее столько других проблем; говорили, что считают ее удивительнейшей женщиной; спрашивали, не могли бы они чем-нибудь ей помочь. Энджи ответила, что пока нет, ничем, но ей очень приятно знать, что в случае необходимости есть к кому обратиться. Все они довольно крепко выпили и принялись обмениваться непристойными шутками; потом Томми настоял на том, чтобы отвезти ее домой на такси, и, когда они остановились, немного не доехав до самого дома (на случай, если Малыш будет смотреть в окно), Томми поцеловал ей руку и заявил, что она мужественная женщина. Входя в дом, Энджи ощущала такой прилив бодрости и энергии, какого не испытывала уже очень и очень давно.

В середине августа она позвонила Максу и сказала: «Помнишь, ты когда-то говорил, что хотел бы мне помочь. Есть возможность».

Она рассказала ему о Мелиссе: о том, что та постоянно груба с ней, что от нее нет никакой помощи, что она плохо ведет себя не только по отношению к ней, Энджи, но и по отношению к отцу, отвергает любые предложения дружбы, не желает даже садиться вместе со всей семьей ужинать, а если не может открутиться, то сидит молча, всячески показывая, что не желает участвовать ни в каких разговорах, и к тому же всякий раз, когда Кендрик отправляется с Георгиной «проведать дорогого дядю Александра», просит, чтобы и ее тоже взяли в Хартест.

— Малыша все это страшно задевает. Ты же знаешь, как он ее обожает. Кендрик говорит, что она всегда была к тебе неравнодушна и слушалась тебя. Ты бы не мог с ней поговорить?

— Разумеется, — ответил Макс. — Считай, что дело сделано. Завтра позвоню ей, приглашу на обед или еще что-нибудь придумаю. Она это любит. Глупышка. А как Малыш?

— Все хуже, и довольно быстро, — ответила Энджи и с удивлением услышала, как задрожал ее собственный голос.

Проведя в Лондоне с Максом целый день, Мелисса вернулась с довольно пристыженным видом; едва войдя в дом, поспешила на кухню и первым делом обняла отца.

— Как приятно быть снова вместе, — прощебетала она. — Лондон такой грубый город. Может быть, поиграем после ужина в «монополию» или еще во что-нибудь? Энджи, какой у вас потрясающий свитер! А чем это так изумительно пахнет? Хотите, я завтра посижу с малышами, а вы сходите вдвоем в кино или еще куда-нибудь?

По-видимому, она совершенно забыла, что при близнецах была няня, которая не подпускала к ним даже мать, не говоря уже о ком-нибудь еще, и что по крайней мере на двадцать миль вокруг не было ни одного кинотеатра; впрочем, все это было и не важно.

Через два дня Энджи позвонила Максу, чтобы поблагодарить его:

— Она до сих пор ведет себя как ангел. Как тебе это удалось?

— Маленький шантаж, небольшая игра на чувствах, — ответил Макс. — Это было не очень трудно.

Только много недель спустя Томми со смехом рассказал Энджи, в чем заключался этот маленький шантаж:

— Он сказал Мелиссе, что всегда считал ее по-настоящему хорошим человеком, таким, с которым ему самому хотелось бы постоянно быть рядом, а тут до него в последнее время стали доходить слухи, будто на самом деле она совершенно не такая, и ему от этих слухов очень грустно. Когда Мелисса выслушивала все это, у нее по щекам текли слезы, и она пообещала ему, что исправится.

— Она и в самом деле исправилась, — заметила Энджи. — Сработало.

* * *

Потом, уже в конце осени, Малыш стал ходить на работу только три раза в неделю. У него заметно ослабла и вторая рука, время от времени возникали затруднения с речью, отчего он испытывал неудобство и смущение, а когда он уставал, все это проявлялось еще резче. Он все чаще и легче раздражался, подолгу пребывал в скверном настроении и слонялся по дому, не находя себе места и рыча на всякого, кто попадался ему по дороге.

И эту проблему сумел разрешить тоже Макс.

— Как-нибудь в очередной понедельник я просто застрелюсь, — жизнерадостно сообщила ему Энджи, когда он как-то позвонил узнать, как идут дела.

— Почему именно в понедельник?

— Малыш по понедельникам просто невозможен. Раньше он любил этот день, любил выходить снова на работу после уик-энда, после отдыха; а теперь он сидит дома и страдает и старается сделать так, чтобы я тоже страдала.

— Томми тоже по понедельникам дома, — после некоторой паузы проговорил Макс. — Может быть, свести их как-то с дядей Малышом? У Томми появился какой-то отвратительный новый приятель, жутко богатый араб, его зовут Аль-Махду, он заявляется с пластиковыми сумками, набитыми деньгами, и таскает Томми с собой по магазинам. Лучше уж пусть Томми сидит с дядей Малышом.

— Да, но как? — В голосе Энджи звучало сомнение. — Мне бы не очень хотелось, чтобы Малыш втянулся в игру и начал жить только одним интересом: ждать каждый день того часа, когда открываются казино.

— Да… конечно. — Макс помолчал немного. — Предоставь это дело мне.

Две недели спустя, в очередной понедельник, Энджи пришла в четыре часа с работы и увидела бодрого и сияющего Малыша.

— Ко мне сегодня приходил Томми. Знаешь, он, в общем-то, неплохой парень. Я понимаю, это не та компания, но он мне нравится.

— Правда?

— Да. Он обещал купить мне игры.

— Какие игры? — насторожилась Энджи.

— Компьютерные игры. Знаешь, есть просто потрясающие, такие, что буквально встряхивают мозги. А кроме того, на компьютере можно играть и в триктрак, и в разновидность рулетки…

— Малыш, в рулетку с Томми Соамс-Максвеллом ты играть не будешь. Я запрещаю.

— Энджи, клянусь тебе, мы будем играть не на деньги. Ну или на совсем небольшие деньги. По-моему, это будет интересно. И… — Он запнулся. — В них так легко играть, я все могу делать одной здоровой рукой. Так что не реагируй на это, как классная руководительница.

— Хорошо, не буду. — Энджи отвернулась, чтобы Малыш не увидел, как на глазах у нее выступили слезы; в последнее время они стали появляться у нее очень легко и часто.

Так и повелось, что каждый понедельник после обеда, а иногда еще и по четвергам Малыш Прэгер и Томми Соамс-Максвелл усаживались в гостиной дома на Белгрейв-сквер и часами, на сравнительно скромные ставки, играли в триктрак, рулетку и другие игры.

— Не знаю, что бы я делала без тебя и без Томми, — сказала Энджи Максу. Дело было в понедельник, они сидели в баре после работы; они теперь часто это делали, зная, что их партнеры заняты друг другом и вполне счастливы и что поэтому им самим совершенно незачем торопиться домой. — Даже и не представляю, как тебя отблагодарить.

Она улыбнулась Максу и подняла бокал, думая о том, что из всей их семьи, за исключением самого Александра, Макс нравился ей больше других. С ним было весело и интересно, он неизменно пребывал в хорошем настроении, его общество всегда доставляло удовольствие. И он так потрясающе выглядел; теперь, когда он перестал работать моделью, носить эти прилизанные, характерно зачесанные назад волосы и начал одеваться как все, а не в бесконечные модельные свитеры и карикатурные сапоги, он казался даже вдвое привлекательнее. Вот и сейчас он удобно развалился в кресле, на нем были прекрасно сшитый темно-серый костюм и голубая рубашка, волосы, пожалуй, чуть-чуть длинноваты, но самую малость, лицо легко и странно оттеняла выступившая к вечеру еле заметная щетина, голубые глаза периодически останавливались на Энджи с одобрительно-оценивающим выражением; а она, глядя на него, думала, что, будь она сейчас… на сколько… ну, годков на пятнадцать помоложе, обязательно бы влюбилась в этого испорченного виконта Хэдли. Сейчас, разумеется, она смотрела на него скорее глазами матери… или тетки.

— Замолви доброе слово за старину Томми перед моими домашними, — немного мрачным тоном проговорил Макс. — Они его все терпеть не могут.

Несмотря на то что Томми очень хорошо относился к Малышу, Энджи про себя полагала, что у членов семьи Кейтерхэм есть все основания не любить его, и тоже считала Томми миной замедленного действия, терпеливо выжидающей, когда можно будет взорваться с наибольшим для себя эффектом. Однако она улыбнулась Максу и сказала:

— Боюсь, твои домашние и на меня смотрят не только через розовые очки. Но что смогу, сделаю. Разумеется.

— Спасибо, — отозвался Макс. Он вдруг пристально посмотрел на нее и спросил: — А неужели ты никогда обо всем этом не задумывалась? О том, почему у нас такая разношерстная компания отцов, ну и обо всем прочем?

— Не особенно, — мгновенно ответила Энджи. — Там, где выросла я, у большинства была разношерстная компания отцов. Конечно, в определенном смысле любопытно, почему все так произошло, но, честно говоря, Макс, у меня достаточно много куда более важных вещей, о которых я должна беспокоиться.

— Не сомневаюсь. — Он широко улыбнулся ей. — Строго между нами, меня сейчас больше всего беспокоит, как бы Джемма чего-нибудь тут не вычислила.

— Джемма? — переспросила Энджи. — А с чего бы ей заниматься такими вычислениями?

— Ну, — выражение лица у Макса стало какое-то странное и неловкое, — мне кажется, ей нравится мое происхождение. И все с этим связанное.

— Да, но ведь ей же необязательно все знать, верно? — возразила Энджи.

— Ну, может быть, не сейчас, — ответил Макс, и выражение у него стало еще более неловкое. — А потом. Если все станет… ну, более серьезным.

— А-а, — протянула Энджи, удивленно глядя на него, — понимаю. — Где-то между горлом и животом у нее возникло странное ощущение; она попросила официанта повторить заказ.

Потом, уже в такси по дороге домой, она наконец поняла, что это было за странное ощущение. Это было чувство сильной и совершенно необъяснимой неприязни к Джемме Мортон.

Несмотря на тот разговор, что состоялся между ним и Энджи, Кендрик явно не поднимал перед Александром вопрос о помолвке. Георгина тоже не упоминала об этом; Кендрик в конце лета уехал, и Энджи, посещая Александра, не раз видела, как Георгина предавалась мечтаниям, делая это в еще более театральной манере, чем прежде. Как-то раз Энджи будто мимоходом спросила Александра, не раздражает ли его временами Георгина, но Александр был потрясен самой возможностью подобного предположения.

— Ее общество я люблю больше всего на свете. Ну конечно, за исключением вашего. Представить не могу, что бы я без нее делал. Она необыкновенно заботлива и добра и для своего возраста развита не по годам. Нет, Энджи, она чудесный ребенок. Двое других моих детей могли бы у нее многому поучиться.

* * *

Кендрик и Мелисса должны были приехать на Рождество; Фредди отказался, сославшись на то, что у него очень много работы. Энджи, зная, что Кендрику это будет приятно, предложила провести Рождество в «Монастырских ключах»: так он мог бы максимум времени пробыть в обществе Георгины. Малыш принялся ворчать, что он не понимает, кому нужна вся эта суета с переездом и собиранием вещей; Энджи ответила, что лично она никогда не видела, чтобы Малыш собирал хоть что-нибудь, хотя бы собственную зубную щетку, и перестала обращать на него внимание.

Встречать Рождество все они поехали в Хартест; Александр позвонил Энджи и сказал, что для него будет настоящим праздником, если они все приедут, что обещал быть даже Макс, что Няня и миссис Тэллоу тоскуют, потому что им теперь почти нечего делать, а такой семейный праздник под Рождество сделает их счастливыми и даст пищу для воспоминаний и разговоров на много месяцев вперед. Александр особенно просил, чтобы миссис Викс приехала тоже. Энджи с благодарностью согласилась: сама она еще никогда в жизни не готовила праздничный рождественский стол; правда, она не упустила возможности в беседе с Малышом высказаться насчет того, что представители привилегированных классов весьма своеобразно относятся к своим слугам и что их самих, по-видимому, приглашают не только для того, чтобы доставить удовольствие Александру, но и в качестве подопытных кроликов для Няни и миссис Тэллоу.

— Я бы сказал, скорее уж кроликов на откорм, — хмыкнул Малыш. — А поесть там будет что, закормят.

Сдавшись и согласившись с предложением провести праздники в загородном доме, Малыш пребывал теперь в благодушном настроении. Болезнь его временно перестала прогрессировать, ему не становилось хуже и временами даже удавалось убедить себя в том, будто бы у него наступает небольшое улучшение.

— Ничего подобного, — сказал Энджи его врач, — но пусть он так думает, вреда от этого не будет.

Миссис Викс крайне обрадовалась полученному приглашению и обновила к празднику практически весь свой гардероб; Клиффорду предстояло провести Рождество с его престарелой матерью, а самой миссис Викс это никак не улыбалось.

— Похоже, ему совершенно безразлично, что я уеду, — сердито говорила она. — Иногда мне кажется, что он предпочитает мне свою мать.

Энджи терпеливо возражала, что подобное представляется ей просто абсурдным.

Решение Макса провести праздник дома очень удивило Энджи. Она так и заявила ему, когда он в понедельник заехал за ней на работу, чтобы потом забрать Томми с Белгрейв-сквер; Макс посмотрел на нее ничего не выражающими голубыми глазами и ответил, что не понимает, чем вызвано ее удивление.

— Рождество — это тот праздник, который все и всегда проводят дома, с семьей.

— Да, я понимаю, но ведь Томми тоже твоя семья, верно? По крайней мере, ты сам так всегда говоришь. Как же он останется на все Рождество один?

Макс бросил на нее очень неприязненный взгляд и объяснил, что Томми поедет на праздники к каким-то своим старым дружкам в Дорчестер.

— Он нисколько не возражает. А у Джеммы и ее родителей есть дом в Котсуолде, они меня приглашают туда на День подарков.

— Понятно, — проговорила Энджи, — значит, Макс, по-прежнему изображаешь из себя идеального сына и наследника?

Макс молча посмотрел на нее, а потом резко нажал на акселератор Шарлоттиной машины.

— Прости, Энджи, но тебя это абсолютно не касается, — только и сказал он. Однако она почувствовала, что его отношение к ней стало в тот момент очень враждебным. И как ни противоестественно, но на нее это подействовало возбуждающе.

Рождественский праздник прошел очень хорошо. Миссис Тэллоу приготовила бесподобный обед, они играли в разные игры, нагромоздили под наряженной в Ротонде елкой целую гору подарков друг другу, а потом Няня, к огромному облегчению Энджи, заявила, что близнецы переутомились, и насильно увела их в комнаты, которые она до сих пор называла «детскими».

— Ишь, раскомандовалась старуха, — прошептала миссис Викс на ухо Энджи, на что та посоветовала ей заткнуться и не забывать, где она находится; миссис Викс ответила, что Няня уже успела приложить много усилий к тому, чтобы она постоянно помнила, где находится, и понимала бы, что не имеет никакого права тут находиться.

— Она даже стала прохаживаться насчет тех, кто родился не на том конце кровати, — добавила миссис Викс. — Мне пришлось уговаривать себя, что она немного чокнутая, иначе я бы ее просто ударила.

Энджи, понимая, что Няня на самом деле имела в виду тех, кто родился не под тем одеялом, и отлично зная, что она нисколько не чокнутая, тем не менее поспешила согласиться.

— По крайней мере, она хоть увела детей. Давай будем ей благодарны, бабушка. Лично я хочу сегодня выспаться. Да и Малыш выглядит тоже усталым.

— Малыш в порядке, — возразила миссис Викс, разглаживая руками свое белое с золотом платье и поправляя рыжие локоны. — Мы с ним очень интересно поговорили о Флориде. Видимо, неплохое место. Думаю, после Рождества я могла бы свозить туда Клиффорда. Чтобы оторвать его от этой его матери. Знаешь, тебе нужно купить для Малыша дюбонне, по-моему, он предпочитает его другим винам. Граф Александр очень хорошо смотрится в этом свитере, тебе не кажется?

Свитер она связала сама по образцу, опубликованному в журнале «Женское рукоделие»; рисунок на нем был довольно необычный — по зеленому фону разбросаны красные листья остролиста и оленьи головы; то, что Александр надел этот свитер и настоял, что останется в нем на протяжении всего праздничного обеда, подумала Энджи, может служить мерилом его доброго отношения к миссис Викс, а возможно, и к ней самой.

— В самом деле, очень хорошо, — ответила она. Энджи уже давно перестала исправлять все добавления и нововведения, которыми миссис Викс постоянно оснащала титул Александра.

— Я иду погулять, — объявил Макс. — Кто-нибудь хочет присоединиться?

Он стоял около камина в библиотеке, неправдоподобно красивый и немного всклокоченный и растрепанный после того, как недавно увлеченно и весело играл с близнецами, изображая лошадь. Энджи посмотрела на него и ощутила сильнейший приступ сексуального желания. Только этим утром она попыталась отпраздновать с Малышом Рождество способом, чуть более плотским, нежели распаковывание подарков, однако у них совершенно ничего не вышло.

— Я хочу, — откликнулась Мелисса.

Энджи уже готова была вызваться тоже, но успела вовремя прикусить язык. Незачем ей к ним приставать, если Мелиссе хочется немного пофлиртовать с Максом. Сама-то она может это сделать, когда только захочет.

К концу дня Кендрик спросил, можно ли ему остаться переночевать в Хартесте.

— Мы бы хотели завтра с утра покататься с Георгиной верхом, поэтому лучше, наверное, было бы остаться тут.

Оправдание было настолько прозрачно, что все расхохотались; у Кендрика и Георгины был довольно смущенный вид.

— Вот и ладно, — сказала Энджи. — А я за вами заеду где-нибудь после обеда. Вы не забыли, что завтра вечером мы идем на коктейль к соседям? Они особенно просили, чтобы была ты, Георгина. Говорят, что знали тебя, когда тебе было всего четыре года, и теперь очень хотели бы взглянуть на тебя снова.

— Хорошо. — Георгина улыбнулась Энджи милой, но довольно осторожной улыбкой. — А утром я, пожалуй, навещу Мартина и Катриону. Они всегда встречают Рождество одни. Наверное, это не очень весело.

— Надо было их пригласить, — проговорил Александр; ему явно стало неловко. — Я не подумал.

Энджи вспомнила романтического, чем-то похожего на мученика Мартина Данбара и пожалела, что Александр не подумал.

— А детей у них разве нет? — спросила она.

— Нет, — отозвался Александр, и на лице его появилось какое-то особенно рассеянное выражение. — По-моему, у них там была какая-то проблема…

— Какая проблема? — вмешалась Мелисса. Она сидела, привалившись к Максу, и наполовину дремала, голова ее лежала у Макса на плече; но надежда на то, что разговор может хотя бы отдаленно коснуться сексуальных тем, заставила ее мгновенно проснуться. — Он что… как это называется… импотент?

— Мелисса, перестань! — прикрикнул Малыш. Вид у него был смущенный. — Пора уже научиться вести себя и думать, прежде чем говоришь. Извинись, пожалуйста.

— Не понимаю за что, — ответила Мелисса. Лицо у нее сделалось упрямым. Энджи вздохнула. До сих пор Рождество протекало достаточно мирно.

— За то, что ты подняла совершенно неподходящую тему, которая большинству здесь присутствующих могла показаться просто оскорбительной, — строго сказал Малыш. — Извинись немедленно.

— Прошу прощения, — пробормотала Мелисса.

Остальные тактично молчали.

— Насколько я понимаю, — нарушил установившуюся тишину Александр, — Катриона не могла иметь детей. Что очень грустно, потому что Мартин так их любит. Он часто говорил мне, как бы ему хотелось иметь много детей.

— Действительно грустно, — заметила Георгина, — я этого не знала. А из него получился бы замечательный отец. Он такой мягкий, так все понимает.

— Когда слишком много мягкости и понимания, это может плохо кончиться, — заявила миссис Викс, ставя очередной, который уже по счету, бокал с дюбонне. — Мы сегодня проявили слишком много мягкости и понимания к близнецам, Анджела. Пора бы уже забирать их домой.

Близнецы обнаружили в библиотеке рояль и теперь стояли около него, колотя по клавишам маленькими толстенькими кулачками; Энджи посмотрела на них, рассмеялась и несколько неохотно произнесла:

— Ты права. Давай, Малыш, забирай сыновей и пошли.

Малыш поднялся, но в тот же миг опустился на место. Одна нога отказывалась его держать.

На следующий день, по дороге к Александру, Энджи чувствовала себя до предела вымотанной. Шок, который она испытала, когда у Малыша отказала нога; напряжение, вызываемое необходимостью постоянно общаться с его детьми; сознание того, что ее начинает все сильнее тянуть к Максу; наконец, ее собственная сексуальная неудовлетворенность — все это, наложившись одно на другое, делало жизнь невыносимой. Утром она целый час пролежала в ванне, занимаясь мастурбацией и стараясь успокоиться, но это ей почти не помогло; наоборот, ощущение внутренней пустоты стало лишь еще больше, еще ненасытнее, чем прежде.

Малыш пребывал в сквернейшем настроении, он был напуган тем, что произошло у него с ногой, к тому же сильно страдал с похмелья и чувствовал себя совершенно несчастным при мысли, что предстоит провести еще несколько дней тут, за городом, без медицинской помощи. Энджи еще вчера позвонила доктору Куртису, который спокойно отнесся к тому, что его потревожили в праздник, и сказал ей, что беспокоиться особенно не о чем, что это может быть временное явление и что он посмотрит Малыша, когда они вернутся в Лондон. Малыш попросил Энджи спросить у врача, не может ли он приехать и осмотреть его прямо сейчас, на что доктор Куртис, к огромному облегчению Энджи, ответил, что этого он делать не станет; его ответ, однако, только еще сильнее разозлил Малыша. Когда Энджи уезжала, Малыш громогласно возмущался, за что он только платит этим долбаным докторам; с облегчением закрывая за собой дверь, Энджи услышала, как миссис Викс делала ему замечание и напоминала, что в доме дети и выражаться при них подобным образом недопустимо. «О боже, — подумала Энджи, с тоской вспоминая о том, как они жили в Сент-Джонс-Вуд до появления детей, — и как только люди выдерживают эту семейную жизнь?!»

По дороге в Хартест она гнала машину быстрее, чем следовало бы: скорость всегда приносила ей ощущение сексуального удовлетворения. Было немного туманно, очень скользко, но Энджи на все это было наплевать; на душе у нее было так скверно, что она бы почти обрадовалась, если бы разбилась.

Когда она приехала, Александр был один; он сидел в библиотеке и читал; Макс и Шарлотта уехали вместе к Мортонам, к Джемме и ее родителям. Александр встал, чтобы поздороваться с ней, взял ее руку и чуть нагнулся, чтобы поцеловать. В том состоянии внутреннего перенапряжения, в котором она пребывала, даже эти простые жесты вызвали у Энджи дополнительные физические страдания. Она подумала о том, как удается Александру выдерживать после смерти Вирджинии его вынужденное монашество; а может быть, он ничего и не выдерживает, может быть, у него есть любовница или даже две. Если так, то он умеет скрывать подобные отношения. А может быть, у него не такие уж сильные сексуальные потребности или же с годами они уменьшаются. Тут вдруг до нее дошло, что Александр очень бледен и вид у него потрясенный.

— В чем дело, Александр, что случилось?

— Так… меня очень расстроила Георгина. Она только что уехала с Кендриком. Сказала, что до конца дня. Укатили и даже не попрощались. Должен вам сказать, Энджи, я сильно рассердился. На них обоих.

— А из-за чего? — спросила Энджи. Она была просто поражена и даже забыла о том, что целью ее собственного приезда в Хартест было как раз забрать этих двоих. — Чем она вас расстроила? Вы же с Георгиной такие друзья.

— Да, верно. Впрочем, вам это неинтересно. Да и вас это тоже расстроит, вы ведь специально приехали за ними. — Он попытался улыбнуться.

— Ничего страшного. Я могу подождать. А она не… — в голове у Энджи вдруг промелькнула жуткая мысль, — не беременна, нет?

— Нет, — мрачно произнес он. — На этот раз нет.

— Что вы хотите сказать? Она что, часто бывает беременна?

— Н-ну… ее исключили из школы за то… за то, что застали в постели с каким-то мальчишкой. А потом, да, вдруг выяснилось, что она беременна. Пришлось делать аборт. Боюсь, я тогда не очень хорошо с ней обошелся. Это случилось сразу же после смерти Вирджинии.

— Возможно, — несколько суховато проговорила Энджи, — это могло как-то повлиять на нее. На то, что она тогда забеременела.

— Что? Ну нет, не думаю, — быстро ответил он.

— А сегодня что же стряслось? — Энджи почувствовала облегчение: серьезного явно ничего не произошло. — По какому поводу шум?

— Н-ну… да, пожалуй, вам надо это знать. Это и вас касается. Или, по крайней мере, Малыша. Она и Кендрик хотят пожениться. Разумеется, это чепуха, об этом и речи быть не может. Я им так и сказал.

— Она и Кендрик… Но это же прекрасно, Александр. А почему они не могут пожениться? Честно говоря, я ничего лучшего и представить себе не могу.

— Это совершенно невозможно. — Тон его стал еще более мрачным. — Для меня все это было ужасным потрясением.

— Но почему потрясением? Вы же должны были понимать, что между ними роман. И брак — это совершенно логическое и очень хорошее завершение.

— Разумеется, я не понимал, что между ними роман.

— В таком случае, — холодно заявила она, — вы просто дурак. Это все продолжается уже который месяц.

— Полагаю, — произнес он, глядя на Энджи с откровенной и сильной неприязнью, — если вы уже так давно обо всем этом знали, то могли бы оказать любезность и поставить в известность меня.

— А я полагаю, что если вас надо ставить в известность, то вы полный слепец. А что же другое, на ваш взгляд, это могло быть? Они же постоянно вместе. Вы, может быть, не знаете и того, что они спят друг с другом?

— Разумеется, не знаю.

— А что же тогда, по-вашему, между ними происходит?

— Я считал, что они… ну, просто хорошие друзья. Они вместе выросли, они ведь почти как брат и сестра. Я, конечно, видел, что они нравятся друг другу. Но я и понятия не имел, что… Господи, это же страшно. Если бы я понимал, я уже давно положил бы этому конец.

— Александр, то, что вы говорите, просто какое-то мрачное средневековье. — Энджи уже начинала понемногу выходить из себя. — Почему бы вы положили этому конец?

— Потому что мне это не нравится, — отрезал он; лицо его потемнело и приняло зловещее выражение. — Просто мне это не нравится.

— О господи, бросьте. Да и как вы могли бы ей помешать, ей ведь уже больше восемнадцати. Если хотите знать, я даже советовала Кендрику попросить у вас согласия на их помолвку.

— Вы?! — переспросил он и как-то даже перекосился от отвращения. — Вы ему это советовали?

— Да. Я считала, что поступить так было бы правильно и… и вежливо.

— Вас это все совершенно не касается, — произнес Александр, и на лице у него, к великому изумлению Энджи, появилась почти неприкрытая ненависть; Энджи была поражена. — Совершенно не касается.

И разумеется, я в состоянии положить этому конец. Георгина в финансовом отношении до сих пор почти полностью зависит от меня.

— Но Кендрик не совсем бедняк, — возразила Энджи. — И как вы смеете заявлять, будто меня все это не касается? У меня с Кендриком очень хорошие отношения, мне небезразлична его судьба. И вообще, Александр, я не понимаю, я просто не могу понять, почему вы этому так противитесь.

Впервые за все годы, что она его знала, Энджи видела Александра по-настоящему рассерженным. Вся его фигура напряглась, лицо совершенно утратило свое обычное мягкое, немного рассеянное выражение, голубые глаза смотрели на Энджи враждебно.

— Вам не усечь, как вы любите выражаться. Вам этого абсолютно не понять. Это слишком тонкая, слишком интимная проблема, чтобы она оказалась вам доступной. И я уже сказал вам, я не хочу ее с вами обсуждать. В таком обсуждении просто нет никакого смысла. По-моему, Энджи, вам лучше уехать.

Энджи смотрела на него и искренне изумлялась. Подобного Александра она никогда прежде не видела. Она почувствовала, что сердце у нее забилось сильнее в каком-то радостном предчувствии.

— Не собираюсь я никуда уезжать, — спокойно ответила она. — Мне жаль, что вы так из-за всего этого расстраиваетесь, но, помимо всего прочего, я считаю себя обязанной защищать интересы Кендрика. Он мой, почти что мой приемный сын и к тому же очень хороший парень. Георгине здорово повезет, если они будут вместе. Назовите мне, если сможете, хоть одну причину, почему им нельзя пожениться?

— Должен сказать, ваше отношение меня поражает, совершенно поражает, — проговорил Александр. — Не говоря уже обо всем остальном, они родственники, Энджи. Родственники не могут вступать друг с другом в брак.

— Чушь, — отпарировала Энджи. — При такой степени родства, как у них, могут. Английская церковь это позволяет. Только сегодня утром наш викарий объявил о предстоящем браке точно такой же пары. Чушь вы несете, Александр, невыносимый вздор, просто как какой-нибудь самодур. Вы меня удивляете.

— Я бы просил так со мной не разговаривать, — холодно заявил он.

— По-моему, давно пора, чтобы с вами кто-нибудь поговорил именно так, — столь же холодно возразила ему Энджи. — Вы мне казались добрым, современным, любящим отцом, а оказывается, вы самый обыкновенный замшелый ветхозаветный тиран, только и всего. Ограниченный, набитый предрассудками самовластный тиран. Я вам скажу, лорд Кейтерхэм, что я обо всем этом думаю… — Какой-то внутренний голос предупреждал ее, советовал остановиться, подсказывал, что она ступает на очень опасную, смертельно опасную почву, но она была уже слишком возбуждена и слишком сердита, чтобы сдержать себя. — Мне кажется, вы просто ревнуете, ревнуете из-за того, что ваша любимая дочка влюбилась в кого-то еще, ревнуете к тому, что у нее с кем-то близость, что она живет нормальной сексуальной жизнью, ревнуете, потому что она хочет уйти от вас…

Александр стоял молча, не шевелясь, только глядел на нее; цвет лица у него стал пепельный, глаза ярко сверкали. Вдруг он сделал к ней шаг, и Энджи на мгновение почувствовала внутри ледяное дыхание даже не страха, а откровенного ужаса.

— Как вы смеете, — едва слышно проговорил он, — как вы смеете, как только вы смеете говорить подобные вещи? Немедленно возьмите свои слова назад, сейчас же.

— Я смею, потому что это правда.

— Это неправда.

— Нет, правда. Посмотрите на себя, Александр, и посмотрите на создавшееся положение, хоть раз в жизни заставьте себя взглянуть на вещи прямо и честно. — Хотя и смутно, но она сознавала, что заговорила уже о чем-то другом, раздвинула тему их разговора, осмелилась заставить его посмотреть иначе на нечто более масштабное и значимое. — Перестаньте прятаться от жизни, Александр. Пожалуйста.

— Ах ты, сука! — тихо сказал он, и Энджи вдруг почувствовала, как от него к ней словно устремился сильнейший эмоциональный поток; а затем совершенно неожиданно он вдруг схватил ее в объятия и яростно, сильно поцеловал прямо в губы. Поцелуй у него оказался очень чувственный и умелый: она ощутила его жаркие губы, крепкие, но и странно уступчивые, почувствовала, как его язык ищет встречи с ее языком, как его рука ерошит ей волосы, а потом нежно, мучительно ласково спускается на шею и поглаживает ее. Энджи как будто охватила изнутри мощная вспышка пламени; она прильнула к Александру, еле слышно шепча, скорее даже выдыхая его имя, все ее тело отчаянно напряглось, прижимаясь к нему, волна желания затопила ее, начисто вытеснив все иные ощущения и чувства.

— Пожалуйста, — прошептала она, — пожалуйста, Александр, ну пожалуйста.

Он глянул на нее сверху вниз и, кажется, наконец-то понял, кто это здесь с ним и чем он сам занимается; лицо его снова изменилось, теперь оно стало безжизненным и далеким, он отстранил ее от себя и сказал:

— Нет, нет, Энджи, нельзя.

— Да, можно, — возразила она, — давайте пойдем куда-нибудь, прямо сейчас, пожалуйста, я хочу, я не могу без вас, не могу.

Она раскраснелась, в глазах у нее стояли слезы, она крепко сжимала кулаки; он отвернулся от нее и почти бегом устремился к дому, она бросилась за ним, так они промчались через Ротонду, потом по коридору, потом Энджи услышала, как хлопнула дверь оружейной комнаты; она широко распахнула ее и вбежала туда вслед за Александром.

Он стоял у окна, спиной к ней.

— Нет, — произнес он, — нет, пожалуйста, оставьте меня одного.

— Не могу, — ответила она, — сейчас уже не могу.

И, подойдя к Александру, развернула его к себе, обвила его шею руками и наклонила к своему разгоряченному лицу его голову; глаза у нее расширились, стали огромными и потемнели от желания.

— Я хочу тебя, — выдохнула она. — Пожалуйста, Александр, ну пожалуйста, я тебя очень хочу, я так одинока, так несчастна, а Малышу это не причинит никакой боли, он вообще никогда ничего не узнает.

Александр посмотрел на нее с высоты своего роста и ответил:

— Нет, Энджи, нет, извини меня, мне очень, очень жаль.

Она тоже посмотрела на него — удивленно, озадаченно и чуть испуганно.

— Но почему, Александр, в чем дело, я не понимаю?

Лицо его приняло какое-то необыкновенно несчастное и жалкое выражение, и после паузы он с трудом проговорил:

— Должен наконец тебе признаться. Я импотент.