– Знаешь, Херес, я сам не верю в то, что сейчас говорю. Если бы я мог только подумать, к какому финалу приведет это дело, то, наверное, даже не стал бы за него браться, – бросил я через плечо, остановив машину на обочине покосившейся хижины.

Путь сюда занял около получаса – капитан, вперившись глазами в мрачную ленту шоссе, изредка глухо корректировал наш маршрут, подсказывая, когда нужно повернуть или съехать с дороги. Инспектор молча глядел в окно, не проронив ни слова с тех пор, как оказался в автомобиле.

– Тебе понадобилось много времени на то, чтобы принять вещи, которые ребенок не подвергает даже тени сомнения… Сверни здесь налево, детектив.

– Я не сказал, что принял их, – возразил я, круто вывернув руль вбок. – Но у меня есть кое-какие догадки, которые не помешало бы проверить.

– Не хочешь поделиться ими с нами? – внезапно подал голос Барри.

Я на секунду задумался, после чего отрицательно покачал головой. Не помешало бы сперва все как следует проверить, прежде чем сыпать безосновательными предположениями. К тому же, присутствие толстого полицейского невольно настораживало меня. Я прекрасно помнил, чем закончилась последняя наша доверительная беседа – меня без лишних слов упекли под своды белой больничной палаты, и во многом именно благодаря Барри.

Сейчас мы стояли у строения, судя по всему, давно заброшенного – крыша его съехала на одну сторону, а кривые деревянные ставни громко хлопали на ветру, лихорадочно отталкиваясь от кирпичных стен, покрывшихся паутиной мелких трещин.

– Как именно нам поможет это место? – на всякий случай поинтересовался я.

– Здесь кое-кто живет… Человек, который способен заглянуть в мир усопших.

– Ты уверен в этом, Херес? Потому что мне кажется, это место давно необитаемо. Скорее всего, его жилец и сам уже обитает в царстве мертвых.

Но громила, качнув седой головой, уверенно шагнул вперед к нескольким доскам, загораживающим дверной проем. Затем он рывком приподнял их, уперев о хилую стену и отложив в сторону. Спустя мгновение моряк скрылся в недрах полуразвалившейся хижины, низко пригнувшись, чтобы не задеть копной серых волос просевший потолок. Я пожал плечами и последовал за ним. Судя по тихому сопению, доносившемуся из-за моей спины, Барри тоже решил не отставать и плелся последним, опасливо пробираясь в недра ветхого строения.

Внутри было так же холодно и ветрено, как и снаружи. С трудом верилось в то, что под этой дырявой крышей возможно было скоротать хотя бы одну длинную ноябрьскую ночь, не замерзнув насмерть. В воздухе между стен витал какой-то странный густой запах – то ли засушенных трав, то ли влажной плесени.

– Детектив, где тебя носит? – выкрикнул старик откуда-то из глубины дома.

Я послушно ускорил шаг, обогнул несколько припорошенных свежим снегом комнат, и, в конце концов, оказался посреди просторного зала. Ветер вволю резвился под прогнившими стропилами над головой, подвывая сам себе, а под ногами громко чавкала мутная слизь. Капитан «Тихой Марии» стоял, засунув кисти рук в карманы брючин, внимательно глядя куда-то перед собой, будто чего-то ожидая.

Я подошел к нему поближе, окинув взглядом странное помещение еще раз, а затем посмотрев на место, приковавшее все внимание старика. В одном из углов хижины кто-то свалил в кучу остатки отсыревших досок, осколки черепицы и пригоршни полиэтилена, которой мирно шелестел от каждого колебания холодного воздуха.

Неожиданно куча мусора начала двигаться и распадаться, и из-под обломков показалась чья-то голова с грязными, слипшимися волосами. Когда незнакомец целиком выбрался наружу из своего импровизированного укрытия, я не сумел сдержать возглас отвращения и помимо воли громко воскликнул:

– Какая мерзость!

– Это Красотка Салли, детектив. Она – единственный человек на Сорха, который сумеет помочь нам, – спокойно произнес Херес.

– Что? Это женщина? – тихо ахнул мне в ухо усатый инспектор.

– Можете не шептаться, она глуха и слепа, как крот. К тому же, у нее нет языка – над бедняжкой жестоко издевались в детстве из-за ее красоты.

Верзила громко вздохнул, с сожалением тряхнув своими космами. А в это время чудовищно уродливая незнакомка, наконец, выпрямилась во весь рост, и мы с Барри получили возможность в полной мере рассмотреть ее. Почти все лицо женщины покрывали глубокие вмятины, похожие на мелкие ожоги. Вместо глазных яблок на нас уставились два темных провала, а рот, едва ли не разорванный от уха до уха, беззубо скалился. Чудовище принюхивалось к воздуху, мелко подергивая острым бугристым носом, как будто обоняние заменяло ему все прочие органы чувств.

– В давние времена Салли была божественно красива, – проговорил капитан. – Но здесь никому не прощают этого…

– Да, я успел заметить.

Херес бросил на меня короткий взгляд и продолжил:

– Она сделает все, что ты попросишь, если ты причешешь ее.

– Что? – воскликнул я, отпрянув назад.

У несчастной уродины были сальные, спутанные волосы, внутрь которых забились комья грязи, древесные опилки и черт знает что еще – касаться ее не стал бы ни один здравомыслящий человек. За моей спиной Барри громко фыркнул, после чего тут же зачем-то тихо извинился, хотя изувеченное создание не могло его слышать.

Как будто почуяв, женщина внезапно вытянула вперед сморщенную кривую кисть с грязными пальцами, в которых был зажат большой черный гребень. Я инстинктивно вновь отступил назад. Бездомная продолжала протягивать свою гребенку, осторожно пробуя раздувшимися ноздрями воздух.

– Сам ее и вычесывай, Херес. Я не притронусь к этой дряни ни за что на свете, – произнес я, категорично отмахнувшись от назойливой беспризорной.

– Детектив, это ведь тебе нужны ответы на вопросы. Она не станет ни с кем говорить, кроме тебя.

– Ты же сказал, что она немая, – встрял инспектор.

– Для того чтобы разговаривать, не всегда нужен язык, – терпеливо пояснил Херес, а затем вновь повернулся ко мне. – Возьми уже этот гребень и причеши ее, детектив!

– Я лучше прыгну с причала с камнем на шее. Что за шутки у тебя, старик? Ты притащил меня сюда, чтобы вычесывать вшей у этой уродины?

Я сурово поглядел на моряка. Он спокойно продолжал стоять, пристально наблюдая за уродиной, пока та все так же упорно протягивала в пустоту свой старый гребешок. Барри предпочитал наблюдать за всем со стороны, загородив собой весь пустующий дверной проем.

– Просто доверься мне и сделай, что я говорю. Неужели это так сложно?

– Ты что, издеваешься? Херес, да она голову не мыла лет сто, по меньшей мере!

– Возьми гребень, – настойчиво повторил капитан.

Я бросил взгляд на полицейского. Тот медленно поглаживал свои нелепые усы, переводя испуганно вытаращенные глаза с руки нищей на старика и обратно. Мне стало предельно ясно, что делать здесь больше нечего – то ли Херес спятил после пережитых потерь, утонув с головой в своем горе, то ли он решил так неуместно надо мной подшутить – это не имело значения. Оставаясь здесь, мы просто теряли время, играя в безумные гляделки под ветхой крышей, грозящейся обвалиться в любой момент.

– Я ухожу, – коротко бросил я, осторожно проскользнув в щель между животом толстяка и облупившимся косяком.

– Гляди, Том! – внезапно выпалил Барри в самое ухо, указывая на что-то позади моей спины.

Я машинально обернулся на ходу. Поверх старого гребня сидела механическая птичка. Плавно помахивая крыльями, она молча наблюдала за мной черными глазами. Голодранка, не опуская протянутой руки, медленно гладила железную игрушку корявыми пыльными пальцами.

– Это ведь та самая птица, Том?

– Даже если там будет три птицы…

– Детектив, возьми уже этот чертов гребень и причеши ее волосы, иначе я сам заставлю тебя это сделать, – выпалил громила, сурово сверкнув своими темными глазами.

– Ты что, угрожаешь мне, Херес?

Барри навострил уши и напрягся, замерев на месте. Его толстые пальцы, теребившие усы, зависли в воздухе, а затем он на всякий случай незаметно отступил назад. Все происходящее начинало меня изрядно нервировать и даже злить. И если бы здоровяк всерьез решился тащить меня волоком к уродине, я бы не преминул воспользоваться обрубком полена, валявшимся неподалеку у моих ног.

Под сводами гнилых стропил тонко звенело напряжение, нарастающее все сильнее. В какой-то момент я отчетливо осознал, что склоки избежать не выйдет, но тут вдруг металлическая игрушка беззвучно взмыла в воздух. Я запрокинул голову вверх, а следом и толстяк вместе с капитаном «Тихой Марии» подняли глаза к дырявому потолку.

– Почему ты больше не веришь мне, Том?

Этот тихий голос, напоминающий шелест ветра, я бы мог узнать из тысячи. Он прокатился по пустому залу осенним ропотом листвы, так же внезапно исчезнув. Это было не похоже на дребезжащий стрекот железной птицы, и я видел, что она не открывала свой клюв.

– Вы слышали? – бросил я тихо.

Но обернувшись, я не нашел лиц моряка и толстого инспектора. Вокруг меня раскинулась тихая гладь ночного моря, а под ногами мерно покачивалась уже знакомая до боли деревянная лодка. Холодный ветер трепал подол моего промокшего плаща, а в мутном небе над головой тяжело неслись прочь низкие тучи. Опешив, я несколько раз обернулся, прежде чем убедился в том, что все это мне не мерещится.

– Пожалуйста, Том, выслушай меня.

Я резко повернул голову в сторону шелестящего шепота. Грейси сидела на другом конце лодки, устало опустив плечи и сложив руки на коленях. Я уже видел все это прежде, и сейчас меня не покидало ощущение, что я вернулся в этот миг обратно. Словно в прерванный сон, который упорно преследует сознание из одной кошмарной ночи в другую.

– Теперь я действительно все понял, Грейси… – тихо проговорил я.

Она умолкла, наклонив вперед тонкую шею и тряхнув сырыми спутанными волосами. Подол ее тонкого летнего платья мелко подрагивал в такт ледяным порывам ветра, словно крылья тряпичной птицы. Мне почудилось, что на ее лице промелькнуло облегчение, как будто часть тяжелого бремени свалилась с хрупких костлявых плеч и растворилась где-то в толще чернеющей под нами воды.

– Все это время ты вела меня. С самого начала… Ты пришла лишь для этого. Я понял это, когда увидел рисунки.

Я устало опустился на холодное дно бревенчатой посудины и вытянул ноги. Обхватив колени руками, я вначале молча собирался с мыслями, пытаясь подавить нарастающее внутри моей груди отчаяние. Только сейчас я осознал, что такое настоящее одиночество. Это когда даже призраки являются не ради тебя.

– Я не хотела причинять тебе боль, Том.

Грейси внезапно приподняла острый подбородок и поглядела мне в лицо. Ее мертвые зрачки отбрасывали странный свет, словно в их глубине мерно раскачивались тонущие искры. В эту минуту она выглядела по-настоящему раскаивающейся, но разве теперь это имело какое-то значение?

– Все, чего ты хотела – это привести меня сюда, – глухо ответил я. – Мое одиночество сыграло со мной такую жестокую шутку, Грейси. Я принял иллюзию за реальность. Доверился обрывку твоей души, сохранившему свой свет… Поэтому ты решила заставить меня осознать, что тебя не существует. И стала приходить во снах, как тень.

– Я всегда была рядом, Том. Даже когда ты не мог меня видеть. Но ты слишком сильно привязался ко мне, – она едва слышно всхлипнула, прикрыв ладонью осунувшуюся щеку.

– Я знаю… Я не виню тебя, Грейс. Ты всего лишь несчастное дитя, – я выдавил подобие улыбки, ощутив, как слезы душат меня изнутри. – Мы оба – потерявшиеся дети.

Смахнув со своего безжизненного лица блестящие капли, она улыбнулась в ответ, прошептав:

– Мне так жаль, Том.

Следующие несколько минут мы провели в тишине, прислушиваясь к плеску встревоженных волн. Ветер усиливался, окутывая меня промозглыми объятиями. Я неистово покусывал свои губы, стараясь совладать с нахлынувшим разочарованием, с накопившейся усталостью и желанием прямо сейчас спрыгнуть в море, чтобы мягко осесть на илистое дно, распугав редких рыб полами отяжелевшего плаща.

Грейси тихо сидела напротив, глядя куда-то себе под ноги, застыв каменным изваянием на самом носу лодки. Сейчас ее тонкий, рассыпающийся в прах силуэт казался мне как никогда чужим и далеким. Поэтому я старался посильнее сцепить зубы, впившись ими в краешек онемевших от холода губ, и слушал, как печально поет ноябрьское море.

– Я говорила тебе, что умерла здесь. Ты помнишь?

Она первой нарушила тишину. Я сухо кивнул в ответ, не поворачивая головы. Туман, тянувшийся от рифов, подползал со всех сторон, опоясывая нас в свои цепкие кольца. Я ощутил, как из растерзанной нижней губы по подбородку засочилась теплая кровь – ее металлический привкус отрезвил меня, заставив покинуть своды меркнущих воспоминаний.

– Ты ведь знала, что погибнешь. Зачем же ты пришла сюда?

– Потому что я видела в этом спасение. Неужели ты не понимаешь, Том? Я смогла остаться… это был мой выбор.

– Это все равно не имеет никакого значения, Грейси. Как бы ты ни старалась, все эти люди уже мертвы. Я не смог никого спасти…

Я бросил на нее короткий взгляд. Выползшая на мгновение луна рассеяла сквозь черные тучи свой тусклый свет, и в его обрамлении сухая фигура Грейси в истлевшем от сырости цветастом платье казалась еще более нереальной.

– Ты видишь слишком мало, Том…

– Напротив, – я резко оборвал ее. – Я вижу слишком много.

Она не ответила, отвернувшись к темнеющим скалам. Затем она приподняла грудь, как если бы пыталась глубоко вдохнуть, набрав полные легкие воздуха.

– Все, чего я хочу – чтобы ты не был одинок, Том. Хотя бы сейчас, когда времени осталось так немного.

– О чем ты говоришь?

– Ты должен меня выслушать, – в чернеющих провалах ее глаз сквозила мольба. – Только то, что я тебе скажу, имеет сейчас значение.

– Для кого именно из нас, – спросил я, криво усмехнувшись. – Потому что обычно наши взгляды на важные вещи не очень совпадают.

– Позволь, я просто покажу тебе, Том.

Она легко поднялась на ноги, словно состояла из сгущающегося тумана. Несмотря на сильную рябь, будоражащую море, она продолжала стоять ровно, ни разу не шелохнувшись. Я застыл на другом конце лодки, молча отвергнув ее просьбу.

– Пожалуйста… – шепотом ветра прошелестел ее голос.

– Дай и я объясню тебе кое-что, Грейси. Я и без того слишком долго был в твоей власти, слепо следуя за фантомами. Ты ведь не можешь не помнить, чем для меня все это закончилось. Возможно, я никогда и не был по-настоящему счастлив до этого, но ты уничтожила даже жалкие остатки надежды на нормальную жизнь. После всего того, что я видел… Или, по крайней мере, что мне казалось, после того, что я чувствовал и пережил, я просто не смогу жить как все. Я сломан, и меня нельзя починить, нельзя обмотать пластырем мое истерзанное сознание или накачать до отвала таблетками, чтобы вернуть веру в счастливое будущее.

– Я не могла иначе, Том.

– Конечно. Тебе ведь было мало умереть самой, ты решила похоронить заживо и меня тоже.

– Зачем ты говоришь такие ужасные вещи…

Она вдруг отвернулась, прикрыв лицо тонкими синюшными пальцами. На секунду мне инстинктивно захотелось броситься к ней, чтобы заключить в объятия, погладить ее по спутанным волосам и утешить. Но затем в моей памяти ярко вспыхнул тот день, когда я метался в приемном покое госпиталя, стараясь понять, куда подевалось ее окровавленное тело, и почему персонал бросает странные взгляды, не отвечая на мои вопросы и словно не понимая, о чем я говорю. Все эти кошмарные минуты, часы и дни, слившиеся в бесконечные месяцы и перераставшие в годы…

– Ты знаешь так мало, Том, – повторила она, утерев слезы и повернув ко мне безжизненное лицо. – Когда я расскажу тебе все, ты больше не станешь винить меня. Ты… ты будешь на моей стороне.

Я хотел возразить в ответ, но вдруг все вокруг подернулось темной дымкой и море пошло крупной рябью. За доли секунды туман стал непроглядным, а потом я осознал, что снова нахожусь посреди полуразвалившегося зала, а на меня с тревогой косится Барри, повторяющий одну и ту же фразу:

– Ты в порядке, Том?

Но я не стал ему отвечать. Сглотнув ком, осевший в глотке, я обернулся к капитану, который тут же окатил меня настороженным взглядом.

– Я все понял, Херес.

– Том, что ты такое… Это что, кровь?

Инспектор ткнул пальцем в мой воротник, и я машинально опустил голову вниз. Наверное, я все это время стоял посреди помещения, обкусывая свои губы, а потому теперь они горели огнем и невыносимо саднили. Я отмахнулся от навязчивого толстяка, как от надоевшей мухи, и повторил:

– Я все понял, старик.

– Тебе удалось, детектив? – неуверенно проговорил капитан «Тихой Марии». – Ты несколько минут был как будто не в себе, уставился в одну точку и что-то бормотал себе под нос…

– Я смог кое-что вспомнить из той ночи, что я провел на рифах.

Громила, округлив темные глаза и нахмурив косматые брови, пристально изучал мое лицо, изредка переводя взгляд на мои искусанные губы. Наконец, он протяжно выдохнул, вынул руки из затертых карманов брючин и произнес:

– Расскажи мне все.

– Хорошо. Только не здесь.

Я покосился на оборванку. Но ей уже не было никакого дела до нежданных визитеров – уродливая женщина старательно заползала обратно в кучу мусора, осторожно зарываясь в нее, как полевая крыса в земляную нору.

Когда мы вернулись в машину, порывы ветра вокруг уже напоминали ураган – тучи плотно закрыли весь горизонт, надежно спрятав от глаз и без того едва различимый солнечный свет. Полицейский предпочел благоразумно помалкивать, пока мы отъезжали от развалившейся хижины, и хранил молчание всю дорогу, лишь изредка бросая в мою сторону тревожные взгляды.

– Когда я увидел рисунки в заброшенной детской спальне, то в моей голове словно что-то громко щелкнуло, – начал я, стараясь не набирать скорость, чтобы разбушевавшаяся стихия ненароком не швырнула в лобовое стекло на полном ходу какой-нибудь обломок. – Я будто сложил в своем мозгу большую головоломку, которая до этого упорно отказывалась собираться воедино.

Автомобиль немного тряхнуло на грунтовой кочке, и мне пришлось вывернуть руль, чтобы объехать еще несколько больших выбоин. На дне каждой темнели скорченные трупы птиц. Очевидно, резкие порывы ветра снесли большую часть мертвых пернатых с открытых участков дороги, но внутри глубоких трещин они оставались лежать, как в импровизированном убежище, широко раскинув обледеневшие крылья.

Моряк тоже не стал нарушать тишины – он внимательно прислушивался к каждому моему слову, наклонив голову вбок и глядя сквозь запотевшее боковое окно на темно-серое небо, угрожающе зависшее над нами. Вокруг не было ни души – только безлюдное каменистое шоссе, слегка приправленное низкими раскидистыми деревьями. Поблизости не оказалось ни одного строения, ни единого жилого участка. Сейчас, в мрачных красках сгущающегося ненастья, этот клочок земли казался отверженным самой природой и проклятым людьми.

– Я хочу спросить тебя кое о чем, старик. О твоей погибшей девочке…

Я ощутил, как под крышей ветхого автомобиля тонко зазвенело напряжение. Верзила ничего не ответил, но я успел уловить боковым зрением его короткий кивок. Вряд ли ему хотелось сейчас вспоминать об этом, однако он догадался, что просто так ворошить его болезненное прошлое я бы не стал.

– Как ее звали, Херес? Какое имя ты выбрал для своей дочери?

– Ее звали Лаура Грейс Мегрисс, детектив, – низко прогудел голос моряка. – Но ты ведь все равно…

– Ты никогда не называл ее первым именем, верно? Ведь ты очень религиозен.

Херес снова согласно тряхнул седой копной, все еще не понимая, к чему я веду и зачем расспрашиваю его об этом. Однако я отлично помнил, какой смысл придавали слепо следующие вере люди второму имени ребенка – они на самом деле полагали, будто оно способно окружить новорожденного невидимой силой и защищать его ото всех земных бед и невзгод. Поэтому они особенно щепетильно относились к нему, ведь, по их собственным словам, это имя носил ангел-хранитель ребенка. И я ни на секунду не сомневался в том, что и старик свято верил во всю эту чепуху.

– Теперь я понял, что твоя дочь и Грейси – это один и тот же человек.

Я ждал, что Барри незамедлительно примется покачивать головой или вовсе перебьет меня, размашисто жестикулируя и раздраженно подергивая усы, но с заднего сидения автомобиля не донеслось ни звука.

– Это сложно понять и еще сложнее объяснить, Херес. Она умеет туманить разум, напуская какие-то видения, зрительные галлюцинации. Моя беда с самого начала заключалась в том, что я не понял этого. Я принял ее за настоящего человека. Я не мог даже предположить, что это всего лишь призрак, фантом.

Капитан «Тихой Марии» тяжело выдохнул, пошевелив плечами. Я бросил взгляд в зеркало заднего вида и смог мельком заметить его мрачное лицо. Он выглядел обескураженным и подавленным. Должно быть, мне не стоило посвящать человека, пережившего столько бед и горя, в то, что я сейчас говорил. Но я не желал скрывать от него правду, какой бы она не оказалась.

– Грейс сделала все возможное, чтобы столкнуть меня с тобой, Херес. Чтобы заставить нас обоих отправиться на Сорха.

Я остановил машину у крыльца таверны и выключил мотор. Металлическая рухлядь недовольно заворчала, выпустила клубок едкого черного дыма, а затем затихла, внезапно перестав раскатисто дребезжать. Я повернул голову к своим спутникам и посмотрел моряку прямо в лицо:

– Но эта грустная история не так уж важна сейчас. Важно то, как твоей девочке удалось остаться здесь даже после смерти. Ты уже сам понял, дружище, что я не большой фанат религиозного бреда, так что я лихорадочно соображал, каким образом подобное вообще можно было бы осуществить с практической точки зрения. И тогда я понял – все дело в птице…

– В птице?! – глухо воскликнул громила, напрягшись всем телом.

– Именно. Не знаю, как это возможно, но предполагаю, что душу твоей дочери переместили внутрь механической игрушки. Помнишь, что горбун говорил об этой птичке, Херес?

– Он говорил, что у нее есть душа…

– Да. И я уверен, что Грейси была самой первой жертвой в веренице этих странных исчезновений. Все эти опустевшие корабли у берегов Сорха, бесследные исчезновения… Все началось здесь, на острове.

– Ты сказал, что думаешь, будто внутри игрушки живет душа моей малышки, – тихо произнес капитан, буравя меня своими темными глазами. – Это значит, что кто-то похищает людей для того, чтобы вытянуть из них души и засунуть в эти проклятые железки?

– Согласен, звучит странно…

– Том, это просто чепуха какая-то, – не удержавшись, встрял толстый инспектор. – Даже если бы кто-то обладал такими знаниями и возможностями, зачем ему это делать? Какой мотив должен побуждать человека, чтобы совершать такие зверские преступления?

– Я видел логово горбуна, Барри. Эти птицы – вся его жизнь. Он потратил десятки лет на их создание, он оттачивал их механизмы, отшлифовывал каждую деталь и полировал каждый шуруп до блеска.

– Пусть так, но зачем ему похищать невинных детей? Я уж не говорю о том, что для подобных экспериментов потребуется настоящий научный центр, даже если бы они теоретически были возможны, – упорствовал полицейский.

– Я не знаю. Может быть, горбун хотел вдохнуть в свои творения настоящую жизнь. В любом случае нам бы не помешало наведаться к нему. Если мы найдем эти игрушки, то, может быть, сможем вернуть тех, кто давно погиб. Понимаешь, Барри?

– Том, ты что, в самом деле надеешься на это? Я просто не верю своим ушам!

Инспектор выскочил из машины, громко хлопнув проржавевшей дверцей, отчего она жалобно заскрипела на всю округу. Затем он повернулся к Хересу и возбужденно замахал руками, краснея от гнева:

– Мегрисс! Ты-то хоть сохранил здравомыслие? То, что говорит Том, похоже на настоящий бред! Ты ведь не думаешь, что кто-то на острове ворует чужие души, чтобы запереть их в механические игрушки?!

Моряк не ответил. Он уже выбрался из автомобиля, низко пригнувшись и пригладив растрепавшиеся на ветру кудри, так что теперь он стоял у входа в паб, рассматривая что-то на земле у своих ног, словно это поглощало все его внимание. Барри еще несколько раз порывался достучаться до молчаливого собеседника, выкрикивая его имя и одновременно с силой накручивая заметно поредевший правый ус на толстый палец. Однако попытки не увенчались успехом, и вскоре полицейский, сердито взмахнув рукой на прощание, скрылся за дверьми таверны.

– Почему она не приходила ко мне, детектив? За столько лет… она ни разу не явилась.

Я пожал плечами и поддел носком ботинка обломок гравия, валявшийся на тропинке. Порывы ветра становились все сильнее с каждой минутой, и я подумал, что этой ночью остров снова накроет буря.

– Потому что она не хотела сделать тебе больно.

Моряк приподнял взлохмаченную голову. В его лице сквозила откровенная жалость, но я так и не понял, кому эта гримаса была адресована – ему самому или же мне. Впрочем, разбираться с этим мне не хотелось – ураган то и дело бросал в лицо охапки колючего снега, и сейчас было самое время для того, чтобы укрыться в пабе от разбушевавшейся непогоды.

– Думаешь, за всем этим стоит старый механик? – угрюмо произнес моряк, отворяя дверь и удерживая ее одной ладонью, чтобы я мог проскользнуть внутрь. – Разве мог бы он сейчас сам отправиться на Континент и вернуться обратно, да еще и никем незамеченным?

– Конечно, нет, – ответил я, шагнув за порог таверны и скидывая со своих плеч отсыревший плащ. – Вряд ли он сумеет даже доползти до другой стороны Сорха, не говоря уж о путешествии на Континент. Ему кто-то помогает, Херес. Кто-то на острове делает вместо него всю грязную работу.

2

Ближе к ночи островом завладела снежная метель. Ревущий ветер бросал в окна пригоршни снега, а робкий свет вылинявшего полумесяца затянули густые тучи. После короткой вечерней трапезы, прошедшей в полной тишине, было решено разойтись по номерам пораньше, чтобы с утра заняться поиском исчезнувшей девочки. Херес, несмотря на всю свою стальную выдержку, с приближением ночи выглядел все более опечаленным и раздавленным, а потому я испытал внутреннее облегчение, когда с соседней койки донесся привычный для моего слуха раскатистый храп.

Но мне не спалось. Я метался в холодной постели, прислушиваясь к завываниям бури, доносившимся сквозь приоткрытое окно, и старался отогнать навязчивые мысли прочь. Но чем сильнее я зажмуривал глаза, выравнивая и замедляя свое дыхание, тем больше осознавал, что уснуть в ближайшие часы мне не удастся.

Мелкие снежинки, тихо кружась, залетали сквозь оконный проем, застывая на мгновение, словно не решаясь тревожить ночную тишину отеля, а затем мягко опадали на подоконник, тут же превращаясь в прозрачные капли. Я наблюдал за метелью, устало упершись спиной о ледяную спинку кровати, но в конце концов мне это наскучило.

Стараясь двигаться как можно тише, я поднялся на ноги и быстро оделся, не забыв потуже закутаться в безразмерные лохмотья инспектора. После этого я покинул сонные своды номера, оставив капитана «Тихой Марии» блаженно сопеть под сердитое ворчание ночного снегопада.

Я собирался незаметно проскользнуть по коридору и спуститься вниз, чтобы вернуться в таверну с наступлением нового дня, но мой план был обречен на провал – у лестницы я столкнулся с Барри, который стоял ко мне спиной, тяжело опустившись на деревянные поручни своим внушительным торсом.

– Какого черта, толстяк? – не сдержался я, с неприятным удивлением обнаружив посреди своего пути непредвиденную преграду.

Полицейский вздрогнул, резко обернувшись и зачем-то прикрыв лицо одной ладонью, как будто он ожидал, что я примусь его бить или, по крайней мере, отвешу несколько раскатистых пощечин. Я заметил, что его глаза сильно покраснели и отекли, а и без того мясистый нос стал больше едва ли не вдвое. Инспектор явно рыдал и, судя по его лицу, за этим занятием он провел, по меньшей мере, несколько часов.

– Том… Что ты здесь делаешь, – растерянно пробормотал он, спешно вытирая мокрые щеки рукавом вязаного свитера.

– Могу спросить у тебя то же самое, Барри. Хотя мне это не так уж и интересно. Посторонись, жирдяй, ты загородил своим брюхом весь лестничный проем.

– Куда ты собрался, Том?

Он внезапно оживился, ловко скатываясь вниз по ступенькам и следуя за мной по пятам до самой двери. Я попробовал отмахнуться от его назойливого присутствия, но это лишь еще больше разожгло интерес инспектора. Теперь он стоял между мной и дверным проемом, часто моргая опухшими веками и пялясь на меня своими кроличьими глазками.

– Уйди с дороги, Барри, – произнес я, попытавшись обойти его.

– Нет, я не отпущу тебя одного! Погоди, я только надену пальто, и мы пойдем вместе.

Он спешно поправил растянутый безразмерным животом нижний край свитера, зачем-то похлопал себя по румяным щекам, а затем неожиданно резво метнулся наверх, как будто в нем и не было без малого трехсот фунтов.

Я не стал терять времени и быстро юркнул за дверь, парой шагов преодолел заваленный снегом двор и, рывком распахнув переднюю дверцу автомобиля, ввалился внутрь, на ходу вставляя ключ в замочную скважину и проворачивая его. Однако каким-то чудом полицейскому удалось настигнуть меня – он буквально запрыгнул в машину, когда я уже успел отъехать от ворот таверны и начал набирать скорость.

– Ты что, спятил? Убирайся, толстяк! – гневно зашипел я, слегка притормаживая у обочины.

– Нет, Том. Я поеду с тобой.

– Что? Ты ведь даже не знаешь, куда я собрался ехать, – с раздражением выпалил я.

– Мне все равно.

– Вылезай, Барри! – скомандовал я, вытянув одну руку и ухватив его за шиворот.

– Нет, нет… Прошу тебя, Том, не выгоняй меня, – его голос внезапно стал жалобным и дрожащим. – Позволь мне поехать с тобой, умоляю… Мне так одиноко, я не сплю вторую ночь. Я сойду с ума, если ты оставишь меня одного…

Я громко выдохнул, пытаясь вернуть себе самообладание. Присутствие полицейского было мне совершенно не нужно, но бросить его в таком плачевном состоянии мне не позволяла совесть. Я всегда винил во всех своих бедах, приключившихся со мной за последние несколько лет, этого усатого толстяка и даже не скрывал своего нелестного отношения к нему. Но теперь он выглядел слишком жалким и несчастным. Мне даже на мгновение почудилось, что в эту минуту мы с ним были по одну сторону жизни – там, где тебя никто не ждет и где ты больше никому не нужен.

– Если ты только вздумаешь ныть, Барри… – начал я сердито. – Тогда…

– Нет, Том. Я не буду тебе мешать, – пролепетал он. – Обещаю!

Следующие десять минут под проржавевшей крышей машины царило безмолвие. Я раздраженно выворачивал руль, стараясь не проваливаться колесами в глубокие рытвины проселочного шоссе, а Барри тихо сопел на заднем сидении, изредка судорожно вздыхая и беспрестанно дергая свои усы.

Я следовал практически в полной темноте, ведь по обе стороны дороги темнели лишь голые деревья – цепь фонарных столбов таинственным образом оборвалась еще несколько миль назад. Оранжевого света фар едва ли хватало на то, чтобы в последний момент выхватить из кромешного мрака новую острую кочку или глубокую рытвину. Плотная стена снегопада облепила автомобильные стекла, сделав и без того кошмарную дальность видения просто ничтожной.

В конце концов, я припарковал машину у череды темнеющих зданий, выключил мотор и вышел в объятия метели, громко хлопнув дверцей. Упитанный силуэт Барри тут же возник рядом. Толстяк терпеливо дожидался указаний, не решаясь нарушить напряженное молчание первым.

– У тебя есть фонарик? – спросил я, окинув взглядом ближайший дом.

– Я… да, кажется, где-то был…

Полицейский наконец оставил в покое свои взлохмаченные усы и принялся копошиться в многочисленных карманах длинного пальто. Он натужно сопел, время от времени извлекая из них то пустые обертки от конфет, то старые отсыревшие счета. Когда в его руках оказался слегка помятый снимок, содержимое которого я не успел разглядеть, он вдруг застыл на долю секунды, громко засосав пунцовыми ноздрями ледяной воздух, после чего сунул фотографию обратно. Вскоре окрестность озарил его радостный возглас: Барри все же удалось отыскать фонарик, и теперь он, ликуя, слепил его желтыми бликами мое лицо.

– Отлично, – я грубо вырвал у него находку. – Пошли.

Проникнуть в заколоченный дом оказалось не так просто – широкие доски намертво примерзли к стенам, и при первой же попытке от них избавиться я заполучил занозу в палец, отчего громко выругался. Инспектор на всякий случай отступил подальше, продолжив освещать запертую дверь.

– Тут не пройти без специального снаряжения, Том, – тихо произнес он. – Давай поищем другую дверь.

Но я решил не сдаваться просто так, поэтому еще долгое время колотил по доскам ботинками и несколько раз со всего размаху налетел на них плечом, прежде чем силы покинули меня. Если бы в зданиях неподалеку оставались люди, этот шум наверняка бы их давно разбудил, нарушив безмятежный сон. Но, к счастью, эта улочка Сорха оказалась необитаемой.

– Ладно, пошли, – сухо проговорил я, кивнув в сторону.

Мы обогнули здание по кругу, но так и не нашли другого входа. Зато я обнаружил широкое окно на первом этаже, которое можно было выбить без особого труда. На этот раз я предоставил право прокладывать путь Барри, жестом указав на бликующее от лучей фонаря стекло. Толстяк послушно кивнул, и спустя доли секунды из окна брызнули осколки.

– Не скажешь, что мы здесь делаем, Том? – робко поинтересовался Барри, осторожно пролезая в чернеющий оконный проем вслед за мной.

– Это полицейский архив. По крайней мере, это место было им, пока его не бросили, как остальные дома на этом чертовом острове.

– Как странно, – пробормотал инспектор, с опаской оглядываясь по сторонам. – Разве можно оставить архив без присмотра?

– Думаю, приглядывать за бумагами здесь давно некому.

– Что тебе понадобилось в архивах?

– Хочу отыскать дело дочери Хереса. Ему здесь самое место… Ну-ка, подержи, – я вернул толстяку фонарик и стащил с пыльной полки первую попавшуюся коробку. – Гляди, жирдяй, это последние подшивки, которые здесь имеются.

Я перебросил Барри одну из тощих папок, покоящихся в коробке. Он с вялым интересом осмотрел ее, мельком пролистнув, после чего вернул мне:

– Но это же дело тридцатилетней давности.

– Вот именно. А теперь погляди на все эти полки. Тебе ничего не кажется здесь странным?

– Они пыльные… – задумчиво протянул полицейский. – И полупустые.

– Архив не просто полупустой, он заброшен не один десяток лет, это легко сможет заметить даже такой олух, как ты. Но я сомневаюсь, что Сорха является образцом законности, и что все эти годы здесь не совершали ни единого преступления.

– Тогда как такое возможно?

Барри захлопал круглыми глазами, пропустив мимо торчащих ушей мою обидную реплику. Казалось, его не на шутку занял этот вопрос, ведь полицейские архивы Континента ломились под тяжестью массивных подшивок и глянцевых пестрых папок. К тому же, на всем земном шаре соблюдали один и тот же закон – любые дела, перешагнувшие трехлетний рубеж, обязаны были навеки почить в строю однообразных стеллажей, чтобы пылиться там до скончания лет.

– Что-то подсказывает мне, что Сорха начал отмирать намного раньше, чем мы думали.

– Хочешь сказать, что кто-то умышленно перестал делать записи?

– Не знаю, Барри, – ответил я, забросив коробку обратно на полку и подняв облако едкой пыли. – Помоги мне отыскать то, за чем мы пришли.

Толстяк кивнул и тут же принялся копошиться в скудных подшивках, пропахших плесенью. Я поставил фонарик на высокий пустой стол, уперев его о каменную стену, и теперь помещение освещали блеклые оранжевые лучи, продиравшиеся сквозь толстое стекло светильника. Я насчитал меньше десяти деревянных стеллажей, большая часть которых зияла лишь пыльными проплешинами.

Пока я разглядывал мрачный архив, Барри с кряхтением стаскивал с полок однотипные коробки, после чего с глухим стуком бросал их на стол, усердно копошась внутри и рассматривая титульные листы подшивок. Наконец его старания увенчались успехом, и он громко воскликнул:

– Вот оно!

Я рывком выхватил из его рук тощую папку, на ходу пробежался по страницам глазами, выхватывая из текста отдельные слова и бубня себе их под нос.

– Что там? Ну что там, Том?

Инспектор с интересом кружил вокруг меня, стараясь заглянуть в пожелтевшие страницы, но каждый раз я ловко уворачивался, приподнимая бумаги повыше. Осознав, что я ничего не скажу ему прежде, чем изучу дело, он покорно вздохнул и завис где-то позади моей спины, нетерпеливо пыхтя.

– Лаура Грейс Мегрисс… – бегло прочел я. – Странно, даты рождения нет… Здесь указано, что девочку нашел ее отец. Тело лежало в песке на пляже… Официальная версия следствия – утопление. Труп пробыл в воде не менее суток, прежде чем его вынесло течением на берег.

– Официальная версия? – Барри приподнялся на цыпочки и выглянул из-за моего плеча. – А есть и другие?

– Здесь много странностей. Херес заявлял, что в день исчезновения его дочь была одета в белое платье с красным поясом, но труп он нашел в желтом платье. Кто-то переодел девочку до или после убийства…

– Убийства? – оборвал меня толстяк. – С чего ты взял, что это было убийство? Разве девочка не могла вернуться домой и переодеться, к примеру?

– Могла, – согласился я, пролистывая пахнущие сыростью и тленом листы. – Только у нее в шкафу не было ни одного желтого платья. Херес настаивал на этом с самого начала, но дело все же прошло как несчастный случай.

– А это что?

Инспектор с интересом заглянул в коробку, после чего сунул в нее широкую кисть и вытащил какой-то небольшой предмет. Я на мгновение оторвал взгляд от подшивки и заметил, что в его ладони лежит гладкий белый камешек. Похожий я видел в руках Хереса, когда мы рыскали на другой стороне острова.

– Надо же, – пробормотал Барри. – Он теплый…

– Этот камень нашли в желудке у жертвы. Еще несколько таких же застряли в ее пищеводе, но в ходе следствия они были утеряны, – я поднял глаза и покосился на толстяка, который с громким вскриком выпустил улику из рук, отпрянув от нее. – Так что, Барри, все еще сомневаешься в том, что девочку убили?

– Какой ужас, Том… Бедное дитя…

– Погоди, это еще не все. В верхней части черепа у ребенка было обнаружено странное круглое отверстие, – я на мгновение умолк и задумался. – Могу поклясться, что уже встречал нечто подобное…

– Я не понимаю, Том… Ведь это прямые доказательства…

– Убийства, – закончил я вместо него. – Экспертиза показала, что такое повреждение нельзя получить естественным путем. Кто-то аккуратно вырезал, а затем удалил из головы ребенка часть кости.

– Это просто кошмарно, – громко сглотнув слюну, выдохнул Барри.

– Она умерла на рассвете. Предположительное время смерти – между четырьмя часами утра и половиной пятого. Проклятье, Барри…

– Что случилось? Том? Том, ты слышишь?!

Полицейский взволнованно уставился на меня, широко распахнув глаза и нервно сжимая свои толстые пальцы. Только сейчас я обратил внимание на дату смерти дочери Хереса. Меня целиком захлестнуло смутное, неясное волнение, поэтому я не сразу расслышал причитаний усатого инспектора, которые становились все громче.

– Она умерла в день моего рождения. Видишь?

Я сунул ему под нос один из ветхих листов, после чего прикрыл глаза и помассировал ноющие виски. Голова грозила вот-вот лопнуть надвое от усиливающейся мигрени, и мне стоило невероятных усилий просто оставаться в сознании.

– О, Том… Ты думаешь, что…

– Я ни о чем не думаю, Барри, – громко ответил я. – Я хочу выкопать останки. Я должен их увидеть. Ты поможешь мне?

– Что ты… Том…

– Да или нет, жирдяй? – голова пульсировала острой болью, и каждое слово давалось мне с трудом. – Предсмертная записка этого душевнобольного… я думаю, он хотел именно этого.

– Послушай, Том…

Но я не стал тратить на него время. Я схватил фонарик со стола, пересек пыльный архив и выпрыгнул через разбитое окно наружу, где мое лицо тут же облепили мокрые хлопья снега. Мне показалось, что ледяные порывы ветра охладили пульсирующую боль в глубине моей головы, и теперь я чувствовал себя немного лучше.

Пока я старался отдышаться и прийти в себя после внезапно возникнувших спазмов, Барри выбрался из здания и теперь осторожно подбирался сзади. Свежий снег под его тяжелыми подошвами громко похрустывал, оповещая о каждом движении инспектора. Внезапно он остановился, а затем до моего уха донесся его тихий голос:

– Я так устал, Том… Устал от нашей вражды, устал от одиночества…

– Да ты и недели не пробыл один, толстяк, – с презрением выпалил я, не оборачиваясь.

– Хватит, Том. Пожалуйста… Я больше не хочу с тобой спорить. У меня просто больше нет сил, – он умолк на мгновение и мне показалось, что я услышал сдавленные всхлипы. – Давай сделаем то, что ты хочешь. Если это принесет тебе облегчение…

Я порывался было снова вступить с ним в словесную перепалку, но затем осознал, что у меня самого уже не осталось на это сил. Только сейчас я ощущал, насколько сильно я вымотался за последние дни. Эта усталость давила на мои плечи, сжимала грудную клетку и плавно сдавливала горло, отчего меня не покидало удушливое чувство, будто мне не хватает кислорода. Поэтому я просто молча кивнул Барри.

Когда мы подъехали к кладбищенским воротам, буря начала стихать. Низкие густые тучи медленно плыли прочь, время от времени приоткрывая тоскливое сияние луны. Я выбрался из машины первым и устремился к могиле, которую хорошо запомнил. В одном из окон хижины сторожа мерцало дрожащее пламя свечи, но наружу никто так и не показался, даже когда подоспевший толстяк принялся громко стучать лопатой по обледеневшей земле.

Рыть мерзлый грунт было невероятно сложно – пот градом катил по моему лицу, спине и рукам, и поэтому я стащил с себя плащ, отбросив его в сторону. Барри громко пыхтел и каждые несколько минут останавливался, чтобы перевести дыхание и вытереть крупные капли на своем раскрасневшемся лбу.

Я увидел прогнившие гробовые доски лишь с первыми холодными лучами рассвета. Инспектор не решился спускаться в яму, так что я сам спрыгнул вниз, едва не провалившись одной ногой в рыхлую стружку, оставшуюся от разложившейся надгробной крышки. Я откидывал доски в стороны сначала лишь носками ботинок, а затем и руками, занемевшими от холода и долгого орудования лопатой. В конце концов, комья земли и хлипкие ошметки дерева остались в стороне.

Я стоял посреди вырытой могилы, широко расставив ноги и глядя вниз, на груду белеющих костей. Они ярко контрастировали на фоне черной земли, создавая причудливую мертвую картину. Я видел тонкие фаланги пальцев рук и плавные арки реберных костей, внутрь которых забился слежавшийся грунт. Небольшой аккуратный череп скалил свои белоснежные зубы, глядя в предрассветное мрачное небо провалами глазниц, словно что-то силясь рассмотреть за пеленой густых стальных облаков.

Когда громоздкая фигура Барри очутилась поблизости, я вздрогнул от неожиданности и не сразу понял, что он произносит, обращаясь ко мне:

– Ну что ты, Том… Том, не нужно…

– Какого черта тебе… – начал я, но осекся.

Мой голос звучал слишком прерывисто и глухо, словно доносясь откуда-то издалека, преодолевая тысячи лет сквозь космическое пространство, возвышавшееся над моей головой. Только сейчас я осознал, что неподвижно стоял над грудой останков, тихо рыдая и совершенно потеряв счет времени.

– Все это уже в прошлом, Том. Давай поедем обратно…

Барри положил свою тяжелую руку на мое плечо, но я тут же машинально стряхнул ее. Полицейский замялся и потупил взгляд. Он постоял немного, будто в ожидании чего-то, а затем вздохнул и с трудом выбрался из могилы, неуклюже скользя подошвами ботинок, из-под которых сыпались крупные комья обледеневшей грязи.

Я еще несколько мгновений продолжал глядеть на белеющие кости Грейси, как будто ожидая того, что они подадут мне какой-то тайный знак. Я пристально изучал детский скелет, силясь разобрать в нем хотя бы какую-то подсказку, знак, оставленный для меня одного. Но не замечал ничего, кроме останков. Тогда я судорожно вдохнул, но не сумел набрать полную грудь воздуха, а лишь громко закашлялся.

– Теперь ты видишь, никчемный кретин, – завопил я во всю глотку, все еще задыхаясь от приступов кашля. – Видишь, что она настоящая?

– Том, ты не в себе…

Я обернулся на звуки его слов и бросил на него пронзительный взгляд. Вместо ответа толстяк неловко наклонился, согнув колени и опустив как можно ниже свою широкую ладонь:

– Вылезай оттуда, нам пора возвращаться.

Но я уперто замотал головой, продолжая буравить его глазами. Он замешкался у края выкопанной могилы, словно не зная, что ему следует делать дальше. Его растерянное, несчастное лицо разозлило меня еще больше.

– Теперь ты веришь мне, Барри? Веришь?

– Пожалуйста, Том! – взмолился он. – Поедем обратно…

– Никуда я не пойду, – закричал я в ответ. – Это из-за тебя она ушла! Она бросила меня, когда поняла… когда увидела, что ты мне не поверил.

– Даже если это и так, то это пошло тебе лишь на пользу, – вспылил он вдруг. – Неужели ты всерьез собирался остаток жизни провести в иллюзиях?

– Мне было плевать на то, что это иллюзии, пока я не знал правды. Ты, ты все сломал! Из-за тебя я обречен на вечное одиночество!

– Ты всегда был одинок, Том, – проорал толстяк, потеряв остатки самообладания.

Ледяной порыв утреннего ветра отрезвил меня, охладив расплескавшуюся внутри ярость. Я понял, как глупо, должно быть, мы оба сейчас выглядели со стороны, и насколько странной казалась эта картина. Я одним рывком выбрался из ямы, отвергнув помощь усатого инспектора. Затем я отряхнул штанины брюк от пыли и обернулся к нему, тихо проговорив:

– Зато теперь мы оба одиноки, не так ли? Добро пожаловать в мое царство.

Я отвернулся и пошел прочь, на ходу набрасывая плащ на плечи и вынимая из кармана ключи от автомобиля. Завести мотор мне удалось не сразу – промерзшая машина отказывалась оживать, свирепо фыркая. Лишь спустя несколько минут, когда на заднее сидение забрался Барри, я услыхал долгожданный низкий рев, и развалюха тронулась с места, дребезжа и грозя развалиться на части на каждой выбоине дороги.

– Хочешь, чтобы я признал, что был неправ? – внезапно произнес Барри.

Он сидел, ссутулившись, будто ржавая крыша машины мешала ему разогнуть спину. По его лицу струились прозрачные дорожки из слез, срываясь с обветренных щек вниз, на ворот свитера. Он выглядел совершенно несчастным и разбитым, но мое внимание приковывала лишь серая лента шоссе, виднеющаяся впереди.

– Неужели ты считаешь, что я ни разу не думал об этом, Том? О том, что именно я, возможно, виноват в том, что окончательно загубил твою жизнь, – он судорожно вдохнул спертый воздух. – Лиза ведь тоже так считает, Том. Сперва она винила во всем себя, но потом… Я уже и сам не понимаю, кто и в чем виноват!

Барри спрятал широкое лицо в ладонях, а затем быстро вытер слезы и посмотрел на меня через зеркало заднего вида, явно ожидая моего ответа. Но я не проронил ни звука, пристально разглядывая сереющую дорогу.

– Не желаешь со мной разговаривать? Отлично, Том! Будем считать, что я это заслужил. Теперь я буду в изгнании…

– Да заткнись ты уже, – рявкнул я, и толстяк испуганно притих.

Я заглушил мотор и вышел из машины. Инспектор, уже было начинавший вновь накручивать многострадальный ус на свой палец, передумал и тоже выбрался наружу, не без труда распахнув скрипучую дверцу. Он топтался рядом, глядя себе под ноги и лишь изредка переводя на меня быстрый, мелькающий взгляд.

– Какого черта происходит, Барри?

– Я… я просто пытался поговорить с тобой, Том.

– Я не о твоем нытье, жирдяй. Погляди туда, – я махнул рукой в сторону полосы асфальта, убегающей в линию горизонта. – Откуда там взялось море?

– Что?

Полицейский непонимающе захлопал глазами, после чего все же догадался посмотреть туда, куда я указывал. Сперва он молча рассматривал унылый осенний пейзаж, нервно притопывая пяткой ботинка. Затем толстяк высоко приподнял брови и наморщил лоб, отчего он собрался в сплошную красноватую гармошку.

– Странно… – протянул он наконец. – Кажется, вода прибыла… Может, это прилив?

– Прилив не сжирает половину острова, Барри, – возразил я. – Еще вчера море было на добрую сотню миль ниже.

– Это что, корабль? – воскликнул внезапно инспектор.

Я сощурил глаза, стараясь настроить зрение и разглядеть темнеющую вдали точку. Я мог поклясться, что в самом конце дорога обрывалась, уходя в мерцающую гладь воды, а немного левее от нее мерно раскачивалось на волнах знакомое до боли судно.

– «Тихая Мария», – с удивлением произнес я, поглядев на изумленное лицо толстяка. – Сорха уходит под воду, Барри.

3

– Херес, проснись. Да открой же ты глаза!

– Что происходит, детектив?

Громила сел в кровати и принялся тереть заспанные веки. Я терпеливо ждал, когда он поднимется на ноги, а инспектор замер возле входной двери номера, наблюдая за нами со стороны. На острове уже начался новый день, хотя назвать его светлым или радостным никто из присутствующих бы не решился.

– Нам нужно наведаться к горбуну. Я думаю, что время пришло, дружище. Этой ночью, пока ты спал, мы с Барри немного побродили по острову, – бегло проговорил я, пока мы втроем огибали здание таверны.

– Я не уверен, что смогу молча наблюдать за всем со стороны, – угрюмо произнес капитан, следуя за мной по пятам.

Его густые седые волосы спутались за время ночного сна и неряшливо торчали во все стороны – я не дал верзиле времени на то, чтобы привести себя в порядок. Наверное, можно было уже никуда не спешить, но мне хотелось как можно скорее поставить точку в этом затянувшемся расследовании и, наконец, вдохнуть полной грудью. Я больше не мог оставаться на Сорха. Меня все чаще преследовало ужасающее ощущение, будто остров болезненно пульсирует, охваченный предсмертной агонией. И я жаждал как можно скорее покинуть его, бросившись в сырые спасительные объятия своей чердачной квартиры.

Я то и дело воображал в своей голове, как ступлю на порог унылой гостиной, включу приглушенный свет старого торшера, рухну, не снимая ботинок и плаща, на скрипящий диван и до самого рассвета буду неподвижно лежать, вслушиваясь в далекие звуки, доносящиеся снизу. Если мне повезет, я даже смогу вырвать из тишины привычный ропот диктора или громкую речь соседей. А затем я буду часами глядеть в полукруг высокого оконного проема, наблюдая за тем, как пляшут голые ветви деревьев в свете оранжевых фонарей…

– Тебе не захочется чинить самосуд над этим старым несчастным механиком, когда ты выслушаешь меня до конца, Херес, можешь мне поверить. К тому же, сперва нам нужно услышать от горбуна все, что требуется для того, чтобы Барри мог со спокойной душой вернуться на Континент и поставить жирный штамп в своих бумагах.

Моряк не ответил. Он гулко топал подошвами по мерзлой земле, поджав губы и хмуря косматые брови. С приходом рассвета снегопад утих, и теперь рыхлые сугробы мелко блестели под синеватыми тучами, как будто кто-то накрыл умирающий остров блестящим саваном.

Это утро выдалось еще более мрачным и серым, чем все предыдущие – как будто кто-то забыл на небесах нажать на кнопку, придающую миру живых красок. Наблюдать за этим унылым осенним пейзажем без грусти мог лишь ветер – он все так же резво носился между ссохшимися безликими домишками, стараясь разбудить их, тихо насвистывая им в окна.

Дверь в жилище старого механика была не заперта – очевидно, старец куда-то недавно выбирался. Я не стал стучать и ожидать ответа, вместо этого я грубо пнул ветхое дверное полотно ногой, и оно, слабо скрипнув, открылось настежь. Усатый инспектор смерил меня неодобрительным взглядом, но не проронил ни слова.

– Кто там?

Голос хозяина дома звучал устало и понуро. Словно сгорбленный старичок интуитивно догадывался о том, что сейчас будет происходить под стропилами его крыши. Он сидел в том же кресле, что и в предыдущий наш визит, сложив морщинистые кисти на коленях и слепо щуря выцветшие глаза, в зрачках которых сквозила смертельная тоска.

– Мы бы хотели ненадолго украсть ваше время, – произнес я, жестом призывая своих спутников занять свободные места. – Вы ведь не против, верно?

– Время-я-я… Времени больше не осталось, – с грустью протянул горбун.

Херес молча уселся в пустое кресло, скрестив руки на широкой груди и поглядывая из-под своих густых бровей то на меня, то на хозяина дома. Я знал, что ему будет сложно сдерживать свой гнев, но не сомневался в том, что ему это удастся. В конце концов, только капитан «Тихой Марии» смог вытерпеть мое присутствие так долго. Даже простодушный полицейский не способен был выносить меня рядом дольше пары суток.

– Я хочу кое-что рассказать и попрошу всех, кто находится в этой комнате, хранить молчание, пока я не закончу, – начал я, заметив устремившиеся на меня взгляды.

Барри остался стоять неподалеку от выхода, как будто на всякий случай перестраховывался и сохранял готовность сбежать в любой момент, нырнув за спасительную дверь. Я вышел в центр зала, ногой отодвинув пыльный ящик со сломанными железными игрушками. Все трое сверлили меня глазами, терпеливо ожидая продолжения.

– Однажды у одного здешнего моряка родилась девочка. С виду – совершенно обычный ребенок, но так только казалось на первый взгляд. У нее было слишком много странностей, которые отличали ее от остальных детей. Поэтому большую часть времени девочка любила проводить одна.

Даже не оборачиваясь, я мог чувствовать, как напрягся седой громила. Любое упоминание о Грейс причиняло ему невероятную боль, и в этом мы с ним были очень похожи. Хозяин жилища уже успел понять, что привело нас к нему – это было хорошо заметно по его напряженной позе. Но одновременно с этим он выглядел слишком беспристрастным и поникшим. Так, будто ему было все равно.

– Дети на острове не слишком жаловали странного ребенка, и потому девочка подружилась с мастером игрушек. Она так любила выдумывать… Именно девочка придумала диковинную игрушку – птичку из металла, способную петь и шевелить крыльями. Механику оставалось лишь воплотить это в реальность.

Я заметил, как от услышанного брови Барри поползли вверх, а сам он, застыв на месте, еще больше навострил уши, напряженно ожидая продолжения. Капитан «Тихой Марии» даже не дрогнул, оставшись неподвижно сидеть, словно каменное изваяние. Лишь выпирающие жилы на предплечьях и массивной шее выдавали сложную внутреннюю борьбу – моряк пустил в ход все свое самообладание и железную волю, чтобы оставаться безмолвным.

– Но это было не единственное, что умела девочка. У крохи был еще один, весьма странный дар – она могла предвидеть несчастья задолго до того, как они случались, – я бросил на горбуна пристальный взгляд. – И она что-то рассказала своему другу механику… Что-то, отчего он решил убить ее. На этом можно было бы закончить рассказ, но только сегодня утром я понял, что наш молчаливый хозяин преследовал вовсе не эту цель. Душа – вот чего он хотел на самом деле. Но, увы, заполучить душу, не лишив человека жизни, невозможно. Верно?

Я повернулся всем телом к старцу, утопающему в своем пыльном кресле. Его сморщенное лицо не выражало никаких эмоций, и я даже на секунду решил, что он мертв. Однако горбун сделал глубокий шумный вдох, отчего жилет на его груди заметно вздулся, выпятив многочисленные карманы.

– Хорошо, что вы молчите, – заметил я. – Необычная девочка была первой жертвой. Он надеялся, что особенный дар ребенка сыграет ему на руку, но все вышло не совсем так, как он планировал. Убить девочку оказалось не так просто – старик даже расчувствовался, когда затащил труп в лодку и отвез к рифам на другой стороне острова. Поэтому он переодел тело в новое, красивое платье – безумцу казалось, что это очистит его совесть.

Дряхлый механик едва заметно качнул своей белой головой, словно подтверждая мои слова. Он прикрыл слепые глаза и понурил поредевшие волосы, покорно сохраняя тишину. В это мгновение он совсем не был похож на изуверов и убийц, которых мы с Барри немало успели повидать на своем веку. Я даже мог ручаться, что внутри него сейчас не было ничего зверского – он казался всего лишь несчастным, разбитым стариком.

– …Отступать назад было нельзя, – продолжил я после небольшой паузы. – Поэтому он забрал то, что ему было нужно, а тело выбросил в море. Но все пошло наперекосяк. Сперва тело вынесло на берег, а затем провалились и все попытки сохранить душу в этом мире. В отчаянии механик поместил остатки собранного материала в одну из своих игрушек.

Барри настороженно слушал мои слова, не сводя глаз с горбуна, как будто не мог поверить собственным ушам. Старец же и не думал оправдываться или защищаться – он опустил голову, словно разглядывая свои дряхлые колени, и послушно внимал моему рассказу, не проронив ни слова. Херес продолжал сидеть в кресле напротив, не меняя своей позы.

– Тогда он понял две вещи. Первая – лишить жизни еще хоть одного человека он попросту не сможет, а потому необходимо было переложить эту ношу на кого-нибудь другого. Вторая – собирать души по одной оказалось слишком долгим и муторным занятием. Но механик сумел решить обе проблемы одним махом. Он вновь использовал девочку, а вернее то, что от нее осталось.

Я выдохнул и устало опустил плечи, чтобы перевести дух. Все трое не проронили ни слова, и под сводами пыльной комнаты царила звенящая тишина. Изредка ее нарушал только свист ветра, резвящегося за окном.

– Помнишь тот жутковатый детский рисунок, Херес? – я обернулся к застывшей фигуре капитана. – Чудовище с белыми, как туман, глазами. Оно забирало то, что ему было нужно, а тела отправляло в море, используя подземный грот вместо погребальной ямы…

– Неужели все это возможно? – тихо произнес инспектор, лихорадочно перебирая свои пальцы.

Его лицо исказила гримаса ужаса, смешанного с отвращением. Но, казалось, горбуна все это по-прежнему нисколько не трогало. Он безмолвно возвышался посреди комнаты, окруженный сломанными игрушками, как поверженный король убитыми солдатами.

– Ты задаешь не те вопросы, толстяк. Нужно спрашивать о том, что сказала ему девочка. Потому что это – единственное, чего я никак не могу понять…

– Вы никогда не сможете понять… Глупцы!

Горбун неожиданно вынырнул из своего кресла и уставился на меня тусклыми глазами. Его испещренное морщинами лицо исказил гнев, сухие руки сжались в кулаки. Херес тут же вскочил на ноги и сделал шаг вперед, но я жестом попросил его остаться на месте.

– Грейс совсем не нравилось то, что вы заставляли ее делать. Часть души девочки, свободная часть, все это время искала способ, чтобы закончить вереницу этих бессмысленных и противоестественных преступлений.

– Мои глаза давно не могут видеть ясно, но вы еще более слепы, чем я, – исступленно проскрежетал старец.

– Вы хоть представляете, какое наказание вас ждет, – взвизгнул полицейский за моей спиной.

Теперь он уже не перебирал в смятении свои толстые пальцы, а с омерзением наблюдал за сухой фигурой механика, сгорбившегося возле продавленного кресла посреди гостиной. Капитан «Тихой Марии» остался возвышаться за моей спиной, шумно выдыхая воздух.

– Остановите это. Вы знаете, что время пришло. Это конец, – проговорил я.

Горбун неожиданно обмяк, а затем кивнул, словно вновь безропотно соглашаясь с моими словами. Он упал обратно в кресло, вытянув ноги вперед и уронив голову на грудь:

– Времени действительно больше нет… Мы все обречены.

Я шагнул ему навстречу, пинком отодвинув в сторону еще один ящик с проржавевшими деталями:

– О чем вы говорите?

– Птица, птица уничтожила все! Я был уверен, что внутри нее не осталось ничего, но я ошибался… Да-а… большая часть девочки жила в игрушке, таилась в ней и выжидала… – старец вымученно улыбнулся, подняв свою белую голову и посмотрев мне в лицо. – Теперь ее нет. Никого нет…

– Да о чем вы толкуете?! – взревел Херес, потеряв остатки терпения.

– Я не хотел причинить твоей девочке боль, – тяжело выдохнул горбун, вновь опуская голову. – Я… я просто желал спасти ее. Спасти всех их…

– Погоди, Херес, – я едва смог удержать рванувшего вперед капитана, который жаждал расправиться с потерявшим рассудок механиком. – Неужели ты не понял?

– Что я должен был понять, детектив? Что?! Я уже не знаю, что мне нужно понимать, – прокричал он, глубоко дыша и утирая рукавом крупные капли со своих щек.

– Она звала нас сюда не для того, чтобы мы остановили все это. Она знала наперед, Херес… Мы лишь помогли ей. Грейс хотела, чтобы я все узнал, чтобы я знал правду. Для нее это было важно…

– Что ты хочешь сказать, детектив? Черт тебя подери, говори прямо, потому что я больше не могу выносить всего этого!

Он закрыл лицо руками и судорожно вдохнул. Его гнев утих, и теперь ему на смену пришло полное отчаяние. Я хорошо знал это ощущение – все это я уже переживал раньше. Только сейчас я вспомнил слова железной птицы и ее странную просьбу. Нужна ли была вообще правда человеку, потерявшему единственного ребенка?

– Теперь уже все позади, дружище…

– Вы слепы! Слепы! – взвыл внезапно хозяин дома, заламывая руки. – Все, что я делал, все, ради чего я старался… Все сломано! Сломано!

Он вытаращил безумные глаза и с остервенением рвал на себе волосы, содрогаясь всем телом. Барри с ужасом наблюдал за этой картиной, все еще не веря в то, что происходит.

– Пойдем отсюда, Херес. Оставь этого несчастного. Он уже сполна отплатил за то, что наделал.

Я потянул громилу за рукав. Но он продолжал безмолвно наблюдать за истерикой старого механика, который, потеряв остатки рассудка, принялся бегать по комнате, сшибая на ходу полки с игрушками и расшвыривая металлические детали. Ударяясь о стены и пол, они рассыпались с громким звоном, издавая гулкую мелодию.

– Все сломано! Все кончено!..

Горбун возобновил свои истошные стенания, в исступлении громко завывая в пустом доме, как смертельно раненый зверь, когда мы покинули его безжизненное жилище. Моряк первым вышел на улицу, с удовольствием подставив лицо холодным порывам ноябрьского ветра. Я видел, как он глубоко вдохнул, а затем расправил свои плечи, отчего ткань рубахи натянулась на его спине до хруста. Он мог ничего не говорить – я и без слов понял, что он сейчас чувствовал.

В его голове, под седыми спутанными космами, наконец, воцарилось долгожданное смирение. Теперь он был уверен в том, что за тонкой гранью этого серого мира существует другой, и больше ничто не могло подорвать его железную веру и слепую надежду. Он вновь положился на свет всезнающих небес, окончив свои внутренние терзания. Я не мог выбросить прочь мысль о том, как сильно я завидовал старику в этот момент. За считанные секунды ему удалось собрать осколки своего разбитого сердца воедино, в то время как мое оставалось намертво втоптанным в пыль. То, что разрушало меня все эти годы, отравляя изнутри, не сумело даже пробраться сквозь толстую кожу моряка, словно натолкнувшись на невидимую преграду.

Казалось, Херес заворожено наблюдал за унылым пейзажем вокруг, высоко подняв голову и засунув грубые ладони в карманы брюк. Он не выглядел ни раздавленным, ни сломленным своим горем. Напротив, вокруг его массивного силуэта прозрачной аурой растекалось тихое спокойствие, как будто моряк сейчас видел что-то, недоступное для глаз остальных, всецело поглощенный этим тайным представлением. И я невольно ощутил себя еще более ничтожным и жалким, испытав этот внутренний контраст.

Толстый инспектор судорожно сжимал свой череп, словно силясь выдавить из него все то, что несколько минут назад ему пришлось пережить.

– Это какое-то безумие, Том…

– Можешь закрыть это дело с чувством выполненного долга, Барри.

– Что же это такое, Том? Как будто… будто весь мир сошел с ума!

Я собирался было ответить ему, но что-то в его словах вызвало смутный всплеск воспоминаний в моей голове, словно кто-то бросил камень в мутную воду. Я застыл на месте, так и не проговорив то, что собирался. Я видел, как мерно плещутся волны ночного моря за бортом лодки. Как туман мягко подползает из-за рифов, чтобы скрыть меня в своей липкой пелене.

– Я так устал, Грейс, – услышал я откуда-то со стороны свой собственный голос. – Этот мир как будто сошел с ума.

Она грустно смотрела на меня бездонными чернеющими глазами, сидя на носу покачивающейся лодки. Я чувствовал, как вымокший плащ тянет меня вниз, заставляя согнуть спину под его тяжестью.

– Миру пришел конец, Том.

– О чем ты говоришь, Грейси?

Мой голос долетал до моего сознания, как отдаленный плеск волн, и я прислушивался к нему, тот же час вспоминая все то, что произносил мгновение назад. Это было похоже на страшный, полузабытый сон, который внезапно вспыхивает в закоулках памяти с приходом новой ночи.

– Когда-то это было чудесное место… Если бы ты только видел это. Люди были счастливы, здесь было много солнца. Так много света, Том… Я никогда не видела ничего подобного.

Она мечтательно улыбнулась одними уголками синюшных губ, а затем вновь помрачнела, бросив на меня тусклый взгляд безжизненных глаз. Затем Грейси приподняла костлявую кисть, и я заметил в ее бледных пальцах свернутый бумажный лист. Она легко разжала ладонь, и листок, подхваченный порывом ночного ветра, рванул в мою сторону, мягко ударившись о воротник сырого плаща. Я схватил его за край прежде, чем он успел, подрагивая, взмыть в воздух.

Это был один из тех рисунков, что я видел в детской спальне заброшенного дома капитана «Тихой Марии». Я заметил те же штрихи и тот же знакомый почерк. Но этот альбомный лист выглядел гораздо мрачнее – никаких ярких карандашей, только тусклая монохромная гамма. Ребенок использовал лишь один цвет, изображая на темном фоне огромный черный шар.

– Что это, Грейс?

– Этот мир бывал очень разным… Материки сходились и расходились так много раз, Том.

– Я все еще не понимаю тебя, Грейси.

– Мертвый холодный мир, блуждающий в одиночестве, – тихо прошелестел ее голос. – Планета сошла с орбиты и отдаляется от солнца.

Я молча следил за тем, как черная вода, окружающая лодку, покрывается мелкой рябью. Туман становился все гуще, сжимая свои кольца плотнее вокруг хлипкого суденышка. Мне было неуютно в промокшем плаще, и от пронзительных резких порывов меня била крупная дрожь.

– Он заставляет меня собирать души. Но их нельзя спасти, Том. Надежды нет.

– Сколько осталось времени?

– Его нет, Том. Вы умираете, – ее слова донеслись до меня вместе с ледяным ветром. – После того, как землю накроет кровавый снег, у вас останется лишь несколько дней.

Я улыбнулся ей, посмотрев в ее бледное, мертвое лицо. Спутанные темные волосы Грейси причудливо извивались под порывами ветра, будто рвались куда-то, встревоженные ее словами. Она расправила подол своего грязного, разодранного платья и подняла голову.

– Я ничего не могу исправить, – прошептала она так тихо, что мне пришлось читать слова по ее обескровленным губам.

– Ты пришла, чтобы попрощаться, верно?

– Я не хотела, чтобы ты был одинок. Хотя бы не сейчас.

Лодку легко качнуло, и на пике толчка я сделал шаг вперед, перенеся весь вес своего тела на одну ногу, отчего едва снова не упал за борт в ледяную воду.

– Суть в том, Грейс, что я никогда не боялся смерти.

– Это больше, чем смерть, Том. Это конец.

Вокруг ничего не было видно из-за плотной стены белесого тумана – он закрыл собой даже низкое осеннее небо и редкие мигающие звезды. И если бы не тихий ропот волн, я бы мог подумать, что очутился где-то далеко, там, где весь воздух соткан из белесого морока, легко просачивающегося внутрь тела сквозь поры заледеневшей кожи.

– Твой разум попытается стереть это из памяти. Потому что это невыносимая ноша… – прошептала она, вперившись черными глазницами в неспокойное море. – Но ты особенный, Том. Ты слышишь?..

Я молчал. Безучастно разглядывая вязкую стену мглы, плавно колеблющуюся под натиском сырого ветра, я ощущал бесконечную внутреннюю пустоту, в которую все глубже проваливался. Но лишь теперь ко мне пришло смутное осознание того, что все это время я испытывал жалкие отголоски настоящего отчаяния и одиночества. До моего тревожного сознания доносился далекий жар багрового пламени, бушевавшего внутри оголившихся останков Грейси. Это не она была нужна мне, а я ей. Она нуждалась во мне, как нуждается в спасении корабль, нарвавшийся в непроглядной тьме на острые скалы и погрузившийся в бездну.

В эти минуты я особенно остро чувствовал нашу незримую, больную связь. Бесконечный поток одиночества, страха и отверженности переливался из ее заблудшей души в мою, разбитую и дрожащую от смятения, чтобы затем возвратиться обратно к ней, в свой беспросветный чертог. Глупое, наивное дитя смерти, обреченное навечно блуждать в мороке гаснущего пространства, дитя, которое никогда не увидит проблески спасительного рассвета.

Ссохшаяся фигура Грейси темнела впереди, ярко вычерчиваясь на полотне молочного, противоестественного тумана. И я почти что видел, как она взлетает ввысь, плавно взмахивая тускло мерцающими металлическими крыльями, а затем носится в непроглядной тьме над мертвой землей, огибая ее вновь и вновь, не в силах отдалиться от своей пустующей клетки. Словно стенающий призрак, навечно прикованный тайными цепями к разрушенному, всеми покинутому дому.

Горбун так и не сумел понять, какая безграничная пустота ждала тех, кого он так жаждал сохранить. Грейси избавила несчастные души, заключенные в жуткие оковы, от этой страшной участи, освободив их и позволив раствориться в густом воздухе острова Сорха. Но для нее самой не существовало никакого спасения. Грейси была обречена.

«Не говори, не говори отцу. Ты разобьешь ему сердце…» – скрежетал в моем сознании металлический голос, врезаясь пульсирующими отзвуками в барабанные перепонки. Я машинально обхватил голову руками, стараясь ослабить нарастающее эхо.

– Том! Том, ты слышишь?

– Детектив, какого черта с тобой происходит?!

Я часто заморгал, чтобы сфокусировать расплывшуюся перед глазами картину. Лишь спустя несколько мгновений я смог разглядеть встревоженные лица толстяка и капитана «Тихой Марии», которые уставились на меня.

– Когда ты успел вымокнуть до нитки, – удивленно произнес Барри.

Я опустил глаза вниз и увидел, что с подола и рукавов моей одежды на заснеженную тропу скатываются крупные капли. Плащ был насквозь сырым, отчего пропитались влагой и безразмерные вещи усатого инспектора, которыми я благоразумно утеплялся.

– Знаешь, Херес, – проговорил я, стаскивая с себя мокрый плащ и бросая его в сероватый сугроб. – Заводи-ка свою дряхлую «Марию». Мне до тошноты осточертел этот убогий клочок земли.

– Как скажешь, детектив, – послушно кивнул моряк, который и сам в глубине души жаждал как можно скорее убраться с Сорха. – Когда ты собираешься отплывать?

– Прямо сейчас. Если ты поторопишься, мы еще успеем на рассвете хлебнуть чего-нибудь в «Синем быке» и съесть по куску мясного пирога.

– Ты куда-то торопишься? – встрял Барри, шагающий позади. – А как же этот безумный механик? Мы же не можем просто оставить его здесь и вернуться назад…

– Выбрось это из головы, жирдяй, это больше не имеет никакого значения, – равнодушно бросил я. – Я бы предпочел оказаться завтра подальше от этого проклятого места и стоять ногами на твердой земле Континента. Может быть, я даже приглашу вас обоих в свою берлогу на обед.

– Том, у тебя же в доме никогда не бывает еды, – с укором проговорил толстяк.

– Обещаю, Барри, по такому случаю я даже не пожалею средств на то, чтобы набить до отвала твое ненасытное брюхо.

Мы уже ворвались в таверну, спешно поднимаясь вверх по скрипучим ступеням. Хозяин паба все еще мирно дремал в своем номере, и я велел усатому полицейскому не тревожить его сон, оставив деньги на прикроватной тумбе.

– По какому случаю? – спросил инспектор, на ходу затягивая ремнями свой увесистый дорожный чемодан и расправляя лацканы зимнего пальто.

Я молча подмигнул ему в ответ. Порывы утреннего ветра старались остановить меня, когда я покидал двор паба, забрасывая в багажник ржавого автомобиля немногочисленные пожитки. По пути к пустующим докам на обледеневшем шоссе я заметил еще несколько мертвых птиц, которых уже не стал объезжать, к большому недовольству полицейского.

Когда мы трое ступили на темную палубу «Тихой Марии», я запрокинул голову к небу и успел заметить в скудных, вылинявших лучах солнца несколько металлических бликов. Механическая птичка, зависнув высоко в пелене густых туч, несколько мгновений глядела на меня безжизненными матовыми глазами, а затем, широко раскинув крылья, взмыла еще выше, растворившись в небе над островом.

– Прощай, – едва слышно прошептал я, но шум черных волн тут же перекрыл звуки моего голоса.