Увел, значит, этот Йехезкель деда в салон, и слышу, бубнят там, дед повизгивает высоким голосом, а этот ему что-то тихо и убедительно отвечает. Дед постепенно снизил тон, а потом и вообще слышу только, как этот журчит.
А Татьяна все не идет. Хотел сам встать и пойти к ней на кухню, но передумал – опять с дедом сталкиваться. И терпеливо лежу и жду, даже глаза закрыл, хотя терпения никакого уже не осталось.
И вот с закрытыми глазами явственно вдруг вижу, что в моей коробке с лекарствами, на самом дне, валяется одна, нет, две, или даже три беленьких. И даже как будто припоминаю, что у меня однажды, когда еще было много, несколько штук из упаковки вывалились, а я искать не стал, тогда вопрос не стоял так остро. Ей-богу, должны быть! Сел, вытащил из тумбочки коробку, руки дрожат, повынимал из нее все пачечки и пакетики, и – да, лежат на дне две белые таблетки. Белые-то белые, да вовсе не те. И размер не тот, и форма, сам не знаю, кто такие. Пошарил еще, но, конечно, ничего не нашел. И ведь знал же, что нету, а просто одно воображение.
Сложил все обратно, спрятал в тумбочку. Чуть не сорок минут уже прошло, а они там в салоне все бубнят, а Татьяна все на кухне возится. И чего ей там, сама же сказала, у тебя все есть. И вообще, спать пора, но мне ведь не заснуть. Не вытерпел и позвал:
– Таня! Поди сюда!
Пришла, и уже по лицу сразу вижу, что не принесла.
Она вообще словами мало что говорит, а на лице все как есть отражается.
Собрал всю волю, не хочу скандалов при посторонних, и говорю более-менее нормальным тоном:
– Танечка. Ну как же так? Я ведь тебя серьезно просил. Это не шутки. Почему не хочешь мне помочь? А вместо этого привела сюда… этого своего…
Голову нагнула, на меня не смотрит и говорит:
– Хочу. Поэтому и привела. Он тебе поможет.
– Молитвами, что ли?
– И молитвы не повредят. Но не только. У него и другие способы есть. Он умеет.
– Альтернативой небось? Энергетикой? И не мечтай. Не допущу, чтоб всякие там надо мной руками водили и прочие глупости.
– Он не всякий там. Он Йехезкель.
– Ну и что? Что он, святой?
– Нет, совсем нет. Просто добрый человек.
– И прекрасно. Он добрый Йехезкель, а я недобрый Михаэль, и уводи его отсюда к такой матери. И настоятельно требую, достань мне лекарство.
Дверь у меня в спальню открыта, но, слышу, стучат. Поднимаю глаза – дедуля. Скромно стоит на пороге, просит позволения зайти. Что за черт?
– Ну, – говорю, – чего тебе еще?
– Я вам, – говорит, – не буду мешать. Я только хочу у тебя прощения попросить.
– Прощения?!
– Да, – говорит. – Золото у тебя брат, просто золото. А ты уж меня прости, и что я грозил тебе, не принимай к сердцу. Больше не буду тебе докучать. Теперь выздоравливай поскорее, и гмар хатима това вам всем.
– И ты… – говорю, – и тебе…
Растерялся я порядком. Хотел сказать: какой там брат, не брат он мне, но дед мне напоследок заявление сделал.
– Ты, – говорит, – хорошо поступил, что вернул, правильно, хоть это, разумеется, никакой не цирконий.
Повернулся и заковылял к двери. Вот вам и Йехезкель. Прямо укротитель диких зверей! Такого деда в овечку превратил.