В процессе я ей все-таки про камни рассказал, чтобы причину объяснить, почему с Кармелой вышло.

Нет, говорит, не в Кармеле дело, Кармела добрая женщина, я рада буду, если у вас что-нибудь получится. А про камни только и сказала, не впутывайся ты в эту кашу, брось, зачем тебе? Слишком была занята своим, слушала невнимательно и толком, по-моему, не усвоила.

А теперь вот Азам. Все знает, вполне в курсе и уже обдумал, что делать. Тут уж дурака валять нечего, вокруг да около ходить. Могу, конечно, еще прежнюю резину потянуть, не знаю, мол, и не знаю ничего. Но ясно, что не отстанет, да и Галина… В общем, сказал ему, пусть приходят, поговорим. Он хотел прямо сегодня, но я не могу, у меня травма. Договорились на завтра.

Лучше всего, отдам я им эти стекляшки, и пусть делают, что хотят. А мне это скучно и ни к чему.

В общем, надо идти к Кармеле. Не хочется, у меня все чувства к ней испарились, и этим самым заниматься совсем не хочу. Но надо, и лучше, чем сидеть и последние нервы мучить.

Переодеваться не стал, хотя болей практически никаких нет. Что это значит, все нервы истерзаны, а болей нет? Или она права была и болезнь моя проходит? Только этого не хватало. Да глупости, не может она пройти, не первый раз, просто ремиссия.

И время самое подходящее, восемь часов. Татьяна, между прочим, как раз заступает на дежурство.

Без всяких приготовлений, но с решимостью взял и пошел.

Дверь у Кармелы, как всегда, не заперта. Ей уж и соседи говорили, обворуют, будешь знать. Нет, говорит, я с детства так привыкла, стану я запирать, когда в магазин на полчаса выхожу. У нас, говорит, в мошаве никогда не запирали, тоже мне, вспомнила времена царя Гороха.

Сама в кухне, опять что-то вкусное готовит, не исключено, что и нам бы опять принесла. Теперь мне одному будет носить, если вообще будет.

Услышала меня, выскочила в прихожую – у нее и прихожая есть, вообще, квартира куда лучше нашей и больше, комнат не то четыре, а может, и пять, и санузел раздельный. Видимо, у бывшего мужа отсудила. Говорят, раньше когда-то, еще до Израиля, в этом доме был отель для богатых англичан, справа для них квартиры, такие, как ее, а слева маленькие для прислуги, как наша.

Выскочила в прихожую, и так радостно: «Мишен-ка!» Мимо меня проскользнула и дверь заперла, а ключ в карман. Опасается теперь, про Татьяну ведь не знает, и не скажу.

– Мишен-ка, у меня в кухне горит, я сейчас, только доготовлю.

И быстро обеими руками мне голову приподнимает, одной рукой держит, второй гладит по щеке, по губам, наклонилась, заглядывает в глаза:

– Ты сердишься? Плохо себя чувствуешь? У тебя что-то случилось?

Интуиция у этих баб просто зверская.

– Нет, – говорю, – ничего.

– Иди, – говорит, – прямо в спальню, я сейчас приду, а то сгорит.

И убежала.

А я вошел в спальню и ахнул.

На двуспальной ее кровати, на двух подушках, лежат оба мои коврика.

Я нужный сразу схватил, а что делать, не знаю. Унести его нельзя, дверь заперта. В карман сунуть – не влезет. Вообще в одежде не спрятать – велик, и ведь раздеваться придется. Увидит и отнимет опять. Она как раз из кухни кричит:

– Ты пока раздевайся и ложись!

Я быстро постель разобрал, балаган на ней устроил, типа что коврики в нем затерялись, сел посередке, но куда нужный-то деть? Снял рубашку, накрыл ею, но это ненадежно. А она в дверь заглядывает и говорит:

– Я только в душ быстренько, ладно? А то я после кухни. Хочу, чтоб мы с тобой сегодня по-людски, а не так. Ладно? Мишен-ка?

И смотрит как-то просительно, даже не похоже на нее. Я киваю:

– Конечно, Кармела, – а сам весь в тоске.

Не хочу я, ни по-людски, и никак, и с ковриком ничего не придумаю.

Сижу, оглядываюсь по сторонам.

И вижу, на туалетном столике у нее лежат маникюрные ножнички. Схватил и стал тот кружок, которым место отметил, вырезать. Маленький-то кусок зажму и не отнимет, и пусть ругается, как хочет.

Ножнички крошечные, тупые, что только она ими делает? А тряпки толстые, да еще скрученные, и узлы. Ужасно медленно идет, не режу, а пилю. А она в ванную дверь не закрыла, плещется там и кричит мне оттуда обычным своим голосом:

– Я уже почти готова. А ты готов?

То-то и оно, что не готов. А ведь она сейчас выскочит, вытираться в такую жару недолго. Что делать?

Надумал. Взял и пошел в уборную.

Уборная тесная, дверь, конечно, не запирается, я сел на толчок, даже крышку не закрыл, некогда, ногами дверь изнутри припер и режу. И вот нащупал одну горошину. Выковырял, сунул в карман брюк, режу дальше. Режу, а сам щупаю, где тут мой Красный Адамант. Еще две горошины высвободились, спрятал и их. Остальные, видно, в середке. Пилю изо всех сил, половина всего осталась.

Вот он! Нащупал! Да большой какой, присмотреться, так и на вид заметно. Но плотно в лоскут закручен. Я уж не пилю, а просто рву, крепкие, гады. Слышу, она из ванной прошлепала в спальню и сразу же зовет:

– Мишен-ка, ты где?

Я резанул, мой Красный чуть приоткрылся с одного боку. Какой красавец!

– Мишен-ка! Куда ты исчез? А, ты здесь. Слушай, ты воду только малую спускай, а то что-то плохо проходит.

У самой двери уже стоит. Но ведь не полезет же в туалет.

Отошла на минуту, повозилась где-то там немного и опять подошла.

– Ну, чего ты так долго?

Я молчу и режу.

Не уходит. И я замер.

– Мишен-ка, – говорит, – что с тобой? Ответь мне. Что ты там делаешь?

– Пипи делаю, – говорю, но голосом управляю плохо.

– Пипи? Что у тебя такой голос? Ты в порядке?

– И каки.

А голос совсем уже не мой. Тяжело мне, ногами дверь держу, локтями уперся в колени, ножницы эти проклятые кольцами врезались в суставы – не стащить, и пилю, раздираю, да еще двумя пальцами Красный придерживаю, он уже почти совсем обнажился, сейчас выцарапаю.

– Мишен-ка, тебе плохо? Почему ты молчишь?

И толкает дверь, а та, понятно, не хочет открываться, там мои ноги.

– Ой! – кричит. – Мишен-ка, ты там упал?

Я полуотрезанный кусок в горсть захватил и рванул что было мочи, оторвал, а она в тот же момент на дверь нажала.

Ноги мои дернулись, колени трахнули по локтям, между коленями – плоп! – что-то упало в толчок, а я и встать не могу, она наполовину в дверь втиснулась и меня дверью зажала. Выйди, кричу, выйди сейчас же, а она: да что ты, да что с тобой, убралась наконец, я кое-как сполз на пол, повернулся и руку по локоть в толчок запустил, но куда там.