Глава 1

В которой герои занимаются неинтересным трудом, но в итоге имеют интересный результат.

…Да, скажу я вам, странные, знаете ли, истории случаются иногда в жизни. Настолько странные, что просто весьма странные, если не сказать: из рук вон престранные. И всё столь неожиданно и таким сюрпризом…

Так вот тянется себе и тянется серая действительность, нанизывая на суровую нитку дней монотонное однообразие будней, отчего поневоле теряешь всякую бдительность и уже не веришь ни в какие перемены, кроме как в перемены времён года, да и то не всегда. Чего плутовка-судьба, как оказывается, только и ждёт, замышляя исподтишка такой фортель, до которого, пожалуй, не додуматься ни одному профессиональному фантазёру, не говоря уж о скромных и бесхитростных гражданах.

Но чем меньше мы предполагаем, тем успешнее это иногда случается. После чего персонажи происшедшего происшествия, сверкая ошалело выпученными взорами и бормоча под нос галиматью, долго не могут прийти в себя и начинают тут же сомневаться в реальности случившегося и вспоминать: что пили с утра. И если нету вещественных доказательств с места невероятных событий, да ещё кстати припоминается принятый стопарик, то всё: приходит твёрдое убеждение насчёт заглянувшего ненароком белого коня… Но тут-то вот они — документы — вот они, здесь, в этом альбоме для фотографий с обложкой, украшенной видом эффектно подсвеченных развалин Колизея — что весьма соответствует. Вот, пожалуйста, включаем настольную лампу, кладём альбом в освещённый круг, раскрываем… Да только кто поверит в подлинность этих снимков в наше время высоких технологий и компьютерной графики. Прежде всего подумают о каком-то хитрованном надувательстве, сооружённом при помощи доступного реквизита.

Разве что слово дать, да только суматошное время наше, обильное стрессами и скандалами, обманом при честных глазах и жульничеством ловкими руками, давно уж трансформировало всех нас в бдительно подозревающих друг друга. Это в рыцарских романах слово чести выходит натуральной полновесной валютою; в жизни же оное более напоминает фальшивую ассигнацию, которую всяк, получив её, настороженно крутит так и эдак, высматривая изъяны в вензелях и виньетках…

Потому-то и не выставлялся доселе вышеупомянутый альбом перед посторонним людом, ибо кому нравится лишний раз выслушивать в свой адрес намёки на сходство с небезызвестным бароном. Тем более, есть и не посторонние. В количестве пяти индивидуумов. Это если без вашего покорного слуги. А если с ним, то и, вообще, всех шести. Именно в таком числе и совершён был тот незабываемый и необычайный вояж, о котором я по назойливому настоянию коллег-путешественников и попытаюсь вам сейчас поведать. Ну а снимки послужат вещественным подтверждением, дополняющим сиё скромное и незамысловатое повествование, хотя, конечно и качеством они не вышли, и слог хромает, да и вообще… Но, тем не менее, как не без оснований заметил Раис, это не главное, а главное то, что наш человек никогда и нигде не теряется. И вовсе не потому, что он никому не нужен…

…Итак, эта история началась с того, что Лёлику возымелось необходимым во что бы то ни стало расширить погреб. Проживал он в притулившейся за серым штакетником и одичавшими бегониями деревянной развалюхе, возможно даже бывшей некогда вполне приличной избою с резными наличниками и петухом на коньке.

То ли в силу неких высших градостроительных замыслов, то ли просто до сих пор руки не доходили, но к тому времени чуть ли не в центре нашего славного миллионного города всё ещё существовала тихим островком маленькая деревенька из десятка ветхих домишек, которая, вполне вероятно, возникла на этом свете ещё тогда, когда вокруг располагались девственные природные ландшафты, а наш город целиком помещался в черте крепостных стен, опоясывавших обширный холм у излучины реки.

Но строительство уже вовсю разворачивалось по соседству, грозя в скором времени сделать существование сего патриархального уголка всего лишь историческим фактом. Потому житие Лёлика в подобном месте происходило вовсе не из-за любви к пасторальным мотивам, а только из-за меркантильного интереса, заключавшегося в получении изолированной квартиры в одном из блочных многоэтажек, росших вокруг как грибы после июльского дождя.

И, по всей видимости, недалек уже был тот день, когда чугунный шар должен был бы вдребезги разнести этот памятник деревянного зодчества вместе со всеми его погребами, но Лёлик, всегда отличавшийся недальновидностью и строптивостью, проигнорировал наши глубоко аргументированные возражения и поставил вопрос ребром: или мы — друзья, и тогда копаем, или мы не копаем, и тогда — не друзья. Что ж, с такими бескомпромиссными намёками пришлось посчитаться.

В тот памятный майский день пасмурная холодная сырая весна наконец-то разродилась долгожданным тёплым комфортом. С утра пораньше откуда-то со стороны азиатских песков налетел жаркий сухой ветер, вмиг разметал серые тучи, нависавшие над крышами чуть ли не с самой осени и радовавшие доселе своей беспросветностью не хуже зубной боли. Заголившееся небушко налилось здоровой синевой, солнце заблистало раскалённой кляксою, щедро обрызгав городские натуры яркими красками, защебетали в голых ещё, с нераскрывшимися почками, ветках оклемавшиеся воробьи, заорали оглашено высыпавшие во двор дети, повылазили из подвальных оконцев облезлые и отощавшие за зиму кошки, ну а красный столбик на термометре лихо скакнул к той отметке, с которой не без основания начинают задумываться о всяком летнем навороченном прикиде типа льняных светлых брючек, рубашечек с коротким рукавом и ботиночек а ля мокасины. Но поскольку подобные наряды никак не согласовывались с земляными работами, пришлось довольствоваться заслуженными джинсами с кожаными заплатами на уязвимых местах, застиранной рубахой, имевшей некогда ковбойскую клетку, и слегка перекошенными, но, тем не менее, ещё крепкими кроссовками.

А на улице назревала благодать. Тёплые солнечные лучи щекотали нежно, тонкие аморальные ароматы струились амурными фимиамами, грязные островки чахоточного снега съеживались на глазах. Народ воспрянул ото сна и уже не брёл кое-как, а шествовал пружинисто; и даже бабуля древняя из соседнего дома восседала на скамейке молодцевато и подтянуто. Две девицы важные, а может гимназистки юные — кто их нынче разберет, малолеток этих распоясавшихся — в ярких блузках, в легкомысленных юбчонках весьма повыше колен прогуливались значительно, поцокивая каблучками по местами просохшему асфальту, покачивали грациозно попками, хвастались лилейными ножками, подуставшими от тёплых колготов и шерстяных гамашей; а тут вдруг паскудник-ветер рванул к ним из-за куста, поднырнул понизу, взметнул юбчонки надутыми парусами; и так сверкнуло из-под оттуда белизною хорошо перезимовавшей плоти, что небритая личность в жёваном пиджаке поверх драной майки прервала целеустремлённый полёт свой к ларьку за пивом и засмотрелась мечтательно. А некто из меломанов на верхнем этаже, распахнув окно настежь, выставил наружу колонки и облагодетельствовал прохожих навязчивой попсой.

В полупустом троллейбусе я уселся у окна, и, как оказалось, неудачно — солнце принялось залпами пулять в глаза, выскакивая из-за домов и путаясь в ажурных кронах тополей. Оставалось только зажмуриться, пригреться и посмотреть сквозь мелькавшие оранжевые сполохи сон: будто бы покачиваюсь я на спине неторопливо передвигающейся лошади, а кругом какие-то холмистые ландшафты с пальмами, и вдруг шум, крики, впереди на холмах обнаруживается некто вражеский, а едущий рядом Боба с ухмылкой берёт навскидку огромный арбалет… М-да, чего только не приснится в общественном транспорте…

Когда я, загремев привычно ведром в тёмных сенцах, вошёл в горницу, встретил меня восторженный вопль Лёлика:

— Ну вот теперь все в сборе! Пора начинать!

— О, да ты нос испачкал! — не удержался я отметить густо высыпавшие на хозяйском челе веснушки.

Лёлик засмущался и погрозил мне кулаком.

Внешность он имел весьма колоритную, так как к периодической весенней пятнистости природа наделила его пышными кудрями неуверенно-рыжего колера, позволявшего Лёлику с некоторым основанием называть себя жгучим шатеном, а вредным личностям в пору нашего общего детства применять в его адрес с той же долей основания дразнилку про убиенного лопатой дедушку. Ко всему Лёлик носил очки в щегольской тонкой оправе по случаю случившейся от неумеренного чтения близорукости.

Я солидно обменялся рукопожатиями с присутствовавшими, а именно, с самим хозяином, Джоном, Серёгой, Бобой и Раисом, после чего с мягким укором заметил:

— Что ж вы, судари мои, могли бы и без меня начать. Я бы понял и простил.

— Эть, ловкач какой! — заворчал за всех Раис. — Вкалывай тут за него… Так и похудеть можно!…

— Ну, это тебе не грозит… — заметил я не без оснований, поскольку с малолетства Раис отличался завидным аппетитом, отчего вырос не столько вверх, сколько вширь.

— А вот и грозит! — сурово не согласился Раис и насупился.

— А ты Алкоголь пей, в нём калории, — хитро прищурившись, посоветовал Серёга, сам любивший усугублять за воротник.

— А что ж колдыри все такие засохшие? — усомнился Раис.

— Это от внутренних противоречий, — пояснил Серёга.

— Хватит базаров! — строгим старшиной прикрикнул Лёлик, в мгновение ока завернувши половик и откинув крышку. — Налетай с песнями!…

Делать было нечего кроме самого дела. Начали распределять обязанности сообразно с озвученной Лёликом диспозицией. Кому-то надо было лезть в подпол, чтобы копать там землю и насыпать её в ведро на верёвке, а кому-то это ведро тягать наверх и выносить землю на улицу. Добровольцев изобразить шахтёров-стахановцев не нашлось, потому мы стали выдвигать из своих рядов тех, кто меньше всего сему уделу мог сопротивляться. Перво-наперво выдвинули Бобу, который был хоть худ, но вынослив и силён. Боба пытался возразить, ссылаясь на свой немалый рост, из-за которого ему придётся пребывать в подполе в состоянии "три погибели", но свойственная нашему другу застенчивость не позволила ему преодолеть коллективный напор и заверения в полном доверии к его несомненной ловкости и сноровке.

Вторым кандидатом Лёлик попытался предложить Раиса, но тот и сам наотрез отказался, и коллектив не поддержал, предполагая, что Раису с его выпуклыми боками в узком помещении делать будет нечего. Казалось, дискуссия зашла в тупик, но тут составить компанию работящему Бобе вызвался Джон, судя по хитрому прищуру решивший в темноте подпола отсидеться за его широкой спиной. Итак, роли были распределены. Джон с Бобою полезли с кряхтением в подпол; Раис, Серёга и я приготовились тягать наружу ведра с удаляемым грунтом и выносить его во двор. Работа не столько закипела, сколько началась. Лёлик как-то сразу принял на себя административные обязанности: то есть суетился вокруг, поминутно напоминая, что де работать положено на совесть, и, как мог, мешал трудовому процессу.

Таким макаром, особо не напрягаясь — несмотря на гневные окрики Лёлика — проработали мы пару часов, после чего производительный пыл стал стремительно улетучиваться, а мы принялись намекать хозяину, что пора бы того… перекурить, да и подумать не мешало по поводу отобедать, но Лёлик лишь кисло морщился и предлагал не забывать Бога. Мы пригрозили забастовкой, Лёлик предложил компромисс: ещё десять ведер и шабаш. Предложение было принято, ведра стали считаться вслух, и дело подходило уже к завершению, как вдруг в подполе, откуда доселе неизменно фонтанировали матерные прибаутки, ухнуло что-то с шумом, и сразу же воцарилось молчание. Затем после некоторого озабоченного бормотания вылезло наружу потное загадочно перекосившееся лицо Бобы.

Со странным недоумением атеиста, столкнувшегося в собственном клозете с чёртом, он оглядел нас, выдержал паузу и пробормотал:

— Братва, а там дыра какая-то…

Раис искусственно хохотнул и попытался смастерить похабную шутку, но тут встрепенувшийся Лёлик кинулся к лазу, растопырил над ним руки и возбужденно затараторил:

— Забыл я это… клад, клад там, клад мой… дедушка оставил… и нечего зариться… копают тут!…

— Окстись, мздоимец! — я подошел к жадине и потянул его за рукав. — А если там ржавая бомба?

Озадаченный Лёлик задумчиво нахохлился, неуверенно пожал плечами и шажок за шажком пристроился за печку.

Я отпихнул продолжавшего торчать в лазе пробкой Бобу и слез вниз. Джон, сидевший в углу на корточках, молча указал на зиявшее в земляной стенке отверстие. Из отверстия тянуло кислой затхлостью, и угадывалась в нём обширная пустота. Сопевший за спиной Боба протиснулся вперёд и, молодецки ухнув, вдруг двинул ногой по стенке. Побежали от дыры трещины, часть стены тяжело осела, рассыпавшись глиняными комьями, и предстал перед нами ход неизвестно куда.

— Фонарик давайте, — скомандовал я трём головам, торчавшим в прямоугольнике люка.

Головы мигом исчезли, пол заскрипел от бурной беготни, и через минуту в нашем распоряжении имелся помятый источник света в прямоугольном оловянном корпусе с треснувшим стеклом. Лёлик, пожертвовавший сей предмет, не преминул напористо напомнить:

— Если клад, то я уже сказал…

— Мечтай… — рассеянно пробормотал я, щёлкнул пипкою и направил фонарь в дыру. Слабый луч растворился во мраке, ничего не высветив.

— Однако, целый зал… — резюмировал я, посмотрел на непривычно серьёзных коллег и, нагнувшись, пролез вовнутрь.

Пол там по уровню оказался ниже, чем в подполе; от неожиданности я оступился и забалансировал. Луч фонаря метнулся в сторону; в свете его мелькнуло что-то знакомое. Я навёл фонарь уже целенаправленно — на стенке имелся самый обыкновенный выключатель. Оставалось им только воспользоваться, что и было проделано незамедлительно; под тёмным от грязи потолком неярко загорелась пыльная лампочка, болтавшаяся на скрюченном проводе.

Да уж, престранное зрелище, скажу я вам, открылось взору! Узкое, но вытянутое помещение вид имело необычный, хотя и с тем знакомый как приступ дежа вю: серая морщинистая штукатурка стен едва проглядывала под причудливыми переплетениями тронутых ржавчиной труб, чёрных толстых кабелей, разноцветных проводов; торчали блестевшие влажно на резьбе вентили, зияли слепо запылёнными стеклянными оконцами крашенные коробки, переплетались причудливо медные змеевики, и уж совсем необъяснимые загогулины виднелись то тут, то там.

— Никак котельная… — предположил напиравший сзади Раис.

Я оглянулся. Коллеги имелись в полном составе и походили изумлёнными лицами на дружный коллектив сельчан, неожиданно попавших на шоу затейника Копперфилда.

— Да откуда тут котельной быть? — с некоторой задержкой вяло возразил Лёлик. — Небось, при котельной дровами бы не топили.

— Слушай, а может тута подпольно самогонку гонют? — занятная мысль пришла Серёге в голову, и он уже было совсем собрался крутануть какой-нибудь вентиль в надежде, что прольется сейчас и засверкает живою водою обильная струя первоклассного первача, к коему наш друг всегда испытывал неподдельный интерес, но возглас Бобы остановил его:

— А это что за сейф такой?

Ближе к дальнему углу у стены притулился громоздкий салатового цвета несгораемый шкаф с белою трафаретною нашлепкою поперек: "Инвентарь".

— Я же говорю, клад! — нервно заорал Лёлик и кинулся к шкафу. — Семейные реликвии, фамильные ценности!…

— Ну так открывай… — предложил Джон, предусмотрительно сторонясь непонятного объекта.

Лёлик судорожно вздохнул и дёрнул как следует за приваренную скобу.

Дверь неожиданно легко отворилась, отчего Лёлик едва не шлёпнулся, и предстало перед нами весьма любопытное зрелище.

Мы вовсе не увидели ожидаемых полок. Вместо них во весь шкаф имелась серая пластмассовая панель, в верхней части которой помещался большой плоский экран, на котором плавно переливались муаровые сполохи. Снизу располагалось прикрытое металлическими створками прямоугольное окошко, над которым торчало несколько разноцветных лампочек.

— Ого! — воскликнул Боба. — Никак компьютер! Ты чего же, Лёлик, заховал и не докладываешь!?

— А ну давай, запускай машинку! — скомандовал Раис. — Сейчас в какую-нибудь стрелялку поиграем!

— Какая стрелялка!? Кто заховал!?… — прошипел Лёлик, ёжась неуютно. — Я первый раз эту штуку вижу!

Раис презрительно хмыкнул, но возражать не стал.

Мы принялись молча разглядывать странную конструкцию.

Вдруг на экране проявилась точка, которая стала расти и быстро превратилась в изображение большой прямоугольной кнопки, на которой горела алыми переливами надпись "Пуск".

— Ничего себе… — потрясённо прошептал Боба.

— Может, нажмём? — деловито предложил Раис.

— А вдруг тут центр управления полётами, — пробормотал Джон с опаскою.

— С чего это ему тут быть? — недовольно усомнился Лёлик.

— Ну так запасной… На случай ядерной войны… — предположил Джон. — Нажмёшь, и взлетит что-нибудь…

— Ага, — согласился Боба. — Что-нибудь этакое большое со ста боеголовками и в Америку в гости…

— И стартует из Лёликова сортира, прям из дырки! — развил гипотезу Раис.

— А они ответный удар прямиком по Лёликовой халупе… — закончил Джон.

— Не согласный я! — воскликнул Лёлик и насупился.

— Опа, дверь!… — крикнул с другого конца помещения Серёга, любознательно шаривший по закоулкам.

Мы подошли к нему.

Действительно, среди трубопроводных зарослей пряталась невзрачная дверь, крашенная серой матовой краскою. На двери имелся встроенный диск с цифрами — как на допотопных телефонах, над которым висел какой-то пожухлый листок с печатным текстом.

Я отпихнул полезшего крутить диск Раиса и принялся вслух по складам разбирать порядком выцветшие письмена:

— Инструкция по… э-э… использованию филиала малой виртуально-стационарной машины… свет не загораживайте… времени… дискретного типа…

— Какого типа? — озабоченно переспросил Раис.

— Декретного, — авторитетно подсказал Серёга и подтолкнул меня в бок: — Ну ты давай, читай, интересно пишут…

Я продолжил чтение, и в дикции моей то слышались нотки иронизирующего сатирика, то прорезался и вибрировал торжественным баритоном металл официального сообщения, ибо никак не мог я взять в толк странные слова и сориентироваться в степени достоверности излагаемой мной же информации.

— …Первое… Изделие предназначено для перемещёния во временном континууме объективных субъектов (экскурсантов) и субъективных объектов (инвентаря) с целью экскурсионного ознакомления в дискретном масштабе исторических эпох, входящих в учебный план, путем оптимального внедрения в реальное состояние посредством осуществления овеществления согласно приложения (смотри ниже). Второе. Для совершения перемещения необходимо избрать маршрут экскурсии (смотри ниже), набрать соответствующий ему код и войти во временную камеру. Остальные манипуляции совершаются в автоматическом режиме. Приложение. Рекомендуемые маршруты. "В гости к сказочным драконам" (мезозойская эра) — код 01, "Здравствуй, племя молодое" (неандертальцы и кроманьонцы) — код 02, "Римские каникулы" (расцвет древнего Рима) — код 03, "В поисках чаши Грааля" (средневековая Европа) — код 04, "Беспредельная перестройка" (конец XX века по среднему летоисчислению) — код 05. Маршруты экскурсий рекомендованы министерством всеобщей образованности. Примечание. Запрещается пользование данным филиалом несовершеннолетним без сопровождающего лицензированного наставника и лицам в неадекватных состояниях…

Я дочитал и медленно оглянулся. Коллеги жадно и молча поедали глазами удивительного содержания документ.

— Не шиша себе… — возбуждённо прошептал Лёлик. — Машина времени… Всамделишная…

— А про перестройку — это, что ли, про нас? — застенчиво спросил Боба и замолчал.

— А состояния там какие-то — это как? — наморщив лоб, спросил Серёга.

— Значит, выпимши… — пробормотал Джон.

— Ну так я с утра тверёзый… — пожал плечами Серёга.

Установилось молчание. Наконец Раис шумно откашлялся и хрипло произнёс:

— Ну так чего?… Может, того, прокатимся… У меня отгула как раз… — состоял он завхозом пожарной части, что позволяло ему рассказывать несведущим людям о своих чуть ли не ежедневных подвигах на стезе борьбы с огнём и возгораниями.

Остальные также являлись на тот момент птицами свободного полета. Джон, Боба, Лёлик пребывали в летних отпусках. Я был человеком творческой профессии и сам себе голова, а с тем и не имел строгого работодателя, имевшего право заставлять и не пущать. Серёга, если не изменяла память, ещё со времен завершения службы в рядах родной армии — что было достаточно давно — всё никак не хотел определиться с родом трудовых занятий и перебивался эпизодическими заработками сомнительного характера, что, собственно, не мешало ему иногда быть владельцем вполне приличных сумм.

— И в самом деле… — нервно хихикнул Боба и покраснел.

И тут словно прорвало. У всех появилась настоятельная потребность высказаться, и подвал наполнился безобразным гамом, не уступавшем ажиотажу взбесившейся очереди, причём как-то сразу полученная информация была принята на полную и бесповоротную веру.

Галдели долго, но безрезультатно, пока благоразумный Джон не предложил поставить вопрос на голосование. Почин был подхвачен с безотлагательным энтузиазмом.

— Итак, кто за то, чтобы туда!… — Джон, пылая взором, неопределённо задёргал головой и вскинул торжественно руку, которая недолго оставалась в одиночестве.

Последним оказался Лёлик.

— А как же погребок мой?… Копать надо… — тускло пробормотал он, но руку всё же поднял по привычке нашего человека никогда и нигде не отрываться от коллектива.

— Единогласно! — торжественно провозгласил Джон и несколько расслабился. — Ну, так куда путь держать будем?

— Айда в эту самую… в Мерзазойскую! — возбужденно выпалил Серёга, размахивая руками и подпрыгивая. — Давненько я хотел на этих самых… как там их… большезавров поохотиться!

— Ну, если куда и отправляться, так чтобы там сервис культурный был… — неопределенно возразил Джон.

— Какой сервиз? — искренно удивился Серёга. — На вертеле жарить будем. Пикничок сообразим.

— Ну, видишь ли, — осторожно стал объяснять Джон, — любой пикничок и, вообще, отдых, если он культурный, предполагает прежде всего приятное всякое общение. Ну, а там, понимаешь, одни стегоцефалы и птеродактили…

— Что ты все темнишь? — обиженно запыхтел Серёга. — И не выражайся! Я ведь тебя по матери не крою, а ты тут всякими стегафаллосами бросаешься…

— Короче! К пикничку девочки нужны. Понял? — чётко разъяснил Джон, более всего охочий до нежного пола, после чего самодовольно взъерошил волнистую шевелюру, а заодно и любовно потрогал пшеничные усы, словно желая подчеркнуть свою репутацию завзятого ловеласа и неотразимого сердцееда.

— Ну так а чо ж? — разулыбался Серёга. — Чего, там не снимем, что ли?

Эта оптимистичная реплика встречена была с нашей стороны несколько оскорбительным смехом, отчего Серёга озадачился, повернулся к торчавшей на стене коробке, протёр рукавом стеклянное оконце и стал смотреться в него украдкой.

А дискуссия продолжалась. Поскольку красноречивая формулировка культурного отдыха показалась весьма убедительной, ящеры были решительно отвергнуты. Пещерные предки не устроили нас как своим шкурным обликом, что никак не соответствовало нашим эстетическим запросам, так и своими каменными топорами, которыми недоцивилизованные пращуры вполне могли проверить на прочность наши цивилизованные головы. Средневековье охладило наш пыл непозволительной строгостью нравов и инквизиторскими кострами, о чём больше всех высказался Раис, настойчиво при этом вспоминая вовсе не о тяготах своей профессии, а о том, как в пионерском возрасте он жестоко обжёгся при попытке поджечь сарай ненавистному соседу. Беспредельная перестройка, конечно же, нас не заинтересовала постольку, поскольку мы её не столь давно уже прошли, так сказать, естественным путём, и вновь в неё возвращаться никакого желания не было.

Оставалось одно — Рим, великий Вечный город на семи холмах, центр Ойкумены, властитель душ и властелин народов, бело-колонный, мраморный, увенчанный жарким солнцем Италики, ослепительный в своём великолепии, торжествующий в своих триумфах; город, принёсший в мир тяжкую поступь непобедимых легионов и чеканный звон латинского языка, словно бы предназначенного для торжественных богослужений и для лаконичных афоризмов… Всю эту кучу популярных стереотипов, оформленных в витиеватые формы, вывалил на нас единым духом Джон, в глазах которого отражались уже праздничными огоньками грядущие амуры с римскими красотками.

Закончив агитационную речь, он отдышался и нервно спросил:

— Ну что?… Двинем?… На чуть-чуть…

— А не обман это? — неуверенно предположил Боба.

— Да какой обман в моём подвале!? — уязвлёно воскликнул Лёлик и гневно заворочал глазами.

— Ну так давай попробуем! Жми педали! — нетерпеливо воскликнул Серёга.

Джон размашисто перекрестился отчего-то на католический манер и, сверившись с инструкцией, решительно крутанул диск, провернувшийся со страшным скрежетом. Раздался короткий звонок, замигала торчавшая над дверью в проволочном наморднике синяя лампочка, мелодично билинькнуло, и дверь легко отъехала, утонув в стене. Открылось нашим страждущим взорам тесное как пенал помещение, освещённое электрическим светом и подозрительно походившее на кабину обыкновенного лифта, тем более, бежевый пластик стены украшала тщательно выцарапанная надпись: "Эммануил Антаресов. 2117-5 млн.".

— Ишь ты, — уважительно пробормотал Серёга. — Фамилия какая…

Эта надпись как-то сразу заставила нас расстаться с остатками сомнений. Мы единодушно уверились в полной серьёзности выпавшей нам возможности посетить в буквальном смысле исторические места.

— Ну что, заходим?… — отчего-то шёпотом сказал неуверенно Джон и было занёс ногу.

— Однако погодь… — остановил его Раис и практично предложил: — Надо бы приготовиться, на часок по домам разбежаться, собраться в путь-дорожку, домашних предупредить об отъезде командировочном, да и приодеться по такому случаю не помешает…

На том и порешили.

 

Глава 2

В которой новоявленные туристы экипируются надлежащим образом — как своими силами, так и при помощи интересного ящика.

Не забыв погасить свет в странном помещении, выбрались наружу; коллеги, не мешкая, заспешили по домам. Остались лишь мы с Лёликом, поскольку мои предки только что убыли на пару месяцев к родственникам в дальние края, и оповещать о своём убытии мне было некого, ну а Лёлик и без того был самостоятельный домовладелец и сам себе голова.

Время тянулось медленно и нудно, как на приеме у зубного врача. Скрипучие ходики с намалёванными медведями тикали с возмутительной неторопливостью, словно изнутри были забиты ватой. Я прошёлся по комнате туда-сюда, поглазел в низкие окошки на двор, не увидев там ровным счетом ничего интересного.

На подоконнике стояла жестяная коробка с намалёванными на крышке аляповатыми розами неестественной расцветки. От нечего делать я взял её и потряс. Из коробки раздался сухой стук.

— Угощайся, печенье там, — кисло молвил Лелик.

— Не дождёшься, все равно угощусь, — пробормотал я, но обещания своего выполнять не стал.

Лёлик загремел призывно доской с шашками, предложил сразиться в поддавки. Вяло подвигали по клеткам пластмассовые кругляши. Лёлик стал проигрывать и от этого хмуриться, ёрзать и обижаться; затем он вдруг вскочил со стула озабоченно, словно вспомнил о чём-то до крайности важном, подскочил к этажерке, вытащил том энциклопедии, начал рыться в нём усердно, бормоча под нос. Я подождал, пока энциклопедист удовлетворит свою любознательность и вернётся к доске коротать время, но не дождался. Дверь с треском распахнулась, и залетел в комнату запыхавшийся Раис.

Впрочем, мне не сразу удалось узнать его — настолько неописуемым был его вид. Перво-наперво бросалась в глаза начищенная до парадного блистания медная каска из тех самых, которыми в стародавние времена бравые брандмейстеры сводили с ума сентиментальных кухарок. Каска была велика и постоянно норовила сползти хозяину на брызгавшие самодовольством молодецкие взоры. Ниже имелась рваная майка сеточкой, как следует обтягивавшая налитой колобок живота, за плечами помещался полупустой рюкзак. Штопаные галифе образца военного коммунизма предусмотрительно поддерживались брезентовым поясом, за которым грозно красовался пожарный топорик, крашеный в ярко-красный цвет. Тем же колером отличалась и обувка удальца — резиновые короткие боты, по виду бывшие подозрительно женскими. Ко всему на шее у Раиса болтался старомодный фотоаппарат с кургузым объективом, бывший достижением народного хозяйства в годы Карибского кризиса. Этим механизмом наш друг гордился и дорожил, наотрез отказываясь поменять его на автоматическую "мыльницу".

— Ну чо? — с горделивым достоинством вопросил Раис из-под каски, приподнимая её пальцем, но услышать ответ не успел.

Грохнула пинком распахнутая дверь, и на пороге возник Серёга, одетый не менее экстравагантно и впечатляюще. Облачение его состояло из промасленных как бутерброд джинсов и потёртой десантной жилетки защитного цвета со множеством карманов, клапанов, пистончиков и даже газырей. Военного вида кепка с неимоверно длинным, словно клюв пеликана, козырьком придавала Серёге образ вызывающий и грозный; тем более, за солдатским ремнем, перепоясывавшим его чресла, торчала громадная рогатка, которая, пожалуй, и взаправду смогла бы нанести существенный урон рядам динозавров, последуй мы вслед за Серёгиными мечтами в Мезозой. Ну а наиболее подходящей для дорог Рима обувью друг наш избрал те самые монументальные сооружения из пуленепробиваемой кирзы с бетонной подошвою, которые в народе кличут в том смысле, что ими крайне удобно давить кое-какие продукты жизнедеятельности. Впрочем, начищены они были до стеклянного блеска, что несколько скрадывало их тоталитарную сущность.

Серёга вышел на середину комнаты, уничижительно хехекнул в адрес Раиса и кокетливо повернулся на каблуках.

— Однако, бутик "Пьер Карден и Софи Лорен", — уважительно произнёс я и, почесав затылок, вслух подумал: — Так, пожалуй, и мне не помешает домой сгонять, приодеться, как подобает джентльмену для прогулки, а то на вашем благородном фоне я буду выглядеть форменным замарашкой…

— Ничего, сойдёт, — высокомерно бросил Раис, снял каску и принялся любовно натирать её об штаны.

Серёга снял со спины обшарпанный рюкзак и с важным видом выудил оттуда промасленный пергаментный свёрток.

Раис зыркнул и тут же заинтересованно спросил:

— Чего тут у тебя, никак пирожки?

— Да нет, не пирожки… Автомат у меня тут всамделишный, — храня театральное спокойствие, ответил Серёга и, помедлив обстоятельно, не спеша развернул свёрток, откуда и в самом деле явился нашим взорам тупоносый автомат времён вермахта, покрытый точками ржавчины и переводными картинками: — "Шмайссер" называется!…

— Ну, даёшь!… — восхищённо протянул Раис.

— Не шмайссер, а пистолет-пулемёт МП-40, — резонно поправил начитанный Лёлик и незамедлительно потянулся к оружию лапать. — Где взял-то? Ещё есть?

— Нету больше, — строго заявил Серёга и поторопился сунуть автомат за спину. — Дедуля это мне давно на именины подарил… А сам ещё с войны привёз… Дай, думаю, прихвачу с собой…

За окнами послышались оживлённые речи Бобы и Джона, и через пару секунд в комнате появились ещё два очаровательно одетых гражданина, имевших на себе такую немыслимую рвань, какую особенно обожают владельцы садовых участков. Боба к тому же напялил на макушку полотняную жёваную кепочку с целлулоидным сиреневым козырьком, отчего стал походить на полоумного. В руках он держал оранжевый нейлоновый рюкзак, дно которого что-то оттягивало.

— Это вы что, сговорились насчёт туалетов парадных? — осведомился я у новоприбывших. — Однако, я начинаю себя чувствовать дурацким обсосом.

— Ничего, на вторых ролях будешь, — успокоил Джон и заботливо поправил булавку, скреплявшую прореху на футболке "Адидас", пошитой на просторах Великой Китайской равнины.

— Ага! — воскликнул вдруг навроде "эврики" замолчавший было Лёлик и кинулся в чулан.

В течение времени, потребного для сгорания спички, происходила там бурная возня со скрипением, шуршанием, сопением и чертыханиями, после чего Лёлик вновь объявился — скачущем на одной ножке, ибо завязывал он шнурок на дряхлой кеде. Одет он уже был по тому же направлению, что и остальные коллеги. Естественно, за исключением меня. Но мне не впервой приходилось оставаться в дураках, и я смирился.

Серёга, задетый тем, что Боба с Джоном не обратили внимания на его огнестрельный раритет, картинно прошёлся перед ними, небрежно помахивая автоматом.

Джон посмотрел внимательно и предположил:

— Муляж что ли?

— Сам ты муляж! — обиженно воскликнул Серёга. — Знаешь, как мы с дедулей из него на уток охотились! Одной очередью всю стаю!…

Джон недоверчиво усмехнулся, отвернулся от новоявленного снайпера и начал было молодцевато:

— Ну что же, господа туристы, надо бы присесть… — но закончить не успел, ибо за дверями загремело всё то же ведро и кто-то тонко заойкал.

— Кого ещё!… — заскрипел зубами Лёлик и бросился к двери.

Дверь плавно отворилась, и предстала на пороге в картинной позе журнальной дивы соседская девчонка — голенастый недоросток лет пятнадцати с дощатыми формами, веснушчатой физиономией и тайными мечтами о скорейшем замужестве. Лёлика она рассматривала в качестве достойного претендента на матримониальные таинства, в связи с чем и посещала его частенько, отчего все мы состояли с нею в знакомстве.

Потенциальная невеста оглядела нас царственно, потом хлопнула белесыми ресницами, сморщила нос и смешливо фыркнула:

— Ой, да вы чо это оборванцы такие?…

— Не твоего ума дело! — мрачно отрезал Лёлик и, уперев руки в бока, встал неприступно прямо перед гостьей, отрезая ей путь в комнату.

Девчонка было скорчила плаксивую гримасу из тех, которые имеются на вооружении всякой мал-мальски сообразительной барышни, но по насупленной угрюмости Лёлика быстро поняла, что капризы не помогут, и в любом случае её не далее как через минуту вышибут вон.

— Да я, вообще-то, Лёличек, насчет газетки… — с неизъяснимой лаской забормотала она. — Ты ж меня сам звал… Про эротику почитать…

Лёлик коршуном метнулся к этажерке, схватил охапку газет, впихнул их под мышку девчонке наподобие градусника и стал настойчиво выталкивать незваную гостью за порог.

— Ну, прямо вообще, я же дама!… — успела пискнуть та и скрылась из глаз, теснимая Лёликом.

— Канай, пацанка!… — с отвращением бросил вслед Серёга.

В прихожей вновь загремело ведро, послышалась возня с невнятными возгласами, хрястнула с размаху входная дверь. Вошёл в комнату Лёлик — отчего-то донельзя довольный — пробормотал, потирая руки:

— Так, о чём это я…

— Всё о том же! — суровым командором бросил Джон. — Присядем на дорожку.

Мы расселись где придётся, молча поглазели в окна на знакомые до оскомины виды.

И всё-таки загадочна душа человеческая! Вроде бы совершенно невероятное событие должно было вот-вот развернуться во всей своей красе, а в голову вместо патетических рассуждений на высокие темы лезла всякая чушь навроде оставленного на столе кефира и намеченного на завтра рандеву.

Коллеги сидели дисциплинированно и даже с некоторой сонливостью, будто мухи в холодке, и лишь один Лёлик озабоченно ёрзал и тёр макушку.

— Ну, всё!… — Джон хлопнул себя по ляжкам и резко встал.

— Погодь!… — воскликнул Лёлик, в унисон хлопнув себя по лбу, кинулся к этажерке и, пошуровав среди книг, выудил томик среднего формата в потёртой обложке.

— Ну ты, Лёлик, даёшь! — удивился Серёга, не обременённый уважением к печатному слову. — Прямо без этой ерунды жить не можешь.

Лёлик важно хмыкнул и, продемонстрировав нам книжку, пояснил:

— Называется "Римские древности". Тут как раз про древний Рим написано. Типа справочника.

— Пригодится! — лаконично одобрил Джон.

В молчании, подчёркивавшем важность момента, мы слезли в подпол и протиснулись в загадочное помещение.

Там мы приблизились к заветной двери и остановились нерешительно.

— Только на минуточку!… — с назревающей паникой пробормотал Лёлик.

— Как получится! — хехекнул Серёга и было полез вертеть диск.

Джон ловко его отпихнул, примерился и сам уже решительно набрал нужный номер. Замигала синяя лампочка, запиликало, дверь гостеприимно отъехала, открыв всё тот же интерьер.

— А влезем все?… — тихонько спросил Раис, озабоченно трогая свое солидное пузо.

— Попробуем… — ещё тише ответил Боба.

Джон глубоко вздохнул, помедлил и бдительно потрогал ногою пол кабины, словно изнеженная купальщица воду в пруду. Ничего не произошло. Джон крякнул и осторожно вошёл.

Внезапно раздалось шипение как от заезженной пластинки, и мелодичный голос произнёс:

— Вниманию отъезжающих. Не забудьте получить инвентарь.

— Чего это? — придурковато спросил Серёга.

Мы недоумённо завертели головами.

— А, может, это про тот ящик, с компьютером, — предположил Боба.

Мы с ним согласились и гурьбой подошли к железному шкафу с экраном, на котором всё также горела приглашающе надпись "Пуск".

— Ну что, пускаем?… — неуверенно спросил Джон, медля и сомневаясь.

— А-а-а! — зачем-то взвопил Раис и ткнул пальцем в виртуальную кнопку.

Кнопка тут же рассыпалась разноцветными сполохами, которые закружились густо, а потом растаяли, явив несколько сиреневых прямоугольников с разными ярко-красными надписями. Надписи дублировали те названия экскурсий, с которыми мы уже ознакомились по прочтении справочного листка.

— Ага, меню, — с видом знатока заявил Лёлик, поправил очки, пролез поближе к экрану и нажал на "Римские каникулы".

Изображение красиво рассыпалось на очередные радужные сполохи, и на золотистом фоне возникли новые прямоугольники, на которых было написано: "Вооружение", "Обмундирование", "Походный инвентарь", "Вспомогательный инвентарь".

Джон отпихнул Лёлика от экрана и ткнул в надпись "Вооружение". Экран снова украсился красивыми переливами, и возникли во множестве расположенные рядами квадратики с мелкими, но чёткими рисунками на них. Рисунки изображали мечи, топоры, копья, кинжалы, луки, пращи и прочие причиндалы, применяемые в древние времена миролюбивым человечеством для решения спорных вопросов.

Джон, кривя рот и хмурясь, внимательно изучил предлагаемый ассортимент и саркастически спросил:

— Фехтовальщики, копьеметатели, лучники есть?

— Нет! — за всех твёрдо ответил Боба.

— А чего? — сварливо пробубнил сбоку Лёлик. — Мне бы меч или там ятаган какой не помешал бы…

— Ага, нарвёшься вот так на какого-нибудь местного, который с малолетства обучен мечом махать, он тебя враз и истыкает, — наставительно предостерёг Джон.

— Точно, — поддержал Раис. — Нам этого не надо. Всё должно быть чинно, благородно, по справедливости. У них мечи, у нас автоматы.

— Так это, вроде, не по справедливости, — усомнился Боба.

— Зато надёжно! — отрезал Раис.

— Ну и где же нам эти автоматы взять? — спросил Джон, внимательно изучая экран.

— Слушай, — пришла мне в голову мысль. — А ну-ка, вернись в главное меню.

Джон недоверчиво хмыкнул, но дотронулся до самого нижнего прямоугольника, на котором было написано " В главное меню".

Вновь на экране возник список возможных экскурсий.

— Ну и чего? — спросил Джон.

— Жми на беспредельную перестройку, — посоветовал я.

— Точно! — озарённо воскликнул Боба.

Джон нажал. Появился экран с кнопками "Вооружение", "Обмундирование", "Походный инвентарь", "Вспомогательный инвентарь", но уже с малиновым фоном. Джон нажал на "Вооружение".

Высыпали на экран очередные квадратики с рисунками. Мы вгляделись и с удовлетворением обнаружили на них искомое огнестрельное оружие всевозможных моделей. Были тут и пистолеты: от дамского карликового браунинга до револьвера с длиннющим дулом шикарного калибра, были и всевозможные винтовки, карабины, дробовики, были и автоматы разнообразных конструкций, и даже имелся переносной ракетно-зенитный комплекс.

— Опа! — воскликнул Раис. — Живём!…

— Смотри-ка и "калашников" есть, — обрадованно сказал Боба и ткнул пальцем в квадратик, показывая.

Квадратик от Бобиного тычка развернулся на весь экран и превратился в новое изображение. Слева красовался трёхмерно выполненный АКС-74 со складывающимся металлическим прикладом, справа чёрным чётким шрифтом описывались его характеристики. Снизу имелись очередные прямоугольники с надписями "Выполнить заказ", "Боеприпасы снаряжённые" и "Боеприпасы неснаряжённые".

— А ну, покажь спецу! — больно и предерзко толкаясь, пропихнулся вперёд Лёлик и, недолго думая, ткнул пальцем в "Выполнить заказ".

Экран полыхнул радужно, мелодично пиликнуло, замигали снизу разноцветные лампочки, металлические створки разъехались, и из чёрного нутра лихо выехал зеркальный металлический поднос с преспокойно красовавшимся на нём тем самым автоматом.

— Ого! — восторженно рявкнул Лёлик и, подняв с пола щепочку, осторожно дотронулся до свежеиспёченного вооружения.

Ничего гадкого не случилось.

Тогда Лёлик по-хозяйски попытался автомат сцапать, но Джон ловко его отпихнул и завладел оружием сам.

— Чего ты?! — заныл Лёлик, обиженно сопя. — Я на кнопку жал, давай сюда!…

— Тебе дай, начнёшь жать, всех перепуляешь, — пробормотал Джон, вертя автомат и щёлкая предохранителем. — В армию надо было ходить…

— В армию пускай дураки ходят, — мрачно заявил Лёлик, нервно зачесавшись. — А я и так пулять куда знаю.

— Кажись, настоящий, — тем временем доложил Джон, окончив осмотр, потом отстегнул магазин, заглянул в него и показал всем.

В горловине изогнутого пенала маслянисто блестел патрон.

— Как есть полнёхонек! — нежно молвил Раис и добавил восторженно, зажмурившись: — Ух, погуляем!…

— Ну чего? — спросил Боба. — Значит, вооружаемся и айда?…

— А как же! — довольно подтвердил Серёга.

— Значит так, — деловито произнёс Джон. — Я сейчас нажимать буду, а вы инвентарь принимайте.

Джон повернулся к экрану, замер на мгновение как пианист перед рапсодией, нервно покашлял и начал нажимать. Замигали скорострельными переливами лампочки, загудело полнозвучно внутри, и створки стали то и дело разъезжаться, выпуская на подносе всё новые и новые необходимые для назревающего путешествия аксессуары.

Перво-наперво выпорхнул на подносе ещё один "Калашников". Его цапнул сноровисто Раис, прижал к груди и закричал восторженно:

— Ещё давай! Чтоб каждому!

— Чур, мне американскую, М-16! — ещё громче закричал Лёлик и скрючил воинственно руки, будто сжимал уже в них оружие заклятых наших стратегических партнеров, но вылез всё такой же доморощенный АКС.

— Нечего за заграницами гоняться. Небось, все прогрессивные силы только наши "калачи" и уважают, — наставительно пробурчал Джон.

Лёлик заворчал недовольно, но прогрессивный автомат принял.

— А мне вообще не надо! — гордо сказал Серёга, помахивая изделием немецких оружейников. — Мой шпалер лучше всех.

— Как хочешь, — пожал плечами Джон.

Выполз АКС и по мою душу. Я снял его с подноса, ощущая благородную тяжесть, вдохнул волнующий запах боевого металла, и некоторый трепет сладкой волной пробежал по жилам и заставил расправить плечи наподобие крыльев. Видно, в мужских генах накрепко успела засесть за века отсутствия гуманизма страсть к тем самым цацкам, посредством которых можно наиболее действенно указать конкуренту на его место.

— Эй, погодь, — Боба хватанием за локти притормозил Джона. — Давай-ка мне пулемёт. Я ведь как раз на службе пулемётчиком был.

— А который? — озадаченно спросил Джон, возвращаясь в экран с квадратиками.

Боба, прищурившись, всмотрелся и обрадовано ткнул пальцем в одну из картинок.

На экране появился пулемёт, походивший на сильно вытянутый АКС, с длинным стволом, с сошками, с откидным деревянным прикладом, с более большим, чем у автомата магазином. Ко всему сверху имелся громоздкий оптический прицел.

— РПКС-74! — со вкусом выговорил Боба. — У меня такой и был. Только без оптики. Как раз и калибр такой же, как и у АКСов. Так что с боезапасом путаться не будем.

— Кстати! — поднял палец Джон. — Надо ведь и патронов набрать.

— Наберём… — рассеянно сказал Боба, нажал на кнопку и принял народившуюся штуковину как опытный акушер младенца.

— Ну, кажись, вооружились, — довольно молвил Джон. — У всех личное оружие имеется?

— Боезапас давай, — напористо посоветовал Раис.

Джон кивнул согласно и начал пихать нужные кнопки.

Начали вылазить магазины — для автоматов покороче, для Бобиного пулемёта подлиннее — потом цинки с патронами.

— Куда столько? Хорош! — всполошился Лёлик. — Кто потащит?

— Патронов в нужном деле никогда не много, — наставительно сказал Боба.

— Эй, эй! — озабоченно воскликнул Серёга. — А мне тоже патронов надо!

Джон перестал выдавать боезапас для "калашниковых", вернулся в меню оружия, присмотрелся и покровительственно заявил:

— Повезло! Есть тут такой агрегат.

Джон ткнул пальцем в картинку. Появилось на экране виртуальное изображение Серёгиного автомата.

— А, может, тебе новый справить? — спросил Джон.

— Не надо. У меня пристрелянный, — гордо отказался Серёга. — Ты давай, патрончиков сообрази.

Джон выполнил заказ. Серёга с довольным видом начал хватать с подноса плоские прямые магазины, распихивать их по накладным карманам, засовывать за голенища и просто складывать на бетонный пол.

— А ну-ка, не запастись ли нам гранатомётом, — мечтательно произнёс Боба. — На всякий пожарный…

— Не помешает, — солидно ответил Джон.

— Ну давай тогда РПГ-7. Я из него в армии пулял, — заказал Боба.

— Ну прям, универсальный солдат, — несколько завистливо пробурчал Лёлик.

Джон нажал куда надо. Выполз на подносе гранатомёт, а за ним и набор зарядов в деревянном ящичке.

В этот раз поднос вытянулся так, что труба базуки полностью на нём помещалась. При этом длина подноса явно превышала глубину шкафа-самобранки. Лёлик даже подозрительно посмотрел на шкаф сбоку и начал чесать затылок.

— Давай-ка и простых гранаток! — требовательно заказал Серёга.

Джон согласно кивнул и организовал выполнение. Вылезли гладкие чушки оборонительных гранат и ребристые Ф-1.

— Не у всех рюкзаки имеются, — резонно заметил Боба.

Джон, напевая себе под нос что-то весёленькое, залез в "Походный инвентарь", и споро организовал потребное количество брезентовых рюкзаков защитного цвета. Затем счастливо засмеялся и выдал: солдатские дерматиновые ремни с начищенными звездастыми бляхами, сувенирный набор штопоров, школьный компас, который Лёлик тут же нацепил на руку, географический атлас, нитки с иголками, ножницы, моток капроновой бечевки, пять штык-ножей и один морской кортик в белых с золотом парадного исполнения ножнах, несколько рулончиков пипифакса, зубные щетки, тюбики зубной пасты, станки для бритья, пару баллонов пены для бритья, флакон лосьона после бритья, расчёски, большой коробок спичек и ещё некоторые нужные и полезные вещи.

Шкаф, следуя Джонову рукоприкладству, урчал утробно и переливался разноцветно; Раис с Лёликом трудолюбивыми пчёлками суетились вокруг него, торопливо снимая с выезжавшего подноса предметы туристического скарба и складывая их в живописную кучу.

Наконец Джон сыто отвалился от пульта и, утерев размашисто лоб, устало молвил:

— Кажись, хватит…

— А чего там в обмундировании? — спросил Боба.

Джон влез в нужное меню и стал разглядывать открывшиеся картинки различных одёжек, одни из которых явно были достойны модных бутиков, а другие не пригодились бы и в самом унылом секонд-хенде.

— А с размерами как?… — поинтересовался Боба.

— Да ну! — проворчал Раис. — Чай, не на месяц собрались… Своя одёжа привычнее.

— Точно, в своём походим, — сказал решительно Серёга.

— И вообще, чего столько набрали? — капризно заворчал Лёлик. — Кто потащит?

— Все и потащим, — миролюбиво сказал Боба.

— Ну вот дудки! — язвительно воскликнул Лёлик. — Кто заказал, тот и тащит!

— Разговорчики! — строго сказал Джон, подошел к куче амуниции, небрежно попинал её и предложил: — Начнем, пожалуй? — после чего зацепил из кучи парадный кортик с дерматиновым ремнем и стал этот кортик к ремню прилаживать, посвистывая довольно.

Коллеги полезли разбирать имущество, прилаживая его по рюкзакам.

— А чего это ты ножичек этот залапал? — с интонациями идейного правдоискателя осведомился у свистуна Лёлик. — Почему другим таких ножиков не наделал?

— Потому что! — коротко и аргументировано ответствовал Джон и, спортивно подтянув живот, застегнул ремень с болтавшимся на нем плодом раздора.

— Да ладно тебе, — примирительно обратился к гневно задышавшему Лёлику Боба. — Вон же нормальные штык-ножи, уставные.

— А я, может, не желаю уставные, — зашипел Лёлик. — В командиры, вишь, метит, нацепил ножичек. А вот шиш, у нас демократия.

Дальнейшие наши деяния по пакованию багажа происходили при сосредоточенном молчании; лишь изредка раздавались в адрес Лёлика, пытавшегося набить свой мешок более воздухом, чем поклажей, короткие, но энергичные замечания.

Наконец, дело было завершено, упитанные рюкзаки переместились за спины. Можно было отправляться.

 

Глава 3

В которой герои вступают на древнеримскую землю и вскоре сталкиваются с аборигенами.

Нестройной гурьбой сгрудились мы у заветной двери.

— Ну вот и начинаются римские вакации, — пробормотал Лёлик, поправляя очки.

— Какие ещё акации!? — нервно возмутился Раис. — Я в садовники не нанимался!…

— Э-э, деревня, — презрительно процедил Лёлик. — Раньше так каникулы называли.

— Ну так и говори: римские каникулы, — строго заметил Джон, после чего с размеренным тщанием в третий раз повертел диском.

Повторились уже знакомые явления с пиликаньем, миганием лампочки и открыванием двери.

Теперь уже безо всякой опаски, гремя амуницией и пихаясь ею же, мы с трудом втиснулись в узкую каморку, которая, впрочем, словно бы и раздвинулась, поскольку даже Раису не пришлось поджимать свой мамон. После того, как мы все разместились, дверь незамедлительно задвинулась, сверху щёлкнуло, и раздался прежний голос:

— Уважаемые экскурсанты, перемещёние началось. Просьба соблюдать адекватность. За время перемещёния будет произведено ускоренное нейроналожение курса бытового латинского языка. Спасибо.

На мгновенье погас свет, раздался противный пульсирующий свист, от которого заложило уши и зашумело в голове. К счастью, длилось это совсем недолго. Серёга поболтал в ухе мизинцем и удивлённо спросил на родном языке Цицерона:

— Какого языка? Чего говорят? — потом открыл рот, крайне удивленно скосил глаза, словно пытаясь заглянуть в собственные мозги, и добавил уже на родном: — Ух ты, етит твою мать!…

— Полиглоты мы теперь, — важно прогудел Раис по-латински, тщательно выговаривая слова, будто пробуя их на вкус. — Ну, значит, поговорим с римлянцами, побалакаем…

— Внимание, пункт назначения. Приятного отдыха, — вновь прозвучало с потолка, дверь отъехала, и предстал перед нами серый размытый полумрак, в котором едва угадывалось нечто каменистое и угловатое.

— Ну… приехали… — тихо произнес Джон.

Лихорадочно выпихивая друг друга, мы выбрались наружу и оказались в пещёре. На дверной проём беззвучно наползла каменная плита, совершенно слившись с бугристой стеной. Впрочем, на плите бескомпромиссно имелась красная, словно изнутри подсвеченная кнопка, на которую Боба не замедлил нажать. Плита тут же вновь отъехала, открыв успокоительный интерьер хитрой каморки, и, повременив немного, вернулась на место.

— Ну ладно, пора, пожалуй… — неуверенно произнёс Джон и, обогнув торчавший прямо посередине прохода каменистый нарост в виде гигантского боровика, направился к выходу, горевшему невдалеке оранжевым сиянием солнечного денька.

Продравшись сквозь концлагерные переплетения дикой ежевики, мы очутились на склоне горы, поросшей потрёпанным кустарником, кое-как торчавшем на каменистом склоне.

Восхитительные ландшафты открылись нам. По всему окоёму вдалеке плыли в голубоватой дымке изломанные гряды гор; ближе, на круглых боках холмов зеленела трава, небольшими кучками толпились деревья. Скромная речушка, извиваясь змеёй, нестерпимо сверкала расплавленным серебром под лучами полуденного светила. Под самой горой меж высоких темнолистых кипарисов тянулась серая лента проселочной дороги. А дышалось бесподобно, полной грудью — со смакованием сладости ароматного, ещё не осквернённого дарами фабричных труб воздуха.

— Вот он, Рим… — мечтательно прошептал Джон, запрокинув голову в белесое, без единого облака небо.

Серёга подозрительно посмотрел вверх, и, не увидев там ничего подобного, возбуждённо бросил:

— Ну пошли, что ли!

— Приключений искать на свою… эту самую, — добавил Лёлик и скептически поправил очки.

Скача горными парнокопытными между повсюду разбросанных гранитных валунов, мы спустились к подножию горы. До дороги тянулся неширокий луг, в центре которого стоял покосившийся заросший вьюнами каменный четырехгранный столб, плавно перетекавший в скульптурное изображение бородатой головы с классическими чертами.

— Никак, бог местный? — предположил Боба.

— Сейчас, сейчас!… — заторопился Лёлик, схватился за свой справочник, который он сжимал под мышкой, полистал страницы и торжественно проинформировал:

— Этот столб называется гермой. Ею отмечали свои владения. В смысле, отмечают… Это от имени Гермеса, — торопливо уточнил Лёлик, глядя недовольно на Раиса, который, щурясь скабрезно, начал было рассуждать на тему двуполых существ.

Раис недоверчиво хохотнул, а потом приподнято заорал, расчехоливая камеру:

— А ну-ка, фотку на память! — он тут же схватил меня за рукав и порекомендовал: — Давай-ка сначала ты нас сфоткай, а потом поменяемся.

Я не нашёл причины отказаться, взял аппарат и, прослушав торопливые наставления по применению, отошёл подальше. Коллеги, оживлённо болтая, столпились плотно вокруг столба, стали принимать картинные позы, то и дело загораживая друг друга, так как каждый норовил оказаться на самом видном месте. Наконец, после препираний и толкания локтями всех устроившая композиция была создана; я поймал в видоискатель живописную компанию, предложил враз напрягшимся коллегам расслабиться и сделал пару снимков. Раис без обману подменил меня, приник к видоискателю, и также разок щёлкнул.

Затем мы выбрались на дорогу и остановились.

— Ну так куда пойдём? — выразил общий вопрос Боба.

— Ну так, это, в Рим! — воскликнул Серёга, с превеликим любопытством разглядывая окрестности.

— А в какую сторону? — резонно уточнил Раис.

— Может, туда? — Боба неуверенно махнул рукой направо.

— Я полагаю, пойдём туда, — величественно возразил Джон и указал как вождь пролетариата в противоположную сторону.

Лёлик озабоченно посмотрел на свой компас, направляя его в разные стороны, но рекомендаций не выдал.

Я пригляделся к следам, запечатлённым на пыльной ленте дороги. Были тут прямые полосы от колёс, перечеркивавшие друг друга, следы копыт и обуви. Видно было, что путники по этой дороге шли, в основном, в одном направлении.

— А вот смотрите, почти все следы ведут в ту сторону, направо, — показал я.

Джон, поджав губы, искоса поглядел на меня, многозначительно поболтал кортиком и заметил:

— Это не показатель. Мало кто тут шастает и куда.

— Тоже верно, — покладисто согласился я. — Но хоть какой-то аргумент.

— Ладно, чего тут, до ночи будем стоять! — воскликнул Серёга, начавший уже нетерпеливо подпрыгивать на месте.

— Да пошли направо! — напористо гаркнул Раис и добавил с намёком: — А налево всегда успеем!

Возражать никто не стал.

Джон, не упустив возможность оставить за собой последнее командирское слово, браво гаркнул:

— Итак, в путь, господа!

Бодро и напористо мы зашагали по дороге. Вначале шли молча, дивясь по сторонам, но вскоре однообразный пейзаж из лугов, холмов и кипарисов притупил чувство неизведанного, отчего возникли чувства прозаические, как то: усталость, жажда и аппетит, потянувшие за собой мечты о пикничке в тени. Эта тема начала муссироваться всё настойчивей, но тут внимание наше оказалось отвлечено крайне неприятною находкою.

Поначалу слабый ветерок принёс сладковатый запах тления, затем послышалось басовитое гудение, а потом за поворотом открылась нам следующая неприглядная картинка: на торчавшем у дороги т-образном столбе из толстых жердей висел в распятом состоянии полуразложившийся труп без головы. На груди у него была приспособлена дощечка. Зажимая носы от нестерпимого смрада, мы молча постояли, разглядывая мрачную примету данного исторического периода, затем подошли поближе. С плеча трупа тяжело взлетела упитанная ворона и, ругательски каркнув, убралась от греха подальше. Жирные зелёные мухи, облепившие питательное лакомство, наше появление проигнорировали.

— Бег-лый раб, раз-бой-ник и лихо-дей, — по складам прочитал Раис надпись на дощечке. — По приговору пропретора Децима Туллия Варбатуса.

— М-да, — мрачно произнес Джон. — Зрелище пикантное… — потом подумал и добавил: — Однако, тут не шутят… Как бы и нас не того…

Лёлик побледнел, схватился за голову и промямлил:

— А, может, лучше того… В смысле, посмотрели и будя… Обратно пошли…

— Ничего, нас так просто не возьмешь! — боевито ответил паникёру Раис и вознамерился профутболить по валявшемуся на обочине серому кругляшу, но тут же со сдавленным всхлипом ногу отдёрнул, ибо кругляш оказался черепом, скалившимся в мёртвой ухмылке весьма многозначительно.

В подавленных чувствах, нервно прислушиваясь к утихавшему постепенно гудению пировавших мух, мы продолжили путь. Джон, видно пытаясь успокоить себя и других, пустился в пространные рассуждения:

— А что делать?… Какой строй, такие и порядки… Не самый гуманный в мире, не то что как у других… Эх… Вот я и говорю, строй рабовладельческий… Это когда не рабы владеют, а совсем наоборот… Их тут видимо-невидимо, или, даже можно сказать, целая уйма… Бегут, конечно. А кому охота рабом быть?… Ни тебе выходных, ни тебе больничных… Вот их и подвешивают…

— А распятие — казнь позорная. Для рабов только! — подсказал Лёлик.

— Ну да… — согласился Джон. — … Но мы не рабы… Рабы не мы…

— Это как сказать. Ксивы-то нету, — угрюмо заметил Серёга.

— Какой такой ксивы? — подозрительно поинтересовался Раис.

— Такой самой. Что мы не рабы, — объяснил Серёга.

— Ничего, — продолжал успокаивать Джон. — Тут закон развит. Эта действует, как её, презумпция… невинности. Так что не нам надо будет доказывать, что мы не рабы, а им, что мы эти самые. Тут государство правовое.

— Да? — удивился Боба. — А я думал, это только у нас.

— А вообще, в какое же мы время попали? — спросил я.

— Так сказано было: расцвет Рима! — пояснил Раис.

— Ну, это понятие растяжимое, — сказал я.

— Куда это растяжимое? — не понял Серёга.

— История древнего Рима насчитывает века, — поддержал меня Лёлик, помахивая своим справочником как весомым аргументом. — Сначала был Рим царский. Цари правили. Потом был Рим республиканский. Когда у них тут республика была. Тогда сенат правил. Потом после Цезаря стали императоры править. А они разные были. Например, Калигула или там Нерон любители были народ гробить. Так что как бы и нам не попасть под раздачу.

— Ничего, отобьёмся! — посулил Джон, но не совсем уверенно.

Дорога стала спускаться в низину, поросшую буковым лесом. Могучие деревья, радуя взгляд светло-зеленой листвой, располагались вольготно, отчего солнечный свет столбами падал между их пышными кронами на густой подлесок из можжевельника и прочего запутанного кустарника.

Примерно на середине низины под гранитным валуном прямо у дороги обнаружился родник, из которого мы принялись до отвала пить ледяную изумительно вкусную воду, а, напившись, накинулись на Джона за то, что тот прошляпил нажать нужную кнопку, и нету у нас теперь походных фляжек. Джон вяло стал огрызаться, но тут вдруг Серёга вскинул руку и прошипел:

— Глянь, мужик в кустах…

Мы завертели головами, пытаясь немедленно узреть первого аборигена, но в плотных зарослях никого не обнаружили.

— Спрятался, гад! — воскликнул Серёга и показал: — Вон там рожа вылазила.

Кусты, подступавшие к самой дороге, еле заметно шевелились.

— Испугался, что ли? — предположил Джон, вглядываясь из-под ладошки.

— А чего нас бояться? — удивился Боба. — Мы добрые.

— А может того, разбойники?… — нервно предположил Лёлик.

— Точно! — поддержал версию Раис. — Одного распяли, а другие прячутся!

— Уходим, — кратко резюмировал Джон.

То и дело оглядываясь, мы торопливо продолжили путь. Никакие разбойники из кустов не выскакивали. Лёлик успокоился и начал обвинять Серёгу в дезинформации, из-за которой он толком не успел напиться.

Низина закончилась, а вместе с нею и заросли. Дорога полезла вверх на пологий, но высокий холм, увенчанный каменной скалистой верхушкой. Идти становилось всё тяжелее, тем более, вопреки кляузам Лёлика, на самом деле водою каждый из нас залился изрядно. И оная, под воздействием жгучего солнца и монотонной ходьбы, не замедлила начать выходить из организма обильным потом.

Наконец, изнемогая от ощущения многочасового пребывания в парилке и с трудом передвигая гудящие от непривычных нагрузок ноги, мы выбрались на вершину холма и поравнялись с неровным каменным боком скалы, дававшей желанную тень.

— Привал… — прохрипел Лёлик и плюхнулся на обочину, не снимая рюкзака.

Мы повалились рядом, переводя дух. На вершине дул ветерок, который в сочетании с тенью навевал некоторое подобие прохлады. Некоторое время все молчали, разглядывая окрестности, полные природных пасторалей, но не предъявлявшие ни одной живой местной души.

— А, может, вообще, куда-то не туда попали, — сказал задумчиво Боба. — Может, тут и вовсе людей нет.

— Ничего себе! — возмутился Лёлик. — А чего тогда прёмся как ходоки.

— А, интересно, сколько прошли? — спросил Раис, с кряхтением стаскивая боты.

— Километров шесть, — предположил я.

— Однако, пилить ещё сколько?… — капризно пробурчал Лёлик.

— А самое главное, куда? — заметил Джон.

— Ничего, куда-нибудь когда-нибудь дойдём, — успокоительно сказал Боба.

— Я сюда не в марафонах участвовать явился! — возмущенно выкрикнул Лёлик. — А развлекаться культурно.

— Тихо!… — воскликнул Серёга.

— Что, снова разбойники?… — издевательски начал Лёлик, но тут же осёкся.

Из-за скалы, куда заворачивала дорога, послышались неясные голоса и жестяное бренчание.

— Ну вот они, римлянцы!… — со смесью испуга и эйфории прошептал Раис и начал лихорадочно натягивать боты обратно.

Мы как по команде вскочили и вперились в угол скалы, скрывавший обзор. Звуки неотвратимо приближались, и, наконец, из-за поворота показалась целая процессия, вызвавшая в нас мнительное ощущение присутствия на съёмках исторического фильма.

Впереди, помахивая посохом размером с жердь с острым металлическим наконечником, вышагивал коренастый широкоплечий детина в рыжей шерстяной тунике с короткими рукавами, обнажавшими мускулы, достойные заслуженного культуриста. Его выпуклую талию плотно облегал кожаный шириной в ладонь пояс, украшенный бронзовыми бляшками; справа висел в ножнах то ли длинный кинжал, то ли короткий меч. На перевязи через плечо детина тащил туго набитый кошель размером чуть ли не с хозяйственную сумку, который при каждом шаге звякал глухо. Кошель, по всей видимости, был изрядно тяжёл, поскольку абориген для равновесия заметно отклонялся в сторону.

За ним на ушастом муле ехал багровый толстяк мрачного вида в белой хламиде. Сзади трусило ещё одно подобное животное, навьюченное всякой поклажею. Шествие замыкали два распаренных парня в потрёпанных туниках рыжего цвета. Каждый из них держал на плече крепкую длинную дубинку, окованную медными кольцами.

Вид явившихся аборигенов навязчиво казался каким-то странным и неестественным.

Процессия приблизилась. Детина внимательно и даже с некоторой опаской присмотрелся к нам, а потом гаркнул:

— Эй, вы, прочь с дороги!

Мы, хотя и стояли на обочине, отошли на всякий случай ещё подальше, прижавшись к самой скале.

Процессия медленно прошествовала мимо. Детина посмотрел на нас искоса, ухмыльнулся и покачал головой. Толстяк бесстрастно разглядывал кончик собственного носа. Парни, смотря на нас, неприкрыто загыкали; затем один другому важно сказал про идиотов-варваров, не знающих, как одеваются цивилизованные люди.

Мы молча смотрели им вслед, впитывая детали.

— Уф! — громко выдохнул Боба. — Гляди-ка ты, совсем на людей похожи.

— А какие же ещё они должны быть? — резонно спросил Джон.

— Слушай, а чего они такие коротышки? — с довольным видом спросил Раис, сам имевший неудовольствие быть приземистым, что, впрочем, обильно компенсировалось габаритами в ширину.

Действительно, неестественность вида аборигенов была в том, что все они оказались низкорослыми как недоедающие подростки, хотя и отличались пропорциями взрослых людей. И даже мулы были какими-то миниатюрными, словно не совсем настоящими.

— Витаминов не доедают, — пояснил Лёлик, искоса поглядел на Раиса и добавил: — Все, кто витамины не доедает, коротышки!

— Ну не знаю… — пробормотал Раис и снова уселся, незамедлительно принявшись вторично снимать боты.

Мы тоже уселись, причём устроившись так, чтобы не упускать из виду медленно удалявшуюся от нас процессию.

— Эх, надо было в гости напроситься, — заявил Раис. — Глядишь, угостили бы нас чем-нибудь вкусно.

— Нужны мы им, — хмыкнул Джон. — Как телеге пятая нога.

— А в мешке у здорового чегой-то звенело, — деловито заметил Серёга.

— Точно, — обрадовано подтвердил Лёлик, поправляя очки. — Небось, деньги. А они нам нужны!… Слышь, Серёга! Чего сидишь? Свидетелей нет. Иди быстро, догоняй!

— Зачем? — не понял тот.

— Как зачем? — искренне удивился Лёлик, а потом туманно разъяснил: — Чик-чик, и деньги наши!

— Я на мокруху не подписывался! — мрачно отказался Серёга.

— И что ж теперь прикажешь, без наличных существовать во враждебном мире? — с пафосом воскликнул Лёлик.

— Сам иди и чикай! — огрызнулся Серёга.

Лёлик презрительно хмыкнул и отвернулся.

Повисло молчание, прерывавшееся посвистом ветерка и щебетанием каких-то птах. Совершенно не хотелось шевелиться. Разум никак не желал проникнуться фантастичностью происходящего. Казалось, что мы, прогуливаясь в окрестностях родного города, просто набрели на какое-то незнакомое место и решили здесь передохнуть.

Вдруг со стороны низины раздался многоголосый сердитый вой. Мы быстро повскакивали и увидели, как из лесу выскочила целая ватага с дрынами и накинулась на путешественников.

Детина было воздел свою жердь, но тут же был смят превосходящими силами, повержен и, по всему, получил коллективную трёпку, в процессе которой с него содрали всё, что на нём было надето. Оба арьергардных парня, не долго думая, покидали свои дубинки и кинулись наутёк прямиком в лес.

Толстяк сделал попытку слезть с мула, но был немедленно окружён толпой нападавших, бросивших, наконец, колошматить детину. Тот шустро вскочил и, беспорядочно размахивая руками, припустил бежать по дороге по направлению к нам. Бег его был столь успешен, что через пару секунд он уже был на подходе.

— Эй! Это кто там? — крикнул ему навстречу Раис.

— Ра-а-азбой-ни-и-ки! — панически прокричал детина и нелепым голышом промчался мимо.

— Однако, налёт грабительский! — констатировал Джон. — Пошли, посмотрим.

— Это зачем? — всполошился Лёлик. — Там небезопасно!

— Ты ж сам предлагал деньжатами разжиться, — напомнил Серёга.

— Ну так… — замялся Лёлик.

— Сейчас спустимся, банду разгоним, а добычу имеем полное право реквизировать, — деловито обрисовал план действий Джон.

— Точно! — весело воскликнул Раис, спешно надевая боты. — Грабь, это самое, награбленное!

Мы быстро стали спускаться в низину. Бодрящее волнение шебутной щекоткой пробежало по организму. Вперёд вырвался Лёлик.

— Эй, мужики, чего делаете-то?! — воскликнул он издали и замахал грозно кулаком.

Налётчики, самозабвенно развлекавшиеся тем, что шпыняли толстяка и из-за всех сил хохотали в ответ на его жалобные стенания, встрепенулись и живо повернулись к нам, демонстрируя испуг застигнутых врасплох. Впрочем, разглядев нас и не посчитав, видно, опасными элементами, они расслабились. Все разбойники как на подбор выглядели диковато: были низкорослыми, смуглыми, с растрёпанными шевелюрами и неровно отросшими бородами, с нехорошим блеском в глазах и с лицами, которые не оставили бы равнодушным профессора Ломброзо.

Посмеиваясь и корча многообещавшие рожи, лиходеи покинули толстяка и, сгрудившись тесно, сделали пару шагов по направлению к нам. Один из них выделялся как явный главарь: был он самым здоровым и высоким из всей шайки, имел властность в повадках и строгость во взоре, и, в отличие от прочих, вооруженных преимущественно дрекольем, небрежно помахивал хоть и тронутым ржавчиной, но всё же настоящим мечом. В левой руке он зажимал аппетитно позвякивавший кошель.

— Эй, чего надо? — лениво спросил он.

— А тебе чо надо?!! — вздорным кочетом заорал Лёлик, словно псих во время приступа.

Разбойники от такой громогласности на миг опешили, потом ещё больше развеселились.

— Эть, варвары, совсем обнаглели! — покачал головой главарь и нахмурился, как хмурится строгий, но справедливый учитель перед тем, как задать трёпку шкодливому ученику.

Из шайки выпростался вперёд щуплый мужичок дурацкого вида и, широко разевая щербатый рот, заорал:

— А ну, отдавай мешки, а то сейчас враз прибьём!

Разбойники весело расхохотались, словно услышали сногсшибательную шутку.

— Сами отдавайте! — завопил в ответ Лёлик. — Всё что награбили, всё конфисковано!

— Чего сказал? — озадаченно переспросил щербатый, затем преданно заглянул главарю в глаза и жизнерадостно завопил: — Бей варваров!

Главарь поощрительно гыкнул, приглашающе махнул мечом и, пружиня на кривых ногах, двинулся к нам. Разбойники заулюлюкали и, заранее замахиваясь дубьём, последовали за ним.

Лёлик мигом утратил румянец и юркнул с ойканьем за меня.

Здесь следует признаться в том, что мы совершенно растерялись, ибо действительность мгновенно показалась нереальной смесью из съёмочной площадки и кошмарного сна. И Бог весть, что бы произошло, если бы не присутствовал среди нас не страдающий комплексами Серёга, который с восторженным боевым кличем выскочил вперёд и выпустил щедрую очередь под ноги злодеям.

Раздался оглушительный грохот выстрелов, перед толпой агрессоров всплеснулись фонтанчики пыли, со свистом разлетелись куски расколотых пулями камней.

Разбойники на миг остолбенели, застыв в нелепых позах как в конце пьесы Гоголя "Ревизор". Первым опомнился главарь. Он сдавленно охнул, выронил кошель, сиганул прямо с места вертикально вверх, в воздухе повернулся кругом и в стремительном темпе задал дёру. Его соратники, вопя, стеная и роняя дубинки, прыснули следом.

— Эй, меч отдай! — заорал Лёлик, но было уже поздно: лиходеи мощным галопом слетели с дороги, врезались в кустарник и, оставляя за собой образцовую просеку, умчалась в неизвестном направлении.

— А!? Как я их!… — гордо рявкнул Лёлик и, пригнувшись, боевито помолотил воздух кулаками.

От случившегося грохота мулы шарахнулись в разные стороны; мул под поклажей запутался в упряжи, и, зычно заревев, повалился на бок. Другой из-за габаритов наездника особой прытью блеснуть не смог и, подёргавшись, остановился.

Небрежно помахивая шмайссером, Серёга вихляющей походкою подошёл к мелко дрожавшему толстяку и резким движением надвинул кепочку на самые нехорошо заблестевшие глаза, отчего толстяк панически зажмурился и так стиснул жирными коленками бока мулу, что тот задышал с сипением как бронхитик.

Серёга оглядел толстяка внимательно, двинул дулом автомата ему в живот и противным голосом потомственного дворового хулигана прогнусавил:

— Ну, и кто ты есть?

Толстяк дёрнулся и, вжав голову в плечи, промямлил:

— Тит Марций Эмилиан буду… Всадник…

Серёга на такое утверждение ответил хохотом, а Раис не на шутку возмутился:

— Ну ничего себе всадник! Залез на осла какого-то, а туда же — всадник!…

Лёлик хмыкнул и заявил:

— Всадником здесь называют не того, кто на коне ездит. Это у них тут типа местного сословия. Типа римский боярин. А название сие пошло с давних времен, когда ещё римляне общиной жили. Тогда в случае войны всей толпой в поход шли. И только богатые могли себе позволить на своём коне отправляться. Вот оттуда и пошло — всадники.

— Ага, — рассеянно пробормотал Серёга.

Тем временем Джон с Бобой, пыхтя тщательно, помогли подняться вьючной животине, лежавшей на дороге и дрыгавшей поочередно ушами и ногами.

Мы все отвлеклись на это мероприятие. Толстяк, воспользовавшись моментом, осторожно слез с мула и, крадучись, стал передвигаться к лесу.

— А ну, стой! — рявкнул Раис, узревший сию ретираду.

Толстяк дико взвизгнул, одним прыжком вломился в кустарник и был таков.

— Вот и хорошо! Теперь всё барахло наше, — жизнерадостно сказал Лёлик и пошёл подбирать утерянный главарем кошель.

Мы незамедлительно принялись потрошить поклажу. Среди мешков, набитых чем-то мягким, имелась грубовато сплетённая из ивовых прутьев корзина с крышкою, заинтриговавшая вкусными запахами. Рядом был приторочен объёмистый кожаный бурдюк.

Джон наудачу распорол один из мешков: там были какие-то одежды. Серёга, не долго раздумывая, хватанул штык-ножом по верёвкам, крепящим бурдюк, схватил его и потряс, внимательно прислушиваясь к приятному бултыханию. Затем он сноровисто данную емкость развязал, хлебнул смачно и воскликнул:

— Мужики, живём! У них тут винцо!

Мы начали по очереди пробовать. Вино было из разряда красных сухих, но с медовым привкусом.

Тем временем Лёлик, повесивший приобретённый кошель себе на шею, откинул крышку на корзине, заглянул в неё с интересом, затем засунул туда аж обе руки воровато по локоть, пошуровал шустро, достал чего-то, запихал молниеносно в рот и стал торопливо жевать. Но несмотря на то, что внимание наше было привлечено к бурдюку, так просто это ему не сошло — бдительный Раис решительно отпихнул обжору и, загородив корзину спиной, заорал:

— Это что же делается?! Это как же понимать?! Да что ж это такое?! — возмущение его было столь горьким и неподдельным, что Лёлик испуганно подавился и закашлялся, побагровевши физиономией.

Откашлявшись, он скромно потупился и пробормотал:

— И вовсе ничего!… Я же просто проверить хотел — вдруг пересолили.

— Ну и как? — насторожился Раис.

— Да я ещё не распробовал, — заявил Лёлик и попытался вновь лезть в корзину, но теперь уже отпор ему дан был усилиями совместными.

Заинтересовавшую нас поклажу перетащили поближе к роднику, на зелёную травку, изумрудной шёрсткой покрывавшую уютный пригорок. Корзина рогом изобилия не показалась, но, тем не менее, имелось в ней с десяток не очень свежих пшеничных лепёшек, солидный катыш белого мягкого сыра, два огромных багровых граната; в чистый плат завёрнута была пара жареных цыплят.

Провизию живописно расположили на траве, Серёга пустил бурдюк по кругу. Начало трапезы как-то очень быстро перешло в её завершение: Раис запихал в алчный рот последний кусок лепёшки, Серёга с сожалением отшвырнул опустевший бурдюк, Лёлик, сладко причмокивая, употребил завалявшуюся гранатовую косточку, после чего на всякий случай пожевал кожуру, оказавшуюся бессовестно несъедобной, отчего и выплюнутой с гадливостью. После этого осталось лишь привольно развалиться на траве и сонно смотреть в наливавшееся глубокой синевой италийское небо, под которым мы находились вопреки всякому здравому смыслу образца двадцать первого века.

Раис всё что-то бормотал себе под нос, а затем вдруг с возмущением воскликнул:

— Слышь, а чего они всё: варвары да варвары!… — имея в виду недавнее общение с разбойниками.

— Вот, вот, — с ленцой поддержал его Боба. — Мы ж цивилизованные люди…

— Римляне штанов не носили, — важно пояснил Лёлик. — Штаны тут носят только представители варварских племён, всякие там готы, вандалы и прочие галлы. Поэтому-то и приняли нас за варваров.

— Так что теперь штаны снимать? — озадачился Раис. — Неудобно же без штанов. Поддувает…

— А вот хрен им! — резюмировал Серёга, — В штанах походим.

— Слушай! — озарённо воскликнул Боба. — Это что получается? Если сейчас у нас там — в нашем времени — все в штанах ходят, это что же значит, что все мы потомки варваров?

— Выходит так, — сказал Джон. — Одни шотландцы со своими юбками потомки римлян.

— Так то юбки, а тут тоги всякие, — усомнился Лёлик.

Джон лениво пошарил в кармане, извлёк измятую пачку "Явы". Серёга с Бобой расслабленно потянулись взять сигаретку. Джон небрежно откинул опустевшую пачку, чиркнул одноразовой зажигалкой; неторопливо закурили, благостно выпуская голубой дымок. Вдруг Серёга подпрыгнул на месте как ужаленный, сделал дикие глаза и сдавленно произнёс:

— А курить-то я не взял! А вы?…

По вмиг побледневшим лицам курильщиков стало ясно, что все они допустили ту же оплошность. Начались взаимные обвинения в жмотничестве, склерозе и ярко выраженном тупоумии, после чего сигареты были докурены в мрачном молчании до возможного предела.

Вечерело. Солнце склонилось к вершинам гор, окрасив их киноварью; синие тени поползли по траве. Стали совещаться насчет ночлега: Боба предложил устроиться на травке по-походному, но тут вдалеке кто-то завыл протяжно, отчего родилась идея продолжить путь в поисках более надёжного пристанища.

— Стойте, а как же денежки? — вспомнил Раис и мрачно посмотрел на Лёлика, на шее у которого болтался добытый кошель.

— Точно, давай смотреть, — сказал Джон и требовательно протянул руку.

Лёлик презрительно хмыкнул, но кошель отдал.

Джон развязал тесёмки и высыпал содержимое на траву. Пролился поток монет; в основном преобладали серебряные, но с тем имелось немало медных неровных кругляков. Мы начали разглядывать местную валюту и обнаружили несколько золотых монет.

Лёлик открыл свою энциклопедию, нашёл нужный раздел и стал сличать натуру с имевшимися в книжке картинками.

— Так! — деловито сказал он, хватая медную монету с неровными краями. — Это, стало быть, называется "асс". Самая древняя римская монета. На аверсе изображение бога Януса. На реверсе нос корабля. Тут же цифра, означающая достоинство монеты. Так, смотрим…

Мы все схватили по медяку и посмотрели. Действительно, на одной стороне имелось корявое изображение двуликой головы, а на другой грубое изображение носа древнего корабля, рядом с которым имелась римская цифра.

— Выпускались монеты достоинством в один, два, три, пять и десять ассов. Также из меди чеканились и более мелкие монеты, — старательно зачитывал Лёлик.

— А вот смотри, Лёлик, серебряная… — показал нашему знатоку и эрудиту кружок из светлого металла Боба.

— А это у нас… — Лёлик повертел монету, потом посмотрел в энциклопедию и пояснил: — Это у нас сестерций. Судя по этой башке в венке.

— А вот тоже серебряная, но картинка другая, — показал новый образчик Серёга.

Эта монета была побольше и на неё вместо головы в венке изображалась голова в замысловатом шлеме. На обратной стороне была изображена колесница.

— А это денарий, — нашел нужную картинку Лёлик. — В одном денарии четыре сестерция, а в одном сестерции четыре асса. Стало быть, в одном денарии шестнадцать ассов…

— Чего они не могли как у нас, по-простому, — проворчал Раис. — Один рубль — сто копеек.

— Они дюжинами считают, — сказал Лёлик.

— А золотая монета как обзывается? — спросил Джон.

— Сейчас посмотрим… — Лёлик перевернул страницу и объявил: — Ауреус. Равен двадцати пяти денариям. Или ста сестерциям. Или четырём сотням ассов. Начал чеканить Юлий Цезарь после своих походов в Галлию и Британию… — Лёлик захлопнул книгу и торжествующе добавил: — Вот так!…

— Слушай, а там у тебя не написано: чего тут сколько стоит? — спросил Боба. — Короче, мы уже богатые или ещё бедные?

— Не написано, — пожал плечами Лёлик.

— Ну что, давайте денежки разбирать… — сказал Джон.

Примерно поделив деньги поровну, приспособили их по карманам. Закончив погрузку денег, мы встали и вполне бодро тронулись дальше. Снова забрались на холм, спустились в низину. Шли молча, настороженно поглядывая по сторонам. Эффект от состоявшейся трапезы оказался недолгим, и голод снова начал одолевать наши натруженные организмы.

 

Глава 4

В которой герои познают местное гостеприимство.

Вскоре у дороги обнаружилась ещё одна герма — каменный столб с головой сверху. Тут же начинались цивилизованные виноградники, при виде которых мы воспрянули духом.

На гибких ветвях, привязанных к воткнутым в землю палкам, висели тяжёлые гроздья смуглых ягод. Мы свернули к этому богатству, норовя полакомиться, но раздался грозный басовитый лай, и выскочили нам навстречу два лохматых здоровенных пса, чей вид красноречиво сулил массу неприятностей. Только врасплох нас уже было не взять, и мы почти синхронно схватились за огнестрельное оружие. Но применить его не пришлось. Псы вдруг резко затормозили всеми четырьмя лапами, принюхались и, взвыв дико, кинулись наутёк, чуть не сбив с ног вышедшего из-за кустов крепыша кубических форм, наряженного в мешковатую тунику и грубошёрстный плащ. По всему, запахи индустриального мира, исходящие от нас, привели кабыздохов в форменный шок.

Крепыш уставился на нас, хихикнул и изумлённо покачал головой, после чего вскинул небрежно руку наподобие арийского приветствия и сипло произнёс:

— Привет вам, уважаемые!

Мы чинно раскланялись и помахали руками; Лёлик попытался изобразить книксен.

— Чужестранцы, что ли? — помолчав, спросил римлянин, поигрывая сжатым в руке бичом.

— Да, в некотором роде, — туманно ответил Джон.

— Но не варвары! — веско уточнил Боба.

— А я и смотрю: одежда больно чудная, — вновь хихикнул крепыш. — И откуда?

Джон лихорадочно задумался и несколько невпопад ответил:

— Скифы мы, азиаты мы…

— Да? — удивился крепыш. — Никогда не слышал.

— Счас как пульну, так сразу услышишь, — пробормотал оскорблённо Серёга и взялся за автомат.

С официальною улыбкою я отпихнул патриота в сторону и нейтрально заявил о том, что погодка нынче чудесная.

Крепыш посмотрел на небо и заметил:

— Нет, не будет дождя. Стороной пройдёт. Гром-то гремел, слышали?

Мы скромно не стали вдаваться в подробности.

— А как нам до Рима добраться? — после недолгой паузы осторожно спросил Джон.

— А как шли, так и идите, — равнодушно ответил абориген. — До темноты, конечно, не доберётесь. Завтра, если с восходом пойдёте, то до полудня, как раз, и доберётесь.

Перспектива ночевать под открытым небом не обрадовала, и после небольшой паузы я поинтересовался насчёт ночлега.

Абориген отчего-то обрадовался:

— А вон вилла моего хозяина, гостям он всегда рад, — крепыш указал на нечто белое и угловатое, маячившее вдалеке между деревьями. — Пойдёмте, я вас на тропу выведу.

Мы углубились вслед за ним в виноградники. Сзади опасливо семенили собаки, с повизгиванием принюхиваясь к нам.

Проводник наш оказался на редкость словоохотливым. Был он в поместье сторожем за виноградниками, а заодно и надсмотрщиком за рабами, раньше служил на торговом судне да один раз чуть не потонул в шторм, после чего решил, что на суше спокойней; в Риме на примете имеется одна вдовая трактирщица, хоть и немалых лет, зато при деньгах, так что есть куда идти, хотя и хозяин неплохо платит, вот только…

Любитель богатых трактирщиц хитро поглядел на нас и осторожно спросил:

— А вы как, вино пьёте?

— Естественно, — надменно ответствовал Серёга и посмотрел на римлянина как на последнего идиота.

Тот же расслабился и захихикал:

— Это хорошо, хорошо… А то хозяин, скажу вам честно-благородно, усугубить ба-альшой любитель… Выпить может, страсть!… А особенно пить здесь начал, как его из Рима попёрли. В ссылке он здесь. Никто к нему не ездит. Оттого кто бы к нему не пожаловал, всех принимает, — крепыш оглянулся на нас и добавил с некоторым ехидством: — Даже таких чудных, как вы.

— А за что его в ссылку отправили? — полюбопытствовал Джон, пропустив мимо ушей сомнительный комплимент.

— Да на стороне Помпея выступал, — охотно пояснил римлянин. — Ну, Цезарь его и сослал.

— Ага! — пробормотал Лёлик. — Вот, значит, в какие времена мы попали!…

— А один он не пьёт. Меня заставляет… — продолжал сторож, помрачнев. — А у меня изжога.

— Ничего, — важно заявил Раис. — У нас с этим полный ажур.

Вышли к дорожке, проходившей по винограднику.

— Вот так пойдёте и прямо на виллу выйдите, — крепыш вдруг хитро прищурился и вполголоса заговорил: — А я это… вот что скажу. Если хозяин предложит на спор пить — ни за что не соглашайтесь. В него как в прорву влазит…

— Ничего, нас не перепьёшь, — тоном, каким обычно говорят: всех не перевешаешь, сердито заявил Серёга и заторопился по дорожке в указанном направлении.

Естественно, мы от него не отстали.

— Так как, Лёлик, — спросил Боба. — В хорошие времена ли мы попали?

— Видно будет, — пожал плечами энциклопедист.

Дорожка вывела нас прямиком к распахнутым настежь воротам в низкорослой стене из белого неровного камня. Мы осторожно вошли во двор и огляделись. Одноэтажный дом был довольно обширен и пропорционален, хотя и странного вида для глаза, привыкшего к сочетанию стекла и бетона. Вокруг всего дома протянулась крытая терраса с окрашенными в весёленький розовый цвет колоннами, на которую выходила полуоткрытая дверь. Прямо у террасы бродили голенастые куры, копошились пятачками в куче сухого навоза пегие свиньи со злыми красными глазками. По всему, подошли мы к вилле с тылу, то есть со стороны хозяйственного двора.

Во дворе не было ни единого человека, кроме малолетнего сопливого голыша мужского пола, который, выпятив грязный живот и с достоинством заложив руки за спину, задумчиво писал, норовя поточнее попасть в щепочку. Увидев нас, голыш изумлённо разинул рот, вытаращил глаза, да так и остался стоять; по пыльным ногам его потекла серая струйка.

На террасу из-за двери вылезла какая-то бледная физиономия и уставилась на нас.

— Эй, — повелительно воскликнул Джон. — Хозяин дома? Скажи, гости пришли…

— Дорогие! — веско уточнил Раис.

Физиономия молча скрылась. Мы удивлённо переглянулись и стали ждать, недоумевая по поводу столь непонятной тишины. Вдруг где-то в глубоких недрах дома послышались мажорные возгласы, загремело что-то, и выкатился на террасу колобкообразный пузан неопрятного вида с сизой внешностью страдающего хроническим похмельным синдромом.

— Ба, какое счастье привалило! — закричал он тонко и пронзительно как паровозный свисток. — Наконец-то пожаловали гости драгоценные! Хвала Юпитеру, гип-гип-ура всем! А я уж совсем заждался, ай-яй-яй, разве так можно?

Продолжая нести галиматью, пузан подлетел к нам удалым живчиком, закружился вокруг не хуже балерины, стал пихать в бока дружески, форменным образом заталкивая в дом, куда мы и вступили без задержки под напором столь наступательного гостеприимства.

Внутри царил серый полумрак, так как немногочисленные окна были прикрыты плотными ставнями, отчего глаза наши после хоть и приглушенных закатом, но ещё сочных красок снаружи, не могли разглядеть подробности интерьера. Лишь удавалось уловить смутные угловатые очертания какой-то мебели у гладких стен с тёмными узорами, да ещё вот запахи, непривычные совершенно, запахи горелого масла, сухих цветов и ещё чего-то тёрпкого и горьковатого.

Вслед за продолжавшим радостно бормотать хозяином мы миновали пару комнат и оказались на крытой просторной террасе, выходившей в садик на внутреннем дворе, где под стремительно темневшим небом с первыми проблесками звезд плескал тихонько в шестиугольной мраморной чаше сладкозвучный фонтанчик. Терраса была освещёна — кругом стояли на гнутых ножках высокие бронзовые поставки в виде фигурных столбов, к которым приспособлены были масляные лампы, походившие одновременно на сплюснутые заварочные чайники и на пресловутую лампу Алладина. Такое освещёние для нас, привыкших к обильным люксам электрического света, показалось тусклым и неубедительным. Но с тем лепестки жёлтого пламени весьма живописно и причудливо отражались в неровных камешках разноцветной стенной мозаики, отчего по аналогии с понятием "живой звук" всплывало в сознании понятие "живой свет".

Посередине террасы на каменном полу стояли вокруг низкого круглого стола три широкие ложа, обтянутые тонкой кожей и заваленные разноцветными подушками.

— Ну что же, прошу располагаться, — римлянин подошел к центральному ложу и мягким жестом указал на ложа по бокам.

Мы замялись, не понимая: как же на этой мебели располагаются, но затем скинули у стенки рюкзаки и прочую амуницию и с некоторой робостью присели — Серёга, Лёлик и Раис с одной стороны, а Джон, Боба и я — с другой.

Джон хмуро зыркнул на нас, как бы невзначай прикрылся от пузана ладошкой, скроил бесподобную гримасу и приглушённо просипел:

— Болваны, на них не сидят, а возлегают, — затем решительно на ложе плюхнулся, вытянулся на нём в полный рост и, заложив руки за голову, стал с достоинством смотреть в потолок.

Хозяин, отвесив мокрую губу, во все глаза поглядел на невозмутимого Джона, неуверенно откашлялся и с прежней живостью обратился к нам:

— Сейчас прикажу с дороги омыть вам ноги, а затем побеседуем да перекусим с возлияниями, — он хлопнул в ладоши и продемонстрировал настоящий способ возлежания, то есть залез на центральное ложе лицом к столу и прилёг на левый бок, опёршись на руку и подпихнув под себя пару подушек. Джон, искоса наблюдавший за хозяином, тут же переменил позу на правильную и как ни в чём не бывало начал насвистывать шлягер про зайцев, которым всё равно.

Появилась на террасе чрезмерно смуглая девица в потрёпанной одёжке ниже колен с медным тазом и узкогорлым кувшином. Так как это была первая видимая нами представительница нежного пола местных кровей, то все мы, естественно, с живым интересом уставились на неё, пытаясь по данной личности определить основные черты особо небезразличной нам половины жителей Римской империи, но девица была настолько невзрачной, что интерес наш улетучился незамедлительно, а Джон даже заметно приуныл.

Шлёпая босыми ногами, она подошла к располагавшемуся с краю Лёлику, присела перед ним на корточки, поставила на пол таз с кувшином и, ни слова не говоря, принялась развязывать шнурки на непотребных кедах Лёлика. Лёлик разинул рот, потом густо покраснел и, быстро спрятав ноги под ложе, пробормотал:

— Ну что вы, не надо…

Девица изумленно посмотрела на него, потом перевела растерянный взгляд на хозяина.

— Давай подмывайся, дурак… — негодующе прошипел Джон и украдкой показал конфузцу кулак.

Лёлик нехотя вытянул конечности; девица ловко стащила с него кеды с носками, отчего сладкие ароматы вечерней свежести были успешно изгнаны победоносным запахом давно нестиранных портянок. Лёлик сунул ноги в таз, девица слегка плеснула из кувшина, льняным полотенцем, висевшем у неё на шее, совершила процесс промокания, и на этом процедура для Лёлика была закончена, после чего мы все подверглись той же участи.

— Ни тебе мыла, ни тебе воды горячей, никакой, понимаешь, гигиены… — забурчал после омовения Раис, забираясь на ложе с ногами и принимаясь сосредоточенно копаться между пальцами.

Расположились мы на ложах по трое, благо ширина данной мебели это позволяла. Судя по тому, что хозяин глаз на это не пучил, то поступили мы сообразно с местными порядками. Тем не менее, привычки к такому размещёнию у нас, конечно же, не было, а потому мы ворочались как медведи в тесной берлоге, стараясь улечься поудобнее и посматривая в качестве примера на хозяина, возлежащего совершенно естественно и непринужденно.

Лёлик с Раисом не поделили пространство и начали вполголоса ругаться.

— Ну а теперь приступим к трапезе! — приподнято объявил хозяин и ещё раз хлопнул в ладоши.

Четверо грязноватых патлатых пареньков в несвежих туниках, не слишком торопясь, расставили на столе медные блюда и миски, от которых пошёл аромат, не оставивший равнодушными наши тут же забурчавшие желудки.

При ближайшем рассмотрении в них оказался ассортимент не слишком разнообразный, но недурственный. Были уже очищенные варёные яйца под кислым соусом, много бледного сыра, похожего на брынзу, горки салата, петрушки и укропа, плоские румяные пшеничные хлебцы, сложенные стопочкой. Но главным блюдом был окорок, запечённый до коричневой маслянисто лоснившейся корочки, порезанный крупными ломтями, демонстрировавшими на разрезе влажно слезившуюся нежную розовую мякоть, укутанную белым жирком. Изголодавшийся Раис схватился за голову и, зажмурившись, с чувством простонал:

— Ай-яй-яй…

Римлянин понял его по-своему и пробормотал извинительно:

— Да уж, так неожиданно… Не подготовились… — но приободрился и докончил: — Зато винцо отменное. Из собственных подвалов.

Неопрятные отроки во второй заход наделили нас медными тарелками для личного пользования, но столовых приборов не дали.

— Вилок чего-то нет… — тихо пробурчал Боба.

— Их ещё не придумали… — столь же тихо пояснил Джон.

Отроки притащили пузатые амфоры, расставили по столикам широкие серебряные чаши, наполнили их до краев рубиновым вином.

— Только у меня все пьют винцо неразбавленным, — значительно произнес толстяк. — А то обижусь!

— Так чо ж его разбавлять? — удивился Серёга и отхлебнул.

— Ну как? — с превеликим интересом осведомился хозяин.

Серёга пожал плечами и полез ломать хлеб.

А вино более всего походило на тёрпкий сок, имея градусов не более чем пиво, поскольку до открытия процесса дистилляции оставалось ещё ой как далеко, и креплёным напиткам взяться было неоткуда. Потому сей напиток не столько пьянил, сколько утолял жажду, и отрокам пришлось изрядно попотеть, наполняя наши чаши, пока мы насыщались с непринужденной жадностью.

Местная пища на вкус казалась несколько непривычной. В ней явно не хватало чего-то родного синтетического.

В положении полулёжа есть было непривычно и неудобно. Такая поза стесняла свободу движений, поскольку приходилось опираться на левый локоть, отчего можно было двигать только правой рукой, которой приходилось брать заранее нарезанные куски, класть их на свою тарелку, зажатую в левой руке, и так трапезничать. Поэтому мы постоянно ворочались. Лёлик в конце концов чертыхнулся и уселся на пятки как истинный японец. Его примеру тут же последовал Раис, с чем получивший возможность действовать обеими руками, что ему, собственно, только было и надо.

Наконец, по очереди мы с сытым равнодушием отвалились от столов; последним с благостным вздохом упал на подушки Раис, напоследок через силу запихнувший в себя солидный кус сыра. Хозяин, с внимательным добродушием наблюдавший за нами, махнул отрокам; те мигом сгребли разгромленные блюда, а взамен выставили вазы с яблоками, грушами, сливами и виноградом. Раис было сунулся чего-нибудь схватить, но со стоном повалился обратно, накрыл лицо каской и вскоре переливчато захрапел.

— Ну что ж, уважаемые гости, станем беседы беседовать, — хозяин потёр ладошками и радостно улыбнулся Серёге, располагавшемуся по соседству. — Ибо как говаривал мне Эпикур, — толстяк значительно поднял палец вверх, — первое место среди жизненных услад занимает дружеская беседа…

Мы согласно закивали, будто неоднократно имели удовольствие перечитывать наставления античного философа; один лишь Лёлик — видно, заранее прочитав в своей книжке про то, что данный мудрец проживал куда как ранее — недоумённо пробормотал:

— Позвольте, а как же…

— Ну так вот, — толстяк театрально задрал лохматые брови. — Я теряюсь в догадках: откуда вы будете?

— М-м… из Скифляндии, — на ходу выдумал Джон и замер настороженно в ожидании новых щекотливых вопросов.

— Ну как же, как же! Читал… У Плутарха как раз писано… — блеснул эрудицией хозяин. — Ну а как там у вас с вином?

— Плохо, — с надрывом ответил Серёга. — Дорого… А что подешевле, так травятся…

— Отлично, отлично, — невпопад обрадовался толстяк. — То есть это… соболезную, конечно. Но зато у меня можете, так сказать, до отвала. Или как?

— Само собой, — важно подтвердил Серёга.

— Ну так давайте, чтоб не зазря, посостязаемся в честь Вакха, — со всей душой предложил хозяин. — На интерес, конечно, но так, пустяки. Скажем на сто денариев… Кто больше выпьет, тот и выиграл… Ну как? — толстяк замер в ожидании, как замирает рыболов при слабом подёргивании поплавка.

— Ну что ж, — согласно кивнул Серёга, не имевший вредной привычки отказываться от выпивки. — Можно…

— А денежки у вас есть? — не замедлил уточнить хозяин и зыркнул алчно.

— Найдём, — солидно сказал Серёга и начал вытаскивать из карманов монеты, складывая их перед собой.

Римлянин любовно окинул взором образовавшуюся кучку и пробормотал:

— Маловато…

— Добавим… — ответил Серёга и приглашающе помахал нам.

Мы, нисколько не сомневаясь в непобедимости коллеги, внесли свою лепту, освободив карманы от местной валюты.

Римлянин, узрев вполне солидное количество монет, шумно сглотнул, весело нам улыбнулся, захлопал из-за всех сил в ладоши и заливисто заголосил:

— Эй, фирменного моего сюда! Бегом!…

Появился хромой хмурый мужик в бронзовом ошейнике с двумя примерно так пятилитровыми амфорами, обильно покрытыми пылью. Он поставил амфоры перед соперниками, ловко их откупорил, содрав смоляные печати каменным ногтём, наполнил чаши вязкой как мёд багровой до черноты жидкостью.

— Это самое крепкое вино во всей Италике, а, может, и в мире, — важно заявил хозяин. — Сто лет выдержки. Сенат даже издал эдикт, запрещающий пить его неразбавленным.

— Ого! — Серёга уважительно заглянул в чашу, шумно выдохнул и изящным движением с аппетитным бульканьем нарушил волю Сената.

Толстяк изумлённо подался вперёд и болезненно скривился.

— Это что ж такое?! — возмущенно воскликнул Серёга. — Да где ж тут градусы, ась? Кефир и то крепче!

— Не знаю, не пил… — пролепетал враз поскучневший римлянин, доселе, видно не сталкивавшийся с закаленными бойцами ликёроводочного фронта, а потом добавил с надеждою: — А, может, отложим? Я ведь понимаю, вы с дороги притомились…

— Ну уж нет! Продолжим, а то чавой-то меня сухотка замучила! — отрезал Серёга, цапнул амфору и накрепко присосался к горлышку.

В наступившей тишине слышны были только могучие глотки, перемежавшиеся сочным бульканьем, да ещё и прикорнувший от чрезмерной сытости Раис стал пускать из-под каски совсем уж бессовестные рулады. Амфора в руках Серёги медленно, но верно вздымалась вверх дном, пока не достигла критического пика — последним лихим глотком Серёга втянул остатки и с молодецкой удалью хрястнул сосудом об пол, отчего хозяин подпрыгнул и схватился за сердце.

— Ну так, папаша, твой черёд!… — Серёга недобро взглянул на съежившегося бедолагу.

Тот, светясь малиновой блямбой носа на залитой мучнистой бледностью физиономии, неуверенно оглянулся, дрожавшей рукой вытер испарину с лысины, потом, кривясь и вздрагивая, с поспешностью, с которой входят на эшафот, взял свою амфору и принялся из неё пить, давясь и пуская пузыри. Но, разумеется, куда было этому изнеженному предку, в жизни своей не пившему ничего крепче перебродившего виноградного сока, до закалённого потомка, не раз баловавшегося чистым спиртом. С мутным взором толстяк отвалился от и вполовину не опустевшего сосуда и заплетавшимся языком страдальчески промямлил:

— Клянусь богами, я бедный несчастный человек… не могу больше… Болен очень и бесповоротно… И нет денег, клянусь Меркурием…

— Ты, давай, плати! — скандально закричал Лёлик — Нечего тут прикидываться!…

— Подожди наезжать, — осадил скандалиста Джон. — Слышь, почтенный, — обратился он к охавшему хозяину: — Деньги свои можешь себе оставить, — потом стеснительно покашлял и с надеждой спросил: — У тебя рабыни есть?

— Рабыни?… — удивлённо переспросил римлянин. — Как же без рабынь?… Есть…

— Ну так ты нам их предоставь в наше распоряжение, — вкрадчиво предложил Джон. — А мы тебе долг простим.

— Рабыни дорого стоят… — насупился хозяин.

— Так нам не насовсем, нам до утра, — объяснил Джон с интонацией учителя младших классов.

Римлянин, наконец, понял всю выгоду предлагаемого компромисса и, воспрянув духом, закричал:

— Ну конечно! Для вас всё, что угодно! — и хлопнул в ладоши три раза.

Появился негр, дебелый, словно заслуженная работница общепита.

— Мой управляющий, — отрекомендовал хозяин и приказал: — Давай рабынь сюда…

Негр подумал и озадаченно спросил:

— Всех, что ли?

— Всех, всех давай! — требовательно закричал Лёлик. — И чтоб не вздумали прятать!

— Нет, всех не надо! — заторопился поправить Джон. — Слышь, любезный, — обратился он к негру, — вон ту… — Джон кисло скривился и помахал рукою замысловато, — с умывальником, не надо.

Негр оглядел нас подозрительно, пожевал вывернутыми губищами как недовольный верблюд и ушёл.

— Ох, сейчас и поозоруем тычинками! — сладострастно потёр руками Джон.

— Чего? — не понял столь тонкой метафоры Боба.

— Я говорю, сейчас побалуемся с девочками методом тыка! — разъяснил наш селадон и женолюб.

— А? Что? Где девочки?!… — подпрыгнул мигом пробудившийся Раис.

— Спи, малыш, тебе приснилось, — ласково, словно сказочник из радио, произнёс Джон.

— Ты меня не путай, — хмуро буркнул Раис и стал протирать кулаками глаза.

Послышался нестройный топот. Коллеги горящими взорами уставились на дверной проём, прикрытый занавесями. Но это были не искомые девочки. Гурьбой вошли прислужники-отроки, споро подхватили хозяина под всевозможные микитки и как муравьи потащили его в глубь дома. Мы остались одни.

— Однако, чего-то не идут, — нервно бросил Лёлик, вскочил с ложа и начал ходить кругами.

Раис также встал, зачем-то нахлобучил свою блестящую каску, подошёл к столу, покопался в вазе с фруктами и стал чавкать грушей.

— Вот проглот! — бросил в его сторону Лёлик. — Тут, понимаешь, момент лирический, а этому всё бы брюхо набить.

— Одно другому не мешает, — примирительно произнес Боба.

Раис презрительно посмотрел на Лёлика и невзначай запустил в него огрызком.

Снова послышался за дверью шум шагов.

— Идут… — с придыханием предположил раскрасневшийся Джон и начал жмуриться сладко как кот, подбирающийся к кринке со сметаной.

Переваливаясь как утка, вошёл с озабоченным видом управляющий, ведя за собой вереницу местных барышень в количестве примерно дюжины. Он выстроил их перед нами, довольно гмыкнул и приглашающе повёл рукой.

Воцарилось молчание.

Мы разглядывали предъявленных представительниц так называемого прекрасного пола и с каждым мгновением всё более убеждались в том, что ничего прекрасного в них нет.

— Это что? — хрипло осведомился Джон.

— Где? — озадаченно закрутил головой управляющий.

— Вот, — указал перстом на барышень Джон.

— Ну… это… рабыни, — пожал плечами негр и оттопырил слюнявую губу.

— Все? — мрачно спросил Джон.

— Ну так, без этой… — заволновался управляющий. — Как сказали…

— Ладно, апартеид, свободен, — хозяйственно махнул рукой Раис и, продолжая чего-то жевать, подошёл к строю рабынь.

Негр, неуважительно хмыкнув, испарился.

— Э-хе-хе… — тяжело вздохнул Джон и в сердцах воскликнул: — Ну никакой эстетики!… — после чего сделал трагическое лицо, словно только что потерял веру в светлое будущее.

— Ну и мымры! — более определённо высказался Лёлик, в который раз исподлобья оглядывая рабынь.

Те молча переминались с ноги на ногу, смотря на нас с некоторым интересом вялого качества.

Рабыни все как одна были наряжены в мешковатые туники без рукавов из грубой блекло-рыжей шерсти, отчего походили на интернатовских воспитанниц. Все они обладали внешностью, не вызывающей желания поинтересоваться второй раз: были они то ли смуглые, то ли грязные, имели спутанные тёмные волосы, невыразительные черты лица, тусклые рыбьи глазки. Все они были однообразно невысокого роста, с короткими ногами, с коренастыми непропорциональными фигурами. Ко всему несло от них явственно щедрым чесночным духом.

Всё это не способствовало ощущению радости от происходящего бытия и, более того, даже оскорбляло эстетический вкус тех из нас, кто его имел. Впрочем, не все коллеги были столь разборчивы.

Раис, сдвинув каску на затылок, прошёлся вдоль строя и остановился напротив совсем уж приземистой толстухи, главным украшением которой были огромная волосатая бородавка на подбородке и засаленный до невозможности фартук, о который она то и дело вытирала руки.

— Ты кто? — строго спросил её Раис.

Толстуха сердито посмотрела на него и грубо ответила:

— Стряпуха я…

— Ну так иди, стряпай, — сказал Раис.

— Чего стряпать-то, ночь на дворе, — сварливо возразила толстуха.

— Завтрак стряпай! — прикрикнул Раис.

Толстуха, бурча под нос, зашаркала в дом.

Раис снова прошёлся вдоль шеренги непригожих красавиц, встал напротив девицы, отличавшейся огромными подушкообразными грудями, и оптимистически воскликнул:

— А чё? Вон каковы бадейки, чего ещё надо?

— Точняк, — поддержал его Серёга, вставая рядом.

— Фи, плебеи духа… — уничижительно пробормотал Джон, но тоже на всякий случай подошёл поближе.

Раис, дружелюбно осклабившись, словно бы ненароком хватанул рабыню за грудь. Руку он тут же на всякий случай отдёрнул согласно социальным инстинктам выходца из общества победившей демократии. Но рабыня, не знакомая с понятием сексуального домогательства, лишь глупо захихикала. Раис расплылся в довольной ухмылке и уже всей пятерней хватанул девицу за перси и начал обстоятельно их мять, словно практикующий маммолог.

Боба, скривив рот на бок, прегадко подмигнул толстушке с пухлыми на выверт губами, подгрёб к ней матросской нарочитой походкой и осторожно приобнял за выпуклую талию, распиравшую тесную одежку. Та посмотрела на него свинячьими глазками и флегматично икнула.

Серёга, узрев сию картину, загыкал в радостном оскале, внимательно оглядел бёдра рабынь и выбрал себе девицу с задницей, по окружности превышавшей охват вековой сосны. Он извлёк её за руку без церемоний из общего девичьего ряда и стал придирчиво осматривать со всех сторон.

Лёлик, ревниво наблюдавший за действиями неразборчивых коллег, подскочил к Серёге, схватил его пассию за свободную руку и стал целеустремленно тянуть к себе.

— Ты чего? — вполне миролюбиво спросил захватчика Серёга, но на всякий случай прихватил девицу покрепче, двумя руками, и стал тягать в другую сторону.

— А ты чего? — сварливо взвопил Лёлик, и не думая отпускать рабыню.

Та, оказавшись в виде распяленного цыпленка табака, сдавленно крякнула и завертела головой, с интересом разглядывая кавалеров, польстившихся на её прелести.

— Я… первый её… увидел!… — сдавленно просипел Лёлик, тягая рабыню как невод, полный рыбы.

— А я первый подошёл! — гаркнул Серёга, начиная сердиться.

— Эй, вы, хватит! — прикрикнул на них Джон, поскольку другого занятия у него не было.

Серёга внезапно рабыню отпустил, отчего Лёлик с криком повалился на пол, увлекая барышню за собой. Возникла куча-мала, в которой Лёлику не повезло оказаться снизу, на что он среагировал приглушёнными, но выразительными ругательствами.

Серёга сдавленно захмыкал. Коллеги также продемонстрировали дружное веселье.

Кое-как спихнув с себя крупногабаритную тяжесть, Лёлик поднялся и мрачно засопел.

Серёга гыкнул в последний раз и предложил залихватски:

— Так, может, в картишки разыграем? В очко?

— Тут не то что карты, тут домино задрипанного не сыщешь, — капризно пробурчал Лёлик.

— Да у Серёги есть! — радостно закричал Серёга и извлёк из нагрудного кармана замусоленную колоду.

Лёлик засомневался, но затем махнул рукой, соглашаясь. Серёга профессионально потасовал и на раз-два выдал Лёлику перебор, а себе туза с десяткой.

— Шулер мелкий!… — выругался Лёлик, вжал голову в плечи и тревожно зазыркал глазами, торопясь выбрать новую зазнобу.

Мы с Джоном с интересом наблюдали за его потугами, так как выбирать было явно не из чего.

Тем не менее, наш коллега, помявшись и посомневавшись, поманил к себе полную противоположность своему первому выбору — худую девицу, кудлатую как нестриженая болонка, с приплюснутым носом и с широкой челюстью, которой она непрерывно двигала, словно сонная корова.

— Чего чесноком воняет? — отрывисто спросил её Лёлик, поправляя очки и внимательно вглядываясь в черты рабыни, будто пытаясь найти там нечто пригожее.

— Ну… кашу кушали с чесночной заправкой, — после некоторого раздумья ответила рабыня.

— Понятно, — поморщился Лёлик, но девице в своей благосклонности не отказал.

Итак, Раис, Боба, Серёга и присоединившийся к ним Лёлик, не привередничая, зазнобами отоварились. Мы с Джоном решили пока что остаться холостяками — в полном соответствии со своими убеждениями завзятых ценителей прекрасного. Впрочем, Джон, глядя не без зависти на составившиеся пары, бросил задумчивый взгляд в сторону стола, где стояла недопитая хозяином амфора, но потом пробормотал как в плохом анекдоте:

— Не-е, столько не выпью…

Раис громко откашлялся и, потерев ладошками, довольно произнёс:

— Ну так, приступим, что ли?…

— А где? — смущённо уточнил Боба.

— Может светёлки какие найдём изолированные? — предложил нервно Лёлик.

— Эй, есть тут светёлки? — лениво осведомился Раис, ущипнув при этом сразу двух девиц, оставив свою на потом.

Рабыни ойкнули и недоумённо пожали плечами.

Раис задумчиво поглядел на мирно плескавший фонтанчик и озарённо предложил:

— А, может, на лоно природы? Чтоб, так сказать, и водные процедуры? Слышь, бабёнки, тут речки-озера имеются?

Рабыни с готовностью закивали головами и наперебой проинформировали о наличии пруда поблизости.

Возражать против посещёния оного никто не стал, ибо ночь не принесла желанной прохлады — зной дня сменился на липкое дурманившее тепло.

— Ну так ведите, — милостиво разрешил Раис.

— А этих куда? — спросил Боба, глядя на шеренгу невостребованных замарашек.

— С нами пойдут. Мало ли чего… — туманно сказал Раис.

— Однако, и мы прогуляемся, — молвил мне приглашающе Джон.

Предложив рабыням показывать дорогу, мы покинули виллу.

Уже вовсю царила южная ночь; небо, обсыпанное яркими звёздами, было скорее не чёрным, а очень густой синевы. На востоке край неба смутно розовел, намекая на предстоявший рассвет. Было не то чтобы светло, но не настолько темно, чтобы не ориентироваться в окружающем.

Давешней тропою мы прошли через виноградники и свернули на поросший густой травой луг. За ним начинался яблоневый сад. На деревьях в тёмной листве смутно светлели круглые плоды. Я на ходу сорвал яблоко и вгрызся в сочную кисловато-сладкую мякоть. Коллеги также не замедлили воспользоваться дармовщинкой. Особенно усердствовал Раис, чавкавший как голодный поросёнок.

Серёга, решив, видно, что следует оказать на дамский пол впечатление, начал взахлёб травить похабные анекдоты, над которыми сам же и хохотал заливисто. Его никто не поддерживал, так как в двадцать первом веке нашей эры эти перлы уже успели набить оскомину, а для первого века не нашей эры они были слишком мудрёными.

Деревья расступились; мы вышли на пологий берег небольшого пруда. Вода в нём была настолько спокойна, что напоминала брошенное на землю зеркало. Умиротворявшим покоем веяло от представшей картины, и хотя где-то невдалеке заливисто голосило лягушачье племя, а кругом трещали цикады, всё равно казалось, будто окружала нас незыблемая тишина — торжественная и значительная, как в пустом храме.

Да только какая уж тут незыблемость может быть в присутствии носителей плюрализма и поборников демократии?

— И как тут у вас купаются? — во весь голос поинтересовался Раис у рабынь, сноровисто скидывая майку с ботами и стаскивая галифе. — Купальников, кажись, ещё не придумали, — Раис звучно щёлкнул резинкою чёрных сатиновых трусов, заглянув при этом в них не без удовольствия, затем вдруг крякнул молодецки и, крикнув: — Эх, все свои! — сорвал и трусы, шмякнул ими о песок и, сверкая сметанными ягодицами, влетел с воплем в пруд, словно тяжёлый танк, форсирующий водную преграду.

Благой пример был усвоен живо: быстренько соорудив звуковое оформление в виде рёва, свиста и улюлюканья, Серёга, Боба и Лёлик резво разнагишались и бесноватым табуном попрыгали в воду, организовав при этом немалую волну.

Мы с Джоном, блюдя подобающую строгость, степенно разделись до исподнего и также занялись водными процедурами, держась подальше от оголтелой компании.

Рабыни же продолжали стоять на берегу, будто они были здесь совсем и ни при чем.

— А вы чего это? — укоризненно заорал Раис. — А ну, сей момент раздеться голыми! И к нам, к нам!…

— Ура! — жизнерадостно поприветствовал инициативу коллеги Серёга и, подумав, ловко соорудил актуальный лозунг: — Девчата, даёшь этот… как его… мудизм!

Рабыни, правильно восприняв призывы, неторопливо освободились от своих балахонов, под которыми не оказалась ровным счётом никакого нижнего белья, и, белея формами, вошли в воду. Нагота их нисколько не сковывала, и ладошки наподобие фиговых листочков применять они не стремились.

Коллеги, умерив буйство, подгребли к ним, похохатывая глупо, и повели себя совсем как подростки, то есть принялись брызгаться, поначалу осторожно, а затем все смелее и решительнее, с подобающими кличами.

Джон нерешительно похмыкал, затем пробормотав о том, что ночью все кошки серы, а девушки приятны, осторожно начал подгребать к компании.

Я не видел удовольствия принимать участие в происходивших забавах; стоя по грудь в воде и наслаждаясь прохладой, скептически наблюдал за развитием буйства коллег, действовавших по сценарию, привычному им самим, но, похоже, совершенно загадочному для ошалевших рабынь.

Брызганье плавно перешло в непосредственные телесные контакты — первым вступил в дело Раис, ринувшийся наподобие влюблённого бегемота в гущу жавшихся друг к дружке девиц и принявшийся лапать их как попало. Лёлик с Бобой наперегонки последовали примеру сластолюбца, да только в пылу страсти Боба перепутал ориентиры, отчего Лёлик возмущенно заорал, обвиняя того в неодобряемой склонности. Серёга, узрев, что верхний эшелон основательно заполнен, счастливо догадался начать под дам подныривать, отчего то одна, то другая стала вскрикивать и шарахаться в сторону.

Джон, наконец, подобравшись к общей куче, схватил крайнюю рабыню за руку, и, как бы ненароком, поволок её к берегу.

Полная тишина установилась за спиною.

— Эй! — неуверенно воскликнул Боба. — А ты которую взял?

— А-а! Всё равно ничего не видно! — залихватски гаркнул Раис. — А ну, где титьки большие!?

Он лихорадочно пошарил в рабынях, схватил нужную и поспешил на берег, поднимая могучую волну.

Оставшиеся коллеги тут же бросились с похвальной деловитостью разбирать девиц; слышны были лишь деловитое сопение и шум рассекаемой воды.

Не успел я оглянуться, как остался лишь в компании невостребованных рабынь, продолжавших стоять по грудь в воде и о чём-то переговаривавшихся еле слышно. Я почувствовал себя совсем одиноким и было подумал о примере коллег, и даже придвинулся к девицам, но тут одна из них с полной непосредственностью шумно высморкалась в пальцы, а затем начала эти пальцы полоскать в воде.

Весь мой не успевший набрать обороты интерес тут же иссяк; я поскучнел и поспешил выбраться на берег. Там я нашёл свою одежду, подобрал её, переместился к деревьям, на травку, где и привольно расположился. Лёгкий ветерок приятно трогал кожу; было тепло и комфортно.

Рабыни также вылезли из воды, оделись и куда-то побрели не спеша.

Горьковатые запахи ночи струились в лёгком ветерке, холодившем лицо, яркие звезды торжественно мерцали в бездонном небе, и было всё это столь реально и осязаемо, что в смятенный рассудок тут же вкрались сомнения в реальности происходящего. Показалось, будто всё это всего лишь странный сон и вот-вот он прервётся, и проснусь я в своей комнате, смутно озаряемой Луной, и, приподнявшись, стану вертеть головой ошалело, с трудом отличая навеянные фантазии от привычного интерьера; и я уже было совсем собрался просыпаться, как тут случилась тому помеха в виде пронзительного гласа Лёлика, недовольно возвестившего о том, что время потехи по его разумению было да сплыло.

— Что шумишь? — окликнул я его.

Лёлик, уже одетый, энергично чертыхаясь, подошёл, уселся рядом и стал с зубовным скрежетом пояснять:

— Ну никакой культуры! Я ведь не босяк какой, я романтик и эстетик… К обходительности привык, чтоб всё по чину… Даже поцеловать захотел. А она как раззявилась, так чесночищем попёрло как от вурдалака! Тьфу!…

— Ты что-то путаешь, — поправил я разгневанного коллегу. — Это как раз вурдалаки от чеснока шарахаются. Так что ты сам, часом, не из оных будешь?

— Да иди ты!… — обозлённо заругался Лёлик и вновь призывно завопил.

Из кустов стали выбредать степенным ходом коллеги с дамами, белея телесами как привидения. Они сходу принялись энергично высказываться в адрес Лёлика в смысле сомнений в его возможностях как полноценного мачо, а более всех раздосадованный Раис даже завопил обидно:

— Да какой он мачо?! Он чмоча!

Лёлик в ответ шипел возмущённо и, гордо вскидывая голову, вновь и вновь рассказывал о настигшем его в самый ответственный момент чесночном зловонии.

Последним из кустов появился Джон; он судорожно зевал и загребал ногами песок. Подошедши, Джон ткнул указующе перстом в надувшегося Лёлика и открыл рот, намереваясь вынести тому очередное порицание, но лишь махнул рукой и раззевался на полчаса. Это оказалось столь заразительным, что все мы стали зевать и потягиваться, после чего без всяких альтернатив высказались за скорейший отход ко сну.

Обратная дорога проходила без суеты и лишних слов; один лишь Лёлик всё продолжал обиженно зудеть, что, впрочем, не мешало ему сдирать с веток яблоки и с нервной поспешностью их поедать; при этом он как бы невзначай швырял огрызками в свою несостоявшуюся любовницу.

— А ты как решил чесночно-луковый вопрос? — спросил я Джона.

— А-а, просто… — деловито ответил тот. — Запихал ей пару яблок, и дело с концом.

— Куда запихал? — застенчиво уточнил Боба.

Джон посмотрел на него как на заговорившего клопа, после чего чётко, с подчёркнутой артикуляцией, произнёс:

— Заставил съесть.

Боба смущенно закашлялся и более вопросов не задавал.

На вилле нас никто не встречал; тем не менее, мы вполне по-хозяйски проникли на внутреннюю террасу, где разлеглись не без уюта на ложах, и вскоре сладкий сон явился завершением первого дня нашего пребывания не совсем понятно где, но, по всей видимости, на земле древнего Рима.

Утро для меня началось с того, что рядом раздался звонкий грохот и приглушённые проклятия. Я разлепил глаза; несколько опухший Серёга раздраженно перебирал на столах чаши и амфоры, заглядывая в них с надеждою, но поскольку надежды не оправдывались, следопыт всё усугублял резкость и бескомпромиссность своих высказываний. Впрочем, дело не ограничивалось лишь словами — на полу валялась вдребезги разбитая амфора.

— Какого чёрта?… — невнятно прохрипел пробудившийся не по своей воле, а оттого недовольный Джон.

— А тебе-то что?! — огрызнулся Серёга. — А ежели у меня душа горит!…

— Сейчас наплюю, остынет! — мрачно пообещал с другого конца Раис.

— Пить меньше надо, — нравоучительно добавил Боба, переворачиваясь на другой бок, и миролюбиво добавил: — Шёл бы куда-нибудь и там бы искал.

Серёга, морально подавленный превосходящим количеством оппонентов, перестал греметь посудой и угрюмо пошмыгал носом; потом, на всякий случай пообещав всем отрезать уши, сунул под мышку шмайссер и пошёл вовнутрь дома.

А утро ещё только затевалось. Небеса окрасились с пастельной нежностью в золотистые цвета, синие тени заполнили внутренний дворик, в утреннюю свежесть вкрадчиво вплеталось тепло восходящего светила; лишь многоголосое щебетание пернатых да лёгкий плеск фонтанчика нарушали тишину.

Вновь начало клонить ко сну, который по утру, как известно, особенно сладок, но тут вдруг заставили подскочить загрохотавшие дико и внезапно выстрелы в доме, за которыми последовали вопли ужаса, паническая беготня, падение чего-то тяжёлого и боевые кличи измученного жаждой коллеги.

— Что, совсем сдурел?!… — истерично заорал вскочивший ванькой-встанькой Джон.

А звуки безобразия приближались к нам, занавеси на дверном проёме резко разлетелись, и сначала рыбкой влетел на террасу насмерть перепуганный хозяин, а за ним и негр-управляющий. Следом важно вошёл Серёга; одну руку он использовал для небрежного помахивания автоматом, другой бережно прижимал к груди пузатую амфору.

Серёга насладился сценою нашего вопиющего изумления, двинул сапожищем по очереди в спины норовивших подняться с карачек хозяина и управляющего и объяснил:

— Вот ведь какие дела! Заговор, понимаешь… Я тут тихо-мирно забрёл на кухню пошукать кое-что, ну нашёл, конечно, разве Серёга не найдет… Ну, здоровье маненько поправил, только собрался выходить, слышу, а в комнатёнке рядом шушукаются. Я, конечно, бдительность проявил, слушаю, и чего?! — Серёга обвел нас засверкавшим взором. — Вот эта волчина позорная, — последовал новый тычок обувью в спину толстяка, — негру свою подучает двигать бегом в Рим насчёт на нас настучать, будто бы это мы того терпилу на дороге обчистили. Ух, ты!… — Серёга скроил ужасную гримасу и погрозил сжавшемуся на полу римлянину амфорой.

— Вот и делай людям добро! — в сердцах бросил Раис.

— …Ну а я, значица, на разборки ломанулся, ты чо, бакланю, козлить вздумал? Ну, и стрельнул слегка, для порядку, а то эти надумали ручонками махать. А опосля их за шкирон и сюда…

— М-да, ситуация, — озабоченно произнёс Джон. — Чего делать будем?

— Когти… это… рвать, — неуверенно предложил Лёлик и боязливо оглянулся по сторонам.

— А с этими чего? — показал Джон на мелко дрожавших аборигенов, норовивших как можно незаметнее заползти под стол. — Надо бы их как-нибудь обезвредить, что ли, чтоб время выиграть…

— Тикать надо, говорю!… — продолжал гнуть свою линию Лёлик.

— А я думаю, — встрял нетерпеливо Раис, — по темечку тюкнуть в самый раз будет, — он выудил из кучи снаряжения свой топорик и помахал им энергично.

— Нашёлся тут, Раскольников!… — осуждающе проворчал Джон.

— А у меня предложение! — озарённо воскликнул Боба. — Давайте напоим хозяина как свинью последнюю. Пока проспится, мы уже далеко будем.

— Ага! — встрепенулся Джон. — Глядишь, и белая горячка начнётся… Серёга, давай амфорку.

Серёга заворчал мрачно, но сосуд отдал, не преминув, впрочем, торопливо из него отхлебнуть.

— Эй, римлянец, вылазь давай! — Раис, не терпевший проявить свой деятельный пыл, всласть попинал хозяина по тугой заднице, торчавшей из-под стола. — Да не боись, тюкать не будем.

Толстяк жалобно застенал и попытался залезть ещё глубже, но Раис, проявив находчивость, стол поднял и переставил в сторону, а строптивцу молча сунул под нос топорик, отчего тот судорожно икнул и бодро вскочил на ноги. Негр на карачках отполз в сторонку, где и затих, стараясь казаться безобидным предметом интерьера.

— А ну, пей! — вручил хозяину наполненную до краев чашу Джон. — За личное здоровье.

Хозяин затрясся, принял чашу, жалобно огляделся и, зажмурившись, выцедил вино сквозь стиснутые зубы.

— А ну-ка, ещё, — Джон вновь наполнил чашу.

Римлянин выпил уже более спокойно.

— Долго больно! — досадливо простонал непрерывно озиравшийся по сторонам Лёлик. — И вообще, тут смекалка нужна…

Он торопливо залез в свой рюкзак, вытащил оттуда небольшую склянку, взял со стола пустую чашу и плеснул в нее из склянки что-то прозрачное, пробормотав:

— Эх, для натираний берёг…

Затем подошёл к приободрившемуся хозяину, уже успевшему без видимых результатов всосать литр вина, и сахарно залепетал:

— А вот водичка запить, ваше сиятельство…

Римлянин одобрительно усмехнулся, взял чашу и сделал большой глоток. И тут же с ним случилась метаморфоза: глаза его полезли на лоб, он налился краскою, замахал руками, выхватил у Джона амфору и, сипя страшно, выхлебал её вмиг до дна.

— Никак, каюк!… — с надеждою предположил Раис.

Но это был не каюк. Толстяк счастливо хихикнул, свёл взоры к переносице и сполз на пол, где и захрапел вполне мирно.

— Вот так-то! — гордо произнес Лёлик и уничижительно добавил: — А всё-таки слабаки они тут: со стопарика спирта в отпад уходят, — затем с сожалением покрутил пустую склянку и отшвырнул её в сторону.

Склянка ударилась об стенку и разбилась. Притаившийся в углу негр испуганно крякнул и зашевелился.

Раис посмотрел на него и деловито спросил:

— А с негрой чего? Всё-таки по темечку?…

— Может, тоже напоим? — предложил Боба.

— Нечем уже, — скривился Лёлик. — Спирта нету.

— Всё-таки по темечку, — продолжил гнуть свою линию Раис.

Негр сдавленно залепетал о своей полной лояльности и абсолютном отсутствии у него синдрома Павлика Морозова.

— Та-ак, — туманно сказал Серёга. — Сейчас я с ним поговорю…

Многообещающе эгекая, наш коллега подошёл к управляющему, схватил его за шкирку и споро выволок на середину. Затем резким движением выхватил штык-нож, отчего негр утробно вскрикнул и затряс головой как припадочный. Серёга широко оскалился в нарочитой улыбке, показав при том фиксу, и стал мягко покачивать лезвием перед ошалелыми глазами страдальца. Негр водил выпученными зенками вслед за матово блестевшей сталью и, похоже, стал впадать в транс.

Серёга резко мотнул головой, словно вознамерился врезать от души лбом управляющему по переносице, отчего тот, стеная, затрепыхался, и веско произнес:

— Слушай, чего скажу… Если заложишь нас, я вернусь и уши тебе отрежу, — в знак полной серьезности намерений Серёга быстро переместил лезвие к левому уху негра и сделал резкое режущее движение.

Управляющий обессиленно ахнул, закатил глаза и бесформенным кулем начал оседать. Серёга отпустил болезного, и тот мягко повалился на пол без всякого сознания.

— Молодец! — похвалил Джон Серёгу. — Действенно, но гуманно.

— Пару часиков проваляется, а мы уже тю-тю!… — удовлетворенно потер ладошками Лёлик.

— Однако, не евши как? — Раис озабоченно похлопал по обвисшему животу. — Надо хоть сухим пайком захватить.

— Ну давай по быстрому, найди чего-нибудь, — скомандовал Джон.

Раис подобрался как гончая и мягким шагом пошёл в дом.

— Эй, погодь, мне тоже надо! — кинулся вслед за ним Серёга.

Добытчики долго не задержались. Первым появился Раис, выступавший торжественно, словно только что коронованный монарх. Нёс он корзину, откуда из-под белой холстины вылазил лоснившимся бочком копчёный окорок. Серёга, вышедший следом с ослепительной улыбкой на челе, нежно баюкал амфору. Можно было трогаться в путь.

Мы осторожно прошли через дом, совершенно пустой и безмолвный. Во дворе тоже никого не было.

Раис посмотрел на солнце, только-только поднимавшееся из-за крыши, потом кинул взгляд на свой "Ориент", купленный в ларьке на базаре, и озаботился:

— Однако, утро, а у меня что-то ещё только два часа ночи показывает… Или отставать стали?… — пробормотал он, потряс рукою, приложил часы к уху, послушал, насупившись, а потом сказал досадливо: — Эх! Хотел ведь "Ролекс" брать!…

— А что не взял? — спросил Боба.

— Да не завезли в тот день, — пояснил Раис. — А продавец-ловчила "Ориент" посоветовал…

Боба не без гордости выставил напоказ свои "Командирские" и заявил:

— Вот какие часы иметь надо!

Раис криво усмехнулся и бросил:

— Ага! При помощи молотка и напильника сделанные.

— Ну, положим, ты не прав, — с достоинством ответил Боба. — Уж сколько лет, а не разу не подвели. И сделаны на нашем отечественном часовом заводе. А твои откуда?

— Из Швейцарии… — пробормотал Раис без страстной убеждённости.

Мы посмеялись столь нелепой версии, а потом сверили часы — у кого они были. Все механизмы показывали примерно два часа после полуночи.

— Вряд ли это время соответствует местной действительности, — витиевато сделал вывод Джон.

 

Глава 5

В которой герои продолжают свой путь и наконец входят в Рим.

По знакомой тропинке мы выбрались через виноградник на дорогу, не преминув нарвать тяжёлых гроздьев, и сноровисто зашагали дальше, вкушая виноград. Белая крыша вскоре скрылась за холмами. Их пологие склоны неровными заплатами покрывали клочки полей с вовсю колосившейся пшеницей, с метёлками проса, со спутанными зелёными стеблями гороха. За холмами потянулась дикая роща, где преобладали приземистые деревья с большими белыми цветами, дурманившими густым ароматом кружившихся вокруг пчёл.

Раис поначалу тащил корзину гордо и непринуждённо, но затем начал пыхтеть, перекладывать её из руки в руку и утирать обильный пот. Наконец, он остановился, брякнул корзину на дорогу и решительно заявил, что надо быть круглыми идиотами, чтобы шастать на пустой живот при наличии питательной провизии, и, вообще, он под пытки не нанимался, а вдыхать аромат копчёностей в голодном виде и есть для него самая что ни на есть жесточайшая пытка.

Лёлик, оглядываясь назад, заворчал, что надо тикать без остановки, а то как бы погони не случилось, тем более что перекусили виноградом. Тем не менее, всё же решено было уважить мнение Раиса да и личных желудков тоже. Посему мы свернули с дороги и расположились в тени деревьев перекусить. Раис извлёк из корзины окорок, сыр и несколько лепешек, Серёга сковырнул штык-ножом смоляную затычку с амфоры. Некоторое время слышались лишь сопение, чавканье и смачные глотки. Ели торопливо, ибо Лёлик вытащил из рюкзака театральный бинокль в оправе из поддельного перламутра и начал поминутно вскакивать для того, чтобы взглянуть на окрестности в оптику и испуганно заахать. Хотя ахи при внимательном рассмотрении оказывались ложными, всё-таки они нервировали достаточно, чтобы мы более глотали, чем жевали. Наконец, трапеза закончилась по причине оприходования последней крошки.

— Так-то вот! — назидательно произнёс Раис, вытирая жирные пальцы об траву. — Если бы не я, то и убежали бы без провианта.

— Молодец! — с сытой ленью похвалил Джон. — Отныне будешь интендантом-каптенармусом.

— Ну так… уж… м-да… — довольно забормотал титулованный Раис и развалился кверху пузом. — Вот сейчас вздремнём мальца…

— Да ты что, на кресте давно не болтался?! — взвился Лёлик и стал суматошно собираться. — Кругом земля чужая, силы враждебные, того и гляди, налетят, заметут не понарошку, а он вздремнёт, тьфу!…

— Да ладно тебе, — миролюбиво заметил Боба. — Нас ещё попробуй возьми. И, вообще, ничего не видели, никого не трогали!

— А денежки откуда? — саркастически спросил Лёлик.

— Нашли, — невозмутимо пояснил Боба.

— А точно, чего валяться, — вольготно потягиваясь, сказал Джон. — Мы как-никак сюда на активную экскурсию прибыли…

С этим доводом было трудно не согласится, отчего, растолкав впавшего в недовольство Раиса, мы продолжили путь. Солнце поднялось уже заметно и стало припекать, но вдоль дороги потянулись высокие кипарисы, дававшие приятную тень.

— Глянь, народ, — указал глазастый Серёга.

Между кипарисами виднелся пологий холм, на склоне которого ровными рядами росли виноградники. Между ними копошились люди.

— Смотри ты, какие трудолюбивые, — уважительно заметил Боба. — В такую рань и уже работают. Я б так не смог.

— Смог бы. Куда делся, если бы рабом был, — усмехнулся Джон. — Пырял бы как миленький от рассвета до заката.

После холма обнаружилась тропка, вливавшаяся в нашу дорогу. По тропке приближался местный житель, имевший при себе осла под объёмной поклажей из замызганных мешков.

— А чего? — просипел как заговорщик Раис. — Может и этого… Того…

— Я тебе дам того! — вскричал Лёлик. — Ишь ты, жиган нашёлся!… — потом подумал и добавил: — Да и выглядит он на три копейки…

Шли мы уже побольше часа. Стало совсем по дневному жарко, да и зелёные насаждения по обочинам закончились. Лямки тяжёлого рюкзака немилосердно натирали влажные от пота плечи, красноватая пыль, подымавшаяся от наших ног, не давала покоя идущим сзади, отчего, в конце концов, мы перестроились в одну шеренгу, заняв, тем самым, всю дорогу.

Лёлик напористо заявил, что для пользы общего дела он прямо-таки в спешном порядке и незамедлительно обязан изучать свою энциклопедию, чтобы прибыть в Рим во всеоружии знаний о местных реалиях, а посему его следует безотлагательно освободить от поклажи. Мы нашли его слова вполне резонными. Выносливый Боба принял рюкзак энциклопедиста, я получил несомненно почётное право нести его автомат. Сам же Лёлик с довольным видом одной рукой уцепился за Бобу для обеспечения правильного направления своего движения, в другой зажал книжку и стал читать прямо на ходу, то и дело многозначительно хмыкая и говоря: "Тэк-с, тэк-с" и "Кто бы мог подумать?!…".

Впереди показалась роща, и мы решили в ней устроить привал. Но по мере приближения к роще стали слышны устойчивые звуки мирного оттенка: скрип повозок, человеческие голоса, какое-то шарканье и даже куриное кудахтанье.

Мы углубились в рощу и через некоторое время увидели между поредевшими деревьями небольшое строение из серого камня, а за ним дорогу, перпендикулярную нашей, на которой имелся вполне оживлённый пассажиропоток. Немного не доходя до неё, мы с облегчением уселись на обочине и стали оглядываться. Новая дорога выглядела весьма солидно и была сплошь вымощена камнем. Ширина её составляла метра три.

На дороге имелось ещё невиданное нами изобилие местных жителей, большинство которых двигалось в одну сторону. То и дело проезжали гружёные повозки, шли люди, кто с набитыми котомками, а кто и налегке; два пастуха с загнутыми посохами, покрикивая гортанно, прогнали стадо коз. Все они были также как на подбор малорослыми, и даже животные выглядели какими-то приземистыми, словно были специальных карликовых пород.

— Ох, пить охота! — стал ныть Лёлик. — И чего фляжек не взяли?! Имели бы сейчас запас ключевой водицы…

Джон промолчал с видом английского аристократа.

Лёлик украдкой показал ему кулак, затем с мрачным видом оглядел строение и поинтересовался:

— А это что за домик?… Может магазин местный?

Строение на вид было совсем не новым. Стены его были сложены из неровных каменных блоков. Имело оно прямоугольную форму; спереди приделан был портик с полуразвалившимся фронтоном треугольных очертаний. Портик подпирали четыре оштукатуренные колонны лаконичного дизайна. Штукатурка местами осыпалась, являя их кирпичную сущность. За колоннами виднелся тёмный прямоугольник входа, к которому вели выщербленные ступени; двери из потемневшего дерева были распахнуты настежь.

— Ага! — саркастически усмехнулся Раис. — Сельпо. Там тебе и морс, и лимонад, и "Пепси-кола" с квасом.

— А что?! — завёлся Лёлик. — Сейчас пойду и посмотрю. Боба, пошли со мной!

Боба с готовностью встал, оставив свою амуницию на земле. Я тоже решил присоединиться к любопытствовавшим.

Мы поднялись по ступеням и заглянули вовнутрь. Там было не особенно темно; из-под потолка из прямоугольных отверстий косыми полосами падал дневной свет. Внутри было тихо и никого не наблюдалось. Мы осторожно вошли.

Два ряда колонн подпирали потолок. На стенах еле-еле проступали фрески. У противоположной стены на постаменте стояла статуя. Перед ней располагался массивный треножник, в чаше которого слабо дёргалось тусклое пламя.

Мы подошли поближе.

Статуя, выкрашенная в телесные тона, изображала крепкого, но стройного мужика, в одной руке державшего короткий жезл, обвитый двумя змеями, в другой круглый мешочек. На мужике из одежды были лишь круглая шапка и сандалии с крыльями. В нужном месте совершенно непринуждённо красовался срам.

— А почему фигового листка нет? — шёпотом спросил Боба.

— А их уже потом приделали, — блеснул эрудицией Лёлик. — Во всякие там эпохи просвещёния. Чтобы народ не смущать.

— Кхе-кхе… — раздалось вдруг сзади.

Мы торопливо повернулись. За нами стоял непонятно откуда взявшийся субъект, весьма походивший на безумца в состоянии психического обострения. Был он плешив, смугл и неимоверно худ. На его измождённом лице со втянутыми щеками, поросшими неопрятной щетиной, торчал огромный орлиный нос и горели нездоровым маслянистым блеском вытаращенные глаза. Одеяние его состояло из замысловато завёрнутой грязноватой тоги, конец которой волочился по полу. В руке он держал медную плоскую тарелку.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал субъект, глядя на нас ласково. — Значит, хоть и варвары, а чтите Меркурия.

— Ага… — на всякий случай подтвердил Боба и опасливо попятился.

— А я жрец этого храма, — пояснил субъект и протянул нам свою тарелку.

Повисла пауза. Жрец требовательно потряс тарелкой. Лёлик заглянул в неё, и, обнаружив её пустой, пожал плечами.

— Ну так жертвуйте, жертвуйте, — деловито призвал жрец. — И Меркурий — покровитель путников — присмотрит за вами на вашем пути.

Боба облегчённо выдохнул, суетливо пошарил в кармане, достал горсть монет и аккуратно положил их на тарелку. Жрец разглядел серебро, радостно хмыкнул и протянул тарелку уже целенаправленно к Лёлику.

Лёлик поправил очки, поглядел на сделанное подношение и веско произнёс:

— Это за всех.

Жрец тяжело вздохнул и насупился.

— Ну, мы пошли, — заявил Боба, и мы заторопились к выходу.

— Что они тут, недоедают? — озадачился Лёлик, как только мы вышли из храма. — Наши то служители культа все как на подбор, гладенькие да сытенькие. А этот прямо как из Бухенвальда…

— Ну что?! — увидев нас, заорал Раис. — Каков ассортимент?

— Опиум для народа, — проинформировал Боба. — Храм это, Меркурия.

Мы подошли к коллегам. Раис заухмылялся и было решил сказать ещё что-нибудь саркастическое, но Лёлик перебил его, напористо вопросив:

— Ну чего? Так и будем сидеть сиднем как тридцать три богатыря?

Критика была оценена положительно; мы споро собрались и зашагали дальше.

Прямо на повороте торчал высокий каменный столб, на котором вырезана была надпись печатными буквами.

Мы подошли поближе. Лёлик, шевеля губами и водя пальцем по строкам, попытался осилить текст.

— Ну, чего пишут-то? — нетерпеливо осведомился Серёга.

— Ишь, прыткий какой… — пробормотал Лёлик и, откашлявшись, по складам прочитал: — Ти-бур-тинская до-ро-га. До Рима пять мил-ла-риев.

— Это сколько же топать?! — возмутился Раис.

— Чего это за милларии такие? — с подозрением спросил Серёга.

Лёлик достал свой справочник, пошуршал страницами и выдал:

— Милларий — римская миля. В ней одна тысяча пятьсот девяносто восемь метров.

— Стало быть, — прикинул я в уме, — километров восемь. Так что почти мало.

— Ничего себе мало! — обиделся Раис, будто в этом была моя прямая вина.

Мы пошли дальше. Через некоторое время обнаружилась невдалеке от дороги небольшая каменная беседка с изящной колоннадой.

Возле неё гуртовались давеча прошедшие козы.

— Никак водопой! — обрадованно воскликнул Серёга.

Мы торопливо направились к беседке.

Внутри неё имелась прямоугольная стенка, облицованная палевым камнем и украшенная барельефом нахальной бородатой рожи с рожками и игривой ухмылкою. Из стенки торчала медная труба, из которой в круглую каменную чашу чистой струйкой стекала вода. Уже из чаши тянулся желоб до располагавшегося вне беседки длинного каменного корыта с низкими бортиками, откуда, толкаясь и мемекая, утолял жажду мелкорогатый скот.

В беседке торчал один из пастухов, крепкий детина, весь заросший чёрным курчавым волосом. Он наполнял водой кожаный бурдюк на пару литров.

Мы ввалились внутрь, стали пить из чаши, кто хлебая прямо из неё, кто зачёрпывая воду в ладошки.

Пастух вытаращился на нас с изумлением, перемешанным с испугом; он осторожно отодвинулся в угол беседки, где затих, глазея без зазрения совести.

Раис, напившись, поглядел на пастуха. Тот с восторгом уставился на медную каску нашего друга и стеснительно хехекнул. Раис внимательно изучил бурдюк, который пастух заботливо прижимал к груди. Бурдюк был славный: из хорошо выделанной мягкой кожи с завязками из витых ремешков с костяными шариками. Имелись также широкие длинные лямки.

Раис придвинулся к пастуху и напористо предложил:

— Эй, продай сосуд!

Пастух недоумённо ухмыльнулся, обнаружив вопиющее отсутствие передних зубов.

— Я говорю, бурдюк продай, — повторил Раис, достал серебряную монету и для убедительности повертел у пастуха ею перед носом.

Пастух зачарованно поглядел на платёжное средство, потом ни слова не говоря быстро выхватил монету, сунул бурдюк Раису в руки и, неуважительно растолкав нас, выскочил из беседки.

Раис, любовно повертев бурдюк в руках, показал нам с гордостью и, насвистывая, стал его наполнять водой под завязку.

— Ты не думай, что один пить будешь! — сварливо воскликнул Лёлик, с завистью глядя на приобретение.

Пастух-коммерсант подбежал к своему напарнику, стал что-то ему оживлённо втолковывать. Выслушав, тот кинулся к нам, на ходу снимая с себя такой же бурдюк, висевший на ремне через плечо.

— Беру, беру! — заорал Лёлик и кинулся навстречу.

Процесс купли-продажи был совершен молниеносно. Лёлик вернулся с покупкой и тут же полез к трубе за водой, норовя оттолкнуть Раиса.

Наконец, мы, напившись и умывшись, покинули приятную беседку и продолжили свой путь.

Идти было легко и вольготно. Какое-то окрылявшее нетерпение овладело нами. Мы споро шествовали, обгоняя многочисленных путников.

Практически все шли в ту же сторону, что и мы. Тянулись длинными вереницами под завязку гружёные повозки с неуклюжими деревянными колёсами, влекомые сонными волами под управлением не менее сонных погонщиков; местные пейзане в коричневых балахонах, загорелые до черноты, везли на ушастых ослах плотно набитые мешки и корзины, с бережением повязанные поверху грубой рогожкой. Нехотя тащились по обочине понурого вида мужики, скованные между собой бронзовыми цепями — по всей вероятности, рабы. Их опекали три дюжих надсмотрщика, вооружённых крепкими палками. И все путники как один при виде нас пучили глаза и удивлялись до неприличия.

Паниковавший Лёлик поначалу закрывал лицо ладонями, бормоча про фотороботы и прочие ментовские штучки, но потом пообвыкся и лишь морщился надменно.

Так мы шагали пару часов, иногда присаживаясь под кипарисы, которые росли рядами вдоль дороги, давая тень, не лишнюю при крепко жарившем италийском солнце. Лёлику надоело тащить лишнюю поклажу в виде приобретённого бурдюка, и он то пытался вручить его Бобе, то наперебой предлагал нам испить водицы. Впрочем, мы столь часто прикладывались к сосудам, что вскоре они весьма облегчились.

Дорога полезла на обширный, но пологий холм, убедительно закрывавший горизонт. Мы стали, пыхтя и отдуваясь, подниматься на него, обгоняя при том обоз из длинных телег, на которых везли массивные сосновые балки. Погонщики вопили и стегали кнутами коренастых волов, но телеги еле двигались.

— Ну и где этот чёртов Рим? — заныл Лёлик, утирая пот.

Шедший впереди Серёга первым достиг верхней точки холма и вдруг замер как оглоушенный. Мы поравнялись с ним, и нас постигла та же участь. И было отчего, ибо этот самый чёртов Рим, наконец-то, открылся перед нами картиной чудной и впечатляющей.

Разумеется, это был вовсе не вид с птичьего полёта, поскольку холм, на котором мы находились, вовсе не являлся горой Монблан. Но, тем не менее, мы увидели массовое нагромождение зданий и сооружений, раскинувшееся широко и привольно и протянувшееся до самого горизонта, на краю которого виднелась невысокая горная гряда.

— Чего-то я не понял! — обиженно протянул Раис. — А где стены крепостные? Где стены, я вас спрашиваю?

Действительно, никаких городских стен не наблюдалось.

Лёлик уничижительно хмыкнул и заявил:

— Вообще-то тут говорили… говорят, что лучшие стены Рима — это его легионы.

Телеги с балками стали со скрипом въезжать на вершину холма. Мы отошли в сторонку и со вкусом принялись разглядывать город. Лёлик достал театральный бинокль и озирал окрестности с видом профессионального туриста.

Рим начинался с каких-то маленьких невзрачных домишек, которые вначале располагались редко, окружённые деревьями, а затем группировались, росли в размерах и далее сливались в сплошную мешанину разнообразных архитектурных форм.

В изобилии имелись блеклые коробки, весьма похожие на унылые пятиэтажки из нашего времени — только не хватало антенн на плоских крышах, да окна были непривычных размеров и расположения, и не являли стеклянных блесков. Вид этих строений, конечно же, не воодушевлял. Но было и множество изящно выглядевших зданий, искрившихся на солнце мраморной облицовкой, с обильными колоннадами, под треугольными крышами из красной черепицы. Кое-где парили в синем небе тонкие столбы, увенчанные скульптурами. То тут, то там вздымались сооружения штучного изготовления, радовавшие глаз изысканными пропорциями и множеством архитектурных излишеств типа фризов, фронтонов, кариатид, архитравов, всё тех же колонн с дорическими, ионическими и прочими капителями — то есть, теми штуками, которые призваны скрывать параллелепипедную сущность любого строительного сооружения. Впрочем, кое-где виднелись и закруглённые формы.

Всё это располагалось как-то бессистемно, словно в городе вовсе и не было прямых улиц. И даже двухъярусный акведук, наискось входивший в город, тоже затейливо извивался.

То тут, то там вздымались холмы с крутыми склонами. Одни из них были густо застроены, на других имелись анклавы зелёных насаждений, среди которых выглядывали редкие черепичные крыши. На плоской вершине одного каменистого холма имелись столь любезные сердцу Раиса крепостные стены, за которыми возвышались образцы классической архитектуры с величественной колоннадой. Вспомнилось, что называется этот холм Капитолийским. Замелькали в памяти и прочие ранее слышанные названия: Авентинский холм, Палатин, Тарпейская скала, Пантеон, Форум, базилика, термы, портик, а также Карцер и Клоака.

— Вот он какой… на семи холмах… — восторженно пробормотал Джон.

— Да-а! — протянул мечтательно Серёга. — Стало быть, здесь эти… Чук и Гек выросли…

— Какие ещё Чук и Гек? — недоумённо спросил Джон.

— Ну, которые Рим построили, — объяснил Серёга. — Не знаешь, что ли? Их ещё волчица вскормила… А чо? Я в школе тоже учился. Помню кое-что.

— Направление ваших знаний правильно, юноша, — наставительно сказал Лёлик, оторвавшийся от оптического прибора. — Но только звали их Ромул и Рем.

— Да не всё ли равно!… — сконфуженно отмахнулся Серёга.

— Ну что? — хриплым голосом произнёс Раис. — Пора и идти, — он обеими руками поглубже натянул каску и, вперившись прямо перед собой как лунатик, быстро-быстро засеменил по дороге к вожделенному городу.

Мы поспешили следом. Откуда-то появилось второе дыхание, и, уподобившись лошади, почуявшей близость дома, мы, позабыв про тяготы пути, зашагали ходко и споро, обгоняя прочих странников, имевшихся на дороге в неизменном изобилии.

Спустившись с холма, мы миновали обширную рощу и вышли на финишную прямую.

Дорога проходила прямо между двух арочных опор акведука, сложенного из больших каменных неровных блоков. Местный водопровод вздымался на высоту четырёхэтажного дома и внушал своими размерами неподдельное уважение.

Впереди обнаружилось небольшое одноэтажное строение из красного кирпича, располагавшееся прямо у дороги. Рядом со строением торчал массивный каменный столб. На нём красовалась здоровенная бронзовая доска, на которой имелись только четыре выпуклые буквы, складывавшиеся в приятное для нас слово: "ROME".

— Ишь ты! — восхитился Раис. — Прямо-таки название населённого пункта.

— Ага! — поддержал Боба. — Чтоб никто с Пупыркиным не перепутал.

Возле столба стояла группа делового вида мужиков в одинаковых туниках горчичного цвета, стянутых широкими поясами. У каждого на боку имелся короткий меч в украшенных чеканными блямбами ножнах. Мужики с ленцой озирали грузопассажирский поток, направлявшийся в город. Наша компания заставила их немедленно встрепенуться. Они дружно загоготали, закрутили выразительно пальцами у висков, стали громогласно делиться впечатлениями о совершенно не знакомых с современной модой варварах; впрочем, на пускавшую ослепительных зайчиков каску Раиса глядели они весьма завистливо.

— Смотри-ка, и здесь патрульный пост, — тихонько назвал вещи своими именами Боба.

Мы осторожно прошли мимо местных блюстителей порядка; Серёга надвинул кепочку на самые глаза и пошёл на полусогнутых, прячась за нас. Боба попытался со стражниками раскланяться, но лишь нарвался на очередную порцию острот про варваров. Впрочем, никаких препятствий нам не чинили.

Далее зашагали уже без опаски, лавируя среди людей, повозок и навьюченных ослов.

— Слушай, а чего даже ксивы не проверяют? — спросил Серёга.

— Так их ещё не придумали, — пояснил Лёлик.

— Ну тогда погуляем!… — туманно воскликнул Серёга и довольно заухмылялся.

Впереди уже виднелась целая череда строений классического вида: с колоннами, с треугольными фронтонами, со статуями наверху. Были они небольших размеров и вида вполне зажиточного: одни крашенные свежей краской, а другие и вовсе облицованные плитами из травертина — матового узорчатого камня буро-жёлтых и коричневых цветов.

— Эге, снова храмы! — догадался Лёлик. — А ну, шибче пошли, а то снова денежки выжуливать начнут.

Впрочем, тут и без нас было кому поддерживать благосостояние учреждений культа. То и дело из толпы путников кто-нибудь торопливо выскакивал и взбегал по ступенькам в один из храмов. Навстречу выходили уже пообщавшиеся с богами, спеша продолжить путь.

За храмами оказалась обширная вымощенная площадка, усаженная по краям лаврами. На ней имелась круглая каменная чаша метров пять в диаметре, наполненная водой. Посередине основной чаши имелась чаша поменьше, из которой неторопливо проливались вниз прозрачной пеленой водяные струи. Многие из путников утоляли здесь жажду. Мы тоже вволю напились, и порекомендовали владельцам бурдюков наполнить их под завязку, но Лёлик авторитетно заявил, что согласно его справочнику Рим славится обилием общественных источников воды, так что нужды таскать полные бурдюки не имеется.

Далее вдоль дороги в массовом порядке торчали скучные кособокие, сложенные из неровных камней, домишки, крытые серыми от времени досками. Подле них за кривыми плетнями имелись огородики, на которых почему-то в основном росла только капуста.

В говорливой толпе прибывавших в город мы шли, охваченные любопытством, вертя головами и вытягивая шеи. Поначалу особо смотреть было нечего, так как после домишек потянулись какие-то сараи, к которым то и дело сворачивали гружёные повозки.

Но потом как-то вдруг мы оказались между домами уже вполне городского вида — в несколько этажей, со множеством окон и даже с балконами.

— Ну вот, прибыли! — с чувством сказал Лёлик, снял очки и стал взволнованно протирать их специальной тряпочкой.

 

Глава 6

В которой герои самостоятельно знакомятся с жизнью и бытом древннго мегаполиса.

Наша дорога плавно перетекла в улицу метров пяти в ширину, на которой наблюдалась уже форменная мешанина: катились повозки, деревянные колеса которых безжалостно грохотали по неровной каменной мостовой, сновали туда-сюда римляне в мешковатых одеждах, на ходу громко переговариваясь, а то и ругаясь во всю глотку, потные носильщики таскали тюки, корзины, огромные амфоры, путались под ногами шустрые дети. Здесь имелись даже тротуары: всего в метр шириной, но зато поднятые над мостовой неестественно высоко. Но никаких правил дорожного движения не соблюдалось, и все — пешеходы и гужевой транспорт — передвигались вперемешку, создавая невыносимую толчею и беспорядок, поднимая при этом в воздух серую пыль, густым слоем покрывавшую улицу.

Примерно через каждые двадцать метров проезжую часть пересекала цепочка прямоугольных камней вровень с тротуаром, отстоявших друг от друга как раз на шаг.

— А это ещё что за надолбы? — недоумённо спросил Раис.

— Так, наверное, как дождь тут пройдет, так грязюка страшная, — поразмыслил Боба. — Вот по каменьям этим и скачут. Типа пешеходный переход.

На римских улицах не воняло тем бензиновым и прочим химическим смрадом, к которому привыкли наши носы. Но и без того в воздухе царили запахи застарелой пыли, прогорклого масла, гари; от людей несло вперемешку сложным чесночно-луковым перегаром, потом и тяжелыми ароматами благовоний; ко всему то и дело примешивалось доносившееся откуда-то с задворок зловоние застарелых экскрементов, чей характер подтверждался назойливым пилотажем чёрных жирных мух. Всё это смешивалось в сложный коктейль, вызывавший желание дышать неглубоко и пореже.

Возвышаясь над всеми, как баскетбольная команда на прогулке, мы протискивались сквозь уличную неразбериху, пытаясь одновременно наблюдать за разворачивавшимися вокруг нас достопримечательностями и не терять из виду друг дружку.

Улица проходила вдоль длинной глухой стены. На ней в изобилии имелись надписи, сделанные красками разных цветов. Были они содержательны и разнообразны, и служили, по всему, в некотором роде, заменой отсутствовавших газет.

Присутствовала тут и явная реклама типа: "свежие маслины из Пицена в лавке Страбона на Гончарной улице" или "грамматик из Греции, чья школа в Бычьем переулке, набирает учеников для обучения чтению, письму и счёту", были частные объявления на тему, что такой-то достопочтимый имярек объявляет о помолвке своей дочери, были и объявления общественные про то, что "в амфитеатре Фламиния состоятся гладиаторские бои, даваемые магистратом, посвященные празднику богини Цереры". В одном месте имелось нечто и вроде "Их разыскивает милиция": чернела обведённая в рамку надпись "у чеканщика Диомеда, чья мастерская на Священной дороге, сбежал раб Африканик со шрамом на правой щеке".

Были надписи и просто ругательные. В одном таком настенном послании один римлянин, смело указывавший своё имя, поносил другого, не забыв не только того поименовать, но и указать его местожительство. Ругань строилась на посулах развратных действий противоестественного характера, задуманных с особым цинизмом. Что интересно, рядом имелся и достойный ответ, не менее изощрённо описывавший соответствовавшие ответные действия.

Присутствовала и явная крамола: кривая надпись заявляла, что "Цезарь — тиран".

Некоторые надписи были новые, некоторые полустёртые. В одном месте два умельца споро наносили на стену свежую штукатурку. Рядом другой умелец худосочного телосложения старательно выписывал очередное объявление: "Гней Луций Диоген сдает квартиры в инсуле у храма…"

Лёлик полистал энциклопедию и сообщил:

— Такая стена для объявлений называется албум. Отсюда пошло слово "альбом".

— Кто бы мог подумать… — со сквозившим сарказмом пробормотал Джон и тут же сделал стойку возле следующего объявления: "Новые блудницы из Сирии в лупанаре у Приапова жертвенника на Субуре", а после внимательного изучения оного уже вполне вежливо у Лёлика спросил: — А ну глянь, что это за лупанар такой?

— Это у них тут так бордель называется, — пояснил Лёлик, даже и не заглядывая в источник знаний.

— Эх, где ж его искать… — вздохнул умильно Джон.

Совсем рядом, перекрывая уличную какофонию, раздался глухой низкий рёв, от которого невольно стало не по себе. Мы оглянулись. На телеге, запряжённой парой волов, везли клетку из железных полос, в которой находился поджарый лев с чёрной густой гривой. За повозкой шли зеваки, весело переговаривавшиеся и норовившие подразнить хищника. Двое сопровождавших телегу крепких мужиков пытались одновременно управлять вяло паниковавшими волами и приструнить толпу. Лев стоял, оскалившись и напружинив мускулистое тело. Его янтарные глаза горели яростной злобой; хвост судорожно хлестал по впалым бокам.

Телега проехала мимо.

— В зоопарк, что ли, повезли? — риторически спросил Серёга.

— Может, и в зоопарк, — согласился Боба.

Мы пошли дальше и шли достаточно долго, пока впереди не обнаружился затор из телег, гружёных бревнами. Возчики, виртуозно ругаясь с южным темпераментом, пытались телеги растащить, но только усугубляли ситуацию. Скопившаяся вокруг толпа не переставая орала, вопила, надрывалась.

Как раз кстати подвернулась узкая боковая улочка, в которую мы не преминули свернуть.

Здесь лепились друг к дружке кривые дома с кирпичными стенами, имевшие на удивление по четыре, а то и по пять этажей. Вид их был совсем обшарпанный; кое-где стены пересекались глубокими извилистыми трещинами.

— Инсулы, — сказал Лёлик.

— Чего? — переспросил Серёга.

— Я говорю, дома эти жилые многоквартирные называются инсулы, — пояснил Лёлик.

Из окон, разумеется, не обременённых стеклами, вперемежку с сохнувшим бельем высовывались расхристанные жильцы; они в изобилии грызли орехи и громко переговаривались, делясь местными новостями и обсуждая наиболее импозантных прохожих, в число коих мы, без сомнения, входили. Поэтому, не успев сделать и десяти шагов, мы узнали о себе много чего нового, о чём доселе и не догадывались. Новости носили характер нелицеприятный, однобокий и даже клеветнический. Особенно досталось приглянувшемуся населению Раису, в адрес которого не только выпускалось множество моральных стрел, но и происходило массовое плевание ореховой скорлупою с попытками попасть в залихватски сверкавшую каску. Раис, кривясь и вздрагивая, старался идти зигзагами и, втягивая голову в плечи, бормотал:

— Ну счас кого-то тюкну, ну счас пульну… — попеременно хватаясь то за топорик, то за автомат.

Шедший рядом Джон придерживал его за локти, препятствуя кровопролитию, и, высоко вскидывая голову, улыбался изо всех сил, пытаясь казаться послом мира, переполненным дружелюбием и доброжелательностью. Уж не знаю, чем бы это всё закончилось, если бы не случился один эпизод, отвлёкший от нас всеобщее внимание.

Впереди нас важно вышагивал субъект явно восточного вида. Он имел буйную курчавую жгуче чёрную шевелюру, покрытую причудливой шапкой, и огромный изогнутый нос, который он являл нам, вертя туда-сюда головой. Одет он был в длинную бесформенную хламиду лазоревого цвета, украшенную богатым шитьём. То и дело чужеземец спрашивал аборигенов про какого сапожника Скавра, живущего в Пыльном переулке. Аборигены гоготали и сообщали ему всякую чушь типа того, что этого самого Скавра засыпало пылью и теперь его не отыскать.

Внезапно из верхнего окна выплеснулась мутной волною струя помоев и окатила беднягу с головы до ног. Он резко остановился и ошалело огляделся по сторонам. Из окна невозмутимо выглянула неопрятная толстуха с грязной бадейкою в руках. Пострадавший задумчиво почесал нос, машинально попытался разгладить безобразно слипшиеся одежды, посмотрел вверх и вдруг затопал ногами, заорал бешено и даже начал подпрыгивать, пытаясь добраться до покойно созерцавшей его толстухи. Впрочем, покой её был не долгим. Послушав бившегося в исступлении чужеземца, она, глубоко вздохнула и извергла вниз ещё один поток нечистот, но уже словесных, среди которых наиболее невинными были: "носатая задница" и "поганый рогоносец". Заметно было, что сия почтенная матрона имела богатый опыт в подобных дискуссиях; выражения её отличались замысловатостью и оригинальностью при полной раскованности в эпитетах и аллегориях. Восточный человек, не ожидая такого контрудара, на первых порах ещё пытался вставить слово-другое, но быстро сник и лишь открывал беззвучно рот, как пескаришка на песке, да таращил глаза, разводя руками, пытаясь тем самым найти сочувствие в толпе тут же набежавших зевак.

Как люди цивилизованные, мы не стали искать развлечений в людском горе, а, напротив, тактично обойдя по стенке место инцидента, заторопились дальше. Раис, воспрянув духом и расправив плечи, принялся с едким осуждением бормотать:

— Ах, какая!… Ну, народ!… Что позволяют, никакой культуры… А бедняжке-то как не повезло!… — при этом в голосе его отчетливо прорывались нотки несказанного удовольствия по поводу того, что сей болван подвернулся как нельзя кстати.

Переулок сделал замысловатый зигзаг и влился в следующую улицу. Мы вышли на неё и остановились, не зная: куда податься дальше.

Здесь также сновало туда-сюда местное население, вызывая создаваемой суматохой некоторое головокружение. Народ был одет достаточно однообразно. Мужчины носили мешковатые туники длиной чуть ниже колен с короткими, не доходившими до локтя рукавами. Большинство имели кожаные пояса, украшенные металлическими бляхами и висюльками. У некоторых поверх туник намотаны были и тоги, похожие на простыни, поскольку цвет их был или белым, или серым — от грязи. На ногах римляне носили кожаные на мягкой подошве башмаки различного фасона: или глухие, похожие на ичиги, или с обрезанными носками, позволявшими разглядеть то, что жители Рима, в целом, ещё не придумали педикюр. Головных уборов на мужчинах не наблюдалось.

Женщины носили одежды, похожие по крою на туники, но более длинные, до пола, с живописными складками. Все они подпоясывались высоко, под самую грудь. У многих головы покрыты были платками или лёгкими накидками.

Цвета мужских одежд были преимущественно белыми или буро-коричневыми. Женские одежды были, в основном, или целиком белыми, или белыми с разноцветными узорами. И лишь иногда в толпе мелькала фигура в цветном наряде, причём всё равно все цвета были неяркими, приглушёнными.

Лёлик достал свой справочник, полистал его и начал бубнить под нос:

— Туника имела вид рубахи без рукавов или с недлинными рукавами. Длинные рукава считались признаком изнеженности… Туника являлась повседневной и рабочей одеждой. Считалось непристойным выходить из дому не подпоясавшись… Рабы ходили в коротких туниках и часто без пояса… Тогу имели право носить только римские граждане… Считалось недопустимым выходить патрицию на улицу без тоги, в одной тунике… Тога представляла собой продолговатый овальный кусок ткани… Без посторонней помощи тогу надеть было практически невозможно… Женская одежда напоминала мужскую и состояла из туники, столы и паллы. Женская туника была длиннее мужской. Стола напоминала тунику, но обладала множеством складок, имела сзади шлейф и была настолько длинной, что волочилась по земле. Столу имели право носить только почтенные замужние женщины…

Как раз аккурат мимо нас проходила пожилая матрона в одежде озвученного стиля. Сама её стола была белого цвета, но вот низ, тянувшийся по булыжникам мостовой и оставлявший в уличной пыли заметно чистую полосу, был неопрятно серым и пятнистым от грязи.

— Ну, пыль метёт! И дворников не надо!… — развеселился Серёга и сделал вид, что хочет наступить сапожищем на шлейф.

— … Паллой называли широкую длинную шаль, а которую можно было совершенно укутаться… — продолжал нравоучительно бубнить Лёлик. — Голову покрывали только замужние женщины… Яркие цвета противоречили античным вкусам… Яркие одежды носили женщины лёгкого поведения…

— Вот как? — приятно удивился Джон и стал вглядываться в толпу внимательно.

— … Но к концу республиканского периода нравы стали мягче, и римские женщины, особенно из богатых семей, начали носить одежды всевозможных цветов… — выдал заключительный аккорд Лёлик.

— Как бы не перепутать… — озадаченно пробормотал Раис.

Мимо нас потные негры рысью проволокли крытые носилки, откуда из-за голубой занавеси выглянуло на миг премиленькое личико. Джон посмотрел вслед удалявшемуся средству передвижения и приподнято гаркнул:

— Ну, значит, куда пойдём?

— Прямо! — с показной серьёзностью провозгласил Боба и даже вытянул вперёд руку наподобие памятника, не преминув, впрочем, при этом счастливо захохотать.

Только сейчас до нас стала доходить вся грандиозность нашего разворачивавшегося путешествия, отчего накатило ощущение эйфории.

Мы пошли дальше и вскоре вышли на небольшую площадь, на которой имелся источник водоснабжения местного образца. Источник представлял собой украшенный потёртыми барельефами каменный четырёхугольный столб с полукруглым углублением посередине, из которого торчала медная труба. Из трубы лилась вода, попадая в продолговатую средних размеров каменную чашу, примыкавшую к столбу. Рядом стояла немалая группа римлян с разной тарой: кувшинами, амфорами, кожаными вёдрами. Все они отчего-то не черпали воду из почти доверху заполненной прозрачной водой чаши, а подставляли свои бадейки по очереди под струю. При этом аборигены оживлённо и с видимым удовольствием болтали. Увидев нашу команду, все они разом замолчали и вытаращили глаза, а затем стали громогласно и нелицеприятно обсуждать наши недостатки, в упор не желая замечать наши несомненные достоинства.

Мы прошли мимо как ни в чём не бывало, а Боба даже дружелюбно помахал им рукой, после чего заметил резонно:

— Хорошо тут, в древности. Гуляем себе, и ничего… А вот если бы у нас, в нашем времени, такие чудики как мы появились, то их бы быстро замели…

— Да уж! — поддержал Джон. — Сплошная толерантность и никакой бдительности!…

Откуда-то выскочили вездесущие во все времена мальчишки и, зыркая чёрными маслинами нахальных взоров, увязались за нами, запев гнусавыми голосами дразнилку всё про тех же варваров в грязных штанах.

— Дались им наши штаны… — пробормотал Джон и украдкой погрозил охальникам кулаком.

С площади мы свернули в узкий извилистый пустынный переулок. Мальчишки направились было за нами, но Серёга, воспользовавшись отсутствием свидетелей, скорчил им столь гнусную гримасу, что те с визгом убежали.

Переулок вывел нас ещё на одну площадь, с которой открылся вид на возвышавшийся над крышами домов склон холма. В отличие от римских улиц, на которых мы не встретили ни одного деревца, верхушка холма радовала взгляд пышной зеленью, обрамлявшей роскошные здания, облицованные травертином и даже мрамором и украшенные с местным шиком колоннами, фронтонами, барельефами, статуями и прочими излишествами.

— Небось, местные олигархи проживают, — неприязненно предположил Боба.

Лёлик пошуршал своим справочником и сказал:

— Это, скорее всего, холм Палатин. — он поправил очки и зачитал: — Палатин был застроен многочисленными святынями республиканского Рима. В роскошных домах проживали римские аристократы. В настоящее время от всех этих сооружений остались лишь груды развалин…

— Ты что, Лёлик! — захохотал Серёга. — Очки протри! Какие развалины? Всё целое!

— Сам дурак! — огрызнулся Лёлик. — Это про наше время пишут, а не про прошлое, — потом подумал и добавил: — Которое нынче для нас теперешнее.

— Ну, туда мы пока не пойдём… — сказал Джон, глядя при том на островок роскоши с вожделением.

— Но к этому надо стремиться! — заметил Боба, блаженно ухмыляясь.

Мы свернули в боковую улицу, застроенную двух- и трёхэтажными домами, плотно сомкнувшими боковые стены. Во всех домах первые этажи представляли собой открытые галереи, в глубине которых имелись каменные прилавки с разложенными на них всевозможными товарами. За прилавками находились продавцы — все сплошь мужского пола. Тяжесть верхних этажей поддерживали прямоугольные колонны. Между ними висели вывески с рисунками и надписями, информировавшими о специализации торговых точек. Например, в одном месте красовались изображение огромного кривоватого кувшина и надпись "Коринфская бронза у Поллукса Грека". И, действительно, прилавок был заставлен всякой утварью из ярко блестевшего золотистого металла, а за прилавком, действительно, сидел носатый и курчавый грек.

На улице было много народу. Люди, оживленно переговариваясь, неспешно прохаживались, заходили в лавки, разглядывали товары. Многоголосый гомон отражался от стен, сплетаясь в волнообразный шум, так привычный уху горожанина.

— Опа! — возбуждённо воскликнул Раис, потирая руки. — Никак торговые точки! Надо бы харч прикупить, а то с утра не жрамши!

Мы медленно пошли по улице, заглядывая в лавки и присматриваясь к ассортименту товаров, каждый из которых, на наш взгляд, мог бы занять достойное место в коллекции любого исторического музея нашего времени.

В одной лавке продавались мраморные и бронзовые статуэтки, треножники на вычурных ножках, масляные светильники разных форм, зачастую весьма причудливых. Другая специализировалась на стеклянной посуде. Стекло имело бледно-зелёный или голубоватый окрас и было неровным и мутноватым, но имелись образчики, явно напоминавшие прообраз хрусталя.

В следующей лавке на специальных деревянных перекладинах висела готовая одежда, а на прилавке стояли рядком сандалии и башмаки разных фасонов.

— Эй, варвары, заходите! — закричал при виде нас ушлый продавец, улыбаясь до ушей. — Вы что, прямо из своего Тевтобургского леса? Пора вам переодеться в цивилизованную одежду!

— Ничего, — проворчал Серёга. — Мы и в своих варварских штанах походим.

Впрочем, следует признаться, знойная жара заставляла задуматься о практичности местной одежды.

— Что, если бороды свои дремучие сбрили, так думаете, за римлян сойдете!? — крикнул нам вслед торговец, перевесившись через прилавок.

— Что это он? — удивился Боба. — Отродясь бороды не носил.

— Ну так варвары не только своими штанами отличаются, — пояснил Лёлик. — Они ещё и бородатые. А римляне все бреются… Как и мы.

В одной из лавок выставлена была местная мебель: ложа с изогнутыми изголовьями, табуретки, стулья с далеко откинутыми спинками, разнокалиберные столы. Всё это было обременено столь пышным и вычурным декором, словно мебель предназначалась вовсе не для использования по прямому назначению, а для долгого и пристального разглядывания.

Важного вида упитанный римлянин с капризным лицом, наряженный в белую тогу, приценивался к столу с круглой столешницей из красно-коричневой древесины с красивым рисунком в виде извилистых полос и с одной ножкой из слоновой кости, украшенной серебряными фигурными накладками. Шустрый малый, натирая тряпочкой блестевшую матово столешницу, интимно нахваливал товар. Покупатель сомневался и щупал древесину толстыми пальцами, оставляя неопрятные следы, которые продавец тут же тряпочкой и затирал.

В соседней лавке, над которой огромными буквами написано было: "тюфяки из шерсти апулейских овец", лежали горами эти самые тюфяки, а также подушки и покрывала, демонстрируя пестроту расцветок.

— Что за безобразие! Где же продукты питания?… — возмущённо бормотал Раис, озираясь по сторонам.

Впереди у одной из торговых точек на земле в окружении восьми крепких губастых эфиопов стояли крытые носилки. Из лавки выскочил торговец с отрезом голубой ткани. Лёгкая занавеска откинулась, высунулись из носилок тонкие руки в золотых браслетах, приняли отрез.

— Никак красотка местная, — умильно пробормотал Джон.

Негры подняли носилки и потащили навстречу нам.

— А сейчас глянем! — бесшабашно воскликнул Серёга и, дождавшись, когда носилки с ним поравняются, ловко занавеску отодвинул.

Внутри сидела, вольготно развалясь на подушках, матрона не первой свежести со сложной столбообразной прической. Оказавшись на виду у столь странных типов как мы, она сдавленно квакнула и вытаращила глаза.

Эфиопы угрожающе заголосили, но сделать ничего не могли по причине занятых рук. Лишь один — ближний к Серёге — попытался изловчиться и пнуть нашего коллегу ножищей в стоптанном башмаке, но Серёга вьюном ускользнул и негр чуть не повалился, отчего носилки угрожающе наклонились, а матрона истерически заголосила.

— Да чего ты-ы?! — противным голосом заныл Серёга. — Я ж только посмотрел!…

Эфиопы носилки кое-как выровняли и понеслись прочь чуть ли не галопом. Очевидцы жизнерадостно веселились, переговариваясь насчет диких варваров.

Следующая лавка специализировалась на продаже всяческих ларцов: от крохотных шкатулок до здоровенных сундуков, куда мог запросто поместиться даже долговязый Боба или, в качестве альтернативы, два местных жителя.

В другой лавке толпилось немало народу. Торговец держал на весу небольшую изящную вазу с затейливым рисунком по чёрному блестящему лаку и легонько стукал деревянной палочкой по её дну. Любопытствовавшие тут же начинали напряжённо прислушиваться; некоторые даже оттопыривали уши ладонями, но при имевшемся уличном шуме вряд ли что можно было услышать.

Навстречу нам шли в сопровождении многочисленной челяди два толстяка надменного вида. Оба они одеты были в белоснежные туники с широкой пурпурной полосой спереди и не менее белоснежные тоги. На ногах у них были высокие кожаные ботинки с чёрными ремнями.

Люди перед ними расступались и почтительно раскланивались, на что толстяки не особо и реагировали. Мы также на всякий случай отошли в сторонку.

— Сенаторы, — тихонько пояснил Лёлик. — Местная верховная власть.

— Откуда знаешь? — спросил Боба.

— По красной полосе, — пояснил Лёлик. — Только сенаторам так разрешается.

Толстяки поравнялись с нами. Один из них брезгливо оглядел нас и громко сказал другому:

— Цезарь совсем распустил этих варваров. Шастают уже и по отчему Риму.

— Да-а, — поддержал второй сенатор. — Помпей бы такого не допустил.

Они прошли мимо. Лёлик украдкой показал им вслед непристойный средний палец, и мы пошли дальше.

Торговая улица заканчивалась.

— Опа-на! Золото, бриллианты… — томно пробормотал Серёга и указал на надпись большими красными буквами "Цецилий Юкунд, ювелир. Украшения из Греции и Египта".

Мы зашли внутрь полюбопытствовать, но у прилавка сгрудилась немалая толпа, словно тут продавали не предметы роскоши, а товар злободневный и крайне необходимый.

Народ занимался руганью. Два римлянина в тогах не поделили какое-то ожерелье, которое каждый из них желал приобрести. Толпа делилась на две группы поддержки, увлеченно ругавшиеся между собой. Кое-кто уже начал распускать руки, толкая оппонента по принципу: "А ты кто такой?". На прилавке кучками лежали украшения, в которых лихорадочно копался ювелир, приговаривая, что он сейчас подберёт ещё что-нибудь этакое.

— Ну народ!… — укоризненно покачал головой Раис. — Тут того гляди с голоду опухнешь, а они за какие-то цацки глупые воюют…

Мы вышли на улицу, прошли немного вперёд и оказались на небольшой площади, посередине которой приятно журчал скромных размеров фонтан. Мы освежились, зачёрпывая воду из мраморной чаши.

— Вот так… — с тоскою произнёс Раис. — Стало быть, одни тут промтовары местные. А покушать-то и не видно!…

— Да уж. Подкрепиться не помешало бы, — поддержал Джон.

Среди прохожих, которых здесь было на удивление немного, обнаружился угрюмый мужик в короткой грязной тунике, тащивший большую корзину.

— Эй! Чего несёшь? — напористо спросил Боба.

Мужик остановился и невежливо спросил:

— А тебе-то что?

— Любезный! — обходительно осведомился Джон. — А нет ли у тебя в корзине чего-нибудь вкусненького?

Мужик недоумённо нахмурился и раскрыл секрет корзины:

— Репу несу!

— А откуда несёшь? — продолжил допрос Джон.

— С рынка, — ответил мужик.

— А рынок-то где? — задал свой вопрос Лёлик.

— Да вон! — мотнул мужик подбородком назад.

— Тогда свободен! — напористо посоветовал ему Раис.

Мужик скорчил обиженную гримасу и заявил:

— Как у хозяина выкуплюсь, так и освобожусь! — после чего стал смотреть на нас как на последних подлецов.

— На-ка вот денежку, — участливо сказал Боба и протянул ему медную монету.

Мужик, не выпуская корзину из рук, ловко изогнулся, цапнул монету губами и прытко убежал.

— А чего это он про выкуп сказал? — поинтересовался Боба.

— Ну так раб, наверное, — предположил Лёлик. — У них тут заведено такое. Раб может хозяину заплатить за своё освобождение.

Раис озабоченно нахмурился и заторопил нас:

— Ну давай, пошли!…

Боба повертел головой и удивился:

— А Серёга-то где?

Серёга в поле зрения отсутствовал. Мы затолкались на месте, вставая на цыпочки и озираясь по сторонам, но не успели ещё как следует развернуть наблюдение, как пропавший обнаружился сам, выскочив на площадь с ранее покинутой нами торговой улицы.

Коллега был возбуждён и весел, и зачем-то постоянно оглядывался назад.

— Ты что это коллектив задерживаешь? — сварливо спросил Раис.

Серёга ухмыльнулся и молча распахнул рубаху: на шее у него болталось массивное ожерелье — то ли золотое, то ли позолоченное — усыпанное мелкими красными самоцветами, игравшими на солнце резкими искрами.

— Спёр? — лаконично спросил Джон, сурово сведя брови и кивая на украшение.

— Чего это сразу спёр? — загнусавив наподобие школьного хулигана, стал защищаться Серёга. — И ничего не спёр, а на память взял… То есть это… Вообще сами дали… — он снова оглянулся и порекомендовал: — Но, всё-таки, тикать надо!

Мы ходко пошли в указанном направлении.

От площади начиналась улица, застроенная всё теми же стандартного вида жилыми многоэтажными домами. Впереди послышался разноголосый шум, присущий большому скоплению народа. Следуя затейливому изгибу улицы, мы произвели потребный зигзаг и увидели перед собой большую площадь, застроенную П-образными кирпичными торговыми рядами с глубокими портиками. Кругом было полно народа. Течения толпы прихотливо переплетались, сталкивались, кружились вокруг торговых рядов. Но с тем было видно, что люди норовили пребывать в заманчивой тени портиков.

— Ну, нашли, наконец!… — радостно произнёс Раис.

Приноровившись, мы органично и даже с некоторым артистизмом вписались в многолюдные потоки, что, разумеется, для нашего человека особенного труда никогда не составляло, ибо он, наш человек, с малолетства приобретает тугоплавкую закалку среднестатистического горожанина и не понаслышке знает: почём фунт лиха и центнер живого веса в час пик, а уж стихийные законы движения толп, по сравнению с которыми броуновский хаос выглядит стройной системой, для него ясны и понятны как снег в январе.

Итак, мы влились в общий поток и потекли в толпе, проникая внутрь портиков и обходя все торговые точки с обстоятельностью завзятых шопоголиков. И словно попали в калейдоскоп, вертящийся так и сяк как балаганная карусель и складывающий всё новые и новые пёстрые узоры из ярких красок.

Изумительное изобилие всевозможного продовольствия в первозданном своём не обременённым цивилизованными упаковками виде было великолепно и потрясающе. И чего только там не имелось!

Рядами стояли распяленные мешки и высокие плетёные корзины, доверху набитые бобами, фасолью, каштанами, чечевицей, горохом сушёным, лущённым и просто в стручках; хрустело под ногами рассыпанное пшено, и вездесущие воробьи лихо склёвывали зёрнышки прямо из-под ног.

На холщовых подстилках высились пирамиды из разлохмаченной капусты, пупырчатых огурцов, оранжевой с белым налётом моркови; красовались целые горы свежего салата, радовавшего глаз нежной своей зеленью, вповалку лежала отменная репа, располагались аккуратные кучки чеснока и внушительные кучи отливавших перламутровыми боками луковиц; громоздились друг на дружке тыквы — не привычные нам пузатые как китайские фонари, а бутылочные.

Целый ряд отведён был оливкам. Продавались как свежие, сложенные в корзины, так и солёные, густо плававшие в рассоле в глиняных глубоких посудинах. Здесь же продавалось и оливковое масло. Загорелые, бойкие до навязчивости продавцы медными черпачками зачёрпывали его из широкогорлых ведёрных амфор и, громко расхваливая товар, проливали густою жёлтою струей обратно.

Мы вышли к ряду, где продавали снедь фруктовую: перво-наперво присутствовал виноград — просто горы лакомых гроздьев, светившихся сквозь матовый налёт затаённым огнём разных оттенков — от нежно-золотистого до густо-багрового; помимо того имелись: медовые дурманившие пчёл груши, янтарный просвечивавший на солнце инжир, фиолетовые пускавшие блики, словно лакированные, сливы, бугристые гранаты, яблоки всяческих калибров и всех светофорных цветов, — и всё это в такой аппетитной живописности и в таком изобилии, что сводило скулы.

— Однако, грушу хочу, — заявил Раис и свернул к прилавку, где имелись особенно смачные, чуть ли не лопавшиеся от сока, плоды, разложенные по низким широким корзинкам.

Продавец — вертлявый малый с оттопыренными ушами — яростно уговаривал потенциального покупателя отведать товар. Но тот на поэтические описания невиданных достоинств данных фруктов лишь поморщился с сомнением, а затем и вовсе ушёл.

Продавец, увидев нас, поначалу изумился, а потом схватил одну грушу, протянул её нам и замычал, делая свободной рукой странные жесты.

— Чего мычишь? Мы, чай, по-латински кумекаем, — важно сказал Раис и указал на самую большую доверху полную корзину. — Нам вот эту корзинку давай…

Продавец мигом возрадовался и обрушил уже на нас поток рекламы, предрекая несомненный праздник вкуса.

Раис достал из кармана золотой ауреус и, протянув его торговцу, настороженно спросил:

— Хватит?…

У торговца отвисла челюсть; он как-то сразу согнулся и, растерянно заулыбавшись, забормотал, что ему очень приятно услужить столь богатенькому варвару, но вот только сдачи у него столько не наберётся, даже если он продаст все свои фрукты по двойной цене, и, вообще, может всё же у богатенького варвара найдётся по квадранту, то бишь, по четверти асса за грушу, а вместе — продавец быстро сосчитал плоды в корзине — три асса и ещё один асс за корзинку, итого четыре асса, коими он полностью и удовлетворится.

Раис растерянно отобрал у торговца золотую монету и сунул взамен серебряный денарий.

Римлянин торопливо выудил из-за пазухи висевший на шее кожаный кошель, начал в нём сосредоточенно рыться, доставая по одному медные кругляки и кладя их на прилавок.

— Сдачу возьми, — скомандовал Раис Лёлику, а сам схватил корзину и поспешил в сторонку.

Мы последовали за ним, на ходу разбирая груши и тут же впиваясь в их ароматную мякоть, так и брызгавшую сладким соком.

Лёлик заметался между сдачей и корзиной, затем пригляделся с отвращением к нараставшей куче медяков, плюнул и бросился за своей долей, на ходу бросив:

— Сдачи не надо!…

Торговец окончательно одурел, но уже с некоторым оттенком счастья, и стал приглашать заходить ещё, ещё и ещё.

Раис, мрачно посмотрев на торопливо занявшегося трапезой Лёлика, пробурчал:

— Экономить надо… Копейка не казённая, а трудом добытая.

— Вот и таскай сам медяки гадкие. Небось, привычный, вон на башке меди-то сколько, — огрызнулся Лёлик и в сердцах швырнул огрызком в зазевавшегося голубя.

Мы разобрали последние плоды и пошли дальше; Раис, вздохнув с сожалением, поставил корзину на землю, тут же подхваченную ловким босяком.

— Однако, подкрепились, — сказал довольно Боба.

— Ерунда это, — с надрывом воскликнул Раис. — Баловство одно. Мясца бы надо!…

Мы обогнули фонтан, попавшийся на пути, предварительно, конечно, щедро умывшись, и попали в новые торговые ряды, где имелось изобилие цветочное.

На прилавках рядами стояли глиняные миски и баклаги, в которых уютно чувствовали себя целые снопы и охапки произведений Флоры. Пышные бутоны, шарообразные соцветия, изящные колокольцы, нагретые солнцем, источали прихотливые ароматы. Наибольшим почётом пользовались розы, плававшие в отдельных мисках; на их бархатных лепестках маленькими бриллиантиками сверкали симпатичные капли.

Пренебрежительно поглядывавший по сторонам Раис внезапно изобразил нечто наподобие стойки и начал жадно принюхиваться.

— Ты чего это учуял? — подозрительно поинтересовался Серёга и тоже на всякий случай зафыркал носом.

— Небось, ещё какие-нибудь орхидеи ненужные, — поторопился брюзгливо предположить Лёлик, успевшей где-то зацепить ядовито-жёлтый цветок со множеством лепестков и изводивший его мечтательным выдёргиванием оных по принципу "любит — не любит".

— Ха! — небрежно бросил Раис, а потом со значением добавил: — Я цветы не кушаю. А пахнет жареным, — после чего заторопился вперёд.

Торговая площадь закончилась.

— Куда теперь? — спросил Боба Раиса.

Тот молча поспешил в узкий переулок.

За переулком оказалась ещё одна площадь, также застроенная точно такими же П-образными торговыми рядами. И здесь народа было столько, что о вольготном передвижении приходилось только мечтать.

Раис, поводя носом как ищейка, сунулся в первые ряды. Там продавались дары царства Нептуна. На каменных прилавках щедро навалена была разнообразная рыба: от отливавших серебром кучек всякой мелюзги до полутораметровых упитанных тунцов. Возвышались горки бурых раковин разнообразных форм и размеров, сморщенными мехами лежали осьминоги, лупила глупые зенки камбала, торчали угловатым кустарником ходульные ноги здоровенных крабов. Отдельно как брёвна лежали осётры с дерзко загнутыми носами и костистыми наростами на зеленоватой шкуре.

Посередине двора находилось круглое сооружение: под куполообразной крышей, опиравшейся на колонны, имелся неглубокий бассейн, в котором густо плескалась живая рыба. Продавцы с длинными сачками в руках по указке покупателей вылавливали приглянувшиеся экземпляры. Тут же купленную рыбу чистили и разделывали. Кругом разбросана была чешуя. Внутренности собирали в узкогорлые глиняные кувшины, откуда ощутимо несло смрадом. Вокруг крутились сытые кошки с наглыми мордами, которым то и дело перепадал кусочек.

Немного в стороне всё это рыбное богатство жарилось на медных сковородках в кипящем масле, запекалось в угольях, варилось в глиняных кастрюльках и наперебой предлагалось прохожим.

— Однако, нюхалка работает, — уважительно покивал Серёга.

— Не то это! — поморщился Раис. — Сегодня не рыбный день. А жарят мясо… Вон там… Небось, вкусно… — он в умилении зажмурился и прямо в таком состоянии продолжил движение к источнику лакомых запахов.

Мы протолкались сквозь толпу и очутились в следующем ряду, где, действительно, нашли искомые мясные продукты.

Словно ёлочные игрушки висели на стенах лавок нанизанные на крюки куски туш, на каменных прилавках лежали перламутровые внутренности, комья жёлтого жира и ободранные коровьи, овечьи и свиные головы, громоздились бледные тушки кур, гусей, цесарок, ещё каких-то мелких птах чуть крупнее воробья. Дюжие мясники в кожаных фартуках, лихо махая неуклюжими топорами, разделывали на дубовых колодах цельные туши. Предлагали здесь и готовые продукты: розовую ветчину, копчёные рёбра, свиное сало, колбасы всевозможных сортов: кровяные, вяленые, прокопчённые до черноты, сыры, прикрытые полотняными тряпочками, яйца, лежавшие в корзинках со стружкой, творог в деревянных мисках, молоко в сосудах, похожих на кринки с ручками.

Отдельно продавалась охотничья добыча: туши оленей, диких коз, кабанов, которых предлагалось особенно много: от полосатых поросят до матёрых секачей с внушительными клыками. Кучами лежала пернатая дичь: куропатки, перепёлки, лебеди, самые обыкновенные голуби, дрозды и даже журавли.

Какой-то коротышка с обрюзгшим лицом обиженного евнуха пухлыми пальцами в перстнях копался в фазанах, настолько свежих, что даже радужное оперение их не успело ещё потерять нарядной яркости, перекладывал по одной птичке в корзину, которую держал крепкий раб в опрятной тунике. Кто-то в толпе сказал вполголоса, что это личный повар Цезаря.

Раис, не отвлекаясь по сторонам и ловко лавируя в толпе, вскоре вывел нас к искомому месту, где над медной жаровней в виде глубокого таза, полной пышущими жаром раскалёнными угольями, поспевала на вертеле мясистая баранья ляжка.

— Эй, эй, мы берём! — бросился с криками к крутившему неспешно вертел коренастому дядьке Раис.

Дядька, не глядя на нас, задумчиво почесал за ухом, потыкал в ляжку поднятой с земли щепочкой и сердито сказал:

— Не готово ещё.

— Ну вот… — Раис расстроился и убито уставился на мясо, но затем встрепенулся и, веско чеканя слова, заявил: — А мы ждать будем!

Кашевар взглянул на нас, удивлённо хмыкнул, и высказался:

— Ничего себе! Варвары!… А вы, варвары, небось, мясо-то сырым жрёте?

— Мы трепачей сырыми жрём! — свирепо процедил Серёга и добавил: — Давай, крути педали, пока не дали!

Дядька захотел было продолжить дискуссию, но, увидев увесистый Бобин кулак, решил не усугублять. Взамен он с кислой миною ещё разок потыкал мясо, потом стянул ляжку с вертела и, примостив ее на плоскую широкую каменную плиту, тут же лежавшую на земле, стал приноравливаться обкромсать длинным ножом.

— Эй, эй, чего творишь?! — заорал Раис. — Мы всё берём и в цельном виде!

Кашевар убрал нож, протянул руку и процедил:

— Десять сестерциев.

Боба отсчитал монеты. Дядька их принял и без единого слова удалился.

— Ну, налетай! — сглатывая шумно, пригласил Раис и выхватил топорик.

— А что ж без хлеба? — недовольно проворчал Лёлик, но, тем не менее, первым отхватил штыком изрядный кус и запихнул его в рот.

— А вон и хлеб идет! — весело проинформировал Боба и замахал приглашающе кому-то рукой.

Из толпы выскочил бойкий подросток. На шее у него висел объёмистый лоток, на котором горкой лежали круглые пшеничные лепешки.

— Почём? — коротко осведомился Джон.

— Один асс две штучки, — ответил паренёк, недоумённо нас разглядывая.

Мы взяли по лепешке и предались чревоугодию. Конечно же, особенно усердствовал Раис, ловко вырубавший из ляжки увесистые куски и с достойной удивления скоростью их заглатывавший.

Из толпы вынырнул пацан дошкольного возраста в немыслимо грязной тунике и бочком подрулил к нам. Хитрая чумазая его рожица ясно давала понять, что её хозяин со временем непременно предполагал заделаться продувной бестией. Пацан шагнул осторожно, остановился, шагнул ещё; затем, уверившись в нашей относительной безобидности, деловито спросил:

— Эй, варвары, понимаете, что ли, по-латински?

— Ну, понимаем, — важно ответил Серёга.

Тогда оголец жалобно сморщил нос и цыганским речитативом заканючил:

— Подайте бедному голодному сиротке на пропитание! Подайте, я вам говорю! — при этом он звонко хлопал себя по круглому как глобус животу, видневшемуся в изрядной прорехе.

Естественно, мы не могли остаться безучастными к голодавшему детству и оттого немедля соорудили из имевшегося провианта увесистый бутерброд.

Но малец неожиданно скорчил презрительную рожу, брезгливо отодвинул протянутый паёк и, независимо заложив руки за спину, высокомерно отвернулся.

— Ишь ты!… — изумлённо протянул Раис и от удивления перестал есть.

— И чего ж тебе надо? — спросил огольца Джон.

Тот насупился и напористо пробурчал:

— Чего, чего… Денежку давай!

— Ого! — развеселился Серёга. — Молодец! Узнаю себя в детстве, — затем пошарил в кармане и выудил пару монет. — На, пацан!

Малец принял в ладошки щедрый дар и шустрым козлёнком принялся скакать вокруг Серёги и даже вроде бы обнял его словно младший братик. Серёга от столь нежной благодарности растроганно заухмылялся; похлопал осторожно мальца по худеньким плечикам, а тот вдруг отскочил прытко с довольной физиономией и, блестя воровато глазёнками, шмыгнул в толпу.

— Подозрительный какой-то, — с сомнением покачал головой Раис, нехотя дожёвывая очередной кусок. — Я когда ребёнком был, никогда от угощения не отказывался.

— Ага… — с рассеянной улыбкой невпопад пробормотал Серёга, углубившийся в себя, где происходило неприкрытое смакование совершённого доброго поступка, не имевшего доселе аналогов в Серёгиной биографии.

— А я говорю: подозрительный!… Не жрёт ничего! — с навязчивой настойчивостью закричал Раис.

— Ну? — продолжая отрешённо улыбаться, сказал Серёга; но вдруг улыбка стала медленно сползать с его лица, он побледнел, похлопал себя по накладному карману и растерянно произнёс: — Мужики, а он у меня гранату свистнул!…

— Ну я же говорил! — всплеснул руками Раис в благородном негодовании.

— Однако… — пробормотал Джон и завертел головой, вглядываясь в толпу.

— Какую стянул? — осведомился Лёлик.

— РПГешку, — ответил нервно Серёга.

— Да вон он!… — Боба ткнул пальцем, первым обнаружив с высоты своего роста юного воришку.

В метрах двадцати от нас позади торгового ряда монументально располагался массивный котёл на трёх ногах, под которым горел костёр. Малец, примостившись рядом на корточках, как раз вкатывал в огонь нечто подозрительно яйцеобразное.

Мы остолбенели.

К мальцу сзади подкрался толстый мужик в замызганной тунике, схватил его за ухо и, разразившись руганью, наподдал сорванцу могучего пинка, отчего тот, пролетев пару метров, шлёпнулся плашмя, с рёвом вскочил и стремительно удрал.

Мужик беззаботно повернулся к огню задом и начал копаться в куче поленьев. Мы же, как лягушки на змею, продолжали оцепенело смотреть на костёр, чреватый взрывом.

— Ложись… — кто-то из коллег просипел сдавленно, и мы, будто выведенные из ступора, мешками повалились на землю.

И тут же тускло блеснула вспышка взрыва, и громко бухнуло; котёл с медным гулом взлетел в небо и страшно грохнулся оземь.

Народ, присутствовавший поблизости, заголосил, но, на удивление, не слишком и панически. На месте костра дымилась воронка; вокруг неё, вопя нещадно, носился кругами мужик, держась руками за окровавленные ягодицы. Более пострадавших не наблюдалось. Похоже было на то, что основной удар пришёлся на котёл.

Мы вскочили, очумело отряхиваясь.

— Шухер, смываемся!… — Серёга втянул голову и засеменил, убыстряя шаги, куда подальше.

Мы без задержек последовали за ним. Раис дёрнулся было хватать оставшийся недоеденным харч, но лишь махнул с отчаяньем рукой и бросился догонять коллектив.

 

Глава 7

В которой герои знакомятся с клиентом Валерой, который за обещание не обидеть соглашается потрудиться в качестве чичероне.

Направление мы держали к видневшимся невдалеке домам, у которых рыночная площадь заканчивалась. Мы шмыгнули в тесный переулок, быстро прошли его и выскочили на улицу, на удивление безлюдную.

Мы перевели дух и пошли медленно и чинно. Улица, попетляв замысловато, вывела нас на пустырь, на котором неопрятно громоздились развалины большой инсулы. Мы остановились поглазеть.

— Ничего себе! — удивился Серёга. — Никак бомбёжка была.

— Бомбы ещё не придумали, — сказал Лёлик. — Да и бомбардировщиков нету.

— А чего ж тогда дом-то так рухнул? — не унимался Серёга.

— Да кто его знает… — лениво процедил Раис, усердно ковыряясь в зубах.

Непонятно откуда взявшись, возле нас нарисовался римлянин праздного вида. Был он худощав, моложав, черняв, кудряв, чисто выбрит и выглядел заправским плутом. На нём была вполне приличная туника почти что белого цвета; в руках он держал какой-то сверток.

Римлянин стал внимательно разглядывать развалины, критически хмыкать, бормотать себе что-то под нос. Потом принялся покачиваться с пяток на носки и коситься на нас хитрым глазом, то поджимая губы, то вытягивая их в трубочку.

— Чего это он всё зырит и зырит? — недовольно спросил Серёга на родном языке.

— Шпион, может?… — нервно предположил Лёлик также не на латинском.

— Мутный какой-то, — согласился Раис и, скорчив гневную гримасу, предложил: — Может топориком тюкнуть да сховать в развалинах?

При этом он почему-то за свой топорик хвататься не стал и даже отошёл от римлянина подальше.

— Душегубцами стать всегда не поздно, — пробормотал Джон и, солидно откашлявшись, спросил римлянина уже по-латински: — Слышь, друг, а с чего это дом такой разрушенный?

— Ух ты! — удивлённо воскликнул римлянин, словно узрел заговорившую зверушку, потом захихикал, словно после зверушки увидел клоунов, и спросил: — А вы чего, варвары, что ли?

— Нет! — мрачно заявил Серёга. — Римлянцы мы самые натуральные.

— А одеты так, — поддержал его Лёлик, — потому что в командировке были… В дальних странах… Только приехали…

Римлянин недоверчиво ухмыльнулся, покачал головой и продолжил любопытствовать:

— А из каких краев будете?

Раис нахмурился и недовольно пояснил:

— Из Скифляндии. Скифлянцы мы.

— А-а, скифы, — проявил осведомлённость абориген. — Говорят, там у вас чудища со львиными туловищами и орлиными головами обитают. Грифонами зовутся. Несметные сокровища сторожат.

— Орлы у нас водятся двуглавые, — сообщил Лёлик, явно имея в виду изобретение византийской геральдики, прижившееся на родимой почве.

Римлянин понимающе угукнул и поинтересовался:

— А где вы так хорошо на латыни разговаривать выучились?

— В школе, где же ещё! — гордо пояснил Серёга, в ученические свои годы редко посещавший данное почтенное заведение.

— Ишь ты! — удивился римлянин. — И у вас, значит, школы есть.

— А как же! — солидно сказал Раис.

— А ты сам-то кто будешь? — дружелюбно поинтересовался Боба у римлянина, почесал затылок и конфузливо уточнил: — Из патрициев али плебеев?

Римлянин хмыкнул, удивляясь столь глубоким познаниям явных варваров в социально-гражданском устройстве римского общества, после чего не без важности представился:

— Я Валерий Туллий Маниций, римский гражданин.

— А чем занимаешься, Валера? — панибратски спросил Серёга.

Наш новый знакомый приосанился, выставил вперёд ногу в потрёпанном башмаке и спесиво сказал:

— Я клиент Гая Кассия Лонгина.

— Клиент? — удивился Серёга. — Так он что, цирюльник? А чего тогда в очереди не сидишь?

Валерий уязвлённо сморщился и кичливо воскликнул:

— Он патриций и уважаемый человек!

— И зачем ты тогда клиент? — безмерно удивился Серёга. — Что делаешь-то?

Римлянин посмотрел на нашего коллегу уничижительно и объяснил величаво и подробно:

— Я нахожусь под его покровительством. С утра к нему прихожу, приветствую его, потом, если надо, сопровождаю куда он идёт. Также выполняю всякие его поручения… Советы даю… И, вообще, помогаю всячески… А за это он мне помогает… Материально… Вечерами трапезничаю с моим патроном…

— Важный ты! — сказал Раис и живо поинтересовался: — А ты один такой?

— Ну нет… — скучно ответил Валерий. — Чем влиятельнее патриций, тем больше у него клиентов.

— Короче, шестёрка, — резюмировал по-своему Серёга.

Валерий подумал и добавил аргумент в свою пользу:

— Мой патрон меня больше всех ценит и поручает самые серьёзные дела. Вот и сейчас я здесь по его поручению. Как раз насчёт этих вот развалин.

— И чего тут? — спросил Джон.

— Это была инсула Помпония, отпущенника Красса, — сказал Валерий.

— Опущенника? — с нехорошим подозрением переспросил Серёга. — А чего это этот Красс его опустил?

— Не опущенника, а отпущенника, — поправил Лёлик. — Рабом сначала был, а потом его отпустили.

— А-а, — успокоился Серёга.

— Помпоний-то ещё тот выжига, — продолжил пояснения Валерий. — Когда строил, сэкономил на материалах. Сваи вместо кирпичных поставил деревянные, для кладки вместо красной порцеланы взял дешёвую серую, а сам маханул пять этажей. Дом-то ещё перед мартовскими идами трещину дал от крыши до земли, а он только подпорки поставил да всё жильцов успокаивал.

— И что? — заинтересованно спросил Боба.

— Ну и рухнул домишко, — с удовлетворением сказал римлянин. — Без малого с десяток жильцов задавило да покалечило. А меня сюда патрон послал посмотреть: что и как. Хочет место это купить да сам дом построить.

— Слышь, Валерик, а тебе когда к этому своему патрону с докладом идти? — осведомился Джон.

— Ну, вечером, — сказал римлянин и посмотрел на нас с хитрецой.

— А не хотел бы ты нам немного Рим показать, места всякие интересные, — предложил Джон.

— Ага! — подхватил Лёлик. — Устроить, так сказать, экскурсию для гостей вашего города.

— Гости нашего города?!… Так вас что, сенаторы пригласили?! — несказанно удивился римлянин.

— Да нет, мы сами по себе, — скромно признался Лёлик.

Валерий задумчиво почесал затылок, скроил прехитрую гримасу и сокрушённо покачал головой:

— Занят очень… Но, впрочем, могу и показать… Только времени совсем нет… — после чего замолчал выжидательно, при том явно никуда не торопясь.

— Не бойся, не обидим! — многообещающе заявил Серёга и хлопнул римлянина по плечу так, что тот чуть не свалился.

— Ну так как? — уточнил Раис и позвенел в кармане монетами.

Римлянин навострил уши и, вздохнув притворно, согласился:

— Ну что ж! Гостеприимство в крови римлян. Что бы вы хотели посмотреть?

— Ну-у… — начал было высказывать пожелания Лёлик.

— Колизей! — широко улыбаясь, перебил его Боба.

— А это чего? — озадаченно спросил Валерий.

— Ну, где гладиаторов показывают… — неуверенно пояснил Боба.

— Гладиаторские бои у нас в Амфитеатре бывают или в Большом Цирке, — сказал римлянин.

Лёлик украдкой подлез к Бобе и, саданув его локтём в бок, прошипел:

— Колизей ещё не построили…

— Короче, ты показывай, а мы посмотрим, — чётко резюмировал Серёга.

— Ну, тогда на Форум пошли, — сказал Валерий. — Мне там как раз надо одного человечка найти.

Под предводительством нашего новоиспечённого чичероне мы, наконец, продолжили свой путь. Римлянин повёл нас какими-то закоулками и кривыми улочками, объяснив, что так будет короче.

Дома тут были совершенно обшарпанные. Из открытых окон доносились запахи подгоревшей пищи, к которым мощной нотой примешивался зловонный смрад нечистот. В одном из дворов обнаружился источник сего аромата: сооружённая посредством бутовой кладки будка классических размеров с крышей из почерневших досок и кривой дверцей.

Как раз дверь заскрипела, открываясь, и начал вылазить оттуда, одёргивая тунику, абориген средних лет. Узрев нас, он на секунду опешил, а потом на всякий случай юркнул обратно.

— Глянь, Лёлик, — сказал Боба. — Сколько времени прошло, а у тебя сортир такой же. Никакого прогресса.

— Ещё хуже, — хмыкнул Джон. — Тут каменный, а у него деревянный…

— Вот, вот, — обличительно произнёс Раис. — В щелях весь! Мне всю спину продуло!…

Лёлик обиделся и проворчал:

— Вот вернёмся, замок повешу и вообще вас пускать не буду.

— А мы тебе тогда огород заминируем, — с доброй улыбкой пообещал Серёга.

Миновав зловонный двор, мы пошли по очередной кривой улице с неказистыми домами, пропахшей также отнюдь не парфюмерией.

Из стены одного коряво отштукатуренного дома торчали длинные жерди, на которых были развешаны мокрые ткани. От них густо шибало тяжким запахом мокрой шерсти, щедро приправленным аммиачными миазмами.

— Ну и вонизм развели! — прогундел недовольно Лёлик, зажав нос.

Из дома через распахнутую двухстворчатую дверь слышались специфические звуки кипевшей работы: мокрое хлопанье, чавканье, удары, деловитые крики.

— Это что за учреждение? — спросил Раис, морщась и фыркая.

— А тут сукновальня, — пояснил Валерий. — Суконные ткани выделывают. А заодно старую одежду обновляют, а грязную стирают.

— Прачечная, значит! Хорошо! — обрадовался Раис. — Надо будет ношеное обмундирование сдать на постирушку! А то прямо завонял весь! — и в доказательство со вкусом понюхал у себя под мышкой.

У двери дома стояла большая, литров на пять, широкогорлая амфора истасканного вида. Шедший вразвалочку впереди нас мужик свернул к данной посудине, встал перед нею, деловито задрал подол туники и начал прямо в амфору справлять нужду, малую по форме, но совсем немалую по содержанию.

— Ничего себе!… — пробормотал Джон и остановился как вкопанный.

Остановились и мы. Мужик закончил, оправился и как ни в чём не бывало пошёл дальше.

Тут же из дверей выскочил шустрый малый в донельзя замызганной бесстыдно коротенькой тунике, более похожей на распашонку, одетую смеха ради на взрослую личность. Был он босой; ноги его до бёдер были выпачканы чем-то бурым и мокрым. Малый заглянул в амфору, обрадованно ухмыльнулся, словно узрел долгожданный подарок, подхватил посудину и с явной натугой поволок её в помещение.

— Неужто мужик столько за раз напрудил?! — ахнул Раис.

— Да нет, тут много народу поучаствовало… — кривясь и морщась, ответил Валерий, явно не благоволя теме разговора.

— А что это вообще за услуга такая? Пруди кто хочешь. Денег не берут. Общественная нагрузка, что ли? — спросил Джон.

— Да нет… — промямлил Валерий. — Сукновалы грязную одежду в этом замачивают… Хорошо грязь убирает…

— Ну ничего себе! Когда же порошок "Лотос" придумают? — воскликнул Боба.

— Ну что, одежонку свою отдашь постирать? — ехидно спросил Лёлик Раиса.

Тот хмуро хмыкнул и заявил твёрдо:

— Повременю!…

Наконец, закоулки закончились, и мы вышли на широкую улицу, на которой народу было особенно много, причём люди здесь не бегали как оглашенные, а фланировали чинно, и одеты все были почище и побогаче.

— Это у нас Священная дорога, от Палатина к Форуму идет, — проинформировал наш гид. — Тут всякие лавки кругом, изысканными товарами торгуют.

Улица выглядела симпатично. Дома здесь были все как на подбор приятной архитектуры. Почти в каждом доме на первом этаже помещалась торговая точка, маня яркими вывесками и распахнутыми дверями. Для интереса мы заглянули в парочку. Продавали здесь ювелирные украшения, изящные статуэтки, мозаичные и живописные картины. Римляне не столько покупали, сколько разглядывали предлагаемый товар, вслух восхищаясь приглянувшимися вещицами или критикуя то, что не соответствовало их тонким эстетическим запросам.

Совсем скоро впереди стали видны высокие здания с колоннами классического стиля.

— Вот мы и к Форуму подходим, — проинформировал Валерий.

В сопровождении двух мужиков с топориками в связках из прутьев навстречу нам прошагал важного вида римлянин с желчным лицом, закутанный в белую тогу с пурпурным краем.

Валерий со всем уважением ему поклонился, на что тот никак не отреагировал, а потом пробормотал:

— Что-то быстро сегодня судебные дела закончились…

— Откуда узнал? — не понял Серёга.

— Так это претор прошёл. Который суд вершит, спорные дела разбирает, приговоры выносит, наказания виновным определяет, — пояснил Валерий. — На Форуме там специальное место для этого есть. Трибунал называется.

Серёга поскучнел и пробормотал:

— Ничего себе… У них тут сразу под трибунал… — а потом спросил Валерия: — А как, к примеру, у вас тут наказывают тех, кто стянул что-нибудь?

Валерий пожал плечами:

— Ну, это в зависимости кто: свободный гражданин или раб. Или чужестранец какой…

— Ну а если чужестранец? В тюрьму на сколько сажают? — продолжил расспросы Серёга.

Валерий хмыкнул:

— Зачем в тюрьму? Римское правосудие с негражданами не церемонится. Душегуба на крест, вора в цирк на игры.

— Это во что играть? — удивился Серёга.

— Зверям диким отдают на растерзание или гладиаторам перед боями поразмяться, — пояснил Валерий.

Серёга поскучнел, насупился и торопливо спрятал свежеприобретённое ожерелье от посторонних глаз за пазуху.

В конце улицы стоял слева небольшой двухэтажный дом, сложенный из плохо отёсанных каменных блоков. На первом этаже окон не было; имелась только глухая массивная дверь, сплошь покрытая бронзовыми барельефами. Окна на втором этаже были закрыты деревянными решётчатыми ставнями.

— Здесь весталки живут, — показал на дом Валерий. — Жрицы богини Весты. Священные девственницы.

— Девственницы?… — умильно переспросил Джон и пробормотал под нос цинично: — Девственницы, давственницы…

— А ежели какая из них согрешит, — продолжил Валерий, — так её за это живьём в землю закапывают.

— Гм! — помрачнел Джон и пробормотал: — Экое варварство… Было бы за что!…

— А вот и храм Весты, — указал Валерий на стоявшее прямо на нашем пути небольшое круглое окружённое колоннадой здание, всё разрисованное праздничными арабесками, словно конфетная бонбоньерка. — Здесь горит неугасимый священный огонь. А весталки обязаны его поддерживать и днём, и ночью.

Прямо за храмом имелась четырёхугольная невысокая загородка из камня, внутри которой ничего не было.

— А чего пустоту огородили? — спросил любознательно Боба.

— А сюда когда-то молния ударила. Стало быть, священное место. Вот и огородили, — пояснил Валерий.

Вокруг загородки кучковались люди, неторопливо между собой переговаривавшиеся.

— А это ростовщики тут собираются, — наш гид посмотрел на них с явной неприязнью.

Мы миновали ударенное молнией место и, пройдя меж двух стандартного вида храмов, очутились на вымощенной гладкими плитами площади — не очень широкой, но зато вытянутой далеко вперёд.

Здесь было особенно многолюдно и шумно. Люди стояли кучками, живо разговаривали, прогуливались неторопливо. Многие были одеты в тоги. На нас сразу стали обращать внимание, отпускать вслед шуточки всё на ту же тему глупых варваров, попавших прямиком в очаг цивилизации.

— Вот ведь дикари! — покачал головой Боба. — Словно никогда варваров не видели…

Валерий повёл нас по площади вперёд.

Справа потянулось длинное здание с аркадами в два этажа, облицованное бежевыми плитами.

— Это базилика Эмилия, — сказал Валерий. — Тут всякие торговые и денежные дела решаются. Да и, вообще, народ прогуливается.

В тени галереи расположилась группа римлян, азартно предававшихся местной игре. Прямо на каменной плите пола вырезаны были клетки, по которым игроки двигали разноцветные камешки.

Тут же сидел на подстилке, поджав ноги, безумного вида тип, одетый в бесформенную хламиду, с длинным колпаком на голове, к которому были пришиты разноцветные ленточки. Он монотонно раскачивался и завывал как тревожная сирена:

— Египетская магия! Гадаю, предсказываю, призываю милость богов! Египетская магия!…

Мы прошли дальше.

Слева шло строительство какого-то очень обширного здания. Пока сложен был только высокий цоколь из крупных каменных блоков. Один такой блок как раз устанавливали при помощи рычагов и канатов, хитроумно прилаженных к здоровенному П-образному сооружению из толстых сосновых брусов.

Рядом со стройкой стояло несколько телег. Полуголые рабы, мокрые от пота, под присмотром мордастых здоровяков разгружали с телег мраморные плиты.

— Это Юлий Цезарь свою базилику строит, — сказал Валерий.

Голос его был недовольным и брезгливым, словно речь шла о гадком проступке.

— Когда Галлию завоёвывал, награбил там золота корзинами. Теперь вот решил римскому народу подачку учинить, — добавил наш гид, продемонстрировав явную нелояльность к данной личности.

За стройкой виден был крутой каменистый холм, на котором за крепостной стеной древнего вида возвышалось величественное здание с колоннадой. Его крыша под медной черепицей ярко блестела на солнце.

— А это холм Капитолийский, — с гордостью сказал Валерий. — А на нём храм наш главный, Юпитера Капитолийского. Самый большой во всей Ойкумене!

— Может, ещё скажешь, что больше египетских пирамид? — саркастически хмыкнул Лёлик.

Валерий озадачился, почесал затылок и поинтересовался:

— А вы, что, в Египте бывали?

— Не бывали, но пирамиды видели! — веско доложил Лёлик.

Валерий глубоко задумался, пытаясь сообразить: как это можно — не бывать в Египте, но тамошние пирамиды видеть.

— Слышь… — тихонько спросил Серёга Лёлика. — А что это за страна такая Ойкумена.

— А это древние так называют всю землю, населённую людьми, — пояснил Лёлик.

Прямо посередине Форума стоял небольшой, размером с сарайку, храм под бронзовой крышей с двумя расположенными напротив друг друга арочными проёмами. Двери в них были настежь распахнуты. Внутри наблюдалась статуя, изображавшая субъекта с двумя лицами — одно было на своём месте, а другое на месте затылка.

— А это храм двуликого Януса — нашего древнего италийского бога войны и мира, — пояснил Валерий, оторвавшись от раздумий, а потом с непонятным удовлетворением заметил: — Вишь, двери-то всё раскрыты!

— Ну и что? — не понял Джон.

— Двери в этом храме закрываются только тогда, когда великий Рим ни с кем не воюет, — гордо разъяснил Валерий. — А как рассказывают, это было только два раза за всю историю Рима, начиная со времён самого царя Нумы Помпилия, который этот храм и построил. А построил он его шестьсот лет назад.

— Мирные вы люди… — покачал головой Джон.

За храмом Януса имелся целый выводок статуй местных деятелей — как пеших, так и конных — в горделивых позах, в тогах с эффектными складками или чеканных доспехах, с мудростью во взорах. В ряд стояло несколько высоких столбов с крылатыми девушками наверху. Далее возвышалась колонна из бежевого мрамора простой формы, к которой приделаны были бронзовые корабельные якоря и какие-то сильно выступавшие вперёд штуки.

— Ростральная колонна, — сообщил Валерий. — А на ней якоря и тараны захваченных карфагенских кораблей. Война у нас тут двести лет назад была с Карфагеном.

— Знаем, слыхали, — проворчал Лёлик и повторил крылатую фразу Катона Старшего: — Карфаген должен быть разрушен.

Валерий уважительно посмотрел на нашего эрудита и с удивлением хмыкнул.

— А у нас тоже ростральные колонны есть, — похвастался Боба. — Две штуки. В одном городе.

Наш гид взглянул теперь на Бобу и снова хмыкнул, но уже недоверчиво.

В конце площади имелась обширное закруглённое возвышение в виде трибуны, облицованное резными мраморными плитами, на которых красовались бронзовые накладки в виде корабельных носов.

За ней имелся красивый храм с колоннами из красного с жёлтыми разводами мрамора с пышными коринфскими капителями. Треугольный фронтон храма был украшен мраморным барельефом, изображавшим целый взвод фигур в картинных позах.

Дальше за храмом виднелось ещё одно строение на высоком, с пару этажей, цоколе с аркадой из сдвоенных колонн, закрывавшее дальнейший обзор.

— Это храм Конкордии, то бишь, согласия между народом и Сенатом, — Валерий указал на храм, — а там Табулярий, то бишь, государственный архив.

Мы подошли к трибуне, около которой толпилось много людей, предававшихся, в основном, оживлённым дискуссиям.

— А это вот Ростра, — показал на трибуну Валерий, — Тут у нас римские граждане собираются для обсуждения вопросов всяких государственных. Кто хочет, тот выступает. Так сказать, волеизлияние народа, демократия, свобода мнений, — римлянин посмотрел на нас оценивающе и добавил: — Ну, это вам не понять. У вас, поди, царьки правят.

— Да нет, — солидно ответствовал Джон. — У нас тоже демократия… — потом подумал и добавил: — Но правят царьки…

— Привет, Валерий! — гаркнул под ухом краснолицый малый в мятой тунике с повадками перевозбуждённого холерика. — Что-то ты задерживаешься? — Увидев нас, малый вытаращил глаза и, захохотав, живо спросил: — Что это за чучела с тобой?

— Да это варвары из Скифии, — пояснил Валерий. — У меня тут с ними дела торговые… — соврал он со значительным видом.

— Да ну? — с явной издёвкою воскликнул малый, после чего потянул его за собой: — Пойдём, все уж собрались.

— Вы тут постойте, а я сейчас, — сказал нам Валерий и ловко влез в толпу.

Мы отошли несколько в сторону и встали там, поглядывая по сторонам. Народ поначалу разглядывал и обсуждал нас, но затем занялся своими делами.

Рядом с нами два римлянина в тогах вели оживленную дискуссию. Один из них был по местным меркам высок, имел морщинистое лицо с гордым носом и тонкими бесцветными губами. Его собеседник, напротив, был упитанным коротышкой с розовым лицом, плавно переходившим в блестевшую от пота лысину, которую он то и дело вытирал краем тоги. Высокий говорил басом и производил при том величавые жесты. Толстяк был пискляв и суетлив.

— Да я тебе точно говорю, Цезарь сам поплывёт в Александрию, — твёрдо утверждал высокий, плавно поведя рукой. — Он не лишит себя удовольствия лично пленить Помпея Магна.

— Да нет, — живо отрицал толстяк, отдуваясь. — Не станет он Рим оставлять. Побоится. Сенаторы заговоры плетут. Это весь Рим знает. Так что Марка Антония пошлёт.

— Да не пошлёт. Кишка тонка у Антония супротив Помпея Магна идти. Да и египтяне непонятно за кого будут, — сердито возражал высокий.

— Да какие египтяне? — саркастически усмехнулся оппонент. — Они ж там перегрызлись между собой. Царь Птолемей Дионис с сестрицей Клеопатрой трон не поделил. Теперь воюют друг с другом.

— Ха, с сестрицей!… — в обличающем тоне воскликнул высокий. — Она ж ему не просто сестрица. Папаша их, Птолемей Авлет, между собой их поженил. Чтоб вместе правили. Так что она ему ещё и супруга.

— Срамота! — покачал головой толстяк.

— И не говори! А тётка их Береника!… — продолжил обличать нравы династии египетских властителей высокий. — Сначала вышла замуж за собственного дядю. Поцарствовали немного. Потом его александрийцы изгнали за непотребства, а на царство поставили её папашу. Так она за собственного отца замуж вышла. А когда он помер, ей Сулла подсунул в мужья её племянника. А тот решил, что старушка ему ни к чему, и через девятнадцать дней после свадьбы Беренику к праотцам отправил.

— Срамота! — с пущей уверенностью оценил толстяк.

Джон, внимательно прислушивавшийся к беседе, пробормотал не без удовольствия:

— О времена, о нравы…

— Да уж… — произнёс высокий. — Говорят, Клеопатра ещё та штучка…

Джон насторожился пуще прежнего, но высокий переменил тему:

— А Помпей их отцу, Птолемею Авлету, в своё время трон вернул. А тот попросил Помпея покровительствовать сыну своему Птолемею Дионису. Птолемей-то тогда совсем сопливым был, двенадцати лет от роду. Стало быть, Птолемей должен Помпею. Вот Помпей войска от него и получит. А это сила.

— Да какая сила?… — поморщился толстяк. — Египтяне к себе в войско всякий сброд набрали. Пираты, разбойники у них. Да всех наших беглых рабов привечают. Давно приструнить их надо.

— Ну скажешь! — несогласно воскликнул высокий. — У них наемники есть греческие. Да конница нумидийская. Да и бывшие наши легионеры, которых там Помпей оставлял, теперь тоже к египтянам перешли. А это сила. Поэтому там Марку Антонию делать нечего. Он, конечно, рубака знатный, но супротив Помпея не потянет. Нет, не потянет. Так что Цезарь в Египет сам отправится.

— Отправится… А тут заговорщики всё в свои руки возьмут, — сказал толстяк. — Цезарь штучка хитрая. Рим не бросит. Лучше Египет упустить, чем Рим потерять.

Высокий хмыкнул и промолчал.

— А говорят, среди заговорщиков даже… — толстяк поманил высокого, чтобы тот наклонился, и пробормотал ему на ухо невнятно.

Высокий округлил глаза и воскликнул:

— Ну никакой благодарности!

Толстяк захотел ещё что-то сказать, но, оглядевшись по сторонам, увидел нас и осёкся.

Высокий также оглянулся, узрел нашу компанию и брезгливо выпятил губу.

— Никак германцы… — наконец вымолвил он. — Здоровые какие…

— Да кто их знает, этих варваров… — пробормотал толстяк.

Боба в ответ на внимание к нашим персонам улыбнулся столь искренне, что собеседники вздрогнули, отшатнулись и, коротко пошептавшись, торопливо ушли.

Тут, наконец, объявился наш гид. Был он вполне довольным и сходу энергично предложил:

— Ну что, на Капитолий сходим, посмотрите на наши святыни главные, величественные…

— Это что, в гору лезть? — капризно спросил Раис, смахнув пот со лба.

— Ну да, — подтвердил Валерий.

— А что ещё можешь предложить? — спросил Джон.

— Ну куда тогда вас сводить? — наморщил лоб Валерий. — Завтра вот Цезарь устраивает игры в честь победы в битве под Фарсалом. Гладиаторов будет двести человек. Биться будут всерьёз. Дикие звери обещаны. Сосед рассказывал, даже носорога привезли… А так, и не знаю… — Валерий замолчал и задумался, теребя свой свёрток.

— А что это тут у тебя? — спросил его Лёлик.

— Это тога, — важно ответил Валерий. — Только римским гражданам дозволено её носить.

— А чего в руках таскаешь? — поинтересовался Серёга.

— Да, неудобно в ней, заразе, по улице ходить, — пояснил наш гид.

— Так зачем с собой-то носишь? — не унимался Серёга.

— Да к патрону нельзя не в тоге являться, — с раздражением ответил Валерий. — А раб мой, мерзавец, ногу подвернул. Валяется на квартире, бездельник! Вот самому и приходится таскать…

— Кстати насчет рабов… — интимно молвил Джон.

— Рабынь! — напористо подсказал Раис и радостно ухмыльнулся.

— Так где тут у вас, Валера, на них посмотреть можно? — туманно продолжил Джон.

— Так вон, вокруг бегают, — недоумённо сообщил римлянин и неопределённо показал рукой.

— Я спрашиваю, где рабов продают, — пояснил Джон.

— Рабынь!… — настойчиво поправил Раис.

— А-а! — догадался Валерий и обрадованно пояснил: — Да здесь недалеко, у храма Кастора.

— Кастор — это который брат Поллукса? — уточнил Лёлик, поправив очки.

— Он самый, — с некоторой запинкой подтвердил Валерий.

— Это кто? — удивлённо спросил Боба.

— Братья-близнецы, — важно сообщил Лёлик. — Родились из яиц.

Джон хмыкнул и сказал:

— Да, собственно, мы все как бы оттуда… В некотором роде…

— Дура! — с превосходством изрёк Лёлик. — Их мамаша Леда с Зевсом согрешила, который, чтобы к ней подлезть украдкой, в лебедя превратился. Ну и снесла два яйца.

— Во как! Ну и инкубатор, етит такого Зевса! — изумился Серёга и уважительно спросил: — И откуда ты всё знаешь?

— Книжки надо читать, — ответил наш эрудит и со значением потряс своим справочником.

— Так, короче, как насчёт рабынь? — вернулся к занятной теме Раис.

— А вы что, хотите себе рабов прикупить? — спросил Валерий. — А то, действительно, пожитки свои сами таскаете.

— Да нет, мы пока просто посмотреть, — скромно сказал Джон.

— Ну тогда пошли, — сказал Валерий и повёл нас обратно через площадь.

Мы вышли с Форума и свернули за один из храмов.

За ним имелась ещё одна довольно обширная площадь, окружённая двухэтажными домами и какими-то хозяйственными постройками, напоминавшими капитальные лабазы.

Большую часть площади занимал прямоугольный кирпичный портик, дававший милосердную тень. Между его колоннами располагались разнокалиберные каменные и деревянные помосты. Некоторые из них были пустыми как витрины в сельпо, на других стояли унылыми компаниями полуголые люди, явно служившие здесь товаром. Их опекали торчавшие возле помостов то ли надсмотрщики, то ли продавцы, а то ли и те и другие в одном лице. Меж помостов прохаживались в небольшом количестве потенциальные покупатели.

— Ну вот он, рынок рабов, — гостеприимно известил Валерий.

Мы вошли под портик и неспеша прошлись вдоль помостов.

Рабы, выставленные на продажу, являли зрелище неказистое и даже какое-то непотребное.

Все они были потрёпанного вида, в ветхих одеяниях; на некоторых имелись лишь набедренные повязки. Кто-то из рабов стоял понуро, свесив голову, упёршись потухшим взором под ноги, некоторые недобро зыркали исподлобья. У многих ноги до колен были натёрты мелом.

— Чего это их раскрасили? — спросил Боба.

— А это означает, что раба из дальних стран привезли, — пояснил Валерий.

У всех рабов на шеях болтались на грубых верёвках деревянные дощечки с надписями.

Боба вгляделся в одну дощечку и доложил:

— Однако все, понимаешь, характеристики изложены. Как зовут, откуда родом, что умеет.

На одном из помостов тесно стояло человек десять. Все они были какой-то диковатой наружности: чернявы, лохматы, бородаты, с большими горбатыми носами. На головы их надеты были лавровые венки.

— А это что за лаврушники? — спросил озадаченно Раис.

— Какие-то варвары военнопленные, — сказал Валерий. — У нас всегда военнопленным, когда их продают, венки надевают. Так это и называется: продать в венке.

Сидевший возле помоста на некоем подобии трёхногой табуретки продавец, лениво воскликнул:

— Никак варвары решили купить себе варваров.

Сзади обидно засмеялись. Мы обернулись и увидели трёх юнцов в белоснежных тогах, из-под которых виднелись нарядные туники с длинными рукавами. У одного туника была нежно-васильковая, у другого розовая, а у третьего вообще с золотой вышивкой по вороту. Юнцы были ухожены, завиты и даже, показалось, нарумянены. Их сопровождало немалое количество рабов, загруженных какими-то корзинками и свёртками.

— Ты их что, продавать привёл? — обратился один из недорослей к Валерию, и они снова покатились со смеху.

— Я тебе счас продам! — резко рявкнул Серёга, скроив зверскую гримасу, и в подкрепление своих слов наполовину вырвал штык-нож из ножен и с лязгом задвинул его обратно.

Юнцы смутились и отшатнулись.

— Пойдём, они дикие… — пробормотал один из них, и они поспешили нас покинуть.

Валерий покашлял и счёл необходимым пояснить:

— Это сынки сенаторов… С ними осторожней надо…

— Ничего, нас за так не купишь! — несколько двусмысленно проронил Боба.

Мы прошли дальше и увидели следующую сценку.

Покупатель — загорелый с жилистыми руками мужик, похоже, сам из ремесленников — деловито заставлял раба — крепкого и кроткого на вид — спрыгивать с помоста, затем снова на него взбираться и снова спрыгивать.

— Чего это он измывается над бедолагой? — гневно спросил Боба.

— Выносливость проверяет, — равнодушно пояснил Валерий.

Мужик, наконец, остановил раба и согласно кивнул продавцу. Тот шустро выудил откуда-то бронзовые весы и протянул их покупателю. Мужик вытащил из кожаного кошелька, прикреплённого к поясу, серебряную монету, стукнул ею о чашу весов и важно произнёс:

— Я, Авл Корнелий Прим, римский гражданин, заявляю, что этот раб по праву квиритов принадлежит мне, и что я купил его этой монетой и этими весами.

— Это чего ж, всего за одну монетку себе раба прикупить можно? — изумился Раис и готовно забренчал в кармане наличностью.

— Да нет, это по закону так положено сказать, — огорчил коллегу Валерий. — А раб намного больше стоит.

В подтверждение его слов покупатель начал отсчитывать из кошеля приличное количество монет.

— А чего это за право такое? — спросил Боба.

— Квиритское право. Квиритами в старые времена членов римской общины называли, — пояснил Валерий не совсем уверенно. — Это то, на что только мы, римские граждане, право имеем.

— А чего ж, если мы не римские граждане, то и не сможем, что ли, вот так монеткой постучать да рабыньку себе какую-нибудь прикупить? — спросил с некоторой обидою в голосе Раис.

— Да сможете, — обрадовал его Валерий. — Это раньше, давным-давно, чужестранцы не могли себе в Риме дома и рабов покупать. А сейчас уже многое изменилось. У нас даже некоторые рабы своих рабов имеют. Скопят деньги и купят. Такие рабы рабов викариями называются.

— Как это скопят? — удивился Боба. — А хозяева что, не отнимают?

— Обычно не отнимают, — ответил Валерий. — У нас рабам тоже своё имущество иметь дозволено. Его "пекулием" называют. Считается, что плох тот раб, который пекулий не имеет. А многие рабы деньги на свой выкуп копят.

— Ишь ты! — покачал головой Джон. — Какие вы ушлые. Сначала раб на вас пашет в полный рост, а потом ещё и выкуп платить должен…

— Может и не платить, — равнодушно сказал Валерий.

— А тогда что? — поинтересовался Боба.

— Ну, или его хозяин вольноотпущенником сделает, но это редко происходит, или сбежит, или на остров Эскулапа попадёт.

— На чей остров? — спросил Серёга.

— Не чей, а кого, — нравоучительно поправил Лёлик. — Эскулап — это их бог врачевания.

— Ну да, — подтвердил Валерий. — На Тибре этот остров. Там храм Эскулапа стоит. Туда и отвозят тех рабов, которые старые или больные и уже работать не могут. Там их и оставляют. Вверяют, так сказать, покровительству Эскулапа. Чтоб он их лечил… — Валерий криво ухмыльнулся.

— И часто выздоравливают? — наивно спросил Боба.

— Да что-то ни разу не слышал… — пожал плечами наш гид и хмыкнул.

— Гуманные вы… — откомментировал Джон.

Мы прошли дальше. Отчего-то между выставленными рабами представительниц пригожего пола не наблюдалось.

— А чего тут одних мужиков продают? — возмущённо спросил Раис.

— Ну так тут рабы для работ всяких простых продаются: мешки таскать, в мастерских помогать, так что рабыни тут редко бывают, — пояснил Валерий.

— А вон, глянь, девка! — воскликнул вдруг Серёга.

— Где?! — в унисон вскричали Раис с Джоном.

— Да вон, — указал Серёга и заторопился.

Мы прошли за ним и узрели коренастую бабёнку в длинной изрядно грязной тунике, мрачно стоявшую на одном из помостов в полном одиночестве. Выглядела она совсем неженственно, отчего ранее и не привлекла нашего особого внимания.

Торговец, плешивый мужичок невнятных лет, поначалу разглядывал нас, открыв рот, а затем, узрев наш интерес, с шустростью голодного сутенёра подбежал к нам и стал скрипучим голосом выводить рулады в честь покладистого характера и вопиющей работоспособности своего товара. Бабёнка шумно зашмыгала и стала косолапо топтаться.

— А мы, любезный, женщин уважаем и от работы бережем, — заявил Джон.

— Так что нам женщины не поломойки там всякие нужны, а для услады духа и прочего организма, — торопливо развил мысль Раис.

— Так я и говорю! — воскликнул находчиво торговец. — Ты только глянь! Фигура как у нимфы! — после чего вскочил на помост, пристроился к бабёнке позади и живо спустил ей тунику до пояса, явив мятую и обвисшую грудь, которую тут же ловко подпёр снизу, имитируя девичий задор и упругость.

Рабыня глупо заулыбалась, широко раскрывая щербатый рот.

Всё было ясно; один Раис, зачарованно уставившись на обманные перси, потребовал показать нижнюю часть. Торгаш, умудряясь одной рукою соблюдать заданную форму бюста, другою задрал рабыне подол. Ноги оказались короткие и имели ту форму, которая, вполне возможно, и послужила прообразом колеса.

Раис негодующе фыркнул и погрозил обманщику пальцем.

Мы пошли дальше.

— Эй, эй! — в отчаянье крикнул нам вслед торговец. — Уступлю. За сто денариев отдам.

Портик закончился, а с тем и наши надежды посмотреть на хорошеньких рабынь.

— Слышь, Валера, — спросил приунывший Джон. — А где ж посмотреть можно… ну-у… не для работы?…

— На Священной улице можно, — стал рассказывать наш гид. — Там есть лавки, где имеется штучный товар. Рабы изысканные!… Мальчики прелестные, нежные… — Валерий зажмурился и аж причмокнул.

— Нам мальчиков не надо! — веско сказал Джон. — Мы люди простые, потому нам девочек подавай.

— Ну и рабыни есть, — продолжил Валерий. — Красавицы всевозможные из разных стран, обученные штучкам этаким… Дорого только. Говорят, Цезарь недавно купил там одну такую. Бешеные деньжищи отдал. Целых сто тысяч сестерциев! — в голосе римлянина перемешались и зависть, и негодование, и восхищение.

— Кругом дороговизна!… — сокрушённо посетовал Джон.

Валерий задумался, а потом хлопнул себя по лбу и оживлённо воскликнул:

— Ах, как я забыл-то! Сегодня же нундины!…

— Чего? — озадаченно справился Раис.

— Нундины. Это у нас так последний день недели называется, — разъяснил Валерий. — А каждые нундины у Торания аукцион проходит.

— Что проходит? — спросил Серёга.

— У кого проходит? — уточнил Лёлик.

— У Торания. Это работорговец крупный, — пояснил Валерий. — А проходит аукцион по продаже рабов. Он продаёт рабов хоть и не изысканных, но не всяких. Бывают у него и премиленькие…

— Ну так пойдём! — воскликнул нетерпеливо Джон и даже подтолкнул Валерия в спину.

Тот без промедления повёл нас очередными закоулками и задворками.

— Слышь… — тихонько спросил меня Серёга. — А почему у них последний день недели не "воскресенье" называется как у людей?

— Потому что Христос ещё не воскрес, — пояснил я.

— А почему? — искренне озадачился Серёга.

— Потому что ещё не родился, — ответил я.

Серёга недоумённо потряс головой, но далее в тему углубляться не стал.

Донёсся до нас приглушённый и равномерный стук барабана.

— Ага, слышите!… — радостно воскликнул Валерий. — Как раз начинается!…

Вскоре мы вышли на небольшую площадь перед двухэтажным домом крепкого вида. К дому примыкал обширный далеко выдававшийся вперёд портик с белёными колоннами. В тени портика имелось несколько рядов каменных скамеек, тесно заполненных публикой, отличавшейся богатыми одеждами. За скамьями толпился прочий народ, в одеждах попроще. В конце портика, у дома, находился то ли капитальный помост, то ли высокое крыльцо, куда выходило несколько дверей. На помосте лохматый подросток со всей дури лупил палкой в барабан.

Мы подошли поближе и ненавязчиво ввинтились в толпу, притормозив у самых скамеек.

Одна из дверей распахнулась. Вышел на помост раб, вынес стул с длинной далеко откинутой спинкой, поставил его в сторонке. Появился короткий даже по местным меркам тип, напоминавший сложением бочонок. Облачение типа состояло из голубой туники с золотым шитьём и белой тоги с пышными складками; на его жирных запястьях красовались массивные золотые браслеты.

— Это вот и есть Тораний, — вполголоса пояснил Валерий и добавил: — Наш человек!…

— Это в каком смысле? — спросил Джон.

— Мой патрон со своими друзьями ему покровительствует, — пояснил Валерий. — Ну а тот почтение своё выражает. Когда есть экземпляры особо интересные, сначала моему патрону предъявляет… — Валерий весело хохотнул, словно вспомнил что-то интересное, и продолжил: — В прошлом году у Торания появились два мальчика смазливеньких. Из разных мест. Один из Сирии, а другой из Испании. Но похожи друг на дружку как две песчинки. Мой патрон предложил кого-нибудь обдурить. Сказать, что близнецы. Тораний мальчишек Марку Антонию предложил. Надул его и содрал денег как за сто рабов! Антоний мальчишек в дом привёл, а они, бац, на разных языках разговаривают!… — Валерий мелко захихикал и даже от восторга зажмурился.

— Ну а дальше чего? — спросил с интересом Раис.

— Антоний к Торанию прибежал, скандалить начал. А Тораний кого хочешь уболтает, не то что этого солдафона тупого. Сказал, что такая игра природы ещё дороже стоит, и он даже продешевил. Антоний и поверил!… — Валерий вновь зашёлся смехом.

Тем временем Тораний сел на стул и махнул рукой барабанщику. Тот с довольным видом закончил своё громкое дело и убрался в дом.

Взамен вышел тщательно разжиревший негр в узкой куцей тунике, походивший на необъятную снежную бабу, облитую шоколадом. Он привалился к стенке и, показалось, тут же задремал. Следом появился какой-то вертлявый сутулый субъект с огромным орлиным носом и вороватым сорочьим взором. Он подошёл к краю помоста, осклабился и потёр ладошками с видом записного шута.

В толпе одобрительно зашумели.

— Итак, дорогие граждане Рима, — хорошо поставленным по громкости баритоном возвестил субъект. — Стараниями нашего достопочтенного господина Торания, да не минует его милость богов, мы начинаем аукцион. Сегодня будут греки для домашних дел, силач из Нумидии, каппадокийцы-носильщики, рабы и рабыни, конфискованные указом Цезаря у Помпея, а так же одна рабыня для деликатных упражнений, которую выставил на торги один гражданин, пожелавший хранить инкогнито!…

— Ух ты! — восторженно воскликнул Раис.

Джон же сладко прищурился.

Двое римлян, стоявших впереди нас, заговорили вполголоса про эту рабыню — один рассказал другому, что её у кого-то там забрали за долги, и что она рыжая, на что другой смачно заявил, что он страсть как любит рыжих.

Аукционист, закончив вводную, хлопнул в ладоши. Жирный негр встрепенулся, скрылся за дверью и вывел какого-то доходягу с грустными глазами.

— Учёный грек, — объявил аукционист. — Знает наизусть Гомера и Вергилия. Может быть домашним учителем. Дешевле чем за пять тысяч денариев отдать не можем.

Грека тут же вызвались купить. После небольшой торговли сошлись в цене, и покупатель протолкался к самому помосту. Я пригляделся и увидел там сидевшего за столом лысого старичка, который принял у покупателя деньги и стал их пересчитывать. Купленный грек сам по боковым ступенькам спустился к столу.

Жирный негр вывел следующего раба, также африканской национальности. Раб был коренастый, широкоплечий, в одной лишь набедренной повязке, кое-как прикрывавшей срам; чёрная кожа его имела какой-то нездоровый синеватый оттенок — как у священного жука скарабея, более известного нам под именем навозного. На вид раб был чуть-чуть добродушнее небезызвестного боксёра Тайсона.

— Перед вами житель знойной Нумидии! — торжественно запричитал аукционист. — Силён и, вынослив как бык, ест мало, работает больше всех, и цена смешная: всего восемьсот денариев!

После недолгих торгов на понижение нумидийца купил задёшево какой-то патриций, громогласно заявивший, что посадит раба на цепь при входе пугать посетителей.

Торг продолжался в неснижаемом темпе. На помост выводили всё новых рабов сильного пола; всячески упражнявшийся в красноречии аукционист после некоторых рекламных отступлений назначал цену, после чего шла торговля.

Стоявший подле меня Раис вёл себя совершенно нервозно и беспокойно: он то и дело нетерпеливо подпрыгивал и подозрительно переминался. Наконец терпение его лопнуло: он подпрыгнул особенно высоко и утробным басом рявкнул из-за всех сил:

— А ну, бабцов давай!… Рыжую!!…

Крик его души многократно перекрыл все звуки. Римляне с изумлением уставились на побагровевшего коллегу, отчего тот тут же решил при помощи втягивания головы в шею показаться совсем маленьким и незаметным. Аукционист поперхнулся на полуслове и замолчал. Сидевший доселе молча Тораний что-то ему сказал. Аукционист заагакал понятливо и, сбыв очередного раба, с плавной грацией махнул рукою своему шоколадному помощнику. Тот обернулся мигом, выведя из недр дома юную девицу с густой гривой роскошных каштановых с медным отливом волос, свободно прикрывавших хозяйке то место, откуда начинается талия. Девица была наряжена в длинную мешковатую тунику словно бы с чужого плеча, которая не позволяла оценить достоинства её фигуры.

— А вот всегда пожалуйста по заказу публики! — заорал ярмарочно аукционист, схватил девчонку за бока, начал вертеть лихо как куклу, отчего её шевелюра взвилась весьма живописным образом.

— Девица хоть куда, хоть сюда, а хоть туда! — начал рекламную акцию аукционист. — Покладиста, мила и аппетитна. Фигура как у Венеры. Сам Юпитер бы не устоял. Так что меньше трёх тысяч денариев просить будет неуважительно.

— Ну и цены! — недовольно процедил Джон.

— А что здесь так дорого? — спросил Лёлик у Валерия. — Там, где перед этим были, дешевле намного.

— Ну, так там для работы, а здесь для удовольствия, — философски пояснил Валерий.

Начался оживлённый торг на повышение, так как желающих приобщиться оказалось предостаточно. Раис, нервно дёргаясь и звеня в кармане монетами, всё порывался что-то выкрикнуть, но Джон вовремя выписывал ему укорот путём тычков по бокам, отчего вожделевший коллега захлёбывался на полуслове и лишь кряхтел страдальчески.

— Эй, раздень её! — крикнул кто-то из толпы начальственно.

Вертлявый аукционист захихикал, потёр ладошками и махнул негру. Тот, переваливаясь как утка, подошёл к рабыне и единым ловким хватом содрал с неё одежонку. Раис ахнул; путаясь лихорадочно в застёжках, освободил фотокамеру и принялся пулемётно изводить кадры. Находившиеся подле римляне, покосившись опасливо, на всякий случай отодвинулись подальше.

А девчонка и в самом деле была неплоха. Поначалу она пыталась прикрыть руками самые интересные места, но негр тут же пресёк эти целомудренные поползновения, схватив рабыню за локти и заломив руки за спину не хуже эсэсовца. От этого упражнения её круглые как мячики грудки с розовыми пупырышками сосков самым интересным образом выкатились вперёд; девушка низко склонила голову и задышала часто. Её шея и плечи были покрыты золотистым загаром; остальное же тело светилось млечной белизной, на фоне которой рыжий бархатистый островок внизу живота выглядел весьма пикантно и вызывал примерно те же эмоции, что и яблочко на мишени.

Наконец, какой-то сухопарый старик, напоминавший видом своим незабвенного Кису, девицу приобрёл, предложив самую высокую цену. Рабыне позволили одеться и свели вниз.

— Ну вот! — с обидою произнёс Раис, словно ещё немного, и барышню вручили бы нам в подарок.

— Ну ладно, посмотрели и хватит, а то смотрелки лопнут… — буркнул Джон. — Пошли отсюда…

Мы выбрались из толпы и остановились поодаль.

— Фу-у! Ну и жара! — произнёс Раис, отдуваясь. — Аж взмок весь.

Солнце хоть уж и давно миновало зенит, но палило нещадно; воздух был жарок и душен.

— Пора уж в баню, — сказал Валерий.

— Точно! — обрадовался Боба. — В баню в самый раз!

— Ага! — воскликнул Серёга, улыбаясь до ушей. — Это хорошо, что у вас сегодня банный день!

— Да мы каждый день в баню ходим, — с недоумением сказал Валерий.

Серёга мигом перестал улыбаться и отвернулся.

— Пошли что ли, а то от жары лопнем! — капризно поторопил Раис.

— Точно, — вполголоса заметил Лёлик. — Кто-то жирком-то истечет…

— Надо сначала решить: куда пойдём, — сказал Валерий. — Тут рядом есть термы городские, дёшево там, квадрант с человека…

— Это сколько? — уточнил Раис.

— Четверть асса, — пояснил Валерий и замолчал многозначительно.

— Ну так пойдём! — недоумённо сказал Раис.

— Да там всё по-простому, сквозняки кругом, воду плохо греют. Туда одна голытьба ходит, — сообщил Валерий.

— Ну и?… — настойчиво осведомился Джон.

— А недавно Деметрий, отпущенник Помпея, дом-то у которого рухнул, у Марсова поля термы выстроил, — затараторил Валерий. — Изрядно красивы и просторны, а вода там самая горячая во всём Риме.

— Так и пошли туда, — предложил Боба.

— А там дорого. Сестерций с каждого. А я чего-то деньги дома забыл… — скучно сказал Валерий.

— Не боись, угощаем! — задушевно сказал Боба.

Валерий тут же преисполнился энтузиазмом и гостеприимно пригласил нас следовать за ним. Он снова повёл нас кривыми переулками и неприглядными дворами.

Было жарко; усталость поборола новизну впечатлений, и постепенно начинало казаться, что в этом городе и в этой исторической эпохе мы находимся достаточно долго для того, чтобы всё это уже стало надоедать. Впрочем, местный колорит иногда давал о себе знать занятными сценками.

Между двумя домами обнаружился небольшой тупичок. В нём устроен был навес из досок, укреплённый на деревянных столбах. Под навесом на неуклюжих табуретках сидели дети с восковыми табличками в руках и старательно царапали по ним острыми палочками. Перед детьми на высоком стуле картинно восседал худой субъект с выкаченными глазами, похожий на истеричного интеллигента и бывший, по всему, учителем. Он заунывно повторял одну и ту же фразу:

— Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына… Грозный, который ахейцам тысячи бедствий соделал…

В руке педагог держал трость, которой постукивал по полу в такт своим словам. Другой рукой он опирался на стоявший подле трёхногий круглый столик, на котором беспорядочным образом лежали свитки.

— Никак диктант пишут, — уважительно сказал Боба.

Учитель повернул голову, увидел нас, сдавленно крякнул и замолчал на полуслове. Дети оторвались от своих записок, быстро обнаружили наше присутствие и оживлённо загалдели.

Серёга, не любивший учителей чуть больше стоматологов, но чуть меньше милиционеров, скорчил педагогу дикую и бессмысленную гримасу. Тот ещё больше выпучил глаза и ошалело замотал головой, словно норовил избавиться от столь мерзкого зрелища.

Сидевший впереди мальчишка заливисто засмеялся. Учитель резко вскочил и врезал ему по спине своей палкой. Паренёк жалобно завопил.

— Ты чего дитё тиранишь!? — гневно гаркнул Боба и стал энергично грозить садисту внушительным кулаком.

Тот мгновенно побледнел, отпрыгнул назад, повалив с грохотом свой столик. Дети затряслись от смеха, тщательно пытаясь его скрыть.

— Пошли, пошли отсюда!… — прошипел Лёлик.

Мы вышли на небольшую площадь с фонтаном, где утолили жажду и освежились.

— Фу-у! — проворчал Серёга. — Сейчас не в баню идти, а в холодную водицу окунуться…

— Так в бане есть отделение с бассейном, там вода холодная. Фригидарий называется, — обнадёжил Валерий.

— А парная есть? — заинтересованно спросил Боба.

— Это как? — спросил Валерий.

— Ну, попариться, кости погреть, — пояснил Боба.

— А-а! — понятливо протянул Валерий. — Есть и такое. Кальдарий называется. Там жарко. Потеем там. А потом моемся.

— Ну ладно… Посмотрим… — проворчал Серёга.

Пошли дальше. Встречавшиеся редкие прохожие при виде нашей компании изумлялись и обходили нас по стеночке, поскольку шли мы вольготно и привольно, уже подзабыв о разделении улицы на пешеходную и проезжую часть.

— Слушай, Валера! — спросил, тяжко отдуваясь, Раис. — А чего тут у вас никаких повозок не ездит?… А то раз, сел и поехал…

— Цезарь своим эдиктом запретил, — сказал Валерий. — От рассвета до заката никакому конному транспорту нельзя по городу ездить… Только тем повозкам можно, которые перевозят грузы для нужд общественных. Например, материалы для строительства храмов. Или кто мусор возит.

— А чего так? — спросил Лёлик.

— Да раньше все кому не лень ездили, — стал объяснять Валерий. — На улицах такое творилось!… Постоянно разъехаться не могли, на прохожих наезжали. А один раз на Гончарной улице две повозки столкнулись, на одной брёвна везли здоровенные, а на другой масло оливковое в амфорах. Ну и всё посыпалось. Брёвнами народу подавило с десяток, амфоры вдребезги, масло разлилось. Потом там месяц ходить невозможно было — скользко…

— Надо ГАИ придумать, — глубокомысленно изрёк Боба.

— Что?… — не понял Валерий.

— А вот мы видели: тут у вас на носилках носят, — сказал Раис.

— Да, — подтвердил Валерий. — Богатые себе носилки заводят. Залез туда и делай, что хочешь — рабы несут.

— Так я и говорю: надо общественный транспорт устроить, — с напором посоветовал Раис.

— Это как? — снова не понял Валерий.

— Короче, рабы с носилками носят всех, кто заплатит… — начал растолковывать Раис. — Сказал, куда надо, денежку дал и поехал себе.

— Или можно маршрутные носилки организовать! — поддержал идею Боба. — Скажем, с Форума на… этот самый…

— На Палатин, — подсказал Лёлик.

— Точно, на Палатин, — согласился Боба.

— Какая интересная идея!… — воскликнул Валерий и задумался.

Попалась нам навстречу семейная пара: плюгавый затюканный муж тащил корзину, сварливо понукаемый дородной женой, не лишённой приятности лица и некоторых выпуклостей. Увидев нас, они шустро отпрянули к стене. Жена стала властно шипеть что-то в ухо мужу.

Тот закряхтел и, вжав в голову в плечи, робко окликнул Валерия:

— Эй, друг… А что, Рим уже варвары захватили?

— Нет, — сказал наш гид. — Это союзники.

— Ишь ты! — успокоился тот и льстиво заметил: — Какие здоровенные!…

Джон по-гусарски посмотрел на матрону и залихватски произнёс:

— Здорово, милашка!…

Та ахнула, заалела и кокетливо захихикала.

Какая-то старуха вышла нам навстречу из дома, ворча под нос и глядя под ноги. Она чуть не наткнулась на впереди идущего Раиса.

— Куда прёшь, бабка! — гаркнул тот победительно.

Старуха, вскинула голову, на миг обомлела, потом завизжала и кинулась бежать обратно, потеряв сандалию.

Инсулы сменились какими-то мрачного вида кирпичными лабазами; открылся вид на Капитолий. Улица закончилась; осталась просто дорога, которая изогнулась резко и пошла вдоль скалистого бока Капитолийского холма. Слева раскинулась просторная зеленая долина, расположенная в излучине реки, широко изгибавшейся блестящей лентой. Голубое небо раскинулось привольно. Ослепительный солнечный диск щедро обрушивал потоки зноя. Но при том с реки дул свежий ветерок, давший возможность вздохнуть свободней.

— Это Марсово поле. Тут у нас смотр войск проводится, народ гуляет. А это Тибр, — объяснил Валерий.

Долину пересекало несколько дорог, упиравшихся в мосты, перекинутые через реку. На том берегу возвышались холмы, поросшие деревьями, между которыми виднелись крыши каких-то построек.

По левую сторону на Марсовом поле имелся комплекс нестандартных архитектурных форм. Ближе к нам стояло немалых габаритов строение, напоминавшее сильно вытянутый стадион. Дальше размещалось высокое красивое здание в виде полукруга. Его стены устроены были в виде аркад, в арках которых торчали скульптуры, напоминавшие самоубийц, медлящих с последним шагом.

К зданию примыкал длинный четырехугольный портик с крышей из красной черепицы, опиравшейся на стройные колонны, между которыми виднелись статуи. В обширном внутреннем дворике располагался сад с яркими пятнами фигурных цветников. В саду прогуливались люди.

— Это чего тут? — поинтересовался Джон.

Валерий важно откашлялся и, показав на вытянутый стадион, ответил:

— Это вот цирк. Консул Фламиний выстроил. Двести лет назад.

— Цирк? — заинтересованно спросил Серёга. — И клоуны есть?

— Сам ты клоун… — осадил его Джон.

— Гонки на колесницах у нас в Цирке Максимусе проводятся, — продолжал рассказывать Валерий. — А этот цирк поменьше. Здесь кулачные бойцы выступают, борцы, гладиаторы, травлю зверей показывают…

— А завтрашние игры здесь будут? — спросил Лёлик.

— Нет, — покачал головой Валерий. — Они как раз в Цирке Максимусе будут. Чтобы народ весь поместился. Объявили, что игры будут шикарные. Цезарь расщедрился… — Валерий помолчал, а потом указал на правую сторону долины, где вдалеке виднелся овал водной глади, отражавшей небо. — Вон там видите… Этот пруд Цезарь выкопал…

— Сам что ли?! — удивился Серёга.

— Ну, не сам, конечно, рабы копали, — в свою очередь удивился такой наивности Валерий. — А потом в пруду битву морскую разыграли. Лет десять назад. Я ещё пацаном был. По двадцать кораблей с каждой стороны было… И таранами борта ломали, и на палубах бились, а как завечерело, с берега корабли смоляными стрелами подожгли… Славно было… Корабли горят, в воде пламя отражается, людишки вниз сигают… — Валерий аж зажмурился от приятных воспоминаний.

— Ну и развлечения тут у вас… — то ли одобрил, то ли осудил Джон.

— Да уж! — самодовольно подтвердил Валерий. — У вас-то, поди, такого не увидишь. Так что, завтра сходите, посмотрите.

— Сходим, посмотрим, — важно сказал Раис.

— А это чего? — указал Боба на другие здания.

— А это театр и портик для прогулок. Гней Помпей построил, на благо народа, — объяснил наш гид. — А вон там, — Валерий указал на квадратное здание строгих очертаний, располагавшееся рядом с театром, — курия. Тоже Помпей выстроил.

— Курия? — оживился Серёга. — Там чего, курят, что ли? Отлично!… Стрельнём!…

— Куда ты всё лезешь… — поцедил Лёлик.

— Так плохо без табачка-то!… — искренне взвопил Серёга.

Валерий посмотрел на него непонимающе и на всякий случай растолковал:

— Курия — это дом для общественных собраний.

— А где баня-то твоя? — недовольно спросил Раис.

— Да скоро уже дойдём, — посулил Валерий.

Наш путь пересекала дорога, которая то ли выходила из города на Марсово поле, то ли наоборот. По ней с тяжким топотом, вздымая пыль, в колонну по четыре шагали легионеры при полном вооружении.

— Со смотра идут, — сказал Валерий. — Каждый день смотры проводят. Перед походом. Цезарь-то собирается в Египет плыть. Всё за Помпеем гоняется.

Мы остановились, пропуская местных воинов, и стали их внимательно разглядывать.

Легионеры были облачены в панцири из кусков кожи с прикреплёнными прямоугольными металлическими пластинами, выгнутыми по торсу. Панцири были короткими — всего лишь по пояс, и из-под них дурацкими юбочками торчали туники рыжего цвета из грубой шерсти. По низу панцири стягивались широкими кожаными поясами. К поясам спереди были приделаны длинные унизанные металлическими бляхами ремни, которые монотонно болтались, производя унылый звон.

Начищенные до блеска шлемы вовсе не были надеты на головы, а висели на перевязи спереди на груди.

Обуты легионеры были в грубые невысокие сапоги на ременной шнуровке, не имевшие носов.

Каждый легионер вооружён был одинаково. На левую руку надет был прямоугольный выгнутый по горизонтали щит, в правой руке зажато было короткое копьё с длинным тонким наконечником в виде иглы. Вооружение дополнял висевший па перевязи через плечо в обтянутых красной кожей ножнах короткий меч.

— А чего у них копья такие дурацкие? — спросил Серёга.

— Ну так это метательные, — с готовностью пояснил Лёлик, радуясь возможности обнаружить свою подкованность. — Называются пилумы. Они их кидают так, чтобы в щиты вражеские воткнулись. Наконечники у пилумов незакаленные, мягкие, под тяжестью древка гнутся, но не ломаются. Один такой пилум если в щите торчит, уже тяжело. А если парочка, то щит и не удержишь…

Валерий искоса посмотрел на Лёлика, словно раздумывал: не есть ли тот лазутчик, похитивший главный военный секрет Родины. А наш эрудит поправил очки, раскрыл энциклопедию на нужной странице и, заглядывая в неё, сообщил очередную подробность:

— Меч легионера называется "гладиус". У кавалеристов мечи более длинные, похожие на палаши. Они называются "спата", — потом хихикнул и добавил: — А ножны зовутся "вагина".

— Поэтично!… — одобрил Джон.

От легионеров несло прогорклым потом, распаренной кожей и особенно густо запахом лука, отчего сразу же вспоминалось то, что сказка про луковицу Чиполлино была написана именно в Италии.

Сбоку от колонны на вороном жеребце проехал командир в красивых доспехах с фигурными бляхами. Он надменно посмотрел на нашу компанию и отвернулся.

Конь габаритами был под стать аборигенам и имел рост в холке не более полутора метров. Вместо седла его круп покрывала рысья шкура. Стремян тоже не было, так что всадник сидел, неудобно поджав ноги.

— Чего это он без седла да без стремян? — спросил Боба.

— Не придумали их ещё, — пояснил Лёлик.

Первый отряд прошёл; за ним впритык следовал второй. Впереди отряда вышагивал мощный боец с накинутой на плечи медвежьей шкурой, голова которой приспособлена была в виде капюшона. Боец нёс в руках перед собой красное древко, к которому прикреплены были сверху донизу фигурные кружки, полумесяцы, чеканные таблички — все из серебра.

— А это, так сказать, знаменосец. Называется сигнифер, — продолжил лекцию Лёлик. — А тащит он сигнум, знак манипула. А прибамбасы всякие — это, типа, местные ордена, вручаемые за всякие боевые победы и достижения. Военным знаком же всего легиона является так называемый аквилла — серебряная фигурка орла на красном древке. — Лёлик взглянул на бдительно хмурившегося Валерия и энергично спросил его: — Я правильно говорю?

— Ага… — подтвердил римлянин и мрачно задумался, будто бы решая вопрос: не стал ли он только что соучастником злодейского шпионства.

За знаменосцем шёл легионер с изогнутой почти в круг трубой.

— А это трубач манипула. Во время боя, значит, сигналы подаёт, — просветил нас Лёлик. — А труба зовётся корн. А ещё у них есть другие трубы: тубы, буцины и какие-то литуусы.

За знаменосцем и трубачом несколько сбоку от строя шагал коренастый мужик с бугристой физиономией и крепким затылком. Его панцирь был побогаче, чем у легионеров. В руке он держал массивную изогнутую трость с острым концом.

— А это, надо полагать, представитель местного младшего командного состава центурион, — как гид в кунсткамере поведал Лёлик. — Сержант по-нашему.

Центурион окинул нас взглядом, тяжёлым как булыжник, а потом проорал для своих подчинённых хриплую команду: "Подтянись!", отчего как-то сразу вспомнились собственные армейские будни.

Легионеры презрительно косились на нас и ухмылялись, видно представляя себе, как своим холодным оружием могли бы на раз-два расправиться с этими нелепыми варварами. Боба в ответ погладил пулемёт и хмыкнул с не меньшим презрением. И не без оснований.

Наконец-то, местное воинство протопало мимо нас. Следом разнузданной стайкой вприпрыжку шли местные сорванцы.

Увидев нас, они сходу заорали дразнилку:

— Варвары в штанах, живут в лесах, жрут мышей, на башке куча вшей.

Боба беззлобно скорчил им рожу и погрозил кулаком. Этого хватило, чтобы юные латиняне с криками ужаса драпанули в переулок.

Валерий повёл нас дальше. Мы перешли улицу, прошли между домами, и вышли на большую площадь перед немалых размеров строением, облицованным плитами из травертина песочного цвета.

— А вот и баня! — известил Валерий.

К заведению пристроены были открытые галереи с торговыми лавками.

— Тут вот для бани продаются всякие принадлежности, — сказал Валерий.

— Судя по тому, чем они стирают, мыло ещё не изобрели, — резонно предположил Джон. — Отсюда вопрос: как насчёт шампуня?

Серёга ухмыльнулся и выдал рекламный слоган:

— Шампунь "Пись-пись" — моет за…шибись!

— Так чем же вы тут, Валера, с себя грязюку-то устраняете? — сварливо осведомился Раис по существу.

— Ну так, скребками скребёмся, — ответил тот с таким видом, будто ничего лучшего придумать просто невозможно.

— Ничего себе гигиена, — покачал головой Джон. — Ладно, пошли хоть скребков купим.

Мы подошли к ближайшей лавке, где сидел заспанный смуглый курчавый гражданин с чёрными глазами, при виде нас скорчивший озадаченную гримасу.

На прилавке перед ним стояли какие-то маленькие глиняные бочажки, деревянные коробочки, склянки из мутного стекла, лежали стопкой небольшие куски тканей разных цветов; на вбитых в стену крюках висели куски тканей побольше и те самые скребки, напоминавшие собой шпатели штукатуров, но с фигурными ручками.

— Ну давай, Валера, заказывай чего нам надо, — подтолкнул вперёд нашего гида Раис. — Мы заплатим.

Валерий заказал семь больших кусков белой байковой ткани, объяснив, что это банные простыни, семь пар открытых сандалий из мягкой кожи — в которых положено ходить в бане — и семь маленьких тряпочек из мягкой шерсти, необходимых, как он сказал, для умащивания благовониями после помывки. Засим Валерий потребовал у смотревшего на нас во все глаза торговца показать эти самые благовония.

Тот тут же начал тормошить свои ёмкости, открывая их и предлагая нюхать. Вокруг нас стремительно образовалось облако удушавших приторных ароматов, отчего мы непроизвольно отшатнулись. Валерий же самозабвенно нюхал, хмыкал, качал головой и, вообще, вёл себя как мадам в парфюмерном отделе.

— Эй, Валера, бери быстрей, да хватит вонять! — крикнул нашему гиду Лёлик, зажимая нос.

Римлянин оглянулся с неудовольствием, но не стал своевольничать и выбрал одну из коробочек. Остальные ёмкости продавец закупорил, и мы смогли вернуться к прилавку.

— Слышь, — обратился к торговцу Боба. — А, может, есть у тебя что-нибудь такое, чем тело натирают, а оно грязь убирает, — растолковал он как смог.

Торговец задумался, а затем с готовностью воскликнул:

— Есть! Из Дамаска средство, — он извлёк из-под прилавка глиняную круглую банку с крышкой. — Вот, пожалуйста.

— Никак, мыло?! — обрадовался Раис.

— Это смесь пальмового масла с белой глиной, — гордо отрекомендовал торговец. — Грязь удаляет, кожу смягчает, придает телу белизну.

Боба открыл крышку, подозрительно посмотрел на вязкую полупрозрачную мазь и сказал с сомнением:

— Ну ладно, давай хоть это…

В завершение Валерий заказал один скребок.

— Эй, ты чего? — недовольно воскликнул Лёлик. — Это ж предметы личной гигиены, так что каждому надо свой… Давай-ка нам семь штук, — сказал он торговцу.

Торговец с обрадованной рожей начал выбирать нам скребки из слоновой кости с замысловатыми резными ручками.

— Ты давай нам без этой красоты, попроще, — скомандовал Раис.

Торговец согласно кивнул и наделил нас деревянными скребками простого дизайна.

Наконец, комплект банных принадлежностей был сформирован. Обошёлся он в три денария. Из них два денария ушло на благовоние — как сообщил Валерий — самое модное в этом сезоне.

Забрав товар, мы направились ко входу в здание, который был сделан в виде длинного коридора со сводчатым потолком. Здесь было изрядно народу: одни торопились войти в очаг гигиены, другие расслабленно его покидали.

За коридором находился большущий вестибюль круглой формы, отделанный нарядно и богато. В стенах, облицованных розовым мрамором, устроены были обрамлённые пилястрами из узорчатого фиолетового камня арочные проёмы, в которых стояли бронзовые фигуры атлетов. Налево располагался проход в следующее помещение. Под куполом, расписанным геометрическими узорами, имелись окна, откуда мягко распространялся дневной свет. Пол был выложен квадратами и треугольниками из серого и белого мрамора, сходившимися к центральному бледно-золотистому кругу. Всё это напоминало то ли музей, то ли вокзал.

И народу здесь было как на вокзале; и шумно было так же. Гомон голосов, гулко раздававшиеся шаги, звонкие крики каких-то энергичных субъектов с лотками на шеях, шаставших по всему залу, отражались от стен многократно, рождая сложную и несуразную полифонию.

Вдобавок откуда-то сбоку раздался противный пронзительный голос, что-то прокричавший требовательно. Источником голоса оказался толстяк, сидевший за каменным прилавком, устроенным прямо у входа, и смотревший на нас как на врагов римского народа.

— С варварами нельзя!… — вновь прокричал он пронзительным фальцетом и начал жевать пухлыми губами, словно то ли готовясь в нас смачно плюнуть, то ли предполагая выругаться.

Толстяк был совершенно лыс, причем настолько, что не имел не то что бровей, но даже и ресниц.

Серёга ласково ему улыбнулся и по-доброму спросил:

— А в репу?…

Толстяк на миг опешил, но потом сварливо закричал:

— Репой не берём! Только деньгами!

— Я тебе говорю, козел жирняйский, — терпеливо объяснил Серёга, — сейчас как дам по твоему лысому черепу!…

Толстяк озадаченно крякнул и вжал голову в плечи, опасливо поглядывая на Серёгин кулак, которым коллега невзначай стал постукивать по прилавку.

— Короче, почём баня? — энергично спросил Раис. — И давай нам скидки, как ветеранам битвы под…этой… как её?…

— Под Троей, — подсказал Лёлик.

Толстяк поджал губы и с ненавистью сказал:

— С каждого по сестерцию.

Боба отсчитал семь серебряных монет, и мы прошли на середину зала. Некоторые из присутствовавших в вестибюле представителей римского народа стали на нас заинтересованно пялиться.

Выскочил из толпы разносчик. На его лотке громоздились круглые пирожки, обжаренные до золотистой корочки.

— Чего это у тебя? — цепко схватил его за тунику Раис.

— Пирожки с капустой, — бойко ответил продавец.

— Смотри-ка ты, прямо как у нас… — удивился Боба.

— Почём? — важно спросил Раис, заранее доставая горсть монет.

— Квадрант штучка, — живо ответствовал продавец, приплясывая на месте.

— Эй, кто будет? — с довольным видом спросил наш вечно голодный друг.

— Я, я буду! — тут же воскликнул Валерий.

Больше никто перекусить не пожелал.

Раис взял два пирожка Валерию и полдюжины себе.

— Винца бы холодного, — мечтательно молвил Серёга и даже посмотрел вокруг, встав на цыпочки.

— Не, вино в банях продавать ещё Сулла запретил, — сквозь набитый рот огорчил его Валерий, а потом пояснил: — Это до Цезаря у нас правитель такой был.

— А отчего такие притеснения? — спросил Джон.

— Да напивались, а потом дебоши устраивали, драки, — ответил Валерий.

— Века идут, и ничего не меняется… — пробормотал Лёлик, явно имея в виду родную действительность.

Раис, прикончил свои шесть пирожков быстрее, чем наш гид прожевал один, после чего, нисколько не заботясь чужим вниманием, выпростал майку из галифе, расстегнул ширинку и спросил довольно:

— Так! Где тут раздевалка?

— А вот прямо вход, — промычал Валерий, торопливо заглатывая последний кусок, а потом спросил: — А банщиков и массажистов брать будем?

— А где их берут? — деловито поинтересовался Раис.

— Да вон они, — Валерий указал туда, где у стенки на корточках сидело с десяток крепких на вид мужиков в коротких мятых туниках, напоминавших распашонки. — По два асса за клиента берут.

— А рабынь-массажисток нет? — с надеждою спросил Джон.

— Нет, — пожал плечами Валерий. — Только рабы.

— Нет, мужиков брать не будем, — строго отказался Джон.

— Точно, — поддержал Боба. — Уж сами как-нибудь.

Мы прошли в раздевалку, называемую аподитерием, неся с собой банные принадлежности. Перед нами предстало большое помещение со стенами, затейливо украшенными лепниной. Отсюда можно было пройти во внутренний двор, где мелькало много народу. Налево был вход, как сказал Валерий, во фригидарий.

Вдоль стен устроены были широкие ступени, а уже на них имелись длинные скамьи из белого мрамора. На скамьях довольно тесно располагались посетители. Некоторые сидели расслабленно в белых простынках, некоторые лежали навзничь, и массажисты разминали и умащивали их распаренные тела. В воздухе стояли запахи оливкового масла и благовоний.

В одном месте толпилось человек десять; большинство из них были в рабских одеждах. Там на скамье на алой подстилке лежал пожилой белотелый римлянин с жирными обвисшими боками и сладостно кряхтел. Над ним трудились сразу три массажиста. Двое рабов плавно обмахивали своего господина пышными опахалами, ещё один раб, склонившись низко, наигрывал на прямой дудке, звучавшей тоненько как флейта-пиколло.

В углу располагался цирюльный отдел. На раскладных деревянных стульчиках сидели клиенты. Вокруг них крутились брадобреи. Некоторых брили неуклюжими бритвами без всякой мыльной пены, лишь увлажняя щетину мокрыми полотенцами. Данное действо сопровождалось противным скрипом да вскриками получавших очередной порез. Одному клиенту цирюльник щипчиками выдёргивал волосы из-под мышки. Тот болезненно ойкал, но терпел.

Мы уселись где посвободнее и начали разоблачаться.

— А вещи-то куда? — резонно спросил Боба.

— Да вот сюда складывают, — показал Валерий на имевшиеся в стене ниши, устроенные навроде полок.

Ниши тянулись во всю стену. Над каждой из них присутствовал небольшой барельеф, изображавший что-нибудь эксклюзивное: вазу, лиру, венок, звериную или человеческую фигуру.

— Ну прям как в детсаде на шкафчиках, — хмыкнул Серёга. — Цветочки, зайчики… Не могли, что ли, пронумеровать…

— Так у них числа больно большие, — сказал Лёлик. — К примеру, "двадцать восемь" написать по-нашему, арабскими цифрами, два знака надо. А римскими… — Лёлик зашевелил губами, подсчитывая, — …так целых шесть.

— Да уж, — уважительно молвил Серёга. — Арабы поумней оказались.

— А у вас что, не воруют? — спросил Джон нашего гида.

— Воруют, — философски ответил Валерий.

— Так чего ж мы, весь багаж и оружие без присмотра кинем? — резонно поднял вопрос Боба.

— Ну, тогда капсарию надо сдать, — сказал Валерий.

— Кому? — уточнил Джон.

— Рабу при бане, капсарием называется. Ему вещи сдают под охрану, — пояснил наш гид.

— И где он? — спросил Лёлик, снимая очки и бережно закутывая их в рубашку.

— Так вон он там, — указал Валерий на дальний угол помещения.

Мы со всем своим имуществом прошли туда и обнаружили что-то вроде небольшой комнатки, заставленной разнокалиберными сундуками. На самом большом сундуке сидел жирный мужик с тройным подбородком, огромным брюхом и колбасообразными руками, в которых, впрочем, угадывалась немалая сила.

Мы подошли к нему. Серёга рыбьим взором посмотрел на пузана и блатным говорком спросил:

— Ты кто?

Тот посмотрел на Серёгу с опаской и ответил:

— Капсарий…

— А чего делаешь? — продолжил допрос Серёга.

— Вещи храню… Тех, кто моется… Вот, в капсы складываю, — толстяк указал на сундуки.

— Ну, прям камера хранения, — хехекнул Боба.

— Давай, принимай наши вещички, — велел Серёга, протягивая рюкзак.

Капсарий замялся, оценил количество нашего багажа и осторожно сказал:

— Меньше сестерция не возьму.

— Годится, — деловито согласился Джон и дал ему потребную монету.

Потом попинал сундук, на котором располагался толстяк, и спросил:

— В этой… как её… капсе чего?

— Ничего, — ответил капсарий. — Сижу я на ней.

— Короче, — распорядился Джон. — Всё сюда складываем.

— Чего сидишь? Шевелись! — весело гаркнул Серёга и подпихнул капсария стволом шмайссера.

Тот неожиданно прытко вскочил и откинул крышку сундука. Мы стали складывать туда рюкзаки и оружие, а затем и одежду.

Серёга стянул футболку; на шее заблестело ожерелье.

— Снимать будешь? — спросил я его.

— А зачем? — засомневался Серёга и, наклонив голову, поглядел на свое приобретение не без гордости.

— А если кто увидит, узнает? — спрогнозировал я.

— Мало ли у кого такая же цацка имеется, — пожал плечами Серёга.

— Видишь ли, — пояснил я. — Массового производства ещё не придумали, каждая вещь вручную делается, так что такой штуки больше ни у кого нету.

Аргумент подействовал. Серёга ожерелье снял и засунул в кармашек рюкзака.

Раис любовно потёр свою пожарную каску подолом майки и бережно поместил в сундук; затем скинул боты вместе с носками и определил их рядом с каской.

— Ух, хорошо! — сладострастно простонал он, топчась по мраморному полу, на котором от этого оставались явные влажные следы.

Кругом разнёсся тяжёлый дух солдатских портянок; тем более и мы добавили свою посильную лепту, снимая обувку.

Для римлян это было явно в противную новинку, поскольку аборигены носили обувь лёгкую и открытую и не знали носков и прочего подобного, что могло бы создавать такие запахи. От всего этого химического поражения располагавшиеся на скамьях римляне задвигались, заворчали недовольно, стали зажимать носы. Капсарий оглушительно закашлялся. Валерий от нас постарался отодвинуться, делая вид, что он не с нами.

— Ишь ты! — удивленно воскликнул Лёлик. — А пол-то тёплый!

— Подогревается, — пояснил издали Валерий. — Трубы под полом проложены. По ним горячий дым пускают от печи. Вся баня так греется.

— Однако! — покачал головой Боба. — Прямо центральное отопление.

Наконец, мы разнагишались, уложив в сундук все свои пожитки, обулись в банные сандалии и замотались в простынки.

— Эй, у тебя ящик твой запирается? — спросил Лёлик капсария.

— А как же, — ответил тот, достал оттуда из района пояса бронзовый штырь с замысловато изогнутым крючком на конце, засунул его в замочную скважину, имевшуюся в сундуке, провернул, вытащил.

Раис посмотрел на капсария с подозрением и решительно сказал, требовательно протянув руку:

— А ну-ка дай-ка ключ сюда! А сам садись!

Капсарий безропотно отдал ключ и уселся на сундук.

Раис привязал ключ к углу своей простыни.

Серёга посмотрел на капсария лютым волком и веско молвил:

— Слышь, если что пропадет, я тебя без соли съем. Понял?

Тот глупо хихикнул.

— Слышь, Валера, а здесь нужник есть? — спросил Боба.

— Есть. Надо через палестру пройти, — ответил Валерий и счёл нужным уточнить: — Это так внутренний двор для физических упражнений называется.

— Точно! Перед банькой в самый раз ослобониться! — воскликнул Раис.

— Вот именно! — заметил Лёлик. — А то некоторые любят в бассейн прудить!…

— Не в бассейн, а в речку, — скучно уточнил Раис.

Вслед за Валерием мы вышли во внутренний двор, бывший весьма обширным. По периметру двор был выложен травертиновыми плитами и окружён портиком. Посередине же была ровная земляная хорошо утоптанная площадка, на которой было изрядно народу. Все как-то мельтешили, отчего пыль стояла столбом. Кто-то носился кругами, кто-то тягал каменные гантели, кто-то боролся. Некоторые стояли по трое и перебрасывались кожаным не слишком круглым мячом.

— Чего это они вздумали физкультурой заняться? — спросил озадаченно Раис, трогая свой неспортивный живот.

— Перед баней принято как следует пропотеть, — пояснил Валерий.

Мы прошли по краю площадки. На другой стороне в стене здания имелся проём без двери. Валерий приглашающе указал на него. Мы вошли и оказались в небольшом помещении со стенами, разрисованными растительными орнаментами.

Внутри никого не было. Слышалось непрерывное журчание. Вдоль одной стены на возвышении стояли в рядок мраморные прообразы унитазов в виде прямоугольных кресел, богато украшенных по бокам резьбой, с круглыми дырками в сиденьях. У другой стены укреплён был с наклоном широкий каменный желоб; с одной стороны в него из свинцовой трубы непрерывно лилась вода, на другой стороне стекавшая в дырку. Из стены у входа торчал бронзовый штырь, на который нанизаны были неровно порванные исписанные листы папирусной бумаги. Лёлик снял один лист и попробовал почитать что написано. Я заглянул ему через плечо. Лист покрывали неразборчивые каракули. Слова мало того, что были написаны вкривь и вкось, но ещё и слитно, без всяких интервалов.

— Черновики какие-то, — пробормотал Лёлик и вернул лист обратно.

— Всё в дело идёт, — одобрил Раис.

— Прямо как в нашенских сортирах! — удивился Серёга.

— Только у них чище, — подметил Джон, пристраиваясь у желоба.

Мы все последовали его примеру, организовав дружную шеренгу.

— Эх, а всё-таки хорошо без штанов, — весело заявил Раис. — Никаких тебе ширинок.

Закончив насущное дело, мы покинули нужное помещение и пошли обратно. По дороге мы узрели следующую сценку.

Морщинистый лысый старик в красной простыне, обмотанной вокруг торса, брал из корзины, подставляемой рабом, деревянные ярко раскрашенные шары и кидал их, стараясь попасть в кольцо, которое держал кудрявый мальчишка. Вокруг старика тёрлась целая компания из рабов и прихлебателей, дружно аплодировавших при каждом его удачном броске.

Увидев нас, старик разогнулся, оглядел наш коллектив не без сарказма и чего-то скомандовал своей челяди. Тут же к нему подбежал раб с серебряной посудиной в руках, формой совершенно походившей на ночной горшок.

Раб подставил посудину старику на уровне "ниже пупка — выше колен". Старикан поднял подол и совершенно непринужденно начал посудину наполнять. Челядь тут же начала громогласно славословить качество напора и превосходный цвет изливаемой жидкости. Впрочем, попробовать её на вкус для новой темы восторгов никто не додумался.

Старикан не спеша закончил. Подле него уже стоял раб с серебряным кувшином и кудрявый мальчишка. Старикан вяло протянул руки, раб полил из кувшина, старикан руки сполоснул и вытер их о кудри паренька.

— Ишь ты! — неприязненно заметил Раис. — Не может до нужника дойти.

— У богатых свои привычки, — откомментировал Джон.

Мы вернулись в аподитерий, а из него прошли во фригидарий. Это был обширный зал с потолком в виде купола небесного цвета с белоснежными геометрическими арабесками. Стены фригидария были разрисованы природными видами: на голубом фоне изображены были деревья и кусты, усыпанные цветами; между ними порхали птицы с разноцветными хвостами.

Посередине фригидария имелся бассейн, полный воды, постоянно вливавшейся в него шумными потоками из раззявленных ртов гротескных масок, приделанных к постаментам бронзовых статуй. Сам бассейн и пол облицованы были разноцветными мраморными плитками. Вдоль стен стояли мраморные скамьи. С одной стороны в бассейн спускались ступеньки.

Под потолком имелось широкое окно с настоящей рамой в виде решётки, в которую было вставлены мутноватые стёкла. Рама могла поворачиваться по вертикали на двух штырях, вделанных сверху и снизу, и была открыта, пропуская солнечные лучи, высвечивавшие на стене яркий прямоугольник.

В бассейне плескалось с десяток римлян.

Мы сбросили с себя простынки и сандалии.

— О-па! — заорал дурным голосом Серёга и с размаху ухнул в воду.

— И-и-и! — пронзительно завопил Раис и последовал за ним, предварительно подпрыгнув и поджав ноги, отчего плюхнулся как сумасшедший бегемот.

Следом и мы шумной компанией внедрились в бассейн.

Римляне на всякий случай от нас посторонились.

Вода была прохладна и, наконец-то, измученный жарой организм почувствовал комфортную свежесть, тем более мы влезли под бодрившие водяные струи.

— А теперь чего тут у вас по расписанию? — поинтересовался через некоторое время Раис.

— Теперь в тепидарий надо идти, — ответил Валерий.

— Ну пойдём, — одобрил Раис.

Мы выбрались из бассейна и, захватив свои банные принадлежности, перешли в следующее помещение.

Эта была длинная комната со сводчатым потолком, опиравшимся на массивный украшенный лепниной карниз, который подпирали выкрашенные в телесный цвет фигуры атлантов, стоявшие на невысоких постаментах. Между атлантами помещались скамьи из красноватого мрамора. Над скамьями в стене имелись небольшие ниши — как и в раздевалке. Потолок сплошь украшала лепнина, стены были выложены жёлтым мрамором с красивым узорчатым рисунком. Пол покрывала мозаика, изображавшая переплетения геометрических фигур. Окно, такое же, как во фригидарии, было закрыто.

В тепидарии сидело немало римлян. Вслед за Валерием мы уселись на свободную скамью. Здесь было жарко и душно.

Мы посидели пару минут, покрываясь потом и ожидая непонятно чего.

Наконец, Серёга спросил:

— И что сидим?

— Греемся, — пожал плечами Валерий.

— А зачем? — удивился Серёга.

— Вот именно! — воскликнул Лёлик. — Мы только освежились чуток после жары этой вашей. Так с чего снова греться?

— Точно, — поддержал Раис. — Что тут у вас ещё есть?

— Кальдарий, — робко ответил Валерий. — Там моются.

— Туда и пошли, — решительно встал Раис.

Валерий встал, скинул с себя простыню и сандалии и аккуратно засунул всё это в нишу. Свой скребок он оставил при себе. Мы последовали его примеру.

Валерий провёл нас в угол комнаты. Там имелась дверь, сплошь покрытая медными листами, украшенными выпуклой чеканкой.

За дверью оказалось не очень большое помещение с высоким купольным потолком с дыркой посередине. Пол и стены были облицованы бежевыми травертиновыми плитками. Под куполом светлыми пятнами зияли четыре арочных окна.

Здесь было жарче, чем в тепидарии, и весьма влажно. Мы сразу же облились потом. Дышать было затруднительно.

Кругом маячили голые тела. Некоторых наяривали скребками, отчего раздавались специфические звуки. Обрабатываемые стонали и кряхтели.

— Ничего себе баня, — тяжело отдуваясь, сказал Раис и принялся нервно чесаться.

— Ну, и кто желает поскрестись? — спросил Джон, складывая руки на груди.

Валерий с готовностью поднял руку с зажатым в ней прототипом мочалки.

— Короче, Валера, если хочешь, то скребись, да пойдем отсюда, — сказал Серёга.

— Жаль, раба-банщика не взяли… — робко произнес наш гид.

— Давай, давай! — прикрикнул на него Раис. — Сам поскребёшься.

Валерий отошел в сторонку и действительно начал себя обрабатывать.

Боба смущённо покашлял, открыл коробку с дамасским средством и предложил:

— Никто не желает?…

— Сам мажься, — порекомендовал Джон.

Боба с опаской зачерпнул из коробки мазь, походившую на вазелин, и начал осторожно втирать её в живот. Потом вручил коробку заинтересованно смотревшему на процедуру Лёлику, взял скребок и медленно провёл им по лоснившемуся пузу.

Раздался нудный скрип. На коже появилась красная полоса.

— А ты, братан, не мазохист, часом? — спросил Джон.

Боба возмущенно фыркнул и воскликнул сердито:

— Да ну, ерунда какая-то!…

— А это куда? — спросил Лёлик, тряся коробкой.

— Да вон, Валере отдай! — сказал Боба и окликнул того: — Эй, Валера, получи!

Наш римлянин с радостной гримасой схватил моющее средство и сразу же им воспользовался, принявшись ловко обмазываться сверху донизу.

Вдоль стены помещалась длинная, на метров пять, мраморная ванна, полная воды. В ней с блаженными рожами густо сидели купальщики. Причем сидели они поперёк — к чему располагала внушительная ширина ванны.

Раис посмотрел на них критически и покачал головой:

— Не-е, ванну принимать не будем.

В дальнем конце кальдария на высоком каменном квадратном столбе помещался бронзовый украшенный выпуклыми узорами таз диаметром в метра два. Из таза высоко торчала бронзовая труба с фигурным навершием. Из неё фонтанировал бурный поток воды. Таз имел далеко выступавшие гнутые бортики, через которые вода прозрачной пеленой постоянно лилась вниз.

Пол к столбу имел уклон; вплотную к столбу устроены были отверстия слива, забранные бронзовыми решётками.

Мы подошли к этому подобию душа, у которого несколько римлян омывали телеса.

Лёлик попробовал воду и неодобрительно воскликнул:

— Ух ты, горячая!

— Да ладно! За всё заплачено! — махнул рукой Раис и полез под струю.

Мы последовали его примеру, как-то ненавязчиво оттеснив римлян в сторону. Те недовольно загундели, но наши импортированные из двадцать первого века габариты, существенно превышавшие габариты местные, совсем не благоприятствовали отстаиванию попранных прав.

Мы смыли под горячей водой пот и в дружном порыве засобирались уходить, поторопив Валерия, продолжавшего вдумчиво манипулировать скребком. Тот быстро сполоснулся и присоединился к нам.

Мы вышли из душной атмосферы кальдария и вздохнули свободно. Во фригидарии ещё раз хорошенько сполоснулись в бассейне. Валерий быстренько натёрся благовонием, после чего стал сам себя обнюхивать не без удовольствия, особое внимание уделяя подмышкам.

Засим мы закончили с банными процедурами и, на ходу вытираясь, прошли в раздевалку. Капсарий дисциплинированно сидел на сундуке. Увидев нас, он облегчённо вздохнул и с сундука сполз. Раис отвязал ключ от простыни и сунул ему. Капсарий отомкнул замок и распахнул крышку. Мы стали одеваться и навьючиваться амуницией.

— Проверяйте, проверяйте, — требовательно рекомендовал Раис, с подозрением косясь на смирно стоявшего капсария. — Всё проверяйте.

По мере сил мы проверили. Всё было на месте. Мы вышли в вестибюль. Там ненасытный Раис зацепил у разносчика целую горку пирожков с разной начинкой. На этот раз никто перекусить не отказался. Лопая с аппетитом, мы пошли к выходу.

— Слышь, — спросил вполголоса Серёга у Валерия. — А этот, который у входа деньги берёт, он раб или не раб?

— Раб, конечно, — ответил Валерий.

— Ага, — удовлетворённо молвил Серёга и, проходя мимо сварливого жирняя, выписал тому по лысине звонкий щелбан с оттягом. Под аккомпанемент последовавшего пронзительного визга мы вышли наружу.

Валерий поглядел на солнце, уже заметно склонившееся к горизонту, и деловито сказал:

— Ну, мне пора. Еле-еле успею к патрону на обед.

— Ну, пока, Валерка, — лениво сказал Раис, облизывая пальцы после последнего пирожка.

Но римлянин вовсе и не торопился уходить. Он стал выжидательно смотреть на нас, глубокомысленно хмыкать и производить странные гримасы.

— Ты чего? — непонимающе спросил Боба.

— Ну, вы же обещали… За то, что я вам Рим показал… — пробубнил Валерий и застенчиво заухмылялся.

Серёга довольно вздохнул, приобнял Валерия за плечи и начал обстоятельно ёрничать:

— Так мы тебе чего обещали? Не обидеть. Правильно?

Валерий помялся и утвердительно кивнул.

— А мы разве тебя обидели? — вкрадчиво спросил Серёга.

— Не-ет… — проблеял римлянин, начиная понимать всё коварство подлых варваров.

— Ну так чего же ты ещё хочешь? — осведомился Серёга, сдерживая веселье.

— Да ладно тебе над человеком измываться, — пресёк издевательство Боба. — Сейчас заплатим, не боись.

Боба полез в карман и стал там шарить, производя приятный звон. Валерий зачарованно уставился на карман, как ребёнок, наблюдающий за тем, какую же конфету-ассорти ему выберут из коробки. Боба вытащил горсть монет. Валерий с радостным видом сунулся подставлять ладошки.

— Стоп! — прикрикнул Раис, подскочил к Бобе, взял у него несколько сестерциев и, тяжко вздохнув, вручил их Валерию:

— На вот! Заработал.

Валерий принял свой гонорар с инертным видом и оглядел нас внимательно с некоторой обидою. Боба сунул ему ещё пару монет. Валерий что-то пробормотал неопределённо, развернулся и заторопился прочь.

— А мы куда? — спросил Лёлик, глядя в спину удалявшемуся римлянину, к которому мы уже успели привыкнуть.

— А пошли на Марсово поле, — предложил Боба. — Посмотрим, посидим в теньке, подумаем: куда дальше податься.

 

Глава 8

В которой герои продолжают прогулку по Риму, а потом ищут и находят ночлег с дополнительным сервисом.

Возражений не было. Мы вышли на дорогу, по которой давеча маршировали легионеры, и прошли по ней на Марсово поле. Дорога уходила к мосту через Тибр. Мы же, решив посетить Помпеев портик, свернули влево и по травяному газону пошли туда, где красовались подкова одноимённого театра и вытянутый овал цирка Фламиния.

Марсово поле было образцово гладким, словно его специально выутюжили бульдозерами и грейдерами. Народу здесь почти не было, только в стороне группа местной молодежи занималась метанием диска.

Вскоре мы подошли к портику Помпея. Вблизи он выглядел внушительно и был изысканно красив. Крытая колоннада обрамляла сад размером с футбольное поле, в котором ровными рядами росли кустарники и деревья.

Внутри портик походил на музей. Простенки украшены были фресками на мифологические и батальные темы. Между колоннами из красного мрамора с золотистыми капителями в изобилии стояли статуи — судя по прекрасным формам и линиям — явно греческого происхождения. Лёлик не преминул заметить, что, покорив Грецию, римляне вывезли оттуда подчистую все предметы искусства.

Мы прогулялись по портику, дивясь на шедевры, потом вышли в сад и принялись прохаживаться по его аллеям, посыпанным красной кирпичной крошкой. И здесь было изобилие статуй, а также фигурных ваз, размещавшихся на мраморных постаментах. Между деревьями яркими красками выделялись цветники.

В саду было немало римлян. Они неторопливо прогуливались, выглядя при том людьми, которым некуда спешить. Впрочем, лицезрение наших персон заставляло их менять степенную созерцательность на бойкое изумление.

Воздух в саду был наполнен терпкими запахами листвы и ароматами цветов. Лёгкий ветерок приносил свежесть с реки.

— А молодец этот Помпей, — похвалил Боба. — Хороший садик устроил.

Под сенью раскидистого платана имелась мраморная скамья. Мы с удовольствием плюхнулись на неё, скинув рюкзаки и вооружение.

Напротив посередине обширного цветника устроены были солнечные часы. Они представляли собой мраморный круг диаметром в метр, посередине которого торчал медный начищенный до блеска штырь, отбрасывавший чёткую тень. По краю круга шли вделанные в камень, также медные и блестящие, римские цифры строгих очертаний.

Раис, беззвучно шевеля губами, внимательно изучил местное приспособление для определения времени, затем взглянул на свой базарный "Ориент" и спросил озадаченно:

— Так сколько же времени-то?

— Без амфоры не разберёшься, — хохотнул Серёга.

— Интересно, а какое число здесь сегодня? — поинтересовался Боба.

— Да хоть какой тут месяц — узнать! — нервно воскликнул Раис. — Может, зима на подходе, а мы без валенок.

— Ну, положим, зима тут не такая как у нас. Так что валенок тут не носят, — заметил я.

Мимо неторопливо шли два римлянина преклонных лет. Оба они были одеты в белые тоги. Один был худ, черняв и порывист в движениях. Другой был грузен и имел мясистое лицо, на котором застыла маска брезгливости.

Грузный держал в руке свиток, которым и помахивал плавно, о чём-то рассуждая вполголоса. Худой внимательно его слушал. Нас они не замечали.

— Эй, отцы! — неожиданно окликнул их Серёга и со всей вежливостью, на какую был способен, спросил: — А месяц нынче тут у вас какой?

Грузный резко остановился и развернулся к нам. Худой последовал его примеру и стал смотреть на Серёгу как на недоумка.

— Смотри, Аттик! — грузный резко указал свитком на нас. — Смотри на этих варваров, осмеливающихся нахально и беспардонно задавать вопросы римским патрициям. Коль же ничтожен и презренен Цезарь, отвратительным и бесстыдным образом надругавшийся над Отечеством через присвоенную им единоличную власть и употребляющий эту свою власть не только на попрание свобод своих сограждан, но и на оскорбительное для них попустительство ничтожным варварам, которым он позволяет появляться в священном Риме и вести себя так, словно они находятся в своих дремучих лесах, где они обитают наподобие диких и омерзительных зверей!

Говорить римлянин начал тоном завзятого брюзги, но под конец разошёлся и уже изрекал громогласно и патетически, словно на митинге драматических актеров.

Серёга на такие обидные слова насупился и пробормотал с угрозою:

— Но-но, папаша!…

Худой выслушал грузного, ловя каждое слово и согласно кивая головой, а потом горячо поддакнул:

— Да, Цицерон! Цезарь погубит Рим. Варвары кругом. Житья от них нет. И я слышал, что Цезарь хочет сделать вождей галльских племён сенаторами!

— Бесстыдство! — резко вскричал тот, чьё имя стало в веках нарицательным для красноречивых ораторов и прочих мастеров разговорного жанра.

— Ишь ты! — с интересом воскликнул Лёлик. — Цицерон собственной персоной.

— А ты что, варвар, никак слышал о нашем великом мыслителе? — снисходительно и даже с издёвкой спросил Лёлика худой.

Лёлик победительно хмыкнул, поправил очки и со значением взялся за свою справочную книгу. Он полистал страницы, нашёл нужную и, то смотря в книгу, то поглядывая поверх неё на Цицерона, словно милиционер, сличающий фотографию в паспорте с внешностью оригинала, стал с удовлетворением зачитывать:

— Марк Туллий Цицерон, родился в сто шестом году до нашей эры, умер… ну, это мы опустим…

— Это до какой до вашей… — растерянно спросил худой римлянин.

Лёлик, не удостоив его ответом, важно покашлял и продолжил:

— Величайший оратор своего времени, философ, писатель и государственный деятель. Образование получил в Риме и в Афинах. Будучи консулом в Риме, подавил заговор против республики аристократа Катилины, за что с триумфом был провозглашен "отцом отечества". Достиг своими литературными трактатами, а также защитительными и обвинительными речами в судах колоссальной популярности. Оставил большое эпистолярное наследие. Особенно известны письма Цицерона к его другу Аттику. Автор многих афоризмов, из которых наиболее известны следующие: "Познай самого себя", "Что посеешь, то и пожнёшь", "О времена! О нравы!", "Привычка — вторая натура", "Бумага не краснеет"…

— Ну что, дядя? — спросил обличительно Серёга. — Говорил всё это?

Цицерон невразумительно закряхтел, а потом кивнул.

— …Во время Гражданской войны поддерживал Помпея, но был прощён Цезарем…

— Смотри-ка! — укоризненно сказал Боба. — Его простили, а он ругается!…

— …После убийства Цезаря выступил на стороне заговорщиков… Ну, про это мы тоже умолчим… — Лёлик закончил читать и уставился на Цицерона с полным превосходством.

Цицерон молча и растерянно смотрел на нашего энциклопедиста, а затем враз охрипшим голосом спросил своего спутника:

— Аттик, ты это тоже слышал?…

Худой в ответ лишь невнятно вякнул.

Лёлик снова заглянул в книгу, посмотрел на худого и ехидно осведомился:

— А ты, стало быть, как раз и есть Тит Помпоний Аттик — дружбан Цицерона?

Худой придурковато хихикнул и утвердительно кивнул.

— Разбогател на издании и торговле книгами, — продолжил обличать Лёлик. — Придумал способ ускорить переписку книг. Один раб диктовал текст копируемой книги, а целая команда рабов-переписчиков писала под диктовку.

Аттик изумлённо выпучил глаза и посмотрел на Цицерона в полнейшем недоумении.

— Ишь ты, ушлый какой! — неодобрительно заметил Раис.

— А, может, рассказать ему, как типографский станок устроен? — вслух поразмыслил, ухмыляясь, Боба.

— Не, не надо, — покачал головой Джон. — А то потом нашему первопечатнику Ивану Фёдорову делать будет нечего.

— Ну так месяц сейчас какой на дворе? — уже без особой вежливости спросил римлян Серёга.

— Секстилис… — пробормотал Аттик.

— Чего это? — не понял Серёга и ещё раз осведомился: — Месяц, спрашиваю, какой?

— Месяц сейчас секстилис, — повторил Аттик.

— А следующий какой будет? — спросил Джон.

— Септембер, — доложил Аттик.

— А-а, сентябрь! — понял Серёга и презрительно добавил: — Так у вас сейчас август, а не какой-то там секс-мекс…

— Август ещё августом не назвали, — тоном работника справочного бюро оповестил Лёлик.

— А почему? — удивился Серёга.

— Потом назовут, — сообщил наш эрудит. — После Цезаря будет править Август. По его имени и назовут.

— Это который Август? — с живым интересом полюбопытствовал Цицерон.

— Неважно, — холодно отбрил его Лёлик.

Цицерон помялся и уже с некоторым уважением спросил:

— А что это у тебя за книга такая?

Лёлик книгу значительно захлопнул и важно сказал:

— Книга секретная. Из наших варварских лесов.

— А что там у вас насчёт заговора против Цезаря?… — попытался уточнить великий оратор.

Лёлик уничижительно хмыкнул и отвернулся.

— Идите куда шли! Нечего с варварами якшаться! — сурово прикрикнул на римлян Раис.

Те потоптались растерянно, а потом пошли прочь, поминутно оглядываясь и что-то горячо обсуждая.

— Ну так чего делать-то будем? — начал дискуссию Боба, поглядывая на вечеревшее небо.

— Не мешало бы пожрать, — пробурчал Раис.

— Это само собой, — сказал Лёлик. — Но в широком смысле надо бы гостиницу какую-нибудь найти, чтобы переночевать.

— Что мы сюда, ночевать приехали?… — заметил не без резона Серёга.

— А я говорю, у них тут обед по расписанию, а мы толком и не завтракали, — напористо продолжил гнуть свою линию Раис. — Надо бы какую-нибудь местную столовку найти да поесть как следует.

— Вот-вот! — поддержал Серёга. — Винца попить!… Гульнуть на всю катушку!

— Не забывайте про девочек! — воскликнул Джон.

— Эх, купить бы тут жилплощадь, да рабынь, да и вообще… — мечтательно произнёс Боба.

— Ну ладно. Чего сидеть. Надо в город возвращаться, — поторопил я коллег.

На том и порешили. Мы встали, собрали амуницию и двинулись обратно в пределы населенного пункта с названием Рим.

Мы выбрались на знакомую дорогу и прошли по ней до бани. Оттуда направились по улице, на которой было побольше домов. Улица дошла до склона очередного холма и свернула налево. Открылся обширный пустырь с развалинами мрачного вида. Далее за пустырём снова виднелись дома. Мы решили не возвращаться и пошли вперёд.

Вскоре густо запахло выгребной ямой. Обнаружился и источник сего. Заросли бурьяна скрывали неширокий канал с каменными стенами, в котором медленно текла мутно-зелёная зловонная жидкость с маслянистыми разводами.

— Клоака, что ли? — предположил Лёлик.

— Чего? — в очередной раз не понял Серёга.

— Клоака — это римская канализация, — пояснил Лёлик. — Так она здесь называется.

— Ничего себе, — удивился Серёга. — Так они ещё и канализацию придумали.

Мы поравнялись с руинами. Оттуда вдруг выскочила нам навстречу компания чумазых детей, одетых в ветхое рваньё. Несколько мальцов сопливого возраста были вообще первозданно голыми; впрочем, отсутствие одежды им заменял толстый слой грязи, покрывавший их от макушки до пяток.

— Ух, ты! — закричал самый бойкий из них. — Варвары!

Дети нахально заулюлюкали и увязались следом, держась на расстоянии.

В сопровождении эскорта местных гаврошей мы миновали развалины. За ними притулились покосившиеся лачуги с кое-как нахлобученными соломенными крышами и со стенами, удачно подпёртыми грудами грязи и мусора. Около лачуг кучковались мятые оборванные личности, своим видом идеально гармонировавшие с ландшафтом. Они мрачно и нагло уставились на нас.

Серёга на всякий случай братски заулыбался и послал им кепочкой привет, но взамен тут же получил щедрую порцию грубой и изобретательной ругани.

Маленькие стервецы, осмелев от присутствия взрослых, окружили нас по бокам и стали кидаться комьями земли. Один сопливый голыш, решив попасть наверняка, подскочил к нам совсем близко.

— Осторожно! — предостерегающе крикнул ему малолетний вожак. — Поймают, живьём сожрут!

Боба сдуру решил воспользоваться ситуацией для установления мира и согласия, для чего добрым голосом возразил, улыбаясь как волшебная фея:

— А вот и неправда! Мы хорошие.

— Ух, ты! — заорал вожак. — Да они не дикие! Налетай!

Сорванцы тут же подлетели к нам и вредными чертенятами принялись скакать вокруг, выкрикивая всякие гадости и одновременно клянча денежку. Мы все опасливо схватились за карманы. Серёга громко посулил попрошайкам одни шиши.

Юные негодяи своими цепкими кульбитами напоминали ползучий кустарник: они хватали нас за штаны, висли на руках, путались под ногами, и чуть ли не бросались под нас, как под танки. Тем самым они умело чинили нашему продвижению серьёзные препятствия, и мы стали более топтаться на месте, чем двигались вперёд.

А тут ещё и взрослый контингент начал направляться к месту действия, подбирая с земли камни и палки.

Дело принимало совсем нешуточный оборот, и Серёга уже схватился за шмайссер. Но тут пришла на помощь присущая нашим людям смекалка. Джон выхватил из кармана горсть монет и широким взмахом сеятеля швырнул их в сторону; коллеги догадливо присоединились к почину — монеты полетели градом, и лишь истеричный вопль Раиса: "Хватит!!!…" остановил расточительство.

Детишки уже после первой горсти как один кинулись за привалившим капиталом; к ним энергично присоединились взрослые, при этом не особо жалуя подрастающее поколение.

Произошедшая кутерьма позволила нам драпануть галопом. Мы на одном дыхании проскочили пустырь и вбежали на начинавшуюся улицу из домов вполне добропорядочного вида. Там мы перешли на прогулочный шаг, впрочем, то и дело на всякий случай оглядываясь назад.

— Ничего себе, цветы жизни! — ошалело воскликнул Джон, нервно озираясь.

— Прямо банда какая-то, — искренне заявил Серёга. — Я в их возрасте скромней был.

Мы пошли по улице. Народ отчего-то навстречу нам не попадался. Дома здесь все были какие-то негостеприимные: с запертыми дверями, с наглухо закрытыми ставнями на окнах.

Вечерело. Воздух погустел и налился тёмной синевой; подушки редких облаков неуловимо приобретали опаловое свечение. Вечер приносил тишину и умиротворение, словно пролитое на волны масло. Хотя какое могло быть умиротворение в незнакомом городе, в чужом веке и на пустой желудок?

А посему высказанная Лёликом мрачная мысль о неизбежности коротания предстоявшей ночи в холоде и голоде незамедлительно вызвала бурный обмен мнениями по существу, причем каждый из коллег участвовал в нём по-своему. Лёлик, как следует развив мысль о тяготах и лишениях, тем самым до колик испугал Раиса и испугался сам, после чего перешёл к стенаниям вперемешку с оскорбительными намёками типа: "Ну с кем я связался на свою голову?".

Серёга залихватски похохатывал и дразнил Лёлика, вспоминая свои армейские будни, отличавшиеся куда меньшим комфортом, чем летняя южная ночь. Боба же, напротив, как мог утешал бедолагу, делясь с тем своим оптимизмом и положительными предчувствиями. Испугавшийся Раис схватился за живот и, производя жалобные стоны, требовал немедленно найти столовку, иначе с ним тут же случится или колит, или гастрит. Джон то пытался сказать что-нибудь жизнерадостное, то впадал в мрачную задумчивость, пристально вглядываясь в открывавшиеся переулки.

Улица повернула направо и уперлась в каменную лестницу, взбиравшуюся на холм. Мы поднялись по ней. На холме дома были побогаче. Часто попадались глухие каменные заборы, из-за которых иногда слышались весёлые голоса.

Впереди заскрипела, приоткрываясь, калитка в заборе, высунулась из-за неё зверская харя, посмотрела на нас хмуро.

— Любезный, а не подскажешь… — начал было допытываться Джон.

— Проходи, проходи… — прохрипела харя, скрываясь обратно.

Мы прошли. Улица спускалась круто под уклон. Мы вышли на небольшую площадь, на которой присутствовал праздно шатавшийся народ. Судя по одежде, среди которой тог не наблюдалось, здесь находились представители местного пролетариата. Многие были навеселе.

Послышалось разудалые крики. На площадь из боковой улицы вырулили два типа в рабских туниках. Они, обнявшись, выписывали ногами кренделя и пели что-то непонятное.

— Опа! — обрадовался Серёга. — Наши люди!… Сейчас у них поинтересуемся!…

Мы подошли к гулякам.

Серёга окликнул их:

— Эй, мужики! А где тут винца попить можно?

— И пожрать! — напористо добавил Раис.

Типы посмотрели на нас с добродушием и синхронно махнули рукой туда, откуда пришли.

Мы поспешили в указанном направлении и через несколько домов обнаружили двухэтажное строение с широко распахнутой дверью, из-за которой доносился специфический шум питейного заведения.

Над входом прямо на неровной штукатурке была нарисована картина, служившая вывеской. На ней пузатые амуры с рахитичными крыльями и лицами порочных алкашей несли кривую амфору. Под ними другая пара амуров, ещё более непотребных, держала блюдо, на котором находились какие-то бесформенные предметы, призванные, по всему, изображать деликатесы. Под картиной имелась лаконичная надпись "Харчевня Филокала. Всё вкусно".

— Чего-то имя какое-то подозрительное, — с сомнением сказал Лёлик.

— Почему это? — спросил Серёга.

— Ну, по-гречески "фило" значит "любитель", — просветил Лёлик. — Так что не знаю: из чего тут готовят…

Мы вошли в заведение и оказались в средних размеров зале с низким чёрным от копоти потолком. Здесь уже вовсю горели масляные светильники, распространяя более чада и дыма, чем света. Пахло пригоревшим маслом, немытыми телами, прокисшим вином, луком и чем-то аммиачным. Было жарко и душно.

Посетителей хватало, и все они на первый взгляд выглядели сплошными оборванцами. Люди густо сидели за громоздкими столами из толстых досок на такого же дизайна скамьях, что-то ели, пили из глиняных чашек, галдели, орали, и, вообще, вели себя совершенно непринуждённо.

Справа от входа имелась широкая стойка, сложенная из кирпича. Прямо в стойку были вмонтированы разных размеров ёмкости, прикрытые крышками. За стойкой в углу располагалась невысокая печка наподобие голландки. На ней стояли закопчённые котлы, в которых что-то варилось, распространяя густые запахи. Кашеварила неопрятная толстуха с сизым носом, одетая в бесформенную хламиду, засаленную настолько, что из неё мог бы выйти наваристый бульон.

За стойкой с хозяйским видом стоял тощий мужик с выпученными глазами, походивший на засушенную стрекозу. Он мельком скользнул по нашему коллективу ничего не выражавшим взглядом и отвернулся.

Рядом со стойкой как раз обнаружился свободный стол. Мы уселись, свалив амуницию себе под ноги.

— Эй, хозяин!… — позвал Боба, но получилось неубедительно как у Буратино в харчевне "Три пескаря".

— Эй, человек! — рявкнул изголодавшийся Раис уже вполне убедительно.

Хозяин посмотрел на нас теперь внятно и, обернувшись к поварихе, что-то ей сказал. Та неторопливо выбралась из-за стойки и, переваливаясь, словно усталая утка, подошла к нам.

Серёга, почуяв важность момента, напустил на себя представительный вид и распорядился:

— А ну давай меню!

Толстуха посмотрела на него как на таракана в супе и процедила:

— Варварской еды не готовим.

Серёга оскорблённо засопел.

— А что имеется? — бойко спросил Раис.

Толстуха задумчиво свела глаза к переносице и перечислила:

— Есть сырная закуска, яйца в имбирном соусе, капуста в уксусе, бобовая каша с салом, свиная колбаса, пирожки с инжиром…

— Вот всё и тащи! — энергично распорядился Раис.

— А у вас деньги есть? — спросила толстуха невежливо.

Раис хмыкнул и показал ей золотой ауреус.

Та одобрительно кивнула и уже с толикой уважения спросила:

— Гарум нести?

— Чего?… — переспросил Боба.

— Неси, всё неси! — замахал руками Раис.

— И вина давай! — скомандовал Серёга. — Самого лучшего. Амфору! — и указал руками нечто ведёрное.

Толстуха пожевала губами и лениво спросила:

— Вино как разбавлять?

— Да ты чо?! — нервно закричал Серёга. — Совсем с ума сошла? Чтоб никаких разбавлений! Как есть неси!

Толстуха хмыкнула и, почёсывая растрёпанные космы, неторопливо удалилась. Мы стали ждать, поглядывая по сторонам.

За соседним столом веселилась особо разудалая компания. Предводительствовал в ней походивший на питекантропа широкоплечий брюнет, до глаз заросший чёрной щетиной, со шрамом, косо пересекавшим низкий морщинистый лоб.

Он говорил много, громко, но как-то непонятно, словно на каком-то жаргоне. Его собутыльники — также все как на подбор брутального вида — изъяснялись столь же невразумительно.

Серёга послушал и уважительно сказал:

— Никак по фене ботают.

Тщедушный подросток с физиономией испуганного хорька, одетый в измызганную тунику, принёс костяные ложки и глиняные тарелки для каждого, а также блюдо, на котором лежали толстые ломти пшеничного хлеба.

Раис тут же схватил горбушку и стал жевать. Мы последовали его примеру. Местный хлеб, пресный на вкус, был сделан из муки грубого помола, с отрубями.

Подросток во втором заходе притащил в глиняной миске обещанную сырную закуску и ещё глиняный кувшинчик, напоминавший сотейник, из которого густо запахло аммиаком.

— Это что принёс? — спросил Лёлик, зажав нос.

— Гарум, — удивлённо ответил подросток.

— А что это? — осведомился Джон.

— Соус такой. Все его едят, — поведал подросток.

Джон осторожно понюхал, скривился и спросил:

— И из чего эту гадость делают?

Подросток почесал затылок и пояснил:

— Ну, рыбу солят, а потом в бочках на солнце квасят… А потом сок процеживают. Вот это и есть гарум.

— Давай, неси обратно, — буркнул Лёлик, старательно зажимая нос.

— Погодь, — остановил Раис, взял сотейник, чуть полил экзотическим соусом ломоть хлеба, куснул, пожевал задумчиво, скривился и махнул рукой: — Неси отсюда!…

Подросток посмотрел на нас как на идиотов и, захватив сотейник, ушёл.

Мы с опаской попробовали сырную закуску, но она оказалась вполне достойной на вкус. Раис намазал её на хлеб толстенным слоем и стал довольно жевать, не преминув сообщить, что, по его компетентному мнению, здесь присутствует мелко растёртый сыр типа брынзы с чесноком и укропом, сдобренный оливковым маслом.

Мы также сделали себе по бутерброду и нашли его слова дельными.

— Интересно получается, — задумчиво сказал Джон, прожевав первый кусок. — Этот гарум местный совсем как у вьетнамцев их соус. Те тоже рыбу на солнце квасят, а потом рассол получившийся потребляют. Называется смешно: что-то типа "ням-ням".

— Так, может, римлянцы сплавали туда да и узнали рецепт, — предположил Серёга.

— Не может быть, — важно заявил Лёлик. — Римляне так далеко не забирались. Да и вообще, во Вьетнаме сейчас и людей-то ещё, наверное, нет. Или есть, но совсем дикие.

— А ты откуда, Джон, знаешь про вьетнамский соус? — поинтересовался Боба.

— Да жил как-то в общаге с вьетнамцами, когда учился. Они и рассказывали, — ответил Джон и добавил: — Гурманы ещё те. Любимая еда у них — селёдка жареная. Как начинали жарить, так на всём этаже не продохнуть.

— Дикари! — с превосходством заявил Раис, намазывая очередной бутерброд.

Джон покачал головой и спросил с подвохом:

— А ты, Раиска, к примеру, борщ любишь?

— Конечно! — ответил тот. — Из свежей свеколки да на мозговой косточке да с чесночком, с превеликим нашим удовольствием!…

— А вьетнамцы от его запаха сознание теряли, — сказал Джон. — Говорили, что воняет хуже не придумаешь.

— Да уж. На вкус и цвет уговору нет, — глубокомысленно резюмировал Боба.

Подросток притащил щербатые глиняные чашки и кривобокую амфору. Серёга тут же ею овладел, торопливо разлил вино в чашки, после чего произнёс тост:

— Ну, за туристов!

Мы незамедлительно выпили по первой. Вино оказалось кисловатым и с привкусом смолы.

Серёга разлил по новой. Подросток приволок широкое блюдо с разрезанными на половинки варёными яйцами, плававшими в коричневом соусе, и миску с кое-как порезанным вилком капусты, резко пахнущим уксусом. За ним появилась толстуха и шваркнула на стол большое глубокое блюдо, полное дымившейся каши из белых бобов в жирной подливке с наваленными сверху кривыми колбасками, прокопчёнными до черноты. Тут же подошёл хозяин, поставил сбоку блюдо с пирожками и предложил заплатить за всё удовольствие четыре сестерция. В этот раз с толикой карманных денег расстался я.

Мы приступили к трапезе. Вкусовые оттенки местной стряпни были бескомпромиссны: уксус так уксус, имбирь так имбирь. Экономии на специях не наблюдалось. Особенно острыми были колбаски. Они были буквально напичканы горошинами чёрного перца, а также тмином и кориандром. Но в целом они были хороши — тщательно прокопчённые, с ароматным запахом дыма, в оболочке из натуральных кишок, куда были плотно набиты твёрдые кубики мяса, куски жира и какая-то крупа. К тому же вино достойно помогало бороться с изобилием специй.

В самом конце нашего ужина, когда Раис приканчивал остатки каши, а мы уже лениво кушали пирожки с инжиром, привычный шум, царивший в заведении, вдруг сменился на нечто оживлённое и бравурное. У входа раздались бодрые крики и волной покатились к нам. Мы оглянулись. Народ приветствовал двух девок с размалёванными лицами в ярких туниках с бесстыжими разрезами по бокам. Девки, широко ухмыляясь и нисколько не препятствуя шлепкам по мягким местам, которыми их награждали все кому не лень, прошли к соседствовавшей с нами компании брутальных мужиков и уселись за стол по бокам от главаря. Им налили вина, стали тискать без всяких приличий. Джон с загоревшимся взором уставился на сию сцену, позабыв даже дышать.

Вылез откуда-то субъект с флейтой, заиграл на ней пискляво и пронзительно, некоторые умельцы забарабанили по столешницам. Девки, осушив чаши, вылезли на свободный пятачок перед стойкой и принялись плясать.

Вертя вскинутыми руками и звеня браслетами, они мелко топтались на месте и вовсю крутили торсом, причем так умело, что их выпуклые задницы и немалые груди ходили аппетитным ходуном. Лёгкие туники развивались, оголяя через разрезы крепкие ноги. Римляне смотрели на девок со всем вниманием, вопя одобрительно.

Джон не выдержал такого зрелища, привстал, подался вперёд.

— Эй, варвары! — закричал вдруг голосисто предводитель компании. — Чего на наших женщин зырите? За просмотр платить надо!

— А их бабы волосаты и со свиными харями! — визгливо заорал кто-то.

Аборигены загоготали как безумные. Девки перестали плясать и тоже залились смехом, показывая на нас пальцами как на нечто неприличное.

Один из компании, сидевший к нам спиной, приподнял зад, старательно выпятил его в нашу сторону и оглушительно с булькавшими руладами испортил воздух.

Отвратительная вонь накрыла нас как облако отравляющего газа. Мы закашлялись. Лёлик надул щеки в рвотном спазме. Один Раис лишь поморщился, не прекратив жевать.

Местные стали хохотать уж совсем без тормозов.

— Ну ты, сейчас в рыло дам! — заорал Серёга, вскакивая.

Тут же полетела в нас посуда. Одна чаша врезалась в каску Раису и разлетелась вдребезги. Другой жахнуло Бобу по затылку. Боба обиженно ухнул, вскочил из-за стола и беспорядочно замахал руками. Несколько римлян получили по тумаку и упали.

Серёга, сделав зверскую рожу, живо встал рядом с Бобой. Джон, воспользовавшись моментом, подскочил к девкам, и стал их то ли лапать, то ли просто хватать за грудки. Лёлик продолжал сидеть, зажав рот рукой и выпучив глаза. Я на всякий случай торопливо нашёл под столом автомат, вскинул его наизготовку вверх и перещёлкнул предохранитель на одиночные.

Раис растерянно раскрыл рот, поглубже нахлобучил каску, потом цапнул тарелку из-под яиц и с молодецким воплем метнул её наудачу. Крутясь и вольно разбрызгивая остатки соуса, та пронеслась по заданной траектории и заехала прямиком по черепу отвратному главарю.

Главарь заорал совсем по-звериному, схватил амфору и кинулся мстить. Раис утробно охнул и вооружился миской из-под каши, приготовившись обороняться адекватным оружием.

Боба как следует замахнулся и, когда главарь оказался в зоне поражения, от всей души врезал ему по челюсти. А я в сей же миг нажал на спуск. Оглушительно грохнул выстрел. От удара главарь полетел кубарем, сбивая по пути мебель и народ.

Воцарилась мёртвая тишина. Римляне с ужасом смотрели на Бобу. Для них, незнакомых с огнестрельным оружием, было совершенно очевидно то, что громоподобный звук произошёл от молодецкого удара.

Боба удовлетворённо дул на кулак. Серёга победительно ухмылялся. Джон растерянно отвернулся от девок. Лёлик вскочил на ноги, опёрся о стол и заорал из-за всех сил:

— Ну, кто ещё хочет получить громовым кулаком?!!

Римляне все как один присели и вдруг порскнули к выходу, вопя панически. Брутальные мужики подхватили своего главаря и, не мешкая, тоже смылись.

Через пару секунд в харчевне остались только мы да обслуживающий персонал, перепуганно прятавшийся за стойкой.

— Эх! — в сердцах воскликнул Джон. — А девки-то тоже удрали!…

— Точно! — поддержал Серёга. — Не уследили. А то бы сейчас в самый раз!…

— Вот, вот! — в нервном угаре воскликнул Лёлик. — Сейчас бы их…Эхма!… — и совершил красноречивый жест.

— Однако, я смотрю, ты прям в этом деле большой любитель, — сумрачно произнёс Джон.

— Неправда! — отрезал Лёлик. — Я в этом деле совсем не любитель, а вовсе даже профессионал!

Джон издевательски заржал, отчего Лёлик набычился и покраснел гневно.

Мы снова сели за свой стол.

— Эй, хозяин! — нервно крикнул Серёга. — Ещё вина!

Хозяин незамедлительно выпрыгнул из-за стойки и чуть ли не на цыпочках подбежал к нам, заранее протягивая полную амфору. Серёга принял её и разлил.

— А ну-ка, милейший, — отчего-то слегка картавя, спросил Джон хозяина. — Скажи-ка нам, чего это за девы тут присутствовали?

— Ну так, это блудницы, — оторопело ответил хозяин.

— Ага, — удовлетворённо кивнул головой Джон и продолжил дельные расспросы: — А где их тут у вас сыскать можно?

— И чтоб красавицами были! — напористо пожелал Раис. — Как мы!

— Так в лупанарах они имеются… — сказал хозяин, нервно теребя подол.

— И где твои лупанары? — сурово спросил Раис.

— Ну, тут рядом, на Субуре много лупанаров, — ответил хозяин.

— Ты нам ваньку не валяй! Ты нам адреса говори! — со строгим напором приказал Серёга.

Хозяин совсем растерялся и промямлил:

— Так если вы сами не местные, не найдёте… Субура — она такая, там враз заблудиться можно.

— И чего делать? Думай давай! — надавил на психику Серёга.

— Если патриции желают, — дрожавшим голосом сообщил хозяин, — то тут есть одно заведение…

— Эге! — воспрял духом Джон, но тут же с подозрением спросил: — А девчонки хороши?

— Да, — заверил, приободрившись, хозяин. — Там отбор строгий, для чистой публики.

— То есть, для нас, — важно одобрил Раис.

— А как дорогу-то найдём? — прагматично спросил Лёлик.

— А я вам мальчонку дам. Он проводит, — сказал хозяин, потом призадумался и спросил осторожно: — А вы его с собой не уведете?

— Нам рабы не нужны! — гордо сказал Боба, а потом и вовсе заявил: — Мы вообще против рабства.

— Как это? — удивился хозяин. — А кто уж у вас работает?

— Сами все и работаем, — ответствовал Боба.

Хозяин удивился и пробормотал:

— Как-то у вас не по-людски…

— Ну ладно, давай своего мальчонку, да пойдём мы, — поторопил Джон.

— На вот тебе за беспокойство, — Боба протянул хозяину серебряный денарий.

Тот с превеликим почтением поблагодарил, подозвал подростка и наказал ему отвести нас в заведение некоей Корнелии Атланты. Мы собрались и вместе с пареньком покинули харчевню.

На улице царили уже крепко погустевшие сумерки, нисколько не оскверняемые отсутствующим уличным освещением.

Мальчишка повёл нас как-то наискосок узкими закоулками, потом тёмными дворами, в которых копошились и перекликались подозрительные личности. Мы старались держаться кучно.

В одном из переулков около узкого арочного прохода, зачем-то занавешенного невнятной тканью, горели факелы, воткнутые в железные держатели, приделанные к стене. Там толпился народ странного вида.

Безобразная старуха, увидев нас, запричитала сахарно, стала звать заходить, полакомиться. Из-за занавески выскочила бабища в одной тряпке, намотанной вокруг бёдер, начала призывно трясти огромными обвисшими грудями. Нарисовалась сбоку растрёпанная пигалица с чумазым невзрачным лицом, стала поводить худыми плечиками и усмехаться с совершенно взрослой блудливостью.

Жеманная личность с набелённым лицом, на котором ярко выделялись накрашенные губы, принялась вертеть бедром, норовя задеть стоявшего ближе всех Бобу, а потом нарочито писклявым голосом, выдавшем её совсем не женскую сущность, заверещала:

— О, могучие чужестранцы, не хотите ли вкусить свежего мальчика?

— Ничего себе, мальчик-содомит!… — потрясённо пробормотал Джон.

— А ну, пошёл отсюда, петух латинский!… — пихнул гневно предвестника трансвеститов Боба.

— Это не здесь? — уточнил растерянно Лёлик у провожатого.

— Нет, дальше, — равнодушно ответил мальчишка.

Мы, отмахиваясь от сквернавцев, прошли сквозь переулок и вышли на улицу. Там паренек подвёл нас к двухэтажному дому, молча указал на крепкую дубовую дверь с гнутой ручкою, украшенной кокетливо повязанным лоскутом, и незамедлительно испарился. Из-за двери доносились приглушённые крики, невнятное музыкальное пиликанье и нестройный топот.

— Глянь-ка! — хохотнул Серёга.

Сбоку от двери имелась в стене ниша, а ней стояла похабная статуэтка, изображавшая мужика с блудливым лицом и с огромным фаллосом в готовности даже не номер один, а, пожалуй что, и номер ноль. На фаллос надет был венок из чуть завядших цветов.

— Ничего себе экземпляр, — уважительно сказал Джон.

— А сюда только с таким размером пускают, — с серьёзной миною заявил Боба.

— Чего врёшь-то?! — беспокойно воскликнул Раис.

— Это бог местный Приап, — назидательно сказал Лёлик. — Его так всегда изображают.

— А почему? — живо поинтересовался Серёга.

— Ну, он бог плодородия всякого, размножения… И вообще, покровитель блудодеев.

— Ишь ты! — уважительно сказал Джон. — Прямо для нас.

— Ну что, заходим? — риторически спросил Боба.

— Ну да… — невразумительно пробормотал Джон, после чего нервно похмыкал, осторожно отворил дверь и шагнул за порог.

Естественно, мы последовали за ним. Сразу за дверью имелся тёмный предбанник, отгороженный от общего зала потрёпанной льняной занавеской, по которой метались размытые тени бурно веселившегося люда.

Джон, прислушавшись к энергичным крикам, уже с меньшим напором сдвинул занавеску, шагнул вперёд и тут же обо что-то споткнулся. Этим чем-то оказалась мертвецки пьяная девица, привольно развалившаяся на полу в совершенно разнагишённом виде. По её поношенной груди и пухлому животу небрежно был рассыпан ворох роз; один бутон с должным остроумием красовался между привольно раскинутых ног, что наводило на некоторые пиитические сравнения.

Осторожно переступив по очереди через пикантный натюрморт, мы огляделись.

Действо происходило в довольно просторном зале, освещённом множеством масляных светильников, помимо люксов производивших неизбежный тяжкий дух горелого масла. Разнокалиберные посетители, сидя за уставленными питейными наборами столами и не забывая обильно отхлёбывать из вместительных чаш, тискали нарочито визжавших девиц, одетых в короткие яркие туники с шаловливыми разрезами на боках; изредка кто-нибудь подхватывался и, подталкивая перед собой глупо хихикавшую путану, скрывался с нею в одном из интимных закутков, в ряд устроенных в стене, при этом не всегда задёргивая имевшийся полог из некрашеной дерюжки.

Музыкальный фон организовывался оркестриком из четырёх нездорового вида подростков, наяривавших с помощью флейты, бубна, глиняной свистульки и погремушки нечто громкое, быстрое и бессмысленное. Впрочем, на их усердие мало кто обращал внимание; лишь какой-то морщинистый извращенец настойчиво пытался лапнуть за ляжку свистулечника, да детина дикого вида, зажмурившись и качая лохматой головой, неуклюже топтался в луже пролитого вина, пытаясь казаться грациозной павой.

Из глубин коридора, сбоку выходившего в зал, вдруг раздалось басовитое кряхтение, и оттуда вышла, нет, даже не вышла, а надвинулась на нас горообразная бабища бальзаковского возраста с малиновым мясистым лицом, по комплекции удачно годившаяся в Геркулесовы мамы. Ко всему и рост её был совсем не местных стандартов.

Сурово оглядев нас из-под насупленных кустистых бровей, матрона хмуро потребовала внести плату за вход по два сестерция с носа. Джон мило поддакнул и полным заискивания голосом осведомился:

— Простите, сударыня, а не вы ли будете содержательницей сего прелестного заведения?

— М-да… — подозрительно процедила сударыня и сжала кулаки.

Джон криво ухмыльнулся и заторопился продолжать:

— Видите ли, мадам, то есть гражданка… э-э… ваше благородие, мы бы хотели этот ваш… бордельчик взять, так сказать, в смысле на ночку… Со всеми удобствами… Не затруднительными для вас, ваше сиятельство…

Хозяйка сурово насупилась и недвусмысленно стала засучивать рукава, обнажая необъятные жирные ручищи с могучими бицепсами. Джон ойкнул, побледнел и торопливо попятился, выталкивая перед собой тщательно упиравшегося Лёлика. И неизвестно, в какую бы трёпку всё это вылилось, но тут выскочил вперёд нетерпеливо подпрыгивавший Раис:

— Короче, тётенька, мы тебе денежки, а ты нам на ночь хату с девочками. И чтоб никаких конкурентов. Лады?!…

Джон с видимым облегчением отпустил Лёлика, закивал головой и вытащил из кармана щедрую горсть монет, в которой приветливо поблескивал один ауреус. Великанша расслабилась, задумчиво подёргала себя за седые усы, единым взмахом выгребла у Джона монеты, пересчитала и решительно повернулась к гулявшей публике.

— А ну, кончай веселье, и вымётывайтесь все отседова! — гулкий бас хозяйки перекрыл общий гам, как гудок океанского лайнера заглушает несолидные свистки портовых буксиров.

Оркестрик захлебнулся, гуляки изумлённо уставились на матрону; послышались возмущенные вопли.

— Я кому сказала: вымётывайтесь! — отрезала хозяйка, не показывая склонности к компромиссам. — У меня банкет!

Посетители, недовольно ворча, стали выбираться из-за столов и покидать помещение. Извращенец, напоследок цапнув юного музыканта за мягкое место, подрулил к великанше и, встав на цыпочки, что-то зашептал ей на ухо, крутя в пальцах монету. Хозяйка, внимательно его выслушав, повернулась к нам и буднично спросила:

— Эй, вас мальчики интересуют?

— Нет, что вы, мадам, только девочки! — зачем-то кланяясь, торопливо ответил Джон.

Извращенец радостно агакнул, сунул монету хозяйке и, схватив вяло упиравшегося ойстраха под микитки, потащил того к выходу.

Великанша пошуровала по закуткам, выгоняя клиентуру безо всяких скидок на щекотливость ситуации и стадию процесса; клиенты, несмотря на подобный фашизм, напоминавший ушат ледяной воды во время сладкого сна, тем не менее, подчинялись почти беспрекословно — видно было, что тяжеловесная матрона имела авторитет непоколебимый. Впрочем, один дерзкий юнец, по всему страдавший возрастной похотью, попытался, не слезая с пышных телес меланхоличной путаны, качать права и вспоминать про демократию, но хозяйка, не утруждая себя дискуссией, лёгким движением руки смахнула наглеца на пол, после чего все вопросы разрешились сами собой.

 

Глава 9

В которой герои сначала не спят, а потом ночуют.

Мы же на время уборки помещения отвернулись к стене и, словно происходившее нас совершенно не касалось, добросовестно изучали нарисованные прямо по штукатурке картины. На них художник с живой непосредственностью изобразил любовные парочки в разгар телесных упражнений, имея в виду то ли сцены из жизни данного заведения, то ли пособие для неискушённых посетителей.

— Прямо Камасутра какая-то… — пробормотал с одобрением Джон.

Когда же мы вновь обратили взоры в зал, там оставался лишь один детина-танцор (ну и местные девушки, естественно — которых, впрочем, можно было отнести к инвентарю).

Детина всё так же продолжал бессмысленно топтаться на месте, преглупо улыбаясь, затем посуровел, встал в позу и открыл значительно рот. Но сказать ничего не успел, так как великанша с великолепной ловкостью повернула его лицом к двери и так наподдала коленом, что дверь плясуну пришлось открывать головой.

Выдворение нежелательных элементов с блеском завершилось. Хозяйка оглядела по-орлиному зал, затем отрывисто скомандовала сбившимся в табунок девицам обслужить гостей по первому разряду и деловито удалилась.

На некоторое время воцарилось молчание; мы смотрели на девиц, девицы на нас, пауза затягивалась, но тут Раис, переминавшийся на месте как жертва энуреза, часто засопел и напористо прошептал:

— Чур, моя вон та, с титьками!…

Шёпот его в полной тишине прозвучал отчётливо и доходчиво. Тут же все разом раскованно задвигались, коллеги захмыкали и загмыкали, Лёлик, поправив очки, отпустил комментарий о страдальцах, Джон широко и умильно заухмылялся, девицы захихикали в ответ, стали принимать ненавязчиво картинные позы — короче, контакт был установлен.

Мы по-домашнему свалили снаряжение в угол и, приглашающе кивая феям, приноровились рассаживаться. Те сейчас же с похвальной готовностью кинулись менять чаши, приносить полные кувшины, потом стали садиться подле, а поскольку их было несколько более нашего числа, то случилась некоторая суматоха, в результате которой не столько выбирали мы, сколько выбирали нас; один Раис, проявив принципиальность и отпихнув пару особо назойливых, с расцветшим на челе удовлетворением завладел приглянувшейся сотрудницей заведения, самым весомым достоинством коей были, несомненно, особо крупные боевито торчавшие перси, до треска распиравшие тонкую ткань туники, сквозь которую явственно выступали огромные выпяченные как мужичьи кукиши соски, отчего казалось, будто приспособлены были барышней за пазуху остроконечные шеломы знатно башковитых витязей.

Я же, в силу мягкости своего характера, пустил дело на полный самотёк, отчего и поплатился, попав в форменную оккупацию: слева примостилась щуплая взъерошенная пигалица с огромными распутными зенками, напоминавшая развратную малолетку, а, может, и бывшая ею; справа прижалась горячими телесами пышная дама с пухлыми губами, сложенными в улыбочку многоопытную и шаловливую. Ну а колени мои облюбовала по-спортивному подтянутая девица, имевшая неимоверно вздёрнутый нос, неестественно блестевшие из-под растрёпанной каштановой чёлки глаза и постоянно ёрзавший мягкий тёплый зад.

Коллеги также оказались в подобном состоянии стеснённости, словно блудницы получали сдельно, отчего каждая из них прямо-таки норовила старательно изъявить свою лояльность и пионерскую готовность откликнуться на малейшее проявление желаний со стороны дорогих гостей.

Все без исключения девицы были густо раскрашены как ирокезские воины в период войны: брови казались тщательно нарисованными чёрной краскою, вокруг глаз фигурировала траурная кайма, губы покрывал толстый слой багровой помады, и пахло от блудниц столь густо и приторно, будто на складе карамельной фабрики, так что сидевший неподалёку в стиснутом состоянии Лёлик был совершенно прав, пробурчавши обличительно:

— И здесь засилье косметики!…

Поначалу ощущалась некоторая скованность, но слово за словом, реплика за репликой возник приятный разговорец, наподобие костерка, в котором сперва занимаются лениво стружки, затем загораются хрупкие ветки и, наконец, заполыхают жарко, раскидывая искры, толстые поленья. Тем более что наши собеседницы, по ходу своей карьеры явно поднаторевшие в демонстрации естественности и дружелюбия, вели себя с нами как с горячо любимыми старыми друзьями, завернувшими на огонёк, да и мы — жители без пяти минут мегаполиса — отличались здоровым коллективизмом и коммуникабельностью.

Поэтому совсем скоро блудницы представлялись нам чуть ли не кузинами, а начавшиеся обильные возлияния позволили разглядеть в них мал-мальски привлекательные черты и не замечать самых заметных недостатков. Вино мы, разумеется, употребляли в его натуральном виде, то есть без всяких водяных разбавлений. Блудницы, тараторя без умолку и не забывая восторгаться нашими недюжинными способностями на почве Бахуса, вели светскую беседу, и делали они это столь напористо и скорострельно, что коллеги лишь поддакивали, глупо ухмыляясь, и опрокидывали чашу за чашей. Тем более смысл этой беседы, переполненной здешними бытовыми мелочами и фактами, не очень-то был нам и ясен.

Наше происхождение девиц не шибко интересовало; тем более что Джон сразу же отрекомендовался древлянами с горы Арарат.

Нервно трепетавший свет от неровного пламени светильников, мельтешение разлапистых теней по стенам, визгливые голоса девиц, спёртый воздух, пропитанный чадом горящего масла и густым духом дешёвых ароматов — всё это вкупе с эффектами от пития вызывало ощущение участия в нереальном сновидении с элементами гротеска, ну а живое тепло мягкой плоти, окружавшее со всех сторон, располагало к неге и покою, наподобие того, как если бы, намёрзшись и уставши, прийти домой и тут же залезть в горячую ванну. Поэтому я молчал, радуясь покою и ленясь открыть рот; одна рука моя покоилась на горячем бедре находившейся на моих коленях девицы, назвавшейся, кстати, Нарциссой (боковые также представились, но их имена память не сохранила), в другой же помещалась чаша, беспрестанно наполнявшаяся заботливыми путанами.

Нарцисса, елозя нежным задом, с милой улыбкой ерошила мне шевелюру и болтала всякую чепуху, потом заявила, что она тоже не лыком шита и умеет пить чистое вино; в доказательство шумно отхлебнула из моей чаши, театрально зажмурилась и выпятила с готовностью сложенные бантиком мокрые губки. Я несколько замешкался, убаюканный благодушной расслабленностью, на что девица, не меняя гримаски, многозначительно покряхтела. До меня дошло, и я с достоинством приложился. Губки тут же раскрылись упругим цветком, пролилось из них вино, резвый язычок засновал туда-сюда.

Это было столь хорошо, что после лобзания я оказался более пьяным, чем перед ним. Боковые девицы затеребили меня за одежду, стали не на шутку щипаться, требуя своей порции поцелуев. Отказывать я не стал. Результаты дегустации показали следующее: пигалица обладала устами вялыми и невкусными, а у пышной барышни губы были мягкими как размазня и совсем неповоротливыми, отчего я более не откликался на их призывы, направив свою благосклонность на девицу с цветочным именем.

А коллеги веселились каждый в меру своих желаний и наклонностей.

Сидевший напротив Джон нашёптывал что-то с пошлой улыбкой на ушко фигуристой мулаточке, не забывая при этом как следует елозить рукою под столом где-то на уровне дамских бёдер. Мулатка заливисто хохотала, растягивая губастый рот до ушей и сверкая крупными сахарными зубами, грозила игриво Джону пальчиком и как заведённая обзывала его гадким шалунишкой. Боба, усадив на колени упитанную блондинку с круглой румяной мордахой, счастливо улыбался и молча тискал её за бока. Раис быстро доедал мочёные яблоки из находившейся на столе миски, служившие, по всей видимости, единственной закуской на всех и на всю ночь, запивал трапезу вином вприхлёбку и косился волчьим взором на феноменальный бюст своей избранницы. Серёга, сведя глаза к переносице и улыбаясь как счастливый Буратино, громко травил анекдоты, коими уже имел честь блистать днём раньше, причем обращался он отчего-то преимущественно к стоявшему перед ним кувшину. После каждого оглашённого перла Серёга заливисто хохотал, называл себя комиком и прихлебывал из собеседника.

Пьяный как зюзя Лёлик, выбравшись кое-как из-за стола, подвалил к жавшимся в тёмном углу оркестрантам, тихо переживавшим утерю одного коллеги, присел перед ними на корточки, стал заказывать музыку, гремя в кулаках монетами — поначалу захотелось ему услышать эротическую "Ламбаду", но таковой в репертуаре виртуозов не оказалось; тогда заказана была искромётная "Калинка", но и тут музыканты оконфузились. Лёлик гневно ахнул, схватил бубен и, барабаня в него беспорядочно, стал объяснять неумехам основы нотной грамоты, но обучаемые особого упоения учебным процессом не проявляли, ибо, во-первых, Лёлик отчего-то обильно вставлял в свою речь специфические термины из русского дворового диалекта, а, во-вторых, и сам он из этой области вряд ли точно знал даже количество линеек в нотном стане.

Чернявая смуглая девушка цыганистого вида, с самого начала примазавшаяся к Лёлику, вылезла из-за стола, подошла к своему избраннику, стала что-то втолковывать ему с улыбочкой.

Лёлик поначалу заворчал, капризно рявкнул:

— А я не желаю!… — но затем вернул бубен, с двух попыток поднялся и неуверенно прошествовал к скамейке.

Тут же выскочила на середину залы ярко-рыжая щекастая девица из незанятых, взмахнула затейливо руками и залихватски крикнула:

— А сейчас танцы!

Оркестрик незамедлительно грянул нечто, напоминавшее смесь чарльстона с африканской плясовой. Рыжая, колыхнув смело бёдрами, прищелкнула пальцами и пошла перебирать ногами, кружась так, что короткая, словно платье первоклашки, туника в вольном размахе открывала взорам молочные прелести хозяйки. С сочным воплем вылетела из-за стола грудастая зазноба Раиса. Сластолюбец потянулся за ней, норовя ухватить за зад и усадить обратно — даже ради искусства не желал он ни на миг расставаться с подобной прелестью — но девица от жаждавших дланей ускользнула и кинулась в пляс, да с таким усердием, что тяжелые груди её запрыгали, заколыхались и чуть ли не захлопали, будто крылья, отчего Раис замер как пригвождённый, отвалил челюсть и распахнул азиатские свои глаза до размеров пятирублёвых монет.

А оркестранты поддавали жару: громыхание бубна убыстрилось до усердия отбойного молотка, визгливая флейта, захлёбываясь, выдавала неподражаемые синкопы, а погремушка трещала непрерывно как пришедшая в бешенство гремучая змея. Новоявленные вакханки с криками и гиканьем носились галопом по кругу, звенели браслетами, изгибались не без сладострастия; и вдруг одна за другой одним движением сорвали с себя туники и отшвырнули прочь, причём грудастая умудрилась попасть прямиком в Раиса.

Раис всхлипнул судорожно, схватил скомканное одеяние, зарылся в него всей физиономией, и задышал часто, как загнанный конь. А плясуньи, на которых остались лишь браслеты да белые куски материи, обёрнутые вокруг и между бёдер, всё продолжали летать птицами, и тела их в мерцании светильников блестели влажно как облитые обильно водой.

— Ас-с-са-а!!… — заорал Серёга, с грохотом подвинул стол, чуть не опрокинув имевшихся напротив, живчиком вылетел к терпсихорам и занялся лезгинкою, норовя при этом бортануть корпусом в филейные места Раисиной радости.

Раис от такого негодяйства взревел по-бычьи, подскочил к охальнику, пихнул его как следует и сам принялся тяжело топтаться вслед за облюбованным бюстом. Бобина пышка соскочила с его колен, потянула за собой, и новая пара влилась в плясовое буйство: пышка, разведя руками, засеменила павой, а Боба, помявшись немного, пустился вокруг девицы вприсядку, задирая голенастые ноги и мотая буйно головой. Лёлик не выдержал, отбился от заботливых объятий чернявой, нетвёрдо слез со скамейки, углубился в ряды плясунов, приосанился и, встав на цыпочки, попытался изобразить маленького лебедя, но предательски покачнулся и загремел прямиком в оркестр, отчего флейта, пустив безбожного петуха, замолкла, а бубен и вовсе лопнул со смачным треском. Плясуны враз заныли, загомонили, кинулись вынимать из случившейся кучи-малы насвинячившую пьянь, причем девицы делали это с заботою, а недоплясавшие коллеги, напротив, с бранью и затрещинами. Лёлик от подобной напасти заорал благим матом и стал пинаться отчего-то не по нападавшим друзьям, а по ошалело расползавшимся кто куда музыкантам.

Наконец с дебоширом совладали и совместными усилиями определили в объятия чернявой, которая тут же, косясь лукавым взглядом и шепча что-то, потащила Лёлика в одну из интимных каморок. Лёлик неуверенно упирался и совершал попытки затянуть "Над деревней Клюевкой", но дальше первой строки дело не шло. Коллеги молча и сосредоточенно наблюдали за бесстыдной парочкой; замолчали и блудницы. А чернявая, запихнувши Лёлика в каморку, напоследок широко публике улыбнулась и деловито занавеску задёрнула.

В повисшей тишине донеслось оттуда невнятное болботание Лёлика, завершившееся сдавленным охом, затем последовал звучный шлепок, и, после некоторой паузы, произошла за занавескою неразборчивая возня с торопливым кряхтением.

— М-да!… О чём это я?… — нарушил молчание застигнутый внезапной робостью Джон. — Это самое… Как теперь-то?…

— А вот так! — энергично взвопил Раис, рывком вцепился в свою зазнобу и с такой яростной быстротой стал присасываться к её феномену, что очень скоро вспомнилась по ассоциации леопардова шкура.

Почин был сделан и тут же поддержан. Коллеги засуетились, затыркались раскрепощённо в толпе блудниц, отталкивая одних и хватая других; выловив же желаемый экземпляр, чуть ли не бегом, таща за руку, устремлялись в заветные каморки.

Нарцисса, изогнувшись гибко, слезла с моих колен и, обольстительно оскалившись, поманила пальчиком. Отодвинув притулившуюся с удобством пигалицу, я встал, потянулся с треском, разминая члены. Джон, разборчиво копошившийся на предмет выбора одной из двух, поворотил налившуюся маслом физиономию, подмигнул и развязно пожелал спокойной ночи, после чего схватил под руки обеих претенденток и сноровисто кинулся за занавеску. Тут же соседний полог разметнулся резко, протараненный изнутри Серёгой, который, сверкая очами, бегом подлетел к столу, схватил кувшин, всосал, кашляя и захлёбываясь, его остаточное содержимое до последней капли и в том же темпе повторил обратный путь.

— Ну пойдём, что ли? — с деревенскою простотой предложила Нарцисса, но тут же сообразив, что подобный тон в устах солидной блудницы неуместен, исправилась, прошёлестев интимно: — Следуй же за мной, патриций, в обитель утех…

Я не мог не уважить девушку и прошёл с ней по указанному адресу. Обитель отличалась теснотой и отсутствием каких-либо излишеств: большую её часть занимала деревянная лежанка, имевшая на себе тонкий морщинистый тюфяк, шерстяное покрывало и пару измочаленных подушек. Сбоку стояло нечто громоздкое вроде комода, на котором размещался незажжённый светильник.

Нарцисса, ловко выгнувшись, схватила осветительный прибор, выпорхнула вон, и через пару мгновений внесла светильник уже зажжённым, осторожно прикрывая ладошкой разгоравшийся огонёк.

Светильник был водружен на своё место, занавеска тщательно задёрнута, отчего в каморке установился таинственный полумрак. На стенке обнаружилась полустёртая, но, тем не менее, вполне различимая картинка в фирменном стиле, изображавшая не теряющую время парочку.

— Прошу разоблачаться, — мурлыкнула блудница и, приблизившись, попыталась стянуть с меня рубашку.

Но для этого сначала надо было расстегнуть пуговицы, что я и начал делать. Девушка пуговицам весьма удивилась и назвала их чудненькими застёжками.

Занавеска вдруг вкрадчиво отодвинулась и в каморку сунулись было давешние боковые приятельницы — пигалица и толстуха — но Нарцисса столь грозно прикрикнула на них, что девицы мигом убрались.

— Я сама справлюсь… — переменив базарный крик на нежное воркование, прошептала блудница, повернувшись ко мне.

— Угу… М-да… — на всякий случай ответил я, примостил штаны в уголке, оглядел не обременённый простынёю тюфяк, поразмыслил о перспективах возможных дерматологических последствий и полез на лежанку.

Девица внимательно оглядела мои чресла, облачённые в практичное произведение швейной промышленности, украшенное огромными колоритными купавами, не умеющими аналогов в наблюдаемой природе, и завистливо сказала:

— Какой хорошенький набедренник… Матерьял, поди, египетский… — а затем с некоторой задумчивостью добавила: — А, между прочим, ночью жарко, так что лучше без всего…

Я не посчитал уместным отнекиваться и, переборов стыдливую скромность (или, возможно, скромную стыдливость — точно не помню), последовал совету.

Нарцисса скрестила руки на плечах и раздвинула ворот туники, оголив плечи. Я приготовился узреть дальнейшее обнажение приятной плоти. Блудница, лукаво улыбаясь и косясь блестевшим взором, придержала на мгновение тунику, а затем стала медленно, но верно ее приспускать. Это было вполне профессионально.

Поначалу показались худые тонкие ключицы, затем проявилась и принялась набирать чёткость маслянисто поблескивавшая ложбинка между грудями, потом и сами они, торчавшие в стороны острыми сосками, выбрались на волю, качнувшись упруго. Подобное зрелище заставило меня непроизвольно приподняться на локте, устраиваясь поудобнее для просмотра. Далее последовали слегка выделявшиеся как у скаковой лошади рёбра, гимнастическая талия и симпатичный холмик кругленького животика. На изящной крутизне плотных бедёр неспешное движение ткани вовсе замедлилось и совсем остановилось; я, не выпуская из-под наблюдения интересные места, подождал немного, а затем поднял возмущённый взор, но фея кротко улыбнулась, лизнула острым язычком губы и выпустила тунику из рук. Ткань легко скользнула по стройным ногам, предъявив отсутствие прочих одежд и обнажив оставшуюся прелесть, отличавшуюся мячиковой выпуклостью и аккуратной пушистой гривкою.

Блудница влезла коленями на лежанку, по-кошачьи выгнулась, потянулась, заложив руки за голову. Груди её вызывающе поднялись, нацелившись тёмными сосками мне прямо в лоб; тускло мерцавшее в тёплом оранжевом свете тело приобрело совершенно скульптурный рельеф.

Как известно, девяносто процентов информации мы получаем от зрения, но иногда уместно воспользоваться и осязанием, что я и совершил, припечатав руку к тёплому упругому девушкиному бедру.

Нарцисса с готовностью склонилась ко мне, коснувшись кончиками грудей не без умысла. Я энергично обхватил ее, будто в вольной борьбе, прижал по-могучему, с удовольствием ощущая, как груди плющатся упругими кругляшами; губы её подвернулись кстати, медовой сочностью выбивая остатки вдумчивого благочестия. Безо всяких экивоков я завалил девушку на спину, прогулялся для порядка жадной дланью по налившимся грудям, вдохновенно потрепал пухлый мячик, раскрывшийся в ладони горячо и влажно, после чего, посчитав прелюдию законченной, торопливо втиснулся в нежную плоть и, приноровившись, пустился в такой лихой галоп, что очень скоро была высечена изрядная искрища, и душа в ослепительной вспышке подскочила аж к самым райским кущам. Но там её, видно, ещё не ждали, и через мгновение она вернулась туда, где ей и надлежит пока что быть — в бренную свою оболочку, порядком опустошённую и взмокшую.

С глубоким удовлетворением я перевалился на спину и вольготно раскинул конечности. В каморке было жарко и душно; пахло подгоревшим маслом и развратом. К тому же хотелось пить, о чём я и незамедлительно высказался. Нарцисса слезла с лежанки, зашлёпала босыми ногами в зал, принесла кувшин с водой, оказавшейся тёплой. Без всякого лукавства я указал девушке на данный недостаток и попросил принести воду холодную, на что она крайне удивилась и сообщила, что в такую жару холодной воды взять негде, разве что идти в горы к источникам, и что ещё богатым патрициям рабы носят с горных вершин лёд. Прослушав информацию и не имея желания идти в горы, я напился, чем было, и вновь развалился на лежанке. Нарцисса прилегла рядом и, мило повозившись, уютно устроилась у меня под боком.

Я приобнял её и расслабился. Но, оказалось, ненадолго. Блудница вкрадчиво царапнула меня по груди, закинула ногу на живот, стала ёрзать ею стимулирующе. Стимуляция удалась, и девица тут же изобразила всадника, оседлав меня старательно и метко, после чего со сладким кряхтением задёргалась как при дробной рыси. При этом она не забывала выделывать всякие симпатичные штучки и кульбиты: то со змеиной гибкостью отклонялась назад, то, не прекращая скакать, умудрялась вскочить с колен на корточки, то принималась, повизгивая, мять себе груди, то до непроходимой упругости сжимала бёдра, то, напротив, чуть ли не изображала шпагат — короче, вела себя совершенно как джигит-вольтижёр, разве что не имела папахи и не кричала: "Асса!". Подобный метод не оставил меня равнодушным, и вскоре я прореагировал вполне адекватно бурным всплеском эмоций с потемнением в глазах и изгибанием корпуса так, что наездница даже слегка подлетела в воздух. Свалилась она несколько выше ранее облюбованного места, наспех чмокнула меня в область носа, сползла на лежанку и, посчитав, видно, свой профессиональный долг исполненным, мирно засопела.

Я с признательностью похлопал ее по гладкой попке, отвернулся к стенке, за которой раздавалось невнятное бормотание, прерываемое изредка страстным взвизгом, и вскоре покойно и незаметно заснул, как засыпают после трудов нелёгких, но праведных.

 

Глава 10

В которой герои обнаруживают наличие отсутствия Сереги, отправляются его искать и оказываются в Цирке, где начинают знакомиться с местными брутальными развлечениями.

Разбудил меня не совсем вежливый тычок. Я разлепил веки и с кряхтением обернулся. С туманной улыбкою смотрела на меня Нарцисса, выглядевшая таким же свежим бутончиком, что и вечером — разве что губы были слегка припухшими, да приугас блеск в глазах.

— Пора вставать, — нежно пропела она, мигом натянула одежонку и исчезла за занавеской.

В зале по-утреннему смазанно слышались недовольные голоса коллег, скрипы, шаги. Чувствуя себя измочаленным и томимым похмельной жаждою, я слез с лежанки, с некоторым напряжением оделся и, застёгивая пуговицы, вылез из каморки.

Коллеги были весьма помятыми и даже чуток позеленевшими. Хуже всех выглядел Лёлик. Сидя в бессильной позе за столом, он ощупывал опухшую физиономию и глухо постанывал:

— Молочка холодненького… Молочка давайте… Умру без молочка… — он поднял голову и, пристально посмотрев на зевавших со скукою блудниц, мрачно произнёс: — Чего встали?… Совсем без уваженья?… А то сейчас сам быстро подою… — объект возможной дойки обнародован не был, но при том тяжкий свой взор Лёлик весьма недвусмысленно остановил на пышногрудой девице, ночной жертвой которой стал вконец измусоленный Раис.

Девица оскорблённо поджала губы, но с тем взяла со стола кувшин и пошла куда-то вглубь дома.

У входа, опёршись о стену, сидела с задумчивым челом давешняя молодайка, валявшаяся вечером в непотребном виде. Она так и оставалась при полном неглиже и даже сохранила своё экстравагантное украшение в виде уже увядшей розы, на что бледный Раис попытался сострить, проскрипев надрывно:

— Эй, почём букет, клумба ходячая?

Девица непонимающе посмотрела на остряка, потом попробовала встать, но тут же ахнула, поглядела вниз и, хмуро ругнувшись, с немалым кряхтением извлекла украшение наружу.

Появилась с полным кувшином пышногрудая. Лёлик коршуном метнулся к ней, выхватил сосуд и стал жадно пить, захлёбываясь и проливая. Мы кинулись к нему, с трудом отобрали наполовину опустевший кувшин и разделили остатки по-братски. Молоко было не ахти каким холодным, но зато имело забытый травяной вкус и деревенский аромат и освежало изрядно.

Способность соображать появилась вновь, что позволило нам обнаружить отсутствие чего-то весьма привычного. После некоторого замешательства выяснилось, что этим отсутствовавшим привычным был Серёга. Мы потребовали показаний у его подруги. Та пожала плечами и с видом оскорблённой добродетели доложила:

— А чего?… Я старалась… Как положено… Это он сам погулять решил…

— Как погулять? — ошарашенно переспросил Джон.

— Ты что, Серёги не знаешь? — проворчал Боба. — Залил зенки и пошёл приключений искать.

— А теперь его самого ищи, — подвёл неутешительный итог Раис.

Проверка показала, что одежда, вещи, а также грозный шмайссер запропастившегося гуляки лежали, как и были с вечера положены. Дело принимало серьёзный оборот.

— Ну что, пошли… — сказал Джон, приспосабливая за плечами рюкзак.

— Как пошли? А завтрак? — с растерянностью произнёс Раис и тут же шумнул на блудниц: — Чего уставились? Жрать давайте, торопимся!…

Блудницы захмыкали, и одна из них предерзко заявила:

— А у нас завтрак в удовольствия не входит!

— Что-о?! — повысил было грозно голос Раис, но тут из бокового коридора высунулась всклокоченная голова хозяйки.

— Уходите? — нутряным басом спросила она и неприветливо заворочала глазами.

— Ага… тетенька, — осторожно ответил Раис и стал с похвальной ловкостью навьючиваться снаряжением.

Закончив сборы и не забыв забрать Серёгины манатки, пожелав хозяйке всяческих благ и поулыбавшись потерявшим всякий к нам интерес девицам, мы вышли на улицу.

Утро было в самом разгаре. Солнце уже достаточно высоко поднялось над крышами. Тем не менее, Раис воскликнул:

— Ох, рано-то как, батюшки!… — и раззевался смачно.

Мы, заразившись от него, также поупражнялись в зевоте, а потом стали оглядываться. Особенно усердствовал Джон, пробормотавший, что надо бы запомнить адресочек. На улице почти никого не было; только неподалёку группа детей лениво мучила меланхоличную кошку.

Самочувствие после весёлой ночи было не ахти. Не успевший остыть за ночь воздух уже начинал томить банным жаром.

— Вот и теперь ищи этого охламона в таком климате… А сам больной весь… — заворчал Лёлик, тяжко отдуваясь и вытирая со лба обильный пот. Колени его заметно тряслись.

— А не пей… — через силу указал Раис и привалился к стенке.

Мимо нас прошли торопливо два оборванца, искусно ругаясь по поводу какой-то недоеденной рыбы. Раис шумно сглотнул и категорически потребовал немедленно покинуть это место, где съестным и не пахнет. Лёлик тут же обвинил его в готовности променять друга на колбасу, Раис попытался огрызнуться, но, видно, с голодухи ничего вразумительного придумать не сумел и лишь скривился презрительно.

После некоторых размышлений поиск пропавшего решили начать при помощи универсального метода "на авось" и пошли вслед за оборванцами. Те вскоре свернули в узкую щель между домами. Мы пошли прямо по улице и наткнулись на пункт общественного водоснабжения в виде каменной будки, в которой из медной трубы в каменную чашу лилась вода.

Рабыня из категории девок-чернавок держала одной рукою под струёй кувшин, а другой ковырялась в ухе, изредка споласкивая палец, при том кувшин и не думая убирать. На звук наших шагов она повернула голову, тут же заорала, подхватила кувшин и кинулась бежать, расплёскивая воду.

— Вот дура!… — в сердцах бросил Джон. — Чего испугалась таких красавцев.

— Нехай бежит! — важно сказал Раис. — Нам таких не надо.

Мы с наслаждением напились, умылись, затем быстренько почистили зубы, заплевав всё вокруг зубной пастой. Раис напоследок сполоснул ноги и наполнил свой бурдюк. Лёлик свой сосуд наполнять отказался, на что Раис посулил воду ему не давать. Лёлик с превосходством хмыкнул и заявил, что с превеликим удовольствием обойдётся.

Пошли дальше. Улица, сделав зигзаг, вывела нас к перекрёстку. Тут уже народ имелся и в немалом количестве, причём все шли почему-то в одну сторону. Поразмыслив, мы решили не идти поперёк толпы и двинулись вместе со всеми.

Через пару поворотов перед нами предстала широкая улица, на которой происходило целенаправленное шествие жителей Рима: люди в большом количестве под шарканье и стуки обуви, многоголосицу и бодрые выкрики дружно шагали все как один к некоей неизвестной нам цели.

Всё это живо напомнило утренние часы перед почившей в бозе первомайской демонстрацией, когда народ валит по покинутой транспортом улице к месту сбора праздничных колонн и раздачи флагов, тележек, портретов и прочих аксессуаров официального ликования; и гремит через репродукторы бравурная музыка, также шуршат шаги и царит атмосфера приподнятости, вызванная во многом предвкушением грядущего и узаконенного красной датой обильного застолья.

— Э-э-эй!! — вдруг заорал диким голосом Раис и замахал отчаянно руками.

Мы поначалу решили было, что Раис узрел в толпе пропавшего Серёгу и, не мешкая, подаёт ему путеводные знаки, но тут перед нами шустро объявился настоящий адресат страстного Раисинового зова — уличный разносчик с лотком, полным печёных каштанов. Раис сунул ему деньги и принялся сгребать с лотка каштаны, быстро рассовывая их по карманам и за пазуху.

— Я же говорил! — завопил обличающе Лёлик. — Только б брюхо набить!… — после чего стал пихаться с Раисом локтями, помогая тому в опустошении лотка.

— Слушай, друг! — фамильярно спросил Боба у тщательно пробовавшего на зуб монету разносчика. — А чего у вас тут? Куда это народ валит?

Разносчик от этого невинного вопроса сначала чуть не подавился монетою, а, затем, уже уходя, с превосходством объяснил:

— В Цирке Максимусе игры!!…

— Точно! — воскликнул Джон и даже хлопнул себя по лбу. — Вчера же Валера говорил!…

— Постой! — озарённо предположил Боба. — А, может, Серёга как раз туда и попёр?

— В одних трусах, что ли? — усомнился Джон.

— А что? Климат позволяет… — пробормотал Боба.

За неимением лучшего ничего не оставалось, как приняться за практическое изучение данного предположения. Слегка потолкавшись, мы влились в людской поток и зашагали в общем направлении. Так мы шли довольно долго, но безрезультатно, уже и не радуясь возможности лицезреть римские древности в новёхоньком виде — тем более не так уж много архитектурных прелестей нам встречалось. В основном, Рим был застроен домами, вполне скучными на вид.

Каштаны кончились. Искомого объекта никак не наблюдалось.

— И где этот цирк? — простонал Раис, начиная страдать одышкой.

— Лёлик, глянь в книжку, — попросил Джон.

Лёлик на ходу достал энциклопедию, снял рюкзак и вручил его Бобе. Автомат он сунул мне. Затем налегке полистал книгу и зачитал:

— Большой цирк расположен между Палатинским и Авентинским холмами.

— И где это? — озадаченно спросил Боба.

Лёлик пожал плечами.

— Слушай, Лёлик, — сказал я, озарённый мыслью. — А в твоём путеводителе по древнему миру нет ли случаем карты этого самого Рима, в котором мы находимся.

Лёлик на миг задумался, потом быстро книгу перелистал, а когда дошёл до последних страниц, воскликнул:

— Точно! Есть карта!

— А чего раньше не нашёл? — сварливо пожурил его Раис.

— А я книжки с начала читаю, а не с конца! — с достоинством ответил Лёлик, после чего увлечённо стал обнаруженную карту изучать, бубня себе под нос: — Стало быть, ночевали на Субуре… Ага, вот она… А в Рим пришли вот так, по Тибуртинской дороге… Вот туточки были… И туточки… А вот, значит, Палатинский холм и Авентинский холм… А вот и Циркус Максимус…

— Ну и куда идти? — спросил Боба.

— А туда, куда все идут! — беззаботно сказал Лёлик, книгу захлопнул, взял её под мышку и пошёл себе налегке.

— Эй, друг! — напомнил я ему. — А не хочешь обратно свой багаж получить?

— Нет, — безмятежно ответил Лёлик.

Пришлось насильно всучивать нахалу его законную ношу.

Вскоре мы вместе с римским людом вышли в знакомые места, а именно на рынок, который вчера основательно изучили. Затем с толпой пересекли Священную дорогу — справа начинался Форум — обогнули дом весталок и пошли дальше узким переулком, в котором приходилось как следует толкаться с многочисленными попутчиками.

Справа торчал скалистый Капитолий, слева возвышался холм, застроенный зданиями, отличавшимися изысканностью форм и богатством отделки.

— Холм Палатинский, — объявил Лёлик.

— Точно! — подтвердил Боба. — Мы его вчера видели.

Вместе с говорливой толпой мы обогнули Палатин, у подножия которого тесно в ряд стояли какие-то лабазы из красного кирпича. Впереди показался склон ещё одного холма — Авентина. Между этими двумя холмами, тесно примыкая к склонам, имелось внушительное строение в виде крепостной стены с аркадой поверху. По его краям возвышались две квадратные башни с зубцами. Посередине располагались наглухо закрытые ворота.

— Однако, цирк закрыт, клоуны разбежались! — сострил Боба.

Толпа поднималась на Палатинский холм по широкой лестнице. Мы последовали за народом и выбрались на длинную, но узкую площадь, тянувшуюся вдоль сплошной одноэтажной аркады, которая была боковой стеною Цирка. В аркаде через равные промежутки имелись проходы, куда вливались людские потоки.

— Интересно, а билетеры есть?… — боязливо спросил Лёлик, и даже потрогал себя за уши, словно вспомнил некоторые эпизоды из своего детства.

Билетёров не оказалось, и мы благополучно были внесены толпою прямиком под арку одного из входов. Истёртые ступени вывели нас на узкую площадку, с которой можно было спуститься вниз, а можно было и свернуть в ту или иную сторону, чтобы попасть в зрительские ряды. Сидений, как таковых, не было — ряды сбегали к арене каменными уступами, на которых и располагалась публика.

Народу было уже предостаточно; во впечатлявшей своими размерами сильно вытянутой чаше Цирка безостановочно шевелилась людская масса; царил кругом, словно прибой, то опадая, то вздымаясь, громоподобный гул тысяч и тысяч голосов.

Вначале мы прогулялись по сиденьям в разных направлениях со слабою надеждою отыскать Серёгу, но в этом муравейнике шансы были столь невелики, что после пяти минут беспрерывного шастанья по крутым уступам рядов и препираний со зрителями мы посчитали более разумным угомониться и занять удобные и ещё свободные места. Такие места обнаружились ниже, невдалеке от самой арены, где располагались римляне сплошь в нарядных тогах — в отличие от верхних рядов, плотно забитых, судя по тёмным и рыжим одеждам, городской босотой.

Как раз там приноравливалась рассесться какая-то компания из утончённых юношей и барышень, разодетых пышно и цветасто, но Раис, вскрикнув дико, ринулся вниз горным архаровцем и успел-таки шлёпнуться на желанное сиденье, широко расставив при том руки, как наседка крылья, и боевито заорав, что места заняты согласно купленным билетам. Юноши, отличавшиеся заметной тщедушностью, попытались неуверенно приноровиться и вытолкать нахала взашей, но Раис сидел гранитной глыбою, да тут ещё и мы, подойдя, стали рассаживаться по-хозяйски.

Один из римлян сурово нахмурил брови и гневно вскричал:

— Пошли вон, варвары! Здесь места только для всадников!

— А мы и есть всадники, — не моргнув глазом, заявил Раис.

— И с чего это вы всадники?! — уязвленно воскликнул римлянин.

— Нам сам Цезарь это звание присвоил, — невинно заявил Боба. — Всадники, да и только!…

— Чапаевцы!… — уточнил Лёлик с наглой ухмылкою.

Римляне потоптались и пошли прочь с гордо поднятыми головами.

Джон обратился вслед барышням с предложением разместиться на наших коленях, но дождался от них лишь оскорблений по существу варварской своей сущности. Как человек интеллигентный, Джон не стал отвечать грубостью на грубость, а лишь обозвал их сволочами и мерзавками.

Определившись с местами, мы принялись изучать устройство Цирка Максимуса. Это сооружение внушало некий трепет своими громадными размерами, которые могли дать фору многим неординарным строениям нашего родного времени. Мы попробовали прикинуть вместимость сего сооружения и решили, что зрителей тут поместиться может никак не меньше ста тысяч.

Лёлик, неотрывно почитывавший свою содержательную книжку, проинформировал, что в долине между Авентином и Палатином ещё со времён самого возникновения Рима устраивались конные бега в честь уборки урожая. Тогда римляне довольствовались удобствами естественного ландшафта, размещаясь на травке склонов холмов. И лишь потом это место стали обустраивать, превратив впадину между холмами в арену, а на склонах соорудив зрительские ряды.

— А наше слово "цирк", — важно заявил в заключение Лёлик, — как вы, знатоки латыни, сами нынче понимаете, произошло от ихнего слова "circus", что значит "эллипс". А слово "арена" от "arena", то бишь "песок".

Арена, действительно, в изобилии покрытая жёлтым песком, имела сильно вытянутую форму; в длину она была никак не меньше половины километра. Посередине арены, много не доходя до краев, имелась каменная стенка не выше пояса, облицованная палевым травертином. Вся она была уставлена разнообразными колоннами, статуями, миниатюрными домиками навроде храмов. Особо выделялись два обелиска из розового гранита, на гранях которых ровными рядами вырезаны были иероглифы.

— Никак в Египте спёрли, римляне-то… — предположил Джон.

Ряды в своём начале возвышались над ареною не очень высоко — меньше, чем на два метра; перед рядами установлена была крепкая железная решётка с острыми наконечниками.

Справа арену ограничивало сооружение, которое мы уже видели снаружи. С внутренней стороны над воротами, которые всё так же были заперты, устроен был широкий балкон с черепичным навесом, опиравшимся на тонкие колонны.

Рядом с воротами имелись двенадцать отгородок с дверцами в сторону арены. Лёлик пояснил, что это стартовые места для колесниц; после сигнала дверцы открываются и колесницы выезжают все разом.

С другой стороны арену охватывали полукругом зрительские места. Посерёдке там были ещё одни ворота, также закрытые.

На противоположной стороне выпирало из рядов по центру строение парадного вида с обширным балконом, прикрытым от солнца роскошным мраморным многоколонным портиком. Там сидели сплошь мужики в сенаторских тогах и дамы в нарядах, пёстрых как крылья тропических бабочек.

— А это чего за домишко? — поинтересовался Раис. — Вот бы нам на тот балкончик.

— Это, наверное, ложа для особо знатных. Вип-трибуна, понимаешь… — предположил Джон. — Так что нас туда явно не пустят.

— Да-а! — протянул Раис. — Надо бы нам тоже знатными становиться…

Ряды напротив вип-ложи прерывались ещё одним строением — уже без архитектурных излишеств — кубообразным и приземистым. В его высоком цоколе, выходившем прямо на арену, устроен был целый ряд разнокалиберных ворот и дверей. Под плоской крышей, на которой имелось немало залезших туда ушлых зрителей, зияли узкие окна. Из них, несмотря на многоголосый ни на миг не прекращавшийся гул, доносился разнообразный звериный рёв.

— А это что за хлев? — озаботился Раис.

— Хозпостройка, — сказал Лёлик. — Надо же где-то зверей держать да всяких гладиаторов.

Дальнейшему изучению Большого Цирка помешало появление бойкого разносчика. Раис бодрыми криками и упругим подпрыгиванием принудил того бегом кинуться к нам, после чего в нашем распоряжении оказалась гора свежих лепёшек с завёрнутыми в них тонкими как дождевые червяки прокопчёнными до крепкой твёрдости колбасками, политыми каким-то острым соусом.

— Ну римляне, ну пройдохи! — восхитился Боба. — Они, оказывается, и хот-доги первые придумали.

Раис разделил яства по-честному, то есть, дал нам по паре лепёшек, а себе взял что осталось в количестве шести штук.

Мы принялись подкрепляться.

Раис, как всегда явив здоровый аппетит, опередил всех нас в процессе приёма пищи, после чего, почмокав задумчиво, покритиковал:

— Однако, кормят гольным перцем, а квасу не носят!… — откупорил бурдюк и попил изрядно и со вкусом.

Впереди сидевший коренастый римлянин, походивший на прапорщика в отставке, обернулся на заманчивое бульканье и то ли потребовал, то ли попросил:

— Эй, варвар, дай попить!

Раис с достоинством посмотрел на беспардонного нахала как кочет на козявку, подумал и назначил цену:

— Глоток — сестерций.

Римлянин рассерженно хмыкнул и заявил:

— Откуда вы такие выжиги взялись? Хуже иудеев!…

Раис открыл было рот, желая поставить на место латинского антисемита, но тут Лёлик сунулся ненавязчиво забирать у него бурдюк. Раис бурдюк отдёрнул и легко переключился в адрес Лёлика, устроив базарный хай с пожеланиями не хапать чужого, а попить из своего сосуда, который, между прочим, совершенно пуст из-за лености и глупости его владельца. Лёлик насупился, попытался требовательно гундеть, но крыть было нечем.

Мы по очереди начали прикладываться к вместилищу живительной влаги, наперебой хваля Раиса за предусмотрительность. Лёлик алчно поглядывал на переходивший из рук в руки бурдюк и всё пытался как бы невзначай включиться в процесс, но Раис следил зорко и тут же сии попытки пресекал негодующим криком.

А день складывался не менее жарким, чем вчерашний. Солнце поднималось всё выше и выше; блеклое небо разнагишалось совершенно, не соизволив прикрыться хотя бы мизерным облачным лоскутиком, отчего Цирк всё более начинал напоминать раскалённую сковородку.

Добрый Боба, попив, подмигнул Лёлику украдкой, потом нарочито всмотрелся в сторону и воскликнул:

— Гляньте, а вон пирожки продают!

Раис вскочил, начал внимательно озираться, приложив ладошку в виде козырька. Боба быстро сунул бурдюк Лёлику; тот стал жадно пить, захлёбываясь и фыркая как тюлень. Раис на звуки с подозрением оглянулся, но Лёлик уже успел вернуть бурдюк Бобе и сидел с видом измученного жаждой горемыки.

Раис бурдюк забрал, завязал его крепко, поглядел на Лёлика со злорадством и торжествующе посулил:

— А вот тебе фигулю на рогуле!…

Лёлик презрительно хмыкнул и отвернулся, пробормотав что-то про то, что один бурдюк другой бурдюк бережёт.

— Хорошо, что слонов сегодня не будет!… — послышалось сзади.

Там сидели два упитанных пожилых римлянина в тогах и громко беседовали.

— Тебя ведь в Риме не было, — говорил один другому, — когда Помпей на играх слонов выпустил… Его тогда второй раз консулом избрали, он и решил народ позабавить.

— Я тогда на Сицилии был по делам, — сказал другой.

— Слонов на арену выпустили, — продолжил первый. — Двадцать штук. С ними африканцы начали биться. Копьями их кололи, огнём жгли. А слоны сбесились, бросились в разные стороны, ограду поломали да в первые ряды полезли. Много народу подавили… Я еле убежал.

— Цезарь-то, говорят, хочет ров выкопать вокруг арены, — сказал другой.

— Так колесницы начнут туда падать, — предположил первый.

Боба повернулся к собеседникам и вежливо спросил:

— А не подскажете, чего представление не начинается?

Римляне посмотрели на него, а заодно и на всю нашу компанию внимательно. Потом один лаконично ответил:

— Помпу ждём.

— Пожар, что ли? — удивился Раис и тревожно стал глядеть по сторонам.

— Чего ждём? — переспросил уточняюще Боба.

— Помпу. Процессию торжественную… называется она так… — ответили по очереди римляне.

— Слушай, — озарённо пробормотал Джон. — Так это получается, что отсюда выражение взялось "идти с помпой"…

— А где она, эта помпа, задерживается? — ещё разок спросил Боба у римлян.

— Да с Капитолия уже поди вышла, — ответили те туманно.

Боба подумал и обратился уже к Лёлику:

— Слышь, Лёлик, глянь в книжку. Чего там про эту помпу пишут.

Лёлик полистал страницы, а потом поведал:

— Помпа — это торжественная процессия перед играми. Начиналась она на Капитолии, где забирала священные изображения богов, затем спускалась на Форум, пересекала Велабр и через ворота Помпы… так эти ворота и называются… вступала в Цирк и обходила арену кругом. Устроитель игр ехал на колеснице как триумфатор…

Лёлик не успел дочитать, как с балкона над воротами заревели хрипато и пронзительно трубы; народ заволновался, зашумел.

Ворота степенно отворились, и под фанфары въехала на арену нарядная колесница, запряжённая парой белоснежных лошадей, которых под уздцы вели два мужика в голубых туниках.

Лёлик вытащил из рюкзака свой театральный бинокль и стал обозревать процессию. Раис достал фотоаппарат и приготовился чего-нибудь запечатлеть.

В колеснице стоял долговязый субъект с венком на голове, в пурпурной тоге, высоко подняв белый жезл. Сзади субъекта стоял ещё один мужик в голубой тунике и держал над его головой золотой венок.

Народ шумнул ещё вольготнее; раздались рукоплескания, прорезались крики: "Цезарь, Цезарь!".

— Эге, никак самый главный пожаловал, — смекнул догадливо Раис.

— Значит, и Серёга тут, — сделал смелое предположение Боба.

Я отнял у Лёлика не без усилий бинокль и посмотрел на историческую личность. Увеличение было слабеньким, потому особых деталей разглядеть не удалось.

За колесницей шли толпой какие-то люди в белых тогах; за ними, выстроившись в некое подобие колонны, шагало человек пятьдесят музыкантов, громко, но нескладно исполнявших на разнообразных духовых инструментах нечто среднее между бравурным маршем и торжественной мессой.

Далее шествовали в большом количестве колонной по четыре как солдаты на марше дюжие мужики в нарядных пурпурных туниках без рукавов, позволявшие обозреть накаченные бицепсы, трицепсы и прочую мускулатуру. Зрители при их виде особенно рьяно закричали, засвистели, захлопали. Здоровяки в ответ степенно махали руками.

— Никак гладиаторы… — пробормотал Лёлик и отобрал у меня бинокль назад.

— Ты глянь, — толкнул его в бок Боба. — Серёги там нет?

— Откуда он там возьмётся, — проронил Лёлик.

— Да кто его знает… — пробормотал Боба. — Может, уже и в гладиаторы затесался…

За гладиаторами шли служители культа в тогах, с накидками на головах. Они размахивали длинными жезлами и предметами, очень похожими на кадила — тем более из них шёл сизый дым. Дюжие мужики тащили на богато украшенных носилках изваяния местных богов.

Далее ехали три двухколёсные повозки, отделанные слоновой костью и серебром. Каждую везла четверня золотисто-рыжих лошадей, которыми управляли подростки в коротких белых туниках, шедшие рядом с вожжами в руках. На каждой повозке имелось нечто вроде открытой беседки, состоявшей из тонких колонн, на которых держалась круглая золочёная рельефная крыша. В одной беседке располагалась бронзовая фигура совы, в другой красовался бронзовый павлин с раскинутым хвостом, в третьей виднелся вертикально торчавший сноп позолоченных изогнутых коротких копий — как мы коллегиально решили — вольное изображение молний громовержца Юпитера.

Процессию замыкала ещё одна группа жрецов. Они разбрасывали по арене лепестки цветов, зачёрпывая их из больших круглых мисок.

Публика первоначально живо и напористо горланила, приветствуя процессию. Но процессия, державшая путь вокруг арены, явно не торопилась, выступая торжественно и благочинно. Потому вскоре радостный напор бодрых криков начал явно сдавать свои позиции. Процессия остановилась возле вип-ложи. Цезарь слез с колесницы и вошёл в открытую для него неприметную дверцу в цоколе строения. С ним проследовали и сопровождавшие его колесницу люди в тогах.

Остальная процессия продолжила путь по арене. Большая часть зрителей горланить перестала, а остальные продолжали голосить нехотя и без огонька, словно выполняли скучную, но необходимую работу.

Вторая остановка произошла у, как её назвал Лёлик, хозпостройки. Уже гладиаторы покинули процессию и вереницей вошли внутрь. Остатки процессии всё-таки обогнули арену целиком — уже при вполне обыденном гуле трибун. Наконец, через те же ворота Помпы последний жрец покинул Цирк. Ворота после этого тут же закрылись.

На вип-балконе появился Цезарь, помахал рукой народу, который ещё разок разразился овациями и бравыми хоровыми воплями. Цезарь вытащил откуда-то кусок белой ткани, плавно махнул им и уселся. Снова взревели трубы.

Почти тут же распахнулись одни из ворот в цоколе хозяйственного сооружения, и оттуда порскнуло целое стадо перепуганных оленей. Рога их были увиты алыми ленточками, развевавшимися совершенно по-праздничному.

Вслед за животными высыпали негры в одних белых набедренниках. Их шоколадные тела перекрещивались ремнями, на которых болтались колчан со стрелами и короткий кинжал в ножнах. Каждый негр в одной руке держал небольшой заковыристо изогнутый лук, а другой рукой с трудом удерживал пару рвущихся с поводков поджарых собак.

— Ага! — с видом знатока откомментировал Лёлик. — На всех играх сначала по расписанию звериная травля происходит. А охотнички эти зовутся бестиариями.

Под вспыхнувший рёв трибун собаки были спущены — широко разевая пасти, они кинулись за оленями, норовя вцепиться в них. Олени в панике разбежались по всей арене. Негры изготовили луки и устроили скорострельную пальбу по бегущим мишеням. Стрелы, мелькая чёрными штрихами, вонзались в животных, заставляя их спотыкаться и падать; наваливались собаки, с остервенением рвали ещё живое мясо, после чего кидались за недобитыми животными.

Растворились другие ворота, и оттуда выскочили вереницей кабаны-секачи. Первыми изменения в составе участников представления обнаружили собаки. Они оставили в покое недотравленных травоядных и стали облаивать новую дичь.

Акустика Цирка была на высоте, и звуки с арены различались хорошо и чётко, несмотря на царивший гам, производимый трибунами.

Кабаны поначалу сбились в кучу, но потом как-то синхронно кинулись на собак. Большинство друзей человека успело разбежаться, но парочке не повезло. Одну собаку втоптали в песок арены, другую так саданули кривыми клыками, что та улетела как тряпичная далеко в сторону и грянулась на песок с разорванным боком.

Лучники перегруппировались и, стараясь держаться от кабанов на безопасном расстоянии, принялись метать в них стрелы. Секачи являли поразительную живучесть и продолжали бегать, даже будучи щедро утыканные стрелами.

В это время из ворот, косолапя и переваливаясь, вывалились четыре бурых медведя. Они нервно подёргались, затем три из них поспешили к ближайшей оленьей туше, а один поначалу попытался закогтить суматошно пробегавшего мимо последнего уцелевшего оленя, но это ему не удалось. Тогда медведь принюхался и вдруг целеустремлённо и на удивление стремительно понёсся к одному из лучников. Тот с завидной сноровкой пустил в медведя стрелу, которая зверя не остановила, бросил лук, в два прыжка подскочил к разделительной стенке и сиганул через неё рыбкой. Медведь от такой хитрости опешил, затормозил, встал на задние лапы, завертел башкой. Тут же вокруг него устроили бесноватый хоровод подскочившие собаки. Медведь быстро опустился на все четыре лапы, завертелся волчком, пытаясь отразить нападение.

Выскочили на арену новые бестиарии — мужики, вооружённые длинными копьями. Первым делом они направились к агрессивному медведю, окружили его со всех сторон, стали издали махать руками, подзадоривая. Медведь совсем рассвирепел, заревел грозно на весь Цирк, снова вздёрнулся на задние лапы, и махая передними, закосолапил к самому вертлявому копьеносцу. Тот с ловким коварством подставил копьё, воткнув его оконечностью древка в песок и подперев ногой. Медведь со всей дури напоролся на выставленное остриё; копьё глубоко вошло ему в брюхо. Зверь повалился на бок, начал кататься, цепляясь лапами за древко. Подбежали прочие копьеносцы и в несколько ударов оборвали его мучения.

Затем они подступили к пировавшим медведям, принялись тыкать в них копьями, раззадоривая. Сюда же подскочили и собаки, стали истошно лаять и хватать медведей сзади. Те начали суматошно метаться, норовя дать отпор.

Зрителям успела наскучить вся эта кутерьма; послышались крики с требованиями быстрее заканчивать. Бестиарии послушались и завалили медведей как сноровистые мясники, показав полное преимущество отточенного железа перед когтями и клыками.

Лучники к тому времени расправились со всеми кабанами, кроме одного, да и тот уже еле двигался. Один из копьеносцев походя ткнул его копьём в бок, отчего кабан повалился замертво, словно только этого и ждал. Зрители зааплодировали одобрительно, но без огонька.

На том данный раунд избиения делегатов животного мира закончился. Бестиарии раскланялись, разобрали собак на поводки и удалились.

Появились коренастые типы в чёрных одеждах. Одни из них стали утаскивать с арены убиенных зверей, коллективно цепляя туши длинными палками с железными крюками, другие засыпали кровавые пятна свежим песком, тут же его разравнивая.

Выскочили на арену какие-то шуты гороховые, стали скакать, кривляться, жонглировать, ходить на ходулях, гоняться друг за другом, веселя зрителей, пока служители прибирали арену. Публика вела себя как на провинциальном футбольном матче — развязно и с некоторой долей эпатажа: неумеренно кричала, свистела невпопад, швырялась в скоморохов огрызками.

Служители в чёрном доделали свои дела; снова загремели трубы, возвещая начало второго акта представления.

Выпустили на арену огромного быка незнакомой породы с изогнутыми лирою рогами, с гладкой синего отлива шкурой, туго обтягивавшей перекатывавшиеся бугры мышц. Бык тяжёлым скоком побегал туда-сюда, остановился, раздул могучую шею и заревел совсем не по-коровьи.

— Никак тур, — предположил Лёлик.

— Кто? — переспросил Боба.

— Тур. Древний бык, — разъяснил Лёлик. — С первобытных времён в Европе и Азии проживал. Ещё в средние века туры в Беловежской пуще водились.

— А потом куда делись? — спросил Боба.

— Ну так охотились на них, охотились и извели всех, — ответил Лёлик.

— Эх, Красной книги на них не было! — с сожалением молвил Боба.

— А теперь учёные наши даже и не знают — как они точно выглядели, — добавил Лёлик.

— Эге! — смекнул Раис и стал древнего быка усиленно фотографировать.

— И что это ты плёнку переводишь? — спросил его Лёлик не без сарказма.

— Ничего не перевожу! — буркнул Раис. — Назад вернёмся, фотки учёным продам за бабки немерянные, или, вообще, академиком попрошусь стать…

Лёлик издевательски захохотал, а потом спросил:

— А спросят: где фотки сделал, чего скажешь?

— Ну так и скажу… — неуверенно пробормотал Раис и задумался.

— То-то и оно! — торжествующе подытожил Лёлик. — Будешь академиком в дурдоме!

Шуты гороховые кинулись древнего быка дразнить, размахивая невесть откуда взявшимися яркими тряпками. Тур стал носиться за ними, норовя поддеть на рога. Но шуты всё время уворачивались, демонстрируя чудеса ловкости. А один и вовсе взял в руки ходулю, разбежался навстречу нёсшемуся как локомотив быку, упёр ходулю в землю и как прыгун с шестом ловко через него перемахнул.

Тем временем появился на арене крупный тигр. Шуты мигом разбежались и бочком-бочком с арены убрались.

Тигр похлопал себя по полосатым бокам гибким хвостом, помотал круглой башкой, зевнул широко, показав розовый мясистый язык и жёлтые клыки. Тур втянул воздух, попятился, остановился, широко расставил ноги, угрюмо склонил голову, выставляя рога.

Тигр как бы между прочим подошёл к туру поближе и попробовал зайти сбоку, но тур был начеку и завертелся за тигром как стрелка компаса за магнитом. Хищник принялся ходить кругами, пружиня на лапах и оскалившись злобно; тур, топчась на месте, исправно показывал ему рога. Внезапно тигр резко метнулся в обратную сторону, тут же легко взвился в воздух и упал на спину замешкавшемуся туру. Жуткий рёв заглушил на мгновение царивший на трибунах гвалт. Тур как мячик подпрыгнул на месте, взбрыкнул задом; тигр, не удержавшись, неуклюже полетел на песок. Тур метнулся следом, ударил рогами — полосатое тело взлетело в воздух и тяжело упало прямо под копыта разбушевавшемуся противнику, который не замедлил потоптаться по поверженному врагу под аккомпанемент торжествующего рёва.

Но торжествовать пришлось недолго. На арену выпустили льва. Лев деловито тряхнул густой чёрной гривой и, молча, скачками ринулся на тура. Тот, ослеплённый кровавым танцем, успел лишь повернуть недоумённую морду, как тут же был сбит с ног. Лев навалился на тура и в два приёма перегрыз ему горло. Тур задёргался в агонии и затих; под его полуоторванной головой песок быстро потемнел от крови.

Появились два негра в малиновых набедренниках. Прикрываясь круглыми щитами и выставив копья с длинными кинжальными лезвиями, они стали осторожно подходить ко льву, который, не теряя времени, выдирал из бездыханной туши внушительные куски и быстро пожирал их. Заметив новую напасть, хищник хлестнул хвостом, взревел утробно и кинулся на ближайшего человека. Выставленное навстречу копьё вонзилось льву в грудь и переломилось; негр упал навзничь, пытаясь прикрыться щитом. Лев впился ему в плечо, но тут же получил от второго бестиария жалящий удар прямо под челюсть, отчего задёргался и отдал концы.

Трибуны зарукоплескали.

Негр, удачно воспользовавшийся копьём, помог вылезти своему пострадавшему компаньону из-под поверженного царя зверей; пострадавший был довольно плох и передвигался с трудом, зажимая рваную рану, из которой обильно текла кровь. Бестиарии ушли.

Вскоре из тёмного зёва открытых ворот на арену стали выскакивать звери, попарно скованные длинными цепями: лев и тигр, кабан и медведь, леопард и пантера, медведь и тигр.

Их подгоняли люди с одними факелами в руках; они бесстрашно приближались к зверям, тыкали огнём в морды, заставляя отпрыгивать. Звери наперебой ревели, метались из стороны в сторону; цепи натягивались, звери упирались, мешали друг другу, огрызались, постепенно впадали в окончательную ярость и начинали драться между собой. В конце концов факельщики умелым обращением с огнём стравили всех зверей.

Зрителям зрелище пришлось по душе. Одобрительные крики мешались с рёвом грызшихся зверей. Раис тут же начал предлагать спор на предмет кто кого "сборет": то ли лев тигра, то ли леопард пантеру, но никто из нас не откликнулся.

Вскоре появились первые победители. Медведь без особого труда задрал кабана, хитро подпрыгнув и обрушившись на него всей массой сверху. Пантера в стремительной потасовке загрызла леопарда, после чего стала вылизывать повреждённую лапу, то и дело припадая к земле и огрызаясь на бестиариев.

Лев и тигр, сцепившись в один клубок, долго катались по арене, поднимая клубы пыли, из-за которой мало что было видно. Но, наконец, лев оседлал тигра сверху, впился ему в загривок, одновременно раздирая когтями полосатую шкуру. Тигр ещё пытался сопротивляться, потом завалился на бок, помахал лапами и затих. Лев победно взревел, но затем осел бессильно, поскольку и сам от полученных ран истекал кровью.

Дольше всех бились медведь с тигром. Медведь присел на задние лапы и молотил перед собой передними как заправский боксёр, а тигр, прижав уши и разинув пасть до невозможности, всё пытался в мелькавшие лапы вцепиться. В один момент тигр сунулся вперёд нерасчётливо и получил оглушительный удар по морде, отчего зашатался как пьяный, тряся башкой. Медведь же, вместо того, чтобы закрепить успех, встал на четыре лапы и заревел торжествующе. Тигр же молниеносно скользнул снизу и впился медведю в шею. Дальнейшее уже было делом техники. Медведь ещё пытался как-то тигра зацепить когтями, но тот, упёршись широко расставленными лапами и напряжённо дёргая хвостом, тянул вниз и вбок и вскоре повалил медведя на песок, на котором тут же образовалось тёмное пятно от крови.

Когда последняя звериная схватка закончилась, бестиарии-факельщики, стоявшие доселе праздными наблюдателями, свои факелы откинули, вытащили узкие длинные кинжалы, висевшие на поясах, и затеяли схватки со зверями-победителями.

Делали это они таким манером: пара бестиариев всячески зверя отвлекала, пользуясь тем, что маневр у того из-за цепи с пристёгнутым на другом конце поверженным оппонентом был ограничен, а третий бестиарий, улучив момент, прыгал сбоку и закалывал зверя одним ударом под лопатку.

Зрители каждому удачному удару рукоплескали.

Промашка вышла только со львом, который, как казалось, был настолько плох от полученных ран, что его даже и не стали отвлекать. Один из бестиариев, красуясь, помахал трибунам, изготовил кинжал и с некоторой ленцой попытался подкрасться сбоку, но лев с внезапной стремительностью кинулся на него, сбил с ног и в один страшный миг загрыз. Несчастный лишь раз дёрнул ногами и замер.

Трибуны произошедшему человекоубийству зарукоплескали намного энергичней, продемонстрировав местные нравы.

Для льва это был последний всплеск жизненных сил; он покачнулся и упал. Прочие бестиарии потыкали его кинжалами, но тот уже и не шелохнулся.

Снова появилась бригада уборщиков в чёрном, а с ними шуты гороховые, принявшиеся уже знакомо развлекать публику.

Служители сноровисто прибирались, цепляя звериные трупы крюками и утаскивая их с арены. Столь же деловито подцепили и уволокли труп убитого львом бестиария. Для того чтобы прибрать тушу тура, вывели упряжку лошадей.

Наконец, арена была приведена в должный порядок; последний шут, напоследок показав задницу, скрылся. Торжественно взвыли трубы, и на арену вышла процессия. Впереди шёл толстый важный дядька в белой тоге и алом плаще, за ним в шеренгу по двое шествовали гладиаторы в доспехах, но без оружия. Оружие охапками тащили позади них рабы.

Процессия неспешно обошла вокруг арены под активные вопли зрителей и остановилась посередине у разделительной стенки.

К важному дядьке подошёл раб, державший в руках два серебряных горшка. Дядька неспешно сунул руку в один горшок, достал оттуда что-то в виде таблички, потом залез в другой горшок, достал оттуда такую же табличку, изучил их и громогласно хорошо поставленным баритоном известил:

— Первая пара! Фракиец Стикс!…

Подошёл к распорядителю важным шагом один гладиатор. Зрители зарукоплескали, заголосили жизнерадостно.

— … против самнита Муррана!

Вышел вразвалочку, махая рукой трибунам, другой гладиатор. Публика ещё пуще завопила, словно приветствовала долгожданных спортивных звёзд.

— Что это, иностранцы, что ли, выступают? — спросил Боба.

— Да нет, какие тут иностранцы… — ответил Лёлик. — Просто у римлян такой обычай: как какое племя победят, так тут же и гладиаторов таким образом обзывают. Как раз с самнитов всё это пошло, как их изничтожили лет триста назад…

— Ишь ты! — покачал головой Боба. — Столько лет прошло, а всё помнят!… Какие злопамятные!…

Доспехи гладиаторов были разными. Тот, которого назвали фракийцем, имел на правой руке железный нарукавник, ноги его выше колена были тесно переплетены кожаными ремнями, голени прикрывали высокие железные поножи. На голове у него надет был шлем в виде металлической шапочки с широкими полями. На шлеме торчал султан из перьев. В левой руке гладиатор держал маленький круглый щит.

Доспехи самнита состояли из шлема с высоким гребнем и полностью прикрывавшей лицо маской, отчего тот походил на хоккейного вратаря, поножей — отчего-то только на левой ноге, нарукавника из железных полос на правой руке и большого продолговатого щита, сильно выгнутого по горизонтали.

В убранстве гладиаторов было кое-что общее. На каждом имелся широкий усеянный металлическими заклёпками пояс, из-под которого, прикрывая чресла, торчал кусок холщовой ткани, собранный так, что его треугольные концы свисали спереди и по бокам. Мускулистые торсы гладиаторов никакой защиты не имели.

— Что это у них доспехи какие-то странные, — отметил Боба. — Руки, ноги защищены, а живот голый, ничем не закрытый.

— Это специально, — пояснил Лёлик. — Ежели в руку, ногу ранят, то гладиатор жив останется, а биться не сможет. А тут если в живот саданут, то мало не покажется. И кровищи много. А римляне это любят.

Распорядитель повернулся к толпившимся сзади него рабам с оружием, выбрал короткий широкий меч и вручил его самниту; фракиец получил какой-то кривой ятаган, изгибавшийся чуть ли не под прямым углом.

Гладиаторы дружно воздели оружие над головами, отчего трибуны с новым пылом зарукоплескали.

Распорядитель снова залез в два горшка, вытащил новые таблички и провозгласил:

— Вторая пара! Ретиарий Германикс против гопломаха Спикула!

— А это ещё кто такие… — пробормотал Боба.

Ретиарий, что по-латински означало "рыбак", был явно налегке. Он не имел щита и не был обременён доспехами — в придачу к стандартному широкому поясу и юбке, которая у него была подоткнута, отчего походила на подгузник, имелся лишь на левой руке кожаный рукав и железный наплечник, высоко поднимавшийся изогнутым краем над плечом вверх, прикрывая голову. Ретиарий красовался мускулистым телом, то и дело принимая картинные позы.

Гопломах не в пример своему сопернику, был экипирован как следует. Он имел шлем без гребня, но зато с забралом, полностью закрывавшим лицо, массивные поножи и непременный железный нарукавник на правой рабочей руке. Ко всему у гладиатора был громоздкий прямоугольный щит — по видимости, весьма тяжёлый, отчего гопломах предпочитал не держать его на весу, а ставил у ноги на землю.

Распорядитель вручил ретиарию длинный трезубец и обыкновенную сеть, приспособленную на длинную верёвку. Гопломаху достался прямой меч с круглым эфесом.

— Ага! — громко воскликнул Боба. — Я этих чудил видел в кино про Спартака!

Римляне, сидевшие перед нами, оглянулись и с подозрением на нас посмотрели, и было отчего, поскольку восстание упомянутого мятежного гладиатора для них являлось событием, закончившимся совсем недавно.

Распорядитель неспешно продолжал комплектовать пары. Зрители всё ленивей их приветствовали, более предпочитая шуметь о чём-то своём. По рядам засновали шустрые субъекты, предлагавшие делать ставки на того или иного участника гладиаторских поединков.

Стало скучно. Вода в бурдюке закончилась. Солнце жарило. Я подпёр голову руками и попытался вздремнуть, что, на удивление, мне удалось. Я даже увидел сон в тему. Будто смотрю на стадионе родного города футбольный матч между нашей командой и сборищем сплошь негров в одних набедренных повязках. Наш нападающий красиво прошёл в штрафную площадку и заколотил мяч в девятку. А вратарь соперников выхватил откуда-то двуручный меч и, размахивая им над головой, кинулся за беднягой форвардом…

 

Глава 11

В которой появляется герой арены.

Очнулся я от дружеского толчка Джона. Все пары, наконец-то, были сорганизованы. Гладиаторы прошли на середину арены и встали там в красочных позах.

Распорядитель поднял руку и, надрываясь, прокричал:

— Битва будет всерьёз! Оружие всё острое! И сейчас гладиаторы это вам покажут!… — после чего вместе со всеми рабами с арены удалился.

Гладиаторы же продолжали стоять, как ни в чём не бывало.

— Чего это не махаются? — забеспокоился Раис.

Тут через продолжавшие оставаться распахнутыми ворота стали появляться на арене какие-то явно люмпенизированные полуодетые личности. Появлялись они как-то странно: вылетали рыбкой и плюхались в песок.

— А это ещё кто? — удивился Джон.

— Тоже какие-нибудь гладиаторы, — предположил Раис.

Боба повернулся к римлянам, которых он давеча уже беспокоил вопросами, и спросил ещё разок:

— А не подскажете, это кто?

— Лихоимцы, — благодушно ответил один из них. — Сейчас потеха будет.

— Как это?… — не понял Боба.

— Воры это всякие, грабители, рабы провинившиеся, одним словом, лихоимцы. К смерти приговорены, — объяснил римлянин, с удовольствием глядя на арену. — Сейчас их гладиаторы и порешат, так сказать, в назидание.

— Как это порешат? А где ж адвокаты? — растерянно пробормотал про себя Боба.

К тому моменту приток лихоимцев завершился, и ворота захлопнулись. Было их человек сорок. Они сбились в кучу, не решаясь двинуться с места. Гладиаторы же неторопливо направились к своим жертвам, расходясь при этом пошире.

Лихоимцы взволнованно зашевелились, стали разбегаться в разные стороны, пытаясь проскочить между гладиаторами, но те, проявляя ухватистую сноровку, сигали туда-сюда, размахивая оружием и постепенно сжимая круг. Делали они это столь ловко, что среди обречённых очень быстро и как-то обыденно появились первые жертвы. Один горемыка споткнулся неловко, тут же попал под меч и упал на песок со вспоротым боком; он попытался было отползти в сторону, но гладиатор резким ударом добил его. Другой в отчаянии сам бросился на гладиатора, незамысловато размахивая кулаками, отчего и быстро отмучился, приняв железо в сердце.

Выдвинулись вперёд ретиарии, стали ловко метать свои сети, отлавливая ими жертвы, словно какую-то рыбу. Те путались и падали, а ретиарии с размаху всаживали в них трезубцы.

Публика активно веселилась, приветствуя каждый смертельный удар аплодисментами, а то и дружным хохотом, словно происходил юмористический концерт.

Лёлик, неотрывно следивший за творившимися безобразиями в бинокль, вдруг вскочил как ужаленный и истошно взвопил:

— Гляньте, Серёга там!…

Мы повскакивали на ноги, стали присматриваться и в самом деле разглядели среди суетившихся фигур одну знакомую — бледную, жилистую и в сатиновых трусах.

— Ай, ай, ай! — запричитал Лёлик, хватаясь за голову. — Сейчас ведь совсем ведь зарежут, гады!…

Кровавое действо происходило на другой стороне арены; к тому же мешала обзору разделительная стенка с её архитектурными прибамбасами — и именно поэтому мы не сразу различили нашего заблудшего друга, а теперь не знали: чем ему помочь. Боба в растерянности схватился за пулемёт, готовясь полоснуть от души, но Джон воспрепятствовал ему, крича что-то невнятное. Сзади зашумели недовольные нашими кульбитами зрители.

Гладиаторы тем временем почти что окружили страдальцев, прижав их к трибунам. Ситуация совсем уже стала выходить из-под контроля, но тут вдруг произошли некоторые изменения. Один прыткий лихоимец, обманув ловким финтом неповоротливого гопломаха, вырвался на оперативный простор; гладиатор машинально рванулся за беглецом, разорвав кольцо осады. Остальные лихоимцы, не долго думая, воспользовались случаем и кинулись убегать; гладиаторы припустили за ними; всё перемешалось.

Зрители изрядно веселились; со всех сторон неслись крики, свист и улюлюканье. Многие торопливо заключали пари на то, кто из смертников дольше продержится.

Серёга как угорелый припустил по арене. За ним бросился один фракиец, размахивая кривым как бумеранг мечом.

— Серёга! Серёга! — заорали мы изо всех сил нестройным образом, но за общим шумом он нас явно не слышал.

Наш коллега в хорошем темпе домчался до самых ворот Помпы, пометался возле них, затем бросился снова бежать, но уже по другой стороне арены. Скорость его падала на глазах, ноги заплетались. Обильное курение и неудержимое потребление алкоголя явно не благоприятствовали долгосрочным забегам.

Преследователь, хоть и был в доспехах, начал Серёгу догонять. Особо ловкий ретиарий перепрыгнул через разделительную стенку и метнул сеть, но, к счастью, неудачно. Тут подоспел новый убивец в образе самнита, и втроём они лишили Серёгу свободы маневра, окружив со всех возможных сторон. Серёга, дыша как загнанная лошадь, прижался к ограде аккурат напротив наших мест.

Гладиаторы, видя, что их жертве деваться некуда, перестали торопиться. Любезно улыбаясь и радушно помахивая оружием, они вальяжно направились к нашему многострадальному другу, между собою переговариваясь, словно решая: кому порешить шустрилу. Серёга отчего-то стоял совершенно неподвижно, сложив покойно руки на груди наподобие командора, тем самым демонстрируя извечное мужество простых наших людей.

Мы же всё это время пытались что-нибудь сделать. Бледный Боба, судорожно сжимая трясшимися руками пулемёт, тщетно пытался прицелиться. Джон рвал из рюкзака неудачно зацепившийся Серёгин шмайссер. Раис отчего-то размахивал своим топориком как ирокез томагавком. Лёлик потрясал кулаками и что-то гневно кричал. Я схватился за автомат, но отчего-то совершенно позабыл: как снять его с предохранителя.

Гладиаторы остановились. Фракиец с самнитом начали приветственно махать руками горланившей публике. Ретиарий же стал неторопливо раскручивать сеть над головой, готовясь метнуть её продуктивно.

И тут Серёга совершенно неожиданно с молниеносной внезапностью выхватил из трусов рогатку, вкинул её и, рванув могуче резинку, как следует пульнул. Ретиарий нелепо дёрнул головой, взмахнул руками и брякнулся навзничь. Сеть при этом отлетела в сторону и удачным образом накрыла фракийца, который незамедлительно в ней запутался и тоже упал.

Самнит с искренним удивлением уставился на своих поверженных соратников, а особенно на ретиария, не понимая: что же с ним такого сногсшибательного приключилось. Серёга же, не теряя времени, подхватил оказавшийся бесхозным трезубец, и принял боевую стойку, став похожим то ли на отважного рыбака, то ли на агрессивного дьяволёнка.

Между тем Джону наконец-то удалось выпутать шмайссер; тщательно примерившись, он швырнул его на арену. Автомат плавно перелетел через ограду и, слегка задев напряжённо застывшего Серёгу о плечо, шмякнулся в песок. Серёга от неожиданности лихо подпрыгнул, но быстро сориентировался, отшвырнул трезубец, коршуном схватил нежданный подарок, рванул затвор и с готовностью развернулся навстречу самниту, закончившему к тому моменту размышлять и направлявшемуся к нашему коллеге с вполне определенными намерениями. Но было уже поздно — ситуация в корне переменилась.

Серёга картинно выставил ножку и вскинул шмайссер к поясу — совсем так, как это было когда-то предписано уставом вермахта. Грохнула щедрая очередь, громоподобным эхом заглушая шум трибун самым оглушительным образом. Самнит, крутанувшись волчком, выронил щит и меч, схватился за простреленную руку и тут же быстро-быстро заковылял прочь, глядя со страхом на Серёгу. Фракиец, всё пытавшийся выпутаться из сети, на пару секунд замер, а потом пополз подальше от Серёги с быстротой, достойной удивления.

На мгновение во всём Цирке установилась полная тишина. Мы решили воспользоваться моментом и как следует призывно гаркнули. Серёга оглянулся, увидел нас, блаженно заулыбался и замахал руками. И будто в ответ трибуны взорвались безобразным гвалтом. Публика загалдела, заголосила, завопила, бестолково засуетилась; люди наперебой тараторили, махали друг у друга под носом пальцами, закатывали красноречиво к небу глаза, призывая в свидетели богов, устраивали скандалы, и всё это для того, чтобы незамедлительно поделиться с ближними собственной свеженькой версией случившегося, одновременно выслушивая со всех сторон ещё массу разнообразных версий — одна нелепее другой. А некоторые осторожные начали на всякий случай пробираться к выходам.

Определённое волнение наблюдалось на вип-балконе. Имевшиеся там фигурки принялись суетиться, то сбегаясь, то разбегаясь — совсем как воробьи на ветке.

Гладиаторы вели себя благоразумно — в смысле, пассивно, столпившись на противоположной от Серёги стороне арены; к ним сиротливо жались оставшиеся в живых лихоимцы.

А Серёга с молодецким видом сержанта-дембеля, даром что был одет, или, точнее, раздет не по форме, прохаживался по арене, любовно тетешкая в руках шмайссер, и что-то зубоскалисто нам кричал, гримасничая. Мы орали в ответ всякую ерунду, но вряд ли кто-то из нас друг друга слышал.

На арену выскочил служитель. Он что-то сказал гладиаторам, потом помахал рукой лихоимцам, после чего все они вместе торопливо ушли. На арене Большого Цирка в гордом одиночестве остался один лишь Серёга. Впрочем, это одиночество длилось недолго.

На арену выбежало целое львиное семейство. Впереди, мотая гривастой башкой, скакал матёрый самец, в кильватере целеустремлённо следовали две львицы. Подскочив к разделительной стенке, звери остановились, покрутили головами и хором утробно заревели. Трибуны ахнули в предвкушении.

— Ну чо, нам тоже стрелять? — нервно прокричал Раис, наконец-то сменивший топорик на автомат.

— Сам справится! — рявкнул Джон.

Серёга, углядев хищников, попятился к ограде. Львы поначалу покрутились туда-сюда, потом самец встал передними лапами на стенку, увидел Серёгу, грозно зарычал и споро через стенку перелез. Львицы дружно последовали за ним.

Хищники стали медленно приближаться к Серёге. Тот опустился на одно колено и, вскинув автомат, приготовился.

Самец, нехорошо рыкнув и задрав хвост, бросился первым. Хлёстко ударили две очереди; лев вскинулся на задние лапы, грохнулся на бок и замер. Львицы нервно отпрыгнули назад, взволнованно забегали кругами и вдруг рванулись к Серёге одновременно. Серёга с хладнокровной сноровкою профессионального стрелка по тарелочкам завалил их двумя очередями, причём последняя львица ткнулась мордой в песок в каком-то метре от нашего героя. Серёга пружинисто вскочил с колена, поставил ногу на львиную башку и, замолотив себя кулаком в грудь, попытался издать победный вопль Тарзана, но как назло публика вновь бесновато завопила, и нам оставалось лишь оценить по достоинству то, насколько широко Серёга может разевать рот.

А вопли с трибун уже имели несколько иной оттенок, чем прежде — явственно стали слышаться в них интонации восторга и восхищения, и многие зрители затыкали по местному обычаю большими пальцами в небо, рекомендуя начальству подарить бравому громовержцу полноценную свободу. Но официальные лица, пребывавшие в вип-ложе, решили, видно, не торопиться с поспешными выводами.

После некоторой паузы многозначительно заскрипели самые большие ворота, заставляя трибуны притихнуть испуганно. В тёмной глубине неясно нарисовалась громадная фигура. Повозившись немного, фигура выскочила тяжёлой рысью наружу и оказалась носорогом, по размеру бывшим чуть меньше железнодорожной цистерны. Ни на миг не останавливаясь, носорог стал хаотично скакать по арене, тяжело топоча тумбообразными ногами.

В своих метаниях гигант обогнул разделительную стенку и стал неотвратимо сближаться с Серёгой.

— Готовсь!… — судорожно просипел Джон и взял автомат на изготовку.

Мы сделали то же.

Серёга притаился возле ограды, норовя казаться отсутствующим. Но носорог вдруг затормозил прямо напротив Серёги, шумно засопел, принюхиваясь, закосил налитым кровью глазом и стал медленно разворачиваться, нацеливаясь рогом на подвернувшуюся мишень. Рог внушал уважение — был он почти что в Серёгин рост и поблескивал хищно как хорошо отточенная сабля, покрытая для особого шика чёрным китайским лаком.

Зверь противно замычал и попятился назад, готовя место для разбега. Серёга заметно занервничал и попытался в носорога как следует пульнуть, но то ли затвор заело у изделия немецких оружейников, то патроны кончились, только из всей стрельбы получилась лишь одна захлебнувшаяся очередь, подстегнувшая зверюгу почище кнута.

Носорог подпрыгнул, наклонил башку к земле и, свирепо фырча, на всех парах понёсся на Серёгу.

— А-а-а!… — кто-то из коллег заорал истерически, и тут же началась оглушительная пальба из всех видов нашего арсенала, в которой среди сухой трескотни автоматов солидно выделялся басовитый грохот Бобиного пулемёта. Кисло завоняло сгоревшим порохом, заложило уши; зрители в панике хлынули прочь от нас. А носорог лишь слегка умерил под свинцовым градом свой пыл и продолжал нестись вперёд, приноравливаясь нанизать нашего друга на рог как мотылька на булавку.

Серёга отшвырнул прочь шмайссер, с ловкостью обезьяны влетел на самую верхушку ограды, и тут же в эту самую ограду со всего маху врезался обезумевший зверь.

От могучего удара Серёга кубарем слетел вниз, прямо на спину носорогу, распластался там, вцепившись в толстые складки грубой шкуры и раскорячив шпагатно ноги в безуспешной попытке оседлать зверюгу по всем правилам верховой езды. Но это уже было излишне, так как носорог, дёрнувшись пару раз, осел на передние ноги, нелепо задрав башку из-за застрявшего в изуродованной ограде рога, и мирно затих.

Но отнюдь не затихли трибуны. Новый шквал повального экстаза взлетел над Цирком; все повскакивали со своих мест — то ли чтобы лучше видеть, то ли чтобы сподручнее орать. Серёга неуверенно посмотрел по сторонам, сел твёрже, затем, убедившись в полной победе, влез на носорога с ногами и попробовал воспроизвести пару па из чечётки, но от этого убиенное тело стало медленно заваливаться на бок.

Наш друг, видно решив, что вся эта недвижимость была коварным притворством, переменился в лице, кузнечиком сиганул на землю и кинулся улепётывать, но на бегу оглянулся, оценил ложность своих опасений и не без находчивости плавно сменил пошлое драпанье на ленивую пробежку свежеиспечённого чемпиона.

Мы же, подхватив своё имущество, стали спускаться вниз. Ближние зрители, толкаясь беспорядочно, шарахались в стороны, те, что подальше, глазели на нас неотрывно; остальные же, не определившись с природой произошедшего, вопили кто во что горазд и всё настойчивей требовали свободы для нашего непобедимого героя.

Мы спустились к началу рядов; с обратной стороны решётки подбежал завершивший малый круг почёта Серёга. Был он возбуждён и весел, глаза его лихорадочно блестели, и вообще вид его как нельзя более подходил человеку, только что избежавшему несомненного летального исхода.

Завязался между нами и Серёгой жаркий диалог. Но поскольку из-за неутихавшей стихии Цирка на слова особой надежды не было, то общение происходило в лучших традициях лишённых дара речи, то есть при помощи разнообразных и хитроумных жестов.

Всех превосходил Раис: своими гримасами, ужимками, всяческими составляемыми при помощи хлопотливых рук фигурами, топотанием ног, выкатыванием глаз и прочими кренделями он умудрялся выразить и радость по поводу благополучного исхода, и критику некоторых аспектов Серёгиных действий на ристалище, и воодушевление от состоявшегося зрелища, и негодование в адрес безрассудных молодчиков, позволяющих себе дурацкие поступки по утру, а также множество иных эмоциональных нюансов и тонкостей, которым, пожалуй, и вовсе не найти аналогов в словесных выражениях.

А тем временем властные структуры, наконец-то, сделали должные выводы и пришли к единственно правильному и гуманному решению. Напористо задудели трубы, исполнив нечто вроде: "Слушайте все". Установилась приличествовавшая случаю тишина. С вип-балкона некий субъект в белой тоге громогласно и чётко проинформировал публику о том, что великий Цезарь милостиво дарует герою и победителю жизнь и свободу.

Тут же на трибунах разразился очередной массовый приступ голосового недержания, причём такой мощности, что показалось, будто прямо над Цирком принялись кружить реактивные транспортники, гружённые железными бочками, слегка заполненными болтами и гайками.

Серёга рачительно отыскал в песке рогатку, потом подхватил с земли шмайссер, взял его на ремень, шустро перелез через ограду, воспользовавшись тушей носорога как подставкой, протянул нам руки, за которые мы его подхватили и дружно втянули наверх.

Какой-то особо пытливый римлянин подобрался к нам вплотную и даже попробовал Серёгу потрогать, но тот вдруг скорчил дурацкую гримасу и игриво ткнул дулом любопытного в живот, отчего тот мертвецки побледнел и повалился в обмороке.

Серёга было собрался насладиться столь уморительным результатом милой своей проделки, но не смог, так как немедля попал в новый оборот, представший в виде дружеских тумаков, костоправных объятий и всякого рода тычков, ибо как раз мы принялись с должной горячностью приветствовать нашего заблудшего друга. Зрелище это пришлось по вкусу римскому народу, и зеваки стали быстро скапливаться вокруг, с удовольствием глазея на то, как группка престранно одетых громовержцев приятельски поколачивает героя арены. При этом задние старательно напирали на передних, отчего для нас наглядно и убедительно проявилась реальная тенденция к тому, чтобы быть вскоре изрядно помятыми, а, может, и несколько затоптанными.

Из толпы кое-как вытиснулись два раба. Один из них, весьма дюжий, расталкивал зевак, а другой тащил в охапке Серёгину одежду.

Серёга, обрадовавшись поводу прервать серию товарищеских тумаков, вырвался из нашего круга, схватил своё обмундирование, оглядел его придирчиво и стал сноровисто и с особым удовольствием одеваться. Когда в конце процесса он взялся было прилаживать кепочку, оттуда со звоном выпала массивная золотая цепь со здоровенною бляхою. Серёга молниеносно поднял её, повертел придирчиво, особенно интересуясь бляхой, украшенной крупными сапфирами.

— А камушки-то на моей красненькие были! — недовольно заметил Серёга. — Туфту подсунули! — но, тем не менее, цепь не без самодовольства нацепил и грудь с ней старательно выпятил.

К тому моменту всё продолжавшая накапливаться вокруг толпа благополучно миновала критический рубеж и приняла по отношению к нам ту самую позицию, что и стенки чемодана к плотно упакованным в нём вещам, то есть — на более доступном читателям языке — стиснула нас как следует, жарко дыша и бесцеремонно толкаясь.

— Ну никого порядка! — искренне расстроился Боба, с трудом отпихнул от себя наиболее назойливых и, подняв пулемёт дулом вверх, долбанул короткой очередью.

Незамедлительно произошла серьёзная паника; зеваки, работая локтями и падая, ринулись удирать. Через пару мгновений изрядное пространство вокруг оказалось совершенно пустынным.

— Однако, пора и честь знать, — с намёком возвестил Джон, расслабленно потряхивая притомившимися в ходе дружеских приветствий руками.

— Да чего там, давай позырим! Вы то смотрели представление, а я то нет! — возразил Серёга, с любознательностью поглядывая на арену, куда к тому времени распорядители выпустили шутов гороховых с их ужимками, кривляниями и акробатическими номерами.

— Ну ты совсем дурак! — возмутился Лёлик, опасливо вертя по сторонам головой. — Устроили тут, понимаешь, из-за тебя стрельбище натуральное, пальбу неприкрытую, засветились как могли, того гляди, набегут фараоны местные, скрутят мальчишечку юного!… — закончил он с надрывом, явно подразумевая под мальчишечкой самого себя.

Серёга насупился, но более возражать не стал.

Дружной кучкою мы направились к выходу. Римляне торопливо освобождали нам дорогу, предупредительно разбегаясь в стороны. По пустой лестнице мы поднялись наверх, вошли под арку и безо всяких препятствий вышли на площадь.

 

Глава 12

В которой герои знакомятся с исторической личностью и получают от неё приглашение принять участие в заморском военном визите.

На площади практически никого не было; лишь вдалеке виднелось несколько фигур, да стая бродячих собак, высунув языки, валялась в тени здания.

Мы остановились собраться с мыслями.

Серёга самодовольно потёр бляху и произнёс:

— Значит, другую подсунули. Ну ладно.

Лёлик алчно сверкнул очками, с нарочитым небрежением потрогал цепь и презрительно хмыкнул:

— Ха, медяшка!… — и тут же, противореча сам себе, грубо спросил: — Так дашь поносить-то?!…

— Как же дам-то? — жадновато заудивлялся Серёга. — Это, стало быть, как орден мне, за геройские, значит, мои заслуги. А ордена не передаются.

Лёлик отвернулся в сторону и гадливо процедил:

— Как же ге-ерой!… Если бы не мы… не я… давно бы брюхо-то распороли… С рогаткой своей дурацкой…

— Ну что, путешественник недоделанный, давай рассказывай! — обратился Джон к Серёге, выражая общее мнение.

— А я чо, я ничо! — чинно начал тот. — Ну, значит, на хате этой ночью курить захотел — прям страсть!… Я как вмажу — сразу бабцов хочу, а после бабцов, значит, цигарку засмолить!…

— А после цигарки? — заинтересовался Раис.

— После цигарки снова, значит, вмазать… — неуверенно ответил Серёга. — И вообще, не перебивай!… Ну, стало быть, курить хочу, сил нет, а табачку-то нема!… Ну и решил на улицу сходить. Думаю, проветрюсь, да и сигареток настреляю… Ты это чего? — озадаченно спросил он у загоготавшего Джона.

— Видишь ли, друг мой, табак завезут в Европу эдак лет через тысячу с половиной, — объяснил я.

— Ага! — догадливо заулыбался Серёга. — А то я всё врубиться не мог: то ли тупые такие, то ли придуриваются… У одного спросил — не дал, у другого спросил — тоже не дал, ну а третьему уж я сам дал — прям в глаз!… А этот сразу развопился не по-пацански, а на шум хмыри какие-то набежали, навалились скопом, замели вчистую в ментовку местную. Только и успел рогатку в трусняк спрятать…

— А рогатку-то зачем с собой брал? — спросил Джон.

— Да так, на всякий случай… — туманно ответил Серёга и продолжил по теме: — А в ментовке какой-то козёл жирный увидел цепочку мою, — Серёга ласково дотронулся до своего ордена, — то есть, не эту, а ту, которую я в магазине… э-э-э… нашёл… ну и в меня вцепился!… Орёт как дурак, как будто цепочек у него мало!… Я ж только одну взял… Ну я, стало быть, адвоката потребовал, всё чин по чину, а эти волки позорные требований моих законных и слушать не стали, долбанули чем-то по кумполу… Очухался уже в зиндане… Вы, парни, прикиньте, ментовка у них ещё тот клоповник. Не как у нас обезьянник, а дырка в полу, а там зиндан натуральный… Ну, короче, повалялся без всякого сознания, только соображать стал, так тут всех нас, кто там со мной горевал, наружу вытащили, в клетки посадили и сюда привезли, на этот самый стадион… Я сначала даже подумал — соревнования какие… А потом — да!… Всё, подумал: хана!… А тебе чего надо?! — Серёга вдруг резко сменил тему, сунулся вбок и схватил за грудки неприметного субъекта с рыбьим взором и поджатыми губами, неизвестно с каких пор притулившегося за нашими спинами.

Субъект и не подумал сопротивляться; он как-то сразу безвольно обмяк в Серёгиных хватких руках, напоминая вялое животное, оказавшееся волею случая в лапах хищника и уже смирившееся со своей участью стать едой.

Серёга субъекта как следует встряхнул, после чего тот слегка оживился и попробовал изобразить дружелюбную улыбку, отчего лицо его вытянулось как от лимона. Затем субъект исключительно вежливым, но очень дрожавшим голосом произнёс:

— Уважаемые чужестранцы! Великий Цезарь, озабоченный приятностью пребывания для всех гостей Рима, приглашает вас для интересной беседы.

— Ну вот, влипли… — обречённо промямлил Лёлик и заметно побледнел.

— Погодь панику пороть, — рассудительно сказал Джон. — Небось, приглашает, а не больно чего. Да и вообще, нас так просто не возьмёшь.

— Во, во! — разулыбался Боба и переложил пулемёт с плеча на плечо.

— А куда это Цезарь нас приглашает? — уточнил Джон.

— К себе в дом, — пролепетал субъект.

— Это хорошо, а то не кушали давно, — заторопился высказать свое мнение Раис. — А тут, глядишь, и пожрём на шару!…

— И где этот дом Цезаря? — с подозрением спросил Лёлик.

— Да тут прямо, на Палатинском холме, — с готовностью пояснил субъект и махнул рукою в нужном направлении.

— А сам ты кто будешь? — продолжил допрос Серёга и ещё разок встряхнул субъекта.

Тот дождался, пока его трясти перестанут, и не без гордости отрекомендовался:

— Я раб Гая Юлия Цезаря!

— Ну так пошли, поглядим, что к чему, — подвёл я итог состоявшемуся разговору. — Серёга, отпусти братана.

Серёга нехотя исполнил мое пожелание; субъект осторожно перевёл дух, аккуратно расправил свою тунику и гостеприимно произнёс:

— Прошу вас следовать за мной.

Вслед за римлянином мы пересекли площадь. Сзади из чаши Цирка донёсся слитный вопль публики — из чего следовало, что представление продолжалось.

Мы прошли между домами, вышли к следующему уступу холма и по широкой лестнице поднялись на него. Там была ещё одна площадь, на которой стоял красивый храм с изящными колоннами. За храмом начиналась широкая прямая улица, по которой нас и повели.

Улица была пустынна, и душный ветерок беспрепятственно гонял по каменным плитам песчаную пыль. Вдоль улицы по обеим сторонам тянулись высокие заборы из белёного кирпича с крепкими воротами. За заборами вздымались пышные кроны деревьев. Между обильной зеленью виднелись роскошные дома, украшенные многочисленными архитектурными излишествами.

Путь оказался недолгим. Вскоре субъект свернул к распахнутым настежь воротам в высокой стене. Из ворот навстречу нам с грохотом выкатилась колесница, запряженная парой белых коней. Возница в рабской одежде зыркнул на нас с интересом, хлопнул вожжами, заставляя коней понестись вскачь.

— Это за хозяином, — деловито пояснил субъект.

Мы вступили в большой двор, украшенный чередой скульптур и усаженный по периметру долговязыми кипарисами. В глубине двора находился дом, по шикарной отделке и величине своей приближавшийся к монументальному дворцу. Во дворе кучковалось немалое количество военных и гражданских лиц. При нашем появлении все они как один молча уставились на нас.

— А вдруг ловушка это? — нервно залепетал Лёлик, с ужасом оглядываясь по сторонам. — Сейчас как налетят, как накинутся…

Но ничего подобного не случилось, и мы спокойно дошли до парадного крыльца с мраморной колоннадою, гранитными ступеньками, бронзовыми львами и караулом из бравых легионеров у высоких двустворчатых дверей с позолоченными накладками.

— Ого! Шикарно! — возвеселился Раис и, приосанившись молодцом, собрался чинным шагом проследовать парадным путем.

— Э-э!… Не сюда, — вежливо, но твёрдо осадил Раиса провожатый и, дав знак следовать за ним, повёл нас вокруг дома.

Мы свернули за угол и шли довольно долго, проникаясь уважением к размерам жилища Цезаря, пока в стене дома не обнаружился вход, прятавшийся за пышно разросшимися розовыми кустами. Вслед за субъектом мы вошли вовнутрь и, пройдя полутёмным коридором, оказались на уютной террасе, выходившей в роскошный обширный сад.

Римлянин предложил нам располагаться, помялся, а потом удалился, посулив, что Цезарь вот-вот будет. Мы осмотрелись. На террасе было тихо, свежо и почти прохладно, что после палящего солнца, пыли и оглушительного сборища местных болельщиков казалось верхом комфорта. От сада террасу отделяла лишь легкая балюстрада да тонкие колонны, подпиравшие покатую крышу, отчего создавалось впечатление отстранённого созерцания открывавшегося пейзажа.

Из сада доносился мелодичный щебет птиц да легко журчал фонтан, замысловато устроенный в виде бронзовой раковины на каменном столбе, из которой струилась сверкавшая в пробивавшихся сквозь листву солнечных лучах прозрачная вода. За фонтаном расходились веером несколько посыпанных красным песком дорожек, вдоль которых на постаментах стояли статуи и декоративные вазы, украшенные барельефами.

На террасе имелась некоторая мебель: обтянутые красной кожей скамейки, чуть в стороне кресло с прямой спинкой и рядом с ним столик на трёх изогнутых ножках, сверху изображавших крылатых грифонов, торсы которых к низу плавно переходили в когтистые лапы. На круглой столешнице из полированного узорчатого дерева стоял начищенный до зеркального блеска серебряный гонг.

Мы расселись по скамейкам и принялись ждать, то поглядывая в сад, то разглядывая в обилии расставленные у стены бронзовые бюсты, изображавшие, по всей видимости, государственных мужей с присущими им суровыми взорами, двойными подбородками и жирными загривками.

Время тянулось медленно. Лёлик, стараясь не шуметь, достал свою энциклопедию, пошуршал страницами, принялся читать. Потом хмыкнул и доложил, что Цезарь ещё тот фрукт: шельма, карьерист и интриган.

— Но слово держит! — сообщил энциклопедист.

— Честный, значит? — с одобрительными нотками уточнил Боба.

— Ага, — подтвердил Лёлик с ухмылкою. — Вот тут как раз в тему пример занятный…

— Какой пример? — заинтересовался Боба.

Лёлик ухмыльнулся ещё шире и стал рассказывать своими словами:

— По молодости Цезарь попал в руки пиратам. Пираты тут, понимаешь ли, в Средиземном море до недавнего времени прямо-таки никому проходу не давали. Вот и нашего Цезаря поймали, да к себе увезли — на пиратский остров — ну и выкуп потребовали. Он своих спутников послал за деньгами, а сам около сорока дней ждал, пока те вернутся. За время своего плена всё с пиратами шутил, обещал их распять. Те не верили. А зря. Когда выкуп привезли, пираты Цезаря отпустили. Как честные люди. А он сразу собрал флот и кинулся за ними в погоню. Всех поймал и распял. Тоже как честный человек.

— Действительно, честный… — согласился Джон, но как-то невесело.

Лёлик перевернул страницу, вчитался, сделал большие глаза и дополнил характеристику ожидаемой персоны:

— Ах, каков гадкий папочка!… Цезарь-то развратник будь здоров… Потаскун без тормозов. Его тут называют "мужем всех жён и женой всех мужей".

— Ну ничего себе ёкарный бабай! — изумился Серёга.

— И не говори!… — озабоченно произнёс Раис. — Сразу вопрос возникает: это зачем он нас позвал таких красивых?…

С подачи коллеги мы стали вполголоса обсуждать: по какой такой причине званы к местному правителю. Подозрения Раиса, разумеется, всерьёз восприняты не были. Серёга, улыбаясь до ушей, высказал личное мнение, заявив, что позвали нас из-за него, потому что своим несомненным подвигом он заслужил звание Героя Рима, и совсем скоро, вдобавок к ожерелью, вручат ему под фанфары самый главный местный орден. Мы посмеялись над его несуразной версией, а потом коллективно решили, что всё дело тут в поневоле состоявшейся демонстрации возможностей огнестрельного оружия, и Цезарь решил лично разузнать детали и подробности из первых рук. В ходе совещания постановили, что надо с ним держать ухо востро, секретов не выдавать, а при возникновении подлой засады брать Цезаря в заложники и прорываться с боем, для чего заранее держать оружие в готовности номер один.

Лёлик снова заглянул в свой источник знаний и заявил, хихикая:

— А вот ещё!… У Цезаря плешь имеется. Так он чтоб ею не светить, постоянно на башке лавровый венок таскает. А над ним за это ещё больше смеются…

Тяжёлые портьеры, прикрывавшие дверь в дальнем конце террасы, покачнулись, раздвинулись, и на террасу выбежала огромная собака, напоминавшая мраморного дога. Увидев нас, она остановилась, шумно принюхалась, утробно зарычала и, стуча кривыми когтями по мозаичному полу, направилась к нам. Вид зверя не внушал доверия, поэтому коллеги зашевелились неуверенно; кто-то на всякий случай щёлкнул предохранителем. Лёлик, сидевший с краю, бочком слез со скамейки и, пробормотав что-то о командирах, которые должны командовать сзади, спешно переместился за наши спины. Оказавшийся на переднем рубеже Раис опасливо привстал, умильно заулыбался, собрав морщинки у узких щёлок, куда спрятались его испуганные глаза, и с ласковым бережением залепетал:

— У-тю-тю, собачечка, что ты, что ты!… — при этом вытягивая как бы невзначай из-за пояса топорик навроде последнего аргумента нашего извечного миролюбия.

— Фйють, фйють!… — раздался за теми же портьерами призывный свист, отчего собака, уже совсем было собравшаяся попугать нас своими жёлтыми клыками, резво переменила намерения и, совершив оверштаг, подбежала, виляя крысиным хвостом, к вышедшему на террасу гражданину в белой тунике с пурпурной сенаторской каймой и длинными рукавами, по краям которых болталась пышная бахрома. Руки гражданин держал заткнутыми за блестевший золотыми бляхами пояс, свисавший свободно и небрежно как у разнузданного дембеля.

Гражданин был сухощав, широкоплеч, и высок — для местного малорослого племени. На его голове чуть набекрень размещался пышный лавровый венок, под которым просматривалась обширная плешь.

Римлянин похлопал пса по костлявой башке, неторопливо подошёл к креслу, разместился в нём по-хозяйски и широко нам улыбнулся, как было когда-то положено улыбаться дежурным пионерам при встрече официальной делегации.

Боба стеснительно ухмыльнулся в ответ и вдруг тихо, но убедительно ляпнул:

— А у нас лаврушку в похлёбку кладут…

У римлянина физиономия стала вытягиваться, но он быстро взял себя в руки, вновь приветливо улыбнулся и заговорил глубоким бархатным баритоном прирождённого оратора:

— Судя по вашим манерам и одеяниям, вы прибыли к нам издалека. А я, как лицо, наделённое волей римского народа и сената верховной властью, несу ответственность за то, чтобы наши гости ни в чём не испытывали неудобств и прочих недоразумений.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил его Джон, а затем учтиво осведомился: — Насколько мы понимаем, это ты — Гай Юльевич Цезарь?

Римлянин на миг озадачился, но затем, ещё шире заулыбавшись, утвердительно кивнул. Коллеги, и без того разглядывавшие римлянина как занятный музейный экспонат, стали пялиться на него уж и вовсе безо всяких церемоний.

Надо сказать, было довольно-таки странно видеть наяву человека, чьё имя в умственном нашем понимании было накрепко связано с героико-историческими эпопеями, запечатлёнными в учебниках и романах, тем более, так сказать, бытовой Цезарь внешностью своей на героя особо не тянул, а более походил на ушлого бухгалтера.

Имел он суровую линию тонкогубого рта, горбатый вислый нос, крепкий подбородок и выпуклые скулы, внушительный лоб с залысинами, плавно переходивший в плешь, которую обрамляли скудные остатки волос, росших жидкими прядями цвета застарелой горчицы. Лицо его было изрезано морщинами и имело тот кирпичный оттенок, который присущ как проводящим долгое время на открытом воздухе, так и солидным любителям тёмного пива. Так что внешностью Цезарь обладал довольно-таки заурядной, и вот только глубоко посаженные чёрные глаза его смотрели со спокойной властностью привыкшего повелевать.

— Итак, вы чужестранцы, — утвердительно молвил Цезарь, прерывая затянувшееся молчание. Одной рукой он теребил себя за подбородок, а другой поглаживал по башке собаку, примостившуюся подле него.

— Твоя проницательность сродни твоему величию, Цезарь, — на всякий случай заявил я на патетический манер.

(Кстати, хочется к слову заметить, что тыканье исторической особе — это вовсе не признак нашего вопиющего бескультурья, а следование тогдашним оборотам речи, ибо именовать уважаемую личность во множественном числе тогда ещё принято не было.)

Цезарь посмотрел на меня с видом начальника, ещё не дозревшего до понимания утончённых образцов ненавязчивой лести, и, кашлянув, продолжил:

— Ну что же! Я очень рад тому, что наш великий Рим почтили своим посещением столь представительные и солидные мужи, — при этом он сладко поулыбался и покивал головой.

— Да уж нет! — вмешался напористо Джон. — Это мы преисполнены громадного удовлетворения и прочих чувств от посещения сего славного города и особенно от натурального лицезрения его выдающегося и заслуженного государственного деятеля.

Данный дифирамб пришёлся уже впору. Цезарь осоловело ухмыльнулся и довольно засопел, но быстро собрался и как бы ненароком спросил:

— А давно ли вы изволили прибыть в Рим?

— Да, пожалуй, не так давно, сколько недавно, — уклончиво ответил я.

Цезарь подумал и решил подобраться с другого бока, пытаясь ненавязчиво разобраться с нашим происхождением:

— А давно ли находитесь в пути?

Я слегка запнулся, обдумывая наиболее бессодержательный ответ, но тут не вовремя встрял Серёга, всё ещё находившийся в состоянии, как это выражаются психиатры, моторного возбуждения:

— Да ещё три дня назад домашние пирожки жевали!

Цезарь озадаченно отвалил челюсть и, в очередной раз внимательно оглядев нас, произнёс:

— А вы совсем не похожи на италийцев. Скажу даже, вы не похожи ни на одно племя, каковые мне довелось наблюдать в моих походах в Испанию, Галлию и Британику. Или я чего-то не понимаю?

Серёга было вознамерился вновь заговорить, но сидевший рядом Джон своевременно пихнул болтуна в печень, а я, воспользовавшись заминкой, быстро проговорил:

— Всё правильно! Просто наш друг ещё не совсем оправился после того, как в Цирке ему столь великодушно была дарована жизнь… — тут я многозначительно притормозил, давая Цезарю прекрасную возможность принести официальные извинения и подтвердить наш дипломатический иммунитет, но недоделанный макаронник лишь одобрительно улыбался и кивал, отчего мне пришлось продолжить несолоно хлебавши: — … И потому в его словах прозвучало не то, что он хотел сказать. А сказать он хотел следующее: путешествие наше началось так далеко и так давно, что наша память не сохранила более точных сведений… — после столь лихо закрученного ответа я позволил себе доброжелательно улыбнуться.

Цезарь не остался в долгу и улыбнулся ещё шире. Я улыбнулся из-за всех сил, но тут же напоролся на уж совсем грандиозную улыбку. Ответить достойно мне уже не хватало природных способностей; я с надеждою посмотрел на коллег. Те мигом сориентировались, и в Цезаря ударил целый залп улыбок, ухмылок и тому подобных гримас, подтверждавших наши совершенно дружеские намерения. С особенным блеском отстрелялся Серёга, умудрившийся поймать солнечный луч полированной фиксой и запустить зайчик Цезарю прямо в глаз.

Цезарь ошарашено зажмурился, отодвинулся осторожно вбок и, словно бы невзначай, спросил:

— Кстати, насчёт цирковых игр, как вам сегодня понравилось?

Серёга вмиг поскучнел, сморщился гадко и пробормотал:

— Да шёл бы ты…!

— О, конечно, конечно! — заторопился я высказаться погромче, здраво рассудив, что Цезарю совсем необязательно знакомиться с некоторыми пожеланиями возможных аспектов своего жизненного пути.

— Я очень рад! — убедительно сказал Цезарь и в самом деле очень обрадовался.

Затем он скучающе поглядел в сад и, как бы безо всякой задней мысли, поинтересовался:

— А вы случайно не заметили, вроде что-то гремело всё во время игр?

— Именно гремело. И даже молнии были, — ответил я с непроницаемым как японская маска лицом, что, к сожалению, никак нельзя было сказать о коллегах, вмиг приосанившихся и как один поправивших вооружение.

Цезарь внимательно изучил их кульбиты и уже с некоторой настороженностью спросил:

— А не находите ли вы, что эти громы как-то связаны с телесными повреждениями, нанесёнными гладиаторам, львам и прочей живности?

Я подумал и глубокомысленно молвил:

— Отчего же…

Цезарь подобрался как боксёр на ринге — его напряжение передалось псу, заворчавшему утробно — и вкрадчиво спросил:

— А не имеют ли отношение к смертоносному грому вот эти заковыристые штуки?… — и потянулся к лежавшему на коленях у Серёги шмайссеру.

Серёга мигом спрятал автомат за спину и набычился недобро. Цезарь отдёрнул руку и отвалился на спинку кресла.

Но тут Раис, напрочь позабыв об уговоре блюсти секреты, гордо брякнул:

— А как же!…

Цезарь помолчал, а потом просительно произнёс:

— А не могли бы вы мне показать, как эти громы гремят…

Мы с коллегами перекрёстно переглянулись; большинство мимически проголосовало за положительный ответ.

— Отчего ж не показать, — с ленцой сказал Джон. — Боба, покажи…

Боба пожал плечами, встал, подошёл к балюстраде и осмотрелся. Затем хмыкнул и, неопределённо ткнув пальцем в сад, спросил:

— Юльевич, тебе вон та ваза нужна?

Цезарь посмотрел в указанном направлении и осторожно ответил:

— Да нет…

— Ну тогда смотри…

Боба вскинул пулемёт, прицелился и выпустил короткую очередь. Каменная ваза разлетелась вдребезги.

От грохота выстрелов Цезарь подпрыгнул и заметно побледнел; потомок Цербера взвизгнул и кинулся прятаться под кресло.

Немного погодя на террасу, стуча сапогами, влетело несколько легионеров с обнажёнными мечами. Увидев своего патрона живым и невредимым, они остановились, не зная: чего делать.

Джон небрежно указал на вояк и наставительно сказал:

— Вот если таких в рядок поставить штук десять, так одним… э-э… громом насквозь можно всех и прошибить, — при этом бессовестно преувеличив технические характеристики нашего вооружения.

Цезарь задумчиво посмотрел на легионеров, а потом, спохватившись, махнул им:

— Идите, идите себе…

Служивые, топоча и оглядываясь, ушли.

— А как эти штуки работают? — с некоторой опаской поинтересовался Цезарь.

— А знать это тебе ни к чему, — строго сказал приободрившийся Лёлик и даже погрозил пальцем.

Джон одобрительно кивнул и проинформировал:

— Всё равно кроме нас никто ими управлять не может.

Раис самодовольно надул щёки и заявил, подведя теоретическую базу:

— Нам их боги нашенские вручили в личное пользование!… — подумал и добавил значительно: — За особые заслуги!

Боба побаюкал пулемёт в руках и строго подвёл итог:

— Так что даже трогать не моги!

Цезарь задумался, глядя украдкой на наше стрелковое оружие, а потом спросил осторожно:

— А чего будет?…

— Амбец! — сурово предрёк Джон.

— Чего? — придурковато переспросил Цезарь.

— Кранты! — крикнул ему как глухому Лёлик.

— Не понял… — растерянно ухмыльнулся Цезарь.

— Полный песец! — весело посулил Серёга.

Цезарь недоумённо пожал плечами.

— Короче, божья кара на весь римский народ на вечные времена, — развёрнуто доложил я.

— Ага… — пробормотал Цезарь и задумчиво опустил веки.

Затем зыркнул на нас разгоревшимся взором и совершенно бессовестно польстил:

— Наверное, вы могучие и непобедимые воины!…

— Да уж! — не выдержал Раис, напыжившись индюком. — В случае чего любое войско или там целый легион одной левой могём!…

— Неужели можете… то есть могёте?! — Цезарь в восторге аж хлопнул себя по ляжкам.

— Могём! — солидно подтвердил Раис.

Цезарь восхищённо потряс головой, пару раз закатил глаза и сладко поцокал языком; потом, решив, видно, что восторгов достаточно, задумался, почесал лысину, а затем деловито осведомился:

— А как вы вообще относитесь к военным походам? Ать-два, понимаете, свежий воздух, новые впечатления, немножко посражался, победил и никаких гвоздей. И египтянки, я слышал… кхе-кхе… о-очень горячие дамочки! Да и плачу я легионерам по-царски. Двадцать денариев в месяц и десятина от войсковой добычи. Ну так как?

— Чего: как? — осторожно уточнил я.

Цезарь почесал нос и ответил:

— Да небось слышали: война тут у меня небольшая происходит с подлым предателем Помпеем.

— А то как же! — важно подтвердил Раис. — Чай, в школе изучили. Ещё картина такая есть: "Последний день Помпея" называется.

Цезарь озадаченно поглядел на эрудита и продолжил:

— Ну так вот, Помпей всё воду мутит — в Египет сбежал, понимаешь. Войско там набирает, грозится на Рим идти. Ну, мы в сенате посоветовались, и я решил пока не поздно высадить пару-тройку легионов в Александрии и там взять Помпея тёпленьким. Да и египтян наказать за то, что предателя пригрели… Ну как?

— Отличный план, — похвалил я стратега.

— Да я не про то, — кротко возразил Цезарь.

— А про что? — спросил подозрительно Джон.

Цезарь глубоко вздохнул и, подавшись вперёд, напрямик предложил:

— Шли бы вы ко мне на службу. А я бы вас не обидел, — сказано это было таким тоном, каким любящий дедушка приглашает на карусель любимых внуков.

На мгновение коллеги застопорились, переваривая совершенно неожиданный поворот событий, никак не вписывавшийся в наши чисто туристические намерения, но потом один за другим возбуждённо зашевелились.

— Ну вот, конешна!! — презрительно протянул Серёга и надвинул кепочку на глаза. — Чтоб я ещё раз в армию пошёл!…

— Вот именно! — сварливо кинулся отказываться Лёлик. — В армию одни дураки ходят!

— А чо армия? — вступился Раис. — В армии ничего даже. Порядок. Когда кормят вовремя… А в Египет я хочу!

— Во, во! — поддержал сосредоточенно внимавший Цезарь. — Именно порядок… У меня в армии… И в Египте…

— Ну, служба — дело нехитрое, — начал издалека Джон, поигрывая кортиком. — Только вот все мы по натуре люди свободные, самостоятельные, командиров над собой не выносим…

Цезарь на мгновение задумался, а затем, догадливо агакнув, ловко совершил обходной маневр:

— Ну, а если как союзники? Отдельной, так сказать, боевой единицей, безо всяких церемоний, вполне автономно, сам себе голова. Посовещались, составили диспозицию согласно нужных пропорций, и айда молодцами-удальцами врага крушить. А? Тем более можно будет потом вам римское гражданство устроить.

— У нас своё гражданство имеется, — с достоинством ответил Боба.

— А что? Я хочу! — воскликнул с чрезмерным возбуждением Раис и широко зажестикулировал: — Понимаешь, там, все дела, мир посмотрим, себя покажем, с египтянскими девчонками пошалим…

— Пограбим! — прытко вставил заинтересовавшийся Серёга.

— …Ну и достопримечательности там всякие: пирамиды, Хеопсы и эти… как их там…

— Свинксы! — подсказал повеселевший Серёга и поднял палец: — Во как!

— А доставка бесплатно? — бдительно спросил Лёлик и недоверчиво поджал губы.

— Естественно! В лучшем виде! — радостно известил Цезарь и гостеприимно раскинул руки.

— Ну если так… — неуверенно начал Джон. — Вроде все высказались по существу… Мнения положительные… — он оглядел коллег: никто не возражал, а упоительно улыбавшийся Боба кивал столь убедительно, что колотил подбородком себя в грудь.

— Стало быть, твоё сиятельство, уговорил, — подвёл я итог. — Будем мы тебе союзниками!

— Ну вот и славненько! — воодушевлёно воскликнул Цезарь и пружинисто встал.

Мы также не замедлили слезть со скамеек; Джон, солидно откашлявшись, полез жать Цезарю руку, отчего тот пришёл в заметное изумление, ибо до практического применения данного обычая оставалось довольно-таки много веков.

— Да, кстати, а когда поход-то? — несколько запоздало спросил Лёлик.

— А завтра! — любезно ответил Цезарь. — Всё уже готово. Завтра на триеры и айда!…

— Однако! — потрясённо промолвил Лёлик. — Надо бы не спеша!…

— И вовсе не надо! — перебил его впавший в разухабистый кураж Раис. — Мотанём как на пропеллерах, раз-два и в дамки, без всяких там фиглей-миглей. И вообще: пришёл, увидел и, это самое… победил!

— Гм! — Цезарь заинтересованно поднял бровь. — Пришёл, увидел… Гм!… Сам придумал? — спросил он у Раиса.

Раис мгновенно насторожился и, тщательно, как на допросе, обдумав ответ, осторожно ответил:

— Да нет… В учебнике прочитал… По истории…

— Ага! — Цезарь уставился в потолок и вдумчиво забормотал: — Пришёл… победил… Чудненько!… Надо запомнить…

— Э-э, слышь… как тебя… папань, хорошо бы это дело спрыснуть! — нагловато намекнул Серёга, никогда и нигде не изменяющий своим принципам.

— Разумеется! — довольно подтвердил, оторвавшись от смакования крылатой фразы, Цезарь. — Как раз тут у меня вот-вот должен торжественный ужин произойти в честь начала компании. Так что не откажите в любезности почтить присутствием…

— И вовсе не откажем… а даже и почтим, — важно успокоил его Раис, с нежностью погладив своё брюхо.

Цезарь крепко потёр ладонями с видом олигарха, выгодно обтяпавшего дельце на миллиард, и нетерпеливо позвенел в гонг костяным молоточком. Почти незамедлительно появился из-за портьер раб в синей тунике, молча поклонился и замер в готовности. Цезарь поманил его, потом что-то прошептал на ухо, а затем обратился к нам:

— Только ужин ещё не совсем сейчас. Попозже. Так что вы пока отдохните, вздремните… Вас проводят… А потом позовут… — Цезарь кивнул рабу: — Проводи… — Цезарь на миг запнулся, но потом отрекомендовал уважительно: — … наших союзников.

Раб, глядя на нас настороженно, сделал приглашавший жест. Мы собрали манатки и направились за ним к двери, скрытой под занавесями.

Раис оглянулся и строго Цезарю порекомендовал:

— Только недолго!…

— Конечно! — прижал руки к груди Цезарь.

Пёс вылез из-за кресла и, недружелюбно поглядывая, пристроился за нами как пастух за стадом.

За портьерами оказался длинный коридор, в коем имелась насущная опасность налететь на изобильно расставленные непонятно по какому принципу постаментики со всякими бюстами, статуэтками и прочими финтифлюшками. Кое-где в коридор выходили двери, прикрытые занавесями; одна из них приоткрылась, девичий голосок что-то спросил у шедшего впереди раба, потом посвистал звонко, отчего предок собаки Баскервиллей ломанулся на зов как ошалелый, едва не опрокинув нас всех; занавесь откинулась шире, пропуская собаку, и я успел заметить премиленькое личико, тут же скрывшееся за опустившейся на место занавесью.

Коридор закончился дверью, выходившей в сад.

Раб повёл нас по дорожкам мимо разбитой вдребезги стараниями Бобы вазы, мимо фонтана за розовые кусты, покрытые благоухавшими бутонами, где обнаружилась беседка на высоком фундаменте с мраморными колоннами, овитыми не без изящества тёмно-зелёными побегами плюща. В беседке стояли полукругом широкие скамейки с наваленными на них пёстрыми подушками. Посередине помещался низкий круглый столик на трёх ножках.

Раб предложил нам располагаться. Раис попенял ему на то, что стол пустой, и потребовал доставить какого-нибудь провианта. Раб ушёл. Мы свалили амуницию на пол и развалились на скамейках. Крыша беседки прятала нас от солнца, давая приятную тень.

Раб принёс блюдо с фруктами. Мы, вкушая угощение, начали было рассуждать о перспективах предстоявшего военного рандеву, но вокруг было так тихо и покойно, так вкрадчиво шелестела листва, и так мелодично щебетали разнообразные птахи, что захотелось вздремнуть. Первым умиротворённо захрапел Серёга, прикрыв глаза кепочкой. За ним и все мы стали устраиваться поудобнее на предмет объятий Морфея. Только Раис подъедал остатки фруктов, да Лёлик чего-то выискивал в своей энциклопедии.

Проснулся я от звуков голоса. Раб приглашал нас пройти на ужин. Солнце уже скатилось под срез крыши и слепило своими горячими лучами. Мы собрались и пошли в дом той же дорогой, умывшись по пути в фонтане.

В доме раб провёл нас невнятными проходами в небольшую комнату, где находился Цезарь, наряженный в пурпурную тогу с золотыми узорами и алые башмаки. Лавровый венок на его голове был явно свежим и по размеру напоминал воронье гнездо.

— Ну как отдохнули? — бодро спросил Цезарь.

— Спасибо, хорошо, — вежливо ответил Боба.

— Тогда прошу! Гости уже собрались, — Цезарь приглашающе махнул рукой и повёл за собою по очередным переходам своего немалого дома.

Впереди послышался шум большого собрания. Мы вошли во внушительных размеров светлый зал с колоннами, весь отделанный разноцветным мрамором, уставленный вдоль стен статуями, ложами и столами.

В центре зала с муравьиным изобилием толпилось множество людей, переговаривавшихся шумно. Среди разноцветия одежд преобладали белые тоги с пурпурной каймой, выделявшиеся как ромашки на лугу. На головах у гостей красовались венки из цветов; точно такие же при входе были стремительно нахлобучены и на нас. Нахлобучивание производили молоденькие симпатичные барышни в легкомысленных туниках. Джон тут же полез с ними любезничать: трогать за подбородки, подмигивать двусмысленно и приподнимать венок наподобие шляпы, так что далее пришлось потащить его насильно.

Хотя квадратные окна давали ещё вполне достаточно дневного света, уже горели масляные светильники фигурных форм со многими носиками, свисавшие с изогнутых рогулин монументальных, высотою метра в два, шандалов, походивших на вычурные офисные вешалки. Широкие чаши массивных треножников курились синими ленивыми дымками благовоний, и развешаны были повсюду, увивая гранёные мраморные колонны и скрывая декоративную роспись стен, гирлянды всевозможных первосортных цветов, отчего воздух был густо пропитан тёплой смесью нагретого масла, летнего луга и ароматной смолы.

При нашем появлении гул разноголосицы смолк; все воззрились на нас и как бы подтянулись. Через мгновение из толпы раздалась слегка истеричная славословица в адрес Цезаря; её поддержал нестройный хор всех присутствовавших. Цезарь небрежно вскинул руку в ответ.

Из толпы выдрался сутулый жердеобразный юноша с приклеенной улыбкой, нездоровой кожей и бессмысленными глазами. Был он одет в небесно-голубую тогу с золотыми узорами, на тощей шее имел малиновый с золотой бахромою шарф, а в руках тонкую тросточку.

— О, дядюшка! — интимно картавя, произнёс юноша. — Сегодня я посетил храм Юпитера Капиталийского, где просил главного авгура осведомиться у богов насчет завтрашнего похода. Полёт ласточек со всей определённостью подтвердил его удачность и победительность!…

Цезарь благосклонно заулыбался, и, приобняв картавого за плечи, отрекомендовал:

— А это вот мой племянник — Брут!

Брут скривил любезную мину и мотнул головой. Мы раскланялись в ответ, исподтишка изучая ещё один исторический персонаж.

Боба вдруг посуровел взором и, наморщив лоб, вспомнил нечто патетическое:

— И ты, Брут!…

Брут перепугался, побледнел, мелкими шажками спрятался за дядюшку и оттуда фальшиво поинтересовался:

— А что, разве есть ещё один?

Боба торжественно ухмыльнулся и было совсем собрался брякнуть виды на будущее, но Джон вовремя сунул доморощенному ясновидцу под рёбра кулак.

Цезарь с дотошной любознательностью понаблюдал за развитием событий, а когда понял, что более ничего интересного не предвидится, приподнято заявил:

— Что ж, друзья мои, начнём, пожалуй! — после чего приглашающе кивнул и повёл нас в конец зала, где у подножия впечатляющей по размерам мраморной фигуры, изображавшей бородатого мужика с суровым взором, стояли девять лож, сгруппированных п-образно по три. На каждую тройку приходился один круглый столик.

Подскочил к нам лысый откормленный дядька в серой тунике с золотым обручем на шее, а с ним целая бригада благообразных прислужников в одинаковых одёжках; все они синхронно поклонились, дядька бросился что-то нашёптывать Цезарю, а прислужники подхватили нас под локотки и с великим бережением как платёжеспособных тяжелобольных подвели к правой группе лож, где стали звать располагаться, одновременно пытаясь стянуть с нас амуницию.

Подозревая в этом навязчивом радушии некую провокацию, коллеги заупрямились, а Серёга и вовсе грозно шумнул, отчего прислужники, словно бытовые насекомые, разбежались по углам. Мы же, особо не комплексуя, свалили отвоёванное имущество под стол и разлеглись по двое на ложах в вольных позах, между делом ругательски критикуя дурацкую привычку римлян есть лежа.

На нашем столе ничего кроме пустых серебряных чаш да мохнатых салфеток, напоминавших размерами полотенца, не было. Впрочем, ничего другого не было и на других столах.

Цезарь расположился по центру на среднем ложе вместе с пышущим здоровьем типом с бычьей шеей. Тип обладал классическими, уже несколько расплывшимися, чертами лица, которые были подпорчены вислым носом и мясистыми ушами, наполовину скрытыми буйной кудрявой шевелюрою. В его внешности парадоксально сочетались волевой подбородок и неуверенный взгляд глубоко посаженных глаз, отчего тип казался и нагловатым, и растерянным одновременно. На нём была тога с красной каймою — причём она окутывала его плотную фигуру как-то скомкано и неуклюже, отчего тип напоминал прапорщика-сверхсрочника, поменявшего привычный уставной китель на партикулярное платье.

Соседние с ними ложа заняли надменные патриции в сенаторских тогах. Остальные гости, распознав момент, кинулись занимать свободные места. Их заботливо пытался направлять лысый распорядитель. Дам среди гостей не наблюдалось.

Джон оглядел контингент внимательно и с досадою бросил:

— Экий мальчишник…

Суматоха постепенно улеглась, установилась тишина. Цезарь встал, торжественно откашлялся и приподнял шикарную золотую со сверкавшими камешками чашу, куда один прислужник незамедлительно плеснул из серебряного кувшина.

— Патриции великого Рима! — начал Цезарь, потом посмотрел на нас и благосклонно добавил: — А так же его союзники! Мы собрались в этот знаменательный день в честь знаменательного события, коим является начало завтрашнего похода, которому все знамения предсказывают знаменательное завершение… — Цезарь на миг задумался и, взяв чашу на отлёт, закончил: — Да помогут нам боги! — после чего плеснул небрежно из чаши назад, норовя попасть на подножие мраморного истукана, но главным образом попал на некстати подвернувшегося прислужника.

Впрочем, это никого не заинтересовало, так как всеобщее внимание привлёк распорядитель, который, встав посередине зала, начал монотонно молотить в пол посохом с золотым набалдашником. Повинуясь сигналу, стройной вереницею потянулись кудрявые смазливые пареньки в голубых длинных туниках, тяжело гружёные блюдами с разнообразной снедью.

У противоположной стены обозначилась группа мужиков с набелёнными лицами, которые, выстроившись в ряд, затянули на разные голоса торжественную песнь, напомнившую праздничную кантату к великому Октябрю.

К нам на стол поставили большое блюдо со всяческой зеленью: капустой, салатом зелёным и красным, луком-пореем, петрушкой, укропом и даже чищеными дольками чеснока. Также поданы были: плошка с оливковым маслом, тарелка с круглыми пшеничными хлебцами, миска с оливками и тарелка с варёными яйцами, залитыми густым соусом с острым запахом гарума.

— Что это мы, к вегетарианцам попали?… — с некоторой паникой пробормотал Раис, озабоченно зыркая по сторонам.

Но тут последовали и скоромные блюда. С позволения сказать официанты по очереди предлагали нам пирог с солёной жирной рыбкой, паштет из моллюсков, куриную печёнку, жареных птичек: мухоловок и дроздов, на что Джон проворчал, что нам бы ещё ворон предложили, а Серёга с Лёликом жизнерадостно вспомнили, как они в детстве ловили на элеваторе жирных голубей, жарили на костре и лопали за милую душу.

Подскочил к нам раб с амфорой из мутного стекла, стал наполнять чаши напитком золотистого цвета. Мы попробовали. Напиток имел вкус кисловатый с медовой нотой и был освежающим, но явно не хмельным.

— Эй, это чего? — недовольно спросил Серёга.

— Мулсум, — ответил прислужник, глядя боязливо на победителя гладиаторов, львов и носорога.

Серёга грозно шевельнул бровями, и прислужник тут же рассыпался в объяснениях:

— Это виноградный сок на меду настаивают. Вкусно…

— Вина тащи! — строго сказал Серёга.

— А вино к фруктам… — робко промямлил прислужник.

— Я тебе дам к фруктам! — прикрикнул Серёга.

Прислужник ойкнул, отскочил к стене, собрался уходить, но спросил:

— А вино вам как разбавлять?

— Я тебе дам разбавлять! — не на шутку рассердился Серёга. — Неразбавленное неси. Да покрепче!

Прислужник обернулся быстро и притащил кувшин на пол-литра. Он наполнил наши чаши густым багровым вином, тем самым кувшин опустошив напрочь. Серёга хлебнул, благосклонно кивнул, но тут же и пожурил прислужника за малый литраж и послал за добавкою, строго наказав использовать ёмкость побольше. Прислужник не посмел ослушался и притащил другой кувшин — радовавший глаз своими размерами.

Вынесли на середину зала стол; на него аж четыре крепких раба с натугой взгромоздили большущее серебряное блюдо с золотыми краями, на котором лежал огромный цельный кабан, окружённый охапками разнообразных трав и овощей. Гости кабану стали рукоплескать. Появился тучный коротышка в белой тунике без рукавов с венком на голове, какой-то уж больно вертлявый для своей комплекции. В руке он держал нож с длинным узким лезвием. Как-то нелепо пританцовывая и вихляя туловищем, сей живчик начал разрезать кабана. Рядом с ним в очередь выстроились прислужники с пустыми тарелками, на которые вертлявый коротышка шустро складывал отрезанные куски.

Первую порцию получил сам Цезарь. Затем обеспечили возлежавшего рядом с ним крепкого типа.

Около Цезаря оказался распорядитель, наклонившийся к своему хозяину. Цезарь лениво смотрел на куски кабанятины и чего-то бормотал с кривой улыбочкой распорядителю. Тот, выслушав патрона, отдавал команды очередному прислужнику, получившему на тарелку мясной кусок. Прислужник торопливо бежал по указанному адресу и наделял избранника кушаньем.

— Никак почётное блюдо, — предположил Раис и забеспокоился: — Как бы нас не обделили!…

Но нас не обделили. Вскоре настала и наша очередь. Цезарь повернулся к нам и помахал приветственно рукой. Прислужники притащили каждому по тарелке с куском ароматно пахнувшего дымком тёмного мяса — по размерам более символическим, чем основательным. Впрочем, в это время прочие прислужники, грациозно выступая, разошлись по залу и принялись расставлять по столам другие яства.

Мы быстро сжевали кабанятину, не найдя её вкусной. Доставили нам на серебряном блюде жареного поросенка. Вокруг него теснились грубо вылепленные из теста птахи неопределённого вида, обильно политые тягучим коричневым соусом и усыпанные совершенно неуместными розовыми лепестками. Выставлены также были прочие блюда: с нарезанной толстыми ломтями розовой ветчиной, с запечёнными в тесте лупоглазыми рыбами, с цыплятами, чьи торчавшие култышки украшены были цветными бантами, с почками в густой подливке, с зарумяненными аппетитно пирогами.

Наполнив свои тарелки с верхом и чокнувшись за победу, мы торопливо принялись как следует подкрепляться. Лёжа было есть неудобно, отчего мы то и дело ворочались. Больше всех ёрзал Раис, пытаясь льготным образом пристроить своё на глазах раздувавшееся пузо. Он, не переставая жевать, всё стенал смутно, но, в конце концов, уселся на краешек ложа по-привычному, вздохнул счастливо и начал есть с удвоенным аппетитом. Цезарь украдкой следил за нами, беседуя о чём-то с плотным типом.

Хор закончил с кантатой; на смену ему появился целый оркестр барабанщиков, флейтистов и прочих дудочников. На середину зала церемонным шагом прошествовали разряженные в военные доспехи мимы с размалёванными белым рожами, стали под визгливую музыку шагать туда-сюда, выстраивая всякие фигуры и размахивая воинственно оловянными мечами.

— Чего это у них в балете одни мужики? Балерин совсем, что ли, нету? — риторически вопросил Джон с недовольною миной. — Ведь и посмотреть не на что!

— Ну так на войну собираемся, — вступил я в дискуссию. — Вот они и устраивают всякие ритуальные пляски на военную тему. А война и слабый пол плохо согласовываются. Так что какие тут могут быть балерины…

— А вот и могут! — решительно не согласился Джон и уточнил мечтательно: — Типа там, например, купание женского батальона изобразить или ещё что-нибудь про других амазонок…

Подошёл прислужник с глубокой медной миской, в которой скворчали в разогретом масле мелкие кусочки непонятного белого мяса. Оказалось — улитки. Я решился попробовать экзотики; прислужник щедро скинул мне на тарелку целую горку брюхоногих. Выбрав кусочек поменьше, я осторожно положил его в рот. Мясо оказалось нежным до расплывчатости, а вкус был совершенно забит чрезмерно применёнными приправами. Раис, чавкая и глотая, посоветовал не заниматься ерундой и пользоваться проверенной пищей. Я послушался совета знатока, отодвинул экзотику на край тарелки и принялся за кусок окорока.

Отплясавших вояк сменила томная дама с пышным бюстом, одетая в длинную тунику, волочившуюся по полу.

Для дамы была вынесена кряхтевшими от натуги прислужниками огромная арфа, вся изукрашенная резьбой. Дама пристроилась к инструменту и стала волнообразно дёргать струны, вызывая нестройные переливы и воспоминания о морской болезни. Проиграв вступление, она затянула глубоким грудным контральто славословный речитатив в адрес Цезаря. Раис замер с непрожёванным куском, зачарованно наблюдая за дамским бюстом, ходившим с щедрой амплитудой кузнечных мехов. Джон презрительно посмотрел на маньяка и мрачно занялся ковырянием в зубах.

А вообще на концерт мало кто обращал внимание. Гости в зале вели себя расторможено, громко переругивались, хохотали, а то и орали без острастки; некоторые начали расхаживать по залу, срывать зачем-то цветы со стен, а кое-кто пытался и подраться. Похоже было на то, что вино уже выдали всем.

Подошли к нам два нахальных юнца, встали напротив и, тыча глумливо куцыми тросточками, принялись наперебой куражиться, обсуждая нашу внешность и манеры, сомневаясь при этом в каких-либо присущих нам достоинствах и часто употребляя слова "дурацкие варвары" и "волосатые луковицы". По виду своему являлись они местными щёголями, а может быть даже и законодателями мод, ибо были разодеты в замысловатые одежды из чудовищно пёстрых тканей, на руках имели множество заковыристых браслетов, а на шеях толстые ожерелья; сами же они были напомажены, разрумянены и накрашены как вечерние девки.

Их дремучие оскорбления, не основанные на достоверной информации, особо нас не задевали, поэтому мы оставались безучастны, и лишь один Серёга мрачно слушал, теребя свою орденскую бляху, а затем, после того, как сквернавцы дошли до охаивания его подвигов на арене, коротко выругался и полез под стол за шмайссером.

Возможно, были бы жертвы, но Цезарь, сосредоточенно наблюдавший за развитием инцидента, вовремя кивнул дюжим прислужникам, толпившимся за ним, которые тут же окружили щёголей, взяли их за руки, и, местами уговаривая, а местами просто таща под микитки, увели прочь.

Чтобы подтвердить собственную значимость, мы ещё раз выпили по полной. Лёлик, видно от дневных переживаний, быстро опьянел, свёл глаза к переносице и, не успев как следует закусить, повалился храпеть на ложе.

Арфистка закончила. Вместо неё вышел с патетическим настроем тощий субъект в здоровенном венке из роз; был он тоже с арфой, но только малюсенькой, навроде сувенирной гармошки. Встав в картинную позу, он ударил по струнам и с завыванием принялся декламировать писаные гекзаметром стихи, цветисто описывавшие какую-то неведомую нам битву, где вместе с Цезарем участвовал целый пантеон богов на правах младших по званию. Джон плюнул в сердцах и сварливо заныл, жалуясь мне на отсутствие любезных его сердцу балерин, танцовщиц и прочих всевозможных вакханок.

Один из прислужников, притормозив рядом, исподтишка выслушал внимательно Джоновы жалобы, подбежал к Цезарю, пошептал ему на ухо. Цезарь покивал, стал что-то говорить крепкому типу, кивая украдкой на нас. Тип недовольно морщился, но слушал.

По сигналу распорядителя со столов убрали порушенные мясные блюда; взамен притащили плетёные из серебряных проволочек корзинки с фруктами, миски с медовыми сотами и лущёными орехами, широкие вазы с какими-то мучными изделиями фигуристых форм, на поверку оказавшимися местными печеньями, липкими от приторной пропитки. Среди всего этого странным диссонансом выглядели огурцы, нарезанные ломтиками и обильно залитые мёдом.

К тому времени мы уже как следует наелись, потому и остались к десерту равнодушными, один лишь Раис, не переставая, жрал печенья, закусывая их виноградом.

Декламатор закончил свою поэму, поклонился раз, другой, ожидая рукоплесканий, но не дождался. Вновь запиликали музыканты; гости уж почти все повскакивали со своих лежанок, стали вольно разбредаться по залу, кучкуясь как на светском рауте.

Цезарь закончил беседовать с типом; они встали и подошли к нам. Никто из коллег и не подумал подняться им навстречу. Один лишь Серёга продемонстрировал хоть какое-то почтение, хлопнув чашу за их здоровье.

— Прошу познакомиться, — сказал торжественно Цезарь, приобняв типа за плечи. — Мой соратник и сподвижник, полководец, командир конницы Марк Антоний.

Не вставая, мы раскланялись с очередной исторической личностью.

— Я его назначил командующим в завтрашнем походе, — известил Цезарь. — Так что вместе будете врагов наших изничтожать.

— Да уж!… — спесиво пробурчал Раис, довольно глядя сытыми глазками.

— А мы думали, что ты сам, Цезарь, командиром будешь, — несколько разочарованно сказал Джон.

— Да дела, дела… — пробормотал Цезарь, хмурясь каким-то своим мыслям.

Антоний смотрел на нас с кислой гримасою без особого почтения и молчал. Цезарь подтолкнул его в бок. Антоний спохватился и наглым породистым баритоном заявил:

— Хочу вас в гости к себе пригласить, так сказать, познакомиться, пообщаться и всё такое… — при этом он довольно блудливо подмигнул, чем весьма воодушевил Джона.

— Да хоть прямо сейчас! — Джон мигом соскочил на пол и нервно забегал вокруг нас, тыча в спины и несвязно приговаривая: — Хватит жрать-то, хватит, вставайте, делу час — потехе время!…

Мы и не собирались сопротивляться, поскольку данный банкет нам уже изрядно наскучил. А потому мы без промедления встали, прибрали амуницию и подхватили под руки совсем уж расслабившегося Лёлика. Раис сноровисто набил на дорожку карманы орехами.

Антоний критически осмотрел нашу компанию и повернулся к Цезарю. Цезарь ласково покивал головой и помахал ручкой. Мы раскланялись в ответ и вслед за властно выступавшим Антонием пошли к выходу. К тому времени раскуражившиеся гости вовсю заполонили проход, так что приходилось проталкиваться.

Впереди, выставив ужасно жёсткий автомат, лез напролом Серёга. На пути его попалась чья-то плотная спина, плавно переходившая в жирный затылок. Серёга с наслаждением пхнул в спину дулом; её владелец дёрнулся и поворотился к нам, оказавшись давешним римлянином, встреченным нами на большой дороге, где мы поначалу его спасли от разбойников, а потом, по воле случая, обчистили сами.

Мгновение наш старый знакомый гневно водил бровями, но, явно нас признав, позеленел, вспотел обильно и, забегав глазками, в полной растерянности пролепетал:

— Привет вам…

Серёга молниеносно надвинул кепочку до подбородка и сварливо проорал:

— Чего надо-то?! Чего надо?! Не знаем мы тебя!… — после чего мы шарахнулись от римлянина, а он от нас.

Движение наше после этого ускорилось, и мы даже как бы невзначай стали сзади подпихивать Антония, чтобы шёл быстрее, и лишь, выйдя из дома на парадное крыльцо, несколько успокоились. Постовые легионеры дружно отсалютовали копьями, на что Раис, приосанившись, бросил небрежно:

— Вольно, вольно…

 

Глава 13

В которой герои приятно проводят время в гостях у Марка Антония.

Хотя сумерки ещё лишь только начали сгущаться на востоке быстро темневшей холодной полосой, военный люд, обильно толпившийся во дворе, вовсю жёг факелы. Антоний нетерпеливо махнул рукой. Крупный мужик в кожаном панцире подбежал, остановился на нижней ступеньке, саданул себя кулаком в грудь и замер почтительно. Антоний что-то бросил ему небрежно; мужик кивнул и зычно гаркнул:

— Колесницу Марку Антонию!

Незамедлительно откуда-то сбоку вынеслась с громыханием колесница, влекомая парой недурственных лошадей буланой масти с коротко постриженными гривами. Возница с шиком осадил прямо напротив крыльца, заставив лошадей эффектно присесть на задние ноги. Антоний посмотрел на нас и многозначительно гмыкнул.

Распорядитель понимающе кивнул и крикнул:

— Колесницу!… — и тут же поперхнулся, не сообразив: как нас именовать.

Прикатила уже без шика ещё одна повозка — не настолько богатая и презентабельная, а напротив, заметно мятая, будто побывавшая в автокатастрофе. Антоний пружинисто сбежал с лестницы и залез в первый экипаж.

Мы нестройно последовали за ним. Джон шмыгнул к Антонию и тут же стал спрашивать что-то вкрадчиво с масляной улыбочкой. Следом бесцеремонно втиснулся Раис, порядком потеснив опешившего от подобной наглости хозяина, и тут же заорал на нас:

— Туда лезьте, в ту телегу, а тут начальники, занято всё!

Серёга огрызнулся, но мест действительно не было, и мы полезли во вторую повозку. Перво-наперво пристроили бесчувственного Лёлика, посадив его на пол, потом втиснулись сами, сильно придавив возницу, и схватились для порядка за бока экипажа, и как оказалось, не зря. Колесницы сорвались с места и лихо покатили, гремя и подпрыгивая, как горошины в пустом котелке. Тут же вспомнились прелести езды на резиновом ходу, до которой оставалось ещё несколько исторических эпох.

Мы приготовились к длительному путешествию, но ошиблись. Колесницы выкатились за ворота на площадь, в темпе пересекли её, проехали по пустынной улице и остановились у солидных дубовых ворот. Мы покинули экипажи, которые тут же, бренча, уехали.

Антоний небрежно постучал в калитку, имевшуюся сбоку от ворот, но ответом была лишь девственная тишина. Антоний забарабанил уже нетерпеливо прикрученным к калитке массивным кольцом. Наконец, дверь стала медленно отворяться. Антоний пихнул её как следует, вызвав вопль открывавшего. Вслед за хозяином мы вошли на широкий пустой двор, выложенный аккуратно каменными плитами и оттого напоминавший строевой плац. Антоний схватил за грудки заспанного плюгавого привратника, потиравшего ушибленную руку, потряс, стал несколько истерично выговаривать за плохую встречу. Тот, оправдываясь, забормотал о том, что так скоро дорогого хозяина не ждали, но все при делах, все ждут и будут очень рады возвращению любимого хозяина домой.

Антоний перестал трясти привратника и напоследок выписал провинившемуся смачный подзатыльник. Раис одобрительно посмотрел на экзекуцию и заметил:

— Так их, а то никакого порядка!…

Засим Антоний повёл нас в дом.

Строение это было существенно меньше хором Цезаря, но вполне подходило по отделке и размерам на местопроживание предводителя местного дворянства, а лучше начальника гарнизона, ибо в его декоре преобладали ратные мотивы: портик над входом имел на себе барельеф на тему бьющихся воинов, по стенам налеплены были гипсовые щиты, перекрещенные копья и шлемы под плюмажем, а у крыльца торчала бронзовая статуя накачанного мужика — хоть и голого, но с мечом в руке.

Над приоткрытой входной дверью мозаикой выложен был орёл с венком в лапах и лентой в клюве, имевшей на себе скромную надпись: "От великого Антония привет тебе".

Мы вошли в дом и оказались в большом полутёмном зале, еле освещённом парой тусклых светильников, прикрытых слюдяными экранчиками. В потолке имелось прямоугольное отверстие, открывавшее вид на наливавшееся ночною синевой небо, в котором уже начинали проглядывать крупные южные звезды.

Антоний снова было собрался попенять как следует, но не успел. Привратник суетливо забежал вперёд нас, крикнул из-за всех сил; тут же, галдя приветственно, набежали отовсюду разнообразные рабы со светильниками в руках. При том на месте они не стояли, двигаясь вокруг суетливо, отчего совершенно удивительные тени бултыхались по расписанным баталиями стенам, по колоннам, подпиравшим рельефный потолок, по статуям, стоявшим вдоль стен, по прочим атрибутам парадного декора.

— Что-то девчонок не видно… — озабоченно пробормотал Джон, внимательно осмотрев появившихся рабов, и нахмурился.

Антоний кивком подозвал к себе низкого толстяка с оплывшей как квашня физиономией. Толстяк одет был в белую опрятную тунику, собранную под кожаным поясом аккуратными складками; на поясе висела внушительная связка длинных неуклюжих ключей.

— Вилик мой, управляющий по дому, — проинформировал Антоний и коротко тому приказал: — Приготовь там по-лёгкому… — потом подумал и добавил: — И комнаты для гостей переночевать…

Толстяк поклонился и, жестом позвав с собой половину челяди, почти бегом удалился. Другая половина окружила нас заботливо, толкаясь между собой, а заодно толкая и нас. При этом они как бы ненароком нас освещали и разглядывали, бормоча друг другу чего-то.

Антоний прикрикнул на рабов, после чего провёл нас по тёмному коридору вглубь дома, где обнаружился зал со знакомым уже нам набором мебели, состоявшим из большого стола на низких ножках и трёх широких лож вокруг него.

В зале уже находился вилик с рабами, заканчивавшими зажигать светильники на бронзовых подставках и раздувать ароматные угли в двух треножниках, пристроенных по углам. На свет из большого оконного проёма, прикрытого занавесью, немедленно налетели ночные бабочки.

— Прошу располагаться, — с неприветливыми интонациями заявил Антоний и подал нам пример, расположившись на почётном среднем ложе.

Мы уже с появившейся сноровкою свалили амуницию в угол и стали устраиваться. Раис вполголоса предложил Лёлика, продолжавшего пребывать в глубоком алкогольном сне, определить к Антонию. Тот услышал и завозился нервно, стараясь занять как можно больше места, а потом приказал рабам немедленно принести кушетку.

Кушетка была расторопно доставлена и поставлена подальше в угол. Мы погрузили на неё заливисто храпевшего Лёлика, а сами развалились на ложах, предварительно разувшись по уже известному нам местному правилу.

— Что подавать? — почтительно спросил вилик неожиданно писклявым, как любимца детворы Хрюши, голоском.

— Вина, и прочего там… — невнятно заказал Антоний.

Вилик агакнул и вместе с рабами торопливо ушёл.

Установилось неуютное молчание.

Антоний посмотрел на нас с кислым видом и нехотя выговорил:

— М-да…

— Ага! — весело поддержал беседу Боба, движимый непонятно какими мотивами.

— Значит вот как… — продолжил Антоний не менее кисло.

— Стало быть… — рассеянно пробормотал Джон.

Он явно пребывал в состоянии нервического возбуждения, нетерпеливо крутился, поглядывал на дверь, потом повернулся ко мне и вполголоса сказал:

— Сейчас, сейчас девчонки придут…

И, действительно, послышались шаги, и в дверном проёме возникли смутные фигуры; Джон суетливо встрепенулся, но это были не девчонки. Вошли два раба невнятного вида. У одного в руках был таз, а на шее висело широкое льняное полотенце. Другой тащил большой кувшин. Они сноровисто произвели с нашими нижними конечностями гигиенические процедуры и удалились.

Снова послышались шаги. И снова Джон уставился на вход и заёрзал в попытке принять наиболее существенную в смысле очарования позу, но и здесь ждало его разочарование.

Появились два смуглых симпатичных безукоризненно похожих друг на друга мальчика в нарядных голубеньких туниках. Выглядели они сонными, часто зевали и смотрели на нас, да и на своего хозяина совершенно недовольно. Было похоже на то, что оторвали их от сладкого сна.

— А вот, к примеру, угадаете вы? — важно молвил Антоний. — Вот они братья или близнецы?

— Тоже мне, придумал угадалку! — с непочтительной ленцой обронил Серёга. — Никакие они не братья.

— Один сириец, а другой испанец, — веско добавил Раис.

Антоний выпучил глаза как ошалевшая жаба, помотал головой и ошарашенно спросил:

— А как это вы догадались?

— Да мы вообще проницательные, — со значением сообщил Джон и взглянул на Антония строго и пристально, отчего тот поскучнел и нахмурился.

Мальчики расставили на столе принесённые ими вазу с фруктами, амфору с вином, чаши и обязательный кувшинчик воды. В связи с преследовавшим нас в тот вечер изобилием, мы остались к угощению равнодушны; лишь Серёга нетерпеливо заёрзал как собака Павлова при контрольном звонке.

Пареньки раздали чаши, плеснули в них вина, стали доливать водой. Мне уже было всё равно, поэтому я не протестовал. Коллеги также хранили невозмутимость, кроме всё того же неугомонного Серёги, который кувшин с водой решительно отстранил, а взамен энергичным жестом порекомендовал испугавшемуся эфебу наполнить чашу до наиполных краев. Затем наш друг поднял чашу над головой наподобие олимпийского факела и громко объявил:

— Ну, вздрогнем за победу!…

Антоний удивлённо посмотрел на тамаду и на всякий случай пригубил.

— Вот чего мне не нравится в вас, в римлянцах, так это у вас вино слабое! — запанибрата изрёк Серёга и тут же протянул требовательно мальцу пустую чашу.

Антоний на такую критику опешил и сказал лишь: "Гм!".

— Зато фрукты вкусные! — выпалил Раис, проворно приканчивавший очередную гроздь винограда.

Антоний, наконец, собрался с духом, тщательно откашлялся и начал по существу:

— Так что мы теперь союзники… Являемся отныне. Хотя, конечно, оно и не к чему. У меня легионы хоть куда. Орлы!… А у Помпея и войска-то не осталось, разве что египтяне дерзнут встрять. Но они не воины, нет, — Антоний пренебрежительно пощёлкал языком, — Мои молодцы их в порошок сотрут. — Антоний посмотрел на нас и искренне продолжил: — Так что не понимаю я Цезаря — чего он мне вас так навязывал?

— Стало быть, надо! — грубовато ответил Джон, на миг отвлёкшись от пристального наблюдения за дверью.

— А вообще лихие вещи тут про вас рассказывали, — произнёс Антоний. — Будто в Цирке громом целую кучу львов и носорогов в мелкие кусочки покрошили, — затем саркастически усмехнулся и покачал головой: — Даже и не знаю: верить или нет…

— Ещё как верить! — обиженно посоветовал Серёга.

— Меня-то самого в Цирке не было, легион инспектировал, — с важностью продолжал Антоний. — Не до баловства… — потом помолчал и озадаченно спросил: — Так куда мне вас в походе приспособить? И чего это у вас за оружие такое? Как там оно у вас называется?…

Никто из коллег с ответом не спешил. Боба повертел головой, наморщил лоб, а затем озарённо воскликнул:

— Бум!

— Что: бум? — не понял Антоний.

— Так и называется: бум! — уже менее уверенно объяснил Боба, потом взглянул на свой пулемёт и уточнил: — Это у них "Бум", а у меня "Бум-бум"!

Антоний внимательно посмотрел на него и озадаченно замолчал.

— А как, кампания военная тяжёлая ожидается? — спросил Раис, со вздохом отодвигая опустевшую вазу.

— Да ерунда, — приподнято ответил Антоний. — Три месяца назад мы с Цезарем всыпали Помпею под Фарсалом. Наголову его войско разбили. Славная победа была! Сам Помпей еле от нас улепетнул. Успел сесть на корабль да прямо и уплыл в Египет… — Антоний притормозил и, решив, видно, нас не слишком расхолаживать, добавил: — Хотя, конечно, кому как. Ежели с непривычки, то когда на тебя когорты-то попрут или там конница понесётся, запросто струхнёте.

— Ничо! — многозначительно сказал Раис. — Нас психической атакой не возьмёшь, небось, про Анку-пулемётчицу смотрели.

Антоний ухмыльнулся и сострил:

— Вы ведь специалисты по носорогам. А ведь у Помпея никаких носорогов нет! — после чего заливисто захохотал, донельзя довольный случившейся шуткой, а, отсмеявшись, покровительственно молвил: — Ладно, сзади держаться будете.

Джон поджал губы и совсем уж собрался ответить достойно, но тут снова послышались шаги, и Джон уставился на дверь, ожидая, наконец, увидеть любезных его сердцу и прочему организму барышень, но это оказался вилик. Он сунулся в зал и тонким голоском почтительно уведомил, что комнаты для гостей готовы. Антоний ленивым взмахом руки его отпустил.

— А что это он такой писклявый? — живо поинтересовался Серёга.

— Холощёный, — коротко ответил Антоний.

— То есть это как? — непонятливо осведомился Боба.

— Ну… евнух, — пояснил Антоний. — Отрезали одно место. Чик, и готово.

— Отрезали… — растерянно повторил Боба.

— А… за что? — осторожно спросил Джон, переменив позу на более скромную и благообразную.

— Не знаю. Я его уже таким купил, — скучающе пояснил Антоний. — Для управляющего это в самый раз. Чтоб на моих рабынь не засматривался! — и вновь хохотнул довольно.

— Ишь ты! — недоверчиво произнёс Боба и опасливо потрогал штаны между карманами.

— Ну что, пора предаться сну, — сказал Антоний и зевнул как кашалот. — А то завтра на войну…

Мы неспешно встали, обулись, начали собирать манатки. Раис свои боты обувать не стал, а взял их в руку; засим с наслаждением принялся топтаться по мраморному полу и сладострастно ухать.

— А Лёлика куда? — озаботился Боба.

Мы посмотрели на сладко похрапывавшего коллегу и решили его оставить как есть, и только поручили Бобе прибрать вещички.

Антоний вывел нас из зала в коридор. Тут же обнаружился вилик со светильником в руке.

— Ну вот, он вас по комнатам отведёт, — сказал Антоний и вздохнул удовлетворённо, явно радуясь возможности от нас отделаться.

Джон невежливо придержал его за локоть и спросил вкрадчиво:

— Кстати насчёт рабынь…

— Чего? — придурковато спросил Антоний.

Джон откашлялся и задал коренной вопрос:

— Слышь, Антоша, а у тебя рабыни приятные вообще есть?

— Почему нет, есть, — недоумённо ответил Антоний.

— Ну так, прикажи там, чтобы… это… — Джон осоловело ухмыльнулся. — Рабыньки чтобы пришли, помогли нам…

— Короче, гони бабусек! — откровенно развил тему Серёга.

— Куда гнать? — очумело спросил Антоний.

— Как куда? — в свою очередь удивился Серёга.

— Не жмись, друг сердешный… — убедительно молвил Джон. — Пришли нам девчонок… это…

— Чтоб спать уложили! — бодро воскликнул Боба.

— Чтоб колыбельную спели! — энергично добавил Раис и схватил Антония за другой локоть.

— Чтоб почесали где чешется! — гаркнул Серёга и от избытка чувств врезал управляющему по плечу.

Тот скрючился и жалобно заныл.

— Ну давай, давай, Антоша! — уламывал Джон. — Чтоб всё было путём, а то мы тебе так навоюем, что сам не рад будешь…

Антоний посмотрел на корчившегося в муках вилика, потом зыркнул опасливо на Серёгу, пожал плечами и хмуро буркнул страдальцу:

— Распорядись там…

Сам же, деликатно освободившись от локтевых захватов, поторопился уйти.

— Ну, чего стоим?! — напористо спросил Джон вилика и стал подталкивать его в спину.

Тот, потирая плечо и стараясь держаться подальше от Серёги, провёл нас дальше по коридору. Там обнаружилось большое помещение, по периметру которого имелись то ли большие ниши, то ли махонькие комнатушки — каждая площадью примерно в квадратов шесть, не более. Входы в них были прикрыты плотными занавесями.

— Вот, располагайтесь, — промямлил вилик.

— Давай, дуй за бабуськами, — распорядился Серёга.

Вилик поклонился и поспешил прочь.

— И чтоб каждому хватило! — крикнул вслед Раис.

— И чтоб молодые и приятные! — энергично добавил напоследок Джон и загмыкал восторженно.

Вилик скрылся. Мы разошлись по закуткам.

В доставшейся мне спаленке основным элементом убранства являлась широкая на низких ножках лежанка, покрытая медвежьей шкурой, по которой вольно были разбросаны несколько вышитых васильками подушек и шерстяное рыжее покрывало. У стены стоял маленький комодик с медными накладками; рядом притулился миниатюрный столик на гнутых ножках; на нём располагались чаша, кувшин, в котором я обнаружил вездесущее вино, ваза с виноградом и бронзовый светильник, дававший неяркий лепесток пламени.

Я свалил рюкзак в угол, сел на лежанку и зевнул судорожно. Затем скинул кроссовки, прилёг навзничь, уставился на расписанный греческими узорами потолок и скоропостижно задремал.

Пришёл в себя я от шума в коридоре. Раздавались шаги, шуршание одежд, тихое шушуканье девичьими голосами. Я резко привстал. Просунулась в комнату тонкая изящная рука, полог покачнулся, откинулся, и внутрь вошла девица.

Я во все глаза уставился на неё, попутно раздумывая: следует ли мне с нею вежливо поздороваться или в отношении рабов по местным обычаям это совсем неуместно. С тем промолчал, решив, что лучше прослыть неучтивым хамом, чем вежливым дурачком.

Девица была статной подтянутой блондинкой с безупречным лицом мраморной статуи, нежный овал которого выгодно подчёркивался классической причёской в виде собранного на затылке пышного пучка с изящно выпущенными из-под алой узкой повязки золотистыми локонами.

Блондинка мой, скажем прямо, нагловатый взгляд выдержала с сонным достоинством, в котором мне увиделся некоторый оттенок того дамского насмешливого превосходства, которое, как правило, вызывает у энергичных оппонентов иного пола подспудное желание укротить и подчинить. Оттого, не долго думая и пользуясь льготами рабовладельческой системы, я щёлкнул пальцами и барственно поманил её к себе.

Девица сделала пару плавных шагов, произведя стройными ногами волнующие колыхания длинной плиссированной туники из персиковой ткани, расшитой серебристой нитью, и грациозно присела на лежанку рядом со мной, опёршись на овитую серебряной змейкой руку, под белой кожей которой явственно просматривались упругие мышцы. Видом своим она являла полное равнодушие и холодность, присущие, впрочем, чистопородным златовласкам.

Я оглядел барышню повнимательнее. Скульптурное совершенство её черт в сочетании с бледно-розовой гладкой кожей вызывало в памяти образ Снежной королевы, и лишь глаза её — ярко-зелёные и огромные, полускрытые тяжёлыми веками с длинными светлыми ресницами — добавляли в эту мраморную безукоризненность жизненной прелести.

Аристократическая бесстрастность девицы продолжала меня угнетать, ибо заставляла чувствовать себя если не полным ничтожеством, то, по крайней мере, ущербным уродцем, не заслуживающим никоего внимания со стороны интересных девушек. Поэтому, чтобы показать, образно говоря, кто в доме хозяин, я поискал достойный способ приструнить дерзкую, но не придумал ничего лучшего, как приказным тоном порекомендовать её выпить за моё здоровье. Девица, встала, налила себе в чашу вина и, изящно отставив пальчик, спокойно её осушила. После чего не села обратно на лежанку, а, поглядев на меня безо всякого выражения, пристроилась напротив, опершись задом о комод.

Я состроил мрачную гримасу и стал смотреть на неё, решив всяческими средствами девицу если не унизить, то хотя бы поставить на место, обусловленное её социальным статусом. Но девица явно не догадывалась о моём мизантропическом настрое, а оттого молчала и меланхолично разглядывала что-то на стене.

Я возмущенно хмыкнул и в попытке обуздать оскорбительное поведение девицы, развязно приказал ей поднять подол и показать ноги. Приказание было исполнено безо всяких эмоций. Я оглядел предъявленную часть тела. Ноги были вполне отменны, разве что накрест оплетённые жёлтым шнуром сандалий икры могли бы показаться слишком плотными, если бы не имели тех изящных очертаний, которые приобретаются за счёт здорового образа жизни на пересечённой местности.

— Хороши ножки! — напористо похвалил я, с вызовом глядя на барышню, на что удостоился лишь мимолётного взора, полного скуки.

— Ты что, фригидная? — обоснованно предположил я.

Девица потрогала щёки и апатично ответила:

— Да нет, тёплая.

Я поморщился на подобную тупость, свойственную, впрочем, женщинам.

Голос у неё был негромким и с той волнующей хрипотцой, свойственной, как правило, страстным натурам. Но тут, по всей видимости, из правил было полное исключение. Ко всему стало понятно, что аристократическая невозмутимость в данном случае была перепутана с обыкновенной врождённой флегмой.

Я вновь непроизвольно зевнул. Хотелось только одного: спать, и я даже подумал насчет сиюминутного и полного отбоя безо всяких предшествующих упражнений, но тут же мысль эту отбросил, как не отвечавшую моменту и попросту пораженческую. Хотя спать хотелось весьма.

— А ты чего такая белобрысая? — спросил я девицу, как следует отзевавшись.

Она наморщила лоб, потрогала поблескивавшие золотом локоны и вяло ответила:

— А у нас все такие.

— Где это у вас? — уточнил я.

— Ну у нас, в Галлии.

Я недоверчиво оглядел девицу. Более походила она на дщерь Валькирий, чем на прапрапрабабушку владельцев Эйфелевой башни, как известно, повально черноволосых и через одного страдающих гипертрихозом или, попросту говоря, повышенной волосатостью.

— Так ты это, из французов, что ли? — уточнил я.

— Такого племени не знаю, — с достоинством ответила девица. — А мы кельтами будем.

— А-а! — знающе молвил я, вспоминая некоторые сведения, почерпнутые из историко-популярных источников. — Друиды там всякие.

— А ты у нас бывал? — с некоторой заинтересованностью спросила девица.

— Да нет, не довелось.

— А-а… — кисло протянула девица и вновь заскучала.

— А как ты тут оказалась? По путёвке, что ли? — попытался я сострить, но сам понял, что ничего не вышло.

Блондинка непонимающе похлопала ресницами и объяснила:

— Так пленили нас. Это когда Цезарь Галлию воевать пришёл. А Марк Антоний как раз наше селение захватил. Ну, я к нему и попала.

— И давно ты здесь?

— Да уж года два будет…

Я помолчал немного, потёр слипавшиеся глаза и поинтересовался:

— А чем ты тут вообще занимаешься? Может, умеешь чего интересное?

— Я к бане приставлена. Господину массаж делаю…

— Так чего же молчишь, — укорил я девицу и стал раздеваться до трусов, небрежно кидая одежду в угол на рюкзак.

Девица с бесстыдством уставилась на меня и даже отчего-то хихикнула. Я не стал вдаваться в подробности, а просто улёгся на живот, приспособив пару подушек, и скомандовал:

— Давай начинай…

— Чего?… — непонятливо переспросила девица.

— Массаж, говорю, давай делай, — уточнил я, устраиваясь поудобнеё.

Девица оторвала задницу от комода, и залезла на лежанку с ногами, пристроившись сбоку. Я подождал немного, но ничего не дождался.

— И что тормозим?… — подозрительно пробурчал я, подозревая саботаж.

— Так руки грею, — пояснила девица.

— Ага, ну да… — одобрил я и повернулся посмотреть на то, как она это делает.

Делала она это очень просто — задрав подол чуть ли не пояса и засунув ладони глубоко между бёдер — туда, где, как говорят специалисты, у девушек теплее всего. Я непроизвольно засмотрелся на белоснежные с синими прожилками вен тугие бёдра, затем всё-таки вернулся в исходное положение, прикрыл глаза, принялся перебирать пальцами мягкий ворс шкуры. Стало клонить в сон; неуклонно завертелись перед внутренним взором странные сценки, переиначенные из действительности, и я уже почти отчалил, но тут, наконец, девица завозилась, подлезла ближе, упёршись коленкой в бок, и приступила.

Поначалу спина моя была слегка охлопана повсеместно, затем последовали нежные поглаживания, постепенно переросшие в садистскую попытку сдирания кожи, так что я даже позволил себе немного покряхтеть. Затем каждая моя мышца была подвергнута тщательным разминанию, растиранию, выкручиванию, растягиванию и прочим уместным экзекуциям. Теперь уж я кряхтел в полную силу. Кстати, ладони девушкины были не только горячими, словно она их долго и старательно парила, но и ко всему покрывала их какая-то как бы вазелиновая влага, в происхождение которой я не стал вдаваться в силу расслабленной сонливости.

Девица закончила мочалить мне спину, деловито спустила мои трусы как для укола и порядком помяла и обстучала то, на чём я обычно сижу. После чего шумно перевела дух и фамильярно шлёпнула меня по последнему месту обработки.

Я привстал, покрутил корпусом, прислушиваясь к новым ощущениям бодрости и молодцеватости, потом перевернулся на спину. Девица разрумянилась и дышала тяжело; пушистые пряди волос выбились из-под ленты и весьма мило лезли ей в глаза.

— Давай, продолжай, — пробормотал я и сладко зевнул.

Девица вздохнула и продолжила, начав с груди и подбираясь постепенно к животу.

— А ну-ка, подожди, — остановил я её с некоей мыслью.

Девица устало распрямилась и смахнула испарину со лба.

— Жарко ведь тебе, — пожалел я бедняжку. — Так что ты одежонку-то сними.

Девица, ни слова не говоря, встала и, расстегнув скреплявшие ткань застёжки, совершенно буднично освободилась от одежд, предъявив упругое тело крепкой нерожавшей девушки с круглыми приподнятыми грудями, оставлявшими ощущение благородной тяжести, с выпуклой чашей плотного животика и крутыми бёдрами, обёрнутыми узкой тряпицей набедренника из тонкой полупрозрачной ткани.

Не дав мне полюбоваться как следует, девица вновь залезла на лежанку и продолжила мять мой живот, словно намереваясь добраться хотя бы до одной почки. Но мысли мои уже были несколько в стороне от обычных общеоздоровительных процедур. Я протянул руку и ненавязчиво освободил девицину голову от повязки. Потоком тёплого золота волосы разлились по точёным плечам, замерцав чудно.

— А ну-ка, возьми пониже, — вкрадчиво порекомендовал я барышне.

Она беспрекословно переместила свои усилия в указанном направлении, хотя и в недостаточной степени.

— Ещё… — пробормотал я.

— А? — не поняла девица.

— Ниже ещё, говорю…

— Так набедренник мешает, — пожаловалась она в духе зелёного новобранца.

— А ты его сними, — вкрадчиво порекомендовал я.

Девица пожала плечами и стала неуклюже стягивать с меня трусы. Я помог ей по мере сил, приподнимая то, что было надо. Девица покрутила в руках мои исподники, отложила их в сторону и флегматично приступила к обработке того низа, который, собственно, и подразумевался. Но только силу своих растираний она не соизмерила с деликатностью предмета, отчего стало весьма неприятно.

— Эй, полегче, да и руки у тебя уже сухие, смочить бы надо, — поморщился я болезненно.

Девица наклонилась, скрыв густой завесой волос поле действия, и лишь по возникшим ощущениям я осознал, что поняла она меня насчет смачивания совершенно буквально. Подобный вид влажного массажа почти моментально наградил меня богатырской порцией нужных гормонов, после чего всяческая сонливость исчезла, а вместо неё появилось осознание того, что при подобном продолжении всё это может завершиться на самом интересном месте. Посему я решительно девицу оттолкнул и с трудом перевёл дух. Она недоумённо посмотрела и вытерла ладошкой губы.

— Давай-ка, скидывай всё, что осталось, — решительно велел я.

Девица скорчила гримаску типа "Сам не знает что хочет", привстала на коленях и размотала тряпочку. Обнажился выпуклый тугой холмик, аккуратно разделённый бороздкой пополам и слегка вызолоченный редким пушком. Девица вновь не дала мне отдать должное моим эстетическим запросам, села на кушетку спиной ко мне и принялась возиться со шнуровкой сандалий. Делала она это столь долго, что я вновь было начал засыпать. Наконец с обувью было покончено; барышня повернулась и без особой выдумки решила вновь залезть на лежанку.

— Постой-ка! — остановил я её решительно, а потом приказал взять в руки светильник, встать подальше и светить на себя как скажу.

С некоторым злорадством я заставил девицу покрутиться как следует, понуждая принимать разнообразные, чуть ли не гимнастические позы. Подобные картинки вновь развели в некоем локальном месте бурный костёр; я торопливо дал барышне отбой, улёгся на спину и настойчиво поманил её:

— А ну-ка, присаживайся…

Девица недогадливо открыла рот.

— Садись, говорю, сюда вот!… — указующим перстом я чётко определил место дислокации, порешив про себя предоставить ей полную волю.

Девица озабоченно нахмурилась и, примерившись, полезла на меня. Упёршись руками о мой уже и без того порядком исстрадавшийся живот, она попробовала приноровиться, но наскоком ничего не вышло. Тогда девица стала сама себе помогать одной рукой, и дело пошло на лад, если не считать всё той же засухи, которая, впрочем, под воздействием настойчивого торканья сменилась на умеренную влажность. Наконец, нескладёха утвердилась до конца, выпрямилась и с удручающей флегмой посмотрела на меня.

— Ну и что ты сидишь как на именинах? — в сердцах спросил я и, не дожидаясь вразумительного ответа, объяснил: — Качайся давай, вверх-вниз, вверх-вниз, — показывая на всякий случай руками.

Девица понятливо кивнула и стала неторопливо двигать тазом, при этом выглядя совершенно глупо как пельмень в варенье. Я же закинул руки за голову и принялся отдыхать, изредка поглядывая на барышню. Поначалу ёрзала она так, словно выполняла нудную, но неотвратимую работу; её плотные груди с бледными вялыми сосками равномерно покачивались, действуя в некотором смысле гипнотически, но вдруг девица ахнула нежно, стала прикрывать глаза, покусывать губы; соски её начали розоветь, пошли пупырышками, а потом и вовсе заалели и вздулись шишечками; живот затрепетал в мелкой дрожи. Она запрыгала судорожно, стала сбиваться с ритма, так что пришлось мне достать руки из-под головы и взять её укротительно за прохладные гладкие бёдра. Но это не помогло. Тогда ничего не оставалось делать, как только ловким антраша поменять диспозицию, опрокинув барышню на спину, и взять инициативу в свои руки или в чего там ещё. Перемена мест слагаемых споро принесла приемлемый и симпатичный результат.

Повалявшись немного в размякшем состоянии на тёплом упругом организме, я нехотя слез с него. Девица тут же вскочила, достала из комодика полотенце, протёрла мне где надо, потом принялась с наивным бесстыдством за себя. Но мне уже было не до этих эротико-гигиенических демонстраций; я отвернулся к стенке и бесповоротно заснул.

 

Глава 14

В которой для героев начинается военный поход.

Пробудили меня чьи-то вкрадчивые, но между тем настойчивые прикосновения. С невнятными чертыханиями я разлепил глаза и повернулся. Эфеб робкого вида испуганно глядел на меня и, не переставая, теребил за плечо.

— Ну чего тебе? — хрипло поинтересовался я.

— Пора вставать, господин, скоро вам выступать, — уважительно прошептал паренёк. — Я умыться принёс.

— Который час? — спросил я, зевая судорожно.

Эфеб пожал плечами, а потом неуверенно ответил:

— Рассвело уже…

Я повернулся на спину, потянулся, покряхтел для порядка, затем со стенаниями слез с лежанки, перевалившись неуклюже через сонно завозившуюся девицу, нашёл разбросанную небрежно одежду, оделся до пояса. На столике стоял широкий таз. Эфеб с готовностью приподнял кувшин, полный воды. Я подставил руки под струю, стал плескать в лицо. Эфеб поливал крайне неудовлетворительно, то промахиваясь, то невпопад. Я строго посмотрел на него; пацан не будь дурак внимательно глазел на тугой девицын зад, вольнодумно повёрнутый всеми своими пышностями к нам.

— Чего уставился-то? Мал ещё, — для порядка прикрикнул я, растирая как следует шею.

Эфеб недогадливо уставился на меня, потом словоохотливо пояснил:

— Да вот, смотрю: вроде зажило всё. Её дней десять назад выпороли за то, что на хозяина в бане кувшин с кипятком опрокинула.

Я хмыкнул, представив подобные порядки у нас на Родине, и напоследок велел пацану вылить остатки воды мне на спину, отчего случилась на полу изрядная лужа. Затем я тщательно вытерся поданным полотенцем, завершил экипировку и, поглядев на прощание с некоторой даже ностальгией на разнеженно располагавшуюся барышню, вслед за пацаном вышел из комнаты.

Привели меня на небольшую терраску, выходившую в скромный садик, где находился стол с лавками, а так же несколько коллег. Рядком сидели Боба с Серёгой и то ли ели, запивая, то ли пили, закусывая; выглядели они при этом достаточно бодро и совершенно непринуждённо, что нельзя было сказать о зелёном как старорежимная трёшница Лёлике, притулившемся сбоку, и видом своим напоминавшем плюшевого мишку, страдающего аллергией на любезный его сердцу мёд. Он тёр под очками заплывшие глаза, стонал невнятно, кисло морщился и с трудом цедил из чаши молоко.

— Ну как?… — жизнерадостно поинтересовался у меня Серёга и добавил в рифму: — Все ништяк?

Я хотел ответить, но лишь раззевался на полчаса.

— Давай, махни мальца, оживёшь! — предложил Боба, бултыхая початой амфорой.

Я покачал головой, оглядел стол и, обнаружив ёмкость с водой, выхлебал из неё за раз чуток меньше литра, потом присел за стол. Есть особливо не хотелось, как это и бывает с недосыпу, но по инерции я взял с блюда кусок окорока, совместил с куском лепёшки, организовав сандвич, и стал лениво жевать, поглядывая в сад.

Лиловая тень от дома протянулась далеко, окутывая пыльные акации, выглядевшие оттого серо и расплывчато; лишь верхушки редко стоявших поодаль кипарисов были уже вызолочены солнечными лучами и радовали оптимистичной палитрою; между ними виднелся соседствующий холм, где среди густой тёмной зелени и синих теней розовели плоские крыши с торчавшими кое-где мраморными фигурами и вазообразными прибамбасами. Небо было затянуто сизой дымкой утреннего марева; не успевшие как следует разгуляться птицы щебетали приглушённо и вразнобой. Было достаточно свежо, отчего пришлось то и дело ёжиться.

Из дома послышались торопливые шаги и рассерженные крики:

— Так что ж сразу не сказал, что завтрак!…

На террасу поспешным скоком вынесся Раис, мгновенно оценил обстановку, плюхнулся на скамейку и одним ловким движением сгрёб все наличные миски и тарелки к себе.

— Ну как? — спросил Боба и у него.

— Всё путем, — невнятно ответил Раис, пытаясь откусить побольше.

На террасе появился ведомый рабом Джон. Шёл он с трудом двигая ногами и спотыкаясь, что было неудивительным, так как глаза наш коллега предпочитал держать закрытыми. Раб подвёл Джона к столу и отступил назад, с интересом исследователя наблюдая за его дальнейшими действиями. Джон на ощупь нашёл скамью, уселся, на миг разлепил глаза, посмотрел на нас как сомнамбула и, положив руки на столешницу, рухнул на них головой, захрапев тут же.

— Вот ведь, — посмотрел на страдальца Раис. — Укатали, значит, сивку-бурку всякие горки. А все потому, что кушает мало.

Появился на террасе, громыхая неуважительно, краснолицый матёрый легионер, сходу отрывисто прохрипевший:

— Антоний послал спросить: какие доспехи приготовить?

— Нам чужого не надо, в своём повоюем, — убедительно сказал Раис, трогая свою каску, потом посмотрел строго на воина и добавил сурово: — Иди себе, любезный. Не видишь, мы кушаем.

Воин хмыкнул, повернулся на каблуках и ушёл. Но ненадолго. Вскоре он вновь появился, чтобы торжественно объявить:

— Пора!

Сразу стало как-то неуютно, словно перед дальнею поездкою, когда преследует ощущение, что забыто нечто важное, без чего не обойтись, хотя всё и проверено уже неоднократно и с особой тщательностью.

Мы зашевелились, стали вставать, двигая скамьями и наполняя утренний относительный покой какой-то бестолковой суетой и шумом. Растолкав напоследок никак не желавшего просыпаться Джона и подождав, пока он навьючится, мы проследовали за легионером на крыльцо.

Во дворе, звякая оружием и шумно переговариваясь, толпились местные воины; поодаль у ограды стояли привязанные лошади. У крыльца лениво стоял боец в начищенных доспехах, с медвежьей шкурой на плечах, держа на плече длинный выкрашенный в красный цвет шест, увенчанный серебряным орлом-аквиллой. На поперечной перекладине болталось прямоугольное полотнище из малиновой ткани с ещё одним небрежно вышитым орлом с лаврами на башке.

— Это ещё что за знамя полковое?… — брюзгливо проворчал мрачный Джон.

— Ну, как настроение? — раздался сзади знакомый наглый баритон.

Антоний был при полном параде: в панцире из позолоченной чешуи с львиными свирепыми мордами на выпуклой груди, в алом с узорами плаще, скреплённом круглой фибулой с самоцветами, в сапожках белой кожи, с широким мечом в нарядных ножнах на боку, за рукоять которого он держался крепко. Предплечья его мускулистых обнажённых рук были тесно увиты множеством разнокалиберных браслетов из хорошего золота, лучисто сверкавших на солнце.

Антоний с удовольствием оглядел дворовое собрание и сказал:

— Мои преторианцы. Личная, так сказать, гвардия.

— Что-то их маловато, — покритиковал Лёлик.

— А это только конные, а ещё пеших целая когорта. Они раньше в порт ушли, небось, уж на корабли грузятся, — с достоинством ответствовал Антоний, расправил плечи и вдруг с воодушевлением завопил как горлопан-агитатор: — Да разве с такими молодцами не справимся с Помпеем?!

Ближние к крыльцу преторианцы услышали вопрос и с ленцой заорали приветствия своему командиру. Знаменосец подтянулся и лихо отсалютовал Антонию орлом на палке.

— Мой личный штандарт! — хвастливо заметил Антоний.

— А у нас герб лучше! — неожиданно брякнул Боба.

— Это почему же? — поджав губы, спросил Антоний.

Боба сурово усмехнулся и горделиво доложил:

— Орёл у нас с двумя головами!

Антоний пожал плечами, отвернулся, ещё раз оглядел своих гвардейцев и зычно крикнул:

— По коням!

Преторианцы забегали, стали отвязывать лошадей, запрыгивать на них ловко, выстраиваться в колонну. К крыльцу подвели под уздцы несколько лошадей. Они были статными, бодрыми и весьма энергичными: гнули шеи, всхрапывали дружно, то и дело взыгрывали.

— Экие савраски бедовые… — опасливо пробормотал Лёлик.

Лошадиные спины были покрыты цветастыми попонами, на которых вместо сёдел имелись овечьи шкуры, закреплённые на конской груди кожаными ремнями. Стремян, разумеется, не было.

— Прошу на коней, да поедем, — пригласил Антоний, сбежал по ступенькам, запрыгнул на вороного красавца, потянул узду; вороной с храпом заплясал.

— А, может, лучше пешком? — бледно предложил Раис.

— Пешком далеко не уйдёшь! — пробормотал Джон, с кислым видом разглядывая лошадей.

— Слышь, надо их научить сёдла да стремена делать, — предложил Серёга.

— Нельзя, — безапелляционно сказал Лёлик, нервно поправляя очки.

— Это почему? — усомнился Серёга.

— Потому что сёдла и стремена в средние века изобрели. А если сейчас изобретут, то вся история по-другому пойдёт, — заявил Лёлик.

— Ну и ладно, — легкомысленно сказал Серёга.

— А вдруг в этой новой истории мы не должны родиться, — строго сказал Лёлик. — Ты вот только заикнешься, и тут же, бац, и мы исчезнем.

— Тогда нет, я не согласный, — боязливо сказал Серёга.

— Эй, давайте, чего ждём? — требовательно поторопил Антоний.

Я оглядел компанию скакунов и, понимая неизбежное, подошёл осторожно к серой в яблоках кобыле. Лошадь покосилась круглым агатовым глазом, звякнула удилами. Я лёгко похлопал по атласной грациозного изгиба шее, принял из рук коновода повод, подвёл коняшку к крыльцу, закинул уздечку, и, вспоминая из каникулярно-деревенского детства навыки общения с пузатыми сивками-каурками, кое-как взгромоздился верхом, чуть не свалившись, когда лошадь решила слегка взыграть.

Со стороны преторианцев послышались неуважительные смешки.

— Ну вы!… — укоризненно воскликнул Антоний в наш адрес.

Коллеги зашевелились, стали разбирать лошадей, подводить их, следуя моему примеру, к крыльцу. Лёлик громко жаловался на общее недомогание, но, узрев, что остались лишь две лошади, а одна из них — огромный рыжий жеребец, сноровисто спустился и захапал лошадь поменьше.

В дураках оказался больше всех сомневавшийся Раис. После общих нетерпеливых окриков он подошёл к жеребцу, неуверенно обошёл вокруг, затем неожиданно сорвался с места и попытался с разбега проявить чудеса гимнастической ловкости, но конь испуганно шарахнулся, и джигит с проклятьями рухнул наземь.

Преторианцы обидно захохотали.

Антоний скривился как от лимона, кивнул двум здоровякам, которые живо подхватили Раиса под микитки и безо всяких церемоний закинули брюхом на конский хребет. Побагровев от натуги, Раис кое-как перекинул ногу и выпрямился; потом поправил сползшую на нос каску и посмотрел вниз как с обрыва, после чего ойкнул и приник к конской шее, судорожно обхватив её обеими руками.

Вперёд выехали знаменосец со штандартом и пара трубачей; за ними лихо загарцевал Антоний, оглядываясь на нас. Я осторожно потянул повод и слегка поддал коняшке пятками по бокам, пристраиваясь сзади полководца. Коллеги бестолковой кучей потянулись следом. Антоний посмотрел косо и, отвернувшись, гикнул. Кавалькада тронулась.

Не успели мы выехать за ворота, как Антоний пустил вороного рысью; зарысили и наши аргамаки. Следом, не давая притормозить, следовала под кастаньетный стук копыт стройная колонна преторианцев.

Я не могу сказать — долго ли длился путь, но субъективное время растянулось как гуттаперчевый мальчик, и всё моё внимание было приковано к тому, как бы половчее охватить ногами конские бока, чтобы подлетать пониже и приземляться помягче, поскольку попона не умаляла твердыню конского хребта. Лишь краешком сознания удавалось уловить происходивший маршрут.

Поначалу мы спустились с Палатинского холма, потом ехали по каким-то улицам, часто сворачивая. Копыта звонко клацали по каменным плитам, встречный народ разбегался к стенам зданий. Затем мы миновали парадный вход в Большой Цирк, оставшийся слева. Потом оказались на берегу Тибра, поехали вдоль и, наконец, выехали на длинную пристань, застроенную по одну сторону каменными лабазами. Здесь тряская рысь сменилась на гуманный шаг.

Вдоль пристани стояли в ряд пузатые одномачтовые посудины неуклюжих очертаний. Несмотря на ранний час, вокруг них кипела работа. Полуголые рабы под приглядом надсмотрщиков таскали по узким сходням мешки, ящики, корзины, огромные амфоры.

В конце пристани толпился народ — преимущественно в белых тогах. Там же восседала знакомая плешивая личность.

Мы подъехали и с облегчением спешились. Раис снова чего-то не рассчитал и едва не завалился на задницу. Подбежали прыткие молодчики, подхватили под уздцы наших коней, по пологим сходням стали заводить на палубу близ стоявшего судна. Следом потянулись со своими лошадьми и преторианцы.

Чётко печатая шаг, подошёл к нам крупногабаритный громила в доспехах побогаче, чем у прочих витязей, но победнее, чем у самого Антония. В качестве приветствия он врезал себе кулаком по груди, отчего явственно послышался гулкий звук, и браво доложил:

— Погрузка заканчивается!

Антоний благосклонно кивнул и громилу нам отрекомендовал:

— А это мой центурион. Преторианцами командует, — затем представил уже нас, небрежно указав пальцем: — Ну а это те самые!… Хэ-хэ… Союзники!…

Центурион криво ухмыльнулся, бесцеремонно пяля водянистые зенки, в которых чётко читалось полное отсутствие сложных мыслей и наличие вопиющей самоуверенности. Его бритая голова, с трудом ворочавшаяся на короткой толстой шее, была сплюснута в районе мозга, а порченую оспой ряху с крючковатым перебитым носом нестерпимо хотелось именовать рожей каторжанина.

— А кличут его Дыробой! — с удовольствием сообщил Антоний. — Потому что он тяжёлым парфянским копьем с одного удара насквозь прошибает воина в доспехах.

Центурион нагло хехекнул и даже демонстративно как дешёвый культурист напряг похожие на брёвна руки.

— Не видел ты ещё наших дыроколов… — презрительно, но тихонько пробормотал Лёлик, поправляя автомат.

Мы подошли к Цезарю, сидевшему на низком креслице в окружении свиты. Цезарь с милой улыбкой поднялся навстречу.

— Всем здравствовать! — поприветствовал он и приятно поинтересовался: — Как дела у союзников? Все ли было ладно?

Джон милостиво покивал и похвалил оказанный сервис.

Цезарь взял под руку Антония и повернул его к реке.

— Ну, значит, сейчас погрузитесь и вперёд, — Цезарь пожевал губами и вдруг сорвался на патетику, воскликнув: — В твоих руках судьба Великого Рима!

Антонию это дело понравилось: он заухмылялся и вытянулся во фрунт; впрочем, Цезарь тут же продолжил вполне обыденно:

— Помпея, главное, захвати — или мёртвым, или живым, если не получится. Ну ты понял, о чём я говорю? Ну и неплохо бы казну их пощипать. Говорят, у них там, у жрецов ихних, золота невпроворот, а нам надо легионам заплатить ещё за испанскую кампанию. Да и Клеопатру не забудь!

— Ага! — осклабился Антоний. — Говорят, она всякие штучки знает!…

— Ну ты даёшь! — закачал удручённо головой Цезарь.

Из-за его плеча вылезла засаленная физиономия невесть откуда взявшегося Брута и прокартавила назидательно:

— Она нам нужна в целях политических!

— Вот именно! — поднял палец Цезарь. — Ну да ладно. Потом разберемся. Ты там особо не рассусоливай. Одним словом: пришёл, увидел, победил! Во как!… — после чего осторожно зыркнул на Раиса, но тот и не думал уличать кого-либо в махровом плагиате, так как занят был осторожным разминанием натруженного в процессе верховой езды седалища.

Цезарь махнул платочком; сбоку хрипло рявкнули саженные тубы, им отозвались звонкие корны и писклявые флейты.

— Ну, пора! — воскликнул Цезарь и полез обниматься, а с Антонием даже и облобызался троекратно.

— Эй, эй! — закричал тревожно Лёлик. — Я не понял: а войска где, где легионы? Я вам не нанимался воевать не числом, а умением!

— Это чего же?! — следом всполошился Раис. — Мы это одни должны ваших помпеянцев побеждать?! Не пойдёт! Нет на то моего согласия!…

Антоний опешил от такого напора, но Цезарь, заулыбавшись, заторопился пояснить:

— Войско есть. Большое. Оно сейчас в Остии на морские корабли грузится.

— А это что за Остия такая? — недоверчиво спросил Раис.

— А это порт у нас в устье Тибра. В Тибр морские суда заплыть не могут. Осадка не позволяет. Вы туда приплывёте, а оттуда общим флотом и попрёте.

— Ну ладно… — пробурчал Раис. — Поверим…

Ещё разок помахав улыбавшемуся как добрый дядюшка Цезарю, мы направились к кораблям. Из толпы официальных лиц нарисовались мужики в белых туниках, державшие на правом плече перевязанные верёвками связки тонких прямых прутьев, из которых торчали небольшие топорики. Они быстро забежали вперёд Антония и церемонно зашагали, размахивая руками как старательные новобранцы на плацу.

— А это ещё кто? — удивился Серёга.

— Ликторы, — пояснил Лёлик.

— Ты чего, Лёлик, совсем?… — воскликнул недослышавший Серёга. — Какие тут, на фиг, лекторы могут быть! Кому тут лекции читать?

— Я говорю, ликторы, деревня! — в свою очередь повысил голос Лёлик.

Разговор их на том прекратился, так как пришло время взбираться по шатким сходням на палубу одного из кораблей, где нас встретил бойкий коренастый мужик, представившийся капитаном. Толпившиеся на палубе преторианцы по команде Дыробоя отсалютовали мечами. Антоний покивал небрежно.

Вслед за капитаном мы прошли на корму, где имелась надстройка с резными дверцами. На ней сооружён был навес, под который выходил конец рулевого весла. Штурвала не наблюдалось.

Антоний залез по лестничке на надстройку, окинул окоём орлиным взором и махнул рукой капитану.

Тут же забегали по палубе полуголые, в белых холщовых юбочках, смуглые матросы; вытащили на пристань, гремя цепями, сходни; со стуком обрушились на палубу канаты швартовых. В борту, обращённом к пристани, высунулись из люков вёсла, оттолкнулись от облепленной мокрыми ракушками каменной стенки. Судно заскользило плавно, разворачиваясь. Уже все борта ощетинились вёслами, враз вспенившими тёмную воду под размеренные удары барабана, забухавшего где-то под палубой. Следом за нашим кораблём потянулись ещё четыре посудины.

Судно лёгко двигалось, подгоняемое усилиями гребцов и неслабым течением. Проплыли слева заросшие низкими деревьями холмы, какие-то длинные каменные строения под плоскими крышами, пляжик, у которого на мелководье плескалась стайка голопузых детей; показались заросшие кустарником живописные развалины. Город остался позади.

Потянулись пасторальные пейзажи, состоявшие из низких холмов, поросших виноградниками, в меру плоских долин и густых рощ, быстро наскучившие своим однообразием. Антоний слез вниз и скрылся в надстройке. Коллеги, пообвыкнув с обстановкой, занялись кто чем. Джон расположился на месте ушедшего Антония и стоял там, усмехаясь криво и теребя кортик, с видом гордым и победительным, словно адмирал Нельсон. Лёлик с Бобой поочерёдно заглядывали за борт и живо жалели об отсутствии спиннингов, закидушек, мормышек и прочей рыбацкой снасти. Раис зашнырял по кораблю в поисках кашеваров с целью завязывания полезных знакомств. Мудрее всех поступил Серёга, пристроившийся в уютном закутке между бортом и надстройкой и закемаривший там сладко.

Я поначалу, присев у борта, разглядывал открывавшиеся виды, но от равномерного плеска вёсел и шелеста воды потянуло в сон. Я прилёг, подложив под голову рюкзак, свернулся калачиком и безмятежно задремал…

Пробудили меня крики, стук вёсел и железный звон. Судно находилось в порту, приставая к свободному участку каменной пристани, протянувшейся вдоль пологого берега. Здесь имелось множество кораблей — куда как более габаритных, чем наш. Одни корабли стояли у пристани, другие на фарватере. Сама пристань была сплошь заполнена людьми — преимущественно в воинских доспехах.

Я встал и подошёл к коллегам, толпившимся у борта.

— Стало быть, Остия, — правильно понял Раис. — Не обманул плешивый!…

На высоко поднимавшемся холме имелся городок: тесно стояли инсулы, кое-где виднелись храмы, вздымались закруглённые стены амфитеатра.

— А там что, море-океан? — риторически спросил Серёга.

Дальше по течению река делала поворот и скрывалась за грядой каменистых холмов с притулившейся наверху высокой кривобокой башней. Оттуда доносились тяжкие органные вздохи прибоя; свежий ветер приносил солёные запахи моря; чайки, крича противно, летали низко.

На палубе, подгоняемые командами Дыробоя, стали собираться преторианцы. Ликторы уже стояли наизготовку.

Серёга посмотрел на них, прищурившись, и спросил:

— Слышь, Лёлик, а зачем эти… чудики нужны?

— Положено так, — ответил Лёлик. — Сопровождают должностных лиц. Их приказы исполняют. Ну и приговоры приводят в исполнение.

— Это какие такие приговоры? — набычился Серёга.

— А вишь у них розги да топоры? — с ленцой указал Лёлик. — Вот ты чего-то не так сделаешь, а Антоний вынесет тебе приговор по самое не балуйся. А ликторы сначала тебя выпорют, а потом башку отрубят.

Серёга помрачнел, пересчитал чудиков, а потом заявил боевито:

— Ничего!… Их всего двенадцать. Одной очередью сниму.

Вышел на палубу Антоний. Матросы, закончив швартовку, приняли сходни. Ликторы, старательно топая, сошли с корабля первыми. За ними на пристань спустился Антоний, а потом и мы.

Вся пристань была заполнена толпившимися с некоторой бестолковостью легионерами, без особой спешки грузившимися на суда.

Протолкавшись сквозь толпу, торопливо вышла к нам группа вояк командного вида. Их доспехи блестели выпуклыми бляхами, плащи пламенели багровым цветом. Каждый из них бодро шарахнул себя кулаком в грудь, что здесь было сродни отданию воинской чести, приветствуя своего босса, а заодно и нас.

Впереди стоял громоздкий мужик с лицом прирождённого вояки, не обременённого богатым внутренним миром.

— Ну как погрузка? — спросил у него добродушно Антоний. — Заканчиваем?

— Так точно! — гаркнул мужик, а потом добавил совершенно противоположное: — Легионеров скоро погрузим, а конницу ещё и не начинали.

— Как не начинали!? — воскликнул Антоний. — Мы ж отплывать уже должны!

— Опаздываем маленько, — добродушно ответил мужик и стеснительно осклабился, показывая значительное отсутствие зубов.

— Та-а-ак… — мрачно и многообещающе протянул Антоний, но потом подумал, успокоился и скомандовал: — Чтоб ускорили! Завтра на рассвете отплывём.

— А это кто? — непочтительно спросил мужик, указав узловатым пальцем на нас.

— Союзники, — с некоторой иронией в голосе ответил Антоний. — Цезарь приказал взять с собой. Вроде, оружие у них там какое-то могучее.

Мужик оглядел нас внимательно и уничижительно хмыкнул:

— Это какое такое оружие? Уж не в штанах ли его варвары прячут?…

Стоявшие за ним вояки загоготали.

— Да хоть бы и в штанах… — мрачно пробормотал Джон и посмотрел на весельчаков как на редких ничтожеств.

Раис мрачно надулся, поправил каску, толкнул Антония в бок и в свою очередь спросил:

— А эти кто?

Антоний от толчка дёрнулся, сморщился, но ругаться не стал, а нервно зачесался и пояснил:

— Это легат легиона. Квинт Педий. Мой заместитель… А эти… — он указал на прочих, — военные трибуны, командиры, стало быть, когорт.

Подбежал одетый в синюю тунику без рукавов запыхавшийся дядька с блестевшей от пота лысиной и носом, напоминавшим перезрелый баклажан — как формой, так и лиловым оттенком, что, как известно, свойственно закоренелым пьяницам.

Демонстрируя радость, он ещё издали закричал:

— Хозяин! Наконец-то! Заждались, родимый! На твоём корабле всё готово!

— Хорошо… — довольно пробурчал Антоний.

— А это ещё кто? — войдя в раж, вопросил хозяйственно Раис и снова попытался было Антония пихнуть в бок, но тот, уже наученный, вовремя отскочил и уже с безопасного расстояния ответил:

— Это мой вилик походный. Начальник над рабами.

— А ты что, Антоша, с собой рабов в поход набрал? — удивился Боба.

— А как же? — в свою очередь удивился Антоний. — Как же без рабов-то обходиться? — потом повернулся к легату и наказал строго: — Значит, чтоб завтра по утру отплыть!

Легат агакнул, ещё разок саданул себя в грудь и торопливо удалился, на ходу начиная кричать на грузившихся легионеров, отчего те бестолково забегали, усугубляя сумятицу и неразбериху. За ним в кильватере поспешили военные трибуны, также крича на легионеров и даже толкая их.

Антоний с удовлетворением поглядел вслед энергичным распорядителям, а потом произнёс:

— Ладно, пошли на мой корабль.

Мы направились вдоль пристани. Ликторы топали впереди в колонну по два. Легионеры почтительно расступались, пропуская своего военачальника и при том глазея на нас как на занятную экзотику. Мы старались держаться солидно и достойно и, чтоб не отвлекаться по мелочам, разглядывали густо стоявшие разномастные, неуклюжей формы корабли, щедро размалёванные по деревянным бортам яркими разноцветными узорами, отчего посудины походили на пасхальные яйца.

— Триеры и галеоны, — авторитетно заявил Боба, выписывавший как-то один год журнал "Катера и яхты".

Корабли внушали уважение своими размерами, достигая в длину метров до ста, отличались при том не слишком практичными обводами и были обременены множеством декоративных элементов в виде лихо изогнутого носа и не менее вычурной кормы, резьбы на бортах, деревянных скульптур всяческих наяд и тритонов. Некоторые корабли имели на палубе непонятные башенки, похожие на крепостные, какие-то столбы с громоздкими гнёздами наверху и отводными перекладинами как у деревенских "журавлей" и что-то вроде перекидных лестниц, поднятых вертикально вверх и прикреплённых к высоким столбам. В бортах кораблей понизу имелись квадратные отверстия для вёсел, расположенные в два, в три, а то и в четыре яруса. У многих плавсредств впереди торчали тяжёлые брёвна таранов с медными набалдашниками в виде бараньих или кабаньих голов.

Мы подошли к самому большому кораблю, борта которого были облицованы бронзовыми пластинами, и по дощатому трапу поднялись на палубу. Там нас встретил приветствиями капитан корабля — средних лет крепыш с массивной золотой цепью на бычьей шее, называемый по-местному триерархом. Тут же стояли тесной кучкой гражданские лица — по всему рабы Антония. Все они нестройно прокричали здравицу.

Мы подошли к кормовой надстройке размером с пару садовых домиков. На её крышу, огороженную деревянными перильцами, вела узкая лестница. Рядом с надстройкой над палубой натянут был полог из отбеленной парусины, дававший замечательную тень.

Антоний строго посмотрел по сторонам, а затем в сопровождении рабов удалился внутрь надстройки.

Мы свалили своё имущество к стенке, огляделись, походили по кораблю. Сунулись в надстройку, но прямо на входе вилик-баклажан отважно преградил нам путь и твёрдо заявил, что хозяину мешать ни в коем случае нельзя, так как он занимается составлением диспозиций на случай боевых действий, что и подтвердил донёсшийся из глубин помещения заливистый храп.

Мы вышли обратно на палубу. На корабль вовсю грузились преторианцы. Делать было нечего. Дневная жара угнетала. Боба предложил устроить экскурсию в город, но никто его не поддержал. Тем не менее, сидеть сиднем и стоять строем совсем не хотелось. Решили сходить искупаться. Прибрав на всякий случай амуницию, спустились на пристань и прошли в её конец — благоразумно держа путь вверх по течению — там слезли на пологий берег и несколько дальше обнаружили песчаную косу и отмель, где плескались голышом местные дети.

Мы свалили на песок рюкзаки и вооружение, разнагишались и полезли в воду. При виде нас дети поначалу разбежались, но потом, осмелев, стали подбираться поближе, возбуждённо переговариваясь и разглядывая нас из-за всех сил.

Мы вволю побултыхались в хорошо прогретой воде чайного цвета, повалялись на горячем мелком песке. Солнце между тем потихоньку склонялось к горизонту. Мы оделись и вернулись на пристань.

Погрузка на корабли шла своим чередом. По сходням друг за другом топали легионеры, заводили под уздцы нервничавших лошадей и пристраивали их в деревянные загоны, устроенные прямо на палубах. Процессом руководили центурионы, повадками и манерами напоминавшие нахрапистых сержантов. Свои трости они часто и энергично использовали в качестве подкрепляющих аргументов.

Некоторые суда, под завязку загруженные, медленно отчаливали и пристраивались на фарватере, где уже кучковалось немалое количество кораблей. Вместо них пришвартовывались другие.

Мы побродили по пристани и вернулись на свой корабль. Захотелось есть и пить. Вода обнаружилась в дубовой низкой бочке, привязанной канатом к мачте. Насчёт еды было сложнее. Раис пробежался по кораблю, вернулся и с мрачным видом стал жаловаться на то, что никаких кухонь в походе не полагается, а еда выдаётся сухим пайком и состоит из вяленого мяса да сухарей, и что он так не договаривался. Но тут весьма кстати нарисовался раб с известием о том, что Антоний предлагает нам разделить с ним трапезу.

Мы проследовали за рабом в надстройку, где оказалось немало помещений. Нас отвели в самое дальнее и самое просторное. Там было хоть и по-простому, но мило и удобно. Вокруг всё сплошь было деревянным, но из дерева благородного, резного и тщательно отполированного, так что огоньки светильников со слюдяными колпачками многократно отражались в шоколадной глубине стен. У окна, прикрытого решетчатыми ставнями, находилось ложе с высокой спинкой и изогнутыми подлокотниками, заваленное подушками и покрывалами. К нему придвинут был низкий столик на фигурных ножках, на котором разбросаны были круглые кожаные пеналы, восковые таблички и пергаментные свитки.

У стены имелся круглый стол, окруженный ложами без спинок — как и полагается в порядочных римских домах. Антоний уже возлегал на одном из лож, меланхолично лакомясь виноградом из большой серебряной вазы.

Мы без ложной скромности стали устраиваться на других ложах. Раис шмякнулся по соседству с Антонием и стал жадно пихать в рот виноград целыми гроздьями. Антоний посмотрел на него недружелюбно и начал рассказывать про то, что мы уже в походе, а в походе разносолов не будет, паёк скуден и потому уместно воздержание в еде. Раис ойкнул и принялся уничтожать виноград ещё быстрее.

Но тут появились рабы и несколько опровергли слова своего хозяина, так как набор доставленных ими кушаний был мил и разнообразен. Поданы были варёные яйца в окружении зелени и мелкой солёной рыбёшки, жареные цыплята, сыр, мягкие пшеничные хлебцы, ветчина, финики и орехи. В качестве напитка присутствовало сладкое вино.

Неторопливо откушав и осушив пару амфор, устроили беседу. Антоний оказался изрядным хвастуном и принялся расписывать свои прошлые боевые заслуги, плавно перейдя на заслуги предстоящие в кампании нынешней, на что Лёлик, перебив его менторски, стал громогласно разворачивать собственный стратегический план батального сражения по небезызвестному принципу: " Eine Kolonne marschieren, zweite Kolonne marschieren…", используя при этом финиковые кости в качестве чапаевских картошек. Антоний пытался его перебить; коллеги также решили враз выговориться — короче, случились гам и суета.

Устав от шума, я встал и вышел на палубу.

Вечерело. Солнце клонилось к холмам, разливая медовое свечение. На воде блистала янтарная дорожка; в темневшем небе загорелись опаловыми переливами лёгкие облака. А с востока уже наступала ночь; там, среди неясно мерцавших звёзд, неспешно наливался металлическим блеском надкусанный диск Луны.

На пристани погрузочная суета стала заметно меньше. Большая часть кораблей уже отшвартовалась и теснилась в устье Тибра.

Постояв некоторое время у борта, я вернулся к коллегам.

Ненавязчиво появился капитан-триерарх, ошалело оглядел нашу компанию и почтительно испросил у Антония позволения отплыть от пристани и встать на якорь на реке.

— Плыви, любезный! — разрешил Лёлик наперёд настоящего командира.

Антоний от такого нахальства надулся, но ругаться не стал, а подтвердил своё согласие.

Капитан ушёл. Вскоре глухо забухал под палубой барабан; судно вздрогнуло, пол начал покачиваться.

После трапезы потянуло в сон. Я прилег на спину и, несмотря на продолжавшийся галдеж, задремал. Когда я проснулся, антураж в комнате был уже другим. Тускло горел один светильник, производя больше чёрных теней, чем освещения. Коллеги, вольготно развалившись на ложах, храпели через одного. Антония не было. Тяжкий дух казармы и дешёвой рюмочной до отказа наполнял помещение. От такого амбре я закашлялся, потом встал, прихватил с собой покрывало и пару подушек, и вышел наружу.

Вовсю царствовала ленивая южная ночь. Слегка ущербная Луна блистала в радужном ореоле, заливая окрестности призрачным свечением, устилая землю бархатной чернотой теней; щедрые россыпи крупных звёзд подрагивали в медленно остывавшем воздухе.

Наше судно стояло недалеко от берега в окружении других кораблей флотилии. Тёрпкие ароматы трав и цветов плыли в рождавшейся свежести, награждавшей приятной истомой. Стрекотали как заведённые цикады, из прибрежных кустов доносилось скромное пилиликанье; какие-то тени беззвучно скользили у холмов.

На башне, торчавшей на скале, горел тусклый огонёк, а с другой стороны, на западе ещё светились розовой пелёной далёкие облака, отражая лучи невидимого светила. Впереди смутно виднелось открытое пространство. Морская гладь слабо светилась, переливаясь как муаровая ткань.

Судно покачивалось медленно как детская люлька.

Я нашёл укромное место между стенкой надстройки и бортом, уложил подушки и, завернувшись в покрывало, блаженно уснул…

 

Глава 15

В которой герои плыли, плыли и, наконец, приплыли.

Утро началось с криков, шума и деловитого топанья кругом. Корабль уже вышел в открытое море. Полоска берега маячила слева. Дул свежий попутный ветер; судно переваливалось с носа на корму.

Капитан как оглашенный горланил в кожаный рупор, отдавая команды. Матросы шустро развязали парус на рее; он упал, разворачиваясь, стал хлопать, пока его не натянули как следует, отчего он надулся и стал как отглаженный платок. Судно ходко побежало, с шипением разрезая окованным медью носом мелкую волну. В зеленоватой глубине воды среди причудливых теней носились дельфины, выпрыгивали из воды, лоснясь боками.

Флотилия, тянувшаяся позади, также расцветилась парусами. Погода благоприятствовала.

Антоний приказал совершить молитву Нептуну. Группа преторианцев во главе с Дыробоем, который ради этого действа накинул на голову что-то вроде покрывала, выстроилась у борта, нараспев воздала хвалу оному богу. Затем Дыробой соло попросил Нептуна отнестись к нашему имевшему место быть плаванию со всей благосклонностью, после чего вылил в море целую амфору вина.

Серёге подобное расточительство не понравилось, и он вслух стал рассуждать о несомненной пользе атеизма. Больше никаких зрелищ не последовало, и мы отправились ближе к носу загорать.

Белесое небо не имело ни одного облачка; солнце жарило немилосердно — на разогретых досках выступали жёлтые капли клейкой смолы. Впрочем, порывы ветра не давали совсем задохнуться от зноя…

Время потянулось нудно и монотонно. Каждая минута казалась долгой и вязкой как та самая смола. Дни походили друг на друга как близнецы. Мы коротали их следующим образом: бродили неприкаянно по ограниченному пространству корабля, валялись в тени навеса, обливались забортной водой, вытащенной при помощи кожаного ведра на верёвке, вяло травили байки, неоднократно уже слышанные, спали или просто дремали. Когда всем вышеперечисленным заниматься становилось уже невмоготу, то тогда просто глазели на блестевшую остро поверхность моря или, по словам Серёги, "зырили в зеницу неба".

Один раз спустились в трюм, бывший аж четырёхъярусным. Каждый ярус посередине заставлен был ящиками, корзинами, мешками, бочками с водой и всяким походным имуществом, а у бортов на скамейках сидели гребцы. Как оказалось, они были вовсе не рабами, а являлись вольнонаёмными. На самом нижнем ярусе на одно весло приходился один человек, на втором снизу два, а на двух верхних ярусах по три гребца — поскольку, чем дальше было от воды, тем вёсла были длиннее и массивней. На основании количества ярусов эрудит Лёлик назвал наш корабль квадриремой, пояснив по ходу, что римские корабли классифицировались по количеству вёсельных рядов.

В борьбе со скукой коллеги иногда проявляли вариации.

Боба с Лёликом смастерили из украденной верёвки и обнаруженной булавки нечто вроде закидушки и пытались устроить рыбную ловлю, но клёва не было, а потом ещё какая-то наглая чайка вырвала у Лёлика прямо из рук солидный кус вяленого мяса, используемого в качестве наживки, да вдобавок предерзко обдала рыбака жидким помётом, после чего Лёлик страшно заругался, в сердцах изломал снасть и побежал выпрашивать у Серёги рогатку.

Джон изводил меня речами на амурные темы, без устали и со смаком вспоминая интимные подробности, уже имевшие место в его биографии, и с надеждою рисуя уж совсем изощрённые картины возможных вариантов своего морального разложения. Стоило мне отделаться от сластолюбца, как подсаживался Раис и начинал жаловаться на сплошную сухомятку, вредную для его нежного желудка.

Питание, действительно, было без горячего, но ели мы с Антонием, а паёк для него был особый: прокопчённая до черноты колбаса, солёные оливки, острый сыр, сушёная рыба, финики, чернослив, орехи, что было несколько разнообразнее рациона рядового состава, состоявшего из сухих пресных лепешек и вяленой баранины. Так же служивым щедро выдавали лук с чесноком, отчего душистые бактерицидные ароматы густой пеленою гуляли по палубе, несмотря на свежий морской ветер, равномерно дувший сзади.

Шли, в основном, под парусом, пользуясь благосклонным ветром, и лишь у островов приходилось поработать и гребцам. При этом острова попадались на пути флотилии часто, как клецки в супе. Вид их рыжих выгоревших склонов со скудной растительностью вызывал уныние и разочарование, и как-то не верилось, что впоследствии некоторые из этих анклавов суши будут расхваливаться назойливой рекламой в качестве оазисов райского наслаждения в смысле упоительного курортного отдохновения.

Ближе к вечеру мы собирались в надстройке, травили байки, разъясняя параллельно Антонию некоторые обычаи нашей Родины, пили вино, обсуждали грядущие сражения. Антоний, в конце концов, оказался парнем достаточно неплохим — свойским и чуждым условностей, поэтому мы выпили с ним брудершафт и стали звать Антошей. Недостатком его была непоколебимая тяга к бахвальству и хвастовству, причем врал он так убедительно, что даже начинал верить сам.

На одной из вечерних посиделок Антоний прочитал нам политинформацию об обстановке в Египте — что дополнило сведения, полученные нами на Римском форуме из подслушанного там разговора.

Началось всё с замечания Раиса о том, что египетских фараонов надо будет примерно наказать за измывательства над простым народом. Антоний удивился и заявил, что фараонов в Египте нет. Раис с пеной у рта стал спорить, доказывая, что в Египте никак не может не быть фараонов, иначе откуда бы взялись всякие мумии и пирамиды Хеопса.

Антоний, не преминув с удовольствием заметить, что куда нам — варварам — знать историю цивилизованной Ойкумены, рассказал следующее.

Фараонов в Египте нет уже целых три века, после того как Великий Александр Египет завоевал и включил в своё царство. После же смерти Александра там стал править его соратник Птолемей Лаг, от которого и идёт нынешняя царская династия Птолемеев. Так что фараонами там уже и не пахнет, но, впрочем, и эллинским духом тоже, а имеется совершенно непотребная смесь того и другого с отчётливой азиатчиной. К тому же сейчас, после смерти Птолемея Авлета, истинного друга Рима, в Египте творится непотребная смута и полные беспорядки: пацан Птолемей Дионис сцепился со своей старшей сестрой Клеопатрой и не хочет допускать её до царского трона, хотя папаша покойный и завещал им править вместе и дружно. Для чего их между собой поженил. Тем более Авлет накатал на эту тему завещание и чин по чину передал его в государственное римское казначейство под покровительство Цезаря, но завещание то захапал Помпей и теперь может его использовать на свою пользу. К тому же за Авлетом остался должок во много миллионов сестерциев, которые сейчас очень не помешали бы для выплаты жалованья солдатам, так что Цезарь приказал не только с Помпеем решить, но и разобраться с местной властью, поскольку власть там нужна Риму лояльная и примерная, а то сейчас в Александрии — столице Египта — полная катавасия: беглых рабов прельщают, давая свободу и приглашая в своё войско, суда купеческие грабят, не хотят долги вертать, да ещё и грозятся великий Рим к себе более не пускать. Так что неизвестно, что нас там ждёт: то ли дело тёмное, то ли великие дела…

В ходе прочих бесед постепенно прояснились иерархия и субординация того экспедиционного корпуса, в рядах которого мы присутствовали.

Наше войско, не считая преторианцев Антония в количестве полусотни всадников и одной когорты, то есть, трёхсот шестидесяти пеших бойцов, состояло из легиона тяжёлой пехоты, называемой собственно легионерами, списочной численностью в четыре тысячи человек, одного конного отряда в двести всадников и компании лучников и пращников с каких-то Болеарских островов. Вдобавок так же имелся обслуживающий персонал из рабов, выполнявших работу носильщиков, конюхов, прислужников и прочее и прочее. Всё воинство имело численность чуть больше пяти тысяч человек и путешествовало на тридцати двух кораблях.

Лёлик к слову заявил, что у нас такими количествами воюют разве что в масштабах уличных потасовок, на что Антоний лишь недоверчиво ухмыльнулся.

Антоний в этом походе назначен был непосредственно главнокомандующим над всем войском. Легионом командовал тот самый наглый тип, который в Остии сомневался насчёт силы нашего оружия. Заодно он был первым заместителем Антония и потому гордо назывался "легат пропретор". Плыл он на другом корабле.

Легион делился на десять когорт, каждая когорта делилась на три манипула, которые, в свою очередь состояли из двух центурий.

Когортами командовали военные трибуны. Набирались они из римской аристократической молодежи всаднического сословия, предполагавшей в дальнейшем делать политическую карьеру.

Лёлик, покопавшись в своей энциклопедии, разъяснил: если знатный римлянин в юности не участвовал в военных походах, то впоследствии он не пользовался достаточным авторитетом для того, чтобы занять какую-нибудь выборную должность.

Центуриями командовали центурионы, бывшие что-то типа сержантского состава. Командир первой центурии командовал заодно и всем манипулом.

Над лучниками и пращниками верховодил какой-то там их то ли царёк, то ли вождь племени — рыжий, заросший космами по самые зенки, кривоногий громила. Он часто махал руками с соседнего корабля, когда тот оказывался по воле волн и кормчего достаточно близко от нашего флагмана, скалился и орал здравицы римскому оружию, оставляя при этом впечатление о себе как о человеке неуравновешенном и даже отчасти буйном. Антоний язвительно объяснил при случае, что царьку Цезарь для пущей важности перед походом даровал звание почётного префекта, и теперь тот счастлив, как будто получил мешок золота. Раис поддакнул в том смысле, что золото лучше, на что Антоний язвительность тут же умерил и высокопарно нас известил о важности почётных титулов, которые и мы можем получить за особые старания и доблести по милости Цезаря и по его, Антония, представлению.

На флагмане присутствовал толстый мрачный дядька в мятой серой тунике, называвшийся квестором и отвечавший за всяческие запасы, припасы и резервы, куда входила и армейская касса, которая хранилась в тяжёлом окованном толстыми железными полосами сундуке, помещавшемся в отдельной комнатке надстройки. Ключи от своего хозяйства квестор носил в кожаном кошеле на боку, и Серёга постоянно горел желанием "пощипать сумочку", но дальше желания дело не заходило.

Ещё рядом с Антонием крутилось с пяток адъютантов совсем уж молодого возраста, называемых контуберналами. Как рассказал Антоний, все они были из семей даже более знатных, чем военные трибуны, и зарабатывали походный авторитет при штабе. Поначалу сии субъекты пытались вести себя с нами как обласканные лакеи с бедными родственниками, пока Серёга как-то не прижал одного в укромном углу и не пощекотал ему шею штык-ножом с напутствиями и пожеланиями, после чего молодняк как подменили, а просьбы принести водички или там почесать спину исполнялись со всей готовностью и усердием, свойственными воспитанной и благонравной юности.

На нашем корабле из вояк плыли лишь преторианцы. Чувствуя себя воинской элитой и при том подчиняясь непосредственно и исключительно одному только Антонию, держались они независимо и даже с некоторым гонором.

Все преторианцы были вида отборного и имели экипировку куда лучше, чем у простой солдатни: сверкавшие на солнце шлемы со страусовыми перьями, ярко-красные щиты с рисунком скорпиона, мечи с золочёными рукоятками в украшенных бисером багровых ножнах, доспехи из полированного металла, выгнутого по форме торса, причём торса, накачанного до безобразия, отчего все они в полном боевом облачении представали здоровенными и могучими битюгами.

Хотя, разумеется, на корабле никто в доспехах не разгуливал: все были налегке — в стандартных туниках из крашеной в рыжий цвет шерсти. Но то и дело по команде Дыробоя преторианцы вытаскивали свои доспехи и вооружение из трюма на палубу и начинали его всячески обихаживать.

Глядя на них, мы тоже просмотрели своё имущество на предмет его вдумчивой инвентаризации в свете вполне реально предстоявших боевых действий, а также разобрали и тщательно смазали личное оружие.

Преторианцы вставали с рассветом, а матросы, казалось, и вовсе не спали. Наши изнеженные цивилизацией организмы на это способны не были, и потому мы продолжали почивать — насколько это было возможно при возникавшем шуме. Римляне поначалу умывались, завтракали сухарями, луком и вяленым мясом, а потом все как один начинали бриться опасными бритвами, причём скоблились по-сухому, безо всяких выдуманных куда как позднее средств для бритья, отчего по всему кораблю наперебой раздавались болезненные вскрики и ругательства.

Серёга как-то взял у одного преторианца посмотреть бритву, а потом доложил нам, что сей предмет хуже китайских перочинных ножиков, поскольку сделан из совсем плохого железа и туп как валенок. Лёлик пошуровал в своей энциклопедии и донёс до нас исторический факт о том, что сталь ещё не придумали. Ну а чистое железо, как известно, не больно-то и наточишь. Заодно мы полюбопытствовали и насчёт римских мечей. Те тоже оказались сделаны из простого железа и тоже были тупее обыкновенных кухонных ножей нашей эпохи.

Поначалу мы было подумали: не отпустить ли нам бороды, но потом единогласно решили, что сей признак варварства в придачу к штанам будет уже явным перебором. Поэтому мы также гладко брились, для чего удалялись на корму, подальше от посторонних глаз, чтобы аборигены не завидовали нашим "Жиллетт-Слаломам" да пышному крему для бритья.

Дыробой явно не испытывал к нам должного уважения, отчего при каждом удобном случае уничижительно хехекал и хмыкал в нашу сторону по любому поводу.

Преторианцы вслед за своим командиром также смотрели на нас непочтительно и даже пытались походя шутковать на тему варварства, хотя, видя нашу близость к начальству, на прямой контрфорс не лезли.

На седьмой день плавания капитан объявил, что вскоре должен показаться долгожданный египетский берег. Мы сразу же принялись пялиться прямо по курсу, надеясь вот-вот узреть земную твердь. Серёга даже залез на мачту, но ничего кроме волн до самого горизонта не обнаружил. Через некоторое время ажиотаж спал, и мы, развалясь расслабленно в тени навеса, принялись привычно бездельничать.

Серёга достал свои замусоленные карты и предложил перекинуться на интерес. Просто так играть он не хотел из принципа. Хитрый Лёлик быстро скумекал насчёт глубоко идущих жульнических целей и с наивным видом предложил играть на то, что есть в рюкзаках. Коллеги как один согласились — кто в силу природной смекалки, а кто от врождённой простоты. На банк пошли патроны, гранаты, и прочее, что потяжелее. Игра началась, и со стороны некоторых лукавцев превратилась в форменные поддавки. Лишь один Раис, ничего не понимавший от обуявшей жадности, да широкой души Боба играли ответственно и целеустремлённо, отчего вскоре и оказались счастливыми обладателями целой горы арсенала, перекочевавшего из мило похудевших рюкзаков прочих коварных коллег.

Первым проигрался подчистую Лёлик. Вздохнув невинно, он со скорбным видом потряс пустым баулом и, с трудом скрывая в голосе восторг, стал жаловаться на невезение и судьбу-злодейку. Боба простодушно предложил поделиться с ним выигрышем, чтобы тот смог продолжить, но Лёлик стал отказываться столь бурно и категорично, что Раис заподозрил подвох и, напряжённо покумекав, озарённо ахнул, после чего тут же устроил безобразный скандал. Пришлось вновь честным образом распределять поклажу.

После этого никакого азарта не осталось. Серёга, не утративший игровой пыл, мигом собрал вокруг себя группу из праздных преторианцев, только что закончивших надраивать свои доспехи, усадил их кружком и организовал ускоренные курсы по обучению игре в очко. Преторианцы оказались парнями понятливыми, и вскоре игра закипела. У воинов с наличностью было туго — в силу того, что для них денежное довольствие в начале похода не предусматривалось — поэтому в ход пошли шерстяные туники, кожаные сапоги да военные причиндалы.

Серёга метал банк ловкими и опытными руками, отчего вскоре около него выросла целая куча местной одежды и обуви, а также панцирей, шлемов и мечей. Проигравшие в одних набедренниках жались у борта, с удовлетворением наблюдая за неуклонным ростом собственного числа.

Вылез из трюма заспанный Дыробой, стал зевать, но, увидев разнагишённых подчинённых, чуть не поперхнулся. Он подскочил к ним, наорал, а самому маленькому съездил в ухо. Потом, выяснив в чём дело, встал в позу и заявил, что настоящий преторианец никогда никому и ничего не проигрывает. Бойцы заподдакивали, закивали утвердительно, одновременно ухмыляясь в сторону.

Центурион растолкал игроков, уселся напротив банкомёта, поглядел презрительно. Серёга доброжелательно поведал ему о правилах, после чего Дыробой быстро и решительно проигрался также вплоть до исподнего. Засопев, как обиженный буйвол, он вскочил, сжал кулаки и начал качать права, обзываясь варварами и раздувая без того обширную грудь.

Серёга, не долго думая, вручил колоду Лёлику на сохранение и предложил скандалисту померяться на кулачках; Дыробой непредусмотрительно обрадовался и, хищно оскалившись, начал кружить вокруг Серёги, расставив руки как монгольский борец. Но наш коллега, воспитанный на дворовых подлянках, церемониться не стал, а шустро подскочил к сопернику, мигом ухватил его цепкими пальцами за удобный нос и стал делать сливу, выкручивая орган обоняния в разные стороны, отчего центурион принимал всяческие потешные позы, не переставая, впрочем, суматошно махать руками в попытке наподдать обидчику. Увёртываясь, Серёга нос отпустил, шустро забежал врагу за спину и тут же хлопнул его оглушительно ладошками по ушам; Дыробой ошалел, расслабленно завертел глазами и зашатался, потеряв координацию. Серёга напоследок дал ему пенделя, и бренное тело шлёпнулось сырым тестом на палубу. Впрочем, преданные бойцы тут же подхватили его и оттащили вниз.

Одержав победу над столь грозным противником, Серёга заскучал и предложил банкротам разбирать своё барахло, а сам снова как цепкая обезьяна залез на самую верхушку мачты. Там он важно оглядел горизонт из-под ладони, вдруг задёргался, норовя свалиться на палубу, и заорал нам в великом волнении, тыча пальцем вперёд:

— Эй, эй! Там это!… Ну как её?!… — потом набрал полную грудь воздуха и рявкнул из-за всех сил: — Зе-е-мля-я!!

Новость оказалась сколь желанной, столь и неожиданной. Все забегали, засуетились; преторианцы по команде очнувшегося Дыробоя торопливо натягивали доспехи, опоясывались мечами. Мы также быстро оделись, похватали свои рюкзаки и оружие.

Вылез на палубу Антоний, приказал капитану замедлить ход, давая возможность всей флотилии подтянуться. Впереди на пределе видимости поначалу замаячил в белесом мареве какой-то смутный столбик, а затем показалась и серая узкая полоска.

— Однако, Африка! — радостно удивился Джон и забормотал под нос с писклявой придурковатостью: — Не ходите дети в Африку гулять!…

 

Глава 16

В которой герои получают первые впечатления от древней Александрии, а также знакомятся с евнухом Пофином и головой Помпея.

Земля приближалась. Наша квадрирема, описывая широкую дугу, направлялась к столбику, который медленно, но верно рос в размерах, превращаясь в высоченную массивную башню с плоской крышей, на которой виднелась какая-то чаша.

— Постой, постой!… — припомнил я уроки истории. — Никак маяк Фаросский?

— Ишь ты, варвар, а знаешь! — похвалил меня Антоний, облачаясь при помощи раба в панцирь.

Преторианцы выстроились при полном вооружении вдоль бортов. Подошёл и встал рядом с Антонием квестор.

Парус опустили, пошли на вёслах. Слышен стал гул прибоя.

Судно начало медленно огибать каменистый остров с маяком, у подножия которого густо, налезая друг на друга, теснились дома с белыми стенами. На узкие улицы, обрывавшиеся у самой воды, густо высыпали люди, стали махать нам как-то неприветливо. Лёлик достал из рюкзака свой театральный бинокль и принялся внимательно их рассматривать. Боба смекалисто приспособился изучать обстановку сквозь прицел пулемёта.

— Ну давай, рассказывай: чего тут да как, — приказал Антоний квестору, а нам пояснил: — Он тут бывал не раз.

Квестор откашлялся и, показав на машущих людей, отрекомендовал:

— Местные… Живут на этом острове Фарос. Известные разбойники. За ними глаз да глаз нужен. Так и норовят какой-нибудь корабль ограбить.

Квадрирема, поворачивая осторожно, вошла в узкий проход; внезапно из-за холма блеснула спокойная гладь широкой гавани, а над нею во всю ширь раскинулся населённый пункт впечатлявших размеров.

Слева имелись многочисленные причалы, у которых вполне мирно и безобидно находились во множестве разнокалиберные суда. Сразу за причалами в полном беспорядке теснились кубообразные строения с плоскими крышами и редкими оконными проёмами. Кое-где из-за них выступали крепостные стены с массивными ступенчатыми башнями.

В правом углу гавани торговых причалов не было, и застройка этой стороны города являлась размеренной и гармоничной. Здания здесь располагались в чинном порядке, не толпясь как пьяная молодёжь, и были как на подбор размеров немалых. Кое-где виднелись образчики греко-римской архитектуры: с вычурной колоннадою, с портиками, с треугольными фронтонами, но, в основном, местный стиль основан был на строгих прямоугольных очертаниях. Стены строений преимущественно были белыми или светло-песочными, но имелись и яркие праздничные краски росписи.

Особенно выделялось стоявшее на переднем плане огромное здание размером со стандартный гипермаркет. Здание имело вытянутый чуть ли не на полкилометра фасад, облицованный белым камнем, и боковые башни, выступавшие вперёд. Поверху фасада шла крытая галерея, на которой виднелись люди. По центру находились ворота, празднично сверкавшие на солнце начищенной медью створок.

— Это чего? — любознательно спросил Раис, указав на здание.

— Средний дворец царя, — проинформировал квестор.

— А почему средний? — удивился Раис.

— Потому что есть ещё большой и малый… — пояснил квестор, подумал и добавил: — И ещё есть старый…

— Ничего себе жилплощади… — пробормотал Боба.

От дворца к гавани спускались ступени монументальной лестницы в несколько пролётов. Лестница выходила на большую площадь, заставленную торговыми рядами, между которыми обильно толпились аборигены, справляя по всему базарный день. На наше появление они отреагировали прохладно, без особого интереса. Площадь заканчивалась у воды во всю свою ширину каменной пристанью, у которой не было ни одного корабля.

— Что это они тут перед дворцом торговлю устроили?… — пробормотал квестор. — Никогда такого не было…

— Ну что, так и будем болтаться!? — нервно спросил Серёга, то и дело почёсываясь.

— Давай, Антоша, прямо сюда, поближе ко дворцу и причалим, — посоветовал Джон.

Антоний ещё раз оглядел окрестности, откашлялся и гаркнул:

— Эй, триерарх!

— Эй, триетрах! — тут же продублировал Серёга, грозно оглянувшись на мостик.

— Эй, трахтарарах! — поддержал почин нетерпеливо подпрыгивавший на месте Раис.

Капитан на тройной зов, даже и с такими вариациями, примчался незамедлительно.

— Давай, туда вон, ко дворцу приставай, — велел Антоний. — Да просигналь на корабли: всем здесь разгружаться!

Триерарх стукнул себя кулаком в грудь и убежал на мостик. Наш флагман стал медленно поворачиваться, чтобы подойти к пристани боком.

Аборигены на площади так были заняты своими базарными делами, что совсем не обращали на нас внимания. Что, по меньшей мере, было странно.

Ворота во дворце медленно отворились; наружу выбрался немалый коллектив пёстро одетых людей. Они быстро организовались наверху лестницы. Впереди поставили то ли стул, то ли кресло. Туда уселся некто тучный в ярких одеждах. Рядом пристроились негры с опахалами. Остальные встали полукругом на заднем плане.

— Однако официальная встреча… — пробормотал Джон.

Лёлик навёл на встречавший коллектив бинокль и пробормотал:

— Ишь ты, а в кресле-то царь жирняй какой!… Даже Раису далеко…

— Это не царь, — сказал квестор. — Царь ещё пацан совсем. Это, наверное, главный министр, евнух Пофин.

— А чего царя нет? — удивился Раис.

— Не уважают… — меланхолично сказал Серёга и пощёлкал затвором.

Антоний поморщился и поджал губы.

Квадрирема медленно, но верно подходила к пристани. Вёсла молотили по воде вроде бы вразнобой, но с нужным эффектом, и вскоре судно со стуком притёрлось боком к каменной стенке. Тут же на причал спрыгнули матросы, стали принимать канаты, привязывать их к низким квадратным столбам. Спустили сходни.

На палубе появились ликторы, выстроились в церемониальном порядке, вскинув на плечи свои топоры в хворосте. Антоний приосанился, выдвинул вперёд челюсть и прошёл к ликторам. За ним попытались пристроиться оживлённые юные адъютанты-контуберналы, но мы их оттеснили назад.

Четыре преторианских трубача попытались грянуть торжественно; ликторы, в ногу топая, спустились по сходням на землю суверенного Египта. Следом, выпятив грудь как племенной индюк, держась правой рукой за рукоять меча, а левой отмахивая резко, сошёл Антоний. За ним на желанную твердь устремились и мы, напоминая своей амуницией и нервно-приподнятым настроением начинающих челноков-мешочников, впервые высаживающихся в изобильной товарами Туретчине.

Вся наша компания: ликторы, по-странному вскидывавшие ноги, Антоний, мы и адъютанты в арьергарде — под продолжавшиеся заунывные вопли труб — начали движение по площади. Но тут толпившиеся у торговых рядов аборигены, почему-то бывшие все мужского пола, до того издали смотревшие на наше прибытие, вдруг как по команде гневно завопили, бросились к нам, окружили. Кое-где хищно блеснул боевой металл. Наша процессия остановилась. Адъютанты как-то по-особому ловко испарились, словно их и не было.

— Заговор, это заговор… — панически забормотал Лёлик, прячась за Серёгу.

Оказавшийся рядом квестор, боязливо ёжась, торопливой скороговоркой сообщил Антонию:

— Негодуют… Не нравится, что ликторы идут. Кричат, что это унижает величие их царя.

Антоний набычился и чуть ли не выкрикнул:

— Нельзя без ликторов! Это умаление почёта и уважения меня как лица официального, а значит и всего Рима!

— А безопасность тебя не волнует? — строго спросил Джон.

Антоний нервно почесался и согласился:

— Безопасность меня волнует.

— Ну так а кто за двумя зайцами погонится, — доходчиво пояснил Джон, — тот от медведя звездюлей получит.

— Точняк! Главное, звездюлей не отхватить, — рассудительно сказал Серёга, держа автомат наизготовку.

— А почёт и уважение дело наживное, — продолжил Джон и посоветовал дельно: — Так что давай-ка вместо ликторов преторианцев выдвини.

Антоний состроил диковатую гримасу, помотал головой, но нужный приказ отдал.

Ликторы с готовностью ретировались на судно. Вместо них появились преторианцы, сноровисто выстроились коробочкой, стали пихать щитами зарвавшихся аборигенов не хуже ОМОНа. Те резко умерили свой пыл, опасливо отшатнулись, стали расходиться, освобождая проход.

— Так-то лучше, — с удовлетворением сказал Джон и утёр пот со лба.

Наша делегация пошла дальше. Вскоре мы приблизились к лестнице. Антоний приказал преторианцам остановиться и прикрывать тылы, а нас позвал с собой. Мы начали медленно по лестнице подниматься. Встречавшие и не думали спускаться к нам навстречу. Жирный евнух с сонным видом сидел в кресле. Два губастых негра в жёлтых юбках мерно обмахивали его опахалами из павлиньих перьев. Сзади стояли придворные в разноцветных одеждах, сверкая золотыми украшениями.

Антоний всё замедлял шаг и замедлял, а потом стал истерично бормотать:

— Сволочь жирная!… Расселся… Если при мне не встанет, я его проткну!…

— Точно! — понял по-своему Серёга. — Сделаем из него петуха проткнутого!

Мы поднялись на площадку перед последним пролётом. Здесь Антоний совсем остановился, тяжело дыша как взбудораженный бык. Египтяне хранили снисходительное молчание, смотря на нас сверху вниз. Евнух в своём кресле даже и не шевелился. Повисла тяжёлая пауза. Антоний наливался кровью, отчего начал напоминать перезрелый помидор.

Серёга глумливо хехекнул и лёгкими скачками, которые совсем не вязались с его неуклюжими кирзачами, взбежал наверх. Египтяне недоумённо уставились на него. А наш непосредственный друг оглядел со всех сторон сидевшего кулём евнуха, скорчил ему рожу, показал блатную козу, а затем, заглянув театрально сбоку как бы под необъятный зад, искренне удивился:

— Ух ты! А что это ты на тухлую капусту уселся?!

Евнух поймался на детский прикол и привстал озабоченно, пытаясь обернуться и посмотреть — не подложили ли ему и в самом деле несвежий овощ.

Серёга тут же отпихнул евнуха в сторону, а сам шмякнулся в кресло, накрепко схватился за него двумя руками и приветливо закричал:

— Эй, Антоша, иди сюда! Я тебе тут место занял!

Антоний обрадованно воспрянул и заторопился на приглашение. Следом поспешили и мы.

Серёга уступил Антонию место; тот с удовольствием уселся, принял торжественную позу, осклабился и с наслаждением уставился на опешившего от состоявшегося гнусного обмана евнуха. Мы, распихав египтян, утвердились подле нашего полководца.

Евнух — с тремя подбородками, дрожавшими от переполнявшей организм сытости, набелённый, с нарисованными бровями, накрашенными губами, весь в ожерельях и браслетах — походил на старую жирную бабу со скверным характером, ко всему прочему ещё и лысую, поскольку на голове у министра имелся парик из вороных завитых мелкими локонами волос. Но при том стоял он чинно, заткнув ладони, походившие на рассыпчатые оладьи, за переливчатый парчовый пояс, обтягивавший идеально круглое пузо, и лишь на его жирном обрюзгшем лице без единого волоска застыло выражение незаслуженной обиды. Негры с опахалами продолжали обмахивать его с равномерностью хорошо отлаженных машин.

Антоний стал суров и, буравя взглядом обиженного евнуха, веско сказал, чеканя слова:

— Я посланник Великого Рима и его диктатора Гая Юлия Цезаря Марк Антоний, командующий армией, направленной в Египет для поимки врага римского народа Гнея Помпея! — а потом процедил вопросительно: — А ты кто?

Евнух пожевал пухлыми губами, дёрнул подбородками и тонким неубедительным голоском с некоторым недовольством представился:

— Я главный министр его величества царя Верхнего, Среднего и Нижнего Египта Птолемея Четырнадцатого Диониса, да будут боги вечно с ним. А звать меня Пофин.

— А почему это сам царь не встречает представителей Великого Рима? — зловеще спросил Антоний.

Евнух прикрыл глаза, словно задремал на чуть-чуть, а потом торжественно известил:

— Царь сейчас занят. Он беседует с богами!

Антоний хмыкнул, но промолчал.

В свою очередь Пофин неприветливо спросил:

— С чем посланцы Рима пожаловали в великое Египетское царство?

— Я ж тебе сказал: для поимки врага римского народа Помпея, — лениво повторил Антоний и хмыкнул.

Пофин понятливо агакнул и хлопнул в ладоши. Вышел вперёд негр в бронзовом ошейнике, державший в руках корзину с крышкой, вопросительно посмотрел на евнуха. Тот ему кивнул. Негр присел на корточки, поставил корзину, откинул крышку, засунул туда руки по локоть и, после некоторых манипуляций, осторожно выудил наружу бронзовое широкое блюдо, на котором имелось нечто круглое, аккуратно прикрытое серой холстиной. Запахло густо и неприятно.

Негр навроде хлеба-соли протянул блюдо Антонию. Антоний с сомнением поглядел на подношение, а потом решительно сдёрнул ткань. На блюде ужасным колобком лежала человеческая голова, пялясь выпученными блеклыми блямбами глаз и разевая тёмный провал порванного рта. Кожа на щеках и на лбу была покрыта зелёными мокрыми пятнами разложения.

Ахнул рядом Лёлик; Раис, утробно рыгнув, надул щёки, отбежал в сторону и, согнувшись крючком, задёргался судорожно. Джон отвернулся и пробормотал:

— Экое головотяпство…

Антоний, оглядев как следует подарок и даже потыкав голову пальцем, осторожно, со скрываемым восторгом, осведомился:

— Помпей?…

— Ага, — безучастно подтвердил Пофин.

Явно довольный Антоний откинулся на спинку, поулыбался своим мыслям, но затем вновь сумрачно уставился на евнуха и даже нетерпеливо пощёлкал пальцами. Пофин поёжился, скорчил тугодумную гримасу, затем, храня независимый вид, достал из-за пояса золотой перстень с массивной печаткой, отдал ему рабу с опахалом и буркнул что-то. Раб мелкими шажками подошёл к Антонию и с поклоном вручил перстень, затем, пятясь задом, вернулся снова устраивать сквозняк своему господину.

Антоний нацепил перстень на палец, оглядел его на отлёте, довольно хмыкнул и с удовлетворением произнёс:

— Личная печать Помпея… — потом посмотрел на негра с блюдом и равнодушно скомандовал: — Клади обратно…

Негр безо всякого бережения скинул блюдо вместе с головою в корзину.

— Забирай!… — добавил Антоний.

Негр опешил и посмотрел на Пофина. Тот также растерялся и спросил:

— А… как это… А куда ж её?

— А приставь обратно к телу, — посоветовал Антоний и хихикнул, радуясь собственному остроумию.

Евнух пожал плечами и кивнул негру. Тот подобрал корзину и отошёл в сторону.

Антоний же вновь принялся сверлить взглядом Пофина и даже сказал многозначительно:

— Так, так…

Евнух занервничал, напыжился и с некоторой надменностью официального лица заявил:

— Поскольку враг Рима Гней Помпей… — евнух затормозил, подбирая слово, — … нейтрализован, то теперь, как нам кажется, войскам Рима нет нужды присутствовать на земле Египта.

— Ну почему же! — ухмыльнулся Антоний. — Есть ещё вопрос…

— Какой? — настороженно спросил Пофин.

— Да тут должок за вами, — многозначительно сообщил Антоний. — Птолемей Авлет, царь ваш прежний, денег набрал немало у Цезаря и у Помпея. А деньги Помпея нынче реквизированы Цезарем. Так что я уполномочен получить всё и сразу! — последние слова Антоний произнёс с интонациями завзятого рэкетира.

Пофин потупился и промямлил:

— Казна пуста. Денег нет…

— И куда же вы дели наше золотишко? — требовательно поинтересовался Антоний и выпрямился.

— Это всё происки Клеопатры, — пробурчал Пофин с недовольной гримасой. — Из-за её интриг… Она всю казну растащила. Хотела подкупить войско, чтобы захватить трон.

— И подкупила? — спросил с интересом Антоний.

— Нет, — энергично покачал головой евнух, отчего его щёки затряслись. — Наши воины под командованием доблестного Ахиллы не пошли на поводу у злобной интриганки и хранят верность своему царю Птолемею Дионису.

— Так, вроде, по завещанию папаши Авлета они на пару с Клеопатрой должны править, — напомнил Антоний. — Тем более оженил он их.

Пофин скорчил скверную гримасу и визгливо воскликнул:

— Клеопатра захотела извести брата своего и мужа Птолемея Диониса, отчего нет ей прощения!

Антоний задумался, почесал подбородок и снова спросил:

— Ну так, а деньги где?

— Нету… — развёл руками Пофин и сконфузился.

— Гони бабло, бля! — не выдержав, рявкнул Серёга и лихо притопнул своим сапожищем.

От такого напора евнух ужаснулся и стал икать, а Антоний нервно подпрыгнул на стуле. Серёга же радостно загоготал, довольный произведённым эффектом.

Антоний с неудовольствием посмотрел сначала на нашего излишне резкого коллегу, потом на судорожно икавшего Пофина и махнул рукой:

— Ладно! Свободны… Завтра чтоб к полудню во дворце нас ждали. И царь ваш малолетний чтоб к тому времени с богами беседы закончил!

Пофин попытался ответить, но из-за непрерывного икания ничего вразумительного не получилось. Тогда он помотал головой, всплеснул руками, что-то промычал и, переваливаясь, пошёл ко дворцу. Негры с опахалами, махая как заведённые, побрели за евнухом. Следом пристроились и все сопровождавшие главного министра лица. Неспешной толпой они двигались к распахнутым медным воротам в стене дворца.

Но одна фигура, державшаяся позади, стала явно замедлять шаг и оттого отставать, затем устроила ходьбу на месте, потом попятилась, попятилась, развернулась и, энергично семеня, шустро направилась к нам.

 

Глава 17

В которой появляется древний аферист Рабирий.

Это был весьма пожилой, но бодрый старичок с пушистыми сединами вокруг розовой плеши. Морщинистая его физиономия лучилась полнокровным счастьем и радостью; он улыбался во весь щербатый рот и походил на плотника Джузеппе, только что сплавившего папе Карло непонятное полено.

Антоний кисло посмотрел на свежеявленную личность и поморщился.

— Я несказанно счастлив приветствовать несравненного полководца Маркуса Антония Великолепного! — завопил старик оглушительно и неожиданным образом кинулся к оторопевшему Антонию обниматься.

Антоний невежливо его оттолкнул, оглядел и настороженно спросил:

— Никак Рабирий?

— Он самый! — расцвёл в радостной улыбке старичок.

— Ну-с, Рабирий, и чего тебе надо? — бесцеремонно спросил Антоний.

— Ну так… почтение засвидетельствовать… — с образцовой искренностью заявил старичок, смотря на Антония преданно.

Антоний недоверчиво хмыкнул.

— Это что за чудило? — с наглецой поинтересовался Серёга, явно продолжавший чувствовать себя гвоздём программы.

Антоний оглядел гавань, в которую неторопливо втягивались корабли римской флотилии, откинулся на спинку, ухмыльнулся и неспешно пояснил:

— Это известный аферист и выжига!…

Старичок потупился и стеснительно улыбнулся, словно услышал приятный комплимент. Впрочем, при этом он не преминул зыркнуть на нас внимательно.

— Сам римлянин. Из богатого семейства, — продолжал Антоний. — Дела всякие торговые да финансовые крутил. Деньги лопатой грёб. Богаче его в Риме и не было. Личным банкиром Цезаря был…

— Вот, вот, я лояльный и Цезаря люблю! — воскликнул старик.

— … А потом с Птолемеем Авлетом стакнулся. Тот тогда без трона остался. Египтяне его тогда попёрли, потому что тот полный болван был. Не мог править, как положено, налогами душил, а сам только и знал, что оргии устраивать да на флейте пиликать. Да тогда ещё по постановлению Сената мы у Египта Кипр оттяпали…

— В смысле, завоевали? — уточнил Джон.

— Да нет, — спокойно разъяснил Антоний. — Забрали да и всё. По праву сильного… Ну так вот. Египтяне взбунтовались, пинка Авлету дали, а на трон его старшую дочь Беренику посадили. А Авлет в Рим прибежал, искать: кто бы ему помог на трон вернуться. Сенат ему сначала от ворот поворот дал. Помпей, покровитель Авлета, к тому времени вес свой прежний уже потерял. Тогда Авлет решил к Цезарю за благосклонностью обратиться, чтобы тот словечко замолвил. Да на всё деньги нужны были. А сбежал Авлет налегке. Даже жену и детей в Александрии бросил. Тут-то Рабирий и подвернулся. Авлет ему наобещал чуть ли не пол-Египта отдать. Тот деньгами Авлета и стал снабжать без счёта. Правду я говорю, Рабирий?

Старикан согласно кивнул, улыбнувшись довольно, словно повествовалось о его заслугах несомненных.

Антоний продолжил:

— А Авлет деньги швырял как на ветер. У Рабирия свои кончились, а дело-то ещё и не сладилось. Пришлось ему самому под проценты бешеные занимать. А репутация у него была дельца первостатейного. Да ещё про грядущие египетские богатства расписывал как пьяный жрец. Так что чуть ли не весь Рим ему деньги принёс. А, Рабирий? Ты сколько должен остался?

Старикан сокрушённо охнул, всплеснул руками и покачал головой.

— В конце концов, Авлет при помощи наших мечей на трон обратно вернулся, — продолжил рассказ Антоний. — А вместо того, чтобы с Рабирием по-честному рассчитаться, назначил его первым министром. А наш делец тут же и бросился возмещать свои затраты. Такие налоги ввёл, что народ вдругорядь взбунтовался. Авлет не будь дурак, объявил Рабирия вором и врагом Египта. В тюрьму бросил. Но, правда, потом дал по-тихому сбежать. Правильно я говорю? — в очередной раз спросил Антоний.

Старикан утвердительно агакнул.

— Рассказывали, что сбежал ты куда-то в Малую Азию, где и спрятался. А тут, вишь, объявился! — Антоний в который раз хмыкнул, с подозрением оглядел родоначальника финансовых аферистов, а потом напористо спросил: — Ну, и как ты снова здесь оказался?

Рабирий деликатно откашлялся и пояснил:

— Ну так я ведь с Пофином хорошо знакомствовал. Когда этот бессовестный Авлет помер, то Пофин меня обратно позвал. Для того, стало быть, чтобы воспользоваться умишком моим невзрачным. Я теперь у Пофина советник.

— Так это он тебя сейчас подослал? — нахмурился Антоний.

— Нет, я сам, — быстро сказал Рабирий.

— А чего тогда хочешь? — осведомился Антоний.

— Так я ж римлянин. Как же я могу римлянам не помочь?! — патетически воскликнул Рабирий и даже привстал в порыве на цыпочки.

— Ну ты тут давай, не крути! — категорически не поверил Антоний. — Чего хочешь-то?

Рабирий стеснительно ухмыльнулся и просительно сказал:

— Я тебе помогу, чем могу. Расскажу всё, что знаю. И вообще… А ты, Маркус Антоний, замолви за меня словечко Цезарю… Чтоб он меня под своё покровительство принял…

— А если тут у вас заговор? А если тебя подослали, чтоб в ловушку лютую нас заманить!? — с угрозою вопросил Антоний, нахмурясь сурово.

Старичок плаксиво сморщился, отступил на шаг как от предательского удара и с надрывной обидою пролепетал:

— Как можно?!…

Антоний от такой искренности даже немного устыдился, задумался, помял подбородок, а затем сказал:

— Ну ладно! Посмотрим — как поможешь.

Рабирий приободрился и даже расправил плечики молодцевато.

— Ну, что там у нас с разгрузкой… — пробормотал Антоний, встал, потянулся, насколько позволили доспехи, и стал смотреть на гавань.

Вид с лестницы являл картину, великолепную в своей живописности, все краски которой яркое солнце заставляло блистать изрядно. В синем небе вздымались ввысь белоснежные кучевые облака, корабли с разноцветными парусами уже вовсю заполнили гавань, покачиваясь на бирюзовых волнах, которые гнал свежий ветер, дувший упруго и непрерывно. Слева далеко в море уходил каменистый остров, на оконечности которого вздымалась башня Фаросского маяка, плотно окружённая строениями обыденных размеров. Остров соединялся с большой землёй узкою дамбой.

На площади никакой торговли уже не наблюдалось; местные дисциплинированно расходились, а взамен площадь заполняли легионеры, споро покидавшие швартовавшиеся один за другим римские корабли.

Рабирий пристроился рядом с Антонием и воодушевлённо гаркнул:

— Орлы! Как есть орлы!

Антоний от подобной лести важно усмехнулся, а потом пробормотал:

— Ну что, пошли к войскам…

Мы спустились на площадь. У подножия лестницы преторианцев явно прибавилось. С ними был и Дыробой. Он доложил, что вся преторианская когорта уже находится в полной готовности выполнить любую команду своего начальника и благодетеля.

К нам торопливо подошёл легат с военными трибунами и с осмелевшими адъютантами. Все они вытянулись во фрунт и поприветствовали своего патрона, на что услышали от высунувшегося из-за спины Антония Лёлика: "Вольно!". Легат доложил о том, что площадь оцеплена, разгрузка началась полным ходом и к вечеру завершится. Антоний вкратце поведал о переговорах с Пофином. Стали совещаться: куда определить войско. Толкавшийся рядом Рабирий с готовностью сунулся советовать:

— Так в старый дворец можно, который рядом с Римским кварталом. Он пустой стоит.

— Где это? — спросил Антоний.

— Тут недалеко. Вон туда идти, — Рабирий показал пальцем. — Как улица заканчивается, так налево и прямиком на площадь. А там старый дворец.

— И какой он? В смысле укреплений, — поинтересовался легат.

— Стеной окружён, — доложил Рабирий. — Ворота крепкие. По углам башни есть. Да и сам дворец как крепость.

Антоний подумал, решил принять совет как руководство к действию и приказал разместить всё войско в указанном месте до того, как стемнеет, а корабли у пристани не оставлять, а отойти на середину гавани, встать там на якоря и держать ухо востро.

Легат с трибунами ушли руководить и организовывать. Адъютанты остались.

Рабирий интимно заглянул Антонию в глаза и позвал:

— Маркус Антоний, а, Маркус Антоний!

— Чего тебе? — резко спросил полководец.

— Прошу тебя смиренно почтить своим присутствием мой дом. На пир вечерний…

Антоний с сомнением посмотрел на старикана.

Рабирий добавил:

— И жена моя просила непременно быть. Ты, Маркус Антоний, помнишь мою жену Валерию?

— А как же! — подтвердил Антоний и сально ухмыльнулся.

Джон внимательно зыркнул и сделал стойку.

Антоний повеселел и с некоторой глумливостью спросил Рабирия:

— Ну и как: справляешься с женой молодой?

— Ну так конечно… — туманно отвечал старичок. — Дело привычное… А Валерия у меня молодец: хозяйственная, заботливая, всё папулей меня кличет и одуванчиком, солнышко моё!… — старикан расслабился и заулыбался нежно.

Антоний недоверчиво хмыкнул и криво, в нашу сторону, ухмыльнулся, а потом даже и подмигнул универсальным мужским образом.

— …А что в Риме про неё говорили, так всё клевета! Люди злые, завидуют счастью семейному! — напористо продолжал счастливый семьянин.

— Ну а как сестра жены твоей? Она, вроде, с вами уехала? Замуж ещё не вышла? — спросил полководец.

— Нет, — печально покачал головой Рабирий. — Всё никак жениха по душе выбрать не может…

Раис дёрнул старикашку за рукав и, переводя разговор на волновавшую его тему, деловито осведомился:

— А пожрать у тебя чего там есть?

Рабирий искоса посмотрел на него без уважения и громким шёпотом спросил у Антония:

— А это что за варвары?

— Союзники… — пробурчал тот.

Рабирий с сомнением покачал головой и отвернулся, пробормотав при том:

— Наглые какие!…

Раис на подобное оскорбление отреагировал на удивление вяло и бесхребетно: лишь обложил старикашку вполголоса вонючим козлом да плюнул сзади на подол.

— Ну так что же, Маркус Антоний? — залебезил Рабирий. — Стоим тут, на солнцепёке. А у меня столы уже накрывают!

Антоний задумался.

— Антош, нехорошо человека обижать, — вкрадчиво, как врач-психотерапевт, сообщил Серёга.

— Там жратвы, небось, вкусной до фига, а мы чего думаем? — удивился Раис.

Джон взял Антония под локоток и веско заявил:

— Всенепременно идём!

Антоний нахмурился от столь вопиющего давления, а потом махнул рукой:

— Ладно! Пошли.

Рабирий оглядел всю нашу команду и тускло спросил:

— А эти… союзники… тоже идут?

— А как же! — значительно заявил Раис и приосанился.

Рабирий, встав на цыпочки, замахал кому-то, находившемуся на краю площади. Очень быстро оттуда примчалась галопом живописная группа. Аж дюжина мускулистых негров тащила носилки, которые, судя по их изрядной величине и богатству отделки, были чем-то вроде местного представительского лимузина. Носилки в качестве эскорта окружали крепкие мужики в одинаковых белых коротких туниках с палками в руках.

Рабирий подошёл к носилкам, отдёрнул роскошный шитый золотом полог и пригласил:

— Прошу, Маркус.

— Я тоже хочу! — капризно закричал Лёлик. — Устал я!

Тут же стал вторить коллеге Раис, при этом напирая боевито на старикашку и украдкой показывая ему топорик. Рабирий испуганно захлопал глазами, обернулся к Антонию за поддержкой, но тот дипломатично отвернулся, разглядывая с интересом Фаросский маяк. Рабирий растерянно пожал плечами и отступил.

Лёлик с Раисом взапуски хлопотливо ломанулись садиться в экипаж, стали толкаться не понарошку, оттягивать друг друга за штаны, и, в конце концов, распределившись каждый со своей стороны, залезли оба, отчего носильщики — несмотря на своё немалое количество — охнули, закряхтели и зашатались на подогнувшихся ногах.

Антоний, выпучив глаза, внимательно проследил за сценой захвата полагавшегося ему средства передвижения, после чего послал адъютантов за лошадьми. Дыробою же приказал сопровождать свою особу всею преторианскою когортой. Дыробой побежал командовать.

Лошади вскоре были приведены. Мы, использовав в качестве нужного возвышения ступеньки лестницы, залезли на своих скакунов. Антоний, куда как ловчее запрыгнув на вороного красавца, предложил Рабирию также проехаться верхом, но тот замахал отрицательно руками, потом задумался, почесался лихорадочно, просветлел лицом и требовательно помахал самому здоровому из мужиков с палками. Тот подошёл. Рабирий ему что-то сказал. Мужик присел на корточки и даже нагнулся пониже. Рабирий лихо задрал подол как баба на мелководье, оголив при том кривые бледные ноги с шишковатыми коленками, шустро забрался мужику на плечи и крепко вцепился в его шевелюру, отчего физиономия у того заметно поехала гримасой боли. Мужик, придерживая своего седока, осторожно выпрямился. Рабирий посмотрел на всех нас с видом весёлого и находчивого и заболтал ногами. Его богатые башмаки засверкали золотыми пряжками и самоцветными камнями.

Из носилок выглянул Лёлик, увидел новоявленного наездника и явно завистливо задумался на предмет того, не прогадал ли он с выбором средства передвижения, и не последовать ли ему в меру своей застенчивости примеру Рабирия.

Подъехали конные преторианцы. Антоний махнул рукой Рабирию; тот незамедлительно мотанул ногами навроде пришпоривания, дёрнул мужика за волосья да ещё и прикрикнул что-то вроде "Но-о, пошёл!". Мужик потрусил вперёд. Антоний, важно подбоченившись, направил вороного за ним. Мы, кое-как управляясь с лошадьми, пристроились следом. За нами в колонну по четыре потянулись конные преторианцы, а за ними уже потопали негры с носилками, отчего-то заметно раскачивавшимися. Впрочем, на том построение походных порядков не завершилось — топоча как стадо бегемотов, нашу кавалькаду бегом догнали пешие преторианцы во главе с Дыробоем и слаженно попёрли сзади, выглядя грозно и внушительно.

Вслед за Рабирием, управлявшим своим мужиком с явно излишней энергичностью, мы покинули площадь при дворце, а затем проехались по прямой широкой улице, вымощенной каменными плитами и застроенной крепкими высокими домами с малым количеством узких окон, словно местные обитатели постоянно опасались предательского налёта лихих людей. Посередине улицы располагались прямоугольные вазоны, в которых росли не только цветы, но и деревья. Горожан на улице было немного, а кто был, явно при виде нас не испытывал особого воодушевления.

Улица повернула направо и вывела на обширную площадь перед впечатляющим сооружением. Высокая стена из каменных блоков вздымалась метров на семь; по её углам торчали квадратные башни. Крепкие ворота из деревянных брусьев, сплошь покрытые бронзовыми защитными нашлёпками, были распахнуты настежь, являя пустынный двор и большое угловатое здание, стены которого покрывала порядком облупленная роспись.

— Это и есть старый дворец, — громко доложил Рабирий, выглядевший бодрым живчиком — не в пример своему мужику, который, наоборот, был взмылен и тяжело пыхтел.

На другой стороне площади имелось ещё одно монументальное здание в три этажа — с широкими галереями, с большими оконными проёмами, с крышей из медных листов, празднично горевшей на жгучем африканском солнце.

— А это Библиотека, — ткнул пальцем Рабирий.

— В смысле, Александрийская? — удивлённо спросил Джон.

— А какая же ещё? — в ответ удивился Рабирий. — Ежели в Александрии стоит.

Антоний приказал одному контуберналу скакать к войску, чтобы указать путь к месту выбранной дислокации.

Мы тронулись дальше и вскоре оказались на улице, застроенной богатыми домами.

— А это вот Римский квартал. Тут диаспора наша проживает, — сообщил Рабирий и указал вперёд: — А вон там и домишко мой.

Запыхавшийся ездовой мужик без команды с облегчением остановился у огромного домины, окружённого каменной стеной, живописно оплетённой поверху плющом, присел на корточки, помог Рабирию покинуть свою шею, после чего привалился к стене, вытирая пот и отдуваясь.

— Вот, значит, хижинка моя, — с удовлетворением повторил Рабирий.

Мы спешились. Антоний подумал и отдал команду увести лошадей в старый дворец. Туда же отправил всех конных преторианцев и основную часть пехоты, оставив при себе лишь один манипул, то есть сто двадцать человек, вместе с Дыробоем.

Задыхавшиеся, дрожавшие от напряжения негры подтащили носилки. Из-за занавесок слышались звуки суматошной возни и сдавленные проклятия; носилки дёргались, грозя завалиться, что и произошло в последний момент — один негр не удержал ручку, и экипаж опрокинулся набок; оттуда клубком выкатились тузившие друг дружку в тесной борцовской позе коллеги. Впрочем, почуяв свет божий, они разлепились и встали на ноги, отряхиваясь и поправляясь. Джон спросил их о причине побоища, но драчуны угрюмо отмолчались.

Рабирий во все глаза следил за инцидентом; Антоний, уже имевший опыт общения с нами, лишь поджал губы.

— Ну что, папаша, идём или стоим? — как ни в чём не бывало спросил старикана Раис.

— Ну да!… — опомнился тот и стукнул в ворота. Те тут же распахнулись.

— Прошу, прошу!… — приглашающе запричитал Рабирий.

Вслед за ним мы вошли во двор, где подверглись бурным приветствиям со стороны группы товарищей рабского вида.

 

Глава 18

В которой герои сначала пируют и развлекаются, а затем геройски отражают вражеский налет.

Через широкую дверь с мраморным резным косяком, у которой по бокам стояли два гранитных сфинкса с отбитыми бородами, мы вошли в большой зал, сделанный по римскому образцу: с мозаичным полом, с колоннами, со статуями на фигурных постаментах, со световым проёмом в потолке и прямоугольным неглубоким бассейном под ним. Рабирий повёл нас дальше — через внутренний дворик с фонтаном и мраморными вазонами, в которых пышно цвели розы.

За двориком оказался ещё один парадного вида большой зал, заканчивавшийся открытой террасой с мраморной балюстрадою. Терраса выходила в пышный сад. Зал был густо уставлен столами с ложами по римскому образцу.

— Куда это так мебели много? — удивился Раис. — Нам столько не надо.

В зале было много народа, и, в основном, смуглые прислужники, бегавшие туда-сюда с неясными целями.

Навстречу нам из толпы вырулили две богато одетые дамы аристократического вида. Они улыбались и махали ручками.

— Ах, Антоний! — воскликнули обе в унисон и с теми интимными интонациями, с которыми женщины говорят далеко не со всеми, после чего кинулись к довольно разухмылявшемуся полководцу с объятиями.

Антоний их облапил, прижал к панцирю, отчего те изнеженно заойкали.

— Клянусь Венерой, вы всё хорошеете! — громогласно рявкнул он, разглядывая их профессионально.

Дамы, жеманно захихикав, стали прикрываться руками, одёргивать и поправлять одежды и многочисленные украшения. Были они и впрямь неплохи, имея вид ухоженный и холёный.

Одна из них была крупна телом и являла собой ту ядрёную женскую породу, которая несколько позже воплотилась в типажах рубенсовских красавиц, а ещё позже в кустодиевских купчихах. Здоровый румянец светился на молочных тугих щеках, будто на рекламе финского сливочного масла; алые губы напоминали сочностью спелую вишню, полная белая шея имела у основания занятную ямочку. Глядела она весьма смело, как особа, знающая: что она хочет и как того добиться, а в карих её с воловьей поволокой глазах под тяжёлыми притенёнными веками явно наблюдался здоровый женский аппетит.

Наряд барышни являл полную яркообразность и декоративность. Было много золота и сверкавших камешков, начиная с объёмистой уложенной башнею причёски из чёрных как смоль волос, увитой золотыми цепочками и проткнутой эмалевым с голубыми самоцветами гребнем, и заканчивая миниатюрными туфельками с золотыми помпонами и ремешками; а особая пышность фигуры умело драпировалась узорчатыми тканями и газовыми шарфиками. Один такой шарфик как бы украдкою прикрывал сдобные круглые плечи и весьма приличное декольте, позволявшее обозревать глубокую борозду между притиснутых туго друг к дружке круглых и больших как караваи грудей.

Раис был в полном восторге.

Другая дама, напротив, являла лёгкость и стрекозиную подвижность, хотя и выглядела несколько субтильною из-за бледности щёк и выпиравших скул. Хотя кожа её и была на первый вид нежной и гладкой, но при пристальном рассмотрении выявлялись ловко замазанные косметикой морщинки у глаз и некоторая вялость на шее, позволявшие предположить не первую свежесть девушки. Тем не менее, имела она ещё очень даже аппетитные губы, упругие на вид, а ореховые её глаза так и постреливали животрепещуще в нашу сторону из-под неестественно длинных ресниц.

Стройную, несколько угловатую фигуру барышни выгодно облегало длинное полупрозрачное бледно-сиреневое с золотой вышивкой платье, под которым просвечивало нечто вроде короткой и светлой рубашонки, подпоясанной под самые небольшие грудки, оттого занятно торчавшие; на плечи наброшена была лёгкая накидка с изящным узором и золотой бахромою.

Дамы поочередно поглядели в нашу сторону, улыбаясь неоднозначно, и пошептали Антонию чего-то на ухо.

— Союзники… — коротко бросил Антоний, по-офицерски мотнув головой, и, похохатывая, продолжил трогать дам за талии.

Дамы особо не упирались, а даже и придвигались ради обеспечения полного удобства.

— Эй, Антоша, чего с дамами не знакомишь? — вальяжно произнёс Джон, изобразив жгучий взор страстного любителя женщин.

Антоний нервно вздрогнул, поскучнел и отрекомендовал:

— Это вот Валерия. Жена Рабирия, — он указал на пышку. — А это сестра её Альбина, — тронул за плечи стройную.

— Ишь ты… — пробормотал Раис. — У меня так сеструху двоюродную зовут. Вернусь, скажу ей, что имя-то у неё не хухры-мухры и не хала-бала, а римское…

Рабирий, про которого на время все забыли, суетился вокруг, пытаясь напомнить о себе.

— Эй, любезный, что не садимся? — окликнул его требовательно Лёлик и похлопал себя по животу. — Пустой весь и, заметь, из-за тебя!

— Разумеется! — готовно откликнулся тот, и с трудом отпихнув от Антония свою жену, взял того под руку и стал приглашающе тянуть к столам.

Там нестройной шеренгой стояли солидного вида мужики в нарядных одеждах числом около двух дюжин.

— А это цвет нашего римского квартала, уважаемые люди и лояльные граждане Рима! — обратил внимание Антония Рабирий.

Антоний небрежно кивнул, получив в ответ громкий приветственный клич хором, а потом спросил у хозяина, где тут ему можно привести себя в надлежащий вид. Рабирий обрадованно повёл его куда-то, оставив своих дам с нами. Возникла некоторая пауза, заполненная взаимным разглядыванием с улыбочками, прищуриванием, покашливанием и даже художественным свистом, исполненным Джоном совершенно на казановий манер.

— Так, девчонки, куда нам садиться-то? — спросил женщин Раис, щурясь самодовольно.

— Места тут у вас где для особо важных особ? — встрял Лёлик.

Дамы отвечать не торопились; младшая прошептала что-то старшей на ухо, отчего обе заулыбались загадочно, поглядывая на каждого из нас поочерёдно.

— А вы, значит, союзники? — риторически уточнила старшая.

— Да! — подтвердил Лёлик и добавил значительно: — И личные друзья Цезаря.

— И не только, — вкрадчиво молвил Джон, улыбаясь загадочно. — Мы, вообще, любим союзничать… с прелестными дамами…

Дамы заулыбались томно, задвигали плечиками, отзываясь на завуалированный призыв коллеги начать махровый флирт, но тут некстати вернулись Антоний с Рабирием. Антоний красовался в новенькой белоснежной тоге, непонятно откуда взявшейся. Рядом с ним, стараясь не греметь сапогами, вышагивал осторожно Дыробой, внимая указаниям патрона насчет бдительности и караульной службы, а, получив их в полной мере, отсалютовал и деловито удалился.

Начали рассаживаться. Рабы с поклонами пригласили нас на почётное возвышение, где столы расставлены были полукругом. Антоний и Рабирий разместились тут же за средним столом, рядом с ними устроились дамы. Джон попытался приспособиться к старикашкиной жене со свободного края, но его каким-то хитрым азиатским способом опередил Раис, плюхнувшись на ложе с разбегу. Повозившись и устроившись удобно, он снял каску и стал натирать её заботливо рукавом, насвистывая громко и фальшиво, а как только дама поглядела на него, тут же бросился со всей отъявленной скромностью объяснять, что каска сия именная, и вручил её ему лично Александр Македонский за весомый вклад в победу при Цусимском сражении. Барышня слушала с должным вниманием и даже ахнула в нужный момент.

Рабы стали разносить закуску римского образца: овощи, варёные яйца, грибы, мелкую солёную рыбку, мясо морских моллюсков. И здесь в каждом блюде имелся вездесущий гарум. Впрочем, после скудного корабельного пайка подаваемая еда радовала своим разнообразием и затейливостью.

Рабирий поднялся с чашей, намереваясь держать вступительную речь. Установилась тишина; торжественный момент несколько умалял лишь Серёга, который, не дожидаясь команды, торопливо булькал из амфоры. Рабирий заговорил проникновенно и основательно о божественном Цезаре, великолепном Антонии и о великом Риме, а затем, взвинтив голос до крика, провозгласил тост за всех троих разом. Мы выпили.

Вышел перед столами дядька в несвежей тунике с острым длинным ножом, которым он как-то машинально дёргал, словно всё порывался нарезать и шинковать.

Рабирий отрекомендовал его своим поваром и объявил, что сейчас будет подано фирменное блюдо, а именно, троянская свинья. Соседствовавший со мною Лёлик пробормотал под нос, что о троянском коне слышал, а троянская свинья — это что-то новенькое.

Поставили на середину зала массивный стол и зачем-то усыпали его цветами. Несколько крепких рабов с явными усилиями вынесли и взгромоздили на него огромное блюдо-поднос, на котором лежала рекордная по размеру цельная свинья. С одного бока она была зажарена до смачной корочки, а с другого бока запечена и масляно лоснилась. Кругом свиньи пятачками к ней лежали попеременно молочные поросята жареные и молочные поросята запечённые.

Аромат кушанья наполнил зал, отчего все беспокойно зашевелились, стали облизываться и сглатывать, явно возжелав мясца. Раис, любуясь на сей гастрономический шедевр, в восторге захохотал, обильно захлопал в ладоши, а потом от души поинтересовался способом столь замысловатого приготовления. Польщённый повар назвал Раиса "господин упитанный варвар" и пояснил, что свинью с одного бока обмазывают тестом, а с другого специальным соусом на меду, после чего засовывают в печь.

Появились рабы с пустыми тарелками в руках. Повар лихо вспорол свинье бок, стал доставать из её утробы и демонстрировать разнохарактерные колбасы, куски ветчины, малых птах, ещё чего-то съедобное. Пирующая публика из числа местной диаспоры реагировала оживлённо, наперебой хваля Рабирия и отчего-то Антония с Цезарем, словно это они сготовили сию троянскую свинью, а вовсе не повар, о котором, никто в своих восхвалениях и не упоминал.

Повар принялся наполнять тарелки тем, что доставал из свиньи, а также и кусками мяса, которые отрезал поочерёдно с жареного бока и запечённого бока.

Раис по-хозяйски заорал на весь зал, требуя незамедлительно сей же миг предоставить ему и жареного, и печёного, и двух разных поросят, и всенепременно по кусочку всего, что внутри. Крикуну отвалили так сполна, что пришлось использовать аж три тарелки. Раис окончательно восхитился, схватил в каждую руку по куску и начал вгрызаться в них поочерёдно, выглядя по-настоящему счастливым.

Мы все также получили по своей порции и принялись насыщаться достойной пищей.

Ели свинью до тех пор, пока от неё не остался лишь один костяк. Представители римской диаспоры оказались весьма прожорливыми и то и дело просили добавки, но, конечно, угнаться за нашим коллегой никто не смог.

Наконец, стол с жалкими остатками троянской свиньи унесли. Рабы стали разносить вазы с фруктами и медовыми печеньями. Откуда-то раздалась разухабистая музыка, на середину зала выскочили полуодетые танцовщицы и стали энергично плясать, обильным вращением бёдер способствуя лучшему пищеварению. Были среди них и весьма упитанные особы с изрядными еле прикрытыми персями, коими они потрясали умело. Я поглядел на Раиса, но тот оказался к зрелищу на удивление равнодушен, занятый соседкою. Дама говорила ему что-то украдкой, прикрывшись ладошкой от супруга, на что Раис степенно кивал и важно надувал щёки.

Быстро вечерело. В зале разожгли множество светильников — укреплённых на треножниках и свисавших на цепях с потолка; языки пламени задёргались, кругом раскидывая замельтешившие тени и крася всё в тёплые оранжевые тона. Небо сразу потемнело до густо-фиолетового и в обрамлении ярко освещённых колонн балюстрады стало напоминать живописный задник со вкусом оборудованной театральной сцены.

Запищала над ухом неназойливая южная мошкара, закрутились над огнём белые ночные бабочки. Народ начал подниматься с лож, ходить по залу; один из гостей встал перед Антонием, подбоченясь, и принялся заунывно декламировать доморощенные стихи о великом полководце. Антоний внимал благосклонно, кивая в такт головой; Рабирий восторженно ахал и нахваливал Антония в прозе.

Старикашкина жена тихонько соскользнула с ложа и быстро прошла к неприметной боковой двери за мраморным постаментом со статуей мужика неглиже, за которой и исчезла. Немного повременив, встал и Раис, пытаясь сделать это неприметно, но уронил каску, громко зазвякавшую по каменному полу, и полез за ней под стол, краснея помидорно. Сидел он там долго, пока потревоженные гости не отвлеклись на новый номер танцовщиц; и только тогда вылез с опаскою наружу и так же ползком, пихая перед собой рюкзак, скрылся за той же дверью.

Плясуньи между тем устроили уж совсем какое-то непотребство, вертя бёдрами и скача как фанатки сатиров; при этом они вскидывали ноги столь высоко, что обнаруживали всякое отсутствие белья. Антоний звонко захлопал в ладоши, захохотал смачно, кликнул одну из девиц, усадил с собою рядом.

Джон, решив последовать интересному примеру, требовательно крикнул: "Эй!", а когда ближайшая танцовщица оглянулась, барственно поманил её пальчиком. Девица посмотрела на Джона с некоторым колебанием и сомнением, но всё же подошла и присела на край. Джон тут же соскочил с ложа, присел впритирку как на деревенской лавке, стал девицу обнимать, рассказывать что-то на ушко и поспешно трепать по коленкам.

Стало скучно, как на уже виденном не раз фильме. К тому же налицо было некоторое настоятельное стеснение внизу живота, требовавшее немедленно справить естественные обязанности. Я посмотрел по сторонам, раздумывая насчёт соответствующих возможностей, и поймал пристальный взгляд барышни Альбины, тут же улыбнувшейся и дёрнувшей поцелуйно губками.

Я немного опешил и отвернулся, но совсем ненадолго. Барышня всё продолжала поглядывать на меня с очаровательной улыбкою, кушая при том неторопливо виноградину, и даже не столько кушая, сколько её облизывая. Я солидно кашлянул, встал и с нарочитой неторопливостью направился через зал поближе к свежему воздуху.

Подойдя к балюстраде, я обнаружил сбоку лестницу, позволившую спуститься в сад. Миновав освещённый участок, я углубился в кусты, черневшие неясно в густых сумерках. Сзади из зала донёсся взрыв хохота; впереди зашевелилось что-то, звякнуло металлически. Вышел из-за дерева преторианец с копьём, посмотрел внимательно.

— Гуляй давай! Воздухом дышу… — сказал я настолько уверенно, насколько получилось.

Преторианец повернулся и ушёл, а я с наслаждением вжикнул зиппером и с уфканьем углубился в жизненно важный процесс. Сзади послышались шаги, кто-то остановился за спиной. Я подумал, что это очередной воин, повернулся, чтобы послать его по матушке, но совершенно для себя неожиданно обнаружил Альбину, улыбавшуюся по-светски непринуждённо и поигрывавшую веером.

Я чуть было панически не прервал процедуру на полпути, но мужественно сдержался и лишь промычал нечто невнятное да попытался загородиться отставленным локтём.

— Ничего, ничего, я подожду! — в ответ заверила барышня, разглядывая меня благожелательно.

С грехом пополам я сделал всё как полагается и с облегчением заправился. Альбина поощрительно кивнула и, посмотрев в ночное небо, произнесла с интонациями безукоризненно вымуштрованной благородной девицы:

— Какие чудные звёзды нынче!…

— Ну да… звёзды… — обалдело произнёс я, отходя бочком от места своего облегчения.

— А в зале душно, — с некоторой капризностью заверила меня барышня и доверительно сказала: — Я решила погулять на свежем воздухе. Ты не составишь мне компанию?

— Отчего же, — молвил я, примерно уже понимая, что она от меня хочет, и не думая ей в том отказывать.

— Тогда давай подымимся на крышу, — предложила она и добавила многозначительно: — Там мило…

Я угукнул в положительном смысле и направился следом за барышней. Сбоку в стене дома между разросшимися вьюнами оказалась неприметная дверца. Дама фамильярно взяла меня за руку, и мы вошли. Внутри было темно до неприличия. Сделав пару поворотов, мы оказались на небольшой терраске. В конце её обнаружилась узкая лестница, по которой мы стали подниматься. Барышня, шедшая впереди, слабо ойкнула и покачнулась назад, так что мне пришлось в спасательном порядке схватить её куда пришлось, а пришлось прямиком на симпатично упругие ягодицы. Дама вежливо поблагодарила и попросила не лишать её столь мужественной поддержки, так что на всём лестничном пути мне пришлось исполнять роль подпорки, галантно подпихивая её под попку.

Лестница выходила на широкую плоскую крышу из крепких досок. К крыше подступала крона какого-то дерева с кожистыми листьями, создавая уютный уголок. Там навалены были в кучу покрывала и подушки. Барышня легко уселась на них, потянулась как домашняя кошечка и подвинулась приглашающе. Я улёгся навзничь и позевал. Приятная истома пробежала по всему телу зыбкой волной. Шума из зала слышно почти не было; шептал слегка ветерок, наполненный ароматами южной флоры, слабо шелестели листья, да какой-то ночной певун тренькал в кустах самозабвенно.

— Тут у меня маленькое укромное местечко, — мелодично прожурчала Альбина и, как бы украдкой коснувшись моей лохматой причёски, стала невесомо перебирать её. — У меня ещё не было варвара… знакомого… Говорят, они не такие, а совсем другие… Такие все невоспитанные… Грубые… Дикие… Неистовые… — голос её становился низок до контральто, она начала дышать тяжело и прерывисто. — Да что это мы всё говорим и говорим!… — с придыханием вскричала она и вдруг навалилась, стала целовать страстно и горячо как вернувшегося с войны, что выдавало её совсем не девичью искушённость.

Я не стал упираться и всласть распробовал вкус губ озабоченной особы — в пределах так минут пяти. Но барышня и не думала прекращать процесс усиленного лобзания. Она крепко стискивала меня с неженской силою и выделывала губами такие антраша, которые свойственны разве что голодной пиявке. При том барышня низко мычала как недоенная корова.

Я с трудом вырвался из цепких объятий и, решив, что с прелюдией можно заканчивать, потеребил Альбину за одежду.

— Ага… сейчас… — догадливо прошептала она и, поднявшись на колени, стала быстро разоблачаться. Оказавшись голою, она не дала мне времени рассмотреть её прелести, а тут же притиснула к себе крепко, при том горячечно зашептав всё о тех же сильных и грубых варварах.

Я поудобнее облапил сладострастницу и мельком посмотрел в просвет между листвой. В саду на дорожке маячил неподвижно стоявший преторианец. За спиной его зашевелились кусты, какие-то тёмные тени выскользнули оттуда, кинулись с разных сторон на часового, навалились; блеснул металл.

Альбина, ухнув утробно, принялась наступательно заламывать меня назад, кусая в шею не хуже вурдалака.

— Подожди!… — прошипел я, с трудом вырываясь из плотного захвата.

— Ну ты!… Ба!… А мне говорили!… — начала в полный голос стенать барышня.

— Тихо!… — я быстро зажал ей рот. — Туда смотри!

В саду на дорожке накапливались тёмные силуэты, крались мелкими перебежками к дому. Под кустами, неестественно разбросав ноги, валялся преторианец.

— Это кто же?… — довольно-таки глупо спросил я, и без того догадываясь о природе лазутчиков. Острая тревога пронзила мгновенно.

Барышня отпихнула мою руку и пролепетала что-то испуганно.

— Так это ж вражьи силы, — ответил я сам себе и, схватив Альбину за локоть, выпалил: — Бежим в дом! Надо предупредить!

— Так я ж не одета! — прошипела она чисто по-женски.

Я чертыхнулся, вздохнул поглубже и как в омут головой сорвался с места. Пролетев с немалым грохотом лестницу и едва не организовав кубаря, я притормозил на террасе, лихорадочно соображая о дальнейшем своём наилучшем пути. А тени уже собрались в плотный поток, приближавшийся неотвратимо со зловещим шорохом. Вовремя сообразив, что в коридоре мне плутать и плутать, я одним каскадёрским движением махнул через оградку террасы вниз, врезался в кусты и приземлился неловко на карачки, после чего пробежался на них самых, не поспевая за собственным стремлением скоростного маневра. Кожа на шее напряглась зябко, мерзкий ужас попытался сковать тело, кровь тяжко забухала в висках; как гром раздался гортанный крик, просвистело надо мной что-то, ударившись со звоном о стену. Я подскочил как на батуте и на сплошном адреналине, держась стенки, рванул в зал, где залихватски шумели гости, повизгивали женщины и протяжно дудели дудки. Тени, не скрываясь более, с топотом понеслись за мной.

Перемахивая через ступеньки, я взлетел по лестнице и, не останавливаясь, чесанул по залу — поближе к коллегам — сбивая на своём пути как кегли пьяных гостей и выкаблучивавшихся повсеместно танцорок. Коллеги заметили меня, стали показывать пальцами и беспечно веселиться.

— Тревога!! — из-за всех сил заорал я, сбиваясь на хриплый, какой-то совершенно гнусный фальцет и отчего-то размахивая руками как потерявшийся Робинзон.

Но тут мирную какофонию гулянки прорезал панический крик; сейчас же закричали со всех сторон, загремела, падая, мебель, зазвенела посуда, а сзади разнёсся обширно и наступательно гортанный рёв.

Гости стали разбегаться кто куда, сталкиваясь друг с другом и падая неуклюже. Я притормозил, примеряясь насчёт дальнейшего маршрута, но тут вдруг что-то сильно и тупо врезалось в поясницу, заставив дёрнуться вперёд и повалиться с размаху прямиком на толстую танцовщицу, стоявшую в зажмуренном виде у меня на пути и верещавшую совершенно пронзительно. Грохнули оглушительно автоматные очереди, загудели поверху бешеными шмелями пули; народ завыл уж совсем дико. Со звоном прокатился по каменному полу кривой меч, рухнул рядом с костяным стуком завёрнутый в тёмный плащ субъект; из-под плаща быстро потекла багровая кровь, пачкая раскинутые кудри слабо трепыхавшейся танцовщицы.

Стрельба резко оборвалась; с воплями пронеслись чуть ли не по мне нестройной толпою преторианцы с обнажёнными мечами. Я осторожно приподнял голову и увидел торопливо приближавшихся коллег.

— Кажись, живой! — ещё издали закричал озабоченно Джон.

Меня в несколько рук подхватили и поставили на ноги. Сзади что-то мешало. Я пошарил рукой и нащупал древко, торчавшее из моего хребта. На миг смертный ужас хватанул за душу; я метнул взгляд на живот, ожидая увидеть там окровавленное жало прошедшего насквозь дротика, но обнаружил лишь отсутствие потерянной где-то пуговицы. Оказалось, что метательное оружие угодило самым точным образом в мой ремень и завязло в его непробиваемом армейском дерматине. Я восславил про себя мощь нашей обороны и выдул залпом чашу вина, заботливо подсунутую Бобой.

Взбесившееся сердце колотилось о рёбра, пот обильно стекал по лицу. Кто-то помог мне выдернуть дротик, я швырнул его на пол. Танцовщица, попискивая, поднялась и, ощупывая себя со стенаниями, побрела прочь.

В зале царил полный разгром. Валялись перевёрнутые столы; в лужах разлитого вина, а, может, и крови громоздилась битая посуда. Имелось несколько раскиданных небрежно трупов в тёмных плащах. Один из налётчиков, слегка раненый, заполз под стол, а ряд ошалевших гостей, собравшись в кружок, с остервенением пытались его пинать, но получалось у них из рук вон плохо. Или, точнее, из ног.

Коллеги были нервны и возбуждены как психи при полной Луне. Лёлик, взвинчивая себя и других, как заведённый причитал сумбурно и бессвязно, то проклиная час, когда пустил нас в подпол, то вспоминая соседку-пигалицу и родную милицию, то категорически требуя брать в заложники Антония и давать чёсу до секретной пещеры, где немедля жать на красную кнопку. Джон одновременно хмурился и расплывался в дурацкой улыбке, тряся головой и поводя глазами, которые отчего-то двигались как на свободных шарнирах независимо друг от друга, принимая при этом совершенно дикие комбинации. Боба с неописуемым удивлением таращился то на меня, то на валявшийся дротик, затем поднял его и стал пробовать пальцем остриё, кривясь с сомнением наподобие евангелиста Фомы.

Краше всех выглядел Серёга, который с какой-то шизоидной поспешностью крутил в руках шмайссер и как заведённый повторял:

— Как в кино, ну как в кино… — глядя при этом перед собой совершенно стекловидным взором.

Оказалось, что именно он был автором победоносной и плодотворной стрельбы. Остальные же коллеги то ли оплошали, то ли не успели.

— А Раис где? — поинтересовался я, заметив его полное отсутствие.

— Так он как упорол со старикашкиной жёнкой, так и не появлялся, — пояснил Боба.

— Мы тут воюем, понимаешь, а он там с бабами обжимается! — обличительно и отчего-то патетически провозгласил Джон, а затем, просветлев взором, как будто вспомнив нечто значительное, пробормотал: — … А кстати… — и стал смотреть уже осмысленно и целеустремлённо на танцовщиц, сгрудившихся табунком у стены.

Мимо пробежал перепугано ёжившийся Дыробой, торопясь к Антонию, стоявшему посередине зала и бывшему цветом точь-в-точь как его тога. Рядом с ним, приседая и дёргая себя за седые лохмы, по-бабьи ахал Рабирий. Дыробой попробовал совершить доклад, но Антоний молча и без замаха, как опытный боксёр, врезал ему по челюсти, а затем методично принялся хлестать по щекам. Рабирий, узрев такой коленкор, забежал сзади и стал примеряться выписать штрафнику достойный пендель, но Антоний, прекратив экзекуцию, рявкнул команду, и центурион столь стремительно сорвался с места, что старикашкин пинок пришёлся как раз в колено самому Антонию. Антоний зашипел от боли, скорчился; Рабирий бухнулся на колени, заголосил жалобно, но Антоний лишь отпихнул его злобно.

Мы подошли к полководцу.

— Эй, Антон, что за дела? — с нервной развязностью спросил Серёга. — Я не понял!…

— Это кто был? — внятно поинтересовался Джон.

— Кто, кто… — пробурчал Антоний. — Кому тут ещё быть… Местные. Пофин подослал. Втихую извести.

— Не на тех нарвался! — гордо изрёк Боба.

Антоний посмотрел на него чуть ли не ласково и похвалил:

— А штуки у вас знатные. Аж уши заложило, — и как бы в подтверждение поболтал в ухе пальцем.

— Эй! А сейчас что делать? — торопливо спросил Лёлик, нервно озираясь по сторонам. — Может, надо прорываться во дворец этот старый, к войску нашему?

— Нет, — возразил Антоний. — Опасно ночью на улицу соваться. Вдруг засада. А в темноте и не увидишь ничего. Так что до утра будем ждать. Я уже отдал команду кругом караулы усиленные расставить и быть в полной боевой готовности.

— Ага. Ну ладно, — солидно сказал Джон. — Если что, зови, — потом шепнул что-то на ухо Бобе, и они направились блудливой походкою к танцоркам. За ними увязался Лёлик.

Серёга нашёл неопорожнённую амфору, присел устало и прямо из горла углублённо занялся психотренингом вперемешку с релаксацией.

Набежали в зал рабы; потащили под мышки трупы, начали сметать в кучу разгромленную утварь. Нервное напряжение стало отпускать. Я подумал немного, а потом решил вернуться к некстати прерванным занятиям на крыше, имея также в виду то, что там хороший наблюдательный пост, и это позволит мне совместить приятное с полезным.

 

Глава 19

В которой главный герой оказывается в щекотливой ситуации, из коей и выходит с честью.

Захватив снаряжение и повесив на шею по-походному автомат, я прошёл к балюстраде и с опаскою выглянул в сад, но там ходили одни лишь перевозбуждённые преторианцы, заглядывавшие под каждый куст.

Я спустился вниз, прошествовал непринуждённо к знакомой дверце между вьюнами и, оглянувшись по сторонам, проскользнул за неё. Темнота там была даже ещё гуще, чем в первый раз. Я вытянул руки перед собой и пошёл осторожно, припоминая необходимые повороты. Повороты были, и я в них добросовестно сворачивал, но вот искомой террасы никак не обнаруживалось. Я решил возвратиться назад, но беспомощно остановился, так как не смог вспомнить: как мне это сделать. Стало не по себе, тем более навязчиво показалось, что во мраке за спиной прячется уцелевший лазутчик с очень острым кинжалом. Я напряжённо прислушался и с облегчением услышал впереди невнятный бытовой шум — кто-то разговаривал на повышенных тонах. Я обрадовано устремился туда, но вдруг мне навстречу, едва не зашибив, с треском распахнулась дверь, вылетел оттуда некто коренастый, заорал с надрывом: "Отвяжись, дура!", хлопнул дверью от души, кинулся на меня, сбил с ног, сам грохнулся с родным матом, вскочил живчиком и умчался с топотом прочь. Это был затерявшийся Раис.

Я поднялся, потирая ушибленный бок и хотел было коллегу окликнуть, но Раис уже бесследно испарился. Я посмотрел на призывно светившуюся щель в неплотно прихлопнутой двери и, решив заглянуть туда насчёт ориентировки по местности, вежливо постучался. Дверь тут же отворилась, высунулась оттуда со змеиной неожиданностью обнажённая рука, вцепилась в меня и моментально вдёрнула вовнутрь.

Всё произошло столь неожиданно, что опомнился я только в комнате. Меня кто-то тискал в жарких объятиях и шептал страстно:

— Я знала, я знала!… Ты не мог меня бросить!…

Я вежливо покашлял, на всякий случай отстраняя пылкую даму. Та растерянно отступила назад и оказалась женой Рабирия.

На миг она смешалась, но тут же растянула яркие губы в приветливой улыбке.

— Ба, какие приятные гости! — непринуждённо прощебетала она, что делало честь её самообладанию, так как дама находилась в полностью раздетом виде, то есть, совершеннейшим нагишом.

Разумеется, я не смог оставить без внимания её роскошные пышности, открытые передо мной в полном своём лилейном великолепии, заодно припомнив, что зовут даму Валерией.

С достоинством выдержав мой наглый взор, она лукаво улыбнулась и произнесла обходительно:

— Прошу меня простить, я тут немного неглиже, по-домашнему… — при этом Валерия попыталась прикрыть растопыренными ладошками припухлые пунцовые соски, но это у неё отчего-то не получилось.

— Ничего, ничего… — благонравно пробормотал я и стал корректно рассматривать интерьер.

В комнате было уютно и покойно. Пара явно серебряных светильников, имевших каждый аж по три горлышка с заправленными в них фитилями, давали тёплый медовый свет, пол устилал толстый пушистый ковер алого колера с белыми арабесками, по золотистым стенам протянулась роспись, живописуя цветочные гирлянды с радужными птахами.

На ковре небрежно валялось скомканное одеяние. Валерия полезла его поднимать, постаравшись сделать это грациозно, но всю грацию затмило произошедшее вздымание в стиле византийских куполов её ягодиц, напоминавших множеством складок и ямок чудовищно разросшуюся младенческую попку.

Одеяние оказалось куском полупрозрачной голубой ткани размером с простыню. Дама неторопливо накинула ткань себе на плечи, запахнулась, потом закрыла дверь на солидную щеколду и пригласила садиться. Я не посчитал невозможным принять её приглашение и за неимением лучшего уселся на широченную лежанку, сдвинув в сторону сбитые в неэстетичную кучу подушки и покрывала. Снаряжение своё я на всякий случай примостил у ног.

Хозяйка радушно улыбнулась и предложила откушать вина. Я не отказался. Она отворила небольшой шкафчик резного дерева, достала оттуда симпатичный расписной кувшинчик с чашею, наполнила чашу тёмной жидкостью, протянула мне. Отхлебнув прилично, я посмотрел в окно, полуприкрытое ставнями, из которого тянуло душистой прохладою. Было тихо и ничего не указывало на возобновление боевых действий.

Валерия уселась рядом, прижавшись горячим боком, и произнесла с благодушным довольством:

— Славный вечерок… — затем развернулась ко мне, стеснив мягкообразным бюстом, и безо всяких околичностей деловито справилась: — Я тебе нравлюсь?

Я поперхнулся и, кашляя, покивал утвердительно, не решаясь вдаваться в подробности насчет целлюлита, фитнеса и овощной диеты. Дама удовлетворённо разулыбалась и вкрадчиво промурлыкала:

— Тогда ну что ж?…

Засим она тут же вскочила и безо всякого предупреждения с размаху плюхнулась мне на колени, отчего произошёл в них пренеприятный и болезненный скрип. Не теряя времени, дама по-хозяйски обхватила мою голову, так впечатав потные ладони в щёки, что физиономия моя вытянулась как у карася, и впилась с жадностью пустынного странника в долгом и нудном лобызании. Губы её были мягкими как манная каша, а оттого какими-то неубедительными, и ко всему отчего-то приторными как дешёвые карамели. Поэтому я не стал затягивать процесс, а наоборот, попросил сластолюбицу покинуть мои колени, мотивировав это техническими удобствами прелюбодеяния. Валерия восторженно назвала меня гадким шалуном, неуклюже сползла обратно на лежанку и, притиснувшись до невозможности плотно, стала вкрадчиво что-то искать у меня за пазухой, косясь янтарным взором.

Я торжественно вздохнул как перед решительным поступком и, с тоскою вспоминая упущенную гибкость младшенькой, с достоинством приобнял хозяйку за выпуклую талию. Но вдруг, словно пушечный гром над ухом, раздался стук в дверь. Как ошпаренный я отскочил от дамы и совсем было метнулся к окну, приноравливаясь сигать в него без всякого компромисса, но Валерия приложила палец к губам, прищурилась хитро; затем шумно раззевалась, забормотала, завозила покрывалом и совершенно по-натуральному сонно спросила:

— Ну кто там?… Ну сплю я!…

— Радость моя, это я, твой одуванчик! — раздался за дверью пропитанный неизъяснимою лаской голос Рабирия. — Беспокоюсь! А то тут враги нападали! Пришёл проведать мою лапулю сахарную!… Всё ли у тебя в порядке, душа моя?

— Да всё, всё! — с проскользнувшей досадою ответила лапуля, корча брезгливую гримасу. — Сон вот был хороший… Не мешай!

— Конечно, конечно!…Ухожу, ухожу! — с готовностью воскликнул преданный супруг, помолчал и с надеждою пролепетал: — А, может, моей цыпочке колыбельку покачать, а?

— Рабирий! — уже с гневом вскричала Валерия. — Я сплю!

— Всё, всё!… — капитулянтски пропищал старикашка и, топоча, удалился.

Я напряжённо прислушался и, не услышав более никаких тревожных звуков, облегчённо перевёл дух.

Дама с веселой миною уселась на ложе в вольной позе и многозначительно похлопала рядом с собой, напоминая мне о моём месте. С некоторой неохотой, вызванной пережитым стрессом, я присел. Валерия без промедления романтично ахнула и откинулась мне на колени спиной, одной рукой обхвативши меня за шею, а другой торопливо распахивая недолго прослуживший покров. Обнажилось широкое лилейное пространство с изрядным множеством пухлых складок. Бюст её под собственной тяжестью разъехался на стороны сдобными лепёшками, горя призывно малиновыми ягодами сосков. Дама потянула меня к себе так, что пришлось зарыться носом в эту смачную мякоть, как в знатную подушку, схватила за волосы, стала возить моей физиономией по мощно вздымавшемуся бюсту.

Дышать стало невмочь, и я хотел уже рваться на волю, но подвернулся кстати торчавший фигою сосок — я попробовал притвориться грудничком за трапезой, и тут же шевелюра моя оказалась свободною; Валерия заахала, заёрзала, закинула пухлую ногу на ложе, уронив с неё золотую сандалию. Незанятой рукою я прошёлся по дебелой плоти, заплутав поначалу в глубоких складках, но всё же добрался до шелковистого раздвоенного пирога, тут же пыхнувшего сочной геенною. Дама задышала часто, стала сползать на пол, таща меня за собой и одновременно пытаясь лишить всяческих одежд, но поскольку попытки её заключались в простом сдёргивании, ничего у неё не выходило, отчего она открыла глаза и прошептала с хрипотцою:

— Скидай одежды немедленно… Варварские свои!… Ну, быстрей!…

Я беспрекословно поднялся и принялся за неглижирование. Валерия, ёрзая по-всякому на ковре, нетерпеливо подгоняла, называла мою одежду ужасной и непрактичной, а когда я начал снимать штаны, а с ними и исподники, прыгая при этом на одной ножке, дамочка с победительным кличем кинулась на меня и умело подсекла под коленки, отчего я судорожно помахал руками и грохнулся, пребольно ударившись, на ковёр. Валерия тут же сверху навалилась, укусила за плечо нешутейно, заёрзала бёдрами, приноравливаясь, отчего у меня заёкало в селезёнке. Я попробовал было рыпнуться и завоевать приоритет, но груз был подавляющим, да ещё штаны стреноживали; к тому же дама, наконец, поелозив, овладела желаемым, отчего я решил поначалу смириться и совершаемое насилие терпеть стоически.

Но вскоре всё внимание моё и все ощущения сосредоточились на проявлении законов не амурных, а вовсе даже физических, а именно на пытавшейся расплющить меня силе тяжести, увесисто давившей, притеснявшей и обволакивавшей наподобие гигантской медузы, только что отобедавшей взрослым бегемотом. Ко всему Валерия проявила прыть, не соответствовавшую первому порыву — возилась она вяло и неуклюже, словно калика перехожий на свежей пахоте; впрочем, и этого ей хватало на сладкие стоны, гримасы и аханья.

Боясь за свою целостность и уже впадая в экстремальную панику от назревавшего травматического сдавливания, я изо всех сил поднатужился, подстроился под амплитуду и со всего маху двинул корпусом. Тут же произошёл желаемый кульбит; мы мягко и дружно перекатились, восстановив тем самым приемлемый для меня статус-кво. Дама удивлённо приоткрыла взоры, но тут я в силу возникшего облегчения пустился в изощрённый стиль, отчего она вновь зажмурилась, заколыхалась и запищала в непомерном экстазе. Я быстро присоединился к её восторгам, но, как это водится, крайне ненадолго.

Вновь приобретя способность мыслить логически, я решил пока что не покидать, так сказать, место события. Тело подо мною было столь мягким, тёплым и обширным, что побуждало к полному отдохновению и покою, отчего я, устроившись поудобнее, блаженно расслабился и собрался даже вздремнуть. Уютное тепло будило неуверенные воспоминания о материнском чреве. Но подобный кайф был вскоре прерван; Валерия пару раз долбанула меня в бок маленьким, но крепким кулачком, предлагая её покинуть.

Нехотя и неторопливо я встал и полез на лежанку, где и улёгся кверху пузом. На потолке оказалась роспись на игривую тему: среди неестественно пушистых облаков толстые розовые амуры недвусмысленно тискали блудливо ухмылявшихся голышей неясного пола, а за всем этим безобразием благосклонно наблюдала восседавшая на золотом стульчике роскошная богиня в прозрачных одёжках, сильно напоминавшая хозяйку.

Валерия прилегла рядом, отчего ложе жалобно заскрипело. Ласковым и скороговорным шепотком она польстила моему мужскому самолюбию, одновременно за это самое самолюбие бесцеремонно хватаясь. Я освободился от страждущей длани, что удалось с трудом, и, проклиная вполголоса докучливых страдалиц, отвернулся к стене. Дама недоумённо открыла рот, обиженно засопела, стала канючить, упрашивая быть с нею поактивней, заявила, что о варварах она была куда лучшего мнения, и что ей говорили, будто они могучи как кентавры, а тут за вечер уже второй — и тоже какой-то квёлый. Я хранил молчание, подумывая: не последовать ли мне по стопам Раиса. Дама совсем уж разволновалась, устроила истерику, впрочем, благоразумно не форсируя голос, а затем вновь подняла исконный женский вопрос всех врёмен и народов, а именно: нравится ли она мне. Я ответил, что она мне нравится как свежий каравай, но, мерси, я уже насытился.

— Ага!… — озарённо воскликнула дама и добавила многозначительно: — У меня тут для аппетита как раз есть…

Она прытко вскочила с ложа и стала рыться в шкафчике, двигая и роняя что-то. Раздалось сочное бульканье, звон чаши, озабоченное бормотание; дама вновь утвердилась на ложе, отчего я стал сползать в образовавшуюся воронку, и подёргала меня за плечо. Я повернулся с кислой миною. Метресса протягивала мне чашу.

— Чего это? — подозрительно поинтересовался я, морща нос.

— Вещичка одна вкусная и полезная, аппетит прибавляет… — умильно сказала Валерия, настойчиво подсовывая мне чашу.

Я понюхал — пахло остро и резко как нашатырка — сморщился и категорически отвернулся. Дама задёргала меня, стала упрашивать как ребёнка глотнуть микстурки, навалилась бюстом удушающе, тыкала чашей и даже норовила раззявить мне рот, как цыган у лошади, и безо всяких гвоздей влить в меня требуемое. Всё это мне ужасно надоело; я отпихнул её без церемоний, с ворчаниями принял чашу и, выдохнув как перед водкой, в один глоток выдул вонючую жидкость. Микстурка имела не только дурной запах, но и жуткий вкус.

Кое-как проглотив вставший в горле комок и отплёвываясь гадливо, я вновь плюхнулся навзничь и стал с беспокойством прислушиваться к собственному самочувствию. Но ничего страшного не происходило. Валерия, бросив чашу на ковёр небрежно, вкрадчиво прилегла рядом, косясь на меня и нетерпеливо пощипывая. Я зевнул и приготовился спать. Но тут в животе стало теплеть, жаркая волна пронеслась по естеству, ударила в голову наотмашь; тело стало лёгким и звонким, будто нагретый бубен, и захотело вести себя непоседливо. Оттого безо всяких сантиментов и рассусоливаний я схватил даму за бока, опрокинул на спину, взгромоздился сверху и ударился в такой бешеный аллюр, что партнёрша запищала уже не от услады, а, скорее, от случившихся травм.

Сколько длилось это плотское безобразие, сказать трудно, ибо всякая мыслительная способность, вытесненная животными позывами, куда-то улетучилась. Но всё, наконец, закончилось — резко, как судьба у лопнувшего шарика. Кровь успокоилась; сознание постепенно прояснилось до пристойной адекватности, как и положено для образованного человека, хотя состояние и оставалось содрогательным: в голове шумело, сердце колотилось о грудную клетку как буйный псих, холодный пот проистекал обильно.

Валерия, дыша хрипло, облизнула опухшие губы, и невнятно пробормотала:

— Не рассчитала маленько… — после чего перекатилась на живот, подоткнула под себя подушку и со стонами расслабилась.

Я внимательно посмотрел на раскинутую двумя колоссальными шарами ягодичную сдобу, хихикнул довольно и, вовсе не для извращений, а только в целях эксперимента, прилёг вместо подушки прямо на вздымавшиеся холмы. Небесная нежность приняла мою голову в податливость обволакивающей невесомости, щёку стало согревать приятное тепло. Дама попробовала возиться, но я рыкнул на неё, хватаясь за норовившее ускользнуть богатство. Наверное, то же чувствуют души праведников, располагаясь на райских облаках — подумал я, неотвратимо проваливаясь в сон…

 

Глава 20

В которой герои и все остальные вовремя находят надежное убежище, после чего попадают в осаду.

Разбудили меня настойчивые тычки. Я заворочал чугунной башкой, с трудом включаясь в имевшуюся реальность. Самочувствие было препаршивым настолько, что хотелось уйти на больничный.

— Вставай, варвар, тебе пора… Рассвет уже… — назойливо болботала над ухом хозяйка, не переставая тыкать меня кулаком под рёбра.

— Сейчас, сейчас!… — застонал я, с тревогою осознавая, что и челюсть моя вела себя болезненно, как у щелкунчика после мешка грецких орехов.

Я с превеликим трудом перевернулся, разлепил глаза и проскрипел:

— Что так рано?…

— Ха! — ответила с превосходством Валерия и, зачем-то многозначительно взвесив в руках собственные перси, высокомерно пояснила: — Я же всё-таки замужняя женщина!

Никакого достойного ответа я не нашёл, поэтому со стенаниями сполз с ложа и стал одеваться. Происходило всё это в силу повальной слабости и обуявшего тремора крайне неуклюже, как у бывшего паралитика, а посему бездельничанье хозяйки меня возмутило, и я заставил её завязать мне шнурки на кроссовках, угрожая иначе никуда не уходить, а вовсе и остаться, при том распевая громко свои варварские песни.

Дама, скорчив чудовищно брезгливую гримасу, двумя пальчиками, морщась и отворачиваясь, организовала два бантика, после чего я подхватил снаряжение и отправился на выход, восстанавливая несколько позабытую координацию движений. У порога я остановился и неожиданно сам для себя заявил:

— И вообще, женщина, я не варвар!

— А кто же ты? — недоумённо поинтересовалась Валерия.

— Интеллигент! — выпалил я гордо и вышел вон.

Шаркая подошвами и кряхтя, я пошёл по коридору, но потом вспомнил о ещё вчерашней утере ориентации внутри дома и остановился озадаченно. Но тут впереди раздался весёлый посвист и вышел ко мне Рабирий. Был он доволен, относительно свеж и вообще выглядел молодцом для своих годков. При виде меня он остановился, улыбнулся поощрительно и доложил:

— А я вот жену иду проведать, спросить у любезной: как спалось, что снилось!

— Ну да… — промямлил я, не вдаваясь в подробности, и спросил: — А где тут мои однополчане?

— А все в саду. Вот так прямо пойдёшь, потом направо, а там дверь будет, — ответил старикан и браво удалился.

Я последовал по указанному маршруту. Дверь оказалась на месте, и я вышел в сад. По-утреннему прохладный воздух немного освежил. Было ещё рано, солнце только встало, окрасив верхушки деревьев в розовые тона. Густая трава серебрилась от росы. Я поёжился и, с усилием раскрывая норовившие слипнуться глаза, побрёл по посыпанной разноцветной галькой дорожке вглубь ландшафта. Кругом было тихо и безмятежно; лишь птицы начинали репетировать утренний щебет. Ничего не напоминало о ночном терроризме. Так же и не наблюдалось коллег. Я остановился и огляделся, подозревая старикашку в маразме и склерозе, но тут выбрел из кустов Раис, озабоченно высматривавший нечто в кронах деревьев.

Я с подозрением поглядел туда же, но ничего путного не обнаружив, осведомился: не получены ли ценные агентурные сведения о скрывавшихся на ветках на подлый обезьяний манер уцелевших лазутчиках и не назначен ли посему их всеобщий поиск с задержанием на поражение.

Раис пробурчал невнятно, а затем добавил в сердцах:

— Насажали чёрт знает что! Никаких тебе, понимаешь, фруктов! Одни пальмы несъедобные! — потом сморщился и подозрительно спросил: — А ты, вообще, где лазишь?

— Да так… — ответил я осторожно и поинтересовался: — А где все наши-то?

— Да вон там, на лужайке, — Раис ткнул пальцем за спину и хвастливо доложил: — Ночью шашлыки делали! Ели вкусно. И, кстати, с девочками…

— Ну и ладно… — буркнул я и пошёл дальше.

За густо разросшимися кустами послышались родные голоса. Дорожка свернула и вывела на обширную полянку. Посередине имелся круглый бассейн с мраморными бортиками; рядом зияла горелая проплешь с грудою пепла и угольев, обложенных кое-как разнокалиберными булыжниками. Кусты были частично помяты, частично поломаны, кругом валялись изничтоженные ветки; трава была тщательно вытоптана, а на цветах, похоже, кто-то оттачивал сабельную рубку при помощи прута. Поодаль между акаций виднелась высокая глухая стена, а перед нею маячили спины стоявших редкой цепью преторианцев с копьями и щитами. Под кустами располагались давешние танцовщицы; некоторые ещё спали, другие сидели, хмурясь сонно и пытаясь привести в порядок растрёпанные волосы, измятые наряды и прочую измусоленную внешность, а одна и вовсе сплошным голяком бродила бестолково по лужайке, разыскивая, по-видимому, невесть куда задевавшуюся одёжку.

Коллеги были все тут как тут. Джон стоял, подбоченясь, и рачительно оглядывал окрестности, а особливо блуждавшую девицу, и довольно улыбался. Боба валялся с блаженным видом на земле; рядом сидел Лёлик и чего-то бурчал недовольно, помахивая грозного вида прутиком. Серёга наподобие невинного младенца плескался в бассейне, ухая и сладко булькая пузырями.

— Ага! — воскликнул, узрев меня, Джон. — Значит, шастаешь где-то, от коллектива отрываешься!

Он бойко подкатил ко мне, взял за локоть и, щедрым взмахом руки обведя окрестности, заявил гордо:

— Вот, стало быть, всю ночь на боевом посту! Бдели, можно сказать! Занимались охраной окружающих границ!

— И как, террористы не появлялись? — поинтересовался я.

— Ни одного гадёныша! — ответил Джон даже с некоторым сожалением.

— А девиц, что, отмобилизовали тоже для охранения? — справился я.

— Ну так для скрашивания тягот и лишений караульной службы, — ухмыльнулся Джон, а потом, конспиративно оглянувшись, с некоторым оттенком бахвальства стал взахлёб рассказывать, как в самый разгар веселья отошёл по нужде в кусты, а там оказалась младшая сестра той старшей сестры, которая замужем за старикашкой, от которой, кстати, Раис чего-то тиканул, но почему — не рассказывает, а только ругается, а он, Джон, быстро и немедленно младшую сестру окрутил, охмурил и очаровал по совершенно полной программе, хотя она и ломалась как культурная из благородных, но разве перед ним — потомственным гусаром — кто устоит, и как она сказала, что только он один из нас ей понравился, и что она давно на него глаз положила, да только воспитанная скромность и прирождённое воспитание не позволяли ей об этом сообщить, а ещё она такая зажигательная — как напалмовая бомба, и умеет всякие такие штучки, о которых Джон даже и не подозревал.

Я выслушал коллегу, борясь с зевотою, поддакнул, что де именно все они такие — эти из благородных, не заостряя внимания на некоторых несоответствиях в его рассказе по поводу одновременного наличия благородной целомудренности и всяких таких штучек, не совсем друг с дружкой гармонировавших, после чего отошёл к бассейну умыться.

Водоём, судя по изысканно резному мраморному парапету и всяческим узорчатым финтифлюшкам, выполнял функции декоративные, а не купальные; тем не менее, Серёга чувствовал себя как в ванне, ворочаясь и так, и эдак на имевшемся мелководье, не позволявшем без труда утонуть.

— Давай сюда! — заорал мне купальщик, переворачиваясь на брюхо и пытаясь организовать баттерфляй, из которого вышло лишь одно сумасшедшее брызганье.

Я оценил приглашение с точки здравого смысла и не увидел в возможности освежиться ничего предосудительного. Раздевшись неторопливо, я вступил в бассейн. Что-то скользкое быстро коснулось ноги. Я присмотрелся и обнаружил стайку перепуганно мельтешивших лупоглазых рыб. Засим сполз в прохладную воду и наконец-то блаженно прикрыл глаза. Проглянуло солнце между деревьев, стало ласкать тепло и нежно. Потянуло вначале в сон, но свежесть водной процедуры постепенно превращала естество в некоего бодрого живчика. Я распахнул взор, нырнул с головою, шумно отфыркался. Захотелось физкультурных упражнений и плотного завтрака.

Пробежал мимо Дыробой, издали закричал преторианцам, приказывая снимать оцепление и строиться. Воины стали шустро сбегаться в одну кучу.

— Эй… сержант! — спросил Джон у центуриона. — В чём дело?

— Приказано готовиться к переходу в старый дворец! — ответил тот торопливо. — Сейчас выступаем!

Джон обеспокоенно затоптался и сам принялся командовать:

— Пора, пора, однако, быстренько собираемся!

— Вылазим, — бодро откликнулся Серёга, выскочил из бассейна, стянул трусы и стал их отжимать, напористо предлагая девицам не подглядывать, хотя те явно и не собирались этого делать.

Я также вылез, целомудренно отошёл в кусты, где облачился, увёртываясь от назойливых колючек.

Преторианцы к тому времени построились. Дыробой, махнув им рукой, направился в стиле спортивной ходьбы к дому. Бойцы потрусили следом. Пробегая мимо, они плотоядно косились на танцовщиц.

Нестройной гурьбой мы двинулись следом. Навстречу вышел Раис; был он весел, доволен и что-то жевал с аппетитом, по-хомяковски шевеля плотно набитыми щеками.

— Ага! — уличающе заорал Лёлик. — Мы тут с голоду пухнем, а он жрёт и не делится!

Раис мигом прекратил жевать; затем, побагровев страшно, проглотил всё в один заход и, как ни в чём не бывало, ответил:

— Не ем я ничего… Видимость это…

Мы быстро прошли сквозь дом и вышли во двор. Там стоял раздражённый сверх всякого предела Антоний в полном доспехе. Рядом с ним крутился Рабирий, канючливо упрашивавший прислать ему хотя бы пару манипул для защиты дома, причём в голосе его явно чувствовалась полная безнадёжность.

Преторианцы сгруппировались у закрытых наглухо ворот. Мы подошли к Антонию. Рабирий, замолкнув на полуслове, оглянулся на нас и развёл руками жалобно.

— Не боись, папаша! — успокоительно молвил ему Серёга. — Всех порубаем!

— Ну чего? — деловито спросил Джон у полководца. — Будем посмотреть: нет ли засады?

Антоний согласно кивнул и приказал Дыробою, чтобы тот послал пару преторианцев на разведку. Центурион начал выявлять желавших отличиться, но таковых не находилось. Наконец, потеряв терпение, Дыробой рявкнул, съездил кому-то по уху, после чего быстро выявил двух добровольцев в принудительном порядке. В воротах отворили калитку и вытолкнули их общими усилиями на улицу, после чего калитку незамедлительно захлопнули и стали насторожённо вслушиваться: не произойдут ли звуки истребления наших делегатов. Но было тихо.

— Ну, что? — пробурчал Антоний и вытащил меч. — Выступаем.

— Однако, айда! — озабоченно произнёс Джон и, поправив рюкзак, стал подталкивать нас в спины.

Ворота открыли настежь. Дыробой построил преторианцев в коробку. Те ощетинились копьями, укрылись щитами. Антоний и мы поместились внутри строя. Антоний крепко сжимал свой меч, а мы же разобрали сектора наблюдения и взяли автоматы наизготовку.

Шаркая и стуча вооружением, наш отряд осторожно начал движение. Никакого нападения не происходило. Улица была совершенно пустынной. Лёгкий ветерок порывами гнал песчаную пыль по каменным плитам. Через некоторое время напряжение стало спадать. Мы пошли более непринуждённо и вскоре вышли на площадь. Старый дворец стал уже виден. Наши разведчики как раз колотили в его ворота.

И вдруг с другой стороны площади раздался крик, лязг и топот. Мы все разом оглянулись. Из боковых проходов у здания Библиотеки выплёскивалась масса вооружённых людей, которые явно бежали к нам с самыми дурными намерениями.

— Тика-а-ем!! — заорал что было сил Джон, оттолкнул мешавшихся преторианцев и кинулся бежать ко дворцу, вскидывая ноги как перепуганный страус.

Вся наша команда, не раздумывая, бросилась следом. Как раз ворота в дворцовой стене стали открываться. До них было метров пятьсот, и это расстояние мы пробежали явно если не с мировым, то с европейским рекордом. Бежали дружно, плотно, не взирая на лица и звания. Антония никто вперёд пропускать и не думал. Впрочем, он, пыхтя как паровоз, пёр с завидным напором как то же средство транспорта. Дыробой от начальника не отставал, то и дело норовя того обогнать. Преторианцы улепётывали с не меньшим азартом.

С разбегу мы заскочили за ворота и стали оглядываться: никто ли не отстал? Последним прибежал, мотая брюхом и рюкзаком, багровый задыхавшийся Раис.

 

Глава 21

В которой герои отбивают нападение вражеских сил, а также проясняются истинные причины пожара в Александрийской библиотеке.

Ворота тут же захлопнули и задвинули огромный засов из цельного дубового ствола. Вся наша толпа спринтеров остановилась, дыша щедро и часто как стадо изрядно загнанных животных. К Антонию подбежал легат в сопровождении трибунов и хлопотливых контуберналов, что-то быстро доложил, и они полезли по боковой лестнице на стену. Мы увязались следом. Один лишь Раис, упав как подкошенный, остался валяться у ворот.

Стена была шириной в метра два и имела прямоугольные зубцы высотой метра в полтора. Для местных, имевших средний рост под метр с кепкой, этого было вполне достаточно. Нам же, чтобы спрятаться от вражеских глаз, пришлось пригибаться.

Египтяне, потрясая оружием, беспорядочно толпились у стены и, задрав головы, орали всякие нелицеприятные вещи. Слышались призывы вроде небезызвестного "Янки, гоу хоум!" и более радикальные типа "Всех на куски порвём!".

Местные бойцы выглядели какими-то неказистыми и были вооружены кое-как. Из доспехов они имели лишь кожаные круглые шапки с нашитыми металлическими пластинками да кожаные нагрудники, а из оружия только круглые щиты и короткие копья.

А тем временем на площадь выходили новые обильные отряды египтян — уже тяжеловооружённых, в полноценных доспехах, с большими щитами и длинными копьями.

— Похоже, главные силы египтян здесь, — сказал невесть откуда взявшийся квестор. — Вон Ахилла, их военачальник, — он указал на мужика в блестящих доспехах, алом плаще и шлеме с роскошным плюмажем, стоявшем на крыльце Библиотеки в окружении соратников. Чуть в стороне имелась целая толпа знаменосцев, державших воинские штандарты — разнообразные по форме и размерам, но одинаковые по пышности и вычурности.

— Когда успели?… — пробормотал Антоний.

— Наверное, Пофин сразу же послал за войском, как узнал о нас, — предположил квестор.

— Значит, решили с Римом воевать, — сделал должный вывод Антоний.

— Не на тех напали!… — патриотически воскликнул было молодой адъютант, но стушевался.

Антоний помолчал, разглядывая всё пребывавшие отряды, и покачал сокрушённо головой:

— Сколько же их тут?…

— Да, пожалуй, побольше, чем нас, — неутешительно прикинул Джон.

— Ничо! — с гонором заявил Лёлик. — Мы, понимаешь, не числом, а умением!…

Антоний подумал и сам себя похвалил:

— Хорошо, что я отдал команду флоту на якорь подальше от берега встать да бдеть. Небось, врасплох не возьмут.

— Кораблей-то у египтян до сотни наберётся, — сказал квестор. — Да все, небось, полугнилые. Авлет денег на флот совсем не давал. Да и моряки они плохонькие.

— Да уж… Хоть можем к кораблям прорваться… — молвил легат, потом потёр подбородок и спросил: — А чего сейчас-то делать будем?

Антоний внимательно посмотрел на продолжавших без устали бесноваться под стеною местных вояк и деловито скомандовал:

— Лучников и пращников на стену.

Один из адъютантов лихо сбежал вниз и передал приказ по назначению. Искомые воинские специалисты не заставили себя ждать, шустро прибежав во главе со своим рыжим косматым командиром.

На скрытный манер приседая, гусиным шагом они рассредоточились по стене, натянули тетивы, раскрутили пращи, а потом по команде разом встали и выпустили свои снаряды в египтян.

Разом щёлкнули спущенные тетивы, коротко прошелестели стрелы, просвистели свинцовые шарики пращников, и тут же яростные крики критиков нашего присутствия в данном населённом пункте сменились на панические вопли.

Египтяне кинулись бежать к Библиотеке, оставив перед стеной с три десятка убитых и раненных. Впрочем, раненные вскоре перешли в первую из вышеуказанных категорий, потому что наши стрелки хладнокровно добили всех, кто пытался шевелиться.

— Вот так! — довольно сказал Антоний, а потом обратился к своему командному составу: — Давайте организуйте караулы по стене. Стрелков на башни. Всем быть в готовности. Да две когорты ветеранов приготовьте на вылазку, если понадобится.

Командиры торопливо ушли, ещё на ходу начав выкрикивать команды. Мы с Антонием продолжали стоять на стене. Появился оклемавшийся Раис.

Антоний всё разглядывал египетское войско, которое, наконец, перестало пребывать, озабоченно хмурился, кривился и с досадою хмыкал.

Серёга посмотрел на мучения человека и душевно сказал:

— Не ссы, Антоша!…

Антоний, не поняв иносказания, озадаченно посмотрел себе на ноги, проверяя: не пустил ли он среди забот случайную струю.

— Тебе говорят, не боись! — пояснил Боба. — Мы с тобой!

— И чего? — с надеждою спросил полководец. — Их вон сколько. А мы тут как в ловушке.

— Если надо, всех положим, — солидно сказал Раис, достал из-за ремня топорик и боевито погрозил им неприятелю.

Антоний посмотрел на Раиса как на вестника надежды, осторожно потрогал его автомат, болтавшийся у хозяина за спиной, потом перевёл взор на египетское воинство, начавшее шумно обживать площадь у Библиотеки, и вздохнул тяжко.

— Пошли, что ли, осмотримся, — предложил Джон. — Чего тут вообще за хозяйство. Наметим, так сказать, линию обороны.

Антоний согласно кивнул. Мы спустились со стены. Навстречу нам уже поднимались караульные легионеры. Лица их были весьма озабоченными.

Поначалу мы обошли стену по периметру. Стена окружала дворец с трёх сторон, впритык подступая к проходившему позади дворца широкому каналу с тёмной водой и с каменными стенками. В одном месте ступеньки спускались к небольшому причалу. Здесь не было ни одной живой души.

— Однако, непорядок! — заметил Лёлик. — Подплывут враги на шлюпках, десант высадят и схватят вас тёпленькими.

— Не вас, а нас, — поправил его Антоний.

— Мы-то отобьёмся, — самоуверенно заверил Лёлик.

Антоний недовольно поморщился и проворчал:

— Да… пост здесь надо поставить.

Далее мы осмотрели дворец. Первый этаж уже освоили войска, успев внести казарменный колорит в виде густых запахов пота и отходов жизнедеятельности.

Второй этаж был пуст. Здесь царили запустение и уныние. Никакой роскоши и никакой обстановки внутри не наблюдалось. Были длинные коридоры, пустые помещения — от огромных залов до маленьких каморок. Из декора имелись только потускневшие потрескавшиеся росписи по стенам.

В одном крыле дворца располагались хозяйственные помещения. На первом этаже размещалась конюшня, куда, конечно, все наши лошади не влезли. Много их стояло во внутреннем обширном дворе, где имелся квадратный колодец, наполненный водой.

Там к Антонию подошел квестор и озабоченно сообщил, что для лошадей корма почти что и нет.

Мы отошли к колодцу попить. Раис оглядел стоявших кругом коней и заявил:

— А зачем им корм? Они сами корм. Скушаем их за милую душу.

— А ты чего: собрался тут сидеть долго и упорно? — спросил Джон.

— Ну, мало ли что… — пожал плечами Раис. — А насчёт еды всегда надо планы иметь.

— Мы тут сила могучая, — высокомерно заметил Джон. — Захотим, прямо сейчас всех положим!

— Ну не всех, — поправил Боба. — А только тех, кто убежать не успеет.

— Так что, пока обживаться не будем? — уточнил Раис.

— К вечеру посмотрим, — сказал Джон.

Антоний с квестором ушли внутрь здания. Мы прогулялись до стены, залезли на неё, посмотрели на противника, пока, вроде, ничего активного не замышлявшего, потом пошли во дворец, где на втором этаже нашли комнату, которую походные рабы под руководством вилика заканчивали обустраивать для Антония. Они раздобыли где-то кушетку и стол со скамейками, положили на пол несколько ковров, навесили на дверной проем занавесь, и к нашему приходу расставляли на столе посуду для трапезы.

Мы тут же уселись за стол, несмотря на слабые протесты вилика. Появился Антоний и посмотрел на нас как на досадное, но неизбежное явление. Рабы сняли с него доспехи, намотали взамен тогу, дали воды в серебряном тазу умыться, потом обмыли хозяину ноги и надели сандалии.

Боба оглядел весь этот сервис и глубокомысленно сказал:

— Да! В походе рабы нужны…

Антоний сел за стол. Рабы подали вяленое мясо, пшеничные лепёшки, финики и маленькую амфору вина. Мы перекусили.

— Ну что, Антон, решили? — спросил Джон. — Какие планы?

— Пока подождём, посмотрим: чего египтяне замышляют, — без особого настроения поведал полководец. — Но если решат измором брать, то придётся пробиваться к кораблям… — потом подумал и с обидою ребёнка, которому не купили обещанное мороженое, пожаловался: — Эх, а Цезарь говорил, что египтяне воевать не посмеют. Говорил, что вообще, пришёл, увидел и это самое…

— Победил! — веско подсказал Раис.

— Ну да… — вяло согласился Антоний.

— Ну ладно, посмотрим, — благодушно сказал Джон.

Антоний долговременно зевнул и пробормотал, что ему надо подумать в одиночестве. Мы, поняв намёк, покинули его, пошлялись по многочисленным помещениям дворца в попытке найти уютный уголок. Но на втором этаже было сыро и прохладно, а пропахший казармою первый этаж, забитый легионерами, не располагал к отдыху. Потому мы вылезли во двор. Там также хватало воинов. Легионеры ходили неспешно туда-сюда, точили лясы, жевали сухие лепёшки, спали, играли в какую-то игру, бросая поочерёдно разноцветные камешки. У башен кучковались пращники и лучники диковатого вида. Они громко и гортанно разговаривали, оттого напоминая южных торговцев на базарах нашей современности.

Мы нашли у боковой стены место посвободней и устроились там полежать на тёплых плитах из светлого песчаника, которыми был вымощен двор. Поначалу неспешно обсудили создавшееся положение. Ранее никому из нас ни в чём подобном участвовать не приходилось, если не считать дворовых потасовок в подростковом возрасте, и потому имевшийся жизненный опыт не позволял оценить ситуацию во всём её многообещающем разнообразии. Да и вообще, всё это наше путешествие до сих пор подсознательно представлялось чем-то вроде хитро устроенного виртуального аттракциона. Сознание отказывалось всерьёз воспринимать сложившиеся обстоятельства как вполне реальную опасность. Было ощущение всего лишь навсего какого-то нудного препятствия, навроде нелётной погоды, которое надо было только лишь переждать. Поэтому наш разговор носил характер вполне благодушный и почти что безмятежный.

Захотелось спать, чему благоприятствовала соответствующим образом проведённая ночь. Я устроился поудобнее, насколько это было возможно на каменных плитах, и быстро заснул. Когда проснулся, уже все коллеги мирно кемарили, кроме Лёлика, усердно штудировавшего свой справочник и при том что-то бубнившего под нос.

Я потянулся, поёрзал, разминая мышцы, затёкшие от лежания на жёстком камне, и спросил книгочея:

— Ну чего там пишут?

— Да вот интересно, — живо сказал Лёлик. — Когда Цезарь в Александрию приплыл, ну, когда по-настоящему было, то египтяне тоже на него напали. Он сначала в городе оборонялся. Но Ахилла решил в порт прорваться к кораблям, корабли захватить и отрезать Цезаря от моря. Чтоб ему ни продовольствия, ни подкреплений не было. А Цезарь тогда приказал корабли египетские сжечь. А тут в это время ветра дуют. Как раз они пламя-то и раздули. Портовые склады сгорели, а заодно и Александрийская Библиотека.

— А теперь что, не сгорит? — заинтересованно спросил пробудившийся при первых звуках голоса Боба.

Лёлик подумал и важно произнёс:

— Как я полагаю, поскольку мы вместо Цезаря сюда прибыли, то и Библиотека останется в целости и сохранности, — потом поправил очки и гордо добавил: — Так что творим великие дела!

— А Цезарь что потом делал? — спросил после некоторой паузы Боба.

— Отошёл на остров Фарос, и там оборону занял, — продолжил экскурс в реальную историю Лёлик. — Остров-то этот только одной дамбой соединён с берегом. Так что обороняться легко было. Два месяца там держался. А затем подкрепления по морю прибыли. Цезарь и всыпал египтянам по первое число…

Начали шевелиться коллеги.

— Ну чего тут? — спросил хриплым голосом Серёга. — Война ещё не началась?

— Не боись, — успокоил я его. — Без тебя не начнётся.

Дело уже шло к вечеру. Солнце опускалось к верху стены и вот-вот должно было скрыться за её зубчатым краем.

Решили сходить к колодцу умыться и попить, а потом навестить Антония на предмет полдника, плавно переходящего в ужин. Но только мы собрались идти, как с площади раздались какие-то нудные и громкие скрипы и стуки. И тут же со стен закричали тревожно:

— Катапульты, катапульты!

Легионеры во дворе забегали, начали напяливать доспехи. Мы, подхватив амуницию, полезли на стену — посмотреть на местную артиллерию.

На площади одна за другой появлялись большущие неуклюжие конструкции. Основой служили массивные рамы из толстенного бруса. К ним были прикреплены вертикальные П-образные рамы, а уже над ними вздымались вверх метательные приспособления в виде огромных ложек. Всё это было обмотано какими-то растяжками и канатами.

Египтяне выкатывали катапульты на руках, облепив их со всех сторон. Деревянные колёса, прикреплённые к рамам, проворачивались с ужасным скрипом.

— Чего, смазать не могли, что ли?!… — недовольно воскликнул Лёлик.

Вслед за катапультами появился сарай на колёсах, из которого торчало длинное толстое бревно с медным остриём.

— Таран притаранили, — скаламбурил Лёлик.

Египетское войско стало строиться перед Библиотекой в колонны по четыре. У каждого такого отряда имелась длинная лестница. Перед ними россыпью встали лучники в кожаных панцирях.

На стену взбежал командный состав нашего войска во главе с Антонием. Они расположились несколько поодаль от нас и начали бурно обсуждать ситуацию, обильно жестикулируя.

Из дворца во двор, подгоняемые центурионами, выскакивали легионеры при полном вооружении, группировались прямо под самой стеной.

Катапульт всего оказалось восемь единиц. Их установили в один ряд.

Наши лучники, рассыпавшись по башням и стенам, по команде пустили стрелы навесом. Чёрными чёрточками они взлетели вверх, а затем стремительно рухнули на египетское войско. Египтяне дружно присели и прикрылись щитами, вскинув их над головами. Стрелы с костяным стуком ударились о щиты и разлетелись по сторонам, не причинив противнику заметного вреда.

— Эге! — подметил Джон. — Слабоваты луки-то.

— Зато наши арбалеты хоть куда, — самодовольно сказал Боба.

Вылез перед своей метательной батареей египетский военачальник Ахилла, стал расхаживать величаво. Обслуга суетилась вокруг катапульт, натягивая упругие канаты при помощи воротов и рычагов. Канаты потянули назад метательные ложки.

— Ну что? — деловито спросил Серёга. — Не пора ли нам шмальнуть?

— Давайте сначала посмотрим! — словно сторонний зритель предложил Лёлик, глядевший на катапульты с горящими глазами.

— А не опасно? — забеспокоился Раис. — Сейчас как пульнут!

— Да чего тут! — отмахнулся презрительно Лёлик. — Какие-то булыжники!

Египетские бомбардиры по трое с трудом положили в ложки по увесистому камню. Ахилла, встал между средними катапультами, вытащил меч и картинно им взмахнул. Ложки разом резко и мощно рванулись вперёд, ударились с гулким стуком о перекладины; камни в полном соответствии с законами физики со свистом понеслись к нам. Скорость их была такова, что мы при всём желании не успели бы среагировать.

Прямо скажем, нам повезло. Один из камней прошелестел точь-в-точь над нашими головами, обдав тугой волной воздуха, и с тяжким грохотом врезался в стену дворца. Другие снаряды грянулись в стену, отчего та сотряслась как фанерная, а каменная пыль взвилась пеленой. Один же камень попал прямиком в зубец стены, снеся напрочь и его, и несколько легионеров, на свою беду вздумавших за ним укрыться. Внизу во дворе раздались крики и стоны. С площади же прозвучал торжествующий вопль.

— Ничего себе булыжники!… — потрясённо произнёс Джон, стоя на карачках.

Мы все дружно находились в этой позе, приняв её способом совершенно бессознательным.

— Ну что, посмотрел?! — несколько истерично завопил Раис, обращаясь к Лёлику.

Тот, ошалело поправляя очки, помотал головой и ничего не сказал.

Мы приняли вертикальное положение и осторожно выглянули из-за зубцов. Египтяне дружно заряжали катапульты.

Джон вырвал из ножен свой кортик, взмахнул им и нервно крикнул:

— Ответим ударом на удар! Боба, врежь из РПГ!

Боба обрадованно ухнул, быстро извлёк из рюкзака боеприпас, зарядил гранатомёт, прицелился и выстрелил. Огненная струя шваркнула из трубы назад, граната мелькнула размазанным пятном и врезалась в среднюю катапульту. На её месте вспучилась яркая вспышка, грохнул взрыв, полетели в разные стороны горящие обломки, врезаясь в соседние метательные агрегаты и выводя их из строя. Ахилле вдарило в спину оторванным колесом; он тряпичной куклой отлетел в сторону и остался лежать в позе, неестественной для живого человека.

Теперь уже завопили и наши, и не наши. Причём египтяне, сломавшие строй, голосили с явными оттенками смятения; римляне же орали с восторженным ошеломлением. Антоний и прочие командиры, которые, надо отдать им должное, со стены не смылись, подбежали к нам.

— Союзники!… — только и смог ошеломлённо воскликнуть Антоний.

Джон поглядел на него как маршал на ефрейтора, а затем пафосно скомандовал:

— Гранатомётчик, произвести ещё один выстрел по противнику!

Боба заправил новую гранату и собрался было прицелиться, но тут к нему подскочил Лёлик, цепко схватил за руки и заорал:

— А ну-ка, дай мне!!

— Ты ж не умеешь! — гаркнул Боба.

— Умею! — оскорблённо взвизгнул Лёлик, тряся при этом Бобу лихорадочно.

Боба такой напор не выдержал и отдал гранатомёт соискателю.

Лёлик схватил его жадно и тут же бойко спросил:

— Куда нажимать?

Боба показал, потом помог Лёлику вскинуть базуку на плечо, а сам благоразумно отпрыгнул в сторону. Мы последовали его примеру.

Лёлик широко расставил ноги, поправил одной рукой очки, кое-как прицелился, зажмурился и в последний момент ощутимо вздрогнул. Гранатомёт плюнул огнём, граната пронеслась над египетским войском и влетела прямиком через оконный проём внутрь Александрийской Библиотеки, где благополучно и взорвалась, сверкнув оранжевым сполохом.

— Мазила! — возмущённо заорал Раис.

— Сам дурак! — потрясённо выкрикнул Лёлик, быстренько возвращая гранатомёт Бобе.

Тот вновь сноровисто зарядил оружие и пульнул ещё разок в пока ещё целую катапульту. И она разлетелась за милую душу.

Египтяне испустили единодушный крик ужаса, энергичным эхом прокатившийся по площади, и, бросая оружие, тиканули в переулки. Наши воины, потрясая мечами, завопили как болельщики победившей в Суперкубке команды сразу после финального свистка.

Антоний подошёл к нам поближе и, глядя на нас как салабон на старослужащих, произнёс с придыханием:

— Ну вы прямо!… Какие у вас штуки огненные!…

— Огнедышащие… — подсказал выглядывавший из-за его плеча легат.

Джон погрозил тому пальцем и спросил строго:

— Ну что? Увидел теперь — какое у нас оружие?

Тот закивал головой, глядя во все глаза на гранатомёт, который Боба деловито осматривал со всех сторон.

А между тем закат совершался стремительно, как это свойственно южным широтам. И в наступавших сумерках стало ясно видно то, что внутри Библиотеки явно происходит пожар.

— Ну вот, Лёлик, сберёг библиотеку, — саркастически сказал Боба. — Книжки-то горят!

— Фигня, ещё напишут! — огрызнулся тот и отвернулся.

На площади догорали обломки катапульт, валялись тела египтян, которым не повезло попасть под обстрел. В том числе лежал и упокоенный Ахилла, чей красный командирский плащ разметался как поруганный флаг.

Мы некоторое время молча разглядывали площадь брани, явно оставшуюся за нами. Потом Антоний приказал разместить на стенах усиленные караулы и направился во дворец. Мы увязались за ним.

Пройдя между легионерами, приветствовавшими нас восхищёнными криками и даже рукоплесканиями, на что Лёлик с Раисом начали наперебой раскланиваться как оперные дивы, мы вошли в здание и все вместе поднялись в комнату Антония, у входа в которую стояли на карауле два преторианца. Мы свалили своё снаряжение в угол и блаженно расселись.

— Ну давай, не жмись, за победу выпить надо! — напористо сказал Серёга полководцу.

Антоний кликнул рабов, и те принесли несколько амфор вина и походную закуску. Мы быстро всё это употребили без особого интереса. Антоний при помощи рабов освободился от доспехов, улегся на кушетку и быстро захрапел.

Это было заразительно. Мы стали бурно зевать, а, засим, начали устраиваться на полу, использовав в качестве подстилки имевшиеся в помещении ковры.

Спать вроде и хотелось, но заснуть не удавалось. Как только закрывал глаза, так сразу начинали ярко и выпукло прокручиваться сцены случившейся баталии. Состояние нервного возбуждения, охватившее нас во время боевых действий, никак не желало заканчиваться. Коллеги ворочались, переговаривались, кашляли. Наконец, решили выйти на стену посмотреть: чего да как.

Библиотека пылала уже вся — с треском, со снопами искр, взмывавших с клубами дыма, оранжевыми понизу и терявшимися выше в ночной темноте. Свет от огня заливал всю площадь, на которой не было ни единой живой души.

— Ну вот, Лёлик! Восстановил историческую справедливость, — сказал с сарказмом Джон. — Должна была Александрийская Библиотека сгореть, ты и постарался.

— А, может, я перст Судьбы, — заявил Лёлик громко, но не совсем убедительно.

Мы вернулись в комнату к Антонию, где снова улеглись. На этот раз сон пришёл.

 

Глава 22

В которой появляется ковер и послание от Клеопатры, а также начинается победоносный поход на Мемфис.

Пробудились мы оттого, что в коридоре раздались громкие голоса и тяжёлые шаги. В окне только-только ночная темень начала сменяться на серый блеклый свет. Было зябко и неуютно.

Откинув занавесь, в комнату вошёл Дыробой. Антоний с недовольной физиономией приподнялся на локте и уставился на него.

— Там это… — почесал Дыробой затылок, благо был без шлема. — По каналу сзади дворца на лодке какой-то местный приплыл. Говорит, что должен тебе, Антоний, передать чего-то от Клеопатры… — Дыробой подумал и предположил: — А в лодке у него ковёр. Может, ковёр она тебе в подарок и прислала…

— Опа! — воскликнул Лёлик и вскочил на ноги. — Помните, как в фильме, Цезарю в ковре Клеопатру притаранили. И в книжке моей про то же написано. Так что и сейчас её притащили, да только нам!

— А что? — согласился Джон. — Запросто!

— Ну что стоишь? — накинулся Лёлик на Дыробоя. — Быстро этого мужика сюда тащи! И ковёр не забудь!

Дыробой растерянно отшатнулся, посмотрел на своего непосредственного босса.

Антоний сел с тяжким вздохом и махнул рукой:

— Ну давай, веди его сюда…

Дыробой, тяжело бухая сапогами, быстро ушёл.

Коллеги заворочались, стали подниматься, готовясь к встрече с исторической прелестницей. Джон энергично вскочил, расчесался пятернёй, начал поправлять одежду, измятую так, словно её тщательно пережевало целое стадо очень крупного рогатого скота.

Снова в коридоре раздались шаги. В комнату, подталкиваемый сзади Дыробоем, вошёл негр мощного телосложения, нёсший на плече свёрнутый ковер — причем свёрнутый так плотно, что сразу же стало непонятно: как же это там прячется Клеопатра.

Негр покрутил головой, рассматривая нашу компанию с изумлением, явно отразившимся в его выпученных глазах, а потом, словно опомнившись, небрежно скинул ковёр с плеча.

Ковёр мягко шлёпнулся на пол. Кто-то из коллег жалобно ойкнул, соболезнуя прячущейся красавице. Джон шагнул к ковру и откашлялся, словно норовя сказать приветственную речь. Физиономия его явно замаслилась.

Но тут кинулся к ковру Лёлик, погладил его нежно, а потом стал нетерпеливо разматывать, поглядывая на нас одновременно как завзятый ревнивец и как фокусник, готовящийся эффектно вытащить из своего секретного цилиндра нечто совершенно неожиданное.

Коллеги, затаив дыхание, следили за его манипуляциями. Лёлик вдумчиво раскатывал ковёр, скатанная часть становилась всё меньше, и с тем приходило понимание: или никакая Клеопатра там не прячется, или же она тонкая как макаронина.

Наконец, предмет напольного покрытия был раскатан полностью. Никого и ничего там не оказалось. Лёлик обиженно ахнул, повозил ладошками по порядком потёртым кривоватым узорам, потом зачем-то ковер приподнял и под него заглянул, словно в процессе разматывания Клеопатра ненароком могла туда скатиться. Разумеется, и там никого не было. Лёлик сжал губы, сверкнул гневно очками, вскочил, подошёл к негру и рявкнул:

— Ну и чего ты ковёр притащил?!…

Негр похлопал глазами, вжал голову в плечи, боязливо покосился на Дыробоя и осторожно разъяснил на латинском наречии с лёгким акцентом:

— Ну, так, сказали…

— И где Клеопатра?! Куда девал?! — возмущённо выкрикнул Лёлик.

Боба хохотнул и предположил:

— А, может, он её по дороге выронил. Валяется сейчас в коридоре и кряхтит, бедняжка. Иди поищи.

— Сам иди! — огрызнулся Лёлик и снова оборотился к негру: — Тебя спрашиваю!!

Негр нервно дёрнулся, а потом известил:

— Ну так, она в лапах у Пофина…

— Это когда она там оказалась? — спросил Антоний.

— Так десять дней назад Ахилла нас захватил предательски… — пояснил негр, переминаясь. — Позавчера в Александрию доставил.

— Ну и что дальше? — с нетерпением поторопил Антоний.

— А вчера Ахиллу твои доблестные воины, Антоний, ухлопали…

На этих словах Боба молодецки приосанился.

— … Командование над войском Пофин принял и решил с юным царем Птолемеем Дионисом и со всеми приближёнными из Александрии убежать, — негр почесал затылок и грустно добавил: — И госпожу мою Клеопатру, значит, с собой прихватили…

— И куда же это они от нас сбежать решили? — спросил Антоний.

— В Мемфис, — сказал деловито негр. — Там сейчас вся их конница находится и греческие наёмники. Пофин хочет с ними соединиться, а потом по твоему войску ударить.

— Вот, значит, как… — поморщился Антоний и задумчиво сказал: — Значит, сбежать решил. Небось, и всю казну уволок.

— Да, казна с ним, — подсказал негр, потом помялся и вдруг выпалил: — Имею личное послание от моей госпожи царицы Клеопатры доблестному Антонию!

— Так ты вроде уже всё сказал? — удивился Джон.

Антоний уставился на негра и разрешил:

— Говори!

Негр напрягся, закатил глаза, пошевелил пухлыми губищами и с некоторой торжественностью поведал:

— Клеопатра, волей отца её Птолемея Авлета царица Египта, говорит тебе: брат её Птолемей Дионис по наущению главного министра Пофина вероломно лишил её свободы и трона. А теперь они замышляют плохое против великого Рима. Пофин есть враг Рима и не собирается отдавать долги!…

— Ах, подлец!… — искренне воскликнул Антоний.

— …Клеопатра просит у тебя, великий Антоний, заступничества и справедливости, — продолжил негр. — А взамен она обещает всё, что сможет для тебя сделать, великий Антоний!

Антоний заинтересованно хмыкнул и заухмылялся.

Джон посмотрел на полководца неприязненно, поджал губы и сварливо заявил:

— Сначала победить надо!…

Серёга подошел к посланцу Клеопатры и спросил:

— Слышь! А ты чего вообще с этим ковром притащился?

— Ну так для маскировки. Как будто коврами торгую, — пояснил негр.

Антоний озабоченно нахмурился, потом открыл деревянную шкатулку, стоявшую на столе, пошарил в ней мелодично, на что Серёга вытянул с любопытством шею, достал несколько золотых монет и протянул их негру:

— На вот, от великого Рима и от меня… Великого…

Негр обрадованно схватил награду.

— Ну ладно. Иди себе, — взмахом руки отпустил его Антоний.

Негр немного помялся и ушёл.

Антоний повернулся к Дыробою, стоявшему на пороге, и скомандовал:

— Давай легата сюда, всех трибунов и квестора.

Дыробой отправился исполнять команду.

Заглянул в комнату вилик. Антоний, хмуро приказал ему прислать брадобрея, а также готовить завтрак.

Вскоре торопливо вошёл в комнату заспанного вида курчавый малый с большим носом и с шустрыми глазками. Он притащил с собой казанок с горячей водой, от которой шёл пар, пару льняных полотенец, целый ворох каких-то лоскутков, бронзовое зеркало на длинной ручке и кожаную плоскую коробочку.

Антоний уселся на скамью. Цирюльник, зевая украдкой, расположил свои аксессуары на столе, бросил в котелок лоскутки, намочил полотенце, намотал его не очень бережно Антонию на физиономию — так, что остался торчать один нос, сам достал из коробочки точило, потом опасную бритву и стал её править с противным взвизгом. Через минуту он бритву положил на стол, снял полотенце с лица босса и принялся энергично лупить его по щекам, приговаривая картаво:

— А вот сейчас кровушку разгоним!…

Антоний кряхтел, но терпел.

— Однако, и нам не помешает побриться, — молвил Боба и поскрёб порядочную щетину.

Серёга подошёл к столу, взял бритву, оглядел её критически, хмыкнул, небрежно бросил обратно и заявил:

— Тоже тупая!…

Брадобрей ревниво посмотрел на него, наложил Антонию на щёки новое полотенце, схватил бритву и снова стал возить ею по точилу.

— Может, подарить Антошке пару "Жиллеттов", — предложил добрый Боба.

— Ну вот ещё! — воскликнул скаредный Раис. — Самим мало!

— Так ты всё равно бреешься раз в месяц, да и то подмышками! — хохотнул Лёлик, гордо почесав заросшую щёку.

— А вот и врёшь! Раз в неделю и не подмышками! — обиженно воскликнул Раис и в доказательство подёргал себя за редкую кустистую поросль на подбородке. — И, вообще, у меня усы! — добавил он и даже указал пальцем на узкую вислую полоску жёстких волос под носом.

— А кто спорит? — издевательски заявил Лёлик. — Истинный мужлан!…

Раис обиженно фыркнул, но промолчал. Зато Джон, с восторгом потрогав свои пшеничные усы, погрозил охальнику пальцем.

Цирюльник попробовал остроту прибора пальцем, довольно кивнул головой, словно обнаружил дамасский булат, снял полотенце с Антония, вручил ему зеркало, схватил за нос, вздёрнул голову вверх и, примерившись, движением, не лишённым изящества, провёл лезвием по щеке. Раздался противный скрип. Антоний охнул жалобно. На щеке появился порез. Брадобрей быстро выудил один лоскуток из котелка, зачем-то лизнул его широким, на вид каким-то осклизшим языком и ловко пришлёпнул на порез. Затем вытер бритву о подол своей несвежей туники, снова схватил Антония за нос и, скорчив творческую гримасу, примерился. Антоний болезненно зажмурился.

— Пошли, что ли, где-нибудь тоже побреемся, — сказал Джон.

— А что не здесь? — лениво спросил Боба.

— А чтоб не завидовал, — пояснил Джон.

Мы собрали амуницию и приготовились покинуть комнату.

Раис подошёл к столу, отлил из котелка в чашу, там имевшуюся, скинул туда же лоскутки и заявил:

— Хватит!

Котелок же он рачительно прихватил с собой, из-за чего удостоился от нас решительной похвалы.

Мы прогулялись по дворцу, обнаружили пустовавшее помещение и там неторопливо побрились.

После брадобрейских процедур мы вернулись к Антонию, где уже присутствовал весь командный состав нашего доблестного войска.

Обсуждался вопрос: сразу же бросаться в погоню за подло убежавшими египтянами или немного погодить. Антоний, с густо наклеенными на щёки лоскутками, сидел и внимал спору между легатом и квестором. Легат с залихватским видом настаивал на том, что нельзя терять времени и надо быстро поспешать, чтобы догнать египтян до того, как они достигнут Мемфиса. Квестор решительно противился, указывая на недостаток фуража для лошадей.

Антоний всё это выслушал и постановил выступать немедля без фуража в расчёте на подножный корм.

— И вот что, — скомандовал он. — Приберите таран да катапульты оставшиеся. Египтяне на площади ещё лестницы штурмовые побросали… И их тоже. А то ещё придётся Мемфис штурмом брать, — Антоний вздохнул тяжело, а потом спросил у квестора: — Стены-то там какие?

— Стены там крепкие, — не обрадовал квестор.

На том совещание закончилось, и отцы-командиры пошли готовить войско к походу.

Рабы принесли скромный завтрак из свежеиспечённых пшеничных лепёшек, вяленого мяса и красного вина, уже обильно разбавленного водой. После завтрака Антоний при помощи рабов стал облачаться в доспехи. Мы собрали свои манатки, навьючились по-походному и вышли из дворца сначала во двор, а потом через распахнутые ворота и на площадь, где легионеры не слишком усердно строились в колонны. Центурионы, злые все как один, хрипло орали, изощрённо ругались и то и дело пускали в ход свои трости, выписывая удары нерасторопным бойцам.

— Что в наши времена сержанты, что здесь центурионы, прямо как собаки лютые, — заметил Боба.

— Да уж! — философски поддержал коллегу Джон. — Младший командный состав — величина постоянная и неизменная.

Мы посмотрели на суету, которая обещала затянуться надолго, и прошли к Александрийской Библиотеке или, точнее, к тому, что от неё стараниями Лёлика осталось. Здание уже перестало гореть и зияло закопчёнными глазницами окон. Крепко пахло гарью.

— Вот, Лёлик, полюбуйся, что натворил, — не преминул поддеть поджигателя Раис.

Лёлик фыркнул и отвернулся.

У Библиотеки находилась наша конница. Кавалеристы стояли, спешившись и держа лошадей под уздцы. Утренние тени от переступавших конских ног тянулись по серому камню плит, рисуя сплошную абстракцию.

Рабы под присмотром двух важных контуберналов разбирали таран и три оставшиеся целыми катапульты на составные части и укладывали их на телеги, запряжённые волами.

Из переулка показалась ещё целая команда повозок, гружёных мешками. Рядом негры тащили знакомые носилки. Повозки, влекомые мулами по двое, въехали на площадь и остановились. Из носилок выскочил Рабирий, огляделся и потрусил к нам, начав радостно кричать на ходу с громкостью, достойной мегафона:

— Как велик великий полководец Маркус Антоникус! Славную победу одержал! Виват! — хитрый старикашка явно желал, чтобы его лояльный подхалимаж стал достоянием многих ушей.

Рабирий, дружески улыбаясь, подрулил к нам и спросил:

— А где несравненный полководец великий Маркус Антоникус?

Джон пренебрежительно хмыкнул и сообщил:

— Великий и несравненный скоро будет.

Рабирий гордо указал на повозки и заявил:

— Вот, от меня войску римскому провиант!

— Хорошо! — возрадовался Раис. — Пожрём!

Рабирий поглядел на нас как добрый папенька и сказал:

— Супруга моя, несравненная Валерия и сестра её Альбина просили привет передать миленьким варварам. То есть, вам!… Так прямо и сказали: миленьким варварам, — Рабирий задумался и пробормотал себе под нос: — И чем вы им так угодили?

Джон приосанился и самодовольно ухмыльнулся.

К нашей компании подошли квестор с легатом, о чём-то на ходу ругаясь.

Рабирий и им доложил о подарочном провианте, а потом осведомился: куда сгружать?

— Никуда, — коротко ответил квестор, поджав сурово губы. — С повозками забираем. И с рабами тоже.

Рабирий крякнул, охнул, но возражать не стал.

На площади раздались приветственные крики. Из дворцовых ворот выехал на своём вороном Антоний в полном доспехе. За ним потянулись конные преторианцы. Следом три раба вели под уздцы наших скакунов.

— Эхе-хе! Начинается стезя кавалерийская! — тяжело вздохнул Раис и начал заранее разминать седалище.

Антоний на лихих рысях подъехал к нам.

— Да здравствует великий полководец несравненный Маркус Антоникус! — завёл свою оглушительную шарманку Рабирий и даже вытянулся в струнку в верноподданническом экстазе.

Антоний благосклонно ему кивнул.

— Вот подарок от меня тебе, великий! — Рабирий указал на повозки и не замедлил перечислить: — Провиант, повозки с мулами и рабы.

— Молодец! Рим тебя не забудет! — рассеянно похвалил Антоний, глядя в сторону.

— Маркус Антоникус, а Маркус Антоникус, — Рабирий, приблизившись, подёргал полководца за ногу.

Антоний от неожиданности ногу отдёрнул и, уже с неудовольствием, процедил:

— Чего тебе?

— Оставил бы ты мне пару манипул для оборонения от ворогов и супостатов! — умильно попросил Рабирий.

— Мощь Великого Рима защитит тебя! — пафосно воскликнул Антоний и даже протянул длань над просителем.

— Так дашь манипулы? — обрадовался Рабирий.

— Манипул не дам, — сухо ответил Антоний и, шлёпнув коня поводьями, отъехал прочь.

Легионеры, наконец, построились. Кавалеристы стали запрыгивать на коней и выравнивать ряды. Рабы подвели к нам наших лошадей. Раис с тоской во взоре отвернулся в сторону, узрел носилки Рабирия и осторожно осведомился о возможности следовать в поход в сём удобном транспорте, на что Боба не без оснований ответил, что герои на войну в носилках не ездят. Мы разобрали коней, подвели их к повозкам, и уже с повозок залезли на конские крупы.

Понукая осторожно аргамаков, мы подъехали к Антонию. Возле него кучковались адъютанты-контуберналы и несколько трибунов, тоже все конные, а также квестор на сонной кобыле, который что-то объяснял полководцу. Антоний оглядел войско и махнул рукой вперёд. Трубачи гнусаво задудели в свои тубы, корны и буцины. На площади началось общее движение; войско неспешно тронулось.

Впереди ехали конные преторианцы, за ними Антоний и мы, затем шли пешие преторианцы, ну а потом и всё войско.

Наш путь следовал мимо останков Библиотеки через переулок, за которым оказалась широкая прямая дорога парадного вида: вымощенная белыми плитами и застроенная нарядными зданиями. Улица была преимущественно пустынна; лишь кое-где выглядывали обыватели. И это несмотря на то, что наяривали трубачи, цокали по каменным плитам копыта, стучали солдатские сапоги, скрипели телеги, мычали волы, кричали погонщики.

Улица вывела к крепостной стене и нырнула в настежь распахнутые ворота в квадратной башне. Миновав предместье из лачуг, лачужек и полных развалин, мы покинули населённый пункт "Александрия". Кругом расстилался полупустынный ландшафт с глинистыми низкими холмами, серым от пыли колючим кустарником и отдельно торчавшими кривоватыми пальмами, под которыми виднелись низкие незамысловатые постройки библейского вида.

Вместе с Антонием мы отъехали в сторону и остановились на небольшом взгорке, дожидаясь, когда всё войско выйдет из города. Густой недосып заставил нас дремать даже и в походном состоянии.

Войско медленно, но верно подтягивалось и, наконец, выстроилось перед нами в полном составе. Антоний через адъютантов разослал приказы по отрядам. Центурионы снова забегали; послышались отовсюду команды, заныли сигнальные дудки. Войско принялось неразворотливо перестраиваться, принимая в серёдку повозки. Перестроение длилось довольно долго, и Лёлик уж было стал вслух подумывать насчёт того, чтобы слезть на землю и прикорнуть в тенёчке, пока всё не будет готово, но тут Антоний дал команду на движение.

Вперёд в качестве авангарда порысил отряд всадников, растягиваясь неровной дугою. Следом, с некотором интервалом, двинулись две когорты отборного вида, не обременённые походной кладью; за ними в окружении преторианцев последовал Антоний. Естественно, мы пристроились рядом. Остальное войско, тяжело топая и надсадно скрипя неуклюжими колёсами возов, попёрло сзади.

Легионеры тащили на себе изрядный багаж. Кроме своего оружия каждый воин нёс корзину, моток верёвки, небольшой мешок со съестными припасами, котелок, лопату или пилу, а также длинный деревянный заострённый с одного конца кол.

— А кол-то зачем? — спросил Раис.

— Вурдалаков ловить… — мрачно пошутил Лёлик.

— Частокол вокруг лагеря делать, — пояснил квестор, мирно ехавший рядом с нами.

Дорога шла прямо. Поначалу она была мощёной гладкими плоскими каменюками, но затем камни стали попадаться всё реже, пока вообще не закончились.

Слева расстилался пологий берег моря. Глухо шумели волны прибоя, накатывая мерно. Справа раскинулась до самого горизонта красноватая равнина. Распалившееся светило окутывало банным жаром, рыжая пыль, поднятая тысячами ног и копыт, поднималась клубами, размеренное покачивание навевало меланхолию и неудержимо убаюкивало. Мы тщательно клевали носами, рискуя запросто свалиться под копыта — чего, впрочем, так и не произошло. И лишь солёный ветер, налетавший порывами, хоть как-то не позволял совсем отвлечься от действительности.

Через пару часов показались впереди холмы, поросшие пальмами. Прискакали разведчики и доложили, что за холмами начинается дельта Нила. Впрочем, это уже чувствовалось по густым влажным запахам сладковатой гнили, утвердившимся в переменившемся ветре.

Перед холмами дорога резко повернула направо. Холмы вскоре сошли на нет, и слева открылась взорам болотистая низина с непролазной чащобой из буйно перепутанных и переплетённых тростников. За чащобой виднелись мутно-красные воды не самой широкой реки.

— Это что, Нил? — спросил Боба. — Что-то он больно узкий.

— Это рукав боковой. А главное русло дальше, — пояснил квестор.

Какие-то зверьки высовывали хитрые остроухие рожицы из зарослей, оглядывая внимательно столь неприемлемое в сих заповедных местах шествие. Налетело непомерное множество мелких зловредных мошек, окружая всех и каждого пыльной аурой, зудя, кусаясь и налипая на потные грязные лица. Занервничали кони, размычались тягуче волы.

В гуще тростников гоготали, пищали, орали разнообразные пернатые. Они тучами взлетали при нашем приближении, хлопая оглушительно крыльями и роняя вниз пыльные перья и целый дождь белесого жидкого помёта. Отчего-то и тут больше всех страдал Лёлик; его пышная кудрявая шевелюра подверглась коварным точечным ударам и живо оттого превратилась в какое-то гадкое обвисшее непотребство. К тому же Лёлик, то ли пытаясь защититься, то ли торопясь очиститься от мерзкой скверны, суетливо ёрзал в горемычной шевелюре руками, насаждая тем самым полную размазню.

Раис весело хохотал, потешаясь над горем коллеги, при этом довольно двигая медную свою каску взад-вперёд от затылка к глазам и вслух восхищаясь собственной сообразительностью и чудесным своим шеломом. Но тут какой-то особо одарённый бомбометатель, воспользовавшись очередным сдвигом медного головного убора, запулил в бахвальца смачный продукт своего пищеварения таким макаром, что вспомнилась сказочная присказка "по губам текло", и так далее, но без того, чтобы "в рот не попало".

Раис мгновенно ошалел, взмычал как-то утробно, начал плеваться, обтирать губы ладошками, орать непотребно, грозя пернатому племени невнятными карами, а Лёлик же, глядя на новую жертву, повеселел, успокоился и даже начал напевать алябьевского "Соловья".

Кое-где дорога спускалась в низины, отчего превращалась в густую бурую жирную грязь, со звонким чавканьем принимавшую в себя походные сапоги легионеров и конские копыта; повозки начинали вязнуть и буксовать, и тогда легионерам приходилось наваливаться и с нестройными надсадными криками выталкивать громоздкие транспорты на более-менее сухое место.

Но, наконец, тяготы и лишения стали ослабевать. Ландшафт пошёл несколько вверх, дорога взяла в сторону от реки. Тростниковые заросли поредели, кое-где сменились густой травою. Меньше стало и кровососущей нечисти; лишь крупные слепни пытались налипнуть на конские морды, но были успешно гонимы отломанными от придорожных кустов ветками.

Показался впереди высокий четырёхгранный обелиск из чёрного гранита. Недалеко помещался старый колодец, выложенный крупными булыгами, с каменным корытом для скота.

Был объявлен привал. Легионеры принялись черпать кожаными вёдрами воду, пить сами, лить в корыто, куда коноводы уже сводили нетерпеливо ржавших лошадей.

Мы спешились, похлебали воды, кое-как смыли постигшую в пути грязь. Проснулся аппетит. Подкрепившись всё теми же сухарями и вяленым мясом, завалились в тень отдохнуть, но долгого кайфа не получилось — вновь надсадно загудели трубы, призывая к построению.

За день ещё несколько раз останавливались на привал. Аппетит пропал совершенно, хотелось лишь пить, но вода в кожаных бурдюках, имевшихся в обозе, была противно тёплой и отдавала тиною. День казался невыносимо долгим, нудным и отвратительным, и когда белое сияние солнца стало неуловимо меняться на оранжевые тона, а жар начал спадать, то вначале это показалось издевательской галлюцинацией, ну а затем, после того, как мы утвердились в реальности происходивших изменений, случилась даже некоторая приподнятая эйфория и восторженность духа.

А тут ещё впереди на возвышенности показался населённый пункт, окружённый крепостной стеной. Ворота в квадратной башне были наглухо закрыты.

— Ух ты! — восторженно завопил Раис. — Дошли!

— Да нет, — разочаровал квестор. — Это Гермополис.

— А сколько тогда до Мемфиса? — спросил Джон.

— От Александрии сто десять миллариев будет, — ответил квестор.

— Сколько это, Лёлик, по-нашенски? — поинтересовался Серёга.

Лёлик на ходу достал из рюкзака энциклопедию, освежил знания и доложил:

— В милларии тысяча пятьсот девяносто восемь метров. Значит, всего примерно сто семьдесят километров.

— Километров тридцать уже отмахали, — прикинул Джон. — Значит, ещё дня четыре пути.

Антоний отдал команду остановиться; потом подозвал пару трибунов, что-то им сказал. Те пустили коней в галоп, направляясь к городу. Все заинтересовано за ними наблюдали. На городских стенах показались люди. Трибуны подскакали вплотную, осадили коней, задрали головы. Похоже, состоялся диалог, после чего трибуны понеслись обратно. Подскакав, они доложили, что египетское войско прошло сегодня с утра. И что город сохраняет нейтралитет, но ворота они не откроют.

— Ишь ты, — покачал головой Раис. — Вот как стрельнём гранаткой, так сами откроются.

Антоний приказал следовать дальше. Когда солнце стало неудержимо скатываться к горизонту, у очередных холмов остановились на ночь. Была выставлена усиленная охрана, кругом разожгли костры. День нас так измотал, что, пожевав копчёного мяса с пресными лепёшками, мы завернулись в добытые в обозе шерстяные пологи и скоропостижно отошли ко сну.

Подъём состоялся на рассвете. Безо всякого завтрака полусонные мрачно выглядевшие люди седлали лошадей, впрягали волов в повозки, строились в колонны.

Снова потянулась путь-дорога. Но теперь открывавшиеся ландшафты перестали быть однообразными. Впереди показались рощицы финиковых пальм; между дорогой и рекой дикий тростник сменился квадратами полей, прорезанных канальцами и канавками, заполненными рыжей жижею. Вокруг полей устроены были дамбы. Дорога также пошла по насыпи, края которой поросли пышной травой.

За финиковой рощей обнаружилась местная деревушка из десятка-другого домишек, походивших на неаккуратно плетёные корзинки, вымазанные сырой глиной и покрытые охапками сухого тростника. К жилью были пристроены загоны из высоких жердей.

Антоний что-то скомандовал одному из адъютантов; тот быстро смотался вглубь войсковой колонны. Вскоре оттуда бодро выскочила команда легионеров и устремилась к деревне, разворачиваясь на бегу в охватистую цепь. За ними направил своего скакуна Раис, уже привыкший к конному передвижению — верно, в силу генной памяти. Впрочем, держался он предусмотрительно позади цепи.

Из домишек выскочили полуголые смугляши, стали носиться бестолково, крича жалобно и заламывая руки. Римляне вломились в деревню и развернули широкую продразвёрстку: ловко потрошили дома и загоны, выволакивая оттуда всяческую живность вроде тощих кур и мелких противно визжавших свиней.

— Однако, — сказал Джон без особого одобрения. — Прямо приём пищи у населения.

Аборигены предпринимали робкие попытки защитить свой пищевой скарб, но легионеры расталкивали их без труда ленивыми тычками, а подъехавший поближе Раис кричал рачительно:

— А ну-ка, отчипись! Реквизировано!… Тут, понимаешь, солдаты!… Дело святое, а он упирается!

Попинав для острастки самого буйного египтянина, осмелившегося недостаточно быстро отпустить своего порося, легионеры бегом вернулись обратно, сдали трофеи в обоз и влились в общий строй. Раис, дотошно проинспектировав оприходования, подъехал к нам возбуждённый и радостный, стал обсуждать меню предстоявшего ужина, заранее предвкушая ароматы жареного бекона.

Вскоре показался ещё один городок, также обнесённый стеной и демонстрировавший закрытые ворота.

— И это не Мемфис? — спросил Раис у квестора на всякий случай.

— Нет, это Навкратис, — ответил тот.

Лёлик достал из рюкзака географический атлас, открыл его на нужной странице, стал внимательно разглядывать карту Египта. Разумеется, карту наших дней.

— Александрия есть. Каир есть. А никакого Навкратиса нету. Да и Мемфиса тоже, — доложил он.

— Да ну, Лёлик! — воскликнул пренебрежительно Серёга. — Карта твоя какая-то устаревшая.

— Дура! — поправил его наш эрудит и картограф. — Не устаревшая, а слишком новая.

Антоний направил к стенам и этого городка делегацию из двух трибунов. И с тем же успехом. Городок объявил о своём нейтралитете, при том не пожелав принять нас как дорогих гостей. Про войско Пофина же вообще сказали, что ничего не видели и ничего не слышали.

Наше войско двинулось дальше.

Дорога шла теперь чуть ли не вплотную к реке. В тростниковых зарослях на мелководье копошились всякие длинноногие пернатые: журавли, цапли, аисты. Толстые пеликаны, разевая огромные клювы, барражировали между белыми и розовыми цветами лотоса. Чуть поодаль из воды торчали бурые туши бегемотов, по которым бродили как у себя дома мелкие птахи с длинными носами.

По реке то и дело навстречу нам проплывали пузатые барки под прямыми парусами, медленно скользя по воде. С их палуб смуглые люди внимательно смотрели на наше войско. Квестор громко переговаривался с ними на местном языке. Потом докладывал Антонию о том, что данные индивиды никакого войска впереди нас и в глаза не видели. Что было, конечно, удивительно, поскольку путь имелся только один и проходил вдоль Нила.

Лёлик поднял правильный вопрос: почему мы вообще топаем пешком, а не плывём на кораблях. Квестор пояснил, что Нил — река мелкая, на нём много мелей, и потому морские суда с их осадкой тут пройти не могут.

Дорога спустилась в низину, поросшую густыми зарослями, в которых выделялись длинные голые стебли с венчиками узких листьев, полукруглым зонтиком свисавших книзу.

Лёлик, совсем уж приноровившийся листать справочную литературу на ходу, на основании найденной в энциклопедии картинки объяснил нам, что это и есть тот самый папирус, из которого делают папирусы.

Серёга хохотнул и спросил: как это можно делать из чего-то то же самое?

Лёлик обругал коллегу неучем и пояснил, что папирус — это растение, из которого делают такие тонкие циновки в виде длинных свитков. И эти свитки древние египтяне использовали типа как бумагу. Писали на них свои иероглифы. И вот эти рукописные свитки также зовутся папирусами.

До вечера попалось на пути ещё несколько населённых пунктов, разграбленных по тому же сценарию и с теми же успехами, разве только в последней деревне то ли в процессе обыска кто-то неловко толкнул очаг, то ли специально шурнул уголья в сухую крышу, но сначала один дом, а затем и другие вспыхнули трескливым пламенем, особенно ярким на фоне быстро вечеревшего неба.

Сразу за спалённой деревней мы увидели, как та водная артерия, по берегу которой мы двигались, берёт свое начало из полноводной реки широтой с добрый километр.

— Это главное русло Нила, — отрекомендовал случившийся рядом квестор.

Берег, сплошь покрытый зарослями, над которыми торчали зонтики папирусов, чуть дальше начинал горбиться каменистыми складками, и, наконец, вздымался крупногабаритной скалой мрачного вида. Вплотную к скале серым кубом громоздилось какое-то строение. На его стенах смутно виднелись вытесанные в камне фигуры.

Заходившее солнце заливало эту композицию оранжевым светом. Острые изломы граней скалы, чернота густых теней, тяжкая грубая монументальность строения в совокупности выглядели мрачно, но живописно.

— Чего это там? — спросил Боба, глядя из-под ладони.

— Что-то древнее, — сказал Джон.

— А, может, мавзолей фараоновский?! — оживлённо предположил Серёга. — Может, там сокровищ немеряно?

— Не о том базары! — нервно рявкнул Раис. — Сейчас покушать — вот главное сокровище!

У дороги имелась удобная широкая и плоская возвышенность, где войско и начало располагаться на ночлег. Антоний приказал развернуть лагерь по полной уставной форме. Легионеры, ворча и стеная, неуклюжими лопатами стали копать по разметкам центурионов квадратный ров, делая одновременно изнутри насыпь. Через каждые пять минут земляные работы прерывались и начинались изнурительные пререкания и торги между легионерами и центурионами, занимавшие времени куда как больше самого производительного процесса. Наконец, стороны пришли к консенсусу и работу посчитали выполненной, причём ров оказался вероятному противнику не более чем по пояс, и насыпь, соответственно, не выше. Легионеры криво утыкали насыпь кольями, оставленные с четырёх сторон проходы были загромождены повозками, кругом выставили дозорных.

В середине лагеря команда рабов возвела для Антония полногабаритный шатёр из малиновой ткани с вышитыми на стенках золотыми орлами.

После укрепработ легионеры куда как основательнее стали расставлять палатки и уж совсем основательно собирать дрова, разводить костры, резать трофейную живность, мигом обдирая её и прилаживая на вертела. Запахло горячей смолой и свежей кровью; набрала обороты жизнерадостная разноголосица.

 

Глава 23

В которой герои экстремально знакомятся с культом бога Себека.

Нам отвели палатку рядом с шатром военачальника. Спровадив лошадей дежурным коноводам, мы утвердились около своего походного пристанища и, разминая натёртые места и распрямляя начавшие было криветь ноги, одновременно стали примериваться насчёт того, чтобы или заглянуть к Антонию насчёт деликатесов, или же прихарчиться за каким-нибудь общим костром. Раис в этой аппетитной суматохе совсем ошалел, и вскоре, обругав наши неспешные рассуждения убогим пораженчеством и ещё по матери, юркнул неутомимым живчиком в самую гущу лагеря. Задержался он там недолго, и не успели мы толком разобраться со своими потребностями, как Раис подлетел к нам с перекошенным от животного счастья лицом и взахлёб стал звать к самому многообещавшему, по его мнению, костру.

Мы подхватили котомки и устремились за нашим проворным каптенармусом.

Раис подвёл нас к костру, уже не столько горевшему, сколько исходившему обильным жаром от багровевших угольев. У костра располагались преторианцы числом больше десятка. Двое из них усердно занимались жарившейся на вертеле свиной тушей средних размеров. Один старательно крутил вертел, другой подставлял под тушу широкий черпак на длинной ручке, собирая обильно стекавший жир, которым то и дело поливал мясцо сверху.

На чурбаке сидел Дыробой собственной персоной и что-то вещал солидно.

— А вот и мы! — жизнерадостно воскликнул Раис на подходе.

Кто-то из преторианцев проворчал:

— Я же говорил, этот проглот не зря тут крутился…

— Принимайте гостей! — словно бы не слыша нелицеприятных слов, предложил Раис и стал непринуждённо впихиваться между преторианцами, расталкивая их задницей, хотя кругом и так хватало места.

— А мы и не приглашали никого, — проворчал поскучневший Дыробой.

— Да ты чо?! — неподдельно изумился Серёга. — Да ты сам подумай! Незваный гость лучше ведь Пофина! Согласен?!

Дыробой открыл растерянно рот и кивнул.

— Ну тогда о чём разговор? — подытожил Серёга и махнул нам: — Братва, рассаживайся!

Мы скинули рюкзаки в кучу и начали распределяться у костра. Преторианцы особого радушия не выказывали, но и нашему внедрению нарочито не препятствовали.

Один Дыробой, чтобы поддержать марку, пробубнил:

— Самим мало…

— Но, но! — пожурил его Джон. — Да если бы не мы, вас в Александрии катапультами враз бы покоцали!

— Ну так чего тут у нас?! — потёр ладошками Раис, обращая наше внимание на то, ради чего мы, собственно, и пришли.

Свинина уже поспевала, распространяя изумительный аромат. Но это было ещё не всё. Четверо преторианцев держали в руках пилумы. На их длинные полуметровые наконечники насажены были по паре куриных тушек, коих держатели пилумов и прожаривали над углями.

Также один воин на бронзовой мельничке молол зерно, другой в глубокой медной миске мешал тесто и наливал его на плоские камни, торчавшие из угольев. Третий ножом с широким лезвием снимал испёкшиеся лепёшки и складывал стопкой на холстину, на которой уже лежали горкой луковицы и головки чеснока. Тут же стояли две корзины. Одна была наполнена финиками, другая виноградом.

— Ну, готово уже! — нетерпеливо выкрикнул Раис, жуя финики.

— Птица, пожалуй, готова, — согласился Дыробой.

Кур сняли и быстро разодрали на куски. Каждому досталось по половинке. Накопившийся голод заставил вмиг смолоть мясо и даже перегрызть тонкие кости, высасывая из них сок.

Тут и свинью сняли с костра, разложили на пальмовых листьях, стали нарезать кусками. Все мы были обеспечены солидными порциями по своему вкусу. Я выбрал смачную часть от окорока, зацепил в довесок лепёшку и углубился в процесс чревоугодия. Природный вкус горячего ароматного мяса, приготовленного без каких-либо специй и с явной экономией соли, пробуждал генную память из времён пещерного жития предков.

Все кругом жевали, чавкали, хрустели, глотали, облизывали пальцы. Раис ко всему тонко и блаженно постанывал.

— Винца бы! — требовательно сказал Серёга.

— В походе нельзя, — строго молвил Дыробой. — Под страхом децимации.

— Под каким страхом? — уточнил Серёга.

— Это когда из виновных казнят каждого десятого, — пояснил Дыробой.

Серёга нахмурился, подумал, а потом воскликнул, хохоча:

— Ну, так нас только шестеро. Значит, мы выпьем, а кому-то из вас башку — чик!

Вскоре все мы, включая Раиса, наелись до отвала. После этого решили не стеснять вояк своим присутствием, а прогуляться по лагерю.

Когда мы проходили мимо роскошного шатра Антония, то увидели следующую картину. У входа стояли сам Антоний и легат. Они разговаривали с невысоким полным субъектом в белом балахоне без рукавов при узорчатом широком поясе. Был тот темноволос, кожа его отливала красноватой бронзой, но при том нос его являлся классически греческим, прямо начинавшемся от переносицы.

Поодаль кучковались ещё какие-то местные мужики с факелами.

— Ну-ка, чего тут… — озаботился Джон. — Надо послушать…

— Точно! А вдруг заговор? — деловито поддержал Лёлик.

Мы подрулили к собеседникам.

— Что тут у нас, Антоша? — панибратски спросил Джон.

Антоний явственно вздрогнул, нехотя повернулся к нам и, махнув рукой в сторону краснолицего, вяло проинформировал:

— Вот, из местной знати. Важные сведения имеет… При Клеопатре был старшим писцом. Потом, когда заваруха началась, сбежал в своё поместье. Здесь теперь и живёт.

— Тогда послушаем, — сказал Джон и уставился на субъекта.

— Если не врёт! — строго сказал Лёлик. — Хотя, если врёт, то выясним. И сделаем выводы… Так что он на подозрении… Слышишь?! — гаркнул Лёлик как заправский злой следователь.

Субъект, глядя на нас во все глаза, ошалело дёрнулся и закивал.

— Ты вообще кто? — энергично начал допрос Лёлик.

— Акакий, — скромно назвался субъект.

— Странное у тебя имя для египтянца, — с подозрением сказал Раис, многозначительно помахивая топориком.

— А я грек, — сказал тот и стал важен. — Из славного рода Кратера. Наш предок Кратер у Александра Божественного командовал правым флангом фаланги. А потом с Птолемеем Лагом сюда прибыл. С тех пор здесь и проживаем.

— Ну, чего знаешь, говори! — разрешил Джон.

— Да я уже рассказал, — попробовал отказаться Акакий.

— А ты повтори! — строго потребовал Лёлик. — Не развалишься.

Грекоегиптянин растерянно посмотрел на Антония, но тот безмолвствовал, окаменев физиономией. Легат же вообще скромно потупился.

Тогда Акакий, совершенно дезориентированный насчёт старшинства в званиях, откашлялся и с прорезавшейся в голосе преданностью доложил:

— Ну, значит, сегодня к полудню войско здесь прошло. Уставшие все, торопились. А Клеопатра точно с ними. Я рабов послал посмотреть. Посередине войска несколько повозок крытых под охраной. Там, наверное, её держат. И приближённых её…

— Значит, догоняем! — прикинул Боба.

— Да уж! — мечтательно сказал Джон. — Догнать да Клеопатру отнять…

Антоний посмотрел на нашего коллегу как на самозванца и поджал губы.

— А вчера к вечеру два гонца Пофиновых проезжали, — продолжил Акакий. — Заворачивали ко мне коней поменять.

— А ты что же, врагам коней поменял? — сурово спросил Лёлик.

— Так я смотритель дорожный по месту имения своего, — неуверенно сказал Акакий. — Обязан менять.

— Неправильно! — не одобрил Раис.

— А чего же надо было? — растерянно спросил Акакий.

— Бритвой по горлу! — рявкнул Раис и в доказательство энергично взмахнул топориком.

— И в колодец! — веско добавил Лёлик, завершив цитату из любимого кинофильма.

Акакий, естественно, незнакомый с нашей киноклассикой, посмотрел на нас как на последних душегубов.

— А гонцы-то куда погнали? — хохотнув, спросил Серёга.

— Я слышал, чего-то они говорили насчёт войск из Мемфиса, чтобы те навстречу шли, — с готовностью пояснил Акакий.

— Антон! Ты слышал? — окликнул Джон нашего военачальника.

— Ну да, — неохотно откликнулся тот. — Пофин хочет все свои силы собрать.

— Может, чтобы сразу скопом в плен сдаться, — хихикнул Лёлик.

Антоний так взглянул на Лёлика, словно тот пришёл на поминки с гармонью.

— Верно, завтра жди сюрпризов, — сказал легат.

— Скорее всего… — согласился Антоний и помрачнел.

Они отошли чуть в сторону и стали что-то обсуждать вполголоса.

— Слышь, мужик, а какая она, Клеопатра? — с некоторой мечтательностью в голосе спросил Акакия Боба.

— Ну, я царевну давно знаю, — начал рассказывать Акакий. — Был определён на должность её учителя, когда она ещё совсем юной была. Учил Клеопатру письму и латыни. Она, конечно, особой усидчивостью не отличалась, норовила озорничать, но ум имела живой и схватывала всё быстро.

— А по-латински, значит, умеет? — уточнил деловито Джон.

— Да, — подтвердил Акакий. — Говорит совсем бегло и пишет сносно.

— Ух, и поговорим!… — умильно зажмурился Джон.

— А характер у неё дедов. Властная, — продолжил Акакий. — В лицо улыбается, а сама уже что-то своё задумала. Говорят, что бабка её покойная научила любимую внучку разным тёмным знаниям богини Исиды навроде приворотного колдовства и всяких ядов. Может, и врут, но мужчины от неё с ума сходят, да и она мужчин любит, в том смысле, чтобы ими попользоваться. А то, что тётка её померла ни с того, ни с сего в страшных муках, так это факт. А брат её Птолемей Дионис с некоторых пор начал всю пищу сначала на рабах проверять.

— И чего? — заинтересованно спросил Раис.

— Иногда помирали, — спокойно сказал Акакий.

— Ну ничего себе! — возмутился наш гурман. — Теперь и не покушать толком!…

Из группы маявших поодаль мужиков с факелами вылез некий странный лысый как пень тип в белом длинном балахоне. На его плечи накинута была роскошная шкура пантеры, скреплённая на груди золотой цепью.

Тип быстро подошёл к Акакию и стал что-то ему напористо шептать прямо в ухо, при этом лояльно улыбаясь в нашу сторону. Улыбался он одними тонкими как порез губами; глаза же его под мохнатыми бровями оставались выкаченными и безумными как у характерного маньяка из добротного боевичка.

Акакий на шёпот реагировал без каких-либо восторгов, а напротив, неприветливо жмурился и мялся. Тип в дополнение к нашёптыванию стал Акакия подталкивать как бы украдкой, но настойчиво. Акакий что-то отрицательно вякнул и слабо мотнул головой, но тип как следует толкнул его в спину, и бедняга совершил пробежку вперёд, едва не врезавшись в спину Антонию. Тот недовольно обернулся.

— Ну так вот тут… — торопливо промямлил Акакий, слабо дёргая рукой. — Главный жрец из храма бога Себека… Хочет просить твоей милости выслушать его.

— Что ещё?… — недовольно начал Антоний, но жрец уже подскочил, оттолкнул Акакия и приветственно осклабился.

— Чего надо? — сухо спросил полководец, глядя исподлобья.

— Я пришёл даровать тебе победу! — торжественно провозгласил жрец скрипучим голосом профессионального курильщика. Говорил он на латыни, но с сильным акцентом.

— Никак, перебежчик! — обрадовался Раис. — А ну, говори, где ваш штаб?!

Служитель культа поглядел на него недоумённо и заявил:

— Мой великий бог Себек могуч и если кто принесёт ему достойную жертву, то он тому победу и отдаст.

— Так, так… — равнодушно пробормотал Антоний.

— А Пофин-то жертву принёс? — заинтересовался Джон.

— Нет, — недовольно буркнул жрец и даже скорчил брезгливую гримасу, показывая: насколько мерзок ему этот сквалыга.

— Ох, не верю я попам этим! — затянул вдруг в полный голос Лёлик. — Лишь бы им народ обобрать, последнюю копеечку выманить! — потом посмотрел на Антония и значительно произнёс: — Так и знайте, нет от меня никакого на то согласия!

Антоний в ответ гневно хмыкнул и категорически стал стягивать с руки три золотых браслета разом, потом подумал и один всё же оставил на месте. Снятые браслеты он небрежно швырнул жрецу. Тот как заправский регбист схватил их на лету, позвякал и запихал за пазуху.

— Ну да, конечно, так и принесут они жертву! — саркастически ухмыльнулся Лёлик. — Бранзулетки-то затырят, а жертву — шиш тебе без масла!

Жрец сердито поморщился и предложил посетить храм самолично, чтобы удостовериться без всякого обману о чистоте помыслов и могуществе его бога, так как время этого самого Себека уже наступило, и пора приносить жертвы.

— И пойдём, и проверим! — строго сказал Лёлик.

— А чего! — лениво произнёс Боба, ковыряясь в зубах. — Можно!

— Точно, мужики! — возрадовался Серёга. — Пошли перед сном прогуляемся!

— После еды экскурсия не повредит, — одобрил Раис.

— А ты как, Антоныч, с нами пойдёшь или куда? — спросил Джон.

Антоний мрачно скривился, отрицательно махнул рукой и быстро ушёл в свой шатер.

— Ну вот! — обличительно прогундел Лёлик. — Снова нам за всех отдуваться, — потом строго поглядел на легата и категорично заявил: — Я вам точно говорю! С таким командиром нам войну не выиграть!

Легат от такой хулы нервно икнул и поспешил смыться.

Лёлик посмотрел на Акакия и деловито спросил:

— Эй, а носилки у тебя есть?

— Нет, не взяли… — потерянно ответил тот.

— Обидел ты меня, — с многозначительной неприятностью протянул Лёлик, а затем нагло скомандовал: — Ну что ж, ведите!

Акакий махнул стоявшим поодаль мужикам с факелами. Те подбежали и окружили нас со всех сторон, худо-бедно освещая окрестности.

Вслед за жрецом и Акакием мы вышли из лагеря и зашагали по широкой натоптанной тропинке.

Вовсю уже была южная ночь. На усыпанном крупными звёздами небе мутно светился узкий серп Луны.

Вскоре мы вышли на развилку. Одна тропа уходила налево, другая направо.

— Ну, мне в поместье моё, — с облегчением сказал Акакий, заворачивая на левую тропинку. — А храм там, — он махнул направо.

Джон задумчиво посмотрел на Акакия, а потом вполне задушевно поинтересовался:

— Слушай, друг, а у тебя рабыни есть?

— Есть, — осторожно ответил Акакий.

Джон масляно ухмыльнулся и озадачил:

— Тогда в гости жди! Из храма сразу к тебе!

— Да не думай там калитку запирать. А то разнесём! — пригрозил Раис.

Акакий скромно пискнул и заторопился в свою сторону.

Жрец забрал у одного мужика факел и повёл нас направо.

Тропинка пошла через заросли, имевшие в наступившей темноте не самый мирный вид. Трещавший и чадивший факел не столько светил, сколько своим непривычным до театральности видом придавал моменту дополнительную трагедию. Серёга, поглядев по сторонам, скривился и решил слегка на подкатившую тему поёрничать, для чего завёл непосредственным прямиком:

— Слышь, жрец! А чтой-то ты подозрительный! А, может, ты засаду приготовил, а? А, может, нас душегубцы ждут вон за тем поворотом, а?…

Жрец выпучил глаза ещё больше, подумал, а затем начал клясться, призывая в свидетели своей вопиющей невинности местных богов и крепко бия себя при этом в грудь. Серёга же, с довольной ухмылкой, ничему не верил как идейный чекист и всё гнул свою прикольную линию.

Лёлик, в свою очередь, устав от ходьбы, стал вполголоса брюзжать о лживых работниках культа, опиуме для народа и вонючих жуках-навозниках, называемых тут священными скарабеями и почитаемых непонятно за какие заслуги.

При подобном звуковом сопровождении мы вышли к давешней скале. Тропа упёрлась в остатки дороги. Под ногами оказались каменные плиты, бледно отсвечивавшие в свете звёзд.

Дорога привела нас к широкой лестнице с крутыми ступенями, исчезавшими в густой тени массивной квадратной арки, подпёртой мощными приземистыми колоннами, глубоко изрезанными иероглифическими письменами.

За буднично торопившимся жрецом мы вошли под арку; там имелся широкий вход, наглухо закрытый металлически блеснувшей в неровном свете факела дверью, в которую жрец нетерпеливо забарабанил кулаком. В двери приоткрылось оконце; затем загремели засовы, дверь медленно с натугой отворилась.

— Прошу вас в храм великого бога Себека! — торжественно провозгласил жрец и невежливо вошел первым.

В храме было темно и сыро, словно в погребе. Вокруг копошились смутные фигуры с бритыми головами, отсвечивавшими в оранжевых огнях факелов, которые они держали в руках. Наш провожатый деловито закричал им что-то на местном наречии; ему ответили, и он задушенным тоном оповестил нас о том, что уже всё готово и надо проследовать к месту принесения жертвы.

Жрецы окружили нас и повели в глубь храма. Последовала анфилада длинных залов, тесных коридоров, каких-то изогнутых ходов с низкими бугристыми потолками; в отблесках факелов высвечивались бока пузатых иссечённых арабесками колонн, куски стенной росписи, рельефные зверообразные маски, кривившиеся и скалившиеся в неровной игре пламени. В угнетавшей тишине ориентация полностью исчезла, чувства пришли в смятение: тянуло то ли обернуться назад на предмет наличия за спиною монстров, то ли вжать голову в плечи и заорать благим матом, то ли расправить плечи и засвистать нечто туристическое, то ли всё это вместе и одновременно.

— А может, того… это нас… в жертву… сейчас как накинутся в темноте, как свяжут… — неуверенно шептал Лёлик, шедший за мной.

Он всё норовил держаться ближе, а оттого наступал мне на кроссовки и спотыкался, хватаясь за мой и без того нелёгкий рюкзак.

Несколько раз звуки начинали раздваиваться эхом, свет факелов терялся во мраке больших залов, и в высоко вырубленных квадратах мелькали живым фосфором звёзд куски неба. В одном из залов к нам присоединилась ещё одна группа жрецов, а с ними две закутанные в тёмное фигуры, одна из которых запищала совсем по-младенчески.

Наконец, свежий ветер повеял в лицо, впереди показались проблески звёзд, и мы вышли на каменный козырек, уступом обрывавшийся над чёрной гладью реки. Широкое зеркало воды мерцало таинственно; светлая рябь пробегала то тут, то там; подступавшие к самой горе тростники заливались на всякие и всяческие голоса: мычали утробно, улюлюкали, пищали, хрюкали, телетенькали колокольчиково. То и дело с середины реки доносился густой тягучий рёв, и тогда тростники на миг замолкали, после чего какофония начинала голосить на все лады с новой силою.

Жрец жестом определил наше место на козырьке; здесь же по бокам ограждения из грубо тёсанных каменных блоков стояли большие треножники. Их запалили. Быстро вспыхнуло оранжевое пламя. Было оно неярким, но всё же позволяло более явственно видеть в пределах круга в десяток метров. Жрец с несколькими прислужниками, подхватившими с боков тёмные фигуры, спустился по неровным ступенькам на узкий пятачок, ограниченный с одной стороны гладким камнем скалы, а с другой уходивший полого в воду.

Жрец поглядел внимательно вдаль, махнул прислужникам. Те быстро сдёрнули с фигур покрывала; под ними оказались мужчина и женщина, державшая на руках младенца. Все они были обнажены. Прислужники живо навалились, подтащили их к стене, сгрудились в кучу, устроив возню, через звуки которой просачивались сдавленные крики.

Возня закончилась; прислужники отошли. Мужчина с женщиной остались стоять у стены, нелепо распластавшись по ней — руки и ноги их были привязаны к скобам, торчавшим из камня. Они нервно вертели головами. Женщина тихо поскуливала.

Двое бритоголовых откуда-то из-под лестницы притащили сварливо мемекавшего козла. Жрец-распорядитель выудил из-за пазухи кривой нож, блеснувший хищно, попробовал остриё. Прислужники повалили козла на бок, задрали за рога голову; жрец, присев, неторопливо перепилил животному глотку, подставил под хлынувшую тёмную струю чашу, потом подошёл к привязанным, побрызгал на них обильно; взял из рук прислужника ревевшего младенца, выплеснул на смуглое тельце остатки крови, положил его у ног матери.

Прислужники загасили факелы; один загудел надсадно в странно изогнутую дудку. Над рекою напористо разнёсся низкий хриплый стон. Главный жрец закричал гортанно и пронзительно, вскинув торжественно руки, затем покосился на нас, оценивая произведённый эффект, и вновь продолжил рулады, подкреплявшиеся старательным дудочником. Со стороны реки раздался утробный рёв.

Служители культа засуетились; подхватывая подолы балахонов, стали торопливо подниматься к нам. Воцарилось молчание, нарушавшееся лишь плачем младенца. Жрецы всматривались в гладь реки, надрывно дыша; вдруг засуетились, залопотали с волнением. На чёрной воде вспыхнули эфемерно два рубиновых огонька, погасли, вновь вспыхнули, стали приближаться. Начала смутно вырисовываться тёмная вытянутая бугристая масса, беззвучно подплывавшая к площадке.

— Так это ж… Мойдодыр!… — пролепетал затрясшийся Лёлик, перепутав от страха всё на свете.

Вода у площадки вскипела шумно, пролилась водопадом, выпуская приземистую тушу — на камни выполз потрясающих размеров крокодил; костистая кожа влажно поблёскивала в свете пламени. Жертвы задёргались, закричали, забились в путах. Рептилия замерла, опустив брюхо; длинный хвост дёрнулся, ударив тяжко по воде.

— Да зачем же это?… — забормотал Боба. — Да как же это?… Да что ж это?…

— Сожрёт их — вот что это… — буркнул словно бы нехотя Джон.

А душа похолодела в ожидании чего-то страшного; нервная дрожь сотрясала руки, цеплявшиеся за ствол автомата. Крокодил медленно распахнул пасть с изогнутым частоколом зубов, захлопнул; неуловимо скользнул на кривых лапах вперёд, замер вновь, словно бы в предвкушении. Женщина крикнула страшно и потеряла сознание, обвиснув тряпичной куклой. Мужчина из-за всех сил вжался в стену.

И вот тут-то хлёстко ударила автоматная очередь — рой трассеров огненно чиркнул над рекой. Все вздрогнули жутко, дёрнулись в стороны. Вжавший голову в плечи Раис, зацепивший в нервной тряске спуск, попытался изобразить невинность. Но продолжение последовало.

— Шухер! — оглушительно заорал Серёга и, прыгнув через ступеньки вниз, полоснул щедрой очередью в лоснившийся бок чудища.

Крокодил подскочил как резиновый, завертелся юлой, сшиб хвостом Серёгу, пушинкою слетевшего в воду. И тут же заработал весь наш арсенал. По затянувшемуся пороховой гарью уступу заметались, вопя, бритоголовые; своего главного в панике они столкнули вниз, и он шумно плюхнулся невдалеке от Серёги.

Издыхавший монстр дёрнулся в последний раз, опрокинулся на спину и замер изодранной в клочья тушей. Раис напоследок прошёлся очередью, взрывшей бледное брюхо рептилии; стрельба прекратилась. Мы в торопливой лихорадке сбежали вниз, спотыкаясь на уродливой лестнице.

Вылез мокрый до нитки Серёга, заругался нехорошо, но радостно; узрел выползавшего из воды жреца, с размаху пнул его по селезёнкам. Жрец ахнул, повалился обратно.

— Сволочь садистская! — заорал Раис, выхватывая топорик. — Сейчас я тебе покажу, как живых людей крокодилам скармливать!

Жрец попятился задом, скуля безумно. Я схватил мстителя в охапку, отнял топорик, стал увещевать не трогать жреца — должен же был кто-то провести нас через храмовые катакомбы обратно, ибо к тому моменту остальная жреческая гильдия успела уже утечь в зиявший недружелюбно вход.

Коллеги столпились у страдальцев. Лёлик взял на руки оравшего младенца, сделал ему козу, похлопал по попке, стал качать, напевая про серого волка. Серёга сноровисто перерезал верёвки; мужик отпрыгнул от нас подальше. Женщиной занялся Джон. Он приподнял её, стал тормошить, предпринял массаж сердца через грудь и уж совсем собрался делать искусственное дыхание из-за рта в рот, но несчастная наконец-то вздрогнула, открыла глаза и зашлась в истерике. Джон поставил её на ноги, Лёлик сунул ребёнка; женщина сжала младенца в объятиях, успокоилась и лишь всхлипывала.

— Ну ничего себе прогулялись! — ошарашенно воскликнул Боба.

— Ещё выбираться отсюда… — пробормотал Джон.

Я огляделся и обнаружил главного жреца, который самым подлым образом, озираясь и приседая, крался на цыпочках к чёрной дыре входа.

— Стой, поп! — закричал я, но жрец подпрыгнул зайцем и влетел в храм.

Мы вбежали на козырёк, запоздало ругаясь, столпились у входа, принялись орать призывно в гулкий мрак, при том и не надеясь на ответ.

Наконец, поняв тщету своих призывов, мы посовещались и решили, что пытаться пробраться через лабиринты храма бесполезно, а потому следует выбираться снаружи.

Мы провели рекогносцировку местности. К нижней площадке подступали дремучие чащобы тростников, тянувшиеся далее вдоль скалы. Трезво рассудив, что ежели тростник, то, значит, не глыбко, решили топать через данные заросли, предполагая скалу обогнуть и дойти до пологого берега.

Мы спустились на площадку и там замялись, так как первым идти никто не желал — дикие тростники со всеми их подозрительными звуками доверия не внушали. Раис попытался направить авангардом спасённых нами бедолаг и даже подталкивал их в спины, но те испуганно завопили и стали упираться из-за всех сил.

Вперёд вылез Серёга, рванул как революционный матрос одёжку на груди, выругался страшно. Затем подумал, вскинул автомат и прочесал веерной очередью намеченный маршрут, после чего вступил в заросли, захлюпав осторожно. Мы потянулись следом.

Шли, вытянувшись цепочкой. Вода доходила до колен, не выше. Жёсткие твёрдые стебли росли столь густо, что пробиться через них стоило многих усилий, к тому же дно было совершенно кочковатым, в рытвинах и ямах, а за ноги постоянно цеплялась какая-то волокнистая гадость. Спасённые голыши, которых мы определили в серёдку, поминутно вскрикивали и причитали на неизвестном нам языке. Ребёнок орать устал и лишь изредка недовольно попискивал.

Нависавшая справа скала стала приобретать осмысленные формы, и вскоре мы поравнялись с вырубленным в камне сидячим истуканом высотою с трёхэтажный дом. Голыши завопили и попытались рухнуть в поклоне прямо в грязь. Пришлось их, чтобы не задерживали движение, хватать за руки, и даже выписывать оплеухи.

Наконец, скала как-то резко оборвалась уступом; Серёга впереди закричал восторженно, и вскоре мы, мокрые, в тине и грязи, выползли облегчённо на пологий берег. Вдалеке светились совсем по-домашнему огни лагеря. Мы повалились на землю, заговорили с нервным восторгом, стали выжимать штаны и пытаться развязывать шнурки на хлюпавшей раскисшей обувке. Голыши бочком, бочком попятились в сторону, а затем и вовсе припустили бежать, белея телесами.

— Эх, однако, не судьба рабынь местных посмотреть, — посетовал Джон.

Передохнув, мы собрались и пошли в лагерь.

Из темноты выскочили человек пять дозорных.

— Кто такие? — закричал нервно один из них.

— Не балуй! — лениво ответствовал ему Боба.

Нас узнали.

В лагере было тихо и спокойно. Мы выбрали уютный костерок, горевший еле, мигом накидали в него с кубометр смолистых веток, припасённых в близлежавшей куче, превратив его в форменный пожар, после чего разлеглись в круг греться. Живое тепло огня и долгожданный покой мигом сморили, и глубокий сон властно утянул в свои глубины…

 

Глава 24

В которой происходит генеральное сражение, и если бы не герои, то кирдык бы пришел римлянам.

Утро снова началось как-то не вовремя и не по-человечески. Кругом загалдели, закричали, забегали легионеры, сворачивавшие палатки и нагружавшие скрипучие повозки. Зевая судорожно, мы стали подниматься, потирая ломившие от земной тверди бока, пошли искать телегу с продуктами, где зацепили сухариков; отняли у дежурного центуриона бурдюк с водой и поплескали для свежести в свои заросшие грязью и щетиною физиономии. А тут уже подоспел порученец, позвавший нас под светлые начальниковы очи.

Антоний был мрачен. Не ответив на наши приветствия, он окинул нас холодным взором, особо задержавшись на Лёлике. За спиной полководца маячил легат, также глядевший на Лёлика с немалой укоризною. Походило на то, что он не преминул настучать на нашего коллегу, передав патрону крамольные слова.

Подчёркнуто официально, поджав губы, Антоний стал говорить о том, что если подлые египтяне решат сразиться с римским войском в открытом бою, то сегодня самое на то время, а посему объявляется повышенная боевая готовность, которая подразумевает единоначалие, и потому мы должны слушаться его команд, а если кто не слушается команд в римской армии, того через каждого десятого казнят, а остальных…

Серёга в ответ блеснул фиксой и как бы невзначай направил ствол шмайссера Антонию в живот. Тот споткнулся на полуслове, побледнел и быстро уточнил, что к нам это не относится.

Мы вышли наружу. Нам подвели лошадей. Трубачи выдали сигнал на построение. Легионеры начали быстро строиться в походные порядки. Все они были при полном вооружении. Вперёд зарысил конный авангард. Следом и остальная римская рать тронулась в путь.

Вместе с Антонием мы ехали в начале войска. Перед нами шёл отряд отборных легионеров, сзади двигались преторианцы во главе с Дыробоем.

Антоний выглядел озабоченным и перевозбуждённым. Он рассылал во все стороны конные дозоры, поминутно озирал окрестности, вспоминал какие-то прежние битвы, в которых он неизменно оказывался победителем, но тут же прерывался для того, чтобы подозвать к себе ещё какого-нибудь трибуна и прочитать тому лекцию о тактической обстановке и о важности высокого морального духа воина. Из этих лекций следовало, что в связи с возможной близостью противника и его известным коварством надо держать ухо востро, не расслабляться и воодушевлять легионеров военными песнопениями и обещаниями хорошего трофея. Вскоре когорты одна за другой нескладно затянули походный марш, и войско стало напоминать неудачно организованный смотр строя и песни.

Обеспокоенность Антония передалась и нам; коллеги подобрались и посуровели ликами. Лёлик достал из рюкзака театральный бинокль, повесил его себе на шею и принялся то и дело солидно разглядывать через оптику окрестности. При этом он бормотал сурово, что неплохо бы де развернуться в боевые порядки, пехоту по центру, лучников врассыпную, конницу на фланги, и, вообще, что-то командиры нынче пошли квёлые и никудышные, отчего Антоний медленно, но верно закипал во гневе.

Дорога шла поодаль от берега Нила, лениво катившего свои буро-жёлтые воды слева от нас. Низина у самой реки была сплошь покрыта полями, разрезанными поливными канальцами. Справа от дороги частыми островками росли финиковые рощи. И в полях, и в рощах вовсю трудились полуголые люди. Некоторые при виде нашего воинства разбегались, некоторые продолжали как ни в чём не бывало махать мотыгами. Часто попадались деревни, но отвлекаться на экспроприации Антоний запретил.

Солнце начало жарить вовсю; зной создавал полное ощущение варёности и вялости. Наконец, был устроен привал у деревни, где на околице был колодезь с журавлём.

Легионеры, не расслабляясь, уселись на землю, не ломая строй. От каждого манипула отрядили по четверо бойцов за водой. Добытая из колодца вода была почти холодной, но зато отдавала тиной. Мы как следует умылись и напились. Есть не хотелось. Легионеры вяло жевали сухари. Рабы наскоро напоили из кожаных вёдер коней и тягловых животин.

Через час легионы вновь мерно зашагали по дороге. Красноватая пыль поднималась тучей и висела в неподвижном воздухе. Бдительность притупилась, монотонность езды и обилие выпитой воды заставляли клевать носом; привиделось мне, будто еду я в троллейбусе и сладко дремлю на заднем сиденье, вот только мелькающее меж домов солнце назойливо зажигает закрытые веки оранжевым…

Внезапно рядом кто-то закричал полундру, все всполошённо загалдели и засуетились. Я, не сразу осознав своё местоположение во времени и пространстве, завертел головой; Лёлик с безумной силою затыкал пальцем вперёд.

Там с пологой возвышенности, поросшей пальмами, скатывался в облаке пыли наш конный авангардный отряд, улепётывая во весь дух от куда большей конной компании, которая не быстро, но верно настигала беглецов.

— Египтяне! — с некоторой панической ноткой закричал Антоний, а потом простонал: — Догонят ведь, порубают орлов моих!…

— А ну-ка, попробуем… — заявил невозмутимо Боба, вскидывая пулемёт и приноравливаясь к оптическому прицелу.

С глухой громогласностью защёлкали короткие очереди; перед преследователями выбросило цепочку песчаных фонтанов, несколько лошадей с всадниками грянулось наземь. Остальные заметались, рассыпались и начали останавливаться. Боба выписал длинную очередь; египтяне, потеряв ещё несколько человек, резко развернулись и понеслись прочь.

Антоний восхитился результатом, выпучил в восторге глаза; ближние к нам легионеры разразились праздничными криками. Но тут праздник кончился — поначалу на возвышенности между пальм блеснуло пунктирно, а затем на фоне белесого неба стали появляться ощетинившиеся копьями шеренги, которые одна за другой начали мерно спускаться в долину.

Заорал пронзительно Антоний, заголосили отрывисто трубы, залаяли командами центурионы. Пригнувшись к конским шеям, прыснули во все стороны адъютанты. Когорты стали бегом разворачиваться в боевые порядки. Римская конница на лихом галопе вынеслась нестройной толпою вперёд и покатилась, перестраиваясь на ходу в клин, во фланг египтянам. Слева из-за возвышенности на всех парах выскочила густой саранчой неприятельская конница и понеслась навстречу. Конные массы с грохотом сшиблись; крики всадников, визг и храп лошадей, звон оружия слились в единый гул; пыль густой завесою взвилась над побоищем.

Антоний вдруг застонал страшно, указывая рукой на другой, правый фланг. Там быстро приближался построенный фалангой отряд египтян, явно нацелившийся ударить по не успевавшим перестроиться когортам сбоку.

— Варвары… союзники, именем великого Рима повелеваю… умоляю… задержите их! — трагическим басом как на оперной сцене взмолился побелевший Антоний, указывая на неотвратимо приближавшегося неприятеля, а потом закончил буднично: — А иначе нам всем хана…

После некоторого замешательства как-то вдруг и все разом мы стеганули коней и понеслись в головокружительном галопе. Кто-то из коллег воинственно заулюлюкал, кто-то закричал: "Ура!". Проскочив между кучами бестолково толкавшихся римлян, мы осадили коней, спешились и, пробежав вперёд, залегли у кстати случившихся камней.

— Слушать мою команду! — закричал Джон, подражая старшине-сверхсрочнику. — Гранаты к бою.

Мы засуетились, выуживая из рюкзаков рубчатые чушки, ввинчивая в них неуклюжими руками запалы. А грозная масса накатывалась неспешно, и уже были различимы лица в щелях между щитами и низко надвинутыми шлемами; стройный шаг фаланги тяжело отдавался в земле, и в ушах навязчиво грезился нервический марш завоевателей из симфонии Шостаковича. Впереди перед строем шли с кривыми мечами в руках укрытые блестящими доспехами командиры. Один из них выделялся особо — ярким малиновым плащом и раззолоченными бляхами панциря; над его шлемом высоко вздымался шикарный плюмаж из крашеных в голубое и жёлтое страусовых перьев.

— И здесь хохлы… — пробормотал Боба, явно вспомнив цвета украинского флага.

Копья египтян оставались поднятыми — видно, они предполагали нас просто растоптать.

— Пора! — истерически завопил Лёлик.

— Нет! — проревел категорично Джон. — Ещё немного!

— Сам знаю! — закричал в ответ Лёлик, вскочил вдруг на ноги и, широко размахнувшись, с уханьем запулил гранату навесиком.

Граната преодолела предписанную ей траекторию и врезалась разодетому начальнику прямиком в лоб. Тот неуклюже всплеснул руками и хлопнулся на спину. В рядах противника с неприятной недоброжелательностью родился возмущённый вой.

— Болван! Чеку не выдернул! — рявкнул Джон.

— Сам болван! — плаксиво отозвался Лёлик и стал из-за всех сил дёргать затвор автомата, периодически нажимая на заклинивший спуск.

Изнутри строя выпорхнул поток дротиков и с шелестом устремился к нам. Мы с особым вниманием уставились на их целеустремлённый полёт.

— Бежим… — неуверенно то ли предложил, то ли спросил кто-то из коллег.

— Недолёт будет! — успокоительно крикнул Серёга, но, тем не менее, на всякий случай встал в позицию низкого старта.

Дротики пролетели, сколько положено и посыпались вниз, втыкаясь глубоко в землю на пару метров с недолётом.

— Огонь! — истошно заорал Джон, круто замахиваясь.

Гранаты мелькнули тёмными мячиками и попадали перед фалангой. Одновременно грянули взрывы, загудели осколки; посыпались комья земли. Строй смешался, рассыпаясь беспорядочно; мгновенная паника выразилась в единодушно исторгнутом вопле ужаса. И тут же в едином порыве загрохотали очереди. Палец конвульсивно скрючился на спуске, приклад затолкал в плечо; завоняло кисло порохом, прицел запрыгал перед глазами как бешеный, и непонятно было: куда летят пули, но мельтешившие впереди фигуры заваливались, роняя смешные свои копья и щиты.

Почти сразу же неприятель ударился в неотвратимое бегство. Тут же разом мы прекратили стрелять. Коллеги ошалело оглядывались, приподнимаясь; Лёлик всё продолжал рвать затвор — уже обеими руками, упирая приклад в валун.

— Эй, да ты с предохранителя-то сними, — устало посоветовал Серёга.

Мимо нас пронёсся с грохотом и гиканьем конный отряд римлян, настиг деморализованного противника. Пошло избиение. Сзади разнёсся набатно тысячеголосый рык, тупой грохот и лязг — наконец-то схлестнулись главные силы.

К нам подскакал посыльный от Антония; уважительно поглядывая на наши громобои, прокричал, что великий Антоний просит не менее великих союзников отправляться на другой фланг и помочь там.

С трудом поймав своих коней, мы по задам войска, не особо поспешая, направились к указанному месту. В центре театра военных действий вовсю уже происходили прямые контакты по всему фронту. Своими способами, а также и достаточной компактностью занимаемой для того территории напоминали они обычную уличную групповую драку. Супротивники, кое-как держа строй, наседали друг на друга за счёт передних шеренг, тщательно размахивавших отточенным железом в обоюдных попытках положить больше чужих, чем своих; остальные же, особенно задние, вели себя вольно — переговаривались, заглядывали вперёд, вставая на цыпочки, а то и начинали напирать как в пошлой очереди времён застоя, лениво при том покрикивая.

Подъехав к указанному флангу, мы обнаружили несколько пораженческую картину: отряды, утвердившись друг против друга (или, скорее, враг против врага), топтались на месте, не совершая попыток к прямой конфронтации. Римляне громогласно и с подъёмом ругались, египтяне скромно помалкивали — стояли они на пригорке и, по всему, могли наблюдать свершившийся разгром другого фланга.

Лёлик пришпорил аргамака, выскочил вперёд и, взяв автомат навскидку как заправский ковбой, попытался залудить очередью, но после первых же выстрелов конь его понёс, причем прямиком к вражеским рядам. Лёлик бросил стрелять, судорожно приник к конской шее и заорал ужасно. Египтяне, не выдержав столь психического зрелища, переполнившего чашу их выдержки, заорали ещё громче и кинулись тикать врассыпную. В общую симфонию вписали свои восторженные кличи римляне и, ломая строй, бросились вдогонку настигать, крушить и побеждать.

Пять манипулов, ведомые тактически подкованными центурионами, лихо развернувшись, ударили в бок центральной куче-мале. Туда же, описав полукруг, врубились на полном скаку преторианцы, заработали копьями как заводные.

Лёлик, сумевший совладать с конём до непосредственного соприкосновения с утекавшим противником, пустил его по дуге, направляясь к нам. Правильным образом сориентировавшись, он ещё издали стал хвалиться, живописуя: как он в одиночку раскидал целую дивизию, и что этот подвиг затмевает деяния Геркулеса, Пересвета и Василия Ивановича Чапаева вместе взятых.

Мы отъехали в сторону и принялись осматривать поле боя. Лёлик, закончив хвастаться, принялся изображать спортивный репортаж, скороговоркой комментируя проистекание событий и часто повторяя историческую фразу: " Горят, горят как немцы под Полтавой!".

Итог сражения не заставил себя долго ждать. Куча-мала понемногу стала распадаться: вначале отдельными брызгами, потом струйками, а затем и полноводным потоком египтяне кинулись в бега. За ними устремилась римляне, горя праведным желанием ткнуть мечом в спину. Вся компания понеслась к возвышенности, переваливая через неё без задержки.

Разглядев невдалеке Антония, располагавшегося под сенью малинового штандарта с орлом в окружении преторианцев, адъютантов и трубачей, мы направились к нему. Антоний выглядел отменным молодцом и героем, а так же учащимся младших классов, только что отдубасившим своего одноклассника на школьном дворе. Раздуваясь от важности не хуже Лёлика, он небрежно поздравил нас со случившейся викторией и присовокупил пару слов, ненавязчиво подчёркивавших его личный полководческий гений, каковые встречены были свитою любезными возгласами. Впрочем, и нам он отдал должное, отметив бравую нашу исполнительность и пообещав походатайствовать перед Цезарем и сенатом о присвоении нам звания: "Лучший друг Рима".

Лёлик, напыжившись, начал скандально намекать на то, что неплохо бы вместо всяких там званий и прочих почётных грамот наградить нас материально, да ещё и без позорной уравниловки с учётом важности личного вклада в общую победу, но тут внезапно из-за возвышенности раздался жуткий многоголосый рёв, словно бы подстерегала там римских легионеров коварная и могучая засада.

Антоний стал белым как мел, вскочил на коня и, захлестав его жестоко, помчался вперёд. Преторианцы, а за ними и мы понеслись следом. К счастью, тревога оказалась напрасной и вызвана была вовсе не засадными полками, а наличием египетского лагеря с обозом внутри, попавшегося на пути наступавших римлян, который и был тут же оккупирован и пылко подвергнут разграблению. Легионеры напоминали трудолюбивых мурашей; вот только тащили они не в одну кучу, а в разные стороны. Вдалеке клубилась жёлтым хвостом пыль, поднимаемая успешно улепётывавшими египтянами, которых никто и не думал преследовать.

Антоний побагровел, заорал, потрясая кулаками; преторианцы понеслись в лагерь, где принялись колошматить всех подряд древками копий, выгоняя легионеров в чистое поле. Задудели трубы, играя общий сбор. Легионеры, огрызаясь, с великой неохотою бросали само шедшее в руки имущество и шли строиться. Наконец, трофейный лагерь был очищен; войско построилось. В шеренгах устойчиво стоял недовольный гул.

Для Антония прикатили из лагеря повозку, поставили перед строем. Он залез и принялся внимательно оглядывать свою рать. Мы решили, что сейчас полководец устроит разгон, выволочку и прочие моральные санкции, а то и в самом деле велит укоротить каждого десятого, но Антоний оказался форменным дипломатом и хитрецом, въехав в момент и выбрав правильный тон.

Подняв руку, он надрывно закричал:

— Славные мои воины! Без ложной скромности доложу: мы с вами герои! Только что мы разгромили египетское войско, посмевшее напасть на миролюбивых посланцев Великого Рима! Теперь нам открыта прямая дорога на Мемфис!…

Раис предложил запечатлеться в сей памятный победный день, расчехлил фотоаппарат, и, пока Антоний продолжал витийствовать, мы сфотографировались на фоне легионов, а затем и рядом с распинавшимся полководцем, причём Серёга нагло влез к оратору на повозку и приобнял его.

Антоний от этого слегка сбился, но затем пообещал после взятия Мемфиса отдать город войску на потеху на целый день. Легионеры мгновенно сменили ропот на радостные вопли и загрохотали мечами о щиты.

Затем для личного состава объявлен был следующий распорядок. Войсковые рабы были отправлены на поле брани подбирать убитых и собирать ценные трофеи. Одну когорту, чем-то провинившуюся во время боя, отрядили готовить дрова для погребальных костров. Остальным же разрешено было отдыхать, заодно приводя оружие и доспехи в порядок.

Египетский лагерь Антоний объявил достоянием Рима, окружил преторианцами от посягательств со стороны несознательных элементов и лично, с несколькими доверенными лицами, пошёл шуровать в лагерном имуществе, определяя: чего в его личный обоз, чего просто в обоз, чего вообще ничего. Мы так же пошастали по египетскому лагерю, пройдя сквозь цепь преторианцев, как нож сквозь масло. Серёга сразу приноровился что-нибудь слямзить, но поскольку всё валялось в бесхозном изобильном состоянии, то лямзить куража не было.

Рядом с лагерем расположился лазарет. Там раненных пользовали доступными на тот исторический период методами. Как уже говорилось, холодное оружие тех времён делалось из простого железа и оттого оно не поддавалось нормальной заточке. Наверное, поэтому никаких отрубленных конечностей не наблюдалось, а были лишь, в основном, неглубокие рубленые раны с рваными краями и обильной кровью. Рабы-лекари накладывали на раны какие-то пахучие мази, засыпали подозрительными порошками, зашивали при помощи кривых игл и ниток, забинтовывали льняными тряпками. Всё это делалось, конечно же, без наркоза, и оттого стоны и крики раздавались не переставая.

Процесс контрибуции продлился почти до самого вечера. К тому времени всех павших римлян притащили к лагерю и, сняв с них доспехи, сложили в шеренги. Дрова также уже были приготовлены. Рабы стали споро складывать погребальные костры, выкладывая дрова и тела многослойным сэндвичем.

Войско построилось с трёх сторон. Антоний сказал короткую речь о павших героях, трубачи продудели нечто траурное, костры подожгли. Когда пламя как следует разгорелось и в воздухе явственно запахло жаренным, Антоний отдал команду занять выпотрошенный лагерь на предмет ночлега. Легионеры по команде стали ставить палатки внутри имевшегося вала.

Антоний в окружении адъютантов и трибунов расхаживал по лагерю с видом знатного героя и победителя. От него мы узнали про результаты сражения. Со стороны египтян оказалось более трёх тысяч убиенных. Кстати сказать, о них никто и не собирался позаботиться. Тела были брошены на поле сражения. Римляне потеряли убитыми двести двадцать человек, тяжелораненными четыре десятка, а легкораненных никто особо и не считал.

В лагере обнаружились богатые запасы продовольствия и какого-то хмельного напитка, напоминавшего чересчур горькое пиво; всё это было отдано на общий пир, закончившийся далеко за полночь. И в этот раз мы не стали радовать Антония своим присутствием и провели время с простыми бойцами, которые относились к нам со всем уважением и предупредительностью, в общем-то, не соответствовавшими их естеству.

 

Глава 25

В которой наконец-то войско подступает к населенному пункту Мемфис.

Утренний подъём состоялся безо всяких скидок на бурный вчерашний день — то есть, ни свет, ни заря. Тяжелораненных в сопровождении пары манипулов отправили на повозках обратно в Александрию. Остальное войско потопало вперёд. Антоний носился на вороном жеребце по всей растянутой колбасе войска, торопил передних, подгонял задних, суетился как мог. Впрочем, легионы и сами не стремились задерживаться — все горели желанием поскорее очутиться под стенами Мемфиса, чудные планы по ограблению коего были первой темой вчерашнего банкета.

Никаких враждебных выпадов более не происходило. Места были обжитые. Почти вся земля была занята возделанными полями и деревеньками. Случались и островки деревьев: в основном, всё тех же финиковых пальм. Поодиночке росли акации, широко раскидывая зонтики своих крон. Попадались у дороги кусты роз, росшие здесь как какие-нибудь ромашки в средней полосе. Часто встречались громоздкие строения с пузатыми колоннами, с обелисками перед входом, со статуями древнеегипетского дизайна.

Под вечер показался какой-то населённый пункт, но тоже неубедительных размеров. Оказалось, это ещё один провинциальный городок по названию Летополис. Городские ворота были наглухо закрыты. На стенах никого не было. Из-за стен не доносилось ни одного звука, словно там все повымерли. Лишь после долгих криков, призывного нытья труб и громогласных угроз всё и всех изничтожить вылезла какая-то бледная личность и промямлила на плохой латыни, что местное войско с утра проследовало к Мемфису.

Мы отправились дальше. Через пару километров войско остановилось на ночлег, также состоявшийся в чистом поле.

И снова с рассветом заорали центурионы как сержанты в казарме, объявляя незамедлительный подъём, снова мы с трудом проснулись, кляня тяготы воинской службы, снова умылись двумя горстями воды и торопливо позавтракали сухарями и финиками, снова навьючили на себя снаряжение и уселись на своих аргамаков. Теперь уже, после многодневной практики, езда верхом стала для нас привычной, и мы вполне убедительно восседали на конских спинах.

Дорога проходила по дамбе и была вымощена стёртыми каменными плитами. Слева радовали глаз зелёные поля, рощи, соломенно-глиняные деревеньки, а справа за пыльным кустарником начиналась красноватая растрескавшаяся почва с лохматыми островками высоких репейников и бурьяна; вдалеке виднелись овраги и гряды голых холмов.

Вскоре впереди справа показались над горизонтом три каких-то треугольных холмика слишком правильной для природных явлений формы. Один из них, самый высокий, поблескивал золотисто.

По мере нашего движения они, дрожа в разогретом воздухе, всё вырастали и вырастали в размерах, делаясь неприлично большими.

— Так это ж пирамиды! — воскликнул Серёга и в восторге хлопнул себя по ляжкам.

Мы покинули общий строй и отъехали вбок для лучшего обзора.

Перед нами расстилалось обширное неровное каменистое постепенно поднимавшееся плато бледно-оранжевых цветов, на котором располагался целый выводок пирамид и прочих сооружений.

Многие пирамиды особыми размерами не отличались. И лишь три из них внушали уважение своим циклопическим величием. Тем более у подножия самой большой пирамиды, которая располагалась ближе всего к нам, копошилась группа аборигенов, в сравнении напоминавших не столько даже муравьев, сколько микробов — тем самым, позволяя представить истинные масштабы фараоновых могилок.

— Глянь, а вон этот… свинкс! — воскликнул Серёга и затыкал пальцем.

Действительно, ближе к дороге присутствовал известный по многочисленным изображениям Большой Сфинкс. Был он как новый, с целой физиономией и бородой. От него к средней пирамиде вела вымощенная каменными плитами дорога. Такие же дороги вели и к двум остальным большим пирамидам. Вокруг них в изобилии имелись мелкие кубики каких-то пристроек, разнообразные обелиски и статуи.

Лёлик полистал свой справочник и забубнил:

— Однако, налицо Великая пирамида Хеопса, он же Хуфу… Прошу любить и жаловать… Высота 147 метров. Потрачено более двух миллионов каменных блоков. Общий вес свыше шести миллионов тонн. Строили двадцать лет…

Грани трёх гигантских пирамид были гладкими, словно полированными. Причём пирамида Хеопса явно была когда-то раскрашена в шесть цветов горизонтальными полосами, на что указывали локально сохранившиеся островки красочного слоя. Нижняя полоса была густо-охряного цвета; далее вверх шли красная полоса, зелёная, густо-синяя, голубая и белая. На самой же оконечности пирамиды виднелись следы золотой облицовки.

— Ну ничего себе, сколько же тут маляров понадобилось, — уважительно покачал головой Боба.

— Позвольте… — пробормотал Лёлик, поправляя очки. — Ничего про окраску не сказано… — потом вчитался и воскликнул: — Ан нет! Древние греческие писатели про то и утверждали…

Лёлик перелистнул страницу, почитал, весело ухмыльнулся и воскликнул:

— А вот что ещё Геродот писал! Оказывается, пирамиду вовсе не рабы строили, а наёмные рабочие. Денег уйму потратили. А все денежки заработала… не поверите… дочка фараонова. Принцесса, то бишь. И как?!… Телом торговала!

— Чьим? — не понял Боба.

— Своим собственным! — торжествующе припечатал Лёлик. — Путанствовала не по-маленькому! За раз брала по камню. Так на всю пирамиду и заработала!

Джон окинул взором громадное сооружение и пробормотал:

— Уважаю…

Боба также посмотрел на пирамиду, с сомнением покачал головой и не поверил:

— Не… Не смогла бы.

— Почему это не смогла бы? — возмутился Джон, словно защищал собственное выдающееся и сугубо положительное достижение.

Боба скроил гримасу профессионального скептика и начал размышлять логически:

— Пирамиду, значит, строили двадцать лет. А состоит она, ну пусть для родного счёта, из двух миллионов блоков. Значит, в год уходило сто тысяч блоков. Пусть они все там пыряли без выходных. Значит, в день вырабатывали что-то примерно… — Боба прикинул в уме, — … двести пятьдесят блоков. Пусть принцесса… э-э… трудилась пятнадцать часов в сутки. Получается, что она должна была в час зарабатывать где-то семнадцать блоков. То есть, в час обслуживать семнадцать клиентов. На каждого по три минуты. И так все двадцать лет. Прямо конвейерное производство какое-то! — покачал головой Боба.

— А, может, она многостаночница! — упорно не сдавался Джон.

— Точняк! — хохотнул Серёга. — За раз пятерых на матрас!…

Боба с превосходством хмыкнул, а потом обратился к Лёлику:

— А этот Геродот, вообще, откуда такие подробности знает? Он что, прямо при строительстве пирамиды присутствовал?

— Да нет, он только через две тысячи лет родился, — ответил Лёлик.

— Так откуда же он узнал про принцессу? — с видом дотошного дознавателя строго спросил Боба.

— Записал со слов египетского жреца, — пояснил Лёлик.

— Ну так, может, жрец попался хохмач. Наплёл байку, а Геродот уши развесил! — заключил Боба.

Лёлик поморщился, недовольный критикой в адрес древнегреческого историка, вновь обратился к письменному источнику, а затем привёл новую подробность:

— А ещё принцесса клянчила у клиентуры камни лично для себя. И из них потом построили маленькую пирамиду рядом с большими.

— Точно! Вон целая куча маленьких пирамидок! — воскликнул Джон и строго резюмировал: — Так что исторический факт! Против Геродота не попрёшь!…

Насмотревшись вдоволь и сфотографировавшись на фоне исторических сооружений, мы догнали войско и снова влились в его ряды.

Через километра четыре на плато нарисовалась ещё одна группа пирамид — уже не столь впечатляющих размеров. Когда мы поравнялись с ними, на горизонте показались ещё пирамиды.

— Ну, понастроили… — сварливо сказал Раис, мужественно не снимавший свою каску на солнцепеке и оттого пребывавший в мрачном настроении.

Дорога теперь была образцовой: вымощенной ровными плитами, подогнанными друг к дружке без изъяна. Деревни стали попадаться одна за другой; поодаль в пальмовых рощах за каменными стенами виднелись усадьбы. Аборигены издали поглядывали на наше войско, хоронясь за деревьями.

Наконец, миновали мы третью группу пирамид и уже не удивились, когда впереди замаячили новые пирамиды, среди которых выделялась одна огромная ступенчатой формы. Лёлик покопался в справочнике и назвал её пирамидой фараона Джосера.

— Опа! — воскликнул Серёга, глядя из-под ладошки вперёд. — А это что за городок?!

— А это и есть Мемфис, — пояснил квестор.

— Ну наконец-то!… — облегчённо выдохнул вконец упарившийся Раис.

Трубачи задудели отрывисто, разнося команды по войску. Легионеры стали складывать свой походный багаж на телеги, споро облачаться по полной боевой готовности и вновь строиться — уже в боевом порядке.

Антоний, пустив коня в галоп, в окружении трибунов, адъютантов и преторианцев выехал далеко вперёд. Мы увязались следом.

Мемфис выглядел солидно и впечатляюще. Город был опоясан мощной стеной с внушительными квадратными башнями, сложенными из блоков огромных размеров. На стене густо толпились люди. Доносились до нас неясные крики с не самыми приветливыми интонациями.

Мы остановились на безопасном расстоянии и со всем вниманием обозрели городские укрепления.

Слева стена подходила к берегу Нила и завершалась башней, чьё основание уходило в реку. Вдоль стены тянулся начинавшийся из реки широкий и неуютный ров, заполненный водой. Дорога наша упиралась в разрушенный мост. За ним высилась самая здоровенная башня, меж квадратных выступов которой имелись наглухо захлопнутые ворота, покрытые рядами бронзовых защитных блямб.

На реке перед Мемфисом болталось множество посудин.

— Чего у них там, порт? — поинтересовался Боба.

— Да уж… — пробурчал Антоний, углублённый в собственные мысли. — Измором не возьмёшь. Так что штурмовать придётся.

— Как бы Пофин по воде не сбежал, — озаботился Лёлик, изучая город в свой бинокль.

— Ну и пусть бежит, — легкомысленно заявил Боба.

— Ну так он Клеопатру с собой утащит! — воскликнул несогласно Лёлик. — А мне на неё посмотреть охота!

— Кому посмотреть, а кому и… хе-хе!… — высказал свое кредо Джон и медово заухмылялся.

— Так, может, их и так уже в Мемфисе нет, — предположил я.

— Типун тебе на зипун! — возмутился Раис. — Чего же мы тогда столько пёрлись да по пеклу?!

Антоний, наконец, насмотревшийся на вражеские фортификации, подозвал трибунов и адъютантов и раздал через них команды подразделениям. Те торопливо поскакали к войску.

Вскоре несколько когорт расходившимися потоками охватили город, растянулись широкой дугой, остановились, красуясь стройными шеренгами.

Под их прикрытием подтянулось остальное войско. Трибуны выбрали место для лагеря. Легионеры, а с ними и рабы на подхвате стали копать ров, насыпать вал, вбивать в мягкую землю колья, вязать из тростника фашины, устанавливать палатки. Группа умельцев занялась артиллерией: сняли с телег таран и катапульты, стали их налаживать. Команду рабов отрядили собирать камни нужных размеров и форм в качестве боеприпасов.

— Однако, осадных орудий совсем мало! — сокрушенно сказал Антоний, потом посмотрел на нас и провозгласил многозначительно: — Вся надежда на вас!

— Да ерунда, начальник! — самоуверенно пообещал Серёга. — Да мы их на раз-два покоцаем!

— Лишь бы до Клеопатры добраться!… — мечтательно произнёс Джон.

 

Глава 26

В которой проводится рекогносцировка, а также рождается и осуществляется гениальный план.

День, а за ним и вечер прошли в хлопотах.

Мы силами своего коллектива прикинули возможные варианты своего участия в штурме. Боба предложил разбомбить ворота из гранатомёта, популять из автоматического оружия, а потом пустить вперёд легионеров. Серёга, потрясая шмайссером, горячо его поддержал, при том высказав желание самому идти в первых рядах штурмовой группы. Джон критически напомнил о том, что боезапаса и так уж осталось куда как меньше половины и тратить его щедро мы не должны. Лёлик, Раис и я с ним согласились. Посему большинством голосов решили пока никаких масштабных инициатив не проявлять, а искать какие-нибудь ходы нестандартные.

Ночью усиленные караулы жгли костры, то и дело кричали тревожно.

Ранним утром следующего дня, когда на востоке только-только забрезжило золотисто, а кругом ещё неясно проявлялись в серой сини туманные силуэты, Антоний затеял рекогносцировку, настоятельно пригласив нас с собой. Зевая до слёз и ёжась от утренней свежести, мы молча ехали вдоль мрачных стен, держась на безопасном расстоянии.

Укрепления всюду имели вид грозный и внушительный, башни нависали неприступно; ров был широк и щетинился сквозь толщу воды рядами толстых заострённых кольев. Шапкозакидательских настроений поубавилось.

В каждой четвёртой башне имелись ворота. Мосты через ров, ведущие к ним, были тщательно разрушены.

В подножии одной башни, спускавшемся прямо в ров, имелось прямоугольное отверстие, наполовину уходившее в воду и закрытое частой решёткой из толстых деревянных брусьев; ширина отверстия была примерно с хорошую дверь. Смутная идея замаячила в сознании.

Мы не стали объезжать весь город, оказавшийся совсем не маленьким, и повернули обратно.

Солнце уже приподнялось над Нилом, вселяя оптимизм. Идея стала прорисовываться более чётко, принимая вид здравый и жизнеспособный, хотя и не без риска.

— М-да, настроили тут, понимаешь, стен всяких! — с мрачным остервенением заявил Раис и даже плюнул от негодования.

— Теперь один Юпитер знает, сколько здесь проторчим! — с тоскою поддержал тему Антоний, уже не рассматривавший стены на предмет их крепости, а повесивший голову как Иван-царевич в период творческих неудач.

Я оглядел понурую компанию и осторожно сказал:

— Ну отчего же! Есть тут один план…

Лёлик презрительно хмыкнул и заявил, что он никаких приличных планов не имеет, а посему их и вовсе быть не может. Впрочем, Антоний заинтересованно повернулся ко мне всем корпусом, а в глазах его зажглась надежда, как у ребятёнка при виде Деда Мороза.

— Стало быть так… — начал я медленно, взвешивая каждое слово и чувствуя при этом нехватку какого-то завершающего мазка.

— А ведь там внутри где-то Клеопатра, — внезапно произнёс Джон, внемля более своим мыслям, чем посторонним рассуждениям, вздохнул со сладкой мечтою и прошептал: — Верно, ждёт, бедняжка…

Слова его пришлись кстати, уподобившись последнему кирпичику.

— Короче! — продолжил я уже энергично, вооружённый меркантильным довеском. — План я сейчас изложу. Если оценка будет положительной, то будем делать. Но если всё будет победоносно, то тогда нам как героям и любителям прекрасного должно полагаться получить право пообщаться с Клеопатрой на сутки.

— На трое суток! — торопливо поправил Раис. — То есть это, на три дня и три ночи!

— Дело говорит! — заранее обрадовался Серёга.

Антоний с подозрением на меня поглядел, подумал и пробурчал:

— Не рано ли делёжкой заниматься?.. Стены-то вон какие…

— Дело не в стенах, — подхватил догадливо Джон, — а в гарантиях!

Антоний наморщил лоб и, решившись, махнул рукою:

— Ладно! Даю вам в этом свое официальное слово.

— Вот и ладушки! — зарадовался Раис, а потом принялся меня торопить: — Ну, давай, не тяни резину, а то Клеопатра уж совсем заждалась, поди!…

…План сразу всем показался дельным и реальным. Один Лёлик попытался организовать критику, но его никто не слушал. Резко отвернув от стен, мы поехали в лагерь, на ходу обсуждая детали.

— И главное, порт захватить! — потрясал руками Джон. — Чтоб Клеопатру не увезли!

Весь день прошёл в подготовке операции. Легионеры с демонстративным усердием стали подтаскивать к стене напротив главной башни на исходные позиции катапульты, складывать возле них горками набранные рабами камни; затем стали эти камни монотонно швырять поверх стен, норовя потревожить толпившихся там и всё прибывавших защитников города.

Продолжилось усиленное изготовление штурмовых лестниц, каких-то квадратных крытых тележек, широких деревянных щитов. Особенно мудрили над тараном, произведя модернизацию защитного сарая посредством обвязки его ивовыми прутьями и обмотки бычьими шкурами.

После полудня к стенам начали подходить когорты. Выдвинулись вперёд лучники, таща перед собой деревянные щиты размером с двери, укрепили их в мягкой земле и начали пулять из-за прикрытия по египтянам. В ответ также посыпался град стрел. Один манипул построился черепахой, прикрывшись со всех сторон и сверху плотно сдвинутыми щитами, и медленно стал продвигаться к остаткам моста. Под их прикрытием полуголые рабы, назначенные сапёрами, блестя потными спинами, подтащили, взгромоздив на головы, сколоченные из толстых досок и жердей настилы, стали торопливо прилаживать их поверх каменных быков моста. Египтяне без перерыва сыпали сверху стрелами и дротиками; немало сапёров упало, дёргаясь и крича.

Переправа была готова; манипул, пятясь, отступил. Модернизированный сарай с тараном обильно полили водой, туда битком набились легионеры и поволокли сооружение к главной башне. Египтяне заволновались, зашумели сердито; полетели в крышу тарана зажжённые стрелы, но влажная обшивка не загоралась. Таран тяжело вкатился на сварганенный мост и остановился напротив ворот. Под монотонные команды бревно начали раскачивать; размах становился всё шире и шире и, наконец, раздался глухой удар, а за ним ещё и ещё. Ворота потихоньку начали трещать. Египтяне торопливо сновали за зубцами башни; вырос оттуда чёрный столб дыма, а чуть погодя вниз обильно посыпались жарко горевшие корзины, падавшие на крышу тарана и разбрызгивавшие кругом капли жидкого огня. Вскоре таран стал превращаться в натуральный костёр. Прыснули из сарая легионеры; их тут же утыкали со стен стрелами. Вопль восторга защитников слился с рёвом разочарования нападавших.

Антоний заругался, затопал ногами, стал жаловаться нам на коварство недруга, использующего такое бесчеловечное оружие как кипящая смола.

— Так а мы чего ж? — спросил Лёлик. — Ворота-то в башне тоже деревянные…

Антоний поначалу посмотрел на него непонимающе, затем расцвёл и, крикнув сию минуту трибунов, принялся отдавать необходимые распоряжения, требуя мобилизовать все резервы горючих материалов, будь то земляное масло, или оливковое, или какое прочее. Лёлик напыжился и важно помогал советами.

Из обоза понесли разнокалиберные глиняные горшки. Катапульты поставили напротив ворот на прямую наводку и, примерившись, забросали их горшками, липкое содержимое которых обильно растеклось по утыканным бронзовыми блямбами доскам. Затем лучники, приготовив обмотанные ветошью стрелы, зажгли их и устроили меткий тир. Невзрачные поначалу языки пламени лениво лизнули испачканные ворота, затем стали разгораться. Катапульты, не переставая, метали горшки.

За боевыми хлопотами день промчался незаметно. Стало вечереть, и костёр из ворот выглядел ярко и празднично. Скапливались напротив башни манипулы, тесно толпились, бряцали оружием. В свою очередь и египтяне облепили стены.

Катапульты начали швырять по воротам камни, которые действенно крошили полуобгоревшие доски. Наконец, ворота, догорая, рухнули. В глубине проёма сквозь языки угасавшего огня проросли очертания плотно сбитого отряда, прикрытого большими щитами и густо выставившего копья как иглы дикобраз.

Требовательно заныли трубы. Один манипул, взяв с места неплохой разбег, заскочил под ливнем стрел и дротиков на мост, воткнулся в остов тарана, замешкался, создавая толчею, отчего несколько крайних бойцов сорвались в ров. Легионеры навалились на препятствие; таран покачнулся, перевернулся и полетел туда же; манипул дружно произвёл метание пилумов, затем кинулся вперёд, сметая на пути тлевшие остатки ворот, и с лязгом врезался в шеренгу защитников. Египтяне первый натиск выдержали, не давая легионерам прорубиться через тесный частокол копий, а затем шаг за шагом стали теснить нападавших. Римляне, отжимаемые постепенно, пятились, отмахиваясь мечами; кто-то упал, на него упали другие — строй стал превращаться в полную неразбериху, а потом и рассыпался в один миг. Египтяне, заорав воинственно, попёрли в наступление, протыкая походя копьями немногих ещё пытавшихся сражаться легионеров. Но как только в пылу боя они проскочили мост, ситуация резко изменилась — два отряда легионеров профессионально взяли их в клещи, отрезая отход. Египтяне попытались пробиться, но были отброшены и прижаты ко рву. В ворота сунулся ещё один свежий манипул, но там уже стояли новые шеренги защитников, наглухо затыкая собой проход.

Стало стремительно темнеть. Римляне, столкнув в ров остатки не в меру ретивого египетского отряда, отошли от стен. Катапульты прекратили швырять камни. Шум понемногу улёгся. Египтяне принялись метать со стен зажжённые смоляные бочки, опасаясь незаметного римского подвоха.

Мы залезли к Антонию в шатёр, подкрепились плотно, почистили оружие и ещё раз прикинули план действий, застращав Антония в том смысле, что ежели он, не дай Юпитер, осрамится и сделает чего не так, то мы его из-под земли достанем и потом обратно в эту самую землю вобьём.

— По самую маковку! — со вкусом повторил несколько раз Раис, многозначительно постукивая обухом топорика по своей медной каске.

После всего этого мы легли спать. Обуявшее возбуждение сну не благоприятствовало, мы переговаривались, выходили часто на улицу, но всё же под утро закемарили. Разбудили нас почти тут же, незадолго до рассвета.

Мы торопливо встали, облились для бодрости холодной водой, хлебнули по большой чаше подогретого вина. Раис побурчал насчёт отсутствия завтрака, но ему было предложено думать о том, что обедать мы уже будем в самом городе. Навьючившись амуницией и попрыгав как разведчики на предмет выявления предательского бренчания, мы вышли из шатра.

В низине прятались изготовившиеся манипулы. Антоний на дорожку похлопал нас по спинам и энергично протянул вперёд указующую длань наподобие позднее случившихся вождей.

Цепочкой двинулись, ориентируясь по стене. Утренний молочный туман окутал мягко, проникая неприятной сыростью сквозь одежду. Накатил нервный озноб. Шли тихо, только Раис украдкой грыз сухарь, стараясь делать это деликатно.

Сзади раздались хрипы труб и мощный рёв легионеров, заспешивших на новый штурм. План начал действовать.

Шум становился глуше — мы отдалялись от его источника. Пробирались мы украдкой, давая большой круг и стараясь прятаться в складках местности. Миновав намеченную по плану башню с воротами, мы вошли в пальмовую рощу, находившуюся напротив другой башни — также фигурировавшей в диспозиции. Лёлик начал озабоченно бормотать о том, что он ничего не видит, и не напутал ли чего Антоний. Но тут из-за деревьев послышался лёгкий свист, и высунулась чья-то физиономия. Мы прошли туда. Восемь крепких рабов под присмотром четырёх преторианцев стояли плотно. Рядом с ними лежали на земле две узкие лодки из тростника. В лодках имелись короткие вёсла.

— Ну, погнали!… — взволнованно выдохнул Джон и дал отмашку.

Рабы подхватили лодки и рванули в хорошем темпе ко рву. Мы побежали следом, норовя казаться тихими и незаметными. До рва мы бежали примерно минуту, но каждая секунда при том казалась чудовищно длинной и вязкой как смола. Тем не менее, добрались незамеченными.

Рабы принялись осторожно спускать лодки в воду — несколько поодаль от башни. Один из них проявил неловкость, отчего не обошлось без сочного всплеска, показавшегося оглушительным, тем более и на стене кто-то заворочался и заговорил гортанно. Но особого шухера не произошло. Рабы торопливо побежали прочь.

Помогая друг другу, мы спустились в оказавшиеся излишне вёрткими лодки, взяли вёсла на изготовку. На суше остался один Боба наедине с уготованной ему планом ролью. Мы внимательно следили за его действиями.

Боба размашисто перекрестился и принялся заряжать базуку — по нашему разумению слишком медленно. Лёлик нервно зашипел, подгоняя его. Туман начал рассеиваться стремительно, и вдруг, как гром в раю, раздался над нашими головами удивлённый вопль.

— Давай! — закричал в истерике Лёлик, пригибаясь судорожно.

Боба неловко упал на одно колено, прицелился и выстрелил. С рёвом чиркнула в сером утреннем свете багровая струя и врезалась в подножие башни, как раз туда, где имелось отверстие, прикрытое решёткой. Грохнул взрыв, посыпались кругом деревянные обломки и каменные осколки. На башне заголосили жалобно. Боба, взбрыкнув голенастыми конечностями, тяжко ухнул в лодку, едва не опрокинув её.

— Айда!!… — заорал Серёга, отталкиваясь сильно от берега. Мы не слишком слаженно, но мощно заработали вёслами.

Вмиг лодки одна за другой подлетели к башне. От решётки ничего не осталось. Мы притормозили и, приноровившись, втёрлись в дыру. Низкий свод заставил скрючиться в три погибели. Запоздалая мысль о наличии заграждения и с внутренней стороны заставила похолодеть. Но, к счастью, его не оказалось. Впереди мелькнул свет и, суматошно преодолев тёмный узкий тоннель, мы выскочили вон из башни в канал, уходивший куда-то в город. Вокруг густо теснились двухэтажные дома с окнами, плотно закрытыми ставнями.

В облицованной каменными плитами стенке канала удачно имелись ступени, спускавшиеся к воде. Мы выскочили из лодок и огляделись. В поле зрения никого не было, но из-за домов слышались быстро приближавшиеся нудные крики. Справа над крышами возвышались зубцы нужной башни, чётко вырисовываясь на светлевшем небе.

— Бежим! — закричал кто-то из коллег, и мы побежали.

Держа на ориентир, мы по кривой улочке вбежали в какой-то тупик, перелезли через невысокий забор, выскочили через незапертую калитку, наткнулись на группу вооружённых какими-то несерьёзными палками людей, которые шарахнулись было к нам, но тут же развернулись и кинулись наутёк. Поплутав в лабиринтах домов, мы, наконец, выбрались на прямую широкую улицу, упиравшуюся в искомую башню с воротами, которые были крепко-накрепко закрыты задвижками толщиною с фонарный столб. Толпившиеся на башне воины напряжённо всматривались за зубцы, покрикивали чего-то озабоченно, высматривая со всем тщанием подкрадывавшегося снаружи врага. Врагов сзади никто не ждал.

Джон схватил Бобу за локоть и с мимикой завзятого террориста кивком показал на гранатомёт, а затем на ворота. Боба ухмыльнулся и уже более сноровисто стал заряжать инструмент. Мы окружили его, выставив оружие наизготовку и глядя напряжённо по сторонам, но никто и не собирался на нас нападать из-за домов, а бдевшие стражи на башне и не помышляли оглянуться назад, никак, видно, не ожидая подобной военной хитрости.

Боба шёпотом доложил о готовности. Мы разбежались по сторонам, остерегаясь реактивной струи. Боба встал на одно колено, примерился и пульнул. Проскрежетала огненная полоса, грохнул взрыв; ворота лопнули в мгновенной вспышке и превратились в перекорёженные разлохмаченные обломки. Тут же снаружи грянул победный клич притаившихся римлян. Египтяне на башне разом подпрыгнули и заголосили панически.

— Очистить башню! На абордаж! — закричал Джон, указывая на примыкавшую к стене узкую каменную лестницу и заботливо пропуская нас вперёд.

Первым как всегда оказался Серёга. Он лихо всех обогнал и бодро затопал по крутым ступеням, на ходу грозно ругаясь и постреливая. Египтяне в ужасе заметались и, бросая оружие, стали прыгать вниз, немало калечась. Когда мы взбежали на башню, там оставался лишь один воин, судя по массивной комплекции и знатно украшенным чешуйчатым доспехам, бывший местным богатырём. Он стоял на дальней стороне башни, покачиваясь на заметно подгибавшихся ногах, судорожно тыкал перед собой копьём и ухал при этом как-то болезненно. Богатырь был бледен, глаза его выкатились, и выглядел он совершенно так, как герой американского ужастика, наткнувшийся в своей спальне на брутальных монстров. Внезапно он взвопил, выставил перед собой копьё на всю катушку и, зажмурившись, кинулся на вылезшего вперёд Серёгу. Серёга ловко увернулся и ухватился за древко. Египтянин встал как вкопанный и, продолжая вопить, принялся рвать копьё на себя. Серёга не остался в долгу и стал дёргать предмет раздора в свою сторону. Возникла патовая ситуация, отчего перетягивание копья явно грозило затянуться. Но тут Раис, издав боевой клич, натянул каску поглубже, нагнулся, сорвался с места и со всего маху врезался головой в бронированное брюхо египтянину. Тот, складываясь пополам как перочинный ножик, полетел назад, где врезался затылком в зубец, после чего мирно затих.

— Так была поставлена победная точка! — красуясь, воскликнул Раис, снял каску и почесал темя.

— Чего римские вояки медлят? — процедил Лёлик, выглядывая за зубцы наружу.

А там манипулы уже покинули укрытия и толпились возбуждённо у рва, в один голос подгоняя сапёров, торопливо заканчивавших наводить переправу.

— Атас! — заорал вдруг Боба.

В конце улицы показался немалый отряд египтян, быстро бежавший к воротам.

— Стрельнуть надо, а? Стрельнуть, я говорю! — закричал Лёлик, подталкивая нас к краю башни.

Мы приготовились отразить нападение, но тут за воротами раздался торжествующий рёв, и первый манипул с ходу вбежал в город, врезавшись в поспешавших египтян. С лязгом и воплями пошла мясорубная стычка; римляне шаг за шагом продвигались вперёд, с энтузиазмом размахивая мечами и с подъёмом колотя противника. Подоспели новые манипулы, мигом окружили египтян и порубали их незамедлительно.

Я посмотрел вниз. Из ворот в город, блестя шлемами, прижимаясь тесно плечами, сплошным потоком выбегали легионеры и растекались с дробным топотом по улицам. Проскочил конный отряд, затем снова пошла пехота.

Мы уселись, расслабленно привалившись к шершавым зубцам. Коллеги молчали. Постепенно нервное напряжение стало растворяться, заставляя мышцы изредка судорожно вздрагивать. Поверженный Раисом богатырь застонал и как бы ненароком постарался отползти от нас подальше. Коллеги равнодушно отвернулись; лишь Раис потянулся было за топориком, но затем передумал, засунул руку в рюкзак, пошуршал осторожно и стал чего-то украдкой жевать.

Серёга посмотрел на него внимательно, подумал и произнёс с надрывом:

— Эхма! Я думал потом… когда всё путём… но ничо… сейчас в самый раз будет!… — после чего достал с великим бережением из своего рюкзака нечто продолговатое, тщательно завёрнутое в толстый слой всевозможных тряпиц.

После разворачивания продолговатое оказалось обычной родной поллитровкой. Встречена она была на ура, и даже некое ностальгическое чувство пробудилось неясно при виде акцизных марок. Бутылку мигом раскупорили, открутив жестяную крышку, и пустили по кругу. После слабого латинского вина огненная пшеничная жидкость показалась удушающе крепкой, но обжигающий спазм быстро сменился на тёплую волну, пролившуюся форменной релаксацией по организму. Отняв у Раиса обнаруженные сухари, закусили. Захотелось действий.

— Ну что, братки, пора чапать! — развязно сказал Серёга. — Желание у меня есть… на красотку местную глянуть. Как там ее кличут, Клепатра, что ли?

Джон посмотрел на него уничижительно и произнёс хоть обтекаемо, но с тем и назидательно:

— Я думаю, царица Клеопатра выберет лучшего из нас.

— А кто это ей даст выбирать? — искренне удивился Серёга.

— А, может, подождём слегка, — предложил осторожный Лёлик. — Пусть римляне сначала пошуруют, очистят улицы, так сказать, от нежелательных элементов.

— Они пошуруют, — успокоительно сказал Джон. — Они так пошуруют, что нам ничего не останется, — после чего указующе обвёл открывавшуюся с башни панораму, где появлялись уже слабые дымы начинавшихся пожаров.

— А куда путь держать будем? Табличек указательных что-то не видать, — не без оснований заметил Боба.

Мы изучающе вгляделись в городские ландшафты. Плоские крыши тесно стоявших домов то и дело перемежались громоздкими кубообразными сооружениями с рядами пузатых колонн, но все они выглядели карликовыми безделками перед угловатой махиной сложной формы, находившейся примерно как раз в центре города.

— Это, наверное, и есть дворец, — указал Лёлик, поглядывая через бинокль.

Мы спустились с башни. Легионеры, охранявшие ворота, приветствовали нас радостными криками. Лёлик было отстал, начавши раскланиваться, но, увидев, что мы сворачиваем за угол, побежал следом.

 

Глава 27

В которой город захвачен, царь пленен, а герои — молодцы.

Мы шли по узким кривым улицам, примерно соблюдая выбранный азимут. Кое-где валялись трупы, преимущественно египтян. Воздух постепенно пропитывался горькими запахами гари; где-то впереди очагами слышались звуки боя. Особенно шумно было у ворот центральных, куда поутру посредством умелой имитации были завлечены основные силы городского гарнизона. Двери и окна домов были наглухо закрыты; внутри стояла тишина, словно жильцов там и не было. Впрочем, жилища имели вид слишком убогий и неказистый, чтобы вызывать хоть какой-то аппетит к контрибуциям и репарациям.

Через некоторое время мы вышли на площадь перед древнего вида храмом. Предупредительно пропустив группу ошалело улепётывавших местных витязей, за которыми, потрясая мечами, скачками пронеслись легионеры, мы углубились в кварталы побогаче с домами за каменными заборами, за которыми имелись пышные сады. Здесь жизнь била ключом. Повсюду шастали мелкими шайками римляне, орали бессовестно, ломились в дома. Особо хваткие тащили уже, воровато озираясь, тугие тюки.

Выбежала из калитки с пронзительными криками молодая женщина, шарахнулась от нас — прямо в алчные руки догонявшего легионера. Тот, нисколько не заботясь местом и зрителями, повалил бедняжку на спину, наподдал для острастки по боку и ловко задрал подол аж до подбородка. Женщина забилась пойманным карасиком, а насильник сопел страшно и всё пытался поймать египтянку за ноги, которыми она дрыгала столь стремительно, словно выполняла упражнение "велосипед".

— Вот ведь шалун эдакий! — покачал головой Раис с некоторой завистью.

— Ладно, нечего рассусоливать! — заторопил Джон, с усилием отводя взор от сцены совершавшегося насилия.

До возвышавшегося над крышами архитектурного сооружения, к которому мы стремились, было уже рукой подать. С той стороны весомо доносились звуки многочисленной неорганизованной толпы. Пройдя ещё квартал, мы вышли на огромную площадь размером с пару футбольных полей. На другой стороне площади возвышалось искомое здание монументальных размеров, явно выстроенное по древним архитектурным традициям.

На площади без всякого порядка толпилось множество легионеров. Они по-базарному переговаривались, разгуливали группами и что-то выглядывали впереди. Состав их постоянно менялся: одни выходили с бодрым гамом из переулков, другие, наоборот, туда уходили.

Мы бесцеремонно протолкались через базарное скопище и упёрлись в тыл отряду преторианцев, стоявшему в боевом строю. Тут же к нам подбежал растерянный Дыробой и стал сбивчиво и словно оправдываясь говорить нечто непонятное о том, что вот де не может он пока ещё занять дворец, потому как имеется непредвиденно организованная оборона, и сдаваться не хотят, и обойти никак. За разговором мы обогнули римский отряд и увидели всё воочию.

Оказалось, что ко дворцу можно было подняться только по широкой и длинной лестнице, которую плотно прикрывала многочисленная фаланга отборных бойцов. Они все как один были мощными и рослыми, их доспехи поблескивали полированными бляхами, глухие шлемы, оставлявшие лишь щели для глаз, не изъявляли дружелюбия, большие, в полный рост, щиты скалились рисованными мордами, а копья с широкими лезвиями украшены были алыми бунчуками. Перед фалангой лежало несколько трупов в римских доспехах.

С боков фалангу прикрывали массивные, уходившие ступенчато вверх в виде парапета, постаменты многочисленно возлежавших сфинксов из зеленовато-серого гранита с позолоченными бородами.

Лёлик в раздумьях уставился на сфинксов и произнёс:

— Что-то мне эти фигуры знакомы…

Я пригляделся и спросил:

— А ты в Питере бывал?

— Был один разок. Ещё в школе с классом ездили, — ответил Лёлик.

— Ну вот там ты их и видел. Они там на набережной напротив Академии художеств стоят, — пояснил я.

— Точно, — согласился Лёлик и покачал головой: — Вот ведь мир-то как тесен. И здесь знакомые попадаются.

Раис, приспособивший фотоаппарат на шею, почувствовал себя военным фотокорром, отчего деловито забежал в промежуток между войсками и стал щёлкать фалангу в разных ракурсах, приближаясь рисково. Из фаланги кинули в него дротик, со звоном ударивший в каску, после чего Раис спешно отступил.

Дыробой принялся более толково объяснять, что это греческие наёмники, отборное ядро египетского войска, и с ними справиться совсем даже нелегко, после чего попросил союзнической помощи и поддержки, мотивируя это тем, что Антоний приказал взять дворец до полудня.

— А у нас рабочий день закончился! — заявил Серёга и с наглым оттенком засвистал "Мурку", тем самым явно выразив общее тяготение к миру во всём мире, так как воевать уже не больно и хотелось.

Дыробой поскучнел лицом и резко развернулся, чтобы уходить.

— Эй, слышь! — остановил его вдруг Лёлик, а затем с видом непререкаемого авторитета задал тонкий вопрос: — А чего вы в лоб-то лезете?

Центурион молча развёл руками, не имея слов.

— Умный в гору не пойдёт! — поднял Лёлик внушительно палец. — Умный гору обойдёт!

Дыробой внимательно посмотрел на перст и задумался.

— По сфинксам пролезьте, да и всё, — буднично посоветовал я, раскусив Лёликову военную хитрость.

Лёлик рассерженно топнул ногой, всплеснул руками и ахнул обидчиво, а потом даже попробовал меня ущипнуть с вывертом, но мигом получил по рукам и успокоился.

Дыробой же после некоторых раздумий в единый миг просветлел челом и кинулся бодрым соколом к своим орлам. Через некоторое время преторианцы, разделившись на три отряда и подкрепившись смуглыми лучниками, начали операцию.

Отряды осторожно приблизились к фаланге; средний отряд придвинулся почти что на расстояние ближнего боя и стал вызывающе махать мечами; мобилизованные тут же легионеры, находясь позади, принялись без особой охоты метать пилумы и дротики. Фланговые же отряды столпились с боков фаланги, закрывая обзор. В это время за их спинами смуглые лучники полезли как обезьяны на сфинксов, устраиваясь там поудобнее и готовя луки. За ними стали карабкаться преторианцы, вооружённые одними мечами.

Фаланга, почуяв неладное, заволновалась, подалась вперёд, заставив римлян попятиться перед тяжким напором, потом мелкими шагами отошла назад, напоминая крупного зверя, уже почуявшего ловушку, но ещё не расставшегося со своим матёрым достоинством.

Но тут уже засвистели сверху стрелы, посылаемые расположившимися как в тире лучниками, а преторианцы-лазутчики посыпались с постаментов на лестницу горохом и врубились в неповоротливую фалангу сзади.

Толпившиеся зрителями легионеры заорали радостно, и даже дёрнулись разом вперёд, но бежать пока было ещё некуда.

Фаланга дрогнула, зашевелилась вразнобой и как-то разом превратилась в месиво избиваемого стада. Нижние преторианцы атаковали уже без дураков, сноровисто истыкали большую часть фалангистов, подминая упавших под себя, прорвали фалангу посередине и вместе с преторианцами верхними устремились скакать по лестнице ко дворцу, нисколько не заботясь оставленными без острастки, прижатыми к парапетам остатками неприятеля, напоминая при сём революционных матросов из классического фильма про взятие Зимнего дворца.

— Ну чо, во дворец?! — с горящими глазами воскликнул Раис и было зашевелился как молодой нетерпеливый жеребчик.

— Не торопись, успеем! — остудил его Джон, на всякий случай придерживая торопыгу за ремень.

— Пусть путь расчистят как следует, — нервно произнёс Лёлик. — А то, неровен час…

— О-го-го! — заорал кто-то сзади громогласно.

Мы оглянулись. На вороном жеребце под парадной попоною в парадном же доспехе красовался Антоний в окружении трибунов, контуберналов и орлиных штандартов. Он лихо спешился и подошёл с ликующей улыбкою к нам.

— Вот как мои! В миг порубали-раскидали! — хвастливо заявил полководец, любуясь на последствия боя.

Тем временем преторианцы, достигнув верхней площадки, развернулись навстречу остальной массе штурмовиков, состоявшей из полевых легионеров, и принялись их сталкивать щитами назад, при этом особо ретивых колотя плашмя мечами. Возникла неразбериха и затор с гневными воплями, чреватые братским кровопусканием.

Антоний махнул небрежно трибунам; те бросились в общую бурлившую кучу, стали легионеров распихивать и даже бить некоторых по мордам. Невесть откуда взявшиеся трубачи заиграли из-за всех сил общий сбор. Легионеры, понемногу умеряя пыл и огрызаясь для порядка, начали спускаться на площадь и разбредаться по ней, невзирая на страстные призывы трубачей.

Прижатые к парапету части фаланги вели себя индифферентно, толпясь неуверенно и держа копья в поднятом состоянии. Подошли к ним два трибуна, переговорили о чём-то; фалангисты с видимым облегчением рассредоточились и вышли на площадь, где принялись скидывать оружие и доспехи в несколько куч и строиться в колонну.

— Ну что, пора посетить Пофина да Птолемея, а то, небось, заждались, гадёныши! — выразительно хохотнул Антоний.

— А они не сбежали? — озаботился Лёлик.

— Нет! — бодро ответил Антоний. — Порт мигом перекрыли. Ворота все под охраной. Так что некуда им было деться.

— Так, может, прячутся где-нибудь по углам укромным, — предположил пессимистично Боба.

— А чего бы тогда фалангистам тут так крепко обороняться? — резонно заметил Джон.

Антоний приглашающе нам махнул и направился к лестнице, двигаясь картинно и выразительно. Вперёд забежали преторианцы и, построившись клином, стали расчищать путь среди недовольных легионеров. Мы пристроились сзади. За нами увязались трибуны.

Поднявшись по лестнице, мы вышли на обширную площадку, упиравшуюся в закрытую бронзовую дверь огромных размеров. Преторианцы, возившиеся у неё, потянули за кольца, вделанные в литые звериные морды; открылся вход.

Преторианцы, взяв на изготовку мечи, заскочили в полумрак здания, но никаких аллармов не последовало, и Антоний, а с ним и мы, вступили в обширный сумрачный зал с циклопическими колоннами и лежавшими по бокам отмеченного зеленоватым гранитом прохода чёрными сфинксами, многообещающе улыбавшимися наподобие постового милиционера. Преторианцы рассыпались по залу, выискивая за колоннами скрывавшихся врагов, но никого не нашли, кроме брошенных в изобилии копий, мечей и доспехов египетского образца.

Преторианцы распахнули следующую дверь; мы проследовали далее. Второй зал был сплошь уставлен статуями как местных звероголовых, так и благообразных эллинских богов. Статуи были раскрашены словно дымковские игрушки и празднично отражались в плитах полированного мрамора, узорчато выложенных по стенам и на полу.

Там нас ждал высокий женоподобный субъект с набелённым лицом и подведёнными густочёрными бровями, в ярких многочисленных одеждах, облегавших крупными складками бесформенную как квашня фигуру. На голове его помещался плоский парик с крупными локонами. Пытаясь держать осанку на манер посла с верительными грамотами, он пожевал вялыми губами и церемониальным голосом, высоким как у церковного мальчика, торжественно провозгласил:

— Я, наставник царя Египта Птолемея Диониса ритор Теодот!

— Ну и что? — безразлично буркнул Антоний.

— Ну так… — субъект замялся, замельтешил растерянно лицом, но потом собрался и звонко заявил: — Я уполномочен заявить, что великий светоч Вселенной царь Птолемей Дионис ждёт представителей Рима в тронном зале, чтобы дать аудиенцию… — начав с некоторой бодростью, Теодот под нашими пристальными взорами окончательно смешался, стал запинаться и закончил позорной фистулой.

Антоний на подобную попытку дипломатического выверта лишь хмыкнул и, отодвинув рукой субъекта как невнятный предмет, пошёл дальше. Преторианцы уже распахивали очередную дверь, заглядывая за неё.

За массивными створками из резного благородно-коричневого дерева с золочёными финтифлюшками оказался тронный зал. Антоний взмахом руки отослал преторианцев назад, а сам с видом важным и задиристым зашагал дальше. Мы, оттолкнув попытавшихся пролезть вперёд трибунов, поспешили в кильватере.

Зал был громаден как центральное помещение столичного вокзала. У разрисованных яркими орнаментами стен громоздились колонны с высеченными на них фигурами богов. Между колоннами торчали огромные бронзовые треножники, в чашах которых беззвучно полыхали языки пламени — несмотря на то, что дневной свет в достатке струился из окон под самым потолком. Весь декор зала был размеров неподобающе гипертрофированных, так что посетитель должен был чувствовать себя как мальчик-с-пальчик в доме великанов, что символизировало его самоличную ничтожность редкой степени.

Обрамляя проход, двумя рядами стояли в полном молчании богато оформленные личности, по всей видимости, из разряда придворной знати. Некоторые при нашем приближении робко склонялись, другие вели себя с некоторой дерзкой отстранённостью, но при том скрыть прыгавший в глазах испуг не могли.

Звонко топоча в общей тишине обувью по гранитным плитам пола, вся наша компания во главе с Антонием приблизилась к возвышению у противоположной стены, где монументально стоял огромный угловатый, напоминавший формой табуретку, трон с широкой сверкавшей золотом спинкой, украшенной эмалевыми разноцветными узорами.

На фоне этого великолепного сидения несколько терялся его пользователь — нежного вида юнец, напоминавший хорошо раскормленного шестиклассника, в шутку наряженного и раскрашенного в карнавальной манере.

Лицо его густо покрывал неестественный слой белил, глаза были подведены к вискам, в оттопыренных ушах висели золотые массивные серьги, оттягивавшие вялые мочки. На царе был надет сарафанового кроя длинный балахон из белоснежной ткани с вышитыми золотой ниткой кругами и скарабеями, на шее имелся целый набор золотых цепей и ожерелий. Весь этот дизайн венчал кувшинообразный бело-красный головной убор с головой змеи.

— Глянь, никак царь! — громко воскликнул Боба и недоверчиво засмеялся.

Нас обогнал Теодот; с поклонами до самого пола, обращёнными к царственному пацану, он влез на возвышение, утвердился за троном и замер там как восковая кукла. Антоний остановился напротив и широко ухмыльнулся, не торопясь говорить и наслаждаясь разгоравшимся в глазах юной августейшей особы ужасом, чьи пухлые губы уже стали подёргиваться и кривиться.

Возникла некая приятная для моральных садистов пауза, которую бесцеремонно нарушил Серёга.

Он бегом вскочил на возвышение, толкнул Птолемея Диониса в плечо и панибратски спросил:

— Слышь, пацан, а где бы нам твою сеструху найти?

С другой стороны тем же макаром подскочил Раис и, мимоходом пощупав матерьяльчик сарафана, бодро воскликнул:

— Куда Клеопатру дел, говори, малец, а то по шее получишь!

Придворные в ужасе ахнули. Теодот высунулся из-за трона и спешной скороговоркой с глубоким сожалением сообщил:

— Клеопатра под стражей. Свидания запрещены…

Раис изумился до крайности, взял наглеца за грудки, тщательно перекрывая дыхание, и, чётко чеканя слова, произнёс:

— А я не с тобой разговариваю, вошь бледная! Я пацана спрашиваю! Понял? А то как дам топором!

Теодот стал бледен пуще прежнего и моментально засипел:

— Там она, там, в Львиной башне, со всеми своими прислужницами.

— Ну и как туда пройти? — небрежно осведомился поднявшийся на пару ступенек к трону Джон.

— Тут недалеко… От дворца направо пройти… башня там со львами…

— Это ещё зачем со львами? — забеспокоился Лёлик.

— … львы там каменные… — захрипел в последнем усилии Теодот и забился отчаянно как обезглавленный петух.

— Ну ладно, — довольно сказал Раис и отпустил удушаемого, отчего тот повалился бессильно на пол, после чего строго посмотрел на юного царя: — А ты сеструху не забижал?

— Она сама!… — вдруг жалостливо заныл Птолемей Дионис и даже стал растирать нюни рукавом.

Раис внимательно поглядел на царские украшения, потом зыркнул на Серёгину бляху, почесал подбородок задумчиво, после чего дёрнул паренька за локоть и торопливо ляпнул:

— Давай меняться! — и тут же без реверансов стал снимать с царя самую большое ожерелье, цепляя им за монархическую шапку.

Птолемей Дионис растерянно замер и даже не пикнул, а лишь слегка вжал голову в плечи и болезненно зажмурился. Жирный его подбородок мелко дрожал.

Раис не без удовольствия приспособил ожерелье себе на шею, потом достал из кармана своего галифе непонятно с каких времён сохранившийся пионерский значок и стал пристёгивать его Птолемею Дионису на левую сторону, приговаривая довольно:

— Ты это… не того…без обиды… сувенир это, ферштеен? — а пристегнув, отошёл на шаг, поглядел с прищуром на дело рук своих и проговорил с надрывом: — Ты его береги!…

— Ну ничего себе!… — мелко захихикал Лёлик. — Вот, значит, кто самым первым юным пионером был!

— Да нет, он не взаправдашний, — усомнился Боба.

— Это почему? — спросил Лёлик.

— Красного галстука не хватает, — пояснил Боба.

— А ну-ка!… — Антоний, которому надоело быть на вторых ролях, оттёр Раиса от трона, без церемоний за шкирку скинул оттуда юного монарха и уселся сам.

Римская солдатня дружно рявкнула здравицу, стукнув от души мечами по щитам, отчего придворная камарилья шарахнулась как стадо овец.

Антоний довольно покивал, а потом мрачно уставился на паренька, который начал трястись и быстро покрываться потом. Теодот выскочил из-за трона и преданно встал рядом с ним.

— Где Пофин? — цедя сквозь зубы, спросил наш полководец.

Паренёк смог в ответ лишь икнуть судорожно.

— Он изгнан его царским величеством за измену и предательство, — пришёл на помощь Теодот, всё ещё пытавшийся выглядеть лицом официальным и значительным.

— Ну?… — брезгливо оттопырив губу, бросил Антоний. Взгляд его не предвещал ничего замечательного.

Теодот как-то сразу съёжился и торопливо забормотал:

— Это он приказ отдал с римлянами воевать. Мы совсем не знали. Это он должен отвечать!…

— Ничего, все ответите! — многообещающе рявкнул Антоний и даже притопнул ногой, отчего юный царь в ужасе ахнул и стал оседать кулём на пол.

— Ну ладно, Антоша, ты тут разбирайся, а мы пойдём, пожалуй, — встрял Джон, потом подумал и строго осведомился: — Уговор насчет трёх дней не забыл?

Антоний скорчил недовольную гримасу, но кивнул согласно.

 

Глава 28

В которой герои знакомятся с Клеопатрой.

Помахав ему на прощание, мы покинули тронный зал и выбрались из дворца. Спустившись по лестнице на площадь, мы свернули направо, прошли немного по широкой улице и вышли к массивному квадратному строению высотою в три стандартных этажа. Вокруг всего строения наличествовали невысокие постаменты со львами из чёрного гранита.

— Никак она, башня! — сказал Боба.

— Клеопатра заждалась, бедняжка… — умильно пробормотал Джон, пытаясь высмотреть что-нибудь в узких окнах, имевшихся на самом верху башни.

Возле входной двери, украшенной медными загогулинами, шумно толпились пьяные, а оттого наглые легионеры во главе с мордатым налитым мясницкой краснотою центурионом. Они громко и бестолково рассуждали: как бы получше высадить дверь, и что же там от них такого интересного прячут.

— Эй, эй, чего делаете?! А ну не замай! — ещё издали заорал им Лёлик, переходя на ускоренный пружинистый шаг.

— А чего там? — нагло поинтересовался центурион, покачиваясь и берясь за рукоять меча.

— Библиотека это, книжки читать будем, — нашёлся Лёлик.

— Одну библиотеку спалили, так теперь другую подавай! — издевательски заявил верзила-легионер с туго набитым мешком за плечами и с гоготом обернулся к остальным, не замедлившим присоединиться к веселью.

— Ну вот, что, служивые, — решительно произнёс Джон, между тем стоя за Серёгою, который с беззаботным оскалом поворачивал шмайссер от одного римлянина к другому и вполголоса "пухал". — Нам Антоний выделил этот дом для отдыха после боёв. Так что здесь вам делать нечего, — потом подумал и веско добавил: — И вообще, если бы не мы, вас всех ещё бы в Александрии порубали!

— Короче, топайте, мужики, а то сейчас как пульнём громами! — встрял Раис, надвигая каску на глаза и сердито двигая челюстью.

Легионеры постепенно умерили веселье. Пытаясь сохранить на лицах независимость, а в осанке непринуждённость, они сошли с крыльца и пошли, пыля сапогами, по улице. Центурион обернулся на нас, потом что-то прошептал верзиле, после чего они издевательски засмеялись.

Лёлик мстительно хехекнул, приготовил автомат, побежал за ними на цыпочках, догнал и шмальнул под ухом у весельчаков одиночным. Римляне подскочили невропатически и кинулись врассыпную. Лёлик захохотал вслед оглушительным басом, показывая вдогонку непристойную фигуру из среднего пальца.

Мы подошли к двери и прислушались. В доме стояла нежилая тишина. Джон вежливо постучал и бархатно произнёс:

— Есть кто дома?

— Бабцы, открывай! — рявкнул Серёга, ухмыляясь до ушей.

В доме, вроде, пискнули, но никто встречать гостей не вышел. Раис в свою очередь раздражённо пнул дверь сапогом и напористо проорал:

— Эй, дамочки, откройте, слышите, по-хорошему откройте, ничего вам за это не будет!

Но и его призыв остался без ответа.

— Ну что, — сокрушённо развел руками Джон. — Не хотят. Придется действовать хирургически… Боба, давай!

Боба с сомнением заглянул в свой баул и покачал головой:

— Последняя осталась. Как бы потом не того…

— Как последняя? — трагически воскликнул Лёлик. — Ты что, очередями стрелял, что ли?!

Серёга, приплясывая от нетерпения, достал РГДшку и закричал:

— А ну-ка, хлопцы, кто-нибудь дайте ещё гранатку!

Лёлик торопливо выполнил просьбу товарища. Вытащив из кармана моток бечёвки, Серёга оттяпал от него кусок, ловко стянул им две гранаты вместе и плотно привязал получившийся боезаряд к верхней дверной петле, кстати торчавшей наружу.

— А снизу чего? — спросил деловито Лёлик, показывая на нижнюю петлю.

— Потом!… — отмахнулся взрывник.

Пошвырявшись кругом, Серёга нашёл угловатый булыжник. Потом отрезал от мотка новый изрядный кусок, на один его конец привязал булыжник, а другой конец примотал к верхней петле так, чтобы булыжник повис свободно. Бечёвку Серёга разлохматил посередине и вставил туда сухую щепку. В завершение умелец обмотал булыжник новым куском бечёвки, привязал другой конец к кольцам гранат и разогнул предохранительные усики.

— Ну, готово! — с удовлетворением сказал он, достал из кармана одноразовую зажигалку и, пощёлкав колёсиком, щепочку запалил.

Щепочка весело разгорелась; язычки пламени потянулись вверх по дереву, норовя пережечь бечёвку.

Мы в непонятной задумчивости следили за огоньком.

— Атас! — крикнул Серёга. — Тикаем!

Мы кинулись бежать и едва зарулили за угол, как раздался гулкий взрыв. Мы спешно вернулись. Исковерканная перекособоченная дверь, полностью сорванная с верхней петли, с трудом висела на нижней петле, согнутой жалким образом.

Боба с Серёгой дружно навалились, как следует дёрнули и свернули дверь напрочь.

— М-да… — досадливо молвил Раис. — Теперь и не запрёшься на ночь. А тут ведь шастают всякие… — он подумал, потом вытащил штык и, сильно надавливая, тщательно нацарапал на стене: "Не входить. Занято. Раис", потом ещё подумал и добавил: "И прочие громовержцы".

— Да ладно тебе!… Писатель! — покритиковал Серёга и пригласил: — Айда на праздник жизни!

— Эй, поосторожнее надо! — предупредил Лёлик. — Там, вроде, об охране говорили…

— Да они уж давно разбежались! — снисходительно произнёс Серёга, но, тем не менее, перед тем как войти, изготовил автомат и пригнулся на настороженный манер.

Впрочем, внутри никакой засады не оказалось. За дверями было совершенно пустое высокое, под самую крышу, помещение с порядком истёртым каменным полом. Сверху из квадратных отверстий падали пыльные столбы света, ложившиеся ровными яркими прямоугольниками на противоположную стену, на которой имелся грубовато раскрашенный барельеф, изображавший неспешно шагавших быков с лирообразными длинными рогами.

Справа был проход, за которым угадывалась полутёмная анфилада комнат. Оттуда высунулась перепуганная кошачья мордочка, поглядела на нас недоверчиво и испарилась. Слева начиналась широкая каменная лестница на второй этаж.

— Надо наверх идти! — заявил Боба и резонно аргументировал: — Потому что окна только наверху есть.

— Согласен, — вальяжно ответил Джон и подтолкнул Серёгу вперёд.

Мы, стараясь не шуметь, поднялись по лестнице, миновали совершенно пустой коридор и, сдвинув пёструю занавесь, прикрывавшую дверной проём, осторожно вошли в небольшое помещение. Помещение выглядело так же пустынно в смысле обстановки, но зато было весьма пикантно и вызывающе украшено присутствием одной из обитательниц дома. Какая-то особа, втиснувшись по пояс в узкое окно, высматривала что-то снаружи, поводя нервно корпусом. Густой кофейный колер гладких тугих ягодиц, открытых задравшейся короткой белой юбчонкой, пылко намекал на принадлежность особы к африканской расе.

Мы замерли как один, любуясь приятной картиной, но совсем некстати проявил инициативу Раис, тем самым всё испортив.

— К-хе, к-хе! — покашлял он и окликнул с интонациями завзятого лакомки: — Ау, дамочка!

Негритянка сдавленно ахнула, завозилась в окне как уж на сковородке и принялась вылезать обратно, отчего юбчонка задралась уж совсем несносно для изголодавшегося солдатского сердца, и даже смутно захотелось, чтобы вылезала она помедленней и с достойной плавностью. Но артистичной эротики не случилось — особа дёрнулась с вывертом и выскочила из окошка как намыленная.

Получив возможность нас увидеть, негритянка как-то утробно замычала, всплеснула руками да так и застыла в нервном ступоре женой Лота, ужасно пуча сверкавшие белками глаза и быстро покрываясь бисером крупного пота. Кроме юбчонки на девице имелся какой-то холщовый отдельно висевший на шее воротник с синими полосками, не особенно прикрывавший острые груди, торчавшие по-козьи. Внешность её оставляла желать всего наилучшего. Совершенно негроидные черты достойно подчёркивались широким приплюснутым носом с тёмными дырами вывороченных ноздрей и отвислой слюнявой нижней губой размером с хороший вареник.

— Ну здравствуй, Клепатра! — проникновенно молвил Серёга.

Негритянка вместо ответного привета оглушительно взвизгнула, отпрыгнула назад, отчего груди ее встряхнулись почти как крылья, с хлопком прижала ладони к щекам и с невнятным криком кинулась чесать вон, скрывшись в следующей комнате.

— На абордаж! — заорал Серёга и кинулся в погоню, распевая во всю глотку: — Ты, постой, постой, красавица моя!…

Мы постарались не отставать, и через пару комнат, даже не успев как следует разогнаться, вбежали в большой зал, полный народу. Народ, будучи во всём видимом количестве женского пола, тут же завизжал, хотя и не очень напористо, а как бы с некоторыми сомнениями в пользе подобных звуков. Мы по инерции успели выскочить на середину зала, где и остановились, принявшись изучать барышень, а заодно и комнатный интерьер. Между тем, наличествовавшие девушки, обнаружив, что на них вовсе не кидаются насиловать и грабить, визг свой умерили и примолкли, разглядывая нас настороженно как малые зверьки. Их было достаточно, чтобы сразу не сосчитать, и представляли они собой форменный интернационал.

Имелись негритянки, одеждою которым служил всё тот же юбочно-воротниковый наряд, открывавший перси. Были желтокожие черноглазки в белых полупрозрачных балахончиках. Присутствовали розовые девы вполне европейской наружности, наряженные в разноцветные туники, которые имели по бокам разрезы едва ли не до подмышек, и лишь широкие пояса не позволяли одёжке распадаться на две скоромные части.

Практически все девушки в смысле внешности были неплохи и даже эстетичны; лишь некоторые африканки — во главе с губошлёпной девушкой, которую мы имели удовольствие встретить первой — явно относились к непригожим чернавкам.

Девицы располагались по всему залу — некоторые вскочили со скамеек и стульчиков, некоторые оставались сидеть, но все они застыли напряжённо, как действующие лица в финальной части известной пьесы "Ревизор"; и лишь одна милая малютка с ланитами цвета сливочного мороженого и с кудрявой русой гривкой, сидевшая прямо на полу у стены и глядевшая на нас во все глаза, машинально дёргала струны сжимаемой в руках маленькой кифарки, отчего монотонно повторялась одна и та же заунывная музыкальная фраза.

В комнате натыкано было множество всякой мебели типа кушеток, стульчиков, комодов и этажерок, по углам стояли на мраморных подставках бронзовые фигурки богов, под ними в глиняных расписных вазах корячились полузасохшие букеты; на полу лежали толстые пёстрые ковры, одну стену украшала тяжелая богато затканная серебром занавесь; другую стену из полированного камня покрывали сложно резанные барельефы, на которых среди растительных замысловатых узоров выпукло выделялись человеческие тела, имевшие зверообразные личины с глубоко высеченными глазами, отчего казалось, что смотрят они на тебя пристально и неодобрительно. В одном из зверских глаз блеснуло влажно; я, заинтересовавшись, решил полюбопытствовать поближе, но споткнулся некстати об край ковра, а когда поднял голову, то каменный страшила пялился уже безо всякого интересного блеска.

Коллеги также зашевелились, преодолев полноту первых впечатлений, и стали разбредаться по залу.

Раис выскочил живчиком вперёд, в полном восторге захлопал себя по ляжкам и гаркнул:

— Эхма, девчонки, ужо повеселимся! — после чего, не найдя достойных словес для овладевших им чувств и желаний, смачно выкрикнул: — Трах-тибидох-тибидох!

Внезапно как чёрт из табакерки из-за кадки с пышной растительностью вылез маленький сморщенный старичок, похожий на гриб мухомор, как его рисуют в детских книжках. Старичок поправил странный свой головной убор с длинными наушниками, расшитыми красными крестиками, кашлянул сипло и с невыносимыми интонациями заправского плаксы запричитал:

— Сюда нельзя, нельзя сюда… Туточки её царственное величество Клеопатра с приближёнными!

— Но, но! — сказал ему Раис с превосходством и добавил многозначительно: — У нас билеты куплены! А царицу нам и надо! — после чего щёлкнул старичка по лбу и заорал счастливо: — А которая тут Клеопатра?! А вот сейчас угадаю!… — и пошёл шустренько наматывать по комнате суматошные круги, осматривая девушек зорким соколом, да с такой скоростью передвижения, что не успели мы ещё и сделать по шагу, а Раис уже шёл на третий круг.

Старикан попытался засеменить следом, обречёно бормоча:

— Нельзя так, нельзя… царица у нас строгая, может и осерчать!

— Не боись, папаша, мы девкам серчать не даём! — находчиво переиначил Серёга, примериваясь к одной статной африканке как петух к червячку.

Джон вымученно сморщился, громогласно откашлялся, хлопнул в ладоши, вздел монументально десницу и после всех этих ахтунгов заговорил проникновенно и убедительно как народный целитель с безнадёжным, но богатым больным:

— Итак, дамочки, а также царевна Клеопатра! Со всей ответственностью заявляю, что мы не мародёры какие-то, типа легионеров там всяких, а, напротив, присутствуем тут с совершенно определённым и миролюбивым консенсусом и плюрализмом. — Джон прошёл на середину комнаты и встал там как добрый молодец, подбоченившись и выставив ножку вперёд. — Слышали громы, небось?… Наша работа! Мы согласно вашей религии есть эти самые…

— Громовержцы, — подсказал я.

— Сам знаю, — сухо отрезал оратор и продолжил: — И согласно своему статусу и нонсенсу громо… — Джон задумался, а затем просветлел, найдя собственный оборот, — …извергателей, пришли на помощь римлянам, по их нижайшей просьбе, естественно, чтобы победить врагов на поле брани, а так же и при приступе данного населённого пункта как то город Мемфис с благою целью освободить царевну Клеопатру… — Джон, не прерываясь, принялся прохаживаться и разглядывать свою аудиторию, между разглагольствованиями вполголоса и скороговоркой осведомляясь у каждой девушки: не она ли есть Клеопатра.

Двигался он навстречу продолжавшему носиться кругами Раису, отчего то и дело сталкивался с ним с чертыханиями.

— … Ну а в качестве достойного и заслуженного гонорара мы присудили себе приобрести… то есть, поиметь… то есть… в общем, всё здесь, — Джон плавно повёл вокруг рукой, показывая на стены, обстановку, а заодно и на барышень, стараясь не пропустить никого, — мы получили в своё, так сказать, покровительство, чем и воспользуемся всенепременно и безукоризненно!…

О том, что это покровительство распространяется только на пару дней, Джон предусмотрительно не упомянул.

— Не боись, красавицы! Всё будет хорошо, всё чётко! — добавил Серёга, прохаживаясь подле девиц. — Мы ребята ушлые, с нами не пропадёшь!

Внезапно из-за занавеси прозвучал серебристый звон.

Мухомор встрепенулся и, воскликнув:

— Это… сейчас… царица Клеопатра кличет! — кинулся на звук, раздвинув занавесь, которая, как оказалось, прикрывала широкий проход в следующую комнату.

— Клеопатра? — удивился Раис. — Стало быть, нет её тут… — и, насупившись, спросил девиц: — А кто же вы тогда будете?

— Мы прислужницы, прислуживаем царице, — смущённо объяснила блондинка с греческим профилем, потупившись и теребя пояс.

— Ага! — принял к сведению Раис и уточнил: — А как числитесь: вольнонаёмные или из рабского звания?

— Рабыни мы, — покраснев, сказала блондинка.

— Ишь ты! — обрадовался Раис и прошёлся ещё разок среди девиц, заложив руки за спину и поглядывая на них совсем по-хозяйски.

Лёлик бочком подошёл к светленькой малютке с кифаркой и, украдкой приглядываясь, спросил застенчиво:

— А откуда будете?

— Из Греции… Нас тут много из Греции… — мило потупившись, пояснила та прозвучавшим как колокольчик голоском.

— А как тут оказались? — продолжил расспросы Лёлик, украдкой пытаясь заглянуть барышне за пазуху.

— Меня ещё маленькой пираты захватили… В Египет и продали… — барышня горько всхлипнула и стала совсем грустна.

— А откуда так хорошо по-латински знаете? — спросил Лёлик, присаживаясь рядом на корточки.

— Когда повелительницу нашу Клеопатру учили, так и мы учились, — пояснила малютка, а потом трогательно пожаловалась: — Когда она плохо училась, так нас за это палками били.

— А почему вас? — удивился Лёлик.

— А её нельзя. Она царица, — сказала барышня и тренькнула по струнам, произведя звук печальный и томительный.

Занавесь откинулась, и оттуда выглянул старичок-мухомор. Театрально помедлив, он церемонно поклонился и заявил:

— Угодная богам царица Египта Клеопатра соблаговоляет соизволить принять вас для аудиенции.

— Ишь ты! — покачал головой Серёга. — А куда ж она денется?

Преодолев занавесь и пройдя вслед за старичком через пустую комнату, мы вошли в хорошо освещённый зал, в конце которого имелось возвышение, укрытое пёстрым ковром. На возвышении стоял золочёный стул с прямой спинкой. На нём сидела молодая особа и смотрела на нас пристально. В глубине её больших серых с голубым звездистым просверком глаз под тяжёлыми тёмными веками с длинными как крылья тропической бабочки ресницами мерцали завораживавшие огоньки.

Мы замерли перед возвышением, разглядывая известную по многочисленным произведениям литературы и искусства историческую личность.

Отливавшие медным блеском тёмно-рыжие с ровно постриженной чёлкой волосы, завитые искусно на висках в крупные локоны и прижатые диадемою в виде змеи с крупным зелёным самоцветом в пасти, мягко обтекали нежный овал лица с детской округлостью маленького подбородка. Сквозь мраморную матовость кожи розово просвечивал лёгкий румянец. По припухлым губам скользила улыбка, почти неуловимая и оттого волновавшая на той грани смысла, когда в ней можно прочитать всё, что угодно.

Царица была одета со вкусом и достаточно скромно для августейшей особы. Фигуру её плотно как перчатка облегало платье из белоснежного полотна, вырисовывая импрессионистическими тенями телесные прелести, гармонично сочетавшие изысканную хрупкость и безусловное плотское богатство. На прекрасно очерченные плечи наброшен был шарф из прозрачного розового материала, гибкую шею облегало бирюзовое ожерелье, мочки ушей оттягивали голубые жемчужины, обнажённые руки чудной формы были овиты браслетами светлого золота с лазуритовым камнем, маленькие ноги в золочёных сандалиях аккуратно помещались на подставочке из резного дерева.

Клеопатра в зале была не одна: пара негритянок во всё тех же передниках и воротниках покачивали над царицею пышными опахалами из страусовых перьев, делая это как бы в забытье, поскольку смотрели на нас неотрывно.

Вошли в зал девушки-прислужницы в полном составе и выстроились полукругом у возвышения, прижимаясь друг к дружке.

Первым из нас встрепенулся Раис. Он шумно вздохнул и произнёс протяжно:

— Вот ты какая, Клеопатра! — затем выпятил живот, поправил каску и не без самодовольства добавил: — А вот мы какие!

Джон оттолкнул бахвала, вышел сам вперёд, взялся торжественно за рукоять кортика и попробовал щёлкнуть каблуками, но его видавшие виды кроссовки совершить того не захотели.

— Ваше величество! — заговорил он с некоторым надрывом. — Разрешите представиться… — Джон немного подумал и нашёл подходящие слова: — Великие и могучие!… — потом расправил плечи и небрежно закончил: — А я их начальник.

— Неправда! — обличительно крикнул Лёлик. — У нас демократия! И рабынь мы уважаем!

— Разговорчики в строю! — цыкнул Джон и продолжил громко, заглушая Лёликино гневное пыхтение: — Итак, мы тут провели для римлян союзническую акцию, увенчавшуюся безоговорочной победой, при помощи своих, так сказать, громоподобных… нет… волшебных… я бы даже сказал, божественных ипостасей, — Джон произвёл рукой витиеватый жест, подчёркивая великолепие фразы, — а теперь, согласно договора с Марком Антонием, мы будем оказывать твоему величеству своё всяческое благорасположение…

— И всем девчонкам тоже! — бодро добавил Серёга, протолкался вперёд, поднялся на возвышение, обошёл вокруг Клеопатры и произнёс смачно: — А ничего царевна-то!

Царица озабоченно заёрзала, ошарашенная столь вопиющим попранием этикета и вдруг покраснела густо и стремительно как первоклашка, уличённая в списывании.

Серёга же рачительно осмотрел царицыных прислужниц и объявил:

— Да и другие девульки ничо! — на что Клеопатра заметно поморщилась.

Джон также приблизился к царице, улыбаясь при том как лис в курятнике, и покровительственно изрёк:

— Мы тут слышали, что твоё величество братец родный обидел. Так ведь мы можем и вступиться, так сказать, за поруганную сторону, если, конечно, сторона эта к нам отнесётся с должным, так сказать, вниманием и благолепием…

Клеопатра слушала макиавеллевские выкрутасы с непроницаемым выражением лица, и лишь её длинные тонкие пальцы вздрагивали и еле заметно ёрзали, выдавая волнение.

— Ничего, теперь справедливость восторжествует! — вступил в переговоры уже и Лёлик, подобравшись к царице сбоку. — Мы твоего братца можем очень даже примерно наказать!

Клеопатра повернулась к нему с интересом, явив точёный профиль с породистым носом, украшенным аристократической горбинкой.

— Точно так! — заторопился Раис, залазя на возвышение, где уже становилось тесно. — Вмиг твоего слабака скрутим! — Раис гордо покрутил царёвой бляхою перед носом у Клеопатры. — Я вот с него цацку сорвал, так тот даже и не пикнул!

К тому времени мы все друг за другом переместились поближе к царице, сгрудившись на возвышении как горные бараны на единственной терраске над пропастью. Сзади заунывно причитал Мухомор, изредка пытаясь то одного, то другого стащить на положенное по этикету место, но в результате получал лишь тычки да отбрыкивания.

— А чего это царица Клеопатра всё молчит? — вкрадчиво осведомился вдруг Джон, прервав, наконец, свои хитроумные намёки.

Клеопатра задумчиво опустила веки, а затем медленно и с величавой плавностью сказала:

— Я рада видеть таких храбрых и мужественных воинов, предлагающих мне своё оружие в защиту попранной царской чести, — после чего посмотрела на каждого внимательно и проникновенно как девочка с плаката: "Воин, защити!".

Голос её, полный томной силы, отличался той грудной бархатистостью, которая каждого неглухого субъекта мужской национальности заставляет встрепенуться с оглядыванием подобно флюгеру на ветру. Коллеги незамедлительно подтянулись как курсанты на плацу и начали как бы невзначай тетешкать вооружение.

Клеопатра премило улыбнулась и спросила:

— Какую милость я могу оказать моим храбрым воинам?

Сказано это было так, как если бы проистекала светская беседа, и словно бы присутствие наше было обусловлено не фактом грубой силы, а милостивым приглашением, делавшим великую честь.

— Вот, вот! — торопливо и тонко намекнул Раис. — Я и смотрю: уж время обеда, а вы что-то и не чешетесь… то есть, медлить изволите… А надо ведь гостей дорогих приветить, угостить как следует, а то проголодались, пока ваш город завоёвывали!

— С твоим царским присутствием! — торопливо уточнил Джон.

— И вот… с девчонками прочими! — добавил взахлёб Лёлик и покраснел.

Царица немного подумала, потом согласно кивнула, поманила пальцем Мухомора, шепнула ему что-то.

Затем Клеопатра встала резко. Мы непроизвольно расступились; царица, более ни слова не сказав, направилась к выходу. Девицы, толкаясь как молодые овечки, поспешили следом.

— Эй, твоё величество! — закричал вслед Серёга. — Ты нам хоть пару девок-то на развод оставь!

Клеопатра на миг притормозила, отчего девушки сбились табунком; Серёга тут же подскочил к ним мелким бесом, обхватил арьергардную парочку то ли за талии, то ли за попки, потащил в уголок.

— А ты что теряешься? — спросил я Джона.

— А что ж я буду с прислугой якшаться, когда меня царевна полюбила? — снисходительно ответствовал тот, разглядывая не без удовольствия свою физиономию в карманное зеркальце.

— Ну, колись, любезный, — строго заговорил с Мухомором Раис. — Чем гостей дорогих потчевать будешь, какими такими яствами?

Старикан пожал плечами и ошарашил:

— Так ведь и нет почти ничего…

— Как так?! — ахнул Раис.

— Да откуда взяться-то? Самих едва кормили, — сказал Мухомор и пожевал губами.

— А как же спецпаёк? — недоверчиво спросил Лёлик. — Ну там продукты всякие для царских особ?

— Так нас только два дня назад сюда и приспособили, как в Мемфис прибыли, — пояснил старикан. — А тут осада эта. Один раз принесли продуктов, да потом и забыли.

— А сами чего же? — удивился Раис. — Не могли, что ли, на рынок сходить, купить всякой вкуснятины?

— А как выйдешь-то? — удивился старикан. — Нас ведь под охраной держали. Крепко-накрепко, строго-настрого…

— А куда охрана делась? — поинтересовался Боба.

— Как римляне в город ворвались, так все и разбежались, — сказал Мухомор.

— А дверь кто изнутри запер? — спросил Серёга, уже покинувший раскрасневшихся, тяжело дышавших девушек, поправлявших порядком сбитые одёжки.

— Мы и закрыли. На всякий случай, — ответил Мухомор.

— Так что ж делать-то?! — панически воскричал Раис.

— Может, сходим по торговым точкам, купим чего надо, — предложил Боба.

Мухомор хмыкнул и заявил:

— Да кто ж сейчас торговать будет. Все попрятались.

Раис трагично застонал, а потом спросил в отчаянии:

— Ну так хоть что-нибудь из съестного есть?!

Мухомор подумал и сказал:

— Остались фрукты разные, мёд, чечевицы полмешка, да масло есть, да лука немного.

Раис мгновенно повеселел и довольно забормотал:

— Ну ничего, ничего… Сейчас кашку сварганим… Чечевичная кашка калорийная…

— Слышь, папанька, а вино у вас есть? — живо поинтересовался Серёга.

— Вина нету, — лаконично огорчил Мухомор.

— Ах ты…! — с досадой выразился Серёга.

Старикан подумал и добавил:

— Тут, я знаю, недалеко храм есть древний. Богини Баст. Там священных кошек в вине купают. Так что, думаю, у них есть.

— Как!? — взвопил Серёга, заводясь берсерком. — Кошар потных в радость нашу макают? Да я им!.. — и заходил по комнате, потрясая кулаками.

— Ну так, погнали, конфискуем, — дельно предложил Боба.

 

Глава 29

В которой герои добывают провиант и организуют застолье.

Начали составлять экспедицию. Первым вызвался кипевший от негодования Серёга. Решили также прогуляться Лёлик с Бобою. Джон предложил и мне влиться в ряды экспроприаторов, а сам заявил, что останется присматривать за общим порядком и беречь царевну. Раис, исполняя долг каптенармуса, взял на себя ответственность за приготовление кашки, а также за сервировку банкета, после чего как заведённый стал заклинать нас не пропустить чего-либо съестного и всё тащить в дом.

Уточнив у Мухомора дорогу, мы вышли наружу и пошли указанным путём. На улице было пустынно и оттого покойно, разве что от дворца доносился нестройный шум большой многоплановой возни, да в конце перспективы группка легионеров методично ломилась в дверь зажиточного на вид дома. Остальные дома являли наглухо затворённые крепкими ставнями окна и полную тишину.

Миновав переулок, мы обнаружили соответствовавшую словесному портрету маленькую площадь. На ней располагался гранитный постамент с гранитной же порядком потёртой женской фигурой неглиже. Фигура являла симпатичную гибкость и спортивную поджарость и обладала кошачьей скуластой головой. Далее имелась высокая каменная ограда с запертыми тяжёлыми воротами; над оградою возвышалось массивное строение с плоской крышей.

Мы подошли к воротам. Серёга, сменивший гнев на целеустремлённость, попинал сапогом в обшитые медными полосами доски и сказал:

— Ладно, нормальные герои идут в обход, — указывая при этом на ветвистое дерево, росшее на углу рядом с оградой.

Мы прошли туда. Из-за ограды доносились какие-то странные и гадкие звериные звуки. Лёлик с задумчивой миной предположил, что так могут кричать дикие и голодные чудовища, мотивируя это собственным внимательным прочтением трудов господина Брема и просмотром передачи "В мире животных", после чего заявил, что не полезет туда ни за какие коврижки, пока кто-нибудь не произведёт достойную и полноценную разведку.

Серёга, приняв намёк на свой счет, без излишних колебаний ловко взобрался наверх, поглядел внимательно через ограду и, заухмылявшись, сообщил, что орут кошки, которых больше, чем на городской помойке. Лёлик приободрился и радостно забормотал себе что-то под нос, потирая руки.

По очереди мы залезли по вольготно торчавшим толстым ветвям на стену и перемахнули через неё. Перед нами предстало зрелище, достойное заметки в рубрику "Братья наши меньшие". На утрамбованной земле обширного двора толпились, бродили, валялись, дрались, вылизывались, занимались половым непотребством и при всём при этом мяукали, вопили, орали, фырчали и шипели кошки в количестве, не поддававшимся осмыслению. Голоса их звучали хрипло, пронзительно и заунывно — и даже с некоторым иностранным оттенком.

Все кошки были одной странной породы: гладкошерстные, поджарые, пепельно-серой или землистой масти. У них были маленькие костлявые головки с острыми ушами и огромными тёмными глазищами, смотревшими совершенно таинственно.

Воздух во дворе был полон гадкими ароматами кошачьей жизнедеятельности.

Выглядевшие голодными зверьки тут же, задрав хвосты, набежали толпами и столпились вокруг. При этом они заорали с новой силою и даже принялись теребить лапами за штаны, живо напомнив наглых и избалованных попрошаек.

Отпихивая не в меру назойливых мурок, мы осмотрелись в поисках дальнейшего плодотворного пути. Двор окружали какие-то постройки, похожие на хозяйственные; напротив возвышался сам храм. Его фасад был расписан полуосыпавшимися фресками, изображавшими торжественно шествующих кошек. Храмовая дверь была заперта.

Посреди двора стоял большой бронзовый котёл с крышкою; вокруг него располагались в несколько рядов низкие каменные корытца.

В пристройках имелась пара дверей: одна — закрытая на тяжёлый замок — была низкой и напоминала конструкцией грузовые подвальные люки в овощных магазинах; другая — нормальная — была приоткрыта. Мы было направились к ней, стараясь не шуметь, но кошки завыли с новой силою, и из двери выглянул какой-то лысый субъект. Узрев нас, он тут же нырнул обратно; дверь захлопнулась, заскрежетал засов.

Серёга, подскочивший слишком поздно, дёрнул пару раз за ручку и бойко закричал:

— Эй, открой, по-хорошему прошу, а то хуже будет! — но внутри лучшей доли не возжелали и дверь не открыли.

— Ладно!… — многообещающе произнёс Серёга и направился к другой двери, на ходу доставая из карманов какие-то проволочки и гвоздочки. Подойдя, он сходу схватился за замок и начал в нём ковыряться мастеровито и убедительно.

Мы с Бобой расположились рядом, поглядывая на всякий случай по сторонам. Лёлик же отошёл от нас на середину двора, присел там на корточки и позвал ласково:

— Кис-кис, — прищурившись при этом прегадко.

Я, памятуя о его тяге к динамическим экспериментам над кошачьей породой, счёл необходимым предупредить:

— Эй, биолог, они тут священные.

— Так я ж только погладить, — хитро ответил Лёлик, протягивая миролюбиво раскрытую ладонь зверькам.

Кошки, толкаясь и вопя, потянулись мордочками, надеясь на съестной сюрприз, но сюрприз вышел несколько иным. Лёлик внезапным рывком протянул в кошачью гущу свободную руку и изловчился зацепить за хвосты парочку особо доверчивых особей, тут же подняв их повыше. Улов завопил благим матом.

— Арестованы за нарушение общественного порядка! — бодро сообщил Лёлик, легко как балерина подскочил к бронзовому котлу, приоткрыл крышку, кинул кошек вовнутрь и крышку захлопнул.

Потом присел рядом и, умильно закатив глаза как гурман при дегустации, легонько ударил цевьём по котлу. Раздался басистый тягучий гул, в который резко вписались надрывные вопли заарестованных животин. Лёлик, ударив посильней, склонил голову на плечо, прислушиваясь к получившемуся звуковому набору, а затем заколотил по-рокк-н-рольски, вызывая обильное крещендо.

Тут Серёга вскрикнул радостно, отшвырнул распахнутый замок, отворил дверь и прытко поспешил вниз по ступенькам в подвал. За ним было направились и мы с Бобой. Но вдруг давеча захлопнутая дверь распахнулась и оттуда выскочила немалая толпа бритоголовых личностей в белых и рыжих балахонах. Они быстро побежали к Лёлику, размахивая палками, кидаясь камнями и крича гортанно.

Мы с Бобой кинулись на выручку, но несколько запутались в узком проходе. Лёлик же не растерялся, вскочил на ноги, обежал вокруг котла, сдёрнул с него крышку, прикрылся ею как спартанец при Фермопилах, и стал ёрзать незанятой рукой, пытаясь изловчиться и вытащить из-за спины автомат. Это ему удалось; он выставил поверх своего щита ствол и бабахнул от души в воздух. Жрецы шарахнулись туда-сюда, спотыкаясь о заметавшихся кошек, сбились в баранье стадо, да так и повалились, глядя снизу на Лёлика со страхом и ненавистью.

— Эй, что за шум? — бодро закричал Серёга, вылезая наружу и не особо обращая внимания на изменившийся интерьер двора, так как тащил, пыхтя, без малого трёхведёрную покрытую серой пылью амфору, очертаниями походившую на взрослую купеческую дочь.

Коллега с облегчением поставил сосуд наземь и, бережно придерживая, пылко воскликнул, захлёбываясь словами:

— Мужики, там много!… Давай, давай, все подметём! — глаза его блестели.

— Пошли, что ли, посмотрим, — пригласил я Бобу.

— Я тоже хочу! — закричал Лёлик.

— Ты этих вот в плен взял, ты и охраняй! — строго сказал я. — А то мы с ними не справимся.

Лёлику аргумент понравился и он, всё так же держа крышку навроде щита, стал расхаживать вокруг жрецов, покрикивая для порядка.

Мы спустились вниз. В подвале по стенам тянулись полки, стояли лари и сундуки, настежь распахнутые. Кругом было пусто, и лишь в дальнем углу стояли на деревянных подставках разнокалиберные амфоры, да притулился мешок, наполненный, как оказалось, вялеными финиками.

Вниз по ступенькам скатился Серёга, стал хватать амфоры, пихать их нам в руки, приговаривая что-то про трофеи, пополнение запасов и пир на весь мир. Тащить всё это вовсе не хотелось, и, посовещавшись, решили воспользоваться вовремя случившимися пленниками.

Поднявшись наружу, мы выбрали самых крепких и, дав Серёге для острастки покричать и потопать сапогами, нагрузили их так, чтоб мало не показалось. Серёга никому не доверил свою пузатую красавицу, поднял её сам и, побагровев от натуги, поволок к воротам, переваливаясь и ставя враскоряку ноги.

— Эй, надорвёшься! — крикнул я ему.

— Своя ноша… не западло! — ответил Серёга, дыша с надрывом.

Запертые изнутри ворота мы без помех отворили и тем же путём, но уже заботясь о цельности каравана при помощи изображения конвоя, без приключений вернулись обратно.

Серёга героически дотащил гигантский сосуд до самой двери, где, всхлипнув надсадно, поставил амфору на землю и, вытирая ручьи пота, милостиво разрешил:

— Ну ладно, можете тоже немного понести.

Мы вежливо отвергли оказанную честь, а взамен приспособили к громадине двух жрецов покрепче, заботливо забрав у них куда меньшие по весу сосуды.

Всем коллективом мы вошли в дом и поднялись по лестнице на второй этаж. В доме происходила суматоха; по комнатам бегали чернокожие и желтокожие рабыни, откуда-то издали слышался боевой голос Раиса.

Вышел к нам навстречу Джон. Он самодовольно улыбался, словно бы уже успел осуществить свои гадкие замыслы, и ел яблоко. Окинув взором навьюченный караван, он благосклонно кивнул и любезно проинформировал, что банкет будет на первом этаже, так что придётся спускаться обратно.

Вслед за Джоном мы спустились по другой лестнице в узкий вытянутый зал с белёными стенами, выходивший террасой во внутренний частично выложенный каменными плитами дворик. Зал украшали резные колонны из чёрного полированного дерева; из такого же дерева стоял длинный стол со скамейками. Во дворе росли чахлые деревца да пара розовых кустов с пожухлыми бутонами. Посередине находился колодец с низкими стенками и журавлём; рядом размещался круглый пересохший бассейн с каменными стенками. Густая тень протянулась от противоположной стороны дома к колодцу, предвещая скорое наступление вечера.

Мы сгрузили сосуды в угол и отпустили полонян, отрядив Бобу с Лёликом проконтролировать их благочинный уход с подведомственной территории.

Появились желтокожие рабыни с блюдами, расставили их по столу; на блюдах в скромном количестве лежали фрукты: яблоки, груши, виноград. В деревянной бадейке находились медовые соты, потемневшие от времени.

Серёга отбил горлышко у амфоры, хлебнул щедро, крякнул и принялся раскурочивать мешок с финиками, а раскурочив, стал с интересом смотреть внутрь.

— Ага! Пришли! — закричал Раис, забежав в комнату. — А я кашку варю! — гордо сообщил он и, покрутив головой, поинтересовался: — Чего принесли?

— Да вот, мясца диетического с овощами, — хитро сказал Серёга.

Раис обрадовано гикнул и ткнулся в мешок, а Серёга захохотал и стал совать ему под нос горсть слипшихся плодов, в которых виднелись белые толстые червячки. Раис сморщился, заругался и вновь убежал.

Серёга подозвал рабыню с блюдом и, приговаривая: "а вот мы их щепочкой", принялся выковыривать червяков подобранной с пола деревяшкою, складывая обработанные фрукты в подставляемую рабыней посуду.

Вошёл Мухомор. Под его руководством две коренастые негритянки притащили резной стульчик с мягкой подушкою на сиденье и поставили его во главе стола.

— Как изволит себя чувствовать Клеопатра? — вальяжно спросил Джон.

— Её царственное величество изволит одеваться перед трапезой, — сухо ответил Мухомор.

Джон важно расчесался пятернёй, подмигнул мне и сообщил:

— Ох, и повеселюсь ужо сегодня с царицею!

За дверями раздался шум такелажных работ; вошёл Раис, пятясь задом, размахивая руками и громогласно советуя заносить то влево, то вправо; следом четыре рабыни, судорожно надрываясь, тащили закопчённый котёл с аппетитно дымившимся содержимым.

— Чего тут? — поинтересовался Боба, заглядывая в котёл и нюхая не без удовольствия.

— Кашка чечевичная с лучком жареным на оливковом маслице, — с гордостью представил кушанье Раис.

Котёл утвердили посередине стола; желтокожие рабыни притащили пустые медные миски, чаши, костяные плоские ложки. Серёга самолично расставил по столу амфоры в изобильном количестве.

— Ну что, вроде всё готово! — резюмировал Раис, окидывая счастливым взглядом стол.

— Ну, и где царица? — спросил требовательно Джон у Мухомора.

Тот выдержал паузу и не спеша удалился. Джон энергично показал ему вслед средний палец и вновь принялся прихорашиваться. Лёлик шмыгнул к столу, схватил в одну руку ложку, в другую яблоко и стал, обжигаясь и кряхтя, пихать кашу в рот, закусывая фруктом. Боба схватил едока за локти, стал оттаскивать, стыдя и позоря, но Лёлик огрызался, де плевал он на все царские дворы и этикеты, и норовил ещё черпнуть кашки.

 

Глава 30

В которой происходит пир.

— Царица Египта Клеопатра! — громко и торжественно объявил от двери вошедший Мухомор и даже пристукнул об пол появившимся невесть откуда тяжёлым посохом.

Лёлик отшатнулся от стола, быстро облизал ложку и украдкой положил ее перед царицыным местом. Мухомор отступил в сторону, и в зал вплыла, плавно ступая и изысканно улыбаясь, Клеопатра. За нею следовали две негритянки с опахалами.

Царица была в белом с синими узорами платье, скреплённом на плечах застёжками с мелкой россыпью фиолетовых самоцветов; её волосы, вдруг ставшие мелкими пышными кудрями, уложенными в замысловатый холм, поддерживались лентой, затканной серебряными узорами; тонкую талию стягивал золотой плетёный пояс, уверенно подчёркивавший крутые очертания круглых бёдер.

Клеопатра прошла несколько шагов и остановилась выжидательно.

Джон, воспользовавшись всеобщим вниманием к появлению прекрасной дамы, прошмыгнул к столу, шлёпнулся на край скамьи рядом с царицыным стульчиком и замахал ей призывно как прыткий семьянин в пригородной электричке, успевший занять в толчее отправления места на всех своих домочадцев.

Клеопатра посмотрела на всех нас с улыбкою приветливой и благожелательной, а потом направилась к своему креслицу.

Я, не долго думая, встал напротив Джона — с другой стороны от царицыного места. Клеопатра остановилась рядом со стулом, по очереди взглянула на нас с Джоном. Джон, не долго думая, схватил её за подол и потянул приглашающе; я же, вспомнив некоторые правила хорошего тона, галантно отодвинул стул, помогая царице сесть, а затем его и придвинул под самый августейший задик, не преминув с оказией рассмотреть его. Клеопатра одарила меня улыбкою как червонцем, а Джон же посмотрел гадливо как на раздавленную лягушку.

Негритянки пристроились за царицей и стали опахалами равномерно размахивать.

Лёлик подвалил к Мухомору и обтекаемо спросил:

— А чего-то я не вижу бабуську эту беленькую, маленькую, которая на этой… гитарёшке такой наяривала… — и для убедительности воспроизвёл технику игры на щипковых инструментах.

— Да и вообще, где девчонки? Почему с нами за стол сесть не хотят? — требовательно воскликнул Серёга.

— Рабыням не положено, — сухо ответил старикан.

— Я тебе дам не положено! — возмутился Серёга. — На не положено у нас наложено! А ну тащи всех сюда! Пусть с нами веселятся!

Лёлик поправил очки и заявил:

— Всех не надо. Куда нам столько? Давай только беленьких.

— Розовых зефирок! — хохотнул Раис.

— Точно! — одобрил Серёга и Мухомору приказал: — Выполнять!

Мухомор попытался поглядеть на свою повелительницу на предмет её мнения, но Серёга так наподдал строптивцу кулаком в бок, что тот завопил болезненно и убежал прытко.

Вскоре в помещение вошли тесной стайкой заказанные бледнолицые барышни. Испуг и напряжение читались в их глазах. Коллеги засуетились, стали группироваться в кучу напротив вошедших, улыбаясь и отпуская шуточки, которыми встречают в хороших домах припоздавших к застолью: "Кого мы видим!", "Хороший гость хуже египтянина" и даже "Какие люди и без конвоя!", что в имевшемся историческом ракурсе, по меньшей мере, было бестактно.

Лёлик подскочил к искомой миниатюрной блондинке, оттопырил локоть затейливым кренделем, насильно запихнул туда её руку, и потащил девушку к скамье, не заботясь тем, что та от подобного напора потеряла шаг и волочилась за кавалером как пьяная.

Коллеги, приняв сиё за пример, гурьбой кинулись к барышням, стали разбирать их сообразно вкусам и желаниям — с отменной непосредственностью хватали девушек за бока, хохоча плотоядно, и тащили к скамейкам, где усаживали их и усаживались сами.

Наконец, все расселись. Незатребованных девушек не осталось, поскольку коллеги по доброте душевной разместили всех.

— Ну что вы как протезные?! — нетерпеливо заорал Серёга, державший в обеих руках по амфоре как физкультурник гантели. — Наливай!

Джон мигом схватил со стола амфору и, заглядывая в глаза Клеопатре с голливудским оскалом, пустил обильную багровую струю в её чашу из мутно-зелёного стекла. При этом коллега не рассчитал глазомер, отчего произошла на столешнице неопрятная лужа.

Впрочем, тут же негритянка с опахалом, стоявшая за Клеопатрой, всё и вытерла собственным подолом.

— Ну, будем! — торопливо закричал Серёга, одним движением хлобыстнул и снова принялся наливать.

Раис вскочил на ноги, изогнулся над чаном и стал накладывать себе щедро в миску.

— Раздатчик пищи! — завопил Джон, махая своей посудиной. — Каши давай!

Раис повёл себя покладисто и без разговоров наполнил дружно протянутые миски как себе, то есть под завязку с гигантской горкою. Сытный аромат воспарил с новой силою, заставив исстрадавшийся желудок сжаться спазматически.

— А ну, девахи, налетай! — кричал кашевар между делом, стуча призывно поварёшкою, но девахи, хотя и выглядели изголодавшимися, всё мялись смущённо, поглядывая на свою повелительницу, и не откликались на гастрономический призыв.

Коллеги, друг за другом хватая полные миски, углублялись в процесс приёма пищи, не особо вдаваясь в подробности девичьей стеснительности.

Получивший свою порцию одним из первых Лёлик, набив полный рот, толкал локтём свою пытавшуюся сидеть чинно блондинку и мычал поощрительно, кивая в сторону котла. Барышня, в конце концов отхватив особо изрядный тычок под рёбра, болезненно передёрнулась, покраснела и, схватив миску, потянулась робко к источнику каши, за что и была тут же вознаграждена ею в особо крупном размере.

— А вам, принцесса, кашки?… — осведомился я любезно, но Клеопатра покачала головой и указала на румяное яблоко.

Я незамедлительно протянул ей желаемый плод, слегка его перед этим потерев о рубашку, а затем хотел скаламбурить насчёт Евы и змия, но вовремя подумал о том, что сия библейская легенда, пожалуй, ещё и не успела перерасти из местечковой в общеизвестную.

Но голод был не тётка, и посему я набросился на еду. В комнате некоторое время только и слышны были сопение да чавканье; затем заскреблись ложки о быстро приближавшееся дно — совсем как в солдатской столовой после полноценного занятия по курсу молодого, но энергичного бойца.

Каша была сытной, но не совсем доваренной, отчего укладывалась в животе наподобие горки камней вперемешку с глиною, хотя и разбавляли её немало поглощавшиеся вместо хлебов сочные груши.

Девушки одна за другой также стали приобщаться к трапезе. Раис наотрез отказался отвлечься от процесса наполнения утробы, и орудовать половником отрядили одну из желтокожих прислужниц.

Серёга постоянно шумел со своего места, требуя блюсти приличия и пищу запивать, что и происходило в той или иной мере. Джон более запивал, чем ел, причём чашу выхлёбывал, куртуазно отставив пальчик и косясь на царицу томным взором завзятого сердцееда.

Постепенно темп трапезы стал спадать, переходя в покойное русло. Коллеги сыто отваливались от стола, лениво жевали фрукты, попивали винцо, начинали балагурить. Девушки, робко на нас оглядываясь, ели хотя и с блокадным аппетитом, но с тем же аккуратно и излишне не давясь.

Сама Клеопатра, то ли держа марку, то ли успев заранее подкрепиться из тайных запасов, к каше и не притронулась, а лишь съела неторопливо яблоко, после чего только прихлёбывала вино, при этом осторожно на нас изучающе поглядывая из-под опущенных век.

Потянуло в сон, как это и бывает впоследствии обильной трапезы после праведных, но тяжёлых трудов, и даже возможность созерцания Клеопатры не позволяла надеяться на успешную борьбу с соответствующим богом Морфеем.

— Ну что, все наелись? — спросил Раис, внимательно оглядев застолье, потом сунул руку в помещавшийся у него в ногах рюкзак и с будничным видом достал оттуда банку тушёнки.

— НЗ, НЗ! — закричал он предупредительно, на всякий случай обороняясь локтём и ловко кромсая крышку штыком. — Отпускаем в соответствии с потребностью организма и живым весом! То есть я первый кушаю! А девчонкам — фрукты, а то фигуры попортят!

Коллеги, объевшись бобовыми протеинами, отреагировали на подобное явление достаточно индифферентно, и лишь для приличия, рыгая сыто, потянулись черпнуть случившегося деликатеса. При этом Раис морщился и ругался, но объявлять полную монополию не рисковал, а потому делился, причём делал это следующим образом: чужие ложки в случае опасного приближения к банке бдительно отпихивал своею ложкой, вертя ей не хуже шпаги, а затем этой своей ложкой накладывал в чужеродные столовые приборы миниатюрные, размером с мышиное безобразие, кусочки, производя при этом мину, будто делился последним.

Девушки вожделенно поглядывали на заморское лакомство, но коллеги и не думали их угощать.

Получив в тщательно облизанную ложку свою порцию, я галантно предложил заинтересовавшейся царице отведать, что Раис послал, но та, поглядев с любопытством на катышек мясных волоконцев с жёлтым растаявшим жиром, принюхалась издали и отрицательно покачала головой. Пришлось лакомиться самому.

Из коллег один лишь Лёлик сидел на удивление тихо и скромно, не норовя зацепить подвалившего провианта. Поглядев на то, как мы откушиваем родимой пищи, он, помявшись, что-то зашептал своей блондинке, на что та сделала круглые глаза и энергично закивала. Лёлик самодовольно хехекнул, неуклюже вылез из-за стола, подошёл к своему рюкзаку и добыл оттуда уже не оригинальную консерву, а также и консервный нож. Вернувшись на место, он споро вспорол банку, предъявив обществу мелкую рыбёшку в жирной жиже, и торжественно, как метрдотель на столетнем юбилее фирменного блюда, объявил:

— Кильки в томате!

Раис, пережёвывая последний кусок тушёнки, стал с намёком рассуждать, что де рыбу он любит, так как в ней много фосфора, а фосфор полезен для мозгов, на что Лёлик быстренько зачерпнул ложкой половину содержимого банки, с трудом запихал в рот, банку пододвинул к блондинке и нечленораздельно, пуская по подбородку ржавый сок, заговорил о том, что это подарок девушке и зариться на него тот, у кого есть мозги, не будет.

Блондинка вздохнула глубоко и восторженно, подцепила ложкой скромный кусочек и, зажмурившись, положила кильку на далеко вытянутый розовый язычок. Пожевав медленно с причмокиваниями и придыханиями, она сладко ойкнула и начала лопать за милую душу.

Клеопатра уставилась на неё пристально, заледенев взором. Блондинка поймала взгляд, покраснела и боязливо пролепетала:

— Кушанье вкусное… заморское… Кушаю…

— Имею желание говорить тост! — внезапно взвопил Джон, нетвёрдо поднимаясь на ноги и держа чашу на отлёте как скипетр. — Господа!… И я бы сказал, дамы тоже!… Поскольку обстоятельства и руководство военной операцией не позволили мне сочинить небольшой экспромтик, то я, с позволения присутствующих тут дам, говорить буду от себя… Так что сразу прошу простить вашего покорного слугу… то есть, конечно, не слугу, а непосредственного командира, за возможное… красноречие… — Джон важно надул щёки и окинул вылупленным взором притихшую аудиторию: — … Итак, мы тут предприняли небольшое хроническое путешествие…

— Какое, какое? — с любознательностью пенсионера на бесплатной лекции переспросил Серёга.

— Хроническое! — менторски пояснил тостующий. — Каждый интеллигентный эрудит… — Джон приосанился и указующе ткнул перстом себя в грудь.

— Этот умный эрудит нам сейчас наерундит… — пробормотал Боба.

— … Каждый эрудированный интеллигент… — Джон вновь указал на собственную персону не без удовольствия, — знает, что время тут, не при дамах будет сказано, местные греки обзывают "хронос", потому и путешествие хроническое!… — Джон покивал сам себе, довольный проявленным интеллектом, и продолжил: — … Ну так, значит, собралась тут приятная такая компашка, а именно, предки и потомки, причём скажу попросту, предки — вполне, а потомки — о-го-го, в смысле соответствия связей во времени и пространстве и… в прочих будуарах посредством обмена опытом, знаниями, информацией, профанацией, сублимацией… — Джона слегка заклинило, но тумак с оттяжкой, выписанный Бобою, позволил тамаде выпутаться с честью из сложного синтаксического положения: — …и прочей жестикуляцией, присущей воспитанным дамам и господам… Пардон, я хотел сказать, господам и дамам… Воспитанным, конечно!… Итак, я поднимаю этот, с позволения сказать… — Джон туманно изучил чашу, — …фужер… — он задумался, затем отчего-то погрозил пальцем Клеопатре и закончил неожиданно и внушительно: — В общем, за смычку народа с… царевной! Ура!

Коллеги откликнулись бодро и убедительно.

— Тостуемый пьёт до дна! — грозно закричал Джон, продолжая глядеть на Клеопатру.

Та неуверенно улыбнулась, подняла свою стеклянную чашу и сделала скромный глоток.

— Не так, не так! — уличил Джон, а потом заявил бескомпромиссно: — И вообще, буду с тобой, царевна, пить брудершафт! — после чего тяжко плюхнулся на скамью, блудливо заухмылялся и полез одной рукою царицу обнимать, а другою чокаться.

Клеопатра растерянно посмотрела на меня. Я со стуком поставил свою чашу на стол и решительно предостерёг:

— Повежливей, юноша, дама не пьёт!

Джон изумился до открытия рта, а потом хихикнул непонятливо:

— Ты что, совсем галантный? Или подуэльничаем мальца? — после чего потянулся ко мне с наступательными намерениями.

Пришлось треснуть ему в лоб. Дуэлянт брякнулся обратно на скамейку и отчего-то залился идиотским хохотом. Клеопатра подозвала ошивавшегося поблизости Мухомора, прошептала ему что-то, потом, скользнув по мне странным взглядом, торопливо встала и направилась к двери.

— Царица изволит на чуть-чуть выйти! — браво прокомментировал Мухомор, упреждая встречные вопросы.

— Куда, куда вы удалились?… — взревел дурным голосом Раис и капризно затребовал: — Однако, музыку хочу! Плясать будем, рокенролить!

Мухомор с готовностью поклонился и торопливо ушёл. Через некоторое время в зале появились две желтокожие девицы — одна с бубном, другая с двумя дудками. Они присели в уголке, приготовились; девица с дудками засунула обе интересным манером в рот, и потекла медленная заунывная мелодия, напоминавшая вступление к тихому часу.

— Это что за провокация! Где, я спрашиваю, гармонист?… — начал было возмущаться Раис, но захлебнулся на полуслове, так как в зал вбежали две смуглые девицы в одних лишь развешанных замысловато по гибким телам бусах и сходу стали извиваться как змеи, притоптывая пятками и звеня зажатыми в поднятых руках кастаньетами.

Они шустро вертели крепкими выпуклыми задами и как-то так по-особенному поводили худыми плечами, отчего их торчавшие груди упруго колыхались. Девицы поначалу топтались и притоптывали на месте, затем сблизились и начали задевать друг дружку враз набухшими кофейными сосками, толкаться выпуклыми животами и тереться юркими бёдрами.

Коллеги смотрели как зачарованные. Джон, подперев щеку ладошкой, любовался, умильно щурясь и взволнованно вздыхая.

 

Глава 31

В которой главный герой знакомится с Клеопатрой индивидуально, а она его пытается завербовать.

Я, лелея тайную мысль, осторожно вылез из-за стола, воровато огляделся, прихватил на всякий случай автомат, наученный горьким опытом внезапного вражеского нападения, и, стараясь двигаться незаметно и независимо, покинул зал. Быстро пройдя полутёмным коридором, я остановился и прислушался. Судя по имевшей место одной лишь музыке, погони не было. Я сам себе хитро ухмыльнулся и, посвистывая, пошел вперёд. Коридор вывел меня к лестнице; я поднялся на второй этаж, прошёл дальше. Не было видно ни души. Я поглядел в узкое оконце с видом на город. Пожаров заметно добавилось. Тёмный дым клубами застилал начинавшее вечереть небо.

Послышались вдруг голоса. Я мигом присел за выступ стены, выглядывая осторожно. Из бокового прохода вышли две желтокожие рабыни, разговаривая на непонятном языке, и удалились в противоположную от меня сторону. Я прошёл вперёд и увидел сбоку лестницу вниз. Осторожно спустившись и миновав полутёмную комнату, я вошёл в большое помещение, освещаемое несколькими светильниками. Здесь было достаточно уютно: на стенах висели драпировки из пурпурной ткани, стояли мягкие кушетки, пол покрывал толстый ковёр. Но самой главной достопримечательностью комнаты была большая начищенная до блеска медная ванна, стоявшая на разлапистых львиных лапах. Она была полна исходившей паром воды.

При виде такого великолепия я даже судорожно всхлипнул; тело тут же зачесалось, засвербело и затребовало гигиенических процедур. На всякий случай я заглянул через прикрытый занавесью проём в соседнюю комнату. Там так же никого не было; в углу имелась большая низкая облицованная каменными плитками печка с вмурованным чаном, прикрытым тяжёлой крышкой; в печке алели, потрескивая, угли.

Определившись с тылами и безо всяких мыслей о возможной щекотливости ситуации, я на цыпочках подлетел к ванне и попробовал рукой воду. Температура была в самый раз. На поверхности обильно плавали стебли размокших трав, отчего степные ароматы разливались вокруг душистыми волнами.

Я мигом сорвал одежду, закатил в предвкушении глаза и, лихо крякнув, залез в ванну. Божественная благодать приняла исстрадавшееся в походных тяготах тело в парные ласковые объятия. Я, расслабившись, полежал маленько, затем схватил лежавшую подле на низком мраморном столике огромную губку и стал драить себя из-за всех сил, испытывая мазохистское удовлетворение. Плававшая трава вдруг стала давать неплохую пену навроде мыльной, пришедшуюся как нельзя кстати.

Степень блаженства переросла постепенно в энергичный восторг, и я даже стал дудеть празднично и бравурно, тем самым несколько скрадывая таинственность густых теней, колыхавшихся по стенам. Вода начала приобретать насыщенную бурую непрозрачность. Я окунулся с головою, с шумом наделав изрядную лужу, и, зажмурившись, стал драить сальные волосы.

Вдруг от двери раздался возмущённый возглас. Я на всякий случай сноровисто нащупал прислонённый к ванне автомат, разлепил глаза, стал глядеть, жмурясь от попавшей воды. В двери в позе крайнего негодования застыла рабыня; за нею маячила Клеопатра. Я растерянно ухмыльнулся, вскочил, всплеснул руками, потом прикрыл срам и проделал ещё массу бессмысленных и нелепых движений, после чего совсем даже собрался пригласить царицу поплескаться вместе, но вовремя сообразил, что в имевшейся воде можно было только испачкаться.

Засим я просто сел в воду обратно и принял вид доброжелательный, но независимый.

— Это для царицы ванна… — возмущённо пискнула рабыня.

Я сначала понимающе хмыкнул, а потом пожал плечами. Клеопатра, понаблюдав за моими кульбитами, молча развернулась и ушла. Рабыня попробовала продолжать возмущаться, но я показал ей красноречивый кулак, на что та фыркнула и заторопилась за своей хозяйкой.

Кайф был прерван в самом интересном месте, отчего состояние эйфории улетучилось. Побултыхавшись ещё уже без интереса и чувствуя, как вода медленно остывает, я вылез из ванны, вытерся лежавшим на кушетке льняным полотенцем, оделся и поспешил из купальни прочь.

Пребывая в состоянии растерянности, я решил навестить коллег и пошёл в трапезную, расчёсываясь найденной в кармане щербатой расчёской. В коридоре появилось освещение в виде одного уныло торчавшего на стене масляного светильника. В окне нежная лазурь переходила в нейтральную синеву, в глубине которой уже просвечивали первые звезды.

Моё отсутствие, по всей видимости, замечено не было. Коллеги занимались, кто во что горазд.

Серёга с Бобою, в окружении початых амфор, обнявшись, напевали проникновенно нечто невразумительное, но с народным уклоном. По бокам у них сидело по танцовщице, причём барышни так же были уже изрядно навеселе.

По стенке стояли в шеренгу невесть откуда взявшиеся рабыни-негритянки, держась по стойке "смирно". Юбки их валялись на полу, и лишь матерчатые ошейники некоторым образом умаляли наготу. Раис, скребя ложкой по стенкам котла и закусывая последними финиками, покрикивал на них строго, приказывая держать равнение и обещая сей момент устроить обыск на предмет ношения запрещённых предметов, а после организовать конкурс красоты, главной наградой в котором будет его личный приз.

Лёлик, назюзившись до безумия, представлял себя бойцом Красной Армии в оккупированном Берлине, отчего не на шутку крутил руку своей блондинке, кричал ей в ухо: "Хенде хох!" и "Гитлер капут", а также грозился устроить шпациренгеен. Одёжка на барышне была порядком сбита и даже местами порвана. На экзекуцию со страхом смотрели остальные незадействованные девушки, жавшиеся в углу.

Но не это всё заставило меня взволнованно удивиться, а нечто другое: на скамье самым обыденным образом сидел Джон и держал на коленях явно довольную ходом событий Клеопатру. Узрев меня, он по-хозяйски схватил царицу за подбородок, повернул к себе, засосал в губы плотно, затем положил голову ей на порядком приоткрытую распяленной одеждою грудь, и, косясь на меня под углом, начал хехекать, подмигивать, скалиться и высовывать язык. Клеопатра была одета в легкомысленно прозрачную короткую тунику; она была весела и разгорячена, маленькие уши горели малиновым огнём, словно Джон только что надрал их.

Я сел напротив, стараясь держаться как ни в чём не бывало, и, отпив вина, начал мрачно разглядывать свободных девушек на предмет выбора. Джон же, торжествуя победу, изгалялся как мог: царицу щипал, вертел как куклу, засовывал алчную длань за пазуху, возясь там как крот в норе, задирал и без того отсутствовавший подол, звонко охлопывая гладкие заманчивые ляжки.

Я, старательно изображая скуку во взоре, поглядел на это безобразие. Что-то тут было не так. Что-то выглядело фальшиво и неправильно как пингвин в джунглях. Смех у царицы был какой-то не царственный, а разудалый и бестолковый, поведение разнузданное, и ногами дрыгала она совсем бессовестно. Сомнения мои стали принимать реальные очертания: с чего бы это — подумалось — августейшей особе менять нрав величавый и неприступный на вульгарные повадки феи по вызову и кидаться в Джоновы сомнительные объятия, когда есть куда как более достойные члены нашего коллектива… "Позвольте, позвольте!" — подумал я — "А родинка на шее? Была ведь, была… А сейчас нету"…

Родинки не было.

"Ага, кажись, подстава!…" — догадался я, вспоминая о привычке государственных личностей иметь двойников для всякого рода скучных либо опасных мероприятий, и начал было соображать: как оценила царица нынешнее мероприятие — как то или другое, но потом решил, что как оба сразу, и на всякий случай сделал ещё более скорбное лицо. Выдержав паузу, я вздохнул как можно тяжелее и вывалился обратно из зала; и лишь в коридоре позволил себе порадоваться за незадачливого коллегу, после чего, памятуя о высказывании одного римского деятеля: " Или с женой цезаря, или ни с кем", отправился во вторую поисковую экспедицию.

Пройдя уже знакомым маршрутом до спуска в купальню, я услышал доносившиеся оттуда голоса и притормозил, прислушиваясь. Внезапно впереди замаячила рабыня с большим кувшином, и я инстинктивно улизнул за всё тот же выступ, чувствуя себя помесью ниньзя с Евгением Бондом. Рабыня торопливо сбежала вниз по лестнице, а я решил разведать: что же там — впереди, и нет ли там любезной моему сердцу Клеопатры. При том я посчитал, что разведку следует произвести как правильному следопыту, ибо царица в данной ситуации представлялась мне пугливой птичкой, того и гляди готовой упорхнуть, взамен подсунувши сверху какую-нибудь гадость.

Впереди в конце коридора висел тяжёлый занавес, прикрывавший вход куда-то. Я осторожно, прислушиваясь и присматриваясь, за занавес просочился и оказался в комнате, где тускло горели два светильника, едва позволяя различать общий план. У стен стояло несколько сундуков, ларцов и плетёных из лозы коробок; в одной из них копалась, стоя на коленях, рабыня. Я замер, но рабыня была слишком занята, чтобы заметить вторжение. Я на молниеносных цыпочках миновал открытое пространство и, изогнувшись в три погибели, спрятался за большим сундуком. Девица всё так же продолжала рыться в коробке, вываливая на пол вороха одежд. При досмотре помещения невдалеке от моего убежища обнаружилась приоткрытая дверь; я прокрался вдоль стены и прошмыгнул в следующую комнату.

Там никого не было; лишь выбежала навстречу, мерцая глазами, довольная кошка, мурлыкнула что-то вроде доброжелательного: "Кто таков?". На всякий случай я кискиснул и потянулся погладить животину, но тут в предыдущем помещении хлопнула с треском крышка короба, и, опасаясь за инкогнито, я скользнул к обильно драпировавшей стену ткани и поместился за ней, используя пышные складки. Места было не ахти, и потому пришлось распялиться по стенке наподобие цыпленка табака, следя, чтобы обувка не вылезла предательски наружу. Тем не менее, я незамедлительно проковырял штыком в ткани удобную дырочку и начал наблюдение.

В комнате стоял полумрак, разгоняемый лишь быстро угасавшим вечерним густым светом. Окно, занавешенное кисеёй, выходило, вроде бы, во внутренний дворик, ибо из него явственно и отчётливо доносились голоса неугомонных коллег.

Помещение было небольшим и выглядело уютным. Стены почти сплошь были прикрыты разноцветными тканями; лишь в одном месте виднелась непрезентабельная побелка. На полу лежал пушистый палевый с красными узорами ковёр. Из мебели присутствовали резной шкафчик, кушетка с ворохом подушек, изящный стулец, придвинутый к широкому низкому столику, на котором имелось зеркало — тускло мерцавший металлический диск на фигурной золотой ножке в виде виноградной лозы. Столик был густо уставлен коробочками, шкатулками, разными баночками и флаконами из мутноватого зелёного и синего стекла. Я приноровился посмотреть в другую сторону и обнаружил в углу куда более интересный предмет интерьера, а именно укрытое богатым покрывалом широкое квадратное ложе на коротких резных ножках, над которым нависало нечто вроде балдахина из лёгких тканей.

В комнату быстро вошли две рабыни: одна примостила принесённый поднос с кувшином, чашей и виноградом в вазе на притулившуюся у ложа трёхногую подставку и немедля ушла, другая зажгла два пятирожковых светильника, стоявших на мраморных столбцах у стены; потом, согнав умывавшуюся кошку, сняла покрывало с ложа, поправила в изголовье валик подушки, подошла к столику, стала смотреться в зеркало.

" М-да" — подумал я — "хоть и под арестом царица, а живёт совсем недурственно".

Послышались шаги, и в комнату вошёл кто-то. Судя по тому, как рабыня тут же согнулась в поклоне, это было первое лицо. И вправду, властно зазвучал голос Клеопатры. Она говорила громко и нервно, на незнакомом языке, по всем приметам, греческом.

Царица подошла к столику, с тем появившись в зоне обзора. Была она укутана наподобие тоги в несколько слоёв светлой просвечивавшей ткани, облегавшей фигуру мягкими волнообразными складками; на волосах её было намотано полотенце. Вместе с царицею пожаловали ещё одна рабыня и старичок-Мухомор, с проникновенностью втолковывавший что-то своей повелительнице. Клеопатра, покивав согласно, зевнула и жестом освободила себя от его присутствия. Мухомор, бормоча под нос рассерженно, торопливо удалился.

Царица села перед зеркалом; одна рабыня, изъяв полотенце, стала осторожно расчёсывать влажные волосы массивным гребнем, другая, пошвырявшись на столике, подала открытыми две баночки. Клеопатра взяла оттуда на пальцы мазей, принялась втирать осторожно в лицо; запахло густыми сладкими ароматами.

"Ну вот, сейчас налепит какую-нибудь маску косметическую, неправдоподобную, на которую смотреть страшно, а ведь у неё мужчина в спальне" — подумал я с неудовольствием, но тут же вновь возрадовался, вспомнив про наколовшегося Джона, и, не удержавшись, хихикнул.

Клеопатра недоумённо посмотрела на рабыню с гребнем; та испуганно стала оправдываться, мотая головой отрицательно и оглядываясь со страхом. Со двора послышался женский визг, а за ним бодрый голос Раиса, после чего всё было перекрыто пронзительным дискантом Лёлика, грянувшего: "Deutsche soldaten unseren offizieren gehen spazieren nicht kapitulieren!…".

Другая рабыня подбежала к окну, откинула кисею, поглядела, стала комментировать происходившее. Клеопатра бросила короткую энергичную фразу, отчего рабыни, не удержавшись, прыснули, виновато прикрываясь ладошками.

"Позорит" — подумал я — "нехорошо это".

Вошла торопливо в комнату светленькая зазноба Лёлика, приблизилась к царице; от её разорванных одёжек осталась малая лоскутная толика, а сама девушка была в состоянии униженном и оскорблённом. Теребя на груди болтавшиеся обрывки туники, она, склонив голову, стала рассказывать чего-то, вздрагивая и запинаясь. Клеопатра внимательно слушала, затем мрачно улыбнулась и махнула рукой, по всей видимости, отсылая барышню обратно. Та, всхлипывая, запричитала. Царица медленно повернула голову, вглядываясь в строптивицу; девушка, жалобно застонав и закрывшись руками, убежала.

Клеопатра устало поставила одну за другой ноги на низенькую скамеечку; рабыня, опустившись на колени и споро распутав ремни сандалий, разула царицу. Клеопатра встала, утопив босые изящные ступни в пушистом ворсе ковра.

"Ага" — подумал я — "сейчас раздевать будут милую" и приготовился внимательно смотреть, но Клеопатра отпустила рабынь и, заложив на двери щеколду, стала медленно, переступая скользяще, ходить по ковру, задумавшись и хмурясь. Лицо ее хоть и блестело жирновато, но было цвета вполне аппетитного, телесного.

Я осторожно переступил, меняя затёкшую ногу, и почувствовал как кто-то маленький и вёрткий зашебуршился рядом. Клеопатра подняла голову, поглядев на моё укрытие, и позвала кошку, используя странные позывные "мыр-мыр". Но животина, вместо того, чтобы уважить хозяйку, закрутилась у меня под ногами, замурлыкала, стала тереться, да так сладострастно, что я покачнулся, зацепившись невзначай за портьеру.

Восстановив равновесие, я вновь присоседился к дырочке. Клеопатра, замерев напротив, вглядывалась тревожно, казалось, прямо в меня, и вдруг кинулась к столику, схватила что-то и резко обернулась, вскрикнув всё на том же непонятном языке; в руке у неё сверкнул изогнутый кинжал грозного вида, хотя и держала она его непрофессионально, занеся высоко над головою.

Я поморщился и закряхтел, недовольный неправильным оборотом учиняемого надзора. Оставалось явиться во всей красе, тем более подумалось, что царица подозревает наличие за занавеской киллера от своего любезного братца, а вовсе не галантного кавалера, а посему, того и гляди, подымет совсем никчемную тревогу. Покашляв дипломатично, я выбрался из-за укрытия, лучезарно заулыбался, и даже добавил на всякий случай: "мир, дружба, солидарность", показывая пустые руки. Автоматик мой, между тем, висел себе у меня за спиною.

Клеопатра вгляделась в меня, прищурившись близоруко, затем расслабилась, вдруг засмеялась мелодично и швырнула кинжал обратно на стол. Из-за двери послышались встревоженные голоса, но царица громким голосом дала отбой.

Не имея представления о подобающем обхождении, я стоял посреди комнаты, переминаясь с некоторой даже застенчивостью. Клеопатра, улыбаясь как человек, обнаруживший нечто забавное, обошла меня вокруг, а затем расслабленно плюхнулась на кушетку, подоткнув под бока подушки.

— Я смотрю, ты самый… э-э… быстрый в вашем отряде, — величаво произнесла она, продолжая улыбаться. — Наверное, ты разведчик.

— Да нет, скорее интеллектуал, — скромно уточнил я, пригладив для порядка вихрившийся после купания высокий свой затылок.

Клеопатра понимающе покивала, оглядывая меня внимательно с ног до головы, и, решив что-то для себя, порывисто показала царственной ручкою на ножную скамеечку, предлагая располагаться. Я с трудом примостился, чуть ли не упираясь коленями себе в нос, поднял глаза и обнаружил, что прямиком наблюдаю уровень царицыной талии.

Клеопатра, играя улыбкою как текучими муарами, повела ножкой как бы случайно, отчего ткань разъехалась, выпуская оную ножку наружу, ещё и пододвинутую ко мне соблазнительно. Очертания ножки были безупречны и поэтичны, живой свет от пламени светильников живописно разливался по шелковистой коже розово-медовыми сполохами. Меня так и потянуло потрогать близкую прелесть, да притом столь чрезвычайно, что пришлось для обуздания порывов сплести руки в крепкий замок и засунуть их меж плотно стиснутых коленей от греха подальше.

Клеопатра с лёгкой улыбкою отследила мои сомнения и произнесла любезно:

— Я люблю принимать у себя достойных мужчин, — потом, помолчав, добавила с печалью, — хотя с некоторых пор была лишена этого удовольствия, — и взглянула остро, а с тем и жалостливо как ребёнок, которому не дали зайти в игрушечный магазин.

— Угум… — ответствовал я.

— Поэтому, если ты не прочь, я хотела бы побеседовать с тобой, точнее расспросить о том, о чём ты знаешь лучше меня… — Клеопатра теперь улыбнулась мне поощрительно как учительница любимому ученику.

— М-да… — важно подтвердил я свою готовность держать ответ.

Клеопатра нахмурилась и произнесла:

— Мой братец Дионис… — на миг лицо её исказилось в злобной гримасе, присущей некрупным, но яростным хищникам, — …наученный ничтожным евнухом Пофином, этим мерзким…! — со вкусом и умением выругалась прекрасная дева, а потом, заломив руки, с еле заметной театральностью воскликнула: — …Если бы ты знал, как много страданий причинили они мне! — засим царица зыркнула на меня, словно ожидая, что я немедля и неистово вскочу на ноги и побегу, побегу крушить врагов её.

Но я лишь сказал:

— Гм… — всё более напоминая сам себе господина Воробьянинова на сходке тайного союза "Меча и орала".

Царица, не дождавшись развёртывания боевитых действий, помолчала и продолжила:

— Отец завещал нам с братцем вместе владеть троном, но вот… — она вздохнула тяжело — … такое беззаконие…

Кошка вынырнула сбоку, присела, глядя на нас. Клеопатра поёрзала пальцами по сиденью, позвала ее местным мыр-мыром, на что та передёрнула усами и независимо отвернулась. Для плюрализма я решил покликать кошку по-нашенски; она словно этого и ждала, кинулась ко мне, привстала на задние лапы, просясь на ручки. Я посадил её на коленки, стал почёсывать под горлом и за ушками; киска зажмурилась и заурчала как маленький тёплый моторчик.

Клеопатра с некоторой ревностью поглядела на состоявшуюся идиллию и произнесла многозначительно:

— У древних египтян была пословица: кого любят кошки, того любят боги. У нас её переделали и теперь говорят: кого любят кошки, того любят женщины.

— Да уж!… — довольно одобрил я.

Клеопатра, помолчав, поинтересовалась:

— А вы перед походом видели ли Гая Юлия Цезаря?

— Не только видели, но и составляли совместно диспозиции разные… — туманно дал понять я о собственной значимости.

— И какие же диспозиции насчёт?… — осторожно спросила Клеопатра, не договаривая.

— Я не сомневаюсь, что быть тебе полноправной египетской царицею, — уверил я её с полной убедительностью, и ещё бы не уверить, если я в своё время (недурственный каламбур, не правда ли?) пару раз просмотрел художественный фильм, названный по имени помещавшейся напротив меня особы, отчего и был осведомлён о её будущем.

При том последующие её биографические данные согласно вышеуказанному фильму я решил для спокойствия опустить, тем более вряд ли они были настоящими, ведь про нас в фильме и намёка не было, так что какая уж тут историческая достоверность.

Клеопатра посмотрела на меня с лёгкой недоверчивостью, а затем томно воскликнула:

— Ах, как я хочу попасть в Рим!

— Ничего, все там будем, — уклончиво ответил я.

Царица озадаченно похлопала глазами, а затем переменила тему:

— А почему Цезарь сам поход не возглавил?

— А зачем? — пожал я плечами и добавил значительно: — Мы вместо него.

Клеопатра напряжённо подумала и осторожно сказала:

— Рассказывают, что за римлян сражаются какие-то могучие воины из варваров, обладающие страшным оружием.

— Ну так!… — ухмыльнулся я не без фанаберии, явно указывая на то, что один могучий воин как раз и сидит нынче перед нею.

Царица кивнула уважительно и выдала версию:

— Говорят, будто оружие это от самого Юпитера-громовержца.

— Ну, не от самого Юпитера, — пробормотал я. — Но от этого… кузнеца его… Вулкана.

— О-о! — протянула Клеопатра. — Неужели от самого?

— Ну не от самого, а там от всяких его… подкузнечиков… — промямлил я, не желая вдаваться в дебри местного пантеона.

— Да? — вежливо усомнилась царица и посмотрела на меня так, как атеист разглядывает монаха, утверждающего, что он только что беседовал с ангелом.

Я с безразличием пожал плечами, намекая на то, что её мнение меня особо не интересует.

Клеопатра между тем продолжала беззастенчиво меня рассматривать, мило выпятив нижнюю губку и думая о чём-то своём, а затем, порывисто вздохнув, произнесла:

— А я сразу подумала: хорошо бы иметь таких могучих воинов в своём войске, — и посмотрела на меня по-особенному, как смотрят искусные женщины с целью обольщения.

Я, помявшись, промолчал, догадываясь: куда гнёт царица, и норовя действовать наверняка, имея вполне определённый интерес относительно данной дамы.

— А какими клятвами вы связаны с Римом в нынешнем походе? — продолжила гнуть свою линию Клеопатра.

— Союзники мы полноправные, никаких клятв не давали, сегодня здесь, завтра там, — расправив плечи, пояснил я несколько уклончиво, возбуждая в барышне здоровый интерес к потенциально незадействованным богатырям.

— А кто у вас командир? Вот тот непосредственный такой? — спросила Клеопатра и мигом соорудила сатирическую рожицу, из коей ясно выявлялась гнусная сущность Джоновой так называемой непосредственности.

Я хохотнул, жалея, что любострастца нет рядом, а потом осторожно ответил:

— Да нет, у нас всё коллегиально… Как в Греции, то бишь там всякий демос, охлос, вся власть народу…

Клеопатра агакнула и шевельнула ножкой, обнажая её уж совсем чуть ли не под самый стыд. Я засмотрелся на чарующе округлое породистое бедро, забегав неосознанно взорами взад-вперёд по его крутому как лебединая шея изгибу; внутри естества что-то затряслось в мелкой дрожи, и бес заворочался в положенном ему месте. Я крякнул и с усилием отвёл глаза в сторону, предполагая в противном случае со своей стороны готовый тут же случиться нетерпеливый и окончательный конфуз.

Клеопатра облизнула губы, выпрямилась как на троне и торжественно заявила:

— Внемли, воин! Наше царство имеет древние и славные корни. Мы из рода Птолемеев, наш пращур был у Великого Александра Македонянина командиром конницы и после смерти Александра получил Египетское царство, — Клеопатра посмотрела на меня, оценивая эффект, а затем уже вкрадчиво закончила: — Если я стану полноправной царицей Египта, мне понадобятся преданные и могучие мужи, которые смогли бы меня защитить в минуту опасности и развлечь приятным общением… Наше царство богато, а я всегда благосклонна к тем, кто со мной… — последние слова она проворковала столь многообещающе, как Ева после употребления цельной корзины райских яблок.

Я непроизвольно расцвёл, а затем и вовсе заухмылялся, вспомнив, что дурашка Джон пробавляется сейчас поддельным суррогатом, и не подозревая о своём скудоумии, а я имею прелесть быть "тет на тет" с самым натуральным оригиналом и если захочу, могу прямо сейчас этот оригинал ущипнуть за бедро, а то и вовсе запустить ему руку за пазуху.

— Героям требуется награда… — между тем томно прошептала Клеопатра и потянула ножку к себе.

Я, привыкнув к ней как к родной, дёрнулся удержать её, но царица встала порывисто и прошла к ложу; одеяние её на миг всколыхнулось в вольном размахе, обнажая бледно засветившуюся плоть, и горьковатый аромат юного женского тела тёплым ветром пахнул на меня. Усиленно дыша, я успел подумать: не о той ли награде идёт речь, о которой повествовал А. С. Пушкин в соответствующем стихотворении, но мысли тут же испарились, а сам я вскочил со скамейки как пружина, чувствуя стремительно нараставшую тягу к прекрасному.

Клеопатра остановилась подле ложа, глядя на меня чуть исподлобья с загадочной как кроссворд улыбкою, покачиваясь упруго и держась за свои покровы так, как будто собиралась их вмиг распахнуть навроде ухаря-эксгибициониста. Я непроизвольно облизнулся и, спотыкаясь, стал приближаться, стаскивая через голову автомат, поскольку благоразумно понял, что тот будет в ближайшее время только мешать.

Клеопатра потянулась к вазе, отщипнула виноградину, зажала её между губами и, глядя выразительно, надкусила: мутный сок потёк тягучей струйкой по круглому подбородку и собрался в каплю, отражавшую яркими точками пламя светильников. Я слепо пристроил автомат у стены, приблизился, схватил царицу за бока и подтянул к себе с целью любезного и сочного поцелуя, а так как малый рост партнёрши несколько препятствовал сему, пришлось по-простому взять в жменю её гривку и запрокинуть царицыну голову.

Глаза Клеопатры распахнулись, выражая крайнее удивление — видно, она доселе, пребывая в окружении дворцовых подхалимов, не имела общения с простыми и обаятельными парнями — но меня это особо не занимало. Первым делом я слизнул каплю, причмокнув вкусно, а затем потянулся попробовать виноградину, не сразу давшуюся из-за скользкой своей натуры. Но, приноровившись и при том ненароком укусив охнувшую сдавленно царицу в уста, я ягоду плотно зацепил, отчего та лопнула, и сладкий сок потёк обильно по тёплым, мягким и без того вкусным царицыным губам.

Не отрываясь от дегустации, я начал подталкивать барышню к месту основного действия, да сделал это столь энергично, что низкое ложе подсекло её под коленки, и Клеопатра стала заваливаться назад, замахав руками и замычав панически, ибо говорить она не могла в связи с так и непрекращавшимся лобзанием. Я было попытался, изогнувшись как гуттаперчевый мальчик, удержать равновесие, но царица перевесила; тем не менее, одной рукою я крепко держал даму за талию, а другую протянул вперёд, чтобы самортизировать с целью почти мягкой посадки, но всё равно ухнули мы мешковато, а когда я плашмя присоединился сверху, в нутре у бедняжки что-то ёкнуло, и царица утробно крякнула.

Пробормотав пардоны, я слез на пол и стал торопливо раздеваться, чувствуя, что это сейчас очень даже пора. Но с тем совершенно неуместные звонкоголосые команды: "Ать-два, левой!", доносившиеся снаружи, заставили ненароком выглянуть в окно. Посередине двора, широко расставив ноги и слегка покачиваясь, стоял Раис с факелом в руке и, изредка прерывая равномерный сержантский отсчёт возгласом: "Я вас научу Родину любить!", командовал группою голых негритянок, которые путём нелепого вскидывания ног и судорожного размахивания руками маршировали гуськом вокруг отца-командира. Остальные члены нашего туристического коллектива в поле зрения не наблюдались, и лишь женские визги, доносившиеся из дома, позволяли заключить, что и у них всё в порядке.

Успокоенный, я продолжил споро разоблачаться, валя всё в кучу. Клеопатра, завернувшись в свои так и неудалённые одёжки, отползла к стенке и смотрела тревожно, сжимая ткань у горла. Я скинул исподники, для порядка солидно покряхтел, охлопал себя по бокам и, приговаривая что-то насчёт солнышка и рыбки, полез к ненаглядной. Клеопатра попыталась отползти подальше, но дальше была стена, отчего царица замерла обречённо и даже попыталась мне навстречу гостеприимно улыбнуться. Я немедля присоседился и, для разбегу чмокнув барышню в щёку, попытался наскоком освободить её от злополучных покровов, но царица оказалась запеленованной не хуже образцового младенца, так что пришлось действовать непростительно долго как при решении заковыристой шарады, ища концы и повёртывая царицу туда-сюда.

Наконец, момент настал — я торжествующе сдёрнул с Клеопатры одеяние и, отшвырнув его подальше, вперился в царское тело. Тень, падавшая от меня, мешала, поэтому я, чтобы не заслонять и без того неяркий свет, изобретательно подтянул царицу на середину, а сам перелез на другой край, после чего углубился в визуальные исследования, радуясь пленительному состоянию кожи и благородному сочетанию выпуклостей и вогнутостей.

На теле у Клеопатры не было ни следа волосинки как у целлулоидной куклы-голыша, что окончательно подтвердилось, когда я непоколебимо отвёл попытавшиеся сопротивляться руки, доселе прикрывавшие низ живота, после чего объявился плотно сжатый стиснутыми ногами, но, тем не менее, боевито выпиравший тугой бугорок — девственно чистый и бледный. Крепкие круглые царицыны груди заваливались на стороны и волновались от частого дыхания, алые соски скромного двухрублёвого размера были вялы, словно девушка оказалась мне не рада; круглый животик медово лоснился и как бы вздрагивал. В целом же царица лежала покорно, смутно поглядывая из-под растрепавшейся челки.

Я охлопал живот, прижался к нему щекой, вдыхая аромат и наблюдая необычный ракурс холмившихся грудей и маячивший между ними нежный подбородок. Засим стал одной рукой груди оглаживать — пока ещё поверхностно, без должного тщания — сжимать их вместе и отпускать, наблюдая, как они вновь разъезжаются упруго; затем, выпрямившись, взял одну ногу за хрупкую лодыжку с выпиравшей косточкой, приподнял её повыше, прижал к груди, начал трогать, ощупывать, мять кругом — от прохладной пятки до мраморно гладкого бедра — и даже кусать за разные места как гурман-папуас, оценивая при том превосходные и поэтичные формы. Короче, вёл я себя так, как и должно вести эстету при встрече с прекрасным.

Но только вот тонкие порывы души постепенно стали заглушаться настойчивым трубным зовом телесной натуры, требовавшим скорейшей разрядки после длительного воздержания.

Наконец, желание достигло степени оглушительной; с утробным рыком, вырвавшимся из самых глубин, я, извернувшись, перекинул царицыну ногу через себя и, мгновенно впитав картину некоей приоткрывшейся перламутровой раковины, рванулся сверху как коршун, норовя одновременно впиться в губы, прижаться к персям и внедриться в самое заветное яблочко. Удались только первые две затеи; третья оформилась болезненной дугой и некоторым царским травмированием, из-за коего царица вскрикнула и усиленно затрепыхалась.

Я в корне пресёк бунт, одновременно тыкаясь туда-сюда как слепой кутёнок. Клеопатра дёрнула бёдрами, подгибаясь в нужном ракурсе, и в миг досадные промахи сменились на влажную горячую тугую глубину.

Тут же всё пошло как по самому скользкому маслу. От длительного амурного голода я пустился во все тяжкие в натуральном темпе чарльстона. Ложе затряслось, заскрипело; полог зашуршал вокруг, опадая, и замерцал опаловыми блесками странно и прелестно в огнях светильников.

Клеопатра подёргивалась совсем не в такт и то распахивала очи, полные невнятного недоумения, то вновь зажмуривалась, морщась и крутя головою. Кошка, пробежав по подушкам, примостилась, поджав лапы, около разметавшихся девичьих кудрей, и стала, вытянув шею, чего-то высматривать в районе царственного бюста, изредка как-то искательно заглядывая мне в глаза и не давая сосредоточиться; а потом и вовсе вдруг решила зашмыгнуть в приоткрывавшуюся норку между нашими лихорадочно хлопавшими друг об дружку телами, отчего даже произошёл срыв ритма, так что пришлось продолжать, придерживая кошку рукой.

Но никакие внешние эксцессы уже не могли помешать ослепительному результату. Я, изогнувшись и стеная, получил от природы щедрую порцию положенной награды, после чего, обессиленный, повалился на Клеопатру, которая, впрочем, как-то по-особенному ловко вывернулась, отчего я оказался без живой подстилки. Что меня, собственно, и не огорчило. Привольно раскинувшись и ленясь поправить сбившиеся простыни, я валялся в томной неге.

Клеопатра легко встала, улыбнулась успокоительно и, откинув полог, легко проскользнула к шкафчику, где стала ворочать чем-то звонким. Я достойно разглядывал круглые ягодицы, при том ненароком используя простыню для промакивания технических аспектов только что минувшей любви, и лениво соображал, что вот сейчас отдохну маленько и начну изучать, так сказать, оборотную сторону царской медальки.

Клеопатра вернулась и, протягивая стеклянную чашку с тёмной жидкостью, выдохнула страстно:

— Выпей, мой дорогой, это хорошо!…

"Ага, все они тут всякими шпанскими мушками балуются…" — подумал я и, чтобы не обидеть даму, принял чашу.

Напиток имел на удивление приятный сладковатый вкус, отчего, причмокнув, я выдул его единым махом и, вернув чашу, развалился вновь. Царица, поглядывая искоса на меня, встала у окна, за которым, судя по звукам, продолжалась то ли ночь красных фонарей, то ли варфоломеевские беспорядки. Я с хрустом в челюсти зевнул, потянулся; глаза стали слипаться как мазаные мёдом. "Сейчас обойму милую…" — мелькнуло напоследок, и, умиротворённый этой мыслью как младенец вкусной соскою, я провалился в тёплую и бездонную пропасть сна.

 

Глава 32

В которой героям приходится спасать похищенного Лёлика.

Когда я стал из этой самой пропасти выкарабкиваться, быстро теряя из памяти обрывки сумбурного сновидения, то первым делом почувствовал, как что-то тёплое и мохнатое прижимается к моему боку. Я попытался сообразить: какая-такая часть царского тела обладает повышенной волосатостью, протянул руку и нащупал нечто небольшое, свернувшееся в уютный клубочек и приветливо замурлыкавшее. Я открыл глаза и увидел (автор надеется, что большинство читателей уже догадалось) кошку. Клеопатры в зоне видимости не наблюдалось. Как и в зоне слышимости.

Впрочем, тишины как таковой и не было. Господствовали наглые и громкие звуки, уже привычно врывавшиеся в распахнутое окно. В утренней благодати они раздавались особенно контрастно, а оттого и доходчиво. Серёга звонким голосом звал попеременно то меня, то Лёлика. Ему в аккомпанемент кто-то периодически пронзительно визжал, как только что обчекрыженный поросёнок.

Я свесился с ложа и первым делом проверил наличие личного оружия. Автомат был на месте. Я лениво спустил на пол ноги, почёсывая грудь, и вдруг сообразил, как царица ночью меня надула, подсунув местный люминал. В сердцах я выругался и наподдал кулаком по подушке, отчего начавшая было ластиться кошка спрыгнула на пол и стала глядеть обиженно из-за кушетки. Не имея более сил терпеть Серёгины позывные, я встал, высунулся в окно и рявкнул как следует о своем присутствии.

Серёга помахал мне рукой с зажатым в ней маленьким кувшинчиком и продолжил кликать Лёлика, равномерно промачивая горло. Я быстро оделся, схватил автомат, оглядел внимательно комнату на предмет сувениров, но затем махнул рукой и покинул помещение.

При прохождении пустынного коридора подумалось: а не поискать ли коварную царицу на предмет претензий и разборок, но бесперспективность подобных веяний была налицо, и я решил не ворошить прошлое, а с надеждою смотреть в будущее.

Во дворе утреннее солнце, уже заметно поднявшееся над крышей, резко било в глаза острыми лучами и ощутимо припекало.

— Ага, пришёл! — удовлетворённо подметил Серёга и, хлебнув из кувшинчика, рявкнул: — Лёлик, едрит тя за ногу, выходи!

Тут же в унисон раздался поросячий визг. Автором его оказался Раис, сидевший голяком в сухой чаше бассейна и принимавший водные процедуры, для исполнения коих задействованы были две рабыни-негритянки. Одна из них, самая здоровая, тягала из колодца за верёвку кожаное ведро и наполняла большие кувшины, а другая окатывала из этих кувшинов обильным сверкавшим потоком старательно визжавшего при этом коллегу.

Я подошёл к колодцу, похитил горсть воды и умылся, вызвав тем самым ворчливые наставления Раиса на предмет того, что, дескать, сначала заведи себе рабскую силу, выучи её, не щадя живота своего, а затем уж и пользуйся.

На каменной скамейке в скудном тенёчке располагался зевавший Джон, порядком всклокоченный и даже спавший с лица. Тем не менее, он так и светился самодовольством и лукавством и даже, посмотрев на меня с ехидным прищуром, похехекал. Я было собрался похехекать в ответ сообразно со своим ракурсом, но подумал, что хоть и досталась любострастцу фальшивая подмена, зато, небось, обманного зелья ему не подсовывала и, вообще, вела себя паинькой.

Я прилёг рядом с мирно сопевшим под розовым кустом Бобою и закрыл глаза, собираясь подремать, но не тут-то было. Из дома нарастающе раздались истерические выкрики, выскочила оттуда рабыня-губошлёпка в сильном волнении, подскочила к Серёге, залопотала, размахивая руками.

— А?! Чего?!… — вскочил всполошённо Боба, пуча очумело глаза.

— Да что-то не то, — сообщил я ему, с неохотою встал и подошёл поближе.

Рабыня безостановочно галдела и показывала на дом; кожа её имела нездоровый мучнистый оттенок.

— Чего, орёшь, пожар, что ли? — дружелюбно спросил её Серёга.

Мы поглядели на всякий случай на строение, но следов возгорания не наблюдалось.

— А ну, что за дела? — спросил подошедший Джон и строго оглядел рабыню, но та лишь тараторила на тарабарском языке и всё тыкала в сторону дома.

— Пошли что ли, посмотрим, — предложил я.

Всей компанией направились в дом; Раис заорал, чтобы подождали его, выскочил из бассейна, привычно содрал с ближайшей рабыни юбку и стал ею торопливо вытираться.

Негритянка, не переставая панически тарахтеть, провела нас через банкетный зал и дальше коридором почти до самого центрального входа, где обнаружилась полуотворённая дверь, из-за которой доносились сдавленные всхлипы. За дверью оказалась небольшая скромная каморка с белёными стенами; там прямо на полу среди кучи тюфяков и подушек лежала начисто лишённая одежды, но зато крепко связанная по рукам и ногам, а также с обильным кляпом во рту, давешняя блондинка-арфистка. Глаза её были круглыми как у карася, по бледным щекам текли беспрерывно слёзы, на скуле багровел большой синяк. Увидев нас, она забилась и застонала совсем душераздирающе.

— Ну ничего себе! — поражённо воскликнул Джон. — Ну Лёлик, ну маркиз де Сад!

— Да неужели это он практиковался? — усомнился Боба. — А тогда где он сам?

— А ну-ка… — я отодвинул коллег, подошёл к бедняжке, вытащил кляп и штык-ножом разрезал верёвки.

Блондинка тут же закашлялась до красноты, приподнялась на карачки, проползла к валявшейся в стороне одёжке и неуклюже, прикрываясь сведёнными локтями, стала накидывать её на себя, торопясь и всё больше запутываясь. На белой коже синими бороздами выделялись следы от верёвок.

— Кто ж тебя так, болезную? — участливо спросил Боба, присаживаясь рядом и помогая разобраться с гардеробом.

Девушка судорожно вздрогнула и заплакала пуще.

— А ну, куда Лёлика дела, говори?! — рявкнул вдруг Серёга ей прямо в ухо.

Шоковое воздействие дало благотворный результат — блондинка дёрнулась, умерила плач, и, запинаясь, начала лепетать:

— Я не знаю!… Ночью!… Кто-то ворвался! Жрецы… Схватили, накинули мешок… А меня… — губы ее поползли в разные стороны, и она вновь собралась зареветь в голос.

— Какие жрецы?! — заорал барышне Джон в другое ухо.

— Я не знаю-ю-ю… — простонала та и всё-таки заревела.

— Жрецы? — недоумённо пробормотал Джон. — Зачем им Лёлик?

— Слышь, братва, а, может, это те, у кого мы винишко прихватили? — выдал здравую идею Серёга.

— Точно, он же их кошек тиранил! — воскликнул Боба.

— Ага! Мстят, гады! — гневно затряс кулаками Серёга.

— Вполне реально… — согласился Джон.

— Оружие утащили. И мешок, — отметил я, оглядев помещение.

— А? Чего тут? Где Лёлик? — заскочил в комнату запыхавшийся Раис.

— Похитили! — мрачно проинформировал Джон. — Жрецы кошачьи. На "Вискас".

— Кошки людей не едят, — неуверенно произнёс Раис, разглядывая блондинку.

— Тигры тоже кошки, — уверил его Джон.

— Так что стоим? — спросил я, чувствуя начало стресса. — Надо в храм ломиться, по горячим следам.

— Ну так, давай, побежали, — поддержал меня Боба.

— Быстро хватаем барахло и вперёд! — скомандовал Джон.

Мы поспешно забрали амуницию, мирно лежавшую в банкетном зале, выскочили из дома и торопливо побежали известной дорогой к храму. Местный народ выполз на улицы, поглядывая по сторонам с опаскою; некоторые тащили тюки и корзины. Беспутных легионеров не наблюдалось.

Мы выбежали на знакомую площадь с кошкоголовою скульптурой и притормозили. Ворота в ограде храма были распахнуты настежь, и туда без всяких препонов заходили люди. Отдышавшись и присмотревшись, мы также зашли во двор.

У кошек было время трапезы. Деловитые жрецы наваливали в каменные корытца из вёдер розовые мелкорубленые мясные кусочки, хором исполняя при том торжественные напевы на незнакомом гортанном языке; стоявшие вокруг прихожане подпевали, благоговейно вскидывая руки к небу. Кругом крутились с возбуждённым видом кошки; вокруг корыт они буквально кишели, толкаясь и залазя друг на дружку.

Раис напряжённо всмотрелся в подаваемое мясо и облегчённо пробормотал:

— Не-е, не Лёлик…

Двери в храм были также открыты приглашающе; на пороге, привалившись к косяку, стоял жрец в рыжем балахоне и, меланхолично ковыряясь в ушах, приветствовал поднимавшихся по ступенькам ленивым кивком. Увидев нас, жрец явственно вздрогнул, и, оттолкнув благочестиво семенившего старичка, вбежал вовнутрь.

— За ним! — заорал кто-то из коллег, и мы кинулись в погоню, шуганув как следует кошачью компанию.

Вслед нам раздались возмущённые крики.

Храмовый полумрак после яркого света показался густой чернотою, и мы, привыкая, притормозили. Прямо от входа тянулся длинный зал с рядами одинаковых колонн и каменных фигур у пёстро расписанных стен; вдали у противоположной стены горело пламя. Именно там и мелькнул рыжий балахон. Мы понеслись туда; звонкий топот беготни по каменным плитам спугнул каких-то птах, шустро заметавшихся между колоннами.

В конце зала на широком постаменте торчала ещё одна фигура с кошачьей мордою, но уже с формами серьёзной и хорошо питающейся женщины. У её ног на широком блюде щедрой горкою лежали фрукты, стояли какие-то горшочки. Сбоку от постамента зиял чернотой небольшой проход, куда мы и кинулись. Раис успел на бегу хватануть с блюда первый попавшийся плод и схряпать его на счёт "раз-два".

В проходе было темно, и пришлось умерить разгон. Через десяток шагов появился боковой коридор, освещённый несколькими факелами, торчавшими в настенных железяках.

— Тихо… — прошептал Джон.

Осторожно ступая, мы пошли по коридору, повернувшему зигзагобразно, и оказались у приоткрытой двери. Боба легонько дверь потянул. Та открылась без скрипа.

Комната, также освещённая факелами, была завалена и заставлена громоздившимися друг на друге ящиками, коробами, увесистыми тюками и свёртками, разнообразной утварью в виде бронзовых треножников, статуэток и медной посуды.

В противоположной от двери стене, замысловато изрезанной барельефами, имелось мрачное тёмное отверстие, полуприкрытое отодвинутой плитою, бывшею при других обстоятельствах, судя по умозрительному совпадению скульптурных фрагментов, неотъемлемой частью стены. Пламя факелов дрожало и дёргалось, как будто на них кто-то непрестанно и не на шутку дул. От этого кругом судорожно извивались замысловатые тени, и мы не сразу разглядели копошившуюся в углу фигуру беглого жреца.

Жрец, не замечая нас, шумно уфкал и с усилием дёргал что-то на себя. Вдруг плита стала медленно и плавно двигаться, закрывая дыру. Серёга на цыпочках подбежал к негодяю и жестоко саданул его цевьём по хребту; жрец сдавленно вскрикнул, завалился набок и затих. Одновременно я подхватил медный кувшин приличных размеров и с натугою швырнул его во всё сужавшуюся щель. С грохотом обрушившись на пол и прокатившись, кувшин попал точно в потребное место, застряв напрочь. Раздался скрип и скрежет сминаемого металла, затем плита замерла, оставив весьма скромный проход.

— Ну что, надо туда… — неуверенно сказал Джон, примерился бочком к оставшейся щели и с сомнением посмотрел на Раиса.

Раис с отвращением посмотрел на плиту, пнул её разок и кисло заявил:

— Тут, наверное, замок какой-то с пипочкой должен быть, открыть надо, нечего выкаблучиваться!…

— Да ладно, пролезешь, чего зря время терять! — бессердечно бросил поджарый Серёга и, дельно предложив: — Надо освещение взять, — снял со стены факел и ящерицей проскользнул за плиту.

Раис недоверчиво проследил за Серёгиным гимнастическим антраша и, мрачно забормотав, полез к стене искать пипочку. Мы же, перемигнувшись, деловито подхватили нашего упитанного коллегу за бока и, не слушая сдавленных воплей и нажимая как следует без сантиментов, протолкнули его в щель навроде квашни. Затем передали амуницию Серёге, взяли с собою ещё пару факелов и сами протиснулись один за другим.

Сразу же перед нами предстала лестница с каменными ступенями, которая вела вниз.

— Однако, подземелье… — с опаской резюмировал Раис.

Снизу слышались монотонные гулкие удары, будто там звонили в большой колокол.

— Чего это там за звонарь такой… — пробормотал Джон.

Мы спустились по лестнице и пошли осторожно по очередному ходу, присматриваясь и прислушиваясь. Колокольные звуки нарастали. К ним начали примешиваться и человеческие голоса.

Ход поворачивал; мы поочерёдно выглянули за угол и увидели большой зал, достаточно освещённый пламенем торчавших повсюду светильников.

Судя по кошкоголовой фигуре из отполированного розового гранита, стоявшей в углублении стены между двумя изрезанными иероглифами квадратными столбами, это был очередной культовый зал; вот только личина у фигуры была уже не добродушной домашней кошки, а кровожадной хищницы — с прижатыми ушами, с оскаленными крючками клыков, с дикими зенками, словно готова она была тут же зашипеть и кинуться попить тёплой кровушки.

Перед статуей в глубокой тазообразной посудине на трёх ножках дымилась большая куча багровевших углей. Дым тянуло вверх к небольшому квадратному отверстию в потолке; пахло душистой смолою и палёной шерстью.

— Никак Лёлика изжарили… — промямлил Раис и, издав судорожный горловой всхлип, зажал рот рукою.

В комнате было достаточно много народу. Сразу бросились в глаза явные улики пребывания здесь Лёлика: а именно его вещи. Только вот самого его видно не было.

Прямо у статуи толпилась группа весьма занятых жрецов: молодой служка, зажмурившись, держал на вытянутых руках перед собою Лёликов автомат, другой жрец жал скрюченным пальцем на спуск и заодно дёргал туда-сюда прицельную рамку; а самый старый и, судя по одежде с золотистой каймою и толстой цепи на шее, самый главный, то заглядывал в дырочку ствола, то, приближая губы, усердно выкрикивал туда гортанные речёвки, одновременно приглашающе помахивая своей богине. Два жреца рылись в Лёликовом рюкзаке, раскладывая вещички прямо на полу аккуратным образом.

Колокольные же звуки извлекал из огромной наглухо закрытой пузатой медной бочаги дюжий, квадратного вида коротыш, лупивший по её бокам железной булавою. Ещё четверо служителей культа водили вокруг бочаги нечто вроде хоровода и хором производили торжественный речитатив.

За общим шумом и занятостью наше появление не замечалось.

— Атас! — заорал вдруг Серёга и, выскочив вперёд в своей суворовской манере, пульнул вверх.

Пули с противным визгом отрекошетили и врезались в статую, устроив как раз на месте пупка приличную выбоину. Мы посыпались следом, закричав оглушительно что-то типа: "Стоять, козлы!" и "Руки вверх, стрелять буду!". Жрецы заметались с визгом, но из-за недостатка места перепутались и сбились в углу в кучу как деморализованные полоняне. Коротыш с грохотом уронил булаву и спрятался за бочагу. Один лишь старшой не растерялся, подхватил автомат и стал тыкать им в нашу сторону, сбивчиво вопя на свой эзотерический манер.

Боба спокойно подошёл к нему, выписал могучий фофан, отчего жрец шмякнулся на задницу, и отобрал вооружение. Раис завладел Лёликовым рюкзаком и, прислонив свой факел к подножию статуи, стал заботливо запихивать обратно вещички, бормоча с выражением под нос:

— Это что за Бибигюль мне залезла в ридикюль…

Серёга подскочил к жрецам, схватил первого попавшегося за грудки и заорал:

— Где Лёлик!?

Жрец стал белым и повалился без сознания.

— Слушай, а чего это они по бадье колотили? — резонно спросил Джон.

Серёга вмиг подлетел к бочаге, отогнал пинками коротыша, с грохотом скинул крышку, заглянул вовнутрь и замер с открытым ртом. Оттуда, медленно и слегка извиваясь как змея факира, с плотно зажмуренными глазами за поблескивавшими стёклышками очков, начал вылезать искомый Лёлик. Мы подскочили со всех сторон, подхватили, вытащили. Лёлик, не переставая жмуриться, постоял, обвисая на наших руках, сглотнул судорожно, потряс головой как дряхлая старушка, затем приоткрыл один глаз и вдруг, заорав: "Убью-ю!!", рванулся к своему акустическому истязателю, норовя звездануть его сразу всеми своими конечностями, включая голову. Коротыш ахнул и бросился ловко убегать, зашмыгав по всему залу. Лёлик понёсся за ним, вопя бессвязно и оглушительно.

Коротыш, сделав пару кругов, наткнулся на Джона, неожиданно ловко заехал ему в глаз, выхватил из рук факел и шмыгнул за культовую статую, где и пропал. Лёлик бросился туда же, но пропадать не стал, а заорал куда-то угрожающе, требуя выходить. Джон бессильно матюгался и щупал стремительно наливавшийся фингал.

— Слушай, а где остальные?!… — после некоторой заминки удивился Боба, растерянно оглядывая помещение.

Никого из местного духовенства в зале не осталось.

— Убёгли! — воскликнул Раис, держа крепко Лёликин зашнурованный уже рюкзак. — Сейчас дверцу-то прихлопнут!

Не сговариваясь, мы кинулись бежать обратно, быстро взнеслись по лестнице, но не успели, уловив лишь последнее движение плиты, намертво вставшей на законное место. Снаружи раздавались звуки торопливой возни: по всему к плите чего-то подтаскивали и громоздили в кучу.

— Что они там, баррикаду строят? — заволновался Раис.

— С этой стороны, наверное, тоже открывалка есть, — предположил Боба.

Начали искать и, действительно, нашли в стенной нише толстый железный прут, торчавший из глубокой щели. Раис торжествующе нажал, прут со скрипом поддался, плита начала толчками отодвигаться, но, явив щель не шире карандаша, из которой тут же потянуло свежим сквозняком, заскрежетала и замерла.

— Открывай! Я ещё не завтракал! — истерически заорал Раис, но снаружи донёсся лишь издевательский гогот.

По очереди мы стали дёргать прут, но ничего путного не получалось; к тому же после могучего рывка Бобы прут и вовсе переломился.

Подумав, мы вернулись в зал, где оставался Лёлик, который, просунувшись между столбом и статуей, всё продолжал вопить, сыпля вперемешку ругательствами и угрозами.

Серёга взял его за плечо, извлёк наружу и спросил, хохотнув нервически:

— Ну, Лёлик, зачем кошек давил?

— А чего они!… — невразумительно прокричал тот.

— Вот ведь всё хорошо было, девочки тебе, завтрак, солнце, воздух и вода, а тут сам в историю вляпался и нас всех за собою!… — начал бурно возмущаться Раис. — Вот всегда с ним так!

Лёлик бессвязно огрызнулся, причём с громкостью паровозного свистка. Раис отшатнулся, впрочем, не переставая гундеть и маяться.

— Ладно, хватит! — оборвал его Джон. — Надо думать, как выбираться будем.

— А может, рванём к ядрёной фене!? — бесшабашно предложил Серёга.

— Опасно. Рухнуть всё может прямо на голову, — предостерёг я бомбиста.

Серёга посмотрел на свод, сложенный из каменных блоков, и настаивать не стал.

— А куда тот звонарь делся? — вспомнил Джон, потрогав багровый фингал с досадою.

— Там проход за статуей! — прокричал Лёлик как на взлётном поле, болтая пальцами в ушах.

— Чего кричишь? — миролюбиво спросил его Боба.

— Не кричу я! — вновь крикнул Лёлик и насупился.

— Да это ему ухи заложило, — объяснил Серёга.

Не вдаваясь в подробности, я заглянул за статую, светя факелом. Там в стенной нише начинались ступеньки, уходившие круто вниз в подозрительную темноту.

— Ну, похоже, судьба нам по катакомбам полазать, — обнадёжил я коллег, приглашая также посмотреть.

Все по очереди посмотрели. Боба начал вспоминать всякие книжки про египетские коварные лабиринты, из которых невозможно выбраться.

Раис выслушал рассказчика и, схватившись за голову, завёл плаксиво:

— Замуровали демоны, замучили мальчонку голодом лютым!…

— Ну а тот-то куда-то убежал ведь. Значит, есть дорога, — оптимистически напомнил Джон. — Так что надо дерзать. Не сидеть же сиднем, пока не околеем.

— И то правда! — поддержал я коллегу. — Ждать нечего, пойдём, посмотрим, может, выход рядом совсем, а мы тут, понимаешь, паникёрствуем.

 

Глава 33

В которой герои ищут выход, его находят, но теряют Клеопатру со товарищи.

Коллеги приободрились и порешили попробовать. Гуськом мы спустились по ступенькам и попали в узкий ход, вытесанный, по всему виду, в цельной каменистой породе. Через шагов сто ход раздвоился. Кто-то вспомнил правило хождения по лабиринтам, заключающееся в том, что держаться надо всё время одной стенки. Выбрали правую сторону, поскольку, как заявил Боба, наше дело правое.

Я вскинул руку, нажал на своих электронных кнопку подсветки, и засёк время.

Шли молча. Ход начал петлять замысловато; часто попадались пересечения, настолько узкие, что непонятно: для кого они были предназначены. Несколько раз мы выходили в небольшие зальцы, от которых разбегались во все стороны очередные ходы. По пути штыками вырезали на стенах стрелы, благо камень был мягким и податливым. Напряжение с каждым шагом овладевало всё больше и больше. Воздух в подземелье был затхлым и мёртвым как в хранилище старых газет. Быстро захотелось пить. Есть хотелось с самого начала. Несколько раз останавливались передохнуть. Во время одного из привалов я посмотрел на часы и определил, что с начала наших подземных скитаний прошло уже два часа, о чём не преминул оповестить коллег. И тут же три из имевшихся четырёх факелов затрещали, замерцали всё слабее синими сполохами и погасли. Стало в три раза темнее.

— Лёлик, что ж ты фонарик не взял, у тебя ж был, когда в подвале твоём дыру нашли, ты его светить давал, — взвопил Раис обличительно.

— Старый он, и батарейки сели уже совсем, и вообще… — огрызнулся мрачно Лёлик.

Все мы на миг замолчали, и видно было, что каждый вспоминает тот светлый весенний день на Родине, с которого, собственно, всё и началось.

Боба деловито зашарил в своём бауле и извлёк оттуда нечто, после чего этим чем-то зажужжал, нажимая кистью энергично, отчего произошёл луч электрического света — неяркий и неустойчивый. Нечто оказалось старорежимным фонариком с ручным приводом в виде встроенной в малиновый пластмассовый корпус динамо-машинки, на наружный рычаг которой необходимо было непрерывно жать с тем, чтобы добиться хоть какого-нибудь освещения.

Джон поглядел на Бобу неоднозначно и спросил:

— А что раньше не достал?

— Так не спрашивал никто, — объяснил Боба.

Народ повеселел и постановил динаму крутить по очереди. Один Лёлик наотрез отказался от сей деятельности, мотивируя отказ перенесёнными страданиями на почве идейных боёв с идолопоклонниками. Ему сердобольно пошли на встречу.

Двинулись дальше. Вскоре потух последний факел, и теперь лишь слабый луч искусственного света метался впереди, освещая то стены, то неясную пустоту. Рычаг фонарика был туг и неудобен, отчего быстро начинали болеть предплечья. Стали меняться всё чаще. Сжатое пространство и преимущественный мрак начинали давить на психику; назойливое жужжание динамо, надсадное дыхание, шорохи задевавшей о стены одежды, сбивчивые шаги — всё это, сливаясь в нудный ритм, вызывало нервное раздражение. Начинало казаться, что сей поход никогда не закончится.

Попалась по дороге узкая камора с громоздким, сбитым из толстых досок, сундуком в углу. Раис кинулся к нему, откинул крышку, но вместо ожидаемых сокровищ обнаружилась целая коллекция свёрнутых на круглых палочках папирусов. Боба предложил набрать их с тем, чтобы по возвращении домой сдать в краеведческий музей, но его никто не поддержал. Начались разговоры о том, что неплохо бы отыскать невзначай какой-нибудь клад, но сии мечты быстро улетучились, особенно когда Лёлик нервно забубнил о мизерных шансах на то, чтобы просто выбраться из этого злосчастного подземелья.

Всё чаще стали утыкаться в тупики. Приходилось возвращаться и выбирать другой проход. В некоторых ходах под ногами ощущался мягкий слой меловой пыли, словно здесь давным-давно никто и не появлялся.

Джон засвистал марш красных кавалеристов: начал он бодро, а закончил траурно и надрывно. Присели в молчании отдохнуть. Фонарик на время привала эксплуатировать перестали, так что оказались в кромешной темноте. Донеслись какие-то посторонние звуки: что-то капало, и словно бы раздавался вкрадчивый топоток.

— Ну вот, попались, — мрачно произнёс Джон.

Раис нервно повозился и предположил:

— Крысы, небось, бегают… Страшные…

— А что делать? — торопливо спросил сидевший с краю Лёлик.

— Надо было с собою котов прихватить, — не без юмора заметил Серёга.

Лёлик шумно встал, продрался, наступая на ноги, в середину коллектива и плюхнулся там наобум, втираясь задницей как геологический бур.

— А на воле люди сейчас кушают, — мечтательно сказал Раис и вздохнул тяжело.

Голод уже ощущался не на шутку. Но более мучила жажда: в пересохшем горле першило, язык казался обклеенным сухой наждачной бумагой. На душе было муторно и гадко. Как-то не укладывалось в голову то, что попали мы действительно в серьёзный переплёт.

Раздался непонятно откуда гулкий стук, разнёсшийся эхом. Коллеги напряжённо замерли, вслушиваясь, но акустического продолжения не последовало. Лёлик, шмыгнув носом, начал вслух припоминать разные страсти про Лабиринт царя Миноса и жившего там страшного Минотавра, после чего страстно зашептал, что уже слышит приближающийся стук копыт. Коллеги занервничали. Возникло истерическое ощущение чего-то недобро надвигавшегося. Пришлось пригрозить паникёру, что бросим его Минотавру как медведю варежку.

Побрели дальше, и, миновав разветвление, через минуту оказались перед очередным тупиком.

— Хана… — обречёно сказал Серёга, подводя баланс царившим мыслям.

Тем не менее, вернулись назад и свернули в другой проход. И почти сразу почувствовали лёгкое дуновение ветерка.

— Кажись, спереди дует, — хрипло сказал Серёга.

Коллеги приободрились. Прошли ещё немного и снова оказались перед наглухо перекрывавшей проход стеной.

— Ничего у вас не получится! — мстительно вскричал Лёлик, словно он был не с нами, и бессильно сполз на пол.

Все уселись как попало. Воздух в этом закутке был более свеж и навязчиво навевал мечты о холодной и обильной струе чистой воды. Лёлик вновь начал бубнить под нос про злого и страшного Минотавра, приплюсовав ещё вурдалаков, нетопырей и отчего-то Мумми-троллей.

— А откуда же ветер дует?… — начал рассуждать Боба.

— Тихо! — вдруг прошипел Серёга.

Говоруны запнулись, и в тишине мы явственно услышали нараставший за тупиковой стенкою топот ног, металлический лязг и сдавленные команды, словно орудовала там тайная масонская ложа, находившаяся в глубоком подполье. Стена вдруг обнаружила в локальном квадрате прерывистые тонкие линии в стыках камней, загоревшиеся оранжевыми сполохами; топот ног и лязги поравнялись с нами и потянулись дальше. По всему, какая-то процессия монотонно и основательно проходила длинной вереницею, транспортируя некие тяжёлые предметы, изредка тупо стукавшиеся в стены. Слышимость была как из соседней квартиры в панельном доме.

Лёлик забормотал:

— Заговор это, заговор!… — не вдаваясь в подробности.

Катавасия длилась долго; мы вели себя тихо и ненавязчиво. Наконец, топот ног, уже более стройный и торопливый, обозначился в другую сторону и вскоре замолк в отдалении; оттуда донёсся стук, и всё стихло. Мы посидели ещё немного, затем кто-то завозился, а Серёга зажужжал динамкой, озарив коллектив жидким дрожащим лучом.

— А стенка-то, кажись, липовая… Местами… — сказал Боба, приподнялся и без раскачки вдруг толкнулся выставленным плечом в давеча просвечивавший квадрат.

Далее произошло неожиданное. Под молодецким напором кусок стены с треском и грохотом обрушился на другую сторону, открыв квадратный лаз. Мы прислушались, но шухера никто не поднимал.

— А ну-ка! — оживился Серёга, сбросил амуницию, шустро пролез через дыру и, насилуя фонарик, живо пробежал по ходу туда-сюда.

Вернувшись, он доложил, что слева тупик с какой-то серьёзной дверью, а справа лестница наверх.

Не мешкая, начали переправу: просунув багаж, стали сами пролазить через не слишком просторное отверстие. Раис застрял как переевший Винни-Пух, и сколько мы не тащили его за руки и сколько не толкали сзади, ничего не помогало, пока Лёлик с мстительной улыбкой не кольнул пузанца сзади штыком, отчего тот взвизгнул, завозился и выскочил из дыры как народившийся младенец.

Рассудив, что нам надо следовать к лестнице, ведущей наверх, мы туда и направились. Лестница вывела нас в длинный проход, в котором пахло горелым маслом и пылью. На стенах местами виднелись остатки облупившихся фресок со звероподобными египетскими богами, что благотворно сигнализировало о приближении к обитаемым местам.

Проход заканчивался массивной дверью с неуклюжим засовом, замыкавшим её наподобие деревенских ворот. Мы прислушались; по ту сторону стояла тишина.

Серёга дёрнул засов и осторожно нажал на дверь. Она раскрылась, и мы, толкаясь от нетерпения, один за другим вышли в следующее помещение. С великим восторгом мы обнаружили здесь свет божий, скупо сочившийся сверху между плоскими капителями толстых колонн. Его пыльные столбы падали на местных божьих истуканов, играя на полированном граните и начищенной бронзе яркими зайчиками. Помещение было по соборному высокое и оттого напоминало колодец.

Глаза, отвыкшие от света, начали слезиться. Пришлось некоторое время моргать и тереть веки кулаками, добиваясь нужного фокуса. Отморгавшись и присмотревшись к рядам надоевших уже статуй — как на подбор с человеческими торсами и звериными рылами — мы обошли зал в поисках двери и обнаружили в стене медную плиту размером с парадный подъезд со страшной звериной рогатой мордою посередине.

— Вот!… Наверное, дверь… — осторожно предположил Джон.

— Ой, а там Минотавр сидит… — зашептал Лёлик.

— Серёга, проверь, — попросил Боба.

— Погодь!… — ответил тот, присматриваясь к бронзовому шакалоголовому мужику, державшему в протянутой руке отблескивавший матовой полированной желтизной жезл с крупным зелёным самоцветом на конце.

Боба, не найдя отклика, сам подошёл к плите, потрогал там-сям, стал копошиться возле неё в поисках запоров.

Серёга же, по привычке оглянувшись и сделав постную физиономию, влез к статуе на постамент, взялся за жезл и дёрнул. Изъять с ходу не вышло. Серёга хмыкнул и, схватившись уже обеими руками, стал ворочать искомый предмет в разные стороны, желая победить ежели не силой, так трудолюбием.

Боба, не обнаружив никаких ручек, засовов или замков, повернулся к нам, пожимая плечами, но вдруг раздался радостный Серёгин вопль, и одновременно плита дрогнула и легко повернулась по своей оси, толкнув при том Бобу.

Мы непроизвольно отшатнулись; Лёлик панически отпрыгнул в угол, но вместо Минотавра из получившегося прохода хлынул поток дневного света, благолепно залив зал.

— А, чёрт! — заорал Серёга. — Не хочет, зараза!…

Оказалось, что умелец умудрился каким-то образом свернуть статуе руку по самый локоть совершенно травматическим образом. Жезл, тем не менее, остался на своём исконном месте. Серёга погрозил упрямой статуе пальцем и продолжил силовые выкрутасы.

Внезапно плита вновь начала двигаться, но уже в обратном порядке.

— Куда!?… — завопил Раис, бросаясь держать и не пущать, но плита накрепко встала на свое кондовое место.

Серёга зыркнул туда-сюда и, заухмылявшись догадливо, снова вывернул статуе конечность. Плита не замедлила проход открыть.

— Хватит, не балуй! — с некоторой истеричностью крикнул Джон.

Серёга радостно захохотал и начал сам себя хвалить с подъёмом:

— Серёга — молоток! Серёга — самородок! Любую дверь, понимаешь, расколдует! — после чего, прощально пощупав жезл, спрыгнул с постамента, присоединяясь к нам.

— Ну вот он, выход! — с облегчением выдохнул Джон, и мы кинулись выходить.

За плитой следовал большой коридор. Направо он был длинным и полутёмным, а оттого ненавистным. Слева же он упирался в стену, в которой имелось широкое, ничем не закрытое окно, обрамлявшее чудесный пейзаж из голубого неба и потрескавшейся стены стоявшего напротив здания. Из окна доносилось милейшей музыкой чириканье местных птах.

Теперь на пути к счастью появилась альтернатива: продолжить поиски достойного выхода внутри здания или же вылезти в окно. Коллеги все как один попятились от содержащего сумрак прохода, а Серёга и вовсе подскочил к окну, заглянул за него, перекинул ноги через подоконник и был таков. Мы все подбежали к окну выглянуть, грешным делом подозревая, что нежная душа нашего друга не выдержала потрясений, и он решил побыстрее вырваться на волю, хотя бы и за счёт переломанных конечностей, но обнаружили Серёгу, восседавшего с улыбкой до ушей на могучем каменном быке, коих целый ряд помещался вдоль стены весьма кстати.

— А вот она, воля! — воскликнул он и ловко, используя естественные бугры бычьего рельефа, соскользнул на землю, откуда и замахал нам призывно.

Без раздумий по очереди мы вылезли на быка и, стараясь не поскользнуться на птичьем помёте, густо пятнавшем каменную спину, спустились на земную твердь под синее долгожданное небо. Последовало полное воодушевление, гиканье и восторг при прочих чувствах, присущих жителям Крайнего Заполярья, неожиданно попавшим из самого разгара полярной ночи прямиком в солнечные Гагры.

Впрочем, ликовали мы недолго, поскольку проклятая жажда быстро напомнила о себе сухими глотками, да и голод всё урчал о чём-то своём в наших обнищавших животах.

— Давай пошли попить искать! — заторопил Лёлик, подталкивая нас в бока.

Переулок, где мы оказались, выходил на нечто более оживлённое, судя по мелькавшим там часто фигурам. Мы направились туда, держа путь вдоль шеренги быков, напоминавших племенной статью экспонаты выставки сельских достижений. Из одного окна, целая череда которых опоясывала покинутое нами здание, выглянула бритая личность в оранжевой хламиде. Серёга энергично показал личности кулак; личность скрылась.

Мы вышли из переулка и оказались на площади, на которой, попирая неровный постамент, высился огромный мускулистый каменный бык с гипертрофированными причиндалами, походившими на два рекордных арбуза в одном мешке. Фонтанов и иных питьевых источников не было.

Мы поднялись на парадное крыльцо здания с тем, чтобы спрятаться в тени портика с грубыми каменными колоннами. Расположившись, стали осматриваться. Народу на площади было достаточно много для только что покорённого города. Люди толпились, громко разговаривали, размахивали руками, шатались туда-сюда. Римлян не наблюдалось. Жажда томила всё сильней.

— Ну что стоим, идти надо! — продолжил стоны Лёлик со всеми на то основаниями.

— А куда идти-то? — так же не без оснований спросил Боба.

— Вон дворец торчит, пошли туда! — прохрипел Лёлик, показывая на видневшийся в знойном плывущем мареве дворцовый ансамбль.

Мы спустились с крыльца и, расталкивая народ, поспешили по курсу. Навстречу нам выполз из толпы загорелый до черноты и тощий как стиральная доска старик; на плече он нёс глиняную бадейку, в руке деревянный ковшик, которым размахивал призывно и что-то без особого настроения покрикивал. Лёлик неожиданным коршуном налетел на него, ловко бадейку отнял, заглянул туда и, утробно всхлипнув, припал губами к её краю, проливая на грудь струи воды. Мы кинулись к счастливцу, стали нетерпеливо его дёргать и щипать; бадейка пошла по рукам, и первая обильная свежесть восхитительным чудом пролилась в пересохший рот. Египтянин крутился рядом, охая и стеная. Боба, не глядя, насыпал ему в ковшик горсть монет. Старик уставился на щедрую жменю серебра, открыл рот, повалился на колени и, прижав ковшик к груди, начал кланяться, тыкаясь лицом в уличную пыль.

Осушив сосуд полностью и оттого отяжелев начавшими булькать утробами, мы уже не спеша и с достоинством пошли дальше, придерживаясь выбранного азимута. Открытое пространство пьянило и будоражило, отчего даже слегка кружилась голова. После утоления жажды захотелось вкусной и здоровой пищи. Раис затеял воспоминания о всех своих памятных трапезах, рисуя в красках: чего ел, да с каким соусом, да как было сготовлено.

Боба проглотил слюну и брякнул:

— Солнце, воздух и вода — полноценная еда!

Раис поперхнулся, негодующе всплеснул руками и обиженно рявкнул:

— Сам жри! — после чего крепко замолчал.

Внезапно, свернув в очередной проулок, мы увидели очень даже знакомое строение.

— Глянь! Клепатрина хатка! — обрадовался Серёга и воскликнул: — Ну, щас того-этого!… — не уточняя по существу заявки.

Мы, не сговариваясь, поспешили к входу с раскуроченной давеча нами дверью, предполагая наперебой: как нас там ждут и надеются.

— Эй, девоньки, встречайте! — ухмыляясь, зычно завопил Серёга, влетая в дом, но в ответ последовала тишина.

Взбежав по лестнице, мы тут же наткнулись на ту самую чернокожую губошлёпку, которая первой нарисовалась и в предыдущий наш визит.

Рабыня выскочила навстречу с увесистым тюком на плече, замерла на мгновение, со страхом глядя на нас, тут же тюк скинула и задвинула его ногой за себя, после чего вытерла смачно нос и с наивным видом заявила на ломанной латыни:

— Моя не взяли!…

— Куда не взяли? — не понял Джон; впрочем, как и все мы.

— Во дворец к римскому царю, — охотно пояснила рабыня.

— К какому ещё царю? И вообще, где девушки все? Где Клеопатра? — потребовал разъяснений Джон, глядя недоверчиво по сторонам.

— Приходили тут, как вы ушли… — ответила негритянка, почёсывая задницу. — Сказали нашей царице, что её ждёт ихний царь… ну этот…

— Антоний, что ли? — брезгливо уточнил Джон.

— Ага. Всех забрали. Меня не взяли… — рабыня хитро зыркнула и изобразила трагичный вид безвинной сироты.

— Эх ты, кибиткина мать!… — в сердцах ругнулся Раис. — Не успели отлучиться, так уже зацапал, паршивец, любезных наших! Вот ведь гусь… репчатый!

— Ну так пошли во дворец! — заторопил Лёлик. — Сейчас обратно вертанём!

Мы заторопились наружу.

Раис оглянулся и строго спросил начавшую ворочать свой тюк рабыню:

— Эй, а в мешке не кашка?

Рабыня ахнула и стала уверять, что тут вовсе не кашка, а всякая гадкая дребедень. Раис решил было засомневаться, но мы его подхватили под руки и вынудили не отрываться от коллектива.

 

Глава 34

В которой Клеопатра находится, да не так, как хотелось бы, а Боба болтает лишнее.

По дороге коллеги вдоволь мусолили тему Антониева коварства и планировали адекватные действия по восстановлению справедливости. Согласно им в первую очередь надлежало отобрать обратно царицу с её окружением, доставить в обжитую уже обитель и продолжить так хорошо начавшиеся народные гуляния.

Чем ближе мы подходили ко дворцу, тем больше попадалось на улицах римской солдатни. Как трудолюбивые мураши, они тащили в направлении дворца мешки, сундуки, свёртки, всевозможную домашнюю утварь, начиная от светильников и заканчивая коврами; встречный поток воинов шёл налегке. Площадь перед дворцом напоминала гибрид цыганского табора с купеческим караваном: везде стояли повозки, вокруг них суетились римляне, пакуя реквизированное имущество в добротные тюки; в проулках у развороченных куч сена отдельными компаниями стояли волы и лошади. И те, и другие успели щедро украсить отведённую им территорию кучами свежего навоза. Шум и гам напоминали вокзал в момент прибытия долгожданного поезда.

Прорулив между людьми и повозками, мы поднялись по лестнице и наткнулись на новое, уже бюрократическое препятствие: у прикрытых дверей парадного входа один из военных трибунов ругался с Дыробоем. Четыре караульных преторианца стояли тут же, опираясь на копья, и ухмылялись, наблюдая за тем, как их босс, хмыкая и ковыряясь в ушах, качает отрицательно головой, сообщая сквозь зубы, что пущать не велено, великий Антоний занят. Военный трибун выругался, плюнул и убрался не солоно хлебавши. Преторианцы рассмеялись ему вслед, но, увидев нас, примолкли и стали неуверенно переминаться, как малыши на утреннике, захотевшие на горшок.

Дыробой скорчил кислую мину и заторопился уходить во дворец.

— Стой, Дырокол! — окликнул его Раис и, подкатив ближе, потребовал: — Пароль?!

Дыробой отвалил челюсть и, засомневавшись в собственной компетентности, осторожно поинтересовался:

— Какой пароль?…

— Не знаешь, а на посту! — рявкнул Раис. — Придётся доложить по начальству!

Дыробой крякнул и замер, выпятив челюсть в попытке осмыслить получившуюся действительность, но Раис, не давая опомниться, хлопнул его по плечу и снисходительно произнёс:

— Ладно, служи дальше, да смотри, никого не пускай!

Центурион агакнул и почесал затылок; преторианцы у входа предупредительно расступились, пропуская нас во дворец.

Внутри мы тут же почуяли головокружительные запахи сытной мясной пищи. Как натуральные ищейки, следуя по пути ароматов, мы пробежались по дворцовым переходам и оказались в большой комнате, заваленной по углам щитами, панцирями и прочей амуницией, где за длинным столом сидели преторианцы, весело гогоча и с аппетитом уплетая с больших блюд что-то вкусное.

— Оба-на! — заорал на разухабистый манер Серёга: — Жрут и не приглашают!

Без церемоний мы распихали римлян, столкнув при том даже кого-то со скамьи, уселись и накинулись на толстые куски жареного мяса и пшеничные лепёшки; в глиняных кувшинах оказался напиток, сильно походивший на тёмное горькое пиво.

Преторианцы с нашим появлением поскучнели, разговоры прекратили, есть стали скромно.

Раис, мощно двигая челюстями, щедро пригласил:

— Ешьте, не стесняйтесь… чего останется!

— Ага! — размазывая жир по щекам, подхватил Серёга и ударил прибаутками: — Щи да каша — пища наша! Солдат спит, служба идёт!… Так что идите-ка вы поспите!

От таких любезностей римляне и вовсе потеряли аппетит, тем более Лёлик с Раисом устроились как раз супротив блюда с мясом, и если какой-нибудь недогадливый оглоед тянулся взять порцию, то или Раис успевал этот кусок ухватить, используя обе руки и даже зубы, в которых он защемлял мясо и жевал его, втягивая в алчный свой рот как в мясорубку, или же Лёлик сгребал кусман горстью, надкусывал его, гадко сопя и чавкая, и швырял обратно в блюдо, норовя обрызгать наглеца соусом.

Вскоре преторианцы, мрачно косясь, стали уходить группками, и в комнате мы остались одни.

Сытость наступила как-то сразу и безоговорочно. Осоловев и почувствовав негу, коллеги впали в благодушие, и уже никто особо не помышлял ругаться с Антонием из-за преждевременного некрасивого оприходования царевны. Тем не менее, душа требовала прекрасного, и мы решили прогуляться по дворцу.

Августейшие хоромы на взгляд цивилизованного человека никак не были приспособлены для полноценного житья из-за своей неуютной огромности и видимого отсутствия предметов быта. К тому же залы и комнаты своею многочисленной мраморной отделкою живо напоминали станции метро.

Серёга попытался поскользить по мраморному полу, но кирзачи этого делать никак не желали, и неудавшийся фигурист из чувства протеста быстро начеркал штыком на стене короткое, но ёмкое срамное слово.

Шествуя анфиладой, мы поравнялись с тяжёлой занавесью, закрывавшей проём, перед которой стояли два преторианца в полном доспехе, держась за рукояти мечей. Из помещения раздавались приглушённые голоса.

— Тут, что ли, Антон? — сытно рыгнув, спросил лениво Лёлик.

Преторианцы одновременно кивнули и подтянулись.

— А чего там? — уточнил Раис, дёрнув бровями.

— Суд, — предупредительно было доложено.

— Ишь ты! — удивился Серёга. — Кому там кича светит?… Ну ладно, пошли поздоровкаемся… — и, отвернув край занавеси, вошёл первым.

В большой светлой комнате с богатой росписью на стенах и потолке, с широкими окнами, выходившими в невесть откуда взявшийся сад, имелось немалое собрание.

На возвышении, крытом пурпурной блестящей тканью, в двух равнозначных креслах с прямыми спинками сидели Антоний и Клеопатра, которой Джон, застенчиво закрывая ладошкою многоцветный фингал, тут же стал делать всякие многозначительные знаки и ухмыляться; впрочем, без ответных движений.

У возвышения толпились важные адъютанты с какими-то свитками, переминался хмурый квестор, машинально постукивавший по своему ключеносному кошелю, отзывавшемуся приятным звяканьем; из-за спинки кресла Клеопатры выглядывал с озабоченным видом старичок Мухомор. В углу, скромно потупившись, стоял коренастый дядька из разряда личных рабов Антония.

Перед честной компанией под конвоем из четырёх преторианцев переминались с ноги на ногу юный царь Птолемей и женоподобный Пофин.

— Ага, нашли жирняя вражеского! — воскликнул Лёлик.

— Где обнаружили? — спросил Джон у Антония.

— В порту поймали. Пытался по Нилу удрать, — ответил Антоний, пытаясь хранить важность лица официального.

Оба арестанта имели вид понурый и упаднический, хотя евнух ещё и норовил изредка на Клеопатру глядеть строго, но быстро под её недобрым взглядом терялся и начинал нервничать. Юный царь вообще выглядел хуже некуда.

Мы, не чинясь особо, прошли к возвышению.

Раис махнул Антонию рукой и разрешил:

— Продолжайте…

Антоний поперхнулся от оказанной учтивости и, сурово откашлявшись, продолжил:

— Итак, Пофин, ты обвиняешься в том, что коварно и подло напал на римское войско, прибывшее в Александрию с целями сугубо мирными и справедливыми.

— Вот, вот! — воскликнул гневно Раис. — С гуманитарной миссией, понимаешь, прибыли, а тут коварно напали, сволота!

— Вы пришли на землю Египта без приглашения, — пискляво пробормотал евнух.

— Кто это тебе сказал? — торжествующе молвил Антоний и поглядел на Клеопатру.

Та усмехнулась одними уголками губ и со вкусом произнесла:

— Это я, царица Египта, пригласила римлян.

Пофин, зябко ёжась, процедил:

— Ты была лишена трона за то, что подняла бунт против своего венценосного супруга и брата царя Египта Птолемея Диониса, — за сим евнух подтолкнул паренька, чтобы тот подтвердил прозвучавшие слова, но юный царь лишь вяло пошатнулся и судорожно икнул.

Антоний повернулся к Клеопатре и спросил строго:

— Клевета?

— Клевета, — подтвердила та.

— Клевета! — вынес вердикт Антоний и кивнул невзначай конвою.

Рослый преторианец тут же врезал евнуху по почке; Пофин загнулся, хватая раскрытым ртом воздух, но потом выпрямился и пронзительно взвопил:

— Она Птолемея Диониса и меня отравить хотела! Рабов менять замучились!

— А зачем их надо было менять? — любознательно спросил Боба.

— Те, кто пищу пробует, мёрли постоянно! — прокричал евнух.

Антоний снова повернулся к Клеопатре и снова спросил у неё не менее взыскательно:

— Клевета?

Клеопатра сурово нахмурилась и снова подтвердила, кивнув энергично:

— Клевета.

— Истинная клевета! — выкрикнул обличительно из-за кресла Мухомор.

— Клевета! — развёл руками Антоний, всем своим видом показывая невозможность перевоспитания этого злостного лгуна.

Пофин болезненно съёжился, закрывая почки, но новый удар пришёлся уже по хребту, отчего евнух, сдавленно захрипев, едва не упал.

Антоний вздохнул глубоко и, воздев перст, многозначительно заявил:

— Итак, волей Цезаря и Сената я уполномочен определить вину министра Пофина, а также рассудить детей упокоенного царя Египетского Птолемея Авлета, как то: Клеопатру и брата её так же Птолемея, но уже Диониса… — Антоний перевёл дух, довольно ухмыльнулся, явно наслаждаясь своей ролью, затем постарался стать суровым и торжественно провозгласил: — Суд будет скорый, но беспристрастный! — явно при этом передёргивая, так как итог был достаточно ясен хотя бы из того, что Клеопатра восседала рядом с новоявленным судьёю, а её братец находился под конвоем.

Антоний сделал паузу, разглядывая при том Пофина как мерзкое насекомое, поиграл бровями, посмотрел на Клеопатру, неотрывно сверлившую яростным взглядом братца и евнуха, и уже со скукою произнёс:

— Взвесив все обстоятельства и найдя возможность совершить справедливость, мы порешили признать виновным во всех учинённых безобразиях бывшего министра Пофина и предать его заслуженному наказанию, — после чего махнул рукой пренебрежительно, словно отгонял муху.

Два преторианца подхватили Пофина под мышки и потащили к выходу. Тот обмяк, смертно побледнел и стал открывать беззвучно рот как пескарь на суше.

Коренастый раб, вытянув шею, уставился на Антония. Тот кивнул. Раб сделал постную физиономию и, деловито доставая из-за пояса толстый чёрный шнурок, пристроился за выходившей троицей. Занавесь качнулась, скрывая от нас ушедших, и почти сразу же из коридора раздался продолжительный сдавленный хрип и шаркающие звуки. Затем хрип смолк, и после некоторой возни поволокли по полу прочь что-то тяжёлое, но мягкое.

— Ну вот, — удовлетворённо заявил Антоний. — Правосудие свершилось. Враг Рима наказан.

— Никак удавили, — неодобрительно сказал Боба и нахмурился.

— Да уж… — пробормотал Джон. — Сказано сделано…

— Ну, а с этим чего? — лениво произнёс Антоний, глядя на юного Птолемея, трясшегося всем телом.

Клеопатра, не мигая, уставилась на своего младшего брата вовсе не как на кровного родственника, а как на кровного врага, которого, наконец-то, можно начинать медленно и с наслаждением резать на мелкие кусочки.

— Ну вы, это!… — решительно сказал Боба и даже загородил паренька своим телом. — Нечего детей тиранить! — при этом он повёл стволом пулемёта так, как если бы Антоний помещался аккурат посерёдке назначенного сектора обстрела.

Антоний, потеряв величественность позы, нервно завозился в кресле и растерянно зыркнул на царицу. Та, прикрыв глаза тёмными веками, подумала, потом вновь глаза распахнула и воззрилась на Бобу с нежной любовью исключительной силы, а потом ему улыбнулась ласково и многообещающе, отчего наш коллега вмиг потерял суровую боевитость и растерянно заулыбался в ответ.

Клеопатра плавно повернулась к Антонию и кротко молвила:

— Я как сестра и супруга возьму Птолемея Диониса под свою опеку. Взываю великого Антония к великодушию. Прошу простить его и отдать мне… На воспитание… — теперь в её взоре читались гуманизм и миролюбие.

Антоний облегчённо вздохнул и торопливо пробормотал:

— Да, да! Именем Цезаря и Сената!…

Боба с умилением посмотрел на прекрасную царицу, удовлетворённо кивнул и отошёл в сторону. Юный Птолемей вовсе не выглядел довольным только что выпавшей ему участью. Напротив, он смотрел на свою сестру с явным ужасом.

— Уведите мальчика! — проворковала Клеопатра, кивая конвою, затем щёлкнула пальцами, вызывая Мухомора из-за кресла, и сказала нежным голоском: — Пристрой его рядом с моими покоями… Да чтобы со всеми удобствами…

— Ага, понял! — готовно воскликнул старикан, шустро подскочил к Птолемею, без пиетета схватил его за руку и потащил из комнаты.

Преторианцы затопали следом. В комнате остались все свои.

— Ну, ты, Антон, даёшь… стране угля! — строго сказал Лёлик, забираясь на возвышение поближе к креслам.

— Что даю? — осторожно уточнил тот.

— Клеопатру почему, спрашиваю, стырил не по-товарищески, а?! — гаркнул Лёлик, тыкая при этом пальцем в предмет раздора якобы не смотря, но норовя попасть прямиком в туго обтянутую белоснежной тканью грудь. — Обещал ведь на три дня и три ночи! — продолжал Лёлик, не на шутку ввинчивая палец в упругую плоть. — А сам!?…

Клеопатра поджала губы, поморщилась и отодвинулась. Антоний хмыкнул и начал словоохотливо объяснять:

— Ну так это что касается военного трофея! Военная власть и выделила его… её на этот срок. Все честно благородно. Но тут, вишь ты, война кончилась, и пришлось военной власти меняться на гражданскую. А гражданская администрация реквизицию произвела… Всех трофеев… Во как! — Антоний благожелательно улыбнулся.

— А кто ж гражданская? — озадаченно спросил Джон.

— Я и буду! — отрекомендовался Антоний. — Как военный начальник, волей Цезаря и Сената, себя и назначил. После чего, значит, и произвёл реквизицию.

— Надул, шельма! — в бессильном гневе произнёс Джон.

— Ну так!… — загордился Антоний и, повернувшись к Клеопатре, с трудом скрывавшей под маской безразличия не совсем внятные, но явно опасные для всех нас эмоции, хитро ей подмигнул.

— А как же воинские заслуги, как же планы наши гениальные?! — бросился скандалить Лёлик.

— Как и договаривались, — уже с ленцой ответил Антоний. — Клеопатрой вы… — он посмотрел на царицу и продолжил обтекаемо: — …в смысле… пообщались. Чего теперь-то?

— Я не общался! — воскликнул Лёлик.

Антоний пожал плечами и посмотрел на занавес, который в это время кто-то откинул снаружи.

— Привели! — закричали оттуда.

— А ну, давай сюда! — оживился Антоний.

Группа решительно настроенных преторианцев во главе с Дыробоем ввела двух жрецов местного вида в порванных хламидах. Один жрец был высок, сух и надменен — он поджимал губы и смотрел исподлобья; другой, маленький и толстенький, вжимал голову в плечи и никак не мог совладать с нервным тиком, дёргавшим его плохо бритую жирную щеку.

— Эти? — деловито спросил Антоний у Клеопатры.

Та, прищурившись, оглядела жрецов и кивнула:

— Длинный — главный жрец храма Аписа, а жиряга — казначей… Доверенные лица Пофина. Если они не знают, то никто не знает.

— Рим всё видит, Рим всё знает! — взревел вдруг Антоний, приподнимаясь и тыча указующим перстом в жрецов. — Говорите, куда казну дели?!

Жрецы синхронно вздрогнули и отшатнулись, но промолчали; маленький задышал с судорожным сипением, длинный мрачно морщился, пялясь в пол.

— А я говорю: говорите!! — ещё громче рявкнул Антоний. — А то хуже будет!

— Отвечайте, презренные! — вступила в допрос Клеопатра. — Нам известно, что вы спрятали нашу казну в ваших подземельях. Верните казну, и мы вас пощадим. И даже наградим… — впрочем, последние слова прозвучали неубедительно.

Длинный жрец презрительно фыркнул и скрипучим голосом произнёс короткую фразу на непонятном языке, отчего Клеопатра натуральным образом подпрыгнула и даже зашипела по-змеиному. Похоже было, что служитель культа приложил царицу крепко и убедительно.

Джон хитро ухмыльнулся, глаза его заблестели. Коллеги зашевелились, зашептались — всем вспомнилась странная процессия, виденная в подземелье. Клеопатра зыркнула на нас внимательно, и вдруг Боба, глядя на неё преданно и улыбаясь не хуже Буратино на карнавале, выступил вперёд, повёл плечом как танцор перед коронным проходом и ляпнул внезапно:

— А мы знаем, куда они казну запрятали!

Клеопатра поощрительно болтуну улыбнулась и закивала головой как заслуженная учительница, и Боба, не ощущая тычков и затрещин, посыпавшихся на него со всех сторон, завершил предательство:

— Это где церковь… храм, то есть… там быки ещё… целое стадо, и один с мошною!… — Боба щедро показал природу данной мошны на себе. — Дверь там тайная!

Длинный жрец, глядя с ненавистью, стал бормотать что-то с взвизгами, крутить пальцы в странные фигуры и тыкать этими фигурами в сторону Бобы. Впрочем, на него никто не смотрел.

— Храм Аписа! — удовлетворённо произнесла Клеопатра и даже хлопнула в ладоши.

— Храм, говоришь! — воскликнул Антоний, вскочил пружинисто и заявил Бобе: — Дорогу покажешь! Награжу как следует! — затем толкнул в бок квестора: — А ну, команду давай орлам собираться! Да возы там, рабов, мешки готовить!…

Квестор важно кивнул и шустро побежал вон из комнаты, гремя ключами.

— А вы чего стоите?! — гаркнул Антоний адъютантам. — А ну, помогать!…

Те, спотыкаясь, кинулись вслед за квестором.

— Ну ты чо? — подступил Лёлик к Бобе. — Чего сокровища сдал?

— Ну ты и дятел! — возмущённо загундел Раис. — Лишил, понимаешь, богатств праведных, заслуженных!

— Ну так… А чего? — бормотал стеснительно Боба, хлопая глазами.

— Ладно. Ничего уже тут не поделаешь, — сказал огорчённо Джон.

Антоний о чём-то вполголоса посовещался с Клеопатрой, после чего приказал Дыробою жрецов до особого распоряжения запереть покрепче и подальше.

— Мерзкое племя! — ругнулась им вслед Клеопатра, нервно сжимая пальцы. — Вроде бы и приняли нашу эллинскую веру, а сами всё туда же смотрят: на своих варварских древних богов, всё в своих подземельях колдуют… Ну теперь я их выведу!… — царица резко встала и стремительно вышла из комнаты.

Антоний подошёл к Бобе, взял его за талию запанибрата и сказал:

— Ну что, пойдём?…

— Поделишься! — строго выкрикнул Лёлик и даже погрозил пальцем.

— А как же! — сделал большие честные глаза Антоний.

— А не обманешь?!… Нас нельзя обманывать, у нас раненные!… — закричал с надрывом Лёлик, выволакивая за руку упиравшегося Джона.

— Да разве можно это — союзников обманывать! — с неподдельным ужасом сказал Антоний и заспешил из комнаты, толкая перед собой Бобу.

Мы заторопились следом.

 

Глава 35

В которой казна меняет владельца.

Прямо перед дворцовой лестницей совершалось затейливое организаторское действо. Мы остановились на верхних ступеньках, наблюдая за тем, как проворно и сноровисто под руководством квестора составлялась экспедиция. Весьма скоро всё было готово: имелось оптимистически огромное количество пустых повозок, запряжённых меланхоличными волами, стояла сбитая в тесную кучу бригада рабов; всю эту команду окружала пара манипулов полностью вооружённых преторианцев, возглавляемых Дыробоем.

Спустившись, мы вышли к голове построения; Антоний переговорил с квестором и Дыробоем, и весь наш сводный отряд тронулся в путь.

По пути Раис с Лёликом попытались втянуть Антония в дискуссию на тему будущего и бесповоротного дележа безусловно имевшихся сокровищ, но быстро переругались между собой, не согласовав юридических формулировок типа: "делить по честному или по справедливости". Антоний, предоставленный сам себе, всю дорогу о чём-то соображал, бормоча невнятно под нос, оглядывался на повозки и нервно потирал руки. Местные жители жались к стенам домов, пропуская наше шествие, а затем пристраивались следом, не желая терять возможность полюбопытничать и поприсутствовать, хоть и не известно где и для чего. Под конец скопилось такое количество ненужных зевак, что Антонию пришлось посылать к ним преторианцев с вескими доводами о том, что ничего интересного не предвидится.

Наконец, под грохот деревянных колёс и шарканье солдатских сапог мы вышли на площадь с быком.

— Вот здесь, в этом храме, и дверь! — гордо заявил Боба, указывая на культовое сооружение.

— Храм Аписа, — сообщил квестор. — Древность большая.

— А Апис это кто? — любознательно поинтересовался Боба.

— Это бык священный у египтян, — пояснил Лёлик. — Древний такой культ был. В смысле, ещё, наверное, есть. Выбирали, понимаешь, чёрного быка с белыми пятнами, называли его священным и поклонялись.

— А зачем? — удивился Боба.

— А фиг их знает!… — отмахнулся наш энциклопедист.

Два преторианца по команде начали было ломиться в дверь храма, но створки распахнулись без сопротивления. Дыробой заглянул вовнутрь и приглашающе помахал.

Мы вошли с настороженностью и остановились у порога. Конец зала тонул в полумраке. На квадратных гранитных плитах стояли исполинские колонны, упиравшиеся в плоский давивший своей массивностью потолок. Кое-где в высоченных треножниках из тёмного металла трепетали языки пламени. Бархатистые тени порхали по вырезанным в камне стен и колонн фигуркам и иероглифам, заставляя их дёргаться несуразно как в волшебном фонаре. Гигантские пропорции помещения внушали ощущение полной мизерабельности и приводили к общему угнетению духа — так должен себя чувствовать какой-нибудь суслик-пигалица, затесавшийся в стадо отдыхающих в тесном кругу слонов.

— Ну, где дверь? — спросил осторожно Антоний.

— Это… надо бы с другой стороны сходить, а то тут непонятно… — путано ответил Боба.

— Да уж, тут и не найдёшь, пожалуй… — согласился Джон.

— Пошли, пошли, с боку зайдём, да в окошко влезем, — заторопил Лёлик и первым выскочил вон.

Мы вышли следом и, дав отмашку колонне, пошли уже хоженым путем. Антоний, ничего не понимая, пытался спросить, но в силу полной неясности дальше междометий дело у него не шло.

Окна были на месте. Колонна медленно двигалась вдоль стены.

— Которое из них-то? — риторически осведомился Джон.

— А там бычара был птицами загаженный, — припомнил Серёга.

— Да они все не чистюли, — заметил Лёлик, вертя головой.

— Кажись, вон то, — наобум предположил Серёга и скомандовал: — Лестницу давай!

Колонна с готовностью остановилась; мигом сняли с пары телег боковины, накрепко стянули их кожаными верёвками, прислонили получившуюся штуковину к быку. Серёга забрался наверх, заглянул в окно, сказал там кому-то: "Здрасте!" и, повернувшись, закричал:

— Нет, не оно! — после чего сполз вниз и предложил рабам лестницу переставить к следующему быку.

Из окна высунулись озабоченные физиономии целого выводка жрецов. Лёлик скорчил им пару негодных рож и запустил камешком. Жрецы исчезли.

Серёга исследовал следующее окно, затем ещё и ещё, справедливо избрав метод всеобщего анализа, и, наконец, воскликнув:

— Ага, вот оно!… А ну, отойди!… — скрылся с глаз, тут же устроив внутри, судя по излишним звукам, потасовку.

Мы, покинув продолжавшего натужно эгекать и агакать Антония, полезли на подмогу и, благополучно десантировавшись в храм, увидели у знакомой дыры, продолжавшей быть открытою, некоторую катавасию, в которой принимал посильное участие Серёга совместно с долговязым сутулым жрецом, выступавшим в роли неприятеля.

Серёга полностью владел инициативой: он энергично на жреца наступал, толкал его как следует и при этом ещё и кричал скандально:

— Чо толкаешься, толкаешься чо, говорю!? — отчего жрец выглядел вконец опешившим и лишь вяло водил руками, пытаясь превозмочь Серёгины богатырские тычки.

— Дверку, понимаешь, закрыть хотел! — известил Серёга и толкнул негодяя напоследок так, что тот полетел прямиком в группу выскочивших из-за угла жрецов решительного вида. Жрецы выровняли расстроенные ряды и, взяв кулаки наизготовку, ринулись было на нас, но тут горохом посыпались из окна преторианцы, и жрецы смирно остановились.

— Ну, что тут? — раздался капризный голос Антония.

Полководец, помаячив в окне, спрыгнул тяжко на пол, подошёл к нам, показал пальцем на открытую потайную плиту и заявил внушительно:

— Вижу вход!

Один жрец, выделявшийся властной осанкою и толстым золотым обручем, облегавшим морщинистую шею, вышел вперёд и, твёрдо стукнув в пол чёрной хитро гнутой тростью, заговорил:

— Я, верховный жрец храма священного Аписа, заявляю вам: вы нарушили неприкосновенность святого места! А особливо нельзя проникать за эту дверь! — указал он на заманчивую дыру. — Знайте, несчастные, там находится святая святых, тайна всемогущих богов, которую они берегут пуще всего! Осквернителей ждёт божья кара! — жрец повёл рукою так, будто указанная кара уже сыпалась на наши головы.

Преторианцы зябко поёжились, стали складывать пальцы крестами, тыкать ими в углы.

— А кто первый переступит порог, — продолжал вещать жрец, — то, клянусь золотыми рогами Аписа, на того тут же падёт ужасное проклятие!

— А мы уже там были, так что, извини, подвинься! — перебил вещуна Серёга и презрительно сплюнул ему под ноги.

— Ладно, чего там, пошли! — скучающе бросил Джон и начал подталкивать нас к проходу, на всякий случай остерегаясь идти первым.

Боба на правах зачинщика и наивного человека шагнул вперёд; за ним, подождав на всякий случай маленько, вошли и все остальные. Жрецы так же затесались поприсутствовать.

Всё было как и в первый раз: статуи стояли на своих местах, пыльные лучи света струились с потолка, пахло горелым маслом, а напротив в стене темнела распахнутая дверь.

— Туда, — лаконично указал Боба.

Преторианцы по команде запалили факелы, склад которых предусмотрительно имелся у двери, и вся команда во главе с Бобою, построившись гуськом, углубилась в коридор. Когда обнаружилась в стене произведённая нами дыра, жрецы заахали и заговорили между собой на иностранном. Коридор заканчивался массивной дверью, по виду целиком бронзовой. Дверь была прочно закрыта огромными толстыми засовами, которые скреплялись замком, формой и размерами напоминавшем пивной бочонок литров на пять. Серёга выдвинулся к двери и начал её обстукивать и осматривать как дотошный эскулап.

— Эта дверь заколдована! — истерически заорал протолкавшийся вперёд старший жрец.

— Заколдованная, гутаришь… А ну, у кого электричество? — спросил Серёга.

Боба с готовностью вынул из рюкзака фонарик и отдал умельцу.

Серёга взял чудо техники в обе руки, нацелил жрецу в лицо и с ухмылкою заявил:

— А вот тебе нашенское колдовство! — после чего пошёл резко жать на рычаг.

Жёлтый луч света брызнул, наливаясь белизной и нарядно отражаясь в остекленевших глазах жреца; жрец ужаснулся, странно квакнул и панически отпрыгнул назад, врезавшись в преторианцев, также пошатнувшихся в своём мужестве. Раздались повсеместные крики и причитания. Антоний на всякий случай прижался к стенке, откуда таращился на Серёгин светоч с сомнением и опаскою.

Серёга насладился коллективным испугом и передал фонарик Бобе, наказав светить ровно и равномерно, а сам, поворочав замок туда-сюда и ощупав замочную скважину, выпрямился и задумался.

— Где ключи? — гаркнул Антоний, решительно схватил старшего жреца за грудки и стал накручивать тому хламиду на удушающий манер.

— Нет ключей, кхе-кхе… и не знаю вообще… чего это за дверь… — сдавленно захрипел жрец, глядя с непоколебимой ненавистью, как мужественный герой, готовый на лютые муки.

— А ну, дай-ка сюда свои открывашки, — сказал вдруг Серёга квестору и показал пальцем на его кошель.

— Это от армейской кассы, — запротестовал было тот, но Антоний коротко приказал ему не ерепениться.

Серёга принял увесистую связку, присел на корточки, стал ключи перебирать, примеряя их по очереди к замочной скважине; наконец выбрал один, долго его пристраивал в замке, ворочая осторожно и прислушиваясь, затем достал штык и начал бородку ключа подпиливать, мурлыкая под нос: "Ах, вы двери, мои двери, двери новые мои!…". Оружейная сталь вполне справлялась с простым железом. Антоний вылез вперёд и, не скрывая волнения, стал заглядывать Серёге через плечо, следя за виртуозной работою и загораживая свет. Серёга, не поднимая головы, турнул любопытного.

Соорудив нужный ракурс, умелец подышал на изделие, обтёр об рукав, вставил осторожно в замок и повернул. В замке щёлкнуло, дужка освободилась, замок сорвался с петель и с грохотом покатился по полу, едва не зашибив отскочившего Антония.

Серёга гордо выпрямился и бахвалисто отрекомендовался:

— Да я английские медленнее отмыкаю!

— Ай-яй-яй! — заголосил надрывно один из жрецов.

— Ништяк, ребятишки… — вылез к двери Раис, таща за руки двух преторианцев: — А ну, навались!

Преторианцы живо навалились, и дверь с натужным скрипом отворилась.

— Всем стоять! — заорал вдруг Антоний и сам было сунулся в темневший проём, но затем поманил пальцем насупившегося квестора, вручил тому факел и жестом предложил войти.

Квестор замялся, поглядел по сторонам, отобрал у Серёги ключи, которые тот как раз пытался невзначай пристроить за пазуху, а затем осторожно вошёл. На мгновение воцарилась напряженная тишина. Но засим последовал мирный зов квестора. Антоний в сопровождении Дыробоя с двумя факелами в руках резво ввалился в тайное помещение. За ними вошли и мы.

Комната со сводчатым потолком, подпёртым грубыми квадратными колоннами, была плотно заполнена всяким имуществом как какой-нибудь товарный склад.

Посередине стояли разнокалиберные сундучки. Рядом с ними небрежной кучей свалены были кожаные мешки, запечатанные восковыми печатями. В одном из углов громоздилась какая-то угловатая горка, укрытая тёмным покрывалом. По стенам тянулись сбитые из толстых досок стеллажи, на которых в навал лежали деревянные цилиндры и скрученные папирусы. У дальней стены смутно вырисовывались какие-то бочки. Посередине комнаты торчал каменный невысокий постамент, на котором помещалась плоская костяная с золотыми блесками шкатулка размером с интересную книгу.

Антоний вразвалочку подошёл к постаменту и протянул руку взять шкатулку. Но тут жрецы, протолкавшись вперёд с болезненными тычками, слаженно выскочили перед ним; главный оттолкнул Антония и заорал какую-то галиматью:

— Прочь, нечестивцы, прочь! Я призываю на ваши головы все силы Тартара! Змеи, змеи кругом!… — при этом он выставил перед собой свою чёрную трость и завертел ею столь замысловато, что трость и вправду стала изгибаться как резиновая и показалась злобно шипевшей змеёй с кровавым блеском в вылупленных зенках.

Остальные жрецы начали раскачиваться, махать на нас руками как при плавании стилем баттерфляй и заунывно ныть.

Антоний, сглотнув шумно, отскочил, толкнул вперёд Дыробоя, а сам молниеносно спрятался за нас. Дыробой утробно икнул, выхватил меч, тут же его уронил со звоном и отбежал в угол; квестор и вовсе повалился на мешки в полнейшем обмороке. Римское воинство, толкавшееся позади нас, затрепетало; кто-то ударился в бегство, дробно стуча сапогами. Коллеги так же отшатнулись.

— Змея — насекомое зловредное! — опасливо зашептал сзади Раис.

Всё это колдовство, действительно, давило на психику, но при внимательном рассмотрении гад показался не больно настоящим, а, скорее, гуттаперчевой куклою, а шипел сам жрец, производя это на не слишком скрытый чревовещательный манер.

Серёга хмыкнул, шагнул навстречу колдовской команде и пренебрежительно процедил:

— Нашёлся тут, Кио квёлый! — потом небрежно схватился за змеинскую тросточку и попробовал её вырвать.

Жрец этого не позволил и спрятал трость за спину. Действо оказалось скомканным; жреческая массовка перестала ныть и опустила руки.

Серёга повернулся к нам, подмигнул, выудил из нагрудного кармана свою боевую колоду, с хрустом помял её и залихватски заявил:

— А это видали?! Гляди сюда! — после чего показал сначала жрецам, а затем и нам исподнюю карту, бывшую червонным тузом.

Потом, ухмыльнувшись таинственно, начал тасовать карты хитрым шулерским манером с подрезкой, веером, перекидыванием и прочими прибамбасами, а натешившись изрядно, присел на корточки и с размаху шмякнул колодою об пол. Верхняя карта подскочила, перевернулась и приземлилась обратно на колоду, оказавшись тем самым червонным тузом. Жрецы заинтересованно заахали, стали на Серёгу наступать; с другой стороны пристроились Антоний с Дыробоем.

— Ну вы пока смотрите… — разрешил Серёга, ужом вывернулся из возникшей кучи, забежал на чуть-чуть жрецам за спины и появился затем, довольно улыбаясь. При этом он пятился боком, норовя побыстрее оказаться позади нас.

Тем временем жрецы зацапали колоду себе и вертели её так и сяк, оживлённо переговариваясь между собой; наконец старшой отнял колоду и, рассеянно оглянувшись, прытко сунул ее за пазуху, а затем вдруг, показав на отчего-то опустевший постамент, заверещал некрасиво:

— Ларец где, где ларец?!

— Какой ларец? — с натуральным удивлением вылез Серёга, поглядел на постамент и согласился: — Действительно, нет ларца. Ты не брал? — деловито спросил он у Антония.

Антоний мрачно буркнул нечто нечленораздельное и, вдруг обозлившись, заорал:

— Чего пристал, жрец?! Чего пристал?!… А вы чего рты раззявили?! — рявкнул он преторианцам. — Гоните их в шею!

Служивые с натасканным рвением лихо потянули жрецов к выходу, выдавая им пинки и затрещины; шум от эвакуации быстротечно затерялся в коридоре. Антоний с лязгом вырвал из ножен меч и от души рубанул по мешкам. Из разреза славной блескучей струёй, звеня мелодично, пролился поток золотых монет. Антоний, враз повеселев, меч спрятал, черпнул валюты; взвешивая её в руке, подошёл к пребывавшему в обмороке квестору и позвенел монетами у того под ухом. Квестор вскрикнул протяжно, вскочил, и как ни в чём не бывало начал бегать по комнате, вслух высчитывая количество привалившего богатства.

Антоний прошёлся по комнате, сдёрнул с непонятной груды покрывало и оголил занятное количество серебряных кирпичей, сложенных аккуратным домиком, после чего присел на сундук с видом усталого, но довольного пахаря, но тут же вскочил как ужаленный и сундук отворил. Загорелись масляной желтизной, заискрились наваленные горкой золотые изделия, усыпанные самоцветами, но ненадолго — Антоний живо крышку захлопнул и поглядел на нас строго.

— Ух ты! — в восторге закричал голосисто Раис. — Сейчас как гребанём голдяшку лопаткой совковой да как закатимся пировать, етит твою мать!…

— Точно говоришь, правильно! — поддержал почин Боба и нагнулся было пошвыряться в рассыпанных по полу монетах, но тут же и отскочил из-за истошного вопля Антония:

— Стой, стой! Нельзя здесь!

— Почему это нельзя? — подозрительно поинтересовался Раис, уже рассупонивавший наизготовку баул.

— Враги не дремлют! — невнятно пояснил Антоний, ногой отгребая рассыпанные ценности подальше от нас. — Надо срочно во дворец перенести под охрану, запереть надёжно, а там уж посмотрим… — туманно закончил он и стал энергично распоряжаться насчёт исчерпывающей экспроприации.

С улицы нагнали рабов; те по команде хватали мешки и сундуки и, багровея от тяжести, пёрли через коридор к потайной двери, а там к окну; через окно же на приспособленных верёвках спускали вниз и укладывали на повозки. Нормальную дорогу через храм никому в голову искать не пришло; впрочем, и местные жрецы, плотной молчаливой толпою стоявшие на пути в глубины храма, к тому не располагали.

Контроль был строгий: в сокровищнице тщательно отсчитывал и нагружал рабов ценной кладью квестор, тут же аккуратно делавший пометки на восковой табличке; в коридоре за рабами надзирали преторианцы, стоявшие цепочкой; на улице бдел Дыробой с остальными бойцами.

Антоний же метался как челнок по всему пути следования, умудряясь, казалось, бывать одномоментно в нескольких местах; при этом он цепко заглядывал в глаза всем подряд, а иногда и щупал за пазухой.

Утомившись за день видом закрытых помещений, мы выбрались наружу и сели под стену дома в тень. Ещё один хлопотливый день шёл на убыль. Воздух как будто бы мерцал опаловым светом; было не то чтобы прохладно, но уже нежарко. Царило приятное ощущение покойного безделья, когда всё сделано как надо и уже нет необходимости куда-то торопиться.

— Наверное, половину мы вполне заслужили, как считаешь? — толкнул Лёлик сидевшего рядом Бобу.

— Конечно, — душевно ответил он. — Ты только вспомни: как мы из-за тебя по подземельям шастали!

— Вот, вот! — не уяснив смысла сказанного, подтвердил Лёлик. — Если бы я котам ухи не накрутил, то и сокровищ бы не обнаружили!

— А ты разве ухи котам крутил? — удивился Серёга. — Вроде, хвосты.

— Да нет, это я фигуристо выражаюсь, — важно ответил Лёлик.

Повозки быстро наполнялись, скрипя под нараставшей тяжестью. Мешки и сундуки закончились; пришло время матово блестевших серебряных кирпичей.

Из окна вылез на спину бычьей статуе Антоний и начал руководить рабами уже со стационарной позиции.

Закончилось и серебро; в окне замаячил раб, прижимавший к груди груду папирусов. Антоний, увидев сиё, заорал гневно, в своих словах напрочь отрицая ценность древних рукописей. Выглянул квестор и доложил, что сокровищница опустошена напрочь, окромя источников знаний. Антоний ухмыльнулся, провозгласил, что оставляет эти источники жрецам на развод и приказал собираться.

Весь наличный состав экспедиции столпился у повозок. После переклички рабы сбились в колонну, преторианцы построились подобающим осмотрительным образом, окружив ценный караван тройной цепью и взяв мечи на изготовку; Антоний стёр пот со лба и устало махнул рукой, предлагая двигаться. Тут же погонщики заголосили, защёлкали бичами по лоснившимся спинам волов, еле сдвинувших с надрывным мычанием скрипевшие на все противные лады телеги. Мы пристроились сбоку, чтобы не дышать поднявшейся уличной пылью.

Коллеги устроили обсуждение дальнейших планов, живописуя на все лады сообразно со своими взглядами и наклонностями по всему предстоявшие нам прелести жизни. Особо усердствовал Раис: он молотил языком без остановки, то и дело подбегал к телегам, клал по-хозяйски руку на мешки и даже щупал их тщательно как хозяйка курицу на предмет поспевающего яйца, и при этом с особым смаком и на все лады произносил слово "оргия". В конце концов, пришли к выводу, что первым делом по возвращении в Рим и получении всех причитающихся наград и почестей, необходимо приобрести скромный, но достойный дворец и пожить в нём в свое удовольствие, причём в совместных фантазиях жизнь эта странным образом напоминала одновременно великосветский салон и сугубо злачное место.

Антоний поначалу шёл впереди, то и дело оглядываясь на нас, затем замедлил шаг и пристроился сзади, получив возможность видеть и слышать нас скопом.

Местный народ пытался интересоваться нашим шествием, но нервничавшие преторианцы, подзуживаемые Дыробоем, чуть что сразу начинали со свистом рассекать мечами воздух под носом у любознательных, так что особых домогательств не происходило.

За приятными рассуждениями обратный путь состоялся быстро; повозки подогнали к дворцовой лестнице; преторианцы выстроились живой цепью, свежие рабы в гораздо большем количестве мигом перетаскали ценности во дворец. Антоний озабоченно переговорил с Дыробоем насчёт усиленного ночного дозора и, потянувшись расслаблено, собрался уходить.

— Эй, Антон, когда казну делить будем? — окликнул его Джон.

— А… Это… Сейчас вот только… — невнятно ответил тот и быстро-быстро убежал вверх по лестнице.

— Ишь ты, поскакал! — презрительно отозвался Лёлик.

— Никуда не денется, — заявил Джон и тормознул раба, проходившего мимо с кожаными вёдрами, полными воды. — Эй, откуда водичку тащишь?

Раб промычал малопонятно и мотнул головой в сторону угловой улочки.

— Пошли освежимся, что ли? — предложил Джон и надолго зачесался.

Мы, не сговариваясь, заспешили в указанном направлении. Улочка вывела на небольшую площадь, на которой имелась полукруглая каменная чаша с деревянным навесом. В чаше приветливо плескалась тёмная вода, пахнувшая слегка речкою. Позаимствовав у одного из подвернувшихся водоносов пару вёдер, мы устроили малую помывку. Серёга, мигом скинул одёжку вплоть до исподнего, лихо воздел ведро над удалою своею головою и опрокинул его на себя, загикав так радостно, что захотелось непременно повторить. Мы быстро разоблачились как завзятые эксгибиционисты. Поток холодной воды, обрушившийся на перегретую за день плоть, на миг перебил дыхание; организм, встрепенувшись, взбодрился и решил долго жить. Повторив так по разику, мы вернули вёдра терпеливо ждавшему рабу, оделись и направились во дворец.

 

Глава 36

В которой Антоний показывает себя редкостным жмотом, а герои вместо алмазов находят непонятные картинки.

По всему Антоний учёл уроки ночных неприятностей, случившихся в Александрии, и решил оберечься. Вокруг дворца расходились дозором лучники, неся связки факелов; у входа легионеры громоздили баррикады из увесистых мешков, отсекая широту маневра; в самом же дворце на каждом углу кучковались преторианцы. При них имелись сложенные домиком щиты и прислонённые к стенам копья.

— Ау, Антоша! — заголосил Серёга и с удовольствием прислушался к раскатившемуся эху.

На шум тут же выскочил Дыробой с десятком державших наизготовку мечи бойцов.

— Где шеф? — коротко спросил его Джон.

Дыробой замялся.

— Говори, не обидим! — поощрительно кивнул Боба.

— Говори, а то обидим! — синхронно опроверг мнение коллеги Раис.

— Он там с царицей местной беседует… — вяло молвил Дыробой. — Пойдём, покажу…

Нас подвели к крепкой деревянной двери, охраняемой двумя преторианцами. За дверью слышались невнятные голоса.

— Только я вам ничего не говорил… — заговорщицки прошептал Дыробой, потоптался, погрозил кулаком часовым и испарился.

Я небрежно постучал, толкнул дверь и вошёл первым. В небольшой и уютной комнате находились Антоний и Клеопатра. Антоний расслабленно располагался на низком ложе; он уже успел переодеться в белую тогу и имел на голове лавровый венок. Клеопатра, одетая в лёгкую голубую тунику, расхаживала туда-сюда, ступая золотыми сандалиями по пушистому ковру и изъясняясь при этом громко и торопливо.

Наше появление заставило её замолчать на полуслове и оглянуться. Была она мила и взволнована; нежный румянец алел на гладких щеках, а глаза сияли как у рассерженной кошки. Царица посмотрела на нас, прямо скажем, без особого почёта, а потом взглянула на Антония с тем самым выражением: "Ну сделай хоть что-нибудь, если ты мужчина". Антоний с видом философа-стоика сохранил полную безучастность и потянулся к стоявшему перед ложем столику с огромной вазою, полной фруктовых огрызков, между которыми сиротливо пряталась виноградная гроздь.

Раис, мигом оценив обстановку, совершил реактивную пробежку, молниеносно схватил виноград и стал сжёвывать ягоды прямо с кисти, брызгая соком и плюясь косточками куда придётся. Антоний задумчиво повертел пустой рукою, вздохнул и сунул её подмышку.

— А мы в гости! — празднично заявил Джон, косясь на царицу здоровым глазом и улыбаясь ей крайне интимно.

— Давай, Антонин, угощение выкатывай в честь трофеев! — веско затребовал Лёлик, усаживаясь на подвернувшийся табурет.

Антоний задумчиво помолчал и осторожно сказал:

— Это завтра… Будет пир в честь победоносного окончания войны…

— Да чо ты как не свой! Давай прямо сейчас устроим эту… ну как её… оргию! — живо предложил Серёга.

Раис, услышав приятное слово, поднял палец и торжественно прокричал:

— Оргия есть органичный оргазм организованных организмов! Во как!

Боба зааплодировал и начал требовать повтора на бис. Раис засмущался и пошёл вытирать запачканный соком подбородок о занавеску.

Джон, изогнувшись щёголем, подвалил к Клеопатре и, взяв её за локоток, попытался что-то шепнуть на ушко, но царица локоток вырвала и отстранилась.

— Не понял!… — протянул озадаченно Джон.

— И не поймёшь, варвар! — доходчиво пояснила царица.

— Сама… Варвара! — вежливо ответил Джон.

— А где бабуськи твои, красавица? — бодро спросил Серёга Клеопатру.

— Разбежались после вас! — резко ответила та и отвернулась.

— Ну, это от восторга! — разъяснил Лёлик.

— Ну, так что скажешь, Антоха? — продолжил основную тему Серёга.

Антоний с кряхтением поменял лежачую позу на сидячую и, состроив кислую внешность, произнёс:

— У нас с царицею важный государственный разговор имеется! Так что ничем не могу помочь…

С этими словами он взял со столика колокольчик и замотал им, не переставая звонить до тех пор, пока в комнату не вбежал запыхавшийся контубернал.

— Союзников надо устроить, накормить там, ну и прочее!… — скомандовал ему полководец.

— Чего?… — растерянно переспросил тот.

— Сам должен знать!! — рявкнул рассерженно Антоний и чуть было не запустил в непонятливого колокольчиком.

— Фу ты, ну ты, лапти гнуты! — выступил вдруг с видом официального лица Лёлик. — Ты лучше скажи, когда денежки делить будем!

Антоний поморщился и нехотя промямлил:

— Ну да, поделим…

— Нет, ты скажи, как делить будем? — наседал Лёлик.

— Ну как… Десятина вам положена…

— Маловато будет! — тут же отозвался Раис.

— Это у вас положено, а у нас наложено!… — нервически заорал Лёлик. — Понял, да?… И вообще, у нас, в нашем государстве по закону полагается двадцать пять процентов от находки, то есть, четверть, да плюс ваша десятина, итого получается четырнадцатая часть…

Я предупредительно толкнул счетовода в бок.

— Чего ты?!… — огрызнулся было Лёлик, но тут же сам сообразил и поправился: — А, ну да… Я говорю, округляем и как раз половина получается!

— Все равно маловато! — крикнул Раис, под шумок копаясь в вазе в поисках ещё чего-нибудь съедобного.

— Завтра решим, завтра и поделим! — хмуро заявил Антоний, глядя себе под ноги.

— Чего это всё завтра? И банкет завтра, и делить завтра! — не унимался Лёлик.

— Как это поделим?! — воскликнула вдруг возмущённо Клеопатра. — Это казна Египетского царства и принадлежит Египту. А вы, римляне, слишком много на себя берёте!

Антоний решительно встал с ложа и, запахнув тогу, гневно рявкнул:

— Рим знает, что ему делать! И, вообще, женщине надлежит вести себя поскромнее.

— Я не женщина, я царица! — парировала Клеопатра и гордо вскинула голову.

— Ха! — осклабился Антоний. — Не женщина — говорит!

— Она самая! — самодовольно отрекомендовал Джон.

— Ну, сейчас и проверим!… — многообещающе молвил Антоний и с непонятно откуда взявшейся сноровкой вытолкнул нас за порог.

Брякнул задвигаемый засов; снова заговорила Клеопатра, затем замолкла, вскрикнула недовольно; послышались возня и невнятные стоны.

— Эх! — завистливо протянул Джон. — Я с ней тоже бы сейчас поговорил!

— Прошу пройти, — неуверенно сказал адъютант, назначенный нашим провожатым.

— Подожди, послушаем! — прошипел Раис, приникая ухом к двери.

Приблизились к нам два раба. Один нёс корзину с фруктами, а другой две запечатанных смолою амфоры. Их сопровождал ещё один контубернал — совсем юный, но, тем не менее, важный как управдом при исполнении. Он скомандовал рабам остановиться, а сам тонкой тросточкой постучал требовательно Раиса по плечу. Раис недоумённо отодвинулся, разглядывая рискового парня, а тот торкнулся к Антонию, и, найдя дверь закрытою, деликатно постучал. Оттуда раздались звуки, впритык напоминавшие рёв рассерженного бегемота. Адъютант растерянно отскочил от двери и глубоко задумался.

В это время Серёга пощёлкал пальцами, привлекая внимание раба с амфорами, и коротко ему сказал:

— А ну, иди сюда!

Раб подошёл.

Серёга, блеснув фиксою, требовательно указал на вожделенные сосуды:

— А ну дай сюда!

Раб мгновенно протянул обе амфоры.

Серёга деловито забрал их и уже добродушно добавил:

— А ну, иди отсюда!

Раб быстро засеменил прочь.

Серёга поглядел весело на нас и кивнул головою на ещё неоприходованную корзину:

— Принимай!

Раис восторженно ухнул и завладел корзиной единолично, прижав её к животу; после чего прикрикнул на нашего провожатого:

— Ну пошли, а то, не видишь, тяжёлая!… — и даже толкнул его боком, вынудив заспешить по коридору.

Дерзкий юноша с тросточкой от наших действий из задумчивости вынырнул и, узрев наличие перехода собственности, воскликнул:

— Немедленно верните! Это для Марка Антония!

Серёга забеспокоился и, спрятав амфоры за спину, гаркнул:

— Ты что, героев не уважаешь, едрит твою мать?!

— Моя матерь почтенная и уважаемая матрона! — уязвлённо взвизгнул юнец.

— Ах, так ты ещё и фольклора не понимаешь! — с другой стороны рявкнул Лёлик, примерился и врезал бедняжке по икре; тот вскрикнул и присел, гримасничая от боли.

Лёлик же вприпрыжку догнал Раиса и стал воровать из корзины по мелочи, вызывая со стороны носильщика громкие и старательные ругательства.

Серёга с Бобой потянулись следом. Я строго поглядел на часовых, с трудом сохранявших постные лица, Джон снисходительно похлопал по плечу ушибленного и оскорблённого паренька, и мы пошли догонять остальных.

Встречные старались свернуть в сторону или сделаться незаметными в районе стен; воодушевлённый сим Лёлик решил для пущего гонора пульнуть вдоль коридора из автомата, но более благоразумные члены коллектива этого ему не позволили.

Изнервничавшийся адъютант привёл нас, наконец, к приоткрытой двери и пригласил входить.

Комната была просторная, но пустая. Из широкого окна веял прохладный ветерок.

— А где койки? — настороженно справился Лёлик.

— Сейчас всё будет, — вежливо сказал адъютант и с хлопотливым видом убежал.

— Эй, жрать давай! — вдогонку крикнул Раис, прохаживаясь по комнате и оглядываясь. Корзину при этом он от себя не отпускал.

Я подошёл к окну, залез на широкий подоконник и стал смотреть на открывшийся вид, состоявший, в основном, из крыш, крытых глиняной черепицею, перемежавшихся замысловато прорубленными улочками; кое-где выпирали мраморные фронтоны богатых домов и глыбообразные туши храмов с несуразно толстыми колоннами. Густые фиолетовые тени замысловато черкали угловатый городской пейзаж. За тёмной неровной полосой крепостной стены с неуклюжими надолбами башен блестела широкая гладь Нила. На том берегу смутно виднелись какие-то строения немалых размеров. Алое уже не ослеплявшее солнце падало за горизонт. Нежная лазурь, присущая только вечернему небу, плавно перетекала в густой ультрамарин, в глубине которого уже перемигивались первые звезды.

— Может, в город смотаемся, — предложил притулившийся рядом Боба.

— Да ну тебя! Отдохнуть надо, — отверг Лёлик.

— Завтра и смотаемся, — благодушно поддержал Серёга, успевший уже раскупорить амфорку и потягивавший из неё потихоньку.

Вошёл адъютант; за ним рабы втащили низкий круглый стол на одной ноге, шесть кушеток с гнутыми спинками, разнокалиберные покрывала, гору маленьких круглых подушек, тюфяки, обтянутые узорчатой тканью. По нашим рекомендациям стол поставили посередине комнаты, вокруг расположили кушетки.

— А ужин? — обиженно спросил Раис.

— Уже несут, — торопливо заверил адъютант и поспешно удалился.

Мы расселись вольготно, а кое-кто и прилёг; один Лёлик продолжал стоять, вперив тяжкий взор в Серёгу, и даже толкнул его в плечо.

— Чего это? — рассеянно спросил тот.

— Шкатулку-то давай… — вкрадчиво молвил Лёлик.

— Какую такую шкатулку? — натурально удивился Серёга.

Коллеги дружно хмыкнули на подобную дешевую увёртку, а Серёга, поняв, что бездарно сплоховал, без дальнейших разговоров вытащил искомую вещь и положил её аккуратно на стол.

Шкатулка имела вид благородный и раритетный. Выполнена она была из какой-то кости бледно-кремового прохладного цвета, по краям шли вставки из тусклого зеленоватого золота, посередине крышки имелись глубоко вдавленные эмалевые иероглифы.

Боба осторожно взял шкатулку в руки и, взвесив, сказал с надеждой и придыханием:

— Тяжёлая…

— Небось, богатств… — протянул мечтательно Раис и тут же предупредительно спохватился: — Делить будем поровну!

Боба попытался открыть крышку, но та не поддалась.

— А ну-кось!… — Серёга отнял шкатулку, повертел её, поковырял пальцем; одна из вставок откинулась на невидимых петельках, явив замочную скважину. Серёга достал из кармана тонкую проволочку и стал сворачивать её хитрым образом, то и дело примериваясь к замку.

Лёлик присел рядом и с придыханием произнёс:

— Там, наверное, бриллиант алмазный вот такой! — при этом он сложил два кулака вместе и посмотрел на них с любовью.

— Если алмаз… это… бриллиантовый один, то как делить будем?! — напористо спросил Раис.

— Напилим и поделим! — веско ответил Лёлик.

— Кому ж твои куски нужны, дура! — пренебрежительно бросил Раис.

Лёлик на мгновение задумался и воскликнул:

— Ну тогда домой возьмём, в ломбард сдадим, капусты рубанем знатно, поделим и в Сочи!

— Зачем тебе Сочи? Тут чем не курорт, — сказал Джон. — И вообще, сначала ларец открыть надо.

— Не боись… — рассеянно успокоил Серёга, подогнул и без того лихо скрученную отмычку на неуловимый штрих, осторожно сунул её в замочную скважину, поболтал там, подняв глаза к потолку, и повернул с долгожданным щелчком.

— Ну!… — одновременно с надеждою выдохнули Лёлик с Раисом.

Серёга откинул крышку и достал свёрнутый в толстый рулончик коричневый пергамент, перевязанный ветхой тряпочкой.

— Ну!… — ещё раз взвопили любители бриллиантов.

— А нету больше… — скучно ответствовал Серёга и в доказательство поставил шкатулку на стол.

— Как нету?!… — Раис схватил шкатулку, стал шарить в ней рукой и трясти судорожно над столом. Вид у него был как у ребенка, получившего вместо обещанного самоката пластмассовый совок.

— Вот всегда так! — в сердцах выкрикнул Лёлик. — Ну что ж ты, Серёга, какую-то лабуду взял. Не мог, что ли, что-нибудь полезное для хозяйства зацепить?

— А я почём знал! — огрызнулся умелец. — Чего ж эти жрецы так за неё беспокоились?!

— Обманули! — сокрушённо покачал головой Лёлик. — Ох, обманули! Кругом нечестные люди!

Я взял со стола пергамент, снял тряпочку и развернул. Оказалось, что в нём было завёрнуто немало папирусных листов. Пожухлые по краям, они были сплошь покрыты рисунками и иероглифами. Краски были поблекшими, но вполне различимыми.

Коллеги потянулись глядеть, делая это как всегда более руками, чем глазами. На оставшемся мне листе сверху красовалась египетская богиня с шаром на голове и пара сидевших соколов. Далее шёл немалый набор иероглифов — естественно, совершенно непонятных; ниже была картинка, явно изображавшая ступенчатую пирамиду в окружении целой команды богов со звериными головами, затем в рамке, образованной геометрическим орнаментом, чёрной и красной красками нарисованы были кривоватые чёрточки, вместе напоминавшие ёлочку, накалябанную дедсадовцем.

Коллеги быстро потеряли интерес к непонятной писанине, покидав папирусы на стол. Я последовал их примеру.

Один Лёлик долго вертел свой лист, о чём-то задумавшись.

— Ну, и чего пишут? — с досадою спросил Раис, не перестававший вертеть шкатулку на предмет завалявшейся драгоценности.

— Перед сном почитаю… — туманно пробормотал Лёлик и сунул папирус под подушку.

— Так ты ж по-египтянски читать не можешь! — обличил Раис.

— Я то разберусь. А вот ты до сих пор по складам родную речь читаешь! — парировал Лёлик.

— А вот и врёшь! — с достоинством ответствовал Раис. — У меня даже друган был знакомый — писатель. Газеты писал.

— Журналист, что ли? — хмыкнул Лёлик.

— Сказано, писатель! Писал и на стенку вешал… Стенгазеты называются…

Серёга вдруг хлопнул себя по лбу, чертыхнулся и с глубоким сожалением воскликнул:

— А картишки мои!… Попы-то египетские слямзили!

Лёлик хехекнул и откомментировал:

— Так как раз в Египте карты придумали! Карты Таро называются. А нашенские игральные уже от них произошли. Так что, может быть, поглядят сейчас жрецы на твою колоду и придумают эти самые Таро.

— Ну, если так, то конечно… — пробормотал Серёга.

— Ну что за день такой! — сокрушённо буркнул Джон, трогая синяк. — Кругом одни обломы!

— Не всё коту масленица, — заметил философски Боба, но тут же сбился на дешёвый оптимизм. — Но вот завтра как поделим сокровища, как устроим пир!…

В это время открылась дверь, и рабы внесли глубокое медное блюдо с кусками мяса в густом коричневом соусе, стопку пышных ноздреватых лепёшек, кувшин с вином на пару литров, чаши, а также светильники; один раб сыпанул в стоявший у стены треножник серого порошка, запалил его — пошёл сизый дым, запахло густо и приторно. Начавшиеся было противные комариные звоны прекратились.

Рабы ушли.

Мы сдвинули кушетки поближе к столику и поели. Естественно, из-за отсутствия столовых приборов приходилось обходиться без оных, отчего пальцы всячески измазались.

Первым закончил с трапезой Джон, облизнулся с удовлетворением, после чего обстоятельно воспользовался одним из папирусов как салфеткой. За ним потянулись и прочие коллеги. Я попробовал их урезонить, порекомендовав поберечь древние рукописи, на что мне коллективным образом предложено было не гундеть и не умничать.

— Да ладно тебе! — заявил Раис. — Лёлик вон целую библиотеку спалил! Подумаешь, ещё парочку писулек испортим. С пользой же, не абы как!

— А что всё Лёлик?! — возмутился Лёлик, потом произвёл те же высококультурные действия, использованный лист кинул под стол, после чего подумал, достал из-под подушки припрятанный экземпляр и засунул его в рюкзак.

— Зачем он тебе? — добродушно спросил Боба.

— Бумага хорошая. Буду дома бутерброды заворачивать, — пояснил Лёлик.

Сытость и усталость сделали свое дело: потянуло в сон. Коллеги выглядели расслабленно и умиротворённо.

— А, ерунда! — заявил вдруг Раис, жмурясь как сытый кот. — Деньги зачем нужны? Чтобы всякую вкусную еду покупать. А если она и так имеется, то зачем деньги?

— Ну не скажи! — вступил в дискуссию Боба с навязчивым оптимизмом. — Вот завтра как поделим казну и, я тебе скажу, заживём!…

Коллеги живо вцепились в злободневную тему; я прилёг для удобства прослушивания, прикрыл глаза и незаметно провалился в сон.

 

Глава 37

В которой войско отправляется обратно.

Пробуждение произошло от полных неприятностей во рту, где всё пересохло, а язык ворочался как некая чужеродная тёрка. Надо было встать и напиться, но баланс на грани сна и яви пресекал потуги к действию. Наконец, я разлепил глаза. Серый немощный свет еле заползал в окно. За дверью пробежал кто-то; донеслись обрывки невнятного разговора. Я с трудом сёл.

Коридор вдруг наполнили торопливые шаги, которые умножились до дробного топота. Джон нервно дёрнулся, поднял голову и, не размыкая глаз, пробормотал:

— Что вы там топаете… — а потом добавил, видно спросонья, оригинальный и свежий эпитет: — Как стадо… кавалерийских слонов!

В дверь постучался кто-то, сначала деликатно, а затем и в полное удовольствие.

— А-на, такой сякой эдакий!… — захрипел невнятно уже Серёга.

Я, не чувствуя тела, встал, подошёл к двери, кряхтя и шаркая, и, с трудом совладав с засовом, открыл её; на пороге стоял адъютант в криво сидевшем доспехе и в шлеме, надетом набекрень. Глаза он имел осоловевшие и бессмысленные.

— Чего надо?! — рявкнул я странным со сна голосом.

Адъютант недоумённо поглядел на меня, словно не понимая, что он тут делает, потом всё-таки промямлил:

— Приказано собираться… Выступаем… — и неуверенно заспешил прочь.

— Эй! В чём дело? — окликнул я его, но он даже не обернулся.

— Что там? — проскрипел Джон.

— Тревога какая-то. Вроде, удочки мотаем… — предположил я, отходя к своей кушетке.

Снова застучали шаги, и за открытой дверью мелькнули спешившие преторианцы.

— Эх ты, жизнь моя служивая, жизнь моя злободневная!… — застенал Боба, дисциплинированно поднимаясь и начиная одеваться.

Коллеги зашевелились. Один Лёлик перевернулся на другой бок и накрылся с головой.

— Вставай, а то сейчас римлянцы уйдут — одни останемся, — потрепал лентяя по плечу Серёга.

— Ну и пусть уйдут… — буркнул Лёлик.

— Ну так и сокровища с собой увезут, — правильно спрогнозировал Раис.

Лёлик напрягся, осмысливая подобный вариант, затем вскочил и стал собираться как на пожар, не забывая подгонять остальных. Закончив сборы, мы покинули комнату и поспешили к выходу из дворца, где натолкнулись на Антония в окружении свиты, раздававшего команды; лицо его дёргалось, и выглядел он не лучшим образом.

— Начальник! Что случилось? — крикнул ему Серёга.

Антоний оглянулся и недовольно пояснил:

— Гонец из Рима. Срочно выступаем обратно…

Мы спустились на площадь. Там творился полный кавардак: кругом бегали легионеры, то строясь, то снова разбегаясь, рабы грузили на телеги всякую поклажу, проносились, горяча коней, всадники. Повсюду чадили факелы, хотя уже явственно засинело кругом ещё размытым предутренним светом.

Поглядев с отвращением на суету сует, мы присели покемарить у подножия лестницы. Но тут с треском и стуком подъехала целая кавалькада четырёхколёсных повозок.

Передняя повозка имела весьма нарядный вид. Её бока были раскрашены праздничными узорами, по краям торчали резные отполированные стойки, выполненные под дорические колонны, подпиравшие крышу из полированных дощечек. Между стойками висели белоснежные с золотыми узорами занавеси. Остальные повозки были попроще и напоминали фургоны. Они тоже были крытыми — с крышей и стенками, сплетёнными из лозы, отчего выглядели как корзины на колёсах. В стенках сделаны были оконца, прикрытые тканью.

Каждую повозку тянула четвёрка мулов крепкого вида. На имевшихся спереди облучках сидели рабы-возницы.

— Не для нас ли? — обрадовался Раис. — Сейчас поедем как люди!

Серёга оглянулся и воскликнул:

— Оба-на! Клеопатра!

Первым вскочил полюбопытствовать Джон. Мы потянулись за ним.

По лестнице в окружении преторианцев спускалась Клеопатра со своими девушками. Все они кутались в тёмные длинные плащи с капюшонами, отчего напоминали монахинь-заговорщиц. Тут же был и Мухомор. За ними бригада рабов тащила какие-то небольшие сундучки, корзинки и свёртки.

Процессия спустилась к повозкам. Рабы стали загружать в них принесённый багаж. Мы подошли поближе. Вид у Клеопатры был кислый и недовольный. Джон вылез вперёд и поздоровался с царицей тоном многозначительным и слегка игривым. Клеопатра скользнула по нему пустым взглядом и отвернулась. Лёлик выискал взглядом свою блондинку и стал корчить ей похабные рожи. Та панически затрепетала и принялась прятаться за прочими девушками.

Рабы закончили погрузку и ушли.

— Эй, царевна, а где братец твой? — вежливо спросил Боба.

Клеопатра, не удостоив его даже поворотом головы, полезла в нарядную повозку. Джон, поспешив изобразить галантную помощь, крепко обхватил царицу за бёдра, но при том не столько помогал, сколько тискал, так что Клеопатре для того, чтобы, наконец, залезть в экипаж, пришлось даже вырываться со сдавленными ругательствами.

Прислужницы царицы, подгоняемые Мухомором, стали торопливо распределяться по прочим повозкам. Закончив их рассаживать, старичок подлез к Бобе и словоохотливо проинформировал:

— Да помер Птолемей-то Дионис. Как есть помер.

— Это с чего? — удивился Боба.

— Ночью взял и помер, — вовсе не скорбно сообщил Мухомор. — Наверное, объелся чем-нибудь, — и полез в повозку к Клеопатре.

Ему Джон помогать не стал.

Боба нахмурился, погрустнел и сказал:

— Ну ничего себе!… Никак отравили мальца!

— Последнее это дело — пищу портить… — пробурчал Раис, с завистью глядя на повозки.

— А ты, Джон, с такой змеюкой вошкался! — укорил Лёлик.

— Ну так я бдительность не терял… — неуверенно пробормотал тот.

Я хотел было сказать, что это не он, а я был в зоне риска, но промолчал, с содроганием вспомнив про то, как доверчиво принял от Клеопатры незнакомое снадобье.

Появились конные преторианцы и в их сопровождении повозки поехали, держа путь с площади. Туда же уходили когорты одна за другой.

Мы вновь пристроились сбоку от лестницы, желая подремать, но почти тут же подбежал к нам адъютант и замахал кому-то руками, крича: "Здесь они, здесь!". Серёга попробовал ему наподдать сапожищем не вставая, но промахнулся. Два раба подвели лошадей, которых мы, разглядев, нашли незнакомыми; с руганью подбежали вояки, запрыгнули на них и ускакали. Коноводы удивились и ушли, переругиваясь между собой, но через некоторое время привели уже наших скакунов.

— Войско за городом собирается. Антоний приказал… — адъютант опасливо посмотрел на нас и поправился: — …Попросил вас туда отбыть.

— Отбудем… — индифферентно пообещал Джон.

Я принял повод своей кобылки, потрепал её по морде, но одновременно так зевнул, что бедняжка испуганно всхрапнула и заплясала. Пришлось её успокаивать, похлопывая по шее; когда лошадь успокоилась, я с парапета комфортно залез на её широкую спину, со знакомой печалью чувствуя, как нижние члены под воздействием твёрдокаменного лошадиного хребта и земного притяжения норовят вывернуться из суставов. Коллеги также разными способами уселись на свои конские силы.

Очередная когорта построилась в должном порядке и нестройно, под хриплые команды центурионов, зашагала с площади. Мы пристроились за нею. Подковы неспешно цокали по каменным плитам, лёгкое покачивание клонило в недополученный сон.

Лёлик вдруг вздохнул тоскливо.

— Ты чего? — заботливо спросил его Боба.

— Да вон дом тот, где мы у Клеопатры гостили, — печально сказал Лёлик, смотря на знакомое с нежно розовевшей верхушкой в лучах невидимого ещё солнца здание, медленно проплывавшее в проулке. — Наверное, последний раз его видим…

— Так ты радуйся, что вообще это всё увидел, — горячо утешил Боба. — Представляешь, какой-нибудь учёный там историк что бы отдал за такое!…

— Да, наварить можно было бы знатно!… — согласился Лёлик, но потом подумал и добавил: — Но самим путешествовать интересней!

Показались городские ворота, настежь распахнутые. Мы выехали из города. Вытянувшись вдоль дороги, располагались когорты, покинувшие к тому времени Мемфис. Было их совсем немного. Легионеры не парились в строю, а праздно сидели по обочинам. Трибуны на конях встречали подходившие отряды и выезжавшие повозки и определяли им место в общей колонне. Покидая взятый на абордаж населённый пункт, римское войско было явно не налегке — тяжело гружёных повозок было заметно больше, чем в начале нашего победоносного похода.

— Ну, прибарахлились!… — позавидовал Раис.

Мы отъехали немного в сторону, слезли с коней, принявшихся пощипывать траву, и прилегли. Солнце уже вылезло из-за горизонта и приятно пригревало. Мы успели вволю подремать, покуда всё римское войско выбралось из города. Под конец из городских ворот начали выезжать повозки под конвоем преторианцев. Тут же гарцевал на своём вороном жеребце Антоний.

— Никак, сокровища наши везут, — предположил Лёлик.

— Наши ли? — скептически усомнился Джон.

— Ты думаешь, Антон зажилить хочет? — спросил Боба.

— Запросто… — мрачно подтвердил Джон.

Антоний, махая указующе руками, лично определил повозкам место в середине войсковой колонны, где виднелись экипажи египетской царицы и сопровождавших её лиц.

Заныли трубы; отряды пришли в движение, выстраиваясь на дороге. Мы без особой охоты встали, поймали лошадей, залезли на них и приткнулись к колонне. Вновь гаркнули трубы; войско двинулось. Тут же установившаяся монотонность движения сделала свое убаюкивавшее дело. Глаза снова стали слипаться, всё чаще случалось клевать носом. Коллег также побеждал Морфей. Лёлик съехал задницей к лошадиному хвосту, прилёг, уткнувшись лицом в гриву, совсем как раненый боец, после чего задал такого виртуозного храпака, что конь его нервно запрядал ушами и чуть было не понёс.

Так мы и ехали неизвестно какое время. Когда стали приходить в себя, солнце стояло уже высоко. Захотелось есть. Мы проехались вдоль неспешно двигавшейся колонны и обнаружили обозные повозки. Серёга ловко слез с коня прямо на одну таратайку, пошуровал в поклаже и наделил всех сухарями и липкими финиками. Подкрепляясь, проехали дальше. На обочине показалась группа всадников. Антоний в окружении военных трибунов надзирал за продвижением вверенного ему войска.

— Здорово, шеф! — чуть ли не хором гаркнули мы, подъехав ближе.

Антоний в ответ буркнул невразумительно.

— Чего за спешка такая — сорвали, понимаешь, ни свет, ни заря!… — осведомился Джон.

Антоний пожевал губами и ответил:

— От Цезаря гонец прибыл с посланием… Цезарь приказывает немедленно выступать назад…

— А что там случилось такого срочного? — недовольно проворчал Лёлик.

— В эпистоле не сообщается. Наверное, опять в Галлии неспокойно… Да и в Иудее всегда шумят. Так что, может, и туда придётся отправляться… — Антоний поддал жеребцу пятками и ускакал вперёд. Свита кинулась за ним.

Мы молча поглядели полководцу вслед.

Серёга глубоко задумался, а потом озарённо воскликнул:

— А что, махнём в Иудею!…

— Чего делать? — лениво осведомился Джон.

— Как чего?! Христа спасём! А там домой вернёмся — народными героями будем! — празднично заявил Серёга.

— В народе атеистов много, а также и другого вероисповедания, — усмехнулся Джон. — Так что они тебя признавать не будут.

— Ну тогда, этими, православными героями! — не сдавался Серёга. — А то, слышь, святыми сделают, в церквях выступать будем. Почёт и уважение, иконы с нас нарисуют!

— Эк загнул! — хмыкнул Боба.

— Не выйдет ничего, — покачал головой Джон.

— Почему это? — не поверил Серёга.

— Если ты Христа спасёшь, стало быть, и христианства не будет, и церквей тоже, — пояснил Джон.

— А что будет? — удивился Серёга.

— Синагоги, надо полагать… — предположил Джон.

Серёга подумал и решительно заявил:

— Нет, на синагоги я не согласен!

Проехав к середине колонны, мы узрели телеги с драгоценной поклажей, окружённые со всех сторон конными преторианцами. Тут же ехал на гнедом массивном жеребце Дыробой.

— А вот и казна! — обрадовался Раис. — Айда Антония искать, на мозги ему капать!

Антоний обнаружился несколько дальше — у нарядного экипажа Клеопатры. Полководец, сдерживая норовившего погарцевать вороного, то и дело наклонялся к повозке и говорил что-то в щель между занавесками, где виднелась раздвигавшая их лилейная ручка.

Мы подъехали вплотную. Антоний косо взглянул на нас, выпрямился и вдруг пустил коня вскачь. Из глубин повозки блеснул чей-то глаз; лилейная ручка скрылась, задёрнув занавеску.

— Не хочет говорить! — поджав губы, резюмировал Лёлик, потом попробовал занавеску отодвинуть, но изнутри её то ли держали, то ли каким иным хитрым образом застопорили, так что добраться до содержимого не удалось.

Тогда Лёлик позвал ласковым голосом:

— Клеопатра, солнышко, выгляни в окошко! — а когда никто не выглянул, в сердцах рявкнул: — Да ну тебя, зараза!…

Войско, обременённое приобретённым в Мемфисе имуществом, двигалось медленно. Солнце, сделав круг по небу, стало скатываться вниз, набухая малиновым светом. Показалась, дрожа в разогретом воздухе, пирамида Хеопса со своими более мелкими подобиями.

Вскоре прозвучал приказ останавливаться на ночлег. Местом лагеря определён был симпатичный островок солидной и полноценной растительности, размещавшийся как раз напротив микрорайона пирамид. Легионеры приободрились и приподнято зашумели.

Мы разгорячили коней, на хорошем галопе обогнали войско и вскоре въехали под тень толстых матёрых пальм с пропеллерными листьями. Под ними густо росли приземистые кустарники с корявыми стволами и глянцевой пышной листвою. Птичий разнокалиберный щебет звенел повсюду. Мы спешились и, ведя лошадей в поводу, пошли раскорякой, щадя натёртые промежуточные места.

Войско стало торопливо прибывать, вливаясь в рощу как к себе домой. Усталые легионеры с серыми от пыли лицами норовили тут же и повалиться расслабленно, но центурионы заорали надсадными голосами команды, замельтешили трибуны; когорты задвигались, расползаясь в разные стороны и тесно заполняя сей зеленый уголок.

В глубине оазиса обнаружились живописные развалины, полускрытые колючим кустарником и лианами; там же торчал каменный круг колодца, из которого по желобу сбегала вода в пробитое в мягкой жирной земле русло, густо заросшее водяными лилиями. Коричневые птахи с длинными носами озабоченно копались в грязи.

У колодца тут же начался водопой: легионеры подходили толпами за свежей водицей, рабы наполняли широкие корыта поилок, вкопанных рядом, подводили лошадей и волов, которые, шумно отдуваясь и фыркая, долго пили. Мы вручили коней подвернувшимся коноводам, попили сами вдоволь, вылили по старой привычке на голову по ведру и прогулялись по роще.

В приятном месте, в тени трёх высоченных пальм рабы сноровисто заканчивали натягивать парадный шатёр Антония. Сам полководец стоял тут же. Один раб снимал с него доспехи, другой заботливо протирал влажным полотенцем Антонию шею, руки и прочие доступные места. Подле на лёгком стульчике сидела Клеопатра, прихлёбывая чего-то из чаши. Две темнокожие рабыни обмахивали царицу опахалами; рядом жались четыре фрейлины, одна из которых была белокурой пассией Лёлика. Наш коллега кивнул ей и помахал ручкой; арфистка панически съёжилась и покраснела как варёный рак.

— Ну, Антон, зови ужинать! — сразу взял быка за рога Раис. — В шатре твоём расположимся!

— Никак нельзя, — кисло молвил Антоний, заметно поскучневший при нашем появлении.

— Почему это нельзя? — удивился Раис.

— В шатре нельзя, — ответил Антоний. — Там трофеи будут ценные под охраной.

Как бы в подтверждение его слов со скрипом подъехали знакомые повозки в окружении преторианцев, и появившиеся рабы стали разгружать их, перетаскивая упакованные ценности в шатёр.

— А когда делить-то будем? — сварливо спросил Лёлик, бочком подбираясь к блондинке, которая, напротив, старалась спрятаться за товарками.

— Как в Рим приедем, там и поделим, — с тоскою ответил Антоний.

— Ну так это когда ещё приедем… — пробормотал Лёлик, критически глядя на ускользавшую барышню.

— Слышь, в шатре нельзя, так давай на свежем воздухе. Сядем, костерок разведём, винца попьём, девчонки с нами посидят… — горячо и наивно предложил Серёга.

— Не могу, — ответил Антоний, отдуваясь. — Я в шатре буду.

— А девчонки?… — уточнил Серёга.

— И они, — кивнул Антоний.

— Что-то ты какой-то некомпанейский! — упрекнул его Серёга и укоризненно покачал головой.

Антоний пожал плечами и промолчал. Доспехи, наконец, с него сняли и начали взамен наряжать в тогу, тщательно расправляя складки.

Серёга посмотрел на видневшиеся между деревьями пирамиды и внёс новую инициативу:

— Надо будет вечерком к пирамидам прогуляться. Посмотреть что к чему. Может, мумию какую-нибудь найдём.

— Это тебе что, грибы? — скептически сказал Джон. — Да и зачем нам мумия?

Клеопатра мрачно посмотрела на нас и с каким-то театральным надрывом значительно провещала:

— Это город мёртвых! На тех, кто туда приходит, падает древнее смертоносное проклятие. И ещё это место стерегут заколдованные пустынные львы и демоны с шакальими головами!

— А чего им стеречь-то покойников? — осведомился Джон.

— Там хранятся несметные богатства!… — начала было разъяснять Клеопатра, но почему-то запнулась.

В это время Лёлик дотянулся-таки до блондинки и ущипнул её крепко за бедро, отчего та вскрикнула и отшатнулась, едва не уронив царицу. Клеопатра заругалась по-своему и даже стукнула негодяйку.

Воцарилось неприветливое молчание. Мы ещё немного подождали непонятно что, а потом покинули сиё негостеприимное общество, удалившись за ближайшие кусты, поскольку как-то всем сразу приспичило справить мелкую нужду. Действо это мы производили при полном нашем молчании.

И через некоторое время от шатра донеслись слова Клеопатры. Она, словно бы продолжая прежний разговор, с нажимом сказала:

— Точно говорю, у этих жрецов есть карты внутренних лабиринтов. А там богатств куда больше, чем забрали в храме.

Антоний что-то пробормотал невразумительно.

— Я и говорю! — продолжила энергично и с некоторым презрительным намёком Клеопатра. — Надо было получше спросить, и те всё бы рассказали. Где-то у них в храме эти карты спрятаны. И всего-то надо было на один день задержаться. Зато золота было бы для наших планов вдосталь…

Смутная догадка туманно замаячила в голове. Лёлик странно зыркнул на нас, сноровисто заправился и засеменил зигзагами за шатёр с невинным видом.

— Ну что, надо бы насчёт подкрепиться поискать? — обстоятельно предложил Раис.

— Не помешает, — согласился Боба.

— Вы идите, а я Лёлика поищу, — сказал я.

— Чего его искать-то? — проворчал Джон.

— Ну мало ли… — туманно сказал я и направился по следам сгинувшего с глаз Лёлика.

Остальные коллеги посмотрели мне вслед с некоторым недоумением, но пошли своим путём.

 

Глава 38

В которой герои, благодаря озарению Лёлика, навещают пирамиды с очень неплохим результатом.

За шатром Лёлика не оказалось. Я учинил поиск и обнаружил его на краю оазиса. Он сидел на земле, с удобством привалившись к стволу дерева, и глядел на пирамиды то из-под ладошки, а то и в свой театральный бинокль. В руках коллега озабоченно крутил давешний папирус.

Я подошёл к нему сбоку; Лёлик отнял от глаз бинокль, поморщился и ненавязчиво спрятал папирус за спину. Я молча протянул руку. Лёлик подумал, и лист нехотя отдал. Я присел рядом и принялся внимательно изучать древний документ. Лёлик сопел под ухом.

Папирус изобиловал информацией. Сверху имелась череда иероглифов, вычерченных с похвальным тщанием. Под ними нарисованы были разнокалиберные треугольники, и эти треугольники весьма даже совпадали с натуральными пирамидами, большими и малыми, обозримыми в своей натуре с нашего места в таком же ракурсе. К тому же изображён был и Большой Сфинкс.

Затем после следующего набора иероглифов имелось весьма реалистичное изображение какого-то здания с квадратными колоннами, поддерживавшими плоский портик, с украшенной орнаментами дверью между ними, с рельефными фигурами богов со звериными и птичьими головами по стенам. Рисунок был обведён красной рамкой. Рядом нарисован был круг, а в нём священный жук скарабей, на панцире которого красовался иероглиф с глазом.

Ниже следовало ещё несколько строк иероглифов. Далее присутствовала очередная картинка. По окружности были нарисованы замысловатые животные, в которых явственно различались прообразы знаков Зодиака. Внутри же окружности имелись чётко вычерченные пересекающиеся между собой линии. Причём одна из линий, прихотливо изломанная, была жирней остальных. На её конце нарисован был закрашенный красным квадратик.

— Ну и что? — произнёс я вопросительно.

— Как что?! — с негодованием воскликнул Лёлик. — Это же план!…

— Какой план? — уточнил я.

— Да вот же! И дураку ясно! — Лёлик гневно запыхтел, давая понять, что я в его глазах не тяну даже на дурака. — Где-то здесь рядом с пирамидами дом этот нарисованный находится! А в нём ходы подземные. К сокровищам ведут!

— Возможно… — пробормотал я, взял у Лёлика бинокль и осмотрел все видимые строения. Ничего похожего на изображение не было.

— Точно говорю… — горячо зашептал мне в ухо Лёлик. — План это!… Искать идти надо!…

Я почесал затылок и предложил пойти к коллегам с тем, чтобы донести до них радостную весть.

Мы направились их искать и прошлись по лагерю. Коллеги сидели на уютной полянке и ели. Между ними прямо на траве лежал разложенный на порции обыденный солдатский провиант.

— Ага! Я ж говорил, придут! — закричал издали Серёга. — А этот проглот хотел вашу долю стрескать!

Раис отвернулся и что-то заворчал сквозь туго набитый рот.

Мы уселись и приступили к питанию сухарями, мягким солёным сыром и дежурными финиками. Тут же стоял бронзовый глубокий котелок с водой. Раис, первым прикончивший свою порцию, начал ныть на предмет отсутствия чая с печеньями, но, тем не менее, за раз выхлебал полкотелка.

— Ну, ладно! — решительно начал я. — Тут вот Лёлик кое-что обнаружил и хочет нам о сём доложить.

Лёлик приосанился, важно покашлял и заговорил:

— Короче, выкинули папирусы шкатулочные, а зря! Один я скумекал, что тут чего-то не то, что здесь секрет какой-то крутой! Мог бы сам воспользоваться, да не такой как некоторые, — Лёлик поглядел на Раиса как на последнего проходимца.

— Ты по делу давай, — настоятельно посоветовал Джон.

— Я и говорю: бумажка-то важная оказалась! Древняя тайна в ней заложена! — Лёлик вытащил папирус и потряс им в воздухе.

— Ну давай, не томи, — кинул я в краснобая камешком.

— Вали до кучи, чего в маляве надыбал, — лениво сказал Серёга.

Лёлик строго поглядел на меня, погрозил за камешек кулаком и веско продолжил:

— Слышали, о чём Клеопатра Антонию у палатки трепалась? Про карты ходов тайных к сокровищам фараонским? Так это как раз те самые папирусы, которые Серёга слямзил.

Серёга польщённо ухмыльнулся и довольно пробормотал:

— Ну так я завсегда…

— Вот вы выбросили, а я нет! — потряс папирусом Лёлик. — Короче, план это! Вот, сами смотрите…

Папирус пошёл по рукам. Лёлик горячо и многословно пропагандировал свою версию, потрясая руками, а заодно и взахлёб живописал о том, как мы можем великолепно зажить на лезущее само к нам в руки богатство. При этом он походил на пламенного оратора, зовущего на митинге в светлое будущее.

Коллеги разглядывали рисунки, слушали Лёлика и, в основном, с сомнением хмыкали, но никак не соглашались признать его доводы за непоколебимые, предпочитая рассуждать о совпадениях и субъективных желаниях выдавать желаемое за действительное. Лёлик горячился, фыркал и орал, что все дураки.

— И вовсе ничего не понятно! — сказал как отрезал Раис. — А, может, это сказка местная с картинками! А ты тут нам про сокровища втираешь!

— Эх, этот лифт дурацкий! — воскликнул в сердцах Серёга. — Римскому языку научил, а нет, чтобы ещё и египтянскому научить! Сейчас бы эти писульки враз расщёлкали!

— Ну, пирамиды всё равно надо бы осмотреть на предмет культурных достопримечательностей, — заметил Джон.

— Отсюда и смотри, — предложил Раис. — Вон же, всё видно.

Боба некстати вспомнил прочитанную когда-то книжку, в которой повествовалось о скоропостижной кончине всех археологов, разворошивших гробницу Тутанхамона. Раис тут же стал кричать, что не сделал прививку от дифтерии. И, тем не менее, посабачившись изрядно с творцом идеи и захватав папирус до неопрятного состояния, собрание пришло к выводу, что надежда есть и, возможно, за сими картинками, действительно, скрывается какая-то тайна. Один лишь Раис продолжал придерживаться непоколебимого скептицизма и махрового критиканства.

— Ну, так что делать будем? — осведомился Джон по результатам дискуссии.

— А чего, ничего… — квёло промямлил Раис. — Лучше синица в рукаве, чем журавль… за пазухой…

— Какую же ты тут синицу обнаружил? — спросил я у него.

Раис подумал, повертел пальцами и сказал туманно:

— Ночью к шатру пролезем, часовых снимем и возьмём что причитается…

— А зачем? — удивился Боба. — Антоний же пообещал нашу долю отдать.

— Держи мошну шире!… — посоветовал Джон.

Мы дружно посмеялись над Бобиной наивностью.

— А в пирамидах ваших темно и страшно, и львы вокруг шастают… Клеопатра про них говорила… — продолжил давить на психику Раис. — И вообще, пирамиды — это что? Это есть усыпальницы, то есть могилки. А я покойников, страсть, не люблю… Да и вообще, с такой еды какие дела…

— А кто ж часовых снимать будет? Не ты ли своим топориком? — строго поинтересовался Джон.

— Не, я усталый… Вон Серёга пусть… — кивнул Раис на нашего умельца, сосредоточенно заправлявшего в пойманного рогатого жука соломинку.

— А чего сразу Серёга… — проворчал Серёга, продолжая свое тонкое и кропотливое занятие.

— Сейчас один пойду, всё себе заберу! — пригрозил Лёлик, но неуверенно и с надрывом.

— Сходи, сходи, там львы-то тебя скушают. А я, лихоманка меня дери, с этого места до утра не сойду! — торжественно заявил Раис и вдруг приподнялся, вздохнул глубоко и замер.

В тёплом воздухе, полном терпких травяных ароматов, явственно и смачно потянуло свежезажаренным. Коллеги шумно засопели, изо всех сил принюхиваясь. Раис вскочил на ноги и взволнованно забормотал:

— Пошли, пошли, говорю, посмотрим, чего жарят!

— Сядь, а то сейчас лихоманка задерёт! — пугнул его Боба.

— Да ну тебя!… — рассеянно ответил Раис. — Не верю я в эти суеверия… — потом топнул ногой и рявкнул: — А ну, вскочили все, я кому сказал! А ну, пошли!

Поддавшись его пассионарному порыву, мы встали и устремились на запах напрямик, продираясь сквозь кусты, пока не увидели полянку, на которой у кучи жарко светившихся угольев крутились рабы Антония. Над угольями имелась хитрая подставка с вертелами, унизанными мелкими птахами. Упитанный малый с плоским как блин лицом, сидя на корточках, те вертела сноровисто крутил, то и дело поливая птах из медного ковшика то ли растопленным жирком, то ли маслом.

Раис сглотнул и сдавленно прохрипел:

— Снимай, готово!…

Повар удивлённо завертел головой, но нас не увидел, так как мы ловко притаились за толстыми стволами раскидистых вётел, и, пожав плечами, начал складывать вертела на подставленное блюдо. Рабы из стоявшей рядом с кострищем расшпиленной повозки достали две примерно так двухлитровые амфоры. Повар взял блюдо с жарким, два раба по амфоре; они построились цепочкой и направились мимо нас к шатру Антония, видневшемуся далее.

— Берём на гоп-стоп!… — просипел Серёга, надвинул кепочку на глаза и первым выскочил из кустов.

Мы посыпались следом, в один момент лишили опешивших несунов лакомой ноши и были таковы.

Здоровый инстинкт подсказал удалиться от места происшествия подальше. По кустам, постоянно натыкаясь на удивлённых легионеров, мы выбрались на самый край оазиса, где несколько жухлая трава сменялась бурой глинистой растрескавшейся твердью.

— Ну, давай, давай, делить давай! — возбуждённо зашумел Раис, шаря по блюду.

— А ну как шухер подымут, не успеем схавать-то! — укоротил его Серёга.

— Ну тогда дальше пошли! — Раис от нетерпения приплясывал, а также облизывал свои полапавшие птах пальцы с такой жестокостью, будто с трудом сдерживался от того, чтобы их тут же не съесть.

— А куда? — хитро спросил Лёлик.

— Да хоть в эти как их… пампасы! — вольно махнул рукой Раис в сторону пирамид.

— Да, да, надо идти! — торопливо поддержал Лёлик. — А то, кажись, погоню слышу!

— Да зачем ещё идти куда-то, — мирно сказал Боба и потянулся за мясцом.

— А я говорю: пошли! — крикнул в сердцах Раис и первым засеменил в глубь необжитых территорий.

Мы, конечно же, поспешили следом. Удалившись на метров пятьсот, так, что небольшой каменистый холм скрыл нас от глаз из лагеря, мы остановились и мигом освободили блюдо, которое Раис беспечно зашвырнул подальше.

Птахи оказались тощими, но сочными, имели мягкие кости, которые можно было без труда разгрызть и высосать ароматный сок. Раис мигом оголил свою птичку, поглядел на нас с завистью, затем сунул остов в рот целиком и мощно заработал челюстями. Жевал он долго, причмокивая и перемалывая продукт до состояния пудры, потом подумал и проглотил, пробормотав что-то про кальций, потребный для растущего организма.

Скороспешную трапезу мы как следует запили из амфор, отчего настроение стало бодрое и приподнятое.

— Ну вот и поели! — благодушно сказал Боба.

— Да разве это еда? Видимость одна!… — привычно забухтел Раис.

— Надо бы теперь прогуляться, проветриться, — предложил Серёга. — Пошли, сходим к фараонам, позырим — что к чему.

— Чего это, совсем без головы: после еды ходить! — воскликнул Раис.

— Так ты ж сам сказал: что это не еда, — поймал обжору на логическом несоответствии Боба.

— Всё равно… — пробурчал Раис. — Пора в лагерь вертать, да на боковую!

— Ну и иди один — разбирайся там с Антонием: куда птичек сожрал! — задиристо воскликнул Лёлик.

— А что? — важно сказал Джон. — Сходим, пожалуй, к пирамидкам, полюбопытствуем. Может, действительно, чего найдём.

На том и порешили и направились в выбранном направлении. Раис хоть и ныл, но пошёл с нами, не рискнув откалываться от коллектива.

Идти было легко: твёрдая глина, поросшая кое-где пучками серой травы, напоминала ухоженный плац. Тем более вскоре вышли на дорогу из каменных плит, которая вела прямо к Сфинксу.

Подул свежий ветерок с горьким полынным запахом. Лёлик напомнил о содержательном папирусе, и коллеги стали весело балагурить на предмет возможных сокровищ.

Пирамиды приближались, но как-то медленно. Никак не удавалось осознать их истинный размер, поскольку таких колоссальных сооружений ранее нам наблюдать не приходилось.

Сфинкс тоже поначалу казался не таким уж большим, а здания рядом с ним представлялись вообще какими-то сарайками. Но по мере приближения как-то вдруг открылись истинные масштабы.

— Ну ничего себе статуйка! — присвистнул Серёга.

Сфинкс был размером примерно так с порядочную пятиэтажку. Его скуластая плоская физиономия с бородкой улыбалась пухлыми губами нам навстречу совершенно многообещающе. Вблизи была видна разрушительная работа времени, проделанная над данным образцом монументальной скульптуры. Штукатурка, покрывавшая Сфинкса, местами осыпалась, обнажая каменные блоки, из которых гигантская фигура была составлена. Всю поверхность усеивали щербины, словно происходил тут массированный и долгосрочный обстрел.

— Интересно, а кто позировал? — вдруг спросил непонятно Джон.

— В смысле? — уточнил я.

— Ну, физиономия у сфинкса прямо как живая, — пояснил проницательный коллега. — Явно с натуры.

— Вполне возможно, — согласился я. — Внешность характерная.

— Вот ведь, жил человек две тысячи лет назад, — пустился в философские рассуждения Джон. — Запечатлели его, понимаешь, монументальным образом. Пройдёт еще две тысячи годков, станут сюда туристы ездить, пялиться на него… А уже и сейчас никто знать не знает: как звали, чего делал, как жизнь прожил…

— Интересно, а кто позировал? — вдруг спросил непонятно Джон.

— В смысле? — уточнил я.

— Ну, физиономия у сфинкса прямо как живая, — пояснил проницательный коллега. — Явно с натуры.

— Вполне возможно, — согласился я. — Внешность характерная.

— Вот ведь, жил человек две тысячи лет назад, — пустился в философские рассуждения Джон. — Запечатлели его, понимаешь, монументальным образом. Пройдёт еще две тысячи годков, станут сюда туристы ездить, пялиться на него… А уже и сейчас никто знать не знает: как звали, чего делал, как жизнь прожил…

— Да уж! — встрял Раис и выдал афоризм: — Жизнь прожить, не в штаны наложить!

— С каким знанием дела ты это говоришь! — поддел Лёлик.

— Я теоретически! — нахмурился Раис.

Мы обогнули Сфинкса и увидели ещё одну дорогу, которая вела к средней по размеру пирамиде. В конце дороги виднелась какая-то арка со статуями. Слева стояли тесными рядами мрачного вида строения без окон. Впрочем, и дверей также не наблюдалось.

— Куда идти-то? — нервно спросил Джон.

Лёлик озабоченно зашуршал папирусом и пробурчал:

— Надо дом искать вот такой как нарисован.

— И где его искать? — осведомился Боба.

Лёлик неопределённо пожал плечами.

— А что это за домики без окон, без дверей? — спросил Серёга.

Лёлик полез в свой справочник, долго в нём копался и, наконец, сообщил:

— Это склепы такие древних египтян. Тех, которые не фараоны, а всякие там приближённые… Называются "мастабы".

— Короче, впёрлись на кладбище, и будем сейчас покойников грабить! — прогундел недовольно Раис.

— Что-то непохоже, чтобы тут нужный дом был, — сказал Джон, поглядывая на ряды склепов.

— Давайте дальше пройдём, к пирамидам, — предложил Боба.

Мы пошли дальше. Дорогу как аллею героев обрамляли четырёхгранные гранитные стелы, сплошь усеянные иероглифами. Сиреневые тени от них равномерно перечёркивали наш путь. Мы подошли к арке, сложенной из тщательно обтёсанных блоков. По бокам от входа сидели две одинаковые гранитные фигуры в фараоновых высоких шапках, с верёвочными бородками, с изогнутыми жезлами в руках. Они раскосо глядели перед собой, нехорошо улыбаясь.

Мы прошли под арку и вышли на площадь, выложенную широкими шершавыми плитами. Прямо перед нами неестественной громадой возвышалась пирамида.

Лёлик пошуршал справочником и назвал её пирамидой Хафра.

— А кто этот Хафра? — спросил Боба.

— Фараон четвёртой династии. Жил в двадцать седьмом веке до нашей эры, — пояснил Лёлик.

— Ну ничего себе! — уважительно произнёс Боба. — Древность-то какая.

— Сокровища надо в пирамидах искать! — воскликнул Раис. — Вон какие громадины построили. Не зря же. Туда и заховали!

— У нас есть план! — потряс папирусом Лёлик.

Раис старательно скроил презрительную гримасу и уничижительно хмыкнул.

— Ну ладно, давайте разбираться, а то скоро темнеть начнёт, — здраво порекомендовал Джон.

Мы огляделись.

Справа на длинном постаменте сидели в рядок каменные гибриды с львиными туловищами и с головами баранов. Слева имелись разнокалиберные строения древнего вида.

Лёлик, хмурясь и часто протирая пальцем очки, начал изучать папирус. Джон нетерпеливо выхватил документ; коллеги присоседились по бокам.

— А вон домик похожий, — указал Боба.

Действительно, что-то похожее среди строений просматривалось. Мы направились туда, встали напротив и сравнили изображение с претендентом на оригинал. Сходство было налицо. Совпадали форма и пропорции. Были и квадратные колонны, на которых ещё сохранилась богатая роспись, были и рельефы на стенах, изображавшие богов с нечеловеческими головами.

Между колонн чернел проём входа, не обременённый дверью.

— И совсем не похоже! — скандальным тоном воскликнул Раис.

— Это почему?! — взвился в негодовании Лёлик.

— Двери нет! — указал Раис.

— Ну и что? — пожал плечами Джон.

— Нарисована — значит должна быть! — не сдавался Раис.

— Так ломанули дверку, — сказал Серёга.

— И кто же? — с сарказмом спросил Раис.

— Жульманы местные, — обыденно пояснил Серёга, потом пригляделся и сказал: — Глянь, картинка такая же!

Рядом с дверным проёмом на стене вырезан был круг со скарабеем и иероглифом, совсем как было нарисовано в папирусе.

— Точно, здесь… — выдохнул Лёлик и нахохлился нервно.

Мы осторожно вошли вовнутрь. Свет, падавший из дверного проёма, бессильно растворялся в обширном пространстве зала, потому разглядеть что-либо было трудно.

Боба достал свой фонарик с ручным приводом. Бледный луч заметался туда-сюда, выхватывая не всегда понятные фрагменты: то кусок наполовину осыпавшейся фрески, то какой-то каменный угол, то звероголовую фигуру. Каменные плиты пола были засыпаны хрустевшим под ногами мелким мусором как после ремонтно-строительных работ.

Мы прошлись до конца зала. Там сидел очередной каменный фараон с загнутой бородкой. Боба осветил его сверху донизу.

— Смотри-ка! — заметил Серёга.

На постаменте глубоко выбит был всё тот же скарабей.

— Сокровища где-то здесь! — торжественно провозгласил Лёлик и взмахнул рукой привольно.

— Где здесь? — сварливо спросил Раис.

— Ну где-то здесь… — уже без патетики сказал Лёлик и стал озираться по сторонам.

Мы потоптались, поглядывая туда-сюда, походили кругами, призывая Бобу светить. Боба добросовестно шарил лучом, куда указывали, но никаких намёков на заветные тайники и схроны не просматривалось. Раис, не переставая, гундел о бесперспективности поисков и призывал немедля их прекратить, а взамен Лёлику как следует врезать за брехню и дезинформацию.

В конце концов, Боба устал вырабатывать электричество и пригласил желающих его подменить. Лёлик торопливо принял фонарь, зажужжал динамкой и, бормоча под нос о том, что сокровищам быть, уже самостоятельно пробежался по помещению. Напоследок он заглянул за постамент фараона и вдруг с величайшим восторгом завопил:

— Я же говорил!!! — словно наткнулся на целую кучу драгоценностей.

Коллеги, пихаясь локтями, поспешили полюбопытствовать.

Драгоценностей не было. Лёлик с гордым видом стоял, широко расставив ноги, и светил на квадратное отверстие в полу размером примерно метр на метр. Рядом громоздилась сдвинутая в сторону каменная плита. На плите лежала какая-то тёмная палка с утолщением на конце.

Серёга взял палку, присмотрелся, даже принюхался, а потом предположил:

— Кажись, факел!

Джон достал зажигалку и запалил конец палки. Факел тут же загорелся, дав ровное пламя. Стало светлее. Запахло смолою.

— Ну так что? — спросил Джон.

— Я же говорил! Говорил же я!… — снова закричал Лёлик и начал от возбуждения приплясывать.

Серёга посветил в дыру, но дна не просматривалось.

— Ну дырка в полу, ну и что? — с удовольствием усомнился Раис.

— Сокровища там! — крикнул Лёлик и затыкал пальцем вниз.

— Так залезь и достань! — резонно предложил Раис и стал как бы невзначай подпихивать Лёлика к дыре.

Лёлик в последний момент вывернулся, отскочил в сторону и быстро заявил, словно пророк Моисей соплеменникам в конце похода:

— Я туда не полезу! Я вас сюда привёл, а вы лезьте!

— Верёвку надо, — рассудительно произнёс Джон, кинув в яму камешек, стукнувший не очень даже быстро.

Раис помялся, но потом зашуршал в рюкзаке и вытащил моток бельевой верёвки с разлохмаченным резаным концом.

Верёвку передали Бобе как самому длинному. Тот огляделся, не зная за что её привязать.

— А вот давай за бороду, — посоветовал Серёга, указывая на фараона.

Боба залез на постамент, сделал на конце верёвки петлю, как заботливый палач прилежно затянул её на шее у статуи и подёргал. Держалось на совесть.

— Ну, кто полезет? — деловито спросил Джон, отодвигаясь от дыры подальше.

Коллеги замялись, и даже рисковый Серёга пробурчал что-то про натруженную поясницу.

— А ну, разойдись, слабосильная команда! — несколько неожиданно даже для самого себя гаркнул я и вышёл вперёд.

Коллеги поощрительно загалдели.

Сначала я снял с себя всю амуницию. Потом отнял у Лёлика фонарик и приткнул его за пазуху. Ну а после пришлось вспомнить школьную программу физподготовки, где лазанью по канату уделялось немалое внимание.

Ладони с непривычки сразу обожгло, но спуск произошёл благополучно. Я с удовлетворением встал на ноги, под которыми тут же захрустело. Запущенный фонарик осветил банальные человеческие кости, рассыпанные беспорядочно; в углу небрежно валялся череп без нижней челюсти.

— Ну, чего там? — нетерпеливо крикнул Лёлик.

— Да никак фараон разобранный, — ответил я, озираясь в поисках хода, но кругом была глухая стена.

— Чего болтаешь?! — возмутился Лёлик. — Сокровища где? Тут люди волнуются!

— Говорю: скелет тут, и больше нет ничего, — уточнил я.

— Какой ещё скелет?! — окончательно рассердился Лёлик. — Там мумия должна быть, и золото с бриллиантами!

— Чего нет, того нет, — философически отметил я и, поплевав куда следует, начал подъём, прислушиваясь к тому, как Раис с удовольствием корит и поносит Лёлика за свершившийся облом.

Верёвка была слишком тонкой и какой-то скользкой для полноценного упражнения, но, упираясь ногами в стену, я кое-как перемещался вверх. Естественно, что фонариком я пользоваться не мог, и поэтому когда нога моя вместо прочного камня обнаружила обширную пустоту, это было настолько неожиданно, что я чуть было не улетел обратно вниз. Я потыкал конечностями туда-сюда, определив нишу достаточной для того, чтобы её посетить, и, изловчившись, туда залез. Задействованный фонарик осветил низкий, не более чем для гномов, проход. Согнувшись даже не в три погибели, а куда как более, то ковыляя гусиным шагом, то пристраиваясь на карачки, я переместился вглубь него. Проход постепенно расширялся до полноценного коридора, со стенами из бугристых каменных блоков. Там уже можно было выпрямиться. Тем не менее, подумав, я не рискнул путешествовать в одиночку и вернулся к началу хода.

Коллеги уже голосили хором, панически вызывая меня на связь. Я откашлялся и известил их об открытии. Лёлик запричитал счастливо. Раис заворчал скептически. Прочие коллеги приняли информацию к сведению и стали совещаться: надо ли сомневаться в верности обнаруженного пути. Несмотря на нудное критиканство Раиса решили не пренебрегать открывшимися перспективами, после чего начали решать: всем ли изображать из себя любознательных исследователей или кому-то оставаться и стеречь багаж, чтобы другие могли пробираться по подземному ходу налегке. Лёлик мстительно предложил оставить с багажом одного Раиса. Раис стал орать, что один не останется, потому что не нанимался стеречь тылы, и вообще ему тоже сокровища нужны. В конце концов, решили идти всем коллективом, тем более за время путешествия наши пожитки порядком полегчали за счёт израсходованного боезапаса, и рюкзаки теперь вовсе не оттягивали плеч.

Начался процесс спуска. Сначала мне спустили на верёвке всё наше имущество, заставив попотеть, перетаскивая его за неимением места вглубь хода, а затем и сами коллеги стали десантироваться один за другим. Серёга изловчился и слез с горящим факелом в одной руке. Раис долго сомневался: выдержит ли верёвка его степенный вес, но как только ему вновь было предложено никуда не лезть и остаться одному, тут же с надрывным криком: "Лови меня!" сверзился по веревке вниз, так что пришлось исполнять направляющую роль, хватая его за ноги и втаскивая в ход.

Наконец, все спустились и, миновав по очереди гномий лаз, выстроились гуськом. Я оказался впереди. Мне передали факел. Рядом встал Джон с папирусом, который ему всучил Лёлик, сославшись на собственное плохое зрение. Бобу с фонариком поставили сзади. Сверившись с картой, мы начали движение, поминутно предупреждая друг друга о коварстве строителей пирамид.

Ход поначалу довольно-таки долго шёл наклонно вниз, затем стал горизонтальным. У каждого перекрёстка, а их имелось сверх всякой меры, мы тормозили; я светил, Джон ориентировался по плану, имея в виду жирную линию, и взмахом руки определял очередное направление.

Во время одной из остановок Лёлик сзади подал трезвую, но циничную реплику о том, что неплохо бы у впереди идущего отобрать факел, чтобы в случае чего не остаться с одним хлипким фонариком. Я предложил ему на выбор или заткнуться, или поменяться местами. Джон, выслушав перебранку, указал в боковой ход; и через пару десятков шагов мы наткнулись на наглухо закрывавший проход каменный монолит весом на пару тонн. Рядом лежал хорошо сохранившийся скелет; верхняя его часть скрывалась под камнем. Над монолитом зияла дыра, откуда он, по всему, и обрушился на бедолагу, когда-то решившего здесь прогуляться, что, собственно, было очень даже любезно с его стороны.

Я представил, как этот камешек мог накрыть меня, и молча саданул Джона локтём куда пришлось, а когда тот попробовал огрызнуться, отобрал у него карту с обменом на факел.

Мы вернулись назад, определили правильный путь и далее на каждом повороте сверялись по несколько раз, прежде чем решиться на выбор хода, причём Джон как бы в забывчивости вновь и вновь пытался пропустить меня вперёд.

Идти было трудно. Коллеги бубнили что-то сзади, мешая сосредоточиться. Нервное напряжение нарастало с каждым шагом. Воздух был не то чтобы спёртый, но застоявшийся и какой-то неживой.

Наконец, после очередного поворота коридор расширился и упёрся в деревянную дверь с облезлой росписью, на створках которой в вырезанных углублениях имелись большие прямоугольные восковые печати с иероглифами, скреплявшие обыкновенную верёвку.

— Дверь? А ну, где замок? — протолкался вперёд Серёга, увидел верёвку, обыденно содрал её и обиделся: — Ну-у, какие несерьёзные люди…

Дверь от толчка со скрипом раскрылась. Густой застоявшийся запах благовоний вырвался навстречу. Мы наперебой оглушительно зачихали.

— Тихо вы, тихо!… — заохал сзади Лёлик. — А то сейчас как фараон-то вылезет!

— Так он же мёртвый, — удивился Боба.

— Так если б живой был, чего ж бояться! — пояснил Лёлик и начал подталкивать меня в спину, вынуждая двигаться вперёд.

Джон молча сунул мне в руки факел. Я не стал сопротивляться, принял источник света и вошёл. Следом впихнулись и коллеги. Пламя факела стало слабеть и дрожать, что мало помогало познанию обстановки, отчего приходилось долго вглядываться, чтобы понять суть вещей.

Помещение выглядело не слишком большим, имело низкий плоский неровный потолок и было далеко не пустым.

Посередине на невысоком каменном постаменте стояла ярко раскрашенная модель лодки с гнутыми носом и кормой, со спущенным парусом, с рядами вёсел, торчавших из бортов. Лодку населяли кукольные фигурки людей, а кругом густо расставлены были статуэтки коров, ослов, овец, лошадей и прочего скота. За постаментом стояли большие сундуки с потускневшей росписью на стенках и крышках. У стен торчали неуклюжие глиняные ведёрные бочаги с залепленными горлами.

— А ну, свети! — скомандовал Раис и, выхватив топорик, расколотил сразу парочку: на пол просыпалось какое-то зерно. Раис выругался и кокнул ещё одну ёмкость — оттуда вылилась густая тёмная жидкость; запахло густо и приторно.

Серёга сноровисто открыл несколько сундуков. В них обнаружилась разнообразная утварь: чашки, плошки, блюда из потемневшего металла, похожего на серебро, кувшины из нефрита, какие-то бронзовые причиндалы и загогулины. Было и оружие: неуклюжие мечи, короткие дротики, странно изогнутые топоры и ножи из бронзы, по своим размерам словно бы предназначенные для детей. В паре сундуков оказались тюки тронутых тлением разноцветных тканей и одежд.

— Чего-то фараон какой-то из бедных, что ли? — уныло пробурчал Джон. — Никаких ценностей потомкам не приберёг!

Я прошёл к дальней стене. Там стояла натуральная колесница с кривоватыми колёсами, а рядом с ней большой неуклюжий прямоугольный стул, или, скорее, трон — судя по отделке. Его спинку украшали резные накладки из слоновой кости, сверху сидели раскрашенные соколы, а на подлокотниках и фигурных ножках приятно поблескивали какие-то бляхи.

Я нагнулся на них посмотреть и увидел за троном в стене узкий и низкий лаз.

— Однако, тут, похоже, ещё одна каморка имеется, — проинформировал я коллег.

— Папы Карло за нарисованным очагом? — тут же схохмил Боба.

— Смотри, не заныкай золотой ключик! — озабоченно предостерёг Лёлик.

— Посмотрим… — пробормотал я, отодвинул трон и, держа перед собой факел, пролез согбенным образом в следующее помещение.

Как только я разогнулся, тут же мгновенный испуг проехался по организму. Свет факела высветил безмолвную фигуру, направлявшуюся ко мне. Я приготовился было панически тикать, но всё же до конфуза успел разобрать, что это всего лишь шакалоголовая статуя в человеческий рост, изображённая в движении динамичном и устремлённом.

Уняв волнение, я огляделся.

Это помещение было намного меньше предыдущего, но зрительно его расширяли красочные фрески, покрывавшие стены сверху донизу. Посередине полукругом на низких постаментах из чёрного базальта стояли статуи разнообразных египетских богов, являя сочетание человеческих тел и нечеловеческих голов.

Сделаны фигуры были столь искусно и раскрашены столь натурально, что казалось: сейчас они задвигаются, накинутся, и тогда незваным пришельцам мало не покажется. Но, конечно, для человека, обременённого диалектическим материализмом, подобные переживания неуместны, и посему я отвёл взгляд от статуй и осмотрел иные детали интерьера. И сразу же заметил нечто весьма занятное.

Перед статуями стояли одинаковые треножники с широкими чашами, в которых что-то блестело занятно и волнующе.

— Ну что там? — раздался из прохода нетерпеливый клич Лёлика.

Пламя факела затрепетало, затрещало, стало съёживаться и погасло.

— Фонарик дайте, а то в факеле батарейки кончились, — пошутил я с неподражаемым остроумием.

Мне передали фонарик. Энергично заработав рычагом, я получил приличный луч и направил его на чашу одного из треножников. Содержимое чаши празднично засверкало, разбросав кругом цветные радужные сполохи. Я подвигал слегка лучом света, наблюдая за переливами разноцветного сияния.

— Ну? Чего нашёл? — завопил призывно Раис.

— Да так, ерунду всякую, — скромно ответил я и поинтересовался содержимым других треножников. Там тоже блестело, сверкало и переливалось.

Коллеги, сопя и ругаясь, один за другим пролезли через лаз и завозились сзади, разбираясь с местами.

— Ух ты!… — выдохнул в восторге Серёга.

— Я же говорил, я же говорил!… — как заведённый забормотал Лёлик.

Раис вдруг подскочил к ближайшему треножнику, выхватил оттуда матово заблестевшую цепь и стал быстро-быстро тянуть её, тут же запихивая за пазуху и оглядываясь на нас. Остальные коллеги как-то разом произвели нечленораздельный клич и суматошной гурьбою с бессвязными воплями понеслись вслед за лучом, которым я стал вертеть привольно, торопливо хватая всё более-менее блестящее, что попадалось под руку, и торопливо запихивая это в баулы.

— Чего ты всё светишь?! Дай-ка другим посветить! — заорал возбуждённо Лёлик, хватая меня за руки и даже пытаясь пнуть.

Я с удовольствием отдал фонарик, потёр уставшее предплечье, подошёл к ближайшему богу с соколиной головой и запустил руки в чашу, действуя на ощупь.

Среди скользкого фигурного металла пальцы то и дело натыкались на твёрдые холодные грани камней. Я выудил один, округлый, с голубиное яйцо, протянул перед собой и окликнул Лёлика.

Тот повернулся и осветил камень, загоревшийся молочной белизной, в глубине которой пронзительно засияли разноцветные искры. Я спрятал диковину в карман, отворил рюкзак, захватил из треножника горсть камней и кинул небрежно вовнутрь, но промахнулся. Камни с костяным треском посыпались на пол. Я чертыхнулся, переступил с ноги на ногу и тут же поскользнулся на подвернувшемся самоцвете, отчего хлопнулся пребольно на задницу и, уже сидючи на ней, порадовался тому, что не попал под оную какой-нибудь злополучный алмаз, отличающийся, как известно, особой твёрдостью. Поднявшись осторожно, я стал с аккуратностью наполнять рюкзак плохо видимыми в темноте ценностями, ориентируясь на ощупь и выбирая те, на которых было побольше завитушек и вставленных каменьев.

Коллеги как трудолюбивые муравьи крутились около приваливших сокровищ. Помещение наполнял мелодичный звон, разбавляемый руганью Лёлика, который пытался всучить кому-нибудь фонарик. Все отнекивались, продолжая споро прибирать драгоценную добычу. Впрочем, темп звона начал спадать; коллеги собирались в кружок посередине комнаты, где с добрым уфканьем ставили наполненные рюкзаки на пол, причём те стукали с весьма красноречивой увесистостью.

Лёлик, наконец, взял в оборот отзывчивого Бобу и кинулся делать свой вклад в общее дело, требуя при этом полноценно ему светить и часто ругая товарища олухом.

Я с сожалением повозил рукой в чаше треножника, где было ещё в чём разгуляться, затянул ремни изрядно потяжелевшего рюкзака и присоседился к коллегам.

— Слышь, а где ж тут сам?… — спросил вдруг Серёга. — Фараон в этом… как его… саквояже?…

— Похоже, тут ещё помещения есть, — предположил Боба и показал лучом на участок стены, выделявшийся повышенной бугристостью и отсутствием росписи.

Лёлик снова заругался на Бобу за халатное отношение к порученному делу. Боба в ответ пугнул, что сейчас вообще все уйдут и бросят зануду одного. Лёлик замолк и стал поспешно кидать в свой баул всё, что попадалось под скорую руку.

Серёга деловито охлопал бугристый кусок стены и пробормотал:

— Замуровали, значит, — потом спросил деловито: — Ну что, крушить будем?

— Да ну его, покойников грабить!… — поёжился Лёлик, торопливо продолжая, собственно, этим и заниматься.

— Так ты ж как раз сейчас и грабишь, — резонно заметил я.

— И ничего я не граблю, это я так просто, как археолог… — насупился коллега, засовывая в рюкзак напоследок какую-то заковыристую бранзулетку.

— Вот, вот! — не без довольства в голосе сказал Раис. — Как не стыдно: мертвяков жульманить!

— Так ты, значит, от сокровищ отказываешься? — строго спросил его Боба.

— Ничего не отказываюсь! — энергично отмёл столь нелепое предположение Раис.

— А чего тогда говоришь? — удивился Серёга.

— Ничего я не говорю. Это я так, для наставления! — солидно ответствовал Раис.

— Ну ладно, — энергично резюмировал Джон. — Мешки под завязку. Надо что-нибудь и настоящим археологам оставить.

Лёлик громко хохотнул.

— Ты чего? — недоумённо спросил Джон.

— А вот сейчас как напишу на стенке: здесь был Лёлик, — пояснил наш друг. — Вот пусть эти археологи через две тысячи лет и вспотеют, когда мой автограф прочитают!

— Пиши, пиши! — глумливо одобрил Раис. — И адрес свой напиши! Домой вернёмся, а там тебя уже конвой ждёт за порчу культурного имущества!

— Сначала вернуться надо, — дельно заметил Джон.

— Вот именно! — сказал Лёлик. — Сейчас пойдём назад, а фонарик и поломается.

— Тогда каюк, — пессимистично, но верно заметил Серёга.

— Да уж, — поддержал я тему. — Археологи потом весьма удивятся.

— Чего это удивятся? — не понял Серёга.

— Так найдут в этих древних катакомбах амуницию нашу да вооружение. Вот и удивятся, — пояснил я.

— Зато какая реклама "Калашам" будет, — хмыкнул Лёлик. — Скажут, что ещё древние египтяне предпочитали автоматы Калашникова.

— Эй, хорош лясы точить! — сердито сказал Боба и сунул фонарик Лёлику. — На-ка вот сам свети, а то у меня рука устала.

— Что всё я? — Лёлик спрятал руки за спину и кивнул на меня. — Вон он факел не уберёг, пусть и крутит динаму.

Я не стал отнекиваться, принял фонарик, осветил лаз и пригласил:

— Попрошу на выход, господа!

Мы по очереди пролезли в первую комнату. Воздух там совсем уж напитался разлитыми Раисом благовониями.

— Прям как в церкви пахнет, — заметил Боба.

— Ага! — поддержал Лёлик. — Елеем и ладаном.

— Погодь-ка… — напрягся Джон. — А елей и ладан из чего делают?

— Да, вроде, из смолы ливанского кедра, — попытался я вспомнить.

— А смола есть что? — поразмыслил Джон. — Смола есть горючий материал.

— Точняк! — понял ход мыслей Серёга. — Сейчас попробуем. А ну свети! — скомандовал он мне и захлопотал.

Первым делом умелец залез в сундук с оружием, достал дротик, отломал наконечник, потом из другого сундука добыл рулон ткани, отхватил штык-ножом длинную полосу, намотал её на конец древка, усердно повозил получившимся тряпичным набалдашником в густой маслянисто блестевшей луже пахучей субстанции, после чего встал в позу олимпийского факелоносца и призывно воскликнул:

— Зажигай!

Джон чиркнул зажигалкой, осторожно поднёс огонёк к напитанному набалдашнику. Через томительную минуту набалдашник занялся светлым пламенем, разгоревшимся очень даже неплохо.

Коллеги обрадованно загалдели и дружно кинулись мастерить новые факелы. Соорудив на каждого по штучке и устроив тем самым настоящую иллюминацию, мы коллективно отговорили Лёлика от попыток всё-таки оставить автограф и отправились в обратный путь.

Из подземелья выбрались без эксцессов. Единственно, пришлось изрядно попотеть, карабкаясь по верёвке наверх, вытягивая полезный груз и, особенно, поднимая общими усилиями Раиса, оравшего при том благим и неблагим матом.

Наконец, мы вышли под открытое небо. Был уже глубокий вечер. Солнце на западе скатывалось вниз, превращаясь в огромный оранжевый шар, небо на востоке густело тёмной синевой.

Без промедления мы отправились назад. Обратная дорога, как это бывает, показалась короче. Хотя вес нашей поклажи возрос значительно, но никто на судьбу не жаловался. Напротив, коллеги часто с восторгом поминали про свою ношу, которая не тянет, и про то, что теперь-то уж точно заживём с превеликим удовольствием.

Краски позднего вечера быстро угасли, и на пустыню стремительно обрушилась ночь. Звёздные россыпи стали переливаться жидким огнём по всей небесной сфере; заблистал узкий серп молодой Луны, эфемерный жемчужный свет залил окрестности. Реальная действительность сделалась серебристо-угольной с резким контрастом. Каждый бугорок выпятился, каждая впадина превратилась в кусок бездны.

— Глянь, глянь!… — засипел Раис.

Сбоку на вершине холма зажглись пронзительной зеленью несколько пар чьих-то глаз.

— Львы страшные… — прошептал испуганно Лёлик.

— Львы ночью спят… — неуверенно возразил Джон, тем не менее, стаскивая автомат с плеча.

— Сейчас стрельну! — Раис передёрнул затвор и прицелился.

— Не паникуй! — остановил я его. — Нам лишний шум ни к чему.

Точки вдруг беззвучно исчезли, но взамен дикий захлёбывавшийся лай ударил по туго натянутым нервам.

— Эть, шакалы позорные! — воскликнул Серёга, то ли заругавшись, то ли называя вещи своими именами.

Тёмная гряда оазиса, маячившая впереди, выделялась оранжевыми пятнами костров, да ещё шатёр Антония светился изнутри празднично как кукольный домик.

Постов как таковых не было; только у костров сидели дежурные легионера, да и те клевали носами. Лагерь безмятежно спал. Мы нашли на стоявших тесными рядами повозках шерстяные походные одеяла, подошли к ближайшему костру и, наказав дежурному не жалеть дров, стали устраиваться на боковую, причём каждый приспособил свой рюкзак под голову, хотя и было это жёстко и неудобно. Дневные полновесные впечатления предстали словно бы увиденными со стороны, наподобие широкоформатного фильма, а оттого и быстро затерялись в глубинах могучего сна.

 

Глава 39

В которой герои освобождают себя от союзнических обяхательств и снова становятся свободными путешественникам, а также сортируют приобретенные сокровища.

Подъём состоялся ни свет, ни заря с центурионовских привычных уже команд, впрочем, в этот раз не слишком напористых, а местами даже где-то и мирных.

Утро только ещё еле-еле начиналось; слабый серый сумрак неубедительно предвещал предстоявший восход Солнца. Было не то что прохладно, а как-то сыро и неуютно. Тем не менее, коллеги вскочили быстро и споро, словно только этого и ждали. Каждый первым делом проверял наличие рюкзака, а потом начинал ухмыляться, глядя на мир нежно и вдохновенно. Лёлик с Раисом стали заглядывать в свои баулы и громко восхищаться, поглядывая друг на друга с презрением. При этом Лёлик то и дело напоминал о своей гениальной находчивости, выразившейся в сохранении древнего документа и употребления его в нужный момент, в нужном месте и по нужному назначению, а Раис монотонно поминал верёвочку, без которой, по его упорным словам, ничего бы и не вышло.

Я, делая разминательные упражнения руками, вышел к краю оазиса, встал там, разглядывая хорошо видимые с того места пирамиды. Их блеклые силуэты словно бы плыли как какие-то невесомые фантомы по тёмному небу, на котором ещё светили над самым горизонтом последние звёзды. Весь этот вид походил на акварель, нарисованную в сине-серой палитре на мокрой бумаге.

Вдруг на самом верху пирамиды Хеопса загорелась яркая точка. Она начала на глазах увеличиваться, приобретая светлое сияние и треугольную форму. Золотая облицовка вершины поймала лучи Солнца, ещё невидимого нам, но вот-вот собиравшегося подняться над Нилом.

— Эй, смотрите! — окликнул я коллег, приглашая полюбоваться нарождавшейся картиной.

Коллеги перестали галдеть, подошли и замерли рядом.

Грань Великой пирамиды стала на глазах окрашиваться сверху вниз в оранжево-золотистые цвета, при том словно бы начиная светиться изнутри. Пепельная тень поползла к земле, становясь постепенно синей, потом фиолетовой, а затем и карминной. Две другие большие пирамиды одна за другой вступили в световую симфонию. На фоне сиреневого на западе неба окрашенные восходившим светилом громады выглядели как некий фантастический сюжет — красочный и великолепный.

Наконец, пирамиды оказались полностью освещены Солнцем; небо на западе неуловимо, но быстро светлело, и казалось, что зрелище подходит к концу, но тут по граням пирамид, направленным на нас, забегали цветные тени, неуловимым образом проскользнув по палитре от приглушённого янтарного до ослепительного золота. И совершенно неожиданно, словно кто-то сдвинул рубильник, запустив действие, грани пирамид как-то по-особому отразили лучи поднявшегося над Нилом светила, и поток искрившегося золотистого сияния устремился в небо как от гигантского прожектора.

Хоть и происходило это беззвучно, но показалось — будто за порогом слуха, отозвавшись резонансом всего организма, грянул сверхъестественный оркестр в расширенном составе. От всего этого захватило дыхание, и мы замерли, потрясённые. Длилась сия фантасмагория совсем немного, сияние быстро растворилось в ставшем бледно-голубым небе, и как-то сразу видимые ландшафты приобрели вид дневной и обыденный.

— Ну ничего себе цветомузыка… — пробормотал Джон.

Мы зашевелились и стали осознавать окружавшую действительность в полном объёме.

Рощу наполняли разнообразные звуки: людские голоса на разные лады, мычание волов, запрягаемых в повозки, звучный птичий щебет, а заодно и надсадные вопли центурионов, торопивших с построением.

Мы навьючились амуницией и зашагали к колодцу, где как раз рабы заканчивали поить наших коней. Умывшись и попив вволю, мы стали забираться на своих аргамаков, что было затруднительно из-за весомого груза за спиной. Один раб из добрых чувств предложил Лёлику положить его рюкзак в повозку, на что Лёлик так обложил добряка, что тот отскочил ошпаренным котом.

Войско не быстро и не медленно построилось и двинулось дальше. Мы поехали немного сбоку, чтобы не глотать пыль, поднятую сотнями ног и копыт. Серёга с Раисом смотались к повозкам с провиантом и добыли сухих лепёшек, коими мы и позавтракали всухомятку, рассуждая при том: как совсем скоро сможем питаться достойно и полноценно в полное своё удовольствие.

Войско проходило мимо Летополя. Город казался вымершим: ни на стенах, ни перед ними никого не было, но при том городские ворота были распахнуты настежь.

— Что это они, сдаются на милость победителям? — поразмыслил Боба.

— Ну так конечно! — важно сказал Лёлик. — Небось, уже знают, что мы на раз-два города берём, вот и проявили смирение.

— Может, заскочим быстренько, поглядим чего да как? — предложил Серёга.

— Да ни к чему это теперь, — сказал Джон и покачал рюкзаком, отозвавшимся нежным позвякиванием.

Коллеги заухмылялись и все как один повторили действие, отчего произошёл целый хор приятных звонов, словно мы враз затрясли валдайскими колокольцами из благородных металлов. На эти заманчивые звуки стали оглядываться легионеры.

Лёлик зашипел предостерегающе:

— Тихо, тихо…

Некоторое время ехали молча, но особый наш груз наделял настроением карнавальным и шебутным. Хотелось не равномерного движения в составе организованного коллектива, а энергичных действий.

— А погнали Клеопатру смотреть! — предложил Серёга.

Мы поддержали почин и на рысях проехали вдоль войска. Кавалькада повозок царицы и её свиты двигалась в окружении конных преторианцев. Подле нарядного экипажа Клеопатры, занавески на котором были подняты, ехал Антоний на своём вороном жеребце. Полководец с царицею о чём-то оживлённо беседовали.

— Здорово, Антон! — ещё издали крикнул Раис не без самодовольства.

Антоний поглядел на нас без радости, невразумительно что-то буркнул в ответ и, шурнув коня коленками, поскакал к голове войска.

Мы подъехали к повозке.

— Здорово, царица! — продолжил приветствия Раис, подбоченившись как добрый молодец.

Клеопатра со скукою оглядела весь наш коллектив и холодно кивнула. В повозке кроме царицы был ещё и Мухомор, мирно кемаривший в уголке.

— Как проходит наше путешествие? — светски осведомился у Клеопатры Джон и в который уж раз призывно осклабился.

Та пожала плечами и снова промолчала.

Лёлик хихикнул каким-то своим мыслям и сказал:

— Что же так торопиться задумали? Надо было задержаться у пирамид да поискать в них насчёт сокровищ.

— Ага! — поддержал Раис, ухмыляясь торжествующе. — Пошуршать в пирамидковых могилках богатеньких фараонов.

— В пирамидах фараонов не хоронили, — сухо сообщила Клеопатра.

— Как это не хоронили? — удивился Раис. — А зачем же такие махины строили?

— Вам, варварам, не понять, — заявила царица, старательно на нас не глядя.

— А ты расскажи, вдруг поймём, — попросил Боба примирительным тоном.

Клеопатра подумала и всё-таки поделилась с нами древним знанием:

— В пирамиды помещали мумии фараонов для того, чтобы их души перерождались там в Осириса, а после этого мумии хоронили в царских гробницах.

— Как это перерождались? — заинтересованно спросил Лёлик, поправляя очки. — Нельзя ли поточнее?

— Поточнее было в древних папирусах написано. А они в Александрийской Библиотеке хранились. Которую вы, римляне, сожгли! — разгневанно бросила Клеопатра, после чего резко задёрнула занавески и даже тщательно подоткнула их изнутри.

— Мы не римляне! — запоздало поправил Боба.

— Но библиотеку-то сожгли! — резонно заметил Джон.

— Да ну её! — рассерженно воскликнул Лёлик. — Фифа нашлась! Ещё критикует!

Мы отъехали в сторону. Как-то сразу стало жарко; лямки рюкзака тёрли мокрые от пота плечи.

Лёлик всё что-то бормотал себе под нос сердито, оглядываясь то и дело на возок царицы и даже грозя в ту сторону кулаком, а потом сварливо поинтересовался:

— Так и будем плестись как дистрофики на процедуру?

— А что делать? — недопонял Боба.

— Стремиться надо к красивой жизни и делать это стремительно! — решительно провозгласил Лёлик и нарисовал план: — С войнами завязываем! Срываемся и своим ходом в Александрию, а там корабль какой-нибудь ангажируем и в Рим!… Ну а в Риме-то уж разберёмся по потребностям согласно способностей!

— Сорваться, конечно, недолго, — заворчал Раис. — Ну а если лихие люди там или прочие опасности? Тут вот всё путем, под охраною, а если одни одинёшеньки, так и любой обидит…

— Забыл, что ли, как целое войско разогнали? — гордо напомнил Серёга. — И вообще, не трусь, Маруся, я с тобою!

— А что, можно! — поддержал Боба и расправил плечи как крылья.

— Согласен, — выразил я своё мнение.

— Ну что ж!… Большинство "за", — деловито сказал Джон и посмотрел на Раиса.

— Ладно, поехали! — махнул тот рукой. — А то я уже от сухомятки похудел.

— Тогда отчаливаем. Только, чур, деликатно, чинно… — начал инструктировать Джон. — Чтоб чего не подумали! А если спросят: так едем, дескать, в авангард, как конные разведчики.

— Всё путём будет, начальник! — воскликнул Серёга. — Ну, братва, блин, с такими богатствами, эх, покуролесим!

Мы, похлопав коней, пустили их мелкой рысью, постепенно обгоняя войско. Навстречу попался Антоний, проскакавший с парой адъютантов назад. Мы покивали ему приветливо, а Лёлик даже крикнул что-то вроде: "Виват великому и могучему!". Антоний даже не кивнул в ответ и заторопился ещё больше.

— Нос воротит. Беседовать не желает! — обиделся Лёлик.

— Так и хорошо. Нам того и надо, — молвил Боба.

— А всё равно мог бы и уважить! — гневно фыркнул Лёлик.

Вскоре мы выехали к началу войсковой колонны, а затем и обогнали головной отряд легионеров, шедших при полном вооружении. Проехав рысью минут пять, мы нагнали авангардный отряд конницы.

Командир отряда с недоумением поинтересовался: куда это мы собрались? Джон туманно ответил, что выдвигаемся вперёд согласно секретному плану с тайной разведывательной миссией. Раис скандально добавил, что нечего совать нос в чужие дела, а то прищемят ненароком. С тем мы обогнали и авангард и вырвались на оперативный простор.

Кони шли все живей и живей; всякий норовил вырваться вперёд, чтобы кормить пылью других.

Серёга вдруг заулюлюкал, загикал, хлобыстнул лошадь сорванной кепкою — та рванула во все лопатки; наши скакуны без понуканий кинулись за ней. Тугой ветер свистнул в ушах, надул пузырем рубаху. Изнурительное подпрыгивание сменилось на мягкое, но коварное покачивание: конский круп все норовил выскользнуть из-под седалища, так что приходилось и балансировать прилежно, и сжимать круглые лошадиные бока коленками.

Поначалу впереди шёл рыжий жеребец Джона, но бежал он в каком-то рваном ритме, и вскоре моя кобылка, старательно тянувшая шею и далеко выбрасывавшая ноги, оставила его, а также и всю прочую команду позади.

Сложно сказать — как долго длилась вольготная скачка, но всё труднее было удерживать равновесие; на глазах навёртывались слёзы, которые некогда было вытереть. Я потянул повод, кобылка с готовностью затормозила. Подтягивавшиеся коллеги так же пустили коней неспешной рысью, а потом и вовсе перешли на шаг.

Местный народ явно не желал публичности. Дорога была пустынна. Редкие пейзане — дочерна загорелые и сухопарые — копошились на полях, покрытых зелёной щетиною побегов. При виде нас они разгибались, держа мотыги на отлёте, и настороженно смотрели, по всему готовясь при первом нашем подозрительном движении задать стремительного стрекача. Просматриваемые с дороги деревеньки сами по себе выглядели безжизненно и пессимистично. Не видно было ни людей, ни полезной и питательной живности. Как это, впрочем, и положено на территории, подвергшейся вражескому нашествию.

Всё это не позволяло нам мобильно разжиться провизией у местного населения, что было вопросом насущным, поскольку в связи с нашим импровизированным и поспешным отъездом озаботиться насчёт провианта оплошал даже Раис, из-за чего Лёлик предложил лишить его с позором почётного звания каптенармуса.

Раис сначала огрызался гневно, а потом принялся настаивать на том, чтобы всё-таки завернуть в какую-нибудь деревню и бросить в ней основательный клич на предмет закупки продовольствия, которое за хорошую цену обязательно найдётся. Но Лёлик стал кричать, что слышит шум погони, и потому нельзя терять не минуты, поскольку как ни крути, а мы всё-таки дезертиры.

Мы прислушались и коллективно решили, что никаких подозрительных звуков позади нас не слышно. Потом постановили, что никакие мы не дезертиры, а в своём праве, поскольку наш контракт истёк в связи с его успешным выполнением. Затем мы усомнились в том, что Антонию, если он врубится в наше отсутствие и в его причину, придёт в голову устраивать за нами погоню. Но с тем согласились с необходимостью как можно дальше оторваться от римского войска, ряды которого мы столь стремительно покинули.

Ехали мы довольно долго, то подгоняя лошадей, то переводя в шаг. Затем, свернув в сторону от дороги, устроили привал на берегу небольшого озерка. Вокруг густо росли пальмы и вётлы, свежо зеленела густая высокая трава.

Мы спешились, поводили коней в поводу, пока те не перестали усиленно двигать боками, затем, сняв уздечки, пустили пастись. Лошади первым делом напились, а затем стали дружно хрумкать травой.

Боба с Лёликом отошли в сторону, где вода была почище, и наполнили бурдюки, добытые ещё в самом начале нашего путешествия. После этого мы попили сами, но хрумкать было нечем. В виде утешения мы сначала выкупались, потом развалились в тени, высыпали из своих котомок на траву богатства фараонов и начали их разглядывать, поскольку ранее обстоятельства нам этого сделать не позволяли.

Я поворошил свою кучу. Было в ней несколько тяжёлых ожерелий бледного золота из прямоугольных неровных пластин с узорами, выложенными бирюзой, щедрое число всевозможных золотых браслетов с лазуритовыми вставками, увесистая золотая фигурка богини с львиной головой, кривоватые серьги с жемчужными висюльками, золотая узорчатая пектораль, изрядное количество самоцветов: пять крупных изумрудов насыщенного цвета — того самого, что, собственно, так и называется: изумрудный, несколько сапфиров, в синей глубине которых при нужном ракурсе загорались яркие шестилучовые звёзды, гранёные цилиндрики рубинов, целая горсть багровых гранатов и фиолетовых аметистов.

Вспомнилось смутно, что аметист издавна считается талисманом, не позволяющим его держателю пьянеть, о чём я уведомил Серёгу с предложением пару-тройку полезных камешков презентовать, на что тот молча показал мне золотую чашу, сплошь усыпанную гарантами трезвости, повертел её не без гадливости, после чего осторожно подкинул в кучу к Бобе.

Я утомлённо откинулся на траву и почувствовал, как что-то твёрдое упёрлось мне в бедро. Я сунул руку в карман и вытащил заныканный в фараоновом склепе опал. Камень был прохладным, гладким и приятным на ощупь как полированный мрамор. Я поймал им солнечный луч, пробивавшийся меж листьев, и так сяк повертел: камень казался то серым и невзрачным, как поточное изделие из пластмассы, а то вдруг наливался млечным туманом и вспыхивал изнутри многочисленными пронзительными разноцветными брызгами. Полюбовавшись, я добавил драгоценность к общей куче и прилёг дальше отдыхать. Коллеги пока ещё швырялись в эквивалентах богатства, изредка обмениваясь репликами на тему: у кого что лучше, но делали это уже вяло и неохотно, тем самым демонстрируя в действии принцип: если чего-то вдоволь, то это быстро надоедает.

Боба нашёл в своей коллекции золотую диадему в виде толстого усыпанного самоцветами обруча с головой кобры спереди и напялил её прямо поверх дачной кепки. Потом взял в руки золотой фигурный жезл, приосанился наподобие карточного короля с видом: "Вот я каков!" и стал глядеть на нас, ожидая одобрения. Но голод восторгам не благоприятствовал.

Раис, вертя в руках наподобие чёток бусы из чередовавшихся золотых и лазуритовых шариков, задумчиво произнёс:

— Сокровищ как в пещере… разбойников Алладиновых, а жрать всё равно нечего!

— Свобода приходит нагая, то есть, ни жратвы, ни валенок! — подло захихикал Лёлик.

Раис и не посмотрел в сторону охальника, продолжая крутить бусы.

А Лёлик вдруг заулыбался, вскочил живо и воскликнул, поведя рукою широко и привольно как певица Бабкина:

— Места отхожие, места заповедные!

— Не отхожие, а нехоженые, деревня! — с готовностью поправил его Раис.

— Для кого нехоженые, а для кого отхожие! — возразил Лёлик и побежал к ближайшим кустам, на ходу рассупонивая штаны.

— Подозрительно! Кушать нечего, а туда же… дерматин откидывать… — заворчал Раис, приподнимаясь на локте и вглядываясь в кусты.

Оттуда вдруг раздались громкие проклятия.

— Эй, чего там?! — крикнул Боба.

— Да вот, понимаешь! — раздался бодрый комментарий Лёлика. — Прямо задним проходимцем да на колючку!…

— Осторожнее надо! — отечески пожурил Боба, а потом заботливо спросил: — А что пипифакс не взял?

— На природе не применяю! — отозвался Лёлик.

Раис завозился и сумрачно сказал:

— Да ну, никакого толка от бумаги этой…

— Почему? — заинтриговано спросил Джон.

— Да тонкая, зараза! — пояснил Раис. — Как соберусь употреблять, так рвётся… Пальцы мараются…

— Так ты её складывай в несколько слоёв, — посоветовал Боба.

— Ну да! — хитро усмехнулся Раис. — Неэкономично выходит!

— Ну ладно, — я начал сгребать драгоценности обратно в рюкзак. — Отдохнули и будя. Давайте собираться…

Коллеги не возражали. Собрав манатки, начали ловить коней и с некоторыми трудностями их взнуздывать. Вылез из кустов Лёлик и торжественно провозгласил:

— Была красота неописуемая, а сейчас стала описаная! — после чего подробно рассказал о том, что в его огороде лопухи мягкие и широкие, а тутошними пальмовыми листьями только геморрой и будоражить.

Собравшись, мы отправились дальше.

Стали, наконец, на пути попадаться местные крестьяне; в основном шли они пешком — кто с мотыгой, кто с корзиной, немногие ехали на двухколёсных неуклюжих повозках, влекомых низкорослыми быками.

Раис принялся деятельно приставать ко всем встречным, требуя еды и суля взамен увесистую золотую бляху, которую он крутил так и сяк, пуская зайчики. Боба также принимал посильное участие в переговорах, ухмыляясь, кивая головой в венце и грозя пейзанам жезлом, отчего те шарахались, становились на колени и лопотали что-то жалобно, а некоторые даже начинали обильно сыпать себе на голову песок.

Повезло только с одним гражданином, тащившем на некоем подобии коромысла две корзины, прикрытые холстинами. Раис пустил коня в галоп, ловко свесился и сорвал-таки одну корзину, из-за чего абориген споткнулся, потерял равновесие и полетел в придорожную канаву. Раис тормознул коня, приспособил корзину перед собой на конской холке, откинул холстину и радостно заулюлюкал. Крестьянин, выбравшись из канавы, ошалело замотал головой, воздел руки растерянно, но Раис бросил небрежно ему под ноги бляху, сверкнувшую празднично, и тот свалился на пузо, прикрывая собой богатство и оглядываясь по сторонам.

В корзине были всё те же вездесущие финики. Мы набросились на них, но вскоре приторные плоды привели к полной сытости. Мы рассовали финики по карманам сколько смогли, а корзину с остатками вручили другому аборигену, попавшемуся на дороге, отчего тот пришёл в полное недоумение.

Показалось смутно знакомое место, в котором мы узнали поле брани. Выглядело оно совершенно мирно; следов недавней битвы не было и в помине — по крайней мере, на первый взгляд.

— А куда же убиенные враги делись? — удивился Боба.

Четыре жирных стервятника тяжело взлетели несколько поодаль. За ними с громким карканьем поднялась в небо стая ворон.

— Да вон, птички прибрали, — сделал правильный вывод Серёга.

Не останавливаясь, мы проехали дальше. Через некоторое время устроили ещё один привал, дав отдохнуть лошадям и себе. Всё-таки длительная верховая езда, да ещё и без седла и стремян — дело совсем нелёгкое.

После привала поехали веселей: то скакали лёгким галопом, то переходили на шаг, не давая лошадям притомиться как следует.

Когда начало вечереть, показался храм крокодилоголового Себека, где в прошлый раз довелось нам в лучших традициях нашего гуманного века кардинально воспрепятствовать совершению культового обряда с человеческими жертвами.

— А помните, как мы тут чебурашкиного другана замочили? — гордо напомнил Серёга.

— А как же! — приосанился Раис. — А ему так топориком заехал, что он сразу с копыт слетел!

— Где это ты у крокодила копыта нашёл? — саркастически покритиковал Лёлик.

— А помните, когда тут лагерем стояли, грек приходил на Пофина стучать? — продолжил воспоминания Серёга. — Может, к нему в гости завалимся? Переночуем как положено!

— Вот, вот! — заворчал Лёлик. — Знаем мы: как у вас положено. Зенки зальют и по рабыням!… А сейчас главное что? Сбережение богатств нажитых!

Джон вздохнул тяжко, но Лёлика поддержал:

— Тоже верно…

Храм остался позади. Вскоре осталось позади и главное русло Нила. Дорога пошла вдоль притока. Показалась деревенька, которая совершенно случайно сгорела на нашем пути в Мемфис. На удивление никакого пепелища не наблюдалось. Домишки стояли как новенькие.

— А что тут им строить, хатки-то их тростниковые? — рассудительно заметил Раис. — Тростника нарезал, связал, стены с крышей заделал, глиной обмазал, вот тебе и новостройка.

На краю деревни виднелся колодец с журавлём, а возле него каменные поилки, вокруг которых толпились козы. Мы подъехали и спешились.

Чумазый пастушок, на котором из одежды был только висевший на плече кнут, уставился на нас с непосредственностью пейзанина, не избалованного новыми впечатлениями. Потеснив коз, мы пристроили своих лошадок, принявшихся со вкусом пить, шумно отфыркиваясь. Сами вытащили при помощи журавля с кожаным ведром чистой колодезной воды, умылись, попили, наполнили под завязку бурдюки.

Появились аборигены мужского пола, ненавязчиво державшие в руках кто мотыгу, кто увесистый дрын. Впрочем, критически приблизиться они желания не выказывали. Посему, справив водные нужды, мы залезли на аргамаков и поехали дальше.

Когда солнце уже ощутимо склонилось к горизонту, остановились на ночлег. Выбрали место на небольшом взгорке, освободили лошадей от сбруи. Лёлик спрогнозировал, что лошади могут за ночь разбежаться. Боба, вспомнив деревенское детство, предложил их стреножить. Для этого дела изъяли у Раиса верёвку, разрезали её на куски, кое-как спутали лошадям передние ноги и пустили их пастись.

Сами попробовали устроить сбор дров с целью развести костёр, но ничего не вышло. Ни сухостоя, ни валежника, ни даже каких-нибудь сухих веток найти не удалось. Один лишь Серёга притащил охапку условно сухого тростника. Лёлик деловито предложил подорвать гранатой пальму, но эта идея была признана непродуктивной.

— А ещё говорят, что на югах лучше! — критически воскликнул Раис. — Это у нас в средней полосе хорошо. На природе всё есть! А тут!… Ни тебе костерка запалить…

— Ни грибов пособирать! — добавил Боба.

Решили, что негоже терять бдительность и постановили организовать дежурство — каждому по часу. Боба выделил на данное дело свои "Командирские" с флуоресцентными стрелками. Начали распределять очередь. Лёлик внёс сумятицу и раздрай, никак не решаясь выбрать: то ли ему дежурить первому, то ли в самом конце.

Тем временем солнце скрылось за кронами пальм, стало быстро темнеть, и как-то вдруг наступила ночь. Впрочем, изобильно звёздное небо позволяло просматривать окрестности. Тем не менее, Лёлик тут же сообщил, что дежурить в темноте он не будет, упал на бок где сидел, и нарочито захрапел. Без него мы быстро распределили очередь, выделив Лёлику последнее дежурство. Джон, напирая на свой командирский статус, который, собственно, никто, кроме него самого, и не признавал, выцыганил себе самое льготное первое дежурство. Мне выпало заступать на пост третьим — после Бобы и перед Серёгой. За ним следовал Раис, а потом уж Лёлик.

Лежать на земле было не очень-то уютно, но усталость взяла своё, и я полноценно уснул. Потом, разбуженный энергичным тычком Бобы, честно отстоял свой час, поглядывая по сторонам и прислушиваясь к энергичным ночным звукам, производимым местной живностью в тростниках, затем разбудил Серёгу и снова улёгся.

Проснулись мы все от мощного крика Раиса. Солнце уже встало, было светло, и никакой опасности не просматривалось. Раис, стоя на карачках, обличительно тыкал перстом в Лёлика. Лёлик, доселе лежавший на спине, приподнялся на локтях и, сонно жмурясь, глядел на мир недовольно.

Оказалось, Раис, отдежурив свой час, разбудил Лёлика, который поначалу делал вид, что совсем не понимает, что от него хотят. Но Раис проявил твёрдость и вынудил Лёлика пост принять, после чего и заснул. Но быстро проснулся. И проснулся от мощного храпа под ухом, который издавал вольготно раскинувшийся дежурный.

Мы вынесли Лёлику общественное порицание, а затем решили, что пора уже совершать общий подъём. Вовсю щебетали утренние птички, на душе было радостно; хотелось действовать. Мы наскоро пожевали фиников, попили водички, поймали лошадок, мирно пасшихся в низине, приспособили на них сбрую, поменяли свой статус с пешеходов на всадников и продолжили путь.

Часа через три миновали городок Навкратис. Городские ворота были открыты; люди выходили из населённого пункта и входили в оный. На дороге появился заметный пешеходно-транспортный поток. Навстречу стали попадаться гружёные повозки. Народ смотрел на нас с любопытством и некоторой настороженностью — особенно на Бобу, который всё продолжал щеголять в драгоценной диадеме.

Никаких вооружённых египетских отрядов не наблюдалось. Тем не менее, Раис вдруг высказал бредовую идею о том, что надо быть настороже, а то неровен час, под видом мирных повозок окажутся мобильные партизанские отряды, выехавшие на борьбу с оккупантами.

Лёлик уничижительно захехекал и пояснил, что до партизан тут ещё никто не додумался. И вообще это наше домашнее изобретение, состоявшееся в 1812 году. А местным мирным жителям и дела нет — какое тут войско за каким гоняется, и какие битвы происходят. Лишь бы их не трогали.

Раис недовольно хмыкнул, помолчал, а потом стал энергично приставать ко всем встречным насчёт прикупить у них чего-нибудь съедобного, но безрезультатно. Египтяне или пожимали плечами, отказываясь понимать латинскую речь, отчего Раис в отчаянии переходил на русский язык и даже вставлял слова татарские, или предъявляли товары, оставлявшие нашего каптенармуса равнодушным: зерно в мешках, глиняную посуду, деревянные сундуки, всякую хозяйственную утварь, а также большое количество фиников в корзинах, на которые мы уже и так смотреть не могли. Похоже, мы нарвались на сбор урожая этих плодов.

К полудню проехали Гермополис. Припомнили, что данный населённый пункт на пути в Мемфис проходили в первый день. Посему решили, что уже сегодня можем быть в Александрии.

Через пару часов доехали до обелиска из чёрного гранита, рядом с которым имелся колодец. Устроили обстоятельный привал. Напоили коней, дали им попастись, сами отдохнули, повалявшись на траве.

Поехали дальше. Дорога отвернула от реки. Уже вечерело. Пухлые кучевые облака, громоздившиеся над горизонтом, окрасились в уютные янтарные цвета.

Впереди показалась двигавшаяся нам навстречу порожная повозка, которую легко везли два мула. Мы поравнялись с ней. Возница — смуглый малый с наглыми глазами — внимательно посмотрел на нас и отчего-то ухмыльнулся.

Джон учтиво спросил у него:

— А не подскажешь, любезный, до Александрии далеко?

Возница дёрнул вожжи, останавливая мулов, и на сносном латинском доложил:

— Да почти доехали, — потом неуважительно хмыкнул и спросил:

— А вы драпаете, значит?

— В каком смысле? — не понял Джон.

— Ну так вы ж из римского войска. Одни едете, больше никого. Значит, войско ваше разбито наголову, — предъявил недюжинные способности к логическому мышлению возница.

— Это мы вашего Пофина заколбасили как цуцика. А войско сзади марширует, — внёс ясность строгим голосом Лёлик.

— А чего ж сзади-то? — с ехидной недоверчивостью усомнился возница.

— Задерживается, — терпеливо пояснил Джон.

— А чего задерживается-то? — язвительно справился абориген.

— Да таких вот болтунов как ты отлавливают и палками лупят! — вспылил Джон.

Возница неуверенно хмыкнул, смутился, отвернулся и хлестнул мулов.

Мы поехали дальше и вскоре пустили лошадей в галоп, к чему они отнеслись с явной неохотой. И вскоре, наконец, открылись взору стены и башни Александрии. Мы притормозили коней, чтобы въехать в город чинно и даже торжественно. Бобе был дан настоятельный совет не светиться и спрятать царские регалии подальше, что он благоразумно и сделал.

 

Глава 40

В которой герои нанимают корабль, а потом мирно плывут, никого не трогая — кроме пиратов.

У въезда в город стояли на страже римские легионеры из оставленного в городе отряда. Смутно знакомый центурион сначала удивлённо в нас вглядывался, потом приветственно махнул рукой и несколько встревоженно поинтересовался: откуда мы и где остальное войско.

— Всё путём, парни, кого надо прибили, кого надо ограбили! — крикнул Серёга и показал большой палец, что, в общем-то, для римлян означало помилование побеждённого.

Джон важно пояснил, что враг разбит, победа за нами, а у нас важное задание, после чего мы, миновав ворота, въехали в город.

Тут же возник вопрос: что делать и куда ехать?

— Покушать надо как люди, а то меня от фиников аж пучит! — вскричал отчаянно Раис и даже начал хлопать себя по животу, показывая всю меру своих страданий.

Мы согласились с его вопиющим мнением, но с тем решили, что в первую очередь надо думать о своей главной цели, а именно, о том, чтобы побыстрей отправиться в Рим. Посему мы большинством голосов постановили следовать в порт, ну а уже по дороге искать возможность утолить изрядный голод.

Мы смутно помнили дорогу от ворот до дворца, но не более того. Потому поехали согласно примерному представлению о направлении. У немногочисленных представителей местного населения, встречавшихся нам, мы со всей вежливостью осведомлялись на предмет нахождения порта, а также какой-нибудь таверны, харчевни, трактира и прочего общепита.

Но горожане никак не признавали латинской речи и отказывались отвечать, а в лучшем случае указывали туда, откуда мы двигались. Серёга проворчал, что они тут все нюх потеряли, и начал невзначай наезжать на прохожих лошадью. Те жались к стенам и что-то неуважительно кричали, помогая себе красноречивыми жестами.

Боба было заикнулся насчёт того, чтобы наведаться к Рабирию, но его живо и неожиданно перебил Раис, заявив, что он лучше останется голодным, чем окажется в зоне досягаемости старикашкиной жены-интриганки. Впрочем, и без того официальные визиты никак не соответствовали нашему инкогнито.

Так мы ехали достаточно долго, пока нашим взорам не открылась долгожданная примета в виде вывески, на которой намалёван был упитанный мужик, обжиравшийся пудовым окороком. Мы мигом подъехали к отмеченному заманчивой картинкой дому, спешились и наспех привязали коней к кстати торчавшему несколько поодаль каменному невысокому столбу. Заветная дверь оказалась закрытой. Раис заругался и заколошматил по крепким доскам сначала руками, а затем и обухом топорика.

Через некоторое время дверь со скрипом отворилась вовнутрь и высунулась из-за неё физиономия, напомнившая настороженного бульдога. Раис как тараном двинул животом в дверь, распахивая её до удобопроходимых размеров, и мы быстро просочились в помещение — мрачную грязную комнату с некоторым количеством столов и скамеек, освещаемую малым числом трещавших и вонявших масляных светильников. Из-за насильственно распахнутой двери вылез мрачный мужик; потирая ушибленный бок, он оглядел нас, недовольно шевеля отвисшими щеками, а потом чего-то произнёс на непонятном языке.

— По-латински разумеешь? — осведомился Джон.

Мужик буркнул уже по-латински:

— У нас закрыто!

Раис утробно рыкнул и спросил лаконично:

— Ты кто?

— Хозяин… — настороженно ответил мужик.

— Жрать давать! — рявкнул Раис и основательно уселся за ближайший стол.

Мы присоединились к нему и требовательно стали глядеть на мужика.

Тот замялся и сказал:

— Печь уж затушили, ничего горячего нету…

— Неси что есть, не обидим! — солидно сказал Лёлик.

Хозяин вздохнул и прошёл в соседнее помещение, где состоялся приглушённый быстрый разговор, после чего неопрятная старуха в засаленном балахоне, шаркая по земляному полу истрёпанными сандалиями, притащила стопку сухих лепёшек и большое глиняное блюдо, полное тонких длинных колбасок — хорошо провяленых, с головокружительным запахом чеснока и специй, плотно набитых крупными кусками мяса, сала и какой-то крупою. Мы тут же с непотребным урчанием набросились на еду.

Во второй заход служанка со стуком поставила на стол большой кувшин и глиняные чаши, щербатые настолько, словно их края кто-то специально обкусывал. Из кувшина пахло совсем не вином, а как-то непривычно, но с тем и знакомо.

Серёга на правах отрядного виночерпия заглянул в сосуд, понюхал, решительно хлебнул через край, оторвался просветлённый и объявил:

— Мужики, пивко!

— Наливай! — бодро скомандовал с набитым ртом Раис, подставляя чашу.

Серёга быстро разлил. Безо всяких тостов мы вкусили янтарного напитка. Местное пиво было на вкус тёрпким и горьковатым и отлично подходило для острых колбасных изделий.

Блюдо было опустошено в один момент. По нашему требованию последовала добавка, уничтоженная с меньшей скоростью, но с прежней тщательностью. Третья порция заинтересовала только Раиса, да и то в странно малом для него количестве.

Довольно фукая и отдуваясь, мы потребовали ещё кувшинчик пива и стали пробовать его не торопясь и вдумчиво как дегустаторы. Было ясно, что в сём напитке нет ни консервантов, ни усилителей вкуса, идентичных натуральным, ни прочих достижений химической промышленности.

— Да уж! — выразил общее мнение Боба. — Знатное пивко!

— И не говори! — развил тему Джон. — Не знают эти древние своего счастья! Едят, пьют всё натуральное. А дать им наше какое-нибудь "Золотое бочковое", так отравятся.

Лёлик полистал свою энциклопедию и объявил, что пиво изобрели как раз в Египте примерно четыре тысяч лет назад с нынешнего дня.

— Уважаю! — молвил Серёга, наливая себе остатки.

Боба, сидевший с краю, покопался в карманах и залихватски бросил на стол медную монету. Хозяин начал хмуриться и наливаться краскою, начиная с ушей.

— Не боись, шутим! — покровительственно сказал Раис. — Ты нас уважил, и мы тебя не обидим, — после чего выгреб из кармана три денария и с необычайной щедростью добавил их к медяку.

Хозяин заухмылялся довольно, стал приглашать заходить почаще, и даже — совсем, видно, расслабившись — предложил взять колбасок с собой на дорожку. Раис уцепился за предложение и при помощи настойчивого и неоднократно выраженного согласия воплотил-таки неосмотрительный хозяйский реверанс в натуральную корзинку с крышкою, полную этих самых колбасок.

— Слышь, начальник, а до порта далеко? — спросил Лёлик, устало ковыряясь в зубах.

— Да недалеко. Как выйдете, так за угол направо и прямо идите. К порту и выйдете, — ответил хозяин.

— А не в курсе, никакая посудина в Рим не собирается отчаливать? — уточнил Джон.

Хозяин подумал и пожал плечами:

— Да не знаю. Туда многие плавают…

— Ну, тогда бывай! — за всех попрощался Серёга.

Без задержек мы вышли на улицу. Закат отгорал, назревала ночь. Лунный серп висел высоко в небе, с каждой минутою наливаясь сиянием.

Возле наших коней патруль легионеров крутил руки двум типам вороватого вида, один из которых на сомнительном латинском старательно божился в том, что эти лошади его, и он их совсем недавно тут оставил.

Мы подошли, и Раис громко крикнул как местечковый начальник:

— А ну, что за делёж вверенного нам имущества?!

Пожилой легионер поглядел на нас и, признав, ответил:

— Да вот, смотрю, кони-то уставные, римские, а эти уж их повели…

— Наши кони, наши… — благодушно сказал Боба.

Легионер нахмурился и строго сказал:

— В этом городе одни жулики. Тут так нельзя ничего бросать…

— А мы их не бросали, мы их на стоянку поставили, — находчиво заявил Лёлик.

— Ладно, — важно сказал Раис. — Под вашу ответственность! Забирайте и храните до прибытия основных сил.

— А мы пока ещё прогуляемся, — торопливо добавил Джон, и мы поспешили свернуть в указанном направлении.

Лёлик напоследок обернулся и крикнул легионерам:

— Вот так Антонию и скажите: нам чужого не надо!

Моя лошадка коротко заржала вслед, словно бы недоумевая: куда это я направился. Стало как-то грустно.

— Ну вот мы и снова пехотинцы! — удовлетворённо сказал Раис.

Довольно долго мы шли неширокой улицей, пока не вышли к крепостной стене. Миновав ворота в башне, пребывавшие в незапертом состоянии, мы оказались на территории искомого порта.

На припортовой площади не было ни души; лишь пара каких-то дворняжек нехотя облаяла нас и удалилась. Миновав ряды каменных сараев с глухими стенами, мы вышли к причалам, у которых на лёгкой волне покачивались суда с торчавшими палками голых мачт. Серёга лихо предложил угнать какую-нибудь триерку, но план был отвергнут в корне.

В дальнем углу порта виднелся огонь, и слышались оттуда живые голоса. Подойдя, мы увидели, как при свете факелов потные полуголые мужики перетаскивали из каменного сарая на судно объёмные тюки. У прогибавшихся под торопливо семенившими грузчиками сходен стоял коренастый субъект средних лет с круглой как тыква головой, на которой жирно блестела в оранжевом мерцавшем свете просторная лысина, украшенная уложенными крестообразно прядями чёрных волос. Одет он был в тёмную шерстяную тунику до колен, подпоясанную широким кожаным с металлическим набором поясом. Субъект внимательно наблюдал за погрузкой и вёл вслух счёт, отмечая заодно нужное в восковой табличке острой палочкой.

Мы остановились за его спиною и стали громогласно оценивать судно. Выглядело оно неплохо: было аккуратным, с высокой мачтой, с плавными линиями бортов, крашенных светлой краскою; ближе к изогнутому носу намалёван был большой раскосый глаз. На корме имелась обширная надстройка, которую Раис назвал каютой и заявил, что именно там он и будет жить.

Счетовод покосился на нас, но ничего противного не сказал. Грузчики закончили погрузку и, извещая о том приподнятыми возгласами, выстроились на пристани тесной кучкой. Субъект подошёл к ним и стал рассчитываться, доставая из подвешенного на поясе кошеля монеты и вкладывая каждому в протянутую ладонь. По окончании расчётов грузчики отправились восвояси, а субъект, искоса поглядывая на нас, неторопливо направился к сходням.

— Эй, командир, ты, что ли будешь капитан? — строго спросил его Лёлик.

Субъект остановился, сложил руки на поясе и неторопливо произнёс:

— Я хозяин. Чего надо?

— Нам, короче, в Рим надо… По делам! — веско сказал Лёлик.

Хозяин подумал, с сомнением глядя на нас, и пожал плечами:

— Можно и в Рим…

— Так берёшь, что ли? — не унимался Лёлик.

— Можно и взять… — буркнул мореход.

— Короче, не ломайся, сколько стоит: говори, — важно молвил Раис.

Хозяин покрутил пальцами, подумал и со скукою начал знакомить с прейскурантом:

— Если с вашей работой и моей кормёжкой, то по тридцать сестерциев с носа, если с работой и без кормежки, то по двадцать, если…

— Ты нас за босоту не держи! — вдруг гневно перебил его до того смущённо улыбавшийся Боба. — Мы люди богатые и знатные! — после чего проворно достал свою диадему и нахлобучил её на затылок.

Хозяин уставился на драгоценность и судорожно сглотнул.

Джон с видом щедрого богача сунул руку в карман, где оттого раздалось звяканье. Хозяин застенчиво ухмыльнулся и шустро подставил ладони, сложенные загребущим ковшиком. Джон, поковырявшись в кармане, вытащил несколько монет и бросил их мужику в его страждущие длани, после чего оба они с удивлением посмотрели на достигнутый результат. Я тоже поинтересовался. Финансовый взнос Джона состоял из двух сестерциев и четырёх ассов.

Джон недоумённо крякнул и сказал:

— Что-то у меня наличность закончилась. Давайте-ка раскошеливайтесь.

Мы дружно опустошили карманы, по очереди кидая все свои имевшиеся капиталы мужику в ладони. Набралось постыдно мало. Хозяин разочарованно вздохнул и нахмурился.

— Не боись! — строго сказал Лёлик, вытащил из рюкзака массивный золотой браслет и, потрясая им, безоговорочно изрёк:

— С полным пансионом и первым классом!

Хозяин растерянно крякнул, быстро ссыпал деньги в кошель, осторожно браслет взял, повертел оценивающе, затем, изловчившись установить в нужном ракурсе челюсти, попробовал на зуб. Проба оказалась успешной.

Мужик спрятал браслет в кошель и, уже заметно подобрев, пробормотал:

— Ну… ладно… конечно, прямо в Рим!…

— Значит, поплыли? — уточнил Джон.

Хозяин огорчённо вздохнул:

— Сейчас никак нельзя. На ночь выход из гавани цепями перегораживают. Так что пока не можно…

— А когда это можно?! — возмутился Лёлик.

— С рассветом проход открывают… Я как раз с рассветом собирался отчаливать…

— Ну тогда смотри, чтоб с рассветом!… Понял? — погрозил ему пальцем Раис.

— Конечно, — с готовностью согласился хозяин. — Значит, и приходите поутру, сразу и поплывём!

— Ты из нас дуриков не делай, — строго сказал Лёлик, оттолкнул хозяина и проследовал на судно, громко как вокзальный репродуктор объявляя: — Идём иметь места согласно предъявленной плацкарте!

Мы протопали следом и сразу дружно затиснулись в тесноватую для нашего полного коллектива палубную надстройку, сооружённую из досок, которые под нашим натиском заметно затрещали. Внутри имелись какие-то сундуки, на полу лежал потёртый ковёр; стояла кровать на низких ножках.

— Это тут… я живу… — растерянно вякнул заглянувший в дверь хозяин.

— Ну и живи, — разрешил Раис. — Жарко тут… Айда на палубу спать…

Поддержав предложение, мы вышли наружу. Лёлик, ненавязчиво прихвативший с собой подушки и покрывало с кровати, начал, насвистывая, приспосабливаться у борта. Раис попробовал молча отнять одну подушку, но не сумел, так как действия его сковывала корзина с колбасками, после чего приказал хозяину:

— Ты давай, неси одеяла там всякие, подушки. Спать будем!

— Да вот уж… забрали!… — развёл руками тот, указав на Лёлика.

Лёлик сообразительно ускорил отход ко сну и, заворачиваясь с головой, потребовал его не беспокоить, после чего нарочито и старательно захрапел.

Из трюма через люк в палубе вылезли смуглые полуголые мужики, столпились у мачты и стали глазеть на нас, гортанно переговариваясь.

— А чего у тебя в грузе мягкого есть? — находчиво спросил Раис.

Хозяин почесал небритую челюсть и сказал:

— Да вот, ткани местные, льняные… некрашеные…

— Нам не любоваться на них, любезный! — заметил сквозь зубы Джон.

— Давай-ка их сюда, — скомандовал Боба и протянул небрежно ещё один золотой браслет.

Хозяин стремительно запрятал очередной транш в кошель и что-то крикнул матросам. Те быстро достали из трюма объёмистый тюк. Серёга распорол его штыком; мы стали разбирать свёртки серой ткани и устраивать уют у бортов. Обустроив спальные места, стали укладываться, все как один прижимая к себе баулы, словно любимых плюшевых мишек. Сон обуял незамедлительно.

Побудка произошла от великого шума. Лёлик тузил Раиса и громко ругался. Было ещё совсем рано: солнце еле-еле вылезло из-за крепостной башни, отчего всё казалось бледным и неубедительным. На вопрос, в чём дело, Лёлик оторвался от своего занятия и гневно воскликнул:

— Я глаза разуваю, а этот жрёт, понимаешь!

— Кто рано встает, тому Бог подает! — заорал в ответ Раис.

Оказалось, что Лёлик, пробудившись от чавканья, узрел тайное и позорное поедание колбасок, после чего и не замедлил вмешаться. Дело его было признано правым, после чего колбаски были поделены без остатка, причём Раису, несмотря на тут же учинённое нытье, было отказано в доле, а Лёлик за проявленный героизм и бдительность получил усиленную порцию.

Выглянул из пристройки заспанный хозяин. На него прикрикнули, потребовав скорее отчаливать. Тот, поджав губы, полез в трюм за матросами. Через немалое время на палубу вылезли два десятка давешних мужиков и, мрачно поглядывая на нас, принялись за работу: втащили сходни, отвязали канаты, втянули на борт якорь, стали отпихиваться от пристани длинными толстыми шестами. Судно, покачиваясь как утка, медленно отошло от причальной стенки. Часть матросов снова спустилась в трюм, в бортах с грохотом открылись дверцы, вылезли оттуда вёсла, стали загребать нестройно, направляя посудину к выходу из бухты.

Кормчий — морщинистый, то ли лысый, то ли бритый наголо старик в белой чистой тунике — стоял на носу и надсадно выкрикивал команды, которые повторял в распахнутый люк трюма пронзительным мальчишеским фальцетом юнга — юркий и крепкий как боровик подросток.

На выходе никакой цепи не было, и, проплыв мимо острова с маяком, мы вышли в открытое море; там почти в корму задувал ровный неслабый ветер, гоня невысокую волну. Матросы поставили квадратный парус. Кормчий заложил руль как надо, привязал его верёвкой к специальному брусу и уселся на парусиновый складной стульчик, поглядывая на горизонт и перебирая какие-то дощечки, соединённые в книжечку. Хозяин, буркнув что-то неразборчиво, ушёл в надстройку. Плавание началось.

Вновь потянулись наполненные скукою и ожиданием дни. Делать было совершенно нечего. Ко всему возник пробел и в разговорах, поскольку свершённые деяния были уже обмусолены до предела, а новые свежие события ещё не случились. Заветная и выстраданная тема — про грядущие народные гуляния — была так же пережёвана до неоднократного повторения. При этом сам процесс гуляний представлялся довольно-таки смутно. Определённо лишь порешили перво-наперво приобрести какой-никакой мраморный домишко со статуями и обязательным фонтаном, на котором особливо настаивал Лёлик, а затем уж начать по мере сил полноценную жизнь Лукуллов, Вакхов и прочих Сатиров.

Однообразие угнетало, но так же и вводило в сонное состояние, позволявшее проще переносить тягостное липкое течение времени. Через пару дней режим совсем сбился, и если днём все ходили вялые и сонные, то ночью сон не шёл ни в какую, и приходилось лежать, пялясь ввысь, пока не начинало казаться, что чёрная глубина затягивает в себя и вот-вот оторвёт от ещё хранивших солнечное тепло палубных досок и утащит прочь, как уносит щепку быстрый поток.

Солнце с утра вылезало из моря багровым шаром, разгоралось ослепительно, поднималось над головой, начиная обжигать; затем, прочерчивая высокую дугу, скатывалось на другую сторону окоёма, окуналось, наконец, в водное морщинившееся светлой рябью полотно, затухало последним лучом, вспыхивавшем напоследок спектрально чистым изумрудным сиянием. Торопливо проклёвывались звёзды и щедро обсыпали небосвод, представавший всей своей ничем не прикрытой громадою образцовым астрономическим пособием. Луна с каждой ночью всё увеличивалась, разгораясь постепенно в полный накал — то пребывая, окутанная радужным ореолом, в вышине, то нависая огромным жёлтым обкусанным блином над горизонтом.

Утро следующего дня начиналось всё так же, как и минувшее. Еда состояла из сухих лепёшек, лука и вяленого мяса. Также предлагались финики, но смотреть на них мы уже не могли. Питьевой воды было мало, и отдавала она горечью. Тело начинало ныть от безделья, и когда уж совсем становилось невмоготу, приходилось делать отжимания, приседания и прочие наклоны. Серёга всё поминал заветную колоду, которую зажали жрецы, и ругался как идейный атеист.

Как-то стали считать: сколько уже продолжается наш вояж. Вышло около месяца. Раис начал стенать насчёт того, что тут не только отгулов, но и отпуска не хватит. Мы утешили его тем, что работа отдыха не заменит.

Один раз Боба попытался полюбоваться содержимым своего рюкзака, но все дружно на него цыкнули, так как и без того хозяин частенько странно поглядывал на нас, а потом однажды и вовсе собрал на носу корабля четвёрку дюжих зверского вида матросов и о чём-то долго беседовал с ними. Лёлик тут же предположил измену и потребовал повышенной бдительности. Всю ночь мы бодрствовали, что было, в общем-то, в силу бессонницы нетрудно. Несколько раз из трюма тихой тенью вылезал кто-то, маячил у мачты, затем скрывался обратно. Тем не менее, эксцессов в эту ночь не случилось.

Следующим утром на горизонте по курсу замечен был корабль, шедший навстречу. Хозяин с кормчим поспешили на нос, стали вглядываться внимательно, пытаясь корабль распознать. Лёлик дал хозяину поглядеть в бинокль, отчего тот заметно обалдел. При этом была выявлена мирная торговая сущность судна. Кормчий пошёл на корму перекладывать руль для совершения рандеву, а юнгу послали на верхушку мачты махать яркой тряпкой. Через некоторое время, за которое мы успели не спеша позавтракать, корабли сблизились так, что между бортами осталось не более десятка метров. Хозяин распорядился замедлить ход, для чего матросы живо отвернули от ветра захлопавший и тут же обвисший парус. На встречной пузатой галере, медленно резавшей волны окованным позеленевшей медью носом, два ряда вёсел были подняты из воды. Хозяин вытащил из надстройки кожаный рупор и стал кричать в него, обращаясь к толстяку на галере, стоявшему с таким же рупором у резного бортика. Тот торопливо отзывался, размахивая свободной рукой. Говорили они по-гречески, отчего мы остались на предмет содержания состоявшегося диалога в полном неведении. Беседа продолжалась до тех пор, пока галера не показала нам украшенную щекастыми раскрашенными головами корму.

Хозяин задумался, загрустил, стал уныло чесать в затылке. Потом приказал юнге залезть снова на мачту и бдеть в оба. Матросы так же приуныли и стали переговариваться тревожно.

— Эй, командир, что случилось? — поинтересовался Джон.

Хозяин глянул на нас как на досадное недоразумение и нехотя ответил:

— Это купец из Афин. Сказал, что тут недалеко видели критских пиратов… — потом забормотал под нос, загибая пальцы: — Это сколько ж прошло… Я как раз первый раз в Сидон плавал… Лет десять… Помпей Магн их тогда всех повывел калёным железом… Но теперь, видать, снова повылезали… — хозяин мстительно усмехнулся и добавил: — Пираты-то римских граждан в плен берут, чтоб потом, значит, за выкуп выпустить. А варваров нет! Варваров сразу за борт!

Он ещё что-то побормотал себе под нос и ушёл в надстройку.

— Однако ведь и впрямь!… За борт… — Раис озабоченно нахмурился и поёжился, поглядев на морской простор.

— Ну вот ещё! — фыркнул Лёлик. — Цельную армию раскидали, а тут какие-то бармалеи в лоханках!

К обеду мы подошли к очередному острову — довольно большому, заросшему поверху корявым хвойным лесом. Пока судно огибало его, с мачты тонким безжизненным голоском жалобно запричитал юнга. Оказалось, что бедолага, беспрерывно находившийся под палящим солнцем, получил соответствующий удар и находился на грани потери сознания. Его спустили вниз, положили на палубу в жалкую тень от паруса, дали напиться, стали класть на голову мокрую тряпку, отчего тот закатил глаза и с явным видом облегчения впал в беспамятство.

Вылез из надстройки хозяин, узнал в чём дело, послал на мачту самого миниатюрного из матросов. Тот начал было препираться, но потом всё же залез, оглянулся назад и пронзительно заорал, тыкая пальцем как монументальный памятник. Оказалось, что нас тихой сапою нагонял длинный с хищными щучьими очертаниями корабль, шедший и под парусом, и на вёслах. На его носу, оборудованном вытянутым тараном, теснилась группа людей. Узрев, что их обнаружили, они энергично замахали руками, в которых зажато было всяческое оружие, и дружно заулюлюкали.

Хозяин ошалело задёргался, заорал команды, стал раздавать матросам пинки, загоняя их в трюм. Через минуту из бортов торопливо вылезли вёсла, забили о воду в рекордном темпе. Кормчий, вцепившись в дубовый брус руля, через каждое мгновение оглядывался и поначалу вопил тревожно, а затем, когда наше судно, набирая скорость, стало отрываться от преследователя, воспрял духом и принялся нервно и громко декламировать наподобие Гомера нечто торжественное, в чём явно просматривался или, точнее, прослушивался натуральный гекзаметр.

Хозяин, выскочив из трюма пробкой, прибежал на корму, захохотал довольно и начал показывать пиратам универсальный причиндальный жест всех времён и народов. Но тут вдруг вновь заголосил матрос на мачте — как оказалось, по причине, несомненно, уважительной. Прямо по курсу из-за обрывистого мыса наперерез нам ходко выскользнул ещё один корабль.

Кормчий, подавившись своим гекзаметром, попытался переложить руль, отчего парус потерял ветер, бессильно сморщился, и судно тут же катастрофически замедлило ход. Хозяин принялся бегать по палубе с бессмысленно выпученными глазами, споткнулся о продолжавшего пребывать в счастливом обмороке юнгу, упал на колени, обхватил мачту и пронзительно завыл. Из трюма растерянно выглянул матрос, и через полминуты весь экипаж носился по палубе, вопя от ужаса, а некоторые уже примерялись сигать за борт.

Коллеги также заволновались, похватали оружие, загалдели бестолково.

— Без паники! — рявкнул Джон. — Артиллерия, гтовсь!…

Мы в замешательстве посмотрели на него, подозревая случившуюся мозговую горячку, а Джон, вращая страшно глазами и двигая челюстью, ткнул пальцем в Бобу и вновь проорал:

— Артиллерия, тебе говорю!

Боба от неожиданности откозырял и догадливо побежал доставать базуку.

— А ну, вон тому задвинь! — Джон показал на передний корабль, на котором уже вовсю размахивали абордажными крючьями.

Боба встал у правого борта, чтоб ненароком не подпалить реактивной струёй родной ковчег, и, не особо целясь по случаю размеров мишени, пальнул. Огненная струя врезалась прямиком в деревянного голого мужика с бородою, торчавшего над тараном. С грохотом произошла багровая вспышка, обильно полетели во все стороны куски загоревшегося дерева, а корабль, лишившись носа, зарылся в воду и беспомощно закачался, черпая воду через образовавшуюся дыру, обрамлённую расщеплёнными досками и обломанными шпангоутами. Факелом вспыхнул парус, что усугубило зрелищность момента.

Бесновавшийся экипаж на мгновение замер как поражённый громом, а затем беснования продолжил, но уже в форме безудержной радости и ликования.

— Ну, прямо, гиперболоид! — воскликнул Лёлик, имевший тягу к фантастическим произведениям.

— Ага! — подтвердил горделиво Боба и, гладя базуку, уточнил: — Инженера Гагарина!

— Давай-ка и других подпали, — деловито скомандовал Джон.

— А нечем. Гранатка-то последняя была, — с сожалением ответил Боба.

Впрочем, эффектность расправы возымела своё терапевтическое действие, и следовавший в кильватере пират стал резво отворачивать, торопясь удалиться в открытое море.

К Бобе подскочил хозяин, стал выражать свой восторг и признательность при помощи невнятных приветственных возгласов, невероятных антраша, выделываемых судорожно дёргавшимися ногами, и обещаний доставить в Рим в наилучшем виде.

Тем временем подбитый корабль загорелся не на шутку и заодно стал медленно, но верно тонуть, одновременно поглощаемый двумя, так сказать, противоположными стихиями, являвшими тем самым своё диалектическое единство. С корабля дружным горохом посыпались в воду пираты. Хозяин скомандовал приблизиться к месту бедствия и покидать за борт верёвочные лестницы. Бедствовавшие на водах сноровисто подплывали и, отпихивая друг друга, лезли на судно. Мы удивились подобному проявлению гуманизма в этот жестокий век, но тут хозяин, охлопывая первого спасённого по голому торсу, повернулся к нам и, подмигнув, похвастался:

— Крепкие ребята… Хорошо на ранке пойдут… — после чего подтолкнул пирата к ожидавшим уже наготове дюжим матросам.

Те накинулись на будущего раба, надавали зуботычин, связали руки за спиной и скинули в трюм. Все спасённые были подвергнуты той же процедуре. Порушенный корабль, напоследок задрав корму, с мирным бульканьем ушёл в подарок к Нептуну. Инцидент был исчерпан.

Вновь были налажен парус, и путь продолжился. Далее плавание длилось без приключений, и через несколько дней на горизонте появился долгожданный берег с синевшими призрачно вершинами Италийских гор. Вечером вышли к устью Тибра. Хозяин захотел встать на ночь в порту Остии, но мы воспротивились, настойчиво понуждая продолжать путь. Хозяин немного помялся, но перечить не стал и прикрикнул на матросов, вознамерившихся уже отдыхать. Те попробовали ворчать, но Боба пугнул их как малых детей уже бесполезной трубой гранатомёта, и бедняги разбежались по своим рабочим местам как дисциплинированные мураши. Судно, преодолевая течение, медленно потащилось вверх по реке. Когда стало совсем темно, прижались к берегу и встали на якорь, а с первыми лучами Солнца продолжили путь.

Джон поднял вопрос о том, что в Риме нам следует постараться соблюдать инкогнито. Раис высказал идею при первом удобном случае переодеться по местной моде. Лёлик присмотрелся к тюкам ткани, при помощи которых мы создавали для себя комфорт и уют, и подал мысль упаковать в ткань оружие, чтобы не маячило. С этим согласились, нарезали ткань на нужные куски и заботливо запеленали автоматы как ненаглядных младенцев.

 

Глава 41

В которой герои пребывают в Рим и приобретают достойную их недвижимость.

Наконец, к полудню за холмами, покрытыми виноградниками, нарисовались смутно узнаваемые строения, а затем показался и порт города Рима.

Мы были уже наготове — навьюченные и нетерпеливые. Так вот бывает в поездах дальнего следования, когда после долгих часов, а то и дней поездки наконец-то случается момент прибытия — ещё плывёт за пыльными окнами городская изнанка: какие-то грубого вида здания из рыжего кирпича, старая водокачка со ржавою крышею, глухие стены, подпёртые кучами мусора, длинные приземистые склады с аршинными предостережениями от курения — вокзала ещё не видно, но измученные муторной поездкой пассажиры, в чьих затравленных взорах уже явно читаются надвигающиеся признаки клаустрофобии, толпятся бестолково в узком коридорчике, неловко толкаются, переминаются нетерпеливо, ворочают чугунную кладь, пристраивая её на ногу соседа…

Судно ткнулось бортом о причал, сходни были спущены, Лёлик затянул на манер негритянского речитатива: "Пушки с берега палят, кораблю пристать велят!", и мы торопливо спустились на причальную площадку, а с неё по каменной лестнице поднялись наверх к складам.

Народу в порту было много и даже чересчур. Какие-то личности шастали повсюду, галдели кругом, о чём-то деловито договариваясь. Полуголые грузчики, сгибаясь под тяжестью мешков и корзин, разгружали корабли, перетаскивая товары в склады. Хватало и праздного люда. Не успели мы сделать и два шага, как тут же вокруг собрались в составе повышенной толпы зеваки и начали обсуждать: откуда кораблик и зачем прибыл в столицу мира? В словах их сквозило заметное пренебрежение жителей метрополии относительно любых поползновений из провинции, хотя и были они все как на подбор оборванцы и не отличались приятностью черт и изысканностью речи. Один оратор, одетый в заплатанную и замасленную как обёртка из-под масла тунику, на полном серьёзе заявил, что корабль приплыл из страны, где проживают собакоголовые люди, а мы суть полномочные и чрезвычайные послы, прибывшие на предмет добровольной уплаты дани великому Риму, а когда же ему резонно указали на нашу вполне человекоподобную внешность, парировал, что, дескать, мы маскируемся, чтобы нас не забрали собаколовы.

Игнорируя инсинуации, мы продрались сквозь толпу и, пристроившись между каменными лабазами, устроили малый совет.

— Покушать надо! — незамедлительно вспомнил Раис.

— Утроба подождёт, — отмахнулся Джон. — Да и чем платить будешь? Денег-то нет.

— Зато ювелирки навалом! — сказал Раис, озабоченно ощупывая свой живот.

— Хватит золотом швыряться, — урезонил его Джон. — Сначала бы на деньги надо поменять хотя бы пару побрякушек…

Заглянул между сараями давешний замасленный тип и стал разглядывать нас как затейливые небылицы. Серёга показал ему недвусмысленный кулак, но тип лишь разухмылялся и принялся ковырять в ухе.

— Сейчас дам раза!… — пробурчал Серёга и направился исполнять задуманное.

— Лучше поинтересуйся, где тут наш шурум-бурум на валюту меняют, — посоветовал я коллеге вслед.

— Ага! — откликнулся Серёга, взял за шкирку типа и строго спросил: — Слышь, маслёнок, где тут у вас, это… менять можно?…

— Чего менять? — заинтересованно спросил тип.

— Ну, всякое такое… на деньги… — невразумительно пробурчал Серёга.

— А! Так это к аргентариям на Форум! — обрадовано воскликнул тип.

— Куда на Форум? — уточнил Джон.

— Там за базиликой Эмилия в переулке конторы аргентариев, менял, значит! — пояснил римлянин.

— Пошли покажешь, — сурово сказал Серёга.

— Некогда мне! — отверг настоятельную просьбу абориген, завертелся ужом, без труда выскользнул из Серёгиной длани и убежал.

— Ну что, попёрли на Форум, — молвил Джон.

Мы надели рюкзаки, получше закутали оружие в маскировочные тряпицы и выбрались за сараи с другой стороны. Там оказалась улица, сплошь застроенная невысокими обшарпанными домами, в которых размещались или гостиницы, или харчевни, о чём свидетельствовали соответствующие вывески. На улице было не менее оживлённо, чем в порту. Буйная разноголосица, непривычная после размеренных звуков морского плавания, раздражала и не давала сосредоточиться. На нас поглядывали, но пальцами не тыкали.

Мы пошли по улице. С нужным направлением проблем не было, так как мы помнили: откуда в прошлый раз прибыли в порт.

Слева тянулись каменные склады, за ними просматривались причалы, у которых теснились многочисленные торговые суда. Справа всё так же торчали гостиницы, харчевни, кабачки, постоялые дворы и прочие подобные общественные места. Далее нависал каменистый холм, местами поросший цепким кустарником. На вершине холме также виднелись дома; некоторые из них стояли на самом обрыве.

Лёлик достал энциклопедию, открыл её на карте Рима и стал бормотать себе под нос:

— Стало быть, вот Тибр течёт, а мы где-то здесь… А это, значит, холм Авентин… Скоро к Большому Цирку выйдем…

Под ноги он категорически смотреть перестал, потому приходилось корректировать его движение за локоток.

Народ то и дело расступался перед повозками. Пустые повозки ехали в порт, гружёные туго набитыми мешками тянулись из порта в город. Серёга невзначай пристроился сзади к одной повозке и ковырнул мешок штыком. Оттуда посыпалась пшеница. Раис набрал зерна полные жмени и стал его меланхолично жевать.

Холм закончился, впереди справа показалось массивное строение, в котором мы без труда распознали Большой Цирк.

Слева на обширной площадке, тянувшейся до самого Тибра, в загородках из деревянных брусьев толкались овцы, коровы, свиньи. Посередине площадки торчала большая бронзовая статуя быка. Между загонами расхаживали люди. Некоторые уводили на верёвках купленный скот. Образцово упитанная хрюшка, каким-то образом вырвавшись на свободу, носилась кругами, убегая от суетившихся преследователей.

— Ох, какой окорок убегает! — простонал Раис.

Мычание, блеяние, хрюканье, визги сливались в симфонию скотного двора.

Лёлик на звук оторвался от плана, поглядел на скопище людей и животных, снова уткнулся в план и доложил:

— А это у нас Бычий рынок на Велабре. В смысле, у них… Район такой, Велабр называется…

Мы вышли на площадь перед главными воротами Большого Цирка. Там было много народу. Одни куда-то спешили, другие разгуливали праздно. В толпе сновали разносчики с лотками, прикрытыми тряпицами.

— Ох, и жрать хочу! — с трагическим надрывом воскликнул Раис, дожёвывая последнюю порцию зерна.

— Все хотят, — философски заметил Боба.

Раис вздохнул тяжко, а потом сказал жалостливо:

— Что-то сплошная сухомятка. Как бы желудок не испортить.

Лёлик хмыкнул, посмотрел на страдальца и обличительно заявил:

— Ну, твой желудок не сухомяткой можно испортить, а разве что "сухоядкой". В смысле, сухого яду насыпать… Тогда у меня этот проглот в погребе банку капусты квашеной нашёл. Скисла уж вся, чуть ли не плесенью покрылась. Так сожрал и не подавился! — было видно, что Лёлику до боли жаль сгинувшей в утробе ненасытного товарища капусты, пусть и испорченной. — Другой бы с Опонасом на неделю подружился, а этому хоть бы хны!

— Врёшь ты всё! — нахмурился Раис. — Капустка свежая была.

— Ага! — согласился Лёлик. — Бабушка ещё до войны заквасила…

Раис на это ничего не ответил, а лишь пригорюнился, словно сожалел о давно употреблённом овоще.

Лёлик ухмыльнулся, принял гордый вид и вдруг крикнул деловито:

— Эй, разносчик!

Тут же подбежал к нам смуглый ушастый паренёк.

— Чего тут у тебя? — поинтересовался Лёлик.

— Пирожки с копчёным сыром с пылу с жару один асс пара! — отрекомендовал разносчик, приплясывая на месте.

— Тут люди страдают, а он душу травит… — простонал Раис и сомлел заметно.

Лёлик буднично вытащил из кармана сестерций, сунул его разносчику и скомандовал:

— Давай на все!

Разносчик принял монету, выдал Лёлику восемь больших пухлых хорошо обжаренных кругляшей и убежал. Сытный тёплый запах подстегнул нас, и мы тут же накинулись на нежданную еду без лишних вопросов и без всяких сантиментов. Было смачно до объедения. Промасленное пресное тесто скрывало внутри размягчённый сыр с остро-солёным вкусом, пахнувший ароматным дымком.

— Смачны латинские хачапури! — воскликнул Боба, уминая последний кусок.

— Что бы вы без меня делали? — важно сказал Лёлик, картинно подбоченившись.

— Небось, случайно денежка завалилась, — проворчал Раис, пытаясь принизить заслугу коллеги.

— Да нет! — веско сказал Лёлик. — Специально оставил. А то вы как раззявы отдали последнее!

— А чего раньше покушать не купил? — обличающе вопросил Раис.

— Да ждал, пока ты зерно склюёшь! — ответил Лёлик и захохотал обидно.

Мы свернули к небольшому фонтану попить холодной водицы и продолжили путь с новыми силами. Возникло ощущение того, что вернулись мы пусть и не в родной, но очень даже знакомый населённый пункт.

Слева развернулся ещё один многолюдный рынок с рядами каменных прилавков под длинными портиками. Товарной живности там уже не наблюдалось.

Далее поднимался Капитолийский холм, словно постамент для храмов, празднично красовавшихся на фоне голубого неба. Справа возвышался Палатин с роскошными домами сильных мира сего.

Раис посмотрел на сии прекрасные обители и сказал мечтательно:

— Эх, поменять бы золотишко достойно, а потом здесь бы коттеджик и прикупить, — потом глянул с завистью на рыночное многолюдье и продолжил: — Ну а после, сюда за покупками!

Мы обогнули Палатин и через узкий переулок между двумя высокими зданиями вышли как раз к началу Форума у храма Весты.

Главная тусовка Рима была, как и в первое наше здесь появление, полна народа. Казалось, что у римских граждан постоянный выходной. Лавируя в толпе, мы прошли вдоль нарядного здания базилики.

— И где тут этих менял искать, — озаботился Серёга. — Как там их маслёнок назвал?

— Аргентарии, — напомнил Лёлик. — От слова "аргентум", то бишь, серебро.

Боба, добродушно улыбаясь, заступил путь двум римлянам и спросил их вежливо:

— А где тут аргентариев найти?

Римляне посмотрели на него с превеликим превосходством, хотя и делали это снизу вверх; затем один небрежно указал:

— Сразу за базиликой направо в переулок. Там они сидят.

Боба пытался многословно благодарить, но римляне не стали его слушать и пошли дальше. Один другому громко сказал:

— Хотят варвары свои варварские медяки поменять…

— Знал бы, что за медяки, подавился бы… — проворчал Раис.

Мы обогнули здание базилики и свернули направо, в длинный переулок. Через метров тридцать обнаружилось протянутое вдоль переулка длинное одноэтажное здание с однообразными глубокими проёмами в стене.

Над проёмами натянуты были тенты из разноцветных тканей. Выше на стене имелись надписи, указывающие на то, что как раз тут и обретаются искомые нами финансовые деятели. Надписи не отличались скромностью, повествуя то об известности во всей Ойкумене и даже за её пределами, то о самых выгодных курсах обмена парфянской драхмы на римские сестерции, то о высоких процентах по вкладам.

— Смотри-ка ты, прямо сберкасса какая-то… — пробормотал Джон.

— А что, у них тут и вклады есть? — спросил Боба.

Лёлик пошуршал книжкой и сказал:

— И вклады принимают, и кредиты выдают…

Под тентами на лёгких стульчиках сидели разнообразные личности; перед каждым стоял деревянный столик, на котором имелись неуклюжие весы с глубокими чашками, гирьки разных фигурных форм, а в сколоченных из тонких дощечек ящичках лежали как на выставке разнообразные монеты. На нас местные банкиры смотрели с подозрительностью, недальновидно не признавая за выгодных и надёжных клиентов. Все они были какие-то смуглые, горбоносые, курчавые и совсем не походили на представителей латинского племени.

Прямо посередине переулка стояла статуя Гермеса в шапке, с жезлом, в сандалиях с крыльями — очень похожая на ту, которая в ходу и в наше время. У бога торговли была столь плутовская рожа, что сразу возникало желание стать бдительным.

У финансовой точки под вывеской об особо доверительных связях на Крите стоял загорелый толстяк с жирным затылком и оживлённо беседовал с аргентарием.

Мы остановились рядом, прислушиваясь.

Толстяк убедительно рассказывал банкиру про то, что на Крите дожидается его партия меди, за которую он внёс аванс, корабль к отплытию готов, но только не хватает маленько расплатиться сполна.

Аргентарий выслушал торговца внимательно, подумал, посмотрел на небо, почесался в разных местах, потом спросил: сколько надо? Торговец назвал сумму. Аргентарий предложил под пять процентов на два месяца. Торговец согласился. Аргентарий открыл стоявший на столе ларец, извлёк из него папирусный листок, связку заострённых тростниковых палочек и медный пузырёк с плотно притёртой крышкою. Проверив палочки на предмет заточки, он выбрал одну, открыл пузырёк, окунул в него палочку и быстро начеркал на листе несколько слов. Потом палочкой же измазал чернилами плоскую печатку своего перстня и поставил оттиск под надписью.

Затем аргентарий помахал листом, суша чернила, и протянул его заёмщику со словами:

— Отдашь аргентарию Диомеду, что сидит в лавке на главной площади у храма Нептуна. Он тебе нужную сумму выдаст.

— Смотри-ка ты, чек выписал! — пробормотал Джон.

Торговец с довольной физиономией удалился.

— Ну ладно! — нетерпеливо поторопил Раис. — Сколько смотреть будем? Пора товар предлагать.

Мы с видом донельзя миролюбивым приблизились к аргентарию. Тот уставился на нас словно на отъявленных проходимцев.

Джон откашлялся и начал:

— Послушай, уважаемый!…

— Что надо? — резко спросил банкир, насупившись. — Деньги поменять?

— Да нет… — начал Джон.

— Тогда ступайте отсюда! — нервно крикнул аргентарий. — Нечего тут шляться!

— Да мы… — попробовал объяснить Джон.

— Кому сказано! — взвизгнул аргентарий и даже притопнул ногой. — Сейчас стражу позову!

Мы торопливо отошли от неадекватного финансиста.

Аргентарий громко обратился к своему соседу:

— Варвары совсем обнаглели!

Тот посмотрел на нас и подтвердил:

— И не говори! Мазуриков страсть развелось.

Прочие аргентарии, привлечённые шумом, включились в дискуссию, из которой мы узнали, что обладаем рожами форменных душегубов и пора бы нас развесить по крестам, чтобы мы своим присутствием не оскверняли священный город.

Появился в переулке в сопровождении пары крепких рабов явный клиент — краснорожий мужик в богатых одеждах с тяжко брякавшим на поясе тугим кошелём. Аргентарии всполошились, отвлеклись от наших персон и, громко крича, стали наперебой приглашать его воспользоваться сервисом.

Мужик, помедлив, подошёл к одному, который в процессе рекламы пользовался не только голосовыми данными, но и умудрялся ловко подбрасывать жменю начищенных до блеска монет. Они о чём-то переговорили, после чего мужик вывалил из кошеля кучу зазвеневшей наличности. Аргентарий стал монеты одну за другой разглядывать, пробовать на зуб, взвешивать, раскладывать по кучкам, затем азартно заговорил, предлагая свой курс обмена. Клиент, выпятив губу, требовал добавить и для убедительности показывал потребные величины на пальцах.

Мы прошли дальше, надеясь всё-таки заполучить не лживые инсинуации, а взаимовыгодную толику внимания. Под большим навесом сидели, собравшись в кружок, несколько смуглых горбоносых личностей с завитыми иссиня-чёрными бородами, в полосатых платках, повязанных на головах наподобие косынок, и громко разговаривали на гортанном непонятном языке.

— Эй, уважаемые!… — несмело окликнул их Джон.

Уважаемые даже не взглянули на нас; лишь один, отвлёкшись на миг, лениво бросил:

— Проходи, проходи…

Мы прошли ещё дальше и остановились в конце здания у крайнего проёма, полуприкрытого створками дубовых с металлическими полосками дверей.

Лёлик разразился гневной тирадой о том, что кругом одни гадкие и ничтожные люди, не понимающие своего счастья, заключающегося именно в приобретении у нас по сниженным ценам драгоценных предметов. Под конец он обиженно крикнул:

— Ну и хрен вам, а не золото с бриллиантами! — и для убедительности скрутил выразительный кукиш.

Вдруг одна створка резко отворилась, из-за неё табакеркиным живчиком вынырнул маленький сухонький старичок с коричневым морщинистым личиком, схватил Лёлика за штанину и бойко воскликнул:

— Ты чего?…

Лёлик испугался и осторожно спросил:

— А ты чего?…

Старичок пошевелил вислым бугристым носом и, оглянувшись на конкурентов, тихонько произнёс:

— Чего про золото говорил?… Пошли, посмотрим… — и, вновь нырнув в сумрак помещения, стал манить оттуда загребавшими жестами.

— А что я? Вон пусть он, — занервничал вдруг Лёлик, подталкивая Бобу.

Боба не увидел здесь ничего опасного и без промедления влез в помещение. Я, чтобы быть в курсе событий, втиснулся следом. Старик уселся за стол, сколоченный из толстых досок, причём сиденьем ему послужил массивный сундук, прикрытый рогожкой, и требовательно на нас посмотрел.

Боба невразумительно помялся, потом достал из рюкзака диадему, повертел её в руках, нахлобучил на лоб и пробормотал:

— И всё такое прочее…

Старик, схватив себя за нос, уставился на царскую регалию; глазки его остро заблестели. Боба взгромоздил со звяканьем рюкзак на стол и широко его распахнул. Старичок сноровисто заглянул туда, затем залез обеими руками, стал перебирать драгоценные предметы, вытягивая их наружу и быстро изучая.

— И так в каждом мешке, — пояснил я.

Старичок подумал и решительно сказал:

— А ну, выходите!

Мы недоумённо переглянулись и, прибрав имущество, покинули заведение. Коллеги вопросительно посмотрели на нас, но мы смогли лишь пожать плечами. Старичок вышел следом и махнул куда-то рукой. Непонятно откуда появились два здоровенных увальня. Каждый из них был при увесистой палке с железным набалдашником.

— Запирайте! — скомандовал им старик.

Один увалень со слюнявой нижней губой, кряхтя недовольно, вошёл вовнутрь. Другой с сонным видом, но споро затворил створки и навесил тяжёлый замок.

— А зачем это его там заперли? — спросил недоумённо Боба.

— А для сохранности! — пояснил старичок. — Полезет какой-нибудь тать за добром моим, а там мой раб как даст ему дубиной промеж глаз!

— И что, были случаи? — поинтересовался Джон.

— Были, — ответил старикан и напористо, но понизив голос, позвал: — Ну так пошли со мной.

— Куда, папаша? — поинтересовался Серёга.

— В надёжное место… Дело делать… — конспиративно просипел старикан и, не оглядываясь, шибко заковылял по улице в противоположную от Форума сторону. Мы, воспряв духом, зашагали следом. Раб пристроился сзади.

Слева вдоль улицы протянулась стройка. Множество рабочих из рыжих кирпичей возводили стену вокруг большой прямоугольной площади. В стене намечались сквозные арки и портики. На площади возвышалось недостроенное здание классического вида. На нём устраивали из толстых брусьев каркас крыши.

— Что это тут такое? — поинтересовался Боба у старичка.

— А это Цезарь свой форум строит, — пояснил тот.

— Не достроит, — откомментировал Лёлик на родном языке.

— Откуда знаешь? — спросил Боба также не по-латински.

— В энциклопедии написано. Заговорщики Цезаря укокошат. А форум этот уже Август достроит.

— Это по которому месяц назван? — с недовольным видом спросил Серёга.

— Ну да. Племянник Цезаря. Который после него императором заделается, — подтвердил Лёлик. — А в честь Юлия Цезаря, кстати говоря, поименовали месяц июль.

— Ну ни фига себе! — возмутился Серёга. — Борзота римская! Я, может, тоже хочу! Я в марте родился, так тоже надо март в честь меня, великого, обозвать!… Назвать ну типа там… — коллега затормозил, подбирая наименование.

— Сергуль, — подсказал Лёлик, ухмыляясь.

— Хоть так! — согласился Серёга.

— Для этого тебе сначала надо императором римским стать, — порекомендовал я.

— Ну так что ж… — польщённо пробормотал Серёга. — Можно…

— Хе!… — издевательски хмыкнул Раис. — Губа не дура, нос не дурак…

Джон обернулся на стройку, посмотрел внимательно и заметил:

— Однако, работы тут ещё немало. Значит, Цезарю ещё нескоро того-этого…

Старичок, напряжённо прослушавший непонятные для него речи, покашлял и спросил:

— А вы кто будете? Не те ли варвары-колдуны, которых Цезарь из Галлии вызвал с Помпеем воевать?

— Нет, мы другие варвары, — быстро отмёл предположение Джон, как урка на допросе. — Те ведь с Антонием в Египет уплыли. И не вернулись ещё.

— Ну да, — согласился старичок.

— А ты вообще кто будешь, папаша? — спросил в свою очередь Серёга.

— Как кто? — аж удивился старичок, но потом сообразил. — Ах, ну да вы же варвары. Откуда вам знать… А меня весь Рим знает. Маний Макробий я.

Лёлик хихикнул и переиначил:

— Маньяк Микробий…

— Аргентарий потомственный, — продолжал старикан. — Дед мой был аргентарием, и отец мой, и я тружусь…

— Значит, водятся денежки-то, — предположил Раис. — А то смотри, мы дёшево не продадим, — потом подумал и обосновал: — У нас мечта, понимаешь! — после чего вздохнул с всхлипом.

Старикан невразумительно угукнул.

— А Цезарь тебя знает? — спросил его Боба.

— А как же! — важно подтвердил старикан. — Он когда молодой был, частенько у меня одалживался.

За небольшим пустырём начались узкие извилистые улочки между обшарпанными инсулами. Народу тут хватало. Раб пошёл впереди, ловко расчищая нам путь, орудуя при том где корпусом, а где и палкой. Через пару кварталов впереди открылся склон холма, на вершину которого вела широкая каменная лестница. Рядом начинался взвоз — узкая дорога, протянутая по склону и постепенно взбиравшаяся на самый верх. Вслед за Макробием мы потопали по лестнице. Была она пологой, отчего идти было легко, но всё равно мы запарились, поскольку время подходило уже к полудню, а мы с самого утра были на ногах.

— Долго, что ли, топать ещё? — спросил Раис, тяжко отдуваясь.

— Да вот на Квиринал поднимемся, а там и дом мой, — отозвался Макробий, а потом пояснил: — Холм этот Квиринал зовётся.

— Знаем, — недовольно пробурчал Лёлик и поправил очки.

Лестница закончилась, и мы оказались на площади с очередным храмом. С площади вошли в узкий проулок между каменными оградами, за которыми возвышались особняки зажиточного вида.

Раб забежал вперёд, остановился возле калитки в самой высокой ограде и забарабанил в неё своей палкой. В калитке отворилась малая форточка, блеснул внимательный глаз, калитка открылась. Мы вошли и оказались в вымощенном каменными стёртыми плитами тесном дворике перед большим неказистым домом.

Открывший калитку мрачный раб, жевавший что-то, уставился на нас.

— Иди, иди себе, — махнул рукой старикан, после чего, поманив нас за собою, вошёл в дом.

Пройдя через тёмную пустую комнату, мы оказались в зале с прямоугольным отверстием в потолке. Зал был довольно-таки большим, но в нём явно наблюдалась нехватка жизненного пространства, обременённого всякой всячиной: разнокалиберной мебелью, какими-то сундуками, ящиками, мешками. Имелся целый набор бюстов и статуй, причём у одного из аполлонов на шее болтался нанизанный на верёвку набор стоптанных сандалий.

— Ты что, папаша, барахлом приторговываешь? — осведомился Серёга, с интересом присматриваясь к имуществу.

— Да это что в залоге, а что за долги мне перешло, — сказал старичок, щурясь по-доброму.

— Ишь ты, Гобсек эдакий, — припомнил Лёлик к месту бальзаковский персонаж.

Старикан, ловко лавируя между залежами добра, провёл нас дальше по залу, где было несколько посвободнее. Там стоял шикарный мраморный стол, весь изукрашенный филигранной резьбою, за который Макробий и уселся. И здесь ему, как и, с позволения сказать, в офисе, сидением служил сундук, но куда более изрядных размеров.

Старичок, потирая ладошками, благожелательно оглядел нас, а особенно наши баулы. Раис утомлённо вздохнул и уселся в красивое кресло с резными ножками, с гнутыми подлокотниками, с бронзовыми узорами на далеко отставленной спинке.

Макробий страдальчески охнул и забормотал:

— Ой, не надо сюда садиться, вон туда надо, там удобнее будет! — и указал на колченогую табуретку, годную лишь для растопки.

— Да ладно, не извольте беспокоиться, мне и здесь не дует, — ухмыльнулся Раис и завозился в кресле, стараясь нарочито им заскрипеть.

Старичок страдальчески крякнул, нервно почесался и произнёс нетерпеливо:

— Ну-с, приступим усердно!

Я собрался было опорожнить свой рюкзак на стол, но Макробий вдруг предостерегающе заохал, достал кусок дерюжки, бережливо застелил столешницу и лишь потом пригласил действовать. Я, Джон, Боба и Серёга по очереди высыпали в кучу товар.

Лёлик поймал норовивший скатиться на пол браслет и остроумно подметил:

— Вот тебе и яхонты, вот тебе и перлы!

Но Макробий вряд ли его услышал — челюсть его отвалилась как у щелкунчика, а глаза выпучились до предела анатомических возможностей.

— Эй, ты чего? — испуганно хлопнул очумевшего старикана по плечу Боба.

Макробий встрепенулся, как ни в чём не бывало находчиво состроил постную физиономию и забубнил:

— Что ж, пожалуй, годится… Из уважения к вам… Хотя, конечно, не совсем… Но можно подумать… — при этом руки его как старательные грызуны шебуршили в ювелирной куче, перебирая её.

— Египетские, древние… — пробормотал Макробий под нос, а затем спросил: — А откуда у вас сии… — старикан поискал слово и нашёл нейтральное: — …предметы?

— Дедушке моему фараон подарил! Лично! — с вызовом заявил Раис, восседая в кресле с важным достоинством. — А что?

— Ничего… — скучно сказал Макробий.

Джон солидно покашлял и медленно сказал:

— Я думаю, что эти драгоценные сокровища стоят больших денег!

— Большущих! — торопливо поправил его нервно гримасничавший Лёлик.

Макробий искоса посмотрел на него и, кисло сморщившись, покачал отрицательно головой, потом вытащил из кучи браслет и стал тыкать им в Лёлика как последним аргументом, показывая кривым пальцем:

— Вот царапина тут, царапина!

— Где царапина?! Нет царапины! — заорал в ответ Лёлик, предъявив свой аргумент в виде уровня громкости.

— Короче, мы долго торговаться не будем, — вмешался я. — За всё про всё мы хотим получить столько денег, чтобы можно было приобрести, так сказать, особняк со всеми удобствами!

— И в центре чтоб!… — подсказал Джон.

— И чтоб на покупки осталось!… — не замедлил продолжить Раис.

— Именно! — подвёл я черту и выжидательно посмотрел на Макробия.

Тот развёл руками и сказал:

— Особняк-то у меня есть на продажу… За долги, понимаешь, забрать пришлось… Но… маловато будет!

— Вот этого маловато? — искренне удивился Джон.

— Вот этого… — сочувственно подтвердил старичок.

— А ну, высыпайте! — скомандовал Джон Раису и Лёлику.

Те внесли свою лепту, после чего куча стала едва умещаться на столе.

Старикан крякнул, будто подавился, глаза его на миг алчно вспыхнули, но он быстро справился с порывом, пожевал губами и сказал сухо:

— Все равно мало… Дом-то с обстановкой, да с фонтаном, да с банькой, да садик имеется…

— А кстати! — заметил Джон. — А что за дом-то? Товар надо лицом предъявлять. Вдруг там сарайка какая нелепая?

— Домик дядюшки Тыквы! — подсказал, ухмыляясь, Боба.

— Не знаю такого патриция, — пожал плечами Макробий. — А особняк раньше принадлежал сенатору и консулу Луцию Домицию. На стороне Помпея он воевал… Набрал у меня в долг, а сам, понимаешь, не по-честному в Фарсальской битве сгинул… А ты сначала долги отдай, а потом и помирай на здоровье! — Макробий недовольно поморщился. — Ну, я по суду особняк и забрал… Знатный дом!

— Всё равно сначала посмотреть надо, — строго сказал Джон.

— А у меня план есть, — заверил старичок, слез с сундука, подошёл к стоявшему невдалеке комоду, достал лист пергамента и показал его нам.

— Будем посмотреть, — живо молвил Лёлик, подскочил к Макробию и ловко листом завладел.

Мы все пристроились рядом, желая поинтересоваться.

На жёлтом помятом листе сверху чётким шрифтом написано было: "Дом Л. Домиция на Квиринале".

— На Квиринале… Так это где-то здесь? — спросил Джон.

— Ага, — подтвердил Макробий. — Тут недалеко, около храма Флоры.

Под надписью чёрными чернилами аккуратно начертан был план, в целом вполне понятный.

Дом состоял из множества помещений и имел непростую планировку. Среди жирных и тонких линий присутствовали пояснительные надписи: вестибюль, атриум, таблиниум, ларариум, перистиль, триклиний. Из данных слов доподлинно знакомым было лишь слово "вестибюль". Остальные вызывали лишь смутные ассоциации, требовавшие уточнения в походном справочнике Лёлика, но пользоваться им было явно не к месту, поскольку старичок следил за нами внимательно и неотрывно.

— Ну и что тут, расскажи! — затребовал Раис у Макробия.

Тот откашлялся и доложил:

— Дом крепкий, каменный. Обстановка имеется. Атриум большой с колонами мраморными и статуями. Перистиль с фонтаном. Два триклиния: зимний и летний. Комнат отдельных много. Для рабов помещения. Баня есть, мрамором украшенная весьма. Терраса тенистая в сад выходит. Полное благолепие и благодать!

— Вроде годится… — с некоторой неуверенностью произнёс Джон, не собираясь признаваться в том, что озвученные понятия были для нас тёмным лесом.

— Точняк! — подтвердил Раис. — Комнат навалом, банька есть. Что ещё надо для культурного отдыха?

— Ладно, берём, — уже решительно выразил общее мнение Джон.

Макробий кисло сморщился и напомнил:

— Так особняк дорого стоит. Да ещё с обстановкой. А вы маловато отсыпали. Добавить бы надо, — а затем уставился на Серёгино ожерелье, поблескивавшее празднично.

Серёга поймал взгляд, поначалу нахмурился, но затем махнул рукой, воскликнул:

— Эх-ма! — быстро ожерелье снял и кинул поверх кучи.

Старый выжига удовлетворённо кивнул, оглядел нас цепко, явно выискивая что-нибудь ещё такое этакое, потом состроил невнятную гримасу, пожал плечами и совсем скучно, с тяжким вздохом, повторил:

— И всё равно мало…

— Больше нету… — пожал плечами Боба.

Макробий сочувственно покивал и развёл руками, дескать, рад бы помочь, да невмочь.

— Ну нет так нет, — сказал я и сделал вид, что хочу начать процесс обратного изымания не нашедшего спрос товара.

Макробий вскочил с сундука как резиновый и, отталкивая мои руки навроде злейших врагов, завопил:

— Согласен, согласен!

— Ах ты, скупердяй паршивый! — выругался Раис.

— На что согласен? — не теряя инициативы, напористо спросил Джон.

— Особняк даю!… В обмен!… — торопливо пояснил алчный старичок, быстро откинул крышку сундука и начал с поспешной прытью ссыпать в него драгоценную кучу.

— С обстановкой? — грозно уточнил Раис.

— С обстановкой! — поспешно согласился Макробий.

— Маловато будет! — противным голосом заныл Серёга и пихнул Макробия в бок.

Тот ускорил темп погрузки и, загораживаясь локтем, завопил:

— И денег ещё… Много!…

— Золотом! — потребовал Раис.

— Золотом, золотом!… — подтвердил с готовностью Макробий, лихорадочно заныкивая драгоценности. — Ауреусами новенькими, с профилем Цезаря!… Сто… то есть, пятьдесят!

— Все равно маловато! — рявкнул Раис.

Старикан закончил набивать сундук, захлопнул крышку, уселся на него, утёр испарину со лба и уже умиротворённо спросил:

— А сколько хотите?

— Двести! — выпалил Серёга своё любимое число, ассоциирующееся у него с ёмкостью стакана, и на всякий случай погрозил старику пальцем.

— Каждому! — торопливо добавил Раис, совсем как герой известного фильма.

— Итого: ровнёхонько тысяча двести, — подытожил Джон.

— Значит, в сестерциях будет… — подсчитал Лёлик в уме, — сто двадцать тысяч.

— Годится! — весело заявил Серёга.

Макробий задумался, зашевелил губами, зачесался лихорадочно.

— А иначе гони всё взад! — заорал Раис, как пенсионер, обжуленный на базаре.

— Хорошо! Согласен! — не менее громко взвизгнул старичок, снова соскочил с сундука, открыл его, покопался в самой глубине и по очереди достал наружу дюжину замшевых туго набитых мешочков, шмякая ими о стол с приятным звяканьем.

— По сто монет, — известил он с тяжким вздохом, глядя на мешочки с тоской и любовью.

— Посмотрим, — довольно сказал Раис, распечатал один кошель, достал горсть приятно заблестевших золотых кружочков, но считать не стал, а ссыпал обратно и заявил, что верит на слово.

Мы не стали его укорять за доверчивость, а быстро распределили мешочки по рюкзакам.

Макробий тем временем, пробурчав под нос, что надо составить купчую, извлёк из комода чистый папирусный лист, глиняную чернильницу, заткнутую тряпочкой, и связку заострённых тростинок, в которых и начал копаться, с сомнением качая головой. Боба хмыкнул и, пошвырявшись в карманах, протянул старцу шариковую ручку простейшего образца. Макробий принял её недоумённо, покрутил, а затем вознамерился макнуть в чернильницу. Боба вовремя пресёк ненужный порыв и предложил просто писать. Макробий недоверчиво хмыкнул и осторожно царапнул по листу — получилась ровная чёрная линия, как и положено тому было быть. Старичок между тем сильно обрадовался, высунул язык и начал черкать калябы, забавляясь как дурдомный малолетка.

— Эй, а ну пиши давай эту… купцовую! — сердито прикрикнул Раис и даже стукнул кулаком по столу.

Серёга, радуясь возможности отличиться, применил к Макробию леща. Тот охнул и, перевернув лист, стал сноровисто выводить крупные буквы, выдавая строку за строкой.

Подняв голову, он осведомился: как нас поименовать? Джон потёр затылок, оглядел наш коллектив и сказал:

— Пиши: варвары из Скифляндии в количестве шести персон.

Макробий озадаченно попросил продиктовать название нашей Родины по буквам, что и было исполнено Лёликом с надлежащей торжественностью.

Наконец, документ был составлен; Макробий изобразил под текстом полное своё имя, вручил нам купчую и план домовладения, после чего под шумок попытался шариковую ручку зажать, но Боба проявил хозяйственную бдительность и сей предмет родом из будущего решительно изъял.

По тексту купчей следовало, что дом с садом, бывший поныне собственностью римского гражданина такого-то, а прежде полученного в уплату долга от римского гражданина патриция и сенатора такого-то, продан с земельным участком и внутренним имуществом шести варварам из Скифляндии, о чём и составлена сия купчая.

Макробий стал суетливо и настойчиво предлагать нам проследовать к покупке; видно было, что ему не терпится от нас избавиться. Желания наши в том совпали, и мы немедля вышли из дома и вскоре уже шагали за торопливо семенившем старичком по улице.

Приобретённая недвижимость находилось через пару кварталов на вполне пристойной улочке с фонтаном, возле которого болтали опрятно одетые рабыни с кувшинами, захихикавшие при виде нас. За каменными оградами, увитыми плющом, между пышными кронами деревьев виднелись симпатичные фасады домов. Было тихо и пристойно.

Макробий подвёл нас к широким воротам из дубовых досок, постучал во вделанную в них калитку, которая тут же и открылась, будто только нас и ждали. Мы по-хозяйски вошли первыми, отпихнув Макробия.

У калитки стоял, удивлённо озирая нас, длинный и худой субъект с кривым крючковатым носом и опухшими веками, нависавшими над налитыми кровью чёрными глазами, что делало его похожим на переутомлённого Мефистофеля. Впрочем, демонический образ субъекта портили большие вялые уши, напоминавшие пережёванные вареники. На поясе субъекта болталась солидная связка ключей.

— Ну вот ваш дом чудесный, почти задаром, живите, радуйтесь, наслаждайтесь… — скороговоркой выдал Макробий и, посмотрев на субъекта, пояснил: — Это новые владельцы…

Мы огляделись.

Обширный двор был выложен терракотовыми плитками песочного цвета. По углам двора стояли какие-то постаменты, отчего-то не обременённые надлежащими статуями. Сам дом был велик, но при том обладал изяществом пропорций. Снизу он был обложен бутовым камнем, поверху выкрашен в белый цвет, на котором празднично смотрелись намалёванные местами яркие орнаменты, имел черепичную крышу кирпичного цвета и, вообще, радовал глаз.

Рядом с воротами притулилась хибарка побольше конуры, но поменьше сарайки. К вмурованному в стену хибарки железному кольцу приделана была цепь с расстёгнутым бронзовым ошейником.

— А это зачем? — спросил Боба, указывая на странное сооружение.

— Привратника держать, — доложил старичок.

— А цепь зачем? — уточнил Боба.

— Ну так говорю: привратника держать, — скучно пояснил Макробий.

— Человека, что ли, на цепь сажать? — удивился Боба.

— Зачем человека? — в свою очередь удивился Макробий. — Раба. Чтоб сидел тут, ворота охранял, калитку открывал. Прежний хозяин Луций Домиций был строгих нравов. У него никто не баловал.

Боба покачал головой неодобрительно.

— У нас тоже не забалуешь… — пробормотал Раис, с удовольствием поглядывая по сторонам, а потом добавил с ехидцей: — А на цепь Лёлика посадим, пусть прохожих подъелдыкивает…

Макробий переглянулся с субъектом и сказал ему:

— Ну ладно, Тит, отдай им ключи, да пойдём…

— Ну-ка, ну-ка! — вдруг крикнул Лёлик, загородил выход и требовательно вопросил, ткнув пальцем в грудь субъекту: — Это чего?

— Вилик тутошний. Был тут… За домом смотреть я его оставлял. Титом зовут, — недоумённо пояснил Макробий.

— А какого он звания: рабского или как? — вкрадчиво осведомился Лёлик.

— Ну да, рабского… — ответил старик без задней мысли.

— А что ж ты его упереть хочешь не по-честному?! — обличительно рявкнул Лёлик и вцепился предмету спора в тунику.

— Так это, он же того… — растерянно забормотал Макробий, пуча глаза и потея.

— Я тебе дам того! — неожиданно заорал с другого бока старичку прямо в ухо Раис. — Расхититель! Имущество он, Титька этот, и никаких шурупов! Стало быть, здесь остаётся! Понял?!

Макробий от испуга присел и, побледнев как соответствующая поганка, забормотал:

— Ну что вы сразу!… Как это так…

— Сам отдашь или решим по-хорошему? — задумчиво спросил Серёга, достал с лязгом штык и стал им поигрывать не без намёка.

Макробий нервно сглотнул и обречённо махнул рукой:

— Ладно, берите…

— Так то лучше! — снисходительно сказал Раис и, приобняв поникшего Тита, мирно напутствовал старичка: — Ну, давай, катись!

Макробий, бормоча что-то нерадостное под нос, торопливо вырулил за калитку. Лёлик крикнул ему вслед насчёт годовой гарантии и если что пообещал кучу неприятностей.

— А ты нас не боись. Мы тебя не обидим, — снисходительно похлопал вилика, то бишь, домоправителя, по плечу Серёга. — Ты только будь чётким парнем. А мы тебе вольную устроим. Потом…

Вилик старательно закивал и попытался изобразить довольную улыбку, но вышло мерзко.

— Ну, ладно, Титок, давай веди до хаты, глядеть будем: чего такого купили, — вальяжно сказал Раис и счастливо захихикал.

Домоправитель в ответ хехекнул странно и, пугливо оглядываясь, повёл нас в дом.

 

Глава 42

В которой герои обстоятельно осматривают свои хоромы.

Входная дверь была нарядно декорирована мраморными наличниками: сверху был фронтончик, по бокам пилястры. Перед дверью, на том месте, где полагается быть коврику, в пол была вделана узорчатая мозаика, на которой читалось выложенное красной смальтой слово "Входи", что в те бесхитростные времена означало: "Милости просим".

— Эге! — усмехнулся Раис. — Приглашают!

Джон значительно откашлялся, достал план здания и вошёл первым.

Прямо за дверью имелась небольшая пустая комната.

— Это, стало быть, у нас вестибюль, — предположил Джон, заглянув в план.

— Он самый, — согласился Лёлик, вооружаясь своей энциклопедией.

Сразу за вестибюлем находился большой богато декорированный зал. Пол в зале выложен был красными и бежевыми мраморными плитками, обрамлявшими квадраты разноцветной мозаики, изображавшей цветочные гирлянды. У стен, разрисованных яркими загогулинами узорчатых гротесков, стояли на одинаковых постаментах мраморные статуи разных фасонов. Между статуями находились дверные проёмы, прикрытые тяжёлыми золотистыми занавесями. Четыре колонны из зеленовато-бежевого мрамора с пышными коринфскими капителями подпирали рельефный потолок, посередине которого имелось немалое прямоугольное отверстие, из которого размытым потоком падал дневной свет, оттеняя выпуклости интерьера.

Прямо под отверстием устроен был в полу неглубокий бассейн, в котором на донышке поблескивала вода. Посередине бассейна на невысоком постаменте размещалась небольшая бронзовая статуя какого-то хищного зверя, предположительно пантеры, с выразительно раззявленной пастью. В пасти виднелась оконечность медной трубы.

— Фонтан? — уточнил Раис, тыча пальцем в пантеру.

— Фонтан, — подтвердил вилик.

— Люблю! — кратко одобрил Раис.

— А почему не работает? — с подозрением спросил Лёлик.

— Ну так задвижку надо открыть, — ответил Тит.

— Открой! — погрозил ему пальцем Раис и довольно заухмылялся, обводя взглядом помещение.

— А это что тут у вас… у нас вообще? — осведомился Джон у вилика, поглядывая в план как экскурсант в путеводитель.

— Ну так атриум, — с некоторым недоумением от такой неосведомлённости по поводу планировки римского дома ответил Тит. Смотрел он на нас с явной опаскою и даже старался держаться подальше.

Лёлик полистал энциклопедию и зачитал:

— Атриум — парадный зал римского дома. Украшался колоннами, статуями, картинами, мозаиками. Раньше в классическом римском доме атриум был внутренним двором с галереей вокруг. В центре атриума находился очаг, стоял стол, за которым собиралась вся семья. На атриум выходили жилые и хозяйственные помещения, а также помещения для скота. В позднее время атриум преобразился в парадное помещение, но основная планировка в силу традиций была сохранена.

— Экие консерваторы… — пробормотал Джон.

— Небось, зимой из дыры дует, — предположил Раис, озабоченно глядя вверх. — Но ничего, заделаем!

— А ты что, до зимы тут оставаться собрался? — осведомился я.

— А почему нет? — самоуверенно заявил Раис и ухарски сдвинул каску на затылок.

— Так у тебя ж отгула скоро кончатся! — напомнил Боба.

— Ну и фиг с ними! — легкомысленно махнул рукой Раис. — Пущай увольняют. Я, может, вообще здесь останусь. Домик есть, деньжата имеются, рабов прикуплю, в патриции запишусь, сенатором заделаюсь, — Раис аж зажмурился от предвкушения и зачмокал губами, словно пробовал нечто очень вкусное.

— Из тебя сенатор как из Буратины кочегар, — хехекнул Боба.

— А это что такое? — поинтересовался Серёга, указав на бассейн.

Лёлик сунулся в энциклопедию и доложил:

— Имплювий.

— Чего? — озадаченно переспросил Серёга.

— Иплювий, говорю. Так называется. Раньше тут воду дождевую собирали. А дырка сверху зовётся комплювий.

— Ага… — вдохновенно пробормотал Серёга, морща лоб. — Значится, вот откудова пошло наше слово "плюваться".

— Во-первых, не "плюваться", а "плеваться", — поправил Джон, а потом одобрил: — Но в целом ход мысли верный.

За бассейном стоял стол монументального вида с массивной мраморной столешницей, с торцов украшенной резьбою. Столешница опиралась на две каменные опоры, на которых вырезаны были мощные львиные лапы, сверху превращавшиеся в грифонов с крыльями. Опоры, в свою очередь, установлены были на толстой плите с фигурными краями.

— Какой стол знатный! — залюбовался Раис, а потом спросил: — А почему скамеек нет?

Вилик вновь удивился, помолчал, подумал и ответил:

— Ну так здесь и не сидят.

— Как не сидят? — аж вознегодовал Раис. — Стол есть, а не сидят!

— Это картибул, — поучительно разъяснил Лёлик, успевший пошуршать книжкой. — В старые времена за ним обедали. А теперь он типа декоративного. На нём обычно выставляют парадную посуду. — Лёлик заглянул в энциклопедию и с выражением зачитал: — Когда римлянина навещали гости, правила хорошего тона требовали, чтобы хозяин показывал им свою самую красивую и дорогую посуду, как правило, серебряную. На картибуле её и расставляли.

— А почему тут посуды нет?! — совсем уж возмутился Раис. — Где посуда?!

— Ну так Макробий давно уж забрал… — промямлил Тит боязливо, словно и сам приложил руку к недостаче домашней утвари.

— Ну, микроб зловредный! — в сердцах выругался Раис. — Обещал ведь, что дом продаёт со всей обстановкою!

— Ну так стол же не уволок, — хладнокровно сказал Джон.

Боба похлопал по толстой столешнице и предположил:

— Его, пожалуй, и не уволочёшь!

Раис укоризненно покачал головой, затем прошёлся по атриуму, поглядывая по сторонам, отодвинул одну из портьер между статуями, тем самым открыв взорам неприглядное тесное помещение без окон, в котором смутно маячило нечто вроде топчана, заглянул туда внимательно, а потом воскликнул:

— Не, я не папа Карло! Я на такую коморку не согласен.

— А ещё комнаты есть? — озадаченно спросил Джон у Тита.

— В перистиле, — ответил наш вилик.

— Где? — не понял Джон.

— В перистиле, — повторил Тит и махнул рукой в сторону дальней стены, где светлел большой проём, в котором просматривались в дневном освещении краски свежей зелени.

Лёлик как справочная-автоответчик тут же внёс ясность:

— Перистиль — внутренний дворик с цветником или небольшим садом, окружённый галереей и помещениями.

Тит с уважением посмотрел на Лёлика и его книгу.

— Ну пошли, посмотрим, — сказал Джон.

Мы гурьбою прошли вперёд.

В конце зала сооружена была странная отгородка с двумя боковыми не достававшими до потолка стенками, по торцам оформленными мраморными пилястрами. Передней стенки не было. Проём размещался как раз в задней стене отгородки. Был он обрамлён рельефными наличниками из золотистого мрамора, отчего напоминал собою картину.

— А это ещё зачем? — спросил Раис.

— Так таблиниум это, — сказал Тит.

— Кабинет хозяина, — уточнил Лёлик и зачитал: — В таблиниуме хозяин дома держал свои рабочие записи, отсюда он отдавал распоряжения рабам и управляющим, вёл здесь деловые переговоры.

— Ну мы тут культурно отдыхать, а не дела делать… — пробормотал Джон.

Слева от таблиниума имелся глубокий закуток. Серёга заглянул туда и воскликнул:

— Гляньте, сундучок какой-то!

В закутке, действительно, стоял громоздкий крепкий на вид сундук. Над ним в стене устроена была глубокая ниша, внутри разрисованная человеческими фигурками и орнаментом из цветов и извивавшихся змей.

Раис строго спросил вилика:

— Это что за помещение? Ежели кладовка, то почему дверей нет?

— Это ларариум, — пояснил Тит таким тоном, словно нам сразу должно было стать всё ясно.

Лёлик немедля уставился в энциклопедию и с интонациями заправского лектора зачитал:

— Ларариумом называлось домашнее святилище. В нём находились изображения домашних богов Ларов. Как правило, в ларариуме хранились ценные вещи и деньги…

Раис прытко подскочил к сундуку, открыл его, заглянул туда с заблаговременным восторгом, словно доверчивый ребёнок в новогодний подарок, но затем произнёс разочарованно:

— Пустой…

— А ты думал, Микроб тебе казну оставил? — хохотнул Серёга.

— А сундучок-то знатный… — заметил Боба.

Сундук и в самом деле выглядел очень солидно. Сделан он был из толстых плотно подогнанных досок, щедро укреплённых фигурными медными загогулинами. В положенном месте имелась замочная скважина.

— Эй, Тит! Где ключ? — строго спросил Раис.

— Ну там… — неопределённо махнул рукой вилик.

— Будем здесь амуницию свою хранить, — изрёк Раис. — А то таскаемся по жаре с полной выкладкой.

— Дело говорит! — поддержал Серёга.

— Ну ладно, пошли дальше смотреть, — поторопил Джон.

С другой стороны от таблиниума имелся узкий коридор, в который выходили два дверных проёма, закрытых занавесями: справа и слева.

— Тут вот зимний триклиний, — вилик показал направо. — А сюда летний триклиний, — он показал налево, а потом с интересом уставился на Лёлика и его книжку.

— Лёлик, расшифруй, — скомандовал Джон.

Лёлик поправил очки и зачитал:

— Триклинием называлась трапезная в римском доме.

— Ага! — оживился Раис, быстро откинул занавесь справа и вошёл в помещение. Мы последовали за ним.

Комната в квадратов двадцать не баловала освещённостью. Свет в неё проникал только через размещавшееся под самым потолком вытянутое в ширину окно с бронзовым частым переплётом, в который вставлены были куски мутного неровного стекла. Посередине комнаты стояли три ложа со столом, выглядевшие несколько сиротливо. На крашеных в красно-коричневый цвет стенах висели большие мраморные барельефы, на которых мускулистые как культуристы воины в явно греческих доспехах динамично бились с таким видом, словно главное для них было не сокрушить врага, а продемонстрировать наиболее нарочитую позу.

Барельефы были потёртые, кое-где неровно сколотые, особенно по краям.

— А что это они какие-то неновые? — спросил критически Боба.

— Древние они. Их уже давным-давно из Сиракуз привезли, — ответил вилик.

— Что-то непохоже на туристический сувенир, — выразил сомнение Джон.

Тит наморщил непонятливо лоб, а потом дополнил:

— Прадед старого хозяина во время войны с Карфагеном участвовал в осаде Сиракуз. Вторым легатом был. Город долго осаждали, пару лет. Там какой-то зловредный механик был. Всё машины изобретал всякие вредительские. Не давал нам победить заслуженно…

— Стоп, стоп… — пробормотал Лёлик. — Так это ж Архимед был…

— Который "эврику" кричал? — живо уточнил Серёга, продемонстрировав совершенно недюжинные для себя познания.

— … Два года осаждали, но потом взяли, — продолжал рассказывать Тит с некоторым гонором. — А за то, что такие дерзкие эти сиракузяне оказались, город предали огню, мечу и трофейным сборам…

— И Архимеда порешили… — с видимым сожалением добавил Лёлик.

— … А барельефы эти прадед хозяина себе взял. А раньше они в храме Афины находились, — важно закончил рассказ Тит.

— Стало быть, перемещённые ценности, — подытожил Джон.

— А ты это всё откуда знаешь? — спросил ревниво Лёлик у вилика.

— Так я с малолетства у Луция Домиция жил. А в доме часто про это рассказывали, — пояснил тот с гордым видом.

— А что, греки не требуют назад вернуть? — поинтересовался Боба.

— Да кто ж их слушать будет? — изумился вилик и неуверенно хихикнул, словно не понимал: уж не шутит ли новый господин.

Раис углядел в дальнем углу плохо приметную в полумраке дверь и спросил:

— А там что?

— Кухня да кладовые для запасов всяких, — пояснил вилик.

— И много запасов? — оживился Раис.

— Да совсем нет, — с грустью ответил Тит.

— Ну ничего! — оптимистично заверил Раис. — Набьём кладовки как закрома Родины!

— Ладно, пошли дальше, — предложил Джон.

Мы гурьбой как любознательные экскурсанты перешли в летний триклиний.

Это помещение было светлым, просторным и радовало глаз праздничным интерьером. Слева чуть ли не во всю стену имелся широкий проём, выходивший в крытую террасу под рыжей черепицей с крашеными в красный цвет дорическими колоннами, которая со всех сторон окружала внутренний обильно озеленённый дворик.

Остальные стены несли на себе художественную нагрузку в виде изящных росписей: орнаменты из виноградных листьев, цветов, ваз и виньеток обрамляли жанровые сценки, на которых полуодетые нимфы с круглыми лицами плясали и играли на дудках, а так же купались голышом под взглядами таившихся за условно выраженными кустами похотливых мужиков с козлиными ногами.

На невысоком постаменте стояла мраморная нагая барышня в натуральную по местным низкорослым масштабам величину. Барышня как-то очень знакомо прикрывала точёными руками приятные округлости своей грациозной фигуры, которая в целом являла идеальные пропорции; вот только головка с обворожительными чертами, повёрнутая от зрителей вбок, была слишком маленькой — что, впрочем, нисколько не умаляло очаровательной прелести статуи.

По углам триклиния высились бронзовые треножники с широкими чашами и массивные замысловато узорчатые канделябры, на которых во множестве укреплены были масляные светильники.

Посередине зала на мозаичном разноцветном полу стоял низкий стол с большой круглой столешницей из полированного дерева с красивой фактурой. Столешницу поддерживал фигурный столбик из слоновой кости, опиравшийся на квадратное основание из чёрного дерева. Вокруг стола с трёх сторон знакомым уже для нас порядком располагались три широких трёхместных ложа с изогнутыми изголовьями, обтянутые жёлтой кожей и обильно украшенные золочёными накладками.

— Надо бы нормальные столы со стульями приобрести, — порекомендовал Боба.

— А вот и нечего! — активно возразил Раис. — Желаю кейфовать и валяться во время еды!

— Всё равно надо будет расшириться насчёт посадочных мест, — сказал Джон, отчего-то мечтательно прищурившись. — Перетащить лежанки из зимней столовой сюда.

— Зачем? — удивился Серёга. — Нас шесть, а местов три по три… целых девять.

— А девчонок куда размещать будем? — вкрадчиво поинтересовался Джон и заулыбался радостно. — Если каждому по одной, то уже двенадцать, понимаешь, персон!

— Точно! — озарённо воскликнул Серёга. — А я и не подумал!… Девульки нужны!

— Надо, надо рабынек приобрести! — согласился Раис, оглядывая триклиний с видом довольного хозяина, потом посмотрел себе под ноги и вдруг негодующе ахнул: — А это ещё что за бардак?!

Мы пригляделись и увидели различные пищевые огрызки, планомерно разбросанные по полу. Были тут и куриные кости, и рыбьи скелеты, и фруктовые косточки.

— Без хозяев совсем нюх потерял! — возмущённо завопил Раис, подходя к Титу вплотную и норовя наступить тому ботами на ноги. — Чего, спрашиваю, молчишь?

Вилик смешливо хехекнул и потупился.

— Чегой-то я не понял… — озадаченно протянул Серёга, присматриваясь к огрызкам, потом попробовал один подвинуть носком сапога, но не сумел.

— Так это ж картинки! — воскликнул Боба и засмеялся.

Засмеялся, странно повизгивая, и вилик.

— Чего ржёшь-то? — сделал ему замечание Раис. — Обманул и ржёт, понимаешь!

— Эй, Тит, к чему фигня эта? — спросил Серёга.

Тот пожал плечами:

— Принято так.

Лёлик полистал энциклопедию, важно поднял палец и вдохновенно зачитал:

— Римляне во время трапезы специально бросали куски под стол, поскольку считалось, что упавшая пища принадлежит духам умерших. Отсюда и пошёл обычай не есть то, что упало на пол…

— А я думал, из-за гигиены… — вставил собственное мнение Боба.

— Поначалу полы в триклинии мести не разрешалось. Но затем в качестве замены придумали выкладывать мозаики, изображавшие объедки, чтобы настоящий мусор убирать.

— Хитрецы какие… — заметил Раис, а потом спросил вилика: — Эй, Тит, а сейчас пожевать что-нибудь есть?

Вилик помялся и неуверенно ответил:

— Да нет…

— А не врёшь? — насупился Раис.

— Ладно! Потерпим ещё, — осадил его Джон и вышел на террасу внутреннего дворика.

Мы присоединились к нему.

— Это, значит, и есть перистиль? — риторически спросил Джон.

— Ну да, — подтвердил Тит.

Прямо перед нами на выложенной каменными плитками площадке находился небольшой квадратный бассейн, наполненный водой, в которой лениво плавали мелкие рыбки с красными плавниками. Посередине бассейна торчал фонтан в виде широкой чаши зеленоватого мрамора, в центре коей сидел бронзовый упитанный амурчик, державший над головой вырезанную из розового камня раковину. И этот фонтан также бездействовал.

Далее самую середину открытого места занимал круглый пышный цветник с розами, лилиями, нарциссами, маками и прочими цветами, названий которых мы и не знали. Цветник опоясывала узкая дорожка из терракотовых плиток. По краям на цилиндрических постаментах стояли бронзовые фигурки и мраморные вазы с изогнутыми ручками. Из ваз также густо вылезали цветы.

Справа на террасу выходило семь дверей.

— Тут, что ли комнаты? — спросил Лёлик.

— Да, — подтвердил Тит.

Лёлик внезапно сорвался с места как угорелый и устроил беготню с распахиванием дверей и заглядыванием в оные. Мы, раскусив его затею, кинулись наперегонки ловить момент и оккупировать кому что удалось.

Мне подвернулась комната, главным украшением которой было окно из мутноватых синих, зелёных и жёлтых стекляшек, вставленных в бронзовую раму. Цветные зайчики пятнали мохнатый бежевый с рыжими и белыми узорами ковёр. В углу стояло спальное ложе, покрытое пёстрым шерстяным покрывалом. В изголовье совсем деревенской горкой сложены были продолговатые подушки. Вместительная ширина ложа не располагала к почиванию в одиночестве. Я поднял покрывало и под ним увидел толстый тюфяк без простыни.

Из прочей мебели имелись стул с ременным сиденьем и с выгнутой назад спинкой, круглый столик на трёх ножках в виде козьих копытц и комод.

Я толкнул окно; оно отворилось. Выходило оно в противоположную от перистиля сторону. Открылся вид на нечто вроде то ли сада, то ли мини-парка. Я полюбовался зелёными насаждениями, потом окно прикрыл и вышел на террасу, где громогласным заявлением застолбил комнату. Коллеги так же на удивление без споров успели уже в этом вопросе определиться.

Я проинформировал их про вид из окна; Тит сказал, что есть ещё один садик и указал на проход справа от комнат. Через него мы и вышли в этот самый мини-парк — примерно так соток в тридцать.

Спустившись по каменной со слегка сколотыми ступенями лестнице, мы прошлись по дорожкам, посыпанным жёлтым песком. В шаровидных кронах магнолий цвели крупные белые цветы, над которыми гудели страждущие пчёлы. В заметном порядке тянулись вверх кипарисы, тополя и лавры, рос кустарник с обильными кожистыми листьями. У дорожки между деревьями располагались несколько обязательных статуй.

Вылез из кустов акации павлин, покачал куриной башкой, крикнул хрипло и заторопился обратно, спасаясь от Лёлика, вознамерившегося наступить ему на хвост.

— Ишь ты! — приятно удивился Боба. — Даже и свой павлин имеется!

Сад ограничен был высокой каменной оградой. К ней пристроен был небольшой искусно устроенный из эскизно отёсанного камня грот со скамейкой внутри. Джон не преминул отметить явно романтическое предназначение данного сооружения, каковое и пожелал испробовать на практике в совсем недалёком будущем.

Мы вернулись в перистиль.

— Ну что ещё есть в наших владениях? — довольно спросил Джон у Тита.

— А вот тут у нас… у вас… баня своя, — вилик показал на дверь в дальнем конце террасы. — Будете любопытствовать?

Мы не отказались, хотя уже и без особого задора и внимания.

Баня начиналась комнатой с мраморными скамьями и с парочкой скульптурных атлетов. На стене имелась фреска, изображавшая фальшивую террасу с колоннами, а за ней пейзаж с рощей и скалистыми горами на заднем плане.

— Раздевалка, значит, — сказал понятливо Раис и спросил Лёлика: — Как уж по-ихнему?

— Аподитерий, — подсказал Лёлик, за время нашего путешествия поднаторевший в местных реалиях.

За раздевалкой находился большой зал с бассейном, в котором воды не имелось. По бокам при входе стояли на мраморных столбиках бронзовые нагие нимфы в изящных позах. Стены, пол в зале и бассейн были выложены полированными плитками из мрамора серого и оливкового цвета с приятным муаровым рисунком. Под потолком, украшенным лепниной, имелись узкие длинные окна с мутным стеклом в бронзовых рамах, пропускавшие рассеянный свет. С двух сторон от бассейна были проходы, в которых вдоль стен тянулись длинные мраморные скамьи. Отсюда же в водоём спускались пологие ступеньки.

Бассейн вплотную примыкал к дальней стене, на которой тускло светились подёрнутые патиной медные дельфиньи морды с раскрытыми пастями, откуда торчали трубы немалого диаметра.

— А отсюда, значит, водица течёт, — догадался Раис.

— Ага! — подтвердил Тит. — Когда надо: холодная, а когда надо: горячая.

— Хорошо! — одобрил Раис.

— А парилка есть? — спросил Боба. — Как там её называют? Теплодарий?

— Тепидарий, — поправил Лёлик, даже и не заглядывая в энциклопедию.

— Нет, тепидария нет, дальше только кальдарий, — не порадовал вилик.

Мы прошли в следующее помещение.

Здесь стены и пол были облицованы квадратами золотистого травертина. У одной стены стояла большая каменная ванна. У другой стены в полу имелось углубление с дыркой; над ним торчала из стены труба, оканчивавшаяся круглой рожей с открытым ртом.

— Вот такая, значит, душевая кабинка, — догадался Боба.

— Всё ли работает? — деловито спросил Раис вилика и тут же приказал: — К вечеру чтоб запустил баньку. Мыться будем, купаться.

— Так одному несподручно, — возразил Тит, озабоченно взявшись чесать затылок. — Надо бы рабов…

— А как же! Приобретём… — согласился Раис. — И вообще сейчас на рынок пойдём покупки делать, — и аж зажмурился в предвкушении.

Мы вышли в перистиль.

— Ну что, всё осмотрели? — уточнил Джон.

— С той стороны есть помещения для рабов, — доложил вилик. — Туда вход отдельный. Будете осматривать?

— Да нечего там смотреть, — отказался за всех Лёлик.

— Эй! А где нужник-то? — вспомнил о безусловно необходимом помещении Боба.

— А вот тут, рядом с баней, — показал Тит на дверь в углу галереи.

Мы без проволочек туда поспешили — не столько ознакомиться, сколько использовать по назначению.

Уборная была тесной, но также с внутренней отделкою по местному эталону роскоши: вся внутри мраморная. Из сантехнического оборудования имелось одно место сидячее в виде мраморного кресла с прямой спинкой, с подлокотниками и квадратной дыркой в сидении, а также мраморный желоб с глубокой щелью посередине.

Мы распределились и занялись потребным делом.

— И что они всё тут из мрамора лепят, — недовольно пробурчал Раис. — Зимой всю задницу поморозишь.

— Ну, до зимы мы тут задерживаться не станем, — сказал Джон, заправляясь.

Мы снова вышли в перистиль. Тит стоял там, равнодушно смотря по сторонам.

— Ну вот, домовладение осмотрели, теперь пора и по магазинам, — заявил Раис.

Никто ему возражать не стал. Боба напомнил о наших планах пристроить багаж в сундук. Мы прошли в ларариум к сундуку и начали складывать в него оружие и рюкзаки. Всю эту тяжесть мы так долго таскали на себе, что тут почувствовали несказанную лёгкость. Джон выразил здравую мысль о том, что негоже таким мирным туристам как мы оказаться совсем без оружия. Серёга вызвался не расставаться со своим верным шмайссером, а заодно и с гранатой. Лёлик также решил остаться при "Калашникове", гордо заявив, что без оружия чувствует себя словно голым. При этом наши бойцы благоразумно не стали снимать с оружия маскировочные тряпочки, задействованные с утра, при сходе с корабля на берег.

Раис рачительно потребовал у вилика ключ. Тот, почёсывая затылок и бормоча под нос, ушёл. Раис быстро распаковал два мешка с наличностью и распределил между нами. Мы ссыпали золото по карманам и почувствовали себя платёжеспособными личностями. Ещё один мешок Раис взял себе, крепко сжав его в деснице, и довольно объявил себя в придачу к каптенармусу ещё и казначеем.

Тит притащил неуклюжий бронзовый длинный ключ. Раис тщательно запер сундук, и погрозил пальцем вилику:

— Смотри у меня!…

Тит придурковато хихикнул и пробормотал что-то типа: не извольте беспокоиться.

Раис достал из кармана кусок бечёвки, приспособил её к ключу и повесил ключ на шею, после чего спросил у вилика: как пройти к рынку. Тит оживлённо разъяснил дорогу к рынкам Субуры, начинавшейся сразу же у подножия холма Квиринала, на котором находилась наша свежеприобретённая недвижимость.

Провожаемые почтительно семенившим виликом, мы прошли через атриум и передний двор и вышли на улицу.

Как раз из ворот соседнего особняка вырулила команда рабов, тащившая носилки-паланкин, прикрытые узорчатой занавескою. Когда носилки поравнялись с нами, занавеска слегка отодвинулась и в щели показалась физиономия с породистым римским носом. Блеснул внимательный глаз, изучивший нас не без высокомерной пренебрежительности.

— Сосед, однако… — пробормотал Боба, когда ручной экипаж нас миновал.

— Мог бы и выйти, поздоровкаться по-соседски, — неприязненно заметил Серёга и плюнул вслед носилкам.

— Ничего, сами зайдём, познакомимся, — важно сказал Раис.

— Так тебя и пустят! — усомнился Лёлик.

— А мы имидж сменим, прикупим одежд местных модных, принарядимся, — заявил Раис и ухмыльнулся, довольный жизнью.

 

Глава 43

В которой герои делают шопинг.

Мы прошли в указанном виликом направлении, миновали переулок и вышли аккурат к лестнице, которая вела вниз с холма.

С высоты виден стал район Субуры с кривыми улочками между невзрачными домами, и особенно рынок, на котором мы имели удовольствие побывать в первый день нашего пребывания в Риме. Народ на рынке кишел.

— Хорошо! — заметил Раис. — Базарный день.

Мы начали спускаться по лестнице вниз. Раис вдруг пригорюнился, нахмурился, потрогал бережно живот, а потом заругался непонятно в чей адрес:

— Вот ведь подлец эдакий!…

— Это ты про кого? — спросил Боба.

— Да про Титьку нашего! — разъяснил Раис.

— Почему? — удивился Джон. — Вроде лояльный. Уважительный. Всё показал без запинки.

— Да ведь точно у него где-то провиант заныкан! — возмущённо заявил Раис. — Мы за порог, а он достал свои припасы и трескает! А мог бы и угостить своих, понимаешь, хозяев и господ! — Раис потряс головой, а потом добавил многозначительно и сурово: — Ничего, у меня не забалуешь!

— Ну вот и вылезла харя рабовладельца и тирана, — с удовлетворением заметил Лёлик.

Раис подумал и пафосно добавил:

— Я строг, но справедлив!

Спустившись с Квиринала, мы углубились в кривой переулок и тут же наткнулись на харчевню, о чём свидетельствовала вывеска и запахи жаренного, тянувшиеся из-за раскрытой двери.

— Пошли зайдём, похаваем, винца выпьем! — с радостью предложил Серёга.

— Нет! — совершенно неожиданно возразил Раис. — Если зайдём, так и зависнем! А у нас планы грандиозные!

— Ну да, — согласился Джон. — Не будем заходить. Перехватим что-нибудь по дороге.

Миновав пару кварталов, мы услышали предварительно многоголосицу, а затем и очутились на знакомой по первым дням базарной площади.

Вышли мы весьма кстати со стороны мясных рядов, куда и углубились, расталкивая досадный народ. Тут же наткнулись мы на гриль-барбекю местной конструкции. Невысокая бронзовая печка на трёх ногах, похожая на турецкий барабан, набита была тлевшими угольями; сверху на железном листе с дырками поспевали мясистые куски говяжьей вырезки. Раис заорал, требуя в сей же миг предоставить нам мясца и гремя призывно золотом как цыганка монистами. Флегматичный мясник сказал, что мясо ещё не прожарилось, но Раис требовательно замахал кулаками, разъясняя, что мы ребята резкие и едим бифштексы только с кровью. Мясник не стал возражать, сгрёб куски на пальмовый лист и вручил нам. Ауреус в качестве оплаты вызвал у него замешательство, но всё-таки он организовал сдачу в виде пары горстей сестерциев, которые мы поровну распихали по карманам.

На еду набросились без сантиментов, давясь, обжигаясь и обильно пачкаясь брызгавшим красным мясным соком. Прискакал как по заказу разносчик с лепёшками, пришедшимися ко столу. Откушав, мы вздохнули с облегчением и стали смотреть на мир спокойно и добродушно.

— Люблю всякие вкусности мясистые, — доложил довольно Раис, обтирая ладонями жир с лоснившихся губ. — Теперь только так и будем кушать…

— Жрать-то горазд! — укорил Лёлик. — А готовить сам чего можешь кроме яичницы?

— Готовить я, может, и не… желаю! — насупился Раис. — Но аппетитом попрошу не попрекать!

Затем наш каптенармус обозрел прилавки, занятые мясным изобилием, довольно прищурился и сообщил:

— Ну что ж, разговелись, а теперь можно и оскоромиться! То есть, говорю, начнём-с покупки совершать!… Сейчас, значит, прикупим бекона, карбоната, шейки, окороков, вырезки, филейчиков, грудинки…

— Слушай, сейчас наберем всего, а кто тащить будет? — резонно спросил Серёга.

— Я, значит, покупаю, а вы пакуете и носите, — разъяснил вкрадчиво Раис.

— Ну нет! — возразил Джон. — Мы на отдыхе, а не на переноске тяжестей!

— Рабов сначала приобрести надо! Они и понесут! — выдал рацпредложение Боба.

— И вообще… — задумчиво произнёс Джон. — Надо прислугу там всякую купить: поваров-кулинаров, барменов-официантов.

— И служанок мягких разных! — торопливо подсказал Боба, улыбавшийся от избытка счастья как пенсионер, выигравший в лотерею.

— Точно! — поддержал Серёга. — Пошли к этому, как его, Тиранию!

— К Торанию, — поправил Лёлик.

— Ну я и говорю! — согласился Серёга.

Примерно имея представление: в какую сторону двигаться, мы покинули рыночную площадь и углубились в кривые улочки Субуры.

Конечно же, нам, как искренним поборникам декларации прав человека и основ демократии, институт рабства был чужд и противен, но, с тем, настроение наше было праздничным, словно у детей, спешащих с щедро выданной родителями денежкой к киоску с мороженым.

Через некоторое время мы заплутали, после чего спросили дорогу у одного из аборигенов. Он на удивление толково объяснил, и через пару минут мы вышли к искомому дому.

Там было тихо и пустынно. В портике находились только двое: жирный негр и угрюмый мужичок. Негр, развалясь на скамье, о чём-то монотонно гундел, обращаясь к мужичку, а тот меланхолично возил по каменным плитам метлой, более поднимая пыль, чем её ликвидируя. Метла изготовлена была из свежих лавровых веток, отчего кругом густо пахло супом харчо.

— Ничего себе! — неприятно удивился Серёга. — Чего это? Лавочка закрыта?

— Может, перерыв обеденный, — неуверенно предположил Раис.

— Эй, а что, рабов сегодня продавать будут? — громко поинтересовался Джон.

Негр мельком посмотрел на нас и неприветливо пробурчал:

— Нет сегодня торговли…

— А почему? — с возмущением в голосе спросил Раис.

— Господин Тораний не велел… — буркнул негр.

— А когда велит? — напористо осведомился Лёлик.

— Завтра приходите… — недовольно сказал негр и повернулся к нам спиной.

— Обло-ом… — протянул Серёга и скорчил соответствующую рожу.

— Что делать-то? — нахмурился Джон.

— А пошли… вот туда… где ещё рабов продавали рядом с Форумом, — сказал Боба.

— Да там девки страшные! — поморщился Джон.

— А мы просто рабов купим, так сказать, обслуживающий персонал. А завтра за девчонками сюда придём, — выдвинул компромисс Боба.

Мы решили, что другого варианта нет, и пошли к Форуму, держа направление на блестевшие солнечными бликами медные крыши храмов Капитолия, кстати видневшиеся между домами.

По ходу движения мы пересекли улицу, где в открытых галереях первых этажей располагались лавки, торговавшие всяческими промтоварами, и по которой мы прогуливались в первый свой день в Риме.

— Надо будет пройтись тут, посмотреть насчёт покупок, — заметил Раис.

Вскоре мы вышли на широкую нарядную Священную улицу.

— А помните, — сказал Боба. — Друг наш местный Валера говорил, что где-то и тут, на этой улице, рабынь продают. Особо прекрасных.

— Как с обложки экрана! — поэтично выразился Серёга.

— А цену, какую он называл, забыл? Сто тысяч местных тугриков, — напомнил Лёлик.

— Кстати, а у нас с собой сколько деньжат-то будет? — озаботился Боба.

— Значит, один мешок у меня, два вам раздал, — занялся подсчётами Раис. — В каждом по сто ауреусов. Итого триста. Сколько там в одном золотом сестерциев?

— Сто, — незамедлительно напомнил Лёлик.

— Значит, у нас по карманам распихано, — подсчитал Раис в уме. — Тридцать тысяч сестерциев.

— Так что на тутошнюю рабыню явно не хватит, — подвёл итог Лёлик.

— А всего у нас, насколько помню, одна тысяча двести ауреусов или сто двадцать тысяч сестерциев, — сказал Джон со значением в голосе. — Значит, могли бы себе позволить одну элитную рабыньку приобрести…

— И как бы её делили? — скептически поинтересовался Лёлик.

— Ну-у, зачем делить? — начал Джон, приняв гордый вид. — Можно выделить её мне как руководителю этого проекта… и командиру нашей тургруппы.

— Очнись, братан, ты бредишь! — обидно захохотал Серёга.

— Это какой ещё командир?! — возмутился Лёлик. — Если кортик нацепил, а другим не дал, так это ещё ничего не значит! — и под конец в сердцах добавил: — И вообще, тьфу на тебя!

За живыми разговорами мы дошли до начала Форума и свернули за храм Кастора.

— Есть контакт! — обрадованно воскликнул Серёга, увидев, что на площади под портиком царит оживление.

Мы приблизились и медленно пошли вдоль помостов, где выставлен был живой товар.

Покупателей было немного. В основном, мотались зеваки, чья потрёпанная одежда не очень-то демонстрировала достойную платёжеспособность. Они болтались без толку, путались под ногами, грызли орехи и всячески ёрничали в адрес рабов, причём с немалой злобою, которая, как правило, отличает общение завзятого люмпена с кем-то, кто волею судьбы оказался по положению ещё ниже его самого.

В одном товарном наборе, показавшемся знакомым, мы признали тех самых пиратов-неудачников, которые опрометчиво пытались учинить нам морской бой. Прежние молодцы и задиры стояли в рядок и выглядели понуро. Ушлый продавец расхваливал их доверчиво внимавшему коренастому дядьке с сельским загаром, называя непременно умелыми и добродушными землепашцами.

— Привет, варвары! Снова пришли посмотреть? — раздался вдруг скрипучий голос сбоку.

Мы оглянулись и увидели того самого плешивого работорговца, который в первое наше появление здесь пытался выдать бабу-чернавку за прелестную нимфу.

— В этот раз не смотреть, а покупать! — важно сказал Раис и даже надулся спесиво.

— А деньги у вас есть? — осторожно поинтересовался плешивый. — А то рабы нынче в цене.

— За ценой не постоим! — рявкнул Раис и потряс убедительно мешком.

Торговец на звон насторожился, приветливо заулыбался и начал с места в карьер:

— Так конечно! У меня самый лучший выбор! Вчера только товар новый получил. Гляньте, рабов сколько!

Действительно, его торговое место было забито как общественный транспорт в час пик. Рабы стояли тесной кучей, еле-еле при том не падая с помоста.

— А кто вам нужен? — живо уточнил плешивый, потирая руки.

— Девушки есть? — не теряя надежды, спросил Джон.

— А как же! — воскликнул торговец. — Работящие!

— Не-е! — печально сказал Джон. — Нам не работящие нужны. Нам ленивых, но красивых…

Торговец выкатил глаза, набрал в грудь воздуха, похоже, решив снова попробовать красноречиво выдать действительное за желаемое, но потом лишь шмыгнул, хмыкнул и заявил:

— Нет, есть только работящие.

Джон тяжко вздохнул и стал скучен.

— А повар имеется? — спросил деловито Раис.

— Есть! Повар есть! — обрадовался заказу плешивый и рявкнул строго в сторону рабов: — Эй, повар! Выйди сюда!

Неуклюже вылез в первую шеренгу жирный коротышка с заспанным лунообразным лицом, постоянно жевавший пухлыми губами. Его рваная туника была столь засаленной, словно он не снимал её с самого начала своей кулинарной карьеры.

— Вот! Знатный умелец! Любимый повар самого Лукулла! — помянул торговец первейшего местного обжору и гурмана.

— А что ж тогда Лукулл от него избавился? — с сарказмом спросил Лёлик.

— Ну там пересолил чего-то… — неуверенно пробормотал торговец.

Лёлик недоверчиво хмыкнул и сварливо справился у повара:

— Эй! Борщ варить умеешь?

— Не тронь! — заорал Раис. — Не может — научим! — потом повернулся к торговцу и махнул рукой: — Этого берём! Сколько просишь?

Торговец потёр плешь, деликатно высморкался в два пальца и стеснительно сказал:

— Полторы тысячи денариев прошу, вам за тысячу четыреста уступлю.

— Хорошо! Пойдёт! — легко согласился Раис, отчего торговец кисло сморщился, решив, что прогадал.

— Иди сюда! — поманил Раис наше первое приобретение.

Повар неуклюже слез с помоста и, с опаскою глядя на нас, встал в сторонке.

— Та-ак! — довольно молвил Раис. — Ещё нужны всякие там прислужники, повару помогать, за столом подавать.

— Есть, есть у меня как раз для этого эфебы обученные! — обрадованно протараторил торговец и начал жестами и окриками выдёргивать из толпы рабов нужные экземпляры.

Вылезли вперёд десять патлатых грязных подростков вороватого вида и неприглядной внешности, похожие на воспитанников колонии для малолетних преступников. Одежду их составляли какие-то куцые лохмотья, позволявшие наблюдать худосочные костлявые телеса.

— Какие-то они дефективные… — пробормотал Лёлик, щурясь и морщась.

— Расторопные и умелые! — выдвинул свою версию торговец и украдкой показал подросткам кулак, отчего те зашевелились, пытаясь обозначить расторопность.

Собравшиеся вокруг зеваки нарочито громко начали нахваливать эфебов, заявляя, что таких и у Цезаря не сыщешь.

— А чего это у пацанов волосья эдакие длинные? — спросил Боба.

— Ну так, если покушал жирного, чтоб руки вытереть, — объяснил хозяин.

— Нет слов! — произнёс Джон и хмыкнул довольно.

— Сколько возьмёте? — напористо осведомился торговец.

— Ну это… — начал вслух рассуждать Раис, складывая пальцы.

— Много не надо, — заторопился Лёлик. — А то обворуют всё попало.

— Ну, пяток возьмём, — решил Раис.

— Шесть возьмём, чтоб каждому по одному, — поправил Джон.

Торговец понимающе хихикнул и фамильярно пробормотал:

— Ну вот!… А говорили: девушки нужны!

— Они нам как прислужники нужны! — оскорблённо воскликнул Джон. — А девушки нужны… как девушки!

Раис с Лёликом после коротких споров отобрали шесть отроков по принципу "лучшее из худшего".

Торговец скосил глаза на сторону и явно заломил цену:

— Значит, по семьсот денариев!…

— Дорого! — возразил Раис, решительно уперев руки в бока. — По триста возьмём!

— По пятьсот! — быстро сказал торговец.

— Согласен! — ещё быстрей сказал Раис.

Отобранные отроки встали к повару. Все они отчего-то как на подбор отличались лопоухостью, словно были субъектами одной ушастой национальности.

— Экие ушехлопцы… — пробормотал Джон.

Серёга, сам обладающий особыми размерами и оттопыренностью данных частей тела, за которые он в детстве по поводу дерзких шалостей часто был дран, строго поглядел на эфебов, осклабился как блатной малолетка среди девственных одногодков и с удовольствием пригрозил:

— Огольцы! Хулиганить будете, я вам ухи оборву!

Пареньки испугались и попробовали все разом спрятаться за повара.

Торговец потёр энергично плешь и в очередной раз спросил:

— Кого ещё прикажете?

— Ещё надо для всякой чёрной работы кого-нибудь покрепче, — заказал Раис.

— Сколько? — радостно уточнил торговец.

Раис замялся с ответом и посмотрел на нас.

— Парочки хватит, — сказал Лёлик.

— Рекомендую вот этого и этого, — указал на двух коренастых мужиков торговец. — Кроткие и работящие. Здоровые и кушают мало.

— По-латински говорят? — осведомился Джон.

— А как же! — всплеснул руками торговец. — У меня товар без изъяну!

— Почём просишь? — спросил Раис.

— По восемьсот денариев… — осторожно предложил торговец.

— Берём… — согласился Раис, но тут же и уточнил: — Но по шестьсот!

Торговец вздохнул притворно и махнул рукой:

— Ну да ладно! Пусть по шестьсот…

Поселившаяся на его физиономии широкая улыбка указывала на то, что с нами он делал выгодный бизнес.

Мужики слезли с помоста. Одежда их была грязной и рваной, и разило от них тяжким амбре давно не чищеной конюшни. На грубых лицах застыла печать то ли вечной задумчивости, то ли фатальной заторможенности.

— Тебя как зовут? — дружелюбно обратился Боба к одному из мужиков.

Тот наморщил низкий лоб, подумал и ответил:

— Да так и зовут: эй ты, иди сюда!

Джон хмыкнул и признал:

— Остроумно, — хотя мужик вовсе и не думал шутить.

— Ну всё, хватит на сегодня. Давай расчёт делать, — сказал Раис, разглядывая отобранных рабов с видом рачительного хозяина.

— Сами посчитаете или мне позволите? — учтиво осведомился торговец.

— Валяй, мы не умеем! — разрешил Серёга.

Торговец таким заявлением явно вдохновился, хитро прищурился и принялся бойко считать:

— Значит, шесть эфебов по пятьсот денариев, это будет… четыре тысячи денариев. И повар за тысячу четыреста, да прибавляем к четырём тысячам, это будет… Шесть тысяч четыреста денариев, — плешивый явно принял на вооружение тот метод счёта, которым руководствовался хозяин харчевни "Три пескаря" в отношении неграмотного деревянного мальчика Буратино.

Джону пришли в голову те же ассоциации, и он пробормотал:

— Один сольдо и один сольдо будет пять сольдо…

— Ну и два раба по шестьсот, это будет… — торговец затормозил, зашевелил губами, начал загибать пальцы, украдкой зыркая на нас, видно прикидывая, в каких пределах можно нас нагреть: — … Тысяча восемьсот… Значит, всего… Складываем… и получаем… ровным счётом девять тысяч денариев!

Торговец лучезарно улыбнулся и протянул вперёд ладони, демонстрируя готовность принять наличные незамедлительно.

Раис пристально уставился на прощелыгу, многозначительно хехекнул, а затем голосисто рявкнул:

— Кого обжулить захотел?! Да я логарифм из интеграла через квадратный многочлен в уме извлекаю!

Торговец сконфуженно хихикнул, руки спрятал за спину, втянул голову в плечи и напрочь скуксился.

Лёлик поправил очки и высокомерно сказал, тыча пальцем указующе:

— Общим счётом, любезный, будет пять тысяч шестьсот. А за то, что обжулить хотел, даём пять тысяч денариев и ни копейки… то есть, ни асса больше.

Торговец аж крякнул от обиды на то, что фортель не удался и впереди сплошные убытки.

— А не то вообще ничего не купим! Пойдём вон к другому прилавку! — напористо гаркнул Раис и кивнул в сторону соседнего помоста, откуда местный торговец уж давно украдкою махал нам рукой приглашающе.

Наш торгаш скорчил кислую гримасу, словно разом сожрал целый лимон, но потом согласно кивнул головой и пробурчал:

— Только ради вас… — после чего из-под помоста достал бронзовые весы и протянул их Раису выжидательно.

Тот непонятливо посмотрел на мерительный инструмент, потом на нас.

— Монеткой надо постучать и сказать, что рабов покупаешь, — вполголоса подсказал Лёлик.

— А, ну да!… — вспомнил Раис, достал монету, осторожно побренчал ею по чашке весов и торжественно, как новоиспечённый пионер, заявил: — Стукая монетой, тем самым объявляю, что отныне… и по сему!… — Раис замялся.

— Короче! Были рабы ваши, а стали наши! — закончил за него Серёга и довольно расхохотался.

Раис недовольно на него посмотрел, а потом проворчал торговцу:

— Золотом платить будем.

— Ровно двести золотых получается! — подсказал Лёлик.

Раис раскрыл свой кошель, поглядел на нас и строго предложил:

— А ну, тоже давайте, скидывайтесь!

Мы начали опустошать карманы, передавая деньги Раису, а тот старательно отсчитывал монету за монетой во вновь протянутые длани работорговца. При этом оба они синхронно шевелили губами, словно беззвучно пели дуэтом.

Наконец, расчёт был закончен. Торговец, с радостью засовывая выручку в свой поясной кошель, пригласил заходить почаще.

Джон мелкими шажками приблизился к нему и на всякий случай ещё раз спросил:

— Значит, нет девчонок?

— Нет! — пожал плечами торговец.

Джон удручённо крякнул и отошёл.

— Ну пошли, что ли? — заторопился Раис. — Пора уж за покупками!

Он быстро построил рабов в колонну: впереди поставил повара, за ним пареньков парами, а в конце мужиков, и, наконец, наш возросший коллектив отправился в обратный путь. Раис пристроился к повару и о чём-то оживлённо с ним беседовал. Эфебы косились на нас испуганно, мужики были унылы и безразличны.

— Ну и грязные же они! — поморщился Лёлик.

— Ничего, отмоем! — жизнерадостно пообещал Серёга и подмигнул паренькам.

— И приоденем, — добавил Боба.

Выскочил на нас уличный разносчик и стал рекламировать свои пироги. Наши рабы алчно уставились на румяные кругляши, наполнявшие его корзинку.

— Жрать хотите? — спросил их Раис.

Те закивали, но без особой надежды. Тогда Раис щедро купил у пирожника весь его товар и поровну распределил между рабами, даже себе ничего не взяв. Рабы накинулись на еду с жадностью давно голодных и смолотили всё до крошки в один миг.

— Оголодавшие какие… — жалостливо сказал Боба.

— Ничего, откормим! — покровительственно посулил Серёга.

Рабы, подкрепившись, повеселели и стали глядеть на нас с некоторой преданностью.

Пошли дальше и вышли к улице промтоваров.

— А ну айда покупки делать! — напористо потребовал Раис, потрясая денежным мешком.

Мы прошлись по улице, на которой и без нас хватало народу. Римляне как всегда оглядывались на нашу колоритную компанию; некоторые останавливались и начинали с важным видом точить лясы, имея предметом разговора явно нас.

— Не-е, надо маскироваться! — удручённо помотал головой Джон. — А то не дадут спокойно отдыхать!

— Пора, пора в местную одежду переодеться! Тогда будем вылитые римлянцы! — напористо заявил Раис.

— И рабам одёжку не мешает справить, — заботливо сказал Боба.

Как раз мы поравнялись с лавкой, где продавалась одежда, а так же и обувь.

Раис с удовольствием посмотрел на выставленный товар и размечтался:

— Ох, и прикуплю сейчас гардеробу!…

— Лифчик с капюшоном! — подъелдыкнул его Лёлик.

— Трусы с рукавами! — не отстал Серёга.

Мы вошли под своды галереи, поближе к прилавку. Там, скучая, сидел лавочник, который в прошлый раз дразнил нас выходцами из Тевтобургского леса. Он, прищурившись, искоса посмотрел на нас, узнал, оживился и воскликнул:

— А-а! Варвары! Так и ходите в своих штанах? Не пора ли купить цивилизованные одежды? А я вам скидку дам.

— Скидку, значит!… — тут же прицепился к словам Раис. — Хорошо… Тогда прямо сейчас и купим!

— А вы при деньгах? — недоверчиво спросил торговец.

Раис молча погремел своим мешком.

Лавочник обрадованно вскочил и засуетился, изображая готовность показывать и навязывать.

— Давай-ка сначала что-нибудь для рабов моих, — напыжившись, заявил Раис и ткнул небрежно пальцем назад, с тем указав вовсе не на свежеприобретённых рабов, робко жавшихся сбоку, а на нас, своих товарищей, свободных туристов.

— Это кто тут твои рабы!… — зашипел Лёлик и даже ущипнул Раиса за упругий бок. — И нечего общественное с личным путать!

Раис оглянулся, слегка сконфузился и указал уже по верному адресу.

— О-о! — приятно удивился торговец. — Уже и рабами разжились! Вот что значит оказаться в Риме, в городе великих возможностей! — потом озабоченно нахмурился и сообщил: — Только я дешёвыми товарами не торгую. И для рабов одежды у меня нет.

— А ты давай, что есть! — сказал Боба. — Мы на своих рабах не экономим!

Лавочник подумал и предъявил тунику блекло-синего цвета из хорошо выделанной шерсти.

— А что, практично! — одобрил Раис. — Немарко. Отложи по штучке каждому.

Торговец обрадованно закивал и выложил на прилавок одну за другой девять туник.

— Надо им ещё какой-нибудь парадно-выходной прикид, — сказал Боба.

— Это ещё зачем? — прижимисто спросил Лёлик.

— А ты что хочешь, чтобы они тебе на пиру прислуживали в той одёжке, в какой поломоить будут? — пояснил Боба.

— Тоже верно, — согласился Раис и вальяжно кивнул продавцу: — Давай что-нибудь нарядное.

Торговец, недолго думая, предложил белые туники с красными и жёлтыми узорами.

— Весёленькая расцветка! — одобрил Раис, щупая ткань.

И эти одежды в нужном количестве были отложены. Рабы косились на свои обновы с заметным восторгом.

— А ещё им обувку надо новую, — заявил Боба, разглядывая сандалии и башмаки разных фасонов, стоявшие в ряд на прилавке.

Рабы после такой заботы стали смотреть на Бобу как на отца родного.

— Вот такие дай по паре, — указал Раис на крепкие кожаные ботинки на кожаной же подошве и с кожаными завязками.

Торговец пошвырялся где-то на уровне пола и выставил на прилавок потребное количество разномастных ботинок, весьма смутно похожих друг на друга.

— Я ж такие просил! — возмущённо воскликнул Раис и указал на образец.

— Так я такие и даю, — искренне удивился лавочник.

— А ты какой такой идентичности хотел в эпоху ручного труда? — саркастически спросил Лёлик.

— А как тут у вас чтобы обувь по ноге была? — поинтересовался Боба.

Лавочник скорчил глубокомысленную мину и философски ответил:

— Если мала обувь, то разносится, а если велика, то и хорошо, не жмёт…

Такой вольный подход не смог нас воодушевить к обзаведению обувными обновами. Один лишь Раис приценился было к красным высоким башмакам с длинными ремнями и серебряными бляшками, но торговец заявил, что такую обувь имеют право носить только римские патриции. Раис не стал выдавать себя за оного и обратил своё внимание на одежду, потребовав сей момент предъявить вниманию — его в частности и нашему в общем — самые лучшие наряды.

Лавочник начал предъявлять, а Раис как озабоченная модница принялся взыскательно рассматривать, кряхтя и мучаясь выбором. Но слишком разгуляться у него не получилось из-за скудности действовавших фасонов римской мужской одежды, ограниченной лишь туниками, тогами, да несколькими видами плащей-накидок. Не было и особого разнообразия в расцветках. Преимущественно все одежды были белые, только на некоторых изделиях имелись цветные загогулины. Впрочем, обнаружились несколько золотистых, зелёных, голубых и красных туник с разными узорами, которые Раис немедленно отложил.

После каждой отложенной вещи Раис узнавал цену, но не торговался, а только многозначительно напоминал о скидке.

Вся одежда сделана была из шерстяной ткани. Лавочник гордо разъяснил, что ткань самого высокого качества — из шерсти апулейских овец — которая отличается особой мягкостью и блеском.

Раис, подгоняемый нашими окриками и явно руководствуясь принципом: "Пусть будет", набрал немало туник, затем разжился плащами, а потом потребовал тоги.

Лавочник было начал с некоторым высокомерием разъяснять, что де тоги позволяется носить только римским гражданам, на что Раис скандально завопил о том, что откуда лавочнику знать, может, мы уже римское гражданство имеем, и вообще, клиент всегда прав. Торговец был сражён глубиной заявленного тезиса и безропотно выдал целый ворох тог.

Джон взял одну тунику, распялил её и критически заметил:

— Что-то она какая-то мешковатая.

— А ты что думал, тут тебе по выкройкам шьют? — усмехнулся наш знатный римовед Лёлик. — Просто берут два куска ткани, сшивают с трёх сторон, прорезают дырку для головы и дырки для рук. Потом пришивают типа рукавов — вот тебе туника и готова.

Раис, довольно глядя на солидную кучу обновок, предложил лавочнику подбить итог. Лавочник пошуровал в отобранном товаре и насчитал в общей сложности семьсот денариев. Раис ухмыльнулся, ещё раз напомнил о скидке и тут же срезал сумму в два раза.

Торговец от такой трактовки своего обещания скинуть потерялся и замямлил. Раис же начал торговаться во весь голос вдохновенно и наступательно, размахивая руками, колотя себя в грудь и по прилавку. Лавочник опасливо отодвинулся от буяна, попытался вставить хотя бы одно слово, но в том не преуспел. Наконец Раис предложил от щедрот наших пятьсот денариев или двадцать ауреусов, на что торговец с готовностью и с облегчением согласился.

Раис отсчитал монеты и потребовал у лавочника покупки упаковать, чем поставил его в совершеннейший тупик. Лёлик напомнил, что ни упаковку, ни полиэтиленовые пакеты ещё не изобрели. В конце концов, лавочник увязал наши приобретения в один увесистый тюк, который мы вручили самому здоровому из рабов. Мало ему не показалось.

Мы вышли из галереи на середину улицы.

— Ну что? — сказал Боба. — Теперь можем и на рынок идти за продуктами.

— Ага… Вот только ещё кое-что прикупим по мелочи… — рассеянно пробормотал Раис, внимательно глядя на товар в соседней лавке, потом вдруг заорал бойко: — Эй, почём кренделябры? — и кинулся покупать бронзовые подставки для светильников, количеством завитушек напоминавшие рога матёрого оленя.

В следующих лавках, которые Раис прочесал не хуже карателя, были им приобретены следующие мелочи: разная посуда — сплошь из начищенного серебра или, на худой конец, из золочёной бронзы, веера из павлиньих перьев, статуэтки игривых нимф в увлекательных позах, расшитые золотой нитью тяжёлые занавеси, набор чаш для вина из мутного стекла, зеркало из полированной бронзы, пояса с бляхами и застёжки-фибулы, ковры разных размеров, чьи узоры весьма напоминали идеи нашего времени, что позволяло с уверенностью судить о перманентном кризисе дизайнерской мысли.

Все покупки переходили в руки наших рабов, а когда те начали кряхтеть, то пришлось попотеть и нам. Мне лично достались две увесистые нимфы. Один лишь Лёлик в скандальной форме отказался от груза, потрясая своим справочником и автоматом и крича, что он для нас и охранник, и энциклопедист в одном лице. Раис также не обременил себя ношей, поскольку усиленно торговался, для чего ему требовалось размахивать руками, как будто он из-за всех сил силился взлететь. Мы пытались урезонить нашего вошедшего в потребительский раж каптенармуса, но тот не то чтобы нас не слушал, а попросту не слышал.

Наконец, мы добрались до конца улицы, где все и остановились, переводя дух. Последней в череде торговых заведений была ювелирная лавка, в которой в первый наш день в Риме отметился Серёга.

— За Серёгой смотрите! — порекомендовал Джон. — А то сейчас снова пойдёт ювелирку на память тырить, — на что Серёга ухмыльнулся с некоторой застенчивостью.

Поскольку наша грузоподъёмность была на пределе, решили сначала навестить свой особняк, где и разгрузиться. Ориентируясь уже совсем легко, мы вышли к холму Квириналу, поднялись по лестнице, прошлись по улице и вскоре стояли у своей калитки, в которую Раис забарабанил энергично и заорал приподнято:

— Титька, открывай, хозяева пришли!

Без особой задержки загремел засов, калитка отворилась. Мы вошли во двор и тут же начали сваливать покупки в кучу, предложив рабам сделать то же самое. Тит во все глаза смотрел на нашу компанию, мало что понимая.

— Вот, Тит, рабы, значит, домашние. Будешь ими командовать, — отрекомендовал Джон.

— Повар в моём личном распоряжении! — быстро уточнил Раис, похлопал вилика по плечу и сказал: — Ты тут это, расставляй всё красиво, а мы за продуктами!

— И давай-ка баню затопи! — строго распорядился Лёлик. — Чтоб как пришли, готова была.

— Ну так помощники нужны, — неуверенно сказал Тит.

Мы посовещались и выделили ему двух самых щуплых пареньков. Сами же, вместе с прочими рабами, отправились во второй поход за покупками.

По дороге Раис потребовал выгрести из карманов наличность, чтобы пополнить свой изрядно опустевший денежный мешок. Когда же это свершилось, он тут же посулил купить продукты в неимоверных количествах, провозгласив:

— А что, можем себе позволить!

Шли мы бодро и вскоре вышли на площадь перед рыночными рядами. Раис, подбоченившись, оглядел всех нас внимательно, как Суворов своих чудо богатырей перед марш-броском через Альпы, и довольно молвил:

— Ну, стало быть, сейчас я как каптенармус покупать буду, а вы мешать не смейте… — после скомандовал: — За мной! — и целеустремлённо направился к прилавкам.

Ведомые Раисом, мы как псы-рыцари врезались в людскую круговерть и пошли вдоль рядов.

Раис кстати обнаружил торговца корзинами, искусно сплетёнными из ивовой лозы, и, не взирая на разнокалиберные размеры изделий, скупил весь товар: начиная от кукольного лукошка и заканчивая огромной ёмкостью, в которую он мог бы и сам спрятаться без труда. Корзины были тут же распределены между всеми нами: мужикам вручили самые большие, паренькам маленькие, а себе взяли средние. Себя Раис вовсе обделил тарою, объясняя сиё стратегической потребностью свободы маневра, а повару выдал самое маленькое лукошко. Лёлик снова заявил своё особое мнение и снова остался налегке.

Засим началась вторая серия форменной вакханалии потребления. Раис останавливался чуть ли не у каждого прилавка и покупал, покупал и покупал. Он как бешеный орал, торгуясь напористо, но делал это не ради экономии, а ради спортивного интереса, так как если нарывался на непоколебимую несговорчивость, отсыпал сполна. Зеваки, наблюдая за нашим шопингом, веселились от души.

Повар также принимал деятельное участие в отборе продуктов, бубня Раису в ухо свои рекомендации и тыча нечистым пальцем. При этом он явно наполнялся изнутри собственной значимостью и даже начал смотреть на нас — кроме, конечно, своего непосредственного патрона Раиса — с некоей даже и пренебрежительностью.

Корзины быстро наполнялись всякой съедобной всячиной: кусками парного мяса, завёрнутыми в листья, парой молочных поросят, жирными гусями, упитанными цыплятами, тушками прочей птицы, средь которой выделялись фазаны в разноцветных неощипанных перьях, кругляшами остро пахнувших сыров, творогом, просвечивавшими розовым яйцами, которые уложили в лукошко повару, сперва устроив там подстилку из золотистой стружки, мёдом в глиняном горшке, мукой в полотняном мешочке, всяческими овощами: капустой, репой, луком репчатым и луком-пореем, головками чеснока, свеклой, морковью, сельдереем, салатом, пучками зелени, оливками защитного цвета, огурцами — причём к ним Раис начал было настоятельно требовать помидоры, покуда Лёлик менторским тоном не известил, что сии овощи в данный исторический период произрастают только в стране инков.

В лавке, где торговали мясными копчёностями, Раис разжился цельным запечённым окороком, ветчинами разных сортов, копчёным салом, вялеными колбасками, которые куплены были как дрова охапкою. Всё это сложили в корзину к Бобе. Корзина стала столь тяжела, что держать её Бобе пришлось обеими руками, так что аппетитные ароматы беспрепятственно мучили его и искушали, отчего он стал на ходу захлёбываться слюной как собака Павлова.

Колбасы вольно торчали из корзины в разные стороны. Лёлик, пользуясь своей мобильностью, подкрался сбоку, отменно откусил от колбасы и начал жевать, нарочито чавкая и выглядя как человек, получающий острое наслаждение.

Выбрались к цветочным рядам, где Раис, поморщившись брезгливо на несъедобную красоту, всё же, несмотря на наше недоумение, приобрёл без разбора несколько охапок изделий Флоры.

Всё это живописно, как на фламандских натюрмортах, мешалось в наших корзинах, которые вовсе не становились от того легче, а просто катастрофически тяжелели. Первыми заныли несовершеннолетние рабы. Хотя подневольный статус и велел им переносить тяготы и лишения безропотно, но их незрелое физическое сложение явно не выдерживало навалившегося милостью Раиса товарного громадья, которое вскоре явно превозмогло наши в совокупности возможности по переноске грузов.

Мы наперегонки заорали, требуя привала. Джон кинул клич в толпу зевак, к тому времени сопровождавших нас в изрядном количестве, на который тут же за обещанную плату нашлись добровольцы. Одним мы вручили свои битком набитые корзины, для других на перспективу ещё прикупили пустой плетёной тары. Самим же нам оставалось только надзирать за тем, чтобы наймиты не разбежались с добром.

После перегруппировки сил Раис кинулся покупать с новыми силами, причём с поваром они шушукались всё усерднее и усерднее как два идейных единомышленника.

В корзины как из рога изобилия посыпались: фасоль, горох, чечевица, бобы, пшено, разная рыба: начиная от приличных размеров осетра с дерзко загнутым носом и костистыми наростами на зеленоватой шкуре и заканчивая серебристой мелюзгой, годной лишь для первого ушиного навара, чёрные угри, бурые раковины устриц, мидий и ещё каких-то моллюсков, оливковое масло в плотно заткнутой узкогорлой амфоре, грибы шампиньоны, серая соль в деревянной коробочке, разнообразные приправы: перец, тмин, имбирь, укроп, кориандр, тимьян, зёрна горчицы, всякие орехи: фисташки, миндаль, фундук, свежие пшеничные хлеба, груши и яблоки разных сортов, лиловые крупные сливы, туески с вишней, сочная жёлтая айва, финики, инжир, несколько продолговатых дынь с сухой потрескавшейся шкурой, увесистые гроздья винограда золотистого, красноватого, фиолетового, чёрного.

— Слушайте, а почему апельсинов нет? — удивился Джон.

Лёлик, довольный тем, что он как кладезь информации, наконец, понадобился, рьяно кинулся листать энциклопедию и через некоторое время торжественно известил:

— Апельсины завезли в Италию только в шестнадцатом веке!

— Вот те раз! — всплеснул теперь уже свободными руками Джон. — А я думал, что Италия — родина апельсинов!

По настоянию повара свернули к лавке, где продавался так называемый гарум, приправа из прокисших рыбных потрохов, отчего там царили соответствующие миазмы. Мы было попытались протестовать, но повар заявил, что без гарума ничего вкусного приготовить не сможет, в чём Раис его решительно поддержал. Торговля в лавке шла бойко; римляне нюхали со смачным видом, пробовали на вкус. Наш повар также углубился в процесс дегустации и через некоторое время отобрал пару кувшинов сего специфического продукта, значительно заявив, что это самый лучший гарум — из Помпей, на что Лёлик, гадливо морщившийся и зажимавший нос даже, пожалуй, и нарочито, мстительно заявил, что недолго осталось этому населённому пункту делать свой вонючий бизнес.

Покупка гарума испортила Лёлику настроение, и он начал сварливо бурчать в адрес Раиса:

— Однако мот-разоритель! Куда столько накупил? Испортится ведь! Холодильников то ещё не придумали!

— Зато потеха… — в ответ задумчиво протянул Серёга, подумав о чём-то своём, потом вдруг сорвался как реактивный, подлетел к Раису, начал цапать того за зажатый неприступно в деснице кошель, горячо что-то объясняя.

Раис под таким бурным напором растерялся и позволил налётчику черпнуть щедро монет из источника. Серёга издал восторженный клич, зажал в кулаке валюту и кинулся со всех ног к показавшимся рядам, где выстроены были ровными шеренгами амфоры разных размеров с залитыми смолою горлами, где весёлые черноглазые молодцы цокали языками, поднося покупателям на пробу глиняные чаши с выдержанным соком лозы.

Серёга сходу принялся пробовать, кивать благосклонно и громко делиться с нами вкусовыми впечатлениями, после чего изделия Бахуса стали переходить в нашу собственность чуть ли не декалитрами.

В одном месте торговец показал пыльные амфоры, на засмоленных горлышках которых болтались кожаные ярлыки с надписью "опимианский фалерн выдержан сто лет". Серёга тут же проникся и восхитился, а торговец принялся убедительно рекламировать сиё вино, непременно называя его напитком богов. Наш сомелье, не колеблясь, купил пару амфор, отдав за каждую аж по ауреусу и заявив при этом, что за такую выдержку никаких денег не жалко. Джон резонно заметил, что всё равно это не коньяк, а вино, на что Серёга лишь ухмыльнулся недоверчиво.

Параллельно Раис продолжал опустошать продуктовые лавки. То и дело приходилось нанимать всё новых носильщиков. Эшелон покупок увеличивался на глазах как колония болезнетворных бактерий.

— Хватит! — наконец истерически заорал Лёлик.

Мы все хором его поддержали и даже начали хватать разошедшегося каптенармуса за руки и за бока.

Раис поначалу стал отбиваться, но потом опомнился, мило нам улыбнулся и миролюбиво сказал:

— Ну-с, слегка прикупили покупок, теперь домой можно, ужин готовить…

Выстроив свой торговый караван попарно, и стараясь держать в поле зрения согнутых под внушительной поклажей носильщиков, мы отправились в свой новый дом, держа курс примерно — на видневшийся склон Квиринала. Зеваки всё также сопровождали нас, громко обсуждая, куда мы попрём всю эту прорву покупок. Некоторые выражали мнение о том, что варвары вообще отличаются вопиющей прожорливостью, и потому им — то есть, нам — всего этого хватит лишь на разок подкрепиться.

Шли мы по ещё неизведанным улицам. В одном переулке царил стук и грохот. Во дворах, которые просматривались из-за распахнутых ворот, мастерового вида крепыши гулко лупили молотками по металлическим заготовкам, между делом засовывая их в низкие каменные печки, куда, поддерживая жаркий гудевший огонь, жилистые подростки подкидывали смолистые чурбаки. В домах на первых этажах располагались лавки, где продавалась всяческая домашняя утварь и посуда из меди и бронзы: кастрюли, котлы, сковородки, формы для выпечки. По подсказке повара Раис приобрёл всего этого целый набор.

В следующей лавке куплены были разделочные ножи разных форм и размеров. Здесь же предлагалось всевозможное оружие и даже доспехи. Теперь уже Лёлик, всегда отличавшийся милитаристским задором, загорелся желанием и, крепко поругавшись с Раисом насчёт права тратить денежку, купил пару мечей, тройку кинжалов, а также полный набор доспехов: шлем под монументальным плюмажем, который он тут же нахлобучил на голову, панцирь, поножи и пояс, после чего на радостях начал с непосредственностью пьяного хулигана хватко размахивать гладиусом, с восторгом слушая свист отточенного железа. Завизжавшие зеваки стали давиться в панике, норовя увернуться от реального рубящего увечья.

Солнце уже заметно склонилось вниз, но всё равно пекло вовсю. Было жарко до одурения; хотелось много холодной воды снаружи и вовнутрь, а после — покоя и развесистой тени.

По дороге повар, преданно семеня рядом с Раисом, знакомил того с рецептами возможных кушаний. Голосом повар обладал гугнивым, но громким, так что слышно его было хорошо.

— …Поросёнка выпотрошу да нафарширую его рубленым цыплёнком, да потрохами, да мелкой рыбой, да вялеными колбасами, да финиками, да сельдереем, да луком-пореем, да туда разобью десять яиц… — бубнил повар, словно рассказывал урок. — Потом поросёнка зашью. Затем приготовлю соус. А сделаю его так. Растолку зёрна перца, кориандр, горчицу, смешаю с гарумом, оливковым маслом и мёдом. Поросёнка стану запекать и поливать соусом. Или вот ещё… Солёную рыбку возьму, куриную печёнку, да сыр, да залью гарумом, да перца и тмина положу обильно, потом сварю всё, а потом залью сырыми яйцами…

— Сальмонеллеза нам ещё не хватало… — пробормотал Лёлик, внимательно слушавший сии замысловатые планы по совмещению в едином блюде столь противоречивых ингредиентов.

— А вот ещё… — продолжал трындеть повар благосклонно внимавшему Раису. — Возьму айву с репчатым луком, порублю мелко, смешаю с творогом, потом посыплю перцем обильно и стану варить медленно в смеси вина с мёдом…

Лёлик фыркнул и стал решительно протестовать против такого извращённого плюрализма в кулинарии, а присоединившиеся к нему Серёга и Боба в один голос потребовали пищи простой и незамысловатой, причём Серёга уж совсем скатился до упаднического примитивизма, изъявив желание видеть на праздничном столе одни лишь бутерброды да крутые яйца, которые он назвал правильной закуской.

Раис за повара вступился и начал живо разглагольствовать о пользе эксперимента в гастрономии, на что Лёлик тонко заметил, что слова "гастрономия" и "гастрит" одного корня.

 

Глава 44

В которой герои пируют, а Раис корректирует скульптуру.

Так за полемикой мы, наконец, подошли к своей обители. Вилик отворил ворота сразу и настежь, будто только и караулил наш приход. Приобретения были сложены во дворе вавилонской башнею рядом с кучей покупок от первого нашего захода, которая не особо и уменьшилась. Носильщики, получив щедрую плату, гурьбою удалились. Лёлик сделал строгий выговор вилику за нерасторопность; тот в своё оправдание забормотал, что занимался баней, которая уже готова. С превеликой радостью мы бросились принимать водные процедуры. Быстро скинув одежду в раздевальне, мы сначала кинулись в холодный бассейн, затем по очереди сходили под горячий, с позволения сказать, душ. Боба, пользуясь случаем, начал рачительно простирывать носки и исподники. Мы последовали его примеру. Один Лёлик принялся ворчать насчёт того, что не пристало нам, как состоявшимся рабовладельцам, заниматься постирушками, и надо бы припахать рабов. Джон напомнил Лёлику, что местные методы стирки за неимением не то чтобы "Ариэля", но даже и хозяйственного мыла, предполагают использование жидких отходов жизнедеятельности, и что наши невольники, не мудрствуя лукаво, таким способом и постирают. На это Лёлик с досадою выругался и присоединился к нам. Закончив стирку, мы снова поплескались в холодной воде, чем вполне и удовлетворились.

В перистиль мы вышли голые как Адамы, захватив стираные вещицы и развесив их вольно на садовую скульптуру под ещё горячее солнце. Лёлик шумнул маячившему вилику, чтоб сей момент принесли нам тоги, а когда оные были доставлены, мы завернулись в них как в банные простыни в своё полное удовольствие.

Джон бодро приказал вилику, чтоб тот отправил, не рассусоливая, рабов мыться, после чего выдал бы им новую одежду, а старую выбросил вон. Засим мы вышли во двор перед домом, влезли в тень и задумчиво оглядели приобретения.

— Ну и набрали! — восхитился Боба. — Самим супермаркет открывать можно.

— Куплено лишь для своих нужд и потребностей! — строго прервал еретические мысли Раис.

Вскоре вилик привёл свежемытых и наряженных в обновы рабов. Выглядели они довольными и бодрыми, и глядели на нас преданно.

Раис осмотрел их с удовольствием и заявил:

— Ну значит так! Я иду кумекать насчет трапезы… со мной повар и парнишки, ну а вы покупки в дом заносите, интерьер, украшайте!… Ну, вперёд!

— Ты это там… много не пробуй, а то аппетит перебьёшь, потом кушать не будешь, — заботливой мамашей посоветовал Боба.

Раис лишь ухмыльнулся на подобную дискриминацию врождённых своих способностей и ушёл, уводя повара и пацанов. Лёлик без особой надежды крикнул вслед, чтобы готовили без выкрутасов.

Началась беготня. Перенесли провизию на кухню, в которой обнаружился холодный погреб, потом принялись за предметы быта и роскоши, рассовывая их по всем углам дома. Получалось наподобие то ли провинциального музея, то ли лавки начинающего антиквара.

Из кухни весьма скоро начали поступать аппетитные ароматы, заставлявшие особо остро чувствовать стремительно нараставший голод.

Коллеги наперебой взялись обсуждать возможные варианты уготованных нам кушаний. Лёлик мрачно прогнозировал, что ждут нас извращённые яства наподобие сала в повидле, причём всё будет обильно залито вонючим гарумом. Боба же, преисполнившись оптимизма, горячо отстаивал версию о благоразумии Раиса, ограниченном рамками книг о вкусной и здоровой пище, причём особенно продвигал неизвестно с чего возникшую идею о сибирских пельменях размером почему-то с лапоть, но потом, докричавшись до хрипоты, сам себя и опровёрг, здраво рассудив, что у повара нету мясорубки, а без неё пельмешек и не сделаешь.

Выскочил из кухни распаренный Раис, задышал часто, хватая воздух пойманным карасём.

— Ну как там готовка? — с надеждою спросил Боба.

— Во! — воздет был торжественно сосисочный палец.

— Ура! — возрадовался было Боба, поглаживая живот.

— Но ещё не готово, — остановил восторженный порыв Раис, после чего оглядел триклиний и, скривившись, спросил: — А зачем я цветов всяких, ромашек-лютиков набрал, зачем средства транжирил?

Мы недоумённо пожали плечами.

— Ну и бестолочи! — искренне удивился Раис. — Давайте-ка букетов везде натыкайте, да прочих кикибан с венками, чтоб, значит, воздух надухарить, и глаз радовался! — после чего вновь удалился на кухню, а мы от нечего делать послушно взялись за поставленную задачу.

Наскоро комплектуя цветочные наборы, мы охапками запихивали их куда придётся, рассыпали по полу, накидали художественным образом розовых бутонов в бассейн. Боба, громко хвастаясь своими навыками в плетении венков, ухватисто наплёл оных и заставил нас их надеть, после чего уселся вязать гирлянды; Лёлик добросовестно подавал ему стебли, лишь изредка подсовывая колючие. Наворочав парочку размером с праздничные транспаранты, они полезли их вешать на все архитектурные выпуклости, до которых могли только дотянуться. Получилось мило.

Время в заботах прошло быстро; солнце уже не освещало перистиль, сумерки начали растворять тени и приглушать звуки. Вновь появился раскрасневшийся Раис. Боба тут же подскочил к нему и нахлобучил обширный венок, походивший на цветочную полянку, отчего Раис стал походить на развесёлого Бахуса восточного оттенка.

На наши заискивавшие взоры голодных новобранцев перед раздатчиком пищи он благосклонно кивнул головой и хлопнул в ладоши. Из кухни гуськом вышли эфебы в парадных туниках с блюдами в руках и чинно, в ногу, направилась к столу. Вкусные ароматы стремительно наполнили зал.

— Первая подача! — торжественно провозгласил Раис и повёл рукою плавно как Василиса Премудрая. — Закуска, господа!

На блюдах кругами разложены были куски ветчины, колбас, окорока, копчёного сала, сыров, украшенные свежими листочками салата и лохматой петрушкой, что, конечно же, являлось для нас картиной знакомой и манящей.

— Даёшь!… — завопил как революционный матрос Серёга, выхватил у ближайшего раба блюдо, брякнул его на стол, схватил всей пятерней что попалось и начал пихать добычу в рот, одновременно махая свободной рукою парнишке, державшему с некоторой натугою пузатую амфору.

Коллеги на некоторое время растерялись, но, не выдержав испытание дурным примером, усугубили беспорядки и с гиканьем последовательно расхватали блюда с закусками. Я так же зацепил еды, сделал себе сложный бутерброд из сыра, ветчины и окорока с прослойками салата и начал его уминать, откусывая максимально возможные куски.

Раис от возмущения не мог ничего толком сказать, а только фыркал как подавившийся кот да плескал руками.

— Да что вы как в забегаловке, господа! — утирая враз залоснившиеся губы, гостеприимно заявил Джон, успевший уже уютно развалиться на ложе. — Располагайтесь!

Мы сноровисто заторопились занимать места, плюхаясь расслабленно. Я устроился на одном ложе с Лёликом.

— Па-а-прашу наливать! — закричал как городовой при исполнении Серёга и погрозил кулаком замешкавшимся рабам.

Эфебы всполошённо забегали, снабжая каждого из нас чашами, а заодно и широкими плоскими тарелками.

Вилик, ещё незнакомый с нашими привычками, хлопотливо притащил кувшин с водой и широкогорлый сосуд кратер — для того, чтобы, как водится, размешать вино водой, но Серёга прикрикнул на него строго, наказав убрать ненужную жидкость с глаз долой сей же миг.

На первый разлив Серёга выделил пыльную амфору с опимианским вековым фалерном, приказав подать её прежде всего себе в руки. Он любовно обтёр с боков амфоры пыль, затем встал с ложа и сам разлил вино. Оно оказалось густым как сироп, багровым до черноты с несколько фиолетовым оттенком и имело насыщенный и сложный аромат.

В последнюю очередь Серёга налил себе, поднял чашу и проникновенно сказал:

— Ну, чтоб всё путём!… — после чего торопливо выпил и настороженно замер, прислушиваясь к эффекту.

Коллеги бодрыми возгласами поддержали краткий и ёмкий тост. Я отхлебнул и, как знаток, почмокал, распознавая тёрпкий букет с привкусом горьковатого мёда и вишни. Разумеется, несмотря на столетнюю выдержку, данное вино имело крепость такую же, как и прочие не столь заслуженные и выдержанные вина, полученные в процессе естественного брожения. Серёга сиё быстро распознал, поскучнел, плюхнулся обратно на ложе и махнул паренькам, чтоб наливали по следующей уже без всяких церемоний.

Подростки притащили новые закуски: мелко шинкованную капусту и свеклу, оливки, варёные яйца, мясо моллюсков, уже лишённых своих раковин, солёную рыбёшку, обжаренные шампиньоны. Почти всё это было обильно залито густым соусом, от которого явственно несло аммиачными миазмами гарума.

На столе места для такого количества тарелок и мисок не хватало, и потому наши официанты обносили нас по очереди под настойчивые вопли Раиса, рекомендовавшего пробовать всё в обязательном порядке.

Лёлик скособочил физиономию, нарочито зажал одной рукой нос и заорал в ответ, что скорее налопается варёного лука, которого терпеть не может, чем притронется к какому-нибудь харчу, осквернённому этой подлой вонючкой гарумом. При этом свободною рукой он ловко стырил у меня с тарелки остатки мясо-сырной нарезки и начал её споро трескать, по-братски приговаривая, что я сам виноват, потому что в кругу друзей клювом не щёлкают. Я не стал вступать с ловчилой в контры, а выбрал себе оливки, которые всего лишь навсего были обильно посыпаны перцем.

Коллеги тоже себе что-то выбрали. Мы продолжили трапезу, прихлёбывая вино. Серёга ласково призывал наливать, что служки и делали, беспрерывно меняя опустевшие амфоры на новые, так что питиё протекало плавно и обильно. Чему так же способствовало и отсутствие отвлекающего фактора — а именно, пригожего пола.

Джон кстати разъяснил, что градусы, а точнее, спиртус виниус образуют в сусле винные бактерии, но когда концентрация спирта достигает одиннадцати градусов, бактерии такого не выдерживают и помирают.

— Слабаки! — презрительно бросил Серёга в адрес бактерий.

Потому все вина крепче одиннадцати градусов, продолжал Джон, есть продукт не натуральный, а креплёный чистым спиртом, который пока ещё делать не научились. Серёга загорелся идеей и начал мечтать: как бы соорудить самогонный аппарат, начать гнать чачу и продавать римлянам. Лёлик предположил, что это дело закончится тем, что Серёгу посчитают отравителем и сбросят с Тарпейской скалы.

Серёга подумал и рассказал историю о том, как были они в деревне и набрались самогонки по самое не могу. После этого один из них пошёл прогуляться и сверзился в овраг, отчего весь исцарапался. А когда днём пошли поглядеть на место происшествия, то увидели крутой склон высотою с трёхэтажный дом. Так что если был бы кореш тверёзый, то точно бы убился. Лёлик хохотнул и предложил Серёге пойти в десантники, а там предложить новый способ десантирования без парашютов.

Раис откашлялся и известил о том, что настало время для основных кушаний.

Первоначально нашему вниманию явлено было блюдо, которое несли два эфеба вместе. На блюде располагались жареная курица в центре, а вокруг неё также сготовленные цыплята. У каждой птицы имелась на нужном месте голова — коряво вылепленная из теста и обеспеченная глазами из зёрен перца. Вокруг в виде лужка красовались целые заросли зелени: салата, сельдерея, петрушки.

— Вот значит, кура пикантная в живописном оформлении, — отрекомендовал Раис, подозвал эфебов с блюдом и быстренько завладел курицей, предложив нам полакомиться цыплятами.

Коллеги начали разбирать угощение. Я также получил упитанного цыплёнка и обследовал его. Тот был явно облит мёдом и обсыпан тёртыми орехами. И здесь непременно присутствовал неприятный запашок гарума. Я попробовал на вкус. Вкус был странен. Обильно переперченную, но с тем и сладковатую жареную курятину с горьковатым привкусом миндаля мне есть ещё не приходилось, и я решил, что не стоит и привыкать. Коллеги также стали ворчать и требовать блюд попроще и посъедобнее.

Раис на подобную критику сначала показательно — со сладострастным чавканьем — поедал курицу, но затем поскучнел, сморщился, отложил её недоеденной, облизал пальцы и принялся осторожно ругаться, намекая на недоразвитость, а, попросту, вульгарную грубость наших пищевых пристрастий. Но потом всё же признал в кушаньях отдельные недостатки и начал неубедительно ссылаться на отсутствие справочника по кулинарии и особенно майонеза "Провансаль".

Боба спросил: а нет ли ещё чего?

Раис приободрился и объявил:

— А теперь самое главное блюдо!

Уже три эфеба вместе вынесли большое глубокое блюдо, на котором в густом коричневом соусе, словно в грязи, красовались два жареных поросёнка, радовавшие глаз золотистой и маслянистой корочкой. За ухом у одного поросёнка залихватски заложен был пышный розовый бутон. Благоуханный запах жаркого разнёсся кругом.

Появился повар с внушительным ножом в руках и начал поросят разделывать. Сначала он их разрезал вдоль спины, как фокусник извлёк оттуда аппетитно выглядевшую мешанину из маленьких колбасок и сложил её на отдельное блюдо, а затем ловко разобрал поросят на составные части. Пареньки сноровисто наделили каждого из нас приглянувшейся порцией.

Боба первым откусил, подумал и начал смачно жевать, щурясь довольно. За ним последовали и мы. Поросята были сготовлены по высшему разряду: хрустящая корочка сверху, а под ней нежное мясо с ароматом трав и копчёностей.

Лёлик с подозрением поглядел на нас, наконец-то предавшихся обжорству, осторожно мясо понюхал, лизнул его, а затем схватил вымазанный жирным соусом кусок и вгрызся как голодный хищник.

Смолотив по порции, мы охотно соблаговолили потребовать добавки.

Раис уплетал свинину за милую душу, прерываясь лишь на то, чтобы отхлебнуть вина и настойчиво призвать нас кушать, кушать и кушать как завещал великий Лукулл.

Лёлик на эти слова скандально завопил, обвиняя Раиса в том, что тот без спроса лапал энциклопедию, а иначе откуда бы ему знать о Лукулле. Вопил Лёлик долго и, в конце концов, веско заявил, что он как истинный казак ложку, книжку и жену не даст никому. Пьяный Джон ухмыльнулся и аморально заметил, что вот пусть сначала Лёлик женится на своей голенастой соседке, откормит её, чтоб было на что посмотреть, а потом уж он, Джон, поглядит: кто кому чего даст. Лёлик теперь уже набросился с бранью на Джона, который в ответ лишь подло ухмылялся в усы и похабно бесновавшемуся коллеге подмигивал.

Когда Лёлик, обиженно пыхтя, угомонился, Раис с достоинством ответил, что выражение "Лукуллов пир" запало ему в душу ещё в раннем детстве, то есть, о римском гурмане он наслышан и без данной книжонки. Лёлик недоверчиво хмыкнул, но согласился, заявив, что обжора обжору видит издалека. Потом ехидно и с намёком поинтересовался: а не знает ли заодно Раис про то, что Лукулл, когда жрать, жрать и жрать было уже невмоготу, применял навроде способа двух пальцев гусиное перо, отчего опорожнялся верхним образом и снова жрал, жрал и жрал. Раис пожал плечами и с достоинством заявил, что он и так кушает сколько хочет, а хочет столько, сколько есть.

А Серёга всё призывал наливать и выпивать. Вина были всевозможные: и отменно сухие, как раз к мясу, и сладкие, и с тёрпким мускатным привкусом, и благоухавшие цветочными ароматами; так же и палитра их поражала многообразием: в моей чаше поочередно побывали жидкости багровые, янтарные, вишнёвые, густого рубина, соломенные, лиловые и даже бледно-золотистые с каким-то странным зеленоватым мерцанием. Всё это хотелось попробовать, и вскоре стало непонятно: то ли я запиваю, то ли закусываю. Подобное изобилие подействовало безотказно — в голове зашумело, интерьер слегка закачался.

— А ну-ка, пацаны, давайте-ка тоже за наше здоровье хлобыстните! — призвал Серёга эфебов.

— Нечего их баловать… ик… а то совсем на шею сядут, — строго остерёг совсем уж пьяный Лёлик и погрозил пальцем.

— Ничего, я в их возрасте уже водочку пивком лакировал! — отечески поведал Серёга с гордым видом, будто признавался в поступке благородном и даже где-то героическом.

Пареньки без особых пререканий притащили для себя посуду, разлили вино, переглянулись между собой и слаженным хором крикнули нам здравницу, после чего лихо выдули по полной чаше.

— Молодцы! — похвалил Серёга. — Сработаемся!

— А всё-таки жаль… ик… что рабынь не закупили… — заплетавшимся языком пробормотал Лёлик, мечтательно разглядывая симпатичную мраморную Венеру.

Богиня любви, чуть наклонившись вперёд, с милой стыдливостью прикрывала одной рукою налитую грудь, а другую применяла взамен фигового листка. Но при всём её рукообразном целомудрии навязчиво казалось, что Венера неукоснительно косилась в нашу сторону и улыбалась игриво самыми уголками пухлых губ. Если, конечно, разгорячённая фантазия не красила задумку скульптора на свой лад.

Лёлик, препошло осклабившись, поманил статую пальцем, но та, разумеется, с места не сдвинулась. Лёлик жестоко обиделся, кинул в статую косточкой и вознегодовал в благородном порыве:

— А чего она всё закрывается?! А я не желаю, чтоб… ик… закрывалась!

— Пра-а…льно! Нечего стесняться, тут все свои! — поддержал его Раис, так же порядком набравшийся, несмотря на рекордное количество истреблённой закуски.

Он сполз неуклюжим колобком с ложа, подошёл вперевалочку к мраморной барышне, рачительно потрепал её за ляжку и попробовал наклониться так, чтобы разглядеть место, прикрытое заботливой рукой, но лишь вспотел и рассердился.

— А ну, дай ей по рукам! — грозно посоветовал Лёлик.

Раис обнадёживающе кивнул, подозвал эфеба и чего-то ему сказал. Эфеб торопливо убежал. Раис, покачиваясь с пяток на носки, многозначительно статуе ухмылялся и хехекал не без намёка. Исполнительный пацан быстро обернулся и вручил Раису принесённый топорик.

— Ну что, допрыгалась!… Сейчас я тебя тюкну!… — сурово посулил Раис и, широко размахнувшись, отчего тога распахнулась, оголив тугое как турецкий барабан пузо, нанёс два стремительных удара. Отбитые по локоть руки упали с сухим стуком на пол и раскололись.

— Вот теперь полн… пр-рядок! Обзор что надо! — порадовался бухой вандал и принялся пристально рассматривать открывшиеся достопримечательности.

К нему присоединился Лёлик, и они начали что-то обсуждать, дружно покачиваясь и тыкая пальцами в интересные места.

— Нельзя так с дамой хул… хул…ганить… — пробормотал Боба, близоруко щурясь на любителей прекрасного, попытался встать, но лишь сполз с ложа на пол, где и захрапел мирно.

Я внимательно присмотрелся к пострадавшей, и она показалась очень даже знакомой…

…Уже потом, после нашего возвращения мне вновь довелось увидеть нашу статую. Это произошло в одном весьма именитом музее, расположенном в культурной столице нашей Родины. Там, в небезызвестном Греческом зале, я её и обнаружил. Вокруг толпилась группа экскурсантов, внимавших одетой в строгий серый костюм седовласой тётечке с мощными очками в роговой оправе на породистом носу.

Тётечка, плавно поводя сухой дланью в сторону моей мраморной знакомицы, заученной скороговоркой повествовала о том, что руки та потеряла при каком-то там знаменитом пожаре. Неожиданно для самого себя, воспользовавшись возникшей паузой в резвом течении лекции, когда тётечка после изрядной фразы вдыхала очередную порцию воздуха, я вклинился и заявил, что де это не совсем так, а, точнее совсем не так, и руки ей просто-напросто отшибли топором, а пожара при том не было и в помине. Тётечка удивилась и снисходительно спросила: откуда мне известны столь спорные подробности. Я сконфузился и пробормотал, что знаком не понаслышке, а присутствовал при том лично. Тётечка саркастически ухмыльнулась тонкими губами и уточнила: когда и где же это было? Мне бы отмолчаться и уйти, но нелёгкая дёрнула меня сказать истинную правду, то бишь сознаться в том, что довелось мне побывать в древнем Риме во времена Гая Юлия Цезаря.

Тётечка напряглась и стала улыбаться мне вежливо и предупредительно, как улыбаются опасным психам, находящимся на пороге психомоторного перевозбуждения. Экскурсанты взволнованно зашептались и большей частью стали от меня отодвигаться; двое же коренастых мужичков провинциального вида, напротив, перемигнувшись, начали бережно заходить с двух сторон, держа руки врастопырку, что явно свидетельствовало о их готовности схватить меня и не пущать до прибытия надлежащих санитаров. Посему я, поспешив откланяться, торопливо пробежался через анфиладу залов, путая следы, а затем ещё на всякий случай битый час просидел на корточках за гранитным египетским саркофагом. Который, к слову, тоже показался мне знакомым…

(Так что, если будете в том самом музее, непременно полюбопытствуйте. Статуя стоит сбоку от входа в зал на гранёном постаменте на фоне облицованной багровым мрамором стены. Следы топорика видны прекрасно…)

А банкет по случаю начала осёдлой и полнокровной жизни подходил к банальному концу. По крайней мере, для меня, поскольку изображение в моих глазах ощутимо поплыло и даже стало рябить как на экране забарахлившего телевизора. Я догадался не применять народный метод телевизионного ремонта, то есть, не стал стучать себя по кумполу, а просто прилёг поудобнее и смежил веки. Последнее, что я воспринял, было нестройное хоровое пение в исполнении Джона и Лёлика, и, хотя невнятные, но бодрые кличи Серёги, призывавшего молодое поколение, то есть эфебов, ещё разок выпить за наше здоровье…

 

Глава 45

В которой герои прогуливаются, наблюдают триумфальное шествие, едва не попадают под раздачу и встречают старого знакомого.

Очнулся я непонятно где. Показалось даже в который раз, что всё это залихватское историческое приключение всего лишь привиделось, а теперь пришло время пробудиться в знакомой реальности, но тут в поле зрения возник разглядывавший меня с опаскою пацан в тунике, своим туземным видом подтвердивший продолжение ситуации.

Покрутив головой, я разобрался со своим местоположением: находился я в комнате, которую давеча и выбрал. Я лежал на кровати; в висках ломило, язык как-то очень неуютно помещался в пересохшем рту. Кое-как я приподнялся, свесил ноги, тупо посмотрел на мельтешение цветных зайчиков на ковре, потом осторожно потрогал лицо, где обнаружил под глазами огромные мешки. Пацан завозился и что-то испуганно пробормотал. Выглядел он так же не лучшим образом: оливковая кожа имела нездоровый мучной оттенок, глаза вовсе не горели юным задором; ко всему подросток часто икал, деликатно прикрываясь ладошкой.

— Что скажешь? — вяло промямлил я и удивился хрипатой гнусности своего голоса.

— Послали будить тебя, господин, — промямлил пацан. — Господа уже в зале собрались…

— Небось, снова вино пьют? — спросил я.

Подросток побледнел, судорожно крякнул и выскочил из комнаты.

"Угу", — догадался я, — "небось, Серёга вчера переборщил с угощением юношества…".

Затем я озаботился насчёт одежды, но её на себе не обнаружил. Вспомнилось, что вчера после банных процедур мы перешли на тоги. Сей предмет одежды валялся скомканной тряпкой на кровати. Моё походное обмундирование лежало достаточно аккуратно свёрнутым на стуле. Не увидел я личного оружия и рюкзака, отчего на миг шустрой ледяной змейкой скользнула паника, но тут вовремя вспомнилось, что вчера мы это своё хозяйство разместили в сундуке под замком.

Потерев уши для поднятия ясности рассудка, я кое-как расправил тогу, накинул её на себя, а затем вышел в перистиль.

В районе крыши живо щебетали воробьи. Пахло цветочными ароматами.

В триклинии имелся только один Лёлик, расслабленно валявшийся на ложе и что-то попивавший из чаши. Остальные коллеги, судя по доносившимся бойким голосам, находились в атриуме.

Я умылся из мелодично плескавшего фонтанчика и подошёл к коллеге.

— Неужто вино хлебаешь? — удивлённо спросил я.

— Да нет, — лениво ответил Лёлик. — Мулсум это… — Лёлик подлил в чашу из серебряного кувшина и порекомендовал: — Освежает.

— Что ж, освежусь! — сказал я, присел на свободное ложе, налил напитка в пустую чашу, выпил, налил ещё и ещё выпил.

В голове прояснилось, в животе разгладилось. На столе на тарелках лежали ломти пшеничного хлеба, сыр, окорок, творог, мёд, оливки и финики. Большая ваза полна была всяких фруктов. Я с аппетитом позавтракал.

Из атриума раздались возбуждённые вопли.

— Что это там?

— Да одеваются… — лениво ответил Лёлик. — В местные наряды.

— А ты чего игнорируешь? — спросил я.

— А у меня свои задумки! — заявил Лёлик и умудрился лёжа гордо подбочениться.

Я встал и направился в атриум. Прочие коллеги имелись там в полном комплекте. Всеобщее внимание приковывал Раис или, точнее, его новый наряд, состоявший наподобие капусты из нескольких слоев.

Сначала шла длинная оранжевая в золотых цветах туника, из-под коей торчали красными блестящими носами резиновые боты; поверх напялена была короткая туника столь великолепного зелёного цвета, что кругом модника увивалась стайка бабочек, обознавшихся насчёт лужайки. В качестве третьего слоя Раис примерял белоснежную тогу. Он так и сяк поправлял складки, обильными волнами обрамлявшие его выпуклый торс и заглядывал в бронзовое массивное зеркало, которое держал, отдуваясь, вилик.

Прямо на мозаичном полу навален был разноцветный ворох ещё не оприходованных одежд, в которых копался Серёга. На парадном столе картибуле лежали наши высохшие носки и исподние вещицы. На нём же, расслабленно болтая ногами, сидел Джон и, как бы подводя теоретический базис под столь декоративный маскарад, рассуждал неторопливо, успевая пощипывать ягодки с полновесной виноградной грозди, которую с усердием держал на тарелке эфеб:

— …Так что, приоденемся по-местному, чтобы никто не догадался о нашем инкогнито. А то, если выйдем в собственных костюмах, того и гляди, засветимся, снова Цезарь накинется со своими военными предложениями…

— Нечего, нечего ему! — строго сказал Раис. — Мы люди усталые, нам покой и отдых потребен.

Я подошёл к Бобе, стоявшему у имплювия. В комнатном бассейне слабо колыхалась вода, в которой ярким прямоугольником отражалось небо с облаками. В руках Боба держал чашу, из которой пил маленькими глотками.

— Мулсум пьёшь? — спросил я его.

— Да нет, вода это, — ответил он.

— Где взял? — спросил я.

— Да вот же, — Боба зачерпнул прямо из имплювия и выпил.

— А как же кипятить от заразы всякой? — усомнился я.

— Да её ж ещё не придумали, — пожал плечами Боба.

Раис устал расправлять тогу и капризно справился: где его каска? Тут же прибежал эфеб, на ходу продолжая полировать медный головной убор тряпочкой. Каска сияла празднично и ослепительно. Раис одобрительно похмыкал, надел каску наискосок как модную шляпу и снова засмотрелся на себя в зеркало, в котором, впрочем, трудно было что-то разглядеть.

— Ну ты и напялил! — сказал я ему. — Жарко не будет?

Раис недовольно покряхтел и ответил:

— Красивым быть не запретишь! — но всё же, после некоторых раздумий тогу снял и небрежно кинул её в кучу одежды. Затем подпоясался фигурным с серебряными бляхами поясом, на который приспособлен был объёмистый кошель, и автоматически засунул за пояс свой пожарный топорик.

Вышел вперёд как на подиум Серёга, обрядившийся в мешковатую тунику — белую с синими узорами. Туника имела широкие, очень длинные рукава, и была герою выше колен, отчего виднелись худые белые ноги, исчезавшие в порыжевших за время похода сапогах. Всё это вызывало неоднозначное впечатление, поскольку ко всему ещё Серёга опоясался своим солдатским ремнём, на котором болтался штык-нож, отчего наш друг стал походить на дневального из шотландцев, которые, как известно, предпочитают юбки штанам.

Серёга с трудом засучил рукава и жизнерадостно сказал:

— А чо, хорошо! — одновременно кокетливо приподнимая подол и притоптывая сапожищем. — Снизу поддувает!

— А ты трусы-то надел? — спросил его Джон.

— А зачем? — в ответ спросил Серёга. — Так приятней.

— Ну и ходи как ваххабит! — проворчал Джон.

Серёга в ответ неуважительно хехекнул и веско выразил своё кредо:

— Кто блатует, тот поймёт!

Я не стал следовать примеру раскрепощённого коллеги и надел исподники, а потом начал швыряться в развале одежды. Ко мне присоединился Боба. Ничего под свои размеры он не нашёл, а потому подобрал тогу, отринутую Раисом, попытался в неё закрутиться, вертел так и сяк, затем позаимствовал у Серёги штык-нож, прорезал дырку посередине, просунул туда голову и бережно расправил полученное одеяние по фигуре, отчего стал походить сзади на ангела, а спереди на умалишённого.

Джон слез со стола, подошёл к куче, пошевелил её ногой с некоторым презрением, вытащил белую тунику с золотой каймою, надел её, посмотрелся в зеркало и остался доволен.

Я, не особо мудрствуя, выбрал себе тунику поскромней из тонкой бледно-голубой ткани и надел её через голову, перед тем, понятно, скинув намотанную тогу. Отсутствие на себе штанов не оставляло равнодушным — с одной стороны казалось, что явно чего-то не хватает, а с другой возникало вольготное чувство бытовой свободы.

Эфебы по команде притащили нашу обувь. Я обул свои заслуженные кроссовки, подпоясался широким кожаным с бронзовыми кругляшами поясом, в котором изнутри сделаны были кармашки, и посчитал себя готовым к выходу в свет.

Раздался лязг и звон: вошёл в атриум со стороны перистиля Лёлик. Вид его был лих и грозен как у богатыря Муромца и махновца вместе взятых. Верхней одеждой коллеге служил кожаный с пластинами из полированного железа панцирь; ниже прямо поверх родных джинсов пристёгнуты были массивные поножи, при каждом шаге тёршиеся друг об друга со скрежетом. Чресла свои милитарист опоясал широким поясом с фартуком из ремней с металлическими бляхами. На перевязи висел меч в узорчатых ножнах; за пояс был заткнут кинжал с хищным кривым лезвием. Голову нашего боевитого друга венчал начищенный до эталонного блеска римский парадный шлем с серебряными рельефами и с роскошным плюмажем из кислотно раскрашенных перьев.

Раис, узрев подобное великолепие, насупился, снял каску и стал натирать её подолом.

Бренча и стуча облачением, Лёлик тяжёлой расхлябистой походкой подошёл к нам и приосанился.

— Ишь ты! — сказал Серёга, подошёл к витязю и потрогал панцирь.

— А огнестрельное оружие теперь не уважаешь? — спросил Джон.

— А зачем? — искренне удивился Лёлик. — У меня вот!… — он с лязгом выхватил из ножен меч и картинно помахал им.

— А ты что, фехтовать обучен? — спросил я.

— А чего тут мудрого? — хмыкнул Лёлик, выставил меч перед собой и стал им энергично тыкать вперёд, приговаривая как курсант на занятиях по штыковому бою: — Коли, прикладом, коли, прикладом… — хотя, конечно, никакого приклада у меча не наблюдалось.

Все были готовы. И в этот раз решили не брать с собой огнестрельный арсенал, и не потому, что Лёлик был боевитым молодцом, а по причине нежелания раскрывать свою маскировку и таскать тяжести. Один лишь Серёга вновь захватил гранату и шмайссер. Гранату он сунул за пазуху, а автомат умудрился разместить на манер тайного агента подмышкой.

Раис достал из сундука следующий мешок с ауреусами, набил монетами свою калиту, а потом скомандовал вилику построить всех рабов для получения отеческого напутствия. Тит с облегчением прислонил зеркало к постаменту статуи и убежал.

Вскоре весь наш невольничий контингент предстал перед нами. Рабы выглядели какими-то не в меру раздобревшими и помятыми, словно не мы, а они вчера предавались чревоугодию и винопитию. Один эфеб был совсем плох. Стоять он сам явно не мог — двое других пареньков держали его под руки. Болезный, закрыв глаза, обвисал, натужно икал и жалобно ахал. Вид его был ярко выраженного зеленоватого оттенка.

— Ага, пацан, надрался! — воскликнул Серёга с одобрительными нотками в голосе.

— А ну, макните его! — скомандовал брезгливо Джон.

Пареньки с готовным рвением покрепче подхватили товарища и разом шуранули в имплювий. Тот с шумом плюхнулся в воду и тут же вскочил, визжа как обиженный поросёнок.

— Чтоб к вечеру все были как огурцы! — скомандовал Джон и погрозил пальцем.

Раис начал наставлять повара насчёт меню позаковыристей, но мы хором отвергли сей план и потребовали стряпни, соответствовавшей нашим привычкам. Лёлик ко всему категорически запретил употреблять гарум и присовокупил упоминание о страшной и неминуемой каре в случае отсутствия подобающей вкусности блюд.

— Ты давай расстарайся, милейший, — взыскательно молвил вилику Джон. — Мебель перетащите из зимнего триклиния в летний! А то сегодня у нас гости будут!…

Упоминание о гостях прозвучало столь весомо, что коллеги дружно заторопились на выход.

Погода стояла истинно южного образца: жарило немилосердно, в глазах рябило от чередования ярких красок и антрацитовых теней. К свежим ароматам цветов примешивался тусклый запах раскалённой пыли.

Мы пошли тем путём, которым нас вёл Макробий знакомиться с недвижимостью. Спустившись с холма вниз, мы направились к Форуму. Странным образом на улицах народа было немного. Зато со стороны Форума раздавался нестройный многоголосый шум.

— Никак в Цирке снова концерт, — предположил Боба. — Пойти, что ли, поглядеть?

— Вот-вот! — хихикнул Раис. — Серёга нам как звезда арены лучшие места устроит!

— Дам по медной башке! — насупившись, отозвался Серёга.

— Да чего мы там забыли? — заканючил стремительно вспотевший в своём тяжком наряде Лёлик, отжимая потные кудряшки, слипшимися кудельками вылезавшие из-под шлема. — Давка, жара, все кричат, мороженого не разносят…

— Нечего тут обсуждать, — веско сказал Раис. — У нас всё запланировано! Идём как один покупки совершать приятные… для души и тела!..

Мы прошли наискосок, держа к началу Форума. Шум большого скопления людей нарастал. Где-то вдали загудели гнусаво трубы, отчего гомон враз усилился.

Мы вышли к Священной дороге и обнаружили на ней основательное столпотворение: народ шпалерами стоял вдоль всей улицы насколько было видно. Люди теснились плотно, так что свободы маневра у нас не было.

На домах висели венки и цветочные гирлянды. Наподобие транспарантов свешивались из открытых окон прямоугольники ярких тканей. Оттуда же густо высовывались люди.

Мы подошли к задним рядам, представители которых старательно становились на цыпочки и тянули шеи, высматривая что-то в начале улицы. Раис, также приподнявшись на носках и вытянув шею, с подозрением оглянулся по сторонам, но ничего достойного внимания не узрел. И мы все также ничего интересного не разглядели.

— Эй, о чём собрание? — напористо спросил Раис щуплого мужичка, суетливо и безуспешно пытавшегося воткнуться в людской массив.

— Так Марк Антоний вернулся! А сенаторы ему триумф назначили! Сейчас вот мимо нас проезжать будет! — возбуждённо поведал тот.

— Надо посмотреть! — сказал Раис, потом решительно надвинул каску на глаза и с криком: — У меня билеты в партер! — принялся протискиваться вперёд.

Действовал он как атомный ледокол среди незначительных льдин. Народ пытался огрызаться, но решительные действия вкупе с блистательными одеждами производили должное успокоительное впечатление. Тем более, пристроившийся за Раисом Лёлик наиболее строптивых тыкал кинжалом в мягкие места.

Следуя за ними в кильватере, мы протиснулись в первый ряд. Щуплый мужичок, не будь дурак, тоже было пристроился за нами, но всё-таки где-то посередине отстал и затерялся в толчее.

Публику сдерживала, не позволяя занять середину улицы, плотная цепочка устало выглядевших стражников в горчичных туниках. Народ в единодушном ожидании всматривался в противоположную от Форума сторону. Улица плавно изгибалась, и потому особого обзора не было.

Рядом с нами стояли два престарелых, но важных римлянина в тогах. Они переговаривались с видом осведомлённых и приобщённых.

— Сенаторы-то специально Антония триумфом наградили. Чтобы Цезарь на него взъелся, — сказал один.

— Думаешь, взъестся? — спросил другой.

— Да вряд ли, — усомнился первый. — Цезарь это голова!

— Да-а! — согласился второй. — Ему палец в рот не клади. До локтя отхватит.

Впереди волной взлетел шум, переметнулся к нам, пробежал нараставшим гомоном дальше. Толпа встрепенулась и подалась вперёд. Какой-то малец выскочил прямо на середину улицы и пробежался по ней. К нему устремился громко ругавшийся стражник. Пацан ловко увернулся и с писклявым криком: "Едут, едут!" благополучно влетел обратно в толпу.

Наконец показалась процессия. Впереди стройной колонной по четыре торжественно выступали ликторы. Прутья в вязанках, обрамлявших древки их топориков и обвязанных жёлтыми и алыми лентами, были явно новыми.

За ликторами шли с гордыми физиономиями представители власти, имевшие вид коллективных отцов римского народа: все сплошь в белоснежных тогах с красными полосами, одни в красных ботинках, другие в чёрных.

— Сенаторы, сенаторы! — заголосила толпа.

Сенаторы надменно поглядывали по сторонам, благосклонно кивали головами и изредка махали руками как члены Политбюро населению.

За сенаторами шли сводной бригадой музыканты. Они пронзительно наяривали в дудки и трубы, от души колотили в барабаны, звонко бренчали литаврами. Особой мелодии в их упражнениях не угадывалось, но общий праздничный настрой появлялся.

— Триумфальное, понимаешь, нашествие… — буркнул, поморщившись, Джон.

За музыкантами прошла ещё одна группа ликторов, а за ней под судорожный скрип и грузный топот стали появляться воловьи повозки, доверху наполненные разнообразным добром и окружённые цепью бдительно выглядевших легионеров. Поклажа вызвала у зрителей вопли неподдельного восторга. На повозках грудами были навалены разнообразное оружие и амуниция — причём в таком количестве, что сразу возникала мысль о несомненной грандиозности побед, одержанных полководцем-триумфатором. За воинскими трофеями следовали трофеи хозяйственные: массивные позолоченные треножники, серебряные сосуды разного дизайна, ковры, распяленные с целью демонстрации узоров, обильно декорированная мебель во главе с троном из дворца в Мемфисе, на котором не так давно восседал безвременно отравленный Птолемей Дионис, толстые свёртки богато расшитых тканей, мраморные и бронзовые статуи. На одной телеге громоздился даже небольшой гранитный сфинкс.

— И когда успели столько натырить? — удивился Раис.

Новые вопли толпы вызвали повозки, катившиеся в плотном сопровождении преторианцев, возглавляемых Дыробоем. На них красовались уложенные в приятные композиции золотые и серебряные слитки; в широких плетёных корзинах драгоценной чешуёй блестели монеты.

— Вот оно, добро наше едет! — завистливо проворчал Лёлик, стряхивая пот со лба.

— Может, на гоп-стоп возьмём? — деловито предложил Серёга и уже принялся вытягивать из-за пазухи шмайссер.

— Оружия маловато… — с сомнением почесал затылок Раис, сдвинув для того каску на самый нос, но потом добавил живо и оптимистически: — Но топорик со мной!

— Отставить налёт! — одёрнул Джон жиганов-любителей. — Нечего светиться! Мы тут нынче тихо мирно, замаскировавшись.

— Что же это получается?! Да что же это творится? — заныл Лёлик. — Нам от похода победоносного ничего и не досталось?!

— А сокровища фараона откуда взяли? — резонно возразил Джон.

— Ну это мы по собственной смекалке! — заявил Лёлик.

— Слушайте, — отметил Боба, складывая чего-то на пальцах. — А ведь были ещё камешки самоцветные. А на телегах их что-то не видно.

— Ах, Антоний, ах, шельмец! — покачал головой Раис то ли с осуждением, то ли с восхищением.

Караван трофеев, вызывая волнообразные восторги римских граждан, проехал дальше. Следом повели пленных. Было их совсем немного — ровно столько, чтобы соблюсти обычай. Все они были мужского полу, из состава разгромленной египетской армии. Пыльные, грязные, понурые, они тащились нестройной толпою, не особенно стараясь смотреть по сторонам.

Народ постепенно переходил к ликованию.

За пленными шли жрецы в балахонистых тогах и с накидками на головах. Одни из них несли на носилках небольшие скульптурки богов, другие тащили курильни, из которых вился синий пахучий дым. Следом молодые парни в белых с золотыми узорами туниках вели с десяток быков светлой масти.

— А это куда ещё говядина? — озадаченно спросил Раис.

— Для жертвоприношения, наверное, — сказал Лёлик.

Далее топала ещё одна команда ликторов. За ними показалась открытая нарядная повозка, запряжённая четвёркой мулов в золотой сбруе.

— А кого это везут? — справился Джон, щурясь как хохол в Китае.

— Кого, кого!… — снисходительно произнёс остроглазый из-за хронического отвращения к печатному слову Серёга. — Клепатру!

В повозке имелось кресло с прямой спинкой. На нём сидела казавшаяся особенно маленькой и хрупкой египетская царица. У её ног примостился озадаченный и растерянный старичок Мухомор.

Царица была наряжена в белое с синими и золотыми узорами платье; на рыжей гриве гладко причёсанных волос сверкала драгоценными камнями диадема. Клеопатра смотрела прямо перед собой и походила на парадную статуэтку, а вид её, бесстрастный и сумрачный, давал понять, что царица совершенно не уверена в нынешнем своём статусе — то ли силком заполученной гостьи, то ли долгожданной пленницы. Тем более что разболтанный римский плебс активно и громогласно приветствовал её непристойными выкриками, что, по-видимому, так же не способствовало её хорошему настроению.

Далее ехали ещё две повозки, в которых помещались прислужницы царицы. Они были совершенно угнетены и деморализованы и пытались прятаться друг за дружку от нескромных взглядов толпы или хотя бы прикрыться накидками. Римляне орали в их адрес абсолютные непристойности, отчего одни девушки были на постоянной основе пунцовыми, а другие, наоборот, бледными.

Лёлик разглядел свою блондинку, потеряно жавшуюся с краю повозки, закряхтел томительно и стал мечтать вслух:

— Вот бы кого заполучить! Вот бы кого на работу взять рабынями!

— И как это возможно? — скептически спросил Джон, при том пялясь на барышень не без вожделения.

Лёлик озабоченно поморщился, а потом заявил не очень уверенно:

— Пойдём к Цезарю да потребуем как награду.

— Ага! — ухмыльнулся Джон. — Так он тебе девчонок и отдаст! Держи ширинку шире.

Лёлик покраснел и завопил скандально:

— Я доблестный герой! Я ветеран боевых действий! Мне положено!

— На "положено" резолюция наложена! — веско молвил Джон. — Вместо девчонок Цезарь тебя снова забреет, на новые битвы!

— А я не согласен! — быстро встрял Раис. — Я на дембеле!

Появились очередные ликторы. Эти вышагивали с особой торжественностью; их прутья овиты были лавровыми ветвями.

За ликторами шёл целый вокально-инструментальный ансамбль. Музыканты дудели в трубы, пиликали на свирелях и флейтах, а один паганини умудрялся на ходу лихо бренчать на лире. Тут же имелись и певцы, речитативом выкрикивавшие что-то хвалебное, за общим гамом почти и неразличимое.

Сразу же за служителями муз ехала колесница, влекомая четвёркой белоснежных лошадей, которых вели под уздцы благообразные юноши. Лошади выступали, словно дамы на образцовом балу. Упряжь и сама колесница под косо падавшими меж домов лучами солнца нестерпимо сверкали изобилием золота и острыми искрами самоцветов. В колеснице в позе памятника самому себе ехал увенчанный лавровым венком Марк Антоний. Толпа грянула такой "виват", что заложило уши.

— Антошка!… — с ненавистью и одновременно с восхищением воскликнул Лёлик.

— Да уж! — проворчал Джон, а затем метко охарактеризовал полководца: — Антон — штопанный… — потом подумал и закончил политкорректно: — Чехол для фаллоса.

За спиной у Антония стоял мужик в синей тунике, державший над головой у триумфатора несколько набок золотую корону и одновременно что-то Антонию старательно нашёптывавший на ухо. Антоний непроизвольно отдёргивал от него голову как от назойливого насекомого.

— Чего это он ему всё бормочет? — спросил Серёга.

Мрачный и потный Лёлик нехотя пояснил:

— Это так положено. Чтобы полководец не загордился, раб ему постоянно говорит вроде того, что тот всего лишь бренный человек.

— Человек — это звучит гордо! — невпопад брякнул Боба.

— Ну, это смотря про кого, — пробормотал скептически настроенный Джон.

Колесница медленно приближалась. Антоний явно упивался рангом триумфатора: с небрежной лёгкостью махал толпе и самодовольно ухмылялся. Был он наряден и неотразим в светло-пурпурной с золотыми узорами тунике, поверх которой накручена была тёмно-пурпурная тога, расшитая золотыми звёздами.

— Ах, шельмец! — завистливо сказал Джон. — Ничего прикид…

В одной руке Антоний держал скипетр из слоновой кости с золотым государственным орлом, в другой пышную лавровую ветку.

— Эх, как они тут лаврушку любят! — удручённо покачал головой Раис, словно из-за римских триумфов возникла на кулинарном фронте нехватка лаврового листа.

За колесницей шествовали с гордым видом трибуны и адъютанты-контуберналы во главе с легатом-пропретором. За ними воин в медвежьей шкуре поверх панциря нёс личный штандарт Антония. За знаконосцем следовали преторианцы в ярко блестевших доспехах. Они бодро шли в строю, скалили зубы и подмигивали молодухам из толпы, тем самым вызывая восхищённые ахи женской части публики.

За преторианцами пёрло остальное войско — к счастью, не в полном составе, а частично: надо полагать, были это особо отличившиеся. Легионеры держались молодцевато и ступали в ногу, отчего происходил тяжёлый слаженный топот, даривший римскому народу веру в мощь его вооружённых сил. Перед каждым отрядом шёл центурион с тростью в руке и очередной знаконосец в медвежьей накидке.

Наконец, проследовал последний отряд. Более продолжения парада не наблюдалось.

Толпа загудела как растревоженный улей. Со всех сторон начали происходить толчки и недовольные крики. Перед оцеплением возник командир — жирный осанистый мужик в горчичной тунике с вышитыми золотом галунами. По его команде стражники покинули свои места и попытались построиться в колонну, но народ, почуяв волю, тут же хлынул в едином порыве вслед за триумфальным шествием, перечеркнув тем самым любые проявления порядка и дисциплины.

Нам пришлось уподобиться щепкам в бурном потоке; сдавленные со всех сторон, мы вместе с толпой покатились по улице и через некоторое время оказались уже на Форуме, поначалу в его середине, возле недостроенной Юлиевой базилики, но затем по прихотливой затее броуновского движения, несомненно присутствующего во флуктуациях массовых неорганизованных собраний, нас вынесло к Ростре прямиком в первые ряды публики, дальнейшую инициативу которой ограничивала густая цепь всё тех же стражников.

Мы поспели как раз к основному действию.

На ступенях широкой мраморной лестницы храма Конкордии стоял Гай Юлий Цезарь собственной персоной. Вокруг теснились сенаторы. Снизу поднимался триумфатор Марк Антоний, ведя за локоток Клеопатру.

Цезарь разряжен был примерно как и Антоний, но, пожалуй, даже и более напыщенно. Его яркие пурпурные одежды были куда как побогаче на предмет золотой вышивки, под которой ткань почти и не просматривалась, на шее висела толстая золотая цепь с блямбой размером с тарелку, запястья скрывались под широкими золотыми браслетами, и даже ботинки были сплошь отделаны золотыми звёздочками. На голове диктатора тоже имелся лавровый венок, но размеров просто неприличных, так что казалось, что это гнездо немалой птицы.

— Вот ведь плешивый, тоже лаврушку нацепил… — проворчал Раис.

— Слушайте, а что тут лысых так много? — спросил Боба.

Замечание его было совершенно справедливым, поскольку, как мы успели обнаружить за время нашего путешествия, среди римлян попадалось неестественно большое количество народу или с жидкой, словно прореженной шевелюрой, или щеголявших загорелыми плешками, или, вообще, лысых как коленка.

— А это от свинца, — нехотя пробурчал изнывавший от жары и тяжести доспеха Лёлик. — У них тут местный водопровод из свинцовых труб сделан. А свинец ядовит. В костях и волосах накапливается. Отсюда и повальная плешивость.

— Это, значит, волосы тяжёлые становятся и выпадают… — сделал глубокомысленный вывод Серёга.

— А что раньше не сказал?! — вознегодовал Раис. — Мы ведь тоже ихнюю воду пьём!

— Ну а ты загнись от жажды… — мрачно посоветовал Лёлик.

Антоний остановился на пару ступенек ниже Цезаря и вытянулся во фрунт. Клеопатра, воспользовавшись освобождённым локотком, сдвинулась в сторону.

Откуда-то сбоку оглушительно грянули фанфары и смолкли.

Антоний, тираня голосовые связки как старшина на плацу, надрывно проорал:

— Великий Цезарь! Сенаторы Великого Рима! Римский народ!… — тут этот самый народ дружно грянул Антонию "Любо", хоть докладчик и находился к народу неподобающим местом.

Цезарь на такое бурное проявление электоральной любви слегка поморщился.

— Я, Марк из доблестного рода Антониев, по воле богов и на примере доблести наших предков, с данным мне доблестным войском одержал доблестную победу над доблест… тьфу… жалкими врагами, посмевшими подло выступить против Великого Рима! — Антоний с размаху вдарил себя кулаком в грудь с такой силой, что гулкий звук разнёсся чуть ли не по всему Форуму.

Цезарь заулыбался широко, но с тем как-то и кособоко, словно по принуждению, шагнул навстречу Антонию, плотно обнял его и стал тискать в объятиях, при том поглядывая на Клеопатру. Царица поймала заинтересованный взгляд Цезаря, стала смотреть в ответ, переминаясь как озадаченная утка.

Наконец Цезарь насмотрелся на царицу, оторвался от Антония, взял его под руку и громогласно объявил:

— Марк Антоний! Я не зря надеялся на тебя! Ты доблестный полководец! Рим благодарит тебя!

Народ вновь грянул здравицу. Антоний раскраснелся, расправил как следует плечи, выкатил грудь полным колесом и стал похож на того самого гоголя, который не писатель, а которым то ли ходят, то ли смотрят.

— А что про нас-то ни словечка?!… Это мы победу завоевали! Без нас получил бы Антошка трендюлей по самое не хочу и не могу! — заворчал Лёлик.

— И не говори! Истинных героев всегда затирают, — согласился я с коллегой. — Но только нам лишняя слава ни к чему.

Народ продолжал ликовать. Сзади, не переставая, напирали, словно в очереди на распродажу. Цезарь приобнял Антония за плечи и что-то начал ему втолковывать, показывая бесцеремонно пальцем на Клеопатру. Антоний в ответ кивал, но как-то нехотя. Цезарь похлопал Антония по плечу и взмахнул рукой. Снова нудно завыли трубы. Вся компания, то бишь, Цезарь, сенаторы, Антоний, и даже Клеопатра, которую теперь уже Цезарь взял за локоток, спустилась с лестницы и отправилась к взвозу на Капитолийский холм.

В толпе послышались компетентные высказывания насчёт того, что идут они совершать жертвоприношение, для которого пригнали целое стадо быков, отчего боги весьма обрадуются и наградят Рим полной лафой.

На Ростре объявился толстый мужик в официальной одежде и хорошо поставленным баритоном прокричал:

— В честь великой победы щедротами диктатора Рима Гая Юлия Цезаря, а так же по велению сената назначаются на Марсовом поле народные гуляния и угощение!!!

Народ празднично заорал, заволновался, некоторые загалдели про то, что на Марсовом поле уже всё готово и надо поторапливаться; напирать сзади перестали, зато передние начали разворачиваться и протискиваться, так сказать, к выходу. При этом торопились после зрелищ за обещанным хлебом не все, а, в большей степени, граждане, одетые попроще, а то и совсем бедно. Обладатели же одежд богатых, наоборот, начали подтягиваться в сторону Капитолийского холма.

— А мы чего же стоим? — опомнился Джон, когда пространство вокруг нас очистилось до состояния хорошо прореженной лесопосадки. — Так и засечь могут.

— Точно, точно! — поддержал Раис. — Пора смываться отсюда, — при этом он глядел вслед торопливо покидавшей площадь публике и машинально облизывался.

— Ты туда не смотри! — одёрнул его Джон. — У нас другая задача!

— А поесть вкусно никогда не помешает, — сказал Раис и заканючил жалобно: — Только на минуточку, посмотреть, чего там народ празднует, как питается!

— А что, давайте сходим, — предложил Боба. — До вечера ещё долго, успеем и посмотреть, и девушками отовариться.

Невзирая на бурные протесты Джона и Лёлика, большинством голосов всё-таки решили первоначально отправиться на народные гуляния и пристроились в хвост торопившемуся народу.

Мы прошли между древним храмом и забором, огораживавшим стройку, обогнули Капитолийский холм, полюбовавшись на его каменистые отвесные склоны, и вышли на Марсово поле. Прямо тут и разворачивался обещанный пир.

Растянувшись в шеренгу, горели костры, тусклые от чрезмерного небесного света; над ними, целиком насаженные на огромные вертела, жарились лоснившиеся от выступавшего жира мясные туши; над кострами поменьше на бронзовых треножниках стояли закопчённые котлы, в которых что-то булькало, распространяя ароматный пар. Одетые в синие туники рабы, следуя командам распорядителей, крутили вертела, сбрызгивали туши чем-то из кувшинов, отрезали длинными ножами пласты уже прожаренного мяса, которые тут же и разбирались с боем страждущим римским народом. Прямо с повозок раздавали круглые хлеба и амфоры с вином. За общим порядком присматривали городские стражники с длинными палками в руках.

— Ого, братаны! Сейчас пожрём вкусно! — возбуждённо воскликнул Раис, упреждая события.

Мы огляделись в поисках: куда податься, но всё везде было оккупировано на совесть, так что и не стоило пробовать пробиться к раздаче.

Раис панически огляделся и с облегчённым вздохом узрел один костёр на отшибе, у коего количество угощавшихся не напоминало пчелиный рой. Впрочем, возможно это происходило оттого, что там кучковались сплошь оборванные босяки разбойничьего вида. Прислуги здесь видно не было, как и не наблюдалось стражников.

На костре побулькивал котёл, у которого кашеварил кривой на один глаз негр с квадратными плечами. Ему помогали несколько расхристанных юнцов. Рядом с костром на холстине, расстелённой прямо на земле, лежала зажареная свиная туша, уже порядочно искромсанная. Тут же стояли в ряд амфоры, откуда оборванцы то и дело наполняли чаши и тут же их опустошали. Местных люмпенов было изрядное количество; они плотно обступали костёр. В их коллективе вовсю царило непринуждённое веселье.

Раис громко, но нечленораздельно воскликнул и, постепенно набирая ускорение, устремился к пирующим. Но их плотное собрание продемонстрировало свойство упругости, отчего его порыв закончился полным отторжением.

— Попытка не пытка… — пробурчал Раис, зашёл с другой стороны, набычился и ринулся на штурм уже с нешуточного разбега.

На этот раз у него получилось пробиться в недра толпы, но уже буквально через мгновение каким-то непонятным манером он вылетел вон задом наперёд и мешковато шлёпнулся на седалище. Лохмотники восприняли вторую попытку вторжения уже не как случайность, а как систему; засим они глухо заворчали и повернулись к нам. Кашевар, помахивая увесистым черпаком, подошёл поближе, оглядел нас внимательно и сиплым басом лаконично спросил:

— Чего надо?

— Чего, чего!… — завопил рассерженно Раис, тщетно пытаясь отряхнуть тунику, заполучившую сзади от неудачного приземления своего носителя неопрятное обширное пятно, очертаниями напоминавшее огромную гантель. — Кушать хотим!

— А чегой-то вы больно на варваров похожи! — гадко усмехнулся негр. — А здесь только граждане Рима угощаются!

Босяки заржали издевательски; один помахал перед носом у Раиса кусманом мяса.

— Нам гражданство обещано! — взвопил сердито Раис, но потом стушевался и закончил хриплым неубедительным фальцетом: — Завтра дадут…

— Вот когда дадут, тогда и приходи, — лениво процедил негр и неожиданно стукнул Раиса черпаком по медной шапке, отчего произошёл соответствующий звук.

Раис от неожиданности подскочил, ошалело выпучил глаза, побагровел и заорал:

— Ах ты, вакса чернопузая! Да я тебе сейчас правосудие Линча устрою! — после чего кинулся на обидчика с кулаками, но негр ловко увернулся и врезал черпаком по каске уже без лени, отчего голова нашего друга под оглушительный колокольный звон ушла в плечи по самую макушку, а сам он повалился бесформенным кулём.

Мы резко подтянулись к месту битвы; Серёга начал засучивать рукава, но из-за их обширности запутался, и, вполголоса чертыхаясь, лишь ворочал руками в широких складках, пытаясь их высунуть на свет божий.

Оборванцы угрожающе заворчали и также начали сокращать дистанцию; кое у кого в руках сверкнули неприятно ножи. Назревало кровопролитие.

— Мужики!… — вдруг выскочил вперёд Боба, раскинув руки.

Оборванцы озадаченно остановились. Боба округлил глаза и интимно известил:

— А у вас похлебка сбежала.

Оборванцы резво развернулись и кинулись к мирно булькавшему котлу.

Боба тут же подскочил к насторожившемуся негру, посмотрел на смутно копошившегося в пыли Раиса, усмехнулся и выпалил:

— Ловко ты ему!…

Негр довольно осклабился и решил Раису добавить, ну а Боба шустро подхватил с земли кстати валявшееся там полено и без сантиментов хватил агрессора по затылку.

Не мешкая, мы подхватили под руки пьяно мотавшегося Раиса и припустили улепётывать обратной дорогой, стремясь поскорее убраться с открытого места. Не успели мы как следует разогнаться, как сзади послышались негодующие вопли и дробный топот — люмпены, разобравшись в надувательстве, кинулись следом.

Мы подбежали к началу улицы, выходившей на Марсово поле и застроенной убогими двухэтажными домами, пронеслись по ней что есть сил, свернули в тесный проулок, выскочили на новую убогую улочку.

— Ме-е-ня-я за-а-бы-ы-ли-и! — заревел сзади грузно бежавший Лёлик, в броне своей напоминавший катившийся по асфальту железный котелок.

— Быстрей, пёс-рыцарь! — рявкнул на него Джон.

Серёга, наконец, справился с рукавами и швырнул между домами выуженную из-за пазухи гранату.

Ухнул взрыв. От стены одного дома отвалился угол и развалился на куски, взметнув тучу пыли; обломки наглухо загромоздили проход. Мы продолжили свой скоростной отход, старательно заметая следы путём сворачивания в первые попавшиеся повороты. Помех в виде встречного народа не было — похоже, все отправились на гуляния.

Наконец, после суматошной гонки, в результате которой мы миновали не один местный микрорайон, летевший впереди наподобие голенастого страуса Боба резко затормозил, и мы всей гурьбою в него врезались, тем самым произведя остановку. Прислонив истошно стонавшего Раиса к стене, мы стали очухиваться, хором исполняя сиплые вдохи и тяжёлые выдохи.

Сзади раздалось паровозное пыхтение — прибыл Лёлик. Последние метры он преодолел, еле перебирая полусогнутыми конечностями, после чего с грохотом и лязгом повалился на спину. От его брони валил пар, а сам он был багровым и потным как кочегар после интенсивной смены.

Раис, резко перестав стонать, с наслаждением посмотрел на бедного Лёлика и глумливо хихикнул, чем вызвал подозрения в собственном корыстном притворстве с целью несамостоятельного передвижения в течение всего состоявшегося марш-броска.

— Ну как, броненосец, самочувствие? — с издёвкою справился Раис. — Чего ятаганы свои не вытащил, не порубал врагов, ась, ты, консерва варёная?

Лёлик зафырчал как злобный кот, хотел огрызнуться, но не смог из-за обуявшей слабости организма и лишь набрал в горсть песку и швырнул его в сквернавца.

— А ты чего ж, волчина позорная, прикидывался только, значит, раненным? — грозно спросил у хохмача Серёга. — Вон Боба из-за твоих габаритов откормленных чуть животики не надорвал!

Боба поддакнул и посмотрел на Раиса сурово.

Раис, почуяв промашку, закатил бессовестные зенки, замотал головой как контуженный, всхрапнул дико, и заорал:

— Где негра гадкая!? Дайте мне её!… — после чего вскочил на ноги и, изображая потерю координации, полез драться к Бобе.

Боба, оскорблённый подобным коварством, наподдал обидчику, норовя попасть по сусалам, но Раис ловко подставил медную оконечность башки. Боба замахал отбитой дланью, а Раис вдруг вперился в даль и сказал умильно:

— Девчонки…

С грохотом вскочил на ноги Лёлик, растолкал всех и стал озабоченно озирать окрестности.

— Где увидел? — живо поинтересовался Джон, шустро вертя головой как колумбовы матросы в конце опостылевшего плавания.

— Да вон не видите, что ли, — потыкал пальцем Раис. — Вон в проулке дом Торания виднеется. А там и девчонки!

— Точно говорит! — обрадованно воскликнул Джон и решительно нас заторопил. — А ну-ка, дали ходу!

Мы резво поспешили к заведению работорговца.

— А, может, торгаш этот тоже на праздник смылся, — предположил Боба.

— Типун тебе на зипун! — гневно отбрил пессимиста Джон и, чуть подумав, принялся вслух рассуждать о своих вкусах насчёт женских прелестей.

Мы не преминули поддержать интересную тему, в результате чего Лёлик с Раисом вдрызг разругались на предмет сравнения блондинок с брюнетками.

Ещё на подходе к дому мы с огорчением узрели полное безлюдье на торговой площадке, но, с тем, подошли поближе.

Откуда-то явственно доносился заливистый храп. Мы на звук вошли в портик, огляделись и обнаружили знакомого толстого негра, который сидел в тенистом уголке, привалившись к стенке; глаза его были зажмурены, он сладко выводил рулады и изредка махал рукой, отгоняя назойливую муху.

— Ага! — мстительно вскинулся Раис. — Все они тут заодно, гуталины! Сейчас я его линчую на кусочки! — и принялся было уже тягать из-за пояса топорик, но потом раздумал и просто пнул засоню ботой.

Негр пустил фистулу, встрепенулся, сонно оглядел нас, хмыкнул и снова закрыл глаза.

— Эй ты, где продажа рабынь?! — требовательно воскликнул Джон.

— Не продаём сегодня… — лениво прогундел негр, не открывая глаз.

— Почему? — искренно удивился Боба.

Негр открыл один глаз, посмотрел на нас с удивлением и пробормотал:

— Чего, не знаете, что ли? Марк Антоний вернулся, праздник сегодня… — после чего с блаженной миной снова закемарил.

— А завтра продажа будет? — вежливо спросил Боба.

Негр утвердительно гмыкнул.

Мы отошли и остановились: не зная, что предпринять.

— Что делать-то будем? — с упадническими интонациями спросил Джон.

— Домой хочу-у-у!!!… — жалобно завыл Лёлик.

— Какого хрена нацепил на себя столько металлолома? — с твёрдым укором покритиковал Серёга. — Я вон вообще налегке, даже без трусов!

— А на пир народный нам путь заказан, — посетовал Раис с тоскою.

— Да уж, — согласился Боба. — Кое-кто там бузу учинил.

— Что ж, пошли домой… — предложил Джон и вздохнул невесело: — Эх, кругом облом! Ни секса… — потом посмотрел на грустного Раиса и добавил: — И ни кекса!…

Раис утвердительно охнул.

— Секс без причины признак дурачины! — вдруг ляпнул Боба и заулыбался добродушно.

Джон посмотрел на него внимательно, как психиатр на явного пациента, но промолчал, давая понять, что подобная глупость и слова не стоит.

Боба застеснялся, а потом мечтательно сказал:

— Сейчас бы в водицу холодную нырнуть…

Сия картина была столь любезна нашим измученным жарой и экстремальной пробежкою организмам, что мы ускоренно двинули до родных пенатов. Только Лёлик всех тормозил; он тяжело плёлся сзади, громко проклиная жару, нас и Римскую империю в целом.

Раис оглянулся на бедолагу, погано ухмыльнулся и заговорил чинно:

— Слушай, Лёлик, вот когда из черепахи суп делают, её в панцире варят, да…

— Ну и?… — мрачно покосился Лёлик.

Раис торжествующе хохотнул и наложил последний мазок:

— Ну так расскажи нам: как она себя в кастрюле чувствует!

Лёлик выругался, но неубедительно.

Вскоре мы вышли к началу Форума.

У храма Весты стояли плотной группой человек десять, все сплошь в тогах. Одна тога была даже с красной каймой.

— Глянь, Валера! — углядел Боба и, не думая, заорал приветливо: — Валера! Привет!

— Тихо ты!… — одёрнул крикуна Джон, но было уже поздно.

Римляне разом оглянулись на нас. Среди них, действительно, имелся собственной персоной наш гид Валерий.

Красномордый тип в тоге с каймой что-то спросил у него; Валерий, сугубо почтительно склонившись, ответил. Тип остро на нас взглянул и вновь бросил пару фраз Валерию. Тот кивнул, подошёл к нам и неуверенно произнёс:

— Ой, это вы, варвары?

— Ну, мы в целом, — важно молвил Раис.

Валерий оглядел нас сумбурно, тараща брови в нескончаемом удивлении, и уточнил:

— А вы ведь с Антонием в Египет плавали… Говорят, воевали там какими-то громами?

— Нет, это не мы! — быстро заявил Раис. — Это какие-то другие варвары! А мы всё это время в Риме были. Обживались, понимаешь…

— Особнячок прикупили! — хвастливо брякнул Боба. — На холме Квиринале.

Джон мрачно посмотрел на болтуна, а потом сам выдал подробности нашей частной жизни:

— Хотели рабынь купить симпатичных, к Торанию ходили, ан нет!… Закрыто в честь праздника, — потом спросил с надеждою: — А ты не знаешь, сейчас где-нибудь рабыньками разжиться можно?

Валерий напряжённо подумал и покачал головой:

— Сегодня никто не работает. Сенат праздник объявил.

— Ну ладно… — скучно сказал Джон. — Тогда пошли мы…

Мы отправились дальше. Валерий быстро вернулся к своей компании, что-то стал говорить, нервно жестикулируя. Его внимательно слушали, глядя нам вслед.

Через некоторое время мы подошли к своей калитке, в которую Серёга забарабанил как оперуполномоченный.

В смотровое окошко выглянул один из пацанов; калитка отворилась. Мы поспешили в прохладу дома. Уже в атриуме начали раздеваться, коллективно призывая немедленно открывать баню. Лёлик сбросил со звоном шлем на пол, а в остальной амуниции запутался, отчего начал голосить, требуя, чтобы ему кто-нибудь помог. Примчались эфебы, стали рассупонивать многочисленные ремни панциря и поножей.

Прибежал хлопотливый Тит, доложил боязливо, что горячей воды ещё нет. Раис заорал, что горячей как раз и не надо. Уже голяком мы забежали в баню и кинулись в бассейн. Блаженно прохладная влага облобызала распаренные телеса, мигом приведя нас в порядок. Снова захотелось активно жить и здравствовать, а прежде всего, жрать.

Вилик притащил тоги, сложенные стопкой.

— Тит, скажи там, чтобы на стол накрывали! — распорядился Раис.

Вилик обрадованно доложил, что с этим задержки не станет, и умотал.

Мы ещё некоторое время поблаженствовали, затем вылезли, закрутились в тоги и отправились через перистиль в триклиний, где уже вовсю суетились рабы.

— Хорошо!… — предвкушающе почмокал губами Раис.

— Без девчонок хорошо быть не может! — проворчал недовольный Лёлик.

В триклинии мебели прибавилось. Как и было приказано, из зимнего триклиния перенесли ложа и стол.

— Что тут расставили мебель лишнюю? — забрюзжал Лёлик.

— Так ведь сами сказали… — залепетал Тит. — Для гостей…

— Мало ли что сказали… — буркнул Лёлик и плюхнулся на ложе.

Мы также расположились. Застолье началось. Кушанья в этот раз были не столь экзотичными в смешении ингредиентов. Серёга не особенно зверствовал в принуждении нас к поглощению вина. Поэтому всё было чинно, благородно, по-семейному.

Основной темой застольной беседы было то, что завтра уж точно будет торговый день, мы, наконец, разживёмся рабынями, после чего и заживём отменно как султаны. Один Лёлик не переставая гундел насчёт того, что Юпитер троицу любит и третий облом у нас как раз впереди. Только этого пессимиста никто не слушал, и лишь Раис украдкой кидался в него огрызками.

За приятными занятиями время пролетело незаметно. Стало темнеть. На небе загорелись крупные южные звёзды. Мы закончили затянувшееся застолье и ещё разок сходили в баню — уже основательно, а затем, преследуемые Морфеем, разбрелись по комнатам.