В которой город захвачен, царь пленен, а герои — молодцы.

Мы шли по узким кривым улицам, примерно соблюдая выбранный азимут. Кое-где валялись трупы, преимущественно египтян. Воздух постепенно пропитывался горькими запахами гари; где-то впереди очагами слышались звуки боя. Особенно шумно было у ворот центральных, куда поутру посредством умелой имитации были завлечены основные силы городского гарнизона. Двери и окна домов были наглухо закрыты; внутри стояла тишина, словно жильцов там и не было. Впрочем, жилища имели вид слишком убогий и неказистый, чтобы вызывать хоть какой-то аппетит к контрибуциям и репарациям.

Через некоторое время мы вышли на площадь перед древнего вида храмом. Предупредительно пропустив группу ошалело улепётывавших местных витязей, за которыми, потрясая мечами, скачками пронеслись легионеры, мы углубились в кварталы побогаче с домами за каменными заборами, за которыми имелись пышные сады. Здесь жизнь била ключом. Повсюду шастали мелкими шайками римляне, орали бессовестно, ломились в дома. Особо хваткие тащили уже, воровато озираясь, тугие тюки.

Выбежала из калитки с пронзительными криками молодая женщина, шарахнулась от нас — прямо в алчные руки догонявшего легионера. Тот, нисколько не заботясь местом и зрителями, повалил бедняжку на спину, наподдал для острастки по боку и ловко задрал подол аж до подбородка. Женщина забилась пойманным карасиком, а насильник сопел страшно и всё пытался поймать египтянку за ноги, которыми она дрыгала столь стремительно, словно выполняла упражнение "велосипед".

— Вот ведь шалун эдакий! — покачал головой Раис с некоторой завистью.

— Ладно, нечего рассусоливать! — заторопил Джон, с усилием отводя взор от сцены совершавшегося насилия.

До возвышавшегося над крышами архитектурного сооружения, к которому мы стремились, было уже рукой подать. С той стороны весомо доносились звуки многочисленной неорганизованной толпы. Пройдя ещё квартал, мы вышли на огромную площадь размером с пару футбольных полей. На другой стороне площади возвышалось искомое здание монументальных размеров, явно выстроенное по древним архитектурным традициям.

На площади без всякого порядка толпилось множество легионеров. Они по-базарному переговаривались, разгуливали группами и что-то выглядывали впереди. Состав их постоянно менялся: одни выходили с бодрым гамом из переулков, другие, наоборот, туда уходили.

Мы бесцеремонно протолкались через базарное скопище и упёрлись в тыл отряду преторианцев, стоявшему в боевом строю. Тут же к нам подбежал растерянный Дыробой и стал сбивчиво и словно оправдываясь говорить нечто непонятное о том, что вот де не может он пока ещё занять дворец, потому как имеется непредвиденно организованная оборона, и сдаваться не хотят, и обойти никак. За разговором мы обогнули римский отряд и увидели всё воочию.

Оказалось, что ко дворцу можно было подняться только по широкой и длинной лестнице, которую плотно прикрывала многочисленная фаланга отборных бойцов. Они все как один были мощными и рослыми, их доспехи поблескивали полированными бляхами, глухие шлемы, оставлявшие лишь щели для глаз, не изъявляли дружелюбия, большие, в полный рост, щиты скалились рисованными мордами, а копья с широкими лезвиями украшены были алыми бунчуками. Перед фалангой лежало несколько трупов в римских доспехах.

С боков фалангу прикрывали массивные, уходившие ступенчато вверх в виде парапета, постаменты многочисленно возлежавших сфинксов из зеленовато-серого гранита с позолоченными бородами.

Лёлик в раздумьях уставился на сфинксов и произнёс:

— Что-то мне эти фигуры знакомы…

Я пригляделся и спросил:

— А ты в Питере бывал?

— Был один разок. Ещё в школе с классом ездили, — ответил Лёлик.

— Ну вот там ты их и видел. Они там на набережной напротив Академии художеств стоят, — пояснил я.

— Точно, — согласился Лёлик и покачал головой: — Вот ведь мир-то как тесен. И здесь знакомые попадаются.

Раис, приспособивший фотоаппарат на шею, почувствовал себя военным фотокорром, отчего деловито забежал в промежуток между войсками и стал щёлкать фалангу в разных ракурсах, приближаясь рисково. Из фаланги кинули в него дротик, со звоном ударивший в каску, после чего Раис спешно отступил.

Дыробой принялся более толково объяснять, что это греческие наёмники, отборное ядро египетского войска, и с ними справиться совсем даже нелегко, после чего попросил союзнической помощи и поддержки, мотивируя это тем, что Антоний приказал взять дворец до полудня.

— А у нас рабочий день закончился! — заявил Серёга и с наглым оттенком засвистал "Мурку", тем самым явно выразив общее тяготение к миру во всём мире, так как воевать уже не больно и хотелось.

Дыробой поскучнел лицом и резко развернулся, чтобы уходить.

— Эй, слышь! — остановил его вдруг Лёлик, а затем с видом непререкаемого авторитета задал тонкий вопрос: — А чего вы в лоб-то лезете?

Центурион молча развёл руками, не имея слов.

— Умный в гору не пойдёт! — поднял Лёлик внушительно палец. — Умный гору обойдёт!

Дыробой внимательно посмотрел на перст и задумался.

— По сфинксам пролезьте, да и всё, — буднично посоветовал я, раскусив Лёликову военную хитрость.

Лёлик рассерженно топнул ногой, всплеснул руками и ахнул обидчиво, а потом даже попробовал меня ущипнуть с вывертом, но мигом получил по рукам и успокоился.

Дыробой же после некоторых раздумий в единый миг просветлел челом и кинулся бодрым соколом к своим орлам. Через некоторое время преторианцы, разделившись на три отряда и подкрепившись смуглыми лучниками, начали операцию.

Отряды осторожно приблизились к фаланге; средний отряд придвинулся почти что на расстояние ближнего боя и стал вызывающе махать мечами; мобилизованные тут же легионеры, находясь позади, принялись без особой охоты метать пилумы и дротики. Фланговые же отряды столпились с боков фаланги, закрывая обзор. В это время за их спинами смуглые лучники полезли как обезьяны на сфинксов, устраиваясь там поудобнее и готовя луки. За ними стали карабкаться преторианцы, вооружённые одними мечами.

Фаланга, почуяв неладное, заволновалась, подалась вперёд, заставив римлян попятиться перед тяжким напором, потом мелкими шагами отошла назад, напоминая крупного зверя, уже почуявшего ловушку, но ещё не расставшегося со своим матёрым достоинством.

Но тут уже засвистели сверху стрелы, посылаемые расположившимися как в тире лучниками, а преторианцы-лазутчики посыпались с постаментов на лестницу горохом и врубились в неповоротливую фалангу сзади.

Толпившиеся зрителями легионеры заорали радостно, и даже дёрнулись разом вперёд, но бежать пока было ещё некуда.

Фаланга дрогнула, зашевелилась вразнобой и как-то разом превратилась в месиво избиваемого стада. Нижние преторианцы атаковали уже без дураков, сноровисто истыкали большую часть фалангистов, подминая упавших под себя, прорвали фалангу посередине и вместе с преторианцами верхними устремились скакать по лестнице ко дворцу, нисколько не заботясь оставленными без острастки, прижатыми к парапетам остатками неприятеля, напоминая при сём революционных матросов из классического фильма про взятие Зимнего дворца.

— Ну чо, во дворец?! — с горящими глазами воскликнул Раис и было зашевелился как молодой нетерпеливый жеребчик.

— Не торопись, успеем! — остудил его Джон, на всякий случай придерживая торопыгу за ремень.

— Пусть путь расчистят как следует, — нервно произнёс Лёлик. — А то, неровен час…

— О-го-го! — заорал кто-то сзади громогласно.

Мы оглянулись. На вороном жеребце под парадной попоною в парадном же доспехе красовался Антоний в окружении трибунов, контуберналов и орлиных штандартов. Он лихо спешился и подошёл с ликующей улыбкою к нам.

— Вот как мои! В миг порубали-раскидали! — хвастливо заявил полководец, любуясь на последствия боя.

Тем временем преторианцы, достигнув верхней площадки, развернулись навстречу остальной массе штурмовиков, состоявшей из полевых легионеров, и принялись их сталкивать щитами назад, при этом особо ретивых колотя плашмя мечами. Возникла неразбериха и затор с гневными воплями, чреватые братским кровопусканием.

Антоний махнул небрежно трибунам; те бросились в общую бурлившую кучу, стали легионеров распихивать и даже бить некоторых по мордам. Невесть откуда взявшиеся трубачи заиграли из-за всех сил общий сбор. Легионеры, понемногу умеряя пыл и огрызаясь для порядка, начали спускаться на площадь и разбредаться по ней, невзирая на страстные призывы трубачей.

Прижатые к парапету части фаланги вели себя индифферентно, толпясь неуверенно и держа копья в поднятом состоянии. Подошли к ним два трибуна, переговорили о чём-то; фалангисты с видимым облегчением рассредоточились и вышли на площадь, где принялись скидывать оружие и доспехи в несколько куч и строиться в колонну.

— Ну что, пора посетить Пофина да Птолемея, а то, небось, заждались, гадёныши! — выразительно хохотнул Антоний.

— А они не сбежали? — озаботился Лёлик.

— Нет! — бодро ответил Антоний. — Порт мигом перекрыли. Ворота все под охраной. Так что некуда им было деться.

— Так, может, прячутся где-нибудь по углам укромным, — предположил пессимистично Боба.

— А чего бы тогда фалангистам тут так крепко обороняться? — резонно заметил Джон.

Антоний приглашающе нам махнул и направился к лестнице, двигаясь картинно и выразительно. Вперёд забежали преторианцы и, построившись клином, стали расчищать путь среди недовольных легионеров. Мы пристроились сзади. За нами увязались трибуны.

Поднявшись по лестнице, мы вышли на обширную площадку, упиравшуюся в закрытую бронзовую дверь огромных размеров. Преторианцы, возившиеся у неё, потянули за кольца, вделанные в литые звериные морды; открылся вход.

Преторианцы, взяв на изготовку мечи, заскочили в полумрак здания, но никаких аллармов не последовало, и Антоний, а с ним и мы, вступили в обширный сумрачный зал с циклопическими колоннами и лежавшими по бокам отмеченного зеленоватым гранитом прохода чёрными сфинксами, многообещающе улыбавшимися наподобие постового милиционера. Преторианцы рассыпались по залу, выискивая за колоннами скрывавшихся врагов, но никого не нашли, кроме брошенных в изобилии копий, мечей и доспехов египетского образца.

Преторианцы распахнули следующую дверь; мы проследовали далее. Второй зал был сплошь уставлен статуями как местных звероголовых, так и благообразных эллинских богов. Статуи были раскрашены словно дымковские игрушки и празднично отражались в плитах полированного мрамора, узорчато выложенных по стенам и на полу.

Там нас ждал высокий женоподобный субъект с набелённым лицом и подведёнными густочёрными бровями, в ярких многочисленных одеждах, облегавших крупными складками бесформенную как квашня фигуру. На голове его помещался плоский парик с крупными локонами. Пытаясь держать осанку на манер посла с верительными грамотами, он пожевал вялыми губами и церемониальным голосом, высоким как у церковного мальчика, торжественно провозгласил:

— Я, наставник царя Египта Птолемея Диониса ритор Теодот!

— Ну и что? — безразлично буркнул Антоний.

— Ну так… — субъект замялся, замельтешил растерянно лицом, но потом собрался и звонко заявил: — Я уполномочен заявить, что великий светоч Вселенной царь Птолемей Дионис ждёт представителей Рима в тронном зале, чтобы дать аудиенцию… — начав с некоторой бодростью, Теодот под нашими пристальными взорами окончательно смешался, стал запинаться и закончил позорной фистулой.

Антоний на подобную попытку дипломатического выверта лишь хмыкнул и, отодвинув рукой субъекта как невнятный предмет, пошёл дальше. Преторианцы уже распахивали очередную дверь, заглядывая за неё.

За массивными створками из резного благородно-коричневого дерева с золочёными финтифлюшками оказался тронный зал. Антоний взмахом руки отослал преторианцев назад, а сам с видом важным и задиристым зашагал дальше. Мы, оттолкнув попытавшихся пролезть вперёд трибунов, поспешили в кильватере.

Зал был громаден как центральное помещение столичного вокзала. У разрисованных яркими орнаментами стен громоздились колонны с высеченными на них фигурами богов. Между колоннами торчали огромные бронзовые треножники, в чашах которых беззвучно полыхали языки пламени — несмотря на то, что дневной свет в достатке струился из окон под самым потолком. Весь декор зала был размеров неподобающе гипертрофированных, так что посетитель должен был чувствовать себя как мальчик-с-пальчик в доме великанов, что символизировало его самоличную ничтожность редкой степени.

Обрамляя проход, двумя рядами стояли в полном молчании богато оформленные личности, по всей видимости, из разряда придворной знати. Некоторые при нашем приближении робко склонялись, другие вели себя с некоторой дерзкой отстранённостью, но при том скрыть прыгавший в глазах испуг не могли.

Звонко топоча в общей тишине обувью по гранитным плитам пола, вся наша компания во главе с Антонием приблизилась к возвышению у противоположной стены, где монументально стоял огромный угловатый, напоминавший формой табуретку, трон с широкой сверкавшей золотом спинкой, украшенной эмалевыми разноцветными узорами.

На фоне этого великолепного сидения несколько терялся его пользователь — нежного вида юнец, напоминавший хорошо раскормленного шестиклассника, в шутку наряженного и раскрашенного в карнавальной манере.

Лицо его густо покрывал неестественный слой белил, глаза были подведены к вискам, в оттопыренных ушах висели золотые массивные серьги, оттягивавшие вялые мочки. На царе был надет сарафанового кроя длинный балахон из белоснежной ткани с вышитыми золотой ниткой кругами и скарабеями, на шее имелся целый набор золотых цепей и ожерелий. Весь этот дизайн венчал кувшинообразный бело-красный головной убор с головой змеи.

— Глянь, никак царь! — громко воскликнул Боба и недоверчиво засмеялся.

Нас обогнал Теодот; с поклонами до самого пола, обращёнными к царственному пацану, он влез на возвышение, утвердился за троном и замер там как восковая кукла. Антоний остановился напротив и широко ухмыльнулся, не торопясь говорить и наслаждаясь разгоравшимся в глазах юной августейшей особы ужасом, чьи пухлые губы уже стали подёргиваться и кривиться.

Возникла некая приятная для моральных садистов пауза, которую бесцеремонно нарушил Серёга.

Он бегом вскочил на возвышение, толкнул Птолемея Диониса в плечо и панибратски спросил:

— Слышь, пацан, а где бы нам твою сеструху найти?

С другой стороны тем же макаром подскочил Раис и, мимоходом пощупав матерьяльчик сарафана, бодро воскликнул:

— Куда Клеопатру дел, говори, малец, а то по шее получишь!

Придворные в ужасе ахнули. Теодот высунулся из-за трона и спешной скороговоркой с глубоким сожалением сообщил:

— Клеопатра под стражей. Свидания запрещены…

Раис изумился до крайности, взял наглеца за грудки, тщательно перекрывая дыхание, и, чётко чеканя слова, произнёс:

— А я не с тобой разговариваю, вошь бледная! Я пацана спрашиваю! Понял? А то как дам топором!

Теодот стал бледен пуще прежнего и моментально засипел:

— Там она, там, в Львиной башне, со всеми своими прислужницами.

— Ну и как туда пройти? — небрежно осведомился поднявшийся на пару ступенек к трону Джон.

— Тут недалеко… От дворца направо пройти… башня там со львами…

— Это ещё зачем со львами? — забеспокоился Лёлик.

— … львы там каменные… — захрипел в последнем усилии Теодот и забился отчаянно как обезглавленный петух.

— Ну ладно, — довольно сказал Раис и отпустил удушаемого, отчего тот повалился бессильно на пол, после чего строго посмотрел на юного царя: — А ты сеструху не забижал?

— Она сама!… — вдруг жалостливо заныл Птолемей Дионис и даже стал растирать нюни рукавом.

Раис внимательно поглядел на царские украшения, потом зыркнул на Серёгину бляху, почесал подбородок задумчиво, после чего дёрнул паренька за локоть и торопливо ляпнул:

— Давай меняться! — и тут же без реверансов стал снимать с царя самую большое ожерелье, цепляя им за монархическую шапку.

Птолемей Дионис растерянно замер и даже не пикнул, а лишь слегка вжал голову в плечи и болезненно зажмурился. Жирный его подбородок мелко дрожал.

Раис не без удовольствия приспособил ожерелье себе на шею, потом достал из кармана своего галифе непонятно с каких времён сохранившийся пионерский значок и стал пристёгивать его Птолемею Дионису на левую сторону, приговаривая довольно:

— Ты это… не того…без обиды… сувенир это, ферштеен? — а пристегнув, отошёл на шаг, поглядел с прищуром на дело рук своих и проговорил с надрывом: — Ты его береги!…

— Ну ничего себе!… — мелко захихикал Лёлик. — Вот, значит, кто самым первым юным пионером был!

— Да нет, он не взаправдашний, — усомнился Боба.

— Это почему? — спросил Лёлик.

— Красного галстука не хватает, — пояснил Боба.

— А ну-ка!… — Антоний, которому надоело быть на вторых ролях, оттёр Раиса от трона, без церемоний за шкирку скинул оттуда юного монарха и уселся сам.

Римская солдатня дружно рявкнула здравицу, стукнув от души мечами по щитам, отчего придворная камарилья шарахнулась как стадо овец.

Антоний довольно покивал, а потом мрачно уставился на паренька, который начал трястись и быстро покрываться потом. Теодот выскочил из-за трона и преданно встал рядом с ним.

— Где Пофин? — цедя сквозь зубы, спросил наш полководец.

Паренёк смог в ответ лишь икнуть судорожно.

— Он изгнан его царским величеством за измену и предательство, — пришёл на помощь Теодот, всё ещё пытавшийся выглядеть лицом официальным и значительным.

— Ну?… — брезгливо оттопырив губу, бросил Антоний. Взгляд его не предвещал ничего замечательного.

Теодот как-то сразу съёжился и торопливо забормотал:

— Это он приказ отдал с римлянами воевать. Мы совсем не знали. Это он должен отвечать!…

— Ничего, все ответите! — многообещающе рявкнул Антоний и даже притопнул ногой, отчего юный царь в ужасе ахнул и стал оседать кулём на пол.

— Ну ладно, Антоша, ты тут разбирайся, а мы пойдём, пожалуй, — встрял Джон, потом подумал и строго осведомился: — Уговор насчет трёх дней не забыл?

Антоний скорчил недовольную гримасу, но кивнул согласно.