Клянусь, я еще никогда не видела ее такой счастливой, такой радостной, она была как девочка, впервые увидевшая Деда Мороза, хотя она действительно, действительно намного старше (не говори: «Понимаю», я знаю, что ты понимаешь, ты всегда все понимаешь, но, пожалуйста, не перебивай меня). Каждый раз, когда консультация завершалась и она подносила мне карту пациентки, только что вышедшей из ее кабинета, ее улыбка была еще шире, чем когда она входила в кабинет. Первая же пациентка, которая вышла из кабинета и вернулась в зал ожидания, улыбалась так, что все остальные женщины, ожидавшие своей очереди, разом успокоились. Когда они приехали в наше отделение, я была очень раздосадована, ведь некоторые прибыли издалека и надеялись увидеть доктора Карму, а я объявила, что его нет и что у нас новый врач (они помрачнели), молодая женщина, правда (они немного смягчились), очень компетентная (а она хорошая?), очень хорошая (потому что если она плохая, то и врач тоже плохой, правда?), очень, очень хорошая и добрая – думаете, доктор Карма доверил бы своих пациенток недоброму врачу?

Джинн еще не приехала, а многие пациентки уже были на месте. Некоторые были знакомы; те, что уже приезжали сюда, стали говорить о докторе Карме. Они отмечали, что первый раз с ним всегда страшно, из-за его бороды с проседью и растрепанных волос (повторяю, я тебя слышу, просто хочу тебе все это рассказать, хорошо?), но после того, как первое впечатление проходит, оказывается, что он очаровашка, что он не кусается, – короче, они несли эту чепуху и вздор, который мне приходится выслушивать по телефону и из зала ожидания. Иногда мне даже хочется услышать жалобу, услышать, что ты был недобр с пациенткой, не слушал ее, не принимал всерьез, потому что это, в конце концов, утомительно: слушая их, начинаешь верить, что ты само совершенство, и когда я слышу их болтовню, меня распирает желание сказать им: «Знаете, его благоверная совсем с вами не согласна, вот только на прошлой неделе…» Как это? Конечно, не решусь! Я постесняюсь! Что, «уважение к частной жизни»? Я уважаю их жизнь! Но твою жизнь и жизнь твоей крали / той, с кем ты живешь / твоей принцессы / той, чьим мужчиной ты являешься / хо-хо-хо… Да. Это точно, это был бы дурной вкус. Но, в первую очередь, это было бы непрофессионально, а ты меня знаешь. Не так ли? Ну вот. Как раз в тот момент, когда мне жутко надоело слушать, как они тебя расхваливают, как будто ты мессия, да еще с самого утра, я увидела, как вошла маленькая Джинн, взбудораженная и мрачная (знаю, я говорила, что она счастлива, но это было позже, пожалуйста, прекрати меня перебивать и попробуй следить за моим рассказом, хорошо?). По-моему, уж можно потрудиться и выслушать подробный отчет, который подготовила для тебя твоя великолепная сотрудница/ассистентка/секретарша. Ты вообще меня слушаешь? Хорошо. О чем я? Ах, да: маленькая Джинн вошла, выглядела она… растерянно. Я сказала ей, что ее с нетерпением ждут, и, чтобы посмеяться (я как раз вспомнила о твоем замечании в понедельник утром), добавила, что по понедельникам у нас День хиджаба. Мне просто захотелось посмотреть на ее реакцию. Я? Нет, вовсе нет. Не знаю, откуда ты это взял. Но она, это невероятно, она не только и глазом не моргнула, хотя я ожидала, что она сделает вид доктора всезнайки в очках, знаешь, тот вид, с которым она расхаживала перед нами весь первый день и половину второго дня, пока ты ее не одернул. Да, знаю, ты говорил, что это она тебя одернула и что это пациентка открыла ей глаза, но это неважно. Важно то, что, если бы она сюда не пришла, у нее всегда был бы поднят воротничок, в зубах скальпель, а на хирургическом колпаке неоновыми буквами написано «Будущий-Профессор-Этвуд». Представь себе, она и не подумала сделать такое лицо, когда я наврала ей про «День хиджаба», напротив, она выглядела озадаченной, и, поскольку я подсыпала в хорошо промасленные пружины ее первоклассного мозга горстку песка, она перестала думать, отключилась, помчалась надевать халат, и, когда через три минуты вернулась, у нее было уже совсем другое выражение лица, как будто она увидела призрак или Деву Марию… или как будто выиграла миллион и никак не может это осознать… Сейчас, рассказывая тебе об этом, я вспоминаю, что такое же выражение лица было у меня, когда я объявила отцу своей дочки – нет, я в тот день себя не видела, но я думаю, что у меня было именно такое выражение лица, – что я беременна, и он вытаращил глаза – я представила, как он удирает как Бип-Бип, а я, Койот [56] , парю над бездной несколько секунд и вот-вот упаду на остроконечный пик и разобьюсь – в этот момент он отвечает, что любит меня, и я, сердито, Какое это имеет к этому отношение?  – и он треснувшим голосом: Прямое! Я тогда и подумать не могла, что через двадцать лет – нет, я ни о чем не жалею, – да, даже зная, что он бабник, впрочем, все это знают и принимают это, даже его дочь, и потом, поверь мне, я внимательно за ним наблюдаю. Но, пожалуйста, прекрати постоянно переводить разговор в другое русло… что значит, это я?  – что, «у нее было такое выражение лица, какое было у меня, когда я…»? Но это вовсе не отступление! Это как раз то, что я хотела сказать! Ты прекрасно знаешь, я всегда говорю то, что хочу сказать, даже когда отступаю , как ты говоришь. Тебе бы пора уже знать, что отступление в речи не препятствует ходу женской мысли, это его обязательный элемент, незаменимый для концептуальной обработки женского мозга, который, как известно, является многозадачным… Что? Как это – «где я это прочитала»? Я это только что придумала!!! Видишь ли, ты начинаешь меня раздражать, и я уже думаю, не стоило ли мне в то утро, когда тут была Джинн, порадоваться полному отсутствию мужчин в отделении, особенно видя ее взгляд, невероятный взгляд, который был у нее, когда она выходила из зала ожидания за спиной первой пациентки. Это был взгляд женщины… да, я уже знала, что Джинн – женщина, а не бесполый гений, вышедший из волшебной лампы, но я так и не договорила то, что хотела сказать, дурак! – взгляд женщины, которой хорошо. Изумительно. Великолепно.

И это было только начало.

Позже в то утро, выходя из кабинета после каждой консультации, она подходила к стойке, чтобы положить карту, наклонялась ко мне и говорила со мной. Обращалась ко мне на «ты»!!! Я подумала: «Она что, напилась?», но я прекрасно видела, что что-то произошло. Она была возбужденная и как будто удивлялась тому, что находится здесь, что чувствует себя нужной! Знаешь, я никогда не чувствовала себя такой нужной, даже после всех процедур, которые мне доверяли провести. Я работала с расширителями, компрессами и кетгутом, в первый же день, войдя в операционную, я подумала, что здесь хотела бы провести всю оставшуюся жизнь, я искренне думала, что больше нигде не смогу быть счастливой, о хирургии я мечтала с тех пор, как мне было… Это несложно: когда я была совсем маленькой, в три, четыре года, мой отец (кстати, это был первый раз, когда она заговорила об отце, было ощущение, что он последний мерзавец, а в то утро ее глаза горели каждый раз, когда она о нем говорила) всем рассказывал, что я наложила шину плюшевому мишке и попросила иголку с ниткой, чтобы починить платье одной куклы, сказав, что на нее напал дракон, но она спаслась, и я должна все привести в порядок, потому что я сируг (мило, правда? Мне это показалось очень милым, она старалась повторить это слово в точности так, как произносила его в детстве), таким образом, находиться среди инструментов было моей всегдашней мечтой, которая со временем только крепла. Однако впереди меня ждали годы каторжного труда, потому что ты прекрасно знаешь, как думает большинство хирургов: сама мысль о том, что в операционную войдет баба, кажется им не просто ересью, а абсурдом, мерзостью, чудовищным преступлением против природы, если бы ты только знала, какие глупости я слышала из уст преподавателей: «Хирургия в опасности, сейчас половина моих интернов – женщины», – клянусь, он не шутил, или вот такие похабные слова: «В операционной и без того достаточно крови, зачем еще впускать сюда матку на шпильках?», и намеки на то, что ты недостаточно сильна, чтобы распилить бедро, что ты бегаешь писать в четыре раза чаще мужиков, что, ничуть не заботясь о коллективе, возьмешь да и родишь малыша,  – видишь, это самый настоящий бред. Мне на это наплевать, меня предупреждали, я уже читала и слышала все, что имеется на этот счет, и неважно, сколько раз меня оскорбляли и пакостили мне просто потому, что я – женщина… Я подготовилась, всегда нужно быть готовой, женщины не только больше работают, но и планируют, предвосхищают, просчитывают (и наши расчеты повергают мужиков в священный трепет). И вот они, решив тебя подразнить, задают тебе вопрос о какой-нибудь передовой технологии, вопрос, который сами считают неразрешимым, – и ты поджидаешь удобного случая, чтобы с ними расквитаться, ты наносишь им удар прямо в рыло – например, статью по этой теме, которую ты выписала раньше них, – и добиваешь их, говоря: «Я не стала делать для тебя перевод, тебе даже на французском будет сложно». Им неловко, они не могут влепить тебе затрещину, как мужику, они не могут разозлиться – это слишком красноречиво будет свидетельствовать о том, что им больно и противно, – поэтому они презрительно улыбаются (а сами поджали хвост за ширинкой), а потом важно расхаживают перед тобой и дразнят тебя, собравшись в маленькую группу и вооружившись банками с пивом. Они говорят, что, чтобы быть такой же жесткой, нужно, чтобы у тебя был недотрах или быть лесбиянкой, и что, если тебе сделают кариотип [57] и обнаружится, что у тебя яйца вместо яичников, они оставят тебя в покое. А ты упрямо идешь вперед, к должности, о которой всегда мечтала, зная, что если ты ее получишь, то именно потому, что ее заслужила. Теперь ты понимаешь, что, когда меня направили сюда (и тут она рассказала мне все, о чем ты и сам догадывался, о произошедшей с ней перемене, о разочаровании – короче, ты сам все это знаешь), я очень нервничала, была очень несчастна, очень pissed-off [58] , как говорил папочка (да, да, она так и сказала – «папочка»). Оказавшись здесь, мне захотелось очутиться в другом месте, уйти, создать впечатление самого неприятного человека, чтобы меня выгнали, а потом… А потом Карма… никак не могу сказать Франц, понимаешь, не знаю, как у тебя получается называть его по имени, я никогда не смогу, у меня будет ощущение, что я недостаточно уважительно к нему отношусь (я улыбнулась, но ничего не ответила, дав ей продолжить), но я знаю, что во многих отношениях я скованна, понимаешь, когда я пришла сюда, все – Карма, и ты, и женщины, особенно женщины,  – вы меня не отвергли. Я знаю, что вначале вела себя отвратительно, и потом, ты знаешь только то, что ты видела, слышала, но если бы ты знала, Алина (тут со мной что-то произошло, потому что она в разговоре со мной впервые произнесла мое имя, не просто чтобы меня позвать, и у меня создалось впечатление, что она разговаривает с сестрой или подругой, хотя в первый день я и представить себе не могла, что у такой, как она, могут быть подруги), если бы ты знала, что у меня тогда творилось в голове, ты бы вышвырнула меня вон немедленно, уверяю тебя. Но нет, Карма решил меня не выгонять и не менять на другого интерна, а женщины, не знаю, что они во мне нашли, но некоторые… что до тебя, то я видела, что ты меня терпишь, и теперь я хочу сказать тебе спасибо, потому что, видишь ли, я считаю, что ты все сделала правильно (тут я подумала, что если наша лучшая ученица признала мои достоинства, я ради такого случая попрошу у начальника отделения – за неимением прибавки к зарплате, что не в его компетенции, – изменить мне условия работы… Нет, я еще не составила список требований, но не волнуйся, ты увидишь его на своем столе уже завтра утром), потому что на твоем месте, видишь ли (сказала она, и в ее глазах мелькнула растерянность), я не знаю, как бы выдержала все это,  – и тут я не смогла удержаться и ответила: «Честно говоря, я и сама не знаю, как я это выдержала!» Мы посмотрели друг на друга и разразились таким диким хохотом, что женщины, сидевшие в зале ожидания, тоже засмеялись и пришли посмотреть, что тут смешного, и, увидев их (о, я плачу…), мы вдруг вспомнили об их существовании (простите…) и что все же нужно (да, знаю, это заразно, тем утром это длилось двадцать минут), чтобы Джинн немного поработала, и тогда… Тогда… Подожди, дай мне дух перевести… Тогда она пошла за следующей пациенткой, но все еще продолжала смеяться, даже когда впускала женщину в кабинет, а я все никак не могла угомониться и прыскала со смеху. Несколько раз через перегородку до нас доносился их смех, и, услышав его, женщины в зале ожидания и я за своей стойкой тоже начинали смеяться.

Прости…

Просто захотелось об этом рассказать…

Так прошло утро, очень быстро, весело, вплоть до того момента, когда ей осталось принять всего двух пациенток. Знаешь кого? Я знаю, что тебя там не было, но ты мог увидеть их имена в тетради консультаций, ты всегда в нее заглядываешь, чтобы посмотреть, нет ли там случайно ее, но Франц, Франц, Франц, мой маленький Франц, я уже тысячу раз тебе говорила, твоя прекрасная незнакомка, пациентка Альфа, далеко, может быть, она никогда не жила в Турмане и даже во Франции. Впрочем, вероятность того, что ты примешь ее на консультации, еще меньше, чем вероятность выиграть миллион в лотерее, я уверена. И потом, прости, что я тебе это говорю, но я часто слышала, как ты повторял, что только подлецы считают себя незаменимыми, и этого аргумента должно быть достаточно, чтобы однажды отказаться от борьбы, остановиться и сказать: Баста! Потому что, подумай хорошенько над тем, что я тебе скажу: даже если она тебя не забыла (а я не понимаю, как такое возможно) и придет сюда однажды, как ни в чем не бывало, и спросит тебя, я не понимаю, как, даже предположив, что она попала в наше отделение случайно, не зная, что ты тут работаешь, ты поймешь, что это она, не прочитав ее имени в тетради приемов или в списке консультаций на день!

Да, я знаю, тебе больно, когда я так говорю, и это не первый раз, и я делаю это не ради шутки и не из садизма, но иногда мне надоедает смотреть, как ты ждешь кого-то, кто, возможно, не придет никогда. Ты знаешь, как я люблю это отделение, люблю женщин и свою работу, но, откровенно говоря, мы об этом говорили уже сто раз, я не понимаю, зачем тебе торчать здесь постоянно и терять время, ожидая свою проклятую пациентку Альфа.

Или даже здесь…

Нет, ничего. Забудь. Просто неприятная мысль. Нет, тебе не обязательно знать какая, не обязательно все всегда знать, помнишь?

Но ты скажи мне… Когда ты вернулся, я уехала на вокзал встречать свою кнопку, Джинн все еще работала. Ты расскажешь, как все прошло?