Мобильный зазвонил как раз в тот момент, когда я парковалась во дворе здания. Матильда Матис. Ах да, точно, презентация завтра вечером. Что делать? Отвечать или нет?

Я решила не отвечать. Вышла из машины и пересекла двор; благодаря полной луне на безоблачном небе было светло как днем. Вдруг – бип!  – голосовое сообщение , а пока я ждала лифта, телефон зазвонил снова. Ага, в лифте телефон не всегда ловит сеть. Перезвоню ей, когда выйду из лифта. На лестничной площадке я достала ключи, бип!  – новое голосовое сообщение , – но дверь открылась прежде, чем я успела поднести ключ; на пороге стояла Сесиль, ее волосы были вымыты и красиво уложены, от нее приятно пахло мылом и шампунем. Я разрешила ей пользоваться своим гардеробом, и теперь на ней были мои джинсы и просторная безрукавка. Если бы не круги под глазами (хотя уже менее заметные, чем накануне), капельница на колесиках и жилет на плечах, который постоянно сползал – она смогла просунуть в пройму только одну руку, – она была бы очень похожа на девушку, которая ждет в гости подругу.

Пахло не только мылом, но и…

– Ты готовила?

– Да. Не нужно было?

– Напротив, ты должна есть. Пахнет вкусно. Что это за блюдо?

– Я нашла налима в морозилке.

– Налима? Я не знала, что – наверное, его купил Жоэль – он у меня есть.

– Было еще мясо, но я подумала, что вечером вы предпочтете рыбу.

Я положила сумку и посмотрела на Сесиль:

– Ты не обязана мне готовить.

– Знаю. Но мне захотелось. Можно?

– Конечно…

Я посмотрела на нее и решила играть открыто:

– Могу я быть с тобой откровенна?

– Почему вы спрашиваете? Разве раньше вы не были откровенны?

Она пожирала меня глазами. Ну и натерплюсь же я еще с этой малявкой…

– Я привела тебя сюда по нескольким причинам. В маленьком отделении было неудобно, в отделении гинекологии тебя нашли бы мать и ее два идиота, в другое отделение тебя бы не взяли. Я подумала, что с антибиотиками ты быстро поправишься, но…

– Вы не собираетесь держать меня здесь вечно…

– Нет…

– Знаю, и если вдруг вы об этом уже думали, то да, я к вам неравнодушна, да, да, я знаю, что это потому, что вы меня спасли и вылечили, так случается во всех фильмах сплошь и рядом между медсестрами и ранеными на войне… – она мне подмигнула, – тогда почему мне нельзя? И наконец, да, да, да, я отлично поняла, что вы предпочитаете мужчин, так что приставать я к вам не буду.

Слава богу.

Я переставила сумку в другое место и сделала вид, что проверяю почту, чтобы она не заметила, что я покраснела до корней волос.

– Прости, я не хотела тебя задеть…

– Но это меня не задело! Это очень даже мило, что вы не хотели меня огорчать!

– А… кто тебе сказал, что я люблю мужчин?

– Ну, прежде всего… Не знаю, как объяснить, но это чувствуется. И потом, здесь много фотографий, на которых вы с этим парнем. А на вашего папу он не похож.

– Правда? (Я же все их убрала, чтобы больше не…) Где ты их нашла?

– Одна висела сбоку на холодильнике, вторая – на стене над вашим письменным столом, вон там, затерянная среди тысячи других, а третья – в рамке в вашем выдвижном ящике, под вашими sweat-shirts. Что-то мне подсказывает, что у вас с ним еще не все кончено…

Я посмотрела на потолок, повернулась к ней (дорогая, если бы ты знала, как ты мне осточертела!) и холодно спросила:

– Почему ты так решила?

Она расхохоталась:

– Вас так легко разозлить, это очень мило! Как же вам удалось сохранить спокойствие перед Жан-Пьером?

– Перед идиотами я спокойствия не теряю.

– Ах! Тогда он должен быть суперчутким и мегаумным, чтобы настолько свести вас с ума…

Если бы ты только знала… Я увидела, как она прикусила губу и улыбнулась. Но ты это знаешь, мелкая дрянь! Мне действительно захотелось… но нет, я опускаю руки. Сегодня вечером этот напиток будет для меня слишком крепким.

– Я пойду в душ, ничего?

– Конечно, ничего. Рыба подождет.

Ага, похоже, ужина тет-а-тет мне не избежать.

Положив часы в раковину, я увидела, что уже четверть девятого. Последняя пациентка вышла из 77-го отделения в шесть часов вечера. Мы проговорили полтора часа ? (Я сняла свои джинсы и пуловер.) Я не заметила, как промчалось время. Карма говорил без остановки, мне не удавалось и слова вставить, но я не хотела, чтобы он останавливался. И уходить ему, судя по всему, не хотелось. Я несколько раз ловила себя на мысли: он не торопится, потому что в его жизни никого нет. Я стала думать – почему? Или скорее – как это возможно? Неужели ему никогда не хотелось флиртовать с пациентками, ухаживать за ними или запрыгнуть на одну из шестисот пятидесяти трех тысяч женщин, которые прошли через его отделение. (Я сняла лифчик и трусы, стараясь не смотреть в зеркало.) Невозможно, чтобы все эти женщины его не интересовали. (Я достала из шкафчика полотенце и положила его в раковину, чтобы можно было дотянуться рукой.) Чокнутые, которые обожают бородатых плюшевых мишек и заводятся при виде всего, у чего есть тело: адвокаты, военные, врачи. (Я встала под душ.) Вдовы, разведенные, сорокалетние неудовлетворенные, которые ищут настоящего мужчину, который вернет им забытое наслаждение. (Я прислонилась лбом к кафелю.) Молодые длиннозубые волчицы, которые хотят разнообразить свое наследство, материальное или генетическое… или и то и другое. (Я отрегулировала смеситель, полилась теплая вода.) Бабы, которым нужно просто немного доброты, немного внимания, но которые слишком стесняются сказать, даже произнести одними губами, что у них на сердце. (Я сделала струю поменьше.) Несчастные девицы, глуповатые, приговоренные к целомудрию за то, что не смогли удержать типа, который их хотел, который принимал их такими, какие они есть (струя на полную мощность), со слишком плоской или слишком пышной грудью, с выпирающим или низким задом, с целлюлитом, рубцами, поджатыми губами, скрытыми изъянами…

Продолжая упираться лбом в плитку, я пустила воду на голову и на шею, и, конечно, это напомнило мне слова Жоэля (я возвращалась уставшая, но как только пересекала порог, аромат супа или соуса, который он приготовил из ничего и который всегда выглядел так, будто над ним с большой любовью колдовали три часа, ударял мне в ноздри, увлекал на кухню, но он останавливал меня на полном ходу, забирал у меня сумку, ключи и толкал в ванную): Прими душ, постой под ним хотя бы десять минут – и ни о чем не думай, только о воде на коже… И я, конечно, думала о воде на коже, а моя кожа думала о его руках, которые ласкают мои груди, и живот начинал кричать так громко, что мне становилось… Нужно подумать о чем-нибудь другом. Только не о нем, лучше об утренней консультации, и передо мной возникло лицо Багии, которая постепенно превратилась в юношу, я увидела ее красивые несчастные глаза, наполнившиеся ужасом, когда я у нее спросила:

– Ваш отец вас любит?

– Обожает. Он всех нас троих обожает.

– Тогда… – я с трудом подавила вздох, потому что она бы этого не поняла, – вам нужно все ему рассказать.

– Это его уничтожит. Он будет считать меня чудовищем.

– Не будет, раз он вас обожает, поверьте мне. Он будет за вас переживать, конечно, но он будет на вашей стороне, такой любящий отец-защитник, как ваш. Это не помешает ему вас любить. Он жив, и он никогда вас не бросал. По крайней мере, он. Если меня не бросает собственный отец, то бросают парни, я начинаю думать, что со мной что-то не так, раз все они от меня убегают… Какая же дура, ну какая же дура, и стоило столько лет искать редкую жемчужину, чтобы выбросить ее из тщеславия, надменности, диктаторства! Вдруг я подумала о том, что он был прав, тот тип, который однажды вечером в интернатуре пытался меня унизить (как будто такого со мной не случалось на пятом курсе, когда я пахала лучше всех девчонок и за весь год не удостоилась взгляда ни одного приличного парня) или, чтобы сказать мне, что хочет меня (как будто я этого не поняла еще в лицее), расхваливал перед своими дружками, охмелевшими от пива и издававшими сальные смешки: мои бедра шлюхи, мои губы сосуньи, мои груди в стиле Феллини, на которые он хотел бы взглянуть на частной консультации. Вся группа засвистела и закричала («Шлюююююха!»), а я, жутко разозленная в тот день (безусловно, тем, что меня несколько раз отшивали типы, на которых я положила глаз), встала перед ним и гордо сказала: «Пойдешь со мной в дежурную комнату?» – просто чтобы увидеть его рожу, когда он рассмотрит меня со всех сторон, а он, конечно, чтобы не упасть в грязь лицом перед остальными, последовал за мной под удивленные подбадривающие возгласы (Пусть он встанет как надо! Покажи ей, какой он у тебя!) и потрясенные стоны девчонок (Ну и шлюха…). Я затащила его в комнату, опрокинула на кровать, запретила вставать, посмотрела на его недоверчивую улыбку, разделась и увидела, как исказилось его лицо, когда я встала перед ним, положив ладони на бедра full frontal nudity и подсунув ему свою реальность под самый нос. «А какая штучка у тебя?»

Я была готова ко всему. Я уже все прочитала, все услышала, и в своем тщеславии боевой женщины, перед которой не может устоять никто и ничто, считала себя неуязвимой (потому что уже давно папочка обо всем мне рассказал, в тот самый день, когда я, совсем маленькая – мне было четыре года, и я играла в ванной, а он брился, – спросила у него: Daddy why do I have a boy\'s weenie? [60] И он ответил: Oh, but Sweetie, you don\'t! You have a special girl\'s weenie [61] , поэтому я всегда знала, что если я такая, то это потому, что у меня the best everloving Daddy [62] , такой любящий, такой надежный, такой умный, что он специально выбрал для меня неопределенное имя, я была его special lovely girl, и поскольку у меня был этот very special Daddy, я была подготовлена и вооружена), но к тому, что сказал этот тип, я не была готова.

И в это мгновение… дело вовсе не в том, что я устала за день, и не в сообщении от Daddy которое я не стерла вчера вечером, после того как из-за этой малявки Сесиль мне захотелось ему ответить (но что ответить? проклятие, проклятие…), и не в этой горячей маленькой штучке там, внизу, между половыми губами, которая в спокойном состоянии может остаться незамеченной даже под бикини, но которая в тот день в интернатуре (в моем похабном возбуждении от мысли разнести этого парня, унизить его, ошеломить, показать, до какой степени он ошибался, подсунув ему под самый нос эту штуковину) увеличилась до максимума – нет, она была не такая толстая и длинная, как у парней, у настоящих, с настоящим членом, но достаточно выдающаяся, чтобы он потерял дар речи…

Нет, я расплакалась не из-за этого. Я расплакалась, когда вспомнила, с какой ненавистью, внезапно выйдя из пьяного оцепенения и прежде чем вскочить с кровати и помчаться обратно к банде (которая не оправдала его ожидания и поверила ему лишь наполовину, но, испугавшись и начав сомневаться, с тех пор оставила меня в покое: К этой девке не лезь. Нет, ты же не знаешь…), этот дурак выплюнул: «Значит, правду все говорят: ты действительно думаешь как мужик!»