В то утро я вышла раньше, и у меня на это была веская причина: я не хотела оставаться в квартире, рискуя заполучить очередную семейную сцену от моей жены. По дороге в больницу я не торопилась, установила автопилот, чтобы попытаться разобраться в своей ситуации – не сделала ли я глупость, согласившись на ребенка? Может, стоило попросить ее подумать еще немного, в конце концов, я ведь ничего не подписывала, и тут передо мной остановился автобус. Вместо того чтобы объехать его, как я всегда это делала, я стала терпеливо ждать, пока он избавится от своего человеческого груза, и увидела, как из автобуса вышел человек, которого я ожидала здесь встретить в последнюю очередь.

Когда поток машин тронулся с места, я догнала ее, опустила стекло и крикнула:

– Джинн!

Она обернулась, лицо у нее было мрачное, но, увидев меня, она просветлела, подошла к машине и наклонилась к окну:

– Ты в больницу?

– Да, подвезти?

– Отлично!

Она села, объяснила, что ее машина сломалась, ее бывший даже не потрудился зарядить аккумулятор перед тем, как она его выгнала. Я ненавязчиво спросила, почему они расстались, честно говоря, меня это удивило, потому что, насколько я помню, они были вместе уже три года. Я сказала:

– Может быть, это временно…

Она ответила:

– Нет, все в прошлом, я сыта по горло его претензиями, привычками, причудами, планами на ближайшее, среднее и далекое будущее, наши мнения во всем расходились, так зачем было терпеть его еще дольше? И потом, по вечерам я старалась лечь спать незаметно, потому что мне все меньше хотелось, чтобы он ко мне прикасался.

– Тебе что… не нравилось?

– О, еще как нравилось! Очень нравилось… – Сказав это, она замолчала, и от повисшей тишины меня бросило в дрожь. – Но я не хочу продолжать спать с человеком, с которым никогда ни в чем не соглашаюсь… Видишь ли, говорят, что ссоры хорошо заглаживать в постели и что секс разряжает обстановку, но я… у меня все иначе. Работа у меня, наверное, самая нервная на земле, но оперировать мне нравится, когда я оперирую, я совершенно расслабленна, а если занимаюсь любовью, то уж точно не для того, чтобы расслабиться.

Я засмеялась:

– Ты занимаешься любовью потому, что тебе это нравится.

Она покраснела:

– Да.

– А ему не нравилось?

– Не знаю. Я ничего об этом не знаю. Я вообще ничего о нем не знаю. В конце я уже не знала, кто это такой. Мы не разговаривали. Когда мне хотелось побыть с ним, он был погружен в свой компьютер; когда мне хотелось почитать, он лез ко мне со своими поцелуями в шею. Короче, мы никогда не были настроены на одну волну, и это стало меня утомлять, потому что, кроме секса, нас больше ничего не связывало. Мы больше не ходили в кино, к друзьям, в отпуске мы молчали.

Я вздохнула:

– Жить с врачом не так-то просто.

– Да. Особенно когда ты не влюблена.

– Ты не была в него влюблена?

– Больше не была. Какое-то время назад все прошло. Я уже не помню когда именно.

Она засмеялась.

– Что такое?

– Мне вспомнилась одна вещь, которую говорил доктор Карма.

– Ты сейчас у Кармы? В семьдесят седьмом? Не может быть! Рассказывай!

– Ой, лучше не надо, а то ты сама пожалеешь. Это сущий ад, но, к счастью, он скоро кончится. В любом случае, я сделаю все, чтобы вырваться оттуда как можно скорее… Сейчас мне вспомнилась одна вещь, которую мне сказала одна женщина, я уже не помню какая, я их всех путаю, мне кажется, что они всегда рассказывают об одном и том же. На консультациях каждая третья приходит и говорит: «Мне плохо от таблеток». Поначалу я думала: «Не может быть! Они что, сговорились?» А Карма просто невероятный, он их всех выслушивает, как будто никогда прежде такого не слышал, а на самом деле с начала недели слышит это уже в двадцать пятый раз. Я изо всех сил стараюсь их не слушать – ты ведь понимаешь, я не могу быть обычной бабой, я это не выбирала… и тут одни неудобства, а истории о беременностях меня интересуют ничуть не больше. В конце концов я поняла, что каждая девушка, которая приходит и говорит: «Мне плохо от таблеток», просто ищет предлог, пароль для входа в кабинет врача, который даст ей возможность выговориться. Одна говорит: «Когда я допиваю упаковку до конца, у меня начинает жутко болеть грудь»; вторая говорит: «С тех пор как я начала принимать таблетки, мой парень жалуется, что я не такая, как прежде, сама я этого не замечала, но он начинает думать, что я фригидна».

– Это все в их голове…

– Я тоже так думала, но Карма мне объяснил, что тут дело в другом. Я никогда об этом не думала, но ведь это логично: таблетки подавляют овуляцию, поддерживая гормоны на постоянном уровне, то есть симулируя беременность.

– Правда?

– Да. Вот почему у стольких девушек болит грудь, их тошнит и у них пропадает желание. У тебя когда-нибудь бывало такое, когда ты принимала таблетки?

Я поколебалась мгновение и ответила:

– Я никогда не пила таблетки.

– Да? – проговорила Джинн, не слишком удивившись. И продолжила: – Я начала пить таблетки в пятнадцать лет, и у меня каждый раз во время месячных жутко болел живот, ты и представить себе не можешь. Когда я пила таблетки, то чувствовала себя лучше, но на неделе, когда я их не пила, у меня все равно болел живот, и потом я в журнале для девушек прочитала одну вещь… тогда я еще читала девчачьи журналы… бог мой! Это было в другой жизни… Одна баба, которая серьезно занималась спортом, волейболом, синхронным плаванием или не знаю чем еще, то есть интенсивным спортом, сказала, что пьет таблетки без перерыва, чтобы у нее вообще не было месячных. Разумеется, умная врач, отвечавшая на вопросы, сказала ей, что делать этого ни в коем случае не следует.

– Почему?

– Я точно не помню, она объяснила, что это может нанести ущерб фертильности, короче, она глупая баба, потому что и ты, и я знаем кучу девчонок, которые забеременели после того, как забыли выпить одну таблетку. Нелепо утверждать, что таблетки, если принимать их без перерыва, сделают бабу бесплодной, ведь ты можешь залететь, если забудешь выпить таблетку один раз. Это все что угодно, только не научный подход, черт побери… – она начала сердиться, – она ведь была врачом, эта всезнайка! Зачем она наводила страх на девушек, таких, как я, читавших журналы для девчонок, чтобы набраться ума, чтобы подготовиться, чтобы не оказаться в беде, а? Ну, скажи на милость – зачем?

– Она думала, что поступает правильно…

– В том-то и дело! Нет, она говорила не как врач, не как человек, задача которого – лечить людей, заботиться о них. Она говорила так, будто она – надменная мамаша или свекровь, которая ждет не дождется, когда сноха принесет ей внуков! Как же надоело слышать, что единственное назначение женщины – плодиться. Черт!

Я подождала, пока она немного успокоится, и спросила:

– Ты не хочешь иметь детей?

– В мои ближайшие планы это не входит.

– А в долгосрочные планы?

– В долгосрочные тем более. Видишь ли, я никогда не строю долгосрочных планов. Мой единственный план на данный момент – сверни сюда, я выйду напротив роддома – пережить эту неделю и убежать отсюда. При случае я тебе все расскажу, я заключила с Кармой договор; если все пройдет хорошо, он отпустит меня в конце недели, засчитав мне стажировку, и полгода я смогу заниматься чем хочу.

Я остановилась напротив 77-го отделения и спросила, не хочет ли она вместе поужинать, я бы ее отвезла домой, раз она пока без машины.

Она вышла и ответила: «Ты очень милая, но с Кармой я никогда не знаю, когда выйду из клиники».

Я сказала, что вечер через три дежурю на диализе до двадцати двух часов и, если она закончит поздно, я могу взять смену сегодня вечером: девушка, у которой смена сегодня, будет рада уйти раньше.

Склонившись над дверцей, которая все еще была открыта, она ответила:

– Хорошо. Позвони мне в семь, я скажу, где я.

Без четверти семь, как раз перед началом дежурства на диализе, я позвонила Джинн, и она сказала, что находится в отделении неотложной помощи, ее шеф еще раз подложил ей свинью, она на смене допоздна, по меньшей мере до половины первого ночи, и ужин придется отложить. Когда она повесила трубку, я подумала: «Но ведь тебе нужно будет вернуться домой…»

Поздно ночью, закончив свою смену, я позвонила медсестрам и спросила, где сейчас Джинн, а потом пошла в отделение неотложной помощи и увидела, что она сидит в буфете с чашкой кофе и не слишком торопится домой.

– Ты еще здесь? – спросила у нее одна из медсестер.

– Да, мне торопиться некуда. У меня в раковине куча грязной посуды, а она может подождать.

– Что? У такой красотки, как ты, нет парня, который бы сделал это за тебя?

– Я предпочитаю мыть свои тарелки сама.

В этот момент я подошла, и она, улыбнувшись, встала и обняла меня. Она выглядела уставшей и указала на открытый блокнот на столике:

– Я пытаюсь записать все, что увидела в последние шестнадцать часов, и сделать это нужно до возвращения домой, иначе я половину забуду. Списка событий у меня перед глазами нет, и я записываю их в такой последовательности, в какой они приходят в голову. Это займет некоторое время…

Я ответила, что ничего страшного, я подожду. Продолжая писать, она, чтобы я не скучала, стала комментировать свои записи вслух.

Рана в животе (улар ножом, нанесенный самой пациенткой), зашивала вместе с Лансом.

– Не понимаю, почему ее не подняли в хирургию, почему ею занимались в отделении неотложной помощи. Официально хирургическое отделение не используется… На самом деле, как мне объяснила медсестра, инструкции поступили непосредственно сверху: хирургам по достижении определенной месячной квоты социально незащищенных пациентов рекомендуется не принимать. Причина: они слишком долго занимают койки, потому что предпочитают оставаться в тепле и пользуются этим, чтобы им обработали вросшие ногти. Я не верила этому, пока сам Ланс это не подтвердил.

– И все хирурги с этим согласны?

– По словам Ланса, не все, но большинство не хотят восстанавливать против себя руководство. Судя по всему, эта форма разделения не касается отделения неотложной помощи, но он сказал, что, если бы не был хирургом по образованию или если бы у него в помощь не было одного или двух интернов, он бы оказался по уши в дерьме. В регионе Север раны от пуль или холодного оружия – частое явление.

Три человека пострадали в драке на парковке гипермаркета.

– Два мотоциклиста возвращались домой, чтобы отдохнуть с друзьями, когда тип на электромобиле неожиданно встал в очередь в кассу впереди них. Разумеется, у него повреждений меньше всего. Его пришлось спрятать, чтобы бабы двух мотоциклистов не вырвали ему глаза. У них было несколько открытых переломов. Говоря языком хирургов, это было интересно, но изнурительно… Ты уже работала в отделении ортопедии?

– Нет, – ответила я, ошеломленная ее рассказами.

– О, это настоящий спорт!

Тип почти лишился скальпа, выпрыгнув с заднего сиденья старого драндулета.

– Он был в стельку пьяный, – сказала Джинн, плача от смеха. – Он не был пристегнут, прижался к передним сиденьям, чтобы поговорить со своими друзьями, такими же пьяными, как и он; тому, кто был за рулем, почудилось, что дорогу перебегает собака, и он дал по тормозам. Мужика выбросило вперед, и он напоролся головой на святого Кристофа, приклеенного к дорожному знаку. Я зашивала его без анестезии: уровень алкоголя в крови был настолько высок, что он ничего не чувствовал, и, пока я его чинила, он рассказал мне всю свою жизнь.

– Он останется изуродованным?

– Что? Нет, о чем ты говоришь! Кожа черепа совсем не то что кожа груди. Она очень плотная. А поскольку шов находится на линии волос, его никто никогда не увидит. Только, конечно, если он не облысеет. Тогда его череп станет похож на консервную банку.

Я расхохоталась.

– А потом?

– Ну, конец дня выдался не таким интересным: были насморки, ангины, треснувшие надбровные дуги, вывихи, посторонние предметы в глазу, рыболовные крючки в пальцах и один – в ягодице. Не понимаю, что он сделал, чтобы крючок проскользнул между брюками и кальсонами. Это все мелочи, зато мне было чем занять руки.

Около шестнадцати часов привезли семью, родителей и четверых из пятерых детей, с желудочными болями, рвотой и диареей. Единственный, кто еще мог держаться на ногах – и кто вызвал «скорую помощь», – это мальчик двенадцати лет, который не ел вместе с остальными, потому что никак не мог оторваться от видеоприставки, когда мать звала его обедать. Измученный отец сказал что-то вроде: «Тем хуже для него». Он спасся потому, что был наказан! Поскольку основным блюдом был омлет с шампиньонами, они решили, что пробил их последний час. Но это были шампиньоны из Парижа. Мы с Лансом скорее думали, что это стафилококк в овощном салате – мать забыла накануне вечером убрать его в холодильник.

Все бы на этом и закончилось, все получили по капельнице и противорвотной инъекции, но около девяти часов вечера мальчика, который играл с переносной приставкой в палате, где лежали его родители, и которого ничего не беспокоило, вдруг начало рвать так, что хоть святых выноси. Увидела его не я, а интерн из отделения гастроэнтерологии, в котором лежала вся семья. Недолго думая, он положил парня под капельницу, как и всех остальных. Через час в кафетерии он смеялся, рассказывая мне об этом, и в завершение сказал, что парень, должно быть, съел салат тайком.

Услышав это, я подумала, что что-то тут не так. Вся семья отравилась одновременно, через три часа после еды, как по учебнику. Еще через час они были в отделении скорой помощи. Единственный, кто с ними не ел, начал блевать через девять часов после того, как съел отравленную пищу. Поскольку он приехал со своими родителями, я объяснила ему, что произошло, и увидела, что он одновременно почувствовал и облегчение, и чувство вины, но нисколько не встревожился при мысли о том, что он тоже может заболеть. Он сказал: «Я не стал есть с ними, потому что ненавижу овощной салат; мама заставляла меня есть, но я знал, что отец скажет ей, чтобы она от меня отстала».

Интерн-гастроэнтеролог как-то странно на меня посмотрел и сказал, смеясь: «Что ты на это скажешь, цыпочка? Парень совершил куваду? [31] Заболел из сопереживания? Это синдром выжившего?» Я ничего не ответила, мне он казался идиотом. Я поднялась, чтобы взглянуть на мальчика, и увидела, что ему совсем худо, температура 35,7° – гипотермия должна была насторожить интерна, – но, прежде всего, у парня справа был очень болезненный живот. Я позвала хирурга по пищеварению, через два часа он его прооперировал, оказался прорвавшийся аппендицит. Всегда необходим свежий взгляд. Я жалею, что у меня была смена и я не могла пойти в операционный блок, чтобы ассистировать на операции. Странная история: если бы он съел овощной салат и отравился так же, как и его родители, никто бы не поставил верный диагноз… Завтра утром я к нему зайду.

Я дотронулась до ее руки:

– Ты прелесть.

– Еще бы! К счастью, это немного занимает мою голову, потому что по вечерам, после того как заканчиваются консультации в акушерской клинике, я вижу исключительно добрых тетушек. Добрых тетушек всех возрастов. Женщин, у которых болят грудь, половые органы, живот во время месячных, после месячных, в период между месячными. Женщин, которые боялись забеременеть случайно или которые боялись, что никогда больше не забеременеют. Матерей семейств, у которых не прекращалось кровотечение, или кровотечения были слишком скудными, или слишком частыми, или не такими, как обычно, или не в тот день, когда они их ожидали. Разбитых женщин. Девиц, которые забыли принять таблетку или у которых опять порвался презерватив.

– Что значит «опять»?

– Когда видишь, как они проверяются, понимаешь, что порваться они не могут. Они сползают, или в разгаре действия мужики забывают их надеть – и тогда они снова начинают думать и кусают локти. А когда приходят за срочной контрацепцией, боятся, что их станут ругать, и в один голос говорят, что презерватив порвался, можно подумать, что у мужчин острый кончик или у девчонок зазубренное влагалище, «презерватив порвался» – это не описание, а ритуальная фраза. А потом еще матери, которые приходят залечить царапинку у малыша, а в конце начинают выкладывать все, что их больше всего беспокоит. Короче, много разговоров ни о чем. Или почти ни о чем. «Я не знала, что делать. Что я могла сделать? Что вы об этом думаете, доктор?» Им просто хочется, чтобы я подержала их за руку или послушала, как они плачут.

– И ты это делала… – сказала я, взяв ее руку.

– Да, – ответила она, пожав плечами (она не замечала, что я пожираю ее глазами и не понимала, что я хочу сказать), – но уверяю тебя, мне было на это наплевать, потому что, честно говоря, всё, что они рассказывают, все их истории о парнях, детях, любви и обо всем прочем, – всё это меня совершенно не интересует! Думаю, Карма заставил меня задержаться в этих стенах на неделю для того, чтобы убедить остаться, показать, что я буду здесь полезной и что ему есть чему меня научить. Но все тяготы, которые мне пришлось преодолеть за последние четыре года, чтобы стать тем, что я есть, всё, что я выучила, всё, что умею делать (и умею делать не просто хорошо, а отлично, лучше, чем большинство хирургов), – всё это слишком ценно, чтобы бросить и забыть, слушая баб, которые жалуются на боль в груди или у которых депрессия, потому что они, возможно , залетели! Понимаешь, я хочу их оперировать, этих добрых тетушек, а без их стенаний я вполне могу обойтись!