– Есть две разновидности врачей, – сказал Карма. – Доктора и целители.

Мы сидели друг напротив друга в крошечной буфетной отделения ДПБ, две помощницы разогревали нам два оставшихся блюда.

Пережевывая мясное рагу, я улыбнулась и сказала:

– Допустим. И как вы их различаете?

– По отношению к боли. Во Франции лишь в конце девяностых министр здравоохранения предложил сделать обучение по обращению с болью обязательным во всех медицинских учебных заведениях страны. Прежде об этом никто не думал. Никто не думал, как важно обучать этому студентов. Задача врачей заключалась не в том, чтобы ухаживать за пациентами и ограждать их от страданий. Это делали медсестры, а врачи лишь ставили диагнозы.

–  Играли в доктора…

– Вот именно.

Я ткнула вилкой в кусочек рагу.

– Как давно вы не пользуетесь зажимом Поцци?

– Точно не знаю, но не меньше десяти – двенадцати лет. Это произошло примерно в то время, когда я начал устанавливать спирали нерожавшим. Вначале мне было жутко страшно.

Ему было страшно? У него такой вид, как будто он ничего не боится.

– Почему?

– Это было «неправильно». Мне внушали, что так нельзя. В соответствии с догмой нерожавшая женщина «больше подвержена инфекциям». Установить ей спираль – все равно что разместить в ее матке заряд динамита. Напротив, женщина с детьми считалась более крепкой, более сильной. Понимаете, насколько эта тема была идеологической?

– Да, совсем не научной…

– Пока во Франции продолжали утверждать, что спирали являются источником инфекции, в Великобритании или в развивающихся странах, где вплотную занялись поиском самых простых, самых дешевых и наименее опасных методов контрацепции, уже знали, что инфекция передается от партнера и спираль тут совершенно ни при чем. Вы хорошо читаете по-английски, не так ли?

– Да. Это одно из немногих преимуществ моих смешанных корней…

Он наградил меня отеческой улыбкой:

– Не такое уж малое преимущество. Оно все меняет. У вас есть свободный доступ к медицинской информации, опубликованной на языке научного сообщества. Во Франции на протяжении очень долгих лет врачи презирали все, что написано не на французском языке, и даже сегодня многие французские врачи не читают по-английски. Это еще больше запирает их в рамках догм. Когда какая-нибудь шишка говорит, что спираль – это опасно, все его подпевалы принимают это за евангельскую истину. Никому и в голову не приходит с этим поспорить. Это касается не только гинекологии. Возьмите облегчение боли: несколько лет назад на собрании по постоянному образованию кадров я подчеркнул, что морфин и другие болеутоляющие используются во Франции слишком редко. Один тип поднялся и возмущенно сказал, что я говорю глупость, что все врачи облегчают состояние своих пациентов. Другой воскликнул: «Это ты говоришь глупость! Они не облегчают состояние даже своих коллег!» – и объяснил, что недавно ему сделали операцию на колене, и он промучился всю ночь после операции, потому что анестезиолог не дал никаких распоряжений по этому поводу. Ему пришлось самому прописать себе обезболивающее и отправить в аптеку свою жену. Он добавил: «Но я заставлял своих пациентов страдать, так что я это заслужил». Я спросил у него, почему он так говорит. Он ответил (он гастроэнтеролог), что выполняет колоноскопию [35] уже двадцать лет и что первые десять лет он выполнял ее без обезболивания. Он вводил пациентам в прямую кишку фиброскоп и проталкивал его вверх без предварительной анестезии. «Страдали все, а я страдал оттого, что мучил их», – сказал он. И добавил: «Десять лет назад я спросил у анестезиологов, нельзя ли проводить эту процедуру под общим наркозом или хотя бы под нейролептаналгезией [36] , чтобы пациенты дремали и не мучались. Он ответил, что да, конечно, можно. С тех пор больше никто не мучается, а я провожу колоноскопию гораздо более тщательно. Прежде, понятное дело, я всегда торопился, старался закончить поскорее».

– Не понимаю… зачем он ждал десять лет, чтобы сменить метод?

Карма покачал головой:

– Я спросил. Он ответил: «Потому что меня учили делать так»…

Он отодвинул тарелку, встал и налил в чашку кофе.

– Он учился во Франции в конце семидесятых. В то время в ходу еще были такие ужасные фразы как: «Облегчение боли затрудняет постановку диагноза». Специалисты с пеной у рта доказывали, что у маленьких детей мозг недоразвит, следовательно, если они не плачут, когда им делают укол или подвергают другим болезненным процедурам, это значит, что им не больно. В 1976 году я поехал навестить друзей в США. Не в Нью-Йорк и не в Бостон, а в Миннеаполис, штат Миннесота. У одного из родственников был рак желудка, ему сделали операцию. В то время я только учился на врача. Я считал, что после операции на желудке человек должен быть прикован к постели, мучиться от боли, все его руки должны быть утыканы трубками, трубки должны выходить из всех его отверстий. Этого человека я немного знал и предложил его навестить, чтобы немного отвлечь от мучительных будней. Войдя в его комнату, я увидел мужчину в шелковом халате, который по-турецки сидел на кровати и играл в шахматы со старшим сыном. Я подумал: «Ему еще не сделали операцию, поэтому он так и выглядит». Я задал ему вопрос, и он ответил: «Меня прооперировали три дня назад, а из больницы я вышел позавчера». Он распахнул халат, чтобы показать мне свой шрам. Я спросил: «Вам совсем не больно?», и он, широко улыбаясь, ответил: «Совсем. Несколько часов после операции мне давали морфий». В то время во Франции мои учителя утверждали – и кем я был, чтобы в этом усомниться? – что давать морфий больным раком опасно, поскольку это может превратить их в токсикоманов, и несли всякую подобную чушь. Можете себе представить, что во Францию я вернулся жутко разгневанным. Десять лет спустя мы с моим товарищем Бруно Саксом опубликовали одну из самых первых статей об облегчении боли больных раком с помощью морфия. К тому времени англичане, американцы и канадцы уже давным-давно обучали этому своих студентов.

Задумавшись, я встала, чтобы налить себе кофе, но, прежде чем обжечь язык во второй раз за день, спросила:

– Почему мы так сильно отстаем во всем… или почти во всем? Облегчение боли, профилактика рака, восстанавливающая хирургия половых органов…

Осознав, что я только что сказала, я поспешно взглянула на Карму и прочла на его лице недоумение. Но он ни о чем не спросил, нахмурился и вздохнул:

– Французское общество остается феодальным, а медицинский мир является его карикатурным отражением. В семидесятые годы, когда мы с Бруно учились, в ходу была шутка, что факультет Турмана – это такая же пирамида, как Франция в эпоху Людовика XIII! Тогдашний декан факультета, Физингер, вел себя как неразумный монарх; его заместитель, Лериш – да, тот самый, что написал книгу по гинекологии, и которая, к сожалению, продолжает влиять на умы, – был настоящим кардиналом, со своими махинациями, взяточничеством и манипуляциями. У него было два заведующих клиникой, которых прозвали Рошфор и Миледи – она была настоящая гадюка. Впрочем, – он задорно подмигнул, – она ушла в фармацевтику. Разумеется, у них были будущие придворные, которых интересовали исключительно хирургия и специальности, связанные с техникой. Нашими же героями были люди нетипичные, целители, а не властолюбцы. Такие как Ив Ланс, Варгас, бактериолог, обучавшийся в США, как отец Бруно…

– Авраам Сакс, – вспомнила я.

– Да. Я очень сожалею, что не был с ним знаком, – печально признался Карма. – Я совершил ошибку, сбежав из Турмана на несколько лет, а когда вернулся, он уже умер. Но один из наших приятелей занимался с ним акушерством. И поделился с нами тем, что знал.

– Оливье Мансо, да?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Ты о нем слышала?

Меня удивил неожиданный переход на «ты».

– Я прочитала предисловие к книге.

– А… – смущенно сказал он. – Надеюсь, ты найдешь время, чтобы пролистать книгу до конца… Предисловие – это лишь неуклюжее изложение мировоззрения. Суть книги в ее содержании.

– Я прочитала уже несколько статей, – сказала я, поднося чашку к губам.

– Какие именно? – с интересом спросил он.

Прикрывшись чашкой, я сделала вид, что роюсь в памяти.

– Межполовая анатомия, искусственное оплодотворение…

– Правда?

– Да.

Казалось, он обдумывал то, что собирался сказать.

– И… что ты об этом думаешь?

– Что мнения, высказанные в этой книге, далеко не… стандартные.

– Во Франции это так, они не стандартные. Но в Великобритании, Голландии, Скандинавии, Северной Америке… Ты уже занималась хирургией половых органов?

– Немного. С Жираром, пластическим хирургом. И с Галло, три года назад, когда была его интерном. Но за сложные операции они не берутся, они только восстанавливают девственную плеву у женщин, у которых, возможно, ее никогда и не было. Исправляют швы или делают сверхчувствительную неовагину, это обратная сторона медали.

Он широко раскрыл глаза:

– И ты хотела бы этим заниматься?

– В том числе, – сказала я, пожав плечами. И потом, с вызовом, глядя ему в глаза: – Да.

–  Мммм…

Я ждала, что он задаст мне этот вопрос. Тот, что мне задают постоянно, каждый раз, когда я показываю характер. Но он лишь изобразил смятение, в котором я разглядела и некоторое уважение. Он поднялся, сложил свои столовые приборы в раковину, указал на мои, чтобы я ему их передала, открыл кран и стал задумчиво мыть посуду. Я взяла чистую тряпку и стала молча вытирать вымытые им столовые приборы.