Из записок Лукаша Гулевича

«Октябрь 1647 года.

Лето прошло без особых происшествий. Юлиана с успехом ассистировала мне при каждой операции, часто даже заменяя меня, рука у нее была легкая. Рута обеспечивала травами, и благодаря этому я мог сэкономить на лекарствах. Она каждое утро приходила в аптеку и помогала, а ее познания в зельях поражали. К тому же она открыла мне удивительное средство, о котором я до сих пор не знал, а именно – соляной компресс. То есть она брала плотную тряпку, мочила ее в соляном растворе, слегка выжимала и клала на рану – и рана никогда не гноилась и очень хорошо заживала. Только надо было не переборщить с солью, она не должна была составлять более десяти процентов от количества воды.

Все это время меня не покидало гнетущее ощущение, что я стал причиной гибели несчастного мусорщика, а может, еще и Регулы. Их смерть оборвала нить, за которую я начал дергать. Дальше можно было двигаться разве что вслепую. Наконец я подумал, что пора бы все рассказать Зиморовичу и выслушать его мнение. Мы с Юлианой как раз вышли из госпиталя Святого Лазаря на Калечей горе, завершив операцию по удалению гнойника на ноге у одного драгуна, и, кажется, предотвратили начало гангрены. У Зиморовича был свой дворец с садом на Шембековой улице, у подножия горы. Там мы его и встретили, когда он собирался выходить, но, увидев нас, он чуть ли не силой затащил нас к себе в гости. Там, в саду, мы расположились в живописной беседке, украшенной в античном стиле изображениями богов и нимф. Я рассказал ему о находке Каспера, и каким образом это повлекло за собой убийство Петруня. Он был немало удивлен, что обе смерти – проститутки и мусорщика – так тесно связаны.

– Значит, она была убита в лесу на том месте, где собираются охотники, – констатировал он. – И убил ее кто-то, кто живет в одном из двух зданий. Но живут там слишком серьезные люди. И в этом самая большая проблема. Потому что когда речь идет о жизни проститутки и мусорщика – никто не будет забивать этим голову.

– То есть вы не собираетесь расследовать это убийство?

– А что я могу? Прийти с цепаками к райцам, а точнее к их сыновьям, этой золотой молодежи, привыкшей на все плевать, и заставить их снять штаны? Вы знаете, что у нас уже было? Наши лавники приговорили одного такого разбойника из благородного рода к смертной казни – так он подал королю жалобу с требованием казнить судей. Ну, правда, до этого не дошло, но он оказался на свободе.

Я напомнил также о смерти Регулы, но он сказал, что я слишком преувеличиваю, потому что эта смерть была чистой случайностью. Юлиана не вмешивалась в беседу. Мы уже прощались, когда громкий крик «Везут! Везут!» прозвучал на Рынке. Выяснилось, что поймали Головача вместе с остальными разбойниками. Детали этого знаменательного события выслушали мы лично от бургграфа, который радостно потирал руки.

Итак, Головачу, которому удалось сбежать в лес, было очень важно вновь завладеть сокровищем, закопанным в тайном месте. Собрать новую разбойничью шайку без шеляга за душой было трудно. Но тайник оказался выпотрошенным. Крестьяне, вырубая и корчуя кусок леса, наткнулись на клад и разделили его между собой. Головач разозлился донельзя, но зацепляться с крестьянами не стал. Вскоре к нему прибились несколько разбойников из других шаек. В лесу недалеко от Жовквы разбойники напали на пещеру, в которой жил отшельник. Пещера им понравилась, отшельник тоже, и они заставили его научить одного из них, как себя вести, чтобы походить на отшельника. Неподалеку была еще одна пещера, и разбойники соединили обе пещеры подземными переходами. Теперь Головач жил с Гальшкой, ребенка они оставили у семьи в селе. Свои нападения разбойники совершали подальше от укрытия, а в свободные от разбоя дни слонялись без дела по окрестностям, загуливали в шинках, транжиря деньги. Наконец такая расточительность бросилась в глаза многим. В пьянках трудно было проследить, чтобы не сболтнуть лишнего. Этого только и ждали специально подосланные шпионы. А вскоре войско окружило пещеры так плотно, что вырваться разбойники не могли. Их стали выкуривать дымом, тогда они взорвали входы в пещеры, но войско собрало живущих поблизости крестьян, и все вместе с палками в руках начали сужать круг, стуча при каждом шаге по земле и заглядывая под каждый камень. Таким вот образом им удалось найти четыре выхода из подземелья.

Они рассчитывали, что разбойников заставит выйти на поверхность голод, но у тех были запасы еды, и они не очень беспокоились. Снова воины разожгли костер, бросая головешки в норы, но это ничего не дало. Не оставалось ничего другого, как подорвать две норы так, чтобы земля обвалилась и засыпала выходы. Затем разбойникам объявили, что взорвут следующие две норы и похоронят их под землей. На ту пору продукты у них заканчивались, воды не было, они держались только на вине. Первым вылез отшельник. Выглядел он ужасно. Рассказал, что всего под землей два десятка разбойников, но несколько из них погибли во взорванных норах, а нескольких застрелил Головач, когда увидел, что запасы истощаются. Отшельника он пожалел, потому что его пугала кара Божья. Затем вышла на поверхность похудевшая Гальшка в панском бархатном платье, в первый раз надетом. Под ним были скрыты кошели с талерами, но все это у нее отобрали. Далее пришла очередь остальных разбойников – всего их оказалось шестеро вместе с атаманом. Затем смельчаки обследовали эти норы и обнаружили кое-что из награбленного, которое теперь выставили на Рынке, чтобы люди узнавали свои вещи.

Разбойников вместе с Гальшкой привезли закованными в кандалы. Женщину собирались отпустить, потому что и она говорила, да и разбойники утверждали, что удерживали ее силой, но как только воз приехал под Ратушу, жена купца Мордковича узнала свое платье, которое у нее было украдено, когда она ехала на ярмарку. Теперь судьба Гальшки была решена.

В тот же день, дав толпе вволю налюбоваться на пойманных разбойников, всю шайку перевезли на Высокий Замок и поместили в самый низ Шляхетской башни, где не было печей, а окна находятся слишком высоко, так что еду им спускали на шнурах. Правда, долго они там не пробыли, потому что их, наконец, загнали в пыточную, чтобы пытками заставить признаться, где они спрятали свои сокровища. И когда настал тот день, что за мной пришел посланец, известив, что пытки скоро должны начаться, я почувствовал, что ужасно не хочу принимать в них участие.

– Не очень приятная у вас работа, – сказала Юлиана, колдуя над микстурами.

– Да уж не слишком радостная.

– Пан доктор, – отозвался Айзек, – я бы вам советовал хлопнуть кружку вина. Потому как разбойники разбойниками, а эта ваша, лучше б не вспоминать, будет вам на нервы действовать. По себе знаю. Как-то топили в реке одну нищую, с которой у нас было немного общего счастья в шалаше под мостом, – так мне было очень грустно. Но она украла кошелек у подвыпившего сотника, и делать было нечего. Когда на такое отваживаешься, то должен понимать, что тебя может ждать неминуемое наказание. Хотя, с другой стороны, живешь, живешь, и не знаешь для чего. Все время кажется, что вот-вот узнаешь. Потому и живешь.

Тут он налил кружку и сунул мне в руки. А Юлиана спросила:

– Я чего-то не знаю? Кто эта «ваша, лучше б не вспоминать»?

Я взглянул на Айзека грозно, но ответил:

– Она была у меня кухаркой. И я не знал, что она жена разбойника.

– А-а, – улыбнулась Юлиана с таким видом, будто ей уже известно абсолютно все, что между мной и Гальшкой было. Но мне нечего было стыдиться, хотя наблюдать за тем, как бедную женщину будут прижигать железом, мне не хотелось.

Я опрокинул не одну, а две кружки и почувствовал бодрость духа. На улице Юлиана меня догнала и протянула маленькую бутылочку.

– Что это?

– Дадите палачу. Кажется, вы с ним нашли общий язык.

Я посмотрел на нее удивленно, но по выражению ее лица сразу же догадался, что она имеет в виду. Однако я заколебался и поднес бутылочку к носу.

– Экстракт роделии, – сказала она и исчезла. Удивительно, что я сам не догадался воспользоваться им.

На Рынке уже ставили помост, сбивая его из готовых брусьев и досок, несколько зевак следили за этим. В пыточной не было никого, кроме Каспера, который раскладывал огонь в печи. Подмастерья рубили дрова во дворе.

– Можете ли вы оказать мне одну услугу? – спросил я.

Палач выпрямился и с интересом посмотрел на меня. Очевидно, с просьбами к нему не так часто обращались.

– Что, нужно сердце, печень или мизинец Головача? Как для вас…

– Нет-нет, – сразу перебил его я, потому что времени было мало, – я лишь хочу, чтобы вы вылили это в воду или вино, которыми будете поить его жену.

– И что будет?

– Она через некоторое время потеряет сознание. И умрет, даже этого не осознав.

– У вас все еще к ней какие-то чувства?

– Нет, просто остались некоторые воспоминания.

Каспер кивнул. В ту же минуту в пыточную привели разбойников вместе с Гальшкой и стали приковывать их к стене. У всех был покорный, напуганный вид, и все, кроме самого Головача, тряслись. Он вырывался и защищался, но цепаки его скрутили, и вскоре он тоже стоял у стены. Палач положил клещи на огонь. Разбойники с ужасом следили за его движениями. Гальшка уже была без своего дорогого платья, в хламиде из мешковины. Растрепанные потные волосы прилипли ко лбу, под глазами были синяки. Проживание в пещерах сказалось. Она только раз взглянула в мою сторону и отвела глаза. Но когда клещи раскалились докрасна, она посмотрела на меня долгим тоскливым взглядом, и я незаметно ей кивнул. Тогда на ее губах появилось нечто похожее на печальную улыбку.

Затем пришли лавничие судьи, четверо лавников и отец Амброзий. Судья Зилькевич спросил разбойников, куда они спрятали награбленное, которое им и так больше не пригодится, так как все они будут казнены в тот же день. Разбойники все как один клялись, что кроме найденного в подземных тайниках ничего больше нет.

Зилькевич обратился к лавникам, чтобы те высказали свое мнение. Те сказали, что от предписаний отступать нельзя, надо допросить как положено. Подмастерья стали обнажать груди разбойникам. Мешковину Гальшки просто вспороли и бросили в угол, под ней она была голая. Я старался не смотреть на нее. Палач вытащил из огня клещи и прижал их к груди первого разбойника – зашипело мясо, запах паленых волос и кожи заполнил пыточную. Разбойник закричал. Палач перешел к следующему. Третий разбойник потерял сознание. Один из подмастерьев плеснул на него водой и дал напиться. Когда дошла очередь до Гальшки, я посмотрел на нее, она же понуро смотрела под ноги. Губы ее дрожали. Я не знал, как привлечь ее внимание, и не придумал ничего умнее, чем сделать вид, будто что-то попало мне в горло и я стараюсь это выкашлять. Гальшка наконец подняла голову, а я посмотрел на нее довольно красноречиво и закрыл глаза раз, и второй, и третий. Она догадалась, что должна сделать, и когда прижигали разбойника, который был прикован перед Головачом и ней, она притворилась, что теряет сознание. Каспер сразу кивнул, чтобы ее облили водой, и прижал к ее губам ковшик, Гальшка выпила, а ковшик выпал из его руки и разбился. Головач выдержал прижигание без крика, лишь шипел, стиснув зубы, а поскольку он не выказывал никаких страданий, с ним возились дольше, так что скоро его грудь напоминала сплошную рану. Тут уже вмешался я и настоял, чтобы пытки над ним прекратили. Когда палач приблизился к Гальшке, она уже обессилено висела на руках. Обливание холодной водой ничего не дало. Я подошел и пощупал пульс. Она была еще жива, пульс едва бился.

– Она умерла, – сказал я. – Не выдержало сердце.

Судьи велели расковать ее. Гальшку положили на сено под стеной и накрыли мешковиной. От разбойников добиться так ничего и не удалось, вероятно, у них действительно не было никаких других схронов. В конце концов, то же утверждал и отшельник, однако ему почему-то не очень доверяли, считая, что он за время неволи у разбойников сжился с ними. Разбойникам дали вина, а потом вывели во двор и посадили на телегу. Войт с удовольствием наблюдал за тем, как их подсаживают, ведь сами они в цепях не могли справиться.

– Ну, наконец-то, – сказал он мне, – наконец-то. Надеюсь, на этот раз неожиданностей не будет.

Когда я увидел, что Гальшку несут к телеге, спросил:

– А ее зачем? Она мертва.

– Мертва не мертва, а кара Божья должна постичь и ее. Вам, чай, известно, что она воровала у вас лекарства и поставляла разбойникам? Нам об этом рассказал отшельник. Вам повезло, потому что, если бы не он, подозрение могло пасть и на вас. Конечно, после их побега такой возможности уже не было, но отшельник говорит, что слышал, как она шептала Головачу, будто спрятала для него остатки чудодейственного бальзама. Так что свое наказание она заслужила.

Воз тронулся. На Рынке уже бушевала толпа. После экзекуции у разбойников был угнетенный вид, будто они смирились со всем, что их ждет, сидели ослабленные и посоловевшие. А уже у помоста все они внимательно слушали слова священника, целовали с пристрастием крест и крестились со слезами на глазах. Кроме конечно же Головача, который хоть и целовал крест, но так, словно делал Господу одолжение. На этот раз Каспер продемонстрировал свое привычное мастерство – каждая из пяти голов была отсечена одним ударом. Подмастерья подбирали головы с помоста и сбрасывали их в корзину, а тела вытаскивали крюками на телегу. Предпоследним был Головач. Он приближался к палачу с гордо поднятой головой, еще и улыбаясь, ему, очевидно, было важно, чтобы народ запомнил его именно таким – гордым и величественным, и он шел как невесть какой вельможа, бросая презрительные взгляды на толпу. Его дух торжествовал, это был момент его наивысшего взлета, и толпа впитывала каждое движение вытаращенными от удивления глазами. Далее должен был наступить тот особенный драматический момент, когда приговоренный стает на колени и кладет голову на колоду. Тут тоже есть очень хорошая возможность продемонстрировать свой героизм, но Каспер решил иначе. Он улыбнулся разбойнику, когда тот подошел ближе, и этим изрядно озадачил его, а потом посмотрел на меня, и, слегка подмигнув, повернулся на одной ноге так, что меч молниеносно взлетел в воздух, описал полный круг и отсек голову Головача, еще когда тот стоял в полный рост. Все это произошло очень быстро, но толпа успела заметить дикий страх в глазах Головача, страх и разочарование, что представление, которое он спланировал, которое обдумал до деталей и которое должно было стать его последней легендой, так неожиданно оборвалось. Голова качнулась и рухнула на помост, из шеи брызнула кровь, а вытянутое тело лишь на мгновение замерло, а затем упало, как срезанное дерево. Толпа охнула и загудела.

Последней выволокли под руки Гальшку, ноги ее тащились по земле, мешковина все время сползала, подмастерья поправляли ее и тянули дальше, поскальзываясь на окровавленном помосте. Наконец они прижали ее грудью к колоде, положили сверху голову и отбросили волосы набок. Каспер примерился мечом, но увидел, что шея лежит неудобно для удара, и дал знак подвинуть тело ближе к колоде. И в этот момент я увидел ее глаза. Они едва открылись, хотя Гальшка, пожалуй, и не осознавала, что с ней происходит, находясь в отупении, но эти глаза смотрели на меня, смотрели так же прищурившись, как тогда, когда она шутила со мной, когда строила глазки и, казалось, принадлежала только мне».