Работа в аптеке Руте очень нравилась, а еще больше ей нравилось делать что-нибудь вместе с Лоренцо и при каждой возможности прикасаться к «нему». Когда «он» проделывал какие-то механические движения – переставлял баночки, мешочки или бутылочки на полках, – она незаметно подставляла свою ладонь туда, где, по ее расчетам, могла оказаться рука Лоренцо. Ей казалось, что если бы «он» вдруг обнял ее, она потеряла бы сознание. Пьянящая, неистовая любовь затопила ее доверху, она еле сдерживалась, чтобы не выдать себя, и вместе с тем стремилась, чтобы все, наконец, прояснилось и не надо было бы прятаться. Но при упоминании о Каспере ее охватывали грусть и уныние, нередко по ночам она от отчаяния плакала, укрывшись пледом, чтобы ее не услышали, и прижимала к груди вытесанного из дерева Святовита, прося спасти ее и исповедуясь ему в своих грезах.

Юлиана конечно же все это подмечала, как и замечала внимание к себе аптекаря. Она попала между двух жерновов и пыталась проскользнуть между обоими. Лукаш ей нравился, и при других обстоятельствах она бы не задумываясь позволила чувствам глубже захлестнуть себя, но то, что ее сдерживало, было непреодолимым, оно тяготело над ней, лишало воли и заставляло быть твердой. Даром, что впереди ее не ждало ничего хорошего – она не чувствовала страха, но чувствовала свой долг.

Рута во время казни разбойников решила прогуляться над рекой, она не любила того, что называли театром смерти, не любила также больших людских сборищ, от которых у нее кружилась голова. Вместо этого она чувствовала огромное волнение, которое заставляло лихорадочно биться ее сердце и покрываться румянцем щеки. Рыцарь, о котором она мечтала, появился, она его увидела и сразу догадалась, что это он. Она узнала того, о ком мечтала, кем бредила, а самое главное, что он в ее мечтах выглядел именно так. Каждая мельчайшая черта его лица, глаза и губы, его походка, его движения и привычки – все это было для нее знакомым из снов, и она, не познав еще ни одного поцелуя, теперь жаждала этих губ превыше всего. Она радовалась и плакала, и разговаривала сама с собой, время от времени спохватываясь, что ее может кто-то услышать и решить, что она снова принялась за колдовские чары. Рута сорвала мак и прижала к губам. Губы Лоренцо были красными, как мак. «Ло-рен-цо… Ло-рен-цо…», – шептала Рута, представляя, как будет произносить это имя, когда окажется с ним наедине, как он возьмет ее за руку и сожмет, чтобы дать понять о своих чувствах, ведь им придется их скрывать. Они будут встречаться втайне где-то на лугах и там, в душистых травах под плеск реки, они будут разговаривать обо всем-обо всем, а однажды они больше не вернутся, а уедут куда глаза глядят, далеко-далеко, возможно, на родину Лоренцо. Туда, где никто ее не обвинит в ведьмовстве и не заставит жить с нелюбимым.

Она прихватила своего конька, но не ехала верхом, а шла по заросшей дорожке, которую проложили телеги, в колеях стояла вода, земля была влажная и пружинила. Конек топал послушно за ней. Прохлада рассекала пространство, свежесть воздуха пьянила, Рута подставила лицо ветерку, который развевал ее распущенные волосы, и жмурилась на солнце. Она вся была полна музыки, которая звучала в ее душе, серебряный перезвон листьев подыгрывал ей, а жаворонок над головой звал вперед и вперед, к горизонту, мерцающему в разреженном воздухе. Она уже давно заметила удивительную способность души отождествлять себя с окружающей природой, сливаться с ней, как сливается маленькое насекомое, чувствовать себя одновременно и лесом, и лугом, и рекой, и травой, и небом над головой, и даже тем облачком, что медленно исчезает вдали. Ей казалось, что она в такие моменты невидима, невесома, как перышко, ветер подгонял ее и вел под руки, как в танце, и если бы не Лоренцо, она бы уже не остановилась, вот так летела бы и летела стремглав в неведомое, сев на коня, оставляя позади все страхи жизни, все, что ее донимало и мешало в свободном полете хоть бы к какому-нибудь, даже крошечному, как горошинка, счастью.

Бабье лето было в разгаре. Рута села на берегу, разулась и свесила ноги в воду, вода была холодная, но холод этот не обжигал, а бодрил. Конек лег в траву, он понимал Руту без слов и любил эти прогулки. По глади воды проплывали облака, и казалось, что река серпом воды отрезала кусок неба. Маленькие рыбки подкрадывались и щекотно клевали волосинки на икрах, при каждом движении пальцев они враз разлетались во все стороны. Солнце пригревало, и на душе становилось так легко-легко, хотелось взлететь и парить над этими кленами и тополями. Рута чувствовала себя невероятно счастливой, ей казалось, что нет никаких препятствий для ее счастья теперь, когда она встретила Лоренцо, и была также убеждена в том, что и Лоренцо влюбится в нее, ведь была уверена в своей красоте и видела, как заглядываются на нее юноши. Единственное, что их отпугивало от общения с ней – то, что она живет с палачом. Но на самом деле она с ним не живет, не живет, не живет! Она обязательно расскажет об этом Лоренцо. Нет, она сначала попросит аптекаря, чтобы он передал Лоренцо ее историю, чтоб тот узнал, что она попала в руки палача случайно и силой, что у нее нет к Касперу никаких чувств. Нет и не будет. Никогда-никогда-никогда. Чтобы Лоренцо об этом знал. Это очень важно. Хотя, правда, есть еще другой выход – попросить у Вивди приворотного зелья. Или же его приготовить. Там, в «Большом Альберте» есть разные рецепты. Вот только неизвестно, какой из них верный. Если ты этого никогда не делала, то можно ошибиться и все испортить. А потом закончить, как та женщина, что на днях сожгли за то, что отравила мужа, которого на самом деле хотела вернуть, но что-то пошло не так, а она под ужасными пытками так и не выдала того, кто дал ей приворотное зелье, потому что ничего другого не хотела – только поскорей отправиться вслед за любимым. Но это на крайний случай. Это если уж не будет никакой надежды на взаимность, ведь действительно очень хочется настоящей любви, а не поддельной. Разве она ее не заслужила?

Конечно, Вивдя умела привораживать и многим помогала, но, правда, уже дважды чары старухи подействовали совсем не так, как нужно. Еще до того, как она приворожила девушку, которая потом очманела и из-за которой ее выследили, старуха согласилась приворожить гуляку. Однажды вечером к ним приехала в бричке знатная пани и рассказала, что ее муж волочится по любовницам и уже неделю как дома не ночует. Вивдя поинтересовалась, есть ли у нее при себе что-нибудь, что принадлежит ее мужу, но та ничего такого не прихватила, пришлось ехать к ней домой. Там Вивдя велела разжечь в котле огонь и выполнять все ее указания.

– Сыпь это просо в кастрюлю и держи над жаром, – сказала она хозяйке, – а в другую руку возьми веер и раздувай огонь, приговаривая: «Как это просо в кастрюле лопается, пусть так мой муж меня ищет». Чары, чары, приведите домой ее мужа. Жгу, жгу эти сухие ясеневые листья! Как эти листья сгорели, не оставив пепла, пускай так ему сердце жжет! Топлю, топлю воск на огне! Как воск тает, как та земля, что от дождя размякает, так и он пусть преет и млеет. А над целомудренной женой пусть не насмехается. Кручу, кручу веретено. Как крутится веретено, так пусть выкручивают его ласки его любовницы. Пусть покоя ему не будет, пока к жене не вернется. Пусть это его во сне мучает, и мучает наяву. Вяжу, вяжу этот платок тройным узлом! Завяжу и косу. Пускай почувствует, как мысли его вяжутся, пока не покается.

Вивдя развернула узел, который прихватила с собой, и сказала:

– В этой крынке я залепила живую летучую мышь. Поставьте ее на огонь. Как она в этой крынке со всех сторон пропечется, так пусть жжет сердце его.

Летучая мышь пищала и бросалась, потрескивая крыльями, а вонь заполнила комнату. Наконец она стихла, из крынки пошел дым. Вивдя попросила какую-нибудь вещь хозяина. Женщина дала ей платок, которым он в танце, вспотев, вытер лоб. Вивдя бросила платок в огонь, тот вспыхнул и задымился, а на дворе залаяли собаки. Молодица схватилась за сердце – раздался стук в ворота.

– Это он, он, – вскрикнула она испуганно и одновременно радостно, и хотела уже бежать, но старуха ее остановила.

– Нет, еще немного подержим его.

– Но он здесь, собаки его учуяли!

– Погоди, не спеши. Будет лучше после того, как его накажешь. Еще успеешь его встретить, а пока подождем, пусть остынет. А то ведь, несчастный, бежал, взопрел. Так ему и надо – раз не хотел делать по воле, сделает поневоле. Пока огня не гаси. Жги эти жилы и говори: «Как эти жилы сжимаются и корчатся, так пусть сжимается и корчится сердце той шлюхи, что моего мужа приворожила». Возьми эту тряпку и тащи по полу, приговаривая: «Пусть живодеры так ту изменницу волокут по улице, пусть ее грудь пробьет огненная клешня, пусть ее мерзкое мясо собакам на жир выбросят».

Из леса донеслось уханье. Вивдя посмотрела в ту сторону и забормотала:

– Сова! Ты ухаешь в лесу, но напрасно. То, что потаскуха совершила, тайной не будет. Пусть так за ней все голосом твоим ухают, пусть ее шлюхой все называют. – Затем обратилась к хозяйке: – Сплюнь трижды и приговаривай: «Как слюна эта падает на землю, пусть так ее лицо короста облепит! Пусть ее язвы обложат! Пусть на себе червей собирает, в навозе лежит с паршивыми нищими!» У меня в ухе зазвенело. Хватит этих чар. Обидчица понесет наказание. – Вивдя выглянула в окно и кивнула: – Иди теперь, приветствуй своего гостя. Знать, припекло ему, раз в одном сапоге прибежал. Но не очень домой спеши, чтобы мы успели прибрать наше чародейство.

Женщина выбежала к воротам, а Вивдя с Рутой вынесли котел через другие двери за дом и опрокинули в траву. Старуха разбила палкой крынку, а черепки разбросала. Они вернулись в комнату. Женщина была в отчаянии – ее муж сидел в кресле, положив руки на колени, и тупо смотрел перед собой. Она что-то ему говорила, но он словно не слышал. Женщина бросилась к Вивде, не сомневаясь, что это все последствия чар, главным образом потому, что Вивдя не пустила ее сразу к воротам, а продолжала колдовать. Старуха успокоила ее, как могла, и велела принести яйцо и бокал с водой. Далее уже Рута держала этот бокал над головой мужчины, а Вивдя разбила яйцо и влила его в бокал. Мужчина сразу вздрогнул и обхватил лицо руками, а яйцо стало темнеть, аж почернело. Тут только он пришел в себя и, приговаривая: «Боже, как я устал!», поплелся к постели. Через несколько дней молодица прислала им в благодарность поросенка. Но все это время Вивдя ходила сама не своя и очень переживала, чтобы мужчина совсем не обезумел.

Рута и не заметила, как из-за изукрашенных тенями и тишиной лип появился вечер и стал развешивать клочья тумана по деревьям и кустам ивняка. Остатки дня мягкими бархатными свитками сползали в реку, только круги разбегались, словно циркулем начерченные, вынырнуло что-то из тумана, забормотало, зашелестело, плюхнулось в траву, умерло, и тишина, наконец, разлилась молоком, и потонуло в ней все живое. Со стороны города бамкнули колокола. Пора было возвращаться, пока ворота не закрыли. Но конек домчал ее вовремя, как только она вошла в ворота, за ее спиной поднялись разводные мосты, заскрипели засовы, а тяжелые, окованные железом решетки опустились. В городе Рута спешилась, и когда она шла, держа в одной руке уздечку, а в другой корзину с разным зельем, ее догнал стройный высокий паныч, одетый, как королевский паж, в обтягивающую куртку и штаны.

– Вам привет от Вивди, – прошептал он довольно игривым тоном, как бы заигрывая.

Рута вздрогнула, догадавшись, кто рядом с ней.

– Вы знаете, где она?

– Живет в Винниках. Ведет тихую спокойную жизнь добропорядочной хозяйки – куры, гуси, утки. Хотя для постоянных клиентов, таких, как я, ее сердце всегда открыто.

– Я бы хотела ее проведать.

– В любое время, только дайте знать. Я приеду за вами в бричке. А хотите – в карете, запряженной шестеркой вороных.

– Нет, я поеду когда-нибудь сама и верхом.

– А-а, понимаю. Вы же теперь пани палачиха. Вивдя просила, если вам не трудно, скопировать страницы 148 и 149 из книги «Большой Альберт». Странная просьба, если я мог бы играючи надиктовать ей эти страницы. Но она говорит, что там важна каждая запятая. Ну, слышали вы такое! Каждая запятая! Я катался со смеху. Как будто в те дремучие времена, когда писали «Альберта», существовали запятые. Но и у меня к вам есть одна просьба. Мне нужна совершенно ничтожная малость. Ну, практически ничто. А именно – сердце Головача. Точнее, нужно не мне, а доктору Калькбреннеру. При условии, что сердце не будет вырвано, а бережно вырезано вместе со всеми сосудами. Вам не трудно будет попросить вашего… э-э… ну, скажем так, спасителя? Он ведь и так приторговывает частями тел своих казненных. А Калькбреннер подарит вам чудодейственный бальзам, которого у пана аптекаря уже нет, а купить его очень сложно, даже за большие деньги.

– Так это вы сделаете услугу аптекарю, а что получит Каспер?

– О-о, он получит от Калькбреннера то, что для него является самым ценным. Он получит одно имя. Имя, о котором он мечтает. Так ему и передайте: имя.

– А если он не поверит? Да и не могу я сказать, что встречалась с, прости Господи…

– И не надо. Скажете, что встретили слугу Калькбреннера.

– Так вы с доктором заодно?

– Да, у нас общее дело.

– А что я скажу, чтобы Каспер поверил?

– Скажите, что его мать звали Гедвига Кребиль. И что у той молодички, с которой он играл в жмурки в Кросно, под левой грудью родинка в виде сердца. А у него от нее память на правом плече, которое она прокусила до крови. И еще я знаю, что5 именно передал ему аптекарь перед пытками разбойников. Думаю, этого достаточно. Ага! И желательно сердце принести еще сегодня вечером, потому что завтра оно уже будет никому не нужно. Я буду ждать вас в шинке «Под Пьяным Турком». А имя отца Каспера появится выжженным на любой тарелке, на которую укажете пальцем, завтра после полудня.

Паныч поклонился и, завернув в боковую улочку, исчез. Рута обрадовалась известию о Вивде, но не представляла, как воспримет Каспер просьбу нечистого.

Сарацинка встретила хозяйку на пороге.

– Ужин, пани, готов. Подавать?

– Нет, я подожду Каспера.

Ей подумалось, что когда они сядут ужинать вместе, так будет лучше, ведь они этого раньше никогда не делали. Удивленный взгляд сарацинки тоже об этом говорил.

Каспер вернулся мрачный и измученный. Но глаза его прояснились, когда он увидел, что Рута садится с ним за стол. Под конец сарацинка подала пирог с яблоками, узвар и вышла на кухню. Это была хорошая возможность для разговора. Рута пересказала все, что ей сказал нечистый, мол, Калькбреннеру нужно сердце Головача, а взамен он сообщит то имя, которое так интересует Каспера.

– Имя? – удивился палач. – Меня интересует только одно имя – имя моего отца.

– Он его и имел в виду.

– Но откуда он может знать?

– Ну, он занимается магией, читает тайные книги.

– Почему же он не обратился ко мне, а к вам?

– Он не хочет, чтобы вас увидели вместе. Он же покупает трупы. И на вас может пасть подозрение, что вы ему их поставляете.

– Ничего не понимаю. Он не так давно приехал и уже пронюхал, кто мой отец?

– Как по мне, цена, которую он просит, не такая уж и большая.

– Но я хочу быть уверен, что это будет мой отец, а не кто-нибудь другой.

Тогда Рута передала остаток разговора с нечистым, изрядно удивив Каспера, что Калькбреннер знает о нем такие вещи. Это его обезоружило.

– Сердце я должна передать еще сегодня вечером, – закончила Рута. – Слуга Калькбреннера будет ждать меня в шинке. А имя вашего отца появится выжженным на этой тарелке завтра после полудня, – тут она показала на деревянную тарелку на полке.

Каспер вытаращил глаза:

– Черная магия? Он что – такой могучий?

– Ну, я не знаю, как вам еще доказать, что человек, который может на расстоянии выжечь чье-то имя, вполне способен выяснить, кто был ваш отец.