Из записок Лукаша Гулевича

«Вечером мы с Юлианой готовили микстуры. Айзек лег пораньше спать, чтобы успеть на рассвете купить овощи у хозяев, вместо того, чтобы переплачивать потом перекупщикам. Тут я вспомнил о бумагах, которые мне оставила Рута, и принялся их просматривать. Несколько частных писем было адресовано местным купцам, я не стал их распечатывать, но письмо из канцелярии императора Священной Римской империи Фердинанда II магистрату города Львова меня заинтересовало. Осторожно нагрев его над пламенем, я поддел ножом сургуч и распечатал. В письме сообщалось, что Калькбреннер похитил в Праге очень важные манускрипты, а кроме того, прихватил бумажку, которую ребе Леви вложил в уста своего Голема. Император потребовал немедленно арестовать Калькбреннера и отправить его в Прагу вместе с похищенными вещами. Я показал бумаги Юлиане, и она, прочитав, спросила, что я с ними собираюсь делать.

– Письма я отнесу в магистратуру, скажу, что их нашли у убитого разбойника. А с этим письмом императора… не знаю…

– Нам лучше не ссориться с Иоганном. Он нам еще пригодится. Можем его навестить.

– Вы знаете, где он живет?

– Во дворце графа Тилли на Снесении. Тилли – большой поклонник алхимиков, сам почти всегда живет в Кракове, а дворец уступил Иоганну.

В дверь постучали. Я открыл и впустил Руту с Каспером, немало удивившись их появлению. Каспер спросил, может ли говорить в присутствии Лоренцо. Я заверил его, что от «него» у меня нет секретов. И тогда он сообщил, что наступила моя очередь оказать ему услугу. Калькбреннеру нужно было сердце Головача для своего Голема, за это он обещал отблагодарить меня бальзамом. Я сначала не понял, какая во всем этом моя роль, но Каспер пояснил, что сердце нужно вырезать так, чтобы его не повредить и чтобы сохранились частички сосудов. Ему, мол, не раз приходилось вырезать сердца преступников, на которые есть значительный спрос у разных ворожей и алхимиков, но здесь речь идет о сердце, которое Калькбреннер собирается каким-то образом приживить.

Что было делать – я согласился и быстро собрал инструменты, прихватив шпагу. Юлиана вызвалась пойти с нами, и я заметил, какими восторженными глазами смотрит на нее Рута. Вероятно, она видела в ней кого-то, о ком давно мечтала, потому что Каспер не был героем ее грез, как я догадывался. В это время на улицах людей не было, везде царила тьма, из-за оборонных валов доносился лай собак, а на самых валах звучали шаги часовых. Трупы разбойников находились в погребе под пыточной, накрытые рядном. Здесь было довольно холодно, толстенные стены не пропускали тепла с улицы. Единственный стол предназначался для пыток, но вполне подходил и для наших нужд. Мы с Каспером положили труп Головача на стол, Каспер обнажил ему грудь. Она выглядела ужасно после прижигания. Я уже хотел было начать операцию, но Юлиана предложила провести ее сама. Я не имел ничего против, она засучила рукава и, решительно приставив ланцет к груди трупа, сделала вскрытие. Далее мы с Каспером взяли крюки и с обеих сторон растянули грудную клетку, а Юлиана тщательно обрезала со всех сторон сосуды так, чтобы часть их оставалась в сердце. Рута не сводила с нее глаз, внимательно наблюдая за всеми ее движениями. Бедная девушка, думал я, ее ждет большое разочарование, и в то же время я почувствовал и какие-то признаки ревности – Юлиана мне нравилась, а может, и не просто нравилась. Правда, выглядела она слишком независимой, и порой нелегко было вообще воспринимать ее как женщину, настолько удачно она вошла в роль юноши. Операцию она провела довольно быстро, и я не удержался, чтобы ее не похвалить, а Рута даже зааплодировала. Каспер тоже выразил свое восхищение, сердце оказалось теперь в его руках. Юлиана спросила, не зашить ли разбойнику грудь, но Каспер сказал, что это лишнее, потому что завтра на рассвете он вывезет разбойников за город и похоронит. Он спрятал сердце в мешочек, застегнул одежду на трупе, а мы положили останки разбойника на место. Каспер полил нам на руки воду из кувшина, и на этом наша миссия была завершена. Но Рута сказала, краснея, что сейчас она должна передать сердце разбойника слуге Калькбреннера, который будет ждать ее в шинке, так что, не могли бы мы с Лоренцо ее проводить?

Мы, конечно, согласились. Каспер хотел идти с нами, но Рута его отговорила, а он, на удивление, покорно согласился. У меня сложилось впечатление, что она его приручила, как приручают медведя, и теперь могла управлять им. Но что она могла ему пообещать? Их отношения казались мне довольно странными, ведь она не скрывала своего восхищения Лоренцо, это так выразительно бросалось в глаза, что Каспер не мог не заметить. Однако он ничем не выдавал себя, словно смирившись со своей судьбой.

В шинке горел свет и играла музыка. Несколько пар топтались на расшатанных скрипучих досках, взбивая вверх опилки, которыми был посыпан пол. Мы все трое вошли и огляделись. В нос ударил тяжкий смрад смеси пива и вина. Из-за стола, где сидела компания картежников, нам помахал рукой парень, похожий на Калькбреннера, у него тоже была черная бородка клинышком и вьющиеся черные волосы, разве что он не был слепым на один глаз. Мы подождали, может, минуты две, как он хлопнул картами по столу и воскликнул:

– Есть! Я выиграл!

Его коллеги недовольно загудели и с мрачными лицами наблюдали, как он сгребает свой выигрыш. Идя к нам, он бросил горсть мелочи на стол, чтобы они подняли себе настроение с помощью вина, а потом вышел с нами на улицу. Рута протянула ему мешочек, он заглянул внутрь, довольно хмыкнул и поблагодарил, затем окинул нас взглядом и сказал мне:

– Франц, к вашим услугам, пан доктор. Ваш ученик, – тут он поклонился Юлиане, – прелестен, если бы я был девушкой, то влюбился бы, – и засмеялся, словно давая понять, что ему известно, кем является на самом деле этот ученик. Потом еще раз поклонился, уже мне: – Ну, что же, я поспешу к своему пану доктору, потому как дело срочное.

– А где он вас ждет? – спросила Юлиана. – Мы как раз тоже собирались к нему, у нас есть то, что его заинтересует.

– О! Тем лучше. Он конечно же у графа Тилли. Пойдемте.

– Как же вы попадете к нему, если все ворота закрыты? – спросил я.

Франц рассмеялся:

– У меня есть свои небольшие секреты. Следуйте за мной и сами убедитесь.

Рута заколебалась, но я подмигнул ей, шепнув:

– Вам будет интересно.

Мы прошли к стене между башнями цеха жестянщиков и каменщиков, совершенно заросшими густым плющом. Франц просунул руку в эти заросли, что-то заскрежетало, и плющ раздался, а в стене мы увидели маленькую низкую калиточку, в которую можно было пройти лишь согнувшись. Через минуту мы уже были за валами, дальше шли между небольшими домами и лачугами, на нас лаяли собаки, но Франц знал на них управу. Это было что-то похожее на сычание. Как только он засычал – собаки умолкли, а некоторые, поджав хвосты, заскулили и убежали. Я попытался подражать его сычанию, но эффект был жалкий. Он, очевидно, вел нас напрямик, потому что мы шли через сады, и под нашими ногами хрустели опавшие яблоки. За садами и соснами появился дворец графа Тилли.

Во дворец вела дорожка, окаймленная диким камнем, что отделяло ее с одной стороны от леса, а с другой – от обрыва. В воздухе слышался странный запах как будто чего-то горелого, и не покидало ощущение, что лица касаются тоненькие ниточки паутины, слегка щекоча. Я несколько раз пробовал смахнуть их, но пальцы не почувствовали ничего. Повсюду царила тишина, но в ушах звучало что-то непонятное, что-то похожее на свист, он неожиданно выныривал откуда-то из чащи и катился то за нами, то впереди нас, исчезая в пропасти, и там визгливо отзывался. Я посмотрел туда, но ничего не увидел, там не заметно было ни одного движения.

Когда мы приблизились ко дворцу, раздался громкий собачий лай. Однако на этот раз Франц не воспользовался своим способом, видимо, почитая собак своего хозяина. На крыльце стояла стража, а собаки на привязи рвались и метались. Увидев Франца, стражи прикрикнули на собак, и те замолкли, лишь тихо ворчали и скалили клыки. Просторный гостиный зал был освещен несколькими канделябрами, но было довольно темно. Наши тени упали на стены причудливыми фигурами. Навстречу нам по лестнице спустился Калькбреннер.

– О, кого я вижу! Мартин! Лоренцо! А вы, если не ошибаюсь, Рута? Очень приятно. Это для меня большая честь, что вы посетили меня. – Он пожал мне руку, а Юлиану заключил в объятия и расцеловал в обе щеки, затем взял из рук Франца мешочек, заглянул в него и прищелкнул с удовольствием. – Ну, пойдем, пойдем ко мне наверх в мой кабинет. Когда-нибудь станете свидетелями эпохального эксперимента.

Кабинет был с высоким потолком и с большими окнами, которые были сейчас плотно зашторены, здесь освещение было значительно ярче, чем внизу. На сдвинутых вместе нескольких столах лежало чудовище серого цвета. Оно было похоже на человека, но в два раза выше и несуразная, такое впечатление, что лепили его лопатой, а тесали топором. На месте груди зияло большое отверстие, из которого торчали проволочки.

– Вот, прошу, легендарный Голем. Точная копия пражского. – Он вынул сердце, повертел его в руках и снова прищелкнул. – Фантастика! Палач оказался мастером хирургического дела! Так аккуратно, так деликатно вырезать сердце! – Тут он посмотрел на нас. – Хотя… о, пожалуй, я догадываюсь! Это вы ему помогли? Тут видна рука мастера!

Потом он опустил сердце в стеклянный сосуд с какой-то желтоватой жидкостью. Сердце опустилось сначала на дно, но тут же всплыло и остановилось посреди жидкости. Из обрезков сосудов начали сочиться тоненькие струйки крови.

– Отлично, – потер руки Калькбреннер, – оно еще оживет и забьется в этой груди. Но не сейчас, еще не сейчас. Франц, принеси нам вина и сыру, я должен угостить дорогих гостей. – Заметив, что я обратил внимание на множество различных препаратов в баночках и целую стаю жаб в аквариуме, он сказал: – Жабы – чувствительный индикатор ядов. Особенно обнаженное сердце жабы. Оно реагирует на малейшую дозу яда. А вот это видите? – Он указал еще на один пузырек, на дне которого лежал серый скомканный клочок. – Это то, что я украл из Праги. Клочок бумаги, на котором ребе Лев Иегуда Бен Бецалель вывел одно-еднственное слово «amet» – «истина». Если его вложить в уста этого болвана, – он кивнул на Голема, – он оживет и будет выполнять мою волю.

– Я слышал, что не только ребе Леви работал над созданием Голема.

– О-о, да! Ребе Элияху из Холма тоже его сотворил. Но так по правде, трудно вспомнить город в нашей стране, где не было бы раввина, который не задумался бы над созданием какого-нибудь андроида.

– Так вас поэтому разыскивают?

– М-м… не только. Но откуда вы знаете, что меня кто-то разыскивает?

Я вынул из кармана бумаги и протянул ему. Иоганн пригласил нас сесть у небольшого столика, а сам стал читать, и его лицо вскипело от гнева. Франц принес вино, бокалы, большой кусок сыру и тоже сел неподалеку. Иоганн закончил читать и выругался.

– Откуда это у вас? – Он помахал бумагами в воздухе.

– Это я их добыла, – сказала Рута. – Всадник, который их вез, напал на меня в моем доме и хотел изнасиловать. Я защищалась и ненароком убила его.

– Хо-хо! – воскликнул Иоганн. – А дальше что?

– Дальше я его обыскала, отволокла в сад и закопала. Он до сих пор там лежит. А конь его у меня.

– Прекрасная история. Франц, налей всем вина. Мы должны это обмыть. – Он поднял бокал с вином и произнес: – За здоровье юной панны Руты, победительницы рыцарей. Ибо тот, кого вы убили, был рыцарем по имени Альдорф фон Фуссенбруннер. Я знал его. Но ничего хорошего припомнить о нем не могу. Вижу, мне надо ускорить свой эксперимент, опять меня выследили.

– Да вы не очень-то скрывались, – сказал я. – О вас многие болтают.

– Таинственность всегда манила простолюдинов. Я стараюсь мало с кем общаться. А это выглядит подозрительно в глазах примитивов. Вы знаете доктора Гелиаса? Мы иногда встречаемся в небольшой компании с другими уважаемыми лицами. Разговариваем на разные темы, иногда и на медицинские. Этого мне достаточно, чтобы не чувствовать себя отшельником.

Неожиданно откуда-то выплыла панна в длинном шелковом платье зеленого цвета. В пышных рыжих волосах, ниспадающих волнами на плечи, белели вплетенные цветы кувшинки, а ее большие губы, казалось, пили, а не вдыхали воздух. Вся она излучала здоровье и силу, на щеках играл румянец, а грудь поражала своими формами. Иоганн сразу встал, обнял ее за талию, усадил возле себя и вручил бокал.

– Это Амалия, – сказал он радостно. – Как видите, у нее две руки, две ноги, две груди, два глаза, два уха и, к сожалению, только одни губы. Не считая, конечно, еще одних, тайных, скрытых, магических губ ночи. Если бы у нее было этих губ гораздо больше – рассыпанных, как ягоды, по всему телу, везде, куда коснешься, – я бы только то и делал, что целовал и целовал, и припадал бы к ним всем телом, а они – удивительные волшебные пурпурные пиявки – высасывали бы меня до остатка. Но у нее только одни губы. И ими она, кроме поцелуев, ест разное свинство – пляцки, [30]  Пляцок (галиц.) – пирог, торт.
конфеты, шоколад, мармеладки, бурбуладки, пьет вино, чай, воду, пиво, соки, компоты, валерьяновые настои, молоко… А еще она этими губами говорит, болтает, мямлит, бубнит, тарахтит – о Господи, это нашествие слов, которое можно остановить только поцелуем! И когда я целую эту мельницу еды и слов, этот механический слововыдавливатель, я не могу побороть чувство, что во время поцелуя какие-то ее непроизнесенные слова проникают вместе с настойчивым языком Амалии в мои губы и уничтожают все, что я еще не успел выговорить, все мои только что рожденные слова, слова-младенцы – слабенькие, хрупкие и хилые. А их место занимают ее слова, которые берут в плен мой язык, и я часто ловлю себя на том, что говорю не своими, а чужими словами. Вполне возможно, что это происходит и сейчас. И не я вам это рассказываю, а Амалия.

Амалия расплылась в довольной улыбке. Она, казалось, уже слышала подобную тираду, и теперь спокойно попивала вино, закинув ногу на ногу и покачивая ею.

– Кто же тогда я? – продолжил Иоганн. – Я, очевидно, лишь инкубатор ее слов. Хорошо, хоть думать я могу сам. Любовь Амалии безгранична. Она своей любовью пленит настолько, что я не только говорю ее словами, но и начинаю смотреть на мир ее глазами. Смотреть на мир глазами женщины – это временами забавно. Хотя и бессмысленно. Это все равно, что смотреть на мир глазами пчелы, или белки, или сойки, или инфузории, [31]  Инфузории – их впервые открыл в 1670-х годах Левенгук, но само слово существовало и раньше и означало микроскопические организмы, которые обильно развиваются в различных растительных настойках.
которая, казалось бы, и глаз-то не имеет. Вообще, любовь – это дикая прихоть, это кара Господня, которую мы должны нести невесть за какие грехи. Вот за что терзаюсь я? Почему я непременно должен Амалию любить? – Он положил руку ей на колено и внимательно посмотрел в ее лицо, ни на минуту не изменившее своего самодовольного выражения. – Меня это любовь высасывает, лишает сил, я так часто думаю о ней, что иногда кажется, что если я о ней забуду, то перестану существовать. Страх перед несуществованием заставляет меня любить все глубже, и можете представить, какой я идиот, раз в этом признаюсь. Я знаю, что не стоит этого делать. Нельзя женщине говорить о таких сильных чувствах, достаточно лишь иногда выдавить – если она уж очень попросит: «люблю!», и все. А я, дурак, лепечу и лепечу, покусывая ее ушко: «Боже, как я тебя люблю… Как я тебя… Как я…» И я вижу, что она принимает это совсем не как дар. Я вижу, что она заранее знает каждое слово, которое я произнесу, и у нее есть приготовленная реплика, приготовленный жест и движение губ. Все в ней отработано до мельчайших тонкостей, словно она с самого рождения только и делала, что играла одну и ту же пьесу. То есть меня.

Иоганн встал, подошел к шкафчику, достал банку, в которой находился узловатый, похожий на человеческое тело, корень. Я узнал мандрагору, которую ценят все алхимики.

– Мандрагора, или же альрауне! – изрек Иоганн. – Присмотритесь внимательно – разве она не похожа на Амалию? Это чистой воды Амалия. Это экстракт Амалии. – При этих словах корень начал корчиться и изгибаться, словно пытаясь выбраться на поверхность. Слабый, но пронзительный писк раздался из банки. Амалия закрыла уши, но хозяин на нее не обращал внимания. – Амалия – это только мелкая частичка огромного женского организма, который оплел своими хрупкими ласковыми лианами всю землю. – Он понизил голос, в то время как Амалия продолжала закрывать уши, а корень – тоненько скулить. – Женщины все знают. Им все известно. Поэтому их называют ведьмами. Но существа они внеземные, и Земля для них – лишь гигантская лаборатория, в которой уже веками продолжается научный эксперимент. Женщины родились на Луне, и Луна управляет ими. Луна владеет ими до конца. Да самого тонкого волоска женщина принадлежит ей. Это только мы – дураки-мужчины – думаем, что обладаем женщинами и можем делать с ними все, что нам заблагорассудится. Мы и не подозреваем, что существует кто-то третий. Это она – Луна. Мы даже обречены на этот проклятый треугольник: он, она и Луна. Что бы мы ни говорили женщинам, как бы мы ни клялись в любви, для них все это – только приятный шелест губ. И не более. Потому что ими владеет Луна, которую они слушаются и выполняют только ее приказы. Луна скажет: «Покорись!» – и женщина подчинится. Луна шепнет: «Отдайся!» – и женщина отдастся. Хотя еще за минуту до того защищала каждую частичку тела от ваших настойчивых рук. Луна скажет: «Брось!» – и женщина бросит. Хотя еще минуту назад говорила: «О Боже, как я тебя люблю!»

Я видел, как Юлиана давится со смеху, а Рута, пожалуй, и не слушает, потому что любуется Юлианой. Франц внимал речи хозяина с довольно ироничным выражением, видимо, и для него тут не было ничего нового. Я же не мог понять, к чему Калькбреннер клонит.

– Порой нам кажется, что мы также бросаем женщин, – он подошел ко мне ближе. – Но это только заблуждение легковерных. Мы никогда не способны покинуть женщину по собственной воле, это случается только по желанию женщины, которая навеяла нам такую решимость. Потому что таким было распоряжение Луны. Луна превратила женщин в своих слуг, они слушаются ее, совершенно не задумываясь о последствиях своих поступков. Я скажу больше. Мы наивно полагаем, что женщин оплодотворяем мы, мужчины. Но это ерунда. На самом деле Луна использует нас для своих надобностей только с одной целью: чтобы мужчины оплодотворяли женщин для рождения еще большего количества женщин. Дело в том, что на Луне живут одни женщины. Земля же – это огромный рассадник для женщин. Они здесь проездом, их здесь ничто не держит. Как каждого из вас, когда вы оказываетесь в какой-нибудь заплеванном придорожном трактире в ожидании следующей брички. Ночью женщины делают вид, будто спят. Причем они еще и пытаются рассказывать нам свои сны, хотя на самом деле это никакие не сны, а то, что с ними происходит на Луне, куда они каждую ночь улетают, оставив в постели свою оболочку. Душа их выпархивает, как птичка из клетки, и убегает обратно на свою родину. Женщина имеет удивительную способность находиться одновременно в двух местах – на Луне и в вашей постели. Женщина имеет не одну, как мы, а две души. Вспомните, как церковь долгое время дискутировала, имеет ли женщина душу вообще. Ха! А тут – сразу две! Та, что ночью улетает на Луну, – это душа, принадлежащая Луне, она значительно сильнее той, другой, которая остается в теле. Но, хотя она и очень слаба, Луна не имеет на нее влияния, не может ее контролировать, пока не вернется на рассвете первая душа и не поглотит вторую. Попробуйте понаблюдать за женщиной ночью – какой это нежный, беззащитный зверек, как он прижимается к вам, как покорно его дыхание… А голос! Голос женщины ночью – это журчание лесного ручья, стрекотание кузнечиков и дрожание фиалок. Когда вы попробуете овладеть сонной женщиной, то почувствуете что-то неизведанное, до сих пор невиданное. Почувствуете рядом с собой существо, которое полностью принадлежит вам, и все ее тело, натянутое, как тетива, слушает каждое ваше движение, отвечает на него – но так как-то странно, необычно, как бы в невесомости… Это только женщина может одновременно и спать, и заниматься с вами любовью. Но счастье это недолго. Лишь до рассвета. Как только начнет восходить Солнце, возвращается собственная душа Лунной дочери, и в постели оказывается снова дикая необузданная стихия, для которой вы – лишь глупый бумажный кораблик. Это женщины выдумали сонники, которые на самом деле являются закодированными священными книгами, где они ищут ответы на свои вопросы.

Иоганн остановился над Амалией и положил руку на ее голову. Она ничего из того, что он сейчас говорил, не воспринимала или не слышала – и уши, и глаза ее были закрыты. Писк мандрагоры делал ее бессильной.

– Женщины бережно хранят свою тайну, – Иоганн говорил это, поглаживая волосы Амалии. – Зная все и вся, женщина просто не может быть дурой. И я пойму ваше удивление, когда вы мне возразите, назвав целую кучу знакомых вам дур. Но я объясню вам это очень просто. Если какая-либо из них дура, то это – только ее роль, которую она должна сыграть для большего разнообразия. Женщины выполняют указания Луны, своего мозгового центра. Собственно, Луна – это сплошной титанический мозг. И это он дает отдельным женщинам указание быть идиотками, проходимками, стервами, проститутками, безумными шлюхами, разгильдяйками, лентяйками, скандалистками, вертихвостками…

– …и феминистками, – вмешался Франц.

– Что ты сказал? – удивился Иоганн. – Какими еще феминистками?

– А-а, это такие чудища, которые появятся лет эдак через двести, – рассмеялся Франц.

Иоганн кивнул в его сторону:

– Вы слышали? Вот такие теперь слуги пошли. Они иногда знают больше своего хозяина. Но я продолжу. Единственное возможное состояние, когда женщина выходит за пределы влияния Луны, – это состояние опьянения. Алкоголь действует на женщину настолько сильно, что полностью меняет ее сущность. Но именно потому, что тогда женщина теряет над собой контроль, а Луна не может уже ничем ей помочь, ее умственные способности атрофируются. Женщина очень быстро и легко может превратиться в пьяницу, перестав получать лунную энергию. Такая женщина уже ничего интересного вам не скажет, память ее полностью стерта. Но гораздо более интересной может быть женщина, которая тяпнет с вами. Вот тогда не считайте ворон, а попробуйте расспросить ее об отношениях с Луной. До сих пор еще ни одна пьяная женщина этого не отрицала. Которая похитрее – может хихикать, шутить, баки забивать, а некоторые таки выложат правду-матку, аж мороз по коже пойдет. А, кстати, вот что пишет Джованни Боккаччо в трактате «Ворон». – Иоганн взял в руки книгу в сафьяновой оправе и зачитал: – «Женщины изображают из себя пугливых и застенчивых существ. Посмотреть вниз с высоты не могут – закружится в голове. Купаться в море – живот заболит. Выйти в темноте на улицу – упаси бог, боятся духов, призраков, мары всякой. Мышь пробежит, ветер хлопнет ставней, камушек упадет с крыши – они уже дрожат, бледнеют… Но когда их ждет любовник, становятся они бесстрашными, как тигрицы, и крадутся по крышам среди ночи, несмотря на вооруженную стражу, даже через кладбище, упорно стремясь туда, где их хорошенько отдерут. Все женщины изменчивы и непостоянны. За один час успевают они тысячу раз захотеть и расхотеть одно и то же, за исключением любовных ласк, потому что этого им хочется всегда. Все они обычно самоуверенны и убеждены, что все им принадлежит, что они стоят высоких почестей и громкой славы, и что без них мужчины не стоят ничего. Господь святой знает, где женщина держит наготове слезы, чтобы пролить их по первому же желанию».

Он отложил книгу, опрокинул бокал и, обведя нас взглядом, сказал:

– Амалия – венец моего искусства. Вероятно, вы уже догадались, что создал я ее из мандрагоры. Я! Сам!.. Ну, не совсем сам, а вот с ним. – Он кивнул на Франца, а тот довольно улыбнулся. – Она – идеальное существо! Безотказная. Покорная. Добрая. Ничего нежнее я в своей жизни не встречал. Идеальная женщина, а ведь вы знаете, что в каждой женщине живет теща. Но не в Амалии. Она – сама по себе. И, казалось бы, независима от Луны. Но однако… однако есть определенные подозрения, что все же зависима.

– Как же это возможно? – поинтересовался я. – Ведь не Луна ее сотворила.

– Луна сотворила мандрагору, – сказала Рута, – но та, что годится для магии, вырастает только под виселицами.

– Вот! Именно! – подхватил Иоганн. – В этом вся загвоздка. Я просил Франца, чтобы он, выкапывая корень, следил, не выглядывает ли Луна из-за облаков. Однако, видно, он не уследил. От Луны трудно скрыться. Когда я работаю над своими записками, где раскрываю самую главную женскую тайну, Луна всегда заглядывает в окна. Ее взор падает на стол, устланный бумагами, она внимательно вчитывается в то, что я написал. Я смело всматриваюсь в ее бледное лицо и вижу, как меняет оно краску, наливаясь гневом. Я не могу помешать ей в чтении, ее взгляд проникает сквозь любую преграду. И страх пронизывает меня: что она сделает со мной, прочитав все до конца? А потом я слышу теплые шаги Амалии, она приближается ко мне, и мое сердце сжимается от предвкушения неизвестного. Вот она входит, и нежный ее голос обволакивает меня, словно золотая паутина: «Что ты пишешь так поздно, милый? Тебе еще не хочется спаточки?» Ее руки ложатся мне на плечи, щекочут шею, уши, она наклоняется, и я чувствую спиной прикосновение ее упругой груди. Лицо ее прижимается к моему, губы наши встречаются, но я вижу, что глаза она не закрыла, как делает это всегда при поцелуе. Глаза ее открыты и скошены в сторону стола. Она целует меня, ласкает, а глаза ее вчитываются в рукопись. И я вижу в глазах ее холодную ярость, я вижу в глазах ее конец. Тем не менее, покорно встаю из-за стола и иду за ней, за рукой, что ведет меня, иду в сумерки соседней комнаты, где мы оба падаем в глубокие снега простыней, одеял и подушек, где она сплетается со мной в одно целое. И вот я, тот, кто разгадал ее тайну, покорно лежу на волнах, качающих меня. На волнах, несущих меня к смерти.

Калькбреннер замолчал, потом убрал банку с мандрагорой, писк утих, а Амалия открыла уши, открыла глаза и снова стала попивать вино с безразличным видом, словно только проснулась от легкой дремоты, в которой мерещилось ей что-то приятное.

– Не правда ли – она чудесна? – Иоганн наклонился ко мне и шепнул: – Если пожелаете, я вас научу, как создать что-нибудь подобное и для себя. Не пожалеете. Кстати, мандрагора – это лишь средство для создания тела, а душу она вытягивает из простора. Каждый человек является кем-то, но в каждой из жизней он другой, а какой на самом деле – неизвестно. И хотя живет он многими жизнями, но это всегда один и тот же человек. И не имеет значения, каким образом он получил новое тело. – Он посмотрел внимательно мне в глаза. – Вы понимаете меня?

И тут я неожиданно почувствовал взблеск какого-то удивительного озарения, мне показалось, что на мгновение я открыл для себя что-то сокровенное и вечное, но оно так же мгновенно исчезло. Я кивнул и встал. Пора было идти. А в то же время что-то осталось недосказанным и угнетало меня. К счастью, я получил довольно большую бутылочку обещанного бальзама, которого хватит мне надолго, ведь добавлять его в лекарства достаточно лишь каплю-две. Иоганн поручил Францу провести нас обратно в город, и это было правильно, потому что самим найти ту калиточку в стене было бы непросто. Когда мы прощались, я заметил, что Рута подошла к Францу и что-то ему шепнула. Что у них могут быть за дела?»