Весна была теплая, но львовские дома со своими каменными метровыми стенами упорно еще держали зимнюю прохладу. Юлиана на ночь укрывалась одеялом и бараньим кожухом, ей казалось, что она лежит под тяжелыми снежными заносами, но под этой тяжестью она чувствовала себя уютнее. Едва открыв глаза, она почувствовала смутную тревогу, будто что-то должно было произойти, что-то не слишком приятное и нежелательное. Она и раньше ловила себя на мысли, что предчувствия редко ее подводят. В такие минуты она предпочитала не вставать с постели, а лежать и смотреть в окно, хотя там видны были только облака и голые вишневые ветви. Разве не хватит ей того, что случилось вчера поздно вечером, когда Лукаш попытался ее разговорить, выжать из нее то, что его больше всего его интересовало, – ее отношение к нему. После того, как было сожжено чучело, аптекарь с Айзеком и Рутой спустились в винный погребок пана Прохазки. Юлиана скоро там их и застала, напрасно пытаясь отыскать на Рынке. Они выпили вина, немного поговорили и начали расходиться. Айзек поднялся в аптеку, а Лукаш с Юлианой провели Руту. И вот на обратном пути это произошло – этот разговор, которого она так боялась и о котором предпочитала не думать. Она видела, что все труднее становится выскальзывать из словесных капканов Лукаша, избегать разговоров, которые все больше ее угнетали, потому что вели в никуда, заставляли теряться в пустыне слов, выпутываться не всегда удачно. Но она, правда, была готова к этому, она знала, на что идет, и предполагала, чем все закончится; единственное, чего ей хотелось – как можно дальше отсрочить звучание последних аккордов этой музыкальной драмы. В отличие от Лукаша и Руты, она все знала наперед, и ей было грустно потому, что вынуждена была обращаться с ними так жестоко, было бы куда благороднее с самого начала открыться, но это тогда бы разрушило все ее личные планы и намерения. Вчера, когда Лукаш перешел от намеков и недомолвок к прямым вопросам, она сказала:

– Мне очень жаль, но я не смогу вам дать того, на что вы надеетесь. Прежде всего – своей любви. Я не могу принадлежать не только вам, но и любому… в этом городе…

Она с ударением произнесла «в этом городе», но Лукаш не заметил тут никакого для себя сигнала, его задели слова, которые были произнесены перед этим, и он ухватился за них, стремясь заставить развить их, объяснить. Но что она могла объяснить? Не сегодня и не здесь.

– Скоро вы поймете, что я имела в виду, – сказала Юлиана. – Каждый носит свою печать. Моя печать черная и горькая. В другое время и в другом месте, – она снова сказала это, – возможно, у нас что-нибудь бы и вышло. Но не при таких обстоятельствах.

И снова она загнала его в тупик своими рассуждениями, потому что он сразу проникся этими загадочными «обстоятельствами», о которых она упомянула. И это была последняя капля. Она знала, что ей лучше молчать, а не говорить, потому что каждый раз она открывала в своей обороне очередную брешь, в которую он во весь опор пытался прорваться. И она умолкла, покорно слушая его исповедь. Действительно ли он ее любил? Или любил в ней только свою любовь, выпестованную в воображении? Но даже если действительно любил, что с того? Так только больнее и хуже. Он остановил ее, не доходя до аптеки, положил руки ей на плечи и продолжал говорить, и слова его давили в ее сознании на какие-то давние раны, на какие-то очень чувствительные места, которые она никакими усилиями не могла закрыть. Она едва сдерживалась, чтобы не заплакать, но годы пребывания в роли мужчины сказались – она выдержала этот натиск. Правда, это стоило ей прокушенной губы. Она подумала: «Хорошо, что я успела выпить перед этим вина» – это придало ей силы и твердости. Она упорно молчала и только смотрела в его лицо, не отводя глаз, а он под ее взглядом терялся, терял нить мысли, время от времени опускал глаза и говорил куда-то в землю, и все, что он говорил, было ей и так давно понятно, и в какое-то другое время она бы с радостью это услышала и приняла, но не здесь, не здесь, не сейчас, не сейчас… Она уже была на грани того, чтобы вырваться из кружев его слов и убежать, забиться в свой уголок, но, к счастью, он, словно догадавшись, что разговаривает с холодным сфинксом, замолчал. Далее они возвращались в тишине, в гнетущей тишине взаимных недоразумений и безнадежных недомолвок.

Юлиана выскользнула из-под одеяла и выглянула в окно. В саду возились Айзек и Рута: он сгребал в кучу прошлогодние мокрые и перепревшие под недавним снегом листья, а она выкапывала из влажной земли корешки моркови, пастернака и петрушки, которые перезимовали под этими листьями. Юлиана охотно присоединилась бы к ним, но не сейчас, не сейчас. Рута уже чувствует себя хозяйкой, и это замечательно. То есть было бы замечательно, если бы она не положила глаз на Лоренцо. Это чересчур – отбиваться сразу от двух людей, к которым чувствуешь глубокую симпатию, и она желала бы, чтобы они были вместе, счастливые и влюбленные. Но почему-то все пошло наперекосяк. Почему я, а не Рута? – подумала Юлиана. Неужели он не увлекся ею только потому, что она живет с палачом? Но он ведь знает, как все на самом деле. А вчера, в тот тяжелый вечер, когда они с Лукашем вернулись в аптеку, произошло еще одно знаменательное событие: Каспер привел Руту обратно и заявил, что она может быть свободна, что он отказывается от своего права на нее. Он был печален, но тверд в своих намерениях. Рута светилась радостью. Еще одна разбитая любовь. Точнее, еще две: Каспера к Руте и Руты – ко мне. Итого – три! Три разбитых сердца. Из которых, по крайней мере, одно об этом пока не подозревает.

Юлиана почувствовала легкую панику. Ведь вечер не закончился так, как должен был закончиться, потому что Рута начала рассказывать, каким образом освободилась от Каспера, и ее рассказ, конечно, адресовался прежде всего Лоренцо. Рута упала перед Каспером на колени, заломила руки и со слезами на глазах умоляла, призывая на помощь всех святых, даровать ей свободу. И чтобы подкрепить свою мольбу чем-то весомым, не нашла ничего мудрее, хитрее и остроумнее, чем как заверить Каспера в том, что она смертельно влюблена… о Господи!.. В аптекаря!

Лукаш с Юлианой не на шутку были огорчены этим известием. Но чего можно было ожидать от этого экзальтированного ребенка, все эмоции которого – на поверхности? Она решила, что именно такое объяснение произведет на Каспера необходимое впечатление. Любовь – и не больше. Чтобы уже окончательно уничтожить все его надежды и любые аргументы. При этом она, правда, не удержалась и намекнула, что знает, как Каспер в ее отсутствие развлекается с сарацинкой. Так что ему одиноко не будет. Правда, Каспер поинтересовался, почему такая безудержная любовь пробудилась именно к аптекарю, в то время как он не раз замечал, какими глазами смотрит Рута на Лоренцо. И если бы Рута сказала, что выбирает вместо зрелого мужчины… – Тут девушка со всей своей наивностью извинилась и произнесла слова, которые употребил Каспер… – «какого-то безусого сопляка», то он бы никогда с этим не смирился. А вот аптекарь – другое дело. Тем более что Каспер всегда чувствовал к нему симпатию.

– Вот как мудро я все решила! – засмеялась она в заключение, погрузив всех в глубокую задумчивость.

При этом она так выразительно посмотрела на Юлиану, словно у них все уже было договорено, все преграды преодолены, и теперь осталась только эта несущественная мелочь, с которой они тоже совладали.

Юлиана стала одеваться. Вчерашний вечер выбил ее из колеи – слишком много событий, слишком много неожиданностей. Все, очевидно, близится к финалу. Но какому? Будет ли в нем свет впереди? И если Рута попытается сделать то же, что и Лукаш, сохранить душевное спокойствие будет не так просто. «Я не вытерплю, не вытерплю еще одного выяснения отношений. Снова эти словесные плетения, в которых теряешься, в которых вязнешь и не способен освободиться, запутываясь все сильнее. Что я могу ей сказать? То же, что Лукашу? Почти то же самое. Потому что место или город уже не будут играть никакой роли. Хотя я могу сказать правду. Что меня здесь удерживает? Чего я боюсь? Разве есть что-то, что может изменить мои планы?»

В круглом зеркале на стене Юлиана увидела свое лицо. Оно было мрачным и насупленным. Она попыталась улыбнуться и почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Тряхнула головой, плеснула несколько горстей холодной воды в лицо, затем окунула щеточку в меловую пасту и стала чистить зубы, одновременно прислушиваясь ко всему, что происходит в саду. Айзек и Рута все еще были там. А где Лукаш?

Прихорошившись, Юлиана подкралась к лестнице и посмотрела вниз. В аптеке никого не было. Со склада доносилось шуршание – видимо, аптекарь был именно там. Она тихонько спустилась, стараясь ступать на самый край ступенек, чтобы не скрипели, и выскользнула из дома. Кажется, ее исчезновения никто не заметил.

Город уже жил своей обычной бурной жизнью. Рынок был битком забит телегами и палатками, все, что должен был употребить Львов съестного, было здесь. Мещане и мещанки, слуги и служанки, горничные и повара – все они сновали между рядами, набивая свои корзины. Визжали свиньи, кричали на все голоса пернатые, стучали топоры, разрубая кости. Это утро не отличалось от любого другого, кроме воскресений, когда площадь перед Ратушей становилась к обеду безлюдной. А уже после обеда народ выходил из церкви, и начиналось движение, непременно завершавшееся в шинках.

Юлиана дошла до Краковских ворот и в растерянности остановилась. Навстречу ей немилосердно грохотали фуры с бочками, в которых плескалась рыба, с поросятами и свиньями, с горами зелени, с дровами и торфом, с кувшинами и горшками. Казалось, этому каравану не будет конца и края. Девушка никогда не выходила так рано из города и сначала колебалась, что же ей делать – ждать или попробовать протиснуться. Наконец она выбрала второе, хотя это было нелегкой задачей. Но на берегу реки было тоже шумно и людно, как и всегда в день, когда прибывали корабли из дальних краев. Купцы толклись здесь с самого утра, и когда товары оказывались на берегу, набрасывались со всех сторон, рассматривали, щупали, громко торговались и сторговывались. Неподалеку уже ждали повозки и тележки, а около них – слуги, готовые паковать покупки и везти на склады. Некоторые торговались, не дожидаясь, пока товар причалит на лодке, и кричали еще с берега, а с корабля отзывались, называя цены и меры. В этих нервных криках, которые раздавались на разных языках и с разным уровнем эмоций, тонуло все.

Воздух был налит свежестью и солнцем, но дул сильный ветер, поднимая пыль. Юлиана, кутаясь в плащ и надвинув шляпу на самые глаза, быстрым шагом прошла сквозь толпу. На причале стоял знакомый ей корабль «Сан-Иеронимо». Она выхватила глазами капитана Корнелиса и приблизилась к нему. Капитан сидел на бочке, вытянув свою деревянную культю, уже изрядно потемневшую, лоб его был повязан черным платком, а на коленях он держал новенькую аркебузу.

– А-а, Лоренцо! – радостно закивал он. – Как дела? Хорошую ли аркебузу я приобрел? Еще не стреляная. Можно сказать, невинная, как целомудренная девушка. Но, к сожалению, я еще не скоро ее испытаю, – он показал забинтованную правую руку. – Испанцы нас немного потрепали. Видишь, я сказал, что уже к вам сюда не попрусь, а все-таки пришлось. Снова товара больше, чем могли проглотить другие города. Что ты оглядываешься? Мои все сидят на корабле. Никого не выпустил на сушу. А то чего доброго опять кто-нибудь пропадет к чертовой матери.

– Наш уговор в силе?

– Уговор как погода – сейчас так, завтра иначе. Но не для тебя. Брехуном я никогда не был.

– Сколько?

– Шутишь? Это я у тебя в долгу, – он постучал по своей деревяшке и кивнул, подмигнув: – Завтра утром. Как пробьет восемь. После восьми нам запрещено оставаться. Должны отчалить. Но мы и так хорошо справились – почти все распродали. Осталось немного. О, кстати – этому твоему аптекарю не надо сушеных бананов? Отдам за полцены. Или даже не так: за четверть цены. Представь – здесь ни одна холера не хочет их покупать. Дикие люди!

Юлиана отошла, разочарование и грусть пронизывали ее до боли. Она брела, ничего не видя перед собой, на глаза наворачивались слезы, которые она быстро смахивала, поэтому и не заметила Руту, которая следила за ней от самой аптеки, а теперь шла следом, то приближаясь, то удаляясь. Разговора с капитаном Рута не слышала, до нее доносились только отдельные слова из капитанской глотки. В конце концов она не выдержала и, поравнявшись с Юлианой, коснулась ее плеча. Юлиана вздрогнула и со страхом посмотрела на девушку, она и не подумала, что кто-то может за ней следить.

– Лоренцо… – сказала Рута. – О чем ты договаривался с капитаном?

Юлиана не скрывала своего замешательства, лихорадочно вспоминая, не было ли сказано чего лишнего. Вроде бы нет. Она успокоилась и ответила ровным уверенным голосом:

– Мартин мне поручил купить бочонок ямайского рома.

– А почему же так секретно?

– Потому что не хочет переплачивать. Пошлина слишком высокая. А ты что думала?

– Я?… Ничего.

Они шли рядом вдоль реки. Обе погруженные в самих себя. Оказавшись на безлюдье, Рута торопливо заговорила:

– Лоренцо, я хотела спросить, говорил ли с тобой Мартин?

– О чем?

– Обо мне.

Юлиана насторожилась. Вот, кажется, и наступило то, чего она так боялась. Она посмотрела на Руту и закусила верхнюю губу, у нее недоставало смелости сказать правду. Хотя она была уже близка к этому, но Рута перехватила ее так неожиданно, что Юлиана потеряла всю свою отвагу. Еще не сейчас, не сейчас.

– Да, – наконец выдавила – да… говорил.

– Он говорил, что меня с Каспером ничего никогда не связывало?

– Говорил. Ну а какое это имеет отношение к делу? – Сухость, с которой она ответила, поразила Руту. Однако Юлиана знала, что именно так она должна себя вести – равнодушно, без эмоций, не давая ни капли пустой надежды.

Рута чуть не заплакала от обиды, но сдержалась и сказала:

– Ты считаешь, что это действительно не важно?

Она смотрела в глаза своему Лоренцо и пыталась уловить хотя бы намек на то, что он играет, говорит неправду, но глаза его были холодные, а в уголке губ сквозила ироничная улыбка, так, словно он смеялся над ней. Рута представляла множество раз сцену выяснения отношений с Лоренцо, но ни разу в ее воображении не возникала столь ужасная картина. Ей хотелось броситься в его объятия, припасть к нему и вышептать всю свою любовь. Она чувствовала себя, словно парусник, который стремится навстречу горизонту, но якорь его не пускает. Она собиралась разговаривать с Лоренцо, излучая радость и счастье, но вместо этого ее лицо отражало муку и унижение, и она не могла ничего с собой поделать, не могла этого преодолеть, понимая, что это никогда не вызовет к ней сочувствие, как вызвало подобное состояние Каспера у нее, она тоже была жестокой и не подыскивала для него слов мягче тех, которые звучали. Это расплата за его боль, подумала она, эта его боль никуда не исчезла, она теперь перешла на меня. Вчера я причинила ее ему, а сейчас получила сама. Наконец, решив, что терять больше нечего, она спросила:

– Ты в кого-то влюблен? Скажи… только правду… ведь я… я не выдержу больше…

Юлиана молчала и смотрела на девушку, не решаясь ответить. Могла ей соврать: «да, влюблен», но боль это не уймет. А что уймет? Что? Правда? На одного человека больше, на одного меньше, знающих, кто она на самом деле, уже ничего не меняет. Особенно сейчас, когда… Юлиана выдохнула воздух с таким видом, будто собралась перепрыгнуть ров, и улыбнулась Руте. Эта улыбка предваряла то, что она решила сказать, наконец, собравшись с духом, но не успела.

Они стояли под развесистыми тополями, в кронах нещадно трещали воробьи, а у подножия деревьев, затопленных паводком, голосили гуси и утки, вместе с плеском реки и шелестом ветра это создавало довольно громкую музыку, и, словно этого всего было мало, со стороны города доносился звон колоколов сразу нескольких церквей. Руте показалось, что она слишком тихо говорит. Она подошла к Юлиане ближе и, прежде чем та успела среагировать, положила руки ей на грудь, которую девушка всегда перематывала полотном, хотя это спасало ее только от взглядов – но не от прикосновений. В другой раз Юлиана мгновенно отшатнулась бы, но не сейчас – она и так уже отважилась на этот последний шаг. Рута вскрикнула от неожиданного открытия и приложила ладони к губам, чтобы не закричать. Она не могла поверить, что произошло что-то такое, о чем она никогда не догадывалась, хотя они так часто общались. Как возможно, что она ничего не видела, не замечала? Теперь обе молчали. Юлиана преодолевала смущение, а Рута – шок. Никто из них не решался заговорить первой. По лицу Руты текли слезы, а в голове проносились сцены, где они с Лоренцо бегали по лугу, хохотали, падали в траву, и ей казалось тогда, что она находится на вершине счастья, о котором столько времени мечтала. Итак, это был не рыцарь, марево рассеялось с особой жестокостью, перед ней была женщина, такая же, как и она. Хотя и старше. Женщина, которая изображала юношу и позволила в себя влюбиться. Ведь она не могла не замечать знаков внимания Руты, невинных прикосновений, не могла не прочесть по ее голосу восторга и хмеля любви. Почему она это позволила? Почему сразу не оборвала?

– Это неправда, – прошептала Рута, запинаясь от волнения. – Я не могу в это поверить. Я так ждала тебя!

– Ты ждала не меня, а свою мечту, – сказала Юлиана своим естественным голосом для большей уверенности. – Все ждут только свою мечту. Возможно, я тоже.

Но Рута не желала это осознавать. Для нее мечта была всегда так реальна, она могла представить ее, время от времени вызывать из воображения и общаться с ней, потому что это не была мечта о мечте – это была мечта о рыцаре. Теперь эта мечта разбита. Рута вдруг почувствовала себя настолько обессиленной, что опустилась на траву и, обхватив руками колени, зажмурилась. Это продолжалось мгновение. Юлиана терпеливо ждала. Наконец девушка повернула голову к Юлиане и спросила:

– Ма… Мартин знает?… – Юлиана кивнула. – И Айзек?… – Юлиана снова кивнула. – Боже, неужели только я одна такая дура?

Юлиана села рядом и обняла ее, Рута уже не могла удержаться, она дала волю своим чувствам и зарыдала. Вот и сбылась ее мечта, они обнялись. Какая ирония! Когда она перестала всхлипывать, Юлиана тихо и спокойно рассказала о себе. Рута слушала, время от времени что-то спрашивала, лихорадочно вспоминая, не показалось ли что-нибудь в поведении Лоренцо ей подозрительным, и ловила себя на том, что да – что-то иногда было, но она была ужасно невнимательна. И Юлиана сама напомнила ей отдельные моменты, когда можно было догадаться, что она не мужчина, а женщина. А поскольку эти моменты были забавными, то Рута сквозь слезы улыбалась. Она вслушивалась в голос Юлианы, и отдельные его тона были ей на удивление знакомыми, да-да – это было не раз, когда Лоренцо смеялся и, смеясь, что-то говорил, тогда его голос становился женским, хотя Рута на это внимания не обращала. Все эти маячки, разбросанные на протяжении всего их общения, вернули девушку к реальности, она медленно начала принимать этот удар судьбы с пониманием, потому что вариант, что Лоренцо на самом деле не юноша, а девушка, все же был для нее гораздо менее трагичным и ужасным, чем если бы Лоренцо просто отверг ее, сказав, что не испытывает к ней ничего. Это была бы настоящая трагедия, с которой ей невозможно было бы смириться, и, скорее всего, она и не смирилась бы и забилась в глухой угол подальше от всех, чтобы в одиночестве пытаться выровнять мир в своем сознании, подавить чувства и восстановить спокойствие. Еще вчера ей казалось, что жизнь без Лоренцо пропащая, она изо всех сил рвалась из клетки и таки вырвалась, даже Каспера она проняла своим бурным словесным потоком, закручивая его вихрем безумных чувств, заставляя слушать и воспринимать все, что она говорила. Она старалась не давать ему ни слова промолвить, хотя он и пытался перебить ее, но она на это не обращала внимания – она должна была выговориться и доказать, что намерения ее тверды и назад дороги нет. В дверях мелькнула фигура сарацинки, но Каспер глянул на нее раздраженно, и она исчезла. Однако Рута была уверена, что та слушает, и так же, как и она сама, переживает, потому что от этого вечера многое и для нее могло решиться в лучшую сторону. Трудно сказать, сколько это продолжалось, сколько она стояла на коленях, потому что умолкла она только тогда, когда Каспер подошел и поднял ее. Затем сказал, чтобы она собралась. Рута, как во сне, сложила свои вещи, и они вместе пошли в аптеку.

Что бы она делала, если бы то, что произошло сегодня, произошло раньше? Рвалась бы она тогда на свободу? Пожалуй, да, но можно с уверенностью сказать, что сделала бы это уже без таких впечатляющих эмоций, без такой страсти, которая растапливает камень, без боли в словах. А значит – ничего не добилась бы. Осознание этого немного подняло ей настроение, с сердца свалился груз, который все время мучил ее, теперь ей уже не надо страдать, терзаться, что-то фантазировать. Все закончилось. Не так, как она бы хотела, но все же… все же она теперь живет у аптекаря, а не у палача, и может заниматься любимым делом. А мечта о рыцаре так и осталась мечтой, он все еще едет к ней на своем коне, он все еще преодолевает трудный путь, пробиваясь сквозь преграды, но с каждым днем он ближе и ближе, Рута в этом не сомневалась и готова была снова ждать.

Они шли дальше по берегу, каждая погруженная в свои мысли, наконец Юлиана спросила:

– Почему ты не влюбилась в Мартина?

– Не знаю, – шмыгнула носиком Рута. – Мне показалось, что именно ты – мой идеал, тот рыцарь из снов. Ты заменил… заменила мне весь мир. – Она посмотрела на Юлиану: – А почему ты не влюблена в Мартина?

Юлиана улыбнулась с горечью:

– Возможно, когда-нибудь я кого-нибудь полюблю, но… это будет нескоро.

– А Мартин? Он не был в тебя влюблен?

– Нет, – Юлиана решила не посвящать Руту в свои отношения с аптекарем. – Я не давала ему для этого никакого повода. Если честно, я всегда искренне желала, чтобы вы были вместе. Вы так хорошо подходите друг другу.

– Не знаю. Это тоже, наверное, будет нескоро. Если будет. Наконец, это не от меня зависит.

– По крайней мере, сейчас ты свободна. Каспер оказался порядочным человеком.

– Да, я благодарна ему за это. В общем, если бы не он, я бы уже давно превратилась в пепел. И все время с той минуты, когда меня помиловали, я как бы живу другой, второй жизнью, в которой мне не хватает меня прежней. И эту вторую жизнь я ценю больше, чем ту, первую, когда я не боялась смерти, и мне кажется, что я изменяю той моей первой жизни.

– Сейчас боишься?

– Сейчас боюсь. Где-то безумствует чума, и как знать, не приближается ли к нам, и тогда придется куда-то бежать. А я этого тоже боюсь. Я одна. У меня никого нет, кроме моего конька. А теперь и мечта растаяла.

Юлиана подумала, что Лукаш тоже живет другой жизнью, жизнью Мартина, а она – жизнью какого-то несуществующего Лоренцо, их уже трое таких, живущих не своей жизнью, но она не сказала бы, что ее вторая жизнь ценнее первой, скорее наоборот. Та была куда беззаботнее, она ей снилась, вызывая сладкие приступы ностальгии.

Юлиана обняла Руту и поцеловала в губы с такой страстью, что у Руты закружилась голова, и она едва не упала в траву, но в то же время почувствовала, как тело ее просыпается от сна, как язык Юлианы щекочет ее нёбо, и как она отвечает на ее поцелуй. Казалось, это длилось целую вечность. Когда они наконец оторвались друг от друга, Рута еще несколько минут дрожала, как в лихорадке, и не могла произнести ни слова. Юлиана взяла ее за руку и повела в город. Рута почувствовала себя маленькой девочкой, которую мама вывела на прогулку. На губах она несла вкус своего первого поцелуя, он был пьянящим и крепким, как ямайский ром.