22 – 23 сентября 1648 года

…Когда город очнулся от гуляний, из ушей в уши полетела страшная история об убийствах.

– Четвертый! Охо-хо, что делается? – качал головой Зиморович, стоя возле трупа на Капитульной. – Кому нужно было его убивать? Ведь его не ограбили. Он как раз вышел из шинка, и у него не было ни шелинга. Вот видите, на руке даже перстень остался, а на шее цепь золотая.

– Кажется, он защищался, – сказал аптекарь.

– Да, но неудачно. Карабелу выбили у него из рук и проткнули его, как цыпленка на вертеле. Странный удар. Собственно, четыре странных удара, и четыре трупа. Я еще такого не видел. Уберите, – кивнул цепакам. – Нападающий, бесспорно, был мастером своего дела, если ему было достаточно одного удара. Кроме того, он очень хорошо ориентировался в темноте. И что интересно, – он внимательно посмотрел на аптекаря, – все убитые были, скорее всего, причастны к гибели той… – он, видимо, хотел сказать «потаскухи», но передумал, – …той несчастной. О которой мы с вами недавно беседовали.

В разговор вмешался бургграф:

– Есть свидетель. Он видел, как выглядел нападавший.

– И как же? – усталым и лишенным доверия голосом спросил Зиморович.

– На нем была красная маска совы с большими отверстиями для глаз, обведенными черной краской.

– Маска совы… – повторил задумчиво Зиморович. – Да, это очень ценное свидетельство. Теперь эта маска лежит где-нибудь на помойке или плавает в канале. Нам это свидетельство ничего не дает. Но какой скандал! Убиты уважаемые люди.

Он наклонился к Лукашу и спросил шепотом:

– Вы их хорошо осмотрели? У кого-то из них оказалось то, что нас интересует?

Лукаш догадался, что речь шла о надкусанном члене, и отрицательно покачал головой.

– Значит, был кто-то пятый, – заключил Зиморович.

– Есть одна особенность. У каждого из них отрезан кусок языка.

– Побей его сила Божья! Это разве что в сказках такое видано, чтобы рыцарь обрезал языки драконам. Но чтоб людям?

– Эти обрезки еще возникнут – как доказательство того, кем был убийца.

– Дай-то Бог. – Зиморович наклонился к Лукашу и понизил голос. – Оно, можно сказать, справедливость торжествует, но… смерть за изнасилование проститутки? Это слишком.

– Смерть за смерть.

– Она была убита одной стрелой, а не четырьмя или пятью. Итак, убийца только один. А остальные не заслуживали такого конца. Это скандал, который докатится до короля и поднимет тучу пыли. Что о нас там подумают? Я ни в каких наших хрониках ничего подобного не читал.

– Если бы вы видели, как выглядело ее тело – все истоптанное, в синяках, в полосах от плетей, – вы изменили бы свое мнение.

– Никогда, – покачал головой Зиморович. – Если бы за каждую избитую девку у нас убивали, то полгорода уже легло бы трупом.

Откуда-то появился запыхавшийся Зилькевич.

– Это ужасно! Такие убийства! – Он заметно нервничал и дергался.

– Я вас искал, пан Зилькевич, – сказал Зиморович. – Вы не ночевали дома?

Зилькевич покраснел, и усы его дернулись.

– Ну-ну, не переживайте, – успокоил его Зиморович. – Ваше дело холостое.

Но тут и аптекарь не удержался:

– А правда, что вы тоже были на той охоте?

Зилькевич налился гневом и стал походить на вчерашнюю маску Лукаша.

– Какой охоте? Не ввязывайте меня ни в какую охоту.

– Я могу вам объяснить, – продолжил аптекарь. – Эти люди были замешаны в убийстве проститутки. Это все, что их объединяет. Если и вы были там, вас ждет то же самое.

Теперь Зилькевич уже побледнел и вытер холодный пот со лба. Но твердо ответил:

– Меня там не было. Бог знает, когда я в последний раз был на охоте. Я вообще плохо стреляю.

– Нас ждут в магистрате, пан Зилькевич, – сказал Зиморович.

– Знаю, но я завтра на рассвете отправляюсь в Краков. Так вы уж за меня там извинитесь. Я должен еще собраться.

– Вы надолго?

– Наверное. Это будет видно после беседы с маршалком. Я обязательно сообщу в магистрате.

К вечеру суета в доме судьи Зилькевича улеглась. Вещи были упакованы. Судья ехал один, оставляя дочерей на нянек. На эту поездку он возлагал большие надежды. Возможно, маршалок пристроит его при дворе, предложив более приличную должность, чем здесь. Слугам было строго наказано никого не впускать и постоянно сторожить входную дверь. Лестницы, ведущие во внутренний двор, также находились под охраной. Любимая охотничья борзая, которую до сих пор держали во дворе за загородкой, бегала теперь по дому и чутко принюхивалась к запахам, исходившим из кухни. Присутствие собаки успокаивало значительно лучше, чем стража на дверях.

Однако ночь была неспокойная, все время слышались надоедливые звуки, что-то поскрипывало, шуршало, попискивало. Раньше судья не обращал на такое внимания, потому что и жучки, и мыши не раз себя проявляли, но сейчас просыпался и поглядывал на борзую, и снова засыпал, убедившись, что та спит спокойно, не проявляя никакой тревоги. Утром Зилькевич проснулся с тяжелой головой. За окнами моросил дождь и было мглисто. В доме все еще спали, но судья велел одному слуге бежать за каретой, а второму носить вниз ящики и пакеты. Он отказался завтракать дома, велев, чтобы ему упаковали корзинку в дорогу. Через полчаса карета уже ждала, на козлах в плаще сидел мрачный извозчик Войтих, спрятав голову под капюшоном, дождь стекал у него по груди, козырек над ним прикрывал только спину. К счастью, это не был ливень, и теплилась надежда, что дождь скоро перестанет. Судья с гордостью посмотрел на лошадей с крашенными в красный цвет гривами и хвостами, на карету, украшенную китайской росписью с бронзовыми листьями, расцеловался с дочерьми, погладил борзую и открыл дверцу. Внутри карета была обита бархатом, пурпуром и зеркальными пластинками. Зилькевич удобно устроился на мягком диване, обшитом кожей, и положил возле себя корзинку с едой и питьем.

Извозчик соскочил с козел, выбежал перед упряжкой и хлестнул кнутом крест-накрест, как велит обычай, перед дальней дорогой. Затем, плотно кутаясь в плащ, снова вскочил на козлы и щелкнул кнутом уже в воздухе. Лошади послушно двинулись. Зилькевич облегченно вздохнул, когда карета выехала за ворота, и принялся завтракать. К завтрашнему вечеру он рассчитывал добраться до Кракова, переночует у кузена в Ряшеве. За городом царила слякоть, дорога была размыта, и колеса время от времени застревали. Чего доброго, до Ряшева засветло не доберутся. Ничего, можно и в Ярославе заночевать. Не забыть бы только остановиться перед тем где-то около потока и карету вымыть, а то забрызгается, как жидовская балагула.

Карета покачивалась и клонила в сон. После бессонной тревожной ночи веки быстро сомкнулись, и судья заснул. Проснулся он, почувствовав, что карета стоит. Откинул занавеску на окне – стоит, еще и в лесу. Он открыл дверцу и вышел. Дождь прекратился. Только мокрая трава и листья напоминали о нем.

– Эй! – крикнул судья извозчику. – Чего не едем?

Извозчик оглянулся, и судья с ужасом увидел, что это вовсе не Войтих, а кто-то, кого он уже где-то видел, но вспомнить не мог. Ужасная догадка потрясла его. Он выхватил пистолет и направил на незнакомца.

– Ты кто?

Тот спокойно соскочил с козел и откинул капюшон. Перед судьей стоял молодой парень.

– Ты ученик аптекаря? Какого черта? Чего тебе надо?

– Нет. Я не ученик аптекаря, – ответила Юлиана. – Я – сестра той, кого вы убили на охоте. Узнаешь этот лес?

– Что ты несешь! Меня там не было.

– Снимай штаны.

Юлиана вытащила шпагу. Зилькевич нервно оглянулся, все еще не веря, что оказался на безлюдье. Он попытался выстрелить, но порох только зашипел и погас. Он вынул саблю и стал атаковать. Сапоги поскальзывались на мокрой траве. Юлиана ловко отступала, избегая ударов сабли по шпаге, судья напрасно рубил воздух. Юлиана левой рукой отстегнула плащ и взмахнула им перед глазами Зилькевича. Тот на мгновение потерял ее из виду, когда же она снова появилась перед ним, то он уже стоял с перерезанным ремнем и со спущенными штанами. Судья путался в штанах, но поддернуть их не давала ему нападающая, потому что теперь она атаковала с разных позиций. В один из моментов она вонзила ему острие шпаги глубоко в руку над локтем, он вскрикнул, сабля выпала. Теперь он стоял беззащитный.

– Подними рубашку, – приказала девушка.

– Я ее не убивал, – лепетал Зилькевич, – я только развлекался с ней… это не я… когда она делала то самое со мной… ее хлестнул кнутом сын Грозваера, и она, может, сама того не желая, укусила…

– Подними рубашку.

Зилькевич, всхлипывая, поднял рубашку левой рукой, и Юлиана увидела именно то, на что рассчитывала.

– Я ее не убивал. Это Матиас! Матиас стрелял из лука! Они ее догоняли, а как увидели, что убежит, Матиас выстрелил. Меня там не было.

– Да. Ты в это время скулил, лежа на сене и прижимая руки к своему сокровищу. Здесь, где ты стоишь, ее догнала стрела. Я нашла это место. Нашла ее волосы, выдернутые колючками ежевики, когда вы волокли ее по земле к реке.

– Я не волок. Это был не я, – он все время оглядывался, ища спасения.

– Это ничего не меняет. Вас было пятеро. И все вы все равно виновны. Вы сделали это потому, что знали – за проститутку никто наказывать не будет. Но вы на этом не остановились. Кто убил мусорщика?

– Михаэль, сын Грозваера.

– А Регулу?

– Тоже он.

– Что же – отправляйся к своим друзьям.

Шпага блеснула на солнце и пробила рот судьи. Он тяжело рухнул на землю. Юлиана быстрым движением отрезала ему язык, вытащила из-за пазухи флягу со спиртом, где уже лежали другие обрезки, добавила последний и бережно завинтила. Затем села на козлы, быстро вывела карету на дорогу, выпрягла одну лошадь и помчалась в направлении города, где на причале ждал ее корабль. Покидая город, у дороги в кустах неподалеку от Краковских ворот она спрятала сумку со своими вещами, но времени, чтобы их забрать, уже не было – как раз пробило восемь. Юлиана пришпоривала лошадь, не спуская глаз с причала, последняя лодка вот-вот должна была отчалить от берега. Она еще с коня кричала и махала шляпой, потому что моряки начали отталкиваться веслами от берега. Наконец они ее таки заметили и задержались. Девушка соскочила с коня и подозвала одного из мальчишек, что крутились на берегу и были всегда на подхвате, когда надо было помочь что-нибудь разгрузить или занести в город. Маленького Стася она хорошо знала, он всегда отличался добросовестностью, на него можно было положиться. Юлиана объяснила, как найти сумку, которую она спрятала в кустах. Сумку надо было отнести в аптеку «Под Крылатым Оленем».

– А еще позовешь аптекаря и отдашь ему это письмо и вот эту флягу. Только ему в руки, понимаешь? Поклянись.

– Да чтобы я, пан Лоренцо, трижды провалился, если кому сболтну. Вы же меня знаете!

Стась перекрестился, а Юлиана вручила мальчишке золотой. Затем села в лодку, в изнеможении упала на доску и, вытерев пот со лба, посмотрела с грустью на город.

Капитан помог ей подняться на корабль и хотел отвести в каюту, но Юлиана отказалась – она хотела еще попрощаться с городом, для нее он был так дорог, но уже неприступен. Она смотрела, как он исчезает в тумане, как в клубах мглы мелькают и тают башни и купола, и ее затопила непреодолимая грусть, она сжала ее сердце и, чтобы не разрыдаться перед всеми на палубе, она побежала в каюту и заперлась там. Теперь она дала волю слезам. На столике у кровати стояла бутылка ямайского рома и поднос с фруктами. Юлиана сделала большой глоток, откинулась на подушку и закрыла глаза. Она отомстила и могла двигаться дальше. Какой будет ее дальнейшая жизнь – уже не так важно, потому что самым важным было то, что она это сделала.