Остаток осени и всю зиму Рута жила одна, оплетенная мечтами и маревом, ее воображение было таким бурным и безудержным, что одиночества она не испытывала, так как всегда рядом был кто-то невидимый, кто-то, кого она стремилась любить, кто-то, не сформировавшийся в четкий образ, но она знала, что рано или поздно это произойдет – сотканный из воздуха и солнечных лучей невидимец появится перед ней, и она уже даже пробовала на губах его имя. Она чувствовала себя как мгла, что колышется между двумя берегами бездны, и, не любя никого, пылала любовью.

Ее реальная жизнь переплеталась с мнимой, с ее фантазиями и снами так, что отличить их одну от другой было невозможно. И когда ей снилось, что она берет тоненькую иголочку и пришивает кукушку навеки к лету, а нитка сизая сплетается в одно с паутиной и тихо исчезает, то, вероятно, так оно и было. Или когда осторожно брала в руки озерцо, клала его на кувшинки и несла спрятать в дупле; или когда засеивала колокольчиками берега горизонта и прислушивалась к печальной мелодии цветов; или когда кваканье лягушек приглушала, а взамен делала громче шелест ветвей. Она отшелушивала сны, раскладывала их на травах и колдовала на их гуще, наколдовывая что-то, лишь ей известное, то, что тревожило ее, но потом все равно ночью вскакивала, и очередной сон пришпиливала к стене, шепча его имя и думая, что, вымолвив его, воскресит, добудет из ночи. Всматривалась в перелетные облака, в капли росы на цветках, вслушивалась в звон ручейка, представляя, каким он к ней придет, тот рыцарь из сна, но – ничего, ничего, хотя почему-то была уверена, что он явится в какой-то капельке, перышке, листочке, песчинке. Но не напрасно она вслушивалась в тоненькую бумажку ветра – вот донесся стрекот сороки, который непременно предвещает гостей, а где-то далеко-далеко раздавался топот копыт, и, если ухо приложить к земле, то слышно было их ритмичный стук, колокольчики всполошено звенят, лес тревожно шумит. Рута сорвалась и стремглав побежала в дом, чтобы притаиться мышкой.

Мертвый полдень разлагался в запахах одуванчиков, которые хищно цвели в солнечных лучах, и обжигал сады оранжевый дождь солнца, а небо говорило на зеленом языке травы. Сойка, что свила гнездо на верхушке сосны, прищурила глаз и внимательно обследовала всадника, остановившего коня возле дома. Рута припала к окну – он? Не он? Всадник крикнул в заплесневелое стекло что-то по-немецки, Рута догадалась, что он спрашивает дорогу на Выжев.

Жужжание мух в паутине леса, которые бились о всадника, падали к конским копытам и поднимались снова желтой стеной вверх, было монотонным и успокаивающим, но Рута покоя не ощущала. Предпочитала не отзываться. Это был не он, не тот, кого она ждала. В старой хате царил полумрак, превращавший каждое движение в бездвижение. Дорога на Выжев? Село, которого уже нет, или оно есть, но не хочет появиться перед глазами, в конце концов, как и сама дорога: можно показывать влево, вправо, куда угодно – она может быть всюду и нигде.

И снова он что-то выкрикнул – видимо, есть ли здесь живая душа. Есть, но что с того? Конь гарцевал под всадником, и пылища вскрикивала под копытами и поблескивала на солнце мелкой чешуей. А почему бы и ей самой не стать всадницей, ищущей дорогу на Выжев? Конечно – всадницей на быстром коне в простор сумасшедший и дикий, во вспененные водопады, в оскаленные леса, в зеленые груди гор – мчать и мчать. Покинуть этот темный сумрак, запах навоза и молока, каждодневное блуждание по хозяйству, лугам, лесам. Ведь разве это ее судьба?

Всадник спешился, мухи сходили с ума, шаги приближались. Рута сжала в руке большой нож, которым отец колол свиней. Дверь заскулила, полоса света подожгла пол и скользнула к противоположной стене. Пригнув голову, всадник вошел в дом и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Рута замерла у печи, колеблясь, что делать: то ли, воспользовавшись внезапностью, броситься прямо на него и – в дверь, то ли подождать, пока он освободит проход. Но всадник уже успел ее увидеть и был немало удивлен, что видит именно девушку, да еще одну. Он улыбнулся и сказал что-то по-немецки, Рута ничего не поняла, но догадалась, что ему захотелось теперь чего-то большего, чем дороги на Выжев. Она сжала нож и выставила его перед собой. Всадник сделал несколько шагов, ловко вывернулся, перехватил ее руку и отобрал нож. Тогда она схватила кочергу и хотела изо всех сил опустить ему на голову, но всадник и тут оказался проворнее, хотя кочерга таки задела его плечо, и он зашипел от боли, а через мгновение пнул Руту под колено, и пинок был очень болезненный, Рута упала. Всадник схватил ее за руку, опрокинул на спину и прижал к полу обеими руками, опять что-то пролопотал и ударил ее по лицу, но это было его ошибкой, потому что она молниеносно царапнула его ногтями по щеке, целясь в глаза, аж кровь проступила на месте царапины. Всадник схватился за лицо, а девушка вскочила и бросилась к двери. Всадник поймал ее за подол платья, потянул к себе, девушка сопротивлялась, но он не отпускал, наконец ему удалось обхватить ее ноги и снова повалить на пол. За это он поплатился второй поцарапанной щекой, девичьи руки не покорялись, выкручивались, ему едва удалось заломить их девушке за спину, он навалился на нее и ногами раздвинул ее бедра, но когда высвободил руку, чтобы задрать платье, она снова выдернула руки и теперь уже впилась ногтями ему в нос и губы. Кровь залила лицо нападавшего, а девушка еще и укусила его за руку так, что он взревел, как раненый зверь, и утратил на мгновение контроль над ситуацией. Рута воспользовалась замешательством, поджала под себя ноги и ударила его в пах. Нападающий рухнул на спину, а она подхватила кочергу и теперь все-таки попала ему по голове. Всадник беспомощно всхлипнул и замер. Рута села на скамью и тяжело дышала, поправляя обшарпанное рваное платье. Неизвестно, сколько бы она так сидела, если бы не услышала ржание коня. Он же, наверное, голодный.

Вышла из дома, расседлала вороного и повела в сад, где бушевала густая сочная трава, и привязала за заднюю ногу к яблоньке. Конь сперва дернулся, цвет осыпался, словно волосы старой седой женщины. Рута погладила его рукой, чтобы успокоился, затем вернулась в дом, посмотрела на мертвеца – он лежал неподвижно. Чувствовала, как бьется ее сердце и не может успокоиться, но взяла себя в руки и вышла во двор, оглянулась за лопатой и спустилась в ложбину за садом. Там был сплошной песчаник, только сверху заросший муравой. Легко срезала траву и сложила сбоку, а затем стала копать, лопата легко входила в песок, и яма росла на глазах. Когда она стала ей по грудь, вылезла из ямы и вернулась в дом. Всадник был тяжелый – видела, что ей не справиться. Пришлось привести коня и привязать ноги всадника к его шее. Конь покорно шел за ней и волок за собой мертвеца до самой ямы, он ничем не выказывал страха перед мертвецом, казалось, ему было все равно, возможно, от усталости. Рута высвободила труп и отвела коня обратно в сад – не хотела, чтобы он видел, как она закапывает всадника. Вернувшись, расстегнула на всаднике куртку и обыскала – нашла кошелек с червонцами и охапку каких-то бумаг, еще там была глиняная трубка с мошной табака и шесть золотых пуговиц, на некоторых остались кусочки материи, это указывало на то, что их поспешно срезали ножом. Вероятно, тоже у убитого. Отложила все это в сторону, а потом сбросила мертвеца в яму и засыпала песком. Время от времени прыгала в яму и утрамбовывала песок голыми ногами. И все же песка еще осталось достаточно, и она его рассеяла, а могилу сверху обложила дерном.

Пуговицы она положила в кошелек и спрятала за печкой, а бумаги разложила на столе и с минуту их рассматривала, но, ничего не поняв, спрятала и их. Затем вывела коня из сада и напоила у колодца. Конь был печальным и покорным, было впечатление, что всадник для него чужой, отсутствие его совершенно не тревожило коня, зато, видно, пришлась ему по душе Рута, так как он коснулся ее щеки своими мокрыми губами.

И вот так начали они жить вдвоем – Рута и конь, девушка с конем даже разговаривала и была убеждена, что он все понимает, по крайней мере, видела, как он не раз кивал головой, соглашаясь с ее словами, или же мотал хвостом, когда чему-то радовался. А когда она дала ему немного меда, он даже заржал от удовольствия и затряс гривой. Теперь она на коне ездила в луга за травами и даже не представляла, как могла раньше жить без коня.

Кроме конька, Рута общалась с Вивдей, помогала ей собирать и сушить травы и корешки, училась знахарской премудрости, но не участвовала в колдовстве – только наблюдала. Достаточно было пережить тяжелую смерть отца, чтобы убедиться, как страшно колдунам покидать эту землю. Ей хотелось поинтересоваться у старухи, не боится ли та заниматься всем этим, но она не осмеливалась. Иногда Рута ночевала у Вивди и замечала, как та среди ночи пропадала – выходила на улицу и просто исчезала. Возвращалась утомленная на рассвете и приносила какие-то гостинцы, но Рута к ним не притрагивалась. Еще бывал у Вивди один гость, который даже пытался ухаживать за Рутой, – Франц. Он появлялся из ниоткуда и в никуда исчезал. Рута догадывалась, что это за тип, но никогда о нем у старухи не расспрашивала. Ей казалось, что этим она может ее обидеть, напомнить ей что-то неприятное и болезненное – а ну как у нее с Францем значительно более тесная связь, чем кажется.

К Вивде приходили не только за зельем от разных болячек, но и за колдовством. Делалось все это втайне, но шила в мешке не утаишь. Как-то случилось досадное происшествие, резко изменившее судьбу Руты.

Хлопец Кирило влюбился в дочь кузнеца Парасю, но ей приглянулся другой, и бедный парень очень из-за этого переживал. Напрасно покупал ей кольца, ленты и платки. Парася радушно принимала подарки, а затем смеялась над ним. Кирило терпел-терпел и наконец отправился к Вивде. Та велела ему раздобыть пучок волос и кусочек полотна с рубашки девушки и прийти в полночь.

Ночь была тихая, ясная, полная луна легко скользила в небе. Рута именно в ту ночь осталась у старухи. Парень пришел в условленное время. Вивдя разложила в печи огонь и принялась обкуривать хату зельями, а затем, взяв пучок волос и клочок полотна, подержала над дымом, что-то зашептала, а в конце громко закричала:

– Приди, Парася! Заклинаю тебя! Приди! Появись!

Парень от этих возгласов вздрагивал и молча молился. Вдруг волшебница крикнула:

– Уже идет!

Поднялся ветер, зашумели ивы, застонали совы и, словно из-под земли, раздался пронзительный визг. Дверь распахнулась, хлопец вздрогнул, и в дом ворвался ветер, а на пороге с выпученными глазами, с пеной у рта появилась Парася. Она тяжело дышала, словно преодолела большой путь. Колдунья взяла зелье и стала окуривать им девушку, а затем, силой раскрыв ей стиснутые зубы, влила в рот несколько капель какого-то напитка, отрезала пучок волос с косы и, обкурив зельем, стала что-то шептать.

И тут видение исчезло. Волшебница отдала Кирилу пучок волос и сказала:

– Иди домой и будь спокоен. Парася будет тебя любить. Но никому не рассказывай, что ты у меня был.

Рута не впервые была свидетельницей таких чар, но этот случай вызвал у нее тревогу, хотя и случилось так, как обещала колдунья: дочь кузнеца вышла за Кирила. Однако прожили они вместе недолго. Девушка вела себя так, будто пребывала во сне, часто бредила, вставала по ночам и слонялась по двору, а на утро ничего не помнила. И тогда Кирило не выдержал, пошел в магистрат и рассказал все райцам.