Философская кадка

Ой, наш ребе Йосл был большой философ. Так, как он, мог порой объяснить всё на свете, никто объяснить не мог. Не верите? Ха! Потому что вы не были в доме ребе на Лычакове, когда ребе и другие большие знатоки каббалы начали спорить на философскую тему: что важнее – внутренние свойства предмета или внешние. Спор разгорелся такой, что у кое-кого пот на лбу выступил, а ребе даже взял старую газету и начал махать у себя перед носом, как веером. Конечно, всем было жарко, потому что каждый стоял на своём и не желал ни на йоту уступить. И что интересно: каждый приводил свою цитату из Талмуда, которая должна была подкрепить его мысль.

Но наш Йосл только посмеивался и подначивал спорщиков, задавая один и тот же вопрос:

 – Но вы лично убедились, каково различие между внутренним и внешним, а?

И что вы себе думаете? Никто не сказал, что в жизни с этим встретился, но, дескать, всё ведь описано в книгах. А книги…

 – А что книги? – возразил Йосл. – Книги ничего не стоят в сравнении с опытом. И я вам скажу, полагаясь на собственный опыт, что верить нужно только внутренним свойствам. Именно тем, которые мы можем познать благодаря своим внутренним ощущениям.

Все присутствующие загалдели, кое-кто засмеялся, потому что Йосл был не только философом, но и шутником, и на все случаи жизни у него была своя остроумная мысль.

 – Ну-ка, объясните-ка, ребе Йосл, что вы имеете в виду.

 – Охотно. Я расскажу вам о приключении, которое случилось со мной прошлой зимой. Итак, на праздники я гостил в Перемышле, а когда собрался ехать обратно, то один добрый человек попросил меня прихватить с собой бочоночек водки для знакомого замарстыновского корчмаря. Я положил бочонок на сани, хлыстнул кнутом и поехал по гладкой заснеженной дороге. Но было очень холодно. Я облокотился о бочку, думая, что это меня согреет, ведь там плескалась водка. Но где там! Мне не стало ни на капельку теплее. Тогда я поставил бочку у себя между коленями и навалился на неё грудью. И что? И ничего! Водочка соблазнительно плескалась, но тепла её я не ощутил. Это вам и есть внешние свойства. И вот я приезжаю в корчму и вручаю бочку корчмарю, а он на радостях её открывает, рюмочку наливает, и достаточно мне было её опрокинуть, как желанное тепло мигом разлилось по всему телу. Я согрелся! Вот вам и внутренние свойства. Теперь вы убедились, что они-то как раз и есть самые главные?

 

Дорогие гости

Йосл Маршалик приехал в Броды, где его никто не знал, и остановился в гостинице, которая принадлежала большому скупердяю. Такому скупердяю, что от него ещё никто не только доброго поступка не дождался, но и доброго слова. По правде говоря, Йосла знакомые предупредили ещё во Львове, чтобы ни в коем случае не останавливался в той гостинице. Но Йосл не был бы Йослом, если бы послушался их совета. Он выбрал именно эту гостиницу, собираясь проучить хозяина, и сообщил ему, чтобы тот приготовился к встрече дорогих гостей. Если он, конечно, не против гостей. Скупердяй очень обрадовался и велел готовить обод.

А в скором времени прибыли и дорогие гости: жена, тёща и дети Йосла. Они сразу же обсели уставленный угощениями стол и начали уплетать так, что за ушами трещало. Вот так да! Давненько не приходилось им так вкусно обедать.

Йосл для себя тоже ничего не жалел, а когда тарелки опустели, хозяин принёс им счет. Йосл удивился:

 – Как? Вы хотите взять с нас деньги? Мы у вас впервые, значит, мы ваши гости! Разве я не спрашивал вашего согласия?

Скупердяй даже позеленел от злости, у него перехватило дыхание, и он стал клясть Йосла на чём свет. А Йосл рассмеялся, похлопал хозяина по плечу и сказал:

 – Ай! Шуток не понимаете? Не будь я Йосл Маршалик! Вы не слышали о Йосле Маршалике? Какой же вы после этого еврей? И вам не стыдно? Ну-ка, живо приготовьте мне два самых лучших номера, а завтра убедитесь, что у вас остановились очень дорогие гости.

Тут он открыл свой сундучок, вынул оттуда мешочек, потряс им перед носом ошарашенного хозяина и передал его жене:

 – Вот, жена, возьми мешочек с золотыми, и спрячь его хорошенько в своей комнате под подушкой.

Жена глянула на него с удивлением, потому что денег у них в таком количестве сроду не водилось, но Йосл ещё раз тряхнул мешочком, и мелодичный звон монет её успокоил.

Хозяин сразу же засуетился и провёл их в комнаты. А ночью он никак не мог заснуть, все ему мерещился мешочек с золотыми и звенел в ушах звон монет. Он крутился, вертелся и наконец таки не выдержал и тихонько прокрался в комнату, где спала жена Йосла со своей матушкой. Ну, и украл тот мешочек.

Утром Йосл поднял такой шум, что сбежались все, кто был в отеле. Он требовал, чтобы хозяин вернул ему деньги.

 – Какие деньги? – разводил руками скупердяй.

 – А те, что были под подушкой у моей жены. Сейчас вы все убедитесь, кто говорит правду, а кто врёт.

И он повёл всех в комнату и показал пол возле кровати. Оказывается, он ещё с вечера налил на пол мёд. Теперь там отчётливо виднелись следы тапочек хозяина. Хозяин, конечно, уже успел переобуться, потому что тапки липли к полу, но когда его заставили их показать, то все заметили на них следы меда. Что было делать? Пришлось хозяину во всём признаться и принести мешочек, но – о ужас! – там оказались мелкие черепки разбитых тарелок. Йосл поднял ещё больший шум, что у него там было триста золотых. Хозяин и клялся, и божился, что не развязывал мешочек, но когда Йосл пригрозил полицией, то сдался и заплатил деньги.

 – А не говорил ли я вам, что у вас побывают очень дорогие гости? – спросил Йосл на прощание у хмурого хозяина.

 

Гороховый суп

1

Ребе Мендель был цадиком в Львове. Мудрее его не было во всей большой еврейской общине. Он мог разговаривать с Богом, как вот мы с вами. Его душа каждую ночь взлетала высоко в небеса и беседовала со святыми, а потом возвращалась назад, обогащённая ещё большими знаниями. Но ребе Мендель не держал эти знания при себе, а щедро делился ими с хасидами. Особенно нравилось хасидам собираться у него во время обеда на шаббат. И это была такая хорошая традиция, что обеды у цадика пользовались большой славой. Однажды до Львова долетела печальная новость, что канцлер, который очень не любил евреев – чтоб у него рыбья кость в горла застряла! – подготовил законопроект, согласно которому все евреи должны были идти служить в армию. И вот теперь этот документ лежит в папке на столе у цесаря и ждёт его подписи.

Евреи всей Австро-Венгрии загрустили, призадумались, женщины горько заплакали. Ведь если всем мужчинам придётся уйти в армию, то кто будет беречь обычаи предков? Кто будет растолковывать святую Тору? Вместо того чтобы молиться, они будут маршировать, а на праздники тяжело работать. Плач и рыдания зазвучали во всех еврейских семьях.

Близился день возвращения цесаря в Вену из путешествия по его владениям, после чего он должен был подписать документ. Кому-то в голову пришла мысль собрать деньги, чтобы попробовать подкупить канцлера. Деньги собрали и снарядили старейшин в Вену, но канцлер высмеял посланца и даже обещал, что документ будет подписан в святой день отдыха – шаббат. И тогда все поняли, что он хочет как можно больнее ужалить ненавистный ему народ.

И вот настал этот день. Все евреи в этот день страстно молились, прося у Бога милосердия, плакали и горевали. Во Львове в синагоге «Золотая роза» молился со всеми ребе Мендель. Тихо молился, с какой-то особой убеждённостью и верой в силу молитвы. Смотря на него, прихожане и в себе ощутили уверенность, что Бог им поможет, потому что с ними их цадик, их гордость. Он не даст их в обиду.

После службы дома у цадика собрались на субботний обед его ученики и ближайшие друзья-хасиды, а среди них и ребе Леви, которого цадик уважал более всего и с которым во всём советовался. Ребе Леви был также премудрым хасидом, и мог общаться с цадиком, читая его мысли. В печальном и подавленном настроении сели они к столу, а жена цадика, Голда, стала наливать суп. А надо сказать, что Голда умела так вкусно готовить, что не было такого блюда, попробовав которое не хотелось бы от удовольствия закатить глаза и причмокнуть. А всё потому, что ангелы из большого уважения к её мужу добавляли в её блюда щепотку райских приправ.

И на этот раз все гости ели вкусный гороховый суп Голды, нахваливая и причмокивая. Не ел только цадик. Он задумчиво уставился в тарелку и будто замер в молчаливой молитве. Хасиды посматривали на него с тревогой и не знали, что и думать. Кое-кто даже перестал есть, всем было интересно, над чем так задумался цадик, что он увидел особенного в этом супе, к которому даже не притронулся. Но тут вдруг цадик положил палец на край тарелки и одним резким движением перевернул её вверх дном. Весь суп вылился.

Присутствующие не знали, что и думать, ведь они видели, что цадик это сделал не случайно, а таки умышленно. Но никто не осмелился спросить зачем. За столом воцарилась тишина. И только прозвучал шёпот ребе Леви:

 – Ой, ребе, мало того, что нас всех заберут в армию, так вы ещё хотите, чтобы нас посадили в тюрьму?

«О чём они говорят? – в изумлении переглянулись гости. О какой тюрьме речь? За что? За пролитый суп?»

 – Ничего не бойся, – ответил цадик. – Здесь самое главное, чтобы нам этого супа хватило.

Эти слова ещё больше обескуражили гостей. А тем временем Голда снова наполнила супом тарелку своего мужа. Однако он и на этот раз не стал есть, а уставился молча в тарелку. Гости доели суп, и Голда подала кнели со сливами, но цадик продолжал смотреть в тарелку, пока вдруг снова её не перевернул. Суп разлился, потёк по столу и даже заляпал цадику кафтан. Все молчали. Ребе Леви побледнел, и губы его дрожали от напряжения. Он положил руку на плечо ребе Менделю, поддерживая его. Гости наблюдали за своим любимым цадиком с большим сожалением – им казалось, что он сошёл с ума. Но цадик вёл себя так, будто ничего странного не произошло, и только пот у него на лбу выдавал, в каком сильном напряжении находится его душа.

Через миг цадик кивнул жене, чтобы налила супу в третий раз. Голда заглянула в кастрюлю, там уже было нечего черпать половником, и она вылила остатки супа в тарелку прямо из кастрюли. Но цадик и на этот раз не взял в руки ложку, а продолжал смотреть в тарелку, будто там ему открывались все тайны мира. Гости увидели, как его худые жёлтые пальцы легли на край тарелки: было похоже, что вот-вот он перевернёт её ещё раз. Все затаили дыхание. Неожиданно ребе Мендель радостно вскрикнул, задрожал, а руки его упали с тарелки и легли на колени. Суп остался не перевёрнутым. цадик поднял голову и облегчённо вздохнул, а ребе Леви обнял его и расплакался.

Ученики сорвались из-за стола и побежали к дверям. Их цадик, их любимый учитель сошёл с ума! А с ним и его ближайший товарищ, которого он себе готовил в преемники, – ребе Леви.

 – Господи! – взывали они, разбегаясь по городу. – Смилуйся над нами, не дай и нам сойти с ума. Что же мы теперь будем делать без нашего учителя? Кто нас спасёт? Кто нас успокоит?

Как раз в это время в далёкой Вене в цесарском дворце тоже прозвучал крик. А началось всё вполне невинно. В ту минуту, когда Голда наливала цадику первую тарелку супа, канцлер вынул из папки законопроект, которого так боялись все евреи, и представил его цесарю. цесарь взял золотое перо, опустил его в золотую чернильницу, и вдруг – ни с того ни с сего! – чернильница перевернулась, и все чернила вылились на документ. цесарь, конечно, вспомнил при этом чёрта и кивнул канцлеру, чтобы тот подал ему копию. Когда бумага лежала перед ним на столе, он снова осторожно погрузил кончик золотого пера в золотую чернильницу, и только собирался поставить свою подпись, как чернильница – о чудо! – перевернулась снова! И на этот раз весь документ утонул в чернилах. Одно сплошное чёрное пятно. Мало того: чернила на этот разлились, запачкав любимый мундир нашего бедного цесаря.

Цесарь сорвался с кресла и затопал ногами.

 – Что это за чернильница?! Что это за дурацкие чернила?! – кричал он и от злости смёл со стола всё, что там было, вместе с бумагами. – Посмотрите на мой мундир! Всё! Его можно выбросить! Мой любимый мундир! В чем я сегодня пойду на бал?

Канцлер старался его успокоить и – в тот же миг, когда Голда налила суп в третий раз, – попытался вручить цесарю третью копию. Но где там! Разгневанный цесарь вырвал из его рук бумагу и порвал её на мелкие кусочки.

 – Всё! Больше я не хочу видеть этот законопроект! Конец! Убирайтесь все отсюда! Немедленно! Вы мне испортили настроение на целый день! На два дня! На целую неделю! Прочь! Карету мне! Я еду на охоту! Не хочу никого видеть! Какой бал? Принц английский? Меня нет! И не было! Я ещё не приехал!

Весть о том, что цесарь так и не подписал тот страшный документ, мчалась с такой скоростью, что во Львове о ней узнали уже на третий день. Из уст в уста передавалась счастливая новость, и когда хасиды и ученики ребе Менделя услышали о необыкновенных обстоятельствах, при которых цесарь так и не смог подписать законопроект, то сразу припомнили субботний обед и разлитый суп. Они побежали в дом цадика и попросили у него прощения за то, что не доверились ему, не поддержали его духом в такую ответственную минуту.

 – Ничего, – кротко улыбнулся цадик, – возле меня был ребе Леви. Его сила духа помогала мне, и потому я не боялся цесаря.

 

Ганделесы

Значительную часть еврейского общества представляли мелкие торговцы, продающие всякий хлам, который повсюду называли «ганделесы». Это были образчики еврейской бедности, наряженные по обыкновению в засаленные, обтрёпанные чёрные халаты или в другие лохмотья, в ермолки или донельзя потёртые шляпы. Через плечо висели у них набитые разным старьём серые мешки. Другие ганделесы называли себя гордо «скупщиками древностей».

Каждый день, обходя все помещения на территории своей торговой деятельности, они громко выкрикивали:

 – Покупайте! Ганделе! Старая одежда, обувь, бельё, жилеточки, платьица, баночки! Кости покупаю, продаю, торгуюсь! Ганделе! Ганделе!

Выносливости торгашей можно было позавидовать. Они могли часами терпеливо торговаться с каждым, даже призрачным клиентом. С талантом артиста способны были они вдохновенно расхваливать любую вещь и до потери сознания спорить насчёт цены. Это был истинный театр, который требовал жертв. И ганделес, войдя в экстаз, мог разыгрывать воистину драматические сцены – с неистовой жестикуляцией вырывать себе волосы из бороды и пейсов, а при этом клясться и своим собственным здоровьем, и жизнями своей бедной, вечно больной жены с кучей голодных детишек.

 

Как торгуются во Львове

Двое ганделесов встретились и торгуются. Торгуются они до вечера.

И люди, обступившие их, давно разошлись, разуверившись, что когда-нибудь они до чего-нибудь договорятся. А они продолжают торговаться.

И ночь захватила их. И безлюдье.

И на следующий день собралась гурьба, чтобы посмотреть, как они торгуются, и не дождалась, и вторая ночь захватила их.

И было тех ночей так много, что уже поумирали те, кто их видел первые, и уже поумирали те, что пересказали это детям, и дети детей тех, что умерли, и внуки тех внуков.

А те всё стоят и торгуются.

И уже на том месте рынка нет, застроили его, замостили, а они всё ещё стоят и торгуются.

И даже после того, как произошел Всемирный потоп, они спокойно стояли на дне моря и торговались.

И если бы кто-нибудь спросил у них, счастливы ли они, то они бы ответили:

 – Счастливее всех на свете! Только не мешайте нам торговаться.

 

Песель, Сарра и Голда

В Краковском предместье еврейские торговки продавали рыбу, лук, чеснок, сыр, масло сливочное и подсолнечное, и стоял здесь невероятный шум.

 – А рыба хоть живая? – спрашивает какая-то пани.

 – Ай, уважаемая, я сама не знаю, жива ли я в такие тяжёлые времена, так откуда же мне знать, жива ли рыба? – отвечает торговка.

 – А может, она сдохла?

 – Ай, да где ж сдохла? Спит!

 – Спит? Но что-то не попахивает.

 – Ай, пани, а вы когда спите, разве за себя отвечаете?

А рядом посреди улицы встретились Песель и Сарра.

 – Сарра, ты слышала новость? Какое горе!

 – А что случилось?

 – Голда умерла!

 – Голда? Какая Голда?

 – Жена жестянщика.

 – Сейчас… Подержи корзины.

Сарра заломила руки и заголосила:

 – Ой, горе на мою голову! Голда умерла! Такая добрая, такая учтивая, такая богобоязненная, и умерла!..Слушай-ка! Голда? Жена жестянщика? Какого жестянщика?

 

Йоель Файнгольд

Типичный ганделес – это не только купец или посредник, но и замечательный психолог и философ, наделённый к тому же ещё и специфическим еврейским чувством юмора.

Об одном таком ганделесе Йоеле Файнгольде с Клепарова, который жил на улице Берка Йоселевича (боковая Джерельной), было много весёлых историй.

 

И подарки тоже

Сцена происходила на чердаке дома, где жил студент-политехник. Йоель рьяно торговался за старые вещи, от продажи которых бедный студент надеялся рассчитаться с хозяином за комнату. Наконец измученный студент умоляюще произнёс:

 – Пан Файнгольд, но сколько же, чёрт побери, вы хотите мне дать за мою ещё вполне приличную одежду?

 – Что значит приличную? Что значит, сколько своих кровных я собираюсь дать за эти ужасные лохмотья, за это, простите, шмотьё? Ну, я знаю? Максимум десять… нет, нет, что я, глупый, говорю – восемь золотых…

 – Только восемь? Вы что, с ума сошли, пан Файнгольд! Тогда уж лучше эту одежду кому-нибудь подарить!

 – Ох, это хорошо, это люкс! Подарки я тоже беру, а зой!

 

Когда жены нет

В другой раз, семеня по Казимировской, Файнгольд увидел в окне дома какого-то старика и спросил его:

 – Добрый день, пан! Нет ли у вас совершенно случайно каких-нибудь старых ненужных вещей или обуви на продажу?

 – У меня нет, а моя жена уехала, и будет через пару недель.

 – Ой, уехала! Тогда, вероятно, у вас должна быть груда пустых бутылок от водки и пива для меня… Уже иду, пан, уже иду!

 

Исторические портки

Студент пытается продать на Кракидалах поношенные кальсоны. Подошёл Йоель и, узнав цену, пришёл в негодование:

 – Пан академик! Что у вас, Бога в сердце нет, если вы смеете просить за такие старые кальсоны целых три золотых!

 – Это не старые кальсоны, а как раз модные.

 – А я вам говорю, что эти портки были утеряны ещё во времена осады Вены турецким султаном, а я в этом хорошо разбираюсь, потому что шурин моей жены как раз под Веной кнайпу держит!

 

Надо уметь торговать

Вбегает Йоель на перрон в Зимной Воде и спрашивает работника вокзала:

 – Прошу прощения, пан. В котором часу отходит поезд в Городок?

 – В семь пятьдесят.

 – Хорошо, пусть будет семь сорок, и я еду.

 

Йоель торгуется с грабителем

Когда как-то Йоель, утомлённый за день хождением по улицам и брамам Клепарова и Замарстынова, возвращался поздно вечером домой, вдруг из-за угла выскочил какой-то здоровяк и, приставив к груди ганделеса револьвер, грозно гаркнул:

 – Давай быстро деньги, иначе на месте пристрелю!

Пан Файнгольд изумлённо посмотрел на страшное оружие и сказал:

 – Что стряслось? Зачем сразу стрелять? Поговорим, и как-то договоримся… Ну, сколько я бы мог дать за такой старый, ничего не стоящий пистоль? Красная цена – один золотой. Чтобы мои дети здоровы были, если он стоит больше!.. Ну так и быть, уступлю пану, пусть мне будет хуже, пусть мои дети не доедят. Полтора золотых!.. Годится?..

 

Грабитель в задумчивости

И это был не единственный случай, когда бедного ганделеса хотели ограбить. Однажды он плёлся вечером из Винников, где скупил целый мешок одежды, оставшейся после умершего извозчика. Дорога вела мимо тёмного леса. Но вот зашелестели кусты, и на дорогу выскочил какой-то идиот с пистолетом.

 – Деньги или жизнь!

Файнгольд охнул и уронил мешок на землю.

 – Ой, какой страшный разбойник!

 – Давай деньги! – топнул ногой грабитель.

 – Дам! Дам! Прошу, не нервничайте так! Всё отдам! Не буду же я за какие-то копейки рисковать жизнью. Но у меня одна просьба. Моя жена очень подозрительная, она ещё себе подумает, что я эти деньги пропил или проиграл в карты. Чтоб я так жил! Вам придётся прострелить мне лапсердак, чтобы мне старуха поверила.

Грабитель послушно пальнул из пистоля в полу лапсердака.

– Ой, как здорово! Первый класс! – обрадовался ганделес. – Но этого будет мало. Жена скажет: чего ты, дурак, не защищался! Выстрелите, прошу вас, ещё во вторую полу.

Грабитель и вторую полу прострелил.

 – Но из пана отличный стрелок! Очень хорошо!

 – Ну, давай уже деньги!

 – Уже, уже даю! Но прошу уважаемого пана ещё мне прострелить шляпу.

Бандит задумчиво почесал затылок и вздохнул:

 – Хорошо… но… уже нет пуль.

 – Ой, это проблема! Это нехорошо! Если нет пуль, то почему я должен давать деньги?