В первые же дни освободители захватили на вокзале товарные вагоны с имуществом беженцев из Центральной Польши, они поспешно грузили его на машины и куда-то увозили, а все, по их мнению, лишнее сваливали в кучи и жгли. Весть об этом быстро разнеслась, и на вокзал стали сбегаться хозяева этого имущества и пытались предъявлять квитанции на груз, их тихонько отводили в сторону и расстреливали. Грабеж достиг апогея, когда вояки разбили двери вагона, в котором были ящики со спиртным, началась шальная пьянка, время от времени кто-то в экстазе стрелял в воздух, только после этого прибежала милиция и остановила это буйство. А на улицах Львова теперь можно было наблюдать удивительные картины, ведь представить себе польского офицера с мешком картошки за плечами, с детской ванночкой, а то и унитазом на голове было просто невозможно, а вот советские офицеры с таким скарбом встречались каждый день, толкать перед собой тачку с каким-нибудь комодом или бюро, конфискованными у буржуя, было для них привычным будничным делом, и ни один военный патруль никогда не обращал внимания на такую унизительную для военной элиты картину.

Лия вернулась с прогулки по городу и была полна впечатлений.

– Ты помнишь магазин пана Зумпфа на улице Охоронок? – спросила она.

– Конечно, – сказал я, – в детстве я там часто бывал. Внутри он напоминал какой-то турецкий или египетский рынок, и уже с порога запах специй и сладостей щекотал нос.

– Да… На одном конце прилавка громоздились высокие конусы сахара, как снежные вершины Гималаев, погруженные в голубые картонные коробки, рядом хрустальные глыбы ледяного сахара сверкали в лучах солнца, как бриллианты, и невозможно было без сожаления смотреть, как пан Зумпф маленьким молоточком откалывает куски этой красоты и упаковывает в бумагу.

– А еще были целые горы всякого печенья, баночки, наполненные всевозможными конфетами, яркими леденцами, ирисками, шоколад в картонных коробочках, длинные прямоугольники «Дануси», белый шоколад «Эос», шоколад «Новой Фортуны» – «Сянка», «Тарас», «Одарка»…

– А вторая половина прилавка, – мечтательно говорила Лия, – просто прогибалась под большими кусками масла, шарами и прямоугольниками сыров, банками сардин, селедкой-матиас, а у стены на полках – банки с чаем, кофе и какао, баночки со специями…

– И над всем этим царил пан Зумпф, застегнутый на все пуговицы, всегда с вежливой улыбкой, пан Зумпф, невысокий, с короткими, но живыми руками, увенчанными колбасками пальцев, пан Зумпф, «целую ручки, чем могу служить?», открывал тетрадь и записывал покупки, а после клиенты, которые пользовались его доверием, могли раз в месяц все это оплачивать… И что? Почему ты о нем вспомнила?

– Я только что оттуда. Шла мимо и заглянула внутрь. Зачем я это сделала? Я разрушила частичку своих детских воспоминаний. – Видно было, что она расстроена, и хоть и отвернулась к окну, я заметил в ее глазах слезы. – Там сейчас ничего этого нет… абсолютно ничего… Там сейчас стоит бочка селедки. Большая картонная коробка со спичками. И несколько ящиков уксуса. Это все… Хотя нет… Там есть соль. Большой деревянный ящик соли, которую набирают туфелькой и заворачивают в газету. Между прочим, селедку тоже упаковывают в газеты. В польские и украинские.

– А пан Зумпф?

– Он по-прежнему улыбается, но улыбка уже не такая… под глазами мешки, он уже не говорит «целую ручки, чем могу служить?», он уже ничего не говорит, когда видит людей, только вопросительно смотрит… но меня узнал… «А-а, панна Лия… приятно вас видеть… как мама?..» Потом подошел, взял меня за руку и прошептал: «Они все забрали… все… приехали ночью тремя грузовиками и забрали… а привезли вот это». Кто забрал? «Милиция. Для себя»… Они ведут себя как разбойники с большой дороги. Захватывают жилье, которое им нравится, а людей вывозят. Конфискуют мебель и вещи. А еще я встретила по дороге свою школьную подругу Двойру, она рассказала о Ребекке, дочери шинкаря Соломона… Ты помнишь ее?

– Еще бы!

– Ребекка примчалась к ней ночью, она сбежала из транспорта, который направлялся в Сибирь. Отец с матерью бежать не захотели. Двойра прячет ее у себя. Просила у меня какую-нибудь одежду. Пойду вечером, занесу. А в шинке Соломона – «Закусочная». А Владислав Залевский, владелец знаменитой кондитерской на Академической, знаешь, кто он теперь? «Кондитерский рабочий», его обязанность – следить за шоколадной массой в котле. А на фризиерне пана Торбы на Городоцкой, куда ты ходил стричься, написано «Парик… махер… ская». Неужели это одно и то же?