Во Львове сущий Вавилон, население выросло вдвое за счет беженцев из Польши и колонизаторов из Союза, все чаще можно видеть синие и зеленые фуражки энкаведистов. Снуют по улицам красноармейцы, которые своими серыми лицами напоминают чахоточных, взгляд у них тупой и хмурый, сапоги у всех тяжелые и грязные, старшие чины одеты чуть лучше и выглядят более сытыми, но теперь все они заняты только одним: накупить дефицита, которого в жизни своей не видели. Во всех ресторанах и кафе, которые превратились в до отказа переполненные «закусочные» и «чайные», полно большевиков, которые только то и делают, что жуют, жуют и жуют, пожирая все без исключения, и это неудивительно, ведь когда уравняли рубль со злотым, то обед за два с половиной рубля кажется сказкой, а к тому же советские женщины готовить не умеют, и почти все семьи питаются в столовых, во львовских кофейнях и комнатах для завтрака воцарился специфический запах, которого прежде тут не было, завис едкий дым от махорки и стало раздаваться громкое чваканье, чавканье и хлебание, кто-то сморкается прямо на пол, зажав одну ноздрю большим пальцем, кто-то сплевывает во время еды, почти все вытирают жирные губы рукавами, смачно отрыгивают и ковыряются грязными ногтями в желтых зубах. Галичане стараются обходить стороной такие заведения, чтобы эта какофония звуков не портила им аппетита, предпочитают пройтись чуть дальше от центра, где в маленьких переулочках можно еще отыскать «закусочную», не оскверненную кирзовыми сапогами.

Советские люди, прибывшие в Галичину, вызывали у нас изумление, они совсем другие, они не привыкли здороваться на улицах, приподнимая шляпу или фуражку, не просят прощения, если кого-то толкнули, везде, где есть очередь или большое скопление людей, ведут себя, как дикари, ругаются и хамят, а самым популярным словом среди милиции, дворников и вообще любого советского чиновника является «давай»: «давай назад», «давай вперед», «давай прахади», и всем они тыкают, независимо от того, какого возраста человек, войдя к галичанам в дом, никто из них не снимет шапки. Простых рабочих по внешнему виду они принимают за инженеров или даже за буржуев, потому что те одеты гораздо лучше их служащих.

– Вы заметили, как выглядят их женщины? – спросила Рута, когда мы однажды вечером всей своей компанией сидели в «Атласе», доживавшем уже свой звездный час, и делились впечатлениями о наших освободителях. – Все в красных беретах, надвинутых до бровей, лица неприветливые, тонкие губы, серые и заспанные глаза, худющее накрашенное лицо, длинная узкая юбка, френч и сапоги. Свою принадлежность к «классу» интеллигенции обозначают коротко подстриженными волосами и грубо накрашенными губами. Наша Галичина кажется им сказочной страной. У нас поселилась одна дама из «Укрстраха», жидовка, но ни слова по-нашему не может. У нее был при себе маленький чемоданчик, а в нем – ты бы видел! – такое тряпье, у нас им разве что полы бы мыли. Было там две пары хлопчатобумажных трусов до колен, которые у них называются довольно загадочно «блюмерс». Обе – ярко-васильковые. Как потом оказалось, те, что были на ней, были такого же цвета. Но особенность этих трусов в том, что у них вместо резинки длинная хлопчатобумажная тесьма, которую она должна трижды обернуть вокруг талии. Можете себе представить, какая роскошь для женщины! Пояса для подвязок к чулкам сшиты из отбеленного полотна, лифчиков вообще нет. Чулки у нее такие блестящие, просто глаза слепят, а еще – они не связаны до самого конца, на кончике у них имеетяся дырка, через которую видны пальцы. Мне ее стало жалко, и я ей подарила пару трусов, так она их просто-таки к лицу прижимала на радостях. А вчера наш курс повели в театр на пьесу Корнейчука «Богдан Хмельницкий». Театр переполнен. Куча всяких клерков и старших чинов Красной армии. И немало советских женщин, которые уже успели принарядиться в наших магазинах. Но ты бы видел, какое это было зрелище! На одних – длинные вечерние платья, скользящие по голенищам кирзовых сапог, на других – муслиновые платья светло-розового цвета, и ни одна даже не догадывается, что это женские ночные сорочки! А третьи надели на себя ночные вышитые сорочки «милянез», с большим декольте. В отсутствие лифчиков, особенно если наблюдать за этим с балкона, картина открывается незабываемая. А когда в таком «платье» товарищ попадала на просвет, можно было разглядеть, какое у нее исподнее, а там – зачастую не польские тоненькие трусики, а советские майталесы до колен.

– Наша новая преподавательница, которая приехала из Харькова, накупила себе всяких нарядов и теперь каждый день дефилирует в чем-нибудь новом, – подхватила Лия. – Однажды пришла в шифоновом платье, в другой раз – в новом хала те, потом – в матросской блузке и плиссированной юбочке, как какая-то гимназистка, но вершиной ее гардероба было, конечно, длинное до пола вечернее платье с вырезом на спине по самую талию, и когда она слишком резко двигалась, то из выреза выглядывал краешек голубых майталесов. Наши не могли удержаться, чтобы не хихикать, а она, бедняжка, не могла понять причины и только психовала.

Тут уже каждый из нас нашел, что сообщить на эту благодатную тему.

– А я слышал, что «атветственные работники», которые поселились в гостинице «Жорж», однажды явились на завтрак в ресторан в пижамах. Официанты их деликатно выпроводили со скрываемым злорадством. Сейчас каждый наш самый бедный пролетарий стал чувствовать себя культуртрегером по сравнению с дикарями-азиатами.

– А слышали шутку? Почему большевички носят красные береты? Чтобы вши тоже имели свой «красный уголок».

– Ну, это шутка, а я вам правдивую историю расскажу, видел собственными глазами. Спрашивают какого-то большевика: «А мука у вас есть?» – «Есть, много!» – «А сахар?» – «О! Сколько угодно!» – «А керосин?» – «Есть, много, много!» – «А Копенгаген?» – «Сколько хатишь!» А другого спросили: «А апельсины у вас есть?» – «А то как же». – «А где же их делают?» – «Так на фабриках».

– А я вот ехал в трамвае и поинтересовался у красноармейца: «А у вас можно купить косинус?» А тот и не задумался: «Да, есть в магазинах». – «Ну, и почем?» – «По три рубля фунт». Нынче утром иду мимо памятника Яну Собескому. Как известно, все советы думают, что это памятник Хмельницкому и фотографируются на его фоне. Иду и слышу – один другому говорит: «Ты сматри, и здесь памятник Хмельницкаму!» А поляк ему на это: «То пшечеж не ест Хмельницки, але Собески!» – «Ну, канешна, саветский Хмельницкий, саветский. У нас всё саветскае».

– Ой, слушайте, а со мной что сегодня было! Тот придурковатый капитан, что у меня поселился, угрожал мне пистолетом за саботаж. Я говорю: да что стряслось? А он ведет меня к клозету, дергает за цепочку и верещит, что вода не течет беспрерывно, поэтому он никогда не успевает голову помыть.

– Да, ты не первая, кто рассказывает, что они унитаз используют как умывальник, даже воду из него пьют и еще жалуются, что он слишком низко. По соседству с нами поселилась офицерская семья, и вот как-то раз офицерша пригласила меня на чай. Сидим, болтаем о чем-то, потом она встает и говорит, что сейчас сделает еще кипятку, и с чайником отправляется за водой, но не на кухню. Через минуту вынесла откуда-то полный чайник и понесла на кухню. Это мне показалось подозрительным, и я спросила, где она берет воду. «Да там, в комнатке». – «У вас там есть кран?» – «Да с радничка». – «Какого срадничка?!» – опешила я. Тут она заводит меня в клозет, а там, кроме белой раковины, ничего нет.

– Да, и при этом еще считают, что уровень культуры в Галичине очень низкий, потому что тут нет вошебоек. Просто не понимают, как львовяне могли обходиться без такого ценного учреждения. А теперь невозможно уладить любое административное дело без свидетельства о том, что ты прошел обработку против вшей. Кто-нибудь из вас уже был в этой вошебойке на Рутовского? А то я слышал, что каждый, кто там побывал, проклинает ее на чем свет стоит за одежду, испорченную какими-то ужасно вонючими дезинфекционными средствами и горячим паром.

– Ну, слушайте, это ведь монголы какие-то. Все, чего не понимают, – уничтожают. У них, видите ли, вызвали раздражение машины в лавках, на которых резали ветчину, колбасу, сыр. «Кто это выдумал так тонко резать?» И машины исчезли.

– А ко мне подходит красноармеец и спрашивает: «Вы инженер?» Да какой там инженер, говорю. «И так харашо адет?» А я, верите, в том же самом, что сейчас на мне, – в свитере.

– Что и говорить, наша бедная прислуга выглядит одетой богаче, чем жена офицера. Когда у нас уже не стало возможности держать прислугу, пошла наша Верунька в услужение к советскому полковнику. Его жена, прознав, что у ее прислуги в сундуке куча рубашек, платьев и обуви, не могла поверить, что все это она приобрела сама, и обвинила ее, что та якобы обокрала предыдущую хозяйку. Верунька вынуждена была призвать нас в свидетели, и мы подтвердили, что все это она купила себе сама. И тогда баба устроила скандал мужу, что у нее, жены полковника, есть лишь одна драная сорочка. Визжала, как обезьяна в джунглях. Полковник так разозлился, что выгнал ее. А потом взял и женился на нашей Веруньке, и теперь она пани полковничиха.

– А один офицер привел на базар жену и заинтересовался шляпами, которые распродавались с большой скидкой. Шляпы уже вышли из моды, но офицерская жена по этому поводу не переживала, потому что ничего подобного она все равно за всю свою жизнь не видела. Продавец пытался помочь ей выбрать шляпу и при этом давал советы: «Тен капелюш пенькны, але пани бардзо бляда». Офицер, поняв лишь последнее слово, выхватил револьвер и закатил истерику. Еле-еле его успокоили.

– Они привыкли, что у них там все дефицит. Вчера на Кракидалах подходит солдат к бабе, которая булочки продает, и спрашивает: «Можно купить?» – «А чего ж нет? – отвечает баба. – Покупайте, пожалуйста». Солдат недоверчиво подходит ближе, робко берет булочку и снова спрашивает: «Можно?» Потом платит, но через минуту возвращается и спрашивает: «А можно еще одну булку купить?» – «Можно», – говорит баба. Он прячет в карман и вторую булку и спрашивает: «А третью можно купить?» – «Можно и третью, и четвертую, хоть все». Солдат вылупил глаза и процедил сквозь зубы: «Вот как тут живут, можно купить, сколько угодно».