Перед подполковником Кнышом в кабинете главного врача учреждения для умалишенных сидел мужчина лет шестидесяти и заметно волновался, забрасывая то левую ногу на правую, то правую – на левую, при этом глазки его испуганно бегали, а когда встречались с проницательным взглядом Кныша, прятались, как улитки, под веки. Кныш по старой, еще приобретенной в КГБ привычке выдержал довольно долгую паузу и только тогда раскрыл папку и прочитал вслух:

– Цибулько Владимир Петрович, 1950-го года. Место рождения – Коломыя. Место прописки – Львов, улица Князя Мстислава, 6. Специальность – учитель танцев. Женат, двое детей. Так?

– Так, – кивнул человечек и попытался сосредоточиться, поняв, что вот, наконец, и начался настоящий допрос.

– Ну, расскажите мне, что с вами случилось. Как вы попали на Кульпарков. У вас обнаружили раздвоение личности?

Мужчина вздрогнул и провел ладонью по лицу.

– Какое раздвоение? Нет никакого раздвоения!

– Вот здесь написано: выдает себя за Зельмана Милькера, еврея, погибшего в Яновском концлагере.

– Э-э, простите… это не совсем так… Нет, я не перестал быть Цибулько Владимиром Петровичем. Я только обогатился, если можно так сказать, еще одним сознанием… Я вдруг открыл в себе знания, которых до сих пор не имел, – я могу во всех деталях рассказать о довоенном Львове. Назову вам все цены во всех магазинах, где, что, на какой улице стояло. А хотите – отведу на место концлагеря и покажу, где какой барак был? Вы понимаете, какая огромная польза может быть от меня? Вот я и пришел с этим в горсовет. Мол, готов поработать для истории города. Ну, тут и началось… Сначала журналисты, телевизионщики, а потом – санитары… Они взяли меня как раз в тот момент, когда я узнал, что мой племянник выжил…

Кныш внимательно слушал и все больше мрачнел.

– Ага, вы же считаете себя Зельманом Милькером?

– Нет, что вы. Я Цибулько Владимир Петрович. А Зельман Милькер – это мое второе «Я». Ну, вот как у вас. Первое ваше «Я» – подполковник СБУ, а второе – семьянин, отец семейства. Ведь эти оба «Я» не пересекаются? Правда же? Вот и у меня так. Они у меня существуют параллельно. И не конфликтуют. Я имею множество доказательств того, что не вру. Вот, например… В сентябре 1939-го я, как член КПЗУ, неумышленно отравил восемь бойцов Красной армии.

Кныш вытаращил глаза.

– Да, неумышленно. Я только украсил цветами комнату, в которой они спали после перепоя. Но цветов оказалось слишком много. Вот мы и похоронили их в двух могилках под видом жи… простите, евреев, как теперь принято говорить. Могу могилы показать. Пора бы уже там какую-нибудь тумбу красную установить. А хотите, я вам на идише прочитаю стихотворение Ицика Мангера? Я еще со школы помню.

Раздвоенный Цибулько уже даже наморщил лоб и приготовился декламировать, но Кныш его остановил:

– Постойте. Объясните мне одну вещь. Когда ваше второе «Я» вели на расстрел, что оно перед смертью слышало?

– Что слышало?.. – человечек задумался. – Что слышало… Как что! Крики и рыдания – вот что я слышал. Нас было несколько тысяч, расстреливали партиями, и женщин, и детей… Все плакали, выли, детей пытались успокоить… Кошмар…

– И это все, что вы слышали?

– Еще пулеметная очередь была. Это последнее, что я слышал.

– А музыка? Музыка была?

– А-а, музыка? Ну, конечно же – оркестр играл. Но, знаете, он играл постоянно, непрерывно. Никто и внимания не обращал. Это уже как шум ветра или шелест деревьев.

– Не можете вспомнить, что именно играл оркестр?

– Марши какие-то… Вальгауз, наш комендант, очень любил марши.

– А танго?

– Танго… было и танго… Это уже Рокита настаивал, чтобы танго играли. Вот и племянник мой там играл – Йоська! Вы бы меня с ним свели, я б вам сразу доказал, что не вру.

– Хорошо, – сказал Кныш, закурил и постучал зажигалкой по столу. – Теперь припомните момент, когда вы осознали, что в вас всплыло это вот второе «Я».

– Я и сам не знаю. Вот иду себе по улице, иду, и вдруг – бац! – и готово! Я уже не тот, кем себя считал столько лет. То есть тот, но не вполне.

– Вы что-то услышали в тот момент? Может быть, какие-то звуки…

– Звуки… Меня чуть джип не переехал «Мицубиси-паджеро». Когда он забибикал, я подпрыгнул. А между прочим, я переходил на «зеленый». Это меня вывело из равновесия, до этого я чувствовал себя вполне спокойно, думал о чем-то приятном. А когда перешел улицу, почувствовал, как у меня давление подскочило. Не знаю, вы слышали, что «паджеро» на латиноамериканском сленге означает «пидарас». Меня всего просто затрясло от ярости. И вот тогда это и произошло, я хотел было крикнуть ему вслед: «Ты, паджеро!», а закричал что-то совсем другое: «Мамзер! Мишигин!» Представляете? А тут вдруг слышу – что-то наплывает на меня… Так, знаете ли, нежно-нежно меня обволакивает, как куколку шелкопряда… Я замер, и тогда до меня дошло, что это играет скрипка. Я музыку люблю, но никогда не прислушивался к уличным музыкантам. А тут замер, стою и вбираю ее в себя, как солнечную ванну.

– А кто играл? Видели?

– Нет. Скрипка играла где-то вдалеке. Я даже не знаю, откуда доносилась музыка – с улицы или из окна.

– Где это было?

– Как раз возле церкви Анны.

– Ближе к Клепаровской?

– Да, я как раз перешел на ту сторону улицы. Вот тогда, собственно, я и стал другим человеком. Какая-то сила повлекла меня на Замарстыновскую, я был убежден, что живу именно там, но когда постучал в дверь моего дома, увидел незнакомых людей. Тогда я сообразил, что что-то тут не так. Я извинился, вышел, обшарил карманы и, к счастью, нашел неоплаченную квитанцию за газ. Тогда я отправился по указанному адресу и попал домой. А потом свалились на мою голову и другие проблемы. Вы же видите, что я не сумасшедший? Поговорите с ними, чтобы меня выписали. Если вы настаиваете, я могу держать эти свои новые знания при себе. Единственное, что хотелось бы, – это встретиться с Йосиком. Моим любимым племянником.

– И что вы ему скажете? Что воскресли, как Лазарь?

Кныш встал, взял папку под мышку и направился к двери, а человечек кричал ему вслед:

– Не оставляйте меня здесь! Не оставляйте! Я готов все забыть! Слышите? Все! – И шепотом добавил: – Кроме моего любимого Йоселе…