Бжезинский усомнился в наличии у Путина «трансцендентального» — и ошибся
Введение в тему
Если возник вопрос о врагах метафизического масштаба, следовательно, предполагается и метафизика самого Путина.
Метафизика как наука устремлена на познание первооснов бытия, познания и смысла человеческого существования. Аристотель отождествлял «первую философию» с теологией, имеющей дело с «вечными сущностями», трансцендентным, с проблематикой «Перводвигателя», Абсолюта. Христианское и мусульманское богословие средних веков, осмысливая таинства веры и Откровения, опиралось на античные трактовки метафизического. Декарт, Лейбниц, Спиноза, Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель развернули мощные системы новоевропейской метафизики, в XIX веке подвергнутой с разных доктринальных сторон критике Фейербахом, Кьеркегором, Марксом, Ницше, Контом, Спенсером, Миллем, Махом. Так эпические трагедии ХХ века предварялись расшатыванием классической научной и богословской картин мира. Но последующее переосмысление и классики, и её критики, анализ новых вызовов на века вперёд создали исключительно ценный идейный фонд метафизики. Своим появлением он обязан таким именам, как Гуссерль, Хайдеггер, Карнап, Гартман и другие. В частности, в ХХ веке понимание «первоначал» обогатилось концепцией сверхопытных прототипов человеческого творчества, часто с мифоподобной сюжетностью. Особое достижение научной мысли ХХ века — обоснование укоренённости религиозно-этической правды в самой онтологии жизни. Особый вклад в этот ракурс понимания сути бытия внесла русская религиозная философия (Вл. Соловьёв, братья С. и Е. Трубецкие, Л. Карсавин, Н. Лосский, П. Флоренский, С. Булгаков, А. Лосев). Особо следует упомянуть о метафизике света, восходящей к библейским и платоническим истокам и получающей новые импульсы развития в наше время (ноосфера, полевые концепции, вихревая космогония и т. д.).
«Враг» — понятие с обширным объёмом. Им оперируют в самых разнообразных ситуациях: от бытовой свары до битвы титанов. Диапазон враждебности тоже можно нюансировать — от недруга и неприятеля до оппонента, антагониста и смертельного врага вплоть до различных сатанинских воплощений. На предельном уровне «враг» — термин обязывающий и вовсе не бытовой. Метафизический. Термин того уровня, где соединяются выбор, путь, воля и истина, где Премудрость предстает высшей ценностью, которая дороже всего на свете и для которой нет адекватного менового эквивалента. Но, как подчеркивает С. Аверинцев, эта ценность существует в конфронтации со своим злым двойником, врагиней, в пределе — абсолютной ложью. Ложь как метафизическая неверность есть измена фундаментальным законам бытия.
Путин в нашем контексте очевидно не только личность, гражданин РФ и т. п., но прежде всего — Президент РФ, трижды избранный электоратом и работающий в этой должности как «галерный раб», а отнюдь не как политик, «вцепившийся руками и зубами в своё кресло». Бжезинский однажды усомнился в наличии у Путина «трансцендентального». И ошибся.
Независимо и от посторонних, и от своих личных определений собственной политической миссии президент Путин — явление метафизическое. Хотя бы потому, что властный трон в России — всегда средоточие и персонализация игры судьбоносных метафизических сил, мощных смыслов, скрытых в символах, потоке решений, конфигурациях всевозможных группировок, характере отношений властвующих и подвластных, предъявлении себя в мир и отражении вызовов этого мира. Потому опрометчив и другой эксперт, российский, связавший как-то Путина с золотым тельцом.
Правитель может быть на высоте своего положения, а может ему не соответствовать. Правитель может быть даже вне формальных иерархий, особенно в смутные времена, когда царствует метафизика хаоса. Правитель может всеми силами вгрызаться в свой статус вопреки желаниям подвластных и требованию времени. Комбинаций здесь много. Как и метафизических проекций в реальной фигуре правителя.
Сакральность власти
Издревле власть ассоциируется не только с силой, насилием, но и с чем-то мистическим, с некоей тайной, недоговоренностью, причастностью к иным системам координат, нежели обыденная жизнь. Эта тайна питает извивы исторических событий и сюжетов спустя века. Эта же тайна вдохновляет и познание. Потому так поражают и притягивают руины и манускрипты, храня энергию и информацию минувших веков, обыкновенной жизни и битв. От них исходит не столько точное знание, сколько намёк. И намёк этот всегда на какой-то непостигаемый нами смысл.
Тем более власть — она даже не намекает, а всем своим позиционированием, символами, свойствами, персонажами, поведением, поступками, решениями, устремлениями непрерывно свидетельствует свою фундаментальную бытийственность.
Однако накапливая следы истории и тем самым нарабатывая палитру своих инструментов и оснований, власть становится подобной многомерному пространству. В нём совмещены музейные и рабочие помещения — это одно, неразрывное коммуникационное поле, в том числе и с самой археологической тектоникой, лишь отчасти явной в текущей повседневности, и в том числе с более возвышенными мирами — поднебесными ли, небесными ли. Вспомним хотя бы Московский Кремль. Такой системно-динамический статус власти говорит о её сложности. Отнюдь не всегда, по К. Леонтьеву, это говорит о «цветущей сложности», но всегда — неустранимой, всегда — таинственной и всегда — не только управленческой сложности.
Власть сакральна издревле. Даже в сегодняшнем, существенно секуляризированном мире, в конституциях и гимнах едва ли не всех стран мы услышим и увидим референции на «хранимую Богом»… Эта традиция из глубокой древности, для обитателей которой всё человечество делилось на своих и чужих — врагов, посланцев и представителей хаоса. «Своих» попечением накрывал свой же, высший, сакральный зонтик, «чужим» покровительствовали иные — всевозможные демоны стихии. Свои — из космоса, организуемого высшим началом, чужие — из хаоса. Устремлённость человека к высшим мирам означала более или менее энергичное и успешное «обожение», сакрализацию личностей и выстраиваемых ими социальных институтов. Хотя поначалу «яйность», личностное начало могло вообще отсутствовать, и сакральный ряд занимали сугубо сверхчеловеческие существа. Они этот мир с его людьми порождали, кормили и поддерживали в некотором порядке, ставили всех на надлежащее место, вершили суд. Постепенно частичку властности, царственности получали из сферы сакрального человеческие правители, призванные прежде всего родительствовать и вскармливать подвластных. Родитель и кормилец подданных и потому лишь — царствующий. Так изначально складывалась властная структура в человеческом обществе, появлялись цари и цари-жрецы. Эти вопросы подробно исследовал П. Сапронов.
Здесь не место для подробных реминисценций, важно лишь иметь в виду, что нечто в структуре властвования восходит к древним кодам и не исчезает ни в каком новейшем мире. В том числе и такие древние сюжеты, как «шапка Мономаха», «Понтий Пилат» или «Король Лир». Все они указывают на уязвимость и особую ответственность человека, принявшего на себя царскую ношу с присущей ей сакральностью как формой метафизичности. Но связь «властитель и божественная благодать» многомерна.
Войны, вражда происходили изначально между «своими» и «чужими». И поэтому уже имели сакральный характер. В нашей культуре это сохранилось в памяти ещё живущих ветеранов Священной войны, которая была также и Великой, и Отечественной!
Со временем войны проникли внутрь популяций «своих»: возникли собственные «чужие», пропитавшие атмосферу единого племени враждебностью извнутрь — распрями, междоусобицами, расколами, «ересями» и т. п., а позже — гражданскими войнами. Никуда эта принципиальная структура социума не исчезла. Её легко найдём в противостояниях партий и движений, не исключая недавнее — «Болотное» и «Поклонное» сообщества. Более того, века гуманизма, начертавшие на своих знамёнах помимо прочего, лозунги индивидуализма, создали возможность полной «робинзонады», в пределе оборачивающейся «войной всех против всех». На этой волне пришла и буржуазность Нового времени. Рассыпающееся в атомарность общество индустриализм стянул в «демократическую» структурность (разделение властей, выборы и т. д.) ценой концентрации капитала и монополизации рыночной власти.
При всех усложнениях и оговорках институт власти занимает уникальное место — высокопоставленного посредника между обществом и сакральным миром и потому только — власть имеющего, поскольку сначала именно на правителей нисходит некоторая сакральная энергия. Порфироносный свет более или менее ярко сияет на всяком правителе. Хотя этот «посредник-представитель» может быть вовсе никудышным. Властный институт может захватить самозванец, лукавец, диктатор. Но это — отклонение от фундаментального закона мироустройства. Пусть и бесчисленное в огромной реальности истории.
Сеанс одновременной игры, или метафизическое наследие в российском президентстве
У каждой властной роли, отрепетированной веками в разных обществах, свои мера, источник и характер сакрализации. Генеалогия, на которой ощутимы также импортные влияния. Ведь институты так же поддаются экспорту и импорту, как товары и услуги, как перевод зарубежной литературы. «Всемирная отзывчивость» нередко приводит к азартному заимствованию чуждого. Не всегда привезённое прививается на отечественной почве, часто оно претерпевает разного рода инверсии, превращаясь в противоположность. Но так или иначе, в российской истории накопился обширный репертуар ролей властителей. Князья, цари, императоры, генсеки, председатели, президенты. И когда мы вглядываемся во властную роль современного нам российского президентства, то нетрудно увидеть эклектику, прежде всего — на поверхности символов. Гимн — советский, герб — имперский, флаг — торговый. Как минимум. Есть ещё воинские и наградные символы, соединяющие в себе эпохи, так же эклектично.
Сосуществование разнородных символов санкционировано правовым сознанием современных россиян и не царапает их эстетическое чувство своей аляповатостью. Оно приемлемо и неизбежно, как компромисс сосуществующих культур в самом российском человейнике, суверенитет которого к тому же заметно ослаблен. Подорван и духовный иммунитет.
Институции власти — не исключение. На языке древних подоплёк получается в итоге нестройность сакрального начала. У полифонии есть своя гармоника, но нестройность — это не полифония. И не какофония — это тоже факт. Точнее сказать лада мало или, что то же самое, — со «сходом-развалом» проблемы. Не отлажено. Эклектика, иногда звучащая какофонично и безобразно.
На природу современной российской высшей власти, олицетворяемой президентом, продолжают и поныне оказывать влияние несколько важных зависимостей, доставшихся от прошлого. Они проницательно исследованы уже упомянутым П. Сапроновым. Восходят эти зависимости к различным метафизическим сущностям. Достаточно указать хотя бы основные из них: киевскую, ордынскую, имперскую, советскую и постсоветскую.
От Руси Киевской в генетической памяти помимо прочего нам досталась свобода. Не только в смысле свободного владения землей, занятия ремеслами, выбора ратного дела — дружина имела предводителя, но состояла из свободных людей. И не только потому, что холопов было не более нескольких процентов от всего населения. Речь о свободе в метафизическом смысле, устроении жизни на началах свободного волеизъявления и специфического способа общения с сакральным миром. Эта свобода выбора позволила нашим предкам принять и такое судьбоносное решение, как Крещение Руси.
И «Русская Правда», регламентируя многие аспекты повседневности, является памятником самоуправления тогдашних общин, устроенных сложно, — от верви до волости, земли и княжества.
Были и серьёзные структурные слабости этой системы, провоцировавшие междоусобицы и раздробление, борьбу за власть между князьями.
От властных привычек времён Орды в генетической памяти осталось своё неуничтожимое: данничество и рабство всех, включая князей. Но наиболее важный аспект — признание ордынского хана царской особой вплоть до церковной молитвы за него. Пусть хан и воспринимался христианским народом как попущение, как гнев Божий. Эта хитроумная формула потом пригодится народу православному не один раз. Следствия будут удручающи: распад солидарности, заискивание, интриги и т. п. Оттуда же фундамент нашей государственности — успех Москвы как централизатора русских земель.
Имперский период оставил свои следы. Среди них — вельможность как стиль поведения и обустройства у подножия трона, имитирующий царственность. Но среди имперских следов — и традиция служения государю и Отечеству. При этом и сам государь был первым солдатом империи. Понятия чести и долга — тоже из этого наследного богатства.
Советское наследие — вовсе не особый фрагмент нашей исторической памяти. Это переплавленное в одном котле фамильное серебро всего российского прошлого в интересах невиданного социального эксперимента. Если что и сохранилось из всего «дореволюционья» — то чудом, затерявшись в каких-то сусеках этого котла, куда не дотянулся всесжигающий огонь. Уничтожены едва ли не дотла основные социальные носители большинства прежних архетипов: дворянство, офицерство, купечество, казачество, священничество. На зачищенном ролевом пространстве был спроектирован и построен новый социальный ландшафт со своим способом легитимации власти. В частности, большевизм с самого начала отличали три свойства — подпольность, конспиративность, а также предельный прагматизм и неразборчивость в средствах для достижения целей.
Но была у большевизма и своя высокая интенция. Даже у лицемерия и лжи есть сторона, которая может приниматься за истинную и служить источником энергии. Вопреки всем особенностям легитимации власти её советская форма открыла простор творчеству масс. И массы, и власть были подхвачены мегаисторическим процессом, потрясениями, имевших статус урагана, торнадо. Царствовал бич Божий. И так получается, что большевизм открыл свой способ сакрализации режима в условиях Попущения. Это сложная ситуация. Потому она до сих пор не поддается однозначным оценкам. Любая однозначность грешит невольной лживостью.
Подобно облачным базам данных в метафизических глубинах памяти сохранился генный материал и информация, и, едва возникли условия, — началось возрождение всех этих паттернов по законам социального наследования. Сталин к 3 июля 1941 года в значительной мере осознавал силу метафизики истории и, сделав нетривиальный выбор, включил энергии ее архетипов, сославшись на имена с высочайшей сакральной отметиной. Полководцы в годину страшных битв представляют собой своеобразный тип правителя — спасителя Отечества и вступают в свои отношения с миром сакрального, сравнимые и даже в чём-то замещающие те, которые есть у формального правителя.
Поколение, родившееся в начале 20-х годов и воспитанное в 30-е, едва ли не целиком в своей мужской когорте было принесено в жертву Победе 1945-го. Эта колоссальная жертва создала новые ценности столь же колоссальной и, несомненно, метафизической значимости.
Постсоветский этап открыл дорогу не только индивидуализму, глобализму и капитализму с его тягой к быстрому накоплению любой ценой, монополизации и криминализации любых рынков, включая рынок административных услуг. Стремительно произошло восстановление едва ли не всех форм жизнеустройства и властвования, когда-либо открытых в нашей истории. Происходил и активный импорт институтов. Какие-то реанимации и частично импорт пришлись к месту и времени, что-то оказалось неуместным в стране и бутафорным. Довольно быстро социогенетическое разнообразие вернулось к «естественному» фоновому уровню. Однако ценностной доминантой стал всеохватывающий монетаризм. Ставка на «вхождение в мировое цивилизационное пространство» на волне огульного шельмования опыта ХХ века, вовсе не сводимого к истории КПСС или репрессиям, обеспечила мощную энергетическую подпитку новому «ценностному мейнстриму».
Параллельно всему этому торжеству торжища стремительно начали восстанавливаться традиционные религиозные ценности и институты. Это придало безвременью, смуте 90-х духоподъемный нюанс, а главное — выстроило исключительно важные «параметры порядка», удержавшие страну от ещё более страшных катастроф, чем те, что произошли, и не позволившие парадигме тотального монетаризма достичь всеохватывающего господства. Свою роль сыграло и киноискусство, задавшее важные вопросы: «…В чём сила? Разве в деньгах?.. Сила в правде. У кого правда, тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. И ты сильней стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда. Значит, он сильней».
Так или иначе, к нашему времени мы унаследовали противоречивый архетипический ансамбль. В. Буданов выявил девять архетипических форм, которые одновременно сосуществуют в российском социуме, но имеют свою логику проявления то в качестве доминирующего типа, то дремлющего.
Нетрудно представить, как эта одновременность метафизических сущностей вкупе с разной интенсивностью их манифестирования в практической повседневности в каждый момент времени даёт исключительно сложные вводные для такого своеобразного сеанса одновременной игры. Ведь правитель вступает с ними в интерфейс — со всеми. Разумеется, не каждого собеседника, не каждую доктрину или проект можно атрибутировать сразу и однозначно как проекцию того или иного работающего архетипа. Люди сложны и изменчивы. Но и особой сложности такая атрибуция не представляет. Именно этой цели служат, между прочим, партии, сообщества, группы интересов. Действуют они подобно ансамблю организмов, образуя и суету, и подоплёку государственной жизнедеятельности. Из этой политической и одновременно архетипической «кухни» и вырисовывается вектор эволюции социума.
Накопленный за историю жизни нашего социума репертуар форм властвования сам по себе не есть недостаток. «Опыт — сын ошибок трудных», как известно. Опыт побед и поражений. В равной мере — прививка от чрезмерно пафосной гордости за историю и от аллергии на её сложность.
Здесь другой важнее риск — непредсказуемость нашей истории, в политических практиках при слабой исторической образованности ведущая к упоению упрощёнными моделями. Одни воспевают Ленина, другие Петра Великого, третьи — Александра II Освободителя, четвёртые — Хрущева, пятые — Екатерину, шестые — Брежнева и т. д. В этом нет никакой нелепости, будь оно всего лишь спектаклем на театральной сцене. Проблема возникает там и тогда, где и когда личное впечатление о паре понравившихся курьёзов из правления того или иного деятеля становится импульсом к заимствованию всей модели, олицетворяемой этим именем. Но времена-то иные! Усердие по навязыванию приглянувшегося образца, как из своего архива, так и из чужеземного, вскрывает уже упомянутый дефицит Премудрости или, что то же ведёт ко лжи, неправде. Как говорится: а подумать не пробовали?
К моменту прихода Путина в Кремль в качестве и.о. президента властная система России была близка к «параду планет»: в ней боролись несколько метафизических типов власти. Монетаризм торжествовал во всей своей красе. Государственный суверенитет был изрядно ущемлен. Коридор эволюции предопределен жестко.
Метаморфозы: намерения и импровизации
Понимая метафизические и сакральные смыслы, Путин довольно быстро начал упорядочение символического образа государственной власти и правового поля. Не случайно и первое публичное недовольство Ельцина путинскими решениями было вызвано именно сменой гимна. Ельцин ощущал метафизические энергии символов. Ведь и сам он был функцией определённой конфигурации архетипов, состояния метафизических полей. Его недальновидность в этом плане выразилась в тщетном уповании на чрезмерную длительность доминирования архетипов, образцов властвования, близких ему лично и его семейно-клановому кругу, их мировоззрению, миссии, если угодно. Таймер ельцинских доминант отсчитал последние минуты примерно к 2005 году. Ровно пять лет ушло на «сдувание» господствующих более 18 лет метафизических энергий. Еще 9 лет ушло на то, чтобы Путин и Россия решились на Крым.
Не имеет значения то, интерпретировал ли новый президент реальность общества, где он стал лидером, в этих терминах. Для принятия управленческих решений требуется другой уровень обобщения и конкретики — оперативный, аналитический. Уровень когнитивный и тем более метафизический — не для быстротекущих, взрывоопасных процессов. О метафизике ли думает правитель, получая экстренное, вне очереди, сообщение о «Курске», Беслане, «Норд-Осте», Саяно-Шушенской ГЭС или 08.08.08?
О метафизике ли думают следователи и судьи, распутывая составы преступлений?
О метафизике ли думают губернаторы, министры и работники ФОИВов?
О метафизике ли думает любой, принимая или отдавая тот или иной эквивалент стоимости?
На то она и метафизика, чтобы не суетиться и не заботиться о пиаре в необозримых количествах трансакций.
Но принимая сотни и тысячи решений в год, произнося сотни тысяч слов и совершая десятки неординарных поступков, правитель не только проявляет свою личность, но и отражает, и формирует новое метафизическое поле.
Общество, коллективным разумом воспринимая поведение правителя, ожидая от него определённой генеральной линии, оценивает его не только по большим, агрегированным счетам, но и по любой мелочи. Нет на этом уровне мелочей. Особенно в России. Критерий прост — уровень доверия. Верят — в Бога, доверяют — представителю Его, судят — по делам. При этом мы не обнаружим, что ответы правителю известны. Во-первых, не на все вопросы есть ответы, во-вторых, не все вопросы внятно сформулированы. Он тоже ищущий. Он тоже — путь ищущий. Он тоже на чем-то стоит, имеет принципы. Но время сжалось, количество событий в единицу времени выросло невероятно. Событий реальных и событий виртуальных. Их ход и результаты форматируют поле ограничений, вызовов, но и поле возможностей.
Один из фундаментальных фактов физически осязаем и принципиально значим: Россия втянулась в мировое сообщество, стала его неотъемлемой частью и во многом — бенефициаром этой включённости. Выгодоприобретатели этого положения — не только «офшорные короли» и «офисный планктон». На «иглу» глобализации подсела едва ли не вся страна. Но и глобализация претерпела метаморфозу.
Метафизика глобальных активов
Едва ли не синхронно с формированием путинского режима и его метафизических паролей произошла трансформация мировой экономики. Апогей глобальной кредитно-финансовой модели к концу 90-х сменился ее кризисом в 2008-м. Между рынками финансовых и реальных ресурсов за одно лишь десятилетие сложилась колоссальная асимметрия. Под прикрытием беспрецедентного деривативного бума и на волне информационной революции основой экономических операций стал не базовый актив, коренящийся в конце концов в стратегических ресурсах — энергоносителях и продовольствии, а «образ базового актива».
Воспроизводство этого образа поддерживается СМИ, Интернетом, социальными сетями, Голливудом, всей инфраструктурой рейтингов, аудита, деловой отчётности. Интегрально они представляют собой индустрию экономико-цивилизационной импринтации. «Управление смыслами» сегодня определяет величину прибыли, капитализации, коммерческого успеха, макроэкономическую устойчивость и — это главное — тренды «коллективного бессознательного». Новый, виртуализированный базис мировой экономики позволяет совершенно по-новому разрабатывать и реализовывать стратегии геоэкономической и геополитической проектности.
Целенаправленное формирование новой импринтированной квазиреальности предполагает программирование образцов поведения, эмоций, мышления, мировоззрения. Практически все ведущие мировые корпорации опираются на стратегии манипулирования смыслами поведения, эмоций и мышления. Эти стратегии интерпретации реальности стимулируют не только потребление, но и идентификацию. За ней — матрицы ценностей. А процесс морального выбора превращается в случайность, в своего рода «листание» матриц ценностей. Итог «квазимаркетинга» — через управление мировоззренческим выбором создать аморфные «стаи» потребителей с полусознательно, но эффективно работающими мотиваторами.
За внешне стихийными процессами утверждения моральной релятивности, свободного выбора, мультикультурализма скрывается стержень глобальной постиндустриальной модернизации и попытки дизайна новых структур глобального управления, не имеющих ничего общего со всемирным Совнаркомом, как иногда это представляется.
Речь идёт о том, чтобы в обозримое историческое время создать распределённую инфраструктуру генераторов смысловых матриц жизни, кодов бытия, классификаторов языка, памяти и мотивов — импринтировать новую квазиреальность. Далее она сама обеспечит надлежащий спрос и предложение и переформатирует доставшиеся от доиндустриальной и индустриальной экономик смысловые матрицы, которые до сих пор формируют мотивацию и направляют поведение. Создание таких матриц предполагает их увязку с объективными, традиционными ценностными системами и алгоритмами формирования личностной идентичности. Сама по себе эта задача — фантастический научно-технологический вызов, переплетённый с революцией в генетике, информационных системах, материалах и коммуникациях.
Характерным примером целевого конструирования образа базовых финансовых активов является динамика цен на золото, экспансия индустрии ГМО. В этой же плоскости находится и схема «надувания» другого базового актива — сланцевого газа, некоторых проектов альтернативной энергетики и военно-технологических инноваций. Прагматической и тактической целью здесь было подведение под ранее сложившуюся пирамиду производных финансовых инструментов, теряющих в кризисе свою ценность, нового базового актива. Из-за относительного истощения реальных ресурсов он будет квазиактивом, виртуальным образом актива.
Новые базовые активы будут не единичными, а множественными, сменяющими друг друга так быстро, что их искусственность никто из непосвящённых в суть игры не успеет даже осмыслить и предпринять контрмеры. А главное — образы этих базовых активов будут обмениваться на активы вполне реальные — нефть, газ, электроэнергию, тепло, продовольствие, воду, землю и труд. Целевой результат стратегической долгосрочной операции — передел национальных и мировых товарно-финансовых и политических рынков.
Промежуточная цель этих стратегий — снизить риски всеобщего краха финансовой системы; выровнять чрезмерно деформированный массив финансовых продуктов, осуществив дозированный переход к бестоварной форме рыночных отношений.
Но в последние годы появились качественно новые черты функционирования финансовых рынков. Так, когда рассказывают о Дж. Соросе как о гении финансовых спекуляций, обычно не учитывают специфику биржевой игры, исход которой непредсказуем. Но смоделировав поведение ключевых игроков, можно осуществить скрытное управление их поведением и привести неуправляемую биржевую игру к заранее запланированному результату, попутно запустив «легенду» о гениальной финансовой прозорливости Сороса.
Новые информационные возможности привели к тому что в торговых операциях людей заменяют торговые роботы, совершающие операции на финансовых рынках (биржах) по заданному алгоритму с использованием специализированных компьютерных систем (высокочастотный алгоритмический трейдинг). Так уже сегодня в электронной виртуальной среде за виртуальные ценности борются виртуальные программы. Управление смыслами становится электронным протоколом (алгоритмом), сами смыслы и их приоритетность выбирает компьютерная программа. Аналогичные процессы происходят в других областях, включая военную.
Сегодня на передовой линии всех этих трансформаций — сообщества финансовых акторов, информационных концернов, силовых структур, «мозговых фабрик», архитекторов социальных сетей и других субъектов, конструирующих новые смысловые логики. При этом уже в период кризиса был совершен фазовый переход к качественно новой структуре мировых финансовых ресурсов. В частности, успешно кристаллизован наднациональный распределённый кластер элитных западных банков мира как новый каркас глобальной финансовой архитектуры, ставший одним из немногих центров миропроектной активности.
Этой новой плоскости реальности не существовало ни для Брежнева, ни для Андропова, Горбачёва или Ельцина. Её в нынешнем виде не было вообще. Как не было мушкетов и ружей у древних инков. В картину мира Путина эта реальность вошла без стука. И привнес её не Сорос, не Сноуден, не Ассанж и не айфон.
Искушения и преображение Путина
Степень соответствия поведения, мотивов, воли правителя сакральному требованию, высшим наставлениям исчерпывающе строго описывается в псалме 1: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалище губителей не седе, но в законе Господни воля его…» (Псалтирь). В этой трёхчленной формуле, как обобщил С. Аверинцев, даны три ступени зла: духовная неразборчивость; недолжный выбор пути; духовная расслабленность с присущей ей насмешливой и суесловной растленностью. Все они выражают отход от Премудрости и ту или иную степень приближения к абсолютной её врагине. Взаимодействие с такими сущностями есть не что иное, как искушение. Итог взаимодействия — поражение искушающего или капитуляция искушаемого.
Итак, первое. Есть ли у нас основания подозревать президента Путина в духовной неразборчивости? Для доказательного ответа воспользуемся его наиболее знаковыми выступлениями, поскольку в таком проявлении мировоззренческих взглядов есть не только словесный ряд, но и речевой, эмоциональный, невербальный.
В валдайской речи Путин «позволил себе высказать свои суждения» по таким темам, как стратегия, «ценностная основа развития нашей страны», «влияние глобальных процессов на нашу национальную идентичность», «кто мы?», «кем мы хотим быть?».
Путину ясно, что «от советской идеологии мы ушли», что идеализация России до 1917 года, как и западный ультралиберализм, — далеки от реальности. Поэтому нужно самоопределяться в мире, который становится всё жёстче, отвергая не только право, но и «элементарные приличия». И без всякой двусмысленности подчёркнуто: чтобы быть сильными, главное — качество людей и общества — интеллектуальное и моральное. «Вопрос обретения и укрепления национальной идентичности действительно носит для России фундаментальный характер». Ни убавить, ни прибавить. Надо было видеть лица собеседников Путина после этой речи — радостные, просветлённые, солидарные. Можно лишь подметить, что ни от чего «мы не ушли». И с этим прошлым нам идти в будущее. Одной фразой счёты с ним не свести.
Путин полагает, что необходимо историческое творчество, синтез лучшего национального опыта, что наша идентичность должна быть «обращена в будущее», что всем: «…и так называемым неославянофилам, и неозападникам, государственникам и так называемым либералам — всему обществу предстоит совместно работать над формированием общих целей развития», что «суверенитет, самостоятельность, целостность России — безусловны. Это те „красные линии“, за которые нельзя никому заходить». Практически всё неоспоримо в этих тезисах. Возможно, стоит добавить нюанс — палитра «так называемых», пожалуй, разнообразнее и выстраивается по многим основаниям.
Выражено кредо и метафизическим образом, правда, в обращении к внешнему, в сюжете «о многих евроатлантических странах, где „проводится политика, ставящая на один уровень… веру в Бога или веру в сатану“».
Таким образом, на уровне слов, доктринальных высказываний обнаруживается ясное самоопределение в культовых, метафизических вопросах. И то, что это не тиражируется часто, показывает значимость тезисов и стремление сберечь их от «обветшания», измельчания смысла. В этом ключе речи Путина в Мюнхене, в Лужниках и на Валдае, перед Федеральным Собранием по поводу Крыма — знаковы, сделаны в расчёте на «пароль — отзыв».
Второе. Есть ли основания подозревать Путина в «недолжном выборе пути»?
Ответ может вылиться в необозримый диагноз текущей ситуации в стране и неизбежную — с профессиональных позиций — критику проводимой социально-экономической политики. Слышит ли президент эту критику? Вдумывается ли в аргументы оппонентов проводимого курса? Восприимчив ли Путин к критике?
На все вопросы без предвзятости будет ответ положительный. Но, положа руку на сердце, нельзя не обратить внимание на качество самой критики. Далеко не вся она пригодна для дела, часто отражает возню самолюбий и суесловие.
В тех случаях, когда критика оправдана и Путин ее разделяет, возникает вопрос о пределах влияния самого Путина. Если такой информированный человек, как академик Примаков, свидетельствует об усилиях, «подчас непоследовательных, но в целом немалых», чтобы «не дать российской экономике в 2013 году соскользнуть на неолиберальную плоскость», то чьи усилия имеются в виду? Ответ очевиден. Можно вспомнить и вскользь брошенную Путиным фразу накануне президентских выборов в 2012 году о той борьбе, которая сопровождает практическую политику.
Иными словами, когда мы обнаруживаем несоответствие слов и дел, было бы сильным упрощением объяснять этот зазор намеренным введением в заблуждение правильными словами с целью закамуфлировать неправильные дела. Сложившаяся структура экономических и политических интересов кого угодно свяжет в маневре, кого угодно лишит иллюзий. Подобный эффект век назад описал А. Чехов в истории Ионыча. Наш тип реальной реальности взывает к героизму. Но не к героизму Александра Матросова, а к героизму Максима Максимовича Исаева. Кажется, не мы одни это понимаем.
И наконец, третье. Уловимы ли признаки «духовной расслабленности» в деятельности Путина? Не в комментариях по «поводу Путина», а в нём самом?
Этот вопрос неразрывно связан с диагностикой статуса нашего времени. «Какое время на дворе — таков Мессия» — это сказано точно. Кто ещё распоряжается временем, если не из метафизических высот? И разговор, конечно, не о баловстве с зимним и летним временем.
Время наше назойливо характеризуется как карнавальное. И немало талантливых звёзд так и пытаются его утвердить. В самом буквальном смысле — «танцуй, Россия, танцуй, Европа…». Ведь сегодня значима не суть времени, а образ сути.
Формулу сего дня С. Аверинцев нашел у Иосифа Бродского:
А если времена последние уже настали? Endzeit подкрался?
А если в современных разговорах на кухне и у костра всё чаще звучит: «большой крови избежать бы»? То есть подразумевается, что «малая кровь» уже «ничего не значит» и из неё «не следует ничего»?
Ученикам Христа было велено бодрствовать. Но Пётр и Иаков спали, когда Он был в Гефсиманском молении. А Иуда не спал. И Каиафа не спал.
Есть бодрствование «неверных», есть бодрствование врагов.
Никакой внешний эксперт не вправе давать оценку по столь деликатному предмету, как степень «духовной расслабленности» президента Путина. Это сфера его исповедального мира.
Но находясь в едином сакральном пространстве, не впадая в осудливость, мы по состоянию времени можем определить меру и своей личной ответственности, и характер ожидаемых слов и дел Президента.
Во-первых, Путин прекрасно понимает, насколько «один в поле воин». Без преображения населения и электората России в народ России, без появления повсеместно граждан, не только разделяющих правильные слова и доверяющих Путину, но озарённых единой метафизической устремлённостью преобразовать нашу идентичность, — без этого лучше подождать «лучших времен», сберегая страну от «худших сценариев». Такая линия была, например, у Николая I, задолго до 1861 года понимавшего необходимость освобождения крестьян. Но Николай I знал больше — помещичьи интересы не менее опасны, чем крестьянский бунт. И сыну его на троне целых четыре года нужно было очень тонкими и внешне противоречивыми ходами и интригами подходить к реформе. Вопрос лишь в том, каким ресурсом времени располагает В. В. Путин для реализации его метафизической миссии. Может ли он подождать? И может ли он опереться на нынешнюю политическую элиту как в ожидании, так и в необходимом прорыве, на ожидание которого времени отпущено не обильно?
Во-вторых, все без исключения «оранжевые катаклизмы» последних лет показывают симбиоз новых информационных технологий, новых способов коммуникации и единую матрицу общественного недовольства. Социальная несправедливость — это не только коэффициент Джинни или игра с верхними и нижними децилями. Это социально значимое состояние и легко воспламеняющееся настроение масс. Это вопрос глубочайшей метафизической и религиозной правды и смысла жизни. В этом контексте нам всем не только предстоит искать новую идентичность, нам придется считаться с неумолимо и фундаментально отпечатанными в нашем культурном коде ценностями и идеалами. В этом контексте мы ещё не разрешили многих задач, которые взрывали страну десятки и сотни лет назад. Архетипы могут дремать, но они не исчезают. Народ терпелив, но и памятлив. У обид в нашем обществе родословная колоритна и могуча.
Справедливость — это устройство жизни по правде. И приблизить такое устройство — сакральный долг российского правителя. Инструменты у таких решений — явно не из арсенала только неолиберализма.
В-третьих, проблемы типа «сход-развал» означают, что управление зависит не только от надежности рулевой системы, но от накопления «нестроений», «усталости железа». Об этом однажды уже сказано: «Мою страну, как тот дырявый кузов, возил шофёр, которому плевать».
Судя по словам, судя по удавшимся и ещё не совершенным, но задуманным делам, судя по намерениям, судя по постоянному самосовершенствованию, Путин явно не из этой шофёрской плеяды. Не ближе ли другой образ: