Глава первая

У истоков древне-хорезмийской культуры

Незаметно промелькнуло пригородное асфальтированное шоссе, и тяжело загруженные экспедиционные машины выехали на грейдер. Позади осталась свежая весенняя зелень окраин Нукуса. По обеим сторонам дороги тянутся невысокие разбитые песчаные увалы, растрескавшиеся и обветренные коричневатые камни да вылезающие прямо из песка редкие серые колючки. Свежий восточный ветер поднимает песок, и тонкие струйки его, как живые, перебегают дорогу у колес головной машины. Постепенно, отклоняясь к востоку от Аму-Дарьи, хорошо накатанная дорога уводит в пустыню.

…Наша небольшая группа, удивляя москвичей теплыми полушубками и тяжелыми кирзовыми сапогами, собиралась на Фрунзенской набережной у здания Аэрофлота. А перед этим — короткое напутствие С. П. Толстова, начальника нашей Хорезмской археолого-этнографической экспедиции. В Москве сейчас отчетная экспедиционная сессия: археологи Советского Союза рассказывают об открытиях прошлого года. А мы — первый из многих отрядов экспедиции — уже начинаем новый археологический год.

— Желаю успеха, — сказал на прощание Сергей Павлович Толстов, — привет пустыне!

И вот она снова перед нами. Строго говоря, это еще не настоящая пустыня.

Песчаная равнина испещрена следами машин. Здесь, на западных окраинах Кызылкумов, сейчас проходит фронт колхозного наступления на пустыню. Длинными, многокилометровыми языками врезались вновь осваиваемые земли в море песков. И сейчас, когда машины спускаются по склону небольшого хребта Султануиздаг, далеко на горизонте, кроме причудливых, давно знакомых силуэтов древних развалин, видны колхозные постройки, строгие линии молодых тополевых посадок, кое-где блестит вода.

Уже затемно машины, свернув с дороги, покатились по гладкому такыру и скоро остановились у развалин Якке-Парсана. Под стенами величественного раннесредневекового замка стояли палатки, горел костер. Несколько фигур двинулось от костра навстречу машинам. Это были рабочие экспедиции, готовившие лагерь для большого отряда, который прибудет несколько позже и начнет раскопки Якке-Парсана.

Рано утром — снова в путь, на этот раз на маленьком вездеходе-газике. Мы должны разведать дорогу к месту наших будущих работ — древней мастерской-каменоломне. До нее не так далеко — по прямой не более тридцати километров. Однако мастерская находится в горах, на невысоком, но круто обрывающемся в сторону пустыни плато. Туда нужно забросить груз и ежедневно подвозить воду. Поэтому мы должны срочно найти для большой машины проходимую дорогу.

Края плато прорезаны узкими сухими руслами — саями, уходящими высоко в горы. По одному из них в прошлом году мы забрались на машине довольно высоко, но попасть на каменоломню все же не смогли. Правда, удалось выяснить, что рядом с ней проходит другой сай, место выхода которого на равнину не было известно. На него-то мы и рассчитывали теперь.

Найти устье нужного сая очень трудно. Идет он не по прямой линии, сильно петляет и выходит обычно там, где его не ожидаешь. Внизу его берега не круты, менее заметны, русло становится шире, пока, наконец, совсем не теряется, распадаясь на мелкие протоки, почти неприметные на холмистой равнине.

Нас шестеро под тентом маленького вездехода. В ногах погромыхивает тридцатилитровая фляга с водой — день обещает быть знойным. Через час мы у развалин древней крепости Бурлыкала, построенной некогда хорезмийцами на одном из обращенных к пустыне отрогов Султануиздага. Сложенные из сырцового кирпича стены почти не сохранились, лишь невысокие, замытые дождями останцы их торчат кое-где на склонах возвышенности. Небольшие бугры — остатки внутрикрепостных построек покрыты обломками древней глиняной посуды. Черепки ее, отлично выделанные, окрашенные и обожженные искусными хорезмийскими мастерами, и сейчас, спустя много веков, выглядят свежими и даже нарядными.

Первые попытки попасть на плато были неудачными. Автомобильные следы то упирались в многометровый обрыв, то попадали на заброшенную буровую.

— А не подняться ли нам по прошлогоднему саю? Сколько сможем — проедем на машине, потом пешком доберемся до каменоломни, а оттуда по нужному саю спустимся вниз. Найдем выход его на равнину и посмотрим заодно, пройдет ли машина. Это предложение возникло, когда, потеряв часа два в бесплодных поисках, все мы немного приуныли.

Ровное каменистое дно сая, слегка прикрытое песком, служит отличной дорогой. Подъем почти незаметен, однако через час мы оказались уже довольно высоко. Берега сая становятся выше, а русло уже; кажется, что машина идет по тоннелю. Наконец машина останавливается: дальше ехать нельзя. Взбираемся на высокую черную каменистую гряду, с которой открывается великолепный вид на юг и юго-восток, в сторону предгорной равнины. Хорошо видны башни и зубчатые размывы стен десятков крепостей. А на горизонте в легкой дымке — темная зелень Кырккызского оазиса.

Прямо под нами, в центре небольшого плато, виден овальный холмик с двумя темными провалами каменоломен на вершине — место, где в древности люди добывали и обрабатывали кремень. Здесь мы будем работать. Кажется, что до каменоломен — мы назвали их Бурлы 3 — рукой подать, не более полукилометра. Не» не всегда можно пройти по прямой.

Плато рядом с каменоломней прорезано саем. С гряды хорошо видно его светлое песчаное дно, змейкой уходящее на восток. Сай оказался еще более широким, чем тот, по которому мы только что поднялись. Врезанный в скалу 10–12-метровым каньоном, он в нескольких десятках метров выше каменоломни был перегорожен огромным порогом. А каково его русло внизу?

Мы делимся на три группы: одна останется на месте и выберет место для лагеря, другая осмотрит сай до выхода на равнину, третья вернется на Якке-Парсан и приведет большую машину с основным грузом.

Через час машина ГАЗ-63 с грузом у Бурлы-калы. Издали видим две бредущие по склону фигурки. Несколько волнующих минут — и вздох облегчения: дорога есть. Помешать могут только три небольших порожка. Два из них машина, пожалуй, преодолеет, а один можно объехать. Берега там пологие.

…Последний порог оказался самым неприятным — на крутом повороте и объехать его нельзя. Большая машина, тяжело переваливаясь на неровной поверхности почвы, медленно вползает наверх. С крутого берега, где мы стоим, хорошо видна картина единоборства с природой нашего шофера Алеши Бабичева. А машина подпрыгивает на последней яме (в кузове-фургоне что-то грохочет), затем катится несколько метров по ровному дну и спокойно останавливается. Дальше путь свободен!

Вечером, разгрузив машину, мы на досуге обсуждаем, удачно ли выбрано место для лагеря. По словам выбиравших, площадка над обрывом, где стоят сейчас наши палатки, имеет массу достоинств и ни одного недостатка. «Во-первых, близко к месту работы, — говорят они. — Во-вторых, рядом стоянка машины и запасы воды; в-третьих, площадка возвышенная и нас не затопит (в апреле и мае этим нельзя пренебрегать даже в Кызылкумах);… в-девятых, здесь же очень красиво!»

Место действительно удобное и красивое. Последнее немаловажно — ведь жить нам здесь долго.

Сумерки быстро сменяются темной и звездной южной ночью. В неровном свете костра виден весь наш маленький лагерь — палатки, гора ящиков и мешков. Несмотря на усталость — день был знойным, а поднятые на десятиметровый обрыв полторы тонны груза не легкими, — ужин проходит оживленно: все дорожные злоключения позади.

Расставлены походные кровати, разложены спальные мешки. Через полчаса весь лагерь спит. Завтра с утра — первый из шестидесяти утомительных и внешне однообразных дней работы на древнем памятнике Бурлы 3. Но прежде чем рассказывать о них, мы должны вернуться к последним предвоенным годам, когда работы экспедиции только еще начинались.

1939 год был третьим годом работ Хорезмской экспедиции. За два предшествовавших сезона были открыты и обследованы десятки древних городищ и крепостей. До этого наиболее древние из открытых в Хорезме памятников относились к середине II тысячелетия до н. э. — к бронзовому веку. Но уже тогда на такырах и особенно в небольших котловинах между песчаными грядами вместе со звонкими обломками отлично выделанной керамики и бронзовыми скифскими трехперыми наконечниками стрел изредка попадались обломки мелких кремневых пластиночек с ребристой спинкой и острыми параллельными краями. Иногда находили и небольшие черепки посуды — грубые, плохо обожженные, сплошь покрытые нарезным или штампованным геометрическим орнаментом.

Весной 1939 г. археологи экспедиции вели раскопки большой крепости Джанбаскала. Раскопки были интересными и дали много нового материала. Но не менее интересными оказались и окрестности Джанбаскалы. Здесь, на перемежающихся песками такырах, можно было найти древнюю керамику, разные бусы, монеты и отличные образцы мелкой глиняной скульптуры.

Развалины крепости Джанбас-кала. В ее окрестностях найдены первые в Хорезме стоянки неолитического человека

Поисками на такырах в свободное от раскопок время увлекались многие из участников экспедиции. Но повезло не опытным археологам, а практикантам — студентам МГУ. Недалеко от крепости, в районе разрушения такыров, в небольшой песчаной котловине они нашли новую страницу истории древнего Хорезма. На поверхности песка и в верхних слоях его большим скоплением лежали всевозможные поделки из кремня, обломки богато орнаментированной керамики, просверленные украшения из створок разных раковин. Порывшись в песке, можно было найти и кости рыб и птиц, и створки употреблявшихся в пищу моллюсков. Повсюду были видны следы огня — затвердевший пепел и прокаленный песок, зола и угольки. Так была открыта самая древняя из хорезмийских культур. По имени ближайшего из населенных пунктов С. П. ТОЛСТОВ назвал ее кельтеминарской . Первая кельтеминарская стоянка получила название Джанбас 4.

Раскопки стоянки были начаты в 1940 г., а закончены лишь после войны.

Площадь с находками была очень большой — свыше 600 кв. м, и всю ее пришлось разделить на метровые квадраты, для того чтобы находки было удобнее наносить на план. Утыканная колышками и опутанная тонкой бечевкой, стоянка напоминала гигантскую паутину. Рисунок этот в соответствующем масштабе был повторен на миллиметровке. Конечно, на одном листе — планшете все не уместилось. Планшетов оказалось много, каждому соответствовал определенный участок стоянки.

Начался сбор находок и фиксация их на планшетах. Каждое кремневое изделие, каждый черепок, украшение из раковины, кусок затвердевшего пепла из очага и обожженный камень, скопление углей и темная углистая полоса — след сгоревшего дерева — наносились на план. Не забыты были и находки, скрытые в песке. Самое важное и интересное обнаружилось, когда археологи, очистив песок, подошли к краю такыра. Оказалось, что слой с находками уходил под толщу суглинка, надежно прикрывавшего эту часть стоянки от разрушения. Работа стала еще более тщательной и кропотливой.

В некоторых местах слой такыра-суглинка достигал 40 см толщины. Сразу же под ним, в песке, начинались находки. Продолжались они на глубину до полутора метров. Квадрат за квадратом, метр за метром снимали археологи слой суглинка, обнажая и тщательно разбирая слой с находками. Кроме предметов, встречавшихся уже на поверхности песка, один за другим попадались небольшие очаги — неглубокие корытообразные ямки с углями и золой. Обнаружилось множество очень маленьких, но более глубоких ямок, также заполненных темной золистой массой; здесь некогда стояли деревянные столбы. Из квадрата в квадрат прослеживались и наносились на план темные линии — следы сгоревших тонких и длинных жердей. На планшетах они образовали непонятную систему переплетений.

Наконец были расчищены остатки очень большого очага, круглого, более метра в диаметре. Но не размерами удивил он археологов. В десятках мелких очагов очажную ямку заполняла черная и серая зола с углями. Здесь же был только толстый слой плотного белого пепла: топливо сгорало полностью. Полуметровый слой подстилавшего очаг песка был прокален докрасна, И самое любопытное — вокруг очага почти совсем не нашли бытовых находок: ни костей, ни обломков посуды. А вокруг мелких очагов таких находок было множество. И это вполне естественно, ведь на них готовили пищу, у их пламени обогревались, проводили много времени.

Результаты многолетней кропотливой работы полностью оправдали ожидания. Самым интересным, пожалуй, оказался план раскопок. Листы миллиметровки, теперь уже с обтрепанными краями, испачканные глиной и золой, оказались заполненными выгоревшими на солнце карандашными пометками. Данные отдельных планшетов постепенно, еще в ходе раскопок, переносились на сводный план. Когда он вобрал в себя тысячи условных значков всех планшетов, то оказалось, что представление о беспорядочности или загадочности расположения кострищ-очагов и столбовых ямок было лишь кажущимся. Необходимо было охватить взглядом всю картину раскопок (а это возможно лишь с помощью сводного плана), чтобы заметить строгий порядок в их расположении.

Таким оказался сводный план сохранившихся под такыром и раскопанных археологами остатков жилища стоянки Джанбас 4. Слева — реконструкция жилища

Расчищенные ямки для столбов располагались тремя концентрическими фигурами: одна многогранная, близкая к овалу, образовывала внешний контур; другая, неправильно квадратная, располагалась в центре; третья находилась между ними. Большой очаг с толстым слоем пепла попал как раз в центр меньшей фигуры. Малые очаги расположились цепочкой с внутренней стороны большого овала.

Перед исследователями предстала картина большого (26x17 м) овального в плане наземного жилища кельтеминарцев, построенного из дерева и камыша. Обычно дерево — не толстые столбы и тем более тонкая обрешетка крыши — в столь древних археологических памятниках почти не сохраняется. На этот раз археологам повезло: древнее кельтеминарское жилище, построенное прямо на песке, между двумя невысокими грядами, сгорело. Сгорели поддерживавшие кровлю столбы, рухнула на землю, образовав то непонятное на первый взгляд переплетение черных линий, обуглившаяся деревянная обрешетка камышовой крыши. Ветер и песок уже начали развевать остатки сгоревшего дома, но археологов снова выручил счастливый случай: вскоре после пожара стоянка была затоплена мутными водами Аму-Дарьи. Откладывавшиеся ежегодно осадки укрыли остатки дома прочным панцирем такыра. И когда много столетий спустя началось разрушение такыров, край жилища снова открылся и снова началось разрушение остатков дома. Это и были те самые находки на песке, на которые натолкнулись любознательные студенты.

Когда был построен дом? Долго ли жили в нем люди? Как они жили? На эти вопросы и многие десятки других ответил полученный при раскопках материал.

Первый вопрос — когда? — перестал быть загадкой уже в самом начале исследований. Сравнение материалов раскопок с находками из других археологически более полно изученных в то время областей показало, что раскопанная стоянка относится к эпохе нового каменного века, или неолита. Древние люди построили свой дом и долгое время жили в нем во второй половине IV тысячелетия до н. э. Археологи нашли орудия, сделанные руками человека пять тысяч лет назад!

Памятники неолитической эпохи распространены чрезвычайно широко, значительно шире, чем предшествующего времени — древнего каменного века, палеолита. Неолит — период крупных изменений в хозяйстве, технике обработки камня, который все еще оставался единственным материалом для изготовления орудий, и в культуре древнего населения. Часто неолит определяют как эпоху шлифованных каменных орудий, но это не совсем верно. Техника предшествующих периодов, правда, значительно усовершенствованная, обогащенная многими новыми приемами, продолжает господствовать и в неолите. Пожалуй, вернее назвать неолит «веком керамики». Впервые в это время люди научились обжигать сделанные из глины сосуды, достигнув в этом к концу неолита большого совершенства. В неолитическую эпоху на некоторых территориях появляется земледелие и скотоводство, хотя для многих племен охота и рыболовство еще долго остаются основными хозяйственными занятиями. Появляются прядение и ткачество, расширяется обмен между отдельными территориями, способствующий широкому распространению новых технических достижений.

О жизни древних кельтеминарцев мы можем теперь рассказать очень многое. Жили они материнским родовым строем. Как форма организации общества он возник еще в предшествующую палеолитическую эпоху. В это время произошло уже довольно четкое разделение труда между мужчиной и женщиной. Первые занимались охотой, вторые — собирательством съедобных растений, кореньев, моллюсков. Охота в то время не могла быть устойчивым источником существования общины; успех зависел не только от искусства охотников, но и от времени года, степени освоенности территории человеком и многих других причин. В этих условиях роль собирательства все еще была достаточно велика. Женщина вела домашнее хозяйство; она была хозяйкой дома, в то время как мужчина был в нем лишь гостем. Счет наследования велся по женской линии, дети принадлежали матери. Все это усиливало роль женщины в хозяйственных и общественных делах родового коллектива.

Большое наземное жилище служило обиталищем матриархально-родовой общины, связанной кровным родством группы родственников по материнской линии, живших в условиях общественного домашнего хозяйства, коллективного производства и совместного потребления. По подсчетам С. П. Толстова, число обитателей дома достигало весьма внушительной цифры — 100–125 человек (вместе с детьми). Эти результаты были получены из сравнения размеров дома и числа бытовых очагов с соответствующими данными о жилище некоторых народов, живших еще сравнительно недавно при родовом строе американских индейцев-манданов и коренных жителей Андаманских островов. Судя по многочисленности и неустойчивости бытовых очагов кельтеминарского жилища, парная семья еще не обособилась окончательно.

О хозяйственных занятиях многое рассказали тысячи мелких обломков костей. Кельтеминарцы были рыболовами, охотниками и собирателями. Прежде всего, пожалуй, рыболовами. Они ловили щуку, сазана, сома, жереха, язя и многих других рыб. Интересно, что рыбьи кости и чешуя позволили специалистам-ихтиологам не только определить виды рыб, но сделать предположения и о способах их ловли, и о том, какими были тогдашние водоемы. Археологи не нашли орудий, о которых можно было бы безоговорочно сказать: «Вот этим приспособлением добывали рыбу». А ихтиологи, изучавшие кости, сообщили, что лов рыбы производился главным образом колющими орудиями типа гарпуна, а также, по-видимому, и крючками. Ведь в уловах преобладают щука и сазан! И еще: «Собственно речных видов рыб в материале нет. Большое количество щуки, язя, красноперки и окуня показывает, что водоем был озерного типа или, во всяком случае, содержал прозрачную воду». И, наконец: «Присутствие в уловах преимущественно мелкого, видимо камышового, сома показывает, что водоем этот был с обильной подводной растительностью».

Вот что рассказали мелкие обломки рыбьих костей и чешуя, бережно собранные археологами в коробки и бумажные пакетики. Среди находок были и другие, более крупные кости. Оказалось, что и они могут многое рассказать археологам. По определениям специалистов эти кости принадлежали дикой свинье, оленю, козуле, черепахе и некоторым породам диких водоплавающих птиц. «Состав фауны, — писал по этому поводу специалист, — свидетельствует о значительном обводнении местности и наличии лесных зарослей».

Выводы биологов полностью совпали с данными географического и археологического изучения территории.

В древности этот район был прорезан десятками русел, затухающих протоков, стариц и озер одной из древних амударьинских дельт — Акча-Дарьи. По краям дельты и у внутридельтовых возвышенностей и селились кельтеминарцы. Берега протоков и озер были покрыты густыми камышовыми зарослями и кустарниками — тугаями. Росли здесь и крупные деревья; именно из них и камыша строили большие дома. «…В это время дельта была, очевидно, еще сильно обводнена, на многих участках заболочена, покрыта густыми зарослями тростников, камышей, осок, деревьев и труднопроходимых кустарников и часто затоплялась паводковыми водами. Здесь, несомненно, водились тигры и другие хищники, было много комаров и гнуса. Человеку тогда было нелегко преодолевать все эти трудности…» Так охарактеризовали этот район после многолетних комплексных археолого-географических исследований С. П. Толстов и видный советский географ А. С. Кесь.

В современной дельте Аму-Дарьи. Природные условия в районе Акча-Дарьинской дельты были близки этим

Большую часть находок на стоянке составляли обломки глиняной посуды и каменные орудия.

Керамику из раскопок, особенно из памятников первобытной эпохи, забирают всю. Большие и мелкие черепки, с орнаментом и без него, аккуратно запаковывают в бумагу — с каждого квадрата отдельно. По-настоящему работа с древними черепками начинается только в лаборатории. Здесь ее моют, тушью пишут на каждом черепке шифр (сокращенно год раскопок, название памятника, номер квадрата и т. п.) и пытаются из многих тысяч черепков выбрать относящиеся к одному сосуду. Здесь-то и оправдывается упаковка по квадратам. Лежащие рядом или выброшенные в одно место черепки раздавленного или разбитого сосуда склеить легко. Обычно, правда, кое-каких кусков недостает. Но это не беда — варить мясо в нем больше никогда не будут, а форма сосуда ясна.

Кельтемииарцы, жившие в большом доме возле возвышенности, на которой позже была построена крепость Джанбаскала, умели делать сосуды разных форм: большие, вертикально вытянутые с раздутыми боками, шаровидные с отогнутым наружу верхом, небольшие полусферические чашки. Особенно интересны сосуды несколько странной формы — ассиметричные, в виде половинки разрезанного вдоль яйца. Археологи назвали их ладьевидными. Точно такие сосуды больше нигде археологам не попадались. Вся керамика была остро- или круглодонной.

Посуду изготовляли ручным способом; гончарного круга кельтеминарцы еще не знали. В Хорезме он появился только в первой половине I тысячелетия до н. э.

Как делался такой сосуд, мы знаем по многочисленным описаниям этого процесса, относящимся к сравнительно недавнему времени. Вот каким способом лепили сосуды в одном из таджикских селений в долине реки Хуф. Описание его сделано этнографами и относится примерно к 30-м годам XX в.

«…Взяв кусок глины из очень небольшого приготовленного для работы запаса, мастерица кладет его на камень, лежащий перед ней на земле, и при помощи пальцев формует дно и нижнюю часть стенок, придавая ему вид неглубокой чашки… Сделав такие заготовки для двух-трех сосудов, она снова принимается за первый из них. Раскатав на камне ладонями глину в тонкий валик, она налепляет его на край сосуда и расплющивает в ленту при помощи пальцев правой руки, поддерживая незакрепленный конец левой рукой. После этого она проходит пальцами обеих рук по всей поверхности налепа, смачивая время от времени пальцы в воде, и окончательно выравнивает наложенную глину со стенкой начатого сосуда. Налепив два-три валика, мастерица переходит к следующему сосуду, пока не закончит все. В процессе налепа она руками придает сосуду желательную форму».

До обжига сосуды украшались. Их покрывали орнаментом при помощи тонкой палочки (прочерчиванием) или зубчатого штампа (наподобие короткозубой гребенки). Стенки сосуда сверху донизу разбивали обычно на ряд геометрических фигур различной формы. Поля их заполняли волнистыми, прямыми или зигзагообразными линиями. Иногда наружная поверхность сосудов окрашивалась в красный или желтый цвет.

Обжигали посуду в больших кострах. Обжиг был при этом слабый и неровный. Многие из сосудов давали трещины.

Орудия труда и охотничье вооружение кельтеминарцы изготовляли из камня, кости и дерева. Деревянные изделия не сохранились, костяные тоже, за исключением нескольких обломков наконечников стрел или гарпунов. Зато каменные, главным образом кремневые, представлены в материалах раскопок многими сотнями.

Кремневые орудия кельтеминарийцев: 1–2 — наконечники стрел; 3–4 — скребки; 5 — сверло; 6 — проколка; 7 — скобель; 8 — нуклеус; 9-11 — вкладышевые лезвия; 12–13 — реконструкция орудий с применением вкладышей

В обработке камня кельтеминарцы достигли большого совершенства. Они умели искусно расщеплять кремень, отделяя от специально подготовленного массивного ядрища — нуклеуса — тонкие и длинные пластинки с очень острыми параллельными краями. Археологи называют их ножевидными пластинами. Обрабатывая затем эти пластины, снимая по краям тонкие и мелкие чешуйки кремня (археологи говорят: «ретушируя» их), они могли придать им любую форму, притуплять или заострять любой край. Так изготовлялись наконечники стрел, скребки, сверла, проколки и многое другое. Для различных целей употреблялись и необработанные ножевидные пластинки.

Среди находок на Джанбас 4 и других кельтеминарских стоянках, за исключением небольшого числа шлифованных топоров, почти нет крупных орудий. Это не значит, что таких орудий не было вообще. Дело в том, что у кельтеминарцев, так же как и у многих других неолитических племен, эти орудия не были «цельнокаменными». Кельтеминарцы в совершенстве освоили так называемую вкладышевую технику изготовления крупных орудий. Принцип ее тот же, что и у современной безопасной бритвы: кремневое лезвие или серия их вставлялись в пазы деревянной или костяной основы; после того как одно из лезвий ломалось, его заменяли новым, не выбрасывая всего орудия. Так изготовлялись копья, гарпуны для охоты и рыбной ловли, охотничьи ножи и т. п. Пластинки-лезвия (вкладыши), специально подготовленные, вставлялись в пазы основы с одной или двух сторон в виде ровного лезвия или шипов — в зависимости от назначения изделия. В пазах они закреплялись смолой.

На крупных, хорошо сохранившихся кельтеминарских стоянках можно найти сотни орудий, не считая огромного количества отходов — кремневых отщепов и обломков. Назначение многих из них определить легко: очень уж характерная у них форма. Не спутаешь ни с чем наконечники стрел, почти всегда выразительны кремневые проколки, однообразны большие серии скребков — орудий для обработки шкур. Функции многих орудий были определены по аналогичным формам кремневых изделий у некоторых, сохранивших первобытную технику современных племен. Еще сравнительно недавно исследователь мог наблюдать работу, выполняемую этими орудиями у коренного населения Австралии. Однако о назначении некоторых изделий, в том числе и встречающихся довольно часто, еще и сейчас можно только высказывать предположения. В специальных археологических работах вместе с такими определениями, как «топор», «тесло», «наконечник», «сверло», можно встретить и другие: «ножевидная пластина с выемками», «пластина с ретушью по краю» и т. п. В археологическом описании нельзя обойтись без классификации, и, не зная функционального назначения изделий, археолог классифицирует их по каким-то характерным признакам формы или техники обработки.

За последние годы исследователями выработана и совершенствуется новая интересная методика определения функций каменных орудий — по следам сработанности на них. Какой бы твердой ни была порода, из которой орудие изготовлено, и какой бы плотности ни был обрабатываемый им материал, на постоянно употреблявшемся орудии можно найти следы сработанности. Правда, они обычно настолько малоощутимы, что обнаружить их можно только с помощью микроскопа или сильной лупы. Это пучки тонких царапин, идущих параллельно, под углом или перпендикулярно рабочему краю. Самое важное заключается в том, что характер этих царапинок, их направление и расположение разные в зависимости от того, что делали орудием: перерезали пучки травы, скоблили шкуру, резали кость или сверлили отверстие в бирюзовой бусине. Короче говоря, изучение их позволяет определить, что делали орудием, каковы его функции. Насколько это важно для изучения хозяйства неолитических племен, объяснять не приходится.

Кельтеминарцы, как мы уже говорили, селились по берегам дельты и близ внутридельтовых возвышенностей. Кругом вода, заросли, песок. Песчаные и глинистые водные отложения достигают здесь многих десятков метров. Лишь кое-где на такырах можно встретить небольшие скопления мелких, сильно окатанных водой разноцветных галек да обломки плитняка-песчаника. Если не было поблизости хорошего материала, неолитические люди могли использовать для изготовления каменных орудий и гальку. Мы знаем много подобных примеров.

Но находки на кельтеминарских стоянках совершенно явно свидетельствуют, что галька здесь была малоупотребительна. Кельтеминарцы пользовались хорошим кремнем — белым или красновато-коричневым. Нуклеусы встречаются очень крупные; такие из гальки не сделаешь. Долгое время об источниках получения этого кремня можно было только предполагать. Давно уже археологи посматривали на Султануиздаг, невысокий зубчатый контур которого маячил на горизонте. Может быть там?

Как это часто бывает, мастерскую-каменоломню Бурлы 3 (с нее мы начали наш рассказ) обнаружили совершенно случайно, во время небольшой разведочной поездки.

Люди каменного века знали много способов получения пригодного для обработки кремня.

В некоторых районах пласты и крупные желваки кремня выходят прямо на поверхность. Здесь их и раскалывали, потом обтесывали, приготовляя различные заготовки. Мы уже говорили об использовании кремневой гальки там, где не было хороших запасов кремня.

Но уже в глубокой древности человек в поисках высококачественного кремня спустился под землю. Небольшой овальный холмик на возвышенном плато, обрывающемся в сторону древней дельты, снабжал в течение многих веков всю округу высококачественным кремнем — халцедоном. Включения кремня в виде прослоек и крупных желваков образовались в щелях, трещинах и пустотах древних мраморов. Сначала кремень отрабатывался с поверхности, затем, когда запасы его здесь иссякли, человек проник в глубь холма. На вершине холма образовалась огромная корытообразная выработка длиной свыше 30 и шириной до 13 ж. Глубина этого карьера была не менее 10 м. Прослойки кремня уходили в западную стенку карьера, и, идя по их следам, древние горняки прорубили в западном направлении длинную (12 м) штольню. В конце ее мощность кремневых прослоек, очевидно, увеличилась, и штольня была несколько расширена в стороны и вверх. Позднее плиты, образовывавшие кровлю этой подземной выработки, обрушились, и теперь каменоломня представляет собой два открытых карьера, соединенных штольней.

В каменоломне добывали не только кремль, но и другой чрезвычайно интересный минерал — полыгорскит, или, как его еще называют, горную кожу. Внешне он похож на долго пролежавший в земле перепревший толстый картон — желтый или коричневатый, хорошо расслаивающийся, волокнистый. В отвалах он встречался в виде обрывков неправильной формы и разной величины, а на стенках штольни видно, что залегает он горизонтальными слоями и иногда смят (гофрирован). Как применялся полыгорскит — сказать трудно. Возможно, он использовался при раскалывании кремневых желваков в качестве амортизатора. Во всяком случае «подушку» из «горной кожи» мы находили много раз под служившими наковальнями плоскими валунчиками.

Может быть, на Бурлы 3 добывали и сердолик — окрашенную в красноватый или желтоватый цвет высококачественную разновидность халцедона. Сердолик в древности широко применялся для изготовления различных украшений.

За два месяца удалось прорезать большую выработку разведочной траншеей да кое-где заложить небольшие шурфы. Примерно до половины глубины карьер оказался заваленным отходами — обломками кремня и мраморов. Толстый слой отвалов лежал и на склонах холма. В верхних слоях отходов, скопившихся на дне карьера, археологические находки оказались перемешанными. Здесь можно было найти и обломок кельтеминарского сосуда и керамику XII в. — средневековую. В самом низу мы нашли, правда немногочисленные, предметы только кельтеминарского, неолитического времени. Все эти находки — керамика, кремневые изделия, бронзовый наконечник стрелы — позволили установить, что по крайней мере с III тысячелетия до н. э. и до XIV в. (а может быть, и позднее) в каменоломне добывался кремень: сначала для изготовления орудий, позднее для высекания огня, а затем, с XVI в., возможно, и для оснащения кремневых ружей. По подсчетам геологов за это время на каменоломне было выбрано около трех тысяч кубометров очень твердой породы, причем не менее 10 % ее объема составлял кремень. Цифры, как видите, довольно внушительные. В основном, месторождение кремня было выработано, очевидно, в глубокой древности. Ведь для изготовления орудий требовались хорошие куски кремня. Позднее, возможно, пользовались уже отходами, поэтому в верхних слоях археологический материал и оказался перемешанным.

Так была открыта еще одна из тайн древних кельтеминарских мастеров.

Мы еще очень мало знаем о духовной культуре кельтеминарцев, и в. частности об их верованиях. Ни памятников искусства, ни погребений, дающих обычно основной материал для изучения этих вопросов, археологи еще не нашли. Правда, кое-что все-таки можно предположить. Вспомните большой очаг в центре дома, раскопанного на Джанбас 4. Бытовым он быть не мог: находок вокруг него почти совсем не было. С. П. Толстов предположил, что это культовый очаг, являвшийся религиозным центром обитавшей в доме родовой общины. Священный неугасимый огонь очень долго горел в центре дома. Поэтому на дне очага лишь толстый слой белого пепла и нет углей и золы, а полуметровый слой песка под ним докрасна прокален. Это предположение тем более вероятно, что впоследствии, как нам известно, культ огня играл большую роль в религии домусульманской Средней Азии.

За последние годы археологами открыты многие десятки новых неолитических стоянок — в разных районах Кызылкумов, вдоль Узбоя, в Приаралье. Раскопано еще одно жилище — такое же по форме и конструкции, но несколько больших размеров. Установлено, что кельтеминарская культура существовала на этих территориях очень долго: с конца IV до начала II тысячелетий до н. э. Материал, найденный на поздних кельтеминарских стоянках, рассказал о некоторых существенных изменениях, произошедших за это время в хозяйстве и материальной культуре. Охота и рыболовство, как и прежде, составляли основу хозяйства, но некоторые данные говорят и о зарождении скотоводства. На некоторых позднекельтеминарских стоянках найдены кремневые вкладыши для серпов — может быть, зародилось земледелие. Очевидно, в это время произошло и первое знакомство кельтеминарцев с металлом: на развеянных стоянках археологи нашли несколько обломков мелких металлических изделий. Они были изготовлены еще не из бронзы — сплава меди с оловом, а из чистой меди. Время появления первых медных изделий обычно называется энеолитом — медным веком или, точнее, меднокаменным веком. В это время большинство орудий все еще оставались каменными.

Пришли ли кельтеминарцы откуда-то на эти территории или их предшественники жили здесь и раньше — окончательно этот вопрос еще не выяснен. Более древних, чем Джанбас 4, стоянок в низовьях Аму-Дарьи, в Кызылкумах и на Узбое еще не найдено.

Ближайшими соседями кельтеминарцев на юге были высокоразвитые племена земледельцев и скотоводов. Памятники их относятся к VI–III тысячелетиям до н. э. Лучше всего они изучены в предгорьях Копетдага, на территории Туркменской ССР. В IV тысячелетии у них появились медные, а в III уже и бронзовые орудия. Они строили долговременные дома, сначала из овальных в сечении глинобитных блоков — «булок», а затем и из настоящих сырцовых кирпичей. Возделанные участки орошались во время разливов многочисленных ручьев. Такой тип орошения называется лиманным. Позднее жители этих мест начали строить небольшие каналы.

Отлично сделанную и обожженную посуду они украшали узорами, нанесенными с помощью краски. Кроме орнаментов геометрического характера, на сосудах можно видеть и изображения различных животных и растений.

Казалось бы, что общего между высококультурными для того времени земледельцами и скотоводами юга и рыболовами, охотниками и собирателями степных и пустынных областей? Однако между ними нашлись черты сходства, и очень существенные. Археологи уже давно обратили внимание на сходство некоторых мотивов орнамента расписной посуды Южной Туркмении и кельтеминарской. Простое заимствование орнамента маловероятно, так как орнаментальные мотивы на древней керамике, как правило, очень устойчивы и связаны с традиционными культовыми представлениями.

Еще более интересным кажется то, что отмеченное сходство на ранних этапах оказалось более тесным. Более того, кремневые изделия южнотуркменистанских памятников VI–V тысячелетий до н. э., отличаясь от несколько более поздних кельтеминарских некоторыми особенностями, были очень близки последним по общему облику. И наконец, и те и другие обнаруживали черты сходства с более древними — мезолитическими и ранненеолитическими орудиями памятников Ирана, Прикаспия и других областей. Поэтому было высказано предположение о происхождении этих, столь непохожих друг на друга культур от каких-то двух близко родственных основ, общие корни которых уходят далеко в глубь веков.

Как мы уже говорили, на кельтеминарской территории памятников ранее конца IV тысячелетия до н. э. мы до сих пор не знаем. Поэтому вопрос о первоначальном заселении этих районов остается открытым. Правда, в Прикаспийских областях Туркмении (в районе Красноводского полуострова) известны и более древние памятники и современные кельтеминарским, к тому же и по культуре очень близкие последним. Прямую линию непосредственных родственных связей близкого к кельтеминарскому населению здесь можно довести по крайней мере до заключительных этапов предшествующего неолиту периода — мезолитического. В абсолютном, исчислении это будут примерно VIII–VII тысячелетия до н. э. Известны здесь и более ранние памятники, но изучены они значительно хуже.

Не менее сложным для археологов оказался и вопрос о судьбах кельтеминарской культуры. В каких отношениях с кельтеминарцами находились племена, обитавшие позднее на этой же территории? Были ли они пришлыми? Если да, то куда исчезли кельтеминарцы? Или это те же кельтеминарцы на новом этапе развития, воспринявшие какое-то постороннее влияние или перемешавшиеся с пришельцами и изменившие таким образом свою культуру?

Еще в довоенные годы Хорезмской экспедицией была открыта группа стоянок первобытного человека, материал которых позволил отнести их уже не к эпохе неолита, а к бронзовому веку. Стоянки эти отличались друг от друга. С. П. Толстов выделил две их группы и установил, что различия эти не вызваны разницей во времени; они оказались одновременными и датировались, примерно, серединой — второй половиной II тысячелетия до н. э. На одних стоянках была найдена грубая лепная, но уже плоскодонная, в отличие от кельтеминарской, керамика с богатым нарезным и штампованным орнаментом. На других — также плоскодонная керамика, но несколько иных форм, с довольно бедным орнаментом и, главное, часто окрашенная в желтый и красный цвет. Ясно было, что эти одновременные и расположенные на одной территории стоянки оставлены разным населением. Так были открыты две новые культуры эпохи бронзы: тазабагъябская и суярганская.

Посуда, сделанная тазабагъябцами, племенами бронзового века

В те же годы были открыты и изучены первые памятники еще одной культуры первобытного человека — амирабадской. Она оказалась еще более поздней, относящейся уже к началу I тысячелетия до н. э. О ней мы расскажем в конце главы.

Начало бронзового века ознаменовалось не только освоением первобытным человеком процесса выплавки металлов и изготовления из них орудий. Эта новая эпоха в истории связана с очень существенными изменениями в хозяйственной деятельности и общественном строе древнего населения. Изменения эти имели всеобщий характер, то есть в той или иной степени и форме были свойственны всему человечеству.

Что же означал тот относительно более высокий уровень развития культуры, о котором говорят историки и археологи, описывая переход от эпохи неолита к бронзовому веку? На большинстве территорий охота и рыболовство, являвшиеся раньше основой хозяйства, отошли к этому времени на второй план, утратили прежнее значение. Скотоводство оказалось более эффективным для получения мяса, чем охота. Сильно изменилось, развилось и оформилось во вполне самостоятельную отрасль хозяйства и земледелие. Археологи установили, что в ряде районов в это время на смену мотыжному пришло плужное земледелие. Первые плуги были деревянными и, естественно, с тех далеких времен не сохранились. Поэтому определить для каждой территории время появления плужного земледелия очень трудно.

Развитие хозяйства привело к одному из важнейших событий в истории общества — первому крупному общественному разделению труда. В некоторых областях, там, где этому особенно благоприятствовали природные условия, скотоводство постепенно превратилось в ведущую отрасль хозяйства и потеснило земледелие. Более того, некоторые специфические условия ведения скотоводческого хозяйства — необходимость иметь обширные пастбища, переходить со стадами с одного места на другое и т. п. — сделали занятия земледелием затруднительными. В других районах, с иными природными условиями, решающее значение в хозяйстве приобрело земледелие в его новых, более продуктивных формах. Поэтому произошло разделение этих двух основных отраслей производства, возникли два пути развития хозяйства, а вместе с тем и культуры — земледельческий и скотоводческий.

Существует мнение, что древние скотоводы вели полностью кочевой образ жизни. Между тем во многих случаях это не совсем верно. Скотоводство, как основная отрасль хозяйства, очень часто дополняется и земледельческими занятиями некоторой части населения и во многих случаях не противоречит известной степени оседлости. А если природные условия благоприятствовали, то скотоводство могло сочетаться и с прочной оседлостью.

Общественное разделение труда, выделение пастушеских племен привело, в свою очередь, к другому важному обстоятельству. Во времена охотников, рыболовов и собирателей каждый человеческий коллектив производил почти все необходимые для него продукты. Он мог испытывать затруднения лишь в добывании некоторых не встречавшихся на его территории вещей, например каких-то пород поделочного камня, красивых раковин для украшений и т. п. В результате общественного разделения труда население уже не могло полностью обеспечить себя всем необходимым: скотоводы нуждались, в продуктах труда земледельцев, и наоборот. Все это вызвало расширение обмена. Обмен между отдельными племенами, часто очень отдаленными территориально, существовал и раньше, но тогда он был еще в значительной степени случайным. Теперь же он становится регулярным.

Развитие хозяйства, переход от охоты и разведения домашних животных к скотоводству и от примитивных форм мотыжного земледелия к плужному земледелию вызвали, в свою очередь, значительные изменения в общественном строе. Прежде мужчина занимался охотой, женщина — земледелием, собирательством и приготовлением пищи. На этом основывалась ее важная роль в хозяйственной, а следовательно, и в общественной жизни коллектива. Теперь и скотоводство и земледелие стали целиком сферой мужской деятельности; женщина оказалась занятой в основном в домашнем хозяйстве. Главенствующая роль мужчины в экономике повлекла за собой изменение многих характерных для матриархального строя общественных установлений — формы брака и семьи, системы наследования и т. д. Произошел переход от матриархата к патриархату.

Мы уже говорили, что основные закономерности развития человеческого общества имеют всеобщий характер. Однако это не значит, что все вышеописанные события происходили одновременно на всех территориях и в совершенно одинаковых формах. На самом деле древнейшие этапы человеческой истории представляют собой очень пеструю картину. Для них характерны неравномерность и своеобразие в развитии отдельных территорий, отдельных обществ. В одно и то же время, на юге, в районах раннего возникновения земледелия и скотоводства, родовое общество находилось в стадии разложения и перехода к государственности, а на севере, в лесной зоне, существовали племена, еще не знавшие ни металлов, ни земледелия, ни скотоводства. В некоторых, даже относительно высокоразвитых в то время районах, в силу ряда специфических условий природного окружения, еще очень долго сохраняется и совершенствуется мотыжное земледелие. Так же долго: у некоторых обществ продолжал существовать и архальный родовой строй, достигший здесь высокого развития. Высокоразвитое матриархальное устройство общества этнографам приходилось наблюдать еще в недавнем прошлом у некоторых индейских племен Северной Америки, отсталых племен Африки и Индии.

Знание законов общественного развития не избавляет поэтому археологов от внимательного и кропотливого изучения памятников материальной культуры каждой территории, особенностей общественного развития, уровня хозяйства и культуры людей, их оставивших. Знание этих законов только помогает такому изучению.

Вернемся, однако, к древним тазабагъябцам и суярганцам. Со времени открытия первых стоянок и до настоящего времени поиски и исследования новых памятников бронзового века на территории Хорезма практически не прекращались. Почти каждый год археологические разведки и раскопки, проводившиеся под руководством С. П. Толстова и М. А. Итиной — археолога, занимающегося изучением памятников бронзового века, приносили новый интересный материал. Было раскопано несколько стоянок этого времени, изучены остатки жилищ, керамика, древнейшие в Хорезме изделия из бронзы и, самое главное, история племен.

Как выяснилось, первыми на территории древней Аму-Дарьинской дельты появились суярганцы. Следы их появления здесь еще на рубеже III и II тысячелетий до н. э. — развеянные стоянки с обломками глиняной посуды и каменными орудиями — были найдены в северной части дельты.

Ранние суярганцы, как и кельтеминарцы, селились либо по краям дельты, либо у внутридельтовых возвышенностей. Они еще не забыли многие из традиционных приемов обработки камня: на их стоянках нашли не только тщательно изготовленные каменные наконечники стрел листовидной формы (нередко встречающиеся на стоянках бронзового века), но и мелкие ножевидные пластинки и различные изделия из них. Ранне-суярганская посуда, как мы уже говорили, часто окрашенная снаружи, также имеет черты сходства с кельтеминарской. И жили суярганцы, по-видимому, в домах кельтеминарского типа, только иной формы и меньших по размерам. Во всяком случае, на более поздних суярганских стоянках раскопаны остатки наземных жилищ той же каркасной конструкции. Рыболовство и охота служили еще основой их хозяйства, однако бесспорно существовали уже зачатки земледелия и скотоводства.

При сравнении материалов, полученных с суярганских стоянок, с материалами других одновременных им культур выяснилось, что в более северных областях никаких близких родственников эта культура не имеет. Зато на юге, особенно в областях Иранского нагорья и прилегающих к нему районах, суярганские находки, особенно керамика — формы сосудов, многие детали их украшений, нашли очень много близких аналогий.

Ранние суярганцы хронологически наиболее близки кельтеминарцам. Учитывая многие сходные черты в их культуре, естественно возник вопрос об их отношении друг к другу и, если так можно выразиться, о степени и характере их родства. Поскольку материала для бесспорного решения этого вопроса оказалось недостаточно, то возникли две точки зрения. Согласно одной — суярганцы в конце III или на рубеже III и II тысячелетий до н. э. пришли в Хорезм с юга и заселили северную часть древней дельты. Сходные с кельтеминарскими черты их культуры объясняются тем, что культурная среда, из которой они вышли, была той же, что и породившая задолго до этого кельтеминарцев. Это родственники, но не очень близкие, во всяком случае, не прямые. Согласно другой точке зрения кельтеминарцы и суярганцы — ближайшие родственники. Культура кельтеминарцев послужила основой для формирования суярганской культуры. Короче говоря, суярганцы — это те же кельтеминарцы, только на новом этапе развития, воспринявшие и усвоившие, возможно, какие-то дополнительные внешние влияния. Второе предположение, более обстоятельно подкрепленное археологическим материалом, считается сейчас наиболее вероятным.

Несколько позднее, в середине II тысячелетия до н. э., на историческую арену в Хорезме выступают тазабагъябские племена. Как отличают археологи тазабагъябские стоянки от суярганских? Прежде всего, по керамике. Тазабагъябская керамика — это обычно различные варианты небольших плоскодонных горшков, в большинстве случаев богато украшенных нарядным нарезным или штампованным орнаментом в виде полос, углов, треугольников, нанесенных на верхнюю часть сосуда. Каменных изделий очень мало: обычно наконечники стрел да зернотерки. В это время и у тазабагъябцев и у суярганцев каменные орудия уже в значительной степени были заменены металлическими — бронзовыми. Жилища тазабагъябцев, а мы их знаем теперь достаточно хорошо, сильно отличаются и от кельтеминарских и от суярганских — они не наземного, а полуземляночного типа, довольно большие (10x12 м; 12х15 м), с наземной частью из деревянных столбов, оплетенных камышом и обмазанных глиной.

Археологи установили, что в Южном Приаралье тазабагъябцы были пришельцами, чужаками. Откуда они пришли?

Уже давно стало известно, что во II тысячелетии до н. э. обширные степные пространства Поволжья, Казахстана и Южной Сибири были заселены скотоводческо-земледельческими племенами срубной — на западе и андроновской — на востоке археологических культур. Сравнительное изучение показало, что в культуре тазабагъябцев имеются в большом количестве элементы и той и другой. Местом соприкосновения и смешения населения двух последних культур был район Оренбургских степей. Оттуда, с северо-запада, как предполагают, и пришли в Южное Приаралье тазабагъябцы. Явившись результатом смешения двух отличающихся по культуре групп населения, тазабагъябцы на новом месте подверглись культурному влиянию со стороны суярганцев. Поэтому их культура, при наличии многих сходных черт с андроновской и срубной, уже качественно отличается от каждой из них.

Близкое соседство дэух групп населения естественно привело к их постепенному смешению, а к концу II тысячелетия, как выяснилось, тазабагъябцы были полностью ассимилированы суярганцами. Естественно, что в результате этого изменился и облик самой суярганской культуры.

Хозяйство суярганцев и тазабагъябцев, по-видимому, сильно не отличалось друг от друга. Да это и не удивительно: ведь жили они в пределах дельты, в одинаковых природных условиях. И те и другие были земледельцами и скотоводами. О развитии земледелия говорят следы оросительных систем и полей, сохранившихся от этого времени. Они обнаружены в окрестностях нескольких стоянок бронзового века. Самые древние из них, относящиеся ко второй половине II тысячелетия до н. э., представляют собой небольшие прямоугольники обвалованных полей, расположенных рядом с одним из боковых затухающих протоков дельты, укрепленным вдоль берега невысокой дамбой. На поля вода поступала непосредственно из дамбированного русла. Такая система орошения называется бассейновой.

Позднее из русла стали выводить небольшие каналы, вода из которых распределялась потом на поля. Размеры полей обычно не превышали гектара. Землю обрабатывали мотыгой и в это время, и позднее.

Находки на стоянках костей домашних животных говорят о скотоводстве. Известно, что тазабагъябцы разводили крупный рогатый скот (найдены кости быка), а также овец и лошадей. По-видимому, не отличался существенно и характер суярганского скотоводства.

Одним из интереснейших памятников бронзового века Хорезма является большой могильник тазабагъябцев — Кокча 3. Он был обнаружен десять лет назад, во время одного из разведывательных маршрутов. На большом, окруженном невысокими песчаными грядами такыре разведчики заметили торчащие из земли горшки. Это были остатки древних могил. Археологи работали здесь два полевых сезона: было раскопано более сотни погребений различной сохранности. Из них свыше семидесяти дали различные находки.

Более сотни погребений было раскопано на тазабагъябском могильнике Кокча 3

Найти могильник для археолога, изучившего древнюю культуру только по остаткам поселений, очень важно. Особенности погребального обряда являются обычно самым надежным источником для изучения древних верований, и в частности представлений о загробной жизни. Многое могут рассказать они и об общественном строе — в обряде погребения отражаются господствовавшие в то время общественные отношения. И, наконец, этот материал во многом может дополнить известные по раскопкам стоянок представления о культуре и хозяйстве погребенных. Ведь в погребении, если оно не было ограблено впоследствии, археолог обычно находит не черепки, а целые сосуды, не выброшенные обломки орудий, а целые орудия. Словом, опытный исследователь, тщательно изучив данные раскопок могильника, может получить множество новых и интереснейших сведений о людях той эпохи.

Вместе с умершими в могилу ставились сосуды с едой. Археологи предполагают, что это была молочная пища

Тазабагъябцев хоронили в неглубоких прямоугольных ямах. Их клали на бок (на правый или на левый) с согнутыми в коленях ногами и в локтях руками, головой на запад. Археологи называют обычно такое положение покойников «скорченным». Большинство погребений были одиночными, но были и парные. В головах погребенных стояли глиняные горшки: от одного до трех. В некоторых погребениях нашли также бронзовые и каменные украшения, бронзовые иглы — у женщин и бронзовые шилья — у мужчин.

О чем же рассказал могильник археологам?

Прежде всего, еще раз о близких связях с северными племенами бронзового века. И снова о многих признаках, характерных только для тазабагъябской культуры. Антропологи, например, изучив черепа и кости погребенных, установили, что на правом боку лежали только мужчины, а на левом — только женщины. Это — одна из особенностей могильника и погребального обряда тазабагъябцев, не характерная для родственных им племен Поволжья и Казахстана.

А вот другое интересное наблюдение. Известно, что сосуды с пищей, так же как и различные бытовые орудия и охотничье вооружение, клались в могилу для использования в будущей, загробной жизни. В погребениях бронзового века Поволжья, Казахстана и Южной Сибири в могилу вместе с погребенным часто клали и куски мяса и даже большие части туши животного. В сосудах из тазабагъябских погребений не было найдено ни костей животных, ни остатков зерен. Специально проведенные анализы содержимого горшков не обнаружили никаких следов растительной пищи. Археологи вполне закономерно предположили, что в горшках была либо вода, либо молочная пища. Последнее предположение очень интересно. Существует мнение, что молочное скотоводство возникло значительно позднее. Об этом, в частности, свидетельствуют наблюдения этнографов; установлено, что существуют скотоводы, обладающие большими стадами, но не употребляющие в пищу ни молока, ни молочных продуктов. Таковы, например, некоторые скотоводы Африки, Китая, Индо-Китая, Индии.

Но, пожалуй, самыми важными из наблюдений были те, которые касались общественного строя. Изучавшие особенности погребального обряда тазабагъябцев С. П. Холстов и М. А. Итина пришли к выводу, что общество их находилось на переходной ступени развития: матриархат существовал лишь в качестве пережитков (может быть, весьма существенных), переход же к патриархату так и не произошел. На первый взгляд этому как будто противоречило большое число парных погребений.

Обычно появление парных погребений — мужчины и женщины — рассматривалось как одно из самых существенных доказательств перехода общества к патриархату. По этнографическим наблюдениям известно, что в развитом патриархальном обществе существовал обычай погребать вместе с умершим мужчиной насильственно умерщвленную женщину. Однако оказалось, что большинство парных погребений тазабагъябского могильника имело одну крайне важную и интересную особенность. Тщательно проведенными раскопками было установлено, что погребения эти были неодновременными: в большой, вырытой на двоих яме хоронили сначала одного умершего, а потом, иногда через много лет — второго. Но самое интересное заключалось в том, что примерно в половине погребений сначала была положена женщина и только потом мужчина. Это доказывалось и антропологическими исследованиями остатков погребенных и характером сопровождавших их вещей.

Вывод напрашивался только один: родственные отношения между мужем и женой стали довольно прочными, положение их в обществе было совершенно равноправным. Первое означает, что общество уже миновало период матриархата, для которого была характерна очень неустойчивая парная семья. Второе — что сильные пережитки матриархата все еще сохранялись. Примеры подобного рода известны и по археологическим и по этнографическим данным.

Материалы могильника позволили сделать еще много интересных наблюдений. Например, выяснилось, что среди тазабагъябцев, пришедших сюда, как мы уже говорили с северо-запада, были и люди другого, южного происхождения. Это было установлено антропологом? Т. А. Трофимовой при изучении большой серии полученных археологами черепов и их сравнении с материалами из других районов. По всей видимости, это были суярганцы. Если это так, то могильник, а он датируется XIII–XI вв. до н. э., показывает одну из стадий смешения суярганцев и тазабагъябцев — двух разных по происхождению групп древнего населения дельты. Процесс этот, как мы уже говорили, закончился победой суярганцев.

Реконструкция головы мальчика, сделанная по черепу, найденному в одном из погребений могильника Кокча 3 (реконструкция Г.В. Лебединской)

Мы очень бегло говорили об изделиях из бронзы. Много ли их попадается археологам в памятниках бронзового века? В некоторых районах эти находки очень богаты, в других — в то же самое время — довольно бедны. Древняя Акча-Дарьинская дельта относится, пожалуй, к числу последних. Правда, изделия из бронзы найдены здесь и на тазабагъябских и на суярганских стоянках. Мы уже говорили об иглах, шильях и женских украшениях — браслетах, височных подвесках и бусах из могильника Кокча 3. На тазабагъябских стоянках найдены также бронзовые однолезвийные ножи. На суярганских стоянках нашли обломки больших бронзовых серпов и интересной формы ножи: с выделанной рукояткой, слегка изогнутым лезвием и оттянутым назад кончиком.

Возможно были и другие орудия, но археологи их пока не нашли. Дело в том, что металл в это время, сначала медь, потом бронза, был большой драгоценностью. Разведка источников сырья — медных руд — была делом сложным; имелись они не везде, да и не каждое месторождение могло с успехом разрабатываться в древности. Ведь рудокоп бронзового века был вооружен лишь каменными, костяными и деревянными орудиями. Процесс плавки руды в ямах, на костре, был еще настолько примитивен, что давал очень мало металла. Много его оставалось в шлаках. Если учесть к тому же, что для получения бронзы, кроме меди, нужны были и другие компоненты (олово, мышьяк или цинк; иногда, но очень редко, они попадались в виде примесей в медной руде), то можно себе вообразить, на сколько сложным и трудоемким был процесс изготовления небольшого бронзового ножа.

Бронзовые орудия и украшения тазабагъябцев и суярганцев: 1–2 — шилья: 3–5 — украшения; 6 — нож

Бронзовые орудия очень берегли, старались не терять, а если они ломались, то шли в переплавку. А ведь археолог в большинстве случаев сталкивается со сломанными, негодными, выброшенными вещами. Редко попадаются орудия утерянные, еще реже — спрятанные.

Археологов уже давно начали интересовать вопросы древнейшей металлургии и горного дела. И не только техника выплавки металла и изготовления орудий, но и источники различных видов сырья (металлических руд, различных пород поделочного камня, в том числе драгоценных и полудрагоценных камней) и способы их разработки. О том, что разработки эти должны были быть значительными, говорило количество металлических изделий на многих территориях. Особенно, если учитывалось при этом несовершенство процесса выплавки. Начались специальные исследования, в результате которых открылась новая, до сих пор еще сравнительно мало изученная, но очень важная сторона деятельности первобытного человека. В своих поисках археологи, не впервые уже, объединились с геологами.

…Главный штаб узбекских геологов расположился на одной из центральных тенистых улиц Ташкента. Стены комнат и коридоров большого четырехэтажного дома заставлены стеллажами, на столах свертки разноцветных карт и чертежей, стопки отчетов, полевых дневников и пикетажных книжек. В одной из небольших комнаток управления меня встречает уже немолодой, но очень живой и подвижный человек. Это Степан Владимирович Лопатин, начальник одной из партий Ревизионно-тематической экспедиции. Взгляд сразу же обращается к стеллажам с образцами пород — крупными и мелкими бесформенными кусками, черными и кроваво-красными, серыми, белыми, однотонными или с живописно изогнутыми цветными прослойками. Одна полка, другая, третья… Но что это? Как это попало сюда, к геологам? Коробки с обломками древней посуды — первобытной, античной, средневековой. Кремневые орудия — ножевидные пластинки, наконечники стрел. Массивные, грубообитые каменные молоты.

Знакомлюсь с работающими в комнате сотрудниками партии; один из них оказывается археологом, недавним выпускником кафедры археологии Ташкентского университета. Непосвященному многое может объяснить официальное название партии, несколько длинноватое, но вполне понятное: «Партия карты древней горной деятельности». Вот оказывается почему на стеллажах вместе с образцами руд и минералов лежат обломки древней посуды и кремневые орудия.

Уже несколько лет работают С. В. Лопатин и его товарищи на равнинах Кызылкумов, в горах Чаткала и Курамы. Тысячи километров разведывательных маршрутов, сотни нанесенных на карту пунктов, где древний человек добывал руды, различные самоцветы, поделочный камень. Геологи встретили и настоящие рудники колоссальных масштабов, с шахтами и штольнями, системой водоотлива и вентиляции, с горами отвалов пустой породы, и небольшие корытообразные почти совершенно заплывшие ямки. В них добывали железные и медные руды, золото и бирюзу, тальковый камень и кремень. Всего, что добывалось в древности — от неолита до позднего средневековья на территории Узбекистана, пожалуй, и не перечислишь.

Могут спросить: при чем здесь геологи? Разве изучение памятников древней деятельности человека, определение их возраста по археологическим находкам — их дело? Может быть, правы скептики из Главгеологии (есть и такие!) в своем ироническом отношении к «горшкам и черепкам». Однако достаточно поговорить с С. В. Лопатиным, очень опытным геологом и энтузиастом своего дела, и становится понятным, почему не только археологи, но и геологи занимаются изучением древних горных выработок. Ясно становится, что им просто необходимо заниматься этим.

В течение трех лет С. В. Лопатин обследовал известные по древним и средневековым источникам, описаниям путешественников, отчетам геологов и географов древние разработки полезных ископаемых в Кызылкумах. Выяснился интереснейший факт: население Кызылкумов и прилегающих районов еще с древнейших времен отлично знало о скрытых в недрах земли богатствах.

Современные геологи-поисковики вооружены совершенными приборами и методами разведки полезных ископаемых. А у древних на вооружении было лишь отличное знание окружающей их природы. Многое из того, чего им не хватало для жизни, они научились брать в богатейших недрах Кызылкумов.

Геологи уже давно пытаются использовать в своих поисках наряду с современными методами и знания древних. В этом им помогают археологи. По этому же пути идут сейчас С. В. Лопатин и его товарищ. Результаты их работы говорят сами за себя: они уже обнаружили пригодные для промышленных разведок месторождения бирюзы, талькового камня, обсидиана, некоторых металлических руд, в том числе и очень ценных. Но исследователи ставят перед собой более широкие задачи: выработать методику, разработать систему поисковых признаков для обнаружения месторождений и определения их характера по следам древних выработок.

Без археологии здесь обойтись нельзя. И геологи ищут и находят в древних забоях и на осыпях отвалов древнюю керамику, каменные орудия рудокопов, все, что еще сохранилось от тех далеких времен. Оказывается, в оценке месторождений большое значение имеет датировка связанных с ними выработок — карьеров, траншей, штолен. Ведь горнодобывающая техника — различные приемы и орудия — все время совершенствовалась. Самых древних рудокопов по «технической оснащенности» трудно сравнивать с более поздними. Первые вырабатывали обычно лишь небольшие поверхностные участки месторождения с наиболее богатым содержанием металла или минерала, оставляя более бедные с их точки зрения, но очень перспективные с точки зрения современной практики участки. Вторые отрабатывали участки разной ценности и на больших площадях. Объем отвалов вынутой ими породы достигает иногда нескольких сотен тысяч кубометров. Археологические находки помогают определять время разработок, отдельные их этапы.

Древнейшие из известных в Кызылкумах горных выработок относятся к кельтеминарскому времени, то есть к III тысячелетию до н. э. Мы уже говорили о Бурлы 3 — месте, где добывался кремень и горная кожа. Недавно стало известно, что кельтеминарцы добывали и широко использовали для изготовления украшений и бирюзу — красивый голубой камень, издавна являющийся на Востоке одним из любимых самоцветов. Найдены остатки мастерских, в которых археологи собрали вместе с обломками бирюзы, бракованными и недоделанными бусинами десятки крайне миниатюрных, сделанных из кремня сверл. С их помощью неолитические мастера делали в бусинах отверстия для нанизывания.

По-видимому, в конце III или на рубеже III и II тысячелетий до н. э. произошло первое знакомство их с металлом — медью. А для II тысячелетия до н. э. — периода тазабагъябцев и суярганцев — следы медных плавок отмечены уже во многих пунктах Кызылкумов. Возможно, в это время начали добывать и золото.

Мы оставили тазабагъябцев и суярганцев на рубеже II и I тысячелетий до н. э. Близкое соседство их привело к смешению культур и закончилось постепенным растворением пришельцев с севера — тазабагъябцев — в среде населения южного происхождения. В IX–VIII вв. до н. э. позднесуярганская культура получила свое дальнейшее развитие в культуре амирабадской.

Амирабадское время — один из наиболее интересных периодов в истории Хорезма. Амирабадская культура — последняя культура эпохи первобытнообщинного строя. На протяжении этих двух веков мы видим на территории Хорезма последние неукрепленные поселения первобытных земледельцев и скотоводов. На смену им встают прорезанные бойницами высокие стены поселений и городов классового рабовладельческого общества.

Раньше мы уже упоминали об амирабадской культуре. Первые памятники ее были открыты экспедицией еще до войны. Сейчас на территории древней дельты археологи насчитывают уже около десятка амирабадских поселений и в их числе такой замечательный памятник древней культуры, как Якке-Парсан 2. Это уже настоящий поселок из более чем двадцати больших домов-полуземлянок с верхней частью из дерева, камыша и глины. Жилая площадь каждого из этих домов составляла 90–110 кв. м.

В жилищах амирабадцев археологи нашли огромное количество обломков посуды, продолжающей во многом позднесуярганские традиции. Были здесь и бронзовые изделия: иглы, шило, серп, наконечник стрелы. Но самыми интересными оказались находки каменных литейных форм для отливки бронзовых наконечников стрел и серпов. Они состояли из двух плотно пригнанных друг к другу половинок с углублением нужной формы в середине и отверстием для заливки расплавленного металла.

Амирабадцы, как и суярганцы, были земледельцами и скотоводами. Но по сравнению с последними они достигли в этих о. бластях, особенно в земледелии, несравненно больших успехов. Высокий уровень производительных сил, достигнутый этими последними первобытными племенами Хорезма, и сделал возможным возникновение государства. Лучше всего об этом рассказывает амирабадская ирригация. Вспомним тазабагъябское и суярганское орошаемое земледелие. Сначала — примитивная бассейновая система у дамбированного русла. Затем — короткие канавки-каналы. И все это для крохотных участков обработанной земли.

Оросительные системы амирабадцев уже достаточно внушительны. От крупных протоков дельты они выводили магистральные каналы десятиметровой ширины, тянущиеся иногда на несколько километров. В постройке их участвовали уже не только свободные общинники, но и военнопленные — рабы. В нижних частях каналов были мелкие ответвления, подводившие воду на поля. О масштабах амирабадской ирригации можно судить и по размерам этих полей: в районе одной из стоянок они имеют площадь в 200 га, то есть в 200 раз больше суярганских. Амирабадские каналы можно сравнивать уже не с тазабагъябскими и суярганскими, а с каналами раннеантичного Хорезма, построенными руками рабов. Они близки им и по характеру и по размерам.

Многие из характерных для последующей эпохи признаков зародились и постепенно оформлялись еще в недрах первобытнообщинного строя. Высокий уровень развития производительных сил способствовал возникновению торгового обмена. Задолго до возникновения государства появилась частная собственность и отдельные лица стали обладателями больших богатств. Появилось имущественное неравенство, богатые и бедные. Накопление богатств породило войны с целью грабежа, захвата чужого имущества, вызвало появление рабства, одной из основ известных нам древнейших государств. Это уже зародыш будущего классового общества.

Все эти изменения, вызванные в конечном итоге высоким уровнем развития хозяйства — земледелия и скотоводства, — подрывают развивавшиеся тысячелетиями отношения между людьми, вызывают постепенный распад первобытнообщинных отношений. Вершителями дел племени являются уже не все его члены и выбранные ими лица, а зажиточные и богатые семьи. Выборный глава племени постепенно становится наследственным.

В VII в. до н. э. в Хорезме возникает первое государство — одно из древнейших государств на территории СССР. Как символ его былого величия возвышаются сейчас среди песков развалины некогда грозных укреплений. Но о них мы расскажем в следующих главах.

 

Глава вторая

Крепость погибших баранов

Это единственный из крупных хорезмских памятников, раскопанный целиком. Древние хорезмийцы жили здесь несколько столетий; археологи-хорезмийцы провели на памятнике в общей сложности немного больше года — восемь полевых раскопочных сезонов , с 1950 по 1957 г. Называется он сейчас Кой-Крылган-кала, что значит «крепость погибших баранов». Что произошло здесь с баранами мы не знаем, так же как и не знаем древнего названия, памятника.

Недавно группа сотрудников экспедиции, проводившая под руководством С. П. Толстова раскопки Кой-Крылган-калы, закончила обработку материалов. Издательство «Наука» скоро выпустит в свет большую книгу — очередной том «Трудов Хорезмской экспедиции», целиком посвященный этим раскопкам. Но даже сейчас, когда изучены все привезенные из пустыни материалы, а наиболее интересные результаты и находки опубликованы в десятках статей, не утихают начавшиеся еще в поле, во время раскопок, споры по разным важным и не очень важным вопросам. Такой уж он, этот памятник Кой-Крылган-кала!

Развалины Кой-Крылган-калы окружены тяжелыми бархатными песками

А чем он впервые привлек внимание исследователей?

В 1938 г. база Хорезмской экспедиции находилась у развалин крепости Тешик-кала. Отсюда небольшими караванами уходили археологи на верблюдах на обследование древних крепостей, во множестве видневшихся с высоких стен. Экспедиции были известны уже десятки древних памятников; тайну Кой-Крылган-калы скрывали окружавшие ее тяжелые барханные пески. Самолеты археологи тогда еще не использовали, и Кой-Крылган-кала была найдена в 1938 г. по существу случайно. Археологов удивила прежде всего невиданная до сих пор в Хорезме форма древней постройки: мощная цитадель, с остатками оборонительной стены по верху, оказалась не квадратной и не прямоугольной, как это привыкли видеть, а круглой. Снаружи правильным кругом, в центре которого она находилась, ее опоясывала внешняя оборонительная стена с башнями. Пространство между центральным зданием и стеной — «кольцо», как его условно назвали, — оказалось полностью застроенным. Глиняное сооружение было колоссальным: диаметр центрального здания — 42 м, высота в наиболее хорошо сохранившейся части — около 8 м, диаметр всего сооружения — около 90 м.

Так выглядела Кой-Крылган-кала с воздуха до раскопок

На такырах вокруг крепости и на ее развалинах были рассыпаны тысячи обломков великолепной глиняной посуды. По ним, а также по другим находкам, в частности по бронзовым наконечникам стрел, удалось установить, что перед археологами был самый древний из известных тогда памятников древнехорезмийской государственности. Наиболее ранние находки относились к IV–III вв. до н. э.

С того дня, когда археологи-хорезмийцы впервые увидели развалины Кой-Крылган-калы, прошло более двадцати пяти лет. За эти годы были найдены и раскопаны еще более древние памятники, хронологически стоящие совсем близко к большим полуземлянкам и оросительным каналам амирабадцев. Однако они относились уже к новой исторической эпохе, пришедшей на смену первобытнообщинному, родоплеменному строю — эпохе классового общества, рабовладельческих государств.

В VI в. до н. э. большая часть Средней Азии была в результате захватнических войн включена во владения могущественного древнеперсидского государства — державы Ахеменидов. Были ли уже государства на территории Средней Азии до ахеменидского завоевания? Письменные источники не давали по этому поводу прямых указаний, а ученые ограничивались лишь предположениями. И только археологические раскопки, проведенные многочисленными экспедициями в разных районах Средней Азии, помогли ответить на этот вопрос. Немалую роль сыграли и раскопки в Хорезме.

Период истории Хорезма с VII по V в. до н. э. называется архаическим. Памятники этого времени раскапывались в Хорезме и на правом и на левом берегах Аму-Дарьи. Исследуя материалы этого периода и последующих, вплоть до IV в. н. э., археологи прежде всего столкнулись с поразительным единообразием культуры на очень широкой территории. Оно проявлялось в очень зримых формах и в важнейших областях: архитектуре, фортификации (искусстве укрепления городов), строительном деле, в керамике и многом другом.

Для сооружения домов и дворцов, храмов и оборонительных стен и башен стали применять огромные сырцовые кирпичи прямоугольной и квадратной формы. Из таких кирпичей и пахсы — сплошной глинобитной массы — построены все сооружения в Хорезме этой эпохи. Общими были основные строительные и фортификационные приемы.

Повсюду на развалинах этого времени археологи находили превосходную глиняную посуду, часто покрытую специальным составом, дававшим при обжиге красный и скотоводство. В архаический период, как показали археологические находки, они занимались преимущественно разведением крупного рогатого скота, лошадей, верблюдов. Такой состав стада позволил предположить, что хорезмийцы, наряду с земледелием, сохраняли еще древний, восходящий к бронзовому веку тип скотоводства. Позднее в стаде начинает преобладать мелкий рогатый скот.

Двухсотлетний период владычества персов в Средней Азии богат различными, порой бурными событиями. Ахеменидским царям приходилось неоднократно устраивать военные походы для подавления непокорных и завоевания новых народов. Военные отряды хорезмийцев, как и других народов Средней Азии, принимали участие в этих походах и часто составляли гарнизоны завоеванных областей и городов. Так, например, папирусы V в. до н. э., найденные в развалинах ахеменидской военной колонии на нильском острове Элефантина, на границе Египта и Нубии (район города Асуана), сообщают, что в составе гарнизона этой колонии были и хорезмийцы.

Как ни велики были владения ахеменидских царей, как ни сильны были их военные силы, ахеменидское государство все же не было прочным. Десятки государств и народов, находящихся часто на разных уровнях общественного развития, удерживались в этом искусственно созданном объединении лишь силой оружия. Поэтому поражения, нанесенные Ахеменидам армиями греческих городов-государств, не только подорвали военную мощь ахеменидской державы, но и привели к ее упадку.

Еще до окончательного распада государства Ахеменидов, многие из народов Средней Азии выходят из-под персидского подчинения. В IV в. до н. э. Хорезм снова выступает как независимое и могущественное государство. Оно сохраняет независимость, даже когда большая часть Средней Азии вновь была завоевана, на этот раз Александром Македонским. Источники рассказывают, что правитель Хорезма заключил с могущественным македонцем военный союз, а позднее даже поддерживал антигреческое движение в других районах Средней Азии.

Период с IV в. до н. э. по I в. н. э., получивший название кангюйского, был временем дальнейшего развития Хорезмского государства, расцветом архитектуры, строительного искусства, ремесел, совершенствования хозяйства. Именно поэтому его иногда называют классическим периодом хорезмийской античности. А почему кангюйский? Дело в том, что очень ценные и интересные сведения о Хорезме этого времени получены из китайских летописей, в которых он известен под именем Кангюй.

В Хорезме от этого периода сохранилось много построек: это и отдельные развалины и слои кангюйского времени в многослойных памятниках. Но самой замечательной из них является пока Кой-Крылган-кала.

В 1950 г. в районе Кой-Крылган-калы был высажен небольшой археологический авиадесант. Два дня провели здесь археологи, собрали керамику, заложили небольшой разведочный шурф на одной из башен. Среди находок были обломки большой пустотелой скульптуры из обожженной глины, оттиски печатей на глине. В этом году развалины были окончательно выбраны центральным объектом раскопок. «…На ближайшие два-три года», — было написано в одном из отчетов С. П. Толстова. Однако трех лет было недостаточно: памятник оказался значительно более сложным, чем это можно было предположить.

Раскопки начались одновременно и в центральном здании, и на внешнем кольце. Однако в первую очередь раскапывалось центральное здание. Оно казалось более интересным, к тому же земля из раскопов помешала бы широким фронтом исследовать кольцо. Уже скоро стало ясно, что центральное здание было двухэтажным. Верхний этаж оказался целиком разрушенным и размытым. Здесь не удалось проследить ни характера планировки, ни способа перекрытия. От этого уровня местами сохранились лишь остатки стен стрелковой галереи, опоясывавшей центральное здание по уровню второго этажа. Наружная стена ее была прорезана высокими стреловидными бойницами. Нижнее основание бойниц круто уходило вниз, давая возможность обстрела пространства у наружной стены крепости.

Нижний этаж сохранился почти полностью. На четырехметровую глубину уходили мощные, сложенные из квадратных сырцовых кирпичей стены помещений. Помещения были забиты плотной, похожей на толстый слоеный пирог, глинистой массой. Слои залегали не горизонтально, а покато, порой круто падая вниз, то расширялись, то делались совсем тонкими и даже исчезали, не доходя до стен. Огромные бесформенные куски кирпичной кладки перемежались с тонкими глинистыми натеками и прослойками песка; в этих наслоениях была «записана» история жизни и гибели центрального здания Кой-Крылган-калы. Чтобы прочитать ее, археологи должны были проследить каждый слой, каждую прослойку, определить их состав, выбрать оттуда находки, высказать предположения, почему и каким образом они образовались. И все это зафиксировать «документально» в дневниках, на планах, разрезах, фотографиях. Пока же перед археологами внутри едва оконтуренных стен комнат лежала однородная, на первый взгляд серая масса земли.

В одном из центральных помещений археологи дошли до пола. На торцовой стене видны остатки обрушившегося свода

Выяснение планировки, расположения комнат было задачей значительно менее сложной, но не менее интересной. Как они вписаны в круг центрального здания? Есть, ли в их расположении какая-либо система?

В 1952 г. выяснилось, что примерно по линии восток-запад центральное здание рассечено по диаметру широким сводчатым помещением. Тогда же были расчищены две двухмаршевые лестницы в восточной части этого помещения, выводящие из него в стрелковую галерею второго этажа. Потом центральное помещение было раскопано полностью. В середине по оси север-юг оно было разделено поперечной стеной. В стене была дверь, соединяющая обе половины; впоследствии было обнаружено, что она прорублена значительно позже. Таким образом, первоначально западная и восточная половины были наглухо отделены друг от друга. В западном конце помещения симметрично восточным были сделаны еще две такие же лестницы. Расчистка их заставила раскопщиков призадуматься. Глинобитные ступени были совершенно новенькими, совсем исхоженными. Более того, обе лестницы были заложены кирпичами, а верхние марши их, сознательно укороченные, выводили лестницы как раз на то место, где должна была пройти внутренняя стена стрелковой галереи. Поэтому входы в западную половину оказались не только заложенными, но и замаскированными стеной, а вся западная половина сооружения отрезанной от мира. Почему это было сделано? Но мы немного забежали вперед.

Из главного помещения сводчатые проходы вели в боковые комнаты: в восточной половине одна на север, две на юг; в западной — наоборот. Две лежащие против, друг друга комнаты каждой половины имели форму, близкую к прямоугольной; противоположные проходам стены остальных были скошены — вписаны в круг. Наружные стены семи помещений были прорезаны окнами, в каждом по одному. Прямоугольные (40x50 см), с наклоном в сторону помещений, они прорезали семиметровую толщу наружной стены и открывались наружу чуть ниже бойниц стрелковой галереи. Лишь в одном из помещений — крайнем восточном западной половины — окна не было.

Ни о какой случайности, даже небрежности планировки, говорить не приходилось. Она свидетельствовала лишь о необычайной стройности и большой строгости при выполнении первоначального замысла. Все было подчинено какой-то главной идее. Какой? Археологи об этом еще не знали.

Планировка западного и восточного комплексов была одинаковой. Но помимо того, что один из них был наглухо закрыт, они отличались друг от друга еще кое-какими деталями. В западной части центрального помещения западной половины между лестницами был вырыт колодец. Он был небольшим и неглубоким, несколько более двух метров. Может быть, он доходил до глубины залегания водоносного слоя того времени; не исключено, однако, и его чисто символическое значение. Восточная треть этого же помещения была отгорожена невысокой глинобитной стенкой, а за ней почти во всю ширину отгороженного участка был расчищен большой котлован — диаметром 3,5 м и глубиной более двух метров. Стенка и котлован отрезали вход в крайнюю комнату западной половины, ту, что без окна.

На плане особенно хорошо видна необычайная стройность планировки центрального здания

Мы уже говорили, что о жизни и гибели центрального здания должны были рассказать мощные глинистые завалы, доверху заполнившие все помещения и предметы, содержавшиеся в них.

Когда разборка слоистого заполнения помещений была окончена, археологи оказались на самых нижних полах. Полы — различной толщины глиняные обмазки — лежали на выравнивающем слое песка. Ни обычной для жилых помещений «глиняной мебели», ни каких-либо других сооружений в комнатах не было. Лишь небольшие очажные пятна да нетолстый культурный слой с немногочисленными обломками керамики, накопившийся на полах за время жизни помещений, — вот, пожалуй, и все, что нашли здесь археологи.

Прямо на полу лежал мощный глиняный завал, состоящий из плотно спрессованных обломков кирпичей и даже целых кусков кирпичной кладки. Выше были прослойки глинистых натеков, песка. Снова слои кирпичной массы.

Археологов больше всего заинтересовал ярко выраженный слой пожара — масса углей, зольных прослоек, опаленных в огне обломков посуды и кирпичей. Конечно, в чередовании слоев заполнения в каждой из комнат наблюдались различия: ведь в рамках истории центрального здания каждая из них жила своей жизнью. Так, слой пожара в одних комнатах залегал выше, в других ниже; в одних он занимал все пространство, в других только часть его. Однако археологи выявили следующую закономерность: нигде слой пожара не лежал непосредственно на полу помещений, ни в одном из них не было замечено никаких следов огня на полу и нижней части стен. Все это говорило о том, что следы пожара в помещениях нижнего этажа — случайный гость. Исследовавшие центральное здание археологи должны были ответить по крайней мере на два вопроса: где и когда бушевал огонь? Об этом рассказали выше- и нижележащие слои завала и сделанные в них и в горелом слое находки.

По характеру нижнего кирпичного слоя завала было установлено, что разрушение началось с перекрытий. Остатки их сохранились в ряде помещений, они дали возможность изучить их конструкцию. Это были эллиптической формы своды, сложенные из сырцовых кирпичей. Чтобы выдержать нагрузку второго этажа, их сделали двойными. Промежутки между двумя смежными сводами были заложены обломками кирпичей, кирпичная кладка окончательно выровняла центральную площадку — основание второго этажа.

Обрушившиеся своды дали большую часть заполнения комнат. В некоторых помещениях разрушение их начиналось с небольшого отверстия, в воронку которого попадал песок, перемешанная с глиной дождевая вода. Песчаные и глинистые прослойки снова перекрывались сверху кирпичным завалом рушащихся сводов.

Слой пожара во всех помещениях лежал поверх завала обрушившихся сводов. Это, во-первых, еще раз подтверждало, что в помещениях нижнего этажа пожара не было, и, во-вторых, указывало его точный адрес: второй этаж.

Когда это происходило?

В заполнении помещений археологи нашли керамику двух хронологических групп. Ранняя относилась к IV–III вв. до н. э., поздняя — к рубежу и первым векам н. э. В культурном слое на полах помещений была найдена только ранняя керамика. Это сразу же позволяло установить, что центральное здание использовалось в своем первоначальном виде сравнительно недолго. Уже в конце раннего периода началось его разрушение. Правда, ранняя керамика попадалась очень часто и в слоях разрушения, но это совершенно логично объяснялось существованием в раннем периоде второго этажа, откуда она и попала в завалы нижних помещений. Археологи отметили даже, что большая часть различной глиняной посуды хранилась именно там. Во всяком случае, на поверхности центральной площадки обломки ранней керамики встречались в изобилии.

Вся опаленная огнем керамика, сопутствовавшая слою пожара, относилась к ранней хронологической группе. Это позволило ответить и на второй вопрос: пожар на втором этаже центрального здания произошел в первый период, когда все сооружение еще существовало в своем первоначальном виде.

Керамика второй хронологической группы, более поздняя, в небольшом количестве встречалась и в нижних слоях завала. Туда она попала, вероятно, случайно: перекрытия помещений были довольно прочными и некоторые из них долго еще сохранялись (может быть, не полностью), когда центральное здание было уже покинуто людьми.

В верхних слоях поздней керамики было больше. И, наконец, в некоторых помещениях, уже в значительной степени заполненных слоями разрушения и запустения, были найдены скопления этой керамики. Они оказались на небольших площадках, где под защитой сохранившихся еще частей сводов, очевидно, могли жить люди, пользовавшиеся обнаруженной керамикой.

Это был второй этап жизни Кой-Крылган-калы. Более подробно о нем археологи узнали из раскопок нижнего кольца.

Прежде чем рассказывать о результатах раскопок кольца, то есть о застройке между центральным зданием и внешней оборонительной стеной, расскажем об этой последней. Судя по ее конфигурации, можно было предполагать, что она, как и центральное здание, является воплощением первоначального архитектурного замысла. Сюрпризы ожидали раскопщиков и здесь. Внешний оборонительный пояс в том виде, каким он предстал после раскопок, можно было реконструировать в виде двух концентрических стен со стрелковым коридором между ними и системой башен. Как обычно, коридор открывался наружу многочисленными бойницами, дававшими возможность простреливать из луков все окружающее стены пространство. Однако как были озадачены археологи, когда увидели бойницы и на внутренней стене — настоящие бойницы прямоугольной формы, характерной для фортификации архаического периода. При наличии второй, наружной стены, образовавшей вместе с внутренней упоминавшийся уже стрелковый коридор, они могли быть направлены либо в этот коридор, либо внутрь укрепления. И то и другое предположение было нелепо. Требовалось объяснить это. И объяснение — единственно правильное — было найдено: первоначально центральное здание было окружено только одной стеной с бойницами. Вторая стена и расположенные между ними башни построены позже. Археологические находки на полу в стрелковой галерее показали, что все это происходило в ранний период жизни Кой-Крылган-калы, когда центральное здание еще сохранялось в своем первоначальном виде.

С большими трудностями столкнулись исследователи и при раскопках остатков некогда хорошо укрепленного входа во внешнее кольцо. Здесь нужно было разобраться среди разрушенных почти до основания конструкций и восстановить ранний, первоначальный план сооружения.

По обе стороны узкого, прорезающего оборонительные стены входа выступали две большие полукруглые башни. Участок между ними замыкался снаружи двумя отходящими от башен и заходящими друг за друга так называемыми отсечными стенками. Однако это была только часть укреплений входа. Севернее и южнее фланкированного башнями входа от внешней кольцевой стены отходили еще две мощные параллельные друг другу стены. Обе они были сильно разрушены, и проследить их удалось только на небольшом участке. Объяснить назначение этих стен не представляло затруднений: на память пришли предвратные оборонительные сооружения, хорошо сохранившиеся на многих других древних памятниках Хорезма.

Сложные предвратные сооружения — одна из интереснейших особенностей хорезмской фортификации. Наиболее сложным было такое сооружение на крепости Джанбас-кала, построенной тоже в кангюйское время. Здесь оно было устроено в виде огромного (20x52 м) прямоугольного выступа, попадая внутрь которого, противник, прежде чем добежать до ворот, пять раз должен был переменить направление движения, находясь все время под обстрелом защитников крепости. Эти пять колен, своего рода «предвратный лабиринт», образовывали столь эффективную систему обороны ворот, что противник предпочитал не штурмовать их. На той же Джанбас-кале неприятель ворвался в крепость не через ворота, а через пролом в стене недалеко от них. Пролом этот со следами действия стенобитного тарана виден до сих пор.

Вернемся к Кой-Крылган-кале. Все сооружение было окружено широким рвом, некогда заполненным водой. И внешний вид развалин, и материал раскопок-все свидетельствовало о том, что Кой-Крылган-кала имела мощную оборону. Все оборонительные сооружения были сделаны в традициях хорезмийской фортификации.

Пожалуй, нигде в Хорезме археологам не пришлось встретиться с такими трудностями, как при раскопках застройки внешнего кольца Кой-Крылган-калы. Первые постройки были поставлены здесь, как показали обломки посуды и другие находки, в IV–III вв. до н. э. Последние сохранились до III–IV вв. н. э. Тут не было мощных долговременных сооружений, способных выстоять так же долго, как центральное здание. Поэтому почти 800-летний период жизни кольца был заполнен перепланировками, перестройками, разрушениями. Естественно, так же как и перед началом раскопок центрального здания, ни руководитель раскопок С. П. Толстов, ни начальники раскопов, ни археологи-раскопщики не могли, начиная работу, знать датировку и периоды перестроек и разрушений.

Один из участков внешнего кольца. Раскопки его были трудными

Раскопки велись тщательно. Необходимость фиксировать все малейшие изменения в глиняных конструкциях задерживала работу. Оконтурив стены какого-либо из помещений, археолог, разбирая его заполнение, на каком-то уровне доходил до пола — обмазанной глиной и утоптанной поверхности. Но полов было много, встречались они на разных уровнях, без какой-либо на первый взгляд закономерности. Каждый из полов мог иметь несколько слоев обмазок, отделявшихся друг от друга бытовым мусором. Часто стены комнат (одна или несколько) вдруг исчезали, «повисали в воздухе», а пол, который по всем правилам должен быть ограничен четырьмя стенами, уходил куда-то далеко под эти «повисшие» стены. Это означало, что археологи вступали в новый строительный период, когда менялась планировка, иными становились размеры и контуры комнат. Чтобы разобраться в этом хаосе перестроек, нужно было выйти за пределы одной комнаты, сопоставить материал смежных помещений и сравнить все комплексы между собой.

Находки из каждого строительного периода, с каждого пола, с каждой его обмазки собирались и анализировались отдельно. Но уровней, где археологам попадался несмешанный материал, было мало: почти в каждом из полов были вырыты большие хозяйственные ямы. Обычно они прорезали несколько нижележащих «мертвых» полов, доходя до чистого материкового грунта. Разновременные ямы прорезали одна другую. Естественно, когда рыли ямы, материал нижних и верхних слоев перемешивался. Очень трудно, а иной раз и невозможно было разобраться в этой мешанине слоев.

Работа стала более целенаправленной, когда в нескольких помещениях раскопщики достигли основания постройки, нетронутого глинистого грунта — материка. К этому времени на материалах десятков раскопанных комнат удалось установить некоторую закономерность слоев и периодов. Правда, и здесь, внизу, археологов ожидали сюрпризы: под самым нижним полом, часто хорошо сохранившимся, не перекопанным, они расчистили множество ям, вырытых в материковом грунте. Ямы были разных размеров. Часть их, несомненно, имела отношение к строительству первых помещений кольца или центрального здания: отсюда брали глину. Другие оказались заполненными мусором из жилых помещений (культурным слоем) и содержали множество интересных находок: не только обломки обычной посуды, но и глиняные статуэтки, фрагменты художественно оформленных сосудов, миниатюрные сосудики. Но интересным и важным было и другое — в условиях сильной перемешанности слоев и находок эти ямы давали очень важные, «чистые» археологические комплексы, к тому же самые ранние.

1957 год. Раскопки Кой-Крылган-калы закончены. (Аэрофотосъемка)

К концу раскопок археологи имели не один, как это полагалось бы, а целых три плана помещений нижнего кольца. Были выделены три строительных горизонта: красный (нижний), синий и зеленый — так называли их по цвету, которым линии стен сооружений каждого из горизонтов раскрашивались для удобства на плане. Чертежи эти, положенные один на другой, составили бы схему постепенной перестройки кольца.

Нижний горизонт, судя по преобладанию в нем ранней красноангобированной посуды, был одновременен раннему периоду центрального здания. В это время на территории кольца еще не было сплошной застройки. Несколько больших групп построек располагалось в разных концах ее. Это были в основном складские и хозяйственные помещения.

Затем наступил период, когда жизнь здесь почти полностью прекратилась. В это время запустели и были разрушены и помещения центрального здания. Примерно через сто — сто пятьдесят лет жизнь кольца возобновилась. На этот раз оно оказалось сплошь застроенным; свободным оставался лишь небольшой обводной коридор вокруг центрального здания. Постройки, вероятно, были возведены не все сразу, а постепенно. Различной величины дома с плоскими перекрытиями и открытые дворики — жилые, хозяйственные и ремесленные сооружения, тесно примыкая друг к другу, располагались по радиусам кольца. Раскопками прослежен момент, когда здесь произошла перепланировка и начался новый, третий период. Однако значительного перерыва между ним и предшествующим периодом не было.

Ранний период был отделен от двух последующих не только значительным разрывом во времени. Во втором периоде в большом количестве появляется грубая глиняная посуда совершенно нового типа, не имеющая корней в местной хорезмской керамике предшествующего этапа. Керамики этой так много в среднем и верхнем горизонте кольца и приспособленных под жилье поздних помещениях центрального здания и она настолько отлична от хорезмийской, что ее появление нельзя было объяснить ни влиянием соседей, ни результатом дальнейшего развития местной, хорезмийской культуры.

Откуда появилась эта керамика или, вернее, какой народ принес ее в Хорезм — этот вопрос до конца еще не выяснен. С. П. Толстов предполагает, что «хозяевами» ее были степные скотоводческие племена, жившие на востоке, на границах с Хорезмом, в нижнем или среднем течении Сыр-Дарьи.

При раскопках кольца была неожиданно разрешена проблема входа в центральное здание. Раскопки здания уже заканчивались, однако оно, так же, как и его западная половина, казалось отрезанным от мира. Снаружи никаких следов входа не было заметно, внешние стены комнат нижнего этажа не имели, за исключением узких окон, никаких проемов.

Реконструкция Кой-Крылган-калы, сделанная архитектором М. С. Лапировым-Скобло, — один из итогов раскопок древнего памятника

В восточной части кольца прямо против ворот были расчищены остатки примыкающей к центральному зданию массивной кирпичной выкладки шириной более 4 м. Характер и расположение ее позволили высказать гипотезу о том, что это остатки мощного укрепленного пандуса, выводившего снизу, от входа в кольцо, на верхнюю площадку центрального здания. По остаткам его архитектору экспедиции М. С. Лапирову-Скобло удалось создать реконструкцию этого интересного сооружения. Оборона входа в центральное здание была не менее эффективной, чем оборона внешнего входа. — На кирпичном цоколе располагалась высокая прямоугольная башня с внутренней камерой и прорезающими стены бойницами. Четырехмаршевый пандус, опоясывающий башню, отвечал основному требованию древней фортификации — двигавшиеся по нему воины были все время обращены к бойницам башни незащищенным правым боком. Последний марш пандуса обрывался вровень с внешней поверхностью, обращенной к центральному зданию стены башни; сюда со стены центрального здания был перекинут подъемный мост.

Многочисленные находки на Кой-Крылган-кале по-новому освещают культуру классической хорезмской античности. Мы уже говорили о великолепной красно-ангобированной керамике кангюйского времени. Среди керамических изделий большая группа предметов, которые можно рассматривать как произведения искусства. Это рельефные изображения на стенках сосудов, маленькие скульптуры из обожженной глины и оссуарии — керамические погребальные сосуды с крупными скульптурными изображениями на стенках сосудов, маленьие скульптуры из обожженной глины и оссурии — керамические погребальные сосуды с крупными скульптурными изображениями на них.

Большие вьючные фляги с одним уплощенным боком — одна из характерных форм кангюйской посуды. Часто они художественно отделаны. Очень красив орнамент на одном из этих сосудов. Но всего интереснее фляги с изображениями. На одной рельефом изображена женщина с ребенком, на другой — всадник с копьем наперевес в скифском головном уборе — островерхом колпаке, на третьей — голова человека в высоком шлеме в виде птичьей головы. А на одном рельефе изображен бородатый человек с виноградной гроздью в руке и флягой описываемого типа на лямке за спиной.

Обломки вьючных фляг, украшенных рельефными изображениями

Еще интересней терракотовые статуэтки — их найдено здесь много десятков. Некоторые из них однотипны, например изображение женщины в длинной одежде, с левой рукой, опущенной вниз, и правой, прижатой к груди. Такие статуэтки находили в Хорезме и раньше. Новым типом статуэток, неизвестным до раскопок Кой-Крылган-калы, было изображение женщины с чашей для вина в одной руке и амфорой — в другой. Мужских фигурок мало, зато очень много коней. Особенно заинтриговала археологов маленькая статуэтка обезьяны с детенышем. Сделанная с очень хорошим знанием натуры, она отличалась от других статуэток глиняным тестом, из которого была изготовлена. Ясно было, что это вещь не хорезмийская, привозная, а так как по некоторым особенностям стиля она была очень близка к произведениям искусства древней Индии, то определилась и родина ее.

Терракотовые фигурки, найденные на Кой-Крылган-кале: 1 — 'Хорезмийская мадонна' — кормящая мать; 2 — божество дионисийского культа с виноградной кистью в руке

В одном из помещений кольца, в верхнем горизонте, были найдены остатки многокрасочной стенной росписи. Сюжет ее остался неизвестным; на сохранившихся обломках можно рассмотреть лишь два человеческих изображения. Один из изображенных, несомненно, воин, лучник. В кисти вытянутой вперед левой руки зажат подготовленный к стрельбе лук. Это древнейший образец хорезмийской монументальной живописи.

Обнаруженные на Кой-Крылган-кале надписи тоже являются пока самыми ранними памятниками древне-хорезмийской письменности. При раскопках не найдено архива, но во множестве обнаружены обломки сосудов с процарапанными до или после обжига знаками — буквами древнего арамейского письма. В ряде случаев из сочетаний их составлены слова. Пока удалось прочитать только некоторые из них. На большом сосуде для хранения зерна или вина вырезано слово, читающееся АСПАБАРАК, что значит «едущий на коне», «сидящий на коне», «всадник». С. П. Толстов, прочитавший его, считает, что это имя собственное.

Были найдены и другие интересные предметы — бытовые и хозяйственные, украшения из различных металлов, камня и кости.

Еще в процессе работ, когда было раскопано центральное здание, стало ясно, что Кой-Крылган-кала — это не дворец и не крепость. Если помещения нижнего кольца и можно было принять за обычную, городского типа застройку, то центральное здание на дворец правителей не было похоже. Оно было не очень удобным для жилья, к тому же половина его была с самого начала наглухо закрыта. Возникло предположение, что Кой-Крылган-кала — постройка культового, религиозного назначения. Это придало раскопкам особый интерес — памятника подобного рода и таких размеров раскапывать в Хорезме еще не приходилось. Постепенно накапливались новые данные в пользу этого предположения. В отчете о раскопках 1955–1956 гг. С. П. Толстов впервые написал о Кой-Крылган-кале: «…в развалинах, известных под именем Кой-Крылган-калы надо видеть, по всей вероятности, остатки какого-то памятника погребального культа, возможно, вместе с тем связанного с астральным культом и, может быть, являвшегося местом астрономических наблюдений. Видимо, центральная башня была большим погребальным зданием, чем-то вроде погребального кургана, связанного с обрядом трупосожжения».

Прежде чем археологи пришли к такому выводу, пришлось не только изучить и обдумать все особенности архитектуры и планировки памятника, проанализировать многие сотни находок, но и сравнить эти материалы с тем, что было уже известно. Ведь это предположение, возникшее из каких-то особенностей сооружения, в свою очередь должно было объяснить многое до сих пор в нем непонятное. С. П. Толстову и сотруднику экспедиции археологу Ю. А. Рапопорту, занимающемуся изучением религиозных верований древних хорезмийцев, пришлось в своих исследованиях выйти не только за пределы Хорезма, но и Средней Азии. Данные древних письменных документов, материалы раскопок во многих других районах, наконец, исследования по вопросам древней религии были привлечены, чтобы понять Кой-Крылган-калу.

Давно было известно, что религиозные представления древних оседлых земледельцев и скотоводов Средней Азии этого времени связаны в основном с зороастризмом. Об этой религии мы знаем, главным образом, по священной книге зороастрийцев — Авесте, дошедшей до нас, правда, только в рукописях, относящихся уже к XIII–XIV вв. По мнению большинства современных ученых, Авеста в своем первоначальном виде сложилась в VII–VI вв. до н. э., однако некоторые ее части относятся к значительно более раннему времени. Процесс возникновения зороастрийской религии был очень длительным и сложным и сейчас еще не прослежен во всех деталях. До времени, когда, согласно преданию, легендарный пророк Заратуштра (по-гречески Зороастр, отсюда зороастризм) начал проповедывать свое религиозное учение, у народов Средней Азии существовало множество племенных культов, связанных с почитанием сил и стихий природы, различных священных животных. На их месте зороастрийская религия попыталась установить культ единого верховного божества — олицетворения добра, света и созидания, творца мира Ахурамазды (Ормузда). Согласно учению Заратуштры, в мире происходит вечная борьба двух сил, двух начал: доброго, Ахурамазды, и злого, Ангроманью (Аримана).

Однако старые религиозные традиции оказались очень живучими, и многие из божеств древних мифов и верований постепенно были включены в систему зороастрийской религии. Одним из таких древних культов был культ поклонения огню. Зороастрийцев часто называют огнепоклонниками; божеству огня приносились жертвы, в честь его возводились храмы. В Хорезме, при раскопках крепости Джанбас-кала, обнаружено одно из древнейших сооружений подобного рода — так называемый «дом огня» — общинное святилище огня. В центре раскопанного здесь помещения, на овальном возвышении, по-видимому, на каком-то металлическом жертвеннике горел неугасимый священный огонь. Когда в помещении накапливалось много золы — а выбрасывать ее не разрешалось — ее разравнивали на полу, а сверху намазывали новый пол. Рядом имелось помещение для общественных собраний и коллективных трапез.

Не меньшее место занимала в Авесте и другая священная стихия — водная. Это, несомненно, объяснялось особенностями земледельческого хозяйства, невозможного в условиях Средней Азии без искусственного орошения. Особо почиталась богиня земли, воды и плодородия Ардвисура Анахита. Культ Анахиты зародился еще в эпоху родового строя; впоследствии эта богиня вошла в авестийский пантеон. Образ Анахиты — один из самых распространенных в древнем искусстве народов Средней Азии. Среди глиняных статуэток, найденных на Кой-Крылган-кале, на других хорезмских памятниках и в других областях Средней Азии, наибольшую группу составляют как раз изображения этой богини. Анахита — это женщина в пышном платье, с левой опущенной рукой и правой, лежащей на груди.

В ранних частях Авесты много говорится о труде земледельцев. Оседлое земледельческое и скотоводческое хозяйство рассматривается как признак благочестия. «Тот, кто сеет хлеб, сеет святость», — говорится в Авесте; занятие это считается угодным Ахурамазде.

Долгое время считалось, что зороастризм впервые возник у народов, живших в древности на территории Ирана. Однако, по мнению большинства ученых, родина зороастризма — Средняя Азия. Вот как описывает Авеста страну, где начал религиозную деятельность пророк Заратуштра: «…страна, где управляют и предводительствуют многочисленными войсками мужественные вожди, где высокие горы, изобилующие пастбищами и водами, производят все необходимое для скотоводства, где глубокие озера с обширными водами, где судоходные реки с широкими руслами стремят свои бурные волны по странам Иската (Скифия), Поурута (область долины реки Кабул), Моуруру (Мерв), Харе-ва (Ариана), Гава (область в Согде), Сугд (Согд), Хваиризема (Хорезм)». В этом описании названы многие из среднеазиатских областей, а «судоходные реки с широкими руслами» — несомненно Аму-Дарья и Сыр-Дарья. Страной, где Ахурамазда впервые явился пророку Заратуштре и где впервые был зажжен священный огонь зороастризма, обетованной страной Айрьянем вэджо, многие исследователи считают Хорезм. Во всяком случае описание этой страны в Авесте во многом соответствует природным условиям Хорезма.

Естественно, что в разных областях зороастрийская религия имела свои особенности, изменялась она и со временем. В Персии, где зороастризм стал государственной религией, помогавшей сохранению и укреплению рабовладельческого государства, Ахурамазда — «небесный царь» — сделался покровителем и защитником «божественной» власти земных царей.

Для позднего зороастризма была характерна необычайная сложность религиозных обрядов. Эта обрядность проникала и в повседневную жизнь. В Авесте подробно оговорено, что должен и чего не должен был делать человек, чтобы угодить Ахурамазде.

Очень сложным был и обряд погребения, отражавший представления зороастрийцев о загробной жизни. Нельзя было осквернять трупами умерших четыре священные стихии — огонь, воду, землю и воздух; их нельзя было сжигать, зарывать в землю, бросать в воду. Поэтому очищенные кости умерших собирали и помещали в выдолбленные в скалах нишки или, как это было в Средней Азии, в специальные небольшие керамические или каменные гробики-оссуарии. Было несколько способов очищения костей. Наиболее распространенным было выставление тел на специально построенные башни («башни молчания», дахмы), где их расклевывали хищные птицы. Оссуарные могильники археологи нашли во многих районах Средней Азии, но особенно многочисленны и интересны оссуарии из Хорезма. Оссуарии, найденные на Кой-Крылган-кале, по-видимому, не связаны с ранним этапом жизни этого памятника, так как относятся примерно к I в. до н. э. — II в. н. э. Наиболее интересное в них — это не прямоугольные керамические ящики для костей, а венчающие их крупные (до натуральной величины) пустотелые скульптурные человеческие изображения.

Большеголовая женщина в длинном с оборками платье восседает на ящике-троне. Волосы заплетены в длинную косу, в ушах проколы для серег. На лице легкая, спокойная улыбка. В противоположность ей мужчина с другого оссуария довольно мрачен и серьезен. По восточному обычаю он сидит с поджатыми ногами. Волосы подстрижены в кружок, на верхней губе усики, а борода, подбритая по хорезмийскому образцу, окаймляет нижний край подбородка.

От предположения, что это портреты умерших, скоро пришлось отказаться, так как находки в других местах показали, что, несмотря на высокую реалистичность, скульптуры эти в общем-то однотипны и лишены сколько-нибудь существенных индивидуальных черт. Правда, осталась в стиле вторая часть предположения — изображали все-таки умерших, но не портретно, а в образе божеств-покровителей. Это вполне подтверждалось аналогичными примерами из других, порой весьма отдаленных от Средней Азии районов. В торжественно сидящей женской фигуре угадывалась Анахита, в мужской, и особенно в изображениях всадников, — другое популярное хорезмийское божество — Сиявуш. О нем мы расскажем ниже.

Формы оссуариев с течением времени менялись. Позднее, в эпоху Топрак-калы (о ней рассказано в следующей главе), оссуарии со статуями встречаются реже. Их заменяют глиняные или каменные костехранилища в виде ящика, саркофага. А еще позднее они уже совершенно однотипны — прямоугольнгле ящики на ножках с четырехскатной крышкой.

Однако у исследователей, в том числе и археологов, появились и постепенно умножались данные о том, что по крайней мере на ранних этапах сложения зороастрийского религиозного учения, в некоторых районах существовал и другой погребальный обряд. Археологи находили иногда вместе с погребальными сосудами угольки и обломки обожженных человеческих костей, а то и погребения, показывавшие совершенно ясно на обряд трупосожжения. Обратились снова к Авесте, на некоторые труднообъяснимые места которой ученые указали уже давно. Во-первых, термин «дахма» (башня для выставления трупов), часто встречающийся в Авесте, оказывается, обозначал первоначально «место сожжения». Во-вторых, в священной книге рассказывалось о некой стране Чахра, в которой производится трупосожжение. Вызывало удивление то, что, резко осуждая этот обряд, Авеста все же относила страну Чахра к числу областей истинного, праведного зороастризма.

В 1957 г. — последнем году раскопок Кой-Крылган-калы — Хорезмская экспедиция начала широкие работы на восточных окраинах Хорезма, в районах расселения уже упоминавшихся нами сако-массагетских племен. И здесь неожиданно для всех был найден еще один ключ к Кой-Крылган-кале. Хорезмийцы (я имею в виду археологов) открыли на древних протоках Сыр-Дарьи десятки новых интереснейших археологических памятников. Важное место среди них занимали погребальные постройки. Это были и рядовые курганы различных типов и грандиозные мавзолеи племенных вождей с замечательными находками: великолепной керамикой, оружием, деталями конской сбруи и украшениями, художественно выполненными из бронзы и золота. Именно среди погребальных сооружений и были найдены очень близкие Кой-Крылган-кале по принципу планировки.

Крест, вписанный в круг или квадрат, крест, образованный либо пересечением помещений, либо пересечением стен, — этот планировочный принцип лежит в основе многих сыр-дарьинских погребальных построек. Если всмотреться в план центрального здания, то и здесь ясно виден крест, образованный пересечением двух осевых помещений, крест не простой, как во многих сыр-дарьинских гробницах, а усложненный введением в планировку дополнительных помещений.

Крестообразное построение погребальных сооружений не было вызвано какой-либо практической необходимостью. Дело заключалось в символе креста и круга (или колеса), олицетворявших у многих народов солнце, Солнечное же божество было главным у сако-массагетских племен, к числу которых, как уже упоминалось, принадлежали и древние хорезмийцы. Так предположение о погребальном назначении центрального здания получило новое подтверждение.

У сыр-дарьинских сако-массагетских племен существовало несколько разных обрядов захоронения, сводившихся к двум основным: сожжению умерших и их погребению в земле. Для каждого из племен был характерен особый обряд. Менялись обряды и со временем. Ритуал сжигания умерших прослежен здесь еще с бронзового века; существовал он в разных вариантах очень долго. Для погребения знатных людей сооружались мавзолеи, по своим размерам немного уступавшие центральному зданию Кой-Крылган-калы. Об огне, бушевавшем внутри этих построек в момент сожжения умершего, говорят открываемые археологами мощные слои пожарищ, куски шлака и ошлакованных сырцовых кирпичей, рухнувшие во время пожара перекрытия.

Если мы вернемся сейчас к Кой-Крылган-кале и еще раз посмотрим на следы большого пожарища на центральной площадке, то, конечно, на память придут мавзолеи Сыр-Дарьи. Был ли этот пожар случайным (возможно связанным с осадой и взятием Кой-Крылган-калы) или, если так можно сказать, преднамеренно «запланированным»?

В пользу последнего предположения, кроме всего уже сказанного, свидетельствовали и некоторые находки на самой Кой-Крылган-кале. Здесь и в ее окрестностях были найдены обломки крупных пустотелых глиняных человеческих скульптур, очень близких по многим признакам к оссуариям. Но это были еще не оссуарии. Их форма, а главное, сопровождавшие находки угли и обожженные обломки человеческих костей позволяли предполагать, что это вместилища для праха сожженных — урны. Здесь же были найдены обломки масок в виде человеческого лица, которые либо подвешивались к сосуду-урне, либо были деталями больших погребальных статуй — тех же урн.

Таким образом в довольно стройную систему были собраны разрозненные, случайные на первый взгляд, иногда труднообъяснимые факты из прежних и новых раскопок, исследований текстов Авесты и других письменных источников. На основании всех этих материалов Ю. А. Рапопортом была предложена следующая схема истории раннего периода Кой-Крылган-калы.

Погребальная маска

Центральное здание и оборонительную стену вокруг него начали строить после смерти (или в течение тяжелой, смертельной болезни) какого-то знатного лица, вероятно царя или царицы. Поэтому одна половина погребального здания (западная) строилась с расчетом на немедленную закладку всех входов, более того, закладку бесследную, хорошо замаскированную. Естественно, что постройка такого сооружения требовала много времени, поэтому в погребальные покои могли положить лишь урну с прахом умершего, сожженного уже очень давно и где-то в другом месте. Восточная половина сооружения, совершенно такая же, как и западная, и явно предназначенная для второго погребения, в течение какого-то времени оставалась открытой. После смерти человека, для которого она была предназначена, его тело сожгли на центральной площадке, а урну с пеплом поместили в одной из комнат восточной половины. Когда было произведено сожжение, следы которого найдены в заполнении помещений нижнего этажа, и вторая, восточная половина здания также была закрыта, установить не удалось. Известно лишь, что в конце III в. до н. э. (а построено было здание в начале IV в. до н. э.) закончился первый период жизни памятника и началось разрушение верхнего этажа и перекрытий нижнего. С этого времени центральное здание уже не использовалось по своему назначению, хотя все сооружение еще долго продолжало жить.

Прежде чем закончить повествование о центральном здании, нужно рассказать еще об одном очень вероятном предположении. Мы уже говорили, что разделение его на два одинаковых комплекса было осуществлением заранее продуманного строгого плана. Исследователи должны были объяснить, почему обычная для погребальных памятников крестообразная планировка была осложнена здесь делением здания именно на два совершенно изолированных комплекса.

Обычно всякий храм, в том числе и храм погребального культа, связан с одним или несколькими божествами — покровителями. Какому божеству был посвящен этот древнехорезмийский храм? Изучение находок и сама планировка показали, что в храме в одинаковой мере могли почитаться культы двух важнейших божеств — солнца и водной стихии. Мы уже говорили, что среди найденных на Кой-Крылган-кале статуэток преобладают женские изображения, а среди последних — изображения Анахиты — богини водной стихии, с которой было связано благосостояние, благополучие хорезмийцев. Изображения мужчин встречались редко, однако Анахитам, пожалуй, не уступали количественно фигурки коней. В, связи с этими фигурками необходимо рассказать еще об одном божестве, культ которого необычайно широко был распространен и почитаем в Хорезме. Этого бога звали Сиявуш или Сиявахш. В более позднем среднеазиатском эпосе Шах-наме он выступает в образе юного и прекрасного всадника в золотом шлеме и на черном коне. По преданию, Сиявуш — сын царя Кей-Кавуса и прекрасной девушки, найденной дружинниками царя в лесу и умершей при рождении сына. Сиявуша преследует мачеха, и он, после ряда военных приключений, попадает в страну, управляемую царем Афрасиабом, где женится на его дочери. Однако и здесь ему сопутствуют неудачи: он погибает в результате предательства. Спасшийся сын его, Кей-Хосров, став взрослым, возвращается, чтобы отомстить за отца.

Сиявуш, так же как и Анахита, пришел к хорезмий-цам античного времени из далекого прошлого, претерпев при этом много изменений. Однако даже в средневековом эпосе (смерть матери при рождении Сиявуша, возвращение Кей-Хосрова после смерти отца) отчетливо виден первоначальный смысл этого культа. Сиявуш — бог умирающей и воскресающей природы. Двойники его — древнеегипетский Озирис и древнегреческий Адонис.

Образ Сиявуша — солнечного бога-всадника — нередко встречается в произведениях древнехорезмийского искусства. А если учесть, что в народных верованиях образ Сиявуша представлялся не только в виде всадника, но и в виде своего постоянного спутника — коня, станет ясным, кого изображают многочисленные фигурки коней из Кой-Крылган-калы. Так обосновывалось предположение о погребальном храме двух божеств — богини плодородия и водной стихии и бога солнца, умирающей и воскресающей природы, Анахиты и Сиявуша.

Были сделаны интересные попытки «географического размещения» этих божеств в пределах центрального здания: исследователи захотели узнать, какой из двух комплексов помещений был посвящен Анахите и какой Сиявушу. Хотя в большинстве случаев точное первоначальное положение терракотовых статуэток и не было известно, все же Ю. А. Рапопорту как будто удалось проследить, что большая часть женских изображений относилась к западной части памятника. К тому же в одном из помещений этого комплекса был вырыт ритуальный колодец (Анахита — богиня водной стихии).

С другой стороны, восточная половина погребального здания, окна помещений которой смотрели на восток и на юг, как будто бы больше соответствовала культу солнечного божества. Так возникла гипотеза о посвящении западного комплекса Анахите, а восточного — Сиявушу.

Если верно предположение о том, что центральное здание — царский мавзолей (а это очень вероятно, судя по масштабам всего сооружения), то есть основания предположить и другое: началу строительства предшествовала смерть царицы; ее прах был поставлен в западной половине. Царь после смерти был сожжен на центральной площадке, а останки его захоронены в восточном комплексе.

Строго говоря, все эти предположения (за исключением того, что Кой-Крылган-кала — храм погребального культа) не могут считаться бесспорными; не исключено, что все, о чем здесь рассказано, происходило несколько иначе. Однако сейчас, на основании всех известных исследователям материалов, эти предположения кажутся наиболее вероятными.

Погребальная постройка была центральной и важнейшей частью храма, своего рода фокусом всего сооружения. В целом же погребальный храм имел значительно более сложную структуру, включая большое число сооружений различного назначения. Древневосточный храм — это обычно не только религиозный, но и крупный политический, научный и хозяйственный центр. А если учесть сложную и мощную систему обороны, то можно добавить, что Кой-Крылган-кала еще и сильная хорезмийская крепость.

Почему место погребения, даже царского, требовало такой колоссальной постройки, а особа царя даже после смерти — божеских почестей? Объясняется это тем, что в большинстве древневосточных государств, в том числе и в Хорезме, личность царя считалась священной и рассматривалась как воплощение 'божества. Обычно цари, кроме светской и политической власти, осуществляли и верховную религиозную власть.

Интересно, что «божественность» хорезмийских царей непосредственно связана с Сиявушем. По преданию, Сиявуш либо божественный предок, либо основатель династии царей древнего Кангюя. Царь Хорезма являлся одновременно и верховным жрецом.

Погребения царей и знатных лиц сопровождались множеством необходимых для загробной жизни вещей, сделанных из ценных пород дерева и камня и драгоценных металлов. Стоимость их достигала порой фантастических цифр. Однако ни постоянная вооруженная охрана, ни всевозможные ухищрения и «секреты» при маскировке погребений не спасали их от грабителей.

Религия требовала совершения в честь погребенных и их божественных покровителей, в данном случае Анахиты и Сиявуша, постоянных и необычайно сложных ритуальных церемоний. Для этого при храме состоял специальный штат жрецов — служителей заупокойного культа. Жрецы — «посредники» между богом и людьми — пользовались в государстве огромным влиянием. Все затрагивающие жизнь и благосостояние людей явления природы, такие, например, как бурные разливы рек, землетрясения, затмения, дождь и засуха, объяснялись вмешательством богов. Поэтому накопленные тысячелетиями объективные наблюдения явлений природы были тесно переплетены с религиозными представлениями. Но практические потребности вызывали дальнейшее совершенствование и развитие накопленных знаний. Особенно это относилось к математике и астрономии. Вначале их развитие было вызвано чисто хозяйственными нуждами: необходимо было спланировать обрабатываемый участок и определить его размеры, определить характер уклона местности, чтобы провести канал, подсчитать и записать в документах количество продуктов, знать время разлива рек и поливки полей, уметь ориентироваться в океане окружающих земледельческий оазис песков и т. п. Все накопленные таким образом наблюдения сосредоточивались в руках жрецов, в храмовых архивах. Здесь же были сделаны и первые попытки систематизации накопленных объективных знаний. Так возникли науки.

Многие из храмов были центрами астрономических наблюдений за движением планет и звезд. Создание систем календаря было одним из наиболее важных результатов регулярных наблюдений за небесными телами. Календарь был связан с циклом сельскохозяйственных работ. Предположение С. П. Толстова о том, что на Кой-Крылган-кале велись астрономические наблюдения, подтвердилось недавно новыми материалами. Сотрудники Хорезмской экспедиции М. М. Рожанская и М. Г. Воробьева и астроном, профессор И. Н. Веселовский, исследовавшие данные раскопок с астрономической точки зрения, установили, что планировка и архитектурные особенности центрального здания давали возможность проводить частичные наблюдения за определенными светилами (в первую очередь за Солнцем) на отдельных участках неба. Астрономических инструментов на Кой-Крылган-кале найдено не было, однако среди находок внимание исследователей привлекли обломки керамических колец и соответствующих им по диаметру дисков с отверстием в центре и небрежно нанесенными делениями по окружности. Было высказано предположение, что это либо детали устройств, имитирующих астрономические инструменты, либо самих инструментов типа простейшей астролябии.

Были проведены вычисления для каждого из прорезающих шестиметровую толщу стены и направленных вверх окон. Особенно интересными оказались результаты, полученные для среднего окна южной стороны здания: в IV–III вв. до н. э. через него можно было вести наблюдения за Фомальгаутом — звездой первой величины, очень почитаемой на Востоке в древности. Это в свою очередь помогло объяснить кажущуюся произвольность ориентировки здания. Ориентировка осей здания по линиям С-Ю и В-3 условна, на самом деле оси отклонены от этих направлений на 21°. Ученые установили, что закладка здания происходила в период гелиакического восхода звезды Фомальгаут, причем главной осью оно было ориентировано на место восхода солнца (меняющееся в течение года), а перпендикулярной ей осью — на Фомальгаут. Расчеты показали, что такое взаиморасположение этих светил приходится на время около 400 г. до н. э.; в это же время были и наилучшие условия для наблюдения за Фомальгаутом из среднего окна южной стороны здания. Таким образом было подтверждено установленное ранее по археологическим материалам и даже уточнено время сооружения храма.

В этой храмовой кладовой хранились запасы масла, вина и зерна

Древние боги не были бескорыстными. Лишь обильные жертвоприношения и богатые дары могли обеспечить людям их расположение. Поэтому в древневосточных храмах обычно накапливались огромные богатства. Некоторым из них, особенно тем, в которых отправлялся культ главных или по каким-то причинам особо почитаемых богов, принадлежали обширные участки плодороднейших земель и тысячи возделывавших эти земли рабов. Множество рабов было занято и в храмовых мастерских. Хозяйственные документы, обнаруженные при раскопках некоторых храмов, сообщают об обильных запасах сельскохозяйственных и ремесленных продуктов, различной драгоценной утвари и рабах, поступавших ежегодно и от обширного храмового хозяйства, и от богатых жертвователей — царей, военачальников, знатных вельмож. На Кой-Крылган-кале не обнаружено хозяйственного архива, однако материалы раскопок многое рассказали о хозяйстве храма. Уже в раннем периоде жизни памятника появились первые комплексы помещений кольца. Судя по находкам в них, они не имели прямого отношения к погребальному культу. Это были, как уже говорилось, хозяйственные помещения. Здесь хранились многочисленные храмовые запасы, возможно жили обслуживавший персонал храма и рабы. В закромах и зерновых ямах лежало зерно, в огромных, врытых в землю сосудах — хумах хранилось вино и масло. Эти продукты поступали с окружавших Кой-Крылган-калу обширных храмовых земель. Построенный в кангюйское время мощный магистральный канал (шириной около 40 м) своими ответвлениями орошал поля и виноградники. Следы их сохранились здесь до сих пор; археологи обнаружили их с самолета и зафиксировали на аэрофотоснимках. Известно, какие основные сельскохозяйственные культуры возделывались в окрестностях Кой-Крылган-калы. При раскопках найдены зерна пшеницы и проса, косточки абрикосов, персиков, винограда, остатки кунжутных зерен.

* * *

Самые древние надписи на хорезмийском языке.

Самые ранние в Средней Азии росписи.

Самые ранние в Средней Азии оссуарии.

И обо всем этом рассказали одни развалины — Кой-Крылган-кала, «крепость погибших баранов». Не слишком ли много для одного памятника, даже такого монументального? И да и нет. Ведь каждый археологический памятник по сути дела уникален. В каждом археологи находят что-нибудь «самое»: самое раннее, самое большое или самое загадочное, в общем, что-нибудь самое интересное. В одном археологи находят что-то неожиданное, другой не дает того, что, по их расчетам, там должно быть. И это, последнее, порой не менее важно и интересно.

Чтобы понять до конца Кой-Крылган-калу, археологи не будут ждать, когда им встретится точно такое же сооружение. Да его и не будет. Но будущие раскопки на территории Хорезма, Средней Азии и всего древневосточного мира несомненно дадут новый материал для понимания этого замечательного памятника.

 

Глава третья

Трехбашенный дворец открывает свои тайны

Одна из глав широко известной книги С. П. Толстова «По следам древнехорезмийской цивилизации» называется «Сокровища трехбашенного замка». Она полностью посвящена Топрак-кале, замечательной древнехорезмийской крепости, первое, еще довоенное знакомство с которой закончилось многолетними ее раскопками. Годы работы на Топрак-кале, пожалуй, одни из самых интересных в жизни Хорезмской экспедиции. Большинство теперешних сотрудников экспедиции, археологов и этнографов, здесь впервые под руководством С. П. Толстова познакомились с полевой археологией. Тогда они были студентами младших курсов исторического факультета МГУ.

На двадцатипятиметровую высоту поднялась над пустыней громада трехбашенного замка Топрак-кала

«В ясный октябрьский вечер 1938 г., когда наша маленькая разведочная группа поднялась на стены кушанской крепости Аяз-кала 1, с шестидесятиметровой высоты пред нами открылась широкая панорама пройденного и предстоящего пути. И наряду со знакомыми силуэтами развалин на юге и на востоке, далеко на западе — за гладкой равниной бесплодных такыров, песков и солончаков, на горизонте возник контур огромных развалин, увенчанных на северном крае могучими очертаниями трехбашенной цитадели.

— Что это за крепость? — спросил я нашего проводника.

— Это Топрак-кала. Там нет ничего интересного, — был лаконичный ответ.

На следующий день наш караван подходил к «неинтересной крепости».

Так описывает С. П. Толстов свое первое знакомство с Топрак-калой. Караван подошел к крепости, и перед археологами на двадцатипятиметровую высоту поднялась громада трехбашенного замка. Наверху, на центральной площадке, они увидели полуразрушенные арки сводчатых помещений башен, сделанных из огромных квадратных сырцовых кирпичей. К замку примыкало большое городище, укрепленное высокими оборонительными стенами. Здесь, на развалинах жилых построек, археологи нашли десятки медных монет: «гигантский нумизматический кабинет», — писал впоследствии С. П. Толстов. А у южных ворот городища находилась большая россыпь обломков оссуариев — погребальных, керамических ящиков — костехранилищ, куда, согласно господствовавшему тогда в Хорезме зороастрийскому погребальному обряду, складывались очищенные птицами и ветром кости умерших.

«Можно было быть довольными разведкой. Уже первого ознакомления было достаточно, чтобы убедиться, что перед нами первоклассный памятник античной культуры Хорезма, сулящий исследователям поистине неисчерпаемые перспективы. И это впечатление не обмануло».

Начавшиеся в 1940 г. исследования Топрак-калы были прерваны Великой Отечественной войной. Многие археологи, в том числе и начальник экспедиции С. П. Толстов, ушли на фронт. Летом 1945 г. раскопки возобновились, а с 1946 по 1950 г. крепость стала основным объектом раойт экспедиции.

О Топрак-кале написаны десятки статей — научных и популярных, в академических изданиях, журналах и газетах. Но результаты раскопок крепости настолько разнообразны и интересны, что в этих статьях отражены лишь основные их итоги. В полный отчет о раскопках, а он в ближайшие годы будет подготовлен, войдут разделы, написанные не только археологами и историками, но и архитекторами, искусствоведами, реставраторами, химиками, биологами.

Необычайно интересна архитектура памятника, являющегося замечательным образцом градостроительного и фортификационного искусства античного Хорезма Мощный цоколь (представляющий собой систему перекрещивающихся глинобитных стен, пространство между которыми заполнено кирпичной кладкой не на растворе, а на чистом сухом песке) поднял на двенадцатиметровую высоту центральную площадку замка. Здесь в два этажа располагались жилые, хозяйственные и парадные помещения дворца, перекрытые мощны ми, так называемыми «коробовыми» сводами. Световые люки в перекрытиях и открытые дворики куда выхоли двери сразу нескольких таких помещений, давали свет. Был, по-видимому, и третий этаж, более легкий с решетчатыми стенами из сырцового кирпича.

Три грандиозные башни с жилыми помещениями внутри, вздымавшиеся по крайней мере на тридцатиметровую высоту (и теперь, спустя полторы с лишним тысячи лет после постройки, их высота около 25 м), господствовали над цитаделью, городом и окружающей равниной.

Десятки парадных, жилых и хозяйственных помещений были раскопаны на центральной площади дворца

Построенная в III в. крепость до 305 года была резиденцией правителей страны хорезмшахов. Покинутый хорезмшахским двором замок (город жил до V века) начал разрушаться. Обрушивались своды, падали размытые дождями и иссеченные песчаными бурями стены. Когда в замок пришли археологи, он казался огромным глиняным монолитом. Метр за метром — обломки кирпичей, рухнувшие своды, глиняные натеки, образовавшиеся после дождей, — препарировали глину археологи, разгадывая тайны дворца. И им открывались такие подробности его истории, которые, казалось, должны были быть навеки погребены под многометровым слоем разрушений. Вот один из примеров подобного рода открытий. Накапливавшиеся из года в год наблюдения над особенностями строительных приемов и архитектуры дворца позволили С. П. Толстову установить, что он строился в рекордно короткий срок. Более того, стало ясным, что план дворца в ходе строительства изменился — первоначально предполагалось построить лишь большое квадратное дворцовое здание. Оно было уже сооружено, украшено снаружи вертикальными выступами-пилястрами и оштукатурено, когда возникла идея возведения трех величественных башен.

Построенный в III в., дворец до 305 г. был резиденцией хорезмшахов. Один из вариантов реконструкции дворца

И еще одна деталь: срок между постройкой дворца и возведением башен был очень коротким. Штукатурка стены, к которой была пристроена южная башня, не пережила в открытом виде ни одной зимы.

Можно было бы рассказать полную сомнения и самых замысловатых догадок историю поисков входа во дворец. Только в конце раскопок, в 1950 г., когда применение ленточных транспортеров позволило начать расчистку засыпанных толстым (до 14 м) слоем песка внутренних дворов, было установлено, что входили во дворец через большой пандус, подводивший к восточной стене цитадели.

Почему же так спешили с постройкой дворца? Наиболее вероятное объяснение этому давала политическая обстановка того времени в Средней Азии и Хорезме.

Начало постройки Кой-Крылган-калы отделено от времени Топрак-калы периодом почти в семь веков. Лишь помещения кольца величественного погребального храма дожили до времени сооружения трехбашенного замка. Этот период в истории Средней Азии заполнен бурными событиями: завоевательными войнами и борьбой против захватчиков, часто иноземных, созданием мощных рабовладельческих государств, объединявших силой оружия племена и народы и распадавшихся под напором более сильных завоевателей.

Мы уже говорили, что во время греко-македонского завоевания Средней Азии Хорезм сохранил свою независимость. После смерти Александра Македонского (323 г. до н. э.) его огромная империя распалась. С середины III до конца II в. до н. э. значительная часть Средней Азии входила в состав греко-бактрийского царства. Однако это крупное рабовладельческое государство также не затронуло политической независимости Хорезма. Власть греко-бактрийских царей оказалась недолговечной; их государство погибло под ударами пришедших с северо-востока степных сакских племен. Все владения греко-бактрийских царей оказались скоро под властью саков. Возникла огромная и могущественная Кушанская держава. Территория ее выходила далеко за пределы Средней Азии.

Каким образом и когда подчинился Хорезм власти кушанских царей, письменные источники ничего не говорят. Но о том, что он потерял политическую независимость, рассказали монеты: в I–II в. н. э. монеты кушанских царей вытеснили полностью в Хорезме монеты местной чеканки. II и III вв. н. э. — кушанский период в истории Хорезма.

Это время дальнейшего развития рабовладельческих отношений и усиления противоречий между богатой аристократией и свободными еще общинниками. Постройки знатных и богатых резко выделяются своими размерами и сильными укреплениями из общей массы домов общинников. Вместо сильно укрепленных городов и поселений появляются неукрепленные деревни с отдельно стоящими большими домами. Их защиту берет на себя уже не община, а государство: строится система сильно укрепленных пограничных крепостей с военными гарнизонами в них.

В кушанский период происходит оживление торговых связей Средней Азии с многими отдаленными странами: Китаем и Индией, Сирией и Римом. Через Хорезм проходят торговые пути в Восточную Европу.

Вхождение Средней Азии в состав государств с очень широкими границами и постоянные торговые и культурные связи с различными странами усилили влияние иноземных культур, часто более высокоразвитых, на культуру и искусство народов Средней Азии. Слияние и переплетение местных, среднеазиатских, греческих, иранских и индийских форм культуры породило новые, очень своеобразные формы культуры и искусства.

Большое многообразие в связи с этим наблюдалось и в религиозных верованиях. Вместе с зороастрийскими и другими древними местными божествами и героями в Средней Азии уживались культы некоторых эллинских богов. Широко распространился буддизм.

Кушанское государство, политический центр которого с конца I в. находился в северо-западной Индии, просуществовало до конца IV в. и погибло под ударами варварских кочевых племен так называемых «белых гуннов». Хорезм, судя опять-таки по монетам, отделился раньше, очевидно еще в III в. В начале III в. снова появляются монеты хорезмийского чекана — с портретом царя и традиционным «хорезмийским всадником» на обороте. Хорезмшах по имени Вазамар, правивший в первой половине III в. и чеканивший монеты с изображением длиннобородого царя в высоком шлеме в виде орла, по-видимому, уже окончательно порывает с зависимостью от кушанов. Тогда-то и потребовался грандиозный и роскошный дворец — резиденция правителей независимого и могущественного государства Хорезм, величию которого должно было соответствовать величие дворца.

Хозяйственные документы на дереве и на коже из архива Топрак-калы

Долго можно было бы рассказывать о находках, сделанных археологами во время раскопок дворца. Тысячи обломков (а часто и целые сосуды) великолепной тонковыделанной керамики, обрывки тканей — шерстяных, шелковых и бумажных, части кожаной обуви, косточки плодовых растений и зерна злаков, кости домашних и диких животных — все это и многое другое рассказало ученым об образе жизни, хозяйстве и ремеслах не только обитателей дворца и города, но и большой земледельческой округи… Среди находок имеются и золотые украшения, и ожерелье из 300 бус из стекла, пасты, янтаря, кораллов, раковин, и железный серп. Находка железной «чешуи» от панциря и, главное, открытие комплекса помещений — мастерской по производству знаменитых хорезмийских луков — подтверждают сведения о высоком уровне военного дела в Хорезме.

Хозяйственные документы на дереве и на коже из архива Топрак-калы

Есть находки, о которых хочется сказать особо. Найти архив древних письменных документов мечтают многие из археологов. Сбываются эти мечты чрезвычайно редко. Археологам-хорезмийцам посчастливилось: одна из важнейших находок из Топрак-калы — это дворцовый хозяйственный архив. Документы, написанные на древнехорезмийском языке, найдены в четырех помещениях юго-восточной части дворца. Все они попали сюда из располагавшегося на втором этаже архива. Всего было найдено около сотни документов, написанных черной тушью на деревянных дощечках и на кожаных свитках. Документы на дереве, а их всего восемнадцать, очень хорошо сохранились. Восемь крупных обрывков сохранили написанные тушью строки непосредственно на коже; остальные уцелели лишь в виде отпечатков на глине. Хотя документы полностью еще не прочитаны, характер их уже определен. Это хозяйственные документы дворцового архива: списки лиц, подлежащих налоговому обложению, и сводные документы, подводящие итоги поступлениям в хорезмшахскую казну за определенный период.

Три из найденных документов имели точную дату — 207, 231 и 232 гг., но… неизвестной эры. Кропотливая исследовательская работа, проведенная С. П. Толстовым, показала, что начало этой, применявшейся хорез-мийцами эры, может быть отнесено к периоду между 69 и 78 гг. н. э. А из известных нам летосчислении на этот период приходится начало только одной эры — индийской «эры Шака». Употребление хорезмийцами индийского летосчисления не вызвало удивления: ведь Хорезм в течение целого века входил в состав индийско-среднеазиатского Кушанского государства и, естественно, оказался под очень сильным воздействием индийской культуры. Датированные документы имели ценность не только для истории Хорезма. Они вместе с найденными на Топрак-кале монетами дали начало цепочке хронологических выкладок, важных для решения некоторых вопросов истории Кушанского государства в целом.

Но недаром Топрак-калу называют музеем изобразительных искусств античного Хорезма. Главные находки во дворце хорезмшахов — это скульптура и живопись.

* * *

— По-о-дъем!

В большом палаточном лагере, раскинувшемся на такыре у развалин огромной крепости, тишина. Лишь от кухни, заметной по легкому голубому дымку, доносится осторожное позвякивание кружек и кастрюлек. Трудно дежурному. Сейчас половина шестого утра, самый сладкий сон. Особенно, если учитывать, что вчера в первом часу ночи с южной башни еще слышались звуки аккордеона, песни и смех. Ничего не поделаешь: добрая половина экспедиции — студенты.

— По-о-дъем! — надрывается дежурный. В шесть — выход на работу; за полчаса надо помыться и позавтракать. Но главное сейчас — встать. Вылезти из теплого спального мешка прямо в осеннее, довольно прохладное утро не так-то просто.

Дежурный меняет тактику. Теперь он заходит в палатки и, кутаясь в ватную, стеганую телогрейку, наигранно бодрым голосом рассказывает о прелестном утре, о вкуснейшем завтраке. Мешки начинают шевелиться, а из одного даже идет папиросный дым; так, рискуя заживо сгореть (из застегнутого на все пуговицы спального мешка не так-то легко быстро выбраться), начинает новый день один из заядлых курильщиков.

Следующий этап лагерного подъема еще более энергичный: алюминиевая раскладушка приподнимается за один край и невидимая в мешке фигура скатывается прямо на землю. Ппоробуй, не встань!

Сергей Павлович уже позавтракал и сейчас, пуская через усы дым папиросы и ехидно улыбаясь, смотрит, как двое опоздавших стараются за считанные секунды до выхода на работу проглотить по кружке обжигающе горячего кофе.

На крутых тропинках, ведущих по обе стороны северо-западной башни на центральную площадку, видны две цепочки людей: слева — сотрудники экспедиции, справа — рабочие, двигающиеся потихоньку от своего расположенного чуть поодаль лагеря. Начинается новый рабочий день.

Ожили бесчисленные комнаты и переходы, за замком потянулся длинный шлейф пыли — заработали транспортеры в восточном дворике. Часам к десяти утренняя прохлада остается лишь приятным воспоминанием. Кызылкумское солнце припекает не на шутку. Стараешься найти работу в тени стен. Но стены невысоки, а солнце прямо над головой. Наиболее предусмотрительные из раскопщиков весь свой день планируют по солнцу, вернее по тени, передвигаясь вслед за ней по комнате.

Лежа на боку — иначе устает спина — на нагретой солнцем земле разбираешь ножом начинку комнаты. Из-под лезвия отлетают куски обмазки и глиняных натеков, постепенно обнажаются лежащие в беспорядке кирпичи. Вот вместе с серой глиной отскакивают, рассыпаясь мелкой крошкой, кусочки белой алебастровой обмазки. Но не все они белые. Вот коричневый обломочек, а тут ярко-красный… Внимание, роспись!

…Округлившиеся глаза тигра пристально смотрят с обломка штукатурки. Видна лишь голова животного, но по раздувшимся от напряжения ноздрям, можно предположить, что он находится в напряженной, готовой к прыжку позе…

Глаза тигра пристально смотрят с обломка штукатурки

…Женщина склонилась к арфе. На лице легкая улыбка. Изящным движением пальцев полной руки с браслетом она перебирает струны. Характер изображения совсем иной. Здесь нет ярких и пестрых красок. Выразительность достигнута тонкими линиями и игрой полутонов.

'Червонная дама'. Фрагмент росписи

Сборщица фруктов, гирлянды плодов, освещенные солнечными лучами, склонившаяся в раздумье мужская фигура, цветы лилии, ириса, лепестки роз…

Росписей много. Десятки больших кусков и сотни мелких. Цветные их репродукции опубликованы в книгах и статьях С. П. Толстова, а часть подлинников можно видеть в ленинградском Музее антропологии и этнографии, и в Эрмитаже.

Трудно рассказать, какие тяжелые недели выпадали на долю тех раскопщиков Топрак-калы, которые находили росписи. А редко кто их не находил, ведь художники расписали почти все помещения дворца. Хорошо бы росписи были на стенах. Пускай не полностью, кусками. Судить о композиции, о сюжетах росписей можно было бы с большей уверенностью, да и с расчисткой было бы легче.

На Топрак-кале все это было не так.

В заброшенных помещениях обычно первым обрушивался свод. Десятки тяжелых сырцовых кирпичей падали вниз, пробивая и коробя глиняную обмазку пола. Затем начиналось разрушение стен. Кусками отходила и рассыпалась, падая, саманная штукатурка с росписью. Иногда, подмытый водой и растрескавшийся на солнце, отрывался от стены большой кусок с частью кирпичной кладки. Хорошо, если, проделав замысловатую траекторию на засыпанном кирпичами свода полу, он ложился вверх оштукатуренной и расписанной стороной. Разбирая завал, археолог легко найдет ее. Расчистить роспись от глины не так сложно, хотя и необычайно трудоемко. Но что делать, если кусок стены с росписью лег лицевой стороной вниз? Конечно, и такой обломок росписи не пропадет, будет извлечен и открыт, но как усложняется работа археолога!

Роспись была нанесена по тонкому слою алебастровой подгрунтовки, покрывающему глиняную штукатурку. Алебастр уничтожал неровности, делал стену гладкой и служил одновременно фоном для росписей.

Поверх лежащей на полу росписи — толстый слой глины: мелкая кирпичная крошка, иногда крупные обломки кирпича, а между ними — глина, глина, глина… Растворенная в воде, она протекала тонкими струйками, заполняя все полости и поры.

Под рукой, кроме раскопочного ножа, два скальпеля и несколько кистей. Один из скальпелей очень маленький (у хирургов он называется глазным), другой побольше. Основной слой глины над росписью убирается ножом. Удаляются кирпичи и все вокруг обнаруженного куска, что могло бы помешать работе. Когда до красочного слоя остается сантиметра два-три, нож приходится отложить: можно испортить роспись, проткнув неосторожно тонкий слой натеков. Да ножом тут, пожалуй, ничего и не сделаешь — обычно он очень тупой. На помощь приходит скальпель, тот, что побольше. Снимается еще один слой, обычно не у всего куска, а у части, которую за день предполагается расчистить. Остается тонкая, в несколько миллиметров, прослойка. Теперь только она скрывает роспись. Последняя видна уже местами, просвечивая краской или блестяще-белым алебастром фона. Что скрывает новый обломок?

Легкий нажим сверху острым краем маленького скальпеля — и отскакивает-маленький кусочек глины, а такой же кусочек росписи, маленький, всего в несколько квадратных миллиметров, вновь после перерыва в полтора тысячелетия видит свет. Еще один легкий нажим, и еще, и так целый день, и второй, и третий. Зацепить кусочек побольше нельзя, так как глина отскочит вместе с росписью и алебастровой подгрунтовкой. Поставить ее потом на место необычайно трудно, а порой, в условиях экспедиции, и невозможно. Алебастр крошится, краска росписи отслаивается.

Расчищенный участок росписи пропитывается особым клеевым составом и укрывается от яркого солнечного света. На свету краски быстро тускнеют. Поэтому тут же на месте делается копия росписи, которая по цвету значительно ближе к первоначальному оригиналу, чем выставленные сейчас в музеях подлинники.

Мы рассказали о самом простом и удобном для расчистки варианте: роспись лежит «вверх лицом». Когда кусок с росписью перевернулся или когда две или несколько росписей, разделенные иногда тонкими прослойками, составляют начинку большого глиняного «пирога», расчистка становится во много раз более трудоемкой.

Хотя однообразна и утомительна эта работа, но все-таки необычайно интересна. Мысль о том, что бесформенный и грубый кусок земли превратится в яркую, многокрасочную картину, новую и, может быть, еще более интересную, чем найденные до сих пор, все время держит в напряжении, торопит, не дает скучать. Хорошо, конечно, если роспись окажется именно такой. Но бывают и огорчения. Как узнать, интересна ли роспись, если по краям серой глыбы заметен лишь тонкий слой белой алебастровой подгрунтовки. Просидишь над таким куском дня три — и в результате девственно-белая поверхность алебастра и где-то сбоку две красные полосы. Зачем они здесь? Ведь это часть какой-то композиции. Для фантазии, самой буйной, здесь непочатый край. Утешаешь себя: конечно, и эти открытые тобой линии тоже нужны; ведь расчищать надо все, даже на первый взгляд неинтересное и сразу непонятное. Возможно, этот кусок, вместе с другими, найденными в этой же комнате, позволит реконструировать хотя бы характер росписи.

Расчистить кусок упавшей стены с росписью — это еще не полдела. Его еще нужно вынуть, оторвав от плотно слежавшейся глиняной массы, отнести в лагерь, доставить на ближайший аэропорт или железнодорожную станцию (в пустыне это не так-то просто), наконец, отвезти в Москву или Ленинград, где искусство реставраторов еще на многие десятилетия продлит жизнь росписи. Самое ответственное — вынуть роспись.

Сидит археолог в раздумье перед накрытым бумагой большим куском глины. Под бумагой — «писец». Так называют эту роспись потому, что на ней изображена фигура юноши с подносом в руках, на котором лежат какие-то белые, перевязанные на концах цилиндры. По-видимому, это те самые рукописи на коже, которые нашлись в помещениях юго-восточной части дворца. На шапке юноши тамга (знак) правящей в Хорезме династии Сиявушидов, очевидно, это дворцовый писец.

Вчера была закончена расчистка росписи, ночь «писец» одиноко пролежал во дворце, заботливо укутанный бумагой и брезентом. Сегодня его нужно вынуть и перетащить вниз, в лагерь.

Кусок тяжелый, работа будет не легкой. Глина под алебастром хотя и пропитана обильно клеем, но при малейшем движении может все же разломиться на несколько частей и испортить роспись. Чтобы избежать всяких случайностей, кусок росписи заключается в прочный гипсовый обруч с марлевой прослойкой. Когда этот «марлебетон» просохнет, можно будет начинать.

Володя Лоховиц, откопавший и расчистивший «писца», прикидывает сейчас, как лучше это сделать. Комната узкая, да и роспись лежит близко от стены. К противоположному ее краю вряд ли подберешься.

…К четырем часам, когда после обеда и отдыха мы снова поднялись на раскопочную площадку, гипс просох. Длинными и острыми ножами (тоже из хирургического набора) подкапываем со всех сторон глиняную глыбу. Нож проникает далеко, но все же длина его недостаточна. На помощь приходит пила. Обыкновенная ножовка с деревянной или металлической ручкой. В сделанную ножами выемку просовываем пилу и сантиметр за сантиметром отделяем роспись от груды завала. Пила идет плохо, часто попадаются плотные куски кирпича. Больше часа уходит на подкапывание глыбы со стороны стены: работать дьявольски неудобно.

Наконец настает момент, когда лишь небольшой столбик земли связывает роспись с остальной массой глины. Под подкопанными частями, чтобы глыба не разломилась, плотно уложены кирпичи. Наступает самый ответственный момент. Володя, стоя на коленях, осторожно берется за гипсовые края глыбы. Несколько легких движений в ту и другую сторону. Глыба слегка подается, затем, поддерживаемая слегка, мягко ложится на подстилку из кирпичей. Кажется никаких трещин, все в порядке — и вздох облегчения.

Все остальное не так сложно и опасно. Осторожно ставим роспись на ребро, очищаем и выравниваем низ, который так же, как и бока, заливаем гипсом. Большой кусок глины с росписью оказывается в довольно прочном гипсовом ящике. Спуск его в лагерь — торжественный момент. Конечно, можно было бы доверить это рабочим. Они сделали бы это не менее осторожно и аккуратно. Но мы несем «писца» сами — такова традиция. Из глубокого раскопа доносится завистливый комментарий:

— Поволокли, счастливчики…

* * *

Пятьдесят лет назад археологом В. Л. Вяткиным при раскопках Афрасиаба — домонгольского Самарканда — был найден обломок штукатурки с росписью. Это было первое вещественное доказательство (до этого имелись лишь сведения из письменных источников — китайской летописи) о существовании живописи в древней Средней Азии. Найденная в 1913 г. В. Л. Вяткиным роспись погибла: находка была неожиданной и застала археологов врасплох. Оставленный на длительное время незакрепленным красочный слой ее растрескался, отошел от грунта и свернулся. К счастью, художнику удалось сделать копию. На росписи были видны изображения трех фигур, прорисованные черными линиями. В живописи преобладали желтые, пурпурно-красные и различные оттенки синих тонов.

К моменту, когда были открыты росписи Топрак-калы, стала известна живопись и из других районов Средней Азии, в частности замечательные росписи из Пянджикента VII–VIII вв.

Живопись Топрак-калы занимает особое место среди памятников искусства древней Средней Азии. Время, когда создавались росписи Топрак-калы, — период расцвета античной культуры Средней Азии. Это обусловило реалистический характер живописи (это же относится и к топрак-калинской скульптуре, о которой мы еще будем рассказывать) в отличие от более поздней живописи Пянджикента, в какой-то степени условной, стилизованной.

Мы уже говорили, что во дворце хорезмшахов были расписаны (или по крайней мере окрашены) стены почти всех многочисленных помещений. Хорезмийские художники писали минеральными красками, закрепленными каким-то клеящим веществом. Комочки этих красок и черепки с краской, своего рода палитры, применявшиеся для пробы густоты красочного слоя, находили во многих помещениях. Поражает большое богатство цветов и оттенков: красного, малинового, алого, розового, оранжевого, желтого, зеленого, синего, голубого, голубовато-серого, коричневого, фиолетового, белого. И при этом преобладают теплые, радующие глаз тона.

О чем же рассказывали хорезмские живописцы? Восстановить сюжеты росписей чрезвычайно сложно. Навсегда останутся загадкой сюжеты росписей многих комнат, представленные мелкими обломками. Работу исследователя затрудняет и то обстоятельство, что в завале одного помещения могут оказаться обломки росписей сразу двух помещений: верхнего этажа и нижнего. Попробуй разберись!

Но одна находка следовала за другой, и тщательное исследование и сопоставление многих обломков позволяло иногда расшифровывать тайну росписей. Вот так называемая «красная комната». В ней и в нескольких соседних помещениях были найдены и расчищены многочисленные фрагменты большой, связанной несомненно единым сюжетом живописной композиции. Поднятая лапа тигра или льва на одном куске, нога лошади, согнутая на скаку в колене, — на другом; еще одна лапа, опирающаяся на черную линию, ограничивавшую нижнюю часть росписи; лицо черноволосого мужчины, изображенное в профиль. И еще множество более мелких кусков.

Как разобраться в этих загадочных обрывках? Может быть, по принципу известной детской игры — складывающихся из кубиков картинок? Ворочать тяжелые куски при этом не придется: все изображения скопированы в красках на бумаге. Скажем заранее — ничего из этого не получится. Уж если сравнивать наши находки с детской игрой, то они будут напоминать набор, в котором из десяти кубиков не хватает семи или даже восьми.

Но ведь в наборе, кроме кубиков, есть еще и напечатанные на бумаге целые картинки. И археолог В. Д. Берестов, написавший еще в студенческие годы работу по живописи Топрак-калы, нашел такую картинку для «красной комнаты». Правда, она была не на бумаге, а на серебряной чаше, найденной очень давно, еще до революции, в Прикамье, но, как установил С. П. Толстов, происходившей из Хорезма. Развернув в прямой плоскостной пояс выбитое на чаше изображение и сравнив с ним найденные в «красной комнате» разрозненные «кубики», он пришел к выводу, что роспись «красной комнаты» по сюжету аналогична изображению на чаше. А на серебряной чаше — сцены охоты. Всадник поражает копьем напавшего на него тигра. Другой всадник из лука стреляет в льва. Лев нападает на третьего всадника, обороняющегося также при помощи лука. Очень любопытно, что геометрический орнамент на чаше тождествен по построению некоторым орнаментальным мотивам росписей Топрак-калы.

В разных помещениях дворца была найдена довольно большая группа портретных изображений. Это не изображенные с известной долей условности придворные хорезмшаха — придворный писец, придворные красавицы, молодые люди неизвестной профессии в черных кафтанах, а настоящие портреты, очень выразительные, написанные в разнообразии поз и движений, с применением более тонких линий и цветовых оттенков, оживляющих мазков и штрихов.

…Склонился в раздумье человек, опершись на согнутые пальцы украшенной браслетом руки… Тщательным контуром прорисовано лицо рыжеволосой женщины с тонкими бровями и длинными ресницами. Еще одно женское лицо: на голубом фоне, с устремленным вдаль взором, прядями падающих на плечо черных волос…

Несомненно, это фрагменты каких-то многофигурных композиций. В одном из помещений (на стене!) сохранились остатки росписи с изображением одной из таких сцен: женщина в белой одежде что-то передает или показывает мужчине в темном. В другом месте расчищено изображение сидящих рядом мужчины в черной и женщины в светлой одежде. Трудно сейчас сказать, о чем повествуют эти сцены, однако можно предполагать, что если не все они, то по крайней мере часть их связана единым сюжетом. Возможно, это иллюстрации какого-то неизвестного нам, но волновавшего в свое время хорезмийцев эпоса.

И еще об одном изображении хочется рассказать. В 1949 г. в небольшом помещении, соединявшем три центральных зала дворца, был расчищен обломок росписи с великолепным изображением орла. Перед орлом — навершие жезла в виде трилистника, стоящего на четырех шарах. Археологи-хорезмийцы уже так много знали о Хорезме, о Топрак-кале и ее жителях, что смысл и этого, загадочного на первый взгляд обломка, был разгадан. С. П. Толстов высказал мнение, что перед нами не что иное, как часть изображения царя в короне в виде орла.

Можно спросить: а на чем основано такое предположение? Ведь на росписи нет даже никаких намеков на царя. Может быть, только жезл? А С. П. Толстов пошел в своих выводах еще дальше. Он назвал, какому из хорезмшахов могла принадлежать корона — Вазамару. О том, что это может быть короной хорезмшаха, было ясно по найденному ранее в «зале царей» царскому головному убору. Изображения на хорезмийских монетах рассказали, что такую корону носил хорезмшах Вазамар. Ну а жезл? И ему нашелся двойник — на серебряном хорезмийском блюде с изображением царя, окруженного музыкантами и слугами.

Как все это, оказывается, просто, скажете вы. Нет, не так просто, или, вернее, просто только в нашем рассказе. На самом деле, это итог многолетней предшествующей работы в Хорезме, больших, накопленных за это время знаний, долгих раздумий, сопоставлений.

О живописи Топрак-калы можно было бы еще многое рассказать. Например, о замечательном хорезмийском орнаменте. Ведь он лучше, чем что-либо другое, рассказывает нам о народных истоках топрак-калинской живописи и больше всего ассоциируется с миром образов народного орнамента современных жителей Средней Азии — узбеков, таджиков, каракалпаков, казахов. Ведь орнаментальные мотивы пришли на стены дворца хорезмшахов с тканей и ковров, с кожаных изделий и произведений ювелиров. Одни из них ведут свое происхождение из среды кочевников, другие возникли в кругу ремесленников земледельческих оазисов, третьи всегда были присущи городскому архитектурному декору.

Основной вывод, к которому пришел С. П. Толстов, когда еще не все росписи Топрак-калы были извлечены из завалов и раскопки продолжались, это вывод о существовании самостоятельного хорезмского художественного, центра, отличного от других художественных центров позднеантичной Азии. Знакомство с искусством других народов, в частности Индии и Ирана, с творчеством кочевых и полуоседлых племен Приаралья, Причерноморья, Сибири не привело к созданию механически составленного из разнородных элементов, эклектического искусства. Искусство позднеантичного Хорезма и Топрак-калы — цельное искусство, впитавшее в себя и творчески переработавшее на основе своих принципов и законов многое из лучших художественных достижений других народов.

Но в огромной по объему живописи дворца не чувствуется однообразия. Жесткие сроки постройки торопили не только строителей, но и художников и скульпторов. Во дворце работало сразу множество художников. И в технике, и в характере, и в стиле росписи чувствуется рука нескольких талантливых мастеров живописи. Нельзя спутать художника, писавшего «арфистку», с автором «сборщицы фруктов», а последнего с создателем портрета рыжеволосой женщины. Как и всюду, наряду с замечательными мастерами живописи работали и малоталантливые художники, и даже ремесленники, знакомые лишь с техникой живописи. При таком огромном масштабе работ без них нельзя было обойтись. Безусловно, нельзя спутать художника, расписавшего парадный коридор, ведущий от входа во дворец во внутренние покои, и ремесленника, наносившего на стены служебных комнат простые повторяющиеся орнаменты.

О замечательной живописи Топрак-калы можно было бы рассказать еще очень многое. Однако в художественном оформлении дворца не она играет решающую роль. Как ни великолепны, как ни 'Красочны росписи, пальму первенства надо все же отдать скульптуре.

Скульптура Топрак-калы не из мрамора и не из бронзы. Величественный, законченный по архитектуре дворец сделан целиком из глины, из нее же сделана и скульптура. Глиняная скульптура! Да еще пролежавшая в земле более пятнадцати веков! Что же от нее осталось? Оказывается, простая глина, даже не обожженная, не такой уж непрочный материал. Скульптурные находки Хорезмской экспедиции можно видеть не только 'в ее фондах, но и в лучших музеях страны: Музее восточных культур в Москве, в Эрмитаже, Музее антропологии и этнографии АН СССР.

Чтобы хоть немного познакомиться со скульптурой, совершим небольшую экскурсию по центральным залам дворца.

«Зал царей». Так назвали огромный зал, перекрытый мощным сводом из сырцового кирпича. Раскопки его начались в 1947, а закончились лишь в 1950 г. Его расчищали так долго совсем не потому, что он очень большой. Соседний «алебастровый зал», больший по размерам, был раскопан всего за два сезона. Дело в том, что мощные завалы перекрытия и стен в этом зале были буквально начинены обломками скульптуры. И вынуть ее, не повредив из этого веками слежавшегося месива глиняных конструкций, было во много раз труднее, чем найти и расчистить росписи.

Фрагмент статуи из 'зала царей'

Как и росписи, вся скульптура также была найдена в обломках. Расчищены и вынуты из завалов десятки фрагментов скульптурных человеческих торсов, рук, ног, множество оснований сидящих статуй, почти целые статуи, но без голов и головы отдельно, головные уборы, детали одежды. Все скульптурные изображения, а большая часть их выполнена в натуральную величину, были раскрашены — лица в телесный цвет, одежды, орнаменты и вышивки — многоцветно.

…Вдоль стен зала, на возвышении, разделенном ажурными глиняными решетками, находились скульптурные изображения хорезмийских царей династии Сиявушидов. Вокруг них — статуи их жен и детей, приближенных и жрецов, хорезмийских богинь и стражей. В середине южной стены огромная ниша. В этой особо почетной части зала статуи наиболее значительных правителей Хорезма, и среди них статуя хорезмшаха Вазамара в короне в виде белого орла. Позади всего этого многокрасочная орнаментальная роспись: белые и красные лилии на кубово-синем фоне. Так представляется сейчас художественное оформление одного из самых парадных помещений дворца, названного С. П. Толстовым «залом царей».

'Супруга Вазамара'

Через проход в северо-западном углу зала выходим в северные внешние помещения, а оттуда, через «алебастровый зал» и еще два помещения, попадаем в «зал побед».

«Зал побед». Он был назван так потому, что его стены украшены изображениями сидящих царей и богини победы Ники.

Через небольшую комнату попадаем в расположенный западнее «зал темнокожих воинов». Это одно из самых интересных помещений дворца. По стенам зала были устроены ниши, в них находились статуи, вероятно, также царей, но на этот раз в полный рост. (От них сохранились лишь нижние части.) Между статуями царей, на своеобразных постаментах в виде огромных двойных волют со спиралями на концах, находились статуи воинов. Эти небольшие, примерно в половину человеческого роста, фигуры были изображены в чешуйчатых панцирях с плетеными камышовыми щитами. Совершенной неожиданностью оказалось то, что воины эти были темнокожими. Антропологи определили, что темнокожие воины близки по своему физическому типу к одной из групп населения южной Индии, так называемым дравидам. Очевидно, индийские отряды участвовали в это время в воинских формированиях Хорезма, и в частности им доверялась охрана хорезмшаха.

«Зал оленей». Он западнее «зала темнокожих воинов». По сравнению с огромным «залом царей» и «залом побед» это сравнительно небольшое (8,8x5,1 м) помещение, к тому же отличающееся по оформлению от больших парадных залов. Стены этого помещения были украшены рельефными изображениями деревьев, обвитых виноградными лозами. По нижней части стены шел пояс с изображениями в натуральную величину пасущихся оленей. Они располагались на синем фоне, были раскрашены и выполнены настолько реалистично, что у специалистов не было никаких сомнений в их определении: скульптор изобразил одну из разновидностей лани. Внимание привлекла одна деталь: при всей реалистичности изображений животных они все же не избежали некоторого отпечатка традиционной художественной условности — отростки рогов изображены у них в виде небольших правильных шариков. Эта, казалось бы, незначительная деталь позволила установить непосредственное родство искусства Топрак-калы с богатым и своеобразным искусством жителей степей — скифов и сарматов. Можно было предположить, что скульптурные украшения III в. восходят своими корнями к древним традициям массагетского искусства, искусства ближайших степных соседей Хорезма I тысячелетия до н. э.

Закончим свою экскурсию в «зале танцующих масок», он рядом, через стенку. Его оформление также очень необычно. Когда расчистили на небольшую высоту сохранившиеся стены, то увидели… ноги. И не просто ноги, а танцующие ноги. Идущие один за другим по периметру стен барельефы изображали танцующие пары: мужчину в шароварах и мягких сапожках и женщину в длинных, спадающих красивыми складками одеждах, из-под которых выглядывает кончик башмачка. И снова, как и в «зале темнокожих воинов», удивление вызвали головы, в данном случае головы танцоров. Я смотрю сейчас на одну из них, опубликованную на цветной таблице в статье С. П. Толстова. Голова как голова. Раскрашена как обычно. Узколицый человек, с тонким носом, большими глазами и длинной черной бородой. Обликом своим он несколько напоминает древнюю ассирийскую скульптуру, как сказал про него С. П. Толстов. А уши у чернобородого… козлиные! На обломке другой головы сохранилось переносье и глаз: кожа лица черная, а глаз совершенно круглый, вытаращенный. Между ухом и лбом у первой головы видна складка — оказывается танцоры были в масках! Находки были не совсем обычными и требовали объяснений.

Находки в «зале танцующих масок» вызвали в памяти описания и изображения «дионисии» — празднеств в честь греческого Диониса — бога виноградной лозы, виноделия и вина. Греческая мифология представляла Диониса во многих образах. Особенно распространенным было его изображение в образе козла. На дионисиях люди сами превращались в «козлов»: наряжались в козлиные шкуры, привязывали копыта и рога и в таком виде, навеселе от выпитого молодого виноградного вина, плясали и пели на лоне природы.

Божества, подобные греческому Дионису (или римскому Вакху), были и у других народов, в том числе и на Востоке. Вполне вероятно, что художественное оформление «зала танцующих масок» было посвящено какому-то религиозному празднеству, связанному с культом дионисийского характера. Мы имеем прямые указания на существование такого культа в древнем Хорезме. Это и терракотовые статуэтки хорезмийского Диониса с кистью винограда в руке, и письменные свидетельства. «Ночь Мины» — так называет Бируни один из хорезмийских праздников, дошедший до эпохи, когда жил ученый, лишь как далекий отголосок какого-то дионисийского культа.

«Некоторые хорезмийцы рассказывают, — пишет Бируни, — будто Мина была одной из цариц или знатных женщин и что однажды она вышла из своего дворца хмельная, в одежде из шелка, а время было весеннее. Она упала на землю, и одолел ее сон, и ударило холодом ноги, и она умерла». В память этой погибшей от пристрастия к вину царицы в Хорезме ежегодно праздновалась «Ночь Мины».

Помогли снова и изображения на серебряных сосудах. На одной из хранящихся в Эрмитаже хорезмийских серебряных чаш можно видеть фигуру божества с козлиной бородой. А на изображении на чеканном серебряном блюде, происходящем, как предполагают, из Северной Индии, мы видим целую сцену: четыре пляшущие пары, в руках у женщин чаши с плодами и сосуды, у мужчин — птицы, ветки. В центре — богиня, сидящая на звере с львиным хвостом и бородатой человеческой головой, козлиными рогами и звериным ухом. Поразительное сходство в деталях убеждает, что и на блюде, и в «зале танцующих масок» изображены какие-то очень близкие сюжеты.

В 1950 г. большая коллекция скульптур пополнилась новой необычной находкой. Широкое лицо с усами, в остроконечной скифской шапке с наушниками (примерно в 1 1/2 натуральной величины). Неожиданными оказались два обстоятельства. Во-первых, голова была сделана не из глины, как обычно, а из алебастра. Это была первая монументальная алебастровая скульптура. Во-вторых, найдена она была в очень уж неподходящем месте. В 1948–1949 гг. в юго-западной части дворца был раскопан длинный, тридцатипятиметровый коридор, вытянувшийся с востока на запад. В этот коридор выходили двери небольших, просто оформленных комнат, в которых, вероятно, жила привилегированная часть дворцовой челяди. При их расчистке было найдено много костей животных, обломки глиняной посуды. И вот в одной из этих, очень скромно расписанных комнат, нашли замечательную скульптуру. Она лежала в середине комнаты довольно высоко над полом. Кроме головы, никаких других частей скульптуры не нашли. Было очевидно, что в такой бедной комнате не могла находиться такая ценная скульптура. Как же она туда попала?

Это первая и пока единственная монументальная алебастровая скульптура из раскопок Топрак-калы

И тогда, а это было уже в конце раскопок, возникла версия о совершенно ином, чем это предполагалось ранее, характере внешнего оформления дворца. Фасад представился уже не в виде вертикальных, украшенных пилястрами плоскостей, а украшенный скульптурами. Ведь линия комнат, выходящих в коридор, самая крайняя с юга. Некоторые из них почти целиком смыты, и неровный излом расчищенного пола обрывается на большой высоте. Потому, по-видимому, и сделана скульптура не из глины, как все во дворце, а из алебастра; глиняная скульптура не сохранилась бы долго на открытом воздухе. Вспомнились и найденные во множестве при раскопках наружного северного двора обломки алебастра — то ли куски облицовки, то ли каких-то лепных украшений.

* * *

Стоит в пустыне древняя крепость Топрак-кала. Собственно, слово «пустыня» здесь не совсем подходит: колхозные поля уже вплотную подступили к грозным башням.

Мимо крепости идет хорошо накатанная дорога, по которой из Нукуса можно попасть на все археологические памятники правобережного Хорезма. И когда археологи направляются на раскопки в пустыню или возвращаются в Нукус, экспедиционные машины всегда останавливаются под башнями Топрак-калы. Крутой тропинкой мы поднимаемся на центральную площадку дворца. Кажется, что за прошедшие пятнадцать лет здесь ничего не изменилось. Замыты немножко стены, кое-где обвалился кирпич. А на стенах «зала танцующих масок» сохранились еще ножки танцовщиц. Прочна все-таки глиняная скульптура!

Заходишь в комнаты, снова тихие и пустынные, которые когда-то очищал от глиняных завалов. Показываешь студентам — начинающим археологам: вот это «зал царей», а это-«зал темнокожих воинов». Здесь помещался гарем хорезмшаха, а здесь нашли архив…

Топрак-кала уже стала историей Хорезмской экспедиции. Но скоро крепость снова оживет, вновь поднимутся высоко в небо клубы пыли, а у подножия башен раскинется палаточный город. Ведь раскопан только дворец, а предстоит раскопать и город. Кто знает, сколько интересных находок ожидают археологов под пухлой коркой покрывающего городище солончака.

 

Глава четвертая

Караваны идут в Хорезм

Грозными башнями дворца Топрак-калы, большими укрепленными городами и цветущими сельскими поселениями, на страже которых стояла на границах система государственных крепостей, заканчивалась античная, рабовладельческая эпоха в истории Хорезма. Страной «десятков тысяч замков» называют Хорезм источники эпохи арабского завоевания. Археологи период VI–VIII вв. назвали афригидским — по имени основателя правящей династии Африга, жестокого царя, который, как и предшествовавшие ему хорезмские цари, вел свой род от божественного Сиявуша.

Исследования археологов полностью подтвердили сведения древних авторов — замки в это время, самых разных размеров, вырастают, как грибы. Лучше всего это время изучено по памятникам Беркут-калинского оазиса, в правобережной части Хорезм. Называть его оазисом сейчас можно только условно. Лишь совсем недавно у пустыни был отвоеван еще один участок этого большого, некогда цветущего района. Здесь, на протяжении семнадцати километров, на разветвлениях магистрального канала, археологи насчитали несколько десятков развалин. Они отличались друг от друга размерами, некоторыми деталями конструкций и архитектуры, но все имели одно объединяющее их свойство: это были сравнительно небольшие, однако очень сильно укрепленные постройки.

Афригидские замки отличались друг от друга планировкой, размерами. Однако все они были сильно укреплены

Замками их назвали недаром. Мощные стены, часто обведенные рвом, и донжон-укрепленная жилая башня на высоком цоколе — даже сейчас, в развалинах, наводят отнюдь не на мирные размышления. А самые крупные отличались не только мощной обороной, стенами и башнями, широкими рвами и подъемными мостами, но и великолепными архитектурными украшениями.

В 1940 г. С. П. Толстовым был обнаружен Якке-Парсан — одно из самых интересных сооружений VI–VIII вв. В 1959 г. Е. Е. Неразик, исследователь афригидских древностей, начала его раскопки; с перерывами они продолжаются до сих пор.

Якке-Парсан — одна из самых интересных построек афригидского времени. Вид сверху

В центре огражденного стеной прямоугольника на пятнадцатиметровую высоту взметнулась грозная башня-донжон, в которой в два этажа разместились жилые помещения. Ее гофрированные полуколоннами стены в условиях южного солнца создавали чередованием глубоких теней и ярко освещенных участков великолепный световой эффект. Оборона стен была усилена башнями, две вытянутые овальные башни фланкировали вход. И, наконец, все это было окружено рвом таких размеров (ширина его первоначально превышала 20 м), что создавалось впечатление, будто замок стоит на островке посредине квадратного искусственного озера.

Раскопки донжона и хозяйственных помещений внутри стен показали, что замок существовал от V до VIII вв. и дали очень интересный материал для изучения хозяйства и культуры населения времени «десятков тысяч замков». Кроме керамики и костей животных, здесь нашли множество бытовых поделок из дерева и кости, обрывки самых разнообразных тканей и ковров, остатки обуви. Самой ценной находкой был обрывок документа на коже, написанного на древнехорезмийском языке незадолго до того, как вслед за арабским завоеванием в Хорезме и других государствах Средней Азии распространилась арабская письменность.

Почти все, с чем пришлось столкнуться археологам, показывало совершенно иную по сравнению с античностью картину. Исчезла великолепная красноангобированная керамика, ее место заняла грубая, сделанная в большинстве случаев без гончарного круга посуда. Это указывало на упадок ремесла. Изменился стандарт кирпича, он стал меньше по размерам и не квадратным, а прямоугольным по форме. Да и тот употреблялся мало: постройки возводили в основном из пахсы — сплошной глинобитной массы. Особый интерес вызвало отчетливо прослеженное археологами для V–VI вв. резкое сокращение орошаемых площадей.

На упадок ремесла, на общее огрубление культуры оседлых земледельческих народов Средней Азии сильно повлияли происходившие в это время массовые передвижения степных племен, живших на окраинах земледельческого мира, — сначала северо-восточных соседей Хорезма эфталитов («белых гуннов»), затем тюрков. Завоевав высококультурные, земледельческие районы Средней Азии, эти племена создавали обширные, но непрочные государственные объединения, которые распадались после первых же серьезных потрясений. Однако ни высокое искусство, ни тысячелетняя культура не умирают совсем; значительно сокращается лишь круг людей, занятых в сфере художественного ремесла и искусства, да и сами они становятся лишь достоянием аристократов.

Было бы неправильным объяснять упадок культуры и ремесел лишь завоеваниями варваров. Это даже не главная причина. Совсем недавно, в последней своей книге, посвященной исследованиям в Хорезме, С. П. Толстов, сравнивая культуру Хорезма античного и средневекового, писал: «Создается впечатление, что это памятники разных народов. Если бы мы следовали традиции, характерной для буржуазной археологии, объясняющей все сколько-нибудь значительные изменения в культуре переселениями народов или заимствованиями, нам бы пришлось сделать такое заключение. Однако более глубокое исследование приводит к совершенно иным выводам. Перед нами не культура двух народов, а культура двух общественно-экономических формаций, культура одного народа на двух этапах его исторического развития».

Раскопки Якке-Парсана

Раннее средневековье, афригидский период в Хорезме — время зарождения новых феодальных отношений в обществе и отмирания старых рабовладельческих.

Борьба между старым и новым была очень острой и сопровождалась раздробленностью, междоусобными войнами, ослаблением государственной власти. Именно этим, а не только сменой населения и завоеваниями объясняются перемены во всех областях жизни.

Земледельца уже не защищают ни община — стенами укрепленного поселения, ни государство — системой пограничных крепостей. Сельская родовая община распадалась — богатым стало не по пути с бедными. Государство ослабло. Общинник защищал себя сам, он строил среди своих полей усадьбу — замок: бедный общинник — маленький, богатый — грозный и пышный, укрепленный по последнему слову фортификации. Но бедный общинник был еще свободным, хотя замок свой строил он не только для защиты от внешних врагов, но и от своего богатого соседа. Последний ссужал его в неурожайный год зерном для посева, а если тот не отдавал его в срок, мог оставить его поля без воды; ведь его великолепный, сильно укрепленный замок стоял в головной части канала, и в любой момент этот канал мог быть перекрыт.

Аналогичная картина наблюдалась и в других районах Средней Азии. Появились многочисленные, враждовавшие между собой карликовые государства, состоявшие часто лишь из одного города с округой. Попытки закрепощения свободных общинников, которые становятся все более и более зависимыми экономически от богатых, вызывали их вооруженные движения против обитателей больших замков. Одно из таких движений, известное историкам под названием «мятеж Хурзада», происходило в Хорезме незадолго до арабского завоевания. Мятежники во главе с братом царя захватили власть в стране. Тогда царь обратился к иноземным завоевателям — арабам за помощью.

VII и VIII вв. — эпоха грандиозных арабских завоеваний на Востоке. Покорив Сирию, Палестину, Ирак и Иран — на востоке, Египет и часть Северной Африки на западе, арабские военные отряды в конце VII в. оказались у Аму-Дарьи. Во многих местах Средней Азии военные отряды и население оказывали арабам серьезный отпор, однако силы защитников были раздроблены, и арабы один за другим занимали крупные города Среднеазиатского междуречья. Причина их побед объяснялась не столько силой арабских армий, сколько слабостью, раздробленностью завоеванных ими стран.

Первые два похода арабов на Хорезм преследовали лишь грабительские цели. В 712 г. арабский военачальник Кутейба ибн Муслим, за помощью к которому против восставшего народа обратился царь Хорезма, привел свои войска в Хорезм и с жестокостью подавил народное восстание. Предводитель восставших Хурзада был взят в плен и вместе с четырьмя тысячами своих единомышленников казнен. Хорезм стал вассально зависимым от Арабского государства.

Арабское завоевание повлекло за собой уничтожение древней хорезмийской культуры и письменного языка. Жестоко преследовались жрецы — носители религиозных традиций, учености и письменности, сжигались написанные на хорезмийском языке книги. Отныне и на долгие годы официальным языком стал арабский, арабская письменность сменила хорезмийскую, а религия арабов — ислам — стала государственной религией в Хорезме и Средней Азии. Повсюду строились мечети, для мусульманских богослужений приспосабливались хорезмийские храмы — зороастрийские и христианские. Принимавшие мусульманство поощрялись освобождением от налогов на определенный срок. В то же время производился насильственный захват плодородных земель и домов и расселение на этих землях арабов.

Хорезм сумел быстро оправиться от последствий кризиса, междуусобных войн и нашествий. В VII–VIII вв. археологи отметили расширение площадей искусственного орошения в Хорезме. Неоднократно прерываемый бурными политическими событиями, феодальными войнами и набегами кочевников, этот процесс продолжается до XII–XIII вв., когда Хорезм — государство Великих Хорезмшахов стал самой сильной державой мусульманского Востока.

* * *

Заночевав в дороге, мы подъехали к Белеули рано утром. Ворота караван-сарая были открыты. В проеме стрельчатой арки величественного портала голубел кусочек неба. Большое озеро, диковинное на Устюрте, этой каменистой, безжизненной пустыне, начиналось рядом с постройкой. На подернутой легкой рябью поверхности его, недалеко от берега, плескалась большая стая уток. Солнце только что взошло, и длинные тени небольших птиц образовали на воде причудливую картину. Тишина не нарушалась ни криком погонщиков, ни ревом верблюдов. Не вились голубые дымки очагов.

Пятьсот лет прошло с того дня, когда караван-сарай Белеули принял последний раз утомленный длинным переходом караван.

Пятьсот лет назад последний караван вошел в ворота Белеули

Но даже сейчас, полуразрушенный, он выглядит очень внушительно. Высокий портал с рельефными изображениями львов на фасаде сохранился довольно хорошо. Он сложен из обтесанных и плотно пригнанных друг к другу больших каменных блоков. Огромные карьеры-каменоломни в полукилометре от караван-сарая показывают, где этот камень был взят. Правда, помещения, некогда гостеприимно встречавшие купцов и путешественников, теперь в развалинах. Большим прямоугольным каре они примыкают с обеих сторон к порталу, где был главный вход в караван-сарай. Большой двор внутри каре засыпан обломками камня и кирпича и зарос колючей травой.

Караван-сарай построен на возвышенном пустынном плато Устюрт, в нескольких сотнях километров от окраин Хорезма. Но археологи, посетившие развалины в 1946 г., сразу заметили здесь — в характере архитектуры и внешнего художественного оформления, в строительных приемах — руку искусных хорезмийских мастеров.

Если ехать по хорошо накатанной сейчас дороге на северо-запад от Белеули, то встретятся развалины еще одной небольшой постройки — Чурук; дальше будут Кос-Кудук, Учукан, Таскичу… На юго-восток — развалины Кос-Булак, Булак, Уч-Кудук. У многих из этих развалин еще сохранились колодцы — один, два, три и больше, со слегка солоноватой, но годной для питья водой. Развалины эти не столь внушительны, как Белеу-ли — обычно плоский глинистый холмик с мелкими обломками обожженного кирпича и керамики. Это тоже караван-сараи. Как показали разведочные раскопки, построены они в XI–XII вв.

Если двигаться на северо-запад вдоль цепочки караван-сараев (а они расположены на расстоянии в 20–30 км друг от друга — дневной переход каравана), то можно попасть на Эмбу, Урал, затем в Нижнее Поволжье.

Если идти на юго-восток, то, спустившись с устюртского чинка-обрыва, отмеченного цепочкой хорезмийских сторожевых крепостей и сигнальных башен, дорога через много переходов приведет в Ургенч — столицу средневекового Хорезма.

Мрачное зрелище представляет сейчас это некогда великолепная столица хорезмшахов. На огромном пространстве затянутые мягкой солончаковой коркой выступают разрушенные и сглаженные временем бугры построек и оборонительных сооружений. Все это покрыто россыпями обломков нарядной керамики: коричневато-красной, белой, голубой, зеленой. Подчеркивая мрачную торжественность, высятся на мертвом городище несколько монументальных построек — великолепные мавзолеи, шедевры средневековой архитектуры и декоративного искусства. Венчает картину огромный шестидесятиметровый минарет. Сравнительно недавно здесь стоял еще один минарет, но на рубеже XIX–XX вв. он рухнул или был разрушен преднамеренно, в связи с опасностью обвала. Сейчас ургенческий минарет имеет усеченноконическую форму, но некогда он был увенчан «фонарем» — небольшой, башенкой с проемами — окнами.

Шестидесятиметровый минарет венчает картину городища

Городище Ургенча в его теперешнем виде называется Куня-Ургенч — старый Ургенч. Рядом с ним находится небольшой городок Куня-Ургенч — районный центр Та-шаузской области Туркменской ССР. Когда на месте городища впервые поселились люди — точно неизвестно. Историки считают, что первое упоминание об Ургенче имеется в китайских хрониках и относится к началу нашей эры. Более поздние источники, в том числе китайские и особенно арабские, уже довольно много говорят об Ургенче — политическом, культурном и, главным образом, торговом центре.

После арабского завоевания Хорезм входил в состав многих возникающих на обломках Арабского государства раннефеодальных государственных объединений. В X в. на территории Хорезма существовало два государства. Южной частью страны, столица которой находилась в городе Кят, правил хорезмшах. На севере, со столицей в Ургенче, власть осуществлял эмир, находившийся в номинальной зависимости от арабов. В 996 году произошло объединение Хорезма под властью ургенческого эмира, принявшего впоследствии титул хорезмшаха.

Очень пестрая и сложная политическая обстановка, вхождение Хорезма в состав различных государственных образований, военные походы, разрушенные города и селения мешали хозяйственному благополучию страны, но не могли на долгое время остановить ее развития. Письменные источники и особенно археологические памятники указывают на бурный рост городов в это время, на расцвет ремесел, архитектуры и строительного дела, науки и искусств. В XI в. в Ургенче при дворе хорезмшаха Мамуна существовала знаменитая «академия» — собрание выдающихся ученых Востока того времени во главе с Авиценной и Бируни.

Хорезм и, в частности, Ургенч сыграли выдающуюся роль в развитии караванной торговли, связавшей в средние века отдаленные друг от друга тысячами километров народы и страны.

Через районы Средней Азии проходили две главные торговые дороги. Одна из них шла с запада, из Передней Азии, на восток, в Монголию и Китай. Она проходила через Амуль (Чарджоу), Бухару и Самарканд. В Китай и Монголию торговые караваны отправлялись и прямо из Ургенча — через Кызылкумы, на Сыр-Дарью и далее на восток. Другой торговый путь связывал Иран и Среднюю Азию с Восточной Европой. Северным форпостом и одновременно крупным рынком и ремесленным центром этого пути как раз и являлся Ургенч.

Отсюда караваны уходили в далекие, пролегавшие по пустынным и безводным районам пути: на Сыр-Дарью, к Каспийскому морю и, главное, на северо-запад в страны булгар и хазар. Шедшие оттуда товары Хорезм, к немалой выгоде его купцов, получал первым.

Чем торговал Хорезм? Известно, что уже в IX и особенно в X в. среднеазиатская караванная торговля перестала специализироваться преимущественно на предметах роскоши. В списках товаров, получаемых с севера из Ургенча, уже встречаются и предметы первой необходимости, в том числе и продукты питания, и различное *сырье для ремесленников. Вот какой перечень товаров, получаемых из Хорезма южными районами Средней Азии, дает арабский историк X в.: «…меха соболей, горностаев, хорьков, ласок, куниц, лисиц, зайцев и коз, свечи, стрелы, кора белого тополя, высокие шапки, рыбий клей, рыбьи зубы, касторовое масло, амбра, выделанные лошадиные кожи, мед, лущеные орехи, соколы, панцири, березовая кора, славянские рабы, бараны и коровы». Автор списка указывает, что все эти товары хорезмийцы получают с севера от булгар, но что, кроме них, в Хорезме можно было купить и другие товары, например сушеные фрукты, сласти, полосатое сукно, ковры, парчу для подношений, покрывала из ткани, мульхам, замки, ткань арандж, луки, натянуть тетиву которых могут только сильные люди, рабхин (род сыра), сыворотку, рыбу, лодки. Очевидно, что во втором списке продукты местного, хорезмийского производства.

Обслуживание караванной торговли на такие дальние расстояния было делом непростым. Караванный путь на северо-запад через Устюрт мог считаться по тем временам весьма благоустроенным: через каждые 25–30 км караванщики и сопровождавшая их часто стража для защиты от кочевников могли найти воду и корм для верблюдов, и место для ночлега.

Другим, не менее хорошо оборудованным путем был путь на запад, к Каспийскому морю, откуда можно было попасть в районы юго-западной Туркмении и в Иран. Караванная тропа шла вдоль русла Узбоя, уже сухого в то время.

В начале XI, а может быть, и в X в. здесь также была организована система караван-сараев. Они были однотипны по планировке — круглые в плане. В 1952 г. археологи под руководством сотрудника Хорезмской экспедиции О. А. Вишневской частично раскопали один из них — Талайхан-ату. Внешние стены караван-сарая, образующие правильный круг диаметром в 60 ж, были сложены из огромных плит ракушечника. К квадратному внутреннему двору примыкали крытые террасы — айваны и жилые помещения.

Дождевая вода с окрестных такыров по водопроводному желобу попадала в огромную цистерну, расположенную в центре караван-сарая Таланхан-ата

Очень любопытной оказалась система водоснабжения. Дождевая вода собиралась на пониженной части окрестных такыров, а оттуда по водопроводному желобу подводилась в здание, где посредине внутреннего двора была построена из обожженного кирпича круглая, заглубленная в землю цистерна, вмещавшая 140 куб. м воды.

Интересно, что раскопщики нашли здесь и своего рода «регистрационную книгу» посетителей. На каменной стене входа в караван-сарай было множество надписей, относящихся к разным периодам его жизни. Самая ранняя из них гласит: «Саид сын Юсуфа сына Мухаммеда, год четыреста семьдесят второй». Четыреста семьдесят второй год Хиджры, мусульманского летосчисления, соответствует 1079 г. н. э.

XII — начало XIII в. — этот период средневековой истории Хорезма можно без преувеличения назвать блестящим. Хорезмшахам вновь, правда опять на короткий срок, удалось не только получить независимость но и создать завоевательными походами огромное государство, включавшее в себя не только многие из районов Средней Азии, но и часть Ирана.

Дальнейшая история Хорезма и Ургенча связана с двумя величайшими военными катастрофами. В начале XIII в. вся Средняя Азия была завоевана монголами Чингиз-хана. В 1221 г. монголы осадили Ургенч. Хорезмшах бежал из страны, войск в Ургенче оставалось мало, да и предводитель их в решающий момент предал осажденных. Сражалось с монголами все население города. Монголы ворвались в город, но жители его продолжали защищать каждый квартал. Осада длилась семь месяцев, и, только когда к монголам подошли свежие подкрепления, город был взят. «Когда вспомогательные войска прибыли к городу, пишет средневековый историк, то монголы начали делать Непрерывные подступы и овладели одной стороной его. Тогда собрались жители города и сразились с ними по на правлению того места, которым они овладели но не могли вытеснить их оттуда. Они не переставали биться ими, а монголы отнимали у них одно место за другим всякий раз, когда последние завладевали новым местом, мусульмане бились в прилежащем к нему месте. Бились мужчины, женщины и дети, и не переставали биться, пока монголы не завладели всем городом перебив всех находившихся в нем и ограбив все, что в нем было… Потом они открыли плотину, которой удерживалась вода Джеихуна… и место его строений заняла вода».

В 1952 г. большой отряд Хорезмской экспедиции начал раскопки на городище Куня-Ургенч. Они проводились в нескольких пунктах в той части городища, которая ныне называется Таш-кала — «каменный город». В одном из раскопов археологи расчистили нижнюю часть огромного десятиметрового в диаметре минарета. Наблюдения археологов показали, что минарет дважды отстраивался и дважды разрушался. Построен он был в 1011 г.; об этом гласит надпись на свинцовой дощечке, заложенной в кирпичную кладку. Дощечка эта была найдена на городище в 1890 году.

Минарет был разрушен при штурме города монголами в 1221 г. Интересно, что сведения арабских источников о кровопролитном штурме и мужестве защитников были дополнены археологическими свидетельствами. В районе минарета, в слоях XIII в., археологи нашли обломки сабель и человеческие кости и черепа. Несомненно, это следы одного из эпизодов мужественной обороны города.

Минарет был отстроен вторично лишь в XIV в. и просуществовал до конца XIX в., когда он пришел в ветхость и в целях безопасности был разрушен.

Историки считают, что рассказы о полном разрушении Ургенча преувеличены. Во всяком случае, вскоре после разгрома монголами город почти полностью был восстановлен. Хорезм, войдя в состав нового монгольского государства со столицей в Золотой Орде, потерял свое прежнее политическое значение, однако Ургенч по-прежнему оставался крупным торговым и ремесленным центром. Хорезмские мастера-строители, керамисты, оружейники, переселенные монголами из родных мест, работали в разных городах обширного монгольского государства.

Второй страшный разгром причинил Ургенчу Тимур, владетель Самарканда, образовавший в Средней Азии крупное и сильное государство. Он совершил пять походов на север, в Хорезм. В 1388 г. во время последнего похода был взят Ургенч. Современники сообщают, что воины Тимура в течение десяти дней грабили город, затем по приказанию Тимура он был до основания разрушен, а территория была распахана и засеяна ячменем. Жители Ургенча, в том числе великолепные ремесленники и художники, были переселены в Самарканд и другие города государства Тимура.

На городище Куня-Ургенч археологи расчистили основание минарета, построенного в 1011 г

Правда, вскоре Тимур отдал приказ восстановить Ургенч, но застроена была лишь его небольшая часть, как предполагают, именно та, которая сейчас называется Таш-калой. Застройку этого времени раскопали хорезмийцы-археологи на участке, который условно назвали районом «ворог караван-сарая». Эти ворота — портал в виде двух мощных пилонов, увенчанных перекрывающей проезд между ними стрельчатой аркой, — единственное монументальное сооружение, сохранившееся на Таш-кале со времени разгрома города Тимуром. «Воротами караван-сарая» назвали его местные жители. Этот замечательный памятник средневековой хорезмской архитектуры, сложенный из обожженного кирпича, наружные ряды которого образуют красивый геометрический узор с мозаикой из кирпичей с цветной поливой, на одну треть был погребен под слоем разрушений. Археологи расчистили и «ворота», и улицу, на которую это сооружение выходило фасадом. По находкам определили, что это был квартал ремесленников и торговцев. Были открыты дома пекарей, мастерская кузнеца или литейщика, чайхана, баня. По обеим сторонам улицы были расположены навесы, под которыми работали ремесленники, здесь же сбывалась и готовая продукция.

Выяснить точно, частью какого сооружения были «ворота караван-сарая», археологам не удалось, однако они пришли к заключению, что местные жители, пожалуй, были правы. Во всяком случае, расположение «ворот» в торгово-ремесленном квартале и то, что фасадом они выходят прямо на улицу — базар, делает это предположение очень вероятным.

Монеты, найденные во многих раскопанных помещениях, показывают, что постройки квартала «караван-сарая» существовали до XVII в., то есть до того времени, когда, согласно письменным источникам, хивинский хан Абульгази переселил всех жителей Ургенча, небольшого захудалого городка, на новое место.

Куня-Ургенч. Раскопки квартала ремесленников и торговцев в районе ворот 'караван-сарая'

* * *

Многие считают, что археологи занимаются (и должны заниматься) только памятниками глубокой древности, такими периодами, для которых нет или недостаточно письменных источников. Эти люди будут, пожалуй, удивлены, узнав, что археологи Хорезмской экспедиции вместе с этнографами работают на развалинах XIX в.

На левом берегу Аму-Дарьи, на обширных, пустынных теперь пространствах разбросаны многие десятки туркменских поселений, построенных и заброшенных в течение одного XIX в. Казалось бы, что здесь делать археологу; ведь сведения о них отчетливо сохранились в памяти стариков, отцы и деды которых строили дома и жили в этих поселениях.

Этнографы действительно собрали у стариков множество ценных сведений о быте туркмен, о местах и характере их расселения в прошлом. Но параллельно с ними на мертвых поселениях работали археологи и архитекторы. Планировка аулов, архитектура жилищ и культовых построек и в особенности ирригационная сеть и все связанные с ней сооружения — плотины, водохранилища — эти и многие другие вопросы интересовали археологов. И содружество их с этнографами — а в Хорезмской экспедиции оно всегда очень тесное, недаром она называется археолого-этнографической, — дало интересные и ценные результаты. Ученые смогли определить не только границы расселения туркмен в XIX в., но и места, где селились отдельные родоплеменные группы. Они выяснили историю заселения отдельных районов и причины их запустения и, главное, смогли рассказать о мужественной борьбе туркмен с хивинскими ханами за воду, означавшую в тех местах зелень полей цветущие деревья, жизнь.