Связь времен

Теплой тропической зимой в кабинет судебного чиновника английской колонии Бенгалии доставили покрытое сургучом и пятнами брызг двух океанов письмо. Не ручаясь за абсолютную точность, можно предположить, что оно было примерно следующего содержания.

«Лондон, 18 июля 1789 года

Сэру Уильяму В. Джонсу,

Верховному королевскому судье Бенгалии

Калькутта

Дорогой сэр Уильям!

В минуты, когда я пишу эти письмо, очередной корабль Ост-Индской компании готовится к долгому путешествию вокруг Африки. Спустя месяцы, преодолев зной и штормы, шхуна «Минерва» доставит вместе с прочим грузом этот листок в благословенную Калькутту.

Если «Минерву» не опередит какое-нибудь более быстроходное судно, то очевидно, вы первый узнаете из этого письма скорбные вести. Бог лишил разума французов; на днях обезумевшая толпа галлов громила Бастилию. Стражи порядка растерзаны, преступники на свободе, Париж объят пожарами и грабежами. Испуганный Людовик прячется в Версале и не знает, как смирить анархию, поощряемую заправилами Генеральных Штатов. До сих пор хаос прикрывался именем короля, которому инсургенты поют осанну, но кто знает, не сменят ли они ее завтра на анафему.

Прискорбные дела по ту сторону Ла-Манша лишний раз показывают разницу между галлами и британцами. Конечно, плебс Ист-Энда ничем не лучше черни из Тампля; несколько бочек эля и дюжина бойких агитаторов – и наши оборванцы пойдут громить Тауэр (Боже упаси). Но рядового обывателя, на благоразумии которого и держится любая нация, рядового британского обывателя гораздо труднее сбить с толку и увлечь преступным словоблудием. В нем гораздо более рассудительности, уважения к вере, закону и собственности, чем в лавочниках и артизанах Монмартра. Это уже не говоря про нашу аристократию, сочетающую в себе несокрушимую силу духа, верность традициям и долгу. Вероятно, поэтому именно британцы овладели такой жемчужиной, как Индия, отодвинув жеманных и погрязших в пороках французов. Но если мы так отличаемся от соседей, с коими нас роднит история если не с Цезаря, то с Вильгельма Завоевателя точно, то что говорить о далеких обитателях берегов Ганга и Брахмапутры?

В связи с этим Ваши очерки о брахманах и их священном языке меня несколько удивляют и смущают. Наивные экзерсисы дю Пейрона, представившего Зороастра как косноязычного тупицу, а «Авесту», как набор банальностей, слегка отбили у просвещенной публики интерес к мудрости Востока. До сих пор Персия и Индия кажутся нам экзотическими плодами неземного сада; Вы же доказываете, что корни растений сего Эдема суть общие с европейскими. То, что языки, на которых творили Платон и Вергилий, имеют отдаленные черты сходства, отмечалось давно. Не случайно и мифы греков и латинян изобилуют плагиатом друг у друга, да и боги их различаются разве что именами. Но их сходство еще можно объяснить обоюдными завоеваниями и частыми торговыми сношениями.

Однако чтобы сохраненный жрецами санскрит оказался молочным братом латыни и наречия эллинов, это кажется невероятным. От Бомбея до Рима и сейчас, когда суда стали быстроходнее, расстояние кажется далеким, в стародавние времена оно было вовсе громадным. Когда великий Александр дошел до индусских пределов, ему казалось, что он стоит на краю вселенной. Кстати, уже тогда македоняне не заметили, что на этом краю говорят на похожем с ними языке. Значит, (полагаете Вы, я так не думаю), пути этих языков разошлись гораздо раньше. Хотя нынешний просвещенный век полагает за достоинство сомневаться в достоверности Священного Писания, Ваши наблюдения подтверждают рассказ о вавилонском столпотворении. Действительно, к утверждению истины Божьей мы идем порой неисповедимыми путями.

Не примите высказанные сомнения в Ваших выводах близко к сердцу. Уверен, что Ваши очерки, представленные в виде доклада, вызовут живейший интерес среди членов Королевской академии. Я уже передал оттиски некоторым из них и получил самые лестные отзывы. В любом случае познание духовных богатств Индии способствует усвоению и прочих ее сокровищ, которые украсят корону его величества короля Георга и усилят мощь империи.

Я заканчиваю, поскольку неотложные дела по Академии призывают меня быть кратким. Желаю вам и под жарким южным небом не терять бодрости, присущей истинному британцу.

Остаюсь искренне Ваш Уильям Дж. Холбрук,

секретарь Академии его Величества».

Английский юрист Уильям Джонс, назначенный в 1783 году верховным судьей британской Бенгалии, по роду увлечений – поэт, этнолог, основатель ученого Азиатского общества был не первым, кто пытался найти родственные связи различных языков. Уже средневековый мыслитель Жозеф Скалигер, разбирая теологические трактаты на разных наречиях, поразился тому, как схоже произношение имени Бога у части удаленных друг от друга европейских народов (theo, deo, dievus и т. д.). При этом часть других народов священное имя произносило по-другому (gott, god), другие по-своему (Бог). Всего удалось выделить четыре таких группы. Поняв, что этот факт не объяснить распространением христианства, так как упомянутое сходство относилось к временам гораздо более древним, Скалигер стал сравнивать и прочие слова, и результаты оказались удивительными. Схожие элементы нашлись не только в латыни, греческом, но и германском, кельтском языках, и даже в едва знакомых монаху-бенедиктинцу славянских наречиях. Позже обнаружилось, что названия числительных галл, латинянин, германец и грек произносили очень похоже, и почти та же картина у славян и литовцев. Правда, первая группа обозначала цифру «сто» словом с буквой «к», а вторая – с буквой «с», оттого основные европейские языки поделили условно на «кентумные» и «сатемные».

В 1767 году некто Джеймс Парсонс опубликовал в Лондоне книгу «Следы Иафета, или исторические изыскания о близости и истоках европейских языков». Автор проделал громадную работу, сравнив сотни слов и словосочетаний в ирландском, валлийском, итальянском, испанском, латинском, древнегреческом, шведском, немецком, датском, польском, русском и других языках. Впервые он добавил к ним языки Индии и Ирана, объявив всю эту группу наследниками библейского Иафета, мигрировавшими из района последнего пристанища Ноева ковчега – Арарата. Увлекшись подгонкой своей схемы под Священное Писание, Парсонс добавил к «яфетическим» венгерский и даже языки индейцев Северной Америки. Тем не менее, его исследование опередило мысль многих ученых, хотя и осталось практически незамеченным.

Что касается Уильяма Джонса, то он одним из первых европейцев, основательно изучив санскрит, пришел к поразительному выводу: «Этот язык демонстрирует такое сходство с (латынью и греческим), которое не могло возникнуть по случайности. Они происходят из одного источника, быть может, более не существующего. Есть… основания предполагать, что готский и кельтский, хотя и смешавшиеся с другим наречием, имеют то же происхождение, что и санскрит» (см. Поляков…).

Открытие Джонса было, хотя и не без борьбы, сравнительно быстро признано наукой. Якоб Гримм, Франц Бопп и другие столпы мировой лингвистики пришли к выводу, что все перечислявшиеся Джонсом языки некогда зародились в одном месте, скорее всего в Центральной Азии или Индии, и их носителями были близкие народы или один прана-род. В 1816 году англичанин Томас Юнг предложил для него термин «индоевропейцы», что вызвало полемику с немецкими учеными, решившими, что именно германцы были самой главной и самой чистой ветвью древних переселенцев, а посему их всех надо называть «индогерманцами». Впрочем, немцы же Фридрих Шлегель и Макс Мюллер найдя «тезок» легендарным ариям в европейских языках, предложили другое общее слово: «арийцы» или же «индоарийцы». Впрочем, не в именах суть: древний народ-праотец, давший начало «двунадесяти языкам», вошел в анналы мировой науки.

По мере развития индоевропеистики быстро удалось выяснить, что родство отдельных наречий было наибольшим в самых древних областях этих языков. Например, в системе родства обнаруживалось поразительное сходство не только в главных понятиях «мать» и «отец» (названия которых звучат в силу ряда причин близко не только в и.-е. языках), но и в более второстепенных (см. табл.)

Термины родства в и-.е. языках

Мало того, многие ученые полагают, что это сходство было еще глубже – в рамках древнего языка, который они назвали праиндоевропейским (ПИЕ). Оно было и шире: сходство в названиях и возможно, общность происхождения демонстрируют в нынешних арийских наречиях слова для понятий: сын, невестка, свекор, свекровь, стрый (дядя по отцу), шурин, сноха, зять и т. д.

Такие же примеры можно привести и для хозяйственной лексики:

Общие черты очень долгое время сохранял именослов и.-е. народов. Не говоря уже о антропонимике соприкасавшихся между собой этносов, где помимо очевидных взаимных заимствований, есть масса примеров «корневой» близости, даже у заброшенных судьбой на далекие расстояния народов в историческую эпоху встречались удивительно созвучные имена. Царевна парфян Родогунда была практически тезкой королеве франков Фредегонде, царь скифов-саков Гондофар имел имя почти такое же, как король Бургундии Гундохар. Классическому армянскому имени Армен и латинскому названию страны Arminia соответствует германский антропоним Арминий (например, вождь племени херусков). Шведскому Горан – южнославянское Горан и корнийское Горон. Армянскому же Смбат – др. – прусское Самбот.

Разумеется, сходство может быть обманчиво. Так, индийское Арвинд и лит. Арвидас весьма созвучны, но первое означает «лотос», а второе образовано сочетанием основы ар-, о которой мы еще поговорим, и «видеть».

Тем не менее, в большинстве это сходство не случайно. Так, филолог А.Фик писал о наличии среди сохранившихся древних антропонимов «групп имен индоевропейского праязыка». Другие отмечают общие смысловые основы, особенно хорошо заметные в славянских, балтийских, германских и кельтских именах:

Другие ученые отмечают общность и самого процесса образования имени, в том числе сложного. «Следует обратить внимание на давно отмеченный факт, что во всех индоевропейских языках образование двусоставных антропонимов происходит схожим, нередко даже полностью идентичным образом… При анализе двусоставных индоевропейских антропонимов, прежде всего, бросается в глаза сходство отраженных в них тем: борьба и война, народ и войско, ум, справедливость, власть и т. д. – отмечает литовский ученый С. Валянтас.

Его соотечественник Ю. Юркенас полагает, что все эти антропонимические системы по смыслу делятся на одни и те же общие категории:

а) воля, надежда, желание;

б) религия, мифология, символика;

в) животные;

г) род, благородие, богатство;

д) человек как живое существо (качества от «хороший и «смелый» до «старательный» и т. д.;

е) человек как живое существо («борьба», «защита», «власть», «слава»).

Эти категории могли у разных и.-е. народов звучать по-разному. Так, литовское имя Kantas, слав. Trpimir, греч. Tlesimenes, инд. Ksamä не похожи, но восходят к одному и тому же смысловому ряду «страдание, терпение» (Юрк., 69). Двусоставные лит. Visvaldas и рус. Всеволод похожи и по звучанию и по смыслу, но при этом совершенно несозвучное им греч. Панкратиос является их «синонимом» («все» + «владеть»).

Однако наиболее древние основы и.-е. имен все-таки сохраняли не только смысловую, но и звуковую близость. Поэтому так созвучны и произведенные от них имена. Например, инд. Raghurama, лит. Ramelis герм. Rammi-linc, кельт. Ramilus (от rama – «спокойствие»). Герм. Maro, кельт. Мага, фрак. Maris, малоазийск. Mareis (от mar – «большой», «великий»). Др. – прус. Gaylenne, герм. Gailanus, кельт. Gailonius, илл. Gailonius, слав. Zelodrag (от «сильно», «страсть» или «жалеть»).

Анализируя эти факты, филолог Т. Милевский пришел к выводу, что «сходства антропонимических систем большинства и.-е. языков так велики, что мы должны признать их общее происхождение» (Юрк. с. 36–37).

Ученые не удовольствовались сравнениями. Для упомянутых наиболее древних областей языков (системы родства, исчисления и т. д.) довольно быстро появились и реконструкции общих праиндоевропейских терминов (см. табл.).

Реконструкции числительных праиндоевропейского языка

По Д. Адамсу, Дж. Мэллори, А. Мейе, Р. Беексу, А. Эрхарту и т. д.

Соответственно, для хозяйственной ПИЕ лексики: корова (*geou), свинья (*süs), овца коза (*diks), лошадь (*hiekwos), собака (*k(u)won), мясо (*me(m)s), соль (*seha-(e)l-), молоко (*hamelg-), мёд и напиток из него (*medhu), яблоки (*haebōl) и др. общие термины (в частности, для сельскохозяйственных культу: пшеницы, ячменя, ржи, гороха).

Языковые исследования были довольно быстро дополнены историко-культурными: выяснилось, что не только словарный запас, но и верования и обряды «арийцев» были схожими. Собственно, это видно, что называется, невооруженным глазом по древним источникам. Один верховный «рогатый» бог (Сабазий, прообраз Диониса) был у фракийцев и фригийцев. Греки полагали, что скифы почитают их же богов, только под другими именами (Гестия – Табити, Зевс – Папей, Аполлон – Гойтосир, Афродита – Аргимпаса и т. д.). Тавры приносили жертвы богине Деве, которую они сами считали легендарной гречанкой Ифигенией.

Мало того. Ученые, на основании анализа многочисленных памятников архаического искусства и мифологических текстов предположили существование изначальных, общих для всех и.-е. народов типов богов, как (по А.Н.Фанталову): «Бог Грома» (индийский Индра, скандинавский Тор, кельтский Таранис, славянский Перун, балтский Перкунас); «Бог Ясного Неба» (греческий Зевс, скандинавский Тор, индийский Дьяус, балтский Диевас, славянский Дий); «Великая Богиня» (греческая Гера, индийская Приттхиви, скандинавская Ерд, славянская Макошь, балтская Земес Мате, ирландская Дану); «Божественные Близнецы» (греческие Диоскуры, индийские Ашвины, балтские сыновья Диеваса); «Бог Земных Сил» (греческий Дионис, индийский Рудра, скандинавский Фрейр, славянский Велес, балтский Веле, кельтский Цернунн); «Культурный Герой» (греческие Гермес и Геракл, скандинавский Один, славянский Геровит, ирландский Луг).

Впрочем, имена и функции многих и.-е. божеств до того схожи, что для выявления их родства не нужно никаких преданий. «Грозовой дракон» Аждахак армян, Ажи-Да-хака «Авесты», Эхидна греков, так или иначе связаны с демонической силой. Прусский Пус(к)айтс, древнеиндийский Пусан, греческий Пан – с землей и лесом. Шива – у индусов и Сива (Сив) у вандалов и скандинавов с плодородием. Балтийский Мокас и славянская Макошь связаны не только с плодородием, но и с водой, что объединяет их с инд. – будд. понятием Мокша (букв, «истечение»). Славянский Даждь-бог и кельтский Дагда олицетворяли благо, совершенство. И т. д. (см. табл.)

Теонимы и сакральные понятия у и.-е. народов

Гром, громовержец

* имя (сопоставляется с греч. «огненный») одного из циклопов, ковавших громовые стрелы в «Энеиде» – поэме римлянина вергилия, но написанного по мотивам Гомера.

** сюда же, возможно, Peruna (скала), peru т.ж. фрак., (p)arcunia гора (кельт.), лексемы связанные в и.-е. традиции с молнией.

Здоровье, чувства

Вода [2]По О.Н.Трубачеву, данный ряд – «противники неба».

Сакральные предки

Смерть

Загробный мир

* «Скот» тесно связан с понятиями «пастбище, луг», а они, в свою очередь, в и.-е. являются родственными лексемам, обозначающим «бога мертвых», см. Лушникова…с. 233.

Небо

* Индийский философ С. Радхакришнан считал, что все индоевропейские и индоиранские народы имели общее божество – чье имя дошло до нас как Дьяус, Зевс и т. д. – восходящее к сакральному понятию deva– «светящийся».

Заря

Свет-жизнь

* У западных славян, а также у болгар, где, по данным этнографов, языческий культ Сивы плавно перешел в христианский культ св. Василия.

Сила-война

* То, что он «этимологически и функционально» связан с остальным рядом, указывает, в частности А.Е. Наговицын в книге «Мифология и религия этрусков».

Близнецы

* о сравнениях этой группы см. Бс исс-я, 1984, с. 19.

Как и в случае с «родственной» и хозяйственной лексикой, ученые попытались восстановить ПИЕ теонимы (например, «Бог-отец», который звучал как Dyeus Phater).

Наконец, развивая мысль Шлегеля, исследователи обратили внимание на массу созвучий в и.-е. этнонимах. Так, О.Н. Трубачев пишет, что исходя из наличия однокорневых личных имен (Ariantas и др.), названий племен: Arii, Arrae, Sarmatae, древнейшим самоназванием иранцев-скифов и сарматов было *ārya, оговариваясь, что «ариями назывались и называются не только иранцы… что согласуется с вероятным ходом индоевропейской диаспоры в целом» (Труб., с. 136). Действительно, названия прародины почитателей «Авесты» Арианы Ваеджо, Арианы (Иран), тохарского племени arsi, Эйре (древнее название Ирландии) и т. д. как предполагают, восходят к тому же смысловому ряду, что и др. – инд. ārya («благородный»), др. – ирл. aire «знатный», др. – сев. arjōstēR – «знатнейшие», арм. ari– «мужественный» и длинному ряду имен: лит. Агув, герм. Ariowistus, кельт. Areus, фрак. Ares, лат. Arrius, греч. Ariomandus и т. д. Исходя из этих созвучий, была высказана гипотеза, что и имя у всех ПИЕ было общим: арии.

Зачастую общими оставались и другие этнонимы, представлявшие собой разлетевшиеся на тысячи километров и лет осколки древних племен. Так, например, по Страбону, фракийцы-даки изначально называли себя daoi (что некоторые сопоставляют с фригийским названием волка daos). Но daoi – это и имя союза сако-массагетских племен в Приаралье.

Мифы одних и.-е. народов пронизывают смутные воспоминания о родстве с другими. Почитатели «Авесты» хранили память об общих предках со своими легендарными врагами-туранцами (и те, и другие произошли от Йимы, у которого было три сына – Салм, Тура и Эрадж, поделивших мир на свои царства). В потомках сына Йимы Туры, скорее всего, надо видеть тохаров. Эллинское предание, пересказанное Геродотом, гласило о родстве греков и скифов. Последние якобы произошли от Скифа – сына Геракла от брака с женгциной-змеей (двое других сыновей – Гелон и Агафирс дали начало другим народам). Сократ (в пересказе Платона) утверждал, что и греки-лакедемоняне, и персы происходят от «Персея, сына Зевса». Племена лидийцев, карийцев и мисийцев хранили память об общих предках – Лиде, Мисе и Каре. Иордан говорит о происхождении гуннов от готов. «Славяне и тевтонцы (германцы. – A.B.), как говорили, происходили от двух братьев – Яна и Куса», – записано в «Великой польской хронике».

Суммируя вышеуказанные данные, французский академик Ип. Тэн писал: «Древний арийский народ… показывал в своем языке, религии, литературе и философии общность крови и духа, связывающую все его проявления».

Вначале, поддавшись обаянию текстов «Вед» и «Махабхараты», истоки этой «общности крови и духа» стали искать на их родине. В частности, Луи Жаколио назвал Индию «колыбелью человеческого рода», а Фридрих Гегель писал о том, что распространение и развитие и.-е. народов из одного источника в Азии «есть неопровержимый факт» (Поляков…)

В свою очередь, антропологи принялись утверждать тезис о единстве «первобытной индоевропейской расы». Однако чем дальше заходили ученые в своих поисках, тем более сомнительным им стало казаться первоначальное утверждение о том, что исходной точкой этой расы была Азия. В частности, французский социолог Жорж Лапуж пришел к выводу, что главную роль в европейской истории сыграла раса homo europaeus, представители которой отличались высоким ростом, светлыми волосами и глазами.

В начале XX века соотечественник Лапужа Жозеф Деникер переквалифицировал термин homo europaeus в «нордическую расу», характеризовав её как представителей высокорослых людей со светлыми, иногда волнистыми волосами, светлыми глазами, розовой кожей и долихоцефальным черепом. Далее к этим признакам добавили множество других, в частности, показатели лица (длинный прямой выступающий нос, узкий угловатый подбородок, узкие губы и т. д.). Хотя эту позицию приняли далеко не все антропологи (в т. ч. француз де Мортие защищал тезис о том, что «истинным» типом индоевропейца является «круглоголовый» галл). Тем не менее, тезис о европеоидности, или даже северной европеоидности «исконных арийцев» надолго закрепился в науке.

Собственно, еще упомянутый выше Шлегель, изучая древнеиндийские мифы, натолкнулся на напоминание о том, что прародина создателей «Ригведы» находилась где-то вдали от Индостана, скорее всего, на севере. Маститый философ призадумался и задался вопросом, который будет отдаваться эхом во всех последующих поколениях исследователей: если родина находилась в Индии или неподалеку, собственно, зачем из этого «благодатнейшего и плодороднейшего» края им было переселяться в суровые, районы Европы вплоть до Скандинавии? Археология добавила к этому вопросу другой: почему эти переселенцы демонстрировали гораздо более низкий уровень развития, чем на своей «родине» (раскопки показали, что в древней Индии процветала развитая земледельческая цивилизация)? Правда, непосредственно к северу от Индии располагался высокогорный заснеженный Тибет, а еще дальше суровые пустыни. Миф о «тибетских предках» долгое время блуждал в научной и околонаучной среде, влившись в итоге в закваску национал-социализма. Однако детальное знакомство с историей, этнологией и археологией Тибета и Центральной Азии этот миф опровергало.

Во второй половине XIX века европейские ученые, наконец, обратили внимание на земли, не столь удаленные от собственных кабинетов. Немец Теодор Пеше, исходя из тезиса, что наиболее близким типу «изначального арийца» является тип северного немца, пришел, тем не менее, к выводу, что прародиной этого типа, а заодно и индоевропейского языка была Белоруссия, и может быть, частично Среднерусская возвышенность. То есть территории, не подвергавшиеся в древности нашествию кочевых орд азиатов, и в то же время на которых имелись знакомые всем арийским народам флора и фауна. Другие исследователи посчитали, не мудрствуя лукаво, что колыбель ариев находится примерно в местах их позднейшего естественного расселения. То есть, с учетом того, что индусы и иранцы явно перекочевали на свои новые родины из Европы, этой колыбелью является Старый Свет от Галлии до Урала (в различных версиях: Германия, Польша, Прибалтика, Центральная Европа, Балканы).

После того как в начале XX века были расшифрованы письменные памятники хеттов в Малой Азии и тохарские надписи в Западном Китае, маятник предположений вновь было качнулся на восток. Но накопленная сумма знаний, особенно археологических, все равно склоняла искателей индоевропейских истоков к Европе. Во всяком случае, материалы раскопок от Рейна и Скандинавии до Верхней Волги показали, что там присутствовали воинственные группы древних народов, оставившие огромное количество схожих памятников, позже названных культурами шнуровой керамики и боевых топоров (сер. III – нач. II тыс. до н. э.). Практически все ученые согласились в том, что это материальный эквивалент и.-е. общности, однако, по мнению большинства общности уже весьма условной, периода полураспада, когда от нее уже откололись предки тохаров, хеттов и др. народов. Прародина же всех этих народов могла находиться в совсем другом месте.

Во второй половине столетия, в основном стараниями американского профессора Марии Гимбутас, в науке утвердилось мнение, что эта прародина располагалась в причерноморских или прикаспийских степях (собственно, эту теорию выдвинул еще в 1869 году Теодор Бенфи). Древние арии были кочевниками, воинами (в отличие от миролюбивых жителей старой Европы), именно с помощью изобретенных ими боевых колесниц они могли одерживать победы и покорять земледельческие цивилизации Старого Света. Эта т. н. курганная теория доминирует в науке и сейчас, хотя предостаточно и других версий, как «европейских», так и «азиатских».

Версии локализации прародины индоевропейцев

В своем обстоятельном обзоре таких версий В.А. Сафонов (с. 12–27) насчитывает 25 основных попыток локализации и.-е. прародины, из них 18 в Европе (от Франции на западе до Волги на востоке, Скандинавии на севере и Подунавья на юге), 7 в Азии (от Месопотамии и Индии до Согдианы). Чем дальше, тем эти версии перекрещивались и усложнялись.

Так, в 1984 году филологи В. Иванов и Т. Гамкрелидзе опубликовали труд «Индоевропейский язык и индоевропейцы», в котором пытались показать, что у ариев была не одна, а две прародины – первая располагалась в районе Армянского нагорья, а вторую этнос обрел после переселения в Юго-Восточную Европу. Такое сложное предположение было выведено в результате анализа связей индоевропейских языков с семитскими, кавказскими, а также вымершими шумерско-аккадскими наречиями. Поскольку связи этим южным направлением не ограничились, а нашлись и на севере, особенно в финно-угорском ареале, пришлось придумывать и «вторую прародину», которой гораздо лучше соответствовали и древнеарийская фауна и флора (которую, впрочем, Гамкрелидзе и Иванов пытались притянуть и к Кавказу). Близкую теорию – только с небольшим смещением и.-е. «горнила» в сторону запада Малой Азии (культура Чатал-Гуюк) – выдвинул кембриджский профессор барон Э.К. Ренфрю.

В.А. Сафонов пошел еще дальше, выделив раннюю и.-е. прародину, существовавшую, по его мнению, в Малой Азии в VII–VI тыс. до н. э., среднюю (культура Винча на Балканах) и позднюю, возникшую после волны миграций в Центральной Европе (культура Лендьел).

Но даже несмотря на всю монументальность таких версий (так, в двухтомнике Иванова и Гамкрелидзе свыше 1200 страниц) они страдают натяжками и перекосами. Это общая проблема: для авторов-лингвистов характерна излишняя зацикленность на чисто языковых вопросах, где ввиду сложности общей проблемы не спасает даже выдающийся багаж знаний. Так, О.Н. Трубачев одним взмахом пера исключил из искомой территории Европу севернее Судет и Карпат: «Индоевропейские датировки… практически современны концу очищения Северной Европы ото льда – около 4000 г. до н. э., а это делает просто невозможной северную локализацию прародины. Север стал заселяться только после этой даты и только с юга» (Труб. Этногенез… с. 35–36, также с. 104). Но этот тезис полностью противоречит данным археологии – см. далее).

Впрочем, тем же грешат и археологи, предпочитающие выискивать прародину ариев в основном по материальным останкам того, что они считают «индоевропейской культурой». Например, В.А. Сафонов, хотя помимо данных раскопок, в своей книге уделил много внимания и лингвистике, зато практически исключил вопросы антропологии. В результате у него получается серьезное противоречие: то он без возражений приводит старый тезис о том, что ранние и.-е. были белокуры и голубоглазы (Саф. с. 19), то мельком упоминает о том, что носители культуры Лендьел (ранней и.-е. в его версии – A.B.) – имели средиземноморский, т. е. совсем другой облик (Саф., с. 111).

Специалисты по мифологии, напротив, решают вопрос в основном через призму «преданий старины глубокой». Каждый копается преимущественно в своей ямке, не видя изысканий соседа. Проблема в научном поиске, увы, давняя и трудноразрешимая. Но «трудно» – не значит «не».

 

Древняя Европа

Таким образом, подавляющее большинство современных теорий и.-е. прародины обращается все-таки к Европе или, в крайнем случае, к прилегающему к ней району (Малой Азии).

Для ответа на вопрос, откуда пришли предки и.-е.народов, конечно, необходимо знать то, какие этносы населяли места их позднейшего обитания, зафиксированного первыми письменными свидетельствами.

Условия жизни человека и вообще биологических видов в Европе долгое время формировал ледник, к XII тыс. до н. э. охватывавший большую часть Скандинавии, значительную часть Британских островов, а также нынешних морей – Балтийского и Северного.

Его холодное дыхание распространялось на половину остального Старого Света, где – от нынешней Бретани до Прибалтики – выживала только тундровая и лесотундровая растительность, которую топтали мамонты и редкие охотники на этих чудо-зверей.

Антропологически эти охотники восходили к кроманьоидному типу (высокий, массивный, широколицый), встречавшемуся тогда не только почти по всей Европе, но и проникшему к IX тысячелетию до н. э. в Северную Африку (мехтоидная раса) и на соединенные с ней тогда сушей Канарские острова (гуанчи).

Таяние ледника, в свою очередь, вызвало затопление огромных участков древней суши, продолжавшееся несколько эпох (так, Северное море, по сути, образовалось только в начале VI тыс. до н. э., еще в сер. VI тыс. до н. э. уровень Северной Атлантики был на 10–15 м ниже нынешнего, за последовавшее затем тысячелетие прибавил 4–8 м и т. д. – см. «The quaternary history…», pp. 238–245; Whitle. p. 96). На оставшейся вне этого потопа земле тундровая растительность сменялась березовыми и хвойными лесами, соответственно, другой становилась и фауна. Менялся и род занятий человека – охота (теперь уже на кабана, лося, дикую лошадь) все более дополнялась примитивным рыболовством и собирательством. Развивались ремесла, человек приручил первых животных: северного оленя и собаку. Это был типичный «средний» каменный век – мезолит, представленный схожими культурами: Маглемозе на севере континента, Тарденуаз на юге.

Дальнейшее развитие человеческой популяции в Европе становится все более сложным, о чем свидетельствуют данные не только архео– и антропологии, но лингвистики, а также дошедшие до нас древние письменные источники.

Запад

О древней Европе таких сведений сохранилось очень мало. Юго-запад континента, согласно античным авторам и современным лингвистам, некогда был населен племенами иберов, эускарийцев и народом, основавшим Тартесское царство на юго-западе Пиренейского полуострова (позже завоевано Финикией и Карфагеном). Тартесский этнос был наследником очень древней цивилизации: греки утверждали, что она имела письменность с 6000-летней историей! Однако памятники этой письменности пока не найдены (известный ныне «тартесский алфавит» – поздний вариант финикийского), и язык собственно Тартесса неизвестен.

Эускарийская группа представляла предков нынешних басков и родственных им аквитанов (занимавших юго-запад и отчасти центр нынешней Франции и ассимилированных кельтами и римлянами в первые века н. э). Их родственные связи неясны. Крупный лингвист-компаративист, племянник Наполеона I Луи Люсьен Бонапарт считал эти наречия ветвью уральской семьи. В XX веке получила популярность теория об их кавказском происхождении. Наконец, недавно ряд исследований показал их предположительную связь с рядом индейских языков Северной Америки.

Что касается иберов, то геродотовская традиция выводит их (где-то около конца II тыс. до н. э.) из Северной Африки. Говорили они, возможно, на языке хамитской или афразийской группы – т. е. являлись относительно близкими родственниками современных берберов. В антропологическом смысле большинство их принадлежало к различным видам т. н. средиземноморской расы. Значительная часть, в описании французского археолога было «очень маленького роста и часто настолько грацильно, что можно спутать остатки взрослого и ребенка» (Leroi-Gourhan…, р.677, по И. Тэйлору средний рост иберов был 160 см.). Эта характеристика очень напоминает гомеровское описание феаков – жителей Схерии (видимо, Балеарских островов), которых Одиссей встретил во время своих странствий на Западе Средиземноморья: очень маленькие и темнокожие.

Значительная часть нынешней Франции до прихода кельтов также принадлежала к иберийской сфере влияния. На юге и в центре страны встречались как иберийские гидронимы, так и баскские топонимы на – сага и – cala (камень, скала). Если судить по пересказу Страбона, еще массилиец Пифей во время своего путешествия около 320 г. до н. э. по западу и северо-западу Европы отмечал в районе нынешней Бретани в основном докельтские и скорее всего, до и,-е. топонимы (Corbilo, Kabaion) (Histoire de la Bretagne, p. 60). Даже в совсем поздние времена походов Цезаря на западе и юго-западе Галлии оставалось еще некельтизированное иберийское население (Martinet, 36–37).

В III тыс. до н. э. или немного раньше, эти «северные» иберийцы с территории нынешней Бретани и ныне затонувших многочисленных островов к западу от нее переселились в нынешние Британию и Ирландию (именно это население оставило массивные каменные могильники Ньюгрендж, Тинкинсвуд, Кейрн Холи и т. д. в Ирландии, Уэльсе и т. д. вплоть Оркнейских островов). Даже спустя целый ряд эпох и переселений народов Цезарь отмечал, что часть населения Британии «смуглые и похожи на иберов».

Страбон, пересказывая более ранние сведения, указывает, что иберами являлись и древние обитатели Сицилии, говорившие на так называемом сиканском языке, согласно Сенеке, они же занимали и часть Корсики, а по данным топонимики, проникали и в северо-западную Италию (Taylor…, р. 224). Таким образом, иберийское влияние было очень широким и не случайно, например, выдающийся энциклопедист Александр фон Гумбольдт полагал, что иберийский язык фактически господствовал в большей части древней Европы.

Вместе с тем часть Галлии в древности испытывала культурные импульсы и с юго-востока, поскольку тамошние столбы – менгиры конца каменного века сильно напоминают аналогичные апеннинские (Albenque, р. 18–19). Это было уже влияние лигуров (включая салиев и родственные им племена), населявших нынешние северо-запад Италии и часть Корсики – также не и.-е. этноса, антропологически – круглоголовых темноволосых «альпийцев» небольшого (менее 160 см.) роста (Taylor…, р. 224). Его предположительные корни – культура Лагоцца III тыс. до н. э.

Основную часть Апеннин и примыкающих островов до прихода италийцев также занимали неиндоевропейские племена. Остров Сардинию населяли давшие ей имя сарды – строители циклопических крепостей и башен-нурагов – согласно античному автору Павзанию, этот народ был африканского происхождения. Последняя версия тем более вероятна, что, по мнению геологов, еще в неолите между современным Тунисом, Сицилией и Сардинией существовал сухопутный мост, по которому южные племена без хлопот могли передвигаться в Европу.

Среди остальных племен региона – «аборигены», имя которых стало нарицательным для все исконного населения, а также, по данным некоторых греческих авторов, пеласги – родичи древних балканских племен. Это тем более возможно, что трехцветная расписная керамика Южной Италии (ранняя стадия культуры Диана, нач. III тыс. до н. э.) своим меандрово-спиралевидным орнаментом заметно напоминает балканскую.

С VIII века в северной части полуострова усиливается союз этрусков (самоназвание – расена, или труски, туски – отсюда название нынешней итальянской провинции Тоскана). Одни считают их также исконными обитателями Апеннин, другие – пришельцами из Малой Азии, конкретно из Трои. Культурное влияние малоазиатского региона на этрусков несомненно, вместе с тем анализ более чем ста известных ныне этрусских слов показывает, что свыше 70 % его лексики представляет неизвестный неиндоевропейский язык. Скорее всего, этрусская культура и этнос – результат смешения эмигрантов и автохтонов. Последние были неиндоевропейцами, и не случайно античная традиция считала этрусков родственниками ретов – древнего населения части нынешней Австрии и Восточной Швейцарии.

В высокогорных западных Альпах, в условиях изоляции древнее население, уцелело почти до римского вторжения – еще в IV в. до н. э. там жили племена Daliterni, Clahicli и т. д. в чьих названиях швейцарские историки не находят ничего индоевропейского (Sauter…, р. 150). Вероятно, это были лигурийцы, создавшие местную культуру Melaun, ассимилированную затем кельтами и римлянами. Связь древнего альпийского населения с более южными народами подтверждают антропологи и генетики. Согласно данным ученых университета Больцано, исследовавших найденный в итальянском горном леднике остов охотника, погибшего там в конце IV тыс. до н. э. (прозванного «Этци»), этот кареглазый абориген являлся родственником части современных обитателей Сардинии и побережья Тирренского моря («Газета, ру.» от 29.02.2012).

Юг и Восток

Юг Балкан до греков населяли пеласги, прилегающие острова Эгеиды и юго-восток Малой Азии – лелеги. Остатки пеласгов еще во времена Геродота жили в некоторых областях Эллады и Малой Азии, сам «отец истории» считал их язык «варварским». Происхождение последнего неясно. Встречаемые в Греции топонимы с окончаниями на – инф (Коринф, Тиринф), – ссос и ряд других, скорее всего, негреческого и вообще не и.-е. происхождения, находят параллели в древнем «языке земли» Малой Азии.

Родственные связи других древних языков Европы – вообще тайна за семью печатями. Некоторые филологи в последнее время делают предположения о кавказских лингвистических связях доиндоевропейского населения южной и отчасти Центральной Европы. Например, названия некоторых тростниковых озер на юге Балкан с основой на 1аг сопоставляются с картвельскими топо– и гидронимами – см. Античная балканистика… С. 10).

Что касается Восточной Европы, то считается, что к абхазско-адыгскому форманту – т, – та, возможно, восходят некоторые гидронимы Карпато-Дунайского бассейна: Олт (Алюта), Прут, Серет (ср. Псат, Фат на Кавказе). Формант с теми же корнями – пс («вода») видится в названиях рек Псел, Псура. В свою очередь, некоторые места в Крыму имеют определенные созвучия в топо– и этнонимии Кавказа (Коракс, Керкентида – керквты) – (Кобычев С.) Предположения эти весьма шаткие, основанные на единичных еле заметных лингвистических параллелях.

Зачастую эти современные теории повторяют популярные среди славянских и немецких книжников XVI–XVII вв. рассуждения о кавказской прародине славян, основывавшиеся, например, на созвучиях «лехи», «чехи»-»зихи» (адыгское племя), «чохи» (племя дагестанское) или «Москва»-»мосхи» (народ, племя в Закавказье). Владимир Сафонов, впрочем, пытается подкрепить кавказские связи некоторых регионов Европы (Северных Балкан) с помощью археологии и палеолингвистики. Дескать, именно ранненеолитические культуры Румынии обнаруживают ту высокую степень развитости хозяйства, которая зафиксирована в реконструируемом прасеверокавказском языке (якобы существовавшем где-то в первой половине V тыс. до н. э. и позже распавшемся на предков многочисленных нынешних наречий – от абхазо-адыгских до дагестанских). Причем, по Сафонову, эмиграция шла не с Кавказа на Балканы, а наоборот – то есть районы от Кубани до Каспия населили семь-шесть тысячелетий назад выходцы с берегов Дуная. Другие, впрочем, протягивают топонимическую ниточку от Балкан не к Кавказу, а к Пиренеям (например, названия реки Ибар в Сербии и Эбро в Испании и там же племя иберов).

Определенное подтверждение связей Европы с Кавказом – результаты палеогенетических исследований (Газета. ру, новости науки от 01.11.2011), согласно которым около V тыс. до н. э. значительную часть Европы (от Пиренеев на западе) занимали носители гаплогруппы G2a «мужской» Y-хромосомы. Ныне эта группа в Старом свете весьма редка (что доказывает смену населения), зато достаточно распространена на Кавказе.

Для подтверждения или опровержения восточных связей древней Европы можно было бы привлечь письменность. Так, в 1960 году в румынском местечке Тартария были найдены глиняные таблички с загадочными надписями, которые самые осторожные исследователи датируют началом III, а большинство – концом V тысячелетия до н. э. Если последняя точка зрения верна, то это самый древний из известных ныне письменных памятников. Прорисовки его некоторых букв очень похожи на буквы линейного письма А, которым пользовались в конце III – начале II тысячелетия до н. э. на Крите (и также пока не расшифрованного). Вероятно, юг и север Балкан и сопредельные регионы долго находились в одной этнокультурной и языковой зоне.

Северная Ойкумена

Древности севера Старого света археологи изучили хуже, чем памятники Греции или Апеннин. Однако уже исследователи XIX века имели в своем распоряжении достаточно материала чтобы утверждать, что люди поселились в той же Скандинавии много тысячелетий назад – сразу после таяния ледника.

Собственно, тезис о том, что крупнейший полуостров Европы изначально после таяния ледников был заселен индоевропейцами, выдвинул еще в 1880-е годы родоначальник шведской археологии Оскар Монтелиус. Но он считал этих и.-е. пришельцами с юга: одна из работ Монтелиуса так и называлась: «О вторжении наших предков на север». Однако, как ученые XX века ни старались, им не удалось найти следов массовых переселений людей с южного берега Балтики на северный. Распространение до Скандинавии мегалитических памятников, шедшее из Средиземноморья вдоль западной Атлантики и Северного моря, а также некоторых культур, вроде воронковидных кубков говорит скорее о культурных контактах, чем об этнических миграциях. Исследования древнейших из найденных в Скандинавии останков людей показали, что в основном здесь доминировала восходящая к еще к палеоевропейскому кроманьонскому типу длинноголовая северная или ее разновидность – фальская раса. Лишь на примыкающих с юга островах Готланде, Эланде и др. ощущалась примесь инородного населения (и то в основном это был круглоголовый тип Борнби – такой же древний в этих краях, хотя и несколько более темно пигментированный). Найденные даже на крайнем севере, близ норвежского Варангерфьорда черепа I тысячелетия до н. э. – самые древние из тамошних находок – относятся к длинноголовому «нордическому» типу (Varanger…, р. 28).

Более того, как писал Ингвар Андерссон в «Истории Швеции»: «По-видимому, на севере и северо-западе Скандинавии человек жил в течение всего ледникового периода. Возможно, эти области были свободны ото льда даже в самые холодные периоды и жившие здесь племена «зимовали» по краям великого ледника, находившегося внутри страны, подобно эскимосам, живущим на берегах Гренландии. В таком случае, возможно, что заселение шведской земли, освобождавшейся ото льда, совершалось и с севера, и с северо-запада».

Потом эти предположения были косвенно подтверждены в ходе реконструкции раннего индоевропейского языка, предпринятой филологом Н.Д. Андреевым. В этом языке, который Андреев назвал «бореальным», содержатся, например, следующие слова: лед, снег, северный холодный ветер, зима, замерзнуть, светлая ночь, северное сияние – все эти явления можно отнести только к крайнему северу Европы. Немало подтверждений дали археологи, выделившие на севере две позднепалеолитические (или по некоторым трактовкам – мезолитические) культуры – Комса и Фосна. Носители этих культур занимались почти исключительно рыболовством и охотой на морского зверя. Останки их стоянок разбросаны практически вдоль всего побережья Норвегии, включая ее заполярные районы и доходят на востоке до российского полуострова Рыбачий. Самые ранние известные памятники этих культур относятся к рубежу IX–VIII тысячелетий до н. э., когда большую часть Скандинавии действительно занимала огромная масса замерзшей воды. К тому же IX тысячелетию до н. э. относятся первые стоянки мезолитической культуры Аскола (некоторые исследователи считают ее разновидностью Комсы, только в отличие от последней все ее артефакты, подчас тонко ретушированные, сделаны исключительно из кварца), а затем Суомусярви в Финляндии и Карелии.

Эти древние рыболовы селились в основном вдоль берегов рек и озер внутри материка, так как побережье Балтики того времени (так называемое Иольдиевое море) представляло собой сплошные топи, куда стекала с возвышенностей вода с тающего ледника. Только небольшая часть нынешней Финляндии тогда находилась над водой – Ботнический залив заходил далеко на восток и лишь небольшая перемычка отделяла его от Белого моря, тоже поглощавшего тогда часть Карелии. Швеция начала заселяться чуть позже, видимо сразу после стаивания ледника – первые стоянки культуры Люнгбю в Бохуслене относятся к 7300–6700 гг. до н. э. Последний факт подтверждает предположение Андерссона, что внутренняя часть Скандинавии могла заселяться в первую очередь не с юга, а с побережий Северного и Норвежского морей. О том же пишет Н.И. Турина (Гурина…, с. 132) в отношении Кольского полуострова: первое проникновение людей туда шло с территорий Северной Норвегии и Северной Финляндии.

В свою очередь, исследователи отмечают связь культуры Комса с более поздней и восточной Суомусярви, а также с мезолитическими культурами Среднегерманской низменности (Гурина, с. 32), что предполагает уже весьма широкую северную «культурную зону».

По-видимому, она сохранялась и в последующее время ввиду преемственности этих культур с более поздними неолитическими (Сперрингс, конец V–IV тыс. – см. Тверской…, с. 191). Например, культуры Карелии с IX до конца III тыс. до н. э. демонстрируют непрерывность развития при отсутствии влияния извне, (см. Археологические исследования…, с. 31), из чего возможно следует и преемственность этническая. Так, петроглифы Карелии и Беломорья сходны, иногда до тождества, с аналогичными рисунками на камне по всей Фенноскандии, включая Норвегию (см. «Археология Карелии», с.146–147). Наконец, сакральные нагромождения камней – т. н. лабиринты – распространены по всему северу Европы в одних и тех же типах (Буров…, с. 53). По мнению авторов сборника «Неолит Северной Евразии», «в мезолитическую эпоху, а затем в неолитическую население Кольского полуострова, Карелии, Финляндии, Северной Норвегии входило в единую этнокультурную область, состоявшую из суммы родственных культур».

Древнее Балтийское море и археологические культуры его окрестностей

Мало того: археологи отмечают, что карельская керамика того времени, а также кремневые и костяные орудия, в свою очередь, во многом схожи с аналогичными артефактами с Верхней Волги, Прибалтики, части Волжско-Камского междуречья и Украины и «все это позволяет говорить осуществовании в 4 тыс. до н. э. огромной историко-культурной общности» (Хотинский… С. 87).

В свою очередь, внимательный анализ показывает, что именно элементы этих северных культур легли в основу уже бесспорно и.-е. культуры шнуровой керамики. Давший ей имя характерный веревочный штамп, оказывается, часто использовался еще для керамики культуры Сперрингс («Археология Карелии», с. 72). Использование этого же элемента, а также другого характерного для той же культуры отпечатка – гребенки в ямочно-гребенчатой керамики IV–III тыс. до н. э. заставляет вместе с другими аргументами лишний повод усомниться в принадлежности последней (по крайней мере, значительной части) к угро-финскому кругу (см. далее). Гребенчатая, а затем и шнуровая орнаментация использовалась и в южной керамике культуры Средний Стог (памятники IV тыс. до н. э. в лесостепи между Днепром и Доном– см. Кавказ в системе…, с. 135), Интересно, что и на юге, в степях в поздних памятниках ямной культуры появляется тот же шнуровой орнамент, а также боевые топоры! (В.А. Семенов… С. 26).

Таким образом, археология показывает возможность существования на севере и востоке Европы широкой культурной общности, которая могла бы соответствовать ПИЕ прародине.

От Эгеиды к Атлантике

Именно из этого региона в середине V тысячелетия началась мощная экспансия в Центральную и Западную Европу культур народов средиземноморской расы. Собственно, как показывают В.А. Сафонов и другие археологи, эти «балканцы», в свою очередь, потомки недавних переселенцев из Малой Азии и прилегающих районов Средиземноморья. Т. е., именно оттуда начался миграционный импульс, распространившийся потом на большую часть Европы. Так, материальные останки культуры городища Чатал-Гуюк в нынешней Турции (керамика и другие предметы быта, изображения на них и т. д.) во многом являются предшественниками аналогичных памятников северобалканской культуры Винча.

Еще в конце VII тыс. до н. э. средиземноморцы продвинулись с юго-востока вплоть до Среднего Подунавья, где создали т. н. старчевско-кришскую культуру (ее типичные черты: небольшие поселения из обмазанных глиной плетеных домов, овцеводство и мотыжное земледелие, посуда с геометрическим орнаментом, нанесенным белой краской). Новая волна мигрантов последовала начиная с второй половины VI тыс. до н. э. и дошла существенно дальше на северо-запад (вплоть до Нижнего Рейна). Это были уже носители новой культуры или группы культур, названных по их т. н. линейно-ленточной керамике (те же геометрические узоры, что и «старчевцы» новые пришельцы не рисовали краской на горшках, а прорезали). У них были длинные дома (ок. 30 м в длину, 6–8 – в ширину) из нескольких секторов, характерные кольцевые канавы. Параллельно, в VI–V тыс. до н. э., экспансия средиземноморцев развивалась и вдоль морского побережья: зародившаяся между Ближним Востоком и Балканами общность культур кардиальной керамики, названной так по характерному отпечатку раковин моллюска Cardium edulis продвинулась вдоль Адриатического побережья, а затем – Тирренского моря, и в итоге дошла до востока Пиренейского полуострова.

Как считала М. Гимбутас, в общественном устройстве этих первых «культурных» европейцев царил матриархат и отсутствие социальных противоречий, в религиозной сфере – поклонение быку (символу плодородия). Мигранты поддерживали связи с родными для них районами Северо-восточного Средиземноморья, что видно по раковинам моллюсков и горшкам тыквообразной формы, характерным для Эгейского региона.

Экспансия средиземноморской расы практически совпала по времени с важнейшими климатическими изменениями в Европе. На смену достаточно холодному постледниковому бореальному периоду (VII–VI тыс. до н. э.) пришел теплый атлантический (V – сер. III тыс. до н. э.). На большей части Скандинавии и в Карпатах окончательно исчез ледниковый покров. Хвойные полутаежные и березовые леса в центральной части континента быстро вытеснялись широколиственными. Изменилась и фауна. В эту знакомую природную среду вдоль долин больших рек – Дуная, Эльбы, Рейна – и стали продвигаться балканские колонисты. «Они с легкостью занимали почти пустынный край», – пишет антрополог Раймон Рике (Riquet…, р. 46). Действительно, большая часть Европы была к тому времени очень слабо заселена: можно было пересечь все обширное пространство от Бретани до Урала, не встретив ни души. Охота и рыболовство – основные занятия древних европейцев – слишком привязывали численность человеческой популяции к популяции представителей фауны. Исходя из этого, на протяжении тысячелетий позднего палеолита и мезолита население Старого света практически не вырастало, сохраняя среднюю плотность всего 1 человек на 20–30 кв. км. Достаточно сказать, что на всех Британских островах на территории в 335 тысяч кв. км к началу атлантического периода жило не более 10 тысяч человек (Thomas…, р. 11).

«Балканцы», или как их еще называют, представители культур дунайского неолита, несли с собой в Европу более высокий уровень культуры и экономики. О письменности уже говорилось, но это была лишь небольшая веха в списке их достижений. Уже в начале 5 тысячелетия до н. э. – раньше, чем в Египте и Шумере – в центральных Балканах освоено производство бронзы. Еще раньше здесь освоили массовое изготовление по тем временам совершенной и разнообразной расписной керамики, сделав переход к неолиту. И конечно, главное: практически одновременно с передовыми районами Переднего и Среднего Востока перешли от присваивающей экономики к скотоводству, а затем и к земледелию. Их поселки с большими, до 40 метров длиной деревянными домами, помещениями для скота и концентрическими изгородями постепенно покрыли пространство до верховий Дуная и его главных притоков. Двигаясь с юго-востока со скоростью примерно километр в год, к началу IV тысячелетия до н. э. балканцы – представители культур линейно-ленточной керамики – вышли на северо-западе в район Ла-Манша и низовий Рейна.

Средняя плотность «дунайского» населения была гораздо выше, чем у охотницко-рыболовецких популяций постледниковья: не менее 1 человека на 1 кв. километр (а по оценке Д.Л. Арманд, плотность населения трипольской культуры в начале III тыс. до н. э. достигала даже 30–35 человек на кв. км). Таким образом, Южная и Средняя Европа оказались к IV тысячелетию до н. э. гораздо более заселенными, чем северная часть континента. На севере население, впрочем, тоже стало возрастать с переходом к неолиту, причем иногда этот переход почти не отставал по времени от аналогичного процесса на юге (так, в Карелии самая первая из неолитических культур – Сперрингс – датируется концом V тыс. до н. э., что практически совпадает с появлением культуры Шассей на юге Франции). Хотя в целом до III тыс. до н. э. уровень экономического развития севера и юга Старого света различался сильно.

Антропологическая история континента в бореальный и атлантический период довольно сложна. Население палео-и мезолитической эпохи в целом относилось к протоевропейскому типу, восходящему к древним кроманьонцам. Это были высокие – до 180 или даже до 185 см люди, с массивным длинноголовым черепом и широким лицом. В материалах некоторых стоянок VI–VII тысячелетий в Восточной Европы (Кунда в Эстонии, Олений остров в Карелии) прослеживается уплощенность лица и некоторые детали глазных орбит, сближающие их обитателей с монголоидами. Часть исследователей полагала, что это свидетельствует о притоке населения с востока, из-за Урала. Однако точные антропологические измерения указанных останков, подобные же находки далеко на западе – в Чехии и на Балканах – позволили ученым сделать вывод о коренном европейском характере таких древних черт (Проблемы антропологии…, с. 25). Со временем, в VI–IV тыс. у европеоидов выработался более сильный рельеф лица, хотя на северо-востоке Европы и западе Сибири древний промежуточный между европейским и монголоидным антропологический тип дал основные признаки так называемой лапоноидной, или уральской расы. Ее идентифицируют с носителями угро-финских языков.

«Балканские», или «дунайские» средиземноморцы вытеснили или ассимилировали немногочисленных представителей древней европейской расы (точнее, рас), заняв территорию нынешних Бельгии, Южной и Средней Германии, Венгрии, Чехии, Словакии (за исключением горных районов) и вплоть до центральной Польши (культуры Винча и Лендьел). Последняя волна этих «дунайцев» – антропологически грацильных невысоких доликоцефалов – докатилась в первой половине IV тыс. до н. э. до берегов пролива Ла-Манш, до Прованса и части альпийских районов, где они участвовали в создании местных культур Шассей-Кортайо и Лагоцца (Histoire de la Normandie, p. 25, Journ. of I.-e. st…)

В районе нынешнего Эльзаса они столкнулись с упомянутыми выше другими средиземноморцами, шедшими с Балкан.

В некоторых районах Альп и немного к северу от них антропологи и в древности фиксировали наличие еще одной большой расовой группы, потомки которой (большая часть австрийцев, швейцарцев и баварских немцев) и ныне именуются альпийской расой. Это сравнительно невысокие, темноволосые, в отличие от средиземноморцев, круглоголовые люди.

Вместе с тем «кроманьоиды» в V–IV тысячелетиях остались на территориях севера континента, включая самую макушку Скандинавии, и на востоке вплоть до южного побережья Белого моря, мезолитическое население которого «имело ярко выраженный европеоидный тип» (Исследования по древней…, с. 120), на западе занимая частично Британские острова: до 40 % нынешних ирландцев принадлежат к разновидности этой древней расы – Брюнн: высокие, массивные, с почти круглой (мезобрахицефальной) головой и широким лицом. Другой подтип (Борнбю, отличается от Брюнна менее высоким ростом) встречается в неолите Северной Германии и Дании. Основной же древний расовый вид – резко длинноголовый со среднешироким сильно профилированным лицом и выступающим носом – был распространен от северо-запада Германии до значительной части Восточной Европы (см. Антропологические типы…, с. 87–88). При этом еще в начале V тыс. до н. э. его отдельные волны (мариупольская, или самарская культура) проникли с севера далеко на юг, к Приазовью, а затем (культура Средний Стог) продвинулись еще дальше, вклинившись в области майкопской культуры Прикубанья.

Отметим, что хотя восточная часть Старого Света изучена в археологическом и палеоантропологическом смысле хуже западной, очевидно, что средиземноморская экспансия (в частности, трипольская культура) доходила здесь отдельными волнами почти до центральной Украины, где на поздней стадии ее носители смешивалась с северянами. С представителями уральской расы – лапоноидами, занимавшими Приуралье и часть бассейна Камы, – ассоциируется часть восточных вариантов культур ямочно-гребенчатой керамики. К началу IV тыс. до н. э. носители одной из ее разновидностей (льяловская культура оседлых рыболовов) проникла на юго-запад почти вплоть до Средней Оки.

Смешанным в расовом отношении было население Среднего и Нижнего Поволжья, куда доходили этнические «импульсы» и с северо-запада (Хвалынский могильник), и из районов преобладания средиземноморской расы (Эпоха бронзы…, с. 71), и с юга, даже далекого (по поводу одного из найденных там черепов антропологи заметили, что по основным признакам его «нельзя не признать негроидным» – Дебетц, с. 85).

Средиземноморское господство в древней Европе было недолгим. Уже с конца IV тыс. до н. э. северяне начинают активно двигаться на юг, вытесняя и ассимилируя наследников культур линейно-ленточной керамики.

Причин такой миграции, по-видимому, было несколько. Жан Деруэль связывает ее с чередой кратковременных, но сильных похолоданий (Rootmos I, II, III), последовавших в течение в целом теплого атлантического периода, и вызывавших сокращение пастбищ, падение улова рыбы (из-за колебаний уровня воды в реках) и миграции животных – объектов охоты.

Оттоку населения способствовало и уже отмеченное, активное наступление (трансгрессия) морей, как Баренцева, так и Балтийского, причем, по П.М. Долуханову это наступление повторялось в мезо– и неолитический период неоднократно, причем последнее – в 2000 г. до н. э. было столь интенсивным, что вызвало изменение течения Невы и подъем Ладожского озера, с затопляемых берегов которого бежало древнее население (Долуханов…, с. 58).

Еще одним фактором, менявшим природную среду, были геолого-тектонические. Подъем Валдайской возвышенности около 4500 г. до н. э. привел к одному из самых масштабных разворотов рек в истории: Верхняя Волга, которая до того благополучно несла свои воды на север, в Белое море, устремилась по нынешнему, южному маршруту (Тверской археологический…, с. 179).

По данным финского палеоклиматолога Тимо Ниромы, население нынешней Финляндии уменьшилось после этих природных изменений в три раза. Люди ушли в поисках более благоприятной среды на юг, дав толчок первому из известных «великих переселений народов». Племена, уже освоившие к тому времени лесостепи и частично степи Восточной Европы Причерноморья, также испытали кризис природной среды. «Резкие колебания природных условий в III тысячелетии до н. э. привели к катастрофической смене ландшафта: в низовьях долин крупных рек юга Русской равнины исчезают балочные леса, разнотравные степи сменяются полупустынями. Но именно тогда… рождаются уникальные цивилизации кочевников-номадов» («Родина», 1997, № 3–4, с. 10).

Мы не склонны искать причины великих переселений народов древности лишь в исключительно природных факторах. Резкий упадок производящего хозяйства, наступивший в Скандинавии после 2700 г. до н. э. вполне убедительно объясняется предшествующими столетиями активно развивавшегося подсечного земледелия, когда были выжжены под пашни огромные участки лесов и, в конце концов, из-за отсутствия новых участков, а также культуры восстановления плодородных качеств почвы наступил кризис этой формы производства (см. История Европы…, с. 79). Естественно, он вызвал миграцию населения, и это многократно повторялось и позже, как это отражено в «Гута-саге» (где описано, как готы на каждом новом месте обитания размножались до таких пределов, что «не могли более себя прокормить» и снова мигрировали).

Начало миграций с севера Европы (IV тыс. до н. э.), по Ж. Деруэлю

То есть испытавшее кризис население высохших степей двинулось на повозках и лошадях осваивать просторы Азии. В Европе, в частности на Балканах, уже с конца IV тыс. до н. э. «приток иммигрантов… усиливается, что связано с глобальными изменениями климата, изменениями культурно-хозяйственного типа населения северных регионов. Это движение населения с севера на юг продолжалось в течение всего III тыс. до н. э.» (В.А. Сафонов. Ук. соч., с. 190).

Таким образом, климат повлиял на миграционную активность и.-е. племен дважды. Сначала потепление атлантического периода помогло неолитической революции на севере, сопровождавшейся ростом населения и освоением новых, в основном внутренних территорий той же Фенноскандии и лесной полосы Восточной Европы. Затем наступившее похолодание заставило северян отступать «к полудню» – вслед за лесным зверем и в поисках пастбищ и благоприятных для примитивного земледелия почв. При этом они теснили родственные им племена более южных районов Восточной и Центральной Европы, также вынужденных отступать на юг и юго-восток. Первое действительно великое переселение народов началось.

Так, около 3500 г. до н. э. «нордические» мигранты потеснили или частично смешались с средиземноморцами на нижнем и среднем Рейне, создав здесь неолитическую культуру Roesen (Histoire de l’Alsace p. 18), к 3000 г. потеряли «оригинальные черты» потомки «дунайцев» на берегах Сены (Histoire de la Picardie, p. 45), в начале бронзового века исчезло средиземноморское население в Западных Альпах (Journ. of I.-e., p. 42). Около 3000 г. до н. э. мигранты из района Балтики появились в Шотландии, чуть опередив двигавшихся с юга средиземноморцев (J.R.Glover. The story of…, p. 13). Примерно в то же время приток северян, схожих по антропологическим характеристикам с более ранними сериями находок Прибалтики и Карелии, отмечен на юге Восточной Европы. При этом археологические памятники этих пришельцев (донецкая культура) также близки северному кругу культур боевых топоров (см. Кондукторова…, с. 48 и далее).

Этот процесс не везде был мирным. Культуры Лагоцца и Триполье, согласно Ж.Деруэлю, были «уничтожены» воинственными северянами. В среднем Придунавье поселения линейно-ленточной керамики в том же IV тыс. до н. э. начинают активно укрепляться против грозного врага, но, видимо, неудачно. Волны нордических пришельцев прорываются в Малую Азию и на юг Балкан, где в 2300–2100 г. до н. э. было разрушено множество цветущих городов местных цивилизаций (Drews…, р.18–19).

Этот процесс растянулся на века, а на юге континента – даже на тысячелетия. Населению многих нынешних европейских странах, согласно исследованиям генетиков и антропологов, древние мигранты-средиземноморцы дали не менее половины генов. Больше всего получили греки – свыше 85 %, меньше всего – французы (15–30 %, что наглядно демонстрирует, что основной импульс переселения шел с востока (Ntr.ru 08.08.2002, 10:28) Этот импульс, теряя силу на континенте, в конце концов, достиг Британских островов, где иммигранты столкнулись с иберийцами, а также с переселенцами из северной части континента, перенесшими на новую родину керамику с характерным отпечатком шнура.

 

Флора и фауна: что окружало наших предков

Мифы «Авесты» и «Ригведы» указывают на северную прародину ариев и прямо, и косвенно. Гора Меру под тогдашней Полярной звездой и десятимесячная жестокая зима – это прямые указания. Косвенных также можно найти десятки, но не все из них являются достаточно твердыми. Особенно если речь идет о расшифровке тех или иных сакральных символов – поскольку символика вообще много-вариантна, она дает слишком много места для фантазии.

К числу более конкретных указаний относятся те, которые упоминают природную среду, окружавшую ариев. Помимо долгой зимы, например, Авеста дает некоторые сведения о фауне Арианы Ваеджо. Кроме уже отмечавшихся «бобровых шкур» (одеяния Ардвисуре Анахите), выделим беспрестанное упоминание коней, быков и овец, которых тот или иной герой приносил в жертву этой же «богине». Однако едва ли эти последние животные изначально окружали ариев: из контекста гимнов Ардвисуре заметно, что речь идет о временах боевых колесниц и непрерывных военных походов, т. е. не ранее середины II тысячелетия до н. э., когда арии пересекали просторы евразийских степей. Совмещение в ряде случаев этих животных с деталями священной географии (например, горой Хукарья), явно позднее, действительно связанные с этой географией понятия, вероятно, также «биологического» свойства (Хаома, Хварно) не расшифровываются, так как их суть уже неизвестна составителям классической «Авесты». Что же касается времен более ранних, то здесь фаунистическая конкретика почти отсутствует. За исключением, может быть, «рыжеватых змей» Арианы Ваеджо – главной напасти этой легендарной страны, помимо морозов, и птиц и собак в сказании об Ииме. «Змеи» интересны только тем, что не водятся далеко за Полярным кругом, что, впрочем, нисколько не противоречит северному расположению Арианы Ваеджо. Мотивы «ужасных змей», кстати, характерны для русских легенд Беломорья и Прионежья (Теребихин Н.М, с. 31) Не больше ясности в фаунистическую картину прародины ариев привносят «Ригведа» и более поздние предания, записанные на санскрите.

Огромную работу по выявлению растительного и животного мира, окружавшего индоевропейцев, проделали В. Иванов и Т. Гамкрелидзе. Главным своим достижением оба филолога считают обнаружение древних названий животных и растений, «специфичных именно для южной географической области, что исключает Центральную Европу в качестве возможной первоначальной территории обитания индоевропейских племен» (т. II, с. 867). Как уже упоминалось, по мнению обоих авторов, эта первоначальная территория располагалась в восточной части Малой Азии и в Закавказье. Там, дескать, протоиндоевропейцы познакомились с упомянутой флорой и фауной – или, по крайней мере, узнали о них от соседей-семитов. Учитывая, что аргументация Иванова и Гамкрелидзе частично используется другими учеными (например, В.А. Сафоновым) для поддержки их собственных поисков арийской прародины пусть и не в Армении, но «где-то на юге», нельзя не остановиться на этой теме поподробнее.

В частности, Иванов и Гамкрелидзе выстраивают следующий список растений, окружавших древних ариев: осина, ива, ветла, береза, сосна (пихта), дуб, горный дуб, скальный дуб, тисс, граб, бук, ясень, грецкий орех, мох, вереск, роза, яблоня, кизил, вишня, тутовое дерево, виноград. Следует сразу заметить, что утверждение о «специфичности именно для южной географической области» упомянутых растений является весьма относительным. В более теплые времена они могли продвигаться значительно севернее. Альберт Великий в трактате «О растениях» (сер. XIII в.) отмечает тот же виноград (как и инжир, оливки, гранат) среди культур, «в изобилии» выращиваемых в окрестностях Кельна. В отдельные фазы атлантического периода, на которые пришлось существование и.-е. общности, в Старом свете было еще теплее, чем во времена ученого немецкого монаха и, например, такие экзотические для нынешней Восточной Европы, деревья, как граб и бук встречались в ней чаще, чем, например, «типичные» клен и ясень.

При этом и сейчас ареал многих упомянутых растений на самом деле настолько велик, что вряд ли может являться аргументом в споре об и.е. прародине. Так, дикая разновидность розы – шиповник – встречается на огромной территории от Скандинавии до тропиков. То же самое можно сказать о яблоне, а также о другом распространенном культурном растении, которое, по крайней мере, часть ариев узнала одним из первых – коноплю (индо-иран. капа, из этих языков название растения попало к приволжским угро-финским народам).

Вместе с тем большинство других исследователей довольно скептически относится к перечню «арийских растений» Иванова – Гамкрелидзе. Так, термины «горный дуб», «грецкий орех» на самом деле чужды большинству древних европейских языков, в которых зато есть просто «дуб» и «лесной орех» (Рассоха).

Соответственно, перечень существенно сужается. Один из патриархов отечественной истории В.В. Мавродин категорично сводит его всего к одной единице: «Единственное общеевропейское название дерева береза» (Происхождение русского…, с. 22). И если быть пунктуальным, наверное, это так и есть:

* По М. Фасмеру, пракельтское.

При этом исключение из правил представляют языки народов, поселившихся вне основного ареала этого дерева и видимо, его «подзабывших». Например, в армянском древнее название березы явно перешло на куда более распространенный в Закавказье тополь (barti).

Спорным является вопрос об и.-е. названии дуба. С одной стороны, из вышеприведенной таблицы следует, что его названия крайне разнообразны. Дж. Мэллори в своей книге приводит лингвистическую карту слова «дуб» в языках Западной Европы и делает тот же вывод. И действительно, что может роднить рус. «дуб», англ. оак, франц. chene, лит azulis?

Однако, не все так просто. Согласно некоторым лингвистам, в пра-и.е. языке дуб назывался DORW, что означало также «твердый», долговечный». Его «родственниками» являются санскритское слово «дерево» – «daru» и название Полярной звезды – dhruva, «постоянная, твердая», лат. durare «длиться» и durus «крепкий», греч. dris «дуб» и drimus «крепкий», гэльс. дуб – dair и daoire – «крепость», слав, «древо» и «древность». «DORW означало больше, чем просто породу дерева – скорее, его качества», – констатирует Айдан Михан в книге «Древо Жизни». Другие историки пишут о названии дуба, как «наиболее характерного для страны ариев дерева» («Родина», 1997, № 5, с. 25).

В числе священных деревьев ясень: у скандинавов он Иггдрасиль – Мировое дерево, у островных кельтов – он священные Биле Исниг, Кроеб Дайти, у греков нимфы – Мелии («ясеневые»), порождение крови Урана.

Однако надо обратить внимание на то обстоятельство, что у арийцев название лесов чрезвычайно похоже на название деревьев, видимо, наиболее распространенных вокруг. В частности, у балтов и части германцев (готов) «лес» (alga, aliza) – едва ли не производное от «ольхи» (alksnis, alhs). Кстати, и о славянском «лесе», «лice», этимология которого до сих пор вызывает споры – взаимосвязь с древним названием ольхи (общая и.е. форма aliso) также вполне вероятна. Греческая «роща» – alsoy, altij – тоже. Т. е. для предков указанных этногрупп «лесом», по всей вероятности, был ольховник. Между тем, из всех видов ольхи (которые растут на разных местах и континентах вплоть до Гималаев и Латинской Америки) такой сплошной лес образует только Ainus glutinosa, черная ольха, которая растет на влажных болотистых почвах, где никакое другое дерево ужиться не в состоянии (исходя из этой особенности Исидор Севильский даже производил название Ainus от кельтских слов, означающих «при воде»). Соответственно, и сейчас, и в древности росла Ainus glutinosa в изобилии там, где для этого были условия – в болотах и речных низменностях Восточной Европы и Прибалтики.

Похожая ситуация и с березой. За исключением небольших вкраплений в горных районах, она не растет в Южной Европе, а в Анатолии и Закавказье находки этого дерева единичны. Слишком явное созвучие в ее названии у разных народов предполагает, что береза была у них деревом очень распространенным, что сразу исключает южные регионы. Арийцы – предки индусов – видимо хранили ее название в легендах во время своих кочевок, а потом вновь столкнулись с ней на склонах Гималаев. Нельзя не обратить внимание на отсутствие названия березы в большинстве иранских языков (что не удивительно, поскольку в их ареале она почти не присутствует).

В любом случае мы видим в и.-е. языках довольно большое многообразие «пересекающихся» названий деревьев, что означает, по крайней мере, одно: ПИЕ прародина лежала в лесной зоне. Косвенно это подтверждают и другие свидетельства: «Индоевропейские названия трав (белена, чемерица, марь, дягиль, сныть, папоротник скорее указывают на лес, чем на степь» (В.А. Дыбо). Судя по количеству этих пересечений, это был лес умеренной лесной зоны.

Но вернемся к Иванову и Гамкрелидзе, которые восстанавливают также и животный мир, обитавший на или рядом с и.-е. прародиной. Здесь не только привычные волк, медведь, но и «экзотические» звери: лев, слон, барс, тигр, обезьяна. Эти названия «специфичны именно для южной географической зоны, что исключает Центральную Европу в качестве возможной первоначальной территории обитания индоевропейских племен» (Гамкрелидзе, т. II, с. 867). Отметим сразу, что, как и в случае с «южными» растениями, ареал указанных представителей фауны в древности был шире, что отражено как в рассказах о поединке Геракла с немейским пещерным львом, так и в реалистичных изображениях тигров (правда, саблезубых), оставленных причерноморскими скифами. Но это чисто формальная оговорка: во-первых, все же далеко на север, безусловно, эти звери не забирались. Во-вторых по теории Иванова – Гамкрелидзе, собственно животный ареал мог и не пересекаться точно с ранней и.е. родиной.

Названия таких животных, как лев (leo, lion), и некоторых других животных (тигр – tigris) во многих европейских языках явно или с некоторыми искажениями заимствованы из семитских (ср., соответственно, арам, lywn, tygrys). Согласно адептам южной теории, это заимствование произошло в пограничье Малой Азии (якобы и. е– прародине) и нынешних Сирии и Ирака (где якобы обитали семиты, и был специфический животный мир).

Однако здесь возникает несколько серьезных вопросов. Первый – являются ли эти заимствования такими уж повсеместными? Аргумент с семитско-европейским «львом» заставил меня вспомнить историю с моим сокурсником-афганцем. Хороший был парень, только, как говорили девушки, «именем не вышел». В самом деле, много ли благозвучия в имени Замарай?

Как-то услышав подобные охи-ахи, афганец, однако, отвечал, что «это лучшее имя, это значит – лев». Было чему удивиться: кто бы мог подумать, что название царя зверей на афганском (пушту) звучит так диковинно? А между тем это также арийский (восточноиранский язык). При этом у других восточных арийцев льва тоже именуют «неузнаваемо»: shuja – на урду, ser или singh – на хинди, а в форме sinha это слово встречается в древних текстах на санскрите. Причем это все этносы, расположенные ближе иных «родственников» к территории, из которой пытаются вывести арийцев адепты «азиатской теории». Почему же эти народы «переделали» якобы исконное название льва, да еще на разный манер?

Те же вопросы звучат и в отношении имен других «диковинных зверей». По словам востоковеда И.М. Дьяконова: «Термин «слон», если я не ошибаюсь, известен в и.-е. языках только в греческом… готском… и славянском (velblondu) со значением «огромный чудовищный зверь» – не только «слон», но и «верблюд»; вероятно, из списка реальных животных этот термин надо исключить. Термин для «обезьяны», несомненно, относится к заимствованиям, как и термин для «барса»… так что набор животных получается не столь уж экзотичным» (цит. по: Рассоха)

Действительно, известно что обезьяна – давний спутник торговцев, державших ее как талисман или «наживку», привлекавшую покупателя. Поэтому индоевропейцы могли познакомится с этим вертлявым родственником человека благодаря ближневосточным и североафриканским торговцам, установившим контакты с Европой еще в III тысячелетии до н. э.. «Торговое» значение – только уже в смысле товара имели в древности тигриные и львиные шкуры, которые активно развозили по свету торговцы, способствовавшие известности этих зверей далеко за пределами его обитания.

Поэтому, скорее всего, правы те ученые, которые считают, что слова экзотических животных, рожденные где-то за пределами прародины ариев, скорее всего, на Ближнем Востоке, и были популяризированы сначала торговцами, а затем книжниками, особенно уже в христианский период. Например, лев, как кстати и барс – популярны в христианской литературе, в том числе как «звери Апокалипсиса» (Откр. Иоанна Богосл. 13, 2). В таком языке как русский «слово «лев»… является заимствованием, пришедшим книжным путем… Экзотичность животного для восточных славян подчеркнута в былине об Илье Муромце эпитетом «заморский» (заморский лев) (БС Исс-я, 1984, с. 71). Не знали русские (во всяком случае, вне книжной среды) тигра и барса: первопроходцы, столкнувшись с этими зверями в Приамурье, называли их просто «лютый», «лютый зверь» – также, как раньше называли на севере рысь, а возможно, и других крупных хищников (там же, с. 66, 70–71).

Впрочем, заимствование названий слонов, львов и прочей животной экзотики только подтверждает, что для арийских народов они были именно чужеземной экзотикой, не известной на их родине. Это подтверждается отсутствием льва, слона и обезьяны в тотемной символике индоевропейцев. Ведь звери вообще имели там громадное значение. Волк, кабан, ястреб, сокол и другие летающие и бегающие представители живого мира стали в древности родовыми и даже племенными именами на всем пространстве от Атлантики до Волги.

Германское племя хавков имело тотемом ястреба, херуски и иранцы-саки таким же образом чтили оленя, племя айстиев, по Тациту – вепря, кимвров – медведя. «Волчье имя» отразилось и в названии фракийского народа даков (от «даос» – волк) и кельтов-вольков. Понятно, что знай древние и.-е. «царя зверей» – льва, да и тигра, и барса – они непременно замелькали бы в этнонимах.

То же касается и личных имен. Типичная арийская антропонимика почитала прежде всего «волка». Так, легендарные генеалогии готов, саксов, свевов, франков и т. д. содержат многочисленные имена Эдивульфов, Клодульфов, Родульфов. Имена с той же основой (лат. Vulp, греч. Автолик, слав. Вулкослав и др.) были в большинстве и.-е. языков, чуть в меньшей степени распространена «медвежья» антропонимика (лат. Orsin, кельт. Artan, герм. Björn). В почете была также лиса: греч. Bassarei, ирл. Sionnah, прочие животные: греч. Фок (Фока) – «тюлень», лат. Maelis («куница», «барсук»).

В именах звучали и различные названия птиц: кельт. Brenn (ворон), лат. Aquilis (орел), осет. Уари (сокол), слав. Синица; рыбы: слав. Щука, осет. Тьепа (плотва). В основе своей эти имена, конечно, не имели широких географических «корней», однако это отнюдь не заморские «слоны», «львы» и «павлины».

Названия южных животных появились в именословах только тех и.-е. народов, которые видели этих животных в дикой природе. И то, видимо, не сразу. У иранцев только в относительно поздних источниках появляются имена с основой «Лев» и «Барс». У греков типичная ранняя антропонимия содержат компоненты «коза и «бык» (Трубачев, Этногенез, с. 66) Это, кстати, очень близко славянской антропонимике, как ранней, так и поздней.

«Львиное» имя появилось в Греции (где львы водились еще в V в. до н. э.), также, кстати, как и близ многочисленных греческих колоний в Африке) сравнительно поздно. Например, его носил царь Лаконики (VI в. до н. э.) Леонт, позже знаменитый предводитель спартанцев Леонид и т. д. Что касается других уголков Европы, то широкое распространение его началось лишь под влиянием христианской традиции. Так, в Древнем Риме один из первых известных «Львов» – папа римский (440–461) Лев I Великий, у германцев (например, вестготов) – севильский епископ Леандр.

В итоге с «диковинными зверьми», кажется, все ясно. Остается еще якобы общее и.-е. название краба, но, во-первых, даже исповедующий «южную теорию» В.А. Сафонов, показывая карту распространения этого земноводного, отмечает его подчас весьма северный ареал (Белое море). Кроме того, как справедливо подметил И. Рассоха, практически во всех и.-е. языках на самом деле основное значение слова «краб» – «рак». Т. е. вероятнее всего древние и.-е. сначала познакомились именно с представителем речной (и также подчас северной) земноводной фауны, а уже затем – морской.

Итак, подведем итоги. Исключив вышеуказанные позднозаимствованные южные элементы, получаем следующую картину животного мира, окружавшего Ариев (см. табл.).

Несмотря на то, что многие представленные здесь животные (волк, медведь, олень) и птицы имеют очень большой ареал, с лихвой покрывающий чуть ли не все возможные и.е. прародины, некоторая территориальная определенность в вышеуказанном списке все же присутствует. Общие названия белки, лося, выдры, а также тетерева также говорят в пользу северной, лесной, максимум лесостепной зоны обитания предков ариев. Причем факт, что для такого степного зверя как суслик такого названия не нашлось, также подтверждает это предположение.

А общность названия бобра во всех основных и.-е. группах, подтверждает северную теорию происхождения ариев. Бобер – животное лесной, включая тайгу, частично лесостепной полосы Европы. Некогда он водился южнее, заходя даже в Закавказье, но широко распространен там не был. У арийских племен, впрочем, он был, видимо, тотемным, или священным животным, отзвуки же слышны в приводимой Далем русской поговорке: «Убить бобра – не видать добра»). Бобровые одеяния Ардвисуры Анахиты также скорее говорят о почитании строителя речных хаток.

В свою очередь, и арийская «ихтиология», несмотря на «широту», также же несет характерный географический отпечаток. Например, угорь, который приходит нереститься в Западную и Северную Европу из Западной Атлантики (в Азии, как и в Юго-восточной Европе, эта рыба не встречается). Или упомянутый лосось – типичная рыба Балтики и Северного моря.

Нельзя не заметить, что ПИЕ реконструкции, помимо лосося и угря, дают еще общие названия для типично европейских рыб: форели, карпа, жереха, а некоторые и сома.

Здесь, конечно, необходимо отметить переходы значений слов: в санскрите название лосося (не встречающегося в южных морях) перешло на другую рыбу, в тохарских языках оно стало названием рыбы вообще. При этом символично, что древние индийцы речную и морскую живность именовали словом, весьма созвучным с названием мяса как у них самих (mamsa), так и у славян, балтов и германцев (mimz, mesa). Вполне вероятно, что это говорит о том, что изначальным главным продуктом у арийцев была рыба, а по мере замещения ее в их рационе мясом животных слово изменило значение.

Возвращаясь к теме возможных контактов и.-е. с семитами, возможно, таковые и были – но на границе самой Европы. Очевидно, общее и.-е. заимствование из семитского tawr – бык. Это, видимо, свидетельство культурных контактов с «дунайскими» племенами старой Европы, у которых бык был культовым животным (При этом в и.-е. уцелело и собственное название быка, оставшееся в рус. «корова», лит «karvas», восходящее, видимо, к названию крупных лесных животных: лат. cervus, галл. сат, хетт. Karawar – олень/рог оленя).

Точнее, по В.А. Сафонову, коньакты были на юго-востоке Европы – где-то в Приазовье, где проникшие со Среднего Востока семитские племена создали в III тысячелетии майкопскую культуру. Некоторые исследователи идут дальше и находят следы присутствия семитских переселенцев на Пиренеях и даже на Британских островах. Впрочем, это все теории, как и построения Иванова и Гамкрелидзе, опровергаемые в том числе и генетическими изысканиями: «Исследования контрольной группы из 1371 еврея и палестинца показали, что эти две группы, а также родственные им сирийцы и ливанцы имели общих предков всего 4000 лет назад. Их Y-хромосомы отличаются всего на 1 процент. Возраст же связей евреев с народами европейского континента насчитывает 30000 лет» (www.ropnet.ru/lingva, 9 мая 2000). Иными словами, пути предков ближневосточных народов бесповоротно разошлись с путями далеких предков индоевропейцев еще в эпоху палеолита, а стало быть, ни о каких тесных контактах в «южной географической области» в эру и.-е. единства речи быть не могло. Это подтверждает и тот факт, что в самых ранних из ставших самостоятельными – тохарских языках – таких контактов не прослеживается. Другое дело – эпоха поздней бронзы и начало активного мореплавания, когда семиты-финикийцы с одной стороны, и арийские «народы моря» с другой, действительно вошли в соприкосновение. Но это уже другая история.

Для нас важен другой вывод: анализ и.-е. лексики, обозначающей флору и фауну, показывает, что предки и.-е. обитали в растительной зоне, скорее всего смешанных лесов и соответствующего ей животного ареала, которая в предполагаемый период и.-е. единства была распространена в Европе не меньше, а то и далее к северу, нежели сейчас.

 

Путь из края полуночи

Арийцы пришли в места нынешнего обитания не с юга, а севера. Это нетрудно видеть даже из лексики индоиранских народов, характеризующей пространство и стороны света. Лексики, в своем глубинном значении полностью повторяющей соответствующую лексику древних индейцев, поскольку продвижение древних майя по Американскому континенту шло в том же направлении, что и миграция индоиранского населения из районов Восточной Европы… т. е. с севера на юг, – доказывает исследователь A.B. Лушникова. Так, на языке древних майя север именовали словом, означающим буквально «исчезающий позади», а древних предков – «людьми севера»; юг, считавшийся направлением движения племени, назывался ma-ho – «большой вход» (ср. авест. apaxtara – «находящийся сзади, северный», юг – «сторона, расположенная впереди» – Лушникова, 230–232).

Воспоминания об этой «находящейся сзади» прародине отразились даже в обряде захоронения, в частности ориентировке лицом на север в ранних могильниках протоиранцев в Средней Азии (см. Лушнткова, с. 234). Известный путешественник, действительный член Российского Географического общества И.В. Черныш полагал, что ту же традицию отражают загадочные «каменные стрелы» плато Устюрт, также ориентированные на «полночь».

Однако больше всего доказательств такой локализации арийской прародины содержится, безусловно, в древних текстах. Собственно, как мы видели, впервые ошеломляющая мысль о «северных предках» появилась у Шлегеля под влиянием чтения гимнов «Ригведы».

Когда этот и другие памятники древнеиндийской литературы начал становиться доступным просвещенным европейцам, те не могли обойти вниманием многочисленных упоминаний о землях с климатом гораздо более суровым, нежели в тропиках Индостана. Причем солнце вело себя на этой далекой прародине довольно странно. Ригведа (VII, 76) повествует:

В том же памятнике (II. 27.141) Индра умоляется «защитить нас от долгой темноты», а «Атхарваведа» (XIX,47) взывает: «О дай нам, длинная темная ночь, конец твой увидеть». Для тех, кто живет у подножия священной горы Меру «день и ночь составляют целый год» (цит. по: Елачич Е.А. Крайний север как родина человечества. СПб.,1910).

Носителям санскрита вторили предки иранцев. «Авеста» описывает прародину последних, созданную Ахурамаздой: «Там – десять зимних месяцев и два летних, и они холодны – для воды, холодны – для земли, холодны – для растений» (цит. по: Литература Древнего Востока. Тексты. М.: МГУ,1984, с. 6). При этом «там солнце, луна и звезды всходят только один раз в году и только один раз заходят» (Елачич. Ук. соч.). «Показательна одержимость темой зимы в иранской традиции, – пишет A.A. Лелеков, – по первому фаргарду «Видевдата» зиму учинил дух зла Ангро-Майнью, но по второму и по Яшту 5.120 – лично Ахура Мазда. Даже в поздней парсийской хронологии эон Заратуштры назывался hazang-rok zim, т. е. тысяча зим» (Рассоха И.).

Такой климат и такое соотношение света и тьмы на земном шаре встречается лишь ближе к Полярному кругу или даже за ним. Этот факт косвенно подтверждали и описания в «Ригведе» атмосферных эффектов, которыех можно отождествить с полярным сиянием. Сотни цитат из древнеиндийских мифов, прямо или косвенно свидетельствующих о полярном расположении родины их носителей, привел Бал Гандагхар Тилак в книге «Арктическая родина в Ведах» и другие ученые – знатоки санскрита.

Где же могла располагаться эта прародина? Исходя из характеристик светлого времени года, расположения звезд, «стоящих неподвижно» тот же Тилак пришел к выводу, что земля ариев находилась «неподалеку от Северного полюса». Он указывал на труды ректора Бостонского университета Уоррена, предполагавшего существование суши в Северном Ледовитом океане в недавнем прошлом. Тилак предположил на основании астрономических данных тех же «Вед», что арии жили на этой суши в эпоху палеолита, примерно двенадцать тысяч лет назад. До сих пор «околополярная» версия не забыта. И.В. Черныш в беседе с автором этих строк предполагал, что земля ариев могла располагаться прямо на северной макушке земли. В доказательство он приводил данные бурения морского дна, которые свидетельствовали о том, что вершины полярных подводных хребтов некогда располагались над водой. Кроме того, опиравшиеся на сведения древних источники, вроде карты Герхарда Меркатора, упорно указывают на наличие суши на Крайнем Севере, и даже говорят, что эта суша была обитаема. Еще оригинальнее был француз Жорж Бейли, посчитавший, что прародина ариев не утонула, а была занята ледниками. Она существует и поныне под именем Гренландии.

Исчезнувшие полярные земли на карте Г. Меркатора (XVI в.)

Во второй половине XX века исследователи были более осторожны, предпочитая не искать так далеко. Философ и этнолог Валерий Демин, предпринявший ряд экспедиций на Кольский полуостров, утверждает, что нашел материальные следы цивилизации ариев в Ловозерских тундрах, где уже ранее побывал в поисках неких древних магических практик глава спецотдела ГПУ Александр Варченко. «Кольско-скандинавскую» теорию отстаивает Жан Деруэль. Другие географы локализуют прародину ариев в районе нынешнего архипелага Новая земля или на континенте, близ отрогов полярного Урала. Крупнейший индолог Наталья Гусева и филолог Светлана Жарникова сопоставили данные мифов «Ригведы» и «Авесты» с известиями древних о Гиперборейских горах и пришли к выводу, что во всех случаях речь идет о индоевропейской прародине, располагавшейся в районе речного водораздела Север – Юг (возвышенность Северные Увалы).

Все эти гипотезы были бы только плодом фантазии, если бы в той или иной степени не опирались либо на указания древних мифов, либо на данные геологии и археологии.

Мифы – те же «Веды», а также «Махабхарата» и другие позднейшие источники прямо указывают на горный характер древней легендарной земли. Арии жили неподалеку от высочайшей горы Меру, на вершине которой, как на Олимпе, обитали высшие боги (Брахма, Шива, Вишну, Индра и т. д.). В некоторых вариантах Меру окружалась семью горными хребтами и озерами. По другим – вокруг располагались в огромном океане острова (Шветадвипа и т. д.). Понятно, что за тысячи лет на изначальное ядро мифа наслоилось множество позднейших добавлений – иногда, особенно в буддистских памятниках, эти острова прямо ассоциируются с Индией (Джамбудвипа), а сама Меру начинает располагаться где-то в Тибете. Есть упоминания о Молочном океане, а также о яблоневых садах где-то у подножия или к югу от Меру. Молочный океан можно трактовать как Северный Ледовитый – по крайней мере, белый цвет ассоциируется со снегом и льдом. Что касается яблони, то это дерево самое северное из всех плодовых. Впрочем, к вопросу палеофлоры мы еще вернемся.

Близкую картину рисует «Авеста» – ее священная география знает горы Хара с высочайшей вершиной Хукарья, море Ворукаша с находящейся посередине горой Усхинда, из-за которой восходит Тиштри (Сириус). Последняя зацепка оказывается не такой уж маленькой – если миф соответствует реалиям, то таких мест с такими географическими совпадениями не слишком много. Большая часть ученых-иранистов придерживается осторожных позиций, и пытается привязать эти данные «Авесты» к точкам, не слишком удаленным от древней Мидии. В частности, В.И. Бушков полагает, что море Ворукаша соответствует Аральскому морю (или его части), а прочие топонимы – Канха, озеро Чайчаста и т. д. могут быть отождествлены с местами в основном в районе Памира. Священная Ардви же, впадающая «тысячами потоков» в Ворукаша – не что иное, как река Амударья.

При внимательном рассмотрении текстов «Авесты» оказывается, однако, что такая локализация является весьма натянутой. Само слово «Ворукаша» переводится как «море или большое озеро с широкими заливами», и такое определение, несмотря на изрезанность нынешней линии Арала, трудно соотнести с ним. Правда, акватория Арала беспрерывно изменялась, но никогда посреди его или даже в ближайших окрестностях не было горы, которую можно было бы определить как легендарную Усхинду (берег и острова в этих краях низменные). В принципе, Усхинду нельзя разместить и на Каспии, и на Черном море по той причине, что все тамошние островки слишком мелкие, чтобы оказаться священной горой древних ариев. Если «консервативные» исследователи «Авесты» искусственно привязывают топонимию мифов к географии Средней и Передней Азии, то энтузиасты менее традиционных направлений впадают в другую крайность. Так, A.B. Гудзь-Марков пишет, что «море Ворукаша в широком смысле – это весь Северный Ледовитый океан», изобилующий заливами и островами. Разумеется, это явное преувеличение, географические познания древних вряд ли простирались так далеко. Район поисков необходимо сузить до средней величины моря или большого озера с гористыми островами, которые можно было бы легко заметить с берега (поскольку почти никто утверждает, что создатели легенд о Йиме и Ахурамазде были завзятыми мореплавателями).

На Севере Евразии, если не удаляться далеко в Сибирь, можно найти такую акваторию хотя бы в пределах Белого моря. Оно само фактически состоит из «широких заливов», а именно Кандалакшской, Онежской и Двинской губы. В Кандалакшском заливе, или губе есть немало скалистых островов, и если предположить, что под Ворукашей в узком смысле подразумевалась лишь часть Белого моря, то Усхинду можно сопоставить с каким-то из них или с возвышенностями вокруг реки Колвы (высотой до 600 метров), ныне являющиеся частью Кольского полуострова, а в период трансгрессии северных морей представлявшие собой острова. Такое местоположение сакральной горы тем более вероятно, что именно вокруг Кандалакши сосредоточено много культовых памятников эпохи неолита, например, известный Каменный лабиринт.

Что касается горной цепи Хара, великой горы Хукарья, то размытость сведений «Авесты» не позволяет сделать четких предположений. Хотя на соответствующую роль могут подойти Хибины, отдельные вершины которых достигают более 1000 метров. Жертвоприношения животных и другие ритуальные действия, которые потомки Ахурамазды совершали на вершине Хукарьи, вполне могут соотносится с теми «ритуальными каменными изваяниями», которые якобы обнаружила экспедиция Демина в упомянутых тундрах.

Но самой большой загадкой для исследователей является атрибутация одного из самых значимых образов первых глав «Авесты» – Ардвисуры Анахиты. Этот образ прославляет специальный гимн («Ардвисур-яшт»), в котором Анахиту характеризуют и материальными и сакральными признаками: «Широко разлившуюся, целительную… страсть вызывающую… стад покровительницу, дома и усадьбы покровительницу… Артой освященную». Она, дескать «творит семя всех мужей» и «делает легкими роды всех жен». Эпическим героям она является в виде прекрасной девушки, «сильной, стройной, обутой в золотые сандалии». И в то же время Анахите дается конкретная географическая характеристика:

Далее говорится о том, что море бурлит и исходит волнами, когда в него втекает Анахита,

A.A. Лелеков утверждает, что образ прекрасной девушки был придан Анахите поздно, «не без помощи изобразительных культур Передней Азии», в древних же вариантах она представляет собой «таинственную стихию межзвездной воды без признаков человекоподобия». Возможно, поздним является описание рук Анахиты: «белые, мощнее бедер коней». Однако сопоставим описание водного потока, которыми исходит Ардвисура, с описанием такого же потока, вызываемого звездой Тиштр (Сириусом) в гимне «Тиштр-яшт». Интересно, что Гомер и Гесиод в своих поэмах клеймили Сириус как виновника жесточайшей засухи и это объяснимо: в северном полушарии эта звезда ярче всего сиять начинает в июле, когда ни о каких паводках или дождях на широте Греции речь не идет. То же самое можно сказать и про древнюю Персию. В связи с этим понятно, что гимны («яшты»), как и вся Авеста создавались где-то очень далеко от Ирана.

И весьма вероятно, что они создавались на Крайнем Севере, поскольку именно там пик паводков может приходиться на июль. Может, если тает не просто снег, а горный ледник.

Только в этой связи становится понятно, почему слагатели «Авесты» повествуют то о «белых мощных руках», то об огромной длины притоках и заливах Анахиты. Они передавали легенды о гигантском леднике, который покрывал горы их далекой прародины. Передавали, давно уже не имея понятия об истинном значении этого образа, поскольку ледников в Иране нет. Если принимать слова «Авесты» буквально, то нагромождение льда, отождествяемое с Ардвисурой-Ана-хитой должно занимать чуть ли не тысячи километров. В Северном полушарии сейчас только Гренландия может в какой-то мере претендовать на подобные объемы замерзшей воды. Но это сейчас. Много тысячелетий назад ледник покрывал пол-Европы, и даже во время последнего, не самого сильного Вюрмского оледенения тянулся от Средней Британии через Данию до Карпат. Следует ли из этого, что гимны арийцев запечатлели столь давний период? Упомянутый Тилак полагает, что такое вполне возможно и, согласуясь с приведенными в мифах указаниями о расположении звезд, относит истоки преданий о Меру и Шветадвипе, а заодно Хукарье и Ворукаше к десятому тысячелетию до нашей эры.

Такое предположение кажется чересчур смелым. Во-первых, сомнительно, чтобы на протяжении столького времени миф смог, хотя бы и с искажениями, существовать только в устной форме. Двенадцать тысячелетий назад человечество – и предки ариев в том числе – жило еще в эпоху палеолита, когда словарный запас ненамного превышал запас Эллочки Людоедки (30 слов) и максимум доходил до уровня Фимы Собак (180 слов, согласно Ильфу и Петрову). С таким запасом даже протомиф создать невозможно. Это уже не говоря о том, что ледник покрывал большую часть тех самых приполярных территорий, на которых по вышеупомянутым астрономическим соображениям должна была находиться прародина ариев. Во всяком случае, это был далеко не тот Ариана Ваеджа («арийский простор»), о котором повествует «Авеста».

Скорее всего, авестийские мифотворцы поэтически преувеличили «мощь Ардвисуры-Анахиты» и она может отождествляться уже с остатками гигантского ледника. На севере Европы он дольше всего держался в горной Фенноскандии, начав активно таять только в восьмом тысячелетии до нашей эры. Но еще и в начале шестого тысячелетия огромные ледовые языки занимали и скандинавские горы, и центральную часть Кольского полуострова. Вскоре кольская часть ледника (так называемый Понойский ледник) откололся от скандинавского и по большей части растаял к середине 6 тыс. до н. э. В Хибинах, как и горах Норвегии, сверкающие массы замерзшей воды держались, видимо, еще дольше (напр. Хотинский, с. 136) но огромных размеров, достойных авестийской мифологии, они уже не имели. Можно предположить, что именно к этому времени – первой половине – середине 6 тыс. до н. э. и относится ядро рассматриваемого гимна. Собственно, это ядро – крайне смутное воспоминание о гигантской массе тающего льда – источнике гигантских рек, действительно испещрявших тогда руслами Крайний Север Европы. Все остальное – только наслоения. В 6 тысячелетии предки ариев уже вступили в эпоху мезолита, характеризовавшуюся резким расширением и сферы деятельности человека (зачатки мореплавания, одомашнивание животных, строительствао и т. д.), и соответственно, знаний и увеличением словарного запаса. Не случайно к мезолитической эпохе многие относят и начало многих календарей древних народов (от майя до догонов). Собственно, и творцы «Вед» помнили расположение звезд на небе, каким оно было в пятом тысячелетии до н. э. (по Е. Елачичу). Календари творила новая социальная категория – жрецы, они же должны были передавать из поколения в поколение священные мифы.

Отдаленный отголосок предания о постледниковом потопе может содержаться и в авестийском сказании об Йиме. Этот герой, по легенде, использовав волшебные дары Ахура Мазды – золотую стрелу и золоченую плеть, с их помощью уговаривал землю «расступиться», так как на ней не хватало места людям. Примечательно, что Йима при это все время шел «к свету, к полдню» т. е. с севера на юг, и, тем не менее, за многие годы этого похода героя и его людей не отпускали суровые морозы и «обильная вода после таяния снегов».

Наконец, именно на севере, по-видимому, кроется, разгадка одного из самых загадочных понятий «Авесты» и гимнов «Ригведы» – знаменитой Хаомы, или Сомы. Оно означает растущее где-то близ или даже в самом озере Ворукаша золотистое с гибкими побегами растение, из которого по преданию древние арии гнали «прекраснейший во всем мире» хмельной напиток, посвященный Ахурамазде. Исследователи выжвинули множество версий, о чем идет речь – конопле, эфедре или даже мухоморе.

Между тем разгадка очень проста – хмельной напиток под очень близким к Сома названием сима является традиционным и даже культовым у… саамов, обитателей Кольского полуострова. В древности его изготавливали из меда (чье название примерно так и звучит в большинстве и.е. языков), и это также подтверждает его родство с напитком Ахурамазды, другое название которого – mada. Можно предположить, что этот мед, в свою очередь получали из хмеля, который точно по описанию «Авесты» характеризуется с золотистыми шишками и длинными побегами. Родство этого растения и Хаомы подтверждает осетинское название хмеля xum-oelloeg, восходящее к авест. Hauma-aryaka, арийская Хаома.

 

Северная Атлантида

Как уже упоминалось, если воспринимать некоторые из индийских мифов буквально, то получается, что обитаемой землей был не просто север, но чуть ли не сам Северный полюс. Там, над великой горой Меру неподвижно стоит в зените созвездие Семи Риши (Большой Медведицы), а вокруг движутся остальные звезды. Почти все авторы, кроме Тилака и Уоррена, эти астрономические указания «Ригведы» трактуют неоднозначно. За прошедшие тысячелетия передававшаяся из уст в уста легенда могла исказиться. По сравнению с Индией, где Большая Медведица видна низко над горизонтом, и небольшие круги вокруг зенита теперь могли восприниматься как «неподвижное стояние». К тому же за прошедшие тысячелетия картина звездного неба непрерывно менялась. Сейчас в зените стоит Полярная звезда из созвездия Малой Медведицы, а «ковш» Семи Риши кружит вокруг нее. Пять тысячелетий назад «на самом верху» находилась Альфа Дракона, три тысячелетия назад – Бета Малой Медведицы (а на рубеже эр в этой точке вообще не было никакого светила). Соответственно, традиция некоторых народов относит роль «путеводной» не Полярной звезде (Альфе Малой Медведицы), а Бете, которая по-арабски называется «звезда Севера», а по-китайски – «Царственная». Возможно, индийские сказания донесли воспоминания о еще более древних временах, но и в этом случае священная гора вряд ли располагалась непосредственно на полярной шапке.

Тем более гидрологи и геологи утверждают, что на Северном полюсе для такой горы последние десятки миллионов лет не было места. Северный Ледовитый океан на своей «макушке» очень глубок (до четырех километров). Правда, по его дну проходят хребты Ломоносова и Менделеева, вершины которых в отдельные не очень давние периоды могли возвышаться над водой (как показывают данные бурения морского дна, показавшие остатки воздушной эрозии на самых высоких пиках). Но речь могла идти самое большее о незначительных островках, к тому же удаленных друг от друга на сотни километров безжизненных покрытых льдами пространств. Древний человек просто не смог бы добраться до Северного полюса, а если бы и смог, то легендарной Меру там не увидел бы. Если верить в ее существование, то поиски следует вести все-таки немного в стороне.

Идеальным претендентом могла быть Гренландия. Северная оконечность самого большого в мире острова находится сравнительно недалеко от макушки «земли», почему именно с Гренландии и начинались, например, полярные экспедиции Роберта Пири. Островные горы велики – до трех километров, правда, на их вершинах не обитают боги, а у их подножья не растут дикие яблони – почти на всем пространстве Гренландии царят только лед и снег. Конечно, так было не всегда – в третичном периоде даже под 80-м градусом северной широты росли субтропические леса. Возможно, некоторые отступления ледников бывали и позже. По последним данным, примерно в девятом тысячелетии до нашей эры таяние гренландских льдов было столь интенсивным, что из-за слива холодных вод в Лабрадорское течение резко похолодал климат северо-западного побережья Америки. И в конце концов, даже в относительно недавнее время викинги почему-то дали острову-гиганту имя, переводимое как «Зеленая земля» – значит на его южном побережье они видели буйную растительность, а не замерзшую воду.

Огромное расстояние между Гренландией и Евроазиатским материком, препятствовавшее перемещениям древних людей, не является таким уж серьезным аргументом. Несколько тысячелетий назад Северная Атлантика выглядела не совсем так, как на современной карте. Ее покрывали десятки островов, ныне исчезнувших под океанскими волнами – так утверждают данные исследований морского дна в районе Исландии и сотни исторических свидетельств. Около 330 г. до н. э. мореплаватель из Массилии (нынешний Марсель) Пифей совершил путешествие вдоль Северо-западной Европы и обнаружил, что в шести днях пути к северу от Британии находится огромный остров (якобы в десять раз больший, чем Британские острова). Остров, названный Пифеем Туле («крайний») был населен народом, знавшим земледелие, державшим скот и изготавливавшим напиток из пчелиного меда. Летом ночь на исследованной путешественником части Туле длилась от двух до трех часов, что должно соответствовать 61–63 градусам северной широты. Ныне в этом районе расположены только Фарерские острова, площадь которых в сотни раз меньше Британских. Между тем, если сведения Пифея были хотя бы приблизительно точны, открытый им остров должен был занимать территорию, включающую и Фареры, и Исландию, и Ян-Майен и т. д. вплоть до Гренландии. Тем более, что по данным Пифея, на расстоянии одного дня пути дальше Туле океан становился недоступным для плавания (видимо, из-за полярных льдов – стало быть, северная граница располагалась дальше 70 градуса с.ш.). Сведения о Туле многократно появлялись и позже, вплоть до VI века н. э., когда разгромленное в Центральной Европе лангобардами племя герулов, по одной из легенд ушло через Ютландию и море на этот остров. Потом этот остров или, что по данным гидрографии вероятнее, архипелаг погрузился в волны океана. Но ирландские монахи, а затем викинги на протяжении столетий находили его остатки, ныне уже не существующие.

Бусс, Хай-Брэзил, Фризланд, Дакули и множество других земель, уверенно помеченных на средневековых портоланах и даже картах Нового времени, сравнительно недавно стали морским дном. Этих островов, по-видимому, было так много, что в средневековье Гренландию считали европейским полуостровом – продолжением Скандинавии или Уральских гор (карты Клавуса, Фра-Мауро, генуэзский портолан 1447 года). Да и позже считалось, что Гренландия хоть и остров, но сильно вытянутый по направлению к Европе.

Русские поморы, открывшие Шпицберген, назвали его искаженным названием Гренландии Грумант, услышанным ими от норвежцев.

Часть Гренландии была населена задолго до прихода европейцев. Стоянки, соотносимые с эскимосским неолитом (культура «Индепенденс») и относящиеся к I–II тысячелетию до н. э., открыты даже на Земле Пири под 81-м градусом северной широты. Это значительной севернее нынешней границы обитания эскимосов, и может быть, верны предания последних о том, что полярные земли ранее были населены другим народом – туинджиками (последние оставили «шалаши» из огромных каменных плит, которые и ныне эскимосы используют для жилья и хозяйственных нужд, но никогда сами не строят).

Возможно, некогда на Севере Атлантики существовал мост между Европой и Америкой. Так можно объяснить поразительное сходство между культурами позднего палеолита по разные стороны океана, общие словоформы в языках басков и некоторых индейских племен, наконец, данные антропологии. Но если Гренландия и была главным элементом этого моста (что необязательно, так как реальных памятников древнее конца II тыс. до н. э. там не найдено), то едва ли может быть утверждена, как прародина ариев. Нет никаких данных, что покрывавший ее ледник, по крайней мере, в последние тысячелетия отступал настолько, чтобы освободить пространство под Ариана Ваеджо. И почему, если праиндо-европейцы жили в этих краях, они мигрировали в Европу, а не в гораздо более близкую Америку – кстати, в отличие от басков, никаких языковых параллелей для других европейских народов в индейских наречиях не нашлось.

Видимо, поиски следует все-таки переместить ближе к Европе. Указание «Авесты» на «два летних месяца, и то холодных», возможно, тоже не надо понимать слишком буквально. Но если быть формалистами, то тогда местоположение Ариана Ваеджо следует отнести уж точно за Полярный круг, вглубь Кольского полуострова или даже севернее, где сейчас плещется холодное Баренцево море. Еще Фритьоф Нансен полагал, что вся акватория от Скандинавии до Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа находится на древнем континентальном шельфе и некогда располагалась над водой. С оговорками это мнение подтверждают новейшие исследования. Уже признано, что в последнее оледенение массы замерзшей воды заполнили Норвежское и Карское моря, а сравнительно неглубокое Баренцево море оказалось осушенным, и представляло собой «очевидно, нормальную арктическую тундру» (см. «Арктический шельф Евразии в позднечетвертичное время». М., 1987, с. 257, также с. 243, 252). Таяние ледников не сразу привело к заполнению водой этой суши, точно так же, как вода далеко не сразу покрыла все дно Северного моря и цепочка островов или даже цельный мост между Европой и Британией существовал тысячелетия (см., напр., The quaternary…, pp. 244–245).

Наскальное изображение каменного века (Шпицберген, гора Шетелиг)

Признаком существования такого моста между Скандинавией и Шпицбергеном служат находки на последнем архипелаге десятков артефактов – каменных сколов, признанных многими учеными древними орудиями труда, а также выбитого на склоне горы Шетелиг дугообразного изображения (ныне помещенного в музей Баренцбурга). И не только человек, но и зверь перебрался на удаленные северные острова с материка. Существование полярного зайца на Шпицбергене легенды объясняют тем, что, дескать, его туда завез человек – то ли разводил для охоты, то ли «косой» перебрался в трюмах кораблей. Но вот появление на архипелаге северного оленя и легенды объяснить не могут. Дело в том, что местный олень существует на Шпицбергене так давно, что даже успел выделиться в особый подвид (по В.А. Русанову, «кабарожка») – он более мелких размеров, нежели его сородичи на материке. Перебраться на остров сотни тысяч лет назад это млекопитающее не могло, так как вымерло бы в периоды максимальных оледенений – значит, перебралось позже. И не по льдам, так как при всей его живучести, сотни верст без корма северный олень не осилит. Значит, он перебрался на места нынешнего обитания по суше.

Поселение трипольской культуры

Эта суша осталась в легендах. Смутное воспоминание о ней можно найти даже в прославленном карело-финском эпосе «Калевала». Там упомянут остров Похьела (что означает «северная» или «крайняя», она же Сариола), расположенный к северу от земли финнов. Богатырь Вяйнемейнен поехал туда свататься, послушав совета матери: «Ступай за невестой на север, в Похьелу. Там девушки стройны, высоки и прекрасны». Много дней герой скакал на волшебном коне – сначала по земле саамов, затем по волнам океана.

Затем был подхвачен могучим орлом и наконец прибыл на остров. Климат там, «где лишь вороны плодятся», был суровый – примечательно, что второй герой, Леминкайнен добирался туда через громадное «ледяное озеро» (кромка вечных льдов?). Имеется смутное указание на какие-то вулканические процессы: дескать, путь на остров преграждает полная раскаленных камней огненная река, тянущаяся с востока на запад. Не вследствие ли этих процессов и произошло окончательное опускание сухопутного моста на «Похьелу»? О чем-то подобном, возможно, говорят и легенды про сихиртя – пещерный народ колдунов, появившийся на Ямале до ненцев. Якобы сихиртя мигрировали на этот полуостров на лодках с каких-то земель на западе, «берега которых обрушились из-за штормов» (см. «Этн. Обозрение», 1998, № 2). Кстати, исследователь Л.П. Лашук полагает, что эти сихиртя, или сиртя не могли относиться ни к древним финно-угорским, ни к самодийским или палеоазиатским народам (см. Проблемы ант. и ист. этн. Азии. М., 1968).

Предание о давних миграциях с далеких островов в океане сохранили и ирландцы. В Leabar Gabala, «Книге завоеваний», описывающей легендарную историю их острова, одной из таких древних рас названы племена богини Дану (Туата Де Данан). Они прибыли с далеких северных островов и разгромили предыдущих завоевателей-фоморов. Примечательно, что в разных вариантах сказаний то родина фоморов, то их победителей ассоциировалась с островом «со стеклянной башней или горой». Ввиду того, что в Ирландии и ее окрестностях нет ледников, не будет большой натяжкой предположить, что на самом деле легенды донесли до нас образ покрытых сверкающим льдом и снегом гор где-то в приполярных или заполярных широтах. Итак, к северу от Ирландии, к северу от Финляндии и к западу от Ямала по легендам существовали некие населенные участки суши. С учетом неопределенности географических указаний, возможно речь идет об одной и той же территории. Тем более любопытно, что описанные ненцами и ирландцами древние народы-пришельцы довольно схожи: обладали даром колдовства, обитали в подземных пещерах (племена богини Дану часто называются героями из «сидов», то есть из волшебных холмов). Не менее интересно, что богиня Дану оказывается и в религиозном пантеоне… древних индоарийцев. Причем речь идет не о простом созвучии, а о божестве с весьма схожим определением (и у кельтов и у индусов Дану – прародительница высших существ). Совпадение тем более любопытно ввиду северного следа, указанного «Ригведой». Отметим еще одно совпадение ирландских и индийских преданий: земля, над которой высится Меру и остров Аваллон, над которым возвышается «стеклянная башня» – обитель богов, там царит изобилие, счастье и вечная молодость. Наконец, и там, и там растут священные яблони (кельт, avallo – яблоко, от этого и название острова). В легендах Аваллон, правда, чаще всего расположен не на север, а к западу от Ирландии, но священная география ирландцев изменчива.

С именем Аваллон созвучно название греческого бога Аполлона. Еще германские историки XIX столетия считали, что это созвучие не случайно: древнейший пласт преданий об Аполлоне выдает его «растительную» природу (см. «Мифолог. словарь», с. 53). Все остальные его функции – пастуха, музыканта, «губителя» и т. д. – вторичны, равно как и история его рождения на Астерии-Делосе. Любимым местом Аполлона была расположенная где-то на Крайнем Севере Гиперборея. Туда он отправлялся каждые 19 лет на колеснице, запряженной лебедями (кстати, полет на лебедях – типичный северный мотив). В этой чудесной стране, как на Аваллоне и Меру царит счастье, покой и вечная молодость – только если им самим надоест жизнь, гиперборейцы погибают, бросаясь в море. Не является ли греческий миф отзвуком вышеперечисленных преданий? Возможно, точно так же, как «Оэра Линда боэк» – хроника, якобы содержащая священную историю фризов. В этом предъявленном миру в середине XIX века странном документе повествуется, в частности, об «Аддланд» (буквально – «старой стране», хотя некоторые и ассоциируют это название с «Атлантидой») – располагавшейся где-то в Северной Атлантике родине фризов, погрузившейся в море в конце III тыс. до н. э.

О катастрофах и погружениях суши в Северной Атлантике говорят геологи, археологи и другие ученые. Палеогеографы указывают на так называемый пемзовый горизонт на Шпицбергене и в Северной Европе. Это терраса, покрытая вулканическим шлаком и образовавшаяся примерно 6,5 тысяч лет назад (Маруашвили, с. 194) могла образоваться только вследствие мощных извержений в этой части Атлантики. О недавней и даже продолжающейся подземной активности свидетельствуют молодые лавы и многочисленные термальные источники на Шпицбергене. В свою очередь британские ученые зафиксировали под примерно той же временной отметкой следы гигантского цунами, которое прошлось по большей части побережья Шотландии и Исландии (причиной называется гигантский оползень, выбросивший в море миллиарды тонн горной породы, но вероятно, этот феномен связан и с вышеупомянутыми явлениями). Жившие близ моря древние обитатели Британских островов были по большей части уничтожены более чем стометровой волной, и воспоминания об этом наводнении, скорее всего и стали точкой отсчета в хронологии ирландских преданий.

Тектоническая активность, сопровождавшаяся затоплением суши, продолжалась на севере и позже. Во всяком случае, начиная с IV тыс. до н. э. на побережье Кольского полуострова активно наступает море, вынудившее древних поселенцев перейти на значительно более высокие стоянки (см. Гурина, с. 14).

Об этом же говорят исследования ученых, занимающихся древней морской биосферой. Согласно данным гидрохимии и анализа остатков фораминифер (планктонных организмов), еще в конце 40-х годов М.М. Ермолаев установил, что вплоть до начала третьего тысячелетия проникновению вод Гольфстрима на восток Баренцева моря мешало какое-то препятствие. Что это было, если не суша – северное продолжение Скандинавии? Впоследствии, к концу II тыс. до н. э. она исчезла окончательно и остатки могучего течения стали достигать южного района Новой Земли.

То, что человек в древние времена мог заселять суровые арктические территории, уже никого не удивляет. Эскимосы, или какой-то предшествующий им народ на стадии неолита, как мы видели, добрался до севера Гренландии. Остатки мезолитических стоянок найдены на острове Вайгач и даже на острове Жохов в архипелаге Де-Лонга (под 77-м градусом северной широты). На самом деле климат Арктики бывал далеко не таким суровым, особенно в период отступления ледников на море и суше, отражающих более 80 % падающей на них солнечной энергии. Ведь именно из-за них, по выводам К.К. Маркова, сейчас этот климат «характеризуется резким и ненормальным переохлаждением и континентальностью… В действительности же количество прямого и рассеянного света, например, на широте Шпицбергена, с мая по август достаточно для того, чтобы получать столько же органического вещества, сколько и на широте Средней Европы» (см. Жиров, с. 342).

Между тем, констатируют ученые, на том же Шпицбергене «в наиболее теплые отрезки голоцена площадь оледенения была значительно меньше современной» (Лаврушин, с. 167). И если остатки древесной растительности послеледникового периода найдены даже на севере Таймыра, куда Гольфстрим совсем не доносил живительного тепла, то в зоне дыхания Атлантики должно было быть теплее и подавно. Действительно, палеоклиматологи выяснили, что и в Европе, и в Северной Азии холодный период позднего плейстоцена сменился прохладным бореальным (VIII–VI тыс. до н. э.), а затем теплым атлантическим, максимум которого пришелся на конец IV – первую половину III тыс. до н. э. и получил название климатического оптимума. Тогда среднегодовые температуры Центральной и Северной Сибири были выше нынешних на 5, Северной Европы – более чем на 3 градуса, причем потепление в основном выразилось в смягчении зимних температур. За счет этого в корне изменилась флора и фауна огромных регионов. Березово-сосно-вые послеледниковые леса сменились на юге Балтики широколиственными, а леса смешанного типа шагнули далеко на север, превышая нынешнюю границу их распространения на 200 и более километров. Они выходили на юго-западный берег Белого моря, а в Скандинавии леса с примесью дуба и вяза пересекали даже Полярный круг. Увеличился и плодородный слой почвы, что создало условия для возникновения земледелия. Изменения перетерпела и фауна: северный олень уступил место благородному, человек смог охотиться на кабана, косулю и множество других животных. И не только охотиться, но и начать их приручение.

Северный человек, закаленный суровой жизнью во льдах и снегах в этих новых благоприятных условиях сумел совершить быстрый скачок в развитии хозяйства, который некогда Гордон Чайльд назвал «неолитической революцией». Переход к неолиту в нынешних Финляндии и Карелии (культура Сперрингс) начался примерно тогда же, когда он произошел в Юго-западной Европе (культура Шассей) – в конце V тысячелетия до н. э.

Но вернемся пока к священной географии ариев. Итак, гора Меру, если снять с ее описания мощный слой позднейших вымыслов, может быть локализована где-то на Крайнем Севере. За такое местоположение говорит не только легендарная устремленность ее вершины к тогдашней Полярной звезде. Гигантские космические размеры горы, вмещавшей целые миры – обители богов (девов), демонов (асуров), духов (гандхарвов) и т. д. тоже могут указывать на Арктику. Полярники прекрасно знают эффект зрительного увеличения предметов, особенно в начале весны в высоких широтах: «В это время небо нередко затягивает сплошная белая облачность. И тогда все становится белым: и снег, и лед, и небо и наступает «белая мгла». Исчезают тени, пропадает горизонт, и уже невозможно различить, где кончается покрытая снегом земля и начинается закрытое белыми облаками небо. Человек утрачивает способность оценивать расстояния и размеры предметов. Полярную сову легко принять за белого медведя, а небольшой торчащий из-под снега прутик – за телеграфный столб. При северных ветрах воздух становится кристалльно чистым и удивительно прозрачным. Он скрадывает расстояния, создавая прекрасную видимость. Горизонт раздвигается до бесконечности и даже на удаленных предметах можно различить мельчайшие детали» (A.B. Печуров. Шпицберген, с. 36). Иными словами, гора вполне обычных земных размеров в таких атмосферных условиях зрительно превращается в нечто вселенской величины. Интересно, что на некоторых индуистских, а также буддистских гравюрах Меру показана окутанной белыми облаками (что соответствует вышеприведенному полярному явлению) и как бы висящей в воздухе. И это явление обычно для Арктики: зрительно «предметы приподнимаются и начинают плавать в воздухе» (Печуров, там же).

В связи с северной «тундровой» темой нельзя не отметить общеиранское слово, восходящее к авестийскому «berezaiti», что означает «высокий» и вышеупомянутое общее и.-е. название дерева береза.

Возможно, это совпадение не случайно. То, что названия деревьев могут проистекать из какой-либо их характеристики, известно. Так, «дуб» во многих и.-е. языках идентифицируется с «деревом» вообще и с прилагательными «долговечный», «твердый».

Это понятно: крепче дуба в окружавших арийцев лесах дерева не было.

Популярная среди лингвистов версия пытается связать название березы (ПИЕ *bheraga по О.Н.Трубачеву) с и.-е. основой, означающей «белый», т. е. с цветом коры. Логика гипотезы понятна, но совпадение этих лексем совсем не убедительное. Может быть предки создателей «Авесты», да и остальные арийцы знали березу, как самое высокое дерево среди окружавшей их флоры? Предположение кажется невероятным хотя бы потому, что в привычных нам лесах белокожие деревья не выделяются ростом и обычно ниже старых сосен или елей. Среди древесной растительности, проникающей в более южные степи, березы почти нет.

Но это только в лесах и в степях. Вспомним «северные следы» в авестийской мифологии и ритуалах. В лесотундре и особенно тундре береза как раз доминирует по высоте над прочей флорой – чахлыми травами и кустарниками. Именно карликовые белые деревца были типичной растительностью на постледниковых территориях, даже когда-то на Британских островах (см. реценз, на кн. Крис. Смита в РА, 1996, № 1). Почему бы этим деревцам не стать для древних северян синонимом высоты?

Арктическим фактором, можно, кстати, объяснить и вышеприведенный мотив, общий как для «Авесты», так и «Ригведы», а отчасти и греческих преданий о Гиперборее – на упомянутых там далеких землях люди живут долго и счастливо, не зная болезней. Основные болезни древности носили инфекционный характер (вспомним Великую чуму, истребившую в Средние века четверть населения Европы и Восточной Азии). Однако на крайнем севере этот фактор отсутствовал, как отсутствует и сейчас. Низкие температуры препятствуют жизнедеятельности вредных бактерий, поэтому, как писал известный полярник О.Ю. Шмидт, «в Арктике нельзя простудиться. Здесь можно только замерзнуть».

Обитанием предков арийцев в низкотемпературной среде можно объяснить и погребальные обычаи зороастрийской Персии. Покойников там, как известно, не хоронили в земле и не сжигали, а оставляли на растерзание зверям и птицам. Другим народам этот обычай казался невиданно диким, а современным эпидимеологам он кажется диким тем более: в условиях жаркого юга подобные «кладбища на открытом воздухе» становились источником не только отвратительных запахов, но и инфекций. Этот странный обычай ввел легендарный Заратустра, до него на Среднем Востоке было распространено трупосожжение и погребение. Время жизни религиозного реформатора точно неизвестно, но предания греков говорят о том, что он появился здесь за несколько тысяч лет до Платона, придя со своими людьми откуда-то с севера. На север же явно указывает и родовое имя Заратустры – Спитама («белесый, белокурый»).

Где-то там, ближе к Полярному кругу, традиция оставлять умерших без погребения была вполне оправдана: почвы, куда можно зарыть тело, практически нет, а процессы разложения на воздухе идут весьма медленно. Этим можно объяснить тот факт, что археологи находят множество стоянок северного человека (те же культуры Комса, Аскола, Сперрингс) но практически не находят его останков.

Эти рассуждения подкрепляются раскопками могильников афанасьевской культуры на верхнем Енисее и Алтае. Пришедшие туда в III тысячелетии первые скотоводы, северные европеоиды по расе, имели обычай делать так называемые временные захоронения. Сначала умерших оставляли где-то на открытом месте, где их тела обгладывали волки и птицы, а затем закладывали в общие могилы. Археологи считают такой обряд северной традицией (в духе, например, тундровых ненцев), сохранением памяти о «нордической» прародине.

Конечно, на основании вышеизложенного точно привязать Меру к какой-либо реально существующей вершине невозможно. Искать ее по сохранившемуся топонимическому следу, то есть надеяться, что ее название каким-то образом осталось в языке наследовавшего ариям народа, бесполезно. Не только в Северной, но и в других частях Евразии горы с похожим названием нет. Правда, более чем двухкилометровая вершина Меру есть в Африке – в Танзании, но искать родину ариев на «черном континенте», да еще близ экватора – значит, совсем абстрагироваться от содержания мифов. И все-таки исчезновение топонимического следа, да еще такого значимого, в реальной географии показательно. Ниже мы увидим, что арийцы оставили множество следов в «языке земли» на многих участках своего длинного пути в Индию. На этих землях после носителей санскрита приходили и уходили другие народы, но некоторые древние названия, пусть и в искаженном виде, уцелели. Значит, можно предположить, что Меру располагалась где-то на таком краю арийской территории, где после древних индоевропейцев долго никто не жил. Такое предположение только подкрепляет мнение, что сакральная гора могла располагаться на Крайнем Севере, в Арктике. Как мы видели, остатки пребывания древнего человека относятся там к каменному веку, чаще к периоду климатического оптимума. Когда наступили холодные времена, человек отступил к югу – археологические следы его пребывания в высоких широтах исчезли до периода географических открытий средневековья и Нового времени.

Одним из тех, кто рискнул точно локализовать вершину Меру, был соавтор «Русского геополитического сборника», считавший, что это высшая точка Новоземельского хребта, высота 1579. Из района Новой земли – ядра древней Гипербореи, по его мнению, арийцы под влиянием наступления океана и холодов ушли на юг и юго-запад, по еще существовавшему тогда сухопутному мосту. Разделение потоков беглецов склонами Урала положило начало распаду праиндоевропейцев на разные группы. Гипотеза, соотносящаяся с нашим предположением, что район вокруг Меру надолго обезлюдел после ухода ариев. Однако северная часть Новой земли достаточно (порядка 500 километров) далека от ближайших известных ныне стоянок древнего человека на острове Вайгач.

Более вероятна локализация сакральной вершины в районе гористого архипелага Шпицберген (собственно, и само его название в переводе – «острые горы»). Самая высокая вершина в его южной точке – пик Хорнсунтинн (1420 м) виден в ясную погоду с расстояния свыше сотни километров. Над низкой равнинной тундрой или лесотундрой, которую представляло несколько тысячелетий назад западная часть нынешнего Баренцева моря, он доминировал бы действительно с космическим превосходством. Расположенный под 78-м градусом с.ш., он практически составляет зрительную ось небосвода, и Полярная звезда описывает над его вершиной небольшие символические круги.

Впрочем, на самом деле под прообраз Меру подходят и другие горы Шпицбергена – Ньютон, Перриер, как и континентальные вершины севера Скандинавии, Кольского полуострова и полярного Урала. Показательно, что у финнов сохранился образ мировой горы Saivo, находящейся где-то за морем. Возможно, они переняли этот образ у первообитателей Скандинавии, также, кстати, как образ упомянутой северной страны Похьелы-Сариолы. Собственно, даже название этого легендарного края (точнее два его варианта) – Сариола, Сарайас в примерном значении «заморская» – восходят к индо-иранским терминам (напр., авест. zrayah – «море» – см. Лушникова…, с. 226).

Прошедшие тысячелетия оставили только образ, а название Меру могло исчезнуть. Воспетая в легендах высочайшая вершина Кавказа Эльбрус именем обязана армянскому Альберис, у грузин же она называется Ялбуз (от тюрк, «ледяная грива»), у абхазов она известна как Орфитуб, у кабардинцев – Ошманахо, у карачаевцев – Мингитау, а у других народов, в том числе местных русских – Шат. Практически все эти топонимы не похожи друг на друга, хотя перечисленные народы столетиями живут рядом.

Поэтому, например, саамы, которые тоже почитают священными некоторые вершины Хибин, могут знать Меру под диковинными названиями Ангвундсчорр, Лявочорр и т. д. А ханты и коми – Нарадна (ныне Народная), норвежцы – Кебнекайсе. Наконец, древние арабы могли знать о ней: Кукайа, – очень высокая гора или точнее, вершина огромного горного хребта, начинающегося у дальних берегов таинственного Моря Мрака; по описанию ал-Идриси (XII в.) «никто не может подняться на нее из-за сильного холода и глубокого вечного снега на ее вершине» [25]По мнению Е.С. Галкиной, «эта гора – собирательный, полумифический образ, отражающий смутные представления арабских географов о севере Восточной Европы. Определить ее местонахождение невозможно».
.

Но все это остается предположениями. Фактом является то, что «полярные легенды» характерны лишь для предков индо-иранцев. При этом только «Веды» имеют строгое указание на расположение Меру под неподвижной «осью мира», в «Авесте» эта астрономическая часть отсутствует, зато говорится о всего двух холодных летних месяцах в Ариана Ваеджо. У островных кельтов также были предания о переселениях каких-то народов с севера. Что касается греков, римлян, германцев, славян и то в своих преданиях они нигде не упоминают о том, что их предки пришли из загадочной холодной страны. Правда, некоторые толкователи пытаются найти следы таких указаний в некоторых символических намеках эпических текстов. Так, их настораживает связь одного из самых почитаемых в Элладе богов – Аполлона с таинственной Гипербореей, жители которой почему-то регулярно посылали на Делос священные дары. Кроме того, в греческих легендах упоминается, что бог солнца Гелиос имел 350 коров и 350 овец – это толкуется в том смысле, что на прародине греков было по 350 дней и ночей. Куда же древние, которые хорошо вели астрономический учет, дели оставшиеся пятнадцать дней? Возможно, этот промежуток времени представлял собой пограничное состояние между днем и ночью, характерное для приполярных областей. Тот же символический смысл можно увидеть и в германских легендах про 700 золотых колец кузнеца Виланда. У древних римлян в календаре было только десять месяцев – замыкал его декабрь (по-латыни – «десятый»). Январь и февраль прибавил к календарю только легендарный царь Нума (вероятно, VI в. до н. э.). При этом в сакральной традиции Древнего Рима боги, по свидетельству Варрона, располагались на севере (А. и Б. Рис, с. 430).

У древних кельтов фактически год состоял не из четырех времен, а лишь из лета и зимы. При этом ноябрь или январь в Уэльсе и Бретани называли «темным» или «черным» месяцем, а середина зимы в Шотландии именовалась an Dudlachd («мрак») (А. и Б. Рис…, с. 94–95). Это заставляет думать, что по крайней мере часть предков кельтов ранее обитала в более северных районах, да и ирландские легенды прямо говорят о «четвертой расе» завоевателей Эйре, Туата де Дананн, как пришельцах с севера. Древним германцам, по Тациту («О происхождении германцев», 26), было неведомо название осени – что навевает мысль о приполярных районах их прежнего обитания, т. к. осень там – самое короткое время года. Вообще же показательно что, как пишет A.A. Лелеков: «Только название «зимы» оказывается общим для праиндоевропейцев в их сезонно-климатической лексике, где названия прочих времен года либо отсутствуют, либо заметно расходятся» (Рассоха И.).

Если эти смутные догадки имеют какое-то отношение к действительности, то получается, что предки кельтов, и греков и германцев и римлян жили где-то недалеко от Полярного круга, но все-таки южнее предков индо-иранцев. Но, к сожалению, большинство индоевропейских народов сохранили крайне смутные воспоминания о собственном происхождении и – что нас больше всего интересовало бы – о месте собственного происхождения. Эпос помнит богов или героев, которые стали родоначальником того или иного этноса, но не больше. Так, армян привел в места нынешнего расселения легендарный Хайк. У славян есть (скорее всего, довольно позднее) предание о Русе, Лехе и Чехе. Римляне почитали Ромула и Рема. Даже ирландцы, сохранившие и предания об «острове со стеклянной башней», и об экспедиции сыновей Миля из Иберии, уже не помнили, откуда появилась на их земле «первоженщина» Кессар (в другом варианте – Банба) и привязали этот сюжет к истории Ноева ковчега. И т. д. Впрочем, передававших эти сказания жрецов и бардов вопрос этногенеза, видимо, волновал мало. Куда больше внимания этому стали уделять историки начиная с Геродота. «Отец истории» узнал и записал, что предки народов Иберии пришли из Африки, придунайское племя сигиннов когда-то переселилось из Мидии, скифы вторглись в Северное Причерноморье из Азии. При этом Геродот очень мало знал о собственном народе, кроме того, что предки эллинов ранее жили в северной части нынешней Греции, а потом двинулись на юг, подчинив автохтонов-пеласгов. Геродот ничего не говорит о северном происхождении известных ему этносов, мало того, он подчеркивал, что, по его мнению, земли на севере Европы необитаемы из-за холодов. А приводя известия о гипербореях, оговаривался, что сам в их существование не верит.

 

Следы на воде

Комментируя подробный рассказ Геродота о скифах, можно отметить не только три гипотезы об их появлении в Причерноморье. «Отец истории» сам приводил факт, что оберегая своих женщин и детей от армии Дария, скифы отсылали обозы с ними «с приказанием все время двигаться на север» (кн. 4.121). Почему именно туда – по представлению греков, в безлюдную пустыню, а не на восток, за Танаис, в привычные кочевникам степи? Похоже, северная пустыня была очень хорошо известна степнякам. Это показывают и Пазырыкские курганы скифской эпохи на Алтае, где археологи обнаружили странные маскированные конские погребения: «На голове одной из лошадей была сделаная из кожи, войлока и меха маска в виде головы северного оленя с рогами натуральной величины…Погребенные лошади – это те животные, которыми пользовались при жизни и в погребальной процессии… Если северный олень был исконным туземным домашним животным и вместе с тем средством передвижения, он должен был за свои хозяином следовать в загробный мир. С заменой в хозяйственном быту оленя лошадью, он должен был сохраниться в погребальном ритуале. Позднее консервативный ритуал потребовал маскировки нового животного, лошади, оленем» (цит. по: Н.М. Теребихин, с. 86). Отметим, что исконным домашним животным скифов, получается, был именно северный олень, встречающийся в совсем других широтах. Это тем более показательно, что кочевники пришли на Алтай из прикаспийских или причерноморских степей, уже давно одомашнив лошадь. Стало быть, приручили северного оленя они в еще более раннее время и в совсем другом месте.

Как утверждают ученые, северного оленя древние люди «приблизили к себе» еще раньше собаки. Массовые остатки костей животного в стоянках аренсбургской культуры Северной Европы заставляют предположить, что уже в конце IX тысячелетия до н. э. он был полуодомашнен (см. Матюшин ЕН. Арх. словарь). Не к северу ли Европы ведет «культовый» след из Пазырыкских курганов? Во всяком случае, интересно, что культ оленя (изначально, видимо, северного) отразившийся у скифов как в искусстве т. н. «звериного стиля», так и в этнонимике (саки – «оленьи»), согласно исследованию А. Фанталова, роднит их с другими и.-е. народами, включая кельтов (оленьи рога бога Кернунна) и хеттов (Рунда, скачущий на олене) и… саамами (человек-олень Мяндаш).

Также как упоминание в «Авесте» «одетой в бобровые шкуры Анахиты» уводит происхождение древних иранцев далеко на север от Среднего Востока, где бобры никогда не жили. Эти «фаунистические» рассуждения дополняют топонимические.

Выдающийся русский филолог А.И. Соболевский впервые обратил внимание на огромный слой топонимики центральной и северной части Восточной Европы, не объясняемой из языков ныне обитающих там народов. Ему вторил И.Н. Смирнов: «Страна, в которой окончательно осели черемисы (марийцы и родственные им народы – A.B.) не была пустыней, когда они в нее явились. Главные воды территории от Волги до Вятки были известны человеку задолго до начала черемисской колонизации. Все они имеют названия, не соответствующие по своему составу черемисским… Названия эти не могут считаться и вотяцкими… Из того обстоятельства, что вотяцкие названия носят мелкие речки, можно заключить, что вотяки, подобно черемисам, застали край уже со следами человека… За вычетом всех зырянских по типу названий мы получаем массу других, которые пока не поддаются еще объяснению из живых финских наречий и принадлежат, судя по сходству или даже тождеству, народу, занимавшему громадное пространство от меридиана Москвы до меридиана Перми» (ИОРЯС, № 7, т. 32, с. 32).

Внимательные топонимические изыскания позволили протянуть этот пласт еще далее к северо-западу, вплоть до границы с Финляндией. Б.А. Серебренников выделил в названиях карельских, вологодских и других северных рек те же загадочные группы, что и в бассейне Верхней Волги. Первая группа включала в себя гидронимы с окончаниями на – ма: Кузема, Волома, Вирьма и т. д. Вторая – с окончаниями на – га: Онега, Нулга, Оньга, Сойга. Наконец, третья группа представлена названиями на – ша или – жа (видимо, разные диалектные произношения одного и того же суффикса: Коноша, Шапша, Пажа, Лепша, Комша и т. д. Изредка попадаются и другие необъяснимые окончания: на – ла (Водла), – да и – та (Тунгуда, Охта), – ра: Тегра, Сура, – са или – за: Ню-гуса, Пеза. Все эти загадки речной топонимики вскрылись сплошь да рядом как на русском Севере, так и в Кировской, Ивановской, Ярославской, Московской, Пензенской, Рязанской областях, Нижегородчине, в марийских и мордовских землях, частично в Удмуртии и Чувашии и других местах. Причем мало того, что схожими были суффиксы, но зачастую и названия целиком.

Ученые стали разбираться. С одной стороны окончания на – ма характерны для финских языков, но там они везде означают «земля, территория». К реке такое значение неприменимо. Попытались было связать суффикс – ша с окончанием на – икша, – окша, (-икса) и вывести его из марийского слова «икша», означающее ручей. Но выяснилось, что, во-первых, это слово в других финских языках отсутствует (а значит, такая трактовка к гидронимам на огромной территории неприменима), во-вторых, филологи оспорили его «исконность» даже для марийского языка – там оно чужое, заимствованное. Окончания на – га попытались объяснить «русификацией» финского «jokka», т. е. «река». Но этим можно объяснить только часть названий рек (например, гидроним Юг в Вологодской области значит «река», карельская Мегрега – «барсучья река»).

Академик Соболевский вообще отказался от финских аналогий и предположил, что загадочные названия имеют древние индоевропейские корни. Например, суффикс – ма, напоминает древнегреческие прилагательные на – ima. Что касается суффиксов – кша, – га, -нга, – да и т. д., то они все объясняются из иранских языков и реже из санскрита (так, окончание – да Соболевский сравнивал с др. – бактр. «anda» – темный или «aodha» – источник). Подытоживая свои выводы, академик-филолог заявлял: «Мы исходим из предположения, что одна из ветвей древне-иранского племени скифы (или скифо-сарматы) жила не только в степях Южной России и Северного Кавказа, но и в русском полесье, заходя на дальний север, и представляла собою в одних местностях скотоводов, в других – охотников и рыболовов» (ИОРЯС, 1922, т. 27, с. 276). В последнем предположении не было ничего удивительного. Монголы лишь незадолго перед временем Чингисхана стали кочевать по степям и пустыням. Еще в XI веке н. э. значительная часть их жила в лесах и занималась охотой, в то время как другая уже не слезала со степных скакунов – однако языкового и культурного единства такое различие не нарушило.

Мнение Соболевского, правда, противоречит одной из легенд о скифах, пересказанной тем же Геродотом. Согласно «отцу истории», эти кочевники в древности кочевали в Азии, а затем были вытеснены оттуда массагетами. Но при внимательном рассмотрении этого рассказа противоречия здесь нет. Геродот, во-первых, приводит и две совершенно другие этногенетические легенды (о первоотце Таргитае и о Скифе, сыне Геракла). Во-вторых, для Геродота бесспорным является лишь одно: скифы вытеснили из Причерноморья более древний народ, киммерийцев. О последних довольно любопытные сведения дает Гомер: Одиссей во время своих многолетних странствий якобы посетил их землю, расположенную где-то у «глубокотекущих вод Океана»:

(«Одиссея» XI. 14–19).

Совершенно очевидно, что описание, данное легендарным поэтом, никак не подходит к Северному Причерноморью. «Глубокотекущие воды Океана» (греки никогда не называли Черное море – Понт Евксинский – Океаном), «безотрадная ночь» и сильные туманы – все это признаки областей, расположенных гораздо севернее. Получается, что именно там жили киммерийцы во времена Троянской войны и лишь затем переместились в южнорусские степи, откуда, в свою очередь были вытеснены явившимися непонятно откуда скифами.

Признав подобную возможность в теории, ученые согласились и с конкретными суждениями Соболевского, но только теми, что касаются рек бассейна Днепра и юга Центральной России (например, признано, что гидроним Свапа происходит от иран. – su (хороший) и – ар (вода). Распространить эту теорию на северные гидронимы не решались, поскольку в сталинское время в науке господствовал диктат «автохтонизма» (этносам предпочитали приписывать ту территорию, на которой их застали первые анналы и хроники – иначе, по мнению властей, история превратилась бы сплошные выяснения, кто где был первый и вся идиллия «дружбы народов» нарушалась). Б.А. Серебренников, написавший большую статью о «спорных» гидронимах Восточной Европы, не рискнул приписать их индоевропейцам. Но в то же время он утверждал, что носители загадочного языка, который он называл «волго-окским», не могли придти с востока. Наоборот, в Приуралье немногочисленные «волгоокские» гидронимы попали с запада. С запада, «преимущественно из Карелии, были заселены бассейны рек Сухоны, Онеги, Северной Двины и Мезени» (ВЯ, 1955, № 6, с. 27).

Но история со странными окончаниями названий рек не закончилась. В начале 60-х филолог А.К. Матвеев выявил в бассейне Северной Двины и Пинеги еще одну группу гидронимов, по ряду признаков не отвечавшую нормам якобы исконных для этих мест угро-финских языков. Это названия с окончаниями на – ас и – ус, в которых ученый увидел «субстратный слой» и.-е., по всей видимости балтийского происхождения.

Индоевропейские объяснения для топонимических загадок Восточной Европы постепенно стали искать и другие ученые. Реки русского Севера, оказывается, имеют явные параллели с географией Индии. Северные Индига, Индоманка, Синдош не являются ли гидронимическими «сестрами» и «братьями» Инда далеко на юго-востоке? Также как Ганга, Гангос удивительно похожи звучанием на имя священной реки Ганг. Название Падма может быть объяснимо из санскр. padma – кувшинка, Вель – от vela (граница, речной берег), Варида – от varida (дающая воду), Сухона – от suhana (легкоодолимая) и т. д. Таких названий в Архангельской и Вологодской областях были выявлены многие десятки. Такая же картина выявилась и во Владимирской области: Кшара – от ksara (тающий, исчезающий), Сара – от sara (ручей), Туртапка – от turta (быстрый), Урда – от urda (игривый) и т. д. На эту тему написаны десятки статей и книг. Иногда, возможно, увлеченные Индией ученые дают волю фантазии, как это уже бывало и в XIX веке. В семье Н.К. Рериха, например, название собственного поместья Извара под Петербургом производили от санскритского «милость богов», ссылаясь на то, что первый его владелец граф Воронцов назвал его так после путешествия по Индии. На самом деле Извара имеет вполне удовлетворительное финское толкование – «большие холмы» (Короткина, 8).

Древние индоевропейские названия рек с окончаниями на – ас, – ус на карте Северной Европы (по А.К. Матвееву)

Однако «странных» речных названий на русском Севере слишком много (и для большинства из них нет вообще никаких параллелей в языке современных обитателей этих мест), чтобы весь этот феномен объяснить страстной «индофилией» отдельных энтузиастов. Было высказано предположение, что спорный формант «ньга» в названиях сотен восточноевропейских рек – ничто иное, как искаженное столетиями и другими языками слово ing, на санскрите означающее «двигаться». Другие толкования общеевропейские – например, от корня ang, означавшего угол, изгиб – так могли обозначать реки с извилистым, изогнутым руслом. Греческие и римские авторы оставили нам немало названий, звучащих почти так же, как указанные гидронимические «загадки»: Лангиа (река в Пелопонессе), Обринга (ныне Ар, в Германии), Пингус (приток Нижнего Дуная). Несмотря на многочисленность подобных аналогий, они остались бы шаткими, если бы к этому «топонимическому расследованию» не подключились лингвисты-этнографы. Сравнивая названия различных народов угро-финской языковой группы, они пришли к удивительному выводу: большинство этих этнонимов к западу от Уральского хребта по происхождению… индоевропейские. Скажем, марийцы и мордва обязаны своими именами иранскому корню mard (человек), финны – древнегерманскому слову finn (что означало «житель влажной страны»), эстонцы – древнему племени айстиев, чей язык, по Тациту был «близок к британскому». Известная по летописям «чудь», если она вообще была финского корня, имела этноним общеиндоевропейского толкования (tiut, teud – племя, народ). Причем речь идет не только о названиях, данных соседями, но и самоназваниях. Даже обитающие далеко на севере саамы не могут похвастаться «почвенностью»: «саам» восходит к балтийскому zeme (земля), так же как и самоназвание финнов suomalaiset (это объяснение уралиста В.В. Напольских, см. его Введение…, с. 9, 28, 38, 42). Однако запомним и другой индоевропейский вариант: в тохарском (В) языке sauma значило «человек». Именно так – «человек», «люди» переводятся самоназвания многих народов – от упомянутых марийцев до иннуитов. Объяснения индоевропейского корня имеют и этнонимы «карел», и самоназвания мордвы «эрдзя» и «мокша». При этом языки всех перечисленных народов кишат арийскими заимствованиями, причем зачастую заимствованиями очень глубокой древности, когда эти последние наречия еще не разделились или только начали разделяться. Это названия металлов, некоторых рыб, животных, хозяйственных орудий, некоторых числительных и т. д. Соль (sols, suola), мед (mete), зерно и многое другое предки угро-финнов узнали от древних арийцев. При этом особенно интересен факт заимствования некоторых слов из уже выделившихся языков индоарийской и тохарской групп, характерные для финнов и саамов. Этот факт ставит под сомнение теорию, что носители уральских и индоевропейских языков контактировали где-то на юге Восточной Европы.

Особенно любопытны связи саамов – этноса, который считается «первообитателем» не только севера Норвегии и Швеции, Кольского полуострова, но и большей части Карелии и Финляндии (еще в VIII в. н. э. именно они были обитателями Карельского перешейка – см. Ономастика европейского…, с. 13). На язык, близкий финскому, саамы перешли лишь в средневековье, под влиянием южных соседей, а до этого, как предполагают, говорили на каких-то западных самодийских или «палеоевропейских» наречиях, не родственных ни одному живому языку. Вместе с тем самоназвание, как уже сказано, у них и.-е., причем его вариант samba является копией др-прусс. этнонима «самбы» («сембы»).

Индоевропейское влияние ощутимо не только в хозяйственной лексике северных кочевников (где оно огромно), но в основных понятиях связанных с системой родства («атче» – отец) и окружающим миром («миар» – море, «сэрвес» – олень, ср. аналог, лат. cervus, «манна» – луна ср. аналог, англ. moon и тох. A man – месяц).

В религиозном пантеоне бог грома Айеке копирует древнегерманского Тора (с молотом в руке и осколком камня в голове), Веральден-ольмай – бога Фрейра (один из эпитетов которого «веральден»). Один из эпитетов Айеке – Гиермес заставляет вспомнить персонаж греческой мифологии – обладателя крылатых сандалий и золотого посоха Гермеса. Вспомним, что покровитель путешественников считался спутником Аполлона, в свою очередь связанного с располагавшейся далеко на севере загадочной Гипербореей.

Можно полагать, что на самом деле предки саамов говорили на разных языках, как загадочных «палео», так и индоевропейских, пока все не были ассимилированы угро-фин-нами. Это видно и из данных антропологии.

«Современные саамы являются, в основном, потомками палеоевропейского населения» (Исследования по древней…, с. 123) – причем по некоторым факторам крови даже «ультра» европеоиды (Проблемы антропологии, с. 25), что резко отличает их от других коренных оленеводов Севера, включая ближайших соседей – ненцев. В древности они были еще ближе к северным европеоидным расам, в частности значительно более длинноголовы (Расогенетические…, с. 103).

Вместе с тем у современных саамов азиатская примесь несомненно присутствует: они более приземисты, круглоголовы, волосы и глаза темнее, чем у других скандинавов. Эта примесь связана с начавшейся в III тыс. до н. э. миграцией на север Кольского полуострова, о которой можно судить по находке близ города Полярный черепа человека «западносибирского происхождения». Основной же «мощный иноэтничный импульс восточного происхождения», принесший в эти края культ ворона и вафельный орнамент посуды, приходится на рубеж I–II тыс. до н. э. и связан, по-видимому, с тундровыми племенами Таймыра (Происхождение саамов, с. 142; Лебедев, Эпоха, с. 70). Переселенцы смешивались с местным населением, частично ассимилировав его в языковом смысле, но не поглотив полностью в расовом.

Памятуя теорию Соболевского, нельзя не обратить внимания на то, что одно из племен саамов зовет себя «сколты», что имеет явный отклик в Геродотовой Скифии (по «отцу истории», скифы сами себя называли «сколотами»). Нельзя также не вспомнить авестийский род Самов, ведущий свое начало то ли от героя Самы, то ли от полубожества Йимы – в последнем случае указывающий на далекий север (имя Йимы, совершавшего свои деяния в приполярной Ариан Ваеджо, некоторыми трактуется как переосмысление термина «зима» – авест. – санскр. hima).

Саамская топо– и гидронимика кишит корнями, которые нетрудно квалифицировать как близкие и.-е. Отбросив для наглядности дополнительные форманты jawre – «озеро», jokka – «река», vuoda – «вода, залив» (кстати, тоже арийский) в сборнике саамских географических названий Норвегии (см. Quistad) только на букву А получим множество «ариизмов»: Anda (ир. «темный»), Arsta (санскр. arsati – «стремительный») As, Avilon и т. д.

В общем, в саамах много загадок, но нельзя исключить следующее. Возможно, одно из племен, дошедших до древнего Ирана – дальний родственник нынешних обитателей русского Севера, в частности, Терского берега (интересно, что «tara», «terra» и значит «берег, земля» на санскрите и латыни). Или Кандалакши, чье название также легко переводится с иранских наречий («кенде лах» – каменная канава, название весьма подходящее для скалистого, узкого, вытянутого Кандалакшского залива).

 

«Расовый вопрос»

Как мы видели, еще в XIX столетии историко-филологические споры о происхождении индо-европейского этноса стали дополняться данными новой науки – антропологии. Ученые не сомневались, что индоевропейцы принадлежали к так называемой большой европеоидной расе, к которой и ныне принадлежит все коренное население Старого света, большей части Северной Америки, а также арабского Востока. Ее называли также белой – ввиду более светлого, чем и у негров и монголов оттенка кожи или кавказоидной – поскольку считалось, что цитаделью формирования этой расы был Кавказ. До сих пор такое деление осталось в полицейских досье США, где, например, смуглые саудовские террористы пишутся «белыми», а какие-нибудь российские нарушители закона об иммиграции – «кавказоидами».

Ныне от деления на три большие расы отказались. Принято говорить максимум о «расовых стволах» – европеоидном, монголоидном, негроидном, – от которых отделились их «потомки», а от них в свою очередь, «внуки» (хотя это деление чисто условное). Скажем, европеоиды представлены ныне средиземноморской расой (делящейся на восточную и западную группы, а те, в свою очередь, на многие разновидности), альпийской, североевропейской (включающей в себя балтийскую, скандинавскую и т. д.) и еще несколькими расами, количество и названия которых меняются в разных научных школах. Некоторые расы, такие, как австралоидная или близкая к ней дравидоидная по разным классификациям либо приписываются к негроидному «стволу», либо выделяются в нечто отдельное. Антропологи определяют каждую расу, большую или малую, в зависимости не только от цвета кожи или глаз, но также роста, пропорций тела, а в последнее время – даже специфики пальцевых узоров. Но самым большим набором признаков обладает в представлении специалистов человеческий череп. Он характеризуется, например, долихокранией (длинноголовостью) или брахикранностью (наличием круглой головы), низкими или высокими орбитами глаз, шириной и высотой лица, его вертикальным и горизонтальным сечением, вазомалярным, зигомаксиллярным углом и десятками других признаков, для обычного читателя крайне неинтересными. Тем не менее, без хотя бы общего представления о главных из них, трудно разгадать индоевропейскую загадку.

Антропологический облик индоевропейских народов за тысячи лет претерпел серьезные изменения. Чтобы определить, каким был исходный тип, или типы, можно обратиться к археологии. На основании данных раскопок древних могильников, профессор Берлинского универсистета Ганс Ф.К. Гюнтер объявил, что покрывший в III тыс. до н. э. пол-Европы массив культур шнуровой керамики и боевых топоров оставлен «чистой неолитической группой нордической расы». Напротив, в вышедшей перед Второй мировой войной книге «Расы Европы» американец Карлтон Кун доказывал, что «нордические» европейцы – на самом деле плод смешения носителей «шнуровой» и шедшей с юга дунайской культур, причем южане играли основную роль, только попав в суровые северные условия, с поколениями постепенно «светлели». Впрочем, в Европе, в т. ч. и Северной, по этому автору, оставались очаги и других расовых типов, включая темно-пигментированных и круглоголовых, низкорослых, совсем не «истинных арийцев».

Однако значительная часть этих архео– и антропологических теорий остается довольно умозрительной, хотя бы потому, что многие культуры оставили очень мало человеческих останков – в силу обряда трупосожжения, климатических условий. Что касается пигментации кожи, волос, и тем более глаз, то в подавляющем большинстве случаев она неопределима.

Поэтому приходится в поисках истины обращаться уже не к археологам, а к древним письменным источникам. Они содержат данные, конечно, не об изначальной, а о промежуточной стадии эволюции арийцев – но по ней легче реконструировать чистую расовую основу.

Наиболее обширную подборку сведений можно встретить у римских и в какой-то мере греческих авторов.

Кельты

Аммиан Марцелин (IV век н. э.), характеризуя галлов, отмечает их высокий рост и рыжие волосы. Того же мнения был Тит Ливий (I в. н. э.). Диодор Сицилийский (I в. н. э.) пишет о галатах, то есть о тех же галлах в Малой Азии, как о светловолосых (Isaak Taylor, p. 76). Корнелий Тацит, составляя характеристику обитателей Британских островов, отмечает высокий рост и русые волосы обитателей Каледонии (нынешней Шотландии), резко контрастирующие с внешностью смуглых и низкорослых жителей Западной Англии – потомков переселенцев-иберов. Тацит, правда, на основании этих внешних отличий приписывает каледонцам германское происхождение. Другого мнения готский историк Иордан (VI в. н. э.): «У жителей же Каледонии волосы рыжие, тела крупные, но вялые, они сходны либо с галлами, либо с испанцами, смотря по тому, живут ли против тех или против других». (Иордан, вероятно, имел ввиду кельтизированных и романизированных испанцев, отличавшихся от коренных жителей Испании – иберов).

Историк Silius Italicus пишет о «поразительных размерах» бойев – представителей кельтского племени на территории нынешней Чехии (Богемии – это название, кстати, и происходит от имени бойев). Аналогичное определение дает Страбон британским кельтам – коритавам.

В целом римские источники считают ранних, то есть, еще не смешавшихся с автохтонами Западной Европы кельтов светловолосым и высокорослым народом (ВДИ, 1998, № 3, Р. Самарес)

Германцы

По сведениям Страбона (I в. н. э.), «германцы похожи на кельтов, только выше и более светловолосые». Manilus полагал, что германцы высокорослые и желтоволосые, а галлы похожи на них, но менее рыжие (Taylor, р. 76). Во II в. н. э. в одном из обращений к римскому императору легионеры упоминают о «полчищах белокурых свевов». Уже в V в. Евсевий Иероним описавает «рыжее и белокурое войско гетов (готов)».

Позже у германцев белые волосы считались атрибутом вождей и героев. Знаменитого Хлодвига франки узнавали в битвах по связанной в длинный пучок белокурой шевелюре. Удивительно, но идеальный воин индийских легенд Арджуна носит имя, в переводе означающее «белый, светлый».

Иранские племена

Тот же Аммиан Марцелин пишет об аланах, как о высоких и желтоволосых людях. Среди киргизов – то есть подвергшихся тюркизации иранцев-усуней, еще в начале IX века «высокий рост, белый цвет кожи, румяное лицо, рыжий цвет волос и зеленые (голубые) глаза настолько преобладали, что черные волосы считались нехорошим признаком, в людях же с карими глазами единоплеменники усматривали потомков китайцев» (Чивилихин, Память, с. 135).

Знаменитого мусульманского завоевателя, курда по происхождению, Саладина (XIII век) хронисты изображали со светлой бородой. Населявшие на рубеже новой и старой эр нынешний Азербайджан альбены (в переводе буквально – белые), по свидетельству римлян, «рождались с белыми волосами» (альбены были огнепоклонниками-зороастрийцами, как и их соседи парфяне, и они также были ираноязычны, как и нынешние потомки древнего населения юго-западного Прикаспия – талыши).

По археологическим данным, первая волна и.-е. пришельцев, шедшая в нынешний Иран через среднеазиатские пустыни, по-видимому, принадлежала к северной расовой группе (так, в энеолитических памятниках Северной Туркмении наряду с местными восточносредиземноморскими найдены черепа «северного протоевропейского типа» (Археология СССР. Неолит Северной Евразии. М., 1996, с. 104). Позже, во II тыс. памятники Средней Азии, тяготеющие к бесспорно раннеиранской андроновской культуре содержат могильники с черепами того же северного типа (начавшего, впрочем уже изменяться, терять массивность), а также местных средиземноморских форм с низким лицом, проникших сюда с востока монголоидов и с юга – австралоидов (см. В.П. Алексеев, A.A. Аскаров, с. 109–111; Гинзбург…, с. 46). Представлявшие их этнические группы активно смешивались друг с другом, что привело в итоге к созданию антропологической типа на восточносредиземноморской основе.

Однако сами бактрийцы, мидийцы и персы помнили, что их арийские предки выглядели иначе. Так, по легендам, знаменитый Заратустра носил родовое имя Спитама, что значило «белесый». Собственно, и древний обычай персов красить бороду и волосы хной в огненный цвет (из-за чего тюрки называли иранцев «кызылбаши» – красноголовые) есть ничто иное, как обращение к рыжеволосому первообразу.

Вышеуказанное подтвереждает палеогенетика: так, согласно проведенному группой исследователей Страсбургского института судебной медицины изучению останков протоиранцев – носителей андроновской культуры Южной Сибири, у большинства из них были голубые или зеленые глаза, бледная кожа и светлые или рыжие волосы (Газета, 13.05.2009).

Индийцы

Первые арии, вторгнувшиеся в Индию во второй половине II тыс. до н. э., резко отличались от туземного дравидоидного населения. Последнее гимны «Ригведы» описывают, как «темнокожее и безносое (анаса)», т. е. отличавшееся сильно уплощенным широким носом. Вторгшиеся завоеватели называли покоренных «дасу» – т. е. «черные», или «рабы». Мудрецы и пророки – риши и махариши, прародители брахманов, по ведийскому учению произошли от «белого» Васишты и его потомков. Грамматист Паджали (II в. до н. э.) подчеркивает, что в труде его предшественника Панини говорится о брахманах как о людях, для которых характерна белая кожа и желтые или рыжеватые волосы; последователь же этого грамматиста Кайята считает это уже столь странным для своего времени, что относит подобных брахманов к прежним циклам существования (Н.Р. Гусева, сб. Историческая динамика…, с. 126). Не случайно индоарийское слово suvarna означало одновременно «принадлежащий к благородной касте» и «имеющий хороший цвет, золотой» (Трубачев, Indoarica, с. 279), т. е. благородные отождествлялись с золотистым оттенком волос. Любопытно, что например, по Э.А. Грантовскому, Панини жил около IV в. до н. э., стало быть, упомянутая «этническая революция» произошла всего за два столетия или даже быстрее.

Упоминая «стандартный тезис» современных этноисториков об отсутствии единой и.-е. расы, Л.А. Лелеков не без иронии замечает, что сами и.-е. «почему-то думали иначе. Они с завидным упорством приписывали себе определенный антропологический облик, один и тот же от Индии до Греции. Для него в «Ригведе» употреблялся фиксированный термин svitnya…, что означало, как легко видеть безо всякого словаря, «белокожий», «светлый»… Почти все герои «Махабхараты» наделены очами цвета «синего лотоса», отнюдь не черными и даже не карими… О прибытии к персидскому двору как темных (аборигенов), так и светлых (потомков индоевропейских завоевателей) индийцев сообщал Ктесий (Indica, fr. 9)…Даже на рельефах Тутмоса IV (1420–1411 гг. до н. э.), по заключению Э. Олмстеда, египетские художники с присущей им точностью сумели запечатлеть «нордический» (индоевропейский) облик колесничей знати государства Митанни – марианну, равно как и арменоидный тип их хурритских слуг и оруженосцев» (цит по: И. Рассоха).

Итак, где-то в середине I тысячелетия до н. э. в касту брахманов были включены или приравнены к ней потомки местного «черного» мудреца Канвы и даже эта наиболее чисто арийская группа завоевателей Индии постепенно смешалась с аборигенами полуострова – дравидами, мунда и веддами. Тем не менее, среди брахманов до сих пор еще иногда встречаются относительно светлоглазые люди. Реликтовая светлоглазость попадается и среди некоторых групп населения Ирана и Афганистана, а в высокогорных районах Пакистана проживает народность калаши (самоназвание – касиво), многие представители которого отличаются от окружающих не только голубыми глазами, но светлыми волосами. Существует легенда, что это потомки воинов Александра Македонского, но большинство этнографов убеждено, что калаши, говорящие на языке дардской индоевропейской группы – наследники первой арийской волны, сохранившей чистоту генофонда благодаря отказу от смешения с соседями, проповедуемого языческой религией калашей (о которой мало что известно, по некоторым данным их верховного бога зовут Desu, что близко к греческому Deos).

Армяне

В настоящее время армяне относятся преимущественно к антропологическому типу, сложившемуся в Передней Азии еще в глубокой древности, по-видимому унаследовав его от хурритов (т. н. арменоидный тип с круглым черепом и массивным широким лицом, темноволосый и темноглазый: процент темноглазых средних в 5–7 раз выше, чем у жителей Центральной Европы, хотя и в 2 раза ниже, чем у греков – Расогенетические…, с. 144). Вместе с тем классики советской антропологии ЕФ. Дебетц и В.В. Бунак отмечали, что в археологических материалах Армении начала железного века присутствовал и северный длинноголовый компонент. В своей книге «Расы Европы» К. Кун отмечает, что длинноголовый и относительно светлопигментированный тип по-прежнему в немалой степени присутствует в некоторых районах армянского расселения.

Греки и их соседи

Ныне греки – одни из самых темноволосых и темноглазых (по современным классификациям, темноглазых среди них почти 58 % против 25 % у румын, 5,1 % у русских и 2,8 % у латышей – см. Расогенетические…, с. 144) обитателей Европы. Из образцов древней живописи можно заключить, что и в середине I тысячелетия до н. э. у эллинов господствовал тот же тип. Однако, так, видимо, было не всегда. Известный кинорежиссер Андрон Кончаловский, когда снимал свою, голливудскую версию «Одиссеи», изобразил греков времен Троянской войны преимущественно рыжими, поскольку полагал, что так будет ближе к исторической правде. И действительно, советский эллинист Ю.В. Откупщиков писал: «Насколько мы знаем из греческой вазовой живописи, древние греки как этнический тип – черноволосы. Согласно Ксенофану… эфиопы изображают своих богов черными, фракийцы – голубоглазыми и рыжими.

Видимо, это наблюдение Ксенофана относительно образа и подобия изображаемых богов справедливо и по отношению к греческой вазовой живописи. Однако греческая поэзия сохранила более древнее представление о совсем ином типе богов и героев. Так, сын Ахилла Неоптолем – «Рыжий», сам Ахилл имеет светлые волосы, «светлыми» были Менелай, Мелеагр, Радаманф, Одиссей, Агамеда, Ариадна, Гармония. «Златовласыми» были Аполлон, Дионис, Афина, Деметра, Латона, Эрот, Хариты. Таким же, видимо, было происхождение эпитета Афродиты «золотая».

Светлые волосы в античных сказаниях – черта героев, соглашается французский историк (Martinet…, р. 41).

В «Илиаде» Гомер описывает внешний облик ахейцев (общее название микенцев и дорийцев) таким образом: «… и вот я вижу…светлоглазых ахейцев, которых легко отличить…», «…советую тебе окончить войну, не стоит сражаться с белокурым Менелаем (царь греков), «…разве не видишь ты сколь бела моя кожа и как высок я ростом? Я сын храбрейшего отца и богини…» (далее в тексте описывается богиня Афина, как «голубоглазая и белокурая»). При этом светлые волосы и голубые глаза Ахилла наряду с его привычкой сражаться пешим, вспыльчивость, жестокость и покрой его плаща с пряжкой уже римскому историку Флавию Ариану казались подтверждением легенды о том, что по происхождению троянский герой – скиф, позже переселившийся в Фессалию. В позднеримские времена «арийский» тип, видимо, никак не вязался с обликом типичного грека (зато скиф вполне мог быть «белокурой бестией»).

Видимо, в течение I тысячелетия до н. э. исконный светлый расовый тип греков растворился в многочисленной массе «темных» аборигенов Балкан. Ведь Геродот писал о том, что «до своего объединения с пеласгами (догреческим населением юга Балкан – A.B.) эллины были немногочисленны». Хотя с языком и культурой получилось наоборот – возобладало наследие именно пришельцев с севера.

Тохары

Заброшенные в древности на самую восточную периферию индоевропейского ареала, тохарские племена на протяжении тысячелетий не смешались с монголоидными аборигенами Центральной и Восточной Азии. Росписи буддийских монастырей на восточных отрогах Тянь-Шаня V–VI вв. н. э. показывают, по крайней мере знатных тохар, как высоких желтоволосых людей с голубыми или зелеными глазами. Само название этого племени, по Л.Н. Гумилеву, выводится из тибетского «tha gar» – белая голова (впрочем, это не единственное толкование).

Представление об облике индоевропейского населения Центральной Азии дополнили древние мумии, начиная с 20-х годов регулярно находимые археологами в районе Урумчи. Более сотни захоронений датируются временем от 1200 до 300 гг. до н. э. На человеческих останках прекрасно сохранилась не только одежда, имеющая явные параллели в Западной и Северной Европе, но в значительной мере кожа и волосы: умершие имели волосы коричневого или рыжеватого оттенка. Многие из имеющихся мумий имели также высокий рост: т. н. «Лоуланьская красавица», молодая русоволосая женщина, была ростом около 180 см.

Во всяком случае, носители тохарских языков были значительно светлее пигментированы, чем черноволосые азиаты-аборигены. Возможно, тохарскими корнями, восходящими ко временам Кушанского царства, объясняется и наличие относительно светлоглазого и сравнительно (по отношению к окружающему населению) светловолосого компонента в Кашмире.

Тохары, как и восточные иранцы, оставили след в антропологическом облике населения и более северных областей. Это особенно касается Южной Сибири, Алтая и Монголии, на значительной части которых, начиная с III тысячелетия до н. э. (афанасьевская культура) и вплоть до раннего средневековья расселялась или даже доминировала европеоидная раса.

То же подтверждают и археологические находки, по которым устанавливается родство тамошних культур с районами причерноморских степей (курганы, единообразные вещи скифского звериного стиля, находимые в захоронениях от Нижнего Дуная до Центральной Монголии) и многочисленные иранские топонимы (Обь, Абакан и т. д.), некоторые из которых встречаются на востоке вплоть до Байкала. О том же свидетельствуют и индоевропейские заимствования в языках Центральной Азии.

В XIV веке арабский географ Аль-Амари писал: В землях Сибирских и Чулыманских сильная стужа… (о местных племенах) нет между разными родами людей красивее их телом и белее цветом кожи… Глаза их голубые». В период Золотой орды, под влиянием шедших с юго-востока волн монголоидного населения, жители Западной Сибири в прямом смысле потемнели, однако антропология, дерматоглифика и специфические факторы крови свидетельствуют: «У большинства экстерриториальных групп тоболо-иртышских и томских татар, чулымцев, тубаларов и телеутов фиксируется древняя европеоидная примесь» («Этнографическое обозрение», 1998, № 2, с. 148). В XIX столетии исследователь Николай Ядринцев описывал изолированную группу коренного населения Горной Шории на Алтае: «Многие из них поражали как лен белокурыми волосами и голубыми глазами». Среди монголов характерная для северных европеоидов пигментация еще недавно не была диковинкой. Персидский историк Рашид-ад-Дин писал, что предки Чингиз-хана отличались серыми и голубыми глазами и белокурыми волосами, и даже родовое имя завоевателя было Борджигин, что означало «сероглазый». Сам Чингиз-хан имел желто-зеленые глаза (и, кстати, высокий рост, что тоже не характерно для классической монголоидной расы). Когда у него родился черноволосый сын Хубилай, он очень этому обстоятельству удивился (Чивилихин…, с. 135–138)

Славяне

Еще Геродот упоминал жившее к северу от скифов племя будинов, особо отмечая, что у них у всех «светло-голубые глаза и рыжие волосы». Прокопий Кесарийский пишет о славянах: «Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый, и не совсем черный, но все они темно-красные. Что значит последнее – рыжие или загорелые – не проясняет и другой византийский памятник, «Стратегикон», где славяне выступают, как «желтый народ». Арабы – во всяком случае, по сравнению с собой – считали славян светловолосыми, и Ибн-Иа-куб (X век) даже специально оговаривался, что жители Чехии, в противоположность другим славянам – «смуглые».

Феофилакт Симокатта пишет о трех славянах с «берегов Западного океана», что они рослы, стройны, красивы (В.В. Мавродин. Происхождение русского народа, с. 52). Таким образом, славяне выступают в источниках как высокорослый, но несколько более темнопигментированный тип, чем многие из их и.-е. соседей. Правда, сообщают это источники несколько более поздние, чем те, которые рассказывали об этих соседях (они могли отображать уже изменившийся «облик» венедов), но все же это лишний аргумент в пользу более южной локализации предков славян.

Таким образом, можно достаточно скептически отнестись к выводу писателя-историка Юрия Петухова: «Никакого особого индоевропейского антропологического типа не существовало» (Дорогами богов, с. 19). Различные данные свидетельствуют о том, что среди индоевропейских народов в древности преобладал светлый (белокурый, рыжий, русый), голубоглазый и, видимо, высокорослый тип. Можно принять его за исходный, поскольку примеси других элементов (темная окраска волос и глаз, сравнительно низкий рост) присутствовали и присутствуют среди индоевропейцев в основном на территориях, где эти элементы являлись автохтонными.

Где же родина этого исконного «светлого» типа? Ответ на этот вопрос могут дать биология и медицина. Любой биологический вид, включая человека – следствие адаптации к конкретным природным условиям. В том числе к цветовой гамме окружающей среды. Яркий, пестрый окрас фауны джунглей – адекватное отражение буйства окружающей растительности. В пустыне или в горах, где фон более спокойный, спокойнее и раскраска животного мира – важно не выделяться на фоне песка, камней и скал. На севере природный окрас зависит от времени года, но чем больше времени животное проводит во льдах и снегах, тем белее его защитный покров (шкура у белого медведя, оперение у полярной совы и т. д.). Тоже самое высоко в горах.

Некоторые исследователи Востока (Н.Е. Грумм-Гржимайло, H.H. Чебоксаров) пытались показать, что очаги белокурой расы формировались в горной Центральной и Восточной Азии. Возможно, на огромной территории горного Тибета и Гималаев, на краю вечных снегов, действительно мог возникнуть такой очаг, потом частично распространившийся на равнинные территории. Косвенно это подтверждает находка в Гималаях замороженных останков гиганта-неандертальца, погибшего там полмиллиона лет назад. На нем, в частности, прекрасно сохранился длинный и совершенно белый волосяной покров («Труд-7», 1999, 6 авг.).

Однако вряд ли такие очаги были слишком большими. Во-первых, это очевидно уже потому, что к настоящему времени ни один из них не сохранился. Во-вторых, светлая окраска (точнее депигментированность) волос и кожи на высокогорье слишком большая роскошь, поскольку там велика интенсивность солнечного излучения. А волосы, как известно, призваны природой защищать от этого излучения нежный кожный (вернее, даже подкожный слой) человека. И с этой задачей лучше всего справляются темные волосы и темный верхний слой кожи. Именно поэтому темнопигментированные расовые типы обыкновенны в горах от Непала до Анд и естественно, в южных равнинных районах.

Наоборот, бледная кожа и волосы – следствие малой интенсивности дневного светила где-нибудь на севере (кожа не нуждается в темнопигментированном слое, как где-нибудь вблизи экватора). Неудивительно, что на карте современных расовых типов К. Куна главный очаг блондинов находится именно на севере Европы.

Что касается голубого и вообще светлых оттенков глаз, то они тоже северного происхождения. Иридологи (специалисты по радужной оболочке глаза) установили, что голубой цвет радужки обусловлен тонким слоем так называемых слабопигментированных меланоцитов. Чем больше слой этих клеток, тем глаз темнее. Меланоциты вместе с сетчаткой представляют собой как бы защитный светофильтр, предохраняющий внутренние органы глаза от вредного воздействия солнечной энергии. Как утверждает врач-иридодиагност А.М. Бутенин, роговица голубоглазых в два раза чувствительнее, чем у кареглазых, и в четыре раза – чем у темноглазых. Распостраненность светлоглазого типа на севере, по его мнению, это естественный результат эволюционной адаптации к слабой интенсивности Солнца на севере. («Медицинский вестник», 1999, № 7).

Действительно, среднегодовой уровень инсоляции (то есть естественного освещения), чем ближе к полярной «шапке», тем меньше. Однако связать только «фактор Севера» с появлением у людей голубой радужной оболочки глаза вроде бы трудно. Ведь если действительно у шведов, норвежцев, финнов, северных русских (поморов) очень светлые голубые глаза, то у эскимосов, чукчей, юкагиров и других аборигенов Северной Азии и Америки они темные.

Появляется естественный вопрос, почему на одних и тех же широтах природа по-разному приспособила человека к условиям окружающей среды. В свое время древние греки вывели закон «климатических зон», из которого следовало, что на одинаковых широтах природные условия и среда обитания одинаковы (всего таких зон насчитывали от 7 до 14). Но чем больше люди познавали географию земли, тем больше накапливалось сомнений в правильности этого закона. Данный случай тому подтверждение.

Внимательно взглянув на физические и климатические карты, можно определить, что «светлый» тип расселяется в основном в зонах влажного морского климата. Это Северо-восточная Атлантика и часть Западной Арктики, куда проникают теплые воды Гольфстрима. Они не только повышают температуру воздуха, но и способствуют насыщению его влагой.

«Британия испаряет такие сильные туманы – будучи увлажнена в своей почве частыми наводнениями с океана, – что прикрытое ими солнце недоступно зрению в течение почти всего такого весьма сумрачного, хотя (на самом деле) и ясного дня», – писал еще Страбон, а вслед за ним и Иордан. Не менее туманна и Норвегия, где Берген ныне держит славу самого влажного города в Европе (второе место за Петербургом). Самым обделенным прямым солнечным светом является расположенный севернее остров Медвежий, который окутан плотными туманами в среднем 98 дней в году.

Если летом туманы, то зимой в регионе за Полярным кругом стоит непрерывная ночь (а южнее, между 55 и 66 градусами северной широты и в условиях короткого дня – постоянные снегопады). В этих краях глаза не нуждаются в сильной фильтрационной защите.

Пигментация расовых типов в Европе и прилегающих районах (по К. Куну).

По-другому выглядит ситуация в Северной Азии и Америке, которые омываются холодными течениями. Даже в приближении к Ледовитому океану климат там скорее континентальный. Прямого солнечного света летом значительно больше, а места, обильные туманами – чаще всего ненаселенные острова.

Не менее важен ответ на вопрос, в какие эпохи сформировались светло– и темноглазые типы, сколько времени ушло на то, чтобы приспособиться к условиям окружающей среды. Например, Дальний Восток к концу ледникового периода заселялся пришельцами с юга (Австронезия и др.). Именно этот южный темнопигментированный тип в новых географических условиях трансформировался в монголоидный (первое археологическое свидетельство – забайкальская стоянка Фофаново, VI тысячелетие до н. э.), который в свою очередь, продвинулся к Северному Ледовитому океану от Чукотки до Аляски. При этом и позже с юга постоянно шли новые волны населения. «В песнях эскимосов, сохранившихся с незапамятных времен, вспоминаются солнце, пальмы и зеленая растительность» (Ю.К. Терапиано. Маздеизм. М.: Сфера, 1993, с. 8).

Впрочем, признаки северного европеоидного типа попадались среди индейцев Северной Америки. Вот краткая общая характеристика индейцев прерий: умеренно-длинноголовые, высокорослые, прямой разрез глаз, орлиный нос, лица более профилированные в горизонтальной плоскости, цвет кожи от красновато-коричневого до почти светлого. Первооткрывателям встречались среди дакота, манданов, зуни, шайеннов, апачей, навахо и совсем удивительные индейцы: светловолосые, голубоглазые и почти белокожие. Обо всем этом пишет американский антрополог Шорт в своей книге «Древние жители Северной Америки». Сформировался ли такой тип самостоятельно?

Возможно, что как и в Азии, там существовали самостоятельные очаги подобного антропологического типа. Но еще вероятнее, что он был пришлым. Исследователи Америки сейчас пересматривают старую теорию о заселении в древности Нового Света исключительно через Берингов пролив. В частности, известный археолог В.И. Гуляев полагает, что в сложении антропологического типа американоидов, помимо желтой расы, приняли участие европеоиды и даже негроиды. Близость – порой поразительная – археологических культур палеолита Запада Европы и Северной Америки также говорит в пользу этого предположения. О том, что сухопутный «мост» существовал некогда не только между Азией и Америкой (Берингия), но и между Америкой и Северной Европой, мы уже говорили. Поток населения, видимо, шел и в обратном направлении. Некоторые филологи в последнее время отстаивают новую теорию появления басков в Пиренеях: выявились связи языка этого таинственного народа с языками некоторых индейских племен (а не кавказцами, как считалось ранее). Антропологи говорят о появлении в бронзовом веке на севере Ирландии «эскимоидного» населения, явно пришедшего из Северной Америки. Это согласуется с легендами, изложенными в упомянутой «Книге завоеваний Ирландии» – в частности, с преданием о пришедших с запада фоморах, существах «жутких» и «уродливых» (подобные определения в легендах индоевропейцев обычно связаны с расовыми различиями – именно такое впечатление создалось у арийцев при виде «безносых» коренных обитателей Индии, именно так характеризовали римские источники «отвратительную» внешность гуннов).

По-видимому, «светлый» протоевропеоидный этнический тип сформировался в непокрытой льдами части Северной Европы где-то к концу палеолита.

Тогда представители этого типа и могли перейти в Америку по североатлантическому «мосту». Именно к этому времени относится появление протоевропеоидных кроманьонцев мехтоидной расы в Северной Африке. Вероятно, это был тот же светлый этнический тип, ибо еще греческие путешественники писали о «светлокожих ливийцах», а среди остатков этого коренного населения Северной Африки – гуанчей – встречались светловолосые и голубоглазые типы.

Вместе с тем отметим, что голубоглазость является так называемым рецессивным признаком, который подавляется доминантным – темноглазым типом. Иными словами, у потомства родителей с разным типом окраски глаз гораздо больше шансов иметь темную радужную оболочку. Стало быть, голубоглазый тип мог сформироваться лишь в условиях изоляции. Подобные условия, очевидно, существовали в конце последнего оледенения в той же Скандинавии, где мезолитические культуры охотников и рыболовов находились, как было сказано выше, почти в полном окружении снега и льда.

В пользу Севера Европы, как главного очага формирования относительно единой или группы близкородственных и.-е. рас, говорят и другие данные биологии, например, генетические. Согласно им, среди ушедших в Азию протоиранцев преобладала та же гаплогруппа Ria, которая была и у носителей европейской культуры шнуровой керамики и до сих пор есть, например, у большинства славян (см. Газета, ру., «Наука», 18.11.2008 и 13.05.2009).

 

Корни единого древа

Германцы

Первые надежные свидетельства о германцах цивилизованный мир получил сравнительно поздно, после 116 г. до н. э., когда гонимые наступлением моря, племена кимвров и тевтонов двинулись из Ютландии (где на память от кимвров осталась местность Himmerland) к границам Галлии. Подробно впервые описал германцев лишь Тацит в I в. н. э., когда они уже вовсю беспокоили Рим. Эти «варвары» к тому времени заполнили все пространство между Рейном и низовьями Дуная, однако нет сомнений в том, что на большинстве этих территорий германские племена были пришельцами.

Тезис Иордана о Скандинавии как «утробе», или «горниле» народов, безусловно, в первую очередь относился к германским племенам. Франки, согласно записанному в IX в.

одному преданию, происходили с острова Сканции (Скандинавии), согласно другому – «из племени датчан или норманнов» (Стриннгольм, 21). Согласно легендам Швейцарии, имя кантону Швиц, а затем и всей стране дали выходцы из Швеции, к которым присоединилась часть фризов (там же, с. 186–193). Бургунды, оставившие след в названии французской провинции Бургундия – выходцы из Южной Скандинавии и прилегающих островов (один из них – Борнхольм в средневековье назывался Бургандахольм). Из тех же краев вышли и готы, согласно «Гутасаге». Даны, по Иордану, вышли из той же Скандинавии (Свитьод).

Чтобы локализовать их прародину, приведем филолого-экологическую экспертизу. Происхождение ключевых северо-германских племен устанавливается по имени одного из них: «датчане – от Danmork, «еловый лес», как именовалась древними скандинавами восточная половина Скандинавского полуострова, откуда пришли в Зеландию и в Ютландию многие племена, и среди них одно сохранило название «даны»… Dansk tunga означает, вопреки общепринятому мнению, не «датский язык» (за таким переводом скрывается истинная этимология), а «язык обитателей еловых лесов», т. е. всех скандинавов древности и эпохи викингов» (Анохин Г.И. Системы личных…).

Еще одним определяющим признаком является германское название не только ельника, но леса вообще «forest». Это слово легко соотносится с названием на том же языке сосны и пихты – «fohre». Совершенно очевидно, что предки нынешних немцев (англосаксов и т. п.) называли лес по наиболее характерному виду деревьев. Удивительно, но такой же факт встречается в некоторых уральских языках, например удмуртском, где nules – лес происходит от nil-pu – пихта (см. Напольских, с. 129). Не следует, конечно, из этого, что предки немцев и удмуртов жили по соседству – тем более что названия одного и того же дерева звучат у них совершенно по-разному. Народ уральского корня можно смело привязать к европейскому Среднему и Северному Уралу (который В.В. Напольских считает западной границей прародины угро-финнов, локализуемой им в основном в Сибири). Пихта (Abies sibirica) там весьма распространенное дерево.

В Западной Европе сплошные пихтовые (Abies alba, Pinus abies) леса встречаются сейчас и встречались в последние несколько тысячелетий лишь в ее северной части – в основном в Скандинавии. Т. е. Abies alba, а тем более сосна (Pinus sylvestris) встречается и гораздо южнее, но все же там преобладают широколиственные леса – если бы они были родной средой для германцев, название леса бы звучало на их языке скорее производным от «дуба», «бука», «граба» и т. д.

Что касается точек соприкосновения германцев с народами уральского корня, то, впрочем, оно не ограничивалось общей любовью к хвойным лесам. По мнению ряда современных европейских ученых (Страде, К. Виик, А. Кюннап и пр.) германская ветвь индоевропейцев до того тесно общалась с финно-уграми, что восприняла некоторые фонетические особенности их наречий. А.Г. Кузьмин полагал, что германцы заимствовали у народов уральского корня и многие элементы антропонимики (например, ключевые форманты имен: Gunn, Ing, возможно, Hilde) и не только, отмечая, например, у фризов серьезную уральскую примесь. Вопрос: когда это произошло и при каких обстоятельствах? Некоторые считают, что еще в начале неолита, когда, дескать, северные идоевропейцы стали продвигаться в ареал своих соседей. Но для этого придется признать финно-угров автохтонами Северной Европы, для чего, как мы видели, мало оснований. Скорее, речь идет, наоборот, о периоде движения этих самых «автохтонов» со своей реальной уральско-сибирской прародины через Северную Россию в Фенноскандию, в периоде достаточно позднем, когда, с одной стороны, германские языки уже окончательно обособились от остального и.-е. массива, а с другой – появились археологические свидетельства присутствия северо-западных финно-угров на местах их нынешнего обитания. Видимо, речь идет о контактах периода бронзового – начала железного века в том же регионе, где позже Иордан зафиксирует племена как германского, так и уральского корня – в Скандинавии.

Однако есть обстоятельства, указывающие на то, что германцы обитали в «горниле всех народов» еще до появления там уральских народов! Прежде всего, это очевидные следы тесных контактов первых с предками саамов, говорившими на специфическом северном языке нефинского, а возможно даже индоевропейского корня. Исследователь кольских диалектов Г.М. Керт насчитывает 63 заимствования в саамском из германского, произведенные до 700 г. до н. э. Так, саам, ros’s (лошадь) соответствует др. – герм, hrossa в том же значении, aks (топор) – oakse. И т. д. Напоследок – к вопросу об обитателях еловых и пихтовых лесов – добавим, что саамское murr (дерево) подозрительно похоже на готское название еще одного северного дерева – лиственницы – madra.

Возвращаясь к теме «следов на воде», нельзя не отметить и факт отсутствия в германских языках древнего названия моря. Основа mar, mer которая в большинстве других арийских наречиях имело значение «море» (реже «залив» или, в крайнем случае, «озеро»), в германских аналогах этой лексемы, приводимых М. Фасмером означает «болото». Это может означать, что «обитатели еловых лесов» жили где-то не на побережье, а в глубине северного полуострова.

Тохары

Подавляющее большинство исследователей считают именно пратохарские диалекты первыми, отделившимися от индоевропейской общности. Лингвисты вычислили и примерную дату этого отделения – первая половина III тысячелетия до н. э. Но утверждению этого сейчас малооспариваемого тезиса предшествовали многие годы открытий и сомнений.

Уже вскоре после дешифровки немцами Э. Зигом и В. Зиглингом в начале XX в. некоторых памятников древней письменности из Центральной Азии, стало ясно, что они написаны на неизвестном и.-е. языке. Точнее, на двух языках, или ярко выраженных диалектах, названных позже тохарскими А и В. Первооткрыватель этой письменности Зиг, правда, обнаружил, что в некоторых документах язык А вроде бы называется «арси», и на нем говорил «народ арси», но такое определение оставили, как спорное.

«Тохары», «тугри», thagowroi – такое название установилось у среднеазиатских народов для кочевых племен, во II в. до н. э. захвативших эллинистическую Бактрию и создавшему там ряд собственных государств, получивших общее название Тохаристан. В память об этом одна из провинций на севере Афганистана до сих пор называется Тахар. Считается, что эти древние племена сыграли большую роль и в создании затем знаменитого Кушанского царства.

Письменность тохары заимствовали вместе с буддизмом у индусов (алфавит «брахми»), и не раньше IV века н. э. Поэтому более ранние детали их языкового развития неизвестны, как и многое из их истории. Из других источников выяснилось, что в Бактрию тохары проникли с севера, из района Сырдарьи. В свою очередь туда, они попали, по-видимому, из Синьцзяна в Западном Китае. Древние китайские летописи сообщали, что этот район вплоть до Западной Монголии когда-то заселялся племенем «юэчжи» (такова современная огласовка двух иероглифов, которые в древности могли звучать совсем по-другому).

«Юэчжи» некогда были сильным племенем, которое сообща могло выставить до 100 тысяч воинов. Они контролировали большинство оазисов в Западном Китае, включая нынешний район Урумчи. Им подчинялась часть хуннов, еще в конце III в. до н. э. присылавших заложником в ставку главного из вождей «юэчжи» сына своего хана (тогда – типичный признак «вассальной зависимости»).

Однако в 203 г. до н. э. хунны, вытесненные китайскими полководцами с благодатных пастбищ Ордоса, объединились и начали войну и на западе на востоке. Общая численность хуннских войск достигала 400 тысяч человек, и против этих сил не мог устоять никто (даже и китайцы в результате вынуждены были перейти от наступления к обороне и начать строительство Великой стены). В первой половине II в. до н. э. юэчжи были разбиты (по преданию, хуннский предводитель Лаошан сделал из черепа вождя поверженных противников кубок). Одна, меньшая часть («малые юэчжи») вынуждена была перекочевать на юг, в горы Наньшань. Другая, большая часть или подчинилась гуннам, или отошла на запад, где попала под власть усуней. Вероятно, именно эта группа, позже двинувшаяся в Бактрию, и стала называться тохарами (у китайцев – «tuolo»). Часть тохаров оставалась северо-восточнее, в оазисах Яркенда, пока, где-то к XI веку, не была ассимилирована уйгурами.

Тохарские языки, известные по открытым памятникам письменности V–X вв., оказались в лингвистическом отношении сенсацией. Один из индийских исследователей даже написал, что «открытие этого изолированного, но вместе с тем древнего и крайне архаичного языка на окраине индоевропейского мира вновь заставляет размещать прародину индоевропейцев там, где ее расположение было отвергнуто – в Центральной Азии». Внимательное изучение языков А и В, однако привело к выводу, что они не просто архаичны, но при этом более близки языкам западноевропейским, чем восточно-«арийским» индо-иранским наречиям (в частности, по упомянутому «числовому» признаку, тохарские языки – «кентумные», в отличие от «сатемных» иранских). И это притом, что в течении тысячелетий тохары граничили с иранскими племенами в Центральной Азии, и на протяжении последних веков своего существования находились под сильным влиянием культуры Индии.

В этой связи принципиальным становится вопрос, где находилась прародина тохарских языков, ибо по ее локализации можно судить и о прародине родственных им западноевропейских наречий. Соответствующий языковый анализ дал любопытные результаты. Во-первых, тохарские заимствования обнаружены в саамском и наоборот (Гамкрелидзе…, т. II, с. 937), что подразумевает контакты с районом Финского залива, который представлял, судя по гидронимическим данным, древнюю южную границу расселения саамов.

«Общие явления объединяют тохарский язык с балтийским и славянским, – писал немецкий ученый В. Порциг, – …кроме того, особые связи имеются у тохарского языка с германскими и одновременно с греческим – связи, к которым балтийский и славянский языки не имеют отношения… Тем самым определяются относительные и абсолютные координаты места возникновения тохарского языка: оно находится вблизи от германо-балто-славянского пространства, в области рек, впадающих в Балтийское море» (Порциг В., 1964, с. 315–316).

Этот тезис соответствует и данным других наук. Начнем с того, что в качестве археологического эквивалента ранним тохарам была предложена афанасьевская культура на Алтае и верхнем Енисее (эта теория, выдвинутая в начале 70-х гг.

В.Н. Даниленко, завоевывает все больше сторонников). Афанасьевцы – первые скотоводы края – пришли в указанный район двумя волнами: первая около середины III тыс. до н. э., вторая, большая – около 2200 г. до н. э. Около 2100–2000 гг. афанасьевцев вытеснили с Енисея и с Северного Алтая представители так называемой окуневской культуры, в антропологическом облике которых смешались монголоидные и европеоидные черты. В высокогорных районах афанасьевская культура уцелела (примечательно, что как мы видели, именно в алтайских горных районах (Шория) русские исследователи застали изолированные группы «северных европеоидов», которые можно сопоставить с потомками тохар).

Мало того, археологи подтвердили, что, будучи вытесненной из «родных» районов, афанасьевская культура распространилась до Западной Монголии и озера Лобнор – именно в те края, где в I тыс. до н. э. китайские источники упоминают племя юэжчи – tuolo – тохар.

В свою очередь, детали материальной культуры и данные антропологических исследований позволили сделать вывод о происхождении афанасьевской культуры из ямной. Последняя возникла в степях Восточной Европы во второй половине IV тыс. до н. э., однако к III тыс. ее влияние ощущалось вплоть до Южной Сибири. А антропологический тип древнеямной культуры, например, Г.Ф. Дебетц объединял в один ряд с типом афанасьевской и культуры неолитических ладожских могильников, в свою очередь близких западноевропейскому длинноголовому кроманьонскому типу (Дебетц, с. 58–59, 90).

При этом напомним и об упомянутой выше традиции временных захоронений афанасьевцев, которая указывает на их прародину, как географическую зону с более длинной зимой, чем их новые места обитания (напомним, в районе древнего верхнего Енисея тогда располагалась густотравная степь).

Этот вывод дополняет и исследование упомянутых древних тохарских мумий в Урумчи. Помимо чисто европеоидного типа, они отличались от многих азиатских культур одеждой – специфическая расцветка, орнамент, а также сам тип (своеобразные кожаные сапоги, остроконечные шапки) имел параллели в синхронных культурах Европы, в частности, ряда районов Прибалтики.

В свою очередь, в географическом промежутке между восточным углом Балтики (ладожские памятники), и степями Причерноморья (ямная культура) обнаруживается масса любопытных названий рек, легко переводимых с тохарских наречий, например:

Цна (приток Мокши, а также Березины, Оки и т. д.). -tsän (тох. А, В) – «течь». Ср. название реки Теча в Калужской обл.

Ока – уок (пить, тох. А) – не случайно именно к последнему форманту возводят древнее нзвание Амударьи (Ochsus) и Сырдарьи (Jaksart) – см. Гамкр., т. II, р. 940.

Соответственно, казавшиеся А.И. Соболевскому загадочными названия на – икса, – екса, – окша и т. д. (Тулокса, Вуокса, Шилокша и т. д.) протянушиеся цепочкой от Ладоги до средней Волги, могут объясняться из тох. В «yoktsi» (питье).

Таким образом, данные антропологии и археологии и лингвистическая реконструкция, протягивающая цепочку тохарских предков из Центральной Азии далеко на северо-запад к балтийскому речному бассейну, совпадают.

Вместе с тем возвращаясь к (древне)ямной культуре, нельзя не отметить, что она распространялась не только на восток, но и на запад, вплоть до Карпат, а некоторые исследователи считают, что и еще дальше. Такой размах не позволяет искать ее лингвистический экививалент только в пратохарских наречиях. Поэтому возникает вопрос о более точных лингвистических связях тохарских языков.

Италики и кельты

Многие филологи, в частности В.В. Иванов, сближают прототохаров с итало-кельтской группой. Все эти языки относительно близки друг другу и возможно, составляли даже одну общность или, как некоторые лингвисты пишут, длительное время «параллельно развивались». Эта близость проявляется, в частности, в специфическом созвучии ряда наиболее древних глаголов. Ср., напр, sna (древнеирл.) – «плавать», итал-умбр. Snatu – «плыть», тох. tsna – «течь» (плавать). Тоже самое в других областях языка, например относительных местоимениях (рус. кто, что и т. д.), которые в указанной группе от большинства прочих и.-е. групп специфически заканчивались на – г (напр., лат. datur, ирл. tuigear).

Согласно новым археологическим данным, индоевропейцы – носители италийских наречий, попали на Апеннины через Адриатическое море из района нынешних Дубровника, Черногории и Северной Албании (см., напр. «История Европы», т. 1, с. 174–175). Что касается кельтов, то первые письменные свидетельства – греческие около V в. до н. э. и затем раннеримские – застают их в Галлии, частью в Иберии и в Альпах. Там они появились давно, и Юлий Цезарь даже утверждал, что Галлия и есть родина галлов-кельтов. Археологи давно опровергли это мнение, показав, что самые первые памятники кельтов ранней Галыитатской культуры начала I тыс. до н. э. – это территория Баварии, значительной части Чехии и Австрии. По-видимому, протокельты тесно соседствовали с протоиталиками в бассейне среднего Дуная, после чего первые двинулись на запад, а вторые – на юго-запад. Но, если предполагать их соседство в древности еще и с прототохарами, где же может располагаться прародина последних? Опять придется обратиться к археологии. В XV–XIV вв. до н. э. район среднего Дуная, а также всю территорию от среднего Рейна на северо-западе до Трансильвании на юго-востоке занимала так называемая «культура курганных погребений». Где-то из нее недр выделились позже и гальштатская культура, и культуры протоиталиков. Вместе с тем курганы в Европе носят ярко выраженный характер степного происхождения (характерные украшения, оружие, ритуальные глиняные повозки и т. д.). Интересно, что воспоминания о кочевых степях смутно сохранились в культуре кельтов, например, в виде культа коня, а также некоторых предметов специфической степной утвари.

В этой связи интересно, что в сагах ирландцев упоминается о том, что их предки владели землями «Скифии» вплоть до Каспийского моря. На связи кельтов, во всяком случае островных с этой самой Скифией наводит и гидронимика, в частности р. Дон в Восточной Европе и ее точная «тезка» в Шотландии.

В ирландском предании о Лугайде есть поразительно близко звучащие легенды из осетинского эпоса о нартах – и там, и здесь речь идет о поэтическом сравнении стаи воронов с комьями земли, кидаемыми копытами коней, а хлопьев снега – с пеной с морды этих коней (Абаев…, с. 100).

Значительное сходство, выходящее за рамки общих и.-е. антропонимических параллелей, прослеживается и в именах народов ирано-скифского и кельтского круга. Хотя точные значения известны только для части этих имен: например, Sionnah – «лиса», остальные – скорее догадки, поэтому их точная «корневая» связь друг с другом остается предположительной, но все же это сходство интересно:

При этом осетинский филолог В.И. Абаев полагает, что сепаратные латино-осетинские встречи, как и специфически иранские слова в тохарских языках «относятся ко временам, когда предки латинян еще не продвинулись со Средней Европы в Италию, а предки тохаров из Восточной Европы в Среднюю Азию» (Абаев…, с. 123).

Вспомним, что выдающийся искусствовед и историк М.И. Ростовцев писал о том, что скифы, придя в Западное Причерноморье, встретили и усвоили там культуру, тесно связанную с севером Балкан и Средней Европой, здешние могильники с «керамикой, оружием, предметами утвари и туалета… близкими западному гальштату, т. е. раннему железному веку, а затем кельтскому латену» (там же, с. 142). По-видимому эта общность восходит еще к раннему бронзовому веку, когда на Северные Балканы активно проникали степные народы – носители ямной культуры, принявшие участие в создание новых местных культур (см. «Кавказ в системе палео-металлических культур Евразии», с. 204–214, 224–236).

Таким образом, если итало-кельто-тохарская общность и существовала, то она могла возникнуть где-то в степях Восточной Европы. Точнее, именно там она могла распасться, ибо прототохары начали уходить в Азию не позднее второй четверти III тыс. до н. э. Протокельты и италики уже существенно позже откочевали в противоположную сторону, в Центральную Европу, где их пути также разошлись. Настолько, что в эпоху раннего Рима галлы воспринимались как совершенно неизвестный и чуждый народ.

Теперь еще раз сравним вышесказанные лингвистические изыскания с данными археологии. На юге Восточной Европы, между Доном и Днепром в IV тысячелетии располагалась появившаяся из культуры Средний Стог (Мерперт, с. 138) ямная скотоводческая культура, по некоторым вышеуказанным данным, давшая затем импульс афанасьевской культуре Алтая. Вместе с тем ямные памятники распространяются и к западу до Дуная, и можно предположить, что позднейшие курганные культуры Средней Европы также оставило генетически родственное «ямникам» население. Именно ямную культуру, скорее всего, необходимо считать археологическим эквивалентом итало-кельто-тохарской общности (ИКТО).

В свою очередь, как считается, ямная культура выросла из днепро-донецкой и среднестоговской культур конца V–IV тыс. до н. э. – первых неолитических общностей этого района. Как уже отмечалось, эти культуры генетически связанны с северными аналогами до Скандинавии включительно, а население этих культур – в основном мигранты с севера или северо-востока – люди европеоидного широколицего массивного типа (Палеоантропология исследования степного Приднепровья, с. 95).

Если это так, то и истоки ИКТО теоретически можно протянуть еще севернее. Туда, куда теоретически указывают и упомянутые в начале «странности» календаря древних кельтов, отдающего воспоминаниями о каких-то северных, чуть ли не приполярных районах. Туда же возможно указывает название леса у островных кельтов: foraoise, весьма близкая германской этимология слова «лес» – от герм, fohre – сосна, или, чаще, пихта.

Разумеется, подобные построения очень поверхностны, но можно попробовать подтвердить их топонимическими параллелями. За прошедшие тысячелетия карта Восточной Европы сильно изменилась, и все-таки некоторые названия, особенно рек, наводят на определенные аналогии.

– Реки Луга в Ленинградской обл., Лух во Владимирской, Локня, и др. гидронимы, ныне относимые к неизвестным вымершим языкам – ср. или lu (кельт.) – «текущий, быстрый», или шотл., ирл. loch – «озеро» (нельзя не заметить, что название реки и озера в Московской области Локнаш созвучно знаменитому гидрониму Лохнесс в Шотландии).

– Дубна (названия сразу нескольких рек в Центральной России) – обычно предлагаются балтийские параллели, но возможно ср. с древнеирл. Dubh – черный. Есть и аналогия с dubr, dubron (кельтский формант, обозначающий воду), особенно в отношении р. Дубронивка на западе Московской обл.

– Кимры (город в Тверской обл.) – ср. название племени кимвров (германизированных кельтов?) и упоминавшийся валлийский топоним kim-ru «земля, страна сородичей».

– Кянда (река) в Архангельской обл., Конда в Карелии. Обычные производные от саам. Kondok – «земля для оленей» – для гидронимов сомнительны. Зато можно сравнить с condati (кельт.) – слияние рек.

– Самара (приток Волги) и Sambra, Samara (кельт, «спокойная») – река в Галлии (ныне Сомма).

– Турья (приток Припяти) и Turia (предположительно, кельтское название нынешней реки Гвадалквивир в Испании).

– Шульга (река на юге Новгородской обл.) – Sulga (река в Галлии, приток Роны).

Ср. также этноним:

Самниты 1. Племя в Средней Италии 2. Одно из племен Северной Скифии (Буданова). Наконец, вспомним пиктов (Pictae, Picti), народ, проживавший в северной Британии и позже вытесненный оттуда скоттами. Сходство их обычаев с обычаями скифов (включая привычку татуировать, раскрашивать тело – отсюда их латинское название, буквально: раскрашенные) отмечали еще древние историки. Комментатор Вергилия, Servius приводит даже легенду об их переселении в древности из Причерноморья. Не есть ли в этом отголосок воспоминаний об общем движении с востока предков кельтов и тех же италиков?

Нельзя не отметить, что очень близкими были контакты предков кельтов и древних индийцев. Это заметно даже по их мифологии. Братья Рис сравнивают предания о бороздящих воды восьми арийских божествах-Адитьях с легендой о восьми сыновьях Миля, приплывших в Ирландию. В том и другом мифе одинаковый мотив жертвоприношения, при этом имена Арьяман и Эремон очень созвучны, а их носители близки по функциям: первый – вождь древнеиндийских Отцов (Питаров), второй – предводитель предков ирландцев (А. и Б. Рис, с. 120). До сыновей Миля Ирландию населяло пять последовательно сменявших друг друга племен. «Ригведа» говорит о пяти родах, приплывших когда-то в Индию (там же, с. 119). Вряд ли эти герои и народы имеют близкое отношение к Южной Азии и Западной Европе, однако общее строение мифов, числовая символика, близость именослова говорят о возможном общем источнике далекой древности. Жорж Дюмезиль сравнил три свободных класса кельтского общества с брахманами (жрецами), кшатриями (воинами, царями) и вайшьями (земледельцами) – кастами (варнами) древнеиндийского общества.

«Трехчастное» деление вроде бы прослеживается и в других индоевропейских обществах, но здесь совпадение наиболее ярко выражено. При этом и в Индии, и в Ирландии каждая каста, или класс, включая несвободных, ассоциируется с определенной стороной света, причем эти ассоциации в большинстве случаев совпадают (с той лишь разницей, что древний трактат, написанный на санскрите, помещает жречество на сакральном севере, а кельтская традиция – на западе) (там же, с. 148) У кельтов право занять определенную территорию воплощалось в праве зажечь над ней костер. Возжиганием огненного жертвенника в «Ригведе» боги обеспечивают себе право владения страной (там же, с. 179). При этом «очаг владения» и в индийской, и в кельтской традиции дублировался другим костром – в честь богов (там же, с. 184–185). Неделя у кельтов состояла не из семи, а из девяти дней, а точнее, ночей, а месяц – из трех таких недель и, соответственно, двадцати семи ночей, что, по всей вероятности, «соотносимо с двадцатью семью знаками лунного зодиака. Параллели можно найти и в индийской мифологии, где луна, царь Сома, имеет двадцать семь звездных жен, с каждой из которых он проводит одну ночь месяца» (там же, с. 220). По поверьям, существующим в Бретани, первая ночь невесты принадлежит Богу, вторая – св. Иосифу, третья – святому-покровителю и лишь четвертая – мужу, что сильно напоминает четырехчастную индийскую схему: сначала каждой невестой обладает Чандра – луна, затем гандхарва – дух воздуха, затем Агни (божество огня), и только затем – земной супруг (там же, с. 316).

Менее заметна, но также прослеживается связь индоиранской и древнеиталийской традиции. По некоторым данным, у италиков также был «очаг владения», а Авеста и древние памятники Апеннин (Игувинские таблицы) дают настолько схожее с Авестой обозначение жреческой коллегии, что исследователи готовы «постулировать совместное обитание протоиталиков и протоиндоиранцев где-то в неопределенной точке Центральной Европы не позже III тыс. до н. э.» (Лелеков…, с. 52).

В целом верное замечание, но не сместить ли эту точку контактов несколько восточнее? Судя по иранско-кельтским «степным» параллелям, такое соседство между предками галлов, италиков, персов и индусов могло установиться в ямный период Северного Причерноморья, в период перехода к кочевничеству. Однако особые «переклички» между мифологией островных кельтов (ирландцев, валлийцев) и памятниками, написанными на санскрите, этим не объяснишь. Возможно, причина всему – «северная раса» ирландских преданий, Туата де Данан, которую мы отождествляем с последними обитателями Гипербореи, располагавшейся, как уже указывалось, между Скандинавией и Шпицбергеном. Первая волна обитателей «крайней земли» ушла на юг через Кольский полуостров и Карелию. Вторая, значительно позже, с гибелью последних остатков Гипербореи в волнах Баренцева моря, постепенно перемещалась на юго-запад по цепочке тогда еще существовавших островов (одним из которых, возможно был легендарный Туле) и в итоге добралась до Ирландии.

Иллиро-венетские племена и фракийцы

При этом на места прежнего обитания предков кельтов и италиков на севере Балкан пришли иные племена, двигавшиеся, видимо, из Прибалтики. Во всяком случае, в XIX – нач. XX вв. ученые написали массу трудов, где обосновывали теорию миграции на Балканы с севера в конце бронзового века. Главенствующую роль в этих теориях отдавалось племенам иллирийцев, которые считались чуть ли не главным и наиболее развитым индоевропейским этносом древности, позже передавшим культурные импульсы римлянам, грекам и др.

Развивая эти построения, патриарх германской филологии Ю. Покорный даже выдвинул концепцию «Великой Иллирии», которая, по его мнению, простиралась в бронзовом веке с севера на юг от Балтики до Эгейского моря и от нижнего Дуная до Британских островов. Не все историки приняли столь «масштабную» теорию, однако признали, что определенные доказательства для нее есть. В частности, И.Л. Маяк в книге «Рим первых царей» пишет о том, что иллирийцы в древности распространили свое влияние на центр и юг Апеннинского полуострова, появившись там практически одновременно с италиками: «Иллирийские следы… усматривают в этнониме авзонов, в культах быка и волка и в погребениях в деревянных ящиках, приписываемых яподам… отголоском иллирийского присутствия в Лации можно считать и имя одного из альбанских царей, деда Тиберина, Каписа». Автор указывает и на эмигранта из Трои легендарного Энея, который, был дарданом, а значит, иллирийцем. Таким образом, этот этнос распространился от холмов будущего Рима на западе до гор Малой Азии на востоке.

Однако нас интересует их многочисленные следы, которые тянутся с севера на юг. Прежде всего, это гидронимы, включающие специфический формант dr, dra в значении «вода»: Драва, Дрвеница, Драве – в южной Прибалтике, Драва, Дрина – на Балканах.

По мнению академика О.Н. Трубачева, корни названия известной области Далмация на юге на самом деле лежат в нынешней Восточной Германии, где сохранились следы аналогичных топонимов, изъясняемых из языка «северных иллирийцев, или иллиро-венетов» (от *delm – «овца»). Аналогичный след от балканского гидронима *daksa «море», также ведет на север. Совпадают гидро– и топонимы Alsa в римской Иллирии и в Литве. «Широкое совпадение топонимики Иллирии и Прибалтики – факт, прочно установленный», – резюмировал данные о таких «следах» А.Г. Кузьмин (Об…, с. 61).

Впрочем, линия Север – Юг выстраивается и для других народов Балкан. Показательно, что такой важнейший для древности термин, как «река», почти идентичен у балтов (ире) и фракийцев (ира). То же касается топо– и антропонимов, например, Kabelh во Фракии соответствует Cabula в Пруссии. Как пишет Ю.В. Откупщиков, «большое количество балто-фракийских ономастических изоглосс… позволяет этимологизировать фракийские имена собственные, опираясь на балтийскую апеллятивную лексику» (Балто-славянские…, т. XVI, 2004, с. 113).

Такие отечественные авторитеты языкознания, как В.Н. Топоров, О.Н. Трубачев и другие протягивали и протягивают все больше таких лингвистических цепочек: гидронимы в Литве Margis – p. Margus в Мезии, местечко Salonithen в Пруссии – Салоники в Греции, город Каунас в Литве и его древний «тезка» в малоазийской Карии, древнее название Скандинавии Scandza, Scandia – Scandon (горы в Далмации). Есть и немало этнических параллелей: Пруссы в Прибалтике – Прусиас (имена царей в Вифинии, там же город Прус), Бурии – германское племя на Одере, бурии – племя в Иллирике. Асдинги, астинги – одно из племен вандалов, асты – фракийское племя близ Босфора.

В пользу древних связей населения Балтики и Балкан говорят и некоторые имена богов и личные имена:

Северный след имени «Аполлон», протянувшийся через Иллирию к низовьям Немана, получается тем глубже, чем больше он дополняется анализом преданий о «нордической» Гиперборее, куда, по легенде, Аполлон летал из Дельф в лебединой упряжке. В частности, Аполлодор Родосский записал миф, согласно которому янтарь – застывшие слезы Аполлона, пролитые божеством, когда Зевс сразил его сына Асклепия. Стоит напомнить, что, как и сейчас, в древности подавляющее большинство этих твердых «слез» добывалось в Прибалтике.

Любопытна и другая легенда, известная нам в пересказе прусского писателя Луки Давида (XVI в.): якобы, некие ученых мужи из Вифинии (опять напомним про тамошний г. Прус) где-то в раннем средневековье предприняли путешествие на север, в Пруссию, где нашли людей, отдаленно понимающих их речь. Несмотря на путанность, легенда эта, возможно, свидетельствует о том, что связи между Прибалтикой и югом сохранялись еще долго.

Подтверждение «балкано-балтийской» теории представили и археологи, нашедшие определенную связь между находками на Западных Балканах и памятниками лужицкой культуры (XIII в. до н. э. – VIII в. н. э., в основном на территории Польши).

Впрочем, ряд ученых полагает, что след с Балкан тянется глубже в Восточную Европу. Так, отмечаются массовые скопления гидронимов, похожих на западно-балканские, на Северной Украине – от Припяти до верховий Днестра. Но это может лишь доказывать, что часть иллирийцев – также, как тысячелетие спустя готы, на своем пути с берегов с Балтики предпочла обходить Карпатские горы.

Греки

То, что предки греков не были автохтонами Эллады, было известно античным авторам, начиная с Геродота. Правда, и «отец истории» знал только, что в незапамятные «времена Девкалионовы» его соплеменники-дорийцы жили на севере страны, в районе нынешних Салоник, затем распространились до подножья Олимпа, и далее – на всю Грецию.

До греков на юге Балкан и на западе Малой Азии обитал народ пеласгов, язык которых, по определению того же Геродота, был «варварским», непонятным эллинам. Эта непонятливость не помешала грекам активно заимствовать из этого языка огромный слой лексики.

Как пишет крупнейший ученый-балканист Ю.В. Откупщиков, заимствованными оказались названия деревьев и растений: лавра, кипариса, гиацинта. Животных – дикого быка. Огромный слой строительной лексики (печь, глина, комната, мост, башня, акрополь и т. д.), а также социальных терминов (царь, правитель, народ, раб). Из металлургии (железо, свинец и даже само слово металл), военного дела (панцирь, дротик, меч, секира). Из мореплавания (канат, управлять кораблем, палуба). Да и сам термин «таласса» – море едва ли индоевропейский, если не считать шатких аналогий, напр, со слав, «дол» – долина в смысле чего-то глубокого. Внушительный пласт религиозной лексики, включая чуть ли не большинство имен богов и героев – также не исконно греческие. (Откупщиков, с. 3)

Учитывая, что значительная часть этих заимствованных слов имеет неиндоевропейскую структуру и специфические окончания на – ссос и – инф (имеющие аналогии в древней Малой Азии), филологи предполагают, что упомянутый субстрат имел неиндоевропейское происхождение. Несомненно, к нему имел отношение язык пеласгов – непосредственное или нет, другой вопрос. Многие считают, что пеласги были первой волной индоевропейцев в Элладе (родственной карийцам или иллирийцам), заимствовавших культуру доарийского населения и затем передавших эту культуру (вместе с лексикой) эллинам.

В любом случае, протогреки, заселяя юг Балкан, застали здесь более развитую, чем их собственная, цивилизацию, и заимствовали ее социальную, строительную, металлургическую и прочую лексику.

Отсутствие в исконном греческом лексиконе названий южных растений указывает на северное расположение прародины ахейцев. Отсутствие не только основных морских терминов, но даже самого исконного термина «море» подразумевает, что эта прародина находилась вдали от соленых пенистых волн. Где же именно?

Собственно греческие легенды мало проясняют этот вопрос, лишь смутно указывая на северную часть Греции, откуда дорийцы начали заселение всей страны. Впрочем, исследователи уже в XVII столетии видели в эллинских преданиях о Гиперборее, о ее мистической связи с Аполлоном воспоминания о значительно более северных землях.

В частности, первый шведский языковед и собиратель памятников рунического письма Юхан Буре (1568–1652) писал, что «древнегреческие культы имеют скандинавские истоки», а его последователь философ и поэт Георг Штэрнъельм (1598–1672) отождествил Аполлона с Одином, сына Одина Ньёрда – с Нордом, который в греческом переводе стал Бореем, гиперборейского мудреца Абариса – со скандинавом Ивартом. Остров гипербореев Эликсию он локализовал как нынешний Хелигсонд в Западной Норвегии. В свою очередь, Олоф Рудбек (1630–1702) пошел еще дальше, практически отождествив Гиперборею с легендарной Атлантидой, которую он расположил близ Скандинавии. При этом имя обитателей северной страны, как считал шведский профессор, было эллинами искажено и вместо древнесеверного слова «yfwerbornes» (в значении «благороднейшие») у Диодора Сицилийского, Геродота и прочих античных авторов возникло якобы греческое слово гипербореи. Разумеется, в этих теориях присутствовал существенный элемент натяжек и фантастики (см. далее – об истоках норманизма), однако современные лингвисты и археологи также находят доказательства глубокой связи между крайним севером и югом Европы.

Так, швед Фритьоф Халльман в работе «Загадка лабиринтов» пишет, что встречающиеся почти по всей Европе и сложенные в глубокой древности из камня кругообразные сооружения диаметром 15–25 метров, имели исходной точкой Скандинавию. Там это были своеобразные площадки для весенних хороводов, до сих пор празднуемых в Швеции и Финляндии. Эти действа, имевшие в прошлом сакральное значение, искаженно отразились в предании о критском лабиринте и нити Ариадны. Этот же священный «хоровод» был изображен на щите Ахилла, о чем упоминает Гомер. Само слово «Троя», возможно, восходит к корню, означавшему такую ритуальную площадку, а сам легендарный город возник на ее месте.

По-своему подошел к вопросу о корнях эллинов И. Тэйлор. Проанализировав древнегреческие мифы и «растительную» лексику, он пришел к выводу, что одним из наиболее типичных представителей ранней эллинской флоры был бук, причем древнее его название постепенно стало названием другого дерева – дуба. Т. е., «греки шли из района, где царствовал бук, туда, где был дуб» (Taylor, р. 26). Этот аргумент, безусловно, исключает из кандидатов в прародину «данайцев» южные и большую часть северных районов Европы (так, в Дании в бронзовом веке бук был представлен слабо по сравнению с дубом). Вместе с тем границы этих поисков можно продвинуть на северо-восток, т. к. пыльца бука встречается в слоях III тыс. до н. э. по всей территории Белоруссии и далее вплоть до низовьев Даугавы.

Хетты

Древний хеттский миф, который цитировал, в своей книге «Древние хетты» исследователь-филолог Вл. Ардзинба, повествует о солнце, которое похищается океаном, а затем снова встает из морских волн. Нетрудно предположить, что этот миф сложился далеко от исторической Хеттской державы, которая только в период расцвета расширила свои границы до морского побережья (в Сирии). Если речь шла о прародине хеттов-неситов, то этот сюжет нам дает некоторые, хотя и размытые представления о географии этой территории: с востока (откуда восходило солнце) и с запада (где оно садилось) эту землю окружало море. Такие параметры подходят под остров или полуостров. Вероятно, он должен быть немалым, чтобы вместить протохеттов (племя достаточно большое, в короткий срок подчинившее себе половину Анатолии). Навряд ли при такой географии этот полу– или остров был вытянут с запада на восток, ибо тогда в мифе бы отразилось, что солнце и в период зенита (на юге) находится над океаном.

В Евразии (еще никто, кажется, не искал индоевропейскую прародину в Африке) подходящих территорий немало. Попробуем сузить ареал поиска с помощью введения других данных. Археология, к сожалению, дает не слишком много. Материальная культура Хеттского государства сложилась на почве местной малоазиатской, в ней с трудом можно выделить привнесенное индоевропейскими пришельцами. Очевидно широкое использование (известное и из письменных источников) боевых колесниц. Но насчет того, где они впервые появились, у ученых нет единого мнения. Раскопки дают косвенные подтверждения в пользу того, что первая индоевропейская волна пришла в Малую Азию с запада, а не с востока. Это видно по разрушениям, которые последовали в Трое I (а также II и III) и сопредельных западномалоазиатских городах в первой половине III тыс. до н. э. – то есть во время, когда в Анатолии предположительно и появились индоевропейцы-протохетты. Более того, определенную цепочку можно протянуть и далее на северо-запад. С конца IV тысячелетия до н. э. протогорода культуры Винча на Среднем Дунае и южнобалканские поселения переживают бум фортификации, и, несмотря на это, подвергаются пожарам и разрушениям. Весьма вероятно, что орды неких завоевателей именно по этому маршруту прошли вплоть до продуваемого ветрами анатолийского плато.

Хетты пришли туда не одни, а в компании еще двух индоевропейских этносов. Ассирийские таблички самого начала II тыс. до н. э., найденные в Каппадокии, содержат, помимо хеттских, лувийские имена. Судя по ним и другим палеографическим данным, несмотря на чрезвычайную близость, хеттский и лувийский языки уже разнились достаточно, чтобы предположить их размежевание не позднее середины III тыс. Севернее хеттов, почти выходя к юго-восточной части Черного моря, расположилась страна, звавшаяся ассирийцами Пала. Одноименный индоевропейский язык сохранялся в этих местах до начала I тысячелетия до н. э., а имя местного народа и самой страны (у халдеев – Пулуа, Палаини) и значительно позже. В VIII веке армянский летописец Зеноб Глак записал легенду о постройке тремя братьями «в стране Палуни» города. Забавно, что это чисто местное сказание отождествили с преданием о постройке далеко за морем, «в земле полян», города Киева и использовали для удревнения истории этого города до 1500 лет (см. часть II).

Палайцы шли в Малую Азию через Балканы – по крайней мере, среди немногочисленных гидро– и топонимов, которые можно привязать к названию этого народа, есть гора Palaiste в Эпире и река Palaistinos во Фракии, позже известная как Стримон (Струма). Многие ученые связывают палайцев с филистимлянами – одним из индоевропейских «народов моря», завоевавшим во II тыс. до н. э. часть Восточного Средиземноморья (и от кого свое имя получила земля Палестина).

Правда, это предположения. Самоназвание лувийцев и палайцев неизвестно – ибо мы знаем их по именам, данным им соседями. Хетты, как следует из их собственных клинописных табличек, именовали себя «хатти», «хетти», а также неситами. Последнее название происходит от одной из столиц их державы – Неса. Название другой столицы – Хатту-сас, наоборот, производно от этнонима. Но что он значит?

Уже вскоре после расшифровки в 1915 году Бендржихом Грозным письменности хеттов, было обнаружено, что религиозные тексты этого народа написаны на двух языках: на собственно индоевропейском «неситском» и втором, который в этих текстах называется «hattili». Он до сих пор представляют собой загадку для исследователей, поскольку достоверные значения известны лишь для двух с небольшим десятков слов этого языка. Такой скудный материал, значительно меньший, даже чем имеющийся этрусский, не позволяет уверенно определить место этого языка в ряду известных семей и групп.

Во всяком случае, достоверно нельзя сказать, что его основа неиндоевропейская. Так, например на hattili царский трон назывался «халмасуита». Нетрудно в первой части слова усмотреть славянскую и германскую аналогию: «возвышенность, холм», «holm», во второй – общеиндоевропейскую основу s-t – сидеть. Титул самого царя – «табарна», созвучно кельтскому личному имени Tabarn и в основе имеет индоевропейское b-r, b-r-n – «превосходный», «избранный» (ср. иран. barin, арм. – barjr и т. д.). В то же время некоторые другие слова этого языка, возможно, имеют кавказское звучание, что говорит о его сложном генезисе.

Ритуалы возведения в царское достоинство предписывали хеттским владыкам в один из торжественных моментов переобувание в «хаттскую обувь». Уже этот факт заставляет предположить, что хатты занимали высокую ступеньку в иерархии древнего индоевропейского государства. Воспоминания о хаттах и их языке были удивительно живучи. Так, в осетинском варианте эпоса «Нарты» упоминается хати-аг ывзаг – «хаттский язык», на котором правители нартов разговаривали между собой и с главным богом. Персидский поэт Фирдоуси называл письменность Хазарии «хаттским почерком».

Загадку происхождения этого народа может объяснить расшифровка его имени и его этнические связи. В ближайшем окружении малоазиатского государства мы не находим никаких параллелей. На севере Сибири есть реки Хатта, Хатанга, предположительно «родственные» енисейскому народу кетов. Однако это очень далеко от Восточной Анатолии, к тому же не обнаруживающей никаких других связей с палеоазиатскими сибирскими языками.

Разрешить проблему поможет, как ни странно, школьный учитель. Тот, который преподавал премудрости языка будущему немецкому писателю Герману Гессе. Учитель звал ученика Hattus, поясняя, что именно так звучит его фамилия по-латыни. Оказывается, фамилия Гессе восходит к топониму немецкой земли Гессен, а та, в свою очередь, обязана названием древнему германскому племени Hattus. Последнее пришло в Среднюю Германию в последние века до новой эры, вытеснив кельтов-вольков. Пришло, как и остальные гонимые похолоданием и наступлением моря германцы, с севера.

Каким образом эти Hattus, или хатты, могли быть связаны с hattili, или хаттами на далеком юго-востоке? Продолжим топо– и гидронимические разыскания. На юго-западе Турции славится живописностью курортное местечко Мармарис. Согласно версии некоторых туристических справочников, название его не слишком курортное, и восходит к хеттскому слову marmar, которое примерно переводится как «болото». Это предположение, конечно, следует принимать с осторожностью – и на болото (во всяком случае, сейчас) эти края не похожи, и традиция все-таки привязывает данный топоним к позднесредневековой крепости с греческим именем Maramaros – «блестящий».

Однако в этой версии все-таки что-то есть. Пройдемся по географическим словарям, и обнаружим схожее название исторической местности в бассейне Тисы, у румын звучащее как Марамуреш. Название этой местности румыны толкуют со своего языка как «Великий Муреш», но это явно народная этимология – ничего «великого» ни по размерам, ни по исторической значимости этот край не представляет. Зато его название у соседних, в т. ч. славянских народов – Мармарос – заставляет предположить как раз этимологию с болотом: долинная часть этого края и раньше, и сейчас часто подвергается сильным затоплениям во время разливов реки Тисы.

Еще далее на северо-запад, как писал некогда Плиний, находился другой схожий гидроним: «Филемон сообщает, что он (северный океан) у кимбров называется Morimarusa, то есть мертвое море». Кимбры (кимвры) – германское племя, жившие на Ютландском полуострове, в свое время более обширном. В конце II века до н. э. последовало сильное наступление моря и затопление многих земель, в результате чего кимвры вместе с тевтонами вынуждены были переселиться на юго-запад. Тысячелетиями раньше Северное море затопило другие населенные острова и прибрежные территории (у Гельголанда, в районе Доггер-банки и т. д.). Может быть, в память о жертвах многочисленных наводнений оно и получило название «мертвого»?

При этом гидроним morimarusa – не германский, и вообще не трактуется из современных языков Северной Европы. О.Н. Трубачев пишет: «Можно довольно уверенно сказать, что это выражение на индоевропейском (негерманском) языке и глоссируется оно у Плиния весьма правдоподобно: «mortuum mare, мертвое море». Похоже, что римский географ, услышав этот термин через посредников, трактовал его по латинскому созвучию, а реальное значение могло быть несколько иным. Значение «болото» (как и близкие к нему «топь», «мертвое озеро» или, в конце концов, «море») подходило для зыбучих песков и часто затопляемого побережья юго-западной части Северного моря как нельзя лучше. Не есть ли это древний гидронимический след предков хеттов?

И не нужно ли добавить к нему другие на линии между Малой Азией и Северным морем? Где-то в Мисии (нынешняя Болгария) древние авторы помещали реку Cetius, а недалеко от нынешней Вены, на границе между римскими провинциями Нориком и Паннонией, отмечали гору с таким же и при этом подозрительно близко по созвучию имени народа хеттов названием. Да и сама область Норик не есть ли двойник области и священного города в земле хеттов – Нерика?

Возможно, из этих топонимических исследований следует, что следы протохеттов надо искать в районе Ютландии? Последняя неплохо подходит под указания мифа об «умирающем-воскресающем солнце»: большой полуостров, вытянутый с севера на юг. Движение из Ютландии на юго-восток, возможно, происходило в конце IV – начале III тыс. до н. э. Датские историки утверждают, что очаг формирования так называемой культуры воронковидных кубков находился именно там, и оттуда эта культура (многими признающаяся за праиндоевропейскую) и ее носители продвинулись через Эльбу и Карпаты далее к Причерноморью. Последние заметные следы ее найдены в нынешней Молдавии, где она, видимо, потеряла первоначальные черты, а ее генерирующий этнос постепенно смешивался с «балканоидами». Но если импульс движения не потерял силу, он должен был привести эту «модерированную» этнокультурную общность именно в Малую Азию.

Этому предположению есть определенное антропологическое доказательство: хетты подразделялись на два типа: брахикранный и долихокранный и таким же смешанным было некогда население первоначального ютландского района культуры воронковидных кубков. При этом облик т. н. «человека из Толунда» (хорошо сохранившегося в датских болотах трупа раннего железного века) весьма похож на отчеканенные в малоазийских скалах профили хеттских воинов.

В этой связи можно предположить следующее. Как уже упоминалось, в Южной Скандинавии в конце IV тысячелетия до н. э. сформировалась разновидность культуры воронковидных кубков, останки которой свидетельствуют о бурном развитии скотоводства и огненно-подсечного земледелия. Однако в первой половине III тыс. до н. э. земледельческие площади резко сокращаются, число стоянок тоже – население уходит. После непродолжительных остановок, возможно, на среднем Дунае и на севере Балкан «хатты» перешли в Малую Азию, сокрушив по пути протогорода «средиземноморцев». Здесь переселенцы стали оседать и смешиваться с местным населением. Поначалу хатты не могли создать большого грозного государства и выступали лишь в коалиции с другими народами. Хроники Аккада повествуют, что во времена Наромсуэна (2236–2200 гг. до н. э.) на их страну «напали враги – 17 царей, в том числе Памба, царь Хатти». Положение изменилось после «климатической катастрофы», которую как мы упомянем ниже, можно отнести к 2193 году до н. э. Жестокая засуха ударила по цветущим цивилизациям Месопотамии и Сирии. В то же время изменения климата подстегнули северные народы к новому броску на юг. Около 2100 г. до н. э. новая волна индоевропейцев проходит через Дарданеллы (пролив тогда более узкий, чем ныне) и, спалив Трою IV и другие укрепления на западе Малой Азии, оседает в ее центральной и восточной части. Там новые пришельцы входят с родственными им хаттами в союз, положивший начало могущественной Хеттской державе (причина замены «а» на «е» в древнем этнониме неясна, возможно, ее привнесла именно вторая волна пришельцев).

После столетий могущества и процветания эта держава канула в Лету вместе с народом, давшим ей имя. Однако само имя хаттов из истории не исчезло. Как мы уже упоминали, в последние века до новой эры откуда-то с севера, возможно из Ютландии или Южной Скандинавии, пришли в нынешнюю землю Гессен этнонимические двойники мало-азийских хаттов – хатты-германцы. Вполне вероятно, что это были не просто двойники, а дальние родственники. История полна примерами, когда часть того или иного племени переселяется в чужие края, а часть остается в родных местах. Поэтому один и тот же этноним может появляться на самых разных территориях. Причем люди-отпрыски одного и того же корня могут говорить уже на разных языках и с трудом помнить о своем родстве. Классические примеры: предки венгров – угры, прошедшие в средневековье от Камы до среднего Дуная, но оставившие на северо-востоке далеких родственников (югра), руги прошедшие из Прибалтики до Причерноморья, а затем до Паннонии, Италии и т. д.

В итоге осколки некогда единых этносов рассыпались на огромных европейских пространствах, и часто будучи частично ассимилированы местными народами, все-таки сохраняли свое единое имя.

Что касается хаттов, то они тоже рассеялись по Европе и Азии, только этноним их претерпел некоторые изменения. Историки давно обратили внимание на сходство имен хатты, юты (давшие название Ютландии), готы, гауты, наконец, ёты (одна из народностей – предков шведов). Сходство тем более разительное, что начальное h или g в разных транскрипциях могло то появляться, то исчезать, а гласные – чередоваться. Все эти племена в разное время вышли из одного района, – Южной Скандинавии, а может быть, конкретно из области Ёталанд, давшей имя им всем. Более других прославились готы, которые, вырвавшись с исторической родины «подобно пчелиному рою», потрясли своими набегами всю Европу от Приазовья до Пиренейского полуострова. Готы быстро восприняли культуру завоеванных народов, создали свой алфавит и письменность, рано обратились в христианство (арианского толка). Может быть поэтому история этого племени более полно отражена в средневековых анналах. Однако содержание последних мало интересовало бы нас в связи с излагаемой историей индоевропейцев, если бы не одна существенная оговорка у историка VI в. Иордана. Он, сам гот по происхождению, называет свой народ гетами. В свете указанного чередования гласных деталь как будто маловажная, но Иордан настаивает: пришельцы из Скандинавии и известное с древности племя в низовьях Дуная (геты) суть один и тот же народ.

Автор труда «О происхождении и деяниях гетов» приводит генеалогию готских королей, включая Берига, который вывел свое племя из Скандзы (Скандинавии) и Буребисту, создавшего могущественное царство в Подунавье. Между тем, до сих пор историки считают, что готы – племя германского корня, а геты – фракийское, и их пути пересеклись не ранее II века н. э. в Причерноморье. Конечно, в трудах Иордана много натяжек и явных несоответствий реальной истории. Так, рассказы о сражениях готов с «египетским царем» на Ниле и походах готских жен-амазонок в Закавказье и Сирию, мягко говоря, сомнительны, также как и размеры «державы Германариха», куда якобы вошли все народы от Азовского моря до Финского залива. Но это еще не основание не верить всему повествованию Иордана. Его описание Скандинавии – фактически первое в истории – довольно близко к действительности. Путь готов с севера через нижнюю Вислу в Северное Причерноморье подтверждается археологами (вельбарская культура). Возможно, есть зерно истины и в объединении истории готов и гетов. Последние внесли особенно яркий штрих в историю во времена Буребисты (I в. н. э.), когда их государство раскинулось от Ольвии до Паннонии и угрожало римскому владычеству на Балканах. Но впервые геты были зафиксированы в письменных источниках в VII в. до н. э., когда греческие колонисты стали осваивать Причерноморье.

Геродот считал это племя фракийским («самым храбрым и честным» среди них), однако живший ранее этого автора Гекатей Милетский, а также лингвистические и археологические исследования показывают, что в древности это были разные этносы (Златковская…, с. 3–7). Мало того, современный историк на основании текста короля Альфреда Великого о переселении в Англию гетов (Geat) делает вывод о том, что, возможно «следует признать соседство (или родство?) «гетов» и «ютов» (Кузнецов…, с. 67). Т. е. опять речь идет об исходной точке, или «утробе, порождающей племена» на севере Европы. А Иордан просто смешал в своем рассказе две разных волны одного и того же этноса – волны, приход которых к Дунаю разделило тысячелетие или даже более.

А еще ранее в том же направлении проследовала еще одна, самая первая волна – хаттов.

Остальные племена

Жители северо-запада Малой Азии – фригийцы – были ближайшими родственниками армян, что ощущалось даже в эпоху Греко-персидских войн. В частности, в войске Ксеркса армяне стояли под одним с фригийцами флагом, были одеты и вооружены подобно им. Это подтверждают и отдельные примеры из «языка земли» (например, топоним Gordium во Фригии и Gordiae в Армении).

С другой стороны, по Страбону фригийцы происходили из Фракии. Однако и это, по-видимому, был только промежуточный этап в расселение этих и.-е. народов. Например, В. Стецюк помещает прародину фригийцев недалеко от фракийской, где-то между Десной и Сеймом. В свою очередь О.Н. Трубачев, на основании гидронимических данных, выводит где-то к северу от Нижнего Дуная родину протоармян (Трубачев. Этногенез…, с. 148–149). Примечательно, что предок прародителя армян Гайка (Хайка) носил имя Тирас (Античная…, с. 12) идентичное древнему названию реки Днестр.

В свою очередь, ряд ученых сближает армянский и фригийский языки с греческим и делает предположение о существовании в древности общности этих наречий и о том, что ее носители назывались «тевкры» (ВДИ, 1995, № 3).

Вышесказанное подкрепляется множеством других этнонимических параллелей между Северной Европой и Балканами, уже отмеченных выше, а также Малой Азией:

Фризии, или фригии (frisii, frigii), племя на севере Германии – фригийцы в Малой Азии.

Хавки, или хайки (chauci, chaici), германское племя – хайки, самоназвание древних армян. Предание связывает его с именем героя, восставшего против власти Вавилона, но это может быть только легенда.

Тевкры, тевктеры, племя к востоку от Рейна – тевкры – одно из имен троянцев.

Даны, германское племя, давшее новое название бывшей Ютландии – данайцы, один из этнонимов древних греков в период Троянской войны, известный по творениям Гомера: «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

Хермиония, город по соседству с ленедарными Рипейскими горами – Хермион, город в Греции (Арголиде).

Естественно, южная половина этих этнономических пар стала известна ранее, чем северная. Потому что юг входил в «цивилизационную зону», оставившую нам памятники письменности, а север, как считается, начал свою письменную историю не ранее чем со II века н. э. (первые руны). Но общее направление движения европейских народов было как раз с севера на юг. Если Иордан называет Скандзу «утробой, порождающей народы», эти слова являются указанием на такой вектор. И, возможно, дают ключ к разгадке происхождения самого названия северного полуострова, над которой давно бьются филологи. «Скандза» (у Иордана), или «Скандия» (у Плиния), позже «Скандинавия», с трудом переводится с любого иного языка, кроме санскрита, где значит «излитая, изливающаяся». Такое же имя – Сканда – носит герой древнеиндийского эпоса, вознесенный якобы небесной рекой Ганга к звездам Плеяд, а потом возглавивший войско богов. Возможно, это также отзвук воспоминаний о далекой северной родине, а шесть голов и двенадцать рук Сканды символизируют разные народы, «излившиеся» из Гипербореи и растекшиеся по разным углам Евразии.

Как бы в подтверждение этого тезиса С.В. Жарникова и А.Г. Виноградов выделяют много названий рек в Скандинавии и Северной Германии, которые (как и реки русского Севера – см. ранее) имеют определенные аналогии в санскрите. Например, Арна – arna («волна, поток»), Судон – sudana («щедрая»), Вена – vena («река»). Еще больше таких совпадений, считают авторы, в названиях североевропейских племен:

* Последний, напоминают Жарникова и Виноградов, после мести пандавам ушел куда-то на северо-запад, в область Ашвирас («Голова лошади»), в которой авторы видят арийскую прародину – Кольский полуостров.

Эта и другие аналогии кажутся вам слишком смелыми? История полна гораздо более удивительных параллелей, а сравнительная филология – и подавно. Загляните хотя бы в «Сравнительный словарь мифологических параллелей в и.-е. языках» М.М. Маковского и найдете массу поразительного, но, тем не менее, не выходящего за рамки академической науки.

 

Варварство или цивилизация?

Первые ученые-индоевропеисты XVIII – сер. XIX вв. не сомневались, что «арийцы», или «индогерманцы» были носителями более высокой культуры, чем окружающие народы. Этот тезис весьма соответствовал многочисленным попыткам локализации и.-е. прародин в Индии, Передней или Средней Азии – одних из главных цивилизационных очагов древности. Неудивительно, что когда были открыты остатки культур Хараппа и Мохенджо-Даро в долине Инда и крито-минойские древности III – нач. II тыс. до н. э., их первым делом попытались приписать «индогерманцам».

С некоторыми географическими поправками, но в целом той же линии придерживаются современные сторонники малоазийской и балканской теорий и.-е. прародин: носители предполагаемых и.-е. культур Чатал-Гуюк, Винча, Лендьел и т. д., знавшие (по крайней мере, на поздней стадии) обработку меди и бронзы, пашенное земледелие, развитые структуры общественного и религиозного устройства, зачатки гончарного дела, письменности, и т. п., стояли по уровню развития довольно близко к самым продвинутым ранним цивилизациям Шумера и Египта. Кстати, долгое время считал высокоразвитую дунайскую цивилизацию «арийской» и певец нордической расы Г. Коссина.

Однако так ли было «продвинуто» в реальности древнее и.-е. общество? Действительную картину рисуют нам все те же лингвистика и археология. Приводя нижеследующее сопоставление, Ю.В. Откупщиков пишет, что из него ясно вырисовывается «пестрота индоевропейских названий металлов»:

Наибольшие сближения обнаруживаются для названия меди (пытаются даже реконструировать общее ПИЕ название от *ai – разжигать огонь), но оно совсем не подходит для славянского и балтийского. Общий корень arg-ark обнаруживается в лат., греч. иран., арм., тох. А названии серебра, но он отсутствует в немецком, литовском и русском, где совсем другая основа – silber, sidabras.

Еще в конце XIX ст. работы немецких филологов показали, что практически все названия металлов в ИЕ языках либо заимствованы, либо имели ограниченное распространение, из чего следовал вывод, что ИЕ единство распалось самом начале знакомства носителей этих языков с металлами – в конце неолита (Порциг, с. 51).

В пользу поздних датировок говорит и факт отсутствия в едином праязыке общих терминов для расписной керамики, а так же для значений типа «святилище, храм». Таким образом, «южноиндоевропейские» теории проигрывают. Культуры Малой Азии рано достигли «украшательских» высот в гончарном деле, также как и культуры круга Винча – ранний Лендьел в Юго-восточной и Средней Европе. Им же были знакомы и святилища – предшественники храмовых построек. Зато к северу от указанных территорий, где располагались памятники культуры воронковидных кубков, Сперрингс и др., и керамика долгое время оставалась нераскрашенной, и сакральных построек не было (за исключением каменных «лабиринтов», отождествляемых с культом солнца и весны, но эти горизонтальные нагромождения камней с трудом можно назвать постройками, кроме того, они появились во II тысячелетии до н. э., то есть после распада индоевропейской общности). «Святилищем» древних арийцев был жертвенник на вершине холма, у подножья устремленного к небу большого дуба – остатки таких «алтарей», датируемых IV–III тыс. до н. э. археологи в изобилии находят в Северной Европе, особенно в Прибалтике.

Таблички с протописьмом Винча

По мнению О.Н. Трубачева, «первоначально идея храма зародилась, по-видимому, на открытом пространстве, независимо от жилого дома… Это хорошо видно на всем различии семантики и идеологии лат. templum и domus. Первое из них – это, скорее, как бы храмовое пространство, освященное, огражденное, ничего общего с домом первоначально не имеющее, а этимологически продолжающее, вероятно… др. – инд. tantram, «основа ткани»… Таким образом, у индоевропейцев были дома людей, но не было домов бога, и это представляет собой одно из крупных отличий их древнейшей культуры от древневосточных цивилизаций, где существовали не только храмы, но даже храмовые города-государства» (Этногенез…, с. 196).

Что касается таких сакральных сооружений, как мегалитические постройки на Британских островах, то едва ли они принадлежат к и.-е. кругу. Распространение мегалитов, как давно выяснили ученые, началось из Центрального и Западного Средиземноморья (Мальта, Южные Пиренеи) – регионов, в древности неиндоевропейских. Позже ритуальные комплексы из огромных камней стали появляться и в более северных районах, и не только в Британии и Ирландии, но и в Южной Скандинавии. «Любопытно, – пишет

Н.Ф. Жиров, – что мегалиты встречаются преимущественно у морских побережий. Обычно считают, что культура мегалитов возникала самостоятельно у разных народов, являясь своеобразным этапом их развития. Но это не объясняет местонахождения мегалитов в приморских областях». Соответственно, многие авторы полагают, что и распространение подобных памятников связано с расселением некоего «народа мореплавателей» средиземноморского происхождения (Жиров, с. 55).

Впрочем, например, самый знаменитый мегалитический комплекс Европы – Стоунхендж, во всяком случае, на его позднем этапе – возможно, испытал уже и влияние индоевропейцев. Стоунхендж отличается «солярным» планом расположения камней, нехарактерным для прочих мегалитов. Некоторые специалисты сравнивают «солнечную» планировку памятника с аналогичной в Аркаиме – городе кочевников-ариев в Южном Зауралье. Такое же расположение элементов конструкции (деревянных столбов) имеет недавно открытое святилище в Рязанской области при слиянии Оки и Прони (izvestia.ru.3/04/2003). Хотя открывшие его археологи предположили влияние на местную культуру степных племен с востока, датировка (кон. III – нач. II в. до н. э.), а также относительная примитивность сооружения позволяют предположить обратное: строители Аркаима (существовавшего примерно в 1750–1700 гг. до н. э.) пришли с запада.

Любопытное свидетельство, характеризующее быт индоевропейцев, а косвенно и время и место существования их общности, дает О.Н. Трубачев: «Индоевропейского названия окна не было, как не было и самой реалии, а главным и единственным отверстием и.-е. дома был дверь, древнее и.-е. название которой хорошо засвидетельствовано». Данные языка свидетельствуют о «земляночном и даже ямном характере древних жилищ». Так, у древних германцев лексема «постель» восходит к понятию «вырытая яма», а «германские двери открывались не сбоку, а вверх». (Этногенез…, 194–195). Это обстоятельство опять-таки отличает и.-е. от представителей балканских культур, для которых характерны поселки со свайными или обычными бревенчатыми большими домами – разумеется, с окнами.

Землянки или полуземлянки были обыкновенным жилищем народов Севера или лесной полосы востока Европы. Еще накануне новой эры это был обычный дом для германцев, а славяне, как показывают раскопки памятников пражской культуры и свидетельства современников, обитали преимущественно «под землей» еще в VI–VII вв. н. э. Лишь с движением и.-е. народов к югу и знакомством их с культурами более цивилизованных этносов, их бытовые традиции стали меняться.

К хозяйственно-культурным принадлежит и т. н. «аргумент лошади». В первой половине XX в. некоторые исследователи, сопоставив строки «Ригведы» и других древних текстов, отражавших арийский культ коня, и данные археологии, провозгласили, что Северная Европа не могла быть и.-е. прародиной. Дескать, там лошадь еще не была одомашнена к моменту, когда запряженные этим животным боевые колесницы ариев вовсю катились по степям Причерноморья и плоскогорьям Азии. Однако внимательный анализ тех же источников показал сомнительность этого аргумента: на самом деле лошадь в «Ригведе» еще не впряженное в повозку животное, а всего лишь источник мяса и молока для древних ариев (см. Drews…, р. 150). Такую, видимо, полуодомашненную лошадь использовали для продовольственных нужд в Западной Европе, например, в Альпах еще в мезолите (Taylor, р. 159).

Таким образом, нельзя не согласиться с мнением английского археолога Г Чайльда, который хотя и пытался искать прародину и.-е. в степях Причерноморья, но признавал, что остатки их материальной культуры скорее свидетельствуют о том, что «индоевропейская культура времен изначальной общности была культурой нордического типа».

 

Причины индоевропейской экспансии и ее успеха

Вышесказанное дает лишь приблизительный ответ на вопрос о том, почему древние племена Севера ринулись в долгое и огромное по расстоянию переселение. Очевидно, что произошел качественный скачок в хозяйствовании, сопровождавшийся увеличением населения и потребовавший определенного расширения «жизненного пространства». Однако история знает и немало других причин, по которым племена давнего и совсем недавнего прошлого внезапно пускались в опасные дальние странствия. Примеры таких путешествий описаны, в том числе и на Севере, и подчас выглядят как иррациональные. Так, еще в начале XX века этнографы описывали у саамов случаи странных коллективных «помешательств», когда население целых стойбищ и поселков без всякой видимой причины охватывала такое беспокойство и даже паника, что оно снималось с места и уходило прочь на десятки и сотни верст. Что тому виной – возмущения в магнитном поле земли, генерируемые в геологических разломах инфразвуковые волны или что-то еще в области геофизики, мы не знаем. Хотя всему есть и биофизические объяснения.

Историк Лев Гумилев создал теорию пассионарности, согласно которой тот или иной этнос в некоторые периоды своей истории заряжается как бы особой энергетикой, получает импульс для резкого расширения среды обитания. Иногда она носила сравнительно мирные формы, как финикийская и затем греческая колонизация. Но поскольку при этом «пассионарном взрыве» приходится активно теснить соседей, чаще всего он выливается в завоевательные войны. Такова, например, экспансия тюрков, из своей прародины в районе Алтая и Северной Монголии за несколько столетий продвинувшихся на территорию от Адриатики (турки-османы) до Северного Ледовитого океана (якуты). История Древнего мира помнит экспансию кельтов, завоевавших к III в. до н. э. большую часть Западной Европы и Малой Азии в придачу, затем экспансию римлян, затем германских народов и т. д. Завоевание и освоение Сибири русскими в XVI–XVII веках – это тоже следствие пассионарного взрыва.

Но это примеры из письменной истории человечества. То, что происходило до создания письменности, мы знаем лишь по смутным легендам и по археологическим раскопкам. Археологи выяснили, например факт средиземноморской экспансии в Европу в VI–IV тысячелетии до н. э. Но, как уже упоминалось, это вторжение носило мирный характер, хотя бы потому, что Европа была почти не населена. К тому же переселенцы с Балкан и из Малой Азии находились на гораздо более высоком уровне развития, чем местные редкие мезолитические племена и последние были легко ассимилированы. Однако средиземноморское господство длилось недолго, вскоре настала очередь индоевропейцев.

Закаленная в суровых условиях севера, мобильная, энергичная раса в период атлантического потепления перешла к другим формам хозяйствования и резко увеличилась в численности. Скоро жизненного пространства стало не хватать, так как скотоводство и подсечное земледелие требовали освоения все новых пастбищ и лесов. Индоевропейцы ринулись на юг, но относительно свободные земли были лишь в степях между Днепром и Алтаем. В других местах: на Балканах, в Малой и Средней Азии, в Индии жило многочисленное оседлое население с высокой по тем временам земледельческой культурой. Почему северные варвары смогли сокрушить эти мощные оплоты цивилизации, кажется загадкой. Но только на первый взгляд.

Одно время историкам казалось, что причиной феноменальных арийских завоеваний были высокий боевой дух и отличная организация военного дела у индоевропейцев. Само название первых бесспорно индоевропейских культур Европы – «боевых топоров» – отражает воинственную атрибутику находок, сделанных археологами в могильниках позднего неолита. Особенно важным считалось применение лука и боевых колесниц, которые несли смерть и панику в пехотные ряды противника. Изображения этого «чудо-оружия» искали в наскальных рисунках, его упоминания находили в «Ригведе» и хеттских табличках. Однако археологи выяснили, что широкое распространение колесниц, да и лошади в военном смысле имело место сравнительно поздно – в конце II, а то и в начале I тыс. до н. э. (еще раз укажем: лошадь в древнейших ведических текстах прославляется не как скакун, а лишь как источник мяса – боевого значения она не имела). К этому времени волны индоевропейцев уже давно захлестнули и Европу, и Малую, и Среднюю Азию и достигли берегов Ганга. Только воинственностью пришельцев их завоевательные успехи не объяснить.

Собственно, любая значительная этническая или этногосударственная экспансия не могла объясняться лишь одним фактором, даже «пассионарным». Если бы пассионарии наталкивались на сопротивление достойных противников, волны этого взрыва не распространилися бы столь далеко. Однако германская экспансия в Европу застала уже сильно ослабевшую Римскую империю и ее подточенная внутренними противоречиями мощь не смогла долго противостоять агрессивным многочисленным противникам. Успех славянского вторжения в Европу в VI–VII вв. был предопределен последствиями великого переселения народов: огромные пространства в центре континента почти обезлюдели и славяне заняли их, не встречая большого сопротивления. Арабы покорили сасанидский Иран, потому что тот был обессилен борьбой с тюрками. Монголы воспользовались раздробленностью или внутренними противоречиями как Китая, так и русских княжеств.

Поэтому можно предположить наличие некоторого фактора, существенно ослабившего силу центров цивилизации – от Южной Европы до северного Индостана. Теоретизировать, что этот фактор связан с внутренними социальными процессами можно только абстрактно. Редкие памятники письменности в интересующий нас период – а это, прежде всего, время распада индоевропейской языковой общности – ничего не говорят на этот счет. Мы знаем, например, о периоде смуты в Египте, кончившемся вторжением гиксосов – но это событие относится к чуть более позднему периоду – концу Среднего царства (да и Египет до войн с хеттами и нашествия филистимлян лежал за пределами индоевропейской экспансии, а потому нам не очень интересен).

Целый ряд исследований говорит о том, что подобные цивилизационные «провалы» в древности были обусловлены природными катастрофами. Если говорить о событиях, приближенных по времени к началу и.-е. экспансии, то это, например, гибель среднеминойской цивилизации на Крите и Южной Эгеиде, которая пала жертвой стихийного бедствия – взрыва вулкана на острове Фера (Санторин), сопровождавшегося мощным землетрясением и цунами. Собственно, именно после этого события, случившегося около 1550 г. до н. э. власть в этом регионе и захватили и.-е. племена ахейцев.

Аналогичную гипотезу в отношении древних цивилизаций Ближнего Востока выдвинул в 1948 году французский археолог Клод Шеффер. Изучая остатки тамошних поселений, он пришел к выводу, что в III тыс. до н. э. их площадь резко сократилась. Шеффер посчитал, что причиной этого «городского коллапса» было грандиозное землетрясение.

Однако это события при всем немалом масштабе, все-таки имели лишь региональный характер. Другое дело – изменения климата.

Ученые давно бьются над расшифровкой надписей цивилизации Хараппы и Мохенджо-Даро, которые могут пролить свет на вопрос, не было ли связано ее исчезновение с климатическим фактором. Однако и без того уже ясно, что первоначальная версия о гибели этого культурного очага под ударами кочевников-ариев неверна. Цивилизация Хараппы пришла в упадок задолго до того, как первые индоевропейские скотоводы появились в долине Инда (начало арийского вторжения теперь археологи относят ко времени не ранее 1200 г. до н. э.). Одновременно с Хараппой кризис постиг и земледельческий юг Средней Азии: значительно уменьшилась плотность населения, упал хозяйственный уровень. Простому совпадению этих фактов ученые не поверили, предположив, что речь идет о тенденции.

Решение этого вопроса носило принципиальный характер, в том числе, как это ни странно, для поиска и.-е. прародины. Ведь Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванов, например, объявили, что цивилизации долины Инда погибли из-за эпидемии малярии и ее генетических последствий для местного населения. В то же время пришедшие в эти края позже индоарииде оказались устойчивы к этому заболеванию, такой иммунитет можно было приобрести только в южных областях, значит, делали вывод ученые, индоарии (читай: все древние и.-е.) – южане. (Гамкрелидзе, т. II, с. 916).

Однако совсем другое решение загадки Хараппы последовало, когда к изучению проблем кризиса цивилизаций подключились специалисты-климатологи. То, что климат на нашей планете многократно и сильно менялся, известно уже давно, и мы уже упоминали, например, про такие разные периоды, как третичный и ледниковый. В продолжающуюся до сих пор постледниковую четвертичную эпоху Земля пережила много разных климатических «миниэпох». Сейчас на очереди новое глобальное потепление, и ученые высказывают в связи с этим достаточно тревожные прогнозы: повысится уровень океана, сменятся направления ветров и усилится наступление пустынь в ряде уголков планеты, повысится риск распространения эпидемий и т. д. Весь этот набор признаков, оказывается, можно отнести и к концу атлантического периода (III тыс. до н. э.).

Еще Джеймс Мелаарт предположил, что виной такого «коллапса» в долине Инда была засуха и последующие миграции населения. Недавние исследования подтвердили, что это действительно так: из-за изменения направления муссонов и обмеления идущих с горных ледников рек резко упал уровень воды в отводных каналах древних городов и соответственно снизились урожаи (Газета. Ру., июнь 2012).

Но климатическая катастрофа не ограничилось этим регионом. Раскопки на Крите и в материковой Греции продемонстрировали, что и крупные поселения этих регионов постигла та же участь. Судя по всему, речь шла о периоде между 2200 и 2100 гг. до н. э. Тогда же продовольственный кризис постиг Месопотамию – там резко упало количество растительной биомассы, на юге – из-за засоления почв, вызванного повышением уровня моря, на севере – из-за сухих ветров (как результат – сильнейший кризис и затем гибель царства Шумера и Аккада).

Сейчас считается, что климатические изменения носили всепланетный характер: следы засухи (угнетение растительности, песок и пыль, привнесенные суховеями и т. д.) найдены в слоях конца III тыс. до н. э. на пространствах от Северной Африки до Китая. Везде отмечено пересыхание водоемов (уровень Мертвого моря упал на 50 метров!) и рек, питавших поля и нивы. Как мы упоминали, климатические изменения коснулись и Европы, включая ее северную часть. Там наступило похолодание, сопровождавшееся значительным колебанием уровня водоемов. Правда, там наводнения или наоборот резкие усыхания озер пытаются объяснить, как и Шефер, катастрофическим землетрясением (см. РА, 1994, № 1, с. 231) – однако датируется оно 2200 г. до н. э. Финский ученый Тимо Нирома выдвигает иное предположение – всему виной была комета Шумейкера-Леви. Периодически это небесное тело подходит довольно близко к Земле и очередное ее рандеву с нашей планетой в 1994 году вызвало немало толков о конце света. Но степень близости хвостатой космической путешественницы с Землей в 2194 или 2193 г. до н. э. действительно оказалась почти роковой. Помимо губительного метеоритного дождя, комета вызвала своим притяжением мощное цунами – эти явления сохранились в истории как предания о Девкалионовом потопе, шумерские мифы о Гильгамеше и т. п. Но эти катастрофические события, по крайней мере, быстро прошли, в отличие от атмосферных процессов. Воздушные потоки изменились на многие годы – в результате ветры перестали доносить живительную влагу до многих районов, в то время как в другие она поступала в переизбытке.

В любом случае, изменения климата в III тыс. до н. э. в Евразии имели колоссальные последствия. Земледельческие цивилизации древности оказались весьма чувствительны к природным капризам и, после грандиозной засухи резко ослабели, чем воспользовались окружающие их варварские племена. Последние, особенно кочевники-скотоводы, лучше приспособились к новой ситуации, поскольку были более мобильны, и им не составляло труда перейти на более благоприятные места обитания.

 

По следам Заратустры

Штормовой ветер резкими порывами бросался на степь, вздымая из ее сухих песчаных глубин облака едкой желтоватой пыли. Тучи шли тяжелыми караванами от горизонта на север и с каждой минутой темнели. Предчувствуя грозу, стайки быстрокрылых чаек стелились над буераками и бескрайними полями серебрящегося ковыля, время от времени ныряя в камышовые озерца, на неспокойной глади которых плескалась потерявшая всякую осторожность рыба. Приподнимаясь на очередном вираже ввысь, птицы разражались громким удивленным криком. С высоты было отчетливо видно, что с запада, почти наперерез грозовому ветру и потокам пыли, идет другая странная туча: шириной почти во весь горизонт, низкая и состоящая как будто из мириад отдельных маленьких точек. Когда завывания ветра и крики чаек чуть стихали, можно было расслышать нестройный приближающийся топот и скрип такой силы, что длинноногие степные зайцы, прижав уши, бежали прочь, проносясь серыми тенями в сторону покрытой густым кустарником речной долины. Куропатки тревожно вспархивали над гнездами, не решаясь покинуть еле вылупившихся птенцов, но и не в силах усидеть при виде несущей смерть волны людей и животных. В редкие мгновения, когда солнце пробивалось сквозь малые разрывы в тучах, степь озарялась сиянием сотен тысяч пик, вздымающихся к небу. Земля глухо стонала от натиска бесчисленных деревянных сандалий, устало вьедавшихся в ее сухую песчаную кожу, боевых колесниц, запряженных низкорослыми мохнатыми лошадьми. Над нестройными порядками пехоты и конницы серыми башнями возвышались боевые слоны с окованными металлом бивнями. Посередине этого огромного живого поля, в каре отборных всадников, двигался самый большой слон, несший на расшитом покрывале украшенный золотом и изумрудами небольшой шатер. За спиной погонщика из-под полуоткрытого полога виднелся бородатый силуэт того, кто, очевидно, владел всеми нитями этого наступления на степь. Хмурясь силящемуся ветру, он нервно поглаживал рукоятку длинного меча в обитых сафьяном ножнах. Когда по пологу забарабанили первые капли дождя, он что-то выкрикнул гортанным голосом и ударил погонщика плашмя по плечу. Тот ногами, руками и криком остановил серого гиганта, вслед за тем остановились и всадники. Завывания труб передали соответствующий приказ дальше по войскам: огромная лавина стала постепенно прекращать движение. Навьюченные палками и шкурами животных обозные ослы лишались тяжкой ноши: степь становилась гигантским лагерем.

Со стороны авангарда, выдвинувшегося к реке, сквозь ряды строящихся палаток и потоки начинающегося ливня к каре проехал небольшой конный отряд. Предводитель его спешился и, пройдя несколько шагов, пал ниц перед царем, который уже стоял на земле, ожидая пока рабы возведут походный шатер.

– Владыка, – произнес он, глядя в носки царских сапогов – мы схватили скифского лазутчика. В плавнях прятался целый отряд – мы напали на него, но не смогли поймать всех, так как наши кони не плывут по реке так же быстро, как варвары и их лошади.

Сапоги сошлись и вновь разошлись в стороны – царь прошелся вдоль возводимого шатра, сопровождаемый рабами, прикрывавших его опахалами от дождя и ветра.

– Что говорит он?

– После того, как мы развязали ему язык пытками, он молвил лишь, что Иданфирс с приспешниками отступил к северу на два дня пути. Близ Борисфена лишь небольшие передовые отряды. Это совпадает с наблюдениями лазутчиков.

– Скифы опять уклоняются от битвы? Заставляют бегать за собой? Меня, Дария, покорителя полмира!?

Царское лицо исказил гнев. Жилистая рука в перстнях ухватила рукоятку меча. Стоявшие рядом в испуге чуть попятились. Казалось, что предводитель войска в неистовстве начнет рубить направо и налево. Однако последний, с трудом овладев собой, с лязгом задвинул оружие обратно в ножны и цедя сквозь зубы, приказал:

– Кличьте военачальников. Будем держать совет.

Развернулся и молча, все еще играя желваками на суровом бородатом лице, ушел под полог наконец, построенного укрытия. Пятясь и беспрерывно кланяясь в его сторону, начальник авангарда отступил, мысленно благодаря всех богов разом за то, что остался цел. Внешнее кольцо охраны расступилось, пропуская его и вестовых, которые с гиканьем понеслись между шатров, стреноженных коней и кричащих ослов. Над лагерем в серой пелене дождя и начинающихся сумерек повисло тревожное ожидание.

Уже заметно стемнело, когда со всех отрядов огромной остановившейся армии к царской ставке подтянулись все военачальники. В расшитых золотом и бисером парадных плащах, с которых градом катилась дождевая вода, они один за другим протискивались под сень шатра. В неверном свете чадящих факелов восседавший на высокой скамье царь в ниспадающих до земли одеждах, с распушенной бородой, горбатым носом с грозно раздувающимися ноздрями казался призраком. Взглянув из-под насупленных бровей на последнего вошедшего и тотчас павшего на колени боевого спутника, Дарий кивнул стоявшему слева седоватому эллину в чуть прикрытой козьим плащом тунике:

– Начинай, Павсаний.

Блеснув хитроватыми круглыми голубыми глазами, тот напевно, поминутно разводя и сводя руки, заговорил:

– О несравненный владыка, о достойнейшие из достойных полководцы. Вот уже пятьдесят лун победоносные воины великого Дария преодолевают скифские степи, гоняя как зайцев, орды повелителя варваров Иданфирса и союзные ему племена. Одержано столько побед, что не хватит даже высоких фракийских гор, чтобы выбить на их скалах соответствующие рассказы. Враг разбит почти повсюду, лишен лучших пастбищ, половины скота, который составляет главное его имущество. И все же…

Павсаний деликатно прокашлялся.

– Я хотел сказать, что бегать за трусливыми зайцами не дело воинов. Пусть мы не получили от скифского владыки свидетельства покорности, мы показали варварам свою силу и теперь они не скоро решатся вторгнуться в пределы Персидского царства. Колонии эллинов на полночном берегу Понта покорились нам, а кроме этих колоний в этом холодном почти пустынном краю нет ничего ценного. Мое мнение – немедля выступить к Истру, засыпая по пути колодцы, вытаптывая и сжигая оставшиеся пастбища. Скифы проучены, а войскам есть чем заняться на других окраинах царства.

Почти безбородый, изукрашенный шрамами настолько, что их не скрывал даже мех диковинного северного животного, наброшенный на правое плечо, старый военачальник выступил чуть вперед. Царственный палец с огромным рубином утвердительно ткнулся в него.

– Говори ты, о Мегабаз.

– Благодарю, о лучезарный владыка, – почтительно прохрипел полководец. – Послушайте и вы, братья по мечу. Сладкоречивый Павсаний советует вам бежать из степей, не добившись победы и даже не склонив на свою сторону ни одно из местных племен. Да, все они – и агафирсы, и невры, и будины либо разбежались по дальним уголкам Скифии, включая непролазные леса, либо оружием поддержали Иданфирса. Эллин лжет, утверждая, что мы нанесли врагу серьезный урон – всякий раз идя по его следам, мы видим многие фарсанги плотно истоптанной равнины – значит, скифов на этих бескрайних просторах было и осталось как звезд на небе. А кто считал число пастбищ и голов скота на пространстве, равном десяти Мидиям?

Говорю вам: отступать – значит покрыть себя позором и навлечь гнев светонесущего Митры. Необходимо двинуть колесничих и легкую конницу вдоль Борисфена – Идан-фирс вынужден будет принять бой с ними потому, что дальше к северу лежат болотистые перелески, и быстро убежать сквозь них у скифов не получится. Часть пеших воинов посадим на лодки – выше порогов река судоходна – и зайдем врагу в тыл. Другая часть пойдет на союзников скифов, будинов, чтобы они во время решающей битвы не смели показать носу из своих чащоб. Этот план нелегок, но осуществим, если действовать без промедления.

Мегабаз замолчал и в наступившей тишине было слышны только капли дождя, треск факелов и писк и удары крыльев летучих мышей о шатер. Никто не хотел вмешиваться в спор царских любимцев, а сам Дарий не принял ничью сторону, о чем-то глубоко задумавшись. Из этого состояния его вывел только бешеный рев ослов, внезапно раздавшийся в дальнем конце лагеря, а затем распространившийся по всей заполненной войсками равнине. Дикую какофонию подхватили и другие животные, она встревожила людей – вечерняя засыпающая степь оживилась, наполнившись криком, топотом ног и копыт. Постепенно шум стал стихать и лишь одинокие возгласы еще доносились из темно-синего сумрака, когда в шатер протиснулся и пал в ноги царю вестовой:

– О повелитель вселенной, оставшийся за предводителя левого крыла Артабиаз доносит тебе: скифы пытались напасть на его обоз. Пользуясь темнотой, они скопились неподалеку в прибрежном перелеске и камышах, но ослы учуяли их потных лошадей и подняли шум. Артабиаз сам с лучшими всадниками преследует кочевников вдоль реки.

Дарий еще больше нахмурился и раздраженно отбросил в сторону тяжелый кубок, из которого он потягивал золотистый шербет.

– Снова дерзкая ночная вылазка! И снова скифов никто не видит, будто они духи. Мое войско спасают не сторожевые, не разведчики, а ослы! Если Павсаний после этого опять будет говорить, что кочевники разбиты и устрашены, то он сам осел… только к сожалению, без чутья и слуха.

Царь порывисто встал со скамьи и сделал несколько шагов к выходу. Полководцы снова упали ниц. Отпихнув нерасторопных слуг, Дарий откинул полог шатра и внутрь ворвался свежий влажный воздух. Дождь кончился, и в лунном свете были видны последние облака, спешащие удалиться со звездного небосклона прочь, как будто на ночлег. Однако горизонт был по-прежнему мрачен.

– Взгляните! – Царь простер руки вверх. – Даже небеса здесь враждебны нам, посылая вихри и град всякий раз, когда мы почти нагоняем скифов. Даже звезды светят по-иному, и походные звездочеты путаются в расчетах положения войска. Скоро здесь наступит зима – совсем не такая, как в Мидии – дикий холод будет до того силен, что скует и Борисфен, и Меотийское болото и северный Евксинопонт толстой коркой льда, по которому могли бы ходить слоны. Степь засыпет снегом так, что только здешние мохнатые лошади смогут разгрести его в поисках корма. Царство льда и снега…

Дарий замолчал, вдыхая влажный аромат степных трав. Затем также быстро задернул полог и вернулся обратно. Взял новый кубок, поданный слугой, отпил и задумчиво посмотрел, как на темном дне играет и пенится напиток южных гор.

– Да, Павсаний, ты прав – здесь холод и пустыня. Не знойный увенчаный пальмами Египет, не теплая гористая Эллада и зеленая Вифиния, где буйствует природа и бурлит человеческая жизнь. Полагаю, вы все недоумеваете, зачем я вел воинов в эти суровые края. Я мог бы сказать, что хотел избавить царство от скифской угрозы. У устья Гипаниса вы видели могилы киммерийских царей – все, что скифы оставили от некогда великого народа. Четыре поколения назад варвары, тесня киммерийцев, опустошили Мидию и дошли до Египта, пока Киаксар коварством и хитростью не избавил от них Азию. Опасность не миновала, но дело не только в ней…

Все еще поигрывая кубком, царь оглядел приближенных и покачал головой.

– Разве не об этих снегах и северных звездах говорят предания, хранимые нашими жрецами? Разве не эту страну первой на земле создал Ахурамазда, волею которого приняли царство мои предки? Где-то дальше, в полночной стороне, течет священная Дайтия, с берегов которой Йима, сын Вивахванты, пошел на юг, раздвигая землю волшебной золотой стрелой. Где-то там же сверкает золотой вершиной Хукарья, несущая небесные воды Ардвисуры. Когда-то, испугавшись суровой длинной зимы и ниспосланных дэвами змей, почитатели истинных богов ушли оттуда, чтобы разнести по всей земле веру Ахурамазды.

Я думал, что чары дэвов потеряли силу, и потомки ариев могут обрести утраченную родину предков. И тем самым стать ближе к богам, как эллины, которые верят, что их боги живут рядом – на Олимпе. Но видимо, и я, Дарий, сын Виштаспы, повелитель двадцати трех стран и несметного числа человеческих душ, не всесилен…

Царь опять замолчал, на сей раз надолго, уставившись в одну неведомую точку. Стоявшие вокруг военачальники и приближенные переминались, потупя взоры и не решаясь что-либо сказать. Не раз и не два внешняя стража успела громко перекликнуться, не раз вдалеке шумели опять встревоженные чем-то лошади и ослы, пока старейший из полководцев, отодвинув все разводившего и сводившего руки Павсания, не выступил вперед. В отличие от других, он пал перед владыкой на колени, а лишь поклонился, загнув левую руку за спину.

– Дозволь, о величайший из великих, молвить.

Дарий вышел из задумчивости, чуть вздрогнув, и опять покачал головой в алмазной диадеме.

– Говори, о Гаубарва. Всегда рад слышать мнение родственника.

Старик еще раз, не без труда, поклонился.

– Тысячекратно благодарен небесам за счастье быть с тобою рядом, о великий. Сто и еще одиннадцать походов я сопровождаю тебя – то как воин, то как копьеносец, а сейчас, на склоне лет – просто как отец твоего зятя и лучшего военачальника. И, наверное, даже мои завистники, которых здесь немало, не посмеют сказать, что я когда-либо давал тебе дурной совет. И ныне, надеюсь, сказанное мной послужит лишь на пользу могущества – твоего и всех персов.

Скитания наши в здешних степях показывают: боги-праотцы всего сущего – против похода на север. Если мы и развеем полчища скифов (в чем я сомневаюсь), то дальше на нас обрушатся метели, морозы и голод, а путь к границе обитаемого мира преградят леса и болота. Да, дух Ахурамазды и бессмертные герои-первопредки нашли вечную обитель там, в стороне полуночи, где на вершине Хукарьи когда-то вознес первую хвалу богам Иима. Они тщательно охраняют места своего обитания от простых смертных, даже если последние чтут их и приносят жертвы. И грубая вера эллинов предполагает, что Юпитер с компанией отделены от людей недоступными скалами: видеть их олимпийские забавы человеческое око не может. Вера Ахурамазды шире и глубже наивных воззрений соплеменников Павсания – не потому ли источник этой веры более удален от всех народов, дабы светить одинаково всем? Да и в чем смысл быть ближе – чтобы отчетливее ощутить связь между собой и легендарными предками? Их души всегда с нами и эта близость и это родство не зависят от расстояний. Даже если б мы смогли вернуться к истокам Ардвисуры, мы не вернули бы прошлое и силу и мудрость ушедших на небо героев. Как говорят мудрые старцы: пламя от костра устремляется прочь, к небу, обращаясь в дым и сажу, но никогда – снова в хворост. Ахурамазда бросил камень творения в безбрежный океан – от него пошла вся земля и род людской словно кругами растекся – но эти круги не вернуть в изначальную точку, поскольку это противоречило бы бесконечности замысла прародителей всего существующего. Так и мы должны нести меч и солнечный посох Митры дальше и дальше по обитаемой вселенной. В этом бесконечном движении ты и обретаешь силу, о Дарий, потому что Ахурамазда так поощряет угодное ему дело. Но, показывает он нам многими знаками: никогда не стремись вернуться в Ариана Ваеджо, потому что в этом возвращении – не сила, а слабость.

Гаубарва снова поклонился.

– Я кончил, о великий.

Дарий не ответил и не пошевелился. Лишь по дергающимся бровям и глазам, в которых сходились и расходились какие-то неведомые круги, можно было догадаться, что он принимает некое трудное решение. Треснул и потух один факел, затем другой. В небольшие отверстия в шатре, служившие дымоходами, стал прорезаться серый, как степная мышь, предрассветный сумрак. Все терпеливо ждали. Наконец, не поднимая глаз, сухо и отчетливо владыка персов и мидян произнес:

– С рассветом колесничим повелеваю произвести вылазку вдоль Борисфена. Пусть Иданфирс решит, что это разведка перед новым наступлением. Раненых и больных выделить, построить или посадить в особый обоз. Остальным – пехота в центре, конница по флангам – развернуться. Выступаем обратно к Истру.

 

«Единство времени, единство места»

В любом исследовании по данной проблеме, как и в правилах классического театра, требуется увязать единство времени и места действия. Как мы уже видели, Тилак готов был отнести появление ариев еще к концу ледникового периода, когда предки творцов «Ригведы» охотились на мамонтов в высоких арктических широтах. Поклонники теософии Блаватской шли еще дальше в глубь тысячелетий, отодвигая предысторию «белой расы» чуть ли не к нижнему палеолиту. В противоположность таким воззрениям, другие археологи и филологи до расшифровки хеттских памятников полагали, что распад индоевропейского массива состоялся незадолго до появления на исторической арене первых культур Европы – греческой и латинской. Эти представления были достаточно умозрительными, ученые каждый на свой лад трактовали скорость расхождения языков. Впрочем, довольно быстро были сформулированы так называемые культурные аргументы времени, обозначающие изменения в технике или экономике, которые могут быть соотнесены с уже известными, датированными археологическими материалами. К числу подобных аргументов относятся совпадавшие у большинства народов, говоривших на индоевропейских языках, термины, которыми именовались пахота, плуг, колесницы, утварь, а самое главное – два термина, восходящие, несомненно, уже к стадии развитого неолита: наковальни, камня (от индоевропейского *ак — острый), топора (в ряде случае уже от основы «камень»).

Что касается пашенного земледелия, то первые его элементы, как мы видели, даже в Северной Европе относятся к IV тыс. до н. э., в Прибалтике и вообще восточной части континента – к середине III тыс. Колесницы – не боевые, появившиеся сравнительно поздно, а повозки, запряженные быками – стали помощницами человека примерно в тоже время.

Определяет время арийского единства и родственные связи в мифологии различных народов – отпрысков единой семьи.

Некоторые дошедшие до нас предания прямо говорят о времени образования той или иной ветви индоевропейского древа. Скифы полагали, что их первый царь и родоначальник Таргитай родился за 1000 лет до похода Дария в Причерноморье (VI в. до н. э.) и поэтому полагали себя самым молодым народом. Еще моложе себя оценивали, как мы видели, литовцы, которые свой этногенез возводили ко временам Древнего Рима. Греки почитали себя значительно древнее, что видно хотя бы из рассказа Платона об Атлантиде, в котором в том числе описана война «эллинов» с жителями легендарного острова много тысячелетий назад. Предания индусов, кельтов, латинян и прочих народов говорят только о некоторых ярких эпизодах своей ранней истории, но точную дату своего «появления на свет» они не называют. Лишь в ирландских сказаниях есть попытка связать историю «зеленого острова» с библейской хронологией, но эта увязка носит поздний и не очень убедительный характер. Очевидно, что распад индоевропейской общности произошел настолько давно, что историческая память ныне существующих этносов воспоминаний об этом событии практически не сохранила (за исключением вышеприведенных примеров). Не сохранила даже у представителей наиболее близких друг другу групп языков – например, италиков и галлов, славян и балтов.

Теперь перейдем к «обстоятельствам места». На наш взгляд, накопленный на сегодняшний день научный материал позволяет описать и.-е. прародину довольно точно. Как мы уже писали, лексемы, касающиеся палеофауны и флоры из древнейших слоев и.-е. языков свидетельствуют, что это была территория в лесной зоне Европы, причем ближе к умеренному поясу.

Мифология многих арийских племен указывает туда же, и даже еще севернее, куда-то в Приполярье. Антропологический материал, сопоставленный с древними описаниями этих племен, также говорит в пользу регионов Европы, где ныне обитают сравнительно высокорослые и светлопигмен-тированные европеоиды.

Помогает уточнить искомую прародину и метод исключения. Те же данные древней и.-е. лексики показывают, что культура носителей этой лексики была если не примитивной, то значительно более простой, чем захватившие южную половину Европы развитые культуры дунайского неолита и энеолита. Это обстоятельство также косвенно указывает на умеренную зону Европы, где как показывают археологи, в праиндоевропейскую эпоху преобладали более простые формы хозяйствования и ремесел.

И самое главное – как мы уже указали, во время, большинством исследователей считаемое за период существования ПИЕ языка – V–IV тыс. до н. э. – именно в умеренной и отчасти высокоширотной части Европы – от Скандинавии до Среднего Поднепровья – присутствовала, по сути, общность близкородственных археологических культур.

Степень этой общности подкрепляется и достаточно однотипным антропологическим материалом, согласно которому носители этих культур были представителями близких вариантов северной европейской расы (черепа длинноголовые, массивные, с относительно широким, сильно профилированным лицом).

Возникает вопрос: кто же были эти древние народы, если не индоевропейцы? Поборники малоазийских и прочих южных концепций либо не отвечают на него (видимо, вслед за О.Н. Трубачевым полагая, что территория к северу от Карпат вообще была необитаема), либо говорят о неких неопределенных давно исчезнувших древних этносах. Но это явная отговорка. Народы, заселявшие столь огромную территорию, бесследно исчезнуть просто не могли. В таких случаях следы всегда остаются – в виде реликтовых языков (например, баски), субстратной лексики (народы «дунайского неолита» оставили такую лексику, допустим, грекам).

В данном случае на роль реликтового языка не подходит ни один современный европейский язык, и даже оставшийся в прошлом. Например, протосаамский, во-первых, не выходил южнее Невы, во-вторых, как мы видели, индоевропейцы не могли его «вытеснить» из Европы, поскольку сами вполне вероятно, участвовали в его генезисе.

У противников североевропейского происхождения и,-е. остается, пожалуй, один серьезный аргумент. В 1940 году брат знаменитого поэта, археолог А.Я. Брюсов раскопал на русском Севере останки неолитической культуры, ареал которой, как позже выяснилось, во многом налагался на территорию указанной общности: от Кольского полуострова до Курска, и от Балтики до Оби. Только эта культура, названная по характерным отпечаткам на керамике «совокупность культур гребенчато-ямочной керамики», зародилась чуть позже, во второй половине IV тыс. до н. э.

Эту совокупность культур тут же объявили угро-финской, что соответствовало не только различным советским «автохтонистским» теориям, но и ряду популярных на Западе концепций, в т. ч. упомянутым трудам Луи Люсьена Бонапарта, утверждавшего, что именно предки финнов были древними обитателями Европы вплоть до Пиренеев.

В случае верности этих концепций и.-е. языкам в древней Европе места не оставалось: юг ее занимали, получается, «дунайские» народы, север и восток – уральские. Однако, похоже, это было не так.

Прежде всего, сомнения внушала «уральская» принадлежность культур гребенчато-ямочной керамики. В частности, лингвисты выяснили, что предки уральских народов, судя по «корневым» данным их языков, жили достаточно далеко от основных центров этих культур. По мнению В.В. Напольских, их прародиной была зона темнохвойной тайги, располагавшаяся в древности восточнее Урала. И только начавшееся во II тыс. до н. э. похолодание, вызвавшее наступление этой зоны в Восточную Европу, привело вместе с ней в Поволжье, а затем и в Финляндию предков угро-фин-нов, носителей культуры «текстильной керамики» (см. Исследования по древней…, с. 51). Что касается ямочно-гребенчатой керамики, то ее носители, по имеющимся данным, были искусными мореходами (История Швеции…, с. 49) – характеристика не относящаяся к предкам угро-финнов, которые морскую лексику заимствовали у и.-е., в частности, балтских народов.

В то же время археологи (Ю.В. Кухаренко) подчеркивают, что эта культура, во всяком случае ее варианты в Прибалтике и Белоруссии, сложилась на основе местных еще мезолитических культур, причем они наиболее многочисленны на юге, в Полесье. То есть в местах, считать которые родиной «уральской» языковой семьи могли только люди с очень большой фантазией. И действительно, данные лингвистики показывают, что на указанной огромной территории распространены древние названия (особенно рек и озер), которые обнаруживают и.-е. основу. Причем, как было показано выше, эта основа обнаруживается под поздними уральскими напластованиями даже на севере.

В свою очередь, другие исследователи, также отмечая отсутствие угро-финнов в древней не только Северной, но и Восточной Европе (Сереб., с. 29) утверждают, что задолго до пришествия уральских народов с востока северная часть Европейской России заселялась с запада, в особенности из района Карелии (там же, с. 26–27).

В этой связи представляется вполне логичным вывод В.В. Напольских о том, что культуры гребенчато-ямочной керамики на самом деле относились к и.-е. кругу, и широкое распространение их на восток связано с потеплением в конце атлантического периода и распостранением в Восточной Европе широколиственных лесов – привычной среды для бесспорно и.-е. культур (фатьяновской и др.). Только следует учесть, что это движение природной среды и человеческих масс было в период полу– или распада и.-е. общности, когда из нее уже активно выделялись праязыки.

Во времена же существования этой общности ее северо-восточная и восточная граница проходила, видимо, недалеко от центра формирования культур гребенчато-ямочной керамики и одновременно в пограничье смешанных и хвойных лесов – в районе Северной Двины и Верхней Волги. Далее к востоку между и.-е. и прауральцами вероятно, обитали еще какие-то племена. Именно последние, возможно имели отношение к некоторым восточным вариантам культуры ямочно-гребенчатой керамики, а также к ряду загадочных гидронимов Севера и субстратных слов в языке саамов.

Что касается других границ древней и.-е. общности, то на юго-востоке по границе леса и лесостепи – в районе верхнего Дона, спускаясь затем к Среднему Поднепровью (культура Средний Стог), где, как уже говорилось, была граница соприкосновения северных и дунайских (Триполье) культур. Далее к западу она огибала те же средиземноморско-дунайские культурные регионы в Прикарпатье и Польше (Лендьел) и выходила к низовьям Эльбы, где мы видим присутствие и.-е. элемента еще в культуре воронковидных кубков (кон. IV – нач. III тыс. до н. э.), распространившей свое влияние на значительную часть Скандинавии, Северную Германию и Польшу, а также шаровидных амфор.

Разумеется, это весьма условные границы. Где-то на севере, на Кольском полуострове в ареал индоевропейцев могли вторгаться какие-то загадочные арктические (самодийские?) народы, на западе – иберийско-средиземноморские этносы (культура мегалитов и дошедшая до Ютландии, правда, уже в поздний период, в конце III тыс. до н. э. культура колоколовидных кубков).

Тем не менее, в целом получается, что предки и.-е. занимали огромную территорию. Возникает естественный вопрос: мог ли на ней существовать единый праэтнос? При слабых контактах между сильно удаленными друг от друга, относительно замкнутыми человеческими коллективами или центрами цивилизации в древности мог ли существовать на таком пространстве единый язык?

Некоторые версии, в частности, Гудзь-Маркова, предполагающего существование праиндоевропейцев на огромном пространстве от Среднего Днепра до Средней и Передней Азии включительно, или Хауслера (от Эльбы до Урала) отвечают на такой вопрос положительно.

Ностратическая теория, давно имеющая немалое число сторонников в филологии, отвечает на в общем-то схожий вопрос также утвердительно. Ведь согласно ей, не только и,-е., но и большинство других ныне существующих языковых семей (уральская, семито-хамитская и т. д.) якобы произошли из единого источника, что практически допускает факт единоязычия на значительной части Евразии и Северной Африки. При этом учитывалась бедность и слабая обновляемость древнего словарного запаса, а также то, что хотя стоянки каменного века были расположены далеко друг от друга, зато люди того времени часто мигрировали на большие расстояния под воздействием климатических факторов и это облегчало контакты.

Добавим к этим суждениям следующее. Вышеуказанное слабое присутствие или даже отсутствие у многих и.-е. народов воспоминаний об общем происхождении может быть вызвано не только фактором большого прошедшего времени. Несмотря на отмеченную в начале общность основных терминов, а также личных имен и теонимов в древних и.-е. языках, или точнее даже языке, степень этнокультурного единства индоевропейцев могла быть далеко не абсолютной. Собственно, это показывают и археологические материалы – при том, что древние материальные культуры на пространствах Северной и Восточной Европы родственны и во многих чертах близки, все-таки это разные культуры: нарвская, валдайская, днепро-донецкая и т. д. Вполне вероятно, что и язык на очерченной территории не был так уж монолитен и делился на диалекты.

Но это не так уж важно.

 

Заключение

Таким образом, никаких древних «вторжений на север», о которых грезил О. Монтелиус, по всей видимости, не было. Достоверно и то, что индоевропейская культура шнуровой керамики также не была привнесена, а наследовала местные «нордические» традиции. Наоборот, как и в более поздние времена, описываемые Иорданом Готским, именно север был тем «горнилом», или «утробой», рождавшим и выталкивавшим все новые и новые человеческие массы в более пригодные для обитания края.

Начавшаяся в середине IV тыс. до н. э. экспансия индоевропейцев на юг продолжилась в следующем тысячелетии, по мере увеличением числа населения и необходимостью активного экстенсивного освоения все новых и новых территорий.

Индоевропейцы же наступали на запад и юг, где часть из них постепенно перешла к кочевому быту. Первым примером такого типа стала еще ямная культура степей Причерноморья – по нашему мнению, созданная предками тохаров, кельтов и италиков. Первые мигрировали на восток, в район Алтая и верхнего Енисея (афанасьевская культура). Вторые – на запад, в район среднего Дуная, где произошло новое разделение (протоиталики переместились в районы нынешней Хорватии и Албании, откуда, уже видимо морем, во II тыс. до н. э. попали на Апеннины).

Распад и.-е. общности начался, таким образом, в первой половине III тыс. до н. э. и был обусловлен движением ее части в далекие степи юго-востока (тохары), на Балканы и в Малую Азию (хетты, лувийцы, палайцы). На новых местах обитания мигранты встречали совершенно новую природную среду, а иногда и сложившуюся цивилизацию (хатты), вследствие чего серьезные изменения в языке пришельцев были неизбежны. Основная часть и.-е. разделилась несколько позже, о чем свидетельствует долго сохранявшися общие черты в культурах шнуровой керамики и боевых топоров.

В середине того же тысячелетия из того же единого массива окончательно выделилась индо-иранская группа, вскоре также распавшая на две составные части. Первая прошла через донские, кубанские степи и Кавказ в район Сирии и Междуречья, где оставила существенный след в Митаннийском государстве, а затем продвинулась к берегам Инда. Что касается протоиранцев, то двигаясь с северо-запада, она постепенно занимали районы Северного Прикаспия и Приаралья, создав там андроновскую культуру, а в конце II тыс. до н. э. проникли и в Среднюю Азию, а затем и нынешний Иран. Как уже было указано, арийскому завоеванию Азии сильно способствовали климатические изменения, подорвавшие жизнеспособность традиционных очагов земледельческой культуры.

Относительно того, как происходил дальнейший распад и.-е. общности, можно строить немало гипотез. Лингвисты конструируют выделение локальных групп, например греко-армяно-фригийской или славяно-балто-германской. Другие с такими комбинациями спорят и предлагают свои. Однако при всех спорах трудно сомневаться в том, что в первой половине II тыс. до н. э. процесс почкования великого языкового древа в основном завершился. Технология металлообработки, также как и пашенного земледелия, гончарного ремесла и других видов деятельности той эпохи (бронзы) предстает в нынешних и.е. языках слишком по-разному. Продвигаясь где мирно, а где с боями по просторам Евразии, арийцы не только расширяли, но и изменяли свой словарный запас.

Новая окружающая среда, новые способы ведения хозяйства, новые культурные контакты, смешение с другими племенами стимулировали окончательное оформление новых этнических образований, все более терявших воспоминания об общих предках и общей северной родине. В течение тысячелетий самостоятельного развития у новых племен – греков, персов, германцев, славян – появилась собственная история. Со своими легендарными героями, часто поднимавшихся в фольклоре до уровня богов, со своими рассказами о славных походах, чудесах и свершениях. Ветви единого индоевропейского древа разрослись вширь и дали новые побеги. Однако корни остались общими.

 

Литература

1. Абаев В.И. Скифо-европейские изоглоссы. М.,1965.

2. Авеста в русских переводах. СПб., 1997.

3. Алексеев В.П. Историческая антропология и этногенез. М.,1989.

4. В.П. Алексеев, А.А.Аскаров, Т.К Ходжаибов. Историческая антропология Средней Азии. Ташкент, 1990.

5. Анохин Г.И. Системы личных имен у народов мира. М.: Наука, 1986.

6. Антинорманизм. Сборник Русского исторического общества № 8 (156). М.: Русская панорама, 2003.

7. Античная балканистика. М.,1984.

8. Антропологические типы древнего населения на территории СССР. М.,1988.

9. Археология Карелии. Петрозаводск, 1986.

10. Археологические исследования в Карелии Л.,1972.

11. Балто-славянские исследования. 1982. М., 1983.

12. Балто-славянские исследования. Т. XVI. М., 2004.

13. Бернар С. Бахрах. Аланы на Западе. М.: Ард, 1993.

14. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

15. Буданова В.П. Этнонимия племен Западной Европы на рубеже античности и средневековья. М., 1991.

16. Буров В.А. О семантике каменных лабиринтов Севера // Этн. обозрение. 2001, № 1, с. 53.

17. Вессен Э. Скандинавские языки. М.: Изд-во ЛКИ, 2007.

18. Вопросы истории. 1990, № 5, с. 15–27.

19. Всемирная история, т. II. М.: ГИПЛД956.

20. Галкина Е.С. Тайны русского каганата. М., 2002.

21. Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 1–2. Тбилиси, 1984.

22. Гинзбург В.Б., Трофимова Т.А. Палоантропология Средней Азии. М., 1972.

23. Гумилев Л.Н.Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990.

24. Гурина Н.И. История культуры древнего населения Кольского полуострова. СПб., 1997.

25. Дебетц Г.Ф. Палеоантропология СССР. М., 1948.

26. Джаксон Т.Н. Austr I Gordum.: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001.

27. Долуханов П.М. История Балтики. М., 1969.

28. Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. М.: Восточная литература, РАН, 2001.

29. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М.: Логос, 2003.

30. Жиров Н.Ф. Атлантида. М.,1964.

31. Златковская Т.Д. Этнические процессы во Фракии во II–I тыс. до н. э. М., 1964.

32. Кузнецов Е.В. Этногенез восточных славян. Арзамас, 2006.

33. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

34. Меркулов В.И. Откуда родом славянские гости? М., 2005.

35. Мерперт Н.Я. Кавказ в системе палеометаллических культур Евразии. Тбилиси, 1987.

36. Ингстад X. По следам Лейва Счастливого Л.: Гидрометеоиздат, 1969.

37. Исследования по древней истории и этногенезу финно-угорских народов. Ижевск, 1990.

38. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т. Т. 1. М., 1956.

39. Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М.: Наука, 1973.

40. Кондукторова Г.С. Антропология населения Украины эпохи мезолита, неолита и бронзового века. М., 1973.

41. Короткина Л.В. Рерих в Петербурге-Петрограде. Л.: Лениздат, 1985.

42. Кузьмин А.Г. Начало Руси. М., 2003.

43. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов // Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54–83.

44. Ю.А. Ааврушин Четвертичные отложения Шпицбергена. М., 1969.

45. Лебедев Г.С. Вернемся к началу //Знание-сила, 1986, № 10, с.18.

46. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

47. Лелеков Л.А.Авеста в современной науке. М., 1992.

48. Лер-Сплавинский Т. К современному состоянию проблемы происхождения славян // Вопросы языкознания. М., 1960. № 4. С. 20–30.

49. Ловмяньский X. Русь и норманны. М.: Прогресс, 1985.

50. Лушникова А. В. На материале языков разных семей: диссертация… д-ра филол. наук: 10.02.20. М., 2006.

51. Маруашвили Л.И. Палеогеографический словарь. М.,1985.

52. Матюшин Г.Н. Археологический словарь. М.: Просвещение, 1996.

53. Напольских В.В. Балто-славянский языковой компонент в Прикамье // Славяноведение, 2006, № 2, 3—19.

54. Ономастика европейского севера СССР. Мурманск, 1982.

55. Палеоантропология исследования степного Приднепровья. Киев, 1984.

56. Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М., 1964.

57. Проблемы антропологии древнего и современного населения севера Евразии. Л., 1984.

58. Расогенетические процессы в современной истории. М., 1974.

59. Рассоха И.Н. Украинская прародина индоеверопейцев. Харьков, 2007.

60. Седов В.В. Формирование славянского населения Среднего Поднепровья // СА, 1972, № 4.

61. Семенов В.А. Древнейшая миграция индоевропейцев на восток // Петербургский археологический вестник, 1993, № 4.

62. Серебренников Б.А. Волго-окская топонимика на территории европейской части СССР // ВЯ, 1955, № 6.

63. Славяне. Этногенез и этническая история. Л.: Издательство Ленинградского Университета, 1989.

64. Стриннгольм А. Походы викингов. М., 2003.

65. Тверской археологический сборник. Вып. 2. Тверь, 1996.

66. Терапиано Ю.К. Маздеизм. М.: Сфера, 1993.

67. Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. М.,1991.

68. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М., 1999.

69. Хотинский H.A. Следы прошлого ведут в будущее. М.,1981.

70. Эпоха бронзы лесной полосы СССР. М.,1987.

71. Юркенас Ю. Основы балтийской и славянской антропонимии. Вильнюс, 2003.

72. Albenque A. Les Rutenes. Paris: Picard, 1948.

73. Archaeologia baltica. Вып.8, с. 312–314.

74. Drews R. The coming of the Greeks. Princeton, 1988.

75. J.R.Glover. The story of Scotland. Lond.,1977.

76. Journal of I.-e. studies, v. 9, № 1–2, 1981 (Allain Gallay).

77. Histoire de 1’Alsace. Sous la dir. de Ph.Dollinger. Toulouse, 1970.

78. Histoire de la Bretagne. Sous la dir. de J.Delumean. Tolouse. 1969.

79. Histoire de la Normandie. Sous la dir. de M. de Bouard. Toulouse, 1970.

80. Histoire de la Picardie. Sous la dir. de Rob. Fossier Toulouse, 1974.

81. Leroi-Gourhan A. Dictionnaire de la prehistoire. Paris, 1989.

82. M. Kazansky. Les Slaves. Les origines (I–VII siecle apres J.-C.) Paris, ed. Errance, 1999.

83. The quaternary history of the North Sea. Uppsala, 1979.

84. Quistad J. De lappishe stedsnavn i finnmark og norland fylker. Oslo, 1938.

85. Martinet A. Des steppes aux oceans. Paris, 1986.

86. Riquet R. Populations et races au neolithique et au bronze ancient. Bordeaux, 1967.

87. Sauter M.-R. Suisse prehistorique.Neushatel, 1977.

88. Thomas N.L. Irish symbols of 3500 B.C. Cork-Dublin, 1988.

89. Varanger-Funnene.Tromso museum shatter, vol.VII. Tromso, 1959.

90. Whitle, Alasdair. Neolitic Europe. A survey. Cambrige, 1985.

 

Введение

«Случайные гости? Орда, пришедшая с Камы иль Оби?», – задавался в начале века вопросом о происхождении славян В.Я. Брюсов. На этот вопрос нет ответа и поныне.

Из всех индоевропейских этносов славяне позже всех возникли на исторической арене. Под их собственным именем они зафиксированы в источниках только после падения Рима. В одном из сочинений, приписываемых поэту-епископу из Галлии, Альциму Экдицию Авиту (460–525) появляется такой пассаж: «Под благочестивым союзом Христа огромные и разнообразные племена: Аламанн, Саксонец, Торинг, Паннонец, Руг, Склав (Sclavus), Нара, Сармат, Датчанин (Datus), Бургундион, Дак, Алан». И то – поскольку в действительности многие из перечисленных племен были крещены значительно позже – многие историки сомневаются в подлинности этого отрывка, признавая достоверными первые упоминания славян лишь в сочинениях Прокопия Кесарийского и Иордана (середина VI в.).

«У левого их (Карпат) склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы (Вислы), на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами. Склавены живут от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским (предположительно на юге нынешней Венгрии), до Данастра (Днестра), а на север до Висклы (Вислы), вместо городов у них болота и леса. Анты же – сильнейшие из обоих (племен) – распространяются от Данастра до Данапра, там где Понтийское море образует излучину» – так пишет готский историк Иордан. Его современник Прокопий Кесарийский фиксирует славян и «бесчисленных» антов на нижнем Дунае (Истре) и к северу от него. «Стратегикон» императора Маврикия указывает, что реки славян и антов «вливаются в Дунай».

Византийские источники фиксируют, что славяне и анты пришли на Дунай, а потом и за Дунай, влекомые аварами – тюркского в основе своей племенного союза, возникшего в начале VI в. Северном Причерноморье.

Археологи примерно тем же временем уверенно датируют открытую на Северной Украине, в Словакии, части Чехии и Венгрии славянскую так называемую пражскую культуру (иногда именуемую Корчак по своему главному локальному варианту). Но где обитали славяне до VI века и как они назывались?

Археологические источники говорят о том, что родина славян находилась в лесной части Восточной Европы. Собственно бесспорно первая славянская – пражская – культура содержит как раз признаки, характерные для культур, удаленных от высокоразвитых античных цивилизационных центров: грубая лепная керамика, простые орудия хозяйства, связанного с земледелием и скотоводством, незамысловатые украшения, небольшие неукрепленные поселения с жилищами-полуземлянками. Захоронения, видимо, производившиеся по обряду трупосожжения, поскольку фактические следы могил и останков отсутствуют (Именно по этой причине, как писал В.В. Седов «сопоставление антропологических материалов… носит гипотетический характер и не может быть использовано для серьезных выводов»). Это культура лесных кочевников или полукочевников, которых греки (как потом и русов) называли «дромитами» – быстро перемещающимися с места на место.

Но откуда растут ее корни?

Наиболее реальной кандидатурой на роль предшественницы славянской пражской культуры является культура зарубинецкая, в II в. до н. э. – III в. н. э. распространенная от Восточных Карпат до верховьев Оки. Г.С. Лебедев, в частности, писал: «Главное событие, которое, видимо, служит эквивалентом лингвистически выявленному отрыву южной части населения лесной зоны, будущего славянства, от первоначального славяно-балтского единства, связано с появлением…зарубинецкой культуры». И для зарубинецкого, и для пражского населения характерен одинаковый тип жилища-полуземлянки с печами, неукрепленные небольшие поселения, общий обряд захоронения-трупосожжения без больших курганов и вещей. В обоих случаях – лепная керамика, несмотря на разницу некоторых форм, со схожестью деталей орнаментации (защипы или насечки по краю венчика – частые для горшков зарубинецкой и очень частые для изделий пражской культур).

Именно к зарубинецким, а точнее, постзарубинецким памятникам тяготеют материальные останки позднейших культур, протянувшихся в IV–VI вв. от Карпат до среднего Поволжья. В Среднем Поднепровье промежуточным звеном между материальными свидетельствами зарубинецкой и пражской культур явились так называемые памятники киевского типа.

Экспансия древних славян в VI–X вв.

Но это культуры – наследницы зарубинецкой, а что у нее были за предшественницы? Об этом велись и ведутся серьезные споры. На роль дальней предшественницы предлагалась вышедшая из круга «шнуровой керамики» тшинецкая культура (XIX–XI вв. до н. э.), остатки которой (включая родственную ей комаровскую) находят от Одера до среднего течения Припяти, а по некоторым данным – и до левобережья Днепра. Жили представители этой культуры «малыми родами» в небольших неукрепленных поселениях из землянок и наземных построек, захоронения производили по обряду трупопо-ложения, занимались в основном животноводством.

Особенно на славянстве «тшинетцев» настаивают лингвисты, сторонники т. н. висло-одерской теории, согласно которой ядро будущего славянства формировалось на территории нынешней Польши. Поддерживал ее и историк Б.А. Рыбаков, который полагал, что она позволяет примирить споры сторонников как «польской», так и украинской славянской прародины. Впрочем, доказательств этой версии не больше, чем ее опровержений.

Дело не только в разности у носителей данной культуры и славян новой эры рода занятий – он все-таки мог меняться, но и в других аспектах. Так, генетическим продолжением тшинецкой стала, хотя и на более высоком уровне, лужицкая культура (XI в. – IV в. до н. э.). А она по ряду признаков стояла не только выше предшественницы, но и зарубинецкой, и пражской культур: в частности, ее керамика, хотя и лепная, непременно была с украшениями, в отличие от более простой раннеславянской. При этом, как признавал один из главных столпов висло-одерской теории Л. Тер-Сплавинский, «радиус экспансии лужицкой культуры значительно превышал во время своего наибольшего развития сферу славянского поселения: в веке бронзы, вероятно, ни на территории Чехии, Моравии и Паннонии, ни в восточных подальпийских странах, куда доходила лужицкая культура, славян вовсе не было».

К зарубинецкой или непосредственно к пражской подтягивают и другие: в частности, культуру подклешевых погребений.

Керамика пражской культуры

Керамика пшеворской культуры

Три важнейших этнографических признака ранних славян, по В.В. Седову: лепная глиняная посуда, домостроительство и погребальная обрядность – на самом деле не являются ярко специфическими. Скажем, дома «пражских» славян – полуземлянки и сооружения срубной конструкции – роднит очень многое с аналогичными жилищами Восточной, Центральной, Северной а иногда и Западной Европы I тыс. до н. э. Погребальный обряд мог меняться (так, трупоположение у «тшинетцев» сменилось трупосожжением у носителей лужицкой культуры). Оригинальность керамики также условна: у славян, допустим, встречались и высокие усеченно-конические (в центральных и восточных областях пражской культуры) и невысокие выпуклые горшки (на северо-западе). Однако за определенные признаки в керамике все-таки можно «зацепиться».

Скажем, по некоторым признаком посуды зарубинецкой культуры можно определить, что ее корни лежат в северной лесной зоне. Именно там жители не имели необходимости укреплять свои поселения, так как редкий враг мог пробраться сквозь дебри и чащобы. К тому же обитатели, скажем Полесья или Поднепровья все равно не засиживались долго на одном месте, что соответствует описанию подвижного образа жизни венедов у Тацита. По сути, они были охотниками и скотоводами, то есть вели образ жизни, характерный для лесной части Восточной Европы еще со времен фатьяновской культуры. Подвижность диктовала и особенности утвари – у динамичных кочевников не приживалась такая деталь оседлой жизни, как гончарный круг.

В этой связи отсутствие изделий основанного на применении ножного гончарного круга производства – весьма важный маркирующий признак. Скажем, почти одновременная зарубинецкой и граничащая с ее памятниками на западе пшеворская культура, а также более южная Черняховская (II–IV вв. н. э.), как раз были в основном «гончарными», что ставит под сомнение версии об их славянстве. К тому же они испытали столь сильное влияние Рима, что, например, пшеворскую культуру часто называют провинциально-римской. Представить себе, что «зарубинецкое» и «пражское» население просто потеряло навыки изготовления качественной посуды и других предметов высокоразвитого ремесла, утратило торговые и культурные связи, которыми отличались «пшеворцы» и «черняховцы», трудно. Такая масштабная «деградация» культур не происходит без соответствующей смены этносов на данной территории.

Таким образом, археология не дает прямых указаний на корни исторических славян, что не удивительно при отсутсвии в сохранившихся древних памятниках письменных свидетельств. Однако косвенные признаки – по методу исключения – все-таки «отсекают» от возможных прародин славянства весьма значительные территории как на юге Восточной Европы, так и в центральной части континента.

Этот результат будет дополнен редкими, но важными показаниями письменных источников. Так, в трактате «Германия» (I в.) Тацит, описывая племена, живущие на территории нынешней Польши, называет входящие в союз лугиев племена: гариев, гельвеконов, манимов, гелизиев, наганарвалов, далее к Балтике готов (готонов), ругиев и лемовиев. Можно спорить о том, все ли из указанных этносов относятся к германским, но во всяком случае, ничего славянского в приведенных антропонимах нет, что подкрепляется и данными об обычаях и верованиях указанных племен (жрец в женской одежде и божество Алки у нганарвалов, боевая раскраска у гариев и т. д.).

Таким образом, во времена Тацита территория к западу от зарубинецких памятников была прочно занята неславянскими этносами.

Впрочем, сама зарубинецкая культура, возникнув на основе местных (в основном милоградской) культур, испытала мощные иноэтнические импульсы, в частности, с запада, из пшеворских и допшеворских районов (поморская культура Польши), а также с юга. Археологи полагают, что это говорит о значительных контактах с «иллиро-кельтскими», фракийскими (дакийскими), иранскими и германскими (поздние бастарны) народами. Далеко не все эти конктакты были мирными – в частности, под натиском сарматов зарубинцы покинули районы Поросья и переместились на север, ближе к устью Припяти. Но, как пишет Д.А. Мачинский, «сильнейшее потрясение или воздействие со стороны» на основную часть зарубинцев заключалось не только в этом: в частности, у них сменился погребальный обряд (с I в. ранее типичные трупосожжения близ их поселений отсутствуют. Д.А. Мач. К вопросу…, 92–93). Это особенно важный момент, поскольку роль иноэтничных импульсов в «лингвистически выявленном отрыве» славян от северных соседей является ключевой в гипотезах многих филологов.

Например, иранские этнонимы и антропонимы в древней славянской среде – дело обычное. Первые византийские источники, упоминавшие славян, называют среди них объединения «велегезитов» и «хорутан». Племенные названия «сербы» и «сорбы», по О.Н. Трубачеву, восходят к имени грозного сарматского племени «serbi» (буквально: головорезы), которое Птолемей помещал где-то между Кавказом и Волгой. Первые известные имена славянских князей – Бус, Ардагаст, легендарный Хорив также имеют иранский смысловой оттенок (племя бусов, как и будиев, входило в состав Мидии). Известный филолог В.И. Абаев приводит сотни восточнославянских и иранских (в основном осетинских) изоглосс, большинство из которых имеет древние корни.

Иранское влияние на славян ощутимо и в топонимике мест, приближенных к историческим будинам: тот же О.Н. Трубачев и В.Н. Топоров открыли на Левобережье Днепра целый пласт «двойной топонимики». Так, у речки Ропша (иран. Ropsa – лиса) есть приток Лисичка, у реки Свапа (иран. Su ар – «хорошая вода») – приток Доброводка, у Сева (авест. Syava – черный) – приток Чернавка, река же Каменная Осмонька в этимологическом смысле «масло масляное», поскольку ее вторая половина (от иран. asman) переводится как «камень». «Несомненные случаи ирано-славянского калькирования говорят об одновременном присутствии иранского и славянского населения в этих местах», – пишут Трубачев и Топоров. Пример такого «одновременного присутствия» упоминает и Геродот, описывая большой деревянный город в земле будинов – Гелон, который населяли скифы (точнее изгнанники-эллины, перенявшие скифские обычаи и язык).

Ряд ученых предполагает, кстати, что сам славянский язык возник в зоне взаимодействия балтийских и иранских языков, являя собой как бы их конгломерат. Действительно, при всей близости и архаичности славянского и балтийских наречий последние все-таки еще архаичнее. Возможно, первые изменились под влиянием соседей? Иранский субстрат в славянском, впрочем, не настолько велик, чтобы серьезно подтвердить эту гипотезу. Однако она станет более реальной, если допустить, что таким субстратом были и другие языки, примыкавшие к балтийскому ареалу с юга и юго-запада.

 

Сначала о родственниках: балты и венеты

Таким образом, взаимоотношения с балтийскими этносами – краеугольный камень филологических реконструкций славянской прародины. Нет сомнения, что и сейчас из всех индоевропейских языков ближе всех к славянским именно литовский и латышский. Почти половина древнейших терминов, относящихся к первооснове обоих групп языков, так или иначе созвучны (см. табл. русской и литовской лексики).

Выделяются в этих общих словесных рядах, отличаясь при этом от аналогичных прочих и.-е., названия основных металлов (напр. рус. железо – др. – прус, gelso), за исключением меди, да и специфический балтийский термин (лит. varis) скорее всего, восходит к общей балто-слав. основе «варить» (Славяне. Этногенез…).

У балтов и славян был очень близкий пантеон богов (Перун – Перкунас и др. – см. далее). Мало того, как отмечает литовский ученый Ю. Юркенас, «в балтийских и славянских языках немало общих антропооснов, которые могут быть отнесены к разряду компонентов системы личных имен древнейшего образца». При этом языковед, упирая на древность и обширность связей балтийской системы личных имен с другими и.-е., в особенности германской, дает не меньший материал в пользу балто-славянских связей.

Корневые элементы личных имен у балтов и славян

Отмечаются характерные только для балтийской и славянской антропонимии сочетания Darg/Drag и Varti/Vrati (Юрк., с.162–163).

Однако не только славянские языки оказались близкими предкам литовцев, латышей и пруссов. Литовский публицист Михаил Литвин в трактате «О нравах татар, литовцев и московитов» (1550 г.) отмечал, что «литовцы суть итальянцы, происходящие от италийской крови». В подтверждение этого автор приводил 74 слова, общих для латинского и литовского языков. Эта теория, с одной стороны, преследовала политическую цель – сблизить Литву (в XVI веке еще полуязыческую) с католическим Римом. Но при этом Литвин опирался на легенду о Палемоне, или Публии Либоне, римском вельможе, со своими людьми бежавшем от произвола императора Нерона. После долгих странствий беглецы якобы основали поселение на реке Дубисе, и от них, дескать, пошла дальнейшая история литовского народа. Как показывают археологические данные, в этой истории есть зерно истины. Именно во времена Нерона, между 51–63 гг. н. э., на «янтарном побережье» юго-востока Балтики высаживаются воины переброшенного из Подунавья XV римского легиона (LEGIO XV Appolinaris) во главе с вельможей (всадником) Атилием Примом. Какое-то время они квартируют в этих местах, налаживая торговлю янтарем (Кулаков В.И. История… С. 80).

У пруссов существовало другое предание – о Видевуте и Брутене, весьма схожее с историей Ромула и Рема, включая детали, например, поклонение священному дереву с изображением близнецов в Риме и прусском Ромове (чье название подозрительно созвучно городу на Тибре). Современные филологи сомневаются, что возможные связи балтов с италиками древнее римского периода истории (о них говорит, например, название золота, общее для латыни и литовского, но отсутствующее у других балтов). Но в целом среди ученых продолжает существовать теория, гласящая что своеобразный «развод» балтийских и славянских наречий был вызван влиянием языка «латинян» (на первые) и иранских народов – на вторые: «В праславянском сохранились балтийские лексические реликты, в значительной мере вытесненные их италийскими синонимами. Это напоминало ситуацию, приведшую к возникновению английского языка, для которого характерна борьба синонимов англосаксонского и старофранцузского происхождения… археологически документированное нашествие предположительно италийского этноса привело к вытеснению или семантическому перераспределению протобалтийской лексики… Археологически документированное нашествие скифов спустя семь веков на тот же ареал привело, как мы думаем, к результатам аналогичного характера. Постепенное ретроспективное снятие иранского и италийского наслоений приближает славянскую лексику к балтийской».

Подтверждение правдивости этой теории затруднено тем обстоятельством, что история балтийских племен еще менее отражена в древних письменных источниках, чем история славян. Большинство греков и римлян до начала эры либо ничего не знали о народах Прибалтики, либо полагали, что ее берега населяют сплошь венеты (собственно, и Балтику называли Венедским заливом или океаном). Тацит в I в. н. э. фиксирует на юго-восточном берегу Балтики племя аестиев (Aestii, видимо от лат. «aestus» – «прилив», aestuarium – «затопляемое морем устье реки», вероятно, имелось ввиду устье Вислы). Значительно позже это название переделали в эстиев (видимо, по созвучию est – восток) и стали так называть угро-финское население к северу от низовьев Даугавы, жителей Эстляндии, Эстонии. Нынешние эстонцы до начала XIX века не принимали это чуждое им имя (их самоназванием было maarahvas, что переводилось как «народ земли»). Тацитовские аестии не имели ничего общего с угро-финннами, которых римский историк скорее всего, вообще не знал. Наоборот, он вполне определенно говорит о том, что «их язык близок к британскому» (т. е. к диалекту кельтского, с которым римляне были неплохо знакомы). Кстати, и отмечаемый Тацитом у аестиев культ кабана-вепря точно соответствует религиозно-тотемическим представлениям кельтов, у которых, как пишет этнограф Э. Росс, кабан, «судя по всему, был животным par excellence». Основным предметом их экспорта был янтарь, издревле собиравшийся преимущественно в указанных краях.

С кельтскими языками, возможно, связана тайна происхождения одного из основных этнотопонимов балтов, отраженный в названии Литва (Lietuva) – и видимо, родственном ему – Латвия. Почти для всех исследователей давно очевидно, что эти названия как-то связаны с общим и.-е. обозначением льющейся воды (отсюда и поэтическое объяснение этнонима «литовцы» – «люди дождя»). Однако показательно, что эти этнотопонимы имеют четкую аналогию в «языке земли» кельтов (Lithauia, Lettaw, Letha) и их пантеоне (богиня Litavis). По предположению американской исследовательницы М. Джонс, все эти названия связаны с водой и отражают имя – которое можно реконструировать как Letavia– родины кельтов в Центральной Европе, практически «водного мира», поскольку тамошние ранние поселения всегда располагались или рядом или непосредственно (в виде свайных конструкций) на воде. Однако вряд ли это означает «удревнение» кельто-балтийских связей до времени этих самых свайных поселений (от эпохи энеолита до начала I тыс. до н. э.).

Археологи отмечают приток близкого кельтам населения или, во всяком случае, волну его культурного влияния на Самбию позже, судя по находкам подвесок, конской упряжи, оружия и прочих предметов, схожих с изделиями позднего Латена (т. е. II–I вв. до н. э.). Важно отметить, что и антропологи отмечали: у раннесредневекового населения ряда районов Пруссии (как и Померании и Мекленбурга) представлены формы, «очень близкие к типам латенских кельтов». Нельзя не отметить и языковых и культурных параллелей: название легендарной родины Видевута и Брутена – Кимврия опять-таки напоминает уэльское «Ким-ру» (страна сородичей»), а также этноним «кимвры» – исторически германский, но изначально тоже вероятнее всего кельтский. «На обрядность западных балтов, – отмечает польский ученый Я. Ясканис, – основной признак которой определялся как «зарывание останков кремации в землю», серьезное влияние оказывали кельтские и, в меньшей степени, римские традиции». Таким образом, «италийский» фактор воздействия на балтов существенно дополняется кельтским.

То, что еще в начале н. э. Юго-восточную Прибалтику населяли не балты, косвенно подтверждают и филологические разыскания О.Н. Трубачева, выяснившего, что слово «янтарь» в литовском и латышском языках вторично, и попало в них через другие, возможно, славянские языки. О том же говорит и упомянутый «фактор бука» (как и в славянские, название этого дерева вошло и балтские языки из германского). Северо-восточная граница ареала бука проходила в древности в районе западнее низовьев Даугавы. Стало быть, предки балтов жили к востоку от ареала бука и янтарного побережья Калининграда и Клайпеды.

Нельзя не заметить, что этноним «пруссы», которым в историческую эпоху называлось балтское племя, жившее между Вислой и Даугавой, имеет очень спорные аналогии в литовских и латышских языках. Согласно B.C. Суворову, «пруссами» уже в послеримскую эпоху стали именоваться прежние «эстии», причем сам этноним восходит к готскому слову «prus» – конь и означал первоначально тяжеловооруженных всадников. Действительно, захоронения того времени показали археологам, что у населения Самбии в V–VII вв. н. э. существовал культ коня и обычай захоронения в курганах всадников с тяжелым вооружением. Но интересно, что германские источники, описывавшие пруссов XIII–XIV вв., единодушно отмечают отсутствие у воинов этого племени тяжелого вооружения и нелюбовь сражаться на конях. Эти пруссы уже воевали пешими и вместо мечей и копий использовали примитивные деревянные дубины. Подобная слабость оружия и была главной причиной того, что это многочисленное племя было сравнительно легко завоевано немецкими крестоносцами.

Несомненно, «пруссы» позднеримского времени и эпохи крестовых походов в Восточную Прибалтику – это разные этносы. Первые были народом германского или кельтского (или смешанного) происхождения, хорошо знакомым с железным оружием и коневодством. Возможно, именно они принесли на берега Балтики те самые римские легенды, которые вошли позже в фольклор балтов. Последние пришли сюда после ухода эстиев – где-то в конце эпохи Великого переселения народов. Видимо, это произошло тогда же, когда в покинутые германцами земли центральной и северной Польши стали продвигаться славяне (вспомним легендарное столкновение людей Леха с «людьми жемойтскими» – видимо, речь идет о VII в.).

Легенды же балтов, помимо римских влияний, содержат воспоминания о значительно более восточных, нежели Пруссия, территориях. Титул первожреца Krive Krivaito ясно соотносится с латышским названием России (Krievia) и племенем кривичей, а также Krive – одним из «колен» первых арийцев, вторгшихся в Индию. Все эти этническо-мифологические параллели вполне могли, как в геометрии Лобачевского, некогда пересекаться, и скорее всего, не очень далеко от местопребывания летописных кривичей в верхнем Поднепровье.

Единственная граница балтов, в которой филологические реконструкции более-менее едины – юго-восточная. Подавляющее большинство языковедов признает, что 80–90 % наиболее древних названий Белоруссии – а это, естественно, названия рек и озер – имеют объяснения в современных литовском, латышском и древнем прусском языках (см. табл.).

Балтийские корни некоторых белорусских гидронимов [60]По В. Вересу (в соответствии со своими взглядами на происхождение Литвы он пишет «летовский» язык).

Восточная граница, судя по данным гидронимии, проходила в районе Московской, Калужской, Смоленской и Тверской областей, где количество названий рек балтского корня составляет около 400

Что касается древнейшей границы балтов на северо-востоке, то ее, в свою очередь может прояснить раздел филологии, изучающий уральские языки. До недавнего времени считалось, что предки финнов и эстонцев – аборигены Восточной Прибалтики. В советское время эту теорию поддерживали по идеологическим причинам – «автохтонность», изначальность пребывания на территории лучше способствовала официальному культу «дружбы народов», чем вызывавшие споры и рознь миграции. Именно поэтому найденные перед Второй мировой войной памятники, в т. ч. прибалтийские, неолитической культуры «гребенчатой керамики» не замедлили идентифицировать, как угрофинские. Однако, как мы видели в предыдущей части, с научной точки зрения это утверждение оказалось аргументированным не более, чем утверждения послевоенного времени о «славянстве» древних пруссов.

Факт автохтонности угро-финнов в Восточной Прибалтике оказался под еще большим сомнением, когда за дело взялись филологи. В частности, выяснилось, что практически все названия, связанные с мореплаванием (т. е. такие слова, как «корабль», «парус» и т. д.) в языках финнов, эстонцев, ижоры – не «родные», а заимствованы в далекой древности у индоевропейцев-балтов. Опираясь на данные в том числе западных исследователей, авторитетный отечественный уралист В.В. Напольских показал, что и названия самых характерных рыб бассейна Балтики – угря и лосося – в финских диалектах также балтийского происхождения (фин. lohi, саам, luossa – ср. лит. lasis – лосось, фин. ankerias – ср. лит. ungurys – угорь). В итоге лингвистические изыскания «позволяют сделать вывод, что балты прибыли в Прибалтику скорее до, чем после прибалтийских финнов» (Этноязыковая и этнокульт…, с. 22).

Подтвердить или опровергнуть такое предположение мог древний «язык земли» – топонимика. Точнее, гидронимика, поскольку именно названия рек и водоемов как правило, самые «консервативные», держащиеся порой тысячелетиями.

К настоящему времени общепризнано, что балтийские гидронимы распространены от Пруссии на западе до западных районов Тверской области и верхнего Поволжья на востоке (Торопа, Допшо, Журедайно и т. п.). Что касается территорий к северу от линии юг Псковщины – Тверь, то долгое время распространенность подобных названий там отметалась по принципу «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». «Что же касается северной границы балтийской топонимики, то… ее определение не составляет проблему, поскольку очевидно, что балтийские племена никогда не находились севернее тех мест, где они живут теперь», – столь категоричен был В.Н. Топоров и другие филологи. Вслед за ним и археологи (например, В.В. Седов в работе «Новгородские сопки») писали о невозможности атрибутировать многие памятники новгородской земли на основании «гидронимических данных». Получался порочный круг.

Однако не все ученые согласились не замечать фактов. Вот что пишет, например, доктор филологических наук P.A. Агеева в книге «Гидронимия Русского Северо-Запада»: «… по нашим данным, балтийская гидронимия на Северо-Западе довольно многочисленна. В одних лишь Псковских землях и на территории двух южных новгородских пятин – Шелонской и Деревской – гидронимы балтийского типа составляют не менее 5 % и во всяком случае не уступают по количеству угро-финским названиям… Особенно густо балтийские названия покрывают бассейн Великой, среднего и верхнего течения Ловати. К северу от Ильменя количество балтийских названий резко уменьшается, хотя отдельные из них заходят в нынешнюю Ленинградскую область». Действительно, название притока Невы Тосна, в старых источниках – Тусна, явно восходит к древнепрус. Tusnan – тихая. Имя озера Бебро в бассейне Оредежи также скорее напоминает балтийский вариант слова «бобровое» (лит. Bebrujis), т. к. гласная «е» в идентичном славянском термине встречается весьма редко. На Псковщине схожие литовско-латышские толкования имеют гидронимы Сороть, а далее к северо-востоку, левый приток Луги Нотика (др. – прус. Notike). Возможно, «балтийские» корни имеют и хорошо известные Валдай и Бологое.

P.A. Агеева сопоставляет данные гидронимики с данными археологии, согласно которым «в особенности в середине и конце II тыс. до н. э. культура балтов распространялась на значительные пространства к Северу, включая южное побережье Финляндии и доходя до Ладожского оз.». Действительно, раскопки показали наличие в III–II тыс. до н. э. на западном и южном побережье Финляндии, в Эстонии и на юге Финского залива стоянок культур шнуровой керамики. Последние, именуемые также культурами ладьевидных, или боевых топоров, широко распространенные на значительных пространствах Европы, практически всеми признаются индоевропейскими. Из этих культур одна из самых известных – фатьяновская, протянувшаяся от Днепра до Верхней Волги.

Инвентарь фатьяновской культуры

Фатьяновцы – лесные земледельцы и скотоводы – пришли на эту территорию в начале II тыс. до н. э. (в период кратковременного потепления) предположительно с запада, из Белоруссии. Их элементы культуры, а также антропологический облик классических северных европеоидов балтийского варианта позволили предположить в них предков балтов. Тем более что занимаемая ими территория – это как раз область классической балтской гидронимии.

Но вот что не менее любопытно – как следует из словаря Фасмера, у самих балтов общая и.-е. основа mare по большей части (кроме жемайтов) означала не море, а просто залив, или, например, как у литовцев – Куршский залив. Скорее всего, это означает, что и выход к морю в древности у балтов был сравнительно невелик. И море это все-таки было Балтийским.

Что же касается языков-соседей, активно повлиявших на «развод» балтов и славян, то «италийскую» версию мы уже упоминали. Нельзя не отметить влияние, или точнее сходство балтийских языков с финскими (общность некоторых глагольных форм, а также построение сложных гидронимов – см. Трубачев. Этногенез…, с. 20). Однако главным из этих языков-«разводчиков», по мнению академика A.A. Шахматова, был венетский, распространенный в разное время и по разным данным, от Адриатики до Балтики. О нем мало что известно. Шахматов, впрочем, полагал, что это язык кельтский и именно его носители отделяли в древности праславян от других и.-е. народов, оказав огромное влияние на формирование славянского этноса. С ученым-филологом были солидарны многие историки. Как считал В.В. Мавродин, само название венетов перешло на славян, после того как последние в начале – середине I тысячелетия н. э. заняли Центральную Европу и ассимилировали ее древнее население.

Сейчас версий об этногенезе венетов и их взаимоотношениях с праславянами больше. Что касается археологии, то достоверно точных соответствий между культурой венетов и последующими много столетий спустя славянскими нет. В прилегающих к Северной Адриатике, то есть заселенных некогда венетами, районах найдены несколько сот фрагментов местной древней письменности. До сих пор находятся отдельные энтузиасты, пытающиеся прочитать их с помощью славянских языков, однако такие прочтения заставляют вспомнить легендарное «этруски – это русские» А.Д. Черткова. Например, словенец Матей Бор читает одну из надписей, как «видящий, кто таблицу бога тут ширит», другую (на охотничьем рожке) – «Иллирию ты зови».

Однако большинство филологов сходится в том, что «венетский» язык этих надписей не славянский, а близок если не к кельтским, то к североиталийским наречиям, а иногда к иллирийским, включая древнее название Триеста – Tergeste (где Terg, почти как и у славян – «торг», a este – «город»).

Да и античная топонимика Иллирии, Паннонии и Норика, за исключениями вышеупомянутых единичных примеров, мало напоминает речь, для которой создавали азбуку Кирилл и Мефодий. Подавляющее большинство оставленных ими топонимов говорит об их близости иллирийцам.

Само слово венеты, как мы уже упоминали, не славянское. Племя Veneti известно со времен Цезаря на западе Галлии, где ныне провинция Вандея. Плиний упоминал этноним Venetulani в Центральной Италии, а поздние римские авторы с ужасом писали о племени Vandales. Топонимы с корнями Vent, Vend и т. д. разбросаны по всей Европе – от реки Вента в Латвии до поселения Venedotia в древней Британии, пролива Vendesund в Норвегии, местностей Vendome и Vendeuvre во Франции, озера Venetus (нынешнее Боденское) в Швейцарии.

Филологи неоднократно обращали внимание, что практически во всех перечисленных случаях речь идет либо о названиях рек и озер, либо об этно– и топонимах, связанных с водой. Так, галльские венеты жили на атлантическом побережье, балтийские – близ Балтики, где римские авторы помещали Венетский залив, адриатические, соответственно, на северном берегу Адриатики. Среди многих предположений относительно причин этого, одно кажется наиболее верным: в индоевропейских языках Vent, Vand было одним из обозначений воды, а в некоторых это и до сих пор так: в литовском – vanduo, датском – vand (славянское «вода» также, по всей видимости, некогда произносилось с носовым «н»). Соответственно, «венеты» – это «живущие близ воды» или во «влажной местности». Наименование финнами и эстноцами России Veneja, по одной из гипотез, связано с тем, что первые русские, с которыми познакомились финны – это новгородцы, занимавшие топкое Приильменье.

Возможно, слово «венеты» изначально не было собственно этнонимом, распространяясь на галлов, иллирийцев, германцев – кого угодно, кто проживал близ водоемов. Со временем ситуация изменилась, к I–II вв. римские авторы, повествуя о восточноевропейских венетах, представляют себе племена более-менее единые по языку и образу жизни. В самом деле, первый автор, давший сравнительно развернутую характеристику венедов, Тацит, объединяет под этим именем племена «простирающие свои набеги от певкинов (племя в низовьях Дуная – A.B.) до феннов (по-видимому, тогда под ними подразумевались саамы, занимавшие почти всю территорию нынешней Финляндии)». Западную границу их владений римский историк не обозначил, хотя из описания германцев она получалась где-то в районе Вислы и северо-восточных Карпат. Германцы, близкие к ним речью и обычаями певкины, фенны, жившие на янтарном побережье эйстии (обычаями и обликом похожих на свебов-скандинавов) с их «близким к британскому» языком, – вот и все соседи венедов. Если под последними Тацит подразумевал славян, то непонятно, куда же у просвещенного и наблюдательного древнего географа делись балты. То есть племена, которые, как показывает гидронимия, к началу славянской экспансии занимали огромный регион от северо-восточной Польши до верхней Волги. Не заметить их, притом упоминая о гораздо более удаленных от Рима феннах, было невозможно.

Вывод может быть только один: Тацит еще не разделял балтов и славян, объединяя их под общим именем. Возможно, такое объединение уже не совсем соответствовало действительности, ибо языки двух этносов давно должны были разойтись. В частности, по М. Фасмеру, славяно-балтская общность распалась до 400 г. до н. э., а по другим авторам еще раньше. Более того, значительное число исследователей полагает, что таковой общности и не существовало: сходство же двух языков обусловлено их архаичной и.-е. основой (также как и их сходство с санскритом) и длительными взаимными контактами. Так, в концепции М. Гимбутас чистые «балты» жили на пространстве от Самбии почти до Урала (фатьяновская и родственные ей культуры), обособившись от прочего и.-е. массива уже во II тыс. до н. э., славяне же занимали куда меньшую территорию за Припятью.

Впрочем, существует и противоположная точка зрения: балто-славянская общеность не только существовала, но и распалась весьма поздно. Так, Д.И. Иловайский писал, что «семья Славяно-Литовская выделилась из огромного Скифского мира лишь во времена «сарматские» (именно сарматы, а не венеды, считал академик это и есть славяно-балты), т. е. незадолго до Тацита. Современные методы, особенно т. н. глоттохронология, тоже скорее говорят в пользу сравнительно позднего разделения

Филолог В.В. Напольских считает, что относительно единый «макробалтский» балто-славянский языковый ареал, несмотря на постепенное выделение в нем «параславянских» групп, сохранялся, по крайней мере, в Восточной Европе вплоть до VI–VII вв., в пользу чего свидетельствуют сохранившиеся даже на его восточной периферии (именьковская культура) в языке соседних угро-финских народов, соответствующие этому времени «балтизмы» в хозяйственной лексике.

В любом случае, видимо, языковая и культурная близость «венедов» была еще очень сильна. Писавший через пятьсот лет после Тацита Иордан уже знает о различиях среди венедов, упоминая, что теперь «преимущественно они именуются склавенами и антами». Готский историк дал довольно точное географическое описание области склавен: от верхней части Вислы до среднего Дуная (Мурсианское озеро – вероятно, Балатон, близ которого протекала река Мурса) и до Днестра на востоке. Анты – от Днестра до низовий Днепра. Ни тот ни другой район не могут быть «балтийскими». Между тем непонятно, под чьим именем Иордан зашифровал собственно балтов. Вместо тацитовских аэстиев он знает «мирных эстов», населявших отдаленный берег «Германского океана», и жившее к югу от него «сильнейшее племя акациров, не знающее злаков, но питающееся от скота и охоты». Поскольку сразу за последними названы булгары (во времена Иордана жившие в Восточном Приазовье), акациры, возможно, были кочевниками-тюрками, обитавшими в районе Дона. Территории между Доном и Восточной Балтикой Иордан представлял плохо, хотя и расписал победы готов даже над отдаленными «меренс, морденс и тиуд», т. е. мерей, мордвой и чудью.

Однако обратимся к другому месту сочинения «Getika», где Иордан пишет, что венеты «ныне известны под тремя именами: венетов, антов и склавен». Поскольку два последних «колена» он локализовал и обозначил как отдельные родственные этносы, то нетрудно предположить, что существовал и третий этнос, точного названия которого готский летописец не знал и обозначил как собственно «венетов», еще не сменивших своего древнего имени. Таковые могли обитать в пределах неизвестных Иордану территорий между упомянутыми акацирами, антами, склавенами и эстами, а также меренс, морденс, тиудами и таинственными «васи-набронками». Т. е. территорий Белоруссии, внутренней Литвы, Смоленской области и т. д. – области классических балтов. Впрочем, название «венеды» дольше всего сохранялось на окраинах балто-славянского мира, которые как раз остались за славянами. Об этом говорят упомянутые эстонские и финские названия России Venemaa, Veneja, а также упорно державшееся у немцев, по свидетельству С. Герберштейна, именование прибалтийских и вообще всех славян Wenen, Windi. Видимо, из тоже серии этноним в-н-dp-, ванандар, который хазарские, арабские и армянские источники применяли в отношении племени, которое хазары некогда вытеснили из Поволжья.

 

Славяне в источниках

Так где же и каким образом появились на арене мировой истории собственно славяне? Первым делом ученые обращались, конечно, к источникам. «Славяне сперва были на

Дунае», – уверяет «Повесть временных лет», уточняя, что с берегов главной европейской реки наших предков изгнали «волохи». Может, действительно, прародина была в местах, где их застали письменные свидетельства? В пользу этого есть некоторые указания. «Батюшка Дунай» воспет в средневековом фольклоре всех славянских народов на огромном пространстве от Эльбы до верхней Волги. Правда, быть может, это лишь отголосок воспоминаний о вторжениях антов в Византию в VI–VII веках? Посланник римского императора Приск, в середине V века побывавший в ставке гуннского вождя Аттилы в Паннонии, записал, что гунны пьют напиток «медос», а по своим усопшим справляют «страву». Эти типично славянские слова давали многим исследователям повод усомниться в азиатском происхождении грозной кочевой орды, простершей свои набеги от Причерноморья до Галлии. Как бы то ни было, славянский компонент был среди гуннов в указанное время на среднем Дунае.

Возможно, славяне появились там раньше Аттилы. В Певтингеровых таблицах, и у Птолемея (нач. II н. э.) упоминаются названия озеро Pelso (Peiso) – возможно, современный Балатон и жившее где-то к югу от него племя «озериатов» (ozeriates). Некоторые филологи расшифровывают их на славянский манер (соответственно, «Плес» и «озерные»). Такие разъяснения, однако, не очень надежны: для всех указанных слов есть логичные объяснения и в иллирийских наречиях. Куда более определенно звучат зафиксированные в III–IV веках римскими путешественниками в Паннонии и Иллирии гидронимы Bustricius и Tsierna, которые нетрудно перевести как Быстрица и Черная (такая река существует в среднем Подунавье до сих пор). Имя божества «Dobrota», начертанное на одной из паннонских табличек IV века, ведет по тому же этническому следу, как и слово «dzoapan» (жупан), и имя «Venclav», отмеченные примерно в то же время в Дакии.

Таким образом, славяне проникли на Дунай до того, как их этноним был зафиксирован там письменными источниками. Но были ли они там всегда?

В древности Дунай именовался так в верхнем и среднем течении этой реки, а в нижнем назывался Истр. Между тем последний гидроним, в отличие от первого, был совершенно незнаком славянам, из чего можно заключить, что в район северо-западного Причерноморья они вышли сравнительно поздно, уже в эпоху исчезновения античной традиции разделения названий великой реки. Нельзя не заметить и того, что народы по берегам Истра, а частично и Дуная были давно и хорошо известны еще грекам. Самый первый из древних авторов, который имел хотя бы смутные представления о тех местах, Геродот, ничего не сообщает о славянах. Описывая области к северу от Дуная, он называет племя сигиннов. На западе последние жили «почти до пределов энетов на Адриатике», на востоке, по-видимому, до известных Геродоту фракийцев-агафирсов, то есть занимали север Балкан, включая часть Паннонии. Сигинны «ездят на колесницах, одеваются в мидийскую одежду, считая себя потомками индийских переселенцев». Подобный стиль жизни и предания мало напоминают о славянах, как и само слово «сигинны», вероятно, давшее имя позднейшим «цыганам» (сам Геродот сопоставлял его с лигурийским названием мелких торговцев или критским названием копий).

В принципе и средний Дунай начиная с I века до новой эры входит в римскую культурную орбиту, среди обитателей его побережий известны иллирийцы, кельты, германцы, наконец, венеты. Так, в «Германии» Тацита, где в качестве соседей сидящих в придунайской части Богемии маркоманов названы марсигны и буры (наречием и нравами, как подчеркивает автор, схожие с другими свебами – германцами), котины (галлы) и осы (паннонцы-иллирийцы). Ни одного славянского этнонима.

Ученые – сторонники панноннской теории происхождения славян – как будто нашли этому объяснение. Например, П. Шафарик, а за ним многие современные исследователи утверждали следующее. Именно венедов, или энетов римские писатели считали предками славян (и антов) и так оно и было. Именно венеты-славяне издавна жили в Паннонии, но затем (в IV вв. до н. э.) их потеснили оттуда кельты-вольки. Дескать, именно последних наш Нестор-летописец упоминал как «волохов», прогнавших славян (или подчинивших их) из тех же мест, с Дуная: «Волохом бо нашедшем на словен на Дунайских и севших в них и насилующих их».

Действительно, изначально, как считается, этноним «волохи» восходил к названию обитавшего в Средней Германии, а затем в Нарбоннской Галлии кельтского племенного союза вольков, Volcae. Но можно ли на основании этой «зацепки» считать летописную дунайскую легенду истинной?

Вряд ли. Шаткой являются все звенья построенной тут причинно-следственной цепи. Не есть твердый факт, что «волохи» этимологически восходят обязательно к «волькам»: в основе обоих этнонимов всего лишь общее и.-е. название волка. Что касается локализации этих самых «вольков», то хотя они и были одним из главных кельтских объединений, но проникло ли племя именно с таким названием в Паннонию, неизвестно. Доподлинно – со слов Юлия Цезаря – ветви Volcae зафиксированы на юге Галлии и в Герцинском лесу, географическая конкретизация которого весьма неясна. Представить, что славянские хроники сохранили больше исторических фактов на счет великого кельтского переселения, чем греко-римские источники, непросто.

«Волохами», «влахами» славяне и их соседи называли румын и итальянцев, и вообще «латинян».

Другая версия говорит о том, что первые русские летописи сохранили воспоминания о временах, когда нижний и средний Дунай подверглись завоеванию гетов во главе с царем Буребистой, а затем Децебалом (I–II вв. н. э.). Ведь именно на фракийцев-гетов и их родственников даков перешло позже название влахи – волохи. Эти племена были разгромлены и подчинены римским императором Траяном в 101–106 гг. н. э. Видимо, не случайно образ Траяна прочно вошел в славянский фольклор (божество Троян у русов, царь Траян у сербов) – славяне чтили его, как освободителя от ига восточных соседей. Гетодакским следом, возможно, объясняется и появление среди легендарных первых славянских князей некоего Залманина, чье имя A.C. Мыльников производит от Залмоксиса (гетского вождя или жреца, обожествленного после смерти).

Однако внимательное чтение ПВА не подтверждает их точку зрения. Ведь летописцы в разных редакциях «Повести» ссылаются на то, что «славян и волохов» прогнали с Дуная «угры». Последние, то есть венгры, мадьяры, появились в Средней Европе в самом конце IX столетия, когда ни кельтов, ни гетов в Паннонии давно уже не было. То есть под волохами подразумевался какой-то другой этнос, вероятно, живший там в другое время.

Обратимся к другим источникам.

Любопытно, где же «отец истории» все-таки мог обнаруживать предков славян. Северное Причерноморье, согласно Геродоту, занимали племена скифов. С запада с ними граничили агафирсы (изнеженное племя с фракийскими обычаями), они занимали северные районы нынешней Румынии, Буковины и части Южной Галиции. Далее к северо-востоку, видимо, до Днепра жили невры, племя, «обращавшееся в волков». Одним из пунктов границы между ними и скифами служило озеро, из которого вытекал Тирас (Днестр). Где-то по левобережью среднего Днепра жили андрофаги-людоеды, а к юго-востоку от них обитало племя меланхленов. К востоку и северо-востоку от Меотиды (Азовского моря) лежали владения савроматов. Последние, согласно «отцу истории», происходили от смешанных браков скифов с амазонками и говорили на испорченном скифском наречии. Правда это или нет, но их ираноязычие не вызывает сомнения.

Относительно меланхленов есть мнение, что это тоже иранское племя, возможно, пришедшее откуда-то с юга, из районов распространения зороастрийской религии. Ведь само имя «меланхлены» означает по-гречески «черные плащи», а именно в такую одежду одевались жрецы Заратустры. Впрочем, сведений об этом народе Геродот оставил слишком мало, чтобы утверждать что-либо уверенно. Еще меньше можно сказать об андрофагах.

Более всего подозрений на славянскую принадлежность у этноса, локализованного Геродотом чуть в стороне от скифских границ. В пятнадцати днях пути выше «впадины Меотийского озера», то есть устья Дона, начинались владения будинов – «большого и многочисленного» лесного племени. Эти голубоглазые и рыжеволосые охотники на бобров и лосей жили по среднему и верхнему течению Танаиса (под последним Геродот, судя по последовательному перечислению «скифских» рек, подразумевал Северский Донец, а Дон он называл Сиргисом).

Будины не жили далеко к северу, в самых верховьях Донца (истоки Танаиса располагались в земле фиссагетов, а между последними и будинами была еще и пустынная территория). Стало быть, их земля это нынешние Харьковская и частично Донецкая области, где большие лесные массивы только сравнительно недавно были сведены на нет человеком. Однако это «большое и многочисленное» (из народов этого региона так Геродот говорит еще только о самих скифах) племя, видимо, имело и владения гораздо западнее. Ведь невры за одно поколение до похода Дария «покинули свою страну из-за нашествия змей и поселились в земле будинов». Обилие змей, скорее всего, могло случиться в болотистой местности, вероятно, в бассейне Припяти, откуда невры перебрались южнее – в леса и лесостепи Западной и Центральной Украины.

Этноним «невры» многими исследователями выводится из балтийских языков, другие же сопоставляют это название с «нервиями» – кельтским племенем в Западной Европе. Слово «будины» еще выдающийся филолог Л. Нидерле сопоставлял со славянским «будить», «будоражить»: в Чехии и Польше до сих пор немало населенных пунктов называется Будин, Будинье (и первый из двух городов, слившихся в нынешний Будапешт, был когда-то славянским поселком Буда). Хотя слишком увлекаться «славянским уклоном» здесь не стоит: тот же Геродот помещает далеко на юге, в Мидии близкий этноним «будии», да и вообще слова с основами but– bud– («быть» и «бодрствовать») являются очень близкими во многих и.-е. языках (Юрк., с. 40, 46).

Ученым кажутся также смутно похожими на «славянские» этнонимы Stavanoi, Suobeni в посвященных Восточной Европе сочинениях Птолемея, Плиния, Страбона и других античных авторов. К тому же носители этих имен довольно удачно локализуются. Так, по мнению Михаила Казанского, географическое положение Stavanoi у Птолемея – к востоку от Вислы, к югу от балтских народов галиндов и судинов и к северу от кочевий аланов «точно соотносится» с положением венедов у Тацита, поэтому, делает вывод российско-французский археолог, «весьма возможно, что имя венеты есть иностранное прозвище для Stavanoi», т. е. речь идет об одном и том же племени (М. Kazansky. Р. 11). В свою очередь, филолог О.Н. Трубачев считает что Stavanoi – буквальный перевод, калька этнонима «словене» с индоарийского языка (где stavana – «хвалимый», что показывает «славяно-индоарийские (индоиранские?) контакты в этом районе» (Труб., с. 278).

Это интересные, но, с учетом хотя бы спорности соотнесения птолемеевской и тацитовской географии, достаточно спорные гипотезы. Иные обращались к более поздней средневековой летописной традиции. Но она также дает немного. Характерный пример – обнаруженная в чешских списках XV в. т. н. «Грамота Александра Македонского», согласно которой знаменитый царь и полководец якобы даровал «просвещенному славянскому роду» за оказанную ему военную помощь «навечно все земли от полунощного моря великого Ледовитого океана до Итальянского скалистого южного моря» (см. Мыльн., с. 54).

Не найдя ответа в древних хрониках, исследователи принялись строить свои версии. Далматинский монах Мауро Орбини считал, что славяне скрывались в древней истории под именем готов и вышли, соответственно, из Скандинавии. Екатерина II в письме к Гримму сообщала, что собрав сведения о древних славянах, «могла бы легко доказать, что они дали имена большинству рек, гор, долин… во Франции, Испании, Шотландии и в других странах… вся раса Людовиков были древними славянами, как и все короли вандалов в Испании». A.C. Хомяков обнаруживал славянские следы уже не только во Франции (где Руссильон и Арль были славянскими названиями), но и в древней Трое, среди древних гуннов (Аттила) и героев германского эпоса о Нибелунгах (см. Поляков…, с. 130–131).

A.A. Шлецер, наоборот, исходил из реального факта присутствия в его время остатков славянских языков между Эльбой и Одером (или живых преданий о них) и полагал, что именно там прародина этих наречий. Другие искали эту прародину в Закавказье и даже в Центральной Азии. Отзвуком этих концепций является и знаменитое блоковское «да – скифы мы, да – азиаты мы с раскосыми и жадными очами» и пассажи составленной, возможно, современником Блока «Влесовой книги» про племя Богумира, кочевавшее-де «за 1300 лет до Германариха» в Семиречье.

Загадку, впрочем, достаточно проясняют данные филологии. Они свидетельствуют о том, что предки славян обитали где-то в лесной полосе Восточной Европы. Собственно, на это указывают и византийские источники VI в.: «Живут они среди лесов, рек, болот, и трудно преодолимых озер» (Маврикий), «(они) не осмеливались (по С.В. Алексееву, до походов 580-х гг. – A.B.) показаться из лесов и из-под защиты деревьев».

Ученые подкрепили эти указания тем, что в славянской лексике присутствует богатый набор слов, характеризующих соответствующую фауну [тур, вепрь, олень, косуля и т. д.), флору {дуб, сосна, яблоня).

В тоже время, как писала М. Гимбутас в работе «Славяне», «первоначальное незнакомство славян с определенными видами деревьев прослеживается в названиях, которые они заимствовали от своих западных и юго-западных соседей. Название для «букового дерева», славянское слово «бук», вероятно, было заимствовано из германского языка примерно в начале первого столетия нашей эры. Лиственница, латинское larix, польское modrzew, возможно, было заимствовано из готского madra. Название для «тисса», латинское taxus, славянское «тисъ» возможно происходит от кельтского и германского корня, означающего «объемный», «толстый»». В свою очередь, польский ботаник Ю. Роста-финский к этому перечню заимствованных названий добавлял также «пихту». Эти данные, или правильнее, предположения о контактах славян с кельтами и германцами дали пищу энтузиастам висло-одерской теории, которые искали прародину славян в исторической Польше.

Окончательно эта теория оформилась в трудах Л.Тер-Сплавинского, согласно которому в этногенезе славян участвовали в основном три составные этническо-культурных элемента: 1) «уральское» население культуры гребенчатой керамики; 2) население культуры шнуровой керамики, которое наслоилось в более позднее время неолитического века на основу уральского поселения, по крайней мере на протяжении от верхнего Поволжья вплоть до левого побережья средней и нижней Одры; 3) население так называемой лужицкой культуры, наслоенное на более древнюю «уральско-шнуровую» основу в области бассейнов Одры и Вислы вместе с Бугом. Как писал ученый, «амальгама, возникшая из смешения и взаимного проникновения этих трех этническо-культурных элементов… выкристаллизовалась – по всей вероятности, около третьей четверти I тысячелетия до новой эры – в подлинный общеславянский комплекс, археологическим соответствием которого надо считать возникший в то время на основе лужицкой культуры (хотя во многих отношениях стоящий ниже ее) комплекс, известный в археологии под названием культуры ямных погребений». Говоря об «общеславянском комплексе», ученый впрочем, тут же оговаривается: в него он не включает восточнославянские племена, «зародышем этническо-культурного комплекса» последних была близкая культуре ямных погребений», но все-таки отдельная зарубинецкая культура на земли среднего, а также верхнего бассейна Днепра (Тер-Сплавинский, с. 27).

Впрочем, другие языковеды, например, М. Фасмер, считали что «природная» лексика древних славян позволяет ограничить их прародину территорией между верховьями Вислы и Днепром, т. е. украинским Полесьем с прилегающими районами. В свою очередь, A.A. Шахматов указывал на Прибалтику. Наконец, многие авторы, начиная с М.П. Погодина и С.М. Соловьева, строго следуют летописной версии о том, что эта прародина находилась на Дунае. К настоящему времени, если не считать версий альтернативных историков, готовых отыскать «Славяно-Русколань» хоть на Крите, в Хеттской державе или Этрурии, в славяноведении доминируют три вышеперечисленные версии: висло-одерская (иногда с расширением: одерско-днепровская), полесская и дунайская.

Одним из ключевых аргументов Л.Тер-Сплавинского в пользу своих построений было якобы славянское происхождение названий крупных рек Польши – собственно Вислы и Одры, в противоположность неславянским гидронимам на востоке – Днепр, Днестр и т. п. В действительности эти аргументы давно и сильно поколеблены: вопрос о гидрониме «Днепр» оказывается не таким простым. Это название опять же древнеевропейское оказывается для реки, на которой стоят Смоленск и Киев, отнюдь не единственным и возможно не самым древним. Как неоднократно указывалось, греческое название реки Борисфен (где основа «Борис» не имеет четкого греческого объяснения) вероятно, скрывала какое то «местное» слово, на что указывает в частности, созвучие гидронима с названием расположенного в его устье острова Березань, а также с названием впадающей в Днепр реки Березины. Вполне возможно, что это слово было балтским, а возможно и славянским от названия berzas – береза.

Много исконно славянских понятий также связано с реками и водоемами (ручей, болото, пруд и т. д.). А вот к морю славяне, видимо, вышли поздно. Само слово море когда-то означало и до сих пор означает в ряде славянских диалектов просто озеро. Термин остров раньше обозначал речной остров или лесистую возвышенность среди болот – пишет историк В.В. Мавродин. Само собой, не было в этих языках и названий важнейших морей Восточной Европы – Черного и Балтийского – даже в письменную эпоху называли их по-разному, поскольку заимствовали эти названия у разных соседей. Заметим, что несомненно ближе к морю, чем славяне, были балты о чем говорит тот факт, что они делились с ними, также как и с угро-финнами, морской лексикой: так скорее всего балтийского происхождения слово парус, а возможно и угорь. Последний факт особенно любопытен, поскольку рыба угорь, как известно, забирается по водоемам достаточно далеко от Балтики, стало быть, незнакомые с ним славяне жили не просто вдали, а в весьма серьезной дали от моря.

Степная зона также находилась вне пределов обитания славян: у них отсутствуют общие специфические названия, связанные со степным ландшафтом и растительностью, а соответствующие слова были заимствованы много позже, в основном из тюркских языков: ковыль, типчак, яруга, балка и т. д. Само слово «степь» появилось у славян лишь в XVII веке, а до того бескрайние просторы Причерноморья назывались просто Поле, также как и большие не заросшие деревьями участки в лесной зоне. Однако в лесостепные области славяне начали углубляться довольно рано, о чем свидетельствует их знакомство с такими пернатыми, как дрофа и куропатка.

Анализ языка показывает, что наши предки жили вдали от высоких гор. «Горой называли покрытый лесом холм, высокий берег реки, просто лес, любой верх вообще, в том числе верх дома – чердак, носивший название горище. Хребет, пик, ущелье, гребень – все эти названия позднего происхождения» (Мавродин, с. 29). Академик Ф.П. Филин писал: «Когда славяне познакомились с настоящими горами, они применили к ним уже имевшееся у них слово *gora (ср. литовское girg. giria; латышское dzira – «лес», древнепрусское garian – «дерево»). Отсутствует в общеславянском языке название горной цепи… Поздними новообразованиями или заимствованиями являются обозначения других особенностей горного ландшафта».

Итак, методом ислючения природно-географических зон, не оставивиших следов в праславянском языке, ученые остановились на территории, включающей Юго-восточную Польшу и Полесье к югу от Припяти. Именно здесь лежит давно выделенная филологами область древнейшей славянской гидронимии: Бобр, Тетерев, Уж, Яблоница, Ельня, Липа, Тысменица и т. д. К северу от Припяти картина иная – там преобладают названия, объясняемые из современных литовского и латышского языков. К югу и востоку тянутся иранские гидронимы. К западу – чередуются древнейшие общеиндоевропейские (Нарев), кельтские и другие, не всегда разгадываемые названия.

 

И далее на север

Вышеуказанные границы являются весьма условными, причем как для славян, так и для ближайших языковых братьев – балтов. Отдельные ученые допускают, что область древних «венедов» могла быть шире, в особенности на северо-востоке.

На это указывают, в частности уже упомянутый древние гидронимические «балтизмы», найденные А.К. Матвеевым в Архангельской области. Приведенные аналогии с современным литовским языком выглядят достаточно убедительно:

– Варнас – varnas (ворон) ср. часто встречающийся русский гидроним: р. Воронья.

– Молтас – moletas (глинистый).

– Рудас – rudas (бурый).

– Толмас – tolimas (далекий).

– Ужмас – uzimas (шум).

– Едоса – juodas (черный) ср. р. Черная.

– Чавроса – siauras (узкий).

– Няврус – niauras (угрюмый) ср. прославленный в литературе образ Угрюм-реки.

– Равдус – raudonas (красный) ср. р. Красная, Красная Пахра.

– Талпус – talpus (емкий).

– Вислуса – vislus (плодовитый) и т. д.

Выстроив этот ряд, Матвеев пошел дальше и предположил схожие аналогии и для других «труднообъяснимых» названий, и привел удивительные примеры присутствия балтийского субстрата в северных русской диалектах (напр., «телдас» (помост) – ср. лит. tiltas – мост).

A.A. Шахматов считал балтскими гидронимы с формантами – гумс, – куме на западе Вологодской области (кстати, там же в связи вышеприведенной Tusnan отметим речку Тошню). Любопытно, что в конечном итоге и В.В. Седов написал о «балтизмах» до Южной Финляндии включительно. Даже столь северный этноним «саамы» рассматривается частью ученых через балтийскую призму, в примерном значении «люди земли». Примечательно, что среди саамских географических названий севера Норвегии (Qvicstad) среди других явно и.-е. встречаются и как будто «балтизмы»: Ruduis, Tusna («тихий»), Vilgis («влажный»), Baltes («белый») и т. д.

Конечно, к возможности столь широкого «растекания» балтов в древности следует отнестись с осторожностью. Так, указанные Матвеевым вкрапления балтской лексики в северные говоры могут означать, что русские застали здесь живую балтскую речь, и что собственно, эти балты вполне могли придти так далеко на север из района Приильменья под давлением новгородцев или вместе с ними (этнической истории новгордцев мы еще коснемся).

Но все же и нельзя совсем отрицать мысль о том, что территория протобалтов и протославян могла в отдельные периоды заходить значительно дальше на северо-восток. Собственно, фатьяновская культура, в которой многие видят протобалтов (правильнее, наверное, балтославян), заходит в этом направлении достаточно далеко. В пользу того же направления говорит и упомянутый «аргумент бука»: ведь согласно палеоботаникам, это дерево еще во II тыс. до н. э. было более распространено в Восточной Европе, чем клен и если «венеды», исходя из данных их языков были не (или слабо) знакомы с этим деревом, то значит, и жили где-то вдали, очевидно, к северу от буковых рощ.

Как и у балтов, возможные древние северные следы славян проявляются в названиях Севера. Как пишут исследователи, существует топонимический закон, согласно которому чем древнее славянское население, тем больше в данной местности топо– и гидронимов с окончаниями на – ец, – иц. Однако как выяснилось, одним из лидеров по густоте таких названий являются не только допустим, некоторые районы Западной Украины, но и…Вологодская область (Стрелица, Холмец и т. д. – Имя…, с. 134–136).

В свою очередь, судя по выявленной исследователями чистоте древнего генетического кода жителей центральной части России, славяне могли освоить эти земли «задолго до массового переселения на них в VII–IX вв. основной части древних русских» (Газета. ру от 14.01 2008). Собственно, и быстрое появление далеко на востоке венедской именьковской культуры – косвенное тому доказательство.

Все это в сумме значит, что тацитовская локализация венедов «от певкинов до феннов» могла быть в принципе поправлена ближе к последним. Точнее, могла быть поправлена в отдельные периоды истории – с учетом мобильности венедского населения и таких традиционных для древности факторов, как колебания климата и вторжения врагов. Но все же верхнее Поднепровье скорее всего остается основным очагом формирования балтов, а Северная Украина – соответствующим центром для славянства.

 

Первая прародина и вторая

Дошедшие до нас славянские легенды повествуют о двух братьях – Чехе и Лехе, которые привели славян в Центральную Европу (в XVII веке политическая конъюнктура присоединила к ним третьего брата – Руса, но историческая достоверность этого варианта стремится к нулю). Братья вышли «из Кроат», т. е. Хорватии (в некоторых вариантах – Иллирии и Далмации), а придя на север, основали в нынешней Германии город Бржемя, нынешний Бремен. После их пути разделились: Чех обосновался в Богемии, а Лех отправился в Повисленье, где основал Гнезно – древнюю столицу польских королей. При этом в большинстве многочисленных вариантов легенды подчеркивается, что в Богемии, Восточной Германии и Польше «земля бысть пустынна» после ухода вандалов и братья застали ненаселенную территорию. Лишь иногда добавлялось, что там жили небольшие остатки вандалов или такие же немногочисленные славяне (а вот в Моравии славян было уже куда больше). Где-то там, однако, Леху пришлось столкнуться с войском «немецкого королька», а в Северной Польше – «с людьми жемойтскими», т. е. литовцами.

Деятельность Чеха и Леха разные хронисты относили к разным временам: Кальвизий к 645-му, Гайк к 644-му, Кутен к 639-му, Кваповский к 550-му, Кромер к 300-му, Кодициллус и Велеславин к 278-му, а епископ Пясецкий даже к 9 г. н. э., когда они якобы участвовали в походе знаменитого германского вождя Арминия. Однако подчеркивание опустошенности огромной территории между Эльбой, Везером и Вислой, постоянные ссылки на уход оттуда (в Испанию, а затем Северную Африку) вандалов заставляет считать наиболее достоверной датировку 6–7 вв. н. э. О продвижении славян на запад и север из Силезии не ранее второй половины VI в., ассимиляции ими небольших групп «аборигенов» – венедов, германцев-тюрингов, вероятно и кельтов, говорят и археологические источники (появление суковско-дзедзицкой культуры на Шпрее) (см. С.В. Алексеев, с. 224–225).

Получается, что только тогда славянская миграция достигла большей части Чехии и Польши, а исходным пунктом послужила территория Хорватии. Была ли там, между Дунаем и Адриатикой, славянская прародина?

Этой теме посвящена масса исторических исследований. Они, как правило, отталкиваются от двух мест в «Повести временных лет»: в начале рассказа о расселении народов («Нарцы, еже суть Словене») и позже («Илюрик, его же доходил апостол Павел, то бо беша Словене первое»), видимо, подразумевая римские провинции Норик и Иллирия. Но указание это несколько сомнительное: «нарцы», строго говоря, могло не относиться к Норику, а быть древним синонимом просто «людей» – например, в индоарийских языках nar – «человек». Что касается «Иллюрика», то точно также на право быть славянской прародиной, по «Повести временных лет», может рассчитывать и русский Северо-Запад, т. к. пока на Балканы путешествовал апостол Павел, его современник «Ондрей, брат Петров» согласно летописи, «приде в Словени, идеже ныне Новгород».

Древние славяне выходят к Адриатике. С картины О. Ивековича

На самом деле оба маршрута вымышлены: согласно Деяниям апостолов, Павел добрался на Балканах лишь до Македонии, а что касается путешествий Андрея к словенам, а затем варягам, это и вовсе чистая фантастика. Поэтому создается впечатление, что древнерусские летописцы больше старались не выяснить область раннего расселения славян, а притянуть ее к раннему ареалу распространения христанского учения. Но даже если бы летописцы и хотели содействовать выяснению правды, сделать это им было затруднительно из-за ограниченности в древних источниках: за исключением истории Византии, пласт летописей и преданий, находившихся в распоряжении новгородских и киевских монахов, был совсем тонок. Даже о столь значительном событии в жизни славян, как гибель Аварского каганата в конце VIII в. они практически не помнят: «Повесть временных лет» сообщает, что «обры» (авары) погибли все до единого, а отчего, неизвестно («бог потреби я»), А между тем, погибли они в результате долгих кровопролитных войн с Карлом Великим и его сыном Пипином, выступавшими в союзе с хорватами.

Вполне вероятно, что в силу отсутствия собственных источников, русские летописцы подпали под обаяние югославянских коллег, использовавших тезис о ранних славянах на среднем Придунавье для обоснований своих претензий на духовно-идеологическое лидерство в славянском мире.

Западнославянские летописцы и писавшие о славянах немецкие книжники были менее связаны идеологией и более исторически вооружены. Один из наиболее древних и, очевидно, более осведомленных немецких источников о славянах Баварский географ IX в. четко указывает на то, что все славяне произошли из обширного королевства (regnum) Zerivani, которое он помещает на краю Восточной Польши и очевидно, означавшее землю червян (позднее Червонная Русь) близ Западного Буга.

Позднее представление о первоначальной прародине славян стало более смутным, но все еще ясно помнили, что в Иллирию и соседние области славяне пришли позже. Так, немецкий историк Маркус Цуэриус Боксхорн в книге «Всеобщая священная и светская история» (вышла посмертно в 1675 году) под 551 г. отметил: «Со стороны Боспора Киммерийского славяне пришли на Дунай и Саву в области, ныне именуемой Славонией», а затем часть их передвинулась в Польшу и Чехию». Марцин Вельский в своей «Хронике» середины XVI в. указывал: «Предки наши… пришли сюда, в немецкие края… из русских земель, где тогда в многолюдстве заселяли обширную область между Волгою и Днепром». Весьма начитанный ученый середины XVI в. Марцин Кромер, в первом издании трактата «О происхождении и деяниях поляков» писал о том, что славяне в далекие времена переселились в Польшу, Моравию и «Руссию» из Сарматии, уже затем, после времени Константина Великого (первая половина IV в.) они перешли в Паннонию, а после императора Маврикия (VI в.) – в Далмацию и Иллирию. (Мыльн.) Следствием этой точки зрения стал обычай польской шляхты XVI–XVII вв. именовать Польшу «Европейской Сарматией». Заметим, что Сарматией древней летописцами могла называться весьма обширная территория, т. к. известные с IV в. до н. э. сарматы (савроматы) обитали сначала в среднем Поволжье, и в верховьях Дона, а затем перемещались то на Северный Кавказ, то в Крым, то на Дунай.

О том, что славяне появились в Центральной Европе и на Балканах сравнительно поздно, косвенно свидетельствуют и греческие и римские источники. Начиная, как мы видели с Геродота, они интересуются указанным регионом. Не только Иллирия, но и среднее Подунавье им были достаточно хорошо известны: на рубеже эр и вплоть до III в. здесь проживали boii, eraviski, ambisonti, azali, hercuniates, anarti и другие племена, об иллирийском или кельтском происхождении которых свидетельствуют как сами их названия, так и топонимика (Carradunum, Salinum,Acuincum и т. д.). Этот факт подтверждают и археологические находки в Паннонии и примыкающих к ней с севера областях нынешней Словакии. Там сплошь и рядом встречаются серебряные монеты местной чеканки рубежа старой и новой эр с надписями и личными именами вождей (Biatek, Nonnos, Coviomarus, Fariariks и др.), звучащими совсем не по-славянски.

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1. Сопоставленные данные источников, археологии и сравнительного языкознания исключают из кандидатов в славянские прародины территории Прибалтики, Балкан и Центральной Европы, включая основную часть Польши.

2. Отраженные в летописях и славянских хрониках предания об очаге формирования славянства «на Дунае» являются на самом деле сведениями о «вторичной» прародине, куда славяне начали проникать в эпоху Великого переселения народов и куда окончательно переместились в период аварского нашествия.

3. Наиболее вероятным очагом формирования раннего славянства является территория между средним Днепром и верховьями Вислы. Этногенез славян был связан с их постепенным отрывом от материнского этноса, именуемого в источниках венедами и скорее всего представлявшего общий балто-славянский языково-культурный массив. Этот отрыв был связан как с внутренними процессами развития этносов и их пересмещения на новые территории, так и с активными внешними факторами – влиянием на часть венедов иранских, фракийских, кельтских и т. д., а на другую – латинских, германских и т. д. импульсов.

В этих выводах в принципе нет ничего нового. Их многократно утверждали и подтверждали многие специалисты. Уточнить здесь что-либо сложно. Можно несколько «подтягивать» славянскую прародину к северу и, особенно, к северо-востоку от вышеочерченной территории в зависимости от трактовок тех или иных древних авторов, анализа гидронимов или археологических артефактов. Но все равно это будет пусть и убедительная, но всего лишь теория. Поскольку нельзя заставить «заговорить» в полную силу эти самые артефакты, если создавший их народ не владел письменностью и не мог подтвердить ею «авторство» сохранившихся до наших дней материальных памятников.

Тем не менее, лишнее утверждение указанных фактов хотя бы в ранге теории важно, поскольку в них, возможно, кроется ключ к разгадке другой, не менее значительной тайны: происхождения этнонима «славяне».

 

Славяне: что это значит?

Как мы видели, слово «венеты» – скорее всего, старое и общеиндоевропейское, и означает оно «жители влажной местности». Но что же означают другие два этнонима, которые носили отпочковавшиеся от венетов анты и славяне?

Что касается антов, то есть толкования этого слова из разных языков – вплоть (как считает академик О.В. Трубачев) от санскрита со смыслом «дальние», «крайние». Дескать, они занимали окраину славянского расселения, а имя получили от якобы уцелевших в Причерноморье индоарийских этносов – например, синдов. По мнению В.В. Мавродина и Ф.П. Филина истина лежит в тюркских языках: дескать, появление и исчезновение этнонима антов совпадает с появлением и исчезновением в Центральной и Восточной Европе государства аваров. Последнее племя подчинило значительную часть славян – прежде всего, в Придунавье в

VI веке, а наиболее мощное объединение заставило войти в свой союз и назвало их на своем языке «антами», то есть союзниками. Обе версии вызывают вопросы: синды, даже если они и действительно говорили на некоем подобии санскрита, жили в Восточном Приазовье – далековато от местопребывания «антов», а из второго предположения непонятно, почему славяне Центральной Европы и Балкан, периодически также вынужденно выступавшие на стороне аваров, не стали их «союзниками».

Есть объяснение этнонима из латыни, где anti значит «противоположный» Латинский акцент был бы неудивителен, учитывая высокую степень романизации племен к северу от Дуная, но при чем здесь «противоположный»?

Getika Иордана дает вполне разумное объяснение на этот вопрос: владения «антов» начинались за Днестром, где заканчивалась граница завоеваний Траяна и начиналась земля, практически незнакомая римлянам и византийцам. Соответственно, после нашествия авар на своих бывших союзников в конце VI в. последние отступили от этих границ и перестали быть «живущими по ту сторону».

Косвенное подтверждение такому толкованию есть и в списке (титулатуре) владений византийских императоров (533–612 гг.), где «анты» называются рядом с аланами, но не восточноевропейскими… а африканскими, т. е. пришедшими вместе с вандалами в район нынешнего Туниса (Древняя Русь…, с. 83). Скорее всего, речь идет о племени, занимавшем положение где-то на переменчивой юго-западной границе византийских владений и периодически становившихся «по ту сторону». При этом исходное латинское значение термина «анты», вероятно, быстро забылось византийцами, как некогда римлянами забылось греческое Hyperia («крайняя») в отношении Пиринейского полуострова, Ирландии, Закавказья, именовавшихся то Ибериями, то Иберниями. Собственно, очень близка латинской и алано-осетинская трактовка, которой в частности, придерживался Г.В. Вернадский: andag – «внешние», «окраинные жители».

Есть и другие версии этого слова. В тохарских языках ant означало равнину, и расшифровка этнонима в этом ключе (по тому же ЕВ. Вернадскому) тоже казалась бы интересной: анты, в отличие от «болотных» венедов действительно какое-то время занимали причерноморские ровные степи. Но – хотя и есть пример О.Н. Трубачева, смело находящего в любых углах Причерноморья следы географически весьма дальних от него этносов, все-таки искать здесь связь с затерявшимися на тысячелетия в глубинах Азии тохарами кажется смелым уже чересчур. Это ведь не топо– и гидронимические следы, которые они теоретически еще могли когда-то оставить в Европе.

Вообще версии относительно происхождения названия анты можно строить бесконечно, сообразно разнообразию толкований основы «ант», присутствующей практически во всех и.-е., и не только и.-е. языках. В.П. Кобычев в своей книге «В поисках прародины славян» приводит, в частности, германскую, кельтскую; греческую; «исконно славянскую»; и, наконец, черкесскую и даже… этрусскую (antas – «орел») этнонимию, выдвигавшуюся различными учеными за последние два столетия. И какая из них ведет к истине, до сих пор неизвестно.

Но, в конце концов, это не самая интересная и важная из загадок славянского этногенеза. Имя антов мелькнуло и исчезло с карты народов менее чем за столетие. Уже в VII в. от них остались одни воспоминания. Другое дело – продолжившие свой исторический путь славяне.

Первое объяснение этнониму «славяне» дал еще Прокопий Кесарийский, предположив, что оно – в латинском варианте sclavi – родственно римскому названию рабов «sclavus». Дескать, римляне брали рабов в основном из числа славян, и то ли последнее имя произошло от первого, то ли наоборот. Эта теория жива и поныне, и даже среди носителей этого самого якобы «рабского» языка (автор этих строк слышал ее тезисы, например, на семинаре в Государственной Думе).

На самом деле, кроме созвучия «sclavus» и «славянин» (на котором, видимо, и основывался Прокопий) никаких доказательств такая теория не представила. Среди тысяч известных в истории имен греческих и римских рабов есть германские, фракийские, кельтские, но славянских нет, из чего можно заключить, что славяне, если и составляли, то очень незначительную часть пленных империи. Такой же вывод можно сделать и на основании списков племен, покоренных или принужденных к «союзничеству» римскими владыками. Вот, например, описание людской воинской добычи, продемонстрированной во время триумфа императора Аврелиана (274 г. н. э.): «Восемьсот пар гладиаторов, не считая пленников из варварских племен – блемии, аксамиты, арабы из Счастливой Аравии, индийцы, бактрийцы, иберы, персы – все с произведениями своих стран; готы, аланы, роксаланы, сарматы, франки, свевы, вандалы, германцы…» (Е.С. Галкина, с. 274). Ни одного этнонима схожего со славянским.

Что касается созвучия, записанного Прокопием, то таким же образом можно выстроить немало «гипотез». Например, объявить родственными русское «раб» и еврейское «ребе». Антисемитский бред будет мало отличаться от славянофобского.

Кстати, кроме Прокопия, никто из его современников теорию «рабского» происхождения славян не выдвигал, из чего можно заключить, что это плод его собственных этимологических изысканий (вообще сопоставлять звучания тогда было очень модно).

Противоположное унизительному толкованию Прокопия объяснение в начале XIX века выдвинул Н.М. Карамзин: «славяне» происходят от «слава» и связано это с походами этого племени на Византию, оставшимися в легендах и преданиях. Польский лингвист К. Мощинский произвел этноним от греческого слова flax (лён). В.Н. Татищев – от сарматского «славен», якобы означавшего «земля защищенная».

Наиболее популярным же ныне является мнение, что загадочный этноним происходит просто от «слово» и означает «говорящие на языке», в отличие от «немых», «немцев». Мнение, кажущееся весьма логичным.

Однако из версии Карамзина непонятно, почему самое мощное, то есть, вероятно и самое «славное» племя венедов называлось не «славным» именем (анты), а гипотеза от «слова» не разъясняет существования отдельно от славян говорящих на том же языке «венедов» и «антов».

Некоторые авторы видят в этнониме «словене» составляющие «ело» и «вене», т. е. тех же венедов.

«Но что же тогда означает первая часть названия «ело-», или точнее «скла-» (т. к. ранней формой этнонима являлось всё же склавене)? Никто из исследователей толком не объясняет наличие звука «к» в наиболее ранних формах названия славян. Откуда же мог взяться этот звук, так мешающий простому объяснению данного этнонима от славянских слов «слава» или «слово»?» – вопрошает А.Г. Манаков, пытаясь вслед за М. Гимбутас найти ответ в индоевропейской основе *к’lou-, что означает «быть чистым», а также «слышать», или в древнегреческих именах с корнем – клее, – кл (Перикл, Софок), соответствующим общеславянскому – слав.

Действительно, «славяне» явились к нам со страниц греческих, а затем и латинских, германских хроник соответственно как Sklaboi, Sclavi, Sclavii, Sclaveni, Sclavini. Под влиянием этой западной традиции арабские писатели писали этот этноним, как «сакалиба». Впервые буква «к» выпала из него в готских текстах, Slawan означало «немой», т. е. не говорящий на германском наречии (для готов, ранее всех германцев погрузившихся в славянскую среду, появление такого термина естественно). Таким образом, загадка этнонима кажется, еще более усиливается. Особенно с учетом того, что у слова «славяне» есть явный однокоренной «родственник». Речь идет о названии отдельных славянских племен, территорий или союзов – склавиний (Σκλαβηνια), впервые употребленном в нач. VII в. Феофилактом Симокаттой, а в последний раз Константином Багрянородным в середине X в. уже в форме «славинии».

Впрочем, этот «родственник», возможно, способен дать путь к разгадке тайны буквы «к», ставившей в тупик не одно поколение исследователей. Если славяне делились на некие территориальные или родственные союзы-склавинии, то естественно было бы предположить, что и название этих союзов соответствовало чему-то вроде отдельного, подразделения. Удивительно, но подтверждение этому нетрудно найти хотя бы в словаре В.И. Даля. В нем можно, в частности, найти распространенный, и видимо, первоначальный вариант названия осколка, скалы, утеса – скалва. Первая ассоциация, которая приходит в голову при сопоставлении этого слова со склавинией: скифы-сколоты Геродота, этноним, который неоднократно пытались записать в славянские именно со значением «осколок». Может быть, это и есть ответ на все вопросы? Допустим, этнический массив, отколовшийся от венедских племен, получил имя склавяне, а его отдельные племена – «осколки»-склавинии. В этой связи нельзя не упомянуть этноним, написание которого в средневековых хрониках до степени смешения близко к Sclavii. Речь идет об Skalowia, Scalwia, скаловах – средневековой области и племени на границе Пруссии и Литвы. Эти названия можно сопоставить как со слав, «скалва», так и близкому по значению др. – прусскому skalwa-осколок. Не исключено, что его название законсервировало букву «к», ранее общую для венедов, но затем пропавшую у славян. Кажется, логично.

Впрочем, не будем торопиться. Во-первых, мы не знаем точного значения термина Σκλαβηνια (как, кстати, и геродотовского этнонима). Историки трактуют его по-разному: от союза племен, родов (была в VII в. такая склавиния «Семь родов» во Фракии) до государства (главы славиний назывались в греческих источниках архонтами или риксами, а это скорее правители, чем племенные вожди). В последнем случае «делительное» значение термина менее очевидно. Мы не знаем даже, был ли этот термин славянским или это сугубо греческое «изобретение» с непонятным смыслом. Представляется само по себе странным отражение в языке процесса неоднократного отделения, откалывания: сначала этноса от этноса (причем отделения выборочного: анты тоже, по большому счету, «раскольники» по отношению к единому венедскому массиву, но их так почему-то не назвали), затем племен внутри последнего.

Тем не менее, ассоциация со скалвой кажется все равно интересной. Особенно если учесть значение «скалвы» не как «осколка» вообще, отдельного от остальных предмета, а именно в смысле горной скалы. Логичный вопрос: при чем здесь горы?

Чтобы ответить на него, обратимся к физической географии. Как мы уже упоминали, этноним венеты в древности, вероятно, означал «жители влажных мест». Выдающийся польский филолог С. Роспонд считал, что такая же конкретная среда обитания объясняет имя «славяне»: его носители, как и венеты, дескать, занимали влажные низменные и приморские районы Восточной Европы, поэтому и имя их надо выводить из древнего и.-е. корня sloye, «влажный». Такое направление мысли нельзя не признать интересным, но только если обратить внимание на важную деталь. Момент появления в хрониках славян и антов удивительным образом совпадает с расселением этих новых «варваров» как раз не на низменных, а в совершенно других местах обитания. Недаром, как уже упоминалось, ЕВ. Вернадский сопоставлял этноним анты с основой «равнина». Что касается славян, то они с VI в. стали занимать территории нынешних Румынии, Хорватии, Словакии. Все эти области в отличие от венетских болот характеризует горный или холмистый рельеф (массовое переселение славян на Венгерскую равнину, по данным археологов, произошло немного позже). Мало того, византийские источники отмечают, что продвигаться и по более южной враждебной территории империи, включая собственно Элладу, славянские отряды предпочитали по горам (видимо, быстро с ними освоившись).

В этой связи показательно, что и сам этноним «славяне» имеет массу параллелей в «горных» топонимах Центральной и Восточной Европы. Это преимущественно горные Словакия и Словения (а изначально и Славония, поскольку до XIII в. так назывались хорватские территории в горах Боснии и Далмации). Это Словенские холмы близ Минска и, наконец, новгородский Словенский холм – место изначального поселения «словен» близ Волхова.

Упомянутые скаловы тоже, кстати, в исторические места обитания в низовьях Немана пришли откуда-то издалека – не исключено, что из более возвышенных районов.

С учетом указанной выше неразработанности горной лексики у наших предков, можно предположить, что при массовой миграции их с припятских равнин в Карпаты последние получили название по одному из немногих слов, которое имелось в запасе мигрантов для обозначения огромных камней (кстати, само название Карпаты сопоставлялось с алб. кагре – скала, т. е. на древнем иллирийском или фракийском эта горная цепь именовалась просто Скалами).

Впоследствии «к» выпало из самоназвания этноса, что возможно, было связано как с расширением территории его расселения – в том числе вновь на равнинные территории (в ходе которого исходный смысл этнонима подзабылся), а также с развитием языка под влиянием других наречий. Кстати, любопытно, что в некоторых индоевропейских языках корень «slav» близок понятию «гора». Так, в Уэльсе и Ирландии до сих пор существует имя Слейвин (Slawin), в переводе – «горный человек» и восходящее к местным названиям горы, холма sleib. Германское slabbe «плита» скрывает едва ли не тоже значение: «возвышенность».

Эволюцию (выпадение «к») можно проследить и по топонимическому ряду: например, в Восточных Карпатах в районе города Сколе и горной цепи Сколевские Бескиды есть горнолыжный курорт Славское (Славсько). Очевидно, первые топонимы представляют собой архаичную форму, производную от скалы, а последний – уже модифицированную. А Словенские ключи близ Изборска так и подмывает назвать склавенскими, поскольку бьют они непосредственно из известняковых скал. В этой связи думается, что греки и «латиняне» также сперва зафиксировали древнюю форму этнонима, не зная, видимо, ее значения (необходимо помнить, что у первых авторов описывавших славян, знание их языка ограничилось единичными словами). Впрочем, не знали ли? Вспоминается странная фраза у Константина Багрянородного о кривичах (кривитеинах), дреговичах (другувитах) и других Σλαβηνια, рубящих «в своих горах» деревья для изготовления боевых лодок. Странная, потому что на территории упомянутых императором племен ничего похожего на горы на самом деле не было. Поэтому не является ли здесь сочетание «в своих горах» «интуитивным» переводом термина Σλαβηνια (т. е. император слышал, что этот этноним как-то связан с горами и на основании этого предположил, что и кривитеины и дреговичи должны жить среди гор).

Еще раз реконструируем этнические и этнонимические события первых веков новой эры. Сорванные вихрем Великого переселения народов с привычных мест обитания – речных заводей и болот Полесья, значительная часть венедов оказалась в совершенно других физико-географических условиях – среди скал Карпат и стала для прочих единоплеменников «скальным», «горным» народом. Анты – «равнинные» ли, «крайние», «союзные» или «живущие на другой стороне» – оказались ближе к Нижнему Дунаю. Так или иначе этноним анты, по причине ли новой смены среды обитания или разрыва союзных отношений с могущественными степняками, быстро исчез из исторических хроник. Имя же «склавяне» плавно изменилось в «славяне», а буква «к» осталась в древних текстах в качестве раздражителя фантазии исследователей.

 

Литература

1. Алексеев С.В. Славянская Европа V–VI вв. М., 2008.

2. Алексеева Г.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.

3. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.

4. Балто-славянские исследования.1982. М., 1983.

5. Балто-славянские исследования. T.XVI М., 2004.

6. Бернар С. Бахрах. Аланы на Западе. М., 1993.

7. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

8. Быковский С.Н. К вопросу о трех древнейших центрах Руси. Вятка, 1928.

9. Вопросы истории, 1990, № 5, с. 15–27.

10. Всемирная история, т. П. М.: ТИПА,1956.

11. Галкина Е.С. Тайны русского каганата. М., 2002.

12. Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

13. Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. М.: Восточная литература, РАН, 2001.

14. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2003.

15. ПСРЛ, т. IX. Патриаршья, или Никоновская летопись. М., 1965.

16. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т., т.1 М., 1956.

17. Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М., 1973.

18. Кузьмин А.Г. Начало Руси М., 2003.

19. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов. // Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54–83.

20. Лебедев Г.С. Вернёмся к началу. //Знание-сила, 1986, № 10, с. 18.

21. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

22. Лер-Сплавинский Т. К современному состоянию проблемы происхождения славян // Вопросы языкознания. М., 1960. № 4. С. 20–30.

23. Ловмяньский X. Русь и норманны. М.: Прогресс, 1985.

24. Мачинский Д.А. К вопросу о территории обитания славян в I–VI вв. // АСГЭ, 1976, вып.17.

25. Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005.

26. Мюле Э. К вопросу о начале Киева // Вопросы истории, 1989, № 4, с. 118–127.

27. Напольских В.В. Балто-славянский языковый компонент в Прикамье // Славяноведение, 2006, № 2, 3—19.

28. Поляков Л. Арийский миф. Исследование истоков расизма. СПб., 1996.

29. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. М., 2009.

30. Седов В.В. Формирование славянского населения Среднего Поднепровья // СА, 1972, № 4.

31. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М.: Наука, 1999.

32. Юркенас Ю. Основы балтийской и славянской антропонимии. Вильнюс, 2003.

33. Archaeologia baltica, вып. 8, с. 312—314

34. М. Kazansky. Les Slaves. Les origines (I–VII siecle apres J.-C.) Paris, ed. Errance, 1999.

 

Введение

– Господа, господа! Прошу вас, не устраивайте ажиотацию. Все билеты проданы и войти вам совершенно нет возможности.

Смотритель Броницкий еле отбивался от наседающей толпы, призывно поглядывая на стоявшего поодаль пристава Новикова. Тот внимательно наблюдал за давкой у входа в университет, одной рукой покручивая густой седоватый ус, а другой теребя ножны, в которых скрывалась именная сабля с надписью «За верность». Казалось, еще немного и пристав, сочтя скопление возбужденных молодых людей угрожающим порядку, даст этой саблей знак и из-за решетки Биржевого сквера, топча залежалый мартовский снег, рванутся разгонять толпу засевшие в засаде городовые.

Однако Новиков знал то, что было невдомек университетскому смотрителю. С утра в Васильевскую часть поступило предписание: силу применять лишь в случае явной противоправительственной агитации. Этого пристав, при всей его бдительности, пока не замечал. Но и оставаться в стороне было уже невозможно.

– Посторонись! – решительно прокричал представитель порядка, полувыдернув для убедительности сверкнувшее в весенних лучах оружие и протиснулся к дверям.

Склонившись к уху бледного Броницкого, полицейский шепнул:

– Вот что, любезнейший Афанасий Иванович. Еще немного и этот кружок любителей Клио разнесет твое учебное заведение в куски. Полномочия не допустить – имею, но не имею возможности. Ведь скандал будет. Видел, кто только что прибыли-с?

Новиков кивнул на поскрипывавший новыми голландскими рессорами и украшенный графскими вензелями экипаж.

– То-то. Поэтому, прошу тебя, друг любезный: пропусти всех, кто одеждой поприличнее. Хоть без билетов – пусть в проходах стоят. И скорее закрывай entree.

М.П.Погодин

Броницкий не лукавил. Зала Пассажа Петербургского университета была действительно набита битком. А теперь еще студенты-безбилетники, пропущенные от безысходности смотрителем, постепенно заполняли даже проходы. Их бледные молодые лица нет-нет да лорнировали из гостевых лож, вздыхая о чем-то своем, минувшем, дебелые жены чиновников. Впрочем, основное внимание публики, конечно, было приковано к действу, заявленному в билетах.

«Начало Руси. Публичный диспут между г-ми Погодиным и Костомаровым», – вслух прочел афишку седоусый господин в мундире статского советника и недоуменно покачал головой. – Скажите, пожалуйста! И откуда у публики столько интереса к сему академическому предмету?

– И не говорите, Иван Карлович, – охотно поддакнул сосед, на груди которого поблескивал орден Станислава, – весь beaux monde здесь. И билеты ценой как на бенефис m-lle Rachel. Положительно, у господ и дам какое-то историческое помешательство.

Открывавший диспут первым московский гость Погодин, покачивая седой бородкой клинышком, методично разоблачал зыбкость построений своего оппонента.

– Помилуйте – вы ли это говорите? – доносился с кафедры сухой отчетливый голос бывшего профессора из первопрестольной, – вы ли доказываете, что имена князей наших: Игоря, Олега суть производные от литовских корней, означающих: «стремиться» и «длинный», что Синеус это senejiis, старина, старость?

Погодин оглядел публику, по-крестьянски хитро прищурив глаза:

– Помилуйте – при таких правилах словопроизводства почему Игоря не производить отъ слова «игра», или почему Олега не соединить с «елеем», а Синеус – выдал москвич с сухим смешком – без спора уже есть тогда «синий ус»!

Выждав жиденькие аплодисменты, Погодин закончил:

– Именами, делами и самим языком своим показывается происхождение первых пришельцев при Рюрике и Олеге.

Действуют наши варяги-русь тождественно с норманнами в Англии, Франции, Италии, на море Немецком, Средиземном, Черном: одни и те же приемы. Язык свой оставили они во всех распоряжениях, и распоряжения мы видим одинаковые с норманнскими. Тиун, гридень, вира, вервь, скот, ябедники – все эти слова в нашем словаре суть шведские. Следовательно, напрасно говорит г. Костомаров, что «мы норманнов не видим и следа». След есть, он отчетливый, ясный и ведет он истоки нашей Руси в древнюю Скандинавию.

Костомаров, будучи погорячее и помоложе оппонента – как бы не скрывала эту разницу в возрасте широкая борода – контратаковал его со всей возможной прытью.

Н.И.Костомаров

– Вы посмеиваетесь над моим толкованием имени князя Синеуса и говорите о том, что полностью ему соответствующая литовская форма есть лишь слабое созвучие. Полагаю, это не лучший пример вашего остроумия. Вы сами выводите Синеуса от какого-то скандинавского Снио, вслед за Шлецером, который дает еще другие, не менее достойные варианты: Сигнам, Сигнаутер и далее, которые и выговорить-то непросто. Я обращаюсь к почтеннейшей публике: Уважаемые дамы и господа, в каком случае находите вы больше созвучия? Благодарю, я так и думал.

– Николай Иванович-то побойчее будет, – хмыкнул в ложе кавалер ордена Станислава, – и к публике подход имеет.

– Да-с, симпатии господ студентов ему обеспечены, – согласился сосед, – но полагаю дело не только в обаянии личном, но и во взглядах. Его теория изначальной Руси отдает эдаким модным…, – господин в мундире щелкнул пальцами, подбирая слово, – демократизмом: государство наше-де пошло от шайки каких-то литовцев, без царя, без законов и даже без письменности. Викинги, тоже, конечно, были ватагой разбойников, но сей факт давно затмен тысячелетним блеском правления северных королей.

– Конечно, – кивнул головой собеседник, – норманны для норманнистов это основа нашей государственности и… как-никак связь с Европой! А тут на сей пьедестал лезет какая-то жмудь – пахнущая рыбой из Немана, без аристократии, династии, исторических анналов и всякого реномэ. Кому это понравится, кроме «Современника» и его юных читателей?

– О да, я уже вижу, как пламенеет пенсне г-на Добролюбова!

Господа добродушно захихикали.

Публичная полемика между двумя выдающимися учеными имела огромный общественный резонанс, казалось бы, удивительный, поскольку в России накануне отмены крепостного права были куда более актуальные вопросы, чем происхождение Рюрика и варягов. Однако поиск исторических корней казался для мыслящих русских не менее важной задачей, чем подготовка либеральных реформ. И не менее трудной: спустя полтора века после дискуссии в Петербургском университете загадка происхождения Руси пока остается неразгаданной. Впрочем, все имеет свои сроки.

 

Русь своя и… чужая?

Загадку происхождения Руси задает самый известный летописный свод – «Повесть временных лет». Под 862 г. в нем есть знаменитая запись о новгородцах и соседних с ними племенах, которые, не сумев у себя найти достойных правителей, стали искать их за морем:

«И идоша за морем к варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане и анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да пойдете княжить и володети нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрикъ, седе Новгороде, а другий, Синеусъ, на Белеозере, а третий Изборьсте, Труворъ. И отъ техъ варягъ прозвася руская земля, новугородьци, ти суть людье новугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словене». (Ловмяньский).

С этих слов, эхом отраженных и в Новгородской первой летописи, и в других хрониках, формально начинается история древнерусского государства и… начинается спор между историками.

Точнее, начинается фактура для дискуссии, а сам спор начнется много позже. Очевидно смысловое совпадение летописного «призвания варягов» с фрагментом из сочинения «Деяния Саксов» Видукинда Корвейского, в которой бритты обращаются к 3 братьям саксам с предложением: «Обширную, бескрайнюю свою страну, изобилующую разными благами, готовы вручить вашей власти…» Этот пассаж в изложении британского монаха пусть и не буквально, но подтверждается многочисленными источниками: часть островных кельтов, погрязнув в междоусобицах, действительно пригласила в свою землю воинственных германцев. Спорить тут можно о деталях: пригласила (на свою голову, кстати) возможно, не совсем для передачи «власти», а для совместной борьбы с такими же кельтами. Но факт «призвания» и национальность «призванных» саксов не отрицаются.

«Прибытие Рюрика в Ладогу». В.М. Васнецов

В нашем случае, наоборот, полная неясность. Даже нет определенности в существовании этнонима «варяги-русь», поскольку в другом месте большинства вариантов ПВА – при описании народов Балтики «варяги» и «русь» упомянуты как соседние, но все-таки отдельные племена. В любом случае, монах Нестор и его соавторы никак не просветили потомков насчет «пятого пункта» ни тех, ни других. Видимо, в пору составления «Повести временных лет» в этом, собственно, и не было тайны. Тайна начала появляться в последующие века, особенно с XIV в., когда «варяги» окончательно исчезают из современных летописцам событий и память о них остается лишь в русском названии Балтийского – «Варяжского» – моря. Что касается западных источников раннего средневековья, то они вообще не упоминают о варягах – во всяком случае, в разрезе их «призвания» на Русь (см. далее о «варангах»),

И тем масштабнее становилась «варяжская загадка», чем больше удалялась она во времени и чем больше история в ней мешалась с политикой. Историко-политических версий на эту тему появилось множество, но главные из них, безусловно, бытуют в рамках т. н. «норманнизма». Это учение почти безраздельно доминирует в западных исследованиях о России самых разных времен и направлений: от англичанина Гиббона до американца Пайпса, который, например, считает «неопровержимым», что «основателем Киевского государства и первым носителем имени «русские» был народ скандинавского происхождения». Наконец, К. Маркс в работе «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» проявил себя ярым адептом этого учения.

Норманизм преобладает среди ученых и в самой России. Он господствовал в «век златой Екатерины», жестко боролся с идейным противником в XIX в., пережил революцию, прикрывшись марксистскими одеждами и, наконец, перешел, в новую эпоху под флагом «интернационализма истории» и «общей европейской судьбы». В отличие от Запада, однако, здесь его преобладание далеко не абсолютно и его противники готовы предложить массу своих версий о том, когда, откуда и во главе с кем «пошла есть Русская земля». Таким образом, многовековой спор продолжается.

 

Начало норманнизма

Впервые поставил вопрос о «норманстве» варягов шведский дипломат и историк-любитель П. Петрей (1570–1622). В его сочинении «История о Великом княжестве Московском» («Regni muschovitici sciographia»), опубликованном в 1614–1615 гг. в Стокгольме, в одной строке содержится идея, которая затем будет бурно развиваться в тысячах ученых и околоученых трудов: «…кажется ближе к правде, что варяги из Швеции». «Кажется» дипломату в основном потому, что если бы, пишет он, эти варяги проживали в Саксонии или славянской Вагрии (такое мнение, как наиболее популярное в его время, Петрей приводит), то «не они не могли бы так далеко плавать на своих кораблях по морю, да и не были так многочисленны, чтобы воевать с русскими». Тут же дипломат высказал предположение, что имена древнерусских князей Рюрика, Трувора и Синеуса – это искаженные «шведские» имена Эрик (Родриг, Зигфрид и т. д.), Сиге (Симон, Самсон) и Туре.

Любопытно, что буквально несколькими месяцами ранее «Regni muschovitici» Петрей во втором издании своей «Краткой и благодетельной хроники обо всех свеярикских и гётских конунгах», при всем старании приписать древним соотечественникам самые невероятные завоевания, указал, что «не нашел в русских хрониках каких-либо сведений о завоеваниях (в России. – A.B.) шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

Таким образом, к 1614 г. Петрея, до того не подозревавшего ни о каких подвигах Эрика, Сига и Туре в Восточной Европе, внезапно как бы озарило. Российские историки, впрочем, полагают, что озарение это было вполне конъюнктурным и было связано с актуальной политической борьбой, в которой принимал участие автор «Regni muschovitici sciographia».

В ту пору в Московском царстве еще продолжалось Смутное время. Часть российской элиты, в сложной обстановке внутренних распрей и внешних угроз, главной из которых виделась польская, вели переговоры о приглашении на московский престол шведского королевича. Новгород, будучи с 1611 г., под властью шведов, занимал здесь особую позицию, с одной стороны, поддерживая линию на единство русских земель, хотя бы с царем из чужеземцев, с другой – не отказываясь от мысли об обретении определенной самостоятельности от Москвы. В переговорах по этому поводу, которые велись то в Стокгольме, то в Выборге, руководитель новгородского посольства архимандрит Киприан, якобы, сделал заявление, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции (Swerige) по имени Рюрик (Rurich)». Во всяком случае, так гласит официальный отчет шведской делегации о переговорах от 28 августа 1613 г., который ныне хранится в Государственном архиве в Стокгольме.

Подлинность этого заявления, однако, не очевидна. Так, альтернативная запись речи Киприана, сделанная секретарем шведского посольства, придает тому же пассажу совсем другой смысл: «…в старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья… так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, родом из Римской империи» (…udaf det Romerske Rikedt benemd Rodoricus)».

Интересно в этой связи, как отмечает историк В.В. Фомин, что в многочисленных документах Смутного времени, в т. ч. касающихся приглашения шведов на престол – будь то в Новгороде или в Москве – нигде не говорилось о том, что варяги и Рюрик (или Родорик) – это шведы. Что особенно важно, не было их и в собственно шведских источниках, в т. ч. в трех обращениях короля Карла IX к русским, где такие указания были бы весьма кстати (Фомин, с. 29).

Некоторые авторы считают, что в официальном протоколе Выборгских переговоров с ведома влиятельных «шведских вельмож» был совершен прямой подлог подлинных слов новгородских представителей с апелляциями к далекому прошлому и происхождению русской царской фамилии «от варежского княженья, от Рюрика». Другие – что шведы, не зная как перевести «варежского», без злого умысла записали его как понятное им Sverige (шведского). Третьи полагают, что новгородцы в ходе сложных, подчас двусмысленных дипломатических маневров действительно делали какие-то намеки шведам на якобы совместное историческое прошлое.

Но кто бы ни сделал первым заявление про «шведского Рюрика», переговоры закончились ничем и на фоне неудачных попыток склонить русских и, в частности, новгородцев к переходу под власть шведской короны у дипломатов Стокгольма появилась идея подкрепить этот переход историческими аргументами. Или, по выражению А.Г. Кузьмина, «с помощью варягов «вторгнуться» в русскую историю». Задача диктовалась и геополитическими замыслами шведских королей, которые не ограничивались присоединением Новгорода. Т. н. «Великая восточная программа», выдвинутая еще в 1580-х гг. (при Юхане III), включала также планы аннексии и Пскова, и даже Архангельска. В этой связи оказалась востребованной версия о шведском происхождении русских князей, которую в книжном виде впервые опубликовал Петрей, кстати, принимавший активное участие в переговорах с новгородцами.

Такая «историческая подготовка» к территориальным притязаниям была совершенно в духе того времени (как, впрочем, и не только того). В частности, в конце XVI – начале XVII вв., указывает В.В. Фомин, велась историографическая война между Швецией и Данией. В ней участвовал и вездесущий Петрей, вызвавший своим «вторжением в датскую историю» столь бурный гнев датских властей, что они потребовали его уголовного наказания.

При этом в своей версии, точнее, как он подчеркивал гипотезе ранней русской истории Петрей был еще относительно щепетилен. Впрочем, его последователи довольно быстро эту щепетильность отбросили.

Например, в 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд уже постулировал, как непреложную истину: «Из древней истории видно, то за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы, его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика». Не только князь, но и слово «варяги», «явилось из Швеции», в свою очередь, утверждал О. Рудбек. По его словам, Швеция раньше называлась Вергион, «Варгэён» (Wargöön) от творимого ее обитателями «великого разбоя на море, поскольку волки (Wargur) – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море».

Надо сказать, что в своих исторических заявлениях шведы исходили не только из актуальной политики. Они действовали под влиянием общей моды того времени, когда с возрождением интереса к античным авторам возник спрос на поиск своих национальных корней через новую мифологию. Как уже упоминалось вначале, такую мифологию исторического «скандинавоцентризма» в духе Швеция – Гиперборея и источник европейской культуры, как раз в начале XVII в. начали развивать Ю. Буре и его последователи. Только в случае «варягов» в орбиту скандинавоцентризма затягивалась уже не античная, а русская история.

В XVIII в. эту мифологию, исходя уже из собственных соображений, так или иначе поддержали приехавшие в России ученые-немцы. Впрочем, по словам Л.П. Грот, к идеям Буре и «рудбекианству» они подтянули еще идеи философов-просветителей. В частности, теорию Общественного договора Ш.Л. Монтескье, согласно которой государственности с наследственной властью предшествовал период свободы и народоправства с выборными правителями. Ее использовал в диссертации Г.Ф. Миллер, утверждая, что Рюрик был первым «избранным правителем», а до того «новгородцы были без владетелей». В свою очередь, А.Л. Шлёцер опирался на «Опыт о нравах и духе народов» Ф.М. Вольтера, призывавшего очищать историю от всего «чудесного и фантастического».

Разумеется, политико-мифологические и философские подоплеки суждений отцов норманнизма не обесценивают полностью эти суждения. Тем более что объективные научные заслуги многих из этих ученых (например, работы Миллера по русским летописям) были признаны в том числе их противниками.

 

Конкурирующая версия: Южная Балтика

В XV–XVII вв., однако, на Западе преобладала другая, южнобалтийская концепция происхождения Руси.

Например, в труде немца С. Мюнстера «Космография» (сер. XVI в.) был упомянут князь Рюрик, призванный в Новгород «из народа Wagrii, или Waregi, главным городом которых был Любек». Любопытно, что такой антинорманнистский (точнее, заранее опровергающий будущие основы норманнизма, поскольку этого учения еще не было) пассаж содержался в труде, который, как подчеркивает Л.П. Грот, создавался при «вдохновляющей» роли шведского короля Густава Вазы, которому «Космография» и была посвящена. Дело видимо, в том, что в середине XVI в. политической потребности в «шведизации» русской и в частности, новгородской истории еще не было. Не вызывал у Стокгольма раздражение и вольный Любек – остаток великого Ганзейского союза. Позже ситуация изменилась: с одной стороны, шведы выдвинули планы аннексии части России, с другой – Любек стал их противником, примкнув во время т. н. Семилетней Северной войны к ненавистной Дании.

Надо сказать, что уроженцы Дании, возможно, не без связи с вышеупомянутыми сложными отношениями со Швецией, в споре о варягах зачастую принимали сторону «славянофилов». Так, автор «Зерцала исторического государей Российских» датчанин А. Селлий, несмотря на то, что был сотрудником Байера, в своих исторических розысканиях занимал противоположную последнему позицию, выводя Рюрика с братьями из Вагрии (по мнению В.В. Фомина, «в своем выводе Селлий вполне мог опираться, как когда-то и Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров»). «Славянскую» и в то же время «датскую» теорию начала Руси поддерживал «магистр всех наук» Г.В. Лейбниц (считавший, что варяги вышли из славянской Вагрии, но верхушка их, в частности, Рюрик, представляли собой «благородных датских сеньоров»),

В «Польских анналах» Ст. Сарницкого (1587 г.) русы производятся от южнобалтийских славян-вендов. В посмертном издании (1613 г.) «Всеобщего исторического словаря» француза Клода Дюре вандалы-венды отождествляются с варягами и их вождем Рюриком.

Отзвуки этой же концепции содержатся и в знаменитых «Записках о Московии» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна (1497–1566). При посещении Московского царства в 1517-м и 1526 гг., он обратил внимание на то, что к его времени обитатели этой страны только помнили о былом существовании варягов (как и о, допустим, хазар) благодаря своим летописям. «Однако ни про хазар, кто они и откуда, ни про варягов никто не мог сообщить мне ничего определенного, кроме их имени», – замечал барон-посланник, и начал сам размышлять над этим вопросом: «Поскольку сами они называют Варяжским морем (mare Varegum, Varetzkhoye morye) море Немецкое /или/ Балтийское, а кроме него и то…, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы» (выделено мной – A.B.).

Однако, обратившись к каким-то западным источникам, а также к собственной логике, автор «Записок о Московии» все-таки предположил другое: «Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия, так что, как полагают (выделено мной – A.B.), Балтийское море и получило название от этой Вагрии (Wagria); так как и до сегодняшнего дня это море, равно как и залив между Германией и Данией, а также между Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Ливонией и приморскими владениями Московии – с другой, сохранили в русском языке название «Варяжское море».

Эта концепция дожила до времен расцвета «исторического норманнизма». Так, немец Иоганн Хюбнер в 1708 г. опубликовал генеалогические исследования, где утверждал, что Рюрик, Трувор и другой его брат, названный, правда, Сиваром – реально существовавшие внуки короля ободритов Витслава и сыновья князя Годлиба (Годлава). Все три брата отправились в 840 г. в Nowoghorod. Французский литератор и лингвист Ксавье Мармье в конце 1830-х гг. записал в Мекленбурге легенду, пересекающуюся или основанную на общих с данными Хюбнера источниках, только уточнялось, что дело было в VIII веке, на Руси.

Следует заметить, что южнобалтийскую версию происхождения Руси также пытались использовать в политических целях. Это можно заметить хотя бы по изданной в Гюстрове (Германия) оде, посвященной свадьбе племянницы Петра I Екатерины Иоанновны и мекленбургского герцога Карла-Леопольда:…

В пользу этой концепции свидетельствуют и некоторые поздние русские источники.

По словам В.В. Фомина, в Синопсисе, изданном в 1674 г. в Киеве, утверждалось: «Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху…»

В описании русских монет, поднесенных Петру I, содержится комментарий о славянской Вагрии – «меж Мекленбурской и Голштинской земли… И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград…» Судя по тому, что комментарий давался со ссылкой на хрониста Гельмольда, нельзя исключать его переводного (с немецкого) характера.

 

Русские летописи и «варяжская Прусская земля»

Однако основная часть русских источников XVI и большей части XVII вв. определенно указывают также южнобалтийскую, но все-таки другую территорию, из которой вышли легендарный Рюрик с братьями. Так, в Воскресенской летописи (середина XVI века) есть рассказ о новгородском старейшине Гостомысле, который перед смертью созвал «владалца сущая съ нимъ и рече: советь даю вамъ, да послете въ Прускую землю мудрыя мужи и призовете князя оть тамо сущихъ родовъ. И послы же Новоградские шедше во Прусскую землю, обретоша князя Рюрика».

Эту же историю с советом «пошлите в Прусскую землю человека мудрого и призовите от знатных тамошних родов правителя себе» пересказывают «Сказания о князьях Владимирских»: «Князя именем Рюрик из рода римского императора Августа, и упросили его посланцы от всех новгородцев идти к ним княжить». В конце 1563–1564 гг. в Москве во время переговоров с польскими послами русские бояре читали им записку, в которой говорилось о Прусе, родоначальнике русских князей, якобы поставившем «многих городов по реку, глаголемую Немон, впадшую в море Варяжское» (Фомин, с. 367).

Согласно написанной в 1564–1566 гг. т. н. «Казанской истории», «Новгородцы же, неразумные, привели себе из Прусской земли, от варягов, князя и самодержца и отдали ему всю свою землю, чтобы владел ими, как хочет». В «Хронографе» С. Кубасова (1626), «по скончании же Гостомыслове» за Рюриком «послаша в варяги в Прускую землю…» Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю» (Фомин, с. 427). На основании этих источников швед П. Петрей в 1614 г. писал, что русские хроники «начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

Что это были за «прусские» выходцы, русские источники иногда путаются. Та же Воскресенская летопись, указав на Пруссию Рюрика, рядом пишет, что новгородцы «послаша к немцам». Однако это, судя по всему, историческое переосмысление родины Рюрика. Ведь в приводимой все там же генеалогии легендарного князя, восходящей, дескать, к «кесарю римскому Августу» упомянуто, что последний якобы послал брата Пруса править «во град, называемый Мадборок, и Торунь, и Хвоиница, и преславный Гданеск… и до сего часу по имени его зовется Прусскаа земля. А от Пруса четвертое на десятое колено Рюрик». Очевидно, что «немцами» князь с братьями названы по имени современного Воскресенской летописи населения Пруссии.

Что же касается этноса, который жил там во времена Рюрика, то проживавший долгое время в Московии известный славянский просветитель Ю. Крижанич в 1660-е гг. написал, что «от варягов, или ти чудов, литовского языка народов… варяжеский литовский язык» (Фомин, с. 33).

Нельзя сказать, впрочем, чтобы русские источники совсем не давали аргументов в копилку норманнизма. Не считая упомянутой речи Киприана (если спорный пассаж в ней действительно имел место), это, например, «Сказание о милости Пресвятыя Богородицы». Написанное в 1658 г. и посвященное осаде шведами Тихвинского монастыря в 1613 г., оно говорит о нашествии «зловерных варяг, иже свияне наричаются». Свияне – здесь, понятно, шведы. Однако каким образом здесь появилось слово «варяги»?

Поздние русские сочинители, также переписывавшие устные легенды и древние летописи, многократно путали этот этноним с созвучным ему словом «враги» (что неудивительно – ряд уже не просто летописцев, а ученых историков начиная с XVIII в. находит в этих словах не просто созвучие, а лингвистическое родство).

Так, пассаж ПВА под 1061 г. о первом нашествии на Русь половцев – «поганых и безбожных враг» в ряде списков Воскресенской летописи изложен уже в редакции «безбожных варяг». Та же замена только в отношении турок, «дунайских татар» произведена и в некоторых списках «Сказания о Мамаевом побоище», причем таким образом «варяги» появились на Дунае, где их не видели даже самые отпетые норманнисты.

Вероятно, такую же замену (вполне возможно, сознательную – «варяги» казалось по смыслу близко к «врагам», но более «красиво») произвел и автор или переписчик «Сказания о милости Пресвятыя Богородицы». Только «поганые и безбожные» враги-варяги стали «зловерными». Кстати, иностранцы, писавшие по «чужим следам» тоже с трудом разбирались, кто такие «варяги». Так, турецкий географ XVII в. Хаджи-Хальфа в комментарии к тексту Ширази (XIII–XIV вв.), упоминая о Северном море и обитателях его берегов варенгах – «рослых, воинственных людях», – высказывает мнение, что «высокоученый Ширази… под этими Варенгами разумеет шведский народ». Еще через 200 лет Степан Гедеонов на это заметил, что автору XVII в. после Тридцатилетней войны, конечно, «не с кем было отождествить варягов, кроме рослых и прославленных воинов Густава Адольфа».

 

К кому пришли «заморские князья»?

Чтобы понять, кто такие варяги-русь, надо представлять, к кому они были призваны на «княжение».

К IX в. восточнославянские племена занимали обширную территорию Восточной Европы. Согласно описанию ПВА, этих племен было 12: поляне, словене (новгородские), древляне, дреговичи, кривичи, радимичи, вятичи, северяне (север), дулебы (волыняне), хорваты, уличи, тиверцы. Летописец лишь слегка отразил сложный процесс этногенеза этих племен. Так, радимичи и вятичи, по его словам были «от Ляхов». Интенсивный процесс миграции славянских племен с запада отражают и данные генетических исследований, согласно которым и нынешние наследники не только радимичей и вятичей, но и большинства восточных славян обнаруживают значительное родство с поляками. Сами названия ряда племен говорят об их сложном генезисе с участием иноязычного элемента: хорваты (иранск.), тиверцы (возможны римские корни), дулебы (О.Н. Трубачев считает этноним германским).

Карта расселения восточных славян

Хозяйство этих племен оставалось в целом на сравнительно слаборазвитом уровне общеславянских культур V–VII (пражская, Корчак) для которых характерны простое кузнечное ремесло, грубая лепная керамика. Более сложные ремесла, например, ювелирное дело, похоже, только зарождались (в ранних слоях Киева найдена одна глиняная формочка для украшений). Впрочем, на юго-востоке, на границе с развитыми культурами Подонья у славян появились сравнительно передовые для того времени технологии производства металла, проникал гончарный круг. Арабские источники, отразившие ситуацию VIII – нач. IX в землях вятичей (в-н-тит) и ряда их соседей, отмечают наличие у этих племен «царя», сравнительно больших городов (Вабнит, Хордаб), среди занятий выделены земледелие и бортничество.

Развивалась и торговля, как с арабо-персидским миром (по Волге), так и по формировавшемуся речному водному пути, позже получившему название «из варяг в греки».

Археологи в целом подтверждают деление славян Восточной Европы на отдельные племена с проникновением иноэтнических элементов (например, особенности погребальных обрядов у кривичей и словен), хотя генезис этих элементов остается спорным. Особенно это касается полян – одного из ключевых центров Древней Руси.

Так, по мнению В.В. Седова: «Группа среднеднепровских славян, которая хоронила умерших в IX–XII вв. в грунтовых могилах под курганами, сформировалась в результате славянизации местных ираноязычных племен» (Седов В.В. Формирование, с.118).

В одежде киевской знати IX–X вв. заметно «полное отсутствие серебряных украшений из зерни, которые были парадным украшением славянской (курсив наш. – A.B.) племенной верхушки (М.А. Сагайдак).

Отметим эти соображения, поскольку проблема генезиса полян затрагивает и проблему происхождения Киева. Летописная легенда описывает появление этого топонима следующим образом: «И быша три братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь» (после чего три брата основывают) «град во имя брата своего старейшего, и нарекоша имя ему Киев». Кий ходил к Царюгороду «и там велику честь принял есть от царя». На обратном пути из Царьграда Кий основывает «градок мал Киевец» где-то на Дунае и затем умирает в Киеве.

Б.А. Рыбаков объявил свидетельство Новгородской первой летописи, относившую деятельность Кия к середине IX в., ни с того, ни с сего, тенденциозным. (Рыбаков Б.А. Город Кия…, с. 31). Именно это мнение советского академика было положено в основу официального празднования «1500-летнего» юбилея Киева в 1982 г. Однако считать его воплощением объективности трудно.

Большинство списков ПВЛ прямо не датирует княжение Кия и основание братьями «града во имя брата своего старейшего», а остальные источники указывают различные даты:

Новгородская 1-я – 854 г., 2-я Псковская – 854 г., Архивн. 1-я – 852 г., Рукопись ПЕГ № 53 – 334 г., Рукопись Новг. Барсова – 430 г., Стрыйковский – 430 г.(причем Аскольд и Дир здесь – потомки Кия), Скоропис. XVIII в. – до 882 г., Скоропис. XVII в. – времена Аскольда и Дира, Рукопись РМ № 358 (полуустав XV–XVI вв.) – времена Игоря, Рукопись ПоБ. – 865 г., Изб. Поп. 137 считает Аскольда и Дира племянниками Кия. (см. Гиляров Ф., с. 140).

Как очевидно, основная часть источников относит княжение Кия к середине IX в. Эти сведения косвенно подтверждает и Никоновская летопись. Согласно ей, Кий ходил к Царьграду не просто так, а «с сильною ратью» и заключил мир с императором.

Помимо того он, Кий, «ратоваше многие страны», ходил на дунайских и волжских болгар. Последнее указание снимает датировки древнее VII в. (время появления болгар во Фракии и на Среднем Поволжье). Кроме того, такая сильная военная активность Кия тоже скорее подходит к IX в., – времени военных набегов Руси на Амастриду, Эгину и приписываемого Аскольду и Диру набега на Царьград. Этому времени соответствует и появление столицы Кия – расширившегося из мелких поселений славянского племенного центра. Возможно, что именно к этому же времени относится строительство первых укреплений на Старокиевской горе, что можно считать началом собственно города.

Не менее любопытны и исторические сражения вокруг имен первых киевских князей. «Имена Кия, Щека и Хорива не носят никаких следов славянской принадлежности и могли принадлежать дославянскому населению Среднего Поднепровья» – писал М.И. Артамонов (История хазар…, с. 294).

Попытки вывести имя «Кий» из славянского слова, означавшего «палку» не раз вызывали критику. Что касается других указанных в легенде имен, то есть мнение, что они на самом деле мифичны и производны от реальной старокиевской топонимики (гор Щекавица, Хоревица и речки Лыбедь).

В свою очередь, Хоревица, в которой видят современную Корчеватскую гору близь указанной Лыбеди со своей вполне славянской первоосновой (Корчевица, или Коревица – например, в Хорватии есть такой топоним) была христианскими летописцами «библеизирована».

В любом случае, самый ранний киевский топоним, отраженный в источниках (у Конст. Багрянородного) – Самбатас также не вызывает славянских ассоциаций.

 

Русь: от Роси до Адриатики

В 70-е – 80-е гг. прошлого столетия, на волне интереса к исторической прозе, среди (тогда еще советских) читателей немалой популярностью пользовался роман «Русь изначальная». Его автор, Вал. Иванов вывел эту самую «Русь» или, точнее, «Рось» с берегов одноименной реки, впадающей в Днепр южнее нынешнего Киева. И говорила эта «Рось», как считал писатель, на самом что ни на есть славянском наречии. Эта теория не была вымыслом одного талантливого сочинителя: ее отдельные положения встречались у отдельных историков, в наиболее в полном виде до советского академика Б.А. Рыбакова, привязавшего гидроним Рось к «полянам, иже ныне зовомая русь» и к ряду «славянских» археологических культур Поднепровья.

Однако то что «Русь изначальная» – никак не славяне, было очевидно большинству исследователей (в том числе антинорманнистов, включая, как мы видели, Н.И. Костомарова). Например, как писал В.О. Ключевский, «о Руси среди восточных славян в VIII в. совсем не слышно, а в IX и в X вв. Русь среди восточных славян – еще не славяне, отличалась от них, как пришлый и господствующий класс от туземного и подвластного населения» (Ключ., с. 129).

Собственно, об этом говорят практически все источники, начиная от Константина Багряногродного, описавшего сезонные походы русов в подчиненные славянские земли за данью. Подчиненное положение славян по отношению к русам подробно обозначается в трудах арабо-персидских географов, сохранивших наиболее ранние сведения о Руси (конец VIII– начало IX в.), – «Худуд аль-алам» и Гардизи: «Постоянно по сотне или двести они (русы – A.B.) ходят на славян, насилием берут у них припасы… Много людей из славян отправляются туда и служат русам, чтобы посредством службы обезопасить себя» (Галк.). По словам Ибн-Русте (Ибн-Даста): «Русь производит набеги на славян, подъезжает к ним на кораблях, высаживается, забирает в плен и продает другим народам» (Ключ., с. 155).

Собственно, как уже было отмечено выше, и отечественные источники не только отличали русь и славян (по крайней мере, восточных), но и признавали за ними разный статус – не случайно русов призывали «княжить и володети». Эта статусная разница и дальше подчеркивается в ПВА, где указано, что после набега на Константинополь «русский» флот получает от князя Олега качественные «паволочитые» паруса, а славянский – «кропиньнные» (настолько простые, что, согласно новгородской летописи, их быстро разорвало в клочья ветром). После победы воевод Святослава над радимичами последние «платять дань руси, повоз везут и до сего дне».

Это очевидное противопоставление своеобразно пытался обьяснить маститый советский историк В.В. Мавродин: «Славяне платят дань и содержат «русов» в своей земле. Они служат «русам», которые пользуются посевами славян. Русы нападают на славян, обращают их в рабство и продают. Такое противопоставление является не этническим, а социальным, политическим» (Мавродин В.В., с. 161). Однако это очевидный абсурд – игнорируя приводимые в источниках этнические характеристики «руси», объявлять ее «социально-политической группой», господствующей над славянами. Но ведь тогда, следуя элеменарной логике, и славян надо считать не этнической, а «социально-политической» категорией.

Да и вообще, например, из всех восточных раннесредневековых авторов, «только лишь в одном месте и только лишь один автор, а именно Ибн-Хордадбег относит русов к славянам» (Д.Т. Березовец, с. 65). Причем, заметим, и этот единственный пассаж пытались оспорить, как неправильно переведенный. Впрочем, поговорим об этом позже.

Итак, где же на самом деле искать начало Руси?

Историки XVIII века считали, что первое упоминание о европейском народе Рос принадлежит Библии. Пророк Иезекииль (Иез. 38, 39) упоминает где-то в северных краях «Гога в земле Магог, князя Роша, Мешеха и Фувала», т. е. владык и племен, которым, по пророчеству, суждено пасть во время нашествия на Израиль. Некоторые исследователи умудрялись видеть в этом всамделишнее пророчество и даже расшифровывать «Мешех» как Москву, хотя на самом деле вполне очевидно, что речь шла о временах и правителях древних. Князь Рош – это, по всей вероятности, один из легендарных царей Урарту – Руса I (735–714 гг. до н. э.) или Руса II (перв. пол. – сер. VII в. до н. э.) при которых могущественное Урарту боялся весь Ближний Восток. Ни прямого, ни косвенного отношения к нашей Руси эти имена (как и большинство других урартских антропонимов, видимо, неиндоевропейского – хурритского происхождения) не имели.

Второе по давности упоминание о «росах» относится к рубежу эр, к эпохе, которой датский хронист Саксон Грамматик приурочил сражения легендарных королей данов и «руссов» в Прибалтике.

С конца II в. до н. э. источники неоднократно упоминают в Северном Причерноморье (сначала в Приазовье, а затем в Нижнем Подунавье) племя роксаланов, враждовавшее то с боспорским царем Митридатом, то с Римом. Название этого племени давно переводится с иранских языков (roks – «светлый», аланы – предки нынешних осетин).

В «Синопсисе» второй половины XVII в.: «…От тех же Сарматских и Славянороссийских осад той же народ Росский изыде, от него же неции нарицахуся Россы, а иныи Аланы, а потом прозвашася Роксоланы, аки бы Росси и Аланы…»

В «Географии» Страбона: «Все пространство… между Борисфеном (Днепром) и Истром занимают, во-первых, пустыня гетов, затем тирегеты, за ним иязиги-сарматы… а самые северные, занимающие равнину между Танаисом (Доном) и Борисфеном, называются роксоланами» (Галкина).

В начале уже новой эры Тацит напишет о народе «аорс» в Нижнем Прикубанье.

Позже готский историк Иордан уже в низовьях другой реки – Днепра – поместит племя росомонов. Его этническая принадлежность менее ясна. «Mon» означает «люди», «народ» в нескольких индоевропейских языках, что касается имен вождей росомонов – Сунильда, Сар и Аммий, то здесь допустимы самые разные (кельтские, германские, иранские, римские) параллели. Сирийский автор Псевдо-Захария (VI в. н. э.) упомянет народ hros в Приазовье.

Если верить очень поздним источникам (Никифору Григоре и «Степенной книге»), еще в IV в. этнонимы «рос» и «рус» возникают и в других местах, например, в Византии, где «русов» то принимают на императорскую службу, то имеют «брани с русскими вой». Однако эти свидетельства, оставленные тысячу и более лет спустя после описанных событий, отрывочны и едва ли надежны.

В 626 год русы находятся среди осаждавших Константинополь аваров, о чем упомянул византийский поэт Константин Манасси (XII в.).

Зато, начиная с IX столетия, имя «Русь» гремит по всей Европе. Незадолго до полемики Костомарова и Погодина историк Морошкин набросал список областей, в которых в раннем средневековье упоминался этноним «рус».

1) (кроме) руссов киевских, еще были славянские же:

2) руссы германские прибалтийские;

3) руссы германские при немецком море;

4) руссы моравские и богемские;

5) руссы сербские;

6) руссы болгарские на Дунае;

7) руссы на Адриатическом море;

8) руссы базельскиев земле Ровраков, или вверховьяхреки Дуная;

9) руссы хвалынские, на Каспийском море» (истоки нашей Руси Морошкин искал в верховьях Одера).

Именно классификация Морошкина позволила выделить наиболее важные географические точки, рядом с которыми упоминались Rus/Ros или заменяющие их в ряде источников Ruten/Rug.

Поляне-Русь

Собственно, первая точка – это Киев с окрестностями. Согласно ПВА, указанные места занимало племя полян «яже ныне зовомая Русь». Этот комментарий (к событиям 898 г.) вполне логично добавляет описание предшествующих событий – от расселения полян по днепровским горам и полям, до появления на Киевщине Аскольда и Дира. Поскольку сам летописец пишет, что от варяг-руси «прозвася Русская земля» в широком смысле, вполне возможно, что сначала она прозвалась в смысле узком – именно там, где впервые появилось много гостей с севера – указанные два «боярина» и «многи Варяги совокуписта».

Эта самая «Русь» в узком, «днепровском» смысле долго отличалась от других восточнославянских земель. Так, убив Игоря Старого в 945 г., древляне говорят: «Се князя убихом руского; поймем жену его Вольгу за князь свой Мал…» Это противопоставление заметно и в середине XII в., когда Владимир, князь Галицкий «идуча на Русь, поиде к Кыеву», а Мстислав Владимирович Киевский гневался на двух полоцких княжичей за то, что «не бяхуть его воли и не слушахуть его, коли е зовяшеть в Рускую землю в помощь». И еще много позже, описывая битву на реке Калке 1223 г., владимиро-суздальские летописцы подчеркивают, что Василько с ростовцами не поспел на помощь дружине, которая собиралась в «Руси» – собственно киевских и черниговских землях. (Рудаков, с. 37–38).

В.В. Мавродин замечает: «В летописях (Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской) «Русь» противопоставляется другим русским землям, областям, городам. Для новгородцев ехать в Киев означало ехать на «Русь», а возвращались они к себе в «Новгород», а не в «Русскую землю»… область собственно Руси в древнем, узком смысловом значении слова ограничена средним Приднепровьем, городами Киевом, Черниговом и Переяславлем (Русским, Южным)» (Мавр., с. 163). (Кстати, в договорах Олега с Византией 907 г. последние города особо выделены как привилегированные).

Но в любом случае очевидно, что данная «Русь» вторична по отношению к действительно изначальной. В поисках ее пойдем дальше.

Русь Тюрингская

В начале IX века, т. н. Географ Баварский, называя «руссов» рядом с хазарами в Восточной Европе, перечисляет также племена с корнем «рос» в междуречье Эльбы и Салы: Атторосы, Вилиросы, Хозиросы, Забросы. Появление такого корня в Германии (пусть даже в тогдашней ее славянской части) можно было счесть забавным лингвистическим казусом, но вот следующий солидный источник – написанный ок. 935 года устав турнира в Магдебурге – повторяет его более четко. В числе участников турнира значатся Bilmarus, princeps Russiae, а также выступающий под знаменем герцога Тюрингии Оттона Radebotto, dux Russiae – т. е. князь и герцог «Руси»

В свою очередь, как гласят английские хроники, в 1016 году, после убийства английского короля Эдмунда Железнобокого его сыновья бежали от овладевшего престолом Кнута Великого в «королевство ругов (regnum Rugorum), которое мы называем Руссией (Russiam)». Изложивший спустя столетие с небольшим эту историю автор «Истории англов» Жаффрей Геймар сообщил, что беглецы лишь проезжали Руссию «за пять дней», а целью их была Венгрия. Непохоже, чтобы это была «наша» Русь: во-первых, из Геймара следует, что и им совершенно не нужен был такой длинный кружной путь в Венгрию, во-вторых, восточноевропейские просторы за пять дней проехать тогда было невозможно. Зато Тюрингия вполне годится в качестве этапа этого путешествия, тем более что в старшем из известных списков поэмы Геймара вместо Руссии названа Сусия, т. е. земля славянского племени сусов, живших в северо-восточных пределах Тюрингии.

Под 1040 годом анналист Саксон сообщает о прибытии в город Альтштедт (Тюрингия) к Генриху III посольства «русов» с большими дарами. Тот же источник под 1062 годом пишет о браке графини Кунигунды из Орламюнде и «короля русов». Орламюнд – город на востоке Тюрингии на реке Сале (в землях лужицких сербов), непосредственно примыкающий к известному здесь позднее княжеству или графству под характерным названием Reuss.

И наконец, тот же Саксон сообщает, что в 80-е годы XI века сын маркграфа Северной марки Удона III Генрих обручился с дочерью «русского короля», которая в католичестве получила имя Адельгейды (после смерти супруга Адельгейда вышла замуж за императора Генриха IV). Предположения о том, что речь идет о дочери Всеволода (Евпраксии) или Изяслава Ярославичей не находят достоверного подтверждения в русских летописях.

В 1086 год император Генрих IV возвел в королевское достоинство Братислава II Богемского и подчинил ему трех маркграфов: силезского, лужицкого и «русского». Это сообщение можно увязать с информацией пражских хроник, о том, что Чехия получила от императора область «сорбов», располавшуюся от Тюрингии до Одера.

Император Генрих IV

Русь Австрийская

В 863 году в королевском пожаловании Альтайхскому монастырю, упомянута Ruzaramarha – область «русаров» на территории современной Австрии (при впадении р. Ибс в Дунай). В июле 1192 года в грамоте Регенсбургу австрийского герцога Леопольда II указаны сборы за проезд купцов «русариев» через территорию Австрии (два таланта в одну сторону и полталанта обратно). Примерно в то же время герцог Австрии и Штирии Оттокар IV в уставе городу Эннсу назначает размер платы за провоз соли «на Русь» и «из Руси» (наиболее значительные соляные копи Придунавья находились тогда в центральной части Австрии). Гильдесгеймские анналы в 1031 году называют сына венгерского короля Иштвана I Имре (Генриха) dux Ruizorum т. е. «герцогом Рузии» (венгры долгое время соперничали с Баварией за территорию Австрии).

К этому надо добавить, что в некоторых средневековых поэмах упоминаются вместе Русь и «аморавы», а европейские хроники включают в состав Моравии эпохи князя Святополка (871–894) «Руссию» (иногда наряду с Польшей и «Хунгарией»), Есть также свидетельства о том, что Святополк «с боярином русским» крестили чешского князя Борживоя. Сомнительно, чтобы этот «русский» появился с берегов Днепра или Волхова, где – в отличие от берегов Дуная – о христианстве в те времена едва слышали. Наконец, именно к австрийской Руси, видимо, относится и предание чешских хроник об Олеге (Колге) Моравском.

Русь Неманская и Прусская

В житии св. Бруннона Петр Дамиан описывает его визит в Скаловию (Sclavia) к Нетимеру – королю руссов (regem russorum). Эту же область (между Мемелем и Мазовией) Петр назовет «Земля Руссия». Рожер Бэкон (ум. ок. 1292) в «Великом сочинении» называет Левковию (Литву), вокруг которой «с обеих сторон» Балтийского моря «расположена великая Руссия».

Интересно, что в 1245 году папа Иннокентий IV обратился с воззванием (против преследования ордена францисканцев) к духовенству, в том числе «провинций Польши, Ливонии, Славии, Руссии и Пруссии». Судя по географическому ряду и подчиненности католической церкви, эта Русь находилась между Славией (Склавией-Скаловией) и Пруссией. На немецкой карте Пруссии Хеннеберга (1576) в дельте Немана отмечен топоним «Руса, или Хольм» (Russe sive Holm).

По словам Ф.Б. Успенского, «Прибалтийская Вармия, расположенная рядом с Пруссией (территория от реки Эльбинг по берегу Вислинского залива), действительно упоминается в целом ряде древнеисландских источников и иногда, примечательным образом, локализуется в них на Руси» (курсив мой – A.B.).

Русь Норманнская

Только два источника более-менее четко говорят о «норманнской» Руси. Вертинские анналы описывают, как 18 мая 839 г. император франков Людовик I Благочестивый принимал в своей столице Ингельгейм послов византийского императора Феофила. С послами были люди, именовавшие себя Rhos, и утверждавшие, что их владыка Chakanus направлял их в Константинополь «ради дружбы» с Феофилом. Однако обратный путь им был отрезан врагами, поэтому они вынуждены были возвращаться кружным путем через германские земли. Заподозрив, что «послы Chakanus’a» чего-то недоговаривают, Людовик приказал произвести расследование, в ходе которого упомянутые Rhos признали себя «свеонами» (т. е. шведами – текст на vostlit.info).

Папа Иннокентий IV

Епископ Лиутпранд Кремонский, посол итальянского короля Беренгария в Константинополе в середине X в., писал о том, что «есть в северных краях некий народ, который греки называют «русиос», по особенностям их тела, а мы – норманнами (епископ уточнял, что «норманны» – это «северные люди» на тевтонском языке).

Русь Эстонская

В ряде немецких документов XIV века упоминаются «русские села» в эстонской области Вик: Вендекуле, Квевеле, Вендевер, а также Руссен Дорп близ Вендена. Их жители-«русы» возглавили вспыхнувшее в 1343–1345 гг. восстание в Западной Эстонии против господства Тевтонского ордена. Особенно много русов было на острове Эзель (Сааремаа).

Иоганн Мессений, шведский историк (XVII в.), в рассказе о событиях 1220 года помещает указанную область Вик «в Руссии». Хронист Ливонского ордена Бальтазар Руссов, упоминая о правлении Больто фон Гогенбаха (магистр ордена в 1289–1294 гг.), отмечал, что при нем царил «временный мир от русов, литовцев, самаитов и прочих язычников». Помещение этих «русов» в ряд «язычников» заставляет усомниться в том, что это были православные псковичи или полочане – тех ливонцы называли «еретиками».

Русь – Ругия-Рутения

Ареал «Руси» (Rus, Ruis, и т. д.) становится еще шире, если учесть, что в средневековых источниках сплошь и рядом пересекается с близкими корнями: «Ругия» и «Рутения». Так, в «Истории Антиохии и Иерусалима» (XIII в.) указывается, что во время Первого крестового похода в сражении под Никеей (1097 г.) отличились рыцари из Норвегии, Польши и «Руссии». Как и выходцы из других стран, русы держались компактной группой и основали город, называвшийся в разных вариантах Руссой, Россой, Ругией, Руйей, Рурсией (сейчас Руйат в Сирии).

Вышеупомянутая австрийская «Рузия» была практически равнозначна прежнему Ругиланду. Во всяком случае, написанный ок. 904 года торговый устав австрийского Раф-фелыитеттена – города на юго-западной границе Восточно-франкской империи, упоминает о славянах, приходящих «из Ругии» (славяне тогда жили на большей части территории нынешней Австрии, включая район соляных источников близ реки Трауны – Трунки).

В свою очередь, эта Руссия-Ругия называлась еще и Рутенией. В 1189 году Бенедикт из Питерборо, перечисляя народы Священной Римской империи рядом с «альпинами» называет «рутонов» и приводит послание Фридриха I в котором «Рутония» соответствует австрийской Штирии. По крайней мере, Фома Сплитский (ум. 1268), упоминая о событиях IV века, помещает именно область с таким названием по границе с Паннонией.

Красноречив и вышеприведенный пример с сыновьями английского короля Эдмунда, бежавшими в «землю ругов, которую мы называем Руссией». На упомянутом турнире в Магдебурге в 935 г. под знаменами тюрингского герцога выступал вместе с «русским» князем и Vinslaus, princeps Rugiae – князь «Ругии».

В Тюрингии пересекается с Русью и Рутения. В XI в. дети венгерского герцога Василия (Ласло) Сара и княжны из «Рутении» Андрей (Эндре) и Левенте по смерти отца спасались от преследований нового короля на «Руси». После восстания в Венгрии Андрей был призван на венгерский стол, при этом его женой стала дочь герцога из той же «Рутении» Агмунда-Анастасия. После смерти мужа (1060) она бежала в Тюрингию, а как показывает история, царственные вдовы возвращались чаще всего на родину. Некоторые историки полагают, что к этой же Тюрингской Руси-Рутении относилась и дочь короля «рутенов» Валедара Софья, ставшая сначала женой датского короля Вальдемара I (ум. 1182), а затем – ландграфиней Тюрингии.

В 959 году к королю Восточно-франкского королевства, будущему императору Священной Римской империи Оттону I, прибыло посольство «королевы ругов Елены». Обычно под ней подразумевают русскую княгиню Ольгу, незадолго до этого крещенную именно под этим именем византийским императором Романом. Однако в этом свете довольно странной выглядит просьба православной «королевы ругов» к «латинскому» владыке прислать епископа и священников. Еще более загадочным выглядит маршрут миссии назначенного «ругским» епископом Адальберта, описанная его спутниками. Судя по этим описаниям, Адальберт поехал во все не в Киев, а в…Пруссию, где и погиб от руки местных язычников (впрочем, в некоторых списках жития этого мученика его убийцами названы рутены, а вместо Пруссии называется Руссия).

В Житиях епископа Оттона Бамбергского, написанных в середине XII в. его соратниками Эбоном и Гербордом, упоминается как о «Рутении», граничащей с Польшей на востоке, и о «Рутении», примыкающей к Дании и Поморью. Эта вторая Рутения, номинально находившаяся во власти датского архиепископа, упорно воевала с поляками. Возможно, именно эту территорию под несколько другим именем имел ввиду и немецкий хронист XII в. Рагевин, в описании которого Польша «на западе имеет границей реку Одру, на востоке – Вислу, на севере – русин (курсив мой – A.B.) и Скифское море». Этот факт можно толковать и в смысле наличия «русских» поселений на балтийском побережье нынешней Польши, и в смысле что «русины» жили не совсем на север, а на северо-восток или несколько на северо-запад от нее, на острове Рюген. Укрепляются такие подозрения фактом, что Польша в XII в. некоторое время им владела. Кроме того, Рюген неоднократно назывался также Русией и Рутенией. Так, в 1304 году папа Бенедикт IX обращается к рюгенским князьям, как к «возлюбленным сынам, знаменитым мужам, князьям русских (Russianorum)». Французский историк XV века Манрик, упоминая крещение жителей Рюгена в 1168 году, называет остров то Ругия, то Русция, а в XVI веке знаменитый географ Меркатор называет жителей Рюгена рутенами. В русском переводе XVII века остров именуется Русией. В грамоте 1165 года архиепископа Кельнского Рейнольда остров Рюген назван Рутией, или Руйей.

Тот же Рюген, по-видимому, подразумевается в сообщении Хроники Гельмольда под 1158 годом, о том, что саксонский герцог Генрих Лев направил послов «в города и северные государства – Данию, Швецию, Норвегию и Русь (в одном из списков – Ругия)». В написанном в середине XI в. житии германского императора Конрада II рассказывается об изгнании польским князем Мешко II брата Оттона на Русь, которую автор (Виппо) называет также Ругией. Киевские и новгородские хроники о таком изгнаннике не знают.

Как память о владении рюгенскими князьями какой-то части материкового побережья можно расценить и тотфакт, что в немецких документах 1373 и 1385 гг. город Любек помещается «в Руссии».

«Руссы сербские на Адриатическом море »

Некоторые авторы – включая Морошкина – замечают созвучие с Русью/Ругией ряда средневековых топонимов на Западных Балканах, включая название знаменитого адриатического порта Рагуза (ныне Дубровник) и соседней сербской области Рашка (Raska). В свою очередь, какая-то «Рутения», если судить по папской булле 1191 года бременскому архиепископу, существовала на территории близ будущей Риги (епископия Икскуль).

Позднейшие разыскания показали, что и это далеко не все разнообразие средневековой «Руси». В знаменитой «Песни о Роланде» (действие около 778 г., записи XII–XIV вв.) «русы» также называются противниками франков. Согласно французской поэме об Ожье Датчанине (XII–XIII вв.), в 770-е гг. какие-то «русы» во главе с графом Эрно помогали лангобардам защищать их столицу Павию (в Северной Италии) от войска Карла Великого. Прославленный герой других французских (а также итальянских, ирландских и т. д.) поэм, и противник Карла, Фьерабрас (или Ферумбрас) в ряде списков выступает как «правитель Кельна (Coloigne) и Руси (Roussie)».

Наконец, H.A. Морозов ссылается на продолжателя Феофановой хроники (около 963 года), который писал: «Их (руссов) зовут кочевниками и производят от рода франков». Но основной корпус источников о раннесредневековой Руси, безусловно, представлен мусульманскими авторами.

 

Взгляд с востока

Описания географического положения и этнического характера Руси IX–X вв. дают многие арабские и вообще восточные авторы. Однако они, в большинстве случаев, сильно отличаются от данных западноевропейских хроник.

Больше надежных сведений о раннесредневековой Руси относится, прежде всего, к району, весьма удаленному от описанных в предыдущих главах европейскими хронистами – Прикаспию. Когда персидский царь Хосров I (531–579) возводил стену в Дербенте, рядом находились «турки», «хазары» и «русы», написал историк начала XI века ас-Са’алиби.

В VII в. арабский полководец Сюраге, покоривший Северный Азербайджан, перед следующей частью похода (на Дербент) заявил, что идет «против хазар и русов». Прибывший позже в те края начальник Сюраге – Абдуррахман – выслушал жалобу от правителя Ширвана на то, что его беспокоят набеги «с одной стороны руссов, с другой хазар». При этом арабский историк Ал-Табари (838–923), описывая хазарскую столицу Баланджар (располагавшуюся в VII–VIII вв. на р. Сулак), уточняет, что она расположена «около Русса». Позднейшие исследователи, в частности, известный археолог М.И. Артамонов, не находя объяснения факту наличия «Руси» в прикаспийских областях, предполагали, что эта «Русь» – какое-то искаженное и не имеющее отношение к позднейшему Киеву местное название. Возможно, это и так: например, что-то похожее есть в сочинении 836–847 гг. одного из первых арабских географов Мухаммад ибн Муса аль-Хваризми, который, описывая «гору» (горный хребет?) на Кавказе между Дербентом и Дарьяльским ущельем, упоминает, что с севера к центру этой горы прилегает другая – Р-ф-сийа (возможное прочтение – Русийя) с которой берет начало река Друс. Это «искажение» держалось довольно долго. Во всяком случае, известные походы Руси на юго-западное побережье Каспия 913 и 944 гг. также говорят об ее относительной территориальной близости к указанному региону (иначе попытки русов утвердиться в Берда выглядят фантастическими). Арабский автор Ибн-Хальдун, писавший в XIV в., но использовавший более старые источники, поместил какую-то «Русь-тюрк» рядом с Азербайджаном (Березовец. Ук. соч., с. 67).

В дальнейшем, однако, большинство арабских и персидских источников «смещает» эту Русь на запад и северо-запад.

«Пределы мира от востока к западу» («Худуд аль-алам мин аль-машрик ила-л-магриб», – сочинение, составленное неизвестным автором в Северном Афганистане в 982–983 гг.):

«На восток от (страны славян с городами Вабнит и Хордаб) – внутренние булгары и некоторые из русов, на юг – часть моря Gurz и часть Рума… при этом часть жителей Вабнита, расположенного на востоке (страны славян), похожи на русов… В свою очередь к северу от внутренних булгар, Русская гора. Отмечается, что внутренние булгары «находятся в состоянии войны со всеми русами», но продолжают торговые отношения со всеми, кто живет вокруг них.

На восток от страны русов – горы печенегов, на юг – река Ruta (Дон?), на запад – славяне, на север – необитаемые земли севера.

Kuyaba – город (земля?) русов, ближайший к мусульманам. Это приятное место и есть резиденция царя. Из него вывозят различные меха и ценные мечи. Slaba – приятный город, и из него, когда царит мир, ведется торговля со страной булгар. Urtab – город, где любого чужеземца убивают» (Галкина, с. 111–112).

Река русов проходит среди славян, направляясь к востоку до самой границы русов, потом протекает мимо трех русских городов, проходит через пределы кипчаков, поворачивает к югу к пределам печенегов, и впадает в реку Итиль (Бартольд В.В., с. 838).

Ибн-Русте (Ибн-Даста), нач. Х.в.

Русы живут на острове, который нездоров и сыр, покрыт чащобами и зарослями и занимает пространство 3 дней пути. Царя русов зовут «хакан-рус» (по Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. 2. М., 1967, с. 78).

Ал-Macydu (X в.)

Русы живут при Черном море, которое имеет от них название Русского… В стране русов имеется богатый серебряный рудник (по кн.: О жилищах древнейших руссов. Письмо г-на N к г-ну Эверсу. Пер. М. Погодина. М., 1826, с. 45–46; Бартольд т. 2, ч. 1, с. 837).

Ал-Джайхани (X в.)

Три центра руссов: Куяба, Славия и Артания – последняя недалеко от хазар (по: Греков Б.Д. Киевская Русь. М.-Л., 1939, с. 223).

Ал-Балхи (ок. 850–930)

Русы состоят из трех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, [живущее] дальше первого, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куя-бу… Из Арты вывозят черных соболей и свинец».

Аль-Идриси в его сочинении «Нузхат аль-муштак»

«Русов – два вида. Один… – это те, которые живут по соседству со страной Ункарийа (Венгрия) и Дж(а)сулийа (Македония). (Других) русов три группы. Одна их группа называется равас, и правитель ее живет в городе Кук(и)йана. Другая их группа называется ас-Салавийа, и правитель ее живет в городе Салав. Этот город стоит на вершине горы. Третья группа называется аль-Арсанийа, и правитель ее пребывает в городе Арса. Город Арса – красивый укрепленный город на горе, и местонахождение его – между Салав и Кук(и)йа-на. От Кук(и)йаны до Арсы четыре перехода, а от Арсы до Салав четыре дня. Купцы-мусульмане из Арминийи (Армения) доходят до Кук(и)йаны.

Карта Идриси (XII в.)

Река «Русь-тюрк» – Северский Донец (Березовец, с. 67).

Аль Истахри (сер. X в.)

«Русы. Их три группы (джинс). Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куй-аба, и он (город) больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийа, и (третья) группа их, называемая аль-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. Арта находится между Хазаром и Великим Булгаром, который граничит с Румом. (Галк.)

Близ Хазарии, на берегах Ателя (Волги) есть народ Бертас, но земля сих людей называется вообще Козарскою, Русскою или Серир… Руси три поколения: одно близ Болгар. Царь его живет в городе Гунабе, который обширнее столицы болгарской. Другое поколение называется Артанами, или Артаями. Царь его живет в Арте, а третье поколение, именем Джелабе, обитает выше… а русы – народ варваров, живущий в стороне булгар, между ними и славянами по реке Итиль (по кн.: Сахаров А.Н. Дипломатия Святослава. М.,1982, с. 44; Карамзин А.Н. История государства Российского. 1818, т. 1, с. 489).

Ал-Бекри (XI в.)

И граничат с Мшкой на востоке Русы и на севере Брусы… (о Брусах) и производят на них набеги Русы на кораблях с запада. На запад от русов – город женщин. И главнейшие из племен севера говорят по-славянски, потому, что смешались с ними, как например, племена ал-Тршкин и Анклий и Баджанакиа и Русы и Хазары… С ними (боргарами) граничат русы. Они островитяне и обладатели кораблей. Они граничат с морем Бонтас. Они народ языческий («маджус»). Они каждые двести лет приходят в Андалус и приходят они туда из рукава моря Океануса, но этот рукав не есть тот, при котором стоит медная башня, а рукав, состоящий в соединении с морями Бонтасом и Майотисом… Итиль – река, которая течет к ним (хазарам) от руссов (Куник A.A., Розен В.В. Разыскания Ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. Записки Имп. Академии наук, т. 32. СПб., 1879, с. 11, 54, 60).

Махмуд ал-Калгари (70-е гг. XI в.)

«Рус» – на северо-западе от Каспия. На север от Руси – славяне (Березовец, с. 67).

Ибн-Мискавейх (?)

Страна русов соседствует с Каспийским морем.

Небольшая часть западных авторов дает сведения о Руси, соотносящиеся с данными восточных источников. Так, упомянутый Географ (Землеписец) Баварский в том же сочинении, написанном между 843 и 870 гг., где он упоминает таинственные племена с корнем – rus в Германии, вместе с тем помещает племя ruzzi между уличами и хазарами, т. е. в обширной области между Днестром и Доном.

В конце IX в. норвежец Оттер, рассказывая английскому королю Альфреду Великому о своих путешествиях по северу и востоку Европы, упомянул о том, что «река Данай (здесь – Дон?) течет…на юг, на запад от алтарей Александра, в [землю] народа Roschouasko».

Подобно Ал-Бекри, составленный в Южной Италии во вт. половине X века еврейский сборник Иосиппон (Иосиф бен Горион) помещает русов сразу и на условном «востоке», где-то на берегу Каспийского моря, и на западе – по «Великому морю»-«Океану» рядом с англами и саксами.

 

«Красные» и «рыжие»: смешение цветов

Суммируем первичные данные. Этносов и территорий с именем Русь-Рутения-Ругия существовало в раннем средневековье в Европе и примыкающей части Азии (вплоть до Каспия) великое множество.

Так откуда же пришло к нам если не племя, то хотя бы само название «Русь»?

В разное время, пытаясь обосновать скандинавскую принадлежность термина русь, его выводили из готского Hridhotar, или Reidhgotar (Куник) и ropis «храбрый» (Будилович), древнешведского drot, «толпа, дружина» (Брим), горег – «руль» (Преображенский), от местности Родслаген в Средней Швеции и т. д.

Чтобы не запутаться в многочисленных ответвлениях норманнизма, изложим его основную современную версию, в сжатом виде представленную отечественными сторонниками этого направления Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухиным:

«Скандинавы (др. – рус. варяги) получают в прибалтийско-финской среде наименование эст. rootslane, фин. ruotsalainen (совр. «шведы») от эст. Rootsi, фин. Ruotsi (совр. «Швеция»), заимствование которого по языковым данным относится, вероятно, к VI–VII вв. Исходным для заимствования стал один из композитов с первой основой герм. *rop(e)R, означавший в др. – сканд. языках «гребец, участник похода на гребных судах», т. е. социальный (дружинный) термин, превратившийся в этносоциальное понятие в прибалтийско-финской среде. При включении в межэтнические связи Северо-Запада Восточной Европы славян этот термин заимствуется ими из прибалтийско-финских языков в форме русь также для обозначения дружин скандинавов в Восточной Европе, но после вокняжения скандинавской по происхождению династии и сложения Древнерусского государства приобретает расширительное значение и переносится на территорию, подвластную русскому князю и ее население. Имя русь как обозначение скандинавских дружин в Восточной Европе замещается названием варяги» (БС Ис-я, 1988–1996. М., 1997, с. 42).

Т.е. по этой версии термин Русь произошел от финского Ruotsi, ныне означающего шведов, а в исходном значении – «грести, гребец». Считается, что каким-то образом это название закрепилось и в уже «ославяненном» виде стало звучать как «русь».

К авторам изложенной теории. Пусть даже скандинавские суда действительно несколько выделялись на раннесредневековой Балтике большей ролью гребцов-гор(е)11 (могли плыть без парусов в открытом море, на славянских ладьях весла использовались только для прибрежных маневров – Archaeologia, с. 312–314), было ли это настолько уникальным признаком для того чтобы корабельный термин «гребцы» стал еще и этническим? С таким же успехом «варяг» можно объяснить, например, из литовского vairagalis («корма»), но мы бы этого делать не стали, поскольку и «корма», и вышеупомянутый корабельный «руль», и «гребцы» – все это лексика, в раннем средневековье хорошо знакомая всем народам Балтики.

Кстати, если уж на то пошло, «русы», известные нам по источникам, были неважными гребцами. Ведь при походе на Константинополь в 860 г., согласно Фотию, именно беспомощность русского флота в безветрие привела его к поражению. Тогда какие же на нем были rop(e)R?

Другое обстоятельство: почему Ruotsi, эта якобы первоначальная Русь, «приобретает расширительное значение» только в новгородских и киевских землях? Там, где скандинавское влияние, даже по версии, завзятых норманнистов, носило достаточно ограниченный характер, в том числе и по времени? Почему это значение не перешло, к примеру, на карелов, эстонцев или финнов, в языке которых и сейчас есть этноним Ruotsi, означающий Швецию и которыми шведы-ruotsalainen правили только в «летописную эпоху» почти семь столетий (в XII–XIX вв.), а судя по сагам, и значительно дольше?

Кстати, некоторые норманнисты-филологи сомневаются в реальности схемы заимствования. Так, по мнению автора «Краткого этимологического словаря финского языка» Андраша Райки, слово Ruotsi (rootsi) попало не от угро-финнов к славянам, а наоборот.

Вторая несостыковка. «Название восточных славян в древнескандинавских языках появляется лишь в рунических надписях XI в. и является поздней транскрипцией от этнонимического прилагательного «русский» – riuskR» (БС Ис-я, 1988–1996. М., 1997, с. 42). Т. е., уже в XI в. скандинавы называют русских русскими практически без искажений и без малейшего намека на переходную форму, которая неизбежно должна была существовать между riuskR и Ruotsi, если бы норманнистская версия была верна. Наконец, если славяне узнали (а потом почему-то перенесли на себя) финское название скандинавов, то почему у этих славян появляется еще какое-то особое название для тех же скандинавов – варяги – следов которого не обнаруживается у тех же финнов и прочих соседей?

Впрочем, все зависит от угла зрения. Например, тюрколог Мурад Аджи со ссылкой на средневекового ученого Махмуда Кашгарского доказывает, что «Русь», точнее «рус», «рс» в значении «гребцы» или «люди, кормящиеся с воды» – слово тюркское.

Ст. Гедеонов указывал на то, что rus в кельтских языках означало «озеро» и видимо, подобное «водное» значение (ср. «русалка», «русло») было для этого слова и у славян, при этом «названия Русь, Рось для славянских вод проявляют… значение святости» (Гедеонов, с. 21. Автор указывает в этой связи на устойчивое сочетание «Святая Русь»), Согласно Омельяну Прицаку, хотя корни термина «Русь» лежат в кельтских и германских наречиях, но к IX в. он стал обозначать еврейских купцов («аррадания» арабских авторов), создавших в союзе с викингами нечто вроде общеевропейской торговой компании.

Схожих взглядов придерживается современный автор Ирма Хайнман, с той лишь поправкой, что название «Русь» восходит к ивриту, где «раша», или «рашия» означает еврея, отказавшегося от иудаизма в пользу язычества. По ее мнению, эти самые «рашия», «составили ядро сформировавшейся в Северном Причерноморье военно-торговой организации «Русь», сыгравшей решающую роль в создании Киевского государства и давшей ему свое имя».

Есть и арабская версия, базирующаяся на близости корню «рус» социального термина, означавшего у бедуинов «верховный», «главный». Так, Ибн Русте называет славянского правителя «раис ар-руса’а» – глава глав. Версия не столь уж невероятная, по крайней мере, в отношении Прикаспийской Руси – ведь именно на Северовосточном Кавказе одно из крупнейших племен – аварцы – до сих пор называются у некоторых соседей чрезвычайно близким к «Руси», но основанном на арабском термине словом «ярруса».

В упомянутом споре с Костомаровым Погодин ссылался на то, что предшествовавшие и современные ему исследователи, основываясь на «сказаниях» и наличии «русских» топонимов, «ведут Русь» с самых разных сторон: в частности, Татищев и Болтин – из Финляндии, где рядом с городом Або с давних времен известна Русская гора, Венелин – из Померании, Бутков – из Швеции, Крузе и Гольман – из Западной Германии, Максимович – с острова Рюген, Эверс – из Хазарии.

Иронизируя над исследователями, пытающимися в любом топо– или гидрониме с корнем – rus, – ros увидеть след этнонима, маститый историк писал, что их построения состоят из «одних географических созвучий или недоразумений, что все они уничтожаются одно другим». К этому можно добавить, что не только корень – рус, которому значений несть числа, но даже – руск (если предположить, что «русский» происходит от этой основы) широко представлен в мировых языках: в исландском ruska – «мешать (препятствовать)», в греческом «роско» – «ущелье» или «руске» – «защитный», в ирландском rose (roscanna) – «глаз» или магическая формула друидов, в карельском ruskeja – «краснеть» (не от этого ли корня и близкого ему финс. rus – «красный» упомянутая Русская гора?).

Поэтому цепляться только за корень, даже и кажущийся заманчиво близким к названию «Россия», бессмысленно. Что же делать? Выше мы уже показали, что Русь у различных древних и не очень авторов вписывается в ряд с топо– и этнонимами Рутения и Ругия.

Очевидно, необходимо не просто ткнуть пальцем в понравившийся корень – рус, но и объяснить, каким образом он может оказаться в этом ряду.

Для этого проясним происхождение его отдельных составных частей.

Рутения, без сомнения, восходит к названию племени рутенов, зафиксированных Юлием Цезарем на реке Роне в Южной Галлии и позже, вероятно, переместившихся на север, т. к. средневековая «История бриттов» Гальфрида Монмутского упоминает их (и их вождя Хольдера – союзника легендарного короля Артура) по соседству с проливом Па-де Кале.

Каких-то «рутенов» в сер. XII в. Матвей Краковский поместил, помимо «востока» (вероятно, Киевской Руси – A.B.), где они, по словам автора, «бесчисленны», еще и в Полонии и Богемии. Возможно, эта богемская Русь относилась к упомянутой Тюрингской, или Австрийской Ruizi.

Ругия, очевидно, имеет отношение к ругам (Rugii), впервые упомянутым («отличаются от других племен круглыми щитами, короткими мечами и покорностью царям») Корнелием Тацитом в I веке западнее эстиев, на южном побережье Балтики. Тацит считал ругов особой разновидностью готов, об их германском происхождении писал историк англосаксов Беда Достопочтенный.

Действительно, имена упоминаемых в позднейших источниках «царей», или точнее, королей ругов: Фредерик, Эрарих, имя «королевы» Гизы, и т. д., а также вождя хольм-ругов Хагена (Hagena, герм, «защитник»), имеют в основном явный германский оттенок.

Уже во II веке александрийский географ Клавдий Птолемей разместил на карте западнее Вислы местность Ругиум (Rhougion) и народ рутиклеев (Routikleos – видимо, другое имя ругов). Некоторые связывают этот топоним с возникшим в XIII веке в тех же местах городом Rugenwalde (совр. польский Дарлово). Археологи связывают ругов с одним из ответвлений оксывской культуры Северной Польши на рубеже н. э., которая вообще была более-менее едина для всех племен «готтонского круга» (бургунды, вандалы, готы, ругии).

Готский писатель середины VI века Иордан, упомянул также и «ульме (то есть «островных») ругов среди обитателей Балтийского побережья. Память об этих островных ругах, видимо жила в названии западной части Балтики, которое у немцев в раннем средневековье звучало как Маге Rugianorum. Впрочем, не исключено, что и в восточной части берега того же моря с тем же этносом связаны многочисленные топонимы – Рогервик, Ругодив (позже Нарва), Руганы, Ругинишки, Ругарас, гидроним Ругава и т. д. В дальнейшем руги приняли участие в походах готов к Причерноморью и в Подунавье.

Но что позволяло средневековым авторам объединять Русь-Рутению-Ругию в единое целое? Большое количество ученых сходится во мнении, что ответ, так или иначе, лежит в «цветовой» плоскости.

Согласно этимологическим словарям, слова «рус»-«русый» как в славянских, так и в других и.-е. языках означает определенную палитру цветов – от «темнорыжий», «коричневатый» до «красный»: словен. rus – красный, латыш «russys» («кроваво-красный»), «rusa» («ржавчина»), лит. «rusvas» («тёмно-красный»), латин. «russeus», «russulus,» «russus» и т. д. (различные оттенки от красного до бурого), англ. russet – «бурый». Этот ряд следует сопоставить со словами «рдеть» («краснеть»), «рудый» («рыжий», «красный»), «руда» (диалектное обозначение крови), кельтским ruad, ruth, ruz (в разных диалектах этой группы языков – «красный»), «рута» – по славянским поверьям цветок, в ночь на Ивана Купала становящийся «аленьким», нем. Rot – «красный», а также франц. Rouge – «красный», слав, «рыжий», лит. rigis и т. д. То есть, с рядами «р-т» (д), «р-г» (ж), очен близкими к этноним корней Рутения-Ругия.

Впрочем, отметим, что в ряде и.-е. языков это цветовое значение модифицировалось: например, у части славян rus, «русый» могло означать, помимо вышеуказанного, и «светлый», у алан «рухс» также стало означать «светлый», «белый». Такие понятия как «рожь», нем. Roggen, скорее всего, представляют «цветового» корень r-g, только с изменением значения в пользу «золотистый» (по цвету спелых колосьев злака). Отметим это обстоятельство, позже оно нам пригодится.

А пока заметим, что не случайно слова вышеупомянутых этнических рядов в древности неоднократно «окрашивали». Так, латинский переводчик греческой хроники Феофано конца VIII в. переводил сочетание «хеландиос русиос» как «красные корабли» (и возможно, правильно: никаких «русов» близ берегов Византии тогда еще не было). По

В.Н.Татищеву, «русский» на языке древних сарматов означало «красный». Столкнувшись с многочисленными случаями подобных «перекрашиваний» A.A. Шахматов восклицал: «сколько недоразумений вызывалось звуковою близостью имени Русских со словами означающими красный цвет…» (Шахм., с. 178). То же, по всей видимости, относится и к рутенам, которых латинский автор I в. Лукан называет «рыжими» (flavi), современные историки этого племени не сомневаются в значении этнонима «в кельтском языке оно означало «красный, рыжий» (Кузьм. Об этнич., с. 66).

Вряд ли случайно часть славян называла южное море «Чермным», т. е. «красным» и вместе с тем (как в ПВА) – «Русским». Последнее название заимствовали для Понта Евксинского и восточные авторы. Любопытно, что «красная» тема настойчиво фигурирует и в других мусульманских известиях о русах. Ибн Фадлан писал о русах, что они «подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом…» Низами в поэме «Искандер-наме» сравнивает «красные лица русов» с огнём, «пылающем в храме огнепоклонников». Некоторые допускают, что речь идет о боевой раскраске, которую указанные авторы описывают по своим впечатлениям или с чужих слов, и по которой данное племя могло быть названо соседями-индоевропейцами, в чьем языке «рус» и «красный» были синонимами. Не случайно Лиутпранд Кремонский говорит, что русы – «русиос», называются так в греческом языке по их «внешнему виду» (видимо, как в случае с вышеупомянутыми «хеландиос русиос», имеется ввиду красноватый оттенок). Это подтверждает и Ал-Масуди: «Румийцы называют их (русов) русийа, смысл этого (слова) – красные». Впрочем, речь может идти о румянце или банальном «красном» загаре, характерном для белокожих северян – как норманнов, так и других (Низами говорит, например, о принцессе «с красным лицом славянским», Адам Бременский и другие авторы писали о «краснокожих» пруссах). Это пример из той же серии, что и с вышеуказанным якобы «правителем Руси и Кельна» Фьерабрасом. По легенде Фьерабрас – сын сарацинского правителя одной из областей Испании и по определению не мог быть «русом» в любой из возможных этнических версий, как не мог, кстати, и владеть Кельном, куда арабы просто не дошли. По мнению части ученых, налицо типичная «этноцветовая» путаница – на самом деле эпитет Roussie или de Rossie по отношению к данному герою означали не страну или народ, а просто «красный, рыжий» (Фьерабрас описывается как богатырь с рыжеватой бородой и рубцеватым лицом) и лишь значительно позже, дескать, составители поэм переиначили этот эпитет в более понятную им «Русь».

Впрочем, цветовое имя племени могло обозначать и не внешний облик его членов. Согласно популярной концепции Э. Бенвениста и Ж. Дюмезиля, и.-е. общество было разделено на три части: жрецов, воинов и земледельцев. Например, в Иране эти три класса различались по цвету одежды: белый цвет предназначался жрецам, красный – воинам, синий – земледельцам. Эта символика отчасти отразилась и в европейской рыцарской геральдике, где красный цвет означал воинские доблести – храбрость, отвагу, готовность пролить кровь за короля или сюзерена. Не есть ли «русы» древний синоним слову «воины»? Не случайно в средневековой Германии, где, как помним Русь (о какой бы ни шла речь – Киевской, Тюрингской и т. д.) писалась как Reuss, очень схоже с Reiss – «поход», «битва».

Вспомним, что племена с корнем Рус-Рутен-Руг описываются современниками как крайне воинственные. В восточных источниках русы – «жадные к битвам», «подобные волкам и львам». Фотий называет напавшую на Константинополь русь известной своей «жестокостью и скверноубийством». История рутенов и ругов также представляет собой ряд непрерывных войн и сражений.

Итак, «корневой» смысл этнонима «рус» (рут, руг) более-менее понятен. Однако пока по-прежнему неясно, каким образом этот этноним появился в Восточной Европе, на той территории, на которой он и ныне известен всему миру.

Пойдем методом исключения. Пусть даже все вышеперечисленные – от Тюрингии до Каспия «Руси» роднит цветовое значение, но это родство, так сказать, дальнее. Все ли они имели непосредственное отношение к «нашей» Руси?

Например, «русские» отряды в составе воинства лангобардов в Италии VII–VIII вв., учитывая специфику эпохи, могли действовать весьма далеко от своей родины – и судя по другим источникам, вряд ли ей будут Апеннины.

Впрочем, в калейдоскопе этих источников и приводимых там различных вариантов «Руси» порой легко запутаться. Или задаться новыми вопросами. Например, что, собственно, мог иметь ввиду владыка всех католиков Климент III под «Рутенией» в низовьях Западной Двины: какую-то неведомую «латышскую», или вполне «нашу» Русь? Последнее вероятно, т. к. именно русские (полоцкие) князья считались на Западе владетелями тех мест, и именно им платили дань не только аборигены – ливы, но и (до 1205 г.) основавшие Икскуль крестоносцы. «Рутения» закарпатская, появляющаяся в раннесредневековых венгерских источниках, скорее названа так по соседней Галицко-волынской Руси, которую с Закарпатьем объединяло православное вероисповедание населения.

Другие созвучия «Руси-Ругии-Рутении» оказываются не имеющими к ней никакого, даже отдаленного отношения. Так, у сербско-далматской якобы «Руси» особая этимология – Raska происходит от живших в тех местах во времена Птолемея племени Racatae, «Рагуза» – скорее всего, от др, – греч. ragos – виноград.

Что касается «Тюрингской» Руси то какая-то связь с другими топонимами подобного типа у нее есть. Правда, связь эта достаточно поздняя и эфемерная. В Тюрингии ходят легенды, что кто-то из основателей местных княжеств Reuss то ли женился на родственнице Даниила Галицкого, то ли победил каких-то «рутенов» (рюгенских? – A.B.) и присвоил по этому случаю себе «русский» титул. Это может быть и правдой, как и банальный генезис имени Reuss от гидронимов Reuss, Reisse, разбросанных по Германии и Швейцарии, или от рода хозяйственной деятельности – рыболовства (нем. Reuse – «верша», д.в.-н. rusa, опять же параллель с «Русью»). Но все это не имеет отношения к интересующей нас проблеме. Ведь западные источники не свидетельствуют, что именно из Центральной Европы в Восточную призывались Рюрик с собратьями и сотоварищами. «Тюрингскую» Русь не знали ни в Киеве, ни в Новгороде.

«Австрийская» Русь также как будто неизвестна Нестору и его соавторам, хотя и территориально близка с Нориком – летописной отчизной славян. С другой стороны, «Русь» арабских авторов тоже как будто не занесена в скрижали ПВА, но как раз, исходя из сведений этих авторов, имеет прямое – и доминирующее – отношение к восточным славянам.

В итоге она, как и все вышеперечисленные балтийские «Руси», к которым можно приложить летописное определение «из заморья», становится первоочередным предметом для анализа.

 

Где находилась «Восточная Русь»?

Итак, сначала посмотрим, что из себя представляет Русь восточных авторов. Здесь сразу же возникает ряд вопросов. Первый – географический. Суммируя данные восточных источников, нетрудно заметить четкое отличие локализации Руси в разных сочинениях. Мы уже говорили о первых упоминаниях Руси близ Каспия или, во всяком случае, при описании военных событий рядом с ним. Однако более поздние сочинения – «Пределы мира» и источники, тяготеющие к этому трактату (вплоть до Идриси) располагают Русь в бассейне Дона – Северского Донца. Еще более поздний круг авторов, начиная от Ибн-Русте располагают загадочный этноним южнее. Хотя иногда эта область распространяется куда-то вплоть до Каспия, а аль-Бекри упоминает также и о балтийской Руси (которую считает одним целым с причерноморской и приволжской), но в целом эти источники локализуют Русь на северном побережье Черного моря (Понта, Бонтаса) и при Азовском море (Меотиде – Майотисе).

Например, географ X в. аль-Истахри сообщает, что «русы торгуют с хазарами, Румом (Византией. – A.B.) Булгаром Великим, и они граничат с северными пределами Рума, их так много и они столь сильны, что наложили дань на пограничные им районы Рума». Таким образом, по версии этого автора, южная граница Руси располагается где-то рядом с северной границей византийских владений в Крыму и на Тамани.

Почему же у арабов и персов произошло такое «раздвоение», или даже «растроение» Руси? Что касается появления Руси у Каспия, то, во-первых, как мы говорили, в ряде случаев нельзя исключать здесь путаницы этнонима и местных искаженных названий. Во-вторых, упоминания о Руси здесь связаны преимущественно с ее военной активностью в районе Дербента, который представлял в то время главные ворота в Закавказье (собственно, это отразила этимология его названия: от перс, «дер» – «ворота», арабы также называли его Главными, или Железными воротами). Места обитания Руси могли находиться и в относительном удалении от Каспия, а в этот район она могла посылать военные экспедиции, поскольку производить набеги на богатый юг через другие точки «стены Кавказа» было очень трудно. Не случайно герой поэмы «Искандернаме» царь абхазов Дували говорит, что при неудаче вторжения через Дербент, у русов оставался один путь набега на юг, в т. ч. в Абхазию – морской. Между прочим, этот же герой говорит о глубокой давней неприязни между абхазами и русами (что означает относительное соседство), при том что последние совершают набеги из страны «аланов и арков» – т. е. Предкавказья, но никак не Восточного.

Что касается оставшихся вариантов размещения Руси – условно говоря, донского и южного, то конечно часть «нестыковок» можно объяснить использованием учеными арабами и персами разных, и часто разновременных источников. Таким образом, например, под 968–969 гг. восточные авторы говорят о разгроме русами Волжской Болгарии и Хазарии – и это действительно соответствует победному походу Святослава по ПВА. Однако, например, Ибн Хаукаль сообщает, что после того войско русов ушло в «Рум и Андалус». Под Андалусом, чаще всего подразумевают испанскую Андалусию, и в частности, ее столицу Севилью, кстати, по сообщению тех же арабов, уже разгромленную какими-то «русами» в 844 г. Но маловероятно, чтобы воины Святослава могли пройти мимо враждебных стен Константинополя и не менее враждебное Средиземное море незамеченными до пиренейских берегов. Да и зачем – ближе была масса более привлекательных целей. Похоже, Ибн Хаукаль, включил в свой рассказа о походах русов 969 гг. и дошедший до него искаженный рассказ о совсем других событиях

Кроме того, некоторые географические районы арабские авторы, особенно ранние, представляли довольно смутно. Конечно, это не относится к Каспийскому морю и бассейну Волги. Просвещенные восточные авторы были знакомы с этим уголком света не понаслышке: туда, особенно с момента принятия верхушкой Волжской Булгарии ислама (920-е гг.) часто ездили арабские купцы. Такие писатели, как Ибн-Фадлан (исламский миссионер в Волжской Булгарии в 921–922 гг.) и сами посещали берега Волги, а например, Абу Хамид ал-Гарнати (1080–1169 гг.) еще и долго жил на них.

О землях, лежащих к северо-западу от Волги мусульманские писатели имели сведения от торговцев, причем сведения довольно точные. Так, например, узнаваемо описание Ибн Русте славянских земель: «Страна славян – ровная и лесистая, и они в ней живут. И нет у них виноградников и пахотных полей. И есть у них нечто вроде бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи (воспроизведено практически правильно – улишдж – A.B.) и мед.

Ученый араб точно описывает известный археологам славянский обряд погребения с захоронением сожженного праха в кургане, музыкальные инструменты «ас-сакалиба» и особенности их быта, включая посещение бани. Арабы не пропускают даже незначительных и малопонятных им деталей фауны и ландшафта. Так, ал-Гарнати при описании путешествия по «реке славян» («Нахр ас-сакалиба») отметил весенние скопления водяных ужей («большие чёрные змеи, одна на другой, их больше, чем рыб, но они не причиняют никому вреда»), а рисуя со слов северян картину полярных морей – охоту гарпунами на «гигантских рыб» – китов.

В свою очередь, данные ал-Идриси, допустим, о городах Эстланда яснее, чем туманные указания ее соседей-сканди-навов и подтверждаются данными и лингвистики, и археологии.

Однако при этом, что удивительно, о землях близ Черного и Азовского морей арабы до XII в. знали куда меньше, их информация о Северном Причерноморье весьма скудна и размыта.

Из рек региона большинству восточных авторов был известен лишь Дон (часто по сочинениям, восходящим к Птолемею), возможно – Кубань, у аль-Масуди добавляется Дунай. Важно, что Днепр появляется в арабо-персидских источниках (в форме Данабрис) только у Идриси в XII в., то есть арабам X–XI вв. не был известен даже появившийся в конце IX в. Днепровско-Черноморский путь (из варяг в греки), соответственно, и народы, обитающие на нем. Как отмечает Е.С. Галкина, это объясняется тем, что указанный речной бассейн не входил в сферу основных торговых интересов Арабского халифата.

Таким образом, причину двойной локализации Руси в арабских сочинениях можно искать как в слабом знакомстве их авторов с частью регионов Восточной Европы, так и в компилятивном характере самих сочинений, где смешаны различные сведения, в том числе различные и по времени. Последнее обстоятельство представляется особенно важным. Так, о трех центрах Руси сообщают Аль-Балхи (около 920 г.), Аль-Истахри (около 930 г.), Ибн-Хаукаль (конец X в.), а затем в середине XII в. повторяет Идриси. При этом все эти сообщения, как указывалось, восходят к одному вышеуказанному географическому трактату – «Пределы мира», но отражающему, по словам М. Жиха «протограф, содержавший описание этнокультурной ситуации, существовавшей в Юго-Восточной Европе в первой трети IX в. и в конце VIII – первой половине IX в». Именно из этого первоисточника заимствовалось большинство позднейших сведений о Руси и их соседях. Поэтому даже в целом точный рассказ Ибн Русте о славянах остается немного неполным, поскольку автор пользовался сокращенным вариантом этого первоисточника (вошедшего в «Пределы мира»), где отсутствовал отрывок о главном источнике славянской трапезы – просе, а также о медовом вине.

Где же находились три центра Руси? Куябу большинство историков определяет по относительному созвучию как Киев, а Славию – опять же по созвучию с новгородскими словенами – как Новгородскую землю. В Артании видели то современные Арзамас, Рязань, Пермь, то древнюю Тмутаракань, то какое-то место на верхней Волге, то неизвестный ныне скандинавский город или племенной центр антов.

В действительности арабские источники не дают оснований ни для одной из этих версий. В частности, как мы видели «Пределы мира», Ал-Истахри, Ал-Балхи, Ибн-Хаукаль и другие источники достаточно четко локализуют столицу русов Куябу сравнительно недалеко от Волжской Булгарии, а остальные центры русов – рядом с «внутренними булгарами» (кочевавшими к югу от низовьев Дона) и хазарами.

Кроме того, на знаменитой серебряной карте, приложенной к сочинению Идриси «Нузхат ал-муштак» месторасположение Артании определено где-то относительно недалеко от Волго-Донской переволоки. Эта локализация полностью соответствует и другим описаниям, согласно которым Куя-ба, Артания и Салав-Славия привязаны к бассейну «Русской реки», вытекающей из земли славян, затем поворачивающей к востоку через территорию русов до «пределов печенегов». Со всей очевидностью под этим речным бассейном следует разуметь Дон и/или его главный приток Северский Донец. При этом нет никакого противоречия в том, что эта Русская река (нахр ар-Русийа) арабов могла заканчиваться далеко на юге (например, у аль-Идриси при описании Крыма и Тамани с запада на восток: «От Бутара (Феодосия) до устья Русской реки 20 миль. От устья Русской реки до Матрахи (греч. Таматарха, совр. Тамань – A.B.) 20 миль» (Коновалова И. Г. Восточная Европа…, с. 96–97.) Средневековые арабы, как впрочем, и их западные современники-генуэзцы следовали античной традиции, зачастую считавшей Азовское море (тогда меньшее по размерам) широкой частью Дона, а Керченский пролив – устьем этой реки.

К этим восточным свидетельствам о Руси на юге Восточной Европы примыкает ряд греческих источников. В «Житии Стефана Сурожского» (произведении, дошедшем до нас в списке XV в.) в числе событий начала IX в. описывается набег русов на Сурож в Крыму. Как сообщается, этими русами из «Новгорода» предводительствовал князь Бравлин. В житии преподобной Афанасии под 813 г. упоминается набег русов на остров Эгину в Эгейском архипелаге. Не позже 838 г., повествует «Житие Георгия Амастридского», русы напали на Амастриду в Малой Азии. Очень похоже, что и греки, и арабы (во всяком случае, большинство из них) имели ввиду один и тот же этнос. Опустим явно позднее упоминание о «Новгороде» (в ту пору еще не существовавшем). Действительно ли этот этнос обитал в Подонье?

 

Свидетельства археологов

Историки неоднократно задавали вопрос, какую археологическую культуру оставила «Русь изначальная». Что самое удивительное – археологи, изучавшие раннесредневековые памятники областей, вышеупомянутых как место обитания племени «русов», не слышали этого вопроса. Зато сами мучались загадкой – какому народу принадлежат памятники нижнего и среднего Подонья, частично – Таманского полуострова и восточной части Крыма, объединенные в так называемую салтово-маяцкую (СМК) или просто салтовскую культуру.

Первые известные памятники СМК были обнаружены в самом конце XIX в.: у села Верхнее Салтово на Северском Донце и у Дивногорского монастыря на Дону – т. н. Маяцкое городище. Ныне у раскопанных остатков этого городища, среди белых меловых столбов-останцев (т. н. Див – в честь которых и появилось название Дивногорье), рядом с вырубленной уже в XVII в. в известняке церковью Сицилийской Божьей Матери работники местного музея возвели копию поселения СМК – несколько полуземлянок с глиняными стенами и соломенной крышей. Но эти скромные жилища не дают представления о масштабе и мощи этой культуры.

К настоящему времени археологи обнаружили и исследовали еще несколько десятков ее памятников, в т. ч. свыше 20 белокаменных крепостей сохранившихся в верховьях Северского Донца, Оскола и среднему течению Дона. И это без учета укреплений и городищ, без следа уничтоженных во время многочисленных войн или разобранных «на кирпич» казаками (в российском географическом атласе XVII в. – «Книге Большому Чертежу» – отмечено еще не менее дюжины ныне исчезнувших «древних крепостец»).

Ни в одном регионе Восточной Европы нет такого большого скопления каменных городищ, как на территории лесостепного варианта СМК. Причем зачастую нет и аналогов по мощи, трудоемкости строительства этих оборонительных сооружений и количеству населения, которое они могли укрыть в случае нападения. Так, для постройки Верхне-салтовского городища (самого крупного, археологи считают Верхний Салтов центром салтовской земли) требовалось не менее 20 000 человеко-дней, а в могильниках, прилегающих к этому поселению, покоятся более 100 000 человек.

Как считают археологи, организовать постройку таких твердынь – тем более в таком количестве – могло только государственное объединение. Часто высказывавшееся мнение о том, что это было государство хазар, разбивается о массу археологических данных, показывающих, что салтовские укрепления строились как раз для защиты от врага с востока и северо-востока, со стороны Хазарии. В ряде случаев эти укрепления сливаются в целые оборонительные линии, например, система укреплений вдоль Тихой Сосны и ее правых притоков тянется на 140 км. Несмотря на гибель в борьбе с врагами значительной части важных крепостей (например, Правобережного Цимлянского городища) долгое время такая оборона, по-видимому, была эффективной. Во всяком случае, хазарам, судя по археологическим данным, не удалось завоевать Правобережное Подонье.

Ярким свидетельством существования государства в пределах СМК является собственное монетное производство. Т. е. там, во всяком случае, первоначально, имели активное хождение арабские серебряные дирхемы (судя по ряду богатых кладов монет чеканки до 833 г.). Кстати, именно клады этих монет находимые по всей территории СМК в течении Северского Донца, в верховьях этой реки, Оскола и в среднем течении Дона позволили ученым сделать вывод о том, что салтовские земли – или точнее речные пути – являлись важнейшим звеном в торговом пути с арабского Востока в Северную Европу.

Именно этим дирхемам и стали подражать местные чеканщики, однако с собственными знаками, зачастую буквами известной по надписям на керамике салтовской письменности. Кроме того, отмечает исследователь СМК Е.С. Галкина, эти подражания подчас были лучше арабского оригинала по содержанию и качеству драгоценного металла.

Палеоантропологический материал СМК разнообразен: черепа Маяцкого могильника наиболее близки ранней группе могильников Крыма (долихокраны и круглоголовое узколицее население без монголоидной примеси, родственное захороненным в могильниках Юго-Западного Крыма и в плитовых могилах в Осетии X–XII вв.) и Черняховской культуры.

По мнению патриарха советской антропологии Г.Ф. Дебеца, мезодолихокранный тип Верхнесалтовского могильника наиболее близок к древнему скифскому типу. В Зливкинском же могильнике степного варианта салтовской культуры, также входившем в Русский каганат, и на Правобережном Цимлянском городище обнаруживаются две разноэтничные краниологические круглоголовые серии: европеидная – сарматская и со значительной монголоидной примесью – очевидно, праболгарская.

В лесостепном варианте встречаются и подбойные погребения, связанные с сарматской традицией. То есть потомки сарматов были среди тех, кто входил в Русский каганат, но они не являлись господствующим этносом – русами. Археологически эти сарматы характеризуются погребениями в ямах и европеидным круглоголовым типом.

Наоборот, истоки другого, катакомбного обряда захоронения части салтовцев обнаружены в могильниках Юго-Западного Крыма позднеримского и раннесредневекового периодов, могильниках Северного Кавказа (V–VII вв., близ Кисловодска).

Судя по различному расовому типу останков, различным вариантам могильников (катакомбные и ямные погребения), а также жилищ (прямоугольные полуземлянки и округлые юрты) СМК очень неоднородна, отчего археологи считали ее или полиэтничной или делили на две самостоятельные культуры. По И.И. Ляпушкину это собственно салтовская и зливкинская культуры. По Е.С. Галкиной, речь идет о лесостепном и степном вариантах СМК. Признаками первого, совпадающего с краниологическим типом, являются способ погребения (трупосожжения в катакомбах), бесфундаментные, чаще всего, белокаменные стены городищ, толстостенная большая керамика с примесью шамота, специфические сыродутные горны, не находящие аналогов в Восточной Европе, а также амулеты в основном связанные с солярной символикой.

Один из первых исследователей СМК A.A. Спицын связал основной из исследованных тогда могильников СМК, Салтовский, с аланами. Однако по мере исследований СМК и представлений о подлинном масштабе этой культуры такой тезис стал встречать все больше вопросов. В 1967 г. археолог С.Ф. Плетнева поражалась: «Что же касается лесостепного (аланского) варианта салтово-маяцкой культуры Подонья, то о нем не сохранилось никаких сведений в литературе того времени. Богатый, развитой и воинственный народ как будто совершенно не участвовал в общеевропейской жизни. Это наводит на мысль, что имя аланов скрыто в источниках под каким-то другим общим именем» (От кочевий… С. 186). Исследовательница предположила, что возможно это другое имя аланов – ясы. В пользу этого говорило как будто свидетельство Лаврентьевской летописи, которая (ст. 291) под 1116 г. сообщала о взятии князем Ярополком близ Дона трех «половецких» городов: Галина, Чешюева и Сургова, откуда он привел «ясов, и жену полонил себе ясыню» (по мнению В.Ф. Миллера, название по крайней мере одного из этих городов – Сургов точно объясняется из осетинского сурх хъае еу – «красное село»), Т. е. в начале XII в. ясы на Дону были. Но, во-первых, они были там только островками среди половцев, во-вторых, от времени СМК эти события отделяло три столетия. И характерно, что до этого русские летописи ни о каких ясах в Подонье не знали, таковые как раз четко локализовывались рядом с касогами-черкесами на Северном Кавказе.

В 1970 г. украинский археолог Д.Т. Березовец впервые высказал мысль об отождествлении СМК не с аланами, а с русами арабо-персидских источников. Такое представление действительно совпадает с описаниями восточных авторов, согласно которым три основных центра русов: Салав, Куйаба (или Кукйана) и Арта расположены вдоль среднего течения Дона и/или его ближайших притоков, т. е. именно там, где сосредоточены основные памятники СМК. И что немаловажно, эти описания отражают именно то сравнительно короткое время, когда существовала эта культура, т. е. конец VIII – первую половину IX в.

Район СМК совпадает и с другими географическими деталями страны русов, вплоть до указаний на «горы», на которых расположены их города Салав и Артания. Как известно, Восточная Европа отличается равнинным рельефом, и к северу от Приазовья лишь пики Донецкого кряжа и примыкающие к нему меловые возвышенности (до 100 м высотой), на которых стояли салтовские крепости, могли быть названы «горами».

На территории салтовской культуры существовала развитая черная металлургия, прежде всего оружейная, объемы производства которой подтверждают слова Низами о том, что войска русов казались «залитыми в железо». При этом, например, производство сабель отличалось не только объемами, но и высоким технологическим уровнем, включавшим использование высокоуглеродистой стали, вварку, сварку из двух полос, сложные виды термообработки. Это также соответствует данным арабов («Худуд ал-Алам»), которые удивлялись уровню оружейного производства русов, производивших «очень ценные клинки для мечей и мечи, которые можно согнуть вдвое».

Подобные технологии применялись только в высокоразвитых центрах производства оружия с давними традициями, единством и однородностью, возможной лишь в сфере одной этнокультурной традиции, и скорее всего, добавляет Е.С. Галкина в пределах одного государства. Причем длительные и плодотворные контакты салтовцев с соседями-славянами – носителями волынцевской и наследовавших ей культур (поставлявших русам качественное высокофосфористое железо) наводят на мысль, что не только степи и лесостепь Дона входили в единое государство, но и славяне Поднепровья и Верхнего Дона. В VIII – начале IX в. салтово-маяцкие вещи являются ведущей группой в ареале волынцевской культуры (особенно в богатых погребениях). Это соответствует сообщению географов школы Джайхани о Vantit/Vabnit – «первом городе (земле) на востоке страны славян, некоторые жители которого похожи на русов». Волна влияния русов дошла и еще севернее – на Рязанщину, о чем свидетельствуют рунические надписи на горшке из погребения у села Алекановка и пряслице из села Борки, сделанные салтовским письмом по-славянски. Однако с середины IX в., по мере трансформации волынцевской культуры в роменскую, происходит резкое падение доли салтовских вещей (и падение уровня гончарного мастерства) в сопредельных славянских землях.

Фрагмент надписи салтовским алфавитом

Другие особенности описываемой арабскими авторами страны русов достаточно размыты. Это относится, например, к указаниию, что земля русов необычайно богата как ценными мехами, так и природными ископаемыми. Черные соболя, черные лисицы, свинец (в некоторых переводах – олово) – все это вывозят из Кук(и)йаны (по Ибн Хаукалю) или Арты, Арсы (согласно Ал-Балхи, ал-Истахри). Чернобурая лисица вряд ли может быть географическим маркером: как известно, это лишь мутировавшая рыжая Vulpes vulpes, которая может встречаться где угодно – от Сибири до Северного Кавказа.

Что касается месторождений цветных металлов, то например, Е.С. Галкина считает: на самом деле у русов их не было, речь шла о перепродаже свинца, в свою очередь ввозившегося русами из Заволжья. Это возможно, хотя рудопроявления свинца не редкость и в районе СМК, в бассейне Подонья – Северского Донца, в частности, Курской магнитной аномалии. Тоже можно сказать и об олове, попадающемся в разных местах Центрального Черноземного района. Впрочем, сведения Ал-Масуди о том, что русы располагают еще и богатым серебряным рудником, ведут скорее к Северному Кавказу. Именно там, а конкретно в Осетии (Садонское, Архонское и другие месторождения) сосредоточены крупнейшие полиметаллические залежи Юга России. Причем, как гласило заключение Берг-Коллегии 1766 г., местные руды богаты «как в серебре, так и в свинце», что может подтверждать достоверность различных арабских источников о природных богатствах русов. Точнее русы, по-видимому, импортировали металлическое сырье из этнически и культурно близких им регионов Кавказа для дальнейшей переработки.

СМК и Русь восточных авторов объединяет и тема «русской» письменности. Так, по сведениям Ибрагима Ибн-ал-Якуба (Ибн-ал-Надима) (X в), со слов побывавшего у русов посланника одного из кавказских владетелей у них «есть свои письмена, которые вырезаются на дереве…» (Гаркави…, с. 240).

Перс Фахр ад-дина Мубарак-шах Мерверудди (XIII в.) указал: «У хазар есть письмо, которое происходит от русского… Букв всего 22. Большая часть этих хазар, которые употребляют это письмо – евреи». (Щербак…, с. 281) Мерверудди уточнял, что указанные «русы» – «ветвь румийцев» (византийцев), а буквы в их письме пишутся слева направо, без буквы алеф, как в арамейском или сирийско-несторианском письме, при этом буквы не соединяются между собой.

Очень похоже, что этим письмом была салтовская письменность, огромное число фрагментов которой – в основном на керамике – найдено во время раскопок. Языковеды пробуют читать их, например, по-тюркски или по-ирански, но 100-процентной уверенности в точности этих попыток нет.

По одной из классификаций (впрочем, разделяемой не всеми) ее алфавит делится на два извода – аланский и касожский. В таком случае, наибольшее приближение к алфавиту из 22 букв имеет аланский извод салтовского письма – в нем 23 буквы. (Мерверудди мог и немного ошибиться, но что характерно – в числе этих 23 букв есть и еврейские, что подтверждает данные писателя, что между русами и хазарами происходил какой-то «обмен» в области письменности).

Небезынтересно, что многие из ученых, не признававших СМК «русской», признавали письменность этой культуры близкой к творениям Кирилла и Мефодия. Так, археолог A.A. Спицын, выдвинул гипотезу о том, что именно из алфавита СМК произошла вторая (помимо кириллицы) славянская азбука – глаголица. В 1949 г. В.А. Рыбаков объявил знаки на кирпичах Саркела (перенятые хазарами у салтовцев) «русским алфавитом».

Судя по всему, в этих высказываниях была доля истины. В частности, анализируя надписи салтовской культуры, Г.Ф. Турчанинов указывал: «Некоторые из букв этих надписей по своему виду и звучанию либо совпадают с буквами глаголического и кириллического славянского письма, либо отличаются от них очень незначительно. Наибольшее число встреч, если иметь ввиду не только официальный азбучный кодекс, но и палеографические отклонения от него, приходятся на глаголический алфавит» (Г.Ф.Турчанинов, с. 85).

В любом случае, свидетельств в пользу «русского» характера СМК достаточно. Эта Русь как будто завершила свое существование в первой половине IX в. Посмотрим, что было дальше.

 

Исчезнувший город русия

В отличие от «Худуд-ал-алам» и следующих его традиции ранних арабских географических памятников, начиная с середины X в. все большее число мусульманских землеописателей основным центром Руси называла не три города в Подонье, а сырой, топкий морской остров (или группу островов). Мы уже приводили соответствующие цитаты из ал-Масуди и Димешки. Те же сведения приводят и другие авторы:

Гардизи (XI в.)

Остров русов (царя которых зовут «хакан-рус») – весь в деревьях.

Ал-Бекри (XI в.)

С ними (болгарами) граничат русы… Они островитяне… граничат с морем Бонтас (Куник и Розен, с. 11).

Мубарак-шах (XIII в.)

Русы находятся на островах.

Ауфи (XIII в.)

Остров (русов) как в длину, так и в ширину занимает 3 дня пути. Покрыт деревьями и лесами (Заходер…, т. 2, с. 79–80).

Ибн-Йакут, по словам Ал– Мукаддаси

Русы живут на сыром острове в море, который является крепостью против тех, кто посягает на них. Общая численность жителей острова – 100 тыс. человек.

Марвази (XI в.)

Протяженность находящегося в море острова руссов – три дня пути в любом направлении. Кругом деревья и леса, окружает их озеро(?) (Заходер. Б.Н. Ук. соч., с. 78–80).

Как пишет Е.С. Галкина, само описание «острова русов» дает возможность немалого количества вариантов при переводе с арабского, начиная со слова джазира, которое может обозначать как остров, так и полуостров, и даже междуречье. Вокруг острова у Ибн Русте указано не море (бахр), а озеро, или маленькое море (бухайра). Об «озере» вокруг острова руссов упоминает и Ибн-Ийас, уточняющий что русы – большие народы из тюрок, а «страна их нездоровая, поблизости от славян».

Пользуясь возможностями различных интерпретаций указанных терминов, а также своими представлениями об этническом характере Руси, различные авторы помещали «русский остров» то в Прибалтике (Эзель), то в Приильменье (Новгород), а академик Б.А. Рыбаков – в устье Дуная (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества…, с. 345, карта). Однако, как мы уже видели, ал-Масуди и Димешки конкретизируют, что остров расположен то ли в Черном, то ли в Азовском море и того же мнения более поздние арабские авторы.

Ибн-эль Bapdu (XIII в.)

Черное море имеет от них название Русского. (Эверс И.Ф.Г. Критические исследования Густава Эверса для российской истории. М.,1826, с. 288).

Шемс-эд-дин Димешки (XIV в.)

От города Русия на берегу Черного моря имеют они свое имя. Они живут на семи островах Черного моря… Море имеет от них название Русского… В их стране имеется несколько финиковых деревьев. Русы живут на островах в море Майотис (О жилищах древнейших руссов, с. 46–47; Заходер. Ук. соч., с. 79–80).

Указание Димешки на «русские» финики, по-видимому, является по-своему характерной ошибкой самого автора или его переписчика. На Востоке часто сопоставляли плоды финиковой пальмы (Phoenix) с плодами хурмы кавказской, поскольку в сушеном виде они похожи по вкусу. Собственно название «хурма», или точнее «хормаль», на персидском означает «финиковая слива». Эта самая «слива» и ныне успешно культивируется на Северном Кавказе и в низовьях Кубани.

Объяснить противоречия между различными описаниями острова или островов русов можно, если обратиться к палеогеографии низовьев Кубани. Нынешний полуостров Тамань еще во времена Екатерины II считался островом, а еще раньше представлял собой «группу островов, образуемых дельтой Кубани» («Вс. Ист., с. 72). По данным кубанского краеведа Л.И. Чередниченко, в раннем средневековье Таманский полуостров только начинал формироваться из островов, по мере заполнения пространства между ними речными наносами. Отмечаемый восточными источниками сырой и болотистый характер «острова русов» также в полной мере относится и к древней Тамани (см. Быковский C.H., с. 29–30, автор упоминает в этой связи еще и деятельность грязевых вулканов). Собственно, и само Азовское море (Меотиду) греки именовали palus, что означало «озеро» или «болото».

Что касается несоответствия размеров искомого острова-архипелага («протяженностью в три дня пути» – исходя из традиционной арабской системы расстояний, не менее 90 км) и нынешней Тамани (в длину менее 60 км), то они также легко исправляются палеогеографическими исследованиями. Парадоксально, но древний «архипелаг Тамань», превращаясь в современный единый полуостров, вместе с тем постепенно опускался. Об этом свидетельствуют античные авторы (например, Плиний упоминает там город Пирам, постепенно затопленный морем). Нынешние археологи находят в Притаманье развалины строений далеко в море – причем как в Азовском, так и в Черном.

По данным Л.И. Чередниченко, «1000 лет назад уровень моря в районе Тамани был на 2–4 м ниже современного, берег дельты Кубани был выдвинут далеко в море». Это значит, что к нынешней площади Таманского полуострова, а тогда архипелага, надо добавить многие километры ныне исчезнувшей суши. Учитывая рассекавшие эту сушу многочисленные рукава Кубани, топи и болота, «архипелаг Тамань» можно было преодолеть за указанные восточными авторами «три дня пути».

Как мы видели, самый поздний корпус восточных источников связывает племя Рус с одноименным городом на Тамани. В частности, Али Бен Саид Махреби в одном географическом контексте с городом Матерха (греч. Таматарха, генуэзск. Матрега, русск. Тмуторокань, современная станица Тамань) упоминает Русию – «главный город» русов. По мнению археолога Л. Гурченко этот город, по данным византийских и латинских источников называвшийся Росия, или Русия, находился на месте Голубицкого городища на Тамани. Такая локализация точно соответствует указанию Ал-Идриси, что «от города Матраха до города ар-Русийа 27 миль (арабск.)», что в современном измерении составляет 54 км – точное расстояние от Таманского до Голубицкого городища.

Суммируя вышеуказанное, древнейшими сведениями о русах обладал анонимный автор «Пределов мира», локализовавший этой племя в Подонье. Во второй половине IX в. появляется вставка об «острове русов», возникшая, скорее всего, после бегства русов на новые места жительства.

Что «остров русов» это Тамань, подтверждают и неарабские источники. Район Керченского пролива (древнего Боспора Киммерийского) в глазах византийских авторов был тесно связан с «Русью изначальной». Так, Лев Диакон (X в.) прямо указывает, что воинство Игоря после своего поражения под стенами Константинополя вернулось к Киммерийскому Боспору, «своей родине». Именуя русов в этом же известии несколько раз скифами, а также тавроскифами, византиец 9 раз называет их таврами, что не может не привязывать их к району Таврики-Крыма (Талис., с. 98). Вряд ли случайно именно в этом районе в 861 году будущий создатель славянской азбуки Константин-Кирилл Философ обнаружил Евангелие и Палтырь, написанные «русскими письменами» и носителей этого языка.

Греческая надпись XI в., посвященная Феофано – жене князя Олега Святославовича (правившего в Тьмутаракани в 1082–1094 гг.), называет ее «архонтиссой России» (Скржинская Е.Ч., с. 72–83), как бы подчеркивая, что в представлении византийцев «Русью», «Россией» в узком, изначальном смысле была именно территория Тьмутаракани, древнего Боспора. На ту же область указывает и устав императора Льва Философа (886–911 гг.) «О чине митропольичьих церквей, подлежащих партиарху Константинопольскому», где церковь «Росская» стоит на 61 месте непосредственно перед церковью «Аланской», распространявшей тогда свое влияние от Терека до средней Кубани.

Еврейско-хазарский источник X в., известный как Кембриджский документ, сообщает, что «Русь» совершила неудачное нападение на находившуюся в южном Приазовье хазарскую крепость Самкерц.

После своего поражения нападавшие вынуждены были признать власть кагана. Лев Диакон (X в.) сообщал, что император Иоанн Цимисхий требовал от Святослава удалиться «в свои области и к Киммерийскому Боспору», а когда это требование не было удовлетворено, послал флот на Истр (Дунай), чтобы «скифы» не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор».

Даже и автор позднейшей Никоновской летописи сохранил смутные свидетельства о том, что во времена Аскольда (IX в.) «роди же нарицаеми Руси иже и Кумани живяху в Евксинопонте» (ПСРЛ, т. IX, с. 9) т. е. Русь находилась у Черного моря.

Теперь разберемся, что же представляли из себя эти русы восточных источников.

 

Описания «восточных» русов

Восточные авторы дают множество самых разнообразных сведений, так или иначе относящихся к этнографическим характеристикам русов.

Внешний вид

Ибн-Фадлан

«Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и высадились на реке Атиль. И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны» (при этом, добавляет автор, они – «грязнейшие из тварей Аллаха»),

Ибн-Русте

«Они высокого роста, статные».

Одежда, украшения и пр.

«Худуд-ал-алам»

«Они шьют шаровары приблизительно из 100 гязов хлопка, которые надевают и заворачивают выше колена. Они шьют шапки из шерсти с хвостом, свисающим с затылка».

Ибн-Фадлан

«Они не носят ни курток, ни хафтанов, (но носит) какой-либо муж из их числа кису, которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее.

И от края ногтей кого-либо их них (русов) до его шеи (имеется) собрание деревьев и изображений и тому подобного». (При похоронах знатного руса) «надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый хафтан с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку из парчи, соболью». Самым великолепным украшением [считаются] у них [русов] зеленые бусы из той керамики, которая бывает на кораблях. Они…покупают одну такую бусину за дирхем и нанизывают [их] в качестве ожерелий для своих жен.

Аль-Истахри

«Одежда их короткие куртки».

Оружие

Ибн-Русте

«Мечи у них сулеймановы».

Ибн-Фадлан

«С каждым из них имеется секира и меч и нож, и он (никогда) не расстается с тем, о чем мы сейчас упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские.

Характер

«Худуд-ал-алам»

Страна руссов – «огромная и…изобилует всеми жизненными благами… обитатели ее плохого нрава, непристойные, нахальные, склонны к ссорам и воинственны. Они воюют со всеми неверными, окружающими их, и выходят победителями».

Низами

«(Русы) не что иное, как разбойники, подобные волкам и львам.

Они никогда не предаются веселию пиров… Они овладевают странами и покоряют города».

Ибн-Русте

«Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью.

Побежденных истребляют или обращают в рабство. Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное»

Обычаи

«Худуд-ал-алам»

«Urtab – город (русов), где любого чужеземца убивают».

Ал-Балхи

«Что же касается Арты, то мы не вспоминаем, чтоб кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, путешествующего по их земле».

Эти сведения в отношении Арты (Арсы) подтверждают Аль-Идриси и Аль-Истахри, причем последний добавляет, жители Арсы «сами…спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну».

Ибн-Фадлан

«Они, злоупотребляя набизом, пьют его ночью и днем, [так что] иной из них умрет, держа кубок в руке».

Социальное и государственное устройство

«Худуд-ал-алам»

«Царя их зовут хакан русов (Rus-khaqan). Среди них есть группа моровват (muruvvat). Знахари у них в почете. Ежегодно они платят 1/10 добычи и торговой прибыли государю (sultan). Среди них есть группа славян, которая им служит».

Ибн-Русте

«Есть у них знахари, иные из которых повелевают царем, как будто бы они их (русов) начальники…»

Положение женщины

Ибн-Фадлан

«А что касается каждой женщины из их числа, то на груди ее прикреплено кольцо или из железа, или из серебра, или меди, или золота, в соответствии с (денежными) средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца – коробочка, у которой нож, также прикрепленный на груди

Ибн-Фадлан также описывает виденный им обряд похорон знатного руса, с которым была убита (с ее согласия) и затем сожжена одна его жена.

Похоронные обряды

«Худуд-ал-алам»

«Мертвого хоронят со всем, что ему принадлежало из одежды и украшений. Они еще кладут в могилу с мертвыми еду и питье».

Аль-Истахри

«И русы – народ, сжигающий своих мертвых».

Ибн-Фадлан описывает сожжение покойника – знатного руса в корабле вместе с одной из жен и разнообразной утварью.

Экономика

Арабо-персидские географы школы Джайхани и «Худуд аль-алам» сообщают о том, что главным занятием русов были набеги и торговля рабами, а также меховая торговля. «Худуд аль-алам» также сообщает о производстве русами булатных мечей (или сабель).

Ибн-Фадлан

«Их отличные [ «добропорядочные»] люди проявляют стремление к кожевенному ремеслу».

Денежное обращение

Дирхемы русов – серая белка без шерсти, хвоста, передних и задних лап и головы, [а также] соболи… весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю-продажу посредством мерной чашки

Военное дело

Ибн-Русте

«(Русы) на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях».

Нетрудно заметить, что восточные описания самих русов содержат не меньше противоречий, чем география русского государства. Так, «Худуд аль-алам» приводит данные о производстве русами булатных мечей (или сабель), которые «можно согнуть вдвое, но как только отводится рука, они принимают прежнюю форму». В чуть более поздней традиции Джайхани принято говорить о «Сулеймановых» мечах русов. Очевидно, что речь идет об оружии, изготовлявшемся в одном из ремесленных центров исламского мира – в по некоторым предположениям, в персидском Хорасане. В свою очередь, это описание противоречит сообщению Ибн Фадлана о «плоских, бороздчатых, франкских» мечах русов.

У Аль-Истахри «одежда их короткие куртки», у Ибн-Фадлана они «не носят ни курток, ни хафтанов», а лишь подобие накидки. «Худуд-ал-алам» описывает похороны русов «с едой и питьем», Аль-Истахри утверждает, что они сжигают своих мертвых.

Создается впечатление, что речь идет не только о разных государствах – Куябе, Славии, Артании и загадочном острове, но и о разных народах, скрывающихся под общим именем «Русь». Разумеется, необходимо учитывать, что указанные и другие противоречивые свидетельства создавались в разное время. В этой связи, например, Е.С. Галкина считает, что значительная часть арабских источников, начиная с X в. «повествует о другом племени со схожим или тем же названием, о чем свидетельствует противоположность основных этнических признаков, характерных для русов IX и X вв.»

Однако, так ли это? Одежда, вооружение, территория обитания и даже язык народа меняется с течением времени, особенно если народ вынужден перемещаться с места на место и активно контактировать с другими народами. В случае с русами это очевидно. Так, Ибн-Фадлан видит у русов и «франкские» мечи, и византийский или восточный «парчовый хафтан с пуговицами из золота» и наконец, вполне степные обычаи («негигиеничные» манеры русов практически идентичны таким же, виденным тем же автором у тюрок-гузов или башкир). Также к традициям кочевников (аваров, гузов, хазар) можно, несомненно, отнести государственный «дуумвират» русов, когда подданными правят «царь» и его «заместитель» (больше ведающий военными делами). Степное или шире – «восточное» влияние отмечает у русов «Худуд-ал-алам» (шаровары из хлопка).

С другой стороны, русы никак не степняки, поскольку все набеги совершают на кораблях, и не любят сражаться верхом. Сожжение покойника в корабле – обычай, характерный для северных, прежде всего, скандинавских народов. Но и здесь «дьявол кроется в деталях»: обязательное убийство одной из «жен» покойника (хоть и с ее согласия) лежит вне скандинавской традиции, что признают и норманнисты (А. Стальсберг – см. далее про могильник в Гнездово). Зато этот обряд характерен для пруссов. Как писал Петр из Дусбурга, у них «вместе с умершими нобилями сжигались оружие, кони, слуги и служанки, одежда, охотничьи собаки и ловчие птицы и прочее, относящееся у них к военному делу». Подчеркнем, это полностью совпадает с описанием Ибн-Фадлана: помимо «жены» вместе с почившим «русом» хоронились всевозможная одежда, оружие, 2 лошади, собака и птицы, только не ловчие, а петухи.

С другой стороны, более ранее (школы Джайхани) описание похоронного обряда русов в «могиле наподобие большого дома», как отмечает Е.С. Галкина, удивительно точно соответствуют археологии лесостепного варианта СМК, а именно катакомбному обряду погребения. Ибн Хордадбех в «Книге путей и стран» говорит о русах, которые (будучи в мусульманских странах) утверждают что христиане и платят джизью (налог с христиан и иудеев, который меньше налога с язычников). Однако полвека спустя Ибн-Фадлан, встретив русов в мусульманской Булгарии, обнаружил у них только языческие обычаи (от «огненных» похорон до поклонения деревянным идолам).

Таким образом, все не так просто: с одной стороны, обычаи русов меняются со временем, с другой, даже в одних и тех же источниках, они предстают народом или смешанным, или впитавшим разные этнокультурные традиции.

Собственно, источники зачастую прямо на это указывают. Так, ат-Табари писал про жителей стран к северу от Кавказа, что они «все неверные, из хазар, русов и алан. Они смешались с тюрками и взаимно соединились с ними посредством бракосочетаний». По версии Е.С. Галкиной, русы, мигрировавшие в VIII в. в Подонье, представляли собой смешанное алано-тюркское (хазарское и какое-то еще) население, изначально обитавшее в Центральном Предкавказье. Именно там археологи нашли могильники и поселения весьма похожие на позднейшие салтовские.

Здесь нельзя не признать, что С.Ф. Плетнева, рассматривая СМК как культуру ясов, была в чем-то права. По крайней мере, восточные авторы постоянно сближали русов и ясов, во всяком случае, когда речь шла о событиях где-то вблизи Кавказа. Возможно, их даже считали племенами одного и того же этноса. Так, в описаниях Кавказа школы Джайхани, датируемых IX в., аланы подразделяются на четыре племени, причем «почет и власть принадлежит племени, называемому Рухс-ас» (буквально «светлыми асами»). Некоторые считают, что эти «рухс» равнозначны «русам», выступающим в других источниках союзниками аланов. Например, в «Истории Вассафа Фазлаллаха» начала XIV в. есть фраза о необходимости наказания «вождей русских и асских». В персидской хронике «Письмовник» упоминается Георгий Лаша, называемый «царем царей Абхаза, Шака, Алана и Руса». В «Истории Ширвана и Дербента» описываются события конца X в., в ходе которых русы и аланы собирались отомстить за разгром русского отряда в Северном Азербайджане (отдельно отмечалось, что у эмира соседнего аль-Баба (Дербента) телохранителями-гуламами были те же русы).

В упомянутой поэме Низами Ганджеви «Искандер-наме» (где события X в. причудливо перемешиваются с древними сказаниями и героями, в т. ч Александром Македонским) царь абхазов Дували говорит; «Рус, жадный к битвам, явился к нам ночью из стран аланов и арков…»

Согласно великому поэту, русы разгромили Дербент, опустошили царство Бердаа, пленив его владычицу Нушабе, после чего произошло столкновение их отрядов с войском Искандера-Александра. При этом русский вождь Кинтал, оказывается, собрал свое войско «в семи Русиях» из буртасов, алан и хазар. Любопытна, кстати, оговорка поэта, что для основной части тюрков (т. е. не хазар) русы в описываемые времена были едва ли не самым ненавидимым народом. Это, конечно, можно считать поэтическим преувеличением, но оно показывает, что процесс смешения русов и тюрок, упомянутый ат-Табари, проходил очень непросто.

Впрочем, уже к XII в. ал-Идриси, который поместил крупнейшие города русов – Салав и Кукйана – близ земли волжских булгар, отмечает, что «Кук(и)йана – город тюрок, называемых Руса» (Коновалова И.Г. Восточная Европа…, с. 146). Столетием позже Ибн-эль Варди пишет: «Они (русы) многочисленный народ турок и ближайшие соседи славян (Эверс И.Ф.Е, с. 288). Итак, русы, прежде чем смешаться с тюрками, были близки аланам. Но значит ли это, что они были одним с ними этносом? Четких указаний на это нет. Зато Ибн Хордадбех во второй половине IX в. оставил определенное указание, что купцы ар-Рус – «одна из разновидностей славян», которые доставляют меха и мечи из «самых отдаленных окраин страны славян к Румийскому морю».

Итак, история Руси становится невероятно запутанной. Сразу несколько удаленных друг от друга территорий – от Прибалтики (в самом широком смысле) до Приазовья и среднего Подунавья претендуют на статус исконной отчизны наших предков. Мало того, надо еще выяснить, на каком, собственно языке эти предки говорили. И каким образом появилось само имя Русь, как оказалось связано с другим этнонимом – варяги. Вся эта загадка напоминает головоломку – кубик Рубика, в котором «несложение» даже одного элемента нарушает всю с таким трудом выстраиваемую систему.

Ввиду таких сложностей иные предпочитали и предпочитают решать варяжский вопрос по принципу игры в кости: со всей силы потрясли факты, а там уж что выпадет. Но это не очень научный подход.

Безусловно, предположение о происхождении этнонима русь требует не манипуляций отдельными свидетельствами хронистов, а массы самых различных доказательств. Попробуем их найти.

 

Названия днепровских порогов

«Мы думаем, что скандинавская теория происхождения Русского государства до сих пор остается непоколебленною… Она покоится, главным образом, на двух столпах: на именах русских князей и на названиях днепровских порогов, которые все-таки остаются неславянскими, несмотря на разные попытки ненаучной филологии объяснить их по-славянски». Это мнение выдающегося исследователя Византии В.Г. Васильевского (Труды…, с. 377) кстати, объективно своими трудами как раз поколебавшего устои норманнизма, сжато определяет основные тезисы, вокруг которых велись и ведутся основные битвы «скандинавоманов» и их противников. И основное заблуждение первых и отчасти вторых: неславянский – значит скандинавский.

Но обо всем по порядку. Один из самых значительных материалов для ранней истории Руси дает сочинение византийского императора Константина Багрянородного «De administrando imperio», написанное около 943 г., в котором, в частности, есть любопытное описание перехода русов через днепровские пороги:

«Прежде всего, они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи (Есгоипг]), что означает по-роски и по-сла-вянски (Σκλαβηνιστι) «Не спи» (μη κοιμασαι)…)… Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-роски Улворси (Ουλβορσι), а по-славянски Острову-нипрах (Οστροβουνιπραχ), что означает «Остров порога» (το νησιον του φραγμου)… Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри (Γελανδρι), что по-славянски означает «Шум порога» (ηχος φραγμου), а затем так же – четвертый порог, огромный, нарекаемый по-роски Аифор (Αειφορ), по-славянски же Неасит (Νδασητ), так как в камнях порога гнездятся пеликаны… Подступив же к пятому порогу, называемого по-роски Варуфорос (Βαρουφορος), а по-славянски Вулнипрах (Βουλνηπραχ)… они достигают шестого порога, называемого по-роски Леанти (Λεαντι), а по-славянски Веручи (Βερουτξη), что означает «Кипение воды» (βρασμα νερου)… От него они отплывают к седьмому порогу, называемого по-роски Струкун (Στρουκουν), а по-славянски Напрези (Ναπρεζη), что переводится как «Малый порог» (μικρος φραγμος)».

Названия порогов, перечисленные Константином, уже давно вызывают ожесточенные споры исследователей. Еще в 30-е гг. XVIII ст. Г.З. Байер обратил внимание на противопоставление «русских» и «славянских» названий в указанном отрывке и предположил, что первые являются скандинавскими. В последующее время сородич Байера И. Тунман, датчанин В. Томсен и их последователи развили эту мысль, «расшифровав» имена порогов в норманнистском ключе:

* Варианты: ne sofi, ne suefe – «не спи».

На основании подобных лингвистических опытов уже современный норманнист рисовал такую картину «…в Византии середины X в. один из преемников великокняжеских послов «от рода Рускаго» перечислял скандинавские названия днепровских порогов «по-росски» (rosisti) и переводил по-славянски (sclavinysti); языком этих «росов» был еще нордический, северный язык скандинавов» (Лебедев, Эпоха…, с. 502).

Внешняя убедительность этих словесных конструкций, однако, показалась таковой не всем. Например, И.Н. Болтин предложил венгерскую трактовку названий порогов, H.A. Морозов – греческую, ряд авторов – славянскую, готскую, а некоторые – даже еврейскую. Еще в начале XIX в. подобных теорий расплодилось столь много, что Густав Эверс иронически восклицал, что остался не опробованным на злополучных Эссупи и Леанти разве что «язык мексиканский».

Большинство этих словесных упражнений носило довольно наивный характер. Так, Болтин «Леанти» не без романтизма выводил из мадьярского leany – «девушка» и «трактовал» Геландри как «приятное урочище», а Ирма Хайман в том же слове слышала еврейское «гал-на-дир» – «необычный шум волн»).

Несколько более солидной кажется «иранская» версия, предложенная М.Ю. Брайчевским:

Однако и эти предложенные параллели, вроде «голосящие двери» и «порог яйца», кажутся забавными, но не оставляют впечатления полностью надежных, тем более что в ряде объяснений Брайчевский прибегал к реконструируемым формам слов, прошлое существование которых лишь предположительно. Впрочем, те же сомнения можно отнести и к норманнистским «вечно стремящийся» или «смеющийся». Сочетание «волнистый водопад» (откуда волны на падающей воде?) довольно натянуто, а пропажа m при переходе из Holmfors в Улворси не так легко объяснима. Таким образом, иронический пассаж одного из отцов норманнизма Шлецера в отношении этимологических изысканий остается актуальным и по отношению к его собственному детищу. Критически заставляет посмотреть на «скандинавскую» версию и руническая надпись с о. Готланд, которая (если верить самим же норманнистам) содержит упоминание одного названий порогов: «Хагбьярн [и его] брат Хродвисл, Эйстейн [и] Эймунд вместе установили эти камни по Хравну к югу от Ровстейна. Они добрались вплоть до Айфора». Написание Айфор здесь ничуть не ближе к Ei-forr или другим шведским словам, которыми пытались объяснить текст Константина Багрянородного.

На наш взгляд, куда убедительнее вышеизложенных балтийская гипотеза происхождения названий порогов. О ней, собственно, говорил еще Костомаров в упомянутом диспуте с Погодиным, хотя, в отличие от сделавшего тему порогов своим «коньком» оппонента , не уделил ей много внимания. Попробуем остановиться на ней более подробно.

Эссупи. Костомаров обратил внимание на созвучность этого слова литовскому supti – «качаться» (с приставкой esa– или is-). По мысли историка, при подходе к первому порогу Днепр начинал бурлить, а челны-моноксилы руссов – раскачиваться, что служило их хозяевам сигналом (именно – «не спи») к выходу на берег.

Однако обратимся к описанию порога у Константина: «Теснина его столь же узка, сколь пространство цирка-нистрия, а посреди его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков… росы не осмеливаются проходить между скалами». Эти слова наводят тоже на литовскую, лучшую, на наш взгляд, этимологию: issiepti – «оскаливать». Несоответствие объяснению самого автора-императора, что, дескать, порог имеет одно и тоже название на росском и славянском, скорее всего, вызвано тем, что Багря-ногородного ввело в заблуждение некоторое созвучие славянского «не спи» и балтийского issiepti. Судя по тексту «De administrando imperio», о росском языке сочинитель не знал почти ничего и легко мог смешать не только слова, но и их значения, особенно если и переводчики его также были не очень квалифицированными.

Улворси. Догадка Костомарова, усмотревшего в этом слове сочетание двух литовских корней: uola – скала и varza – верша, также заслуживает внимания. Но едва ли не интереснее в качестве второго глагол из того же языка varzyti – стеснять, ограничивать. В таком случае сочетание «стесненный скалами» будет полностью отвечать описанию в «De administrando imperio»: порог подобен первому (т. е. покрыт скалами), «тяжек и трудно проходим». Такая версия усилилась бы, если бы удалось доказать, что в славянском названии император – или его информатор – сделал ошибку, вписав (и дав соответствующий перевод) Острову-ни вместо куда более логичного в данном случае Острожни (т. е. «стесненный»). Заметим, что подобную ошибку сделать тем легче, что в греческом языке нет буквы «ж».

Геландри. В этом случае трудно не согласиться с М.Ю. Брайчевским, который хотя и держал про запас для этого слова осетинскую этимологию, но оговаривался: «Господствующий в литературе скепсис относительно славянской версии не имеет под собой почвы. Основа, безусловно, имеет общеиндоевропейский характер: *ghel, *ghol – звучать… В славянских языках этот термин дал «глагол»… а также «гул», «галда». Действительно, зафиксированное в словаре Даля «галда», а также «галдань» – «крикун», «шумный человек», может помочь расшифровать загадочное слово. С учетом суффиксов «арь» или «ич» и носового звука, которые, возможно, еще сохранялись у славян в X в., получаем вполне славянское и близкое к «оригиналу» Галандарь, Галандрич.

Аифор. Указание все того же Костомарова на лит. Aitvaras – «домовой, воздушный змей» в данном случае представляется верным. Славянское название порога Неясыть означает, судя по тому же Далю, не только пернатое семейства совиных, но и вообще «сказочная, ненасытная птица». Т. е. такой же, как и у балтов, мифологический персонаж, связанный со стихией воздуха.

Варуфорос. И этот «столп» концепции Погодина представляется весьма шатким. Вас. Ермаков сопоставляет это название с «Вороновой заборой», предшествовавшей до строительства Днепрогэса Волнигскому порогу (т. е. «Вулнипраху» Багряногродного). При этом сочетание лит. varnas – ворона и varas (voras) – «жердь в заборе» и похоже на Варуфорос, и в переводе ближе всего именно к «Вороновой заборе».

Леанти. Несмотря на очевидную близость этого слова всем индоевропейским терминам, связанным с водой (от рус. «лейка» до ирл. Llir – море), предложенная Костомаровым лит. Liejanti («льющая») все же представляется наиболее точным соответствием.

Струкун. Предложенное норманнистами Struckum является неплохой этимологией, но не более того. В отличие от этого слова, вымученного из редкого шведского диалекта, названию днепровского порога есть объяснение из распространенного литовского: striukunti – «укорачивать». «Укороченный» соответствует переводу Багрянородного «Малый порог».

Таким образом, все «русские» названия порогов, по всей вероятности, имеют балтийскую основу. Перейдем теперь к другой излюбленной норманнистами теме – именам русов.

 

Обманчивые имена

Степень глубины и накала полемики норманнистов и их оппонентов по поводу второго «столпа» норманнизма передает отрывок из все того же диспута в Петербургском университете 19 марта 1860 г. Исчерпав научные аргументы, оба ученых спорщика зачастую активно приводили в свою пользу аргументы, мало связанные с антропонимикой:

«Г. Погодин… Вы приводите, например, слово «Игорас»; но я подаю вам не слово, а имя Игоря; этого мало, я подаю вам живого Игоря, совершенно одинакового с русскими Игорями.

Г. Костомаров: Положим, я вам уступлю Игоря, – уступите мне Олега.

Г. Погодин: Долг платежом красен: ваш Олег крепче моего Олега (смех).

Г. Костомаров: Уступите мне еще Ольгу. Это все равно, что Александр и Александра.

Г. Погодин: Вы спрашиваете уже слишком много (смех). Вспомните, как Ольга, прибыв в Константинополь, на аудиенции у императора едва склонила перед ним свою голову, когда все падали до земли. Это чистая норманнка.

Г. Костомаров: Чистая славянка, чистая литвинка и всякая другая!»

Ученые XX столетия часто следовали тому же стилю своих предшественников. Из негустого набора внешних описаний и поведения древних русских вождей делались весьма далеко идущие и подчас прямо противоположные выводы. Так, В.А. Пархоменко писал: «Летопись рисует его (Святослава– A.B.) явно кочевнические наклонности и типичный образ жизни степняка, изображаемый Львом Диаконом плоский нос Святослава и бритая голова с висящим клоком волос также, конечно, не норманнского и не чисто славянского происхождения». Однако М.А. Алпатов на основании практически тех же источников делает совсем другое заключение: «По своему поведению Рюрик, Олег, Игорь, Святослав – типичные викинги» (при чем тут Рюрик, о поведении которого не осталось никаких сведений, непонятно).

Впрочем, лингвистика, или точнее антропонимика, тоже сказали в этом споре свое веское слово. И сначала это слово было за норманнизм.

«Имена первых русских князей и имена подписавших первый русский международный договор были скандинавскими (Norse)», – категорически утверждает Эд. Гиббон, указывая, что Рюрик это старонорвежское Hraerikr, Олег – Helgi, Игорь – Ingvarr, а из подписавших первый договор с греками только двое (Актеву и Стемид), возможно, не норманны.

Действительно, Олегу норманнисты быстро сыскали тезок в Скандинавии, где имя Helgi, Helgo (от hailaga – «преданный богам») было довольно известно еще до принятия христианства. В частности, его носил один из легендарных датских королей, согласно Саксону Грамматику, завоевавший устье Немана. Версия тем более очевидная, утверждают ее адепты, что в т. н. Кембриджском документе упомянут воевавший в Крыму «русский князь» с именем в близкой транскрипции Х-л-гу.

Игорь традиционно чаще всего производится от сканд. Ingvarr. Несомненен факт, того, что в изначальной форме имени Игорь действительно была буква «н». Именно так, Ingor пишется оно в византийских источниках, Inger называет русского князя епископ Лиутпранд Кремонский. Строго говоря, подобные имена существовали не только в Скандинавии: в самой Византии в IX в. один из вельмож, дед по матери императора Льва VI, носил имя Inger. Так или иначе, происхождение этого антропонима от скандинаво-германского имени бога Ing вполне вероятно ,

Аскольд и Дир – последовательно скандинавская версия предполагает, что на самом деле это одно имя: Hoskuldr, в силу ошибки «разведенное» кем-то из летописцев. Подозрительно, что и действуют оба героя всегда рука об руку, как одно лицо, и даже погибают вместе. Зато ПВА разводит не только имена, но и их носителей по разным местам погребения: так, Аскольда похоронили в Киеве на Угорской горе, где позже поставили церковь св. Николая, а Дирова могила – «за святою Ориною». Кроме того, ссылки на самостоятельное существование обоих «бояр Рюрика» видят у арабского писателя ал-Масуди, который в середине X в., видимо, на основании более ранних источников отмечал «первейшего среди славянских князей по имени Дира».

Еще больше оснований для того, чтобы навеки заполнить «пятый пункт» в воображаемом паспорте у древних русов, казалось бы, давала преамбула договора 911 г., заключенного через 4 года после того, как князь Олег, приведя к стенам Царьграда восьмидесятитысячное войско, прибил к его вратам свой щит. В этом документе, в частности, приводится список тех, кто послан к «Авови и Александру и Костянтину, великим о бозе самодержьцем, царемъ греческым», от «Олга, великого князя рускаго, и отъ всех, иже суть под рукою его, светлыхъ и великих князь и его великих бояр». В этом списке сплошь явно не славянские имена.

Послы Олега (договор с греками 911 г.)

* Можно допустить также заимств. кельтского имени Ruari – «рыжий король».

Итак, не весь список послов Олега отличается «нордической чистотой». Из 15 имен 4 явно не скандинавские, да и «норманнство» ряда других, по большому счету, может быть поставлено под сомнение (например, Гуды может оказаться др. – прусским Gutte, а написание общегерманских имен Веремуд, Фрелав и Инегелд в данном случае ближе к готским и англосаксонским, чем скандинавским аналогам).

Еще больший «интернационализм» показывает список имен, приложенный к договору, заключенному после русско-византийской войны 941–944 гг.

Послы Игоря (договор с греками 945 г.)

* Возможно, могло быть и сокращенное окончание на ко-, (Костомаров указывал в этой связи на литовские фамилии Swirko, Cvirka и т. д.). Отметим и характерные окончания в прусских именах Dersco.Tirsco, Stenyco и т. д.

** В этой форме также популярно в Новгородской земле. Имя Якун носил, в частности, сын предка A.C. Пушкина – Ратши, «выходца из Прусс».

*** Также подходит и перс, имя Toutak («копилка»).

**‘“'В частности, имя валлийского святого V – нач. VI в., сына короля св. Брихана. Сейчас читается как Синбрид.

***** Имя отца вождя пруссов-бартов Дирвана (XIII в.), согласно немецким хроникам. Исходя из других вариантов слова «медведь» в др. – прусском языке, это имя могло звучать и как Klakis (собственно, прозвище «хозяина леса», букв, «покрытый клочьями», «лохматый»).

****** С учетом того, что основа этого антропонима, записанная немцами как wide (и точная, например, для литовских имен) у пруссов звучала как waide, wad (имена Waddicke, Waddune) это имя ближе к имени «русского посла», чем часто предлагаемое скандинавское Alfwald.

****** В разных германских языках прилагательное «старый» иногда обозначалось и формой gomol, например, в англосаксонском эпосе «Беовульф». В современном норвежском gomol – форма женского рода.

******* В форме Tilen (имя жемайтского старейшины) упомянуто в договоре 1.390 г. князя Витовта с крестоносцами.

******** Прастен, а возможно, и Фрастен, и Фурстен из договора, как предполагал А.Г. Кузьмин, на самом деле «придворная должность» от иранского «фэрэстанде», т. е. «отправитель», «экспедитор» (Об этнической…, с. 74).

********* Также близко к искомому иранское имя Parastan (букв, «птица-павлин»), однако не вполне ясно, могло ли оно (сейчас – сугубо женское) в прошлом быть и мужским.

В данном списке уже только 30–33 % антропонимов имеют определенно скандинавскую этимологию. На втором месте, что характерно, балтийские имена (около 20 %).

За точность «расшифровки» всех указанных имен ручаться, конечно трудно. Их уже вздергивали, по выражению Шлёцера, на свои «этимологические дыбы» сотни исследователей, и каждый раз с новым результатом.

В поисках истины блуждали не только по страницам антропонимических словарей, но и по географическим картам. Так, имени «Гомол» находили соответствие в названии горы в Македонии и ее «тезки» – города в Иране. Антропониму «Каницарь» созвучны названия десятков населенных пунктов в широкой полосе от средней Волги до Средней Азии: Канисары, Каенсары и т. д., которые переводятся с тюркского как «березовая роща».

Такая этническая и даже географическая «неопределенность» летописных имен давала соблазн истолковывать их в «правильную» сторону в зависимости от взглядов историка или политического заказа. Так, в 1940 г., в преддверии включения Прибалтики в состав СССР, автор журнала «Историк-марксист» объявил ряд послов Игоря, в том числе упомянутого Каницаря, «чудинами» – в смысле эстонцами, которые уже тогда, дескать, были в составе «Руси».

С таким же успехом можно выдвинуть арабскую версию, увидев в Адулбе – Абдула (или «ал-дулб» – «платан»), в Апубексаре – Абубакра, в Туаде – Фуада.

Непростая ситуация для двойных летописных антропонимов, из которых разные части могут иметь объяснение в разных языках. Хотя подобная разноязыкость не редкость в раннем средневековье, все же, например, к германскому имени кажется логичнее добавить германское, а не созвучное ему, допустим, тюркское или иранское «отчество». По этой причине иранские имена Parastan (к тому же женское, хотя есть сведения о его прошлой мужской «принадлежности») и Parsadan трудно соотнести с Прастеном в паре с вполне германскими или балтийскими Туредув и Акун.

Не будет большим откровением утверждение, что скандинавский «уклон» в вышеприведенном списке, объясняется не только реальной доминацией северных имен среди русов, но и тем обстоятельством, что антропонимика Швеции, Норвегии и Дании находится на более высоком уровне по сравнению со многими другими, в том числе европейскими странами.

В то же время балтийские имена, возможно, могли бы еще потеснить скандинавские. Однако из многих тысяч литовских, латышских и древнепрусских антропонимов известна лишь малая часть (что и говорить про имена ятвягов, галиндов и многих других исчезнувших народов-род-ственников). Более глубокие исследования в этой области, возможно, помогли бы показать степень близости к именам древнерусских послов древнепрусских антропонимов Karis, Mane, литовской фамилии Ulbis. Уточнить, действительно ли могли образовываться личные имена от упомянутого Костомаровым iggiwaldos, а также других литовских и др. – прусских слов, имеющих явные созвучия в списке послов: frotinis – «лохматый», dulbis – «увалень», bern – «парень».

То же самое можно сказать об иранской и о славянской антропонимике. Куцы, Клек (на нижнелужицком kiek – «стрела»), Мутур и тем более Гомол («комок, шар», исходное для фамилий Гомоляк, Гомулка) вполне могли бы быть записанными и в славяне.

Отдельная тема: появление в том же ряду группы кельтских имен с Британских островов.

Вообще связи, особенно торговые, этого региона с Прибалтикой не открытие: значительная часть, например, раннесредневековых ирландских украшений – бус и фибул – сделаны из балтийского янтаря. Ирландские миссионеры (св. Корбиниан, Киллиан, Фурсей, Вергилий и т. д.) в VI–X вв. разворачивали свою деятельность почти по всей Европе вплоть до Паннонии и Восточной Германии, а возможно и дальше (епископский посох ирландской работы найден в слоях VIII в. одного из городов южной Швеции – Хельге). Карамзин привел предание об одном из наиболее известных кельтских подвижников – св. Колумбане, который после проповедей в землях рейнских германцев якобы отправился дальше – к славянам-«венедам».

В данном случае, скорее всего, речь идет о тех же кельтах-Celtoi греческих источников, которые позже составили основу гвардии варангов в Константинополе (см. далее), а еще – и ранее, и позднее – служивших в качестве наемников по всей Европе. То есть, представителях воинского сословия кельтских, быстро уменьшавшихся под натиском англов и норманнов областей Британии, стремившихся «трудоустроиться» на чужбине.

Так или иначе, мы видим, что если в начале X в. имена русских «послов» или точнее «спецпредставителей» и отчасти тех знатных русов, кого они представляли, почти на три четверти норманнские, то к середине того же столетия их уже меньше трети. Это безусловно, может говорить как о тенденции к ассимиляции реально бывших на Руси норманнов, так и об увеличении в русской верхушке доли других национальностей. Пусть так, скажут норманисты, но ведь получается, изначальное-то скандинавское доминирование в этой верхушке доказано! Второй, антропонимический «столп» норманнизма незыблем!

Однако при ближайшем рассмотрении он оказывается, наоборот, серьезно поколеблен. Строго говоря, роль в русской элите людей, представленных в обоих списках, не очень ясна. Кто-то думает, что это были предводители норманнского воинства, оккупировавшего-де «путь из варяг в греки», кто-то полагает, что это были своего рода «дипломаты», которых русы наняли для ведения переговоров с Византией, как Петр I нанимал инородцев Шафирова и Веселовского для переговоров с Турцией и Европой.

Здесь есть один существенный момент. По иноземным дипломатам петровского времени нельзя было судить о русской элите, которая тогда еще только начала «интернационализироваться»: фамилии Толстой, Голицын, Гагарин, Меньшиков в ней еще преобладали над Остерманами и Брюсами. Что немаловажно, сам царь еще тоже был русским, хотя и взял второй женой иноземку.

В этой связи очень важно, насколько имена подписантов русско-визайнтийских договоров адекватны именам достоверных владык земли русской, отраженных в летописях. И вот здесь, что бы ни говорили норманнисты, обнаруживаются удивительные вещи.

Олег-Ольга. Единственное близкое к этой антропонимической двоице имя Аллогия, упомянутое в скандинавских сагах о Гардарики (если вслед за норманнистами видеть в ней Древнюю Русь), как указывал еще Д.И. Иловайский, дальше по звучанию от древнесеверного Helgi, чем Ольга, что доказывает: скандинавам это последнее имя было чуждо.

Олег и Helgi – созвучие, не более того, утверждали оппоненты Гиббона: с таким же успехом можно найти нашему Олегу тезку на Востоке, в лице хотя бы внука Чингис-хана Хулагу или парфянских царей Вологесов, многочисленные имена типа Олгу, Олгас, распространенные у кочевников-тюрок и, возможно, еще сарматов.

В свою очередь, Костомаров указывал на литовское Ольгерд (Algirdas) и другими подобные имена, сокращенное именование которых – Aigis в русском, собственно, мол, и дало Олега [134]Предполагается существование в прошлом не только сокращенного, но и полного литовского имени Aigis (от alga – «награда» или имени мифологического персонажа в значении «посланник»), древнепрусской копией которого было зафиксированное в средневековье имя Algecz.
.

Игорь. Что касается производства антропонима от северного Ingvarr, то даже норманнист X. Станг, соглашаясь с такой возможностью в принципе, считает, однако, что такое новое имя «более удоветворительно объясняется балтийским, нежели скандинавским переоформлением». Т. е., в Древнюю Русь это имя попало через посредство балтийских народов. Впрочем, точный аналог имени Ingvarr – Ингварь попал-таки на Русь, но лишь в XII в., когда наличие русско-скандинавских контактов было бесспорным. То, что Игорь и Ингварь в глазах русских были разными антропонимами, доказывает факт, что летописи никогда не называли рязанского князя Ингваря Игоревича, в отличие от его отца, Игорем.

Славянские имена Святослав и Владимир в особом представлении не нуждаются.

Зато полная неясность с Аскольдом, поскольку время появления у норманнов имени Hoskuldr и его происхождение (скандинавская этимология «серый череп» явно хромает) под вопросом. Здесь есть и иранская альтернатива (так, многие ссылаются на скифа Сколота, упомянутого Геродотом), но она также спорна. Позднесредневековые источники зафиксировали не менее подходящее имя Яскольд, Ескольд у литовцев (от основ yoti – «всадник» и skaldi – «колоть», «рубить»).

Что касается Дира, то здесь параллелей в именах различных народов огромное количество: уэльс. Deri («дуб»), осет. Дауыр, др. – прус. Dirkas и т. д.

Один из смиренно пострадавших от вероломного Святополка братьев – Глеб, вероятно, носил балтийское имя. У древних пруссов в ходу были имена Globis, Globe (от globa – «покровительство»), которые очевидно выигрывают по сходству с «Глеб» в сопоставлении с предлагаемым норманнистами вариантом Gottlib, Godleifr. Имя второго брата – Борис – тоже, безусловно, не норманнское.

Рогнеда – Костомаров сопоставлял это имя с названием крепости Рагнит (Рагнета) на нижнем Немане, принадлежавшей до нашествия крестоносцев балтийскому племени скаловов и названной в честь культовой в тех краях колдуньи-великанши (имя которой переводят из балтийских языков то как «ведьма», то как «рогатая», или «молодой месяц»).

Оставим пока остальные, наиболее древние русские антропонимы, включая имена призванных «из заморья» трех братьев, в стороне. Сказанного вполне достаточно, чтобы оба выставленных Ключевским столпа норманнизма, как минимум, зашатались. Впрочем, предвидя такой исход, поклонники скандинавской теории еще в XIX веке стали сооружать еще три элемента, призванных укрепить ненадежную конструкцию. Рассмотрим и их.

 

Гардарики – что осталось от мифов?

Первый элемент – сказания и мифы, отраженные в скандинавских сагах.

В советских школьных учебниках было записано, что «иностранцы называли Русь «страной городов». Дескать, пораженные огромным количеством (около тысячи) цветущих городов на пути «из варяг в греки», привыкшие к сельским идиллиям иноземцы назвали так все восточное государство. В учебниках вузовских (по истории) уже уточнялось: Gardariki, «страна городов» – название скандинавское. Как следует из саг и других северных источников, шведы и норвежцы торговали с этой Gardariki, совершали на нее набеги, время от времени завоевывали отдельные ее части, выступали советниками и военачальниками ее правителей-ко-нунгов, вступали с этими конунгами в династические браки. В общем, были с ней также близко знакомы, как с Западной Европой. При этом названия населенных пунктов Гардов – Holmgardr, Aldeigjuborg, Kaenugardr, Pallteskja, Smaleskia, Surdalar, Moramar, Rostofa «практически однозначно отождествляются исследователями с Новгородом, (Старой) Ладогой, Киевом, Полоцком, Смоленском, Суздалем, Муромом и Ростовом», – утверждает Т.Н. Джаксон.

Для этого утверждения есть основания. В частности, исландская «Сага о Хаконе Хаконарсоне», записанная в 1264–1265 гг. повествует, в частности, о «конунге в Sursdaulum» Андрее, который в свою очередь, приходился братом «конунгу Александру». Со всей очевидностью, первый – Андрей Ярославович, брат Александра Невского, князь суздальский в 1249–1252 и 1257–1264 гг.

Упомянутый источник, казалось бы, уточняет и другие данные географии в пользу норманнистов. Упоминание Александра как конунга «из Хольмгарда» или «с востока из Гардарики», описание конфликта с норвежцами в Северной Карелии, нашествия татар на владения Александра – не оставляет сомнений в том, что речь идет о Северо-восточной Руси середины XIII в. Единственное, о чем здесь можно спорить, это о более точной датировке указанных событий и о том, что подразумевать под Хольмгардом – Новгород, или более широкое географическое понятие Северо-Востока Руси. Одна из версий «Саги о Хрольве Пешеходе» по утверждению той же Т.Н. Джаксон, вроде бы окончательно проясняет этот вопрос: «Главный стол конунга Гардов находится в Хольмгардаборге, который теперь зовется Ногардар». Ногард(ар) – это действительно западное название Новгорода, известное по многим документам: на карте в шведском варианте Тявзинского договора (1595 г.) – Nogordh, на чуть более ранней (1539 г.) карте шведского епископа Олауса Магнуса – Nogardia. На той же карте, впрочем, некая неопределенная территория на севере России обозначена как Holmgardia, но некоторая путаница топонимов здесь, в конце концов, несущественна – главное что все они «русские».

Также серьезным аргументом в пользу «русификации» Гардарики является «Сага о Сигурде Молчуне» (XIV в.), где прямо записано: «Русь, которую мы называем Гардарики». Наконец, свидетельство исландского монаха Одда (конец XII в.) о правившем в Гардарики «с великой славой» в период юности Олава Трюгвассона конунге Вальдамаре, отце конунга Ярицлейва, в свою очередь, предка короля Дании Вальдамара, дают нам правителей Руси Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого. Таким образом, сомнения в тождестве Гардарики, Хольмгарда, а заодно Альдегьюборга и их героев с известными персонажами киевско-новгородских летописей вроде бы должны исчезнуть?

Однако они остаются. Начнем с термина «страна городов», существование которого сами норманнисты нередко опровергают. В частности, Е.А. Мельникова пишет: «Древнескандинавское слово gardr не означало «город» и никогда не употреблялось в названиях городов. Им обозначались хутора или небольшие поселения, обнесенные оградой» (по мнению автора, Gardariki не могло произойти и от древнерусского слова «град»: дескать, зачем норманнам чужое слово, когда они и сами прекрасно знали термин «город», кроме того, они не могли столкнуться со славянскими городами на Северо-западе Руси, поскольку первый из них – Ладогу – сами и основали). Ну ладно, пусть страна не городов, а хуторов, но ведь это Русь?

Прежде чем ответить на этот вопрос, напомним общую информацию об источниках, из которых черпаются сведения о Gardariki. Впервые спорный топоним возник в северном стихотворном памятнике-висе в 996 г. в виде Gardar (т. е. во множественном числе – «Гарды»). И только двумя столетиями позже в сагах наряду с этой формой появляется Gardariki (где riki – «государство»). При этом все эти северные саги (кроме «Гута-саги») записаны в Исландии, т. е. очень далеко от Восточной Европы. О событиях на востоке в Исландии узнавали то из записанных с огромным опозданием рассказов случайных заезжих викингов, то из многократно переложенных стихов, в которых много поэзии, но реальная основа которых совсем неочевидна (например, скальд Стув, спутник и жизнеописатель Харальда Сурового, был слепым)

Именно поэтому указанные события в них смешаны самым причудливым образом с событиями совершенно другого времени, а иногда и просто вымышленными.

Характерный пример такой смеси подает упомянутая «Сага о Хрольве Пешеходе», основные версии которой записаны только в XV в., а сюжет представляет собой компиляцию легенд об основателе Нормандии Роллоне (конец IX в.), древнегреческих мифов (упомянут «скальд Гомер»), причем смешанных с историей монголов XIII–XIV вв. (имя Менелай из троянского цикла в саге носит царь Таттарарики, т. е. Золотой Орды) различных исторических сказаний (волшебный конь Дульцифал явно напоминает скакуна Буцефала Александре Македонского), сюжетных линий и лексики романа «Тристан и Изольда», разумеется, других исландских саг и т. д. И вся эта диковинная мешанина разбавлена еще собственной щедрой фантазией сказителей. Так, город Алабург вместо неопределенных, но хотя бы земных Гардов здесь помещается в…страну ётунов, т. е. в потусторонний мир! В этой связи поверить в то, что и сведения саги о Новгороде-Хольмгардаборге-Гардах являются подлинными, а не плодом искаженных компиляций, без серьезных дополнительных аргументов непросто.

Посмотрим, можно ли найти эти аргументы, и вернемся к паре Gardar-Gardariki. Норманнисты не сомневаются в том, что в обоих случаях речь идет о Древней Руси. Впрочем, при этом допускают характерную оговорку, что непосредственно в источниках раннее слово Gardar не вполне географически определено, им обозначается лишь «некая территория в Восточной Европе (обычное сочетание – «на востоке в Гардах»)», так пишет Т.Н. Джаксон. Уточнение показательное. «На востоке», или на «восточном пути», («Аустрвег»), по представлениям скандинавов, располагался очень широкий спектр городов и государств, причем во многих случаях эта часть света вовсе не соответствовала востоку реальному, географическому. «Аустрвег» включал в себя и земли поморских славян, находившиеся к югу от Скандинавии, и балтов и эстонцев, и возможно какие-то еще территории.

При этом лексема «Аустр» – восток использовалась в Норвегии для обозначения шведа (austrmadr – «восточный человек»), а в Исландии – норвежца (Вессен Э., с. 40–44). С учетом того, что все известные северные саги (кроме «Гута-саги») записаны именно в Исландии, есть существенная вероятность того, что «восточная страна» Гарды могла находиться в географическим контексте гораздо более широком, чем полагают норманнисты.

И действительно, топоним Gardar в раннем средневековье существовал и далеко за пределами Восточной Европы. Речь в первую очередь идет о самой Исландии, первоначальное название которой было Gardarsholm. И получил его субарктический остров вовсе не из-за городов и поселений, которых там еще и не было (скиты ирландских монахов не в счет), а по имени человека, впервые объехавшего около 881 г. основную часть ее берегов – шведа Гардара Сваварсона. Еще далее, «на краю ойкумены», в Гренландии первая (сер. XI в.) церковная епархия также называлась Gardar.

Мы упоминаем об этих фактах, чтобы подчеркнуть: в принципе «некая территория» Gardar могла находиться где угодно – в т. ч. за пределами славянских земель. Ее название могло происходить от чего угодно, включая личное имя. Описание ее далекими не то что от Восточной, но и от Западной Европы исландцами, да еще с опозданием на 2–3 столетия к привязанным к Gardar событиям добавляло путаницы в «своеобразные» историко-географические скандинавские источники о так называемом Аустрвеге.

В памятниках древнескандинавской письменности содержатся упоминания двенадцати городов, толкуемых норманнистами как древнерусские. Однако главный из русских городов – Киев, имя которого, как считают скандинавоманы, скрыт в источниках под именем Kaenugardr, оказывается, был норманнам практически неизвестен. Топонима Kaenugardr нет в рунических надписях X–XI вв., нет его в скальдических стихах IX–XII вв., нет и в королевских сагах (за исключением «Пряди об Эймунде»). Он называется только в поздних сагах и географических сочинениях (т. е. написанных не ранее середины XIII в. – A.B.), причем лишь при перечислении городов или земель в Гардарики (Джаксон, с. 64–65). Получается, что норманны обратили внимание на столицу Руси периода ее расцвета, по археологическим данным, один из крупнейших городов Европы [143]Даже если не верить отождествлению Киева и Хунигарда, который Адама Бременского описывал как «славнейшее украшение» восточного христианского мира – к этому мы еще вернемся.
своего времени, только уже после ее разгрома татаро-монголами!

При этом и прочая якобы древнерусская топонимика в северных источниках выглядит подозрительно «непредставительно». Факт перечисления сагами «на востоке» всего двенадцати или даже одиннадцати относящихся к эпохе IX–XIII вв. населенных пунктов, по контрасту говорит о практически полном незнании скандинавами этого самого «востока». Во всяком случае, если подразумевать под этим «востоком», «Гардами» Древнюю Русь, на которой по подсчетам М.Н. Тихомирова насчитывалось не менее 400 пунктов, соответствовавших средневековому понятию «город».

Общая топо– и гидронимия «Гардов» в северных источниках также единична, отрывочна и плохо локализуема, в отличие, например, от топонимии хорошо изученной скандинавами большей части Прибалтики.

Однако все, что лежало дальше Западной Эстонии, скандинавам представлялось очень смутно. Поразительным является факт, что в северных источниках, включая географические сочинения, до XVI в. даже Финский залив не имеет специального названия и не указывается на картах (Глазырина, с. З).

Кстати, немец Адам Бременский также подтверждает незнакомства скандинавов с окраинами Балтийского моря. Воспроизведем его соответствующий отрывок из «Деяний епископов гамбургской церкви»: «Восточное море, море Варварское, море Скифское или Валлийское – это одно и то же море, которое Марциан и другие древние римляне называли Скифскими, или Меотийскими болотами, гетскими пустынями или скифским берегом. А море это, начинаясь от Западного океана и пролегая между Данией и Норвегией, простирается на восток на неизвестное расстояние… Что же касается слов [Эйнхарда], что этот залив «простирается на неизвестное расстояние», то это недавно подтвердилось благодаря изобретательности могучих мужей Гануза Вольфа, датского наместника, и короля нордманнов Харольда, которые предприняли сопряженное с большими трудностями и опасностями для их спутников путешествие ради исследования величины этого моря, но вернулись, сломленные и побежденные двойной опасностью – бурями и пиратами. Эйнхард полагает, что ширина этого моря «не превышает ста миль, а во многих местах, как обнаруживается, даже меньше» (Деяния… Кн. IV, схолия 115).

Самое поразительное в этом отрывке – прямая констатация того, что и в IX, и в X в. и даже в эпоху немецкого схоластика («Деяния» были написаны около 1075 г.) скандинавы, оказывается, не были знакомы с окраинами Балтийского моря, всерьез считая, что они простираются вплоть до Меотиды, т. е. Азовского моря! Мнение о соединении Черноморского бассейна с Северным океаном, восходившее к древней географии, кстати, заимствовали и арабские писатели школы ал-Балхи: «Константинопольский пролив (Черное и Азовское море) впадает в моря Рума из моря Окружающего… от самого севера на конец земли, который не посещают из-за холода» (Е.С. Галкина). Но это арабы, которым Прибалтика и путь к ней был настолько безразличны, что они до Ал-Идриси (XII в), не упоминают даже такой ключевой реки на этом пути, как Днепр. А северяне?

Подчеркнем этот факт, поскольку речь идет о Финском заливе – тех самых морских воротах, через которые викинги, по мысли норманнистов, должны были потоком стремиться в Новгород и дальше по русским землям.

Если норманны не знали о воротах, ведущих на Русь, тогда что говорить о городах самой Руси? Даже норманнисты признают, что многие топонимы из вышеприведенного списка городов Гардарики лишь немного созвучны «русским», а в гораздо большей степени «шведские». Так, корень слова Rostofa (в некоторых сагах Radstofa) – шведское stofa – печь или rad — «совет», и staffr – «жезл, столп»; Surdalar производится от surr – «кислый» и dalr – «долина». При этом Surdalar и Могатаг – непременно упоминаются с суффиксом – аг, означающим множественное число. И т. д. По мнению авторитетного знатока скандинавских саг Е.А. Мельниковой, это лишь «народно-этимологизирующая» тенденция, попытка привязать чуждые скандинавам русские названия к знакомым понятиям. Но, может быть, указанные в сагах города вообще не были русскими? Разберемся по порядку.

Начнем с Holmgardr, который наиболее известен древнескандинавским источникам (более 100 упоминаний) и предстает в них в роли столицы «Гардов»: здесь находится двор конунга и палаты княгини Ингигерд и варягов, нанимающихся на службу к Ярицлейву, церковь Св. Олава, торговая площадь.

Как уже выше отмечалось, «Сага о Хаконе Хаконарсоне» прямо привязывает Holmgardr к Руси, но к какой ее части? Отметим, что Holmgardr поклонниками норманнской теории, начиная с исландца Т. Торфеуса (1636–1719) и вплоть до второй половины XIX в., отождествлялся отнюдь не с Новгородом, а с куда более созвучным отраженному в сагах имени Холмогорами (Архангельская область). Лишь после того, как стараниями историков и археологов выяснилось, что родина Ломоносова никак не тянула на центр русской земли «варяжского периода», скандинавоманы обратились к берегам Волхова.

Показательным примером «подтягивания» источников под концепцию Holmgard-Новгород является, например, трактовка сведений Ал-Идриси (XII в.). В сочинении «Нузхат ал-муштак» этот восточный автор оставил редкий для арабов того времени подробный рассказ о районах, прилегающих к Прибалтике, где есть следующий пассаж: «От города Калури в западном направлении до города Джинт(и)йар семь дней [пути]. Это большой, цветущий город, [расположенный] на высокой горе, на которую невозможно подняться. Его жители укрываются на ней от приходящих по ночам русов. Этот город не подчиняется ни одному правителю».

Так, вот И.Г. Коновалова (с. 142–143) ссылаясь на мнение других норманнистов, считает, что Калури – это Колывань (будущий Ревель-Таллин), а Джинт(и)йар – это искаженное Хулмкар, или Хольмгард, т. е. Новгород, информацию о котором ал-Идриси получил, скорее всего, от купца-скандинава, сообщившего также о политической самостоятельности Новгорода. «Высокая гора» в данном случае – это возвышенный и укрепленный участок города «Славенский холм» или просто «Холм». При этом автора не смущает, что Новгород находится не к западу, а к востоку от эстонского города (арабы, конечно, все перепутали), Словенский холм (высота всего семь метров) нимало не похож на труднодоступную гору, а указание на враждебность русов горожанам никак не вписывается в теорию норманнского происхождения Руси и самого Новгорода. При этом свидетельство о постоянных ночных набегах на Джинтйар скорее говорит о том, что нападавшие – пираты, и сам город находился недалеко от моря. В пользу этого говорит и сам топоним, который удивительным образом напоминает совсем не «Холмгард», а балтийское g(dz)intars – янтарь.

Впрочем, каким образом славянский Новгород стал скандинавским Holmgardr (или наоборот), норманнисты не смогли договориться, выдвинув по меньшей мере 4 противоречащих другу другу версии (см. Джаксон, с. 65).

При этом немало и альтернативных вариантов расположения Holmgardr, например, городок Holmgaard в Дании, в южной части острова Зеландия (том самом, на котором расположен Копенгаген). Тысячу лет назад на эти места многократно совершали набеги и даже их завоевывали на время славяне-вагры, чьи города распологались совсем рядом.

Также интересен в этом плане Хелмно (Кульм) в Северной Польше (необходимо помнить, что в этих краях к названию города часто прибавлялась приставка «гард»: Бялогард, Старгард и т. д.).

Aldeigja (Aldeigjuborg) – идет на втором месте по степени упоминаний (около сорока раз в скальдических стихах и сагах), о ней речь идет при описании событий до середины XI в.

Ее местоположение в «описании земли» скандинавских источников даже более туманно, чем Holmgardr, поскольку про Aldeigja вообще не знает их наиболее «продвинутая» часть – географические трактаты. И в этом его основное отличие от Ладоги, которую те же скандинавы, во всяком случае, в позднее средневековье, определяли точно и называли вполне по-русски Ladga (в том же шведском экземпляре Тявзинского мирного договора 1595 г). А ведь до фантазий Рудбека сотоварищи скандинавские хронисты нигде даже намеком не обозначили, что Ladga раньше звался как-то иначе. Это показалось странным еще ЕФ. Миллеру, иронично отметившему, как Рудбек «умел тотчас сделать» из Ладоги Алдогу, а затем и Аллдейгаборг (Фомин, с. 99).

Корень в топониме Aldegja подозрительно похож на ряд широко распространенных в раннем средневековье германских личных имен. Особенно в этом смысле интересны имена крупных исторических персонажей второй половины X в., императрицы Священной Римской империи Адельгейды (святая католической церкви) и бременско-гамбургско-го епископа, а затем архиепископа Адальдага (Адельгиса, Adelgis). Последний прославился активной миссионерской деятельностью, в том числе, среди славянских племен бассейна нижней Эльбы. Наибольшее любопытство в этой связи вызывает тот факт, что именно он в 968 г. основал епархию в Ольденбурге-Стар(и)граде. Учитывая огромную власть и авторитет этого церковного деятеля как в германских землях, так и в скандинавских (крещенный им датский король Харальд Тормссон считал его своим наставником), нетрудно допустить, что Ольденбург у скандинавов воспринимался по имени его церковного и светского владыки. Т. е. как «город Адельгиса» (Альдегиса?).

Факт, что в сагах путь из Швеции в Holmgardr описывался через Aldeigja совсем не обязательно может быть истолкован в том смысле, что это путь в Новгород через Ладогу. С таким же успехом это может быть путь из того же Holmgaard или другого порта на Балтике через Ольденбург и далее в Швецию (у Адама Бременского, собственно, и описан подобный морской маршрут: Дания – земли вендов – шведская столица Бирка).

Kaenugardr. Атрибутация его как Киева возможна: в пользу этого говорит, например, место из «Саги о крещении» (см. ниже), где в контексте с этим городом упоминается река Непр (Днепр?). Однако сделать это утверждение определенным нельзя из-за отсутствия более четкой привязки топонима к конкретной части реки или ее бассейна. При этом нельзя не отметить, что многие исследователи XIX в отождествляли Kaenugardr и Chun(i)gard в текстах Адама Бременским и Хельмольда и возводили оба топонима к Chuni, гуннам. О том, могли ли гунны быть в среднем Поднепровье и оставить там столь значимый топонимический след, см. ниже.

Pallteskja. Наиболее четкое определение местоположению этого города дает упомянутая «Сага о крещении» (вт. половина XIII в.(?), дошла в составе памятника начала XIV в.). В рассказе об исландце Торвальде, который в 1000 году возвращался из путешествия в Иорсалахейм (Иерусалим) и Миклагард (Константинополь), сага упоминает следующее обстоятельство: «Торвальд умер в Руссии недалеко от Паллтескьи. Там он похоронен в одной горе у церкви Иоанна Крестителя, и зовут его святым. Так говорит Бранд Путешественник: «Я пришел туда, где Торвальду Кодранссону Христос дал упокоение, там он похоронен на высокой горе вверх по течению Дрёвна у церкви Иоанна».

Т.Н. Джаксон считает, что речь в данном случае несомненно идет о Полоцке, который и расположен в «Руссии» и церковь Св. Иоанна там в раннее средневековье присутствовала.

Однако ключевым в смысле географических координат изложенного события здесь, безусловно, является гидроним Древн. Ему исследовательница дает норманнистское объяснение: drofn – «капля воды», «волна, волнующееся море», а в сагах преимущественно это название фиордов (Джаксон, с. 137).

Такое утверждение, на наш взгляд, весьма неубедительно: если уж саги знают Зап. Двину, на которой стоит Полоцк, как Дуну, то какой смысл изобретать для нее еще название, годящееся то ли для моря, то ли для фьорда? Для ее мелкого притока, например, Полоты, это было бы, кстати, еще более странно.

Между тем реки с очень близким к Дрёвн названием существуют и по сей день, и норманны, как и Полоцк, не имеют к ним никакого отношения. Первая кандидатка на эту роль – большая река, известная у немцев как Древенц (польск. Дрвенца), впадающая в Вислу практически в черте современного Торуня. В этом городе, заметьте есть построенный незадолго до записи «Саги о крещении» собор св. Иоанна (Яна). Совпадение? Возможно. Но его реальность усиливает тот факт, что выше по течению Вислы расположены города Плоцк и Пултуск (известны с XI в.), которые по произношению мало отличаются от Pallteskja. Любопытно, что в рассказе прусского хрониста Луки Давида, посвященного примерно тем же временам, что и «Сага о крещении», путь неких ученых странников из Азии в Прибалтику шел именно через Вислу и в том числе через Плоцк. Несмотря на то, что эта легенда и сага повествуют о разных событиях, маршруты, там описанные, вполне могут совпадать, тем более что принципиальная возможность существования средневекового пути с Балтики на юг (ранний вариант «из варяг в греки») через Вислу и Днестр давно признается учеными (Ловм., с. 52–53).

Smaleskia. Соблазн непременно отождествить топоним со Смоленском также быстро проходит при изучении географии и исторической этнографии славян. Например, в Витебской области есть городок Смольск, далее к западу на карте Северной Польши попадаются Smalsk, Smolnik. Не забудем в этой связи и известное в прошлом полабское племя смолинцев (смольнян).

Alaborg. Из содержания наиболее подробно рассказывающей о Alaborg’e «Саги о Хальвдане Эйстейнссоне» можно понять, что этот город находился к северу от Aldeigjuborg’a. Вследствие этого норманнисты (например, А.И. и М.В. Леонтьевы) отождествляют топоним с различными современными местами Приладожья, в особенности Олонцом. Однако о существовании на его месте раннесредневековых крупных поселений, не говоря уже о городах, археологам ничего не известно.

Зато в раннее средневековье был знаменит Alaburg в Дании (ныне Ольберг), находящийся кстати, к северу от Старграда-Ольденбурга (как мы уже видели, Aldeigjuborg’a по версии антинорманнистов) и одного из вышеуказанных альтернативных «Хольмгардов» – местечка Holmgaard. Собственно, и норманнистка Г. Глазырина признает, что Alaborg в других древнескандинавских источниках – это и есть датский город, а причины появления этого этот топонима в Гардарики неясны.

Укрепляет в мысли, что искомый Alaborg находился в Дании или где-то неподалеку другое место из упомянутой саги, где рассказывается о проходившей в море между Alaborg ом и Aldeigjuborg’ом битве, проигравший в которой – Ульвкелль – скрылся на уцелевшем судне «на север в Норег (Норвегию)».

Принимаемое как само собой разумеющееся утверждение, что какие-либо части Дании не могли входить в Гардарики, не является в данном случае бесспорным. Все-таки, Гардарики – понятие, близкое к мифологическому, и саги могли включать в себя самые разнообразные сюжеты, благо, как уже отмечалось, подавляющее большинство саг записывалось через много веков после событий, да еще на острове, считавшемся тогда краем света – в Исландии.

Кракунес – место, у которого состоялась вышеупомянутая морская битва. Топоним со вполне четким скандинавским переводом («Вороний мыс»). Такие Krakunes, Krakenes сейчас есть на побережье Исландии и Норвегии. Почему бы такому же топониму в старину не быть и где-нибудь между Алабургом и Ольденбургом, например, у юго-западного побережья Швеции?

Rostofa – это слово ближе не к Ростову, а к немецким словам Rohstoff, Rohstoffe – товар, добыча. Не нужно большой фантазии, чтобы предположить, что скандинавы переняли в форме Rostofa немецкое название одного из центров балтийской торговли или пиратства. Можно также предположить, что сейчас этот центр называется Росток. Если же брать за основу встречающийся в сагах вариант Radstoffa, то он может быть сопоставлен, например, с поселением Radestow близ польского Старграда.

Балагардссида. В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» это место неподалеку от Альдейгьюборга (точнее, государства, столицей которого был этот город), где однажды потерпел крушение крупный купеческий корабль. Самое близкое созвучие с этим словом имеет Бялогард, «населенный и славный», согласно средневековым хроникам, город на севере Польши. Поскольку второй корень – «сида», side, что в английском, что в скандинавских (например, датском) языках означает «сторона», то вероятно Балагардссида в сагах – не что иное, как полоса балтийского побережья севернее Бялогарда.

Наконец, Могатаг – совсем необязательно Муром. Можно найти немало не менее созвучных топониму названий. Вспомним хотя бы упомянутые выше румынский Мара-муреш и Morimarusa, «мертвый» северный океан кимвров.

Бесспорно русским в списке городов Гардарики оказывается лишь Surdalar, который, несмотря на народно-этимологические искажения названия, все-таки оказывается Суздалем, согласно указаниям «Саги о Хаконе Хаконарсоне» на «конунга в Sursdaulum» Андрее Ярославовича и его брата «конунга Александра (Невского)».

Дальнейший анализ показывает, что в некоторых северных источниках «Русь» и комплекс «Гардарики»-Альдейгьюборг различаются. Скажем, в «Саге об Эгиле одноруком и Асмунде, убийце берсерков» «Хертрюгг… правил к востоку на Руси (i Russia); это – большая и густонаселенная страна, лежащая между Хуналандом и Гардарики». В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» в Альдейгьюборг приходят люди, назвавшиеся купцами «из Руссии», потерпевшими кораблекрушение. Они просят конунга разрешения перезимовать в его стране, что означало их значительную удаленность от родины.

Любопытно, что единственная сага, записанная за пределами Исландии, «Сага о гутах», в описании земель к востоку от Готланда не включает понятия «Гардарики», но зато упоминает Русь: «…население Готланда настолько размножилось, что… (готы) не смогли себя прокормить и поплыли на один остров близ Эстланда, который называется Дагё (о. Хийумаа), и поселились там и построили укрепление, остатки которого видны еще и теперь. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли по реке, которая называется Дюна (Западная Двина), а по ней через Русаланд. Они плыли так долго, что приплыли в Гриккланд (Грецию, Византию)».

В данном случае все географические координаты предельно ясны и нет сомнений, что «Русаланд» – это и есть Русь киевско-новгородская. Возможно, на Готланде знали и Гардарики, но та находилась в другой стороне (к югу от острова?) и по этой причине в описание мытарств готов не попала. Кстати, та же сага в другом месте сообщает о бегстве Олафа (будущего святого) к Йерцлафу в «Хулмгард» без ассоциаций этого места с какими-либо странами. Даже норманнисты признают: основания называть Хулмгард Новгородом, а Йерцлафа Ярославом довольно шаткие, поскольку, как известно из жизнеописаний Олафа, он бежал на восток в 1029 г., когда Ярослав давно сидел в Киеве.

Кстати, еще о признаниях норманнистов. Даже самые убежденные в том, что «Гарды», или в позднем варианте Gardariki, есть обозначение Древней Руси, дают немалую пищу для опровержения этого тезиса. В частности, пишет Т.Н. Джаксон, поэзия скальдов и саги рассказывают о пребывании в «Гардах» четырех норвежских конунгов: Олава Трюггвасона, Олава Харальдссона, Магнуса Олавссона и Харальда Сигурдарсона (соответственно в различные отрезки периода с 970-х по 1040-е гг.).

Однако при этом «русские источники…, не называют имен норвежских конунгов, находившихся здесь на службе, и не упоминают воспитывавшихся здесь сыновей конунгов» (Джаксон, с.12).

В скандинавских источниках содержатся сведения о целом ряде династических браков норманнов и владетелей Гардарики – Ингигерд и Ярицлейва (Ярослава Мудрого?); их дочери Елизаветы (Эллисив) и Харальда Сигурдарсона; Вальдемара (Владимира Мономаха?) и Гиты, дочери Харальда Английского; сына Вальдемара Харальда (Мстислава?) и Кристин, дочери Инги Огейнкельссона, шведского конунга. И т. д.

Но ни один из этих якобы русско-скандинавских браков не упоминается в древнерусских источниках (Джаксон, с. 12). Это довольно странно, учитывая, что в других случаях летописцы не преминули сообщать или имя княжеской жены, например, Рогнеды, «взятой» Владимиром Святым в Полоцке или, по крайней мере, ее национальность – так, тот же Владимир имел среди официальных жен «чехиню» и «болгарыню».

Впрочем, некоторые из русско-скандинавских союзов вроде бы подтверждаются по другим западным источникам. Так, Адам Бременский сообщает, что на дочери шведского властителя Олафа Шетконунга Ингрид действительно женился князь из «Руссии» святой Gerzlef. Однако эта «Руссия» у немецкого хрониста (если не брать во внимание невнятные упоминания о какой-то Руси-Острогардии) локализована совсем не там где хотели бы норманнисты – в районе Ладоги, в их трактовке, Альдегьюборга – а по соседству с пруссами-сембами («Деяния гамбургской церкви», кн. IV, сх. 18). Что до Gerzlef, то отождествлению его с Ярославом препятствует хотя бы то, что последний ни во времена Адама Бременского, ни много позднее, не являлся официальным святым.

Кроме Ярицлейфа и Вальдемара, имена большинства перечисленных в сагах правителей «Гардов» неизвестны не только русским именословам, но даже, в широком смысле, славянским. Об этом красноречиво свидетельствует нижеследующая таблица этих правителей, составленная С.В. Глазыриной (в сокращении):

Этот именной ряд не включает в себя еще различных дружинных предводителей «Гардов» (например, Эймунда), а также и встречающихся в том же контексте конунгов Аустрвега и Аустрики, например, Sigtrygg и Hvitserkr Ragnarsson. В подавляющем большинстве, как нетрудно заметить, этот именной ряд типично скандинавский. Таким образом, складывается впечатление, что скальды и записывавшие их сказания монахи описывали под именами Гардов, а также «восточных путей» и соседних королевств некую полумифическую страну или страны, совершенно неведомую «Повести временных лет» и вообще русской летописной традиции.

Русские источники, кстати, молчат и о военных походах норманнов «в Гарды» (т. е. вроде бы на Русь), упомянутых в королевских сагах и хрониках: о набеге ярла Эйрика Хаконарсона на Альдегьюборг (согласно норманнистам – Ладогу) в 997 г. и о походе ярла Свейна Хаконарсона в 1015 г.

Кроме того, даже в благоприятствующих теории Руси-Гардарики источниках такое количество нестыковок, что они скорее бросают на эту теорию большую тень. Скажем, монах Одд сыном Ярицлейва называет некоего Хольти, которого в русских летописях нет. Норманнисты, конечно, не преминули заявить, что «Хольти – это скандинавское имя Всеволода Ярославича, отца Владимира Мономаха» (Джаксон, 1991. С. 159–163), однако верифицировать это утверждение невозможно. Упомянут дядя Олава – состоящий на службе Вальдемара Сигурд (неизвестен нашим летописям), собирающий дань в Эйстланде (если подразумевать под последней Эстонию, то ее подчинение начал Ярослав Мудрый в 1030 г., полвека спустя после описываемых событий). Во время отрочества Олава – середина 970-х – Владимир никак не мог править «с великой славой», т. к. был очень юн (родился самое раннее в 960 г.). Да и «великие подвиги» не менее юного Олава кажутся достойными скорее греческих мифов. Как впрочем, и все саги о подвигах норманнов «на востоке»: например, в сказаниях о Харальде Суровом последнему герою приписывается вершительство чуть ли не всей византийской истории 1030—1040-х гг.: от подавления восстаний болгар до свержения императора Михаила V и войн с арабами.

Другое дело – описание земель, расположенных гораздо ближе к отчизне викингов. Так вполне реальна история того же Олава, когда он в 982 г., девятнадцати или восемнадцати лет отроду, попадает в Вендланд и женится на дочери местного князя Гейре.

Династические связи славянского Поморья со скандинавами, преимущественно датчанами, были очень тесными. Так, например, из западнопоморских князей XII в.: Вартислав I был женат сначала на некоей Хейле, потом на Иде, Богуслав I – на Вальпурге, Казимир II – на Ингардис (датской принцессе), руянский князь Яромар – на Хильдергарде и т. д.

Как уже говорилось, значительная часть топонимии «Гардов» легендарна и уходит в предания весьма седой древности. Так, по Саксону Грамматику, Хольмгардия была областью, которой владел датский король Фрото III еще задолго до новой эры и которую после неудачной войны вынужден был отдать королю руссов Олимеру. Тот же источник под рубежом эр упоминает и Пелтиск – прототип Палтескьи. Таким образом, саги о «Гардарики» имеют примерно такое же отношение к Руси, как былины о Владимире Красное Солнышко – к реальному сыну Святослава (по распространенному мнению, в этих былинах образ Владимир Крестителя смешан с образом его потомка-тезки Мономаха).

И все-таки, более точным, наверное, было бы сравнение этногеографического понятия «Гарда(рики)» с этнотопонимом Эстланд, который с течением времени, расширением знаний германцев о востоке, а возможно и каких-то пока неясных нам этнических миграций, переместился из низовий Вислы на подступы к Финскому заливу. Т. е. «финальное» местопребывание Гарда(рики) отмеченное источниками XIII–XVI вв. в разрезе событий не ранее XIII в. – это, несомненно, Восточная Европа. Но то, что оно было там всегда, а особенно в интересующий нас «варяжский» период образования древнерусского государства, ставится под сомнение или даже опровергается всем вышесказанным. Где именно было ее начальное историческое пребывание?

Как мы уже отмечали, часть ассоциированных с Гардами топонимов относятся, возможно, к Дании (Алабург, Холмгард), часть (Альдегьюборг, Ростофа) – к нынешней Северной Германии, остальная (Балагардссида, Палтескья и опять-таки Холмгард) – к Польше. Это расстановка весьма условна. Палтескья, например, может быть каким-то неизвестным ныне названием города балтов, особенно, если вспомнить близкую этому топониму форму у Саксона Грамматика: Peltisk (ср. лит. pelt is – «горбыль», «укрепление, обшитое горбылем»?) и один контекст с рассказом о городе Rotala (совр. лит. rotala «детская площадка», латыш, «игра», в древности, вероятно, «место языческих игрищ»).

Но это не меняет сути дела: изначальные Гарды «растягиваются» от устья Эльбы до Немана, в крайнем случае – Даугавы. Эта локализация примерно отвечает познаниям скандинавов IX об «ойкумене» Балтийского моря, зафиксированной в рассказе Вульфстана (который, плавал на восток, собственно, по следам скандинавов).

Возможно, именно эта локализация отразилась в источниках, которые использовал цитированный выше перс Касвини, на восток от Варяжского моря поместивший «часть Варягов (Вараиг)», на юг – «равнины Хард», на западе – «земли франков». Не есть ли «равнины Хард» синоним скандинавскому Гардарики?

Со временем «Гарды» постепенно «сдвигаются» на восток (точно так же, как «Эстланд» немецких источников), но и ее прежняя локализация отмирает не сразу, что приводит к смешению географических понятий. Так, трактат «Какие земли лежат в мире» (конец XIII – нач. XIV вв.) повествует что «около Гардарики» находятся народы и регионы, с одной стороны, близкие восточноевропейским: кирьялы (карелы), Вирланд (Эстония), Курлянд, а с другой – от них далекий «Винланд, самый западный перед Данией» (Мельн., Древнескандинавские…, с. 65). Герои «Саги о Хрольве Пешеходе» в поход против захватившего власть в Гардах узурпатора (главный стол которого еще раз отметим, согласно саге, был в Хольмгардаборге – якобы Новгороде) идут через Дюну – Западную Двину. Там располагалось уже, безусловно, не славянское Поморье со Старградом и Бялогардом. Но и никак не Новгород.

 

Спор о словах

Второй «страховочный» элемент норманнизма – лингвистический. Обобщая к тому времени уже богатую полемику между сторонниками различных версий происхождения Руси, академик К.Н. Бестужев-Рюмин в 1870-е гг. писал: «Если варяги были скандинавы, они должны были принести нам свое скандинавское устройство, свои скандинавские верования, их скандинавский язык должен был оставить ясные следы своего владычества в языке Русском» («Русская история…, с 88).

В XIX в. норманнисты были убеждены, что этих следов великое множество, и ведут они, естественно, к скандинавам. Мы уже цитировали Погодина: «Язык свой оставили они во всех распоряжениях (киевских князей – A.B.)» Шведские корни искали – и с торжеством находили – чуть ли не у всех социальных терминов древних Киева и Новгорода, включая князь и боярин. Со временем, а в основном – с развитием языкознания – энтузиазм норманнистов в этом направлении подостыл. Производить слово князь от konungr теперь по меньшей мере спорно, а искать словесный прототип термина боярин где-то в Исландии, пожалуй, не будет и самый «упертый» скандинавофил, знающий, что этот самый термин в раннем средневековье бытовал у сербов, болгар, валахов и других южных народов, со шведами и тем более исландцами никак не знавшимися.

По данным шведского филолога К. Тернквиста, всего в русском языке 115 «норманнских» слов, абсолютное большинство из которых – диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать – очевидные заимствования, из которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это такие слова, как «гридин», «тиун», «ябетник», «брьковск», «пуд». Такие слова, как «наров», «сяга», «шьгла» – употребляются в источниках по одному разу.

«Скандинавских слов (в русском языке – A.B.) мало», – нехотя признает современный историк-норманнист Лев Клейн. Однако тут же добавляет: «Но ими названы самые важные государственные понятия: гридь (воин), витязь (герой), стяг, вервь (община), вира (штраф), кнут, стул (седалище для знатного человека), тиун (приказчик), ябетьник (чиновник), также понятия мореплавания (шнека, якорь) и торговли (ларь, ящик, скот, сельдь)».

На самом деле и такой, укороченный список оказывается весьма ненадежным. Относительно скандинавского происхождения слова вира еще академик Срезневский выразил сомнение, найдя этот термин в его древнерусском значении в средневековых памятниках Хорватии и Далмации. Деликатно оставим в стороне вопрос о «системообразующей» важности термина стул (как и шнека, который встречается, кстати, в основном лишь в локальных говорах). Важно другое – он является родственным слову стол, поскольку стол означает кресло у многих южных и некоторых западных славян (причем, например, у сербов стола означает и место, на котором сидят, и место за которым сидят). Глубинная этимология этих слов, в свою очередь, может завести и к славянскому стойло и к его др. – прусс, аналогу stal, stajla в значении стоять, стоящий, но во всяком случае, не к Скандинавии.

Стяг – аналог сербского и хорватского стег, «знамя», вполне вероятно его родство с русским и украинским диалектным стяг в значении кол, жердь (у Даля – он же, впрочем, приводит предположение, что древнерусский стяг-знамя получил такое название, поскольку служил местом сбора, стягивания воинов).

В свою очередь вервь, – указывал Костомаров, – едва ли может происходить из Скандинавии, когда существует множество доказательств его славянского происхождения: существование глагола вервить, обычай обмеривать земельные владения веревками, «наконец, у других славянских народов, это же слово означает собирательную массу жителей, связанных известными условиями».

По мнению Костомарова, «слово тиун скорее литовское, ибо в литовском языке это слово буквально значит то же, что значило у нас: доверенное лицо от владельца». Что касается остального перечисленного Клейном в списке, то можно сказать следующее.

Гридь, гридень – в Киевской Руси член младшей княжеской дружины. Объяснение норманнистов от древнесев. gred – меч или hird – телохранитель показалось неубедительным еще знаменитому филологу XIX в. Якову Карловичу Гроту. Петербургский академик предложил другую аналогию – с ирландским gird – двор, т. е., по мнению ученого, гридни были чем-то вроде княжеской прислуги, дворни.

Поддерживаем скепсис маститого ученого. Действительно, почему член младшей дружины должен называться по такому элитному оружию, как меч или иметь престижный статус княжеского телохранителя? Однако вместе с тем считаем, что принижение гридня до пусть и княжеской, но дворни не совсем соответствует его воинскому значению у летописца. Достаточно обратиться к литовскому словарю, чтобы получить другое объяснение искомому термину в значении именно младшего, вспомогательного дружинника: grindimas – «разведывать», или «мощение» (т. е. гридень – разведчик или, по необходимости, исполнитель других, необходимых для движения войска функций). Другой вариант: произвести спорное слово от gretynis – «размещение» и приписать гридню обязанности интенданта.

Витязь – производство этого слова от викинг напрямую сомнительно хотя бы потому, что оно есть в лексиконе тех славянских групп, которые отношений с норманнами не имели (чешек, vitez). Но если скандинавский термин и имеет какое-то отношение к нашему витязь, то, несомненно, через посредство балтов, у которых этот же «герой» имеет наиболее близкую к нашей форму vitingas [164]Некоторые литовские исследователи предполагают, что именно это балтийское слово появилось раньше скандинавского, и северяне его заимствовали в виде vikingr, но для нас этот спор о приоритетах не столь уж важен. Важно, что балтийская форма нашей ближе.
.

Между тем есть много данных, которые говорят о том, что скандинавы не пополняли словарный запас других народов, а наоборот, активно заимствовали «системообразующую» лексику, в т. ч. и у славян.

И действительно, шведский и другие скандинавские языки содержат такие ключевые для торговли заимствования, как «lodhia» – лодья (грузовое судно), «torg» – торг, рынок, торговая площадь, «besman» («bisman») – безмен, «tolk» – переводчик, толковин, «pitschaft» – печать и другие) При том, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому северу, вытесняя свой германский аналог markit, то «мы должны признать, – резонно заключал С.Н. Сыромятников, – что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами» (Фомин, с. 113–115).

О значении славянских купцов в балтийской торговле, и вместе с тем о том, что они предлагали своим покупателям в первую очередь, дополнительно свидетельствуют слова «соnа» («монета») в старофризском, заимствованное из древнерусского, где «куна» означала «куница, куний мех, деньги», «соболь», которое перешло в немецкое «sabel», «Zobel», а также в скандинавские языки (Фомин, с. 118). В целом, как заключал немецкий ученый И. Херрман, базой для осуществления связей по Балтике стало возникновение в VIII–IX вв. морских торговых путей, проложенных южнобалтийскими славянами.

В общем, количество и «качество» скандинавских заимствований в русском оказывается едва ли больше, чем у слов с другими корнями, например иранскими. Таковые, пишет Е.С. Галкина, имеют слова морда (иран. marda – «голова»), жрать, шамать, степь, сапог, штаны, хата. Иранские истоки имеет и фольклорный Вий (Vayu Авесты), описанный у Н. В. Гоголя.

Нельзя, конечно не упомянуть и о древнерусских топонимах. Как уже говорилось, скандинавские саги плохо знали «язык земли» не то что Руси, но и вообще всего того, что характеризовали понятием «восток». Соответственно, и своих следов в этом языке они практически не оставили. Так плотность топонимов, оригиналы которых правдами и неправдами приписывают норманнам, допустим, в Новгородской области, в 30 раз ниже, чем в Англии, причем нет никаких оснований полагать, что эти спорные названия появились уже в период «призвания варягов», а не значительно позднее, когда действительно установлились торговые связи со Скандинавией.

Причем речь идет, как правило, о небольших населенных пунктах, «не делавших погоды» в истории. Попытки же читать названия древнейших городов Руси по скандинавски: допустим, Изборск как Исбург давно оставлены за смехотворностью. Даже в названии Ладоги, за которое норманнисты особенно долго цеплялись как за норманнское Aldegjuborg, в итоге они же нашли финский корень.

 

«Аргумент лопаты»

Безусловно, почетное место в доказательствах норманнистов занимают находки археологов.

За почти двести лет научных и любительских раскопок в землях, входивших в состав Древней Руси, найдены тысячи предметов, имевших, по мнению ученых, скандинавское происхождение или «скандинавский облик».

Вместе с тем, идентификация археологических находок как «норманнских» и наоборот, весьма спорна. Так, два британских ученых пишут о скандинавских корнях Старой Ладоги на основании обнаруженных там похожих на скандинавские нескольких пар кожаной обуви, расчесок-гребней, которые то ли были привезены, то ли изготовлены на месте и одного кузнечного набора. Что касается ладожских домов, то они не отличались от типов «безусловно финно-угорско-го происхождения», но, дескать, «могут быть и скандинавскими сооружениями» (Франклин…, с. 29–30). Этих находок и догадок маловато для «скандинавского» определения города и даже для этнического определения типа «странствующих ремесленников», которым-де такие вещи принадлежали. Тем более, что, по словам тем же ученых, первые ладожане использовали почему-то не скандинавскую, а франкскую посуду (с оловянными вставками), местные мастерские работали с южнобалтийским янтарем, сбережения хранили в арабских монетах (там же, с. 30–32). Чуть позже, в 780–830 гг. первые ладожские стеклодувы используют опять же диковинную для Скандинавии «средневосточную» технологию (Леб., Эпоха, с. 223).

О полиэтническим характере Ладоги пишет Г.С. Лебедев, который выделяет там славянский, протокарельский, балтийский, скандинавский и даже саамский компоненты (Леб., Эпоха, с. 488).

В свою очередь, A.A. Молчанова отмечает, например, что упомянутые ладожские большие дома с внутренними опорными столбами не имеют аналогов в Скандинавии, а керамика ранней Ладоги полностью соответствует находкам культуры сопок Приильменья, которая характеризуется различиями со шведскими памятниками в погребальном обряде и лишь небольшим количеством скандинавских вещей в этих памятниках.

Как пишет в своем исследовании В.В. Фомин, ряд западных ученых и российских в т. ч. Р.Г. Скрынников на основании массовых находок «норманнских» вещей в Гнездово представили его, как «едва ли не самый крупный в Восточной Европе скандинавский некрополь». В то же время их оппоненты говорят об обманчивости этнической идентификации захоронений только по происхождению найденных там предметов, особенно украшений. Так, в Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными (овальными) скандинавскими фибулами, и в 75 % случаях на могильник приходилось только по одной застежке. Но в скандинавском костюме, подчеркивают специалисты, обязательны две фибулы.

В других случаях (Приладожье, Поволжье) эти же самые скандинавские украшения обнаружены в погребениях с местным ритуалом, а, например, в Киеве их использовали нетипичным для страны происхождения образом (не как застежку, а как подвеску-медальон). Из чего можно сделать предположение, что в Восточную Европу они были привезены торговцами и носили их местные женщины под влиянием скандинавской «моды». Эта «мода» еще раньше захватила некоторые балтийские районы, похоже, освоивших и соответсвующее производство (парные овальные фибулы стали деталью женских костюмов у финнов и ливов), поэтому о скандинавском характере находимых в Гнездово и Верхнем Поволжье женских вещей приходиться говорить довольно условно.

А вот что пишет калининградский археолог о «моде» балтийских мужчин-пруссов: «Захваченные движением викингов, жители Янтарного края мало чем отличаются по внешнему виду от дружинников на широких пространствах Северной и Восточной Европы» (Кулаков, История…, с. 190). По мнению этого автора, один из немногих признаков, по которым можно отличить западнобалтские дружинные захоронения IX–XII вв. от норманнских – «особые культовые отношения к коню».

Действительно, если так выразиться, ранее средневековье в Европе и Передней Азии – период «малой глобализации» производства и торговли. По словам А.Н. Кирпичникова, «славянки носили скандинавские фибулы и салтовские стеклянные лунницы, булгары пользовались русским оружием, арабы употребляли русские шапки». Франкские тяжелые мечи, производимые в кузницах рейнских городов, покупают по всей Европе, а потом пытаются копировать, причем подделывая клейма мастеров, совсем как сейчас подделывают модные бренды. Аналогия с началом XXI в. не случайна.

Археологи будущего, изучая останки культур нынешнего времени, наверняка отметят, что свыше 80 % мирового ширпотреба (одежда, обувь, посуда и т. д.) носят штампы, эмблемы и т. д. относительно небольшого числа известных марок, т. н. брендов, как правило, родом из Европы или США. Но будет большой ошибкой считать эту продукцию сделанной на родине этих брендов. Более внимательные исследователи наверняка обнаружат на указанных вещах явные признаки китайского, реже пакистанского и т. д. производства.

И, в свою очередь, будет большой ошибкой на основании этого делать выводы о том, что Китай занимал подавляющее большинство территории планеты. Просто он стал фабрикой, работающей на потребление всего земного шара.

Скандинавия раннего средневековья, безусловно, не могла похвастаться таким статусом. Но кое в чем – во всяком случае, для Северной и Восточной Европы – и основным поставщиком, и генератором моды в известной степени служила.

Несомненно, наличие в Гнездове большого числа погребений с ладьей казалось бы, подтверждает версию о том, что это место было крупным поселением викингов. Однако дело в том, что эти погребения – парные, причем захоронены эти пары одновременно, т. е. женщина была убита после смерти своего мужа или господина. Как отмечает норманнистка А. Стальсберг, «убийство вдовы и ее похороны с мужем скандинавская история эпохи викингов не знает» (Фомин, с. 389). При этом та же автор обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции» (там же, с. 346). По утверждению Д.А. Авдусина, в данном случае речь может идти о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой (там же, с. 345).

Вместе с тем, вся керамика Гнездовского могильника, в каких бы погребениях она не находилась, исключительно славянская. В отличие от украшений керамика, по словам Д.А. Авдусина, имеет «первостепенное значение для этнических выводов» (с. 349). Ведь доля ввозных горшков и кувшинов везде относительно невелика. Перевозить на дальние расстояние столь тяжелый и хрупкий товар – дело хлопотное, и проще производить керамику на месте.

Для другого крупного, якобы, скандинавского (по определению Т. Арне, И. Брендстеда, Ю.В. Готье) Тимиревского могильника в действительности, как показывают исследования М.В. Фехнер, только 4 % [168]Другие несколько поднимают эту долю норманнских могильников, например, профессор И.В. Дубов, до 5 %, что тоже весьма немного. Дубов оговаривается, впрочем, что, по его мнению, «этот процент вовсе не отражает реального числа бывших здесь скандинавов, для многих из которых пребывание в Тимере было временным» (ВИ, с. 25). Однако приводимые доказательства этого временного пребывания настолько условны (ряд образцов керамики, костяных гребней и т. д., то ли сделанных в Скандинавии, то ли похожих на скандинавские), что мало что меняют в приводимом соотношении.
погребальных комплексов являются скандинавскими (еще 30 % – финские, 43 % – этнически не определены).

Здесь нельзя не вернуться к рассказу о том, что торговые пути на Балтике и в Восточной Европе прокладывали не только и не столько скандинавы. Об этом говорят, наряду с лингвистическими, и нумизматические данные. Согласно им, самые древние клады восточных монет обнаруживаются на южнобалтийском Поморье (VIII в.), заселенном славянскими и славяноязычными народами. Позже подобные клады появляются на о. Готланде (начало IX в.) и лишь только в середине IX в. – в самой Швеции (Фомин, с. 116). Надо заметить, что западная граница массового распространения восточных монет проходит по р. Лабе, т. е. совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией. «Это обстоятельство, – подчеркивает Б.А. Рыбаков, – естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности» (там же, с. 117).

Несколько иного мнения, впрочем, В.И. Кулаков: «Самые ранние клады серебряных арабских монет диргемов, которые приходили из Средней Азии через будущую Русь, оседали именно в ареале пруссов. Диргемы были платой восточных купцов за янтарь, который поступал из земли пруссов (нынешняя Калининградская область). И вот все эти ранние (конца VIII – начала IX века) клады и есть свидетельства прохождения торговых путей по территории будущей Руси».

В любом случае, это уже спор вне рамок норманнской теории.

В завершении скандинавской темы нельзя не коснуться вопроса, что представляла собой государственность тех, кого норманнисты считают основателями русского государства.

Культура самих норманнов, в известной степени, была привнесена извне. Не говоря уже о серьезном кельтском влиянии на их искусство раннего, вендельского периода, нельзя не сказать о том, что их правящий слой, jarlar ранних юридических памятников Скандинавии, имеет неместное происхождение. Этот слой – сначала «благородные воины», затем предводители, князья-ярлы – ведет происхождение от легендарных герулов (herules, erilar). Это племя, набеги которого наводили ужас на всю римскую и послеримскую Европу (положивший конец Римской империи Одоакр, согласно одной из версий, был герулом) после разгрома лангобардами в начале VI в., по одним источникам, вынуждено было перебраться в полумифическую Туле, по другим – во вполне реальную Скандинавию. Там они «сконцентрировали в своей среде не только военные навыки и отношения, но и ряд новых ценностей, как духовных, так и материальных: привычку к золоту и умение его обрабатывать, знание магических рун, искусство поэзии, посвященное Одину» (Лебедев, с. 132).

Между тем, эти самые герулы, которых современные норманнисты предпочитают политкорректно именовать «разноплеменной воинской элитой» (там же, с. 131) по версиям некоторых позднесредневековых авторов (например, немец Элиас Шедий – см. Меркулов, с. 100) были славянами. Во всяком случае, сам этноним Herules нескандинавский, и имеет параллель, например, в литовском: gerulis («добрый»). Пусть подобные версии и этимологии нуждаются в очень солидном подкреплении (на фоне германоязычности личных имен герулов особенно), но, тем не менее, само их существование подтверждает шаткость позиций «норманоцентризма».

Теперь, собственно о государстве. Как свидетельствует шведский ученый С. Чернер, «в эпоху викингов, до 1000 г., в Дании, Норвегии и Швеции в действительности не существовало государства в позднесредневековом и современном смысле этого слова. По всей видимости, в это время скандинавский регион представлял собой совокупность многочисленных мелких «ландов», управляемых местными вождями». В частности, в Дании в середине IX в. было, по меньшей мере, четыре «центра влияния»: Еллинг, Хедебю, на острове Зеланд и в ныне шведском Сконе. В Швеции свои короли были в Упсале, Бирке и т. д. Готланд был полностью независим от материковой Швеции до X или даже XI в.

Мало того, пишет Л. Грот в работе «Норманны, которые строили города», скандинавы до XI, а то и до XIII в. не имели опыта строительства городов. Даже шведская торговая столица Бирка (основанная, кстати, не шведами, а купцами-фризами – A.B.) была, по оценкам скандинавских ученых, по сути, поселком, где жило от 500 до 1000 человек. В тех же редких случаях, когда настоящие города на севере все-таки возникали, они имели нескандинавское население (как в Хедебю, куда датчане в IX в. переселили купцов и ремесленников из подчиненных вендских земель).

И позже города в Скандинавии, особенно в Швеции были настолько слабо развиты, что стали объектом легкого «мирного захвата» со стороны южных соседей. Как писала доктор исторических наук A.A. Сванидзе, к XIV в. «патрициат в скандинавских городах…представлял главным образом богатые семьи немецкого происхождения». Ремесленники, торговцы и судовладельцы из ганзейских поселений, буквально оккупировали крупные городские центры Швеции и прибрали власть в муниципалитетах, где зачастую (как в Кальмаре, Висбю и т. д.) даже городские книги велись на немецком языке.

Спрашивается: могли ли скандинавы, у которых не было полноценного государства, ни развитой городской традиции, стать основателями если не полумифической «страны городов», то определенно развитой городской цивилизации на Руси?

 

Братья-славяне или «чужая» Литва?

Но если не норманны пришли с Рюриком, то кто же?

Как уже говорилось, наиболее популярная альтернативная версия, если не с Ломоносова (который все-таки путал со славянами пруссов), то с Венелина точно записывает в варяги-русь западных славян.

В ее пользу также есть немало аргументов. Это уже и перечисленные легенды о призвании Рюрика из славянской Вагрии. Это и находки археологов, показывающих присутствие в новгородских землях западнобалтийских вещей. Это и выводы лингвистов, пытающихся доказать влияние на те же новгородские диалекты славян «из заморья».

Не будем здесь анализировать все эти доказательства – их достаточно много. Многие и так, что называется, до хрипоты оспариваются: скажем, процент поморской керамики в древних слоях Новгорода и Пскова или этническая атрибу-тация т. н. «длинных курганов» в тех же краях.

Однако нельзя не обозначить несколько вопросов, ответов на которых «славянофилы» пока не дали.

Очевидная слабость «западнобалтийской версии» – ее неподтвержденность европейскими хронистами, что называется, близкими событиям на Западной Балтике IX–X вв. во временном и географическом аспектах.

Мы знаем сравнительно поздние (конца XVII – нач. XIX ст.) западные легенды о «славянском» Рюрике. Возможно, в них есть зерно исторической истины. Но его непросто отделить от «рыцарско-романтических» наслоений в духе Мармье и аллюзий с политическими событиями своего времени (сближения России и северогерманских княжеств).

Но что удивительно: молчат о династических связях западных славян с Новгородом немцы Титмар Мерзебургский, Адам Бременский, датчанин Саксон Грамматик, и другие авторы, активно интересовавшиеся славянским миром и вряд ли бы упустившие из виду историю о призвании Рюрика «из заморья», если бы это заморье было в Вагрии. Что особенно любопытно, молчали о ней и претендовавшие на это заморье поляки.

Первый поляк, упоминувший о варягах – Ян Длугош (XV в.). В своих «Хрониках славного королевства Польши» он написал о них в разрезе легенды о призвании в северную Русь Рюрика (Rurek, Rurko) с братьями (Szinyev и Trubor). Согласно большинству исследователей творчества историка, этот его пассаж – не более чем заимствование, причем искаженное, из русских летописей, других источников у этого историка не было. Видимо, и о варягах он знал только именно из этих летописей и не увидел в описании этого племени ничего близкого Польше. Хотя приписывал польское происхождение огромной части славянского мира – от основателей Киева до кашубов, сорбов, древян и жителей «некоторых морских островов» (видимо, Рюгена) – которые-де «говорят на одном – лехитском или польском языке», и с точки зрения своей логики, должен был подчеркнуть и соответствующие корни варягов.

Другой вопрос возникает при сравнении антропонимов древней Руси IX – сер. X вв. с аналогичными списками «Русью» западнобалтийской. См. табл.

Как видим, за исключением Гостомысла (антропонима, известного, впрочем лишь одной из русских летописей – Иоакимовской) и Витслава (Вислава), отдаленно созвучному Вузлеву из списка послов Игоря, с именами исторической Руси ничего общего. Именослов вендов и ободритов более позднего времени, также преимущественно славянский. Очевидно, что степень славянизации верхушки этих западнобалтийских племен (во всяком, случае, племен, окружавших остров Рюген – вильцев, ободритов, гаволян) была гораздо выше, чем Руси восточноевропейской в летописное время доминирования в ней варягов. При этом сторонники славянской теории не могут привести убедительного объяснения, почему Тугумиры и Мистевои там, вдруг стали Рюриками и Аскольдами здесь. Не говоря уже о неславянских «русских» названиях днепровских порогов, и о том, почему послы русского «хакана» в 839 г. оказались-таки «свеонами».

Вторая кандидатура на роль Руси изначальной вместо норманнов – балты. Этой кандидатуры придерживался Н.И. Костомаров, и она соответствует рассказу русских летописей об исходе Рюрика с братьями «из Прусской земли». Она же подкрепляется, как мы видели, анализом древних названий днепровских порогов и некоторых древнерусских терминов. Наконец, балтийское происхождение имеет часть имен в договорах 911-го и 944 г. и, что еще более важно, имен князей.

Это еще не все.

Небезынтересно, что значительная часть наиболее старых российских княжеских и дворянских родов, (включая Романовых, происходящих от Гланда Камбила и Пушкиных – от Ратши) выводят себя из Пруссии. Несмотря на всю условность такой традиции, ее можно считать отражением реального факта происхождения древнерусской элиты. Вряд ли можно считать случайным, что русское «благородное» сословие не начинало свою генеалогию в Скандинавии или на Рюгене.

Выше уже упоминался факт огромного количества балтийских названий рек и озер на Западе и Северо-Западе древнерусских земель. Следует отметить и то, что от этих названий, в свою очередь, было образовано немалое количество топонимов, в том числе известных. Время появления большинства из них не совсем ясны. Это же касается названия киевской крепости, приведенного в трактате «Об управлении империей»: Самбатас. Этот топоним уникален, он не встречается в других источниках – как русских, так и иностранных. Очевидно, что он не мог возникнуть ранее, чем собственно киевские укрепления (т. е., скорее всего, IX в.) и исчез, вероятно, непосредственно после времен императора Константина. Сама скорость его исчезновения говорит, возможно, о смене этнического характера населения.

У слова «Самбатас» пытались изыскать самые разные этнические корни, вплоть до весьма экзотических, но ни один из предложенных вариантов не имел сколько-нибудь удовлетворительного объяснения.

Между тем, ответ достаточно очевиден. Сама киевская крепость «Самбатас» могла принадлежать этносу, доминировавшему, согласно Константину Багрянородному, в По-днепровье и оставившему «русские» названия днепровских порогов. Названия, которые мы только что «дешифровали», как балтийские. Исходя из этого «Самбатас» можно считать производным от имени соответственно, балтийского племени самбов (сембов).

Когда-то подчиненное датскому королю, оно быстро освободилось от опеки викингов, и превратилось в самое могущественное племя Юго-восточной Прибалтики, которое могло, согласно западным хроникам, выставить фантастическое для средневековой Европы количество воинов – 40 тысяч. Логично, что представители этого племени, доминировавшего на своей родине, господствовали и на новом месте, куда пришли по всей видимости, с Аскольдом и Диром.

Сближает Древнюю Русь с балтийскими народами и фольклор. Так, Садко – имя героя новгородских былин – подозрительно похоже на антропонимы Satkus, Sadkunas, встречающиеся в литовских позднесредневековых источниках. Культ ящера в Новгороде совпадает с культом аналогичного существа, живойта, в Литве.

Наконец, за балтов антропология. Как отмечает исследователь С.Л. Санкина, «не подтвердилось сходство антропологических комплексов, характерных для ранних новгородцев и славян балтийского побережья… Западные славяне в целом отличаются от новгородцев более узкими и высокими орбитами и носом. Ранние новгородцы гораздо ближе к балтам (Санкина, с. 98; курсив наш – A.B.). Это пояснение может иметь далеко идущие последствия. Ведь по данным более раннего масштабного исследования Т.Н. Алексеевой, население основных древнерусских городов, антропологически отличаясь от сельских жителей, ближе всего стояло к новгородскому типу (Алексеева Т.Н. Этногенез…, с. 12). Иными словами, имело новгородское… и если глубже – балтское происхождение.

Итак, в споре с Погодиным и сотнями его сторонников победил все-таки Костомаров? И опять-таки сверхсложный расклад фактов периода ранней Руси не дает возможности определенно ответить на этот вопрос. Потому что опять встают другие вопросы. Например, почему, если варяги – это балты, в упомянутых списках «послов» в Византию балтийских имен меньшинство (а в списке 911 г. их и вовсе нет)? Почему, как и у скандинавов, у балтов не осталось никаких воспоминаний о призвании варягов на Русь, если, возможно, они оставили в этом событии значительный след?

Для этого требуется, как минимум, прояснить те загадки, решение которых мы до сих пор откладывали: о происхождении этнонима варяги и имен Рюрика и его братьев.

 

Тень Аттилы и янтарный путь

Версий о происхождении варягов придуманы сотни, если не тысячи.

Строго говоря, некоторые вообще не считают данную тему загадкой, указывая на свидетельства того, что варяг есть не более чем искажение более известного этнонима. Так, рассказ греческой Хроники Георгия Амартола о нападении Руси на Византию в 941 г. где росы это «дромиты» (т. е. кочевники), происходящие «от рода франков», в славянском переводе звучит как «от рода варяжска».

Однако большинство ученых и энтузиастов все-таки принимает существование племени варягов.

Соответственно мнению австрийца Герберштейна, есть немало теорий славянского происхождения этого этнонима – и не только от уже известных нам вагров. Так, ряд историков связывали этот этноним с глаголом «варяти» – приносить клятву. Дескать, при посвящении в дружину древние воины давали обет верности, используя рукавицу, которая звалась соответственно «варега», «варежка».

Тему рукавицы, только не боевой, а ремесленной, подхватил Г.И. Анохин. Он указывает, в частности, на географическое совпадение сгустка специфических гидронимов Приильменья: Веряжа, Верготь и т. д. с местами расположения древних солеварен. Ученый полагает, что новгородские рукавицы из толстой крапивной ткани «варяжи», или «вареги» использовали солевары, которые и прозвались по ним «варягами» (а уже от них, видимо, соседние места и речки). При этом какие-то их коллеги могли обитать и западнее, на славянском Поморье, близ нынешнего Колобжега, где также были известные в средневековье солеварни. Соотвественно последних могли называть в наших летописях не только варягами, но и колбягами.

Еще больше неславянских версий. Как отмечал Ю. Венелин, у кельтов-арвернов, а также в латиноязычных памятниках ранних германских государств слова Wargus, Vargi, Warganei, Warengangi означали «изгнанник» или «чужестранный разбойник» (Антинорманнизм, с. 76). Слова, в общем, действительно созвучны варягам. Но такое созвучие само по себе не объясняет, могли эти лексемы перейти в славянский, тем более, восточнославянский лексикон.

Подчас предлагаются свои варианты весьма далекие от Балтийского региона и морской тематики вообще (например, от алано-осетинского «бараг» – «вооруженный всадник»). Разнообразию этимологии способствует огромное количество созвучий слову варяг, находимых, если не задавать узких смысловых рамок; прусское woragovus – виноград, индийское varah – кабан или vairyaga – понятие индийской же религии, означающее «освобождение от страстей».

При минимуме усилий практически все эти созвучия легко оформляются в полноценные «теории». Так, «кабан» – известный тотемный символ, в т. ч. в Прибалтике, а о том, почему в средневековой Восточной Европе обнаруживаются таинственные связи с Индией и санскритом, пишутся целые научные книги (академиком Трубачевым, например). Виноград был известен в Пруссии как при крестоносцах (из него делали местные вина), так, судя по оригинальной прусской лексеме woragovus, и до них: вспомним в этой связи «виноградную страну» Винланд в Северной Америке. И т. д. В общем, для разгадки одних созвучий мало: нужна система доказательств.

Безусловно, такую систему пытались и пытаются выстроить норманнисты.

Еще в XVIII в. многие западные историки, начиная с Е Байера, искали корень слова «варяг» в скандинавском названии волка vargr, которое, по их мнению, было тотемным символом и названием одного из северных племен. Однако такого племени сыскать в анналах истории не удалось.

Современные норманнисты считают исходной формой этнонима «варяг» древнескандинавское слово vaeringi (мн. ч. vaeringjar), якобы обозначавшее на языке викингов наемную дружину и заимствованное восточными славянами не позднее середины IX в (см. Е.А. Мельникова «Варяги, варанги…, с. 159).

В Константинополе слово vaeringjar, дескать, трансформировалось на местной почве в «варангов» (греч. ßapayyoi), и стало обозначать членов дружины, служивших в раннем средневековье при императоре Византии.

Время возникновения этой дружины не очень ясно. Как считается, «корпус варангов» в качестве императорской гвардии появился и заменил существовавший до того отряд армянских телохранителей где-то в середине – второй половине X в. Но первое надежное упоминание в самих византийских хрониках о варангах содержится лишь под 1034 г., под которым Иоанн Скилица (вт. половина XI – нач. XII вв.) отметил зимовку ßapayyoi в Малой Азии. Об этой дружине повествуют и северные источники.

Так, по сообщению Лаксдельской саги (рассказывающей о событиях XI в.; http://www.arkona.swarog.ru/index42. php-_ftn3#_ftn3): «Когда Болле провёл одну зиму в Дании, он решил отправиться в более отдаленные страны, и не прежде остановился в своем путешествии, нем прибыл в Миклагард; он провел там короткое время, как вступил в общество верингов».

При этом указывается, что варяги на Руси и варанги в Констатинополе представляли собой одно и то же норманнское сообщество. В подтверждение этого предположения, приводят, в частности, Гейдарвига-сагу, согласно которой норманны-веринги служили правителям Гардарики: «Он [Вига-Барди] не оставил своего пути, пока не прибыл в Гардарики, и сделался там наемником, и был там с верингами, и все норманны высоко чтили его и вошли с ним в дружбу».

Сторонники классического норманнизма считают, что появление в Византии «варангов» связано с событиями 980 г., когда, согласно русским летописям, Владимир, отправил из Киева в Византию часть грозивших бунтом наемников-варягов (по этой версии – норманнов)

Между тем, сами северные источники ставят эту версию под сомнение. У нас нет предания, чтоб кто-нибудь из норманнов служил в Миклагарде прежде Болле, сына Болле», – сообщает та же Лаксдельская сага (согласно ей, Болле прибыл в Константинополь не ранее 1020 г. и вступил в уже существующую дружину верингов). Пусть даже по некоторым трактовкам саг это утверждение корректируется: якобы несколько ранее Болле, вскоре после 989 г. (но не 980 г.) в дружину «верингов в Миклагарде» вступил Кольскегг, а затем Гест Торхалльссон и еще пара известных по сагам личностей. Но даже если эта поправка верна, очевидно, что и в начале, и в середине XI ст. северяне в этом подразделении были редким исключением, ничуть не влиявшим на общий этнический характер дружины.

А.Г. Кузьмин вслед за В.Г. Васильевским считает, что норманны и варанги в сагах различаются, например в саге о Вига-Стире отдельно «веринги и норманны». А иногда и противопоставляются, причем в одном эпизоде «северные поэты с видимым удовольствием сообщают о гибели большого числа варангов» (А.Г. Кузьмин. Начало, с. 226). Противопоставление неудивительно: в 1055 г. варанги (вместе с руссами) защищали Отранто от норманнов. И позже (1082 г.) эти самые норманны в лице своего хрониста Готфрида Малатерра не только не заметили в рядах варангов соплеменников, но подчеркнули, что это «англы, которые называются варангами». Под 1122 г. Иоанн Киннам поясняет, что «варанги это Британский народ, издревле служащий императорам греческим», а автор XV в. Кодин отмечает, что в его время «отечественный язык» варангов – английский.

Впрочем, византиец Кедрин со ссылкой на Иоанна Скилицу (вт. половина XI – нач. XII вв.) отметил, что «варанги, по происхождению кельты (Celtoi), служащие по найму у греков» (под кельтами, очевидно, имелись ввиду шотландцы и прочие «коренные» жители Британских островов – A.B.) Наконец, Саксон Грамматик в 1103 г. описывая визит датского короля Эрика I в Константинополь, называет варангов его единоплеменниками. Таким образом, этнический состав варангов постоянно менялся, и скандинавы – точнее датчане – стали заметным элементом среди них лишь в начале XII в.

Итак, дружина варангов возникла в Византии без участия норманнов и, стало быть, не обязана им своим названием. Кому именно – другой вопрос, вариантов ответов на который много. Так, по Фасмеру, varangys некогда означало телохранителя, воина из наемной стражи на латыни. Но главным этноопределяющим признаком, вероятно, может быть основной вид оружия императорских гвардейцев. Ведь византийские источники, например, Никита Хониат (XII в.), постоянно называют варангов «носящими секиры». Но в любом случае, можно ли тогда отождествлять константинопольских варангов с новгородскими варягами, которые появились за сто с лишним лет и за многие сотни верст от первых?

Упоминание Гейдарвига-саги о «верингах» в Гардарики можно считать лишь достаточно условным подтверждением тому, поскольку Гардарики, как мы уже выяснили, понятие географически условное, и срок в три сотни лет, прошедших со времен похождений Вига-Барди до записи преданий о них (в далекой Исландии) эту условность только подчеркнул (вследствие чего В.Г. Васильевский и ряд других ученых авторитов считали, что на самом деле сага повествовала о норманнах-варангах в Византии либо возвращавшихся из Византии на север после отбытия службы в корпусе варангов).

В любом случае, связь между варангами и варягами, во всяком случае, связь этнономическая, представляется довольно натянутой. Варяги русских летописей уже в середине IX в. – мощный, воинственный народ с государственными задатками. И, кстати, ни в летописях, ни по данным археологии русская дружинная элита не отличалась особой любовью к секирам, которая так ярко характеризует византийских варангов.

Но если нет связи между наименованием византийских охранников и этнонимом варяги, то может быть, есть связь между этим этнонимом и пресловутым северным vaeringi?

Ее неоднократно пытались установить. Наиболее конкретным доказательством норманской версии кажется существование гидронимической пары на севере Норвегии: норв. Varangerfjord, он же саамс. Варьяг-вуода. Ясно же, – говорят ученые авторитеты, – древние новгородцы, добравшись до здешних мест, перевели «Варангер» привычным им словом «варяг», которое, в свою очередь, заимствовали саамы.

Однако даже упертые норманнисты, которые любят указывать на этот название как доказательство существования в Скандинавии племени или дружины Varang-варягов не понимают, почему такое название обнаружилось на полуострове только в одном месте, причем наиболее удаленном от реконстрируемой норманнистами отчизны этих варягов в Средней Швеции. При этом появилось явно позже периода варягов (реальных или мнимых) – ни первооткрыватель здешних мест норвежец Оттер, ни его ближайшие последователи не упоминают здесь ни каких Varang, ни связанных с ними названий.

На деле же Varangerfjord не имеет никакого отношения к «варягам», также как и допустим, река Варенга Яха в нынешнем Ямало-Ненецком АО, или Вареньга под Холмогорами. Все это лишь созвучия с этнонимом на сугубо уральской лингвистической почве. Скажем, фьорд обязан именем примыкающему к нему полуострову Varanger. А этот топоним, в свою очередь – искаженное местное саамское название Варьяг Нярк («нярк» – это мыс, выступ). Именно так, а не наоборот, поскольку названия мыса и залива образуют единый лингвистический комплекс с именем впадающей в Варьяг-вуода реки Воръемы. А это уж точно саамский гидроним.

Достаточно заглянуть в краеведческую литературу (для примера, в книгу A.A. Минкина «Топонимы Мурмана») и обнаружить не только массу схожих местных названий и логичное объяснение их происхождения: например, «варрь» – «гора» или «воарье» – «север». «Северная» – как нельзя лучше подходит и для Варьяг-вуода с рекой Ворьемой («северной»?) и Варьяг Нярка, рядом с которым расположен самый северный мыс континентальной Европы Нордкин.

Тем не менее, нельзя не признать что лингвистическая пара варяг-варанг, похоже, действительно существовала. О ней можно судить по мусульманским источникам. Так, ал-Бируни еще в первой половине XI в. упомянул, что на севере, близ земли славян, существует залив, называемый по имени одного из проживающих там народов морем Варанк. Современник ученого перса Шамс-ад-дин Димешки добавлял любопытную этнографическую подробность: «Здесь есть большой залив, который называется морем варенгов. А варенги суть непонятно говорящий народ… Они славяне славян».

В свою очередь, у персидского географа XIV в. Касвини указанный этноним приобретает другую огласовку. В частности, ученый описал «Галатское», или Варяжское (Вара-иг) море, на восток от которого помещались «земли Блид, Бдрия, Буде и часть Вараиг». Эти описания примерно соответствуют ПВА, согласно которой владения варягов тянулись с востока через все Балтийское море вплоть до земли англов в Ютландии или даже в Англии.

Т.е., где-то на берегах Балтики жил народ, который назывался то варенгами, то вараиг, варягами. В этой связи нельзя не обратить внимание на существование в море близ Средней Швеции островка Väringö. Итак, все-таки этот народ скандинавы?

Опять-таки не будем спешить. Во-первых, фонетический переход «варяг-варенг» сам по себе не говорит о чьем-либо «скандинавстве». И кстати, этот переход мог совершиться именно в таком направлении, а не наоборот. Дополнительное «н» могло появиться под влиянием немецкого языка (именно так балтийское местечко Нерийя стала Нерингой) или литовского с его суффиксом – ingas – аналога слав. истый [179]Ср. также лит. jungas – слав. иго.
. Наконец, польский язык дает нам прекрасный пример т. н. назализации (приобретения носового звучания), поскольку в нем славянское название паннонской страны Угрия, Wogria стало Węgry, где «е» «с носом» повлияло на литовское Vengras и русское Венгрия с уже полноценным «ен». И, соответственно, существование местечка Waręgowice (т. е. Варенговице) в Северной Польше лишний раз показывает, что дополнительное «н» у слова «варяг» могло появиться первоначально именно на западнославянской почве.

Во-вторых, единственное четкое этническое определение данного народа – славяне славян – никак не подходит к норманнам. Строго говоря, в скандинавских краях, пожалуй, только один этноним созвучен варингам (и то относительно) – это самоназвание жителей Фарерских островов feroyingur, – аг. Очевидно, что от Фарер до Балтики далековато, чтобы решать в этом ключе проблему происхождения варягов. Что касается vaeringjar, то этот термин не этнический и производить от него имя народа можно не с большим основанием, чем от других слов с корнями, близкими к паре варинг-веринг. А их много. Так, как мы видели, по Фасмеру, на латыни varangys некогда означало телохранителя. Французское varangue означает веранду, литовское varingas – «содержащий медь», а одна из героинь древнеиндийского эпоса носит имя Варанги. И разве хуже скандинавской, например, этимология верингов от западнославянского (древанского; ftn4warang) – меч?

Янтарное ожерелье из Трусо

Поэтому ориентироваться только на созвучия бессмысленно. Нужны дополнительные определяющие признаки, например, поиск этнонима «веринг» в исторических источниках.

Их вроде бы находили. Например, секретарь археологического общества Лондона Томас У. Шор был убежден, что эти поиски неизбежно приведут к славянам-варинам (жившим по реке Варнов недалеко от ободритов). Дескать, воины этого племени волей-неволей вынуждены были принимать участие в морских набегах соседей– англов, а потом и данов. Именно у англов, согласно их обычаю придавать этносам дополнительный формант – ingas варины получили имя Warings. Уже потом, когда эти Warings вместе с англами, шотландцами и др. попали в константинопольскую гвардию, то дали и имя этому подразделению – в чуть искаженном виде варангов (см. Shore, pp. 4–5, 36, 47).

По этим же славянам, «точечно» обосновавшимся в Англии, получили названия гидро– и топонимы Varingvic, Waringford и Weringehorda, а во Фризии – Wieringasata, в этих же местах появились личные имена Waring, Warenga, Wiering.

Этнонимия еще более запутывается: варяги, варанги, веринги, наконец, вэринги. И география тоже: если не Константинополь, то Балтийское море или даже Северное.

Впрочем, о географической локализации варягов есть более четкие сведения.

Во всяком случае, Касвини, по крайней мере часть их определенно располагает к востоку от этого моря. Нельзя не обратить внимание на летописное сообщение о варягах, в 1201 г. пришедших в Новгород «горою», т. е. сушей, – явно не с островов и явно не с удаленных берегов Балтики. В некоторых редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» в 1380 г. литовский Великий князь, чтобы идти на помощь Мамаю, «совокупи литвы много и варяг, и жемоти» (Фомин, с. 370). То есть, неведомый народ упоминается в одном этно-, а возможно и географическом контексте с «Литвой» и «Жемайтией». Возможно (хотя есть и другие этимологии), именно следы этих варягов остались в названиях залива Верга в Эстонии, местечка Варгенава у основания Куршской косы, находившейся в раннем средневековье чуть в глубине территории Пруссии области Варгия и топонима Варежин в Литве.

Загадочное определение Шамс-ад-дин Димешки: варенги – «славяне славян», очевидно, означает, что ученый мусульманин воспроизвел услышанное им или взятое из другого трактата наименование племени, которое воспроизводилось как «сакалиба», но при этом принадлежало к большому роду, также известному на Востоке как «сакалиба». Учитывая пассаж о «непонятно говорящем народе» (о славянах, которых на Востоке хорошо знали, такое вряд ли бы написали) это, наверное, не новгородские словене или польские словинцы. Предположим, что это одно из главных тогда балтийских племен (для восточных авторов вряд ли отличимых от славян) – скаловы, в земле которых, как мы помним, было немало топо– и гидронимов с корнем – рус.

Если же дословно интерпретировать текст ПВА, о варягах, сидящих к востоку до неопределенного «предела Симова» и на западе до «земли Агняньски и Волошски» (но не до свеев и урман-норвежцев, которых летописец тоже упоминает) то следы неведомого племени необходимо искать на востоке, юго-востоке и/или еще и на островах Балтики.

Кто же обитал в указанных местах в IX в.: скандинавы, славяне, или может быть, кельты?

Скандинавский след в Восточной и особенно Юго-восточной Прибалтике весьма отчетлив. Еще в начале новой эры, как упоминалось, регион подвергся мощной экспансии северных племен – готов, герулов, ругов и др. При этом даже после ухода большей части пришельцев дальше на юг, в регионе оставалось значительное северогерманское население, о чем свидетельствуют данные археологии и топонимики. Новая волна скандинавов выплеснулась на эту часть Прибалтики в VIII–IX вв., когда туда устремились дружины викингов.

Некоторые саги упоминают и, якобы, имевшие место во время этих «славных походов» завоевания викингов. Снорри Стурлусон передает предание о том, что живший во второй половине VII в. Ивар Широкие Объятья также «завладел… всем Аустррики» (Королевские саги 1. С. 51, 55). Тот же хроникер, воспроизводит и речь, сказанную на тинге 1018 г. в Упсале знатным шведом Торгниром, который говорил: «Мой дед по отцу помнил Эйрика Эмундарсона, конунга Упсалы, и говорил о нем, что пока он мог, он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны, и покорил Финнланд и Кирьялаланд, Эйстланд и Курланд и много [земель] в Аустрлёнд. И можно видеть те земляные укрепления и другие великие постройки, которые он возвел…» (Королевские саги 2. С. 61–62, 73).

В этих рассказах много преувеличений или позднейших искажений. Скандинавская экспансия в регион была гораздо менее активной, чем в Западную Европу. Археологи не нашли, во всяком случае, в Финляндии, Карелии и Эстонии никаких следов «великих построек», а языковеды – лингвистических и др. следов массированного присутствия норманнов на столь обширных территориях. Молчат о подобных завоеваниях – фактически, в масштабах всей Балтики – и западноевропейские хронисты, в т. ч. упомянутый Адам Бременский, указавший, что скандинавам окраинные районы Балтики незнакомы.

Даже убежденные норманнисты признают лишь возможные «островки» скандинавского расселения в современных Эстонии и большей части Латвии и факт периодического наложения дани на окрестное население, которые, однако, нельзя рассматривать «как их включение в состав древнешведского государства, ибо в середине IX в. его не существовало (Т.Н. Джаксон).

Дальше к юго-западу скандинавское присутствие было несколько более заметным. Немецкие хроники, а также английский путешественник Вульфстан упоминают о нескольких городах, основанных викингами в землях куршей и эстиев: Зеебург, Апулия, Трусо и т. д. Некоторые из них, а также неизвестные средневековым авторам, в настоящее время раскопаны.

В частности, город на месте нынешнего Гробина близ Лиепаи (Латвия) при реке Аланде когда-то по значимости мало уступал крупнейшим центрам Балтики – Хедебю и Бирке. Расположенные рядом обширные кладбища VIII–IX вв. содержат захоронения как воинов – выходцев из Центральной Швеции (с оружием, сверху насыпан курган), так и торговцев-выходцев с Готланда. Возможно, это тот самый город, который немецкие источники называли Себургом (Зеебургом), опорным пунктом скандинавов в борьбе с куршами.

В 40 километрах к юго-востоку, на северо-западе Литвы на реке Барте, близ нынешнего поселка Скуодас, располагался другой крупный город – Апуоле (Апулия), при раскопках которого найдены захоронения живших там скандинавов, преимущественно готландцев. Кроме того, у остатков крепостных стен обнаружено множество наконечников стрел, возможно, выпущеных шведским войском, которое по «Саге об Олаве», пыталось выбить из города засевших там куршей.

Примерно в 150 километрах на юг по побережью в IX–X вв. находился Кауп-Вискаутен, скандинавский военно-торговый центр, получавший свою долю прибыли с товаров, доставлявшихся в эту часть Балтики из Причерноморья. Еще дальше по побережью, к югу от современного польского города Эльблонг, помещался основанный на рубеже VII–VIII веков город, который мореплаватель Вульфстан назвал Трусо. Население этого центра было многонациональным: пруссы, готландцы, занимавшиеся торговлей и западные славяне-гончары, причем это население активно смешивалось (много женщин с Готланда, например, выходило замуж за балтов). В конце IX века Трусо уничтожается набегами викингов.

Многочисленные поселения скандинавов на рубеже VIII–IX вв. возникли и в землях поморских славян: близ Свелюбья, у нынешнего Менцлина в устье реке Пене, в Ральсвике на острове Рюген, в низовье реки Варнов и близ Старграда-Ольденбурга. Рассказ о колонии норманнов в земле вендов (предположительно, в Волине) содержит «Сага о Иомсвикингах».

Таким образом, зерно истины в историях саг о походах на восток есть, и она отражена в ряде ученых исследований. В конце VIII в. Скандинавия, это «горнило народов» древности, переживает новый всплеск эмиграции населения, как военной, так и мирной. Как считал А.Н. Гумилев, имел место очередной «пассионарный толчок». По утверждению Э. Нюллена, причина была, скорее всего, прозаичнее: демографический рост, «который под воздействием благоприятных экологических факторов, может быть, улучшения климата, около 800 г. достиг значительных размеров». Оборотной стороной этого роста, считает ученый, стали возникшие экономические трудности, вынуждавшие к переселению в другие страны.

Однако этническая история Прибалтики в указанное время отнюдь не ограничивалась «скандинавским фактором». На протяжении длительного периода после V в. н. э., когда в основной части Европы Великое переселение народов уже закончилось, этот регион продолжал переживать самые разнообразные миграционные процессы. На мощный приток населения в Прибалтику с юга указывали еще средневековые авторы. Адам Бременский (XI в.) упоминает на восточном берегу Балтики рядом с тюрками (Turci) и русами (Ruzzos) алан, «которые сами себя называли Wizzi». Прусский летописец епископ Христиан и комментатор его хроники Лука Давид писали о южно-балтийских роксоланах как соседях и врагах пруссов, причем, добавляли авторы «почитают этих роксолан не за готов, а за руссов (Reussen)». Ломоносов в своей «Древней российской истории» пересказывает прусского этнографа М. Претория (Pratorius): «Алане были смешаны с курляндцами… А как сей народ на помянутом месте размножился, произошли великие споры. Для прекращения оных выбран королем Видевит, или Вейдеву-тизалан». (см. Галкина Е.С.).

Отзвуки этих миграций, вероятно, присутствуют и у Саксона Грамматика, который описал войны датчан с «хуннами», выступавших союзниками «рутенов».

Антропологи тоже говорили о возможности подобных миграций на север. Так, академик H.H. Чебоксаров считал, что «часть населения Восточной Прибалтики до сих пор сохранила причерноморский облик». Суммируя указанные данные, А.Г. Кузьмин писал, что речь, по-видимому, идет о миграциях IX в., когда часть алан, носителей салтовской культуры Подонья, мигрировала после разгрома этой культуры кочевниками на север, к берегам Балтики. Он считал, что основной центр этих мигрантов располагался на острове Эзель (Сааремаа) и именно он был тем самым «островом русов», о котором так часто писали восточные авторы и который саги знали как «Холмгард».

О присутствии на Балтике в раннем средневековье этнических импульсов с юга говорят работы археологов, особенно калининградца В.И. Кулакова. По его словам, «непосредственной прелюдией» к процессам интенсивных межэтнических контактов в регионе «стали заключительные аккорды гуннских войн. Они заметно резонировали на берегах Балтики, куда мощной волной хлынули отряды былых соратников Аттилы, потерпев в 451–455 годах поражение в битве на реке Недао».

Еще Вульфстан в IX в. отмечал сохранение на «эстском» берегу, т. е. восточнее Вислы «гуннских» обычаев (употребление знатью кобыльего молока, устроение конных скачек после поминального обряда и т. д.). Позднейшие исследования подтверждили эти наблюдения. Археологи находят в Пруссии множество свидетельств «степного» влияния: это и распространение псалий с зооморфными навершиями, это и пышные шаровары со складками в духе прусской и аварской традиций костюма рубежа VII–VIII вв., представленным на «Кольце из Штробьенен» (Кулаков В.И. История…, с. 133). Преимущественно, это влияние шло не непосредственно из Причерноморья, а из района среднего и нижнего Подунавья, бывших в VI–VIII вв. центром мощного Аварского каганата.

Аттила, с фрески Э. Делакруа

В свою очередь, контакты славян, балтов и скандинавов не были игрой в одни ворота в смысле набегов и инфильтрации северян в верхушку родовых коллективов и «протокоролевств» от Поморья до Эстонии. Шла и обратная тенденция, собственно, начавшаяся еще в эпоху господства готов на Балтике: по подсчетам литовских историков, многие из легендарных королей готов, герулов и других германцев, известных по Иордану и другим источникам, носят имена скорее балтские, нежели германские. Это может быть сильное преувеличение, но во всяком случае имя Galind (от одноименного балтского этнонима) было широко распространено у вестготов – даже столетия спустя после ухода из Прибалтики (см. Балто-славянские…, с. 133).

Аварские мотивы в балтийском искусстве.

Кольцо из Штробьенен (Пруссия, VIII в.)

При этом на островах Борнхольм и Готланд происходила, как выразился В.И. Кулаков (с. 137), «этническая диффузия» скандинавов и населения Пруссии. В частности, на островах Западной и Центральной Балтики жители в V–VI вв. «активно перенимают прусские обычаи (захоронение коня, структура и детали женского убора….», западнобалтские арбатолевидные фибулы и поясные накладки с прорезным геометрическим орнаментом показывают «многонациональный состав островитян» (Кулаков, с. 131). Это влияние существовало вплоть до XI в., когда в рисунках на надгробиях Готланда обильно изображались такие детали одежды умерших, как например, вышеуказанные «прусско-аварские» шаровары со складками.

По-видимому, аналогичные этнические импульсы достигали и отдаленных уголков славянского Поморья. «Возможно, – пишет в своей диссертации историк A.A. Молчанова, – традиция использования каменных сооружений, получившая к IX в. широкое распространение на (славянском – A.B.) побережье Балтики, в какой-то мере связана с балтами. Косвенно на это указывают данные топонимики. Многие топонимы острова Рюген и прилегающих территорий, с которых началось распространения «каменной традиции» в западнославянских землях, – балтского происхождения, и указывает на присутствие в это время балтского населения». В.Н. Топоров указывает: «Сам факт нахождения прусской топонимики (и антропонимики) к западу от Вислы теперь уже не вызывает сомнения… балтийский элемент (или точнее, «балтообразный») представлен и на существенно более западных территориях южного побережья Балтийского моря до Шлезвига и Голштинии» (БСИсс-я). Среди этих топо– и гидронимов, в частности, такие известные, как Гданьск, Моттлау, Пирсна, Парсента и т. д.

Славяне тоже не были пассивной стороной в этом процессе «этнической диффузии». Мы уже упоминали о присутствии значительной доли славянских находок в шведской Бирке. В свою очередь, датский археолог И. Ульриксен пишет о наличии десятков славянских топонимов в юго-восточной, островной части Дании, и о присутствии славянской керамики X–XII вв. во многих частях этой страны, что предполагает там «массовое присутствие славян» (Across…, р. 240–241).

С другой стороны, мы знаем, что западнославянские имена активно проникают в балтскую среду (напр., в прусском списке Р. Траутманна: Boguslaus, Miroslaw,Wocizlaw и т. д.). Западные балты-гончары подражают славянской по происхождению фельдбергской, а затем фрезендорфской керамике. Наконец, нельзя не отметить скреплявшие разные народы Балтики династические связи: из саг мы знаем о браках знатных скандинавов с вендами. Так, согласно «Саге о Иомсвикингах» три дочери правившего в конце X в. князя Бурицлейфа (Бурислава?) оказались замужем за норманнами: Астрида за Сигвальдом, Гуннильда – за Свеном, Яра – за Олафом, будущим королем Норвегии. Такие же связи, вероятно, возникали и между славянами и балтами: так 28-й, согласно генеалогии мекленбургских историков Латома и Хемница, князь вендов и ободритов Витслав (или Вильцан, правил в 790-е гг.), «женился на дочери князя Руси и Литвы». И сын от этого брака, Годлейб (или Гутслав) стал отцом Рерика, в котором видится Рюрик Новгородский.

Эти факты, в т. ч. архелогические, заставляют по-новому взглянуть и на самый, пожалуй, сильный аргумент норманнизма, связанный с вышеупомянутыми послами «русов», перенаправленными византийским императором к Людовику Благочестивому в 839 г. Как сообщают Вертинские анналы, «очень тщательно исследовав причину их прихода, император узнал, что они (послы – A.B.) из народа свеонов [gentis esse Sueonorum]. Хотя ряд историков пытался и пытается истолковать Sueonorum в самых разных этнических ключах, у нас нет оснований не доверять франкскому владыке.

За два года до описываемых событий его владения подверглись нашествию этих самых северян и, вероятно, Людовик знал их достаточно хорошо. При этом был настолько обеспокоен подозрениями, что послы в действительности скорее разведчики нового набега, что приказал «удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть». Вместе с тем сам факт, что понадобилось тщательное расследование для изобличения русов как «свеонов», показывает, что это были не совсем «шведы».

Это предположение подкрепляется тем, что, согласно источникам, на которые ссылается Адам Бременский, свеонами (как и данами) в его время считались те, кто населял северное побережье Балтики и «все прилегающие к нему острова» (IV, с. 116, 12) вплоть до находившегося где-то у Финского залива Края женщин (там же, 14). Что считать этими северными островами – вопрос непростой: однозначно Готланд, Эланд и Борнхольм, и, вероятно, другие территории, в действительности – части материка. Сам Адам в цитированном отрывке указывает, например, на находившийся под властью свеонов «остров» Курланд (Курляндию) и располагавшийся «вблизи Края женщин, немного выше города свеонов Бирки» «остров» Эстланд (Эстония) (там же, с. 16, 17). Кстати, Самбию многие средневековые авторы также не считали частью материка.

Таким образом, получается, «свеонами» в представлении хронистов могли быть жители не только Скандинавии, но и островов Балтики, и даже его противоположного от Швеции берега. В этническом плане – с учетом данных археологии, это и скандинавы и пруссы (точнее, население позднейшей Пруссии), которые активно заселяли Готланд и Борнхольм – коренные области этих самых «свеонов», а может быть, эсты и кто-то еще.

Тогорвый путь Самбия – Вирумаа, по В.И. Кулакову

Да, скажет читатель, довольно занятная этническая мешанина, но причем здесь происхождение варягов?

В этой связи еще раз откроем работы археологов. Они показывают, что эта полумирная-полувоенная этническая диффузия причудливым образом сопровождала и дополняла картину взаимных завоеваний и набегов скандинавов, славян, балтов (особенно куршей, этих «викингов Балтики»), финнско-саамских племен и прочих обитателей региона. И естественно, была неотделима от торговли. Большой фактический материал по этой теме собрал упомянутый исследователь В.И. Кулаков.

По его утверждению, в частности, племена Юго-Восточной Балтики в начале новой эры установили два основных торговых маршрута.

Инициаторами одного из них были германцы – как осевшие со II в. н. э. на Самбии, так и продвинувшиеся далее на юг готы и гепиды. Помимо торговли янтарем на запад (через Борнхольм), они освоили новый путь, с Янтарного берега по рекам Висле, Западному Бугу и Днепру к торговым городам Крыма и Боспора. Это, по утверждению В.И. Кулакова, был прообраз пути «из варяг в греки». Здесь основным объектом торговли, и возможно, эквивалентом нормы стоимости (квазиденьги), также выступало «золото Балтики» – янтарь.

По другому маршруту сбывалась продукция бронзолитейных мастерских Пруссии. Сначала он завершался в нижнем течении реки Даугавы, а в последующем продолжился по рекам на северо-восток, вплоть до восточного берега Чудского озера и северного побережья Эстонии («путь Самбия – Вирумаа»).

Со второй половины V века его истоки контролировала возникшая на Самбии и на берегу Вислинского залива полиэтничная дружина видивариев. Следы обменных контактов на всем «пути Самбия – Вирумаа» – находки нескольких категорий однотипных изделий, характеризующих интернациональную «дружинную моду»: фибулы с кольцевой гарнитурой или со звёздчатой ножкой арбалетовидные «звериноголовые» фибулы, серебряные гривны с заходящими концами, которые изготавливались в разных концах Юго-восточной Прибалтики, хотя зачастую (особенно для гривен) прототипом является скандинавский тип украшений. По-видимому, они были символом власти. Аналогичную функцию выполняли у пруссов в погребениях вождей гладкие и тордированные гривны и браслеты из драгоценных металлов, генетически связанные с аналогичными по виду и социальному смыслу артефактами гуннского круга древностей и кочевников VI–VII веков.

Скопления подобных находок четко расположены через равные расстояния (50–60 км) участков речного пути. По предположению В.И. Кулакова, в этих точках располагались группы разноэтнических дружин, контролировавших балтийский речной путь и обеспечивавших его бесперебойную деятельность (организация локальных торжищ и мест ночлега, снабжение купцов провиантом и починка ладей), а также безопасность купеческих караванов. С последних, естественно, взималась дань.

По некоторым отдельным находкам серебряных гривен, вероятных знаков вождей дружин, вдоль побережья юго-восточной Балтии, предполагается и существование также морского пути, который охранялся вождями нескольких воинских отрядов, распределившихся через промежутки в дневной переход парусной ладьи для обеспечения стоянок торговых судов или противодействия морским разбойникам.

Судя по поздним находкам (свитых из бронзовых дротов спиральных гривен), значительная часть этого торгового пути, между Самбией и островом Сааремаа, функционировала до XIII – начала XIV вв.

Однако историю и географию балтийского торгового пути В.И. Кулаков на этом не заканчивает. По его мнению, находки в древностях верхнего и среднего Поволжья VII–VIII веков янтарных изделий и гривен, прототипы которых имеют балтское происхождение, свидетельствуют о том, что этот торговый маршрут мог быть продолжен через Неву и Ладожское озеро и далее на юго-восток. Только везли по нему уже не самбийскую бронзу, а основной товар Балтики – янтарь. Более того, именно выходцы из Самбии (в представлении В.И. Кулакова – балты) и проложили уже классический путь «из варяг в греки». Собственно Русь, по мнению археолога, возникла первоначально как сеть укрепленных пунктов и факторий – гарант стабильности на этом пути. Потом этот гарант превращается в государство, поскольку торговцы и воины поняли, что кроме торговых операций можно заниматься и сбором дани с местного восточнославянского населения.

В этническом характере этой изначальной Руси В.И. Кулаков не сомневается: «начало этому (протогосударству Русь – A.B.) положили прусские (балтские) купцы». В частности, следами пребывания балтов на северо-востоке являются раскопанные в 1940 году девять погребений в Старой Ладоге, которые по деталям погребального обряда (остатки проведенного на стороне трупосожжения, рассеянные в могиле среди обожжённой земли) и по инвентарю (керамика и украшения) находят достаточно убедительные аналогии в прусских древностях конца VII века.

В дальнейшем этнический характер этой «военно-торговой корпорации Русь» расширился: «Потом подключились западные славяне и скандинавы с Готланда (ныне – Южная Швеция), а потом все больше и больше скандинавов – датчан и норвежцев – стали в этом участвовать», – так описывал свое видение этого процесса Кулаков в интервью изданию «Известия науки» в 2003 г.

Таким образом, калининградский археолог в целом подтверждает гипотезу петербургского профессора Костомарова: варяги и русь изначально были балтами. Однако, как мы видели, при всей убедительности балтийская гипотеза содержит ряд существенных изъянов.

В данном случае В.И. Кулаков своим фактическим материалом дает основания увидеть в этой поддерживаемой им гипотезе еще одну нестыковку. В своих трудах он доказывает, что у истоков указанного торгового маршрута стояла обосновавшаяся на Самбии и в низовьях Вислы, полиэтничная дружина, которую Иордан называл видивариями. В свою очередь, ее основу оставили воины разноязычных племен, участвовавшие в междоусобной войне, разразившейся на среднем Дунае после распада гуннской державы Аттилы. По Кулакову, эта дружинная полиэтничная организация просуществовала на Балтике минимум до VIII в. включительно.

Спрашивается: на каком, собственно, языке могли общаться члены этой полиэтничной дружины? Вытекающий из трудов археолога ответ, что этим языком был один из германских, а затем балтско-прусский, представляется весьма спорным. Инфильтрация балтов к западу от Немана была процессом долгим, о чем свидетельствует длительное отсутствие в источниках названий балтских племен. В частности, этноним пруссы («прецун») впервые появляется в письменных источниках только в IX в., в Мюнхенском кодексе «Nomina diversarum provinciarum et urbium». Представить, что балтско-прусский язык, по крайней мере, на начальном этапе мог объединить пришедших с юга разноплеменных гуннов, германцев, авар, а возможно, «роксалан» Претория, славян и т. д. – сложно. Что немаловажно, проблематичны в балтском свете поиски ответа на вопрос, который мы отложили в предыдущей главе: об именах трех летописных братьев, призванных на Русь в 862 г.

Если отбросить мнение части историков, утверждающих, что вся история о трех братьях, основателях государства – не более чем легенда, абсолютно идентичная сказаниям, бытовавшим в разных уголках Европы и поиск в ней реальной основы беспреспективен, то трактовка имен этих братьев – своего рода лакмусова бумажка, определяющей принадлежность исследователя к норманнизму или протиположному лагерю.

Что касается Рюрика, то скандинавоманы твердо убеждены: это норманн Hraerikr, или Hroerkr. Другого мнения А.Е Кузьмин с рядом последователей, считавших, что Рюрик – отражение кельтского гидро– (возможно, от реки Рур) или этнонима (племени руариев), т. е. он был ославяненным кельтом. До сих пор популярной является версия, выдвинутая еще в середине XIX в. П. Шафариком, обратившим внимание на близость летописного имени и славянского названия одного из видов сокола – рарог, а также города Рерик, существовавшего в земле славян-ободритов.

В подтверждение каждой версии есть немало аргументов. Мало того, норманнисты утверждают, что деяния легендарного русского князя нашли серьезное отражение в достоверных североевропейских хрониках, где он-де известен как Рорик Фрисландский (Ютландский). Он-де привел с собой на берега Волхова варягов – классических vaering названных так по упомянутому району Wieringasata во Фрисландии. Возможно, они же назывались руссами, т. к. хронист XII века Гельмольд писал про «фризов, которые называются рустры».

В свою очередь, «пернатая» версия антинорманнистов подкрепляется наличием «княжеских» символов Рюриковичей, например, на ряде монет, похожих на изображение атакующей птицы (сокола?). Якобы этноним «варяги» пошел именно от этого священного сокола, культ которого на берега Балтики попал из Ирана (птица Варг – одно из воплощений многоликого божества Веретрагны).

Однако у каждой из этих теорий есть и слабые места. Так, производство антропонима легендарного князя из скандинавского имени вызывает возражения в среде самих норманнистов: «Скандинавское имя Hroerikr дало бы славянскую форму Рорик, в то время как Рюрик созвучно веппским и вообще прибалтийским именам» (X. Станг). Что касается Рорика Фрисландского, то его тождество с летописным Рюриком не подтверждается Ксантенскими анналами и другими осведомленными о деяниях последнего западными источниками. Рорик (ок. 800–882?) родственник изгнанного датского короля Харальда Клака, прославился многочисленными войнами то за Фрисландию, то за Данию. Бывал он и в землях вендов и еще где-то «на востоке» (в Аустрвег), но ни о каком участии его в государственном строительстве в тех землях хроники не знают. Между тем, как уже не раз отмечалось, факт участия викингов в основании такой грандиозной державы, как Новгородско-Киевская Русь – если они действительно в этом участвовали – просто не мог пройти не оставить следа в североевропейских анналах.

Если исходить из буквального описания событий 862 г. в ПВА, то версия с Рориком содержит и еще один серьезный изьян. Средний срок жизни европейских правителей в раннем средневековье мало отличался от жизненного пути их подданных, составляя 35–37 лет. Т. е. по представлениям того времени к моменту обращения новгородцев к варягам Рорик (которому было за 60) – не просто глубокий старик, но человек, дышавший на ладан. Призывать его «на царство» просто не имело смысла.

Славянская версия хороша тем, что опирается на некоторые источники. Однако, как мы отмечали, это источники довольно поздние, оригинальность которых (по отношению к русским летописям) зачастую сомнительна или политически ангажирована. В достоверно известном антропонимиконе славянской элиты «Вендланда» имена Рюрик, Синеус и Трувор не встречаются ни разу.

Синеус – наиболее простым решением, как шутливо отмечал Погодин, было бы вообще не переводить его, «без спора посчитав – синим усом». Всерьез же сам Николай Петрович и в этом случае придерживался норманнистской версии: Синеус – это швед Snio. Западным единомышленникам русского ученого больше нравился Signautr или другие северные имена с основой на Sig – «победа». Соответственно для Трувора назывался Thorvard или другие производные от имени бога Тора. Впрочем, эти толкования вызывали сомнения и у части норманнистов, в итоге предложивших иной вариант: у Рюрика вообще не было братьев, их «появление» в летописи – результат ошибки переписчика принявшего за личные имена выражения sine hus и thru waring, якобы означавшие на старошведском «свой род» и «верная дружина». Гипотезу нельзя не признать остроумной, хотя адекватность указанных выражений приписываемому смыслу признается далеко не всеми. Но если перевод точен – осталось загадкой, почему в таком случае «дружина» и «род» предпочли удалиться друг от друга, а заодно и от Рюрика в Белоозеро и Изборск, на сотни километров.

Что касается балтов, то у них есть кандидатура только для одного имени из трех – Синеуса Это литовское имя Zinius (букв, «знание»), в котором первая буква «ж», по аналогии с Жигмонтом-Сигизмундом, могла превратиться в славянской переработке в «с».

Других гипотез было также много, но что интересно, в поисках истины никто, или практически никто, не обратился к самому распространенному языку раннего средневековья. К латыни.

Точнее, А.Г. Кузьмин верно заметил, что наиболее точным фонетически аналогом имени Рюрик является известное во времена поздней Римской империи имя Ruricius. Но известного историка интересовали в данном случае больше предполагаемые кельтские корни этого имени. Для нас важна не этимология имени (она может быть разной), а то, что оно было распространено в латинской среде, у элиты римлян. В частности, Ruricius звались, например, командующий кавалерией императора Максенция и первый христианский епископ Лиможа.

Синеус – легко выводится из опять же латинского seneus (букв, «старший»), корня, к которому принадлежало несколько римских третьих имен (cognomen), например, Сенека.

Трувор – как заметил тот же А.Г. Кузьмин – безупречно точно сопоставляется с франц. trouveur – «искатель, трубадур». Но и это слово, как и итальянское trovare в свою очередь, произошло из раннесредневековой т. н. народной латыни (trove – «находить»).

И что еще более любопытно, другие имена, относящиеся к наиболее ранней стадии истории Руси, также имеют вполне четкое латинское прочтение.

Вадим (имя новгородского вождя, поднявшего бунт против Рюрика). «Славянофилы» производят его от Владимир или Владислав по аналогии с не менее легендарным Радимом (Радимир, Радислав?). Однако здесь смущает пропажа «л», которое неизменно присутствует во всех вариантах славянских имен с корнем «Влад». Антропоним Вадим мог появиться от прусской основы waidimas – «знающий», давшей ряд характерных имен Waidewut, Waddike и т. д., но все-таки прямого аналога у балтов нет. Зато идельно точное совпадение дает румынская антропонимика, где имя Vadim, по всей видимости, объясняется из латинских корней (от основы Vadimon-us – «суд, безопасность»; следует заметить, что происшедший от нее и, видимо, «ритуальный» гидроним Vadimonus на Апеннинах в поздних французских источниках именуется Vadime).

Бравлин – такое имя носил русский князь, якобы, «из Новгорода», со своим воинством напавший где-то в конце VIII в., согласно «Житию Стефана Сурожского», на византийские владения в Крыму. Город на Волхове, в указанные времена бывший едва заметным поселением, здесь, скорее всего – позднейшая вставка или калька с реального крымского топонима (Neapolis). Но вот сам эпизод и особенно имя князя вызывают жаркие споры. Последнее считали искаженным славянским («бранлив» князь). Академик Трубачев перевел его с санскрита. И, конечно, есть норманнистское объяснение – не из существующих северных имен, правда, где явных аналогов Бравлину нет, а из прозвища, которое могло даваться участникам знаменитой битвы между датским и шведским королями при Бравалле. Этимологии, мягко говоря, неубедительные, включая и последнюю. Время Бравалльского сражения очень неопределенно (от V до VIII ст.), а значит, его герои к моменту набега на Сурож давно могли быть в могиле. Кроме того, прозвища вроде Бравалльский (на манер «Невский» для русского князя Александра) в Скандинавии что-то неизвестны.

Между тем Бравлину есть точный аналог в современных романоязычных странах Средиземноморья: Braulin(o), причем в полном соответствии с житийным описанием действовавшего в Крыму русского «злого» князя, оно имеет корни в раннесредневековой латыни: bravus – «злодей», «головорез».

Нельзя в этой связи еще раз не указать на наличие в списках «русских» послов 911-го и 944 гг. нескольких латинских имен. А также не вспомнить про римское имя Веспазий, которое Саксон Грамматик упоминает у легендарных «царей» русов-рутенов (реальное время их царствования неизвестно).

И эти корни не только в именах, но и в «языке земли» – топонимике многих районов Балтики. Так, еще средневековые хронисты отмечали, что название главного языческого святилища пруссов Ромове по названию созвучно с Римом. И практически аналогичный топоним Roma обнаруживается в центре Готланда. Название мыса и укрепленного святилища на острове Рюген Аркона как нельзя лучше объясняется из латинского arco – «защита». Вышеупомянутый топоним Апулия-Апуоле – копия италийской Апулии. Волин – в другом варианте Юлин – название города, по легенде основанного Юлием Цезарем.

Такое прочтение может показаться нелогичным. Ладно язык скандинавов – они совершали набеги на всю Балтику, славян и пруссов – они, может быть, по всей Балтике торговали, но при чем здесь латынь? И Рим?

Оказывается, очень даже причем.

Во-первых, сразу вспоминается вышеупомянутое выведение русскими летописцами Рюрика из «Прусской земли», но при этом поиски его генеалогических начал от «кесаря Римского Августа».

Во-вторых, аналоги подобных преданий обнаруживаются в литовских легендах. Так, пространная версия «Летописца Великого княжества Литовского» сообщает, что во времена Аттилы (V в. н. э.), «меча Божия», из страха перед которым римляне разбегались с насиженных мест, римский «князь» Палемон с 500 «дворянами» и прочим народом переселился «морем» в Жмойдскую землю (Жемайтию) (Мыльн., с. 207).

Литовский археолог В. Шименас, связав находки вещей «дунайского круга» в Юго-восточной Прибалтике и факты упоминаний реки Дунай (Дуноелис) в литовском фольклоре с легендой о Видевуте и Прутене, предположил историческую вероятность переселения римлян или состоявших на службе у Рима воинов варварских племен на берега Немана в эпоху Великого переселения народов (Мыльн., с. 280). Т. е., уже много позже после указанных ранее контактов предков прибалтов с посланцами Нерона, в представлениях литовцев на берега Балтики переселилась не просто разноплеменная толпа, а именно «римляне».

И эти легенды имеют отношение к действительности. Раскопки археологов показали, что в V–VI вв. не так уж далеко от Немана – в низовьях Вислы и ее окрестностях и далее вплоть до Готланда – древнее население активно использовало вещи позднеримской культурной традиции, и в частности, монеты-солиды. И это естественно – ведь это разношерстное население пришло из Паннонии, где провинциально-римская (т. н. Кестельская) культура и латинский язык надолго пережили Римскую империю.

Стремление вчерашних «варварских» племен быстро перенимать имена, обычаи и язык римлян отмечалось современниками. «Вы, Аланы, которые переняли обычаи Рима» – писал один из современнников полководца Стилихона (Бахрах, с. 53). В этой связи неудивительно, что наряду с германскими и латинские имена – Флаккитей (копия многочисленных Флакков позднеримского времени) и Фелетей (см. итальянскую фамилию Фелетти) носили короли ругов на Дунае.

В этой связи естественно предположить, что племена, которые вихрь неспокойной эпохи забрасывал в Подунавье, переняли там и перенесли уже в Прибалтику римские традиции и латынь как «язык межнационального общения», lingva franca, столь необходимый в новых местах обитания.

Ведь не случайно Иордан в «Гетике» VI в. называет население района устья Вислы, видивариев (Vidivarii) «собранным из разных народов» (ex diversis nationibus aggregate). Судя по легендам и археологическим находкам, там могла собраться очень разноязыкая публика: осколки гуннов, алан, ругов, готов, а затем, возможно – герулов, славян, авар и т. д. На каком языке им еще было общаться, как не на латыни?

И эта мысль, как и это определение Иордана – «собранное из разных народов», словно подталкивает нас к окончательному решению загадки варягов. Ведь Vidivarii, мелькнув у готского писателя, навеки пропали из истории. Но само «собранное из разных народов» население, полиэтничная дружина оставалась на берегах Балтики, видимо, будучи подпитываема все новыми волнами мигрантов с юга еще минимум два столетия. Значит, эта дружина должна была называться, но уже как-то по-другому. Между тем, все достоверно известные этнонимы региона: эстии, пруссы и т. д. связаны все-таки с определенными народами (пусть и относительно, как эстии, давшие затем новое имя эстонцам) и никак не подходят для разноязыкого этноса, каким были Vidivarii и их наследники.

В этой связи нельзя не обратить внимания на сведения арабских источников, указывающих на пестроту культурных традиций тех, кого они именуют русами. Как нельзя не обратить внимания и на то, что употребленное Иорданом выражение ex diversis… aggregate передается на той же латыни одним словом. И это слово звучит просто поразительно похоже на слово варяги: variegatus (букв, «собранное из разных сортов/цветов»).

И мы считаем, что это не просто созвучие. Во-первых, смутная память о этнонимических корнях «варягов-руси» откликалась в редких позднесредневековых сочинениях, например, Альберта Хайденфельда, который писал, что название Русь (Reuss) означает народ, который «собрался из разных наций и провинций» (это практически дословно повторяет ex diversis nationibus aggregate в отношении видивариев). Но изначальная Русь – как мы помним – это составная часть варягов и ученый немец, скорее всего, просто перенес «широкое» значение этносоюза на более узкое.

Во-вторых, еще раз подчеркнем, латинская этимология здесь полностью ложится в канву археологических данных. Кроме того, она объясняет то, что вызывает затруднение в случае с норманнской, славянской, балтской и т. д. гипотезами происхождения варягов. Например, это генезис английских топонимов с основой на Waring, шведского Väringo, а возможно (хотя, как мы указывали выше, подходит и венгерская этимология) византийского слова варанг. Дело в том, что variegatus – производное от лат. глагола variego, имеющего, в свою очередь две составные части: varius – «различный» и ago – «побуждать». Но последняя часть имеет в латыни и «брата-близнеца» – глагол ango с очень схожим значением («беспокоить»). Поскольку в средневековье перестановки и гораздо менее близких по смыслу, но созвучных основ (мы это видели на примере имен Adal/Alde) – обычное дело, легкость замены variego на variango, variengo с последующими небольшими искажениями в чужих языках очевидна.

Вполне вероятно, что латинское variegatus заменило быстро забытый термин vidivarii, однако его значение с постепенным вытеснением народной латыни в регионах северо-западной части Европы, соприкасавшихся с носителями этнонима variegatus также быстро забылось. Да и сам термин в этих регионах, которые с этими variegatus дела имели мало (по-видимому, исключительно в рамках их участия в датских набегах VIII вв.), помнился недолго, да и то приобретя отличное от первоначального звучание (Warings и т. д.)

Еще менее знали о латинских корнях этнонима в восточной части Старого света, где он уцелел несколько дольше в виде варяги.

Но в латинском ключе решается и загадка собственно «руси». В частности, именно на основе латинского russeus, а не древнешведского rops, финского ruotsi, или алано-осетин-ского рухс мог возникнуть этноним русь. В контексте вышесказанного это могло произойти так: племя ругов, во время пребывания в новом отечестве (Rugorum patria, по Павлу Диакону) на Дунае, подвергшееся влиянию римской культуры и в некоторой степени латинизированное, после битвы с остготами в 469 г. раскололась. Часть его осталась на месте, часть отступила на родину предков в Прибалтику (собственно, англосаксонская поэма «Видсид» прямо упоминает в Прибалтике «островных ругов» в контексте как раз V–VI в.).

И там в собственном языке, а также у не менее романизированных соседей произошла замена германского этнонима Rug, ассоциировавшегося со значением «красный, рыжий» на латинское russeus, russys в том же значении. Кстати, разная огласовка этнонима Рус/Рос тоже объясняется из латыни, где корень russ– имеет народно-латинские производные на ross– (откуда итал. rosso – «красный»).

Соответственно, Ruthenia – еще одно название Руси – также не более чем вариант того «цветового» этнонима, поскольку именно в латинской литературе рутены давно уже стали синонимом «рыжего» народа.

Что также важно, именно латинский «ключ» позволяет раскрыть тайну и той Руси, которая, как мы помним, была зафиксирована средневековыми авторами далеко от Балтики и Дуная – на Дону и на Кавказе.

 

Далекие блики дунайских волн

Действительно, мы как-будто обозначили связь между «Русью» на Дунае и на Балтике, но какая связь между ними и далеким юго-востоком?

Исследователи пытались отвечать на него, исходя из собственных представлений о первоначальном этносе «русь».

Г.В. Вернадский, например, полагал, что и киевская, как и донская и приазовская «Русь» – это норманны, которые проникли по рекам в Причерноморье еще в VIII в. в поисках путей в Византию. Е.С. Галкина считает, что наоборот, «Русь изначальная» распространялась с юга на север – вплоть до островов Прибалтики и представляла собой аланов. Другие видят и на Кавказе, и в Австрии, и в Прибалтике исключительно «славянских русов».

Очевидно, необходимо начать с самой ранней точки появления на исторической арене «русов». Точнее, как мы хотим показать, они еще тогда назывались ругами. После Тацита это племя упоминает множество авторов еще в связи с событиями IV–V вв. Согласно описаниям Иордана, Павла Диакона и сочинителя «Жития святого Северина» Евгиппия, руги сначала оказались вместе с готами в Причерноморье, а затем, захваченные вместе с ними движением гуннов, – в придунайских землях. Дальнейшая история этого племени туманна. После череды конфликтов, последовавшей за смертью Аттилы, они вроде бы разделились: часть попыталась уйти в Италию, часть – в Восточную Фракию, а основная группа какое-то время оставалась на территории нынешней Австрии (бывший Норик). Однако после разгрома их короля Фелетея Одоакром в 487 г. как сообщает Павел Диакон, бывшую родину ругов на Дунае (Rugorum patria) заняли лангобарды.

Куда делось потом хотя и пострадавшее в войнах, но все еще большое племя ругов – загадка. Может быть, именно в ее решении кроется ответ на другую – появление первой «Руси» к северу от Кавказа?

Напомним, что античная история этих мест подобного этнонима не знает. Где-то в относительной близости, в Северо-восточном Причерноморье были, конечно, аорсы, роксаланы и другие созвучные племена, но это еще не «русь» в определенном, чистом виде.

Некоторые историки предполагают, что начало «кавказской», или «боспорской» руси надо искать в круговороте Великого переселения народов, которое перевернуло политическую и этническую историю Северо-восточного Причерноморья. И именно это событие действительно удивительным образом связывает историю региона с судьбой противоположного края Восточной Европы – Южной Прибалтики.

Оба региона явились ключевыми точками в движении важнейшего этноса эпохи Великого переселения народов – готов и части их союзников.

В середине III в. н. э. в Боспорский регион нагрянули выходцы из Прибалтики – готы и ряд союзных им племен (герулы, бораны, гретунги, возможно, бургунды и т. д.).

В 253–254 г. они разграбили города Боспорского царства и принудили его владык к подчинению. Захватив огромный торговый флот Боспора, северные варвары использовали его для дерзких набегов сначала на малоазиатские причерноморские города, затем на Фракию, острова Эгейского моря и материковую Грецию (готы с сотоварищи сожгли Афины и Спарту и едва не взяли Константинополь). Во второй половине IV в. часть готско-боспорского союза была вовлечена в движение гуннов в Европу, но после распада державы Аттилы многие из ушедших вернулись. Вместе с германцами, по византийским источникам, вернулась в Приазовье и часть гуннов (утригуры), возможно тюркского происхождения. Но это еще не все. По версии историка Ярослава Радомского, вместе с частью готов в Северо-восточное Причерноморье переместилась и часть их давних союзников-ругов.

Собственно, идея о миграции ругов после дунайских скитаний на восток не нова. Так, А.Г. Кузьмин связывал с ними часть памятников т. н. пеньковской культуры V–VII вв. (особенно обильны в Поднепровье, хотя простирались до Северского Донца), с ямными погребениями и инвентарем в виде пальчатых и антропоморфных фибул. Не ново и предположение о возвращении значительных групп германцев на Тамань и Керченский полуостров. Оно по политическим причинам подвергалось сомнению в сталинские годы. Однако современные исследователи находят доказательства этому влиянию на основании новых археологических находок.

Как пишет исследователь региона М.Л. Рябцева, германское влияние на историю и культуру Боспора прослеживается в ходе ряда волн их миграций. Так, в конце IV в. готы мигрируют из «державы Германариха» и привносят в Юго-восточное Приазовье элементы Черняховской археологической культуры: различные виды застежек-фибул, пряжки, костяные гребни, элементы германского оружия.

В первой половине V в. наблюдается приток в регион новых вещей с Дуная, откуда часть германцев ушла из-за конфликта с укрепившимися там гуннами. В это время население Боспорского государства перенимает моду, в частности, на ношение германских украшений и престижного женского костюма (т. н. типа Унтерзибенбрунн).

Фибулы видивариев

Наконец, во второй половине V в. – начале VI в., после распада Гуннской державы на Боспор приходит еще одна волна готов и их союзников, причем она распространяется от крымского Приазовья все дальше на восток и юго-восток. В источниках эти события отражены в сообщении Прокопия Кесарийского, который упоминает о договоре между гуннами во главе с Утигуром и частью готов (т. н. тетракситами), согласно которому последние получают во владение азиатский берег Боспора. Вследствие этой волны в материальной культуре окрестных племен, в частности, появляются двупластинчатые фибулы типа Амброз, перенимается полихромный стиль изготовления ювелирных украшений, предметов вооружения и деталей конской упряжи. Особенно, судя по материалам некрополей, было велико влияние германцев на боспорскую знать. Писатели того времени упоминают ряд их имен, в частности военачальников Годилы и Вадурия, посланных Юстинианом на Боспор в качестве своих союзников-федератов.

В итоге, по М.Л. Рябцевой, германское влияние распространилось вплоть до современного Абрау-Дюрсо близ Новороссийска, где найден значительный германский могильник. В свою очередь, другой археолог A.B. Мастыкова пишет о распространении вещей «дунайской традиции», которые «надо связывать с миграцией германских групп, отступавших на восток в «обозе» гуннов» вдоль Предкавказья (Мастыкова, Автореферат, с. 29).

При этом археологи отмечают, что германцы на протяжении указанных временных отрезков проживали относительно обособленно. Разумеется, взаимное сближение происходило, особенно с принятием готами и окрестными племенами общей религии – христианства. Однако вряд ли это был быстрый процесс, тем более что даже и в религии готы сохраняли свои особенности (приняв христианство в арианской версии и сохраняя приверженность ей по крайней мере в V–VI вв.). С учетом аналогичной ситуации в Крымской Готии, можно предположить, что и на азиатском берегу Боспора германцам, несмотря на происходившую там временами опустошительную борьбу Византии, утигуров, тюркютов, авар, болгар и пр. удалось сохранить свои этнокультурные особенности еще долгое время.

Так вот, по версии Радомского, в значительной части этими германцами были не только готы, но именно руги. С ними также в указанный регион перешли и роксаланы, ранее выступавшие в битве при Недао (453 г.) вместе с ругами союзниками гепидов и затем расселившиеся в Восточной Фракии и Подунавье. «Волевым решением византийского императора Юстиниана I в 527–528 гг., – пишет историк, они «были переселены в район Керченского пролива для защиты Боспора от гунно-болгарских племён». В частности, роксаланам принадлежат Сахарная Головка в Инкерманской долине, Борисовский могильника близ Геленджика, группы могильников в Восточном Крыму и на южном берегу полуострова, в т. ч Суук-Су близ Алушты. При этом руги и роксаланы настолько сблизились, что «для обеих локальных группировок русов Причерноморья целесообразно применять один и тот же термин – «причерноморские русы». Часть племен, носителей этого этнонима, отошла в Подонье и Подонечье, дав начало лесостепному варианту салтово-маяцкой археологической культуры, но, пишет исследователь, «осознание этнического единства крымских и донских русов, по-видимому, сохранялось».

Эта теория, на наш взгляд, вполне правдоподобна. По крайней мере, в пользу присутствия ругов в Приазовье говорят три обстоятельства:

1. Наличие вещей «среднедунайского» круга (т. е. из Rugorum patria, по Павлу Диакону) в боспорских «германских» памятниках.

2. Характерная обособленность этих памятников: несмотря на то, что оставившее их население проживало рядом, иногда чересполосно с другими окружающими этносами, практически с ними не смешивались. Вспомним Прокопия Кесарийского: «эти руги… никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода».

3. Ранее руги всегда следовали вместе с готами, были их «тенью» (собственно, Прокопий считает их одним из готских племен, только издревле обособленным) и было бы логично, что они, вытесненные из Подунавья, проследуют с ними вплоть до берегов Боспора.

По-своему логичен и тандем восточных германцев с роксаланами. Готы – спутники ругов – охотнее всех сближались именно с предками осетин, что видно хотя бы из объединенных этнотопонимов «Готалания» на Пиренеях (ныне известное как Каталония) и в средневековом Крыму. Несмотря на обособленность ругов, альянс с сильным племенем им в чужом им уголке Восточной Европы был необходим, особенно по мере ослабления готов.

Из этой теории можно объяснить и появление Руси в кавказском контексте. Итак, по данным археологов, раннесредневековые германские переселенцы двигались от Боспора на восток – соответственно, в итоге они могли оказаться где-то в районе Центрального Предкавказья. При этом знаток памятников региона A.B. Мастыкова полагает, что достигнув этих мест, германский элемент уже настолько видоизменился, что следует говорить скорее не об этническом, а культурном импульсе, который к тому же постепенно смешивался с «алано-сарматской», понтийской, римской и прочими культурными традициями.

Отметим этот момент. Ведь именно в Центральном Предкавказье (район Пятигорска и Кисловодска) сосредоточены те самые могильники и поселения, «которые так похожи на салтовские» (Галкина, с. 263) и откуда, похоже, началась в VIII в. миграция на север, положившая начало салтовской культуре на Дону. Оставившее эти кавказские могильники население узколицего длинноголового типа некоторые ученые возводят к местному «меотскому» типу, однако предположения «на местном материале» самые простые, но не всегда верные. Тот же тип присутствует в катакомбных могильниках V–VII вв. в юго-западном Крыму, где аналогичных памятников больше чем на Кавказе – но в этой части Крыма доминировали в то время готы или точнее, известные под именем «готов» племена, пришедшие с Дуная.

Кстати, тот же узколицый антропологический тип еще в V в. появился на «пути Самбия – Вирумаа», точнее, проник из Самбии до Даугавы, и антрополог Р.Я. Денисова связывала его с «готами» (может быть, все-таки с видивариями-варягами, включавшими в т. ч. и готский элемент? – A.B.).

Как бы то ни было, похоже, поиск истоков и «боспорской», и «салтовской» Руси привел к тому же «дунайскому» этнокультурному импульсу, который, как мы видели, выплеснулся с панноно-норикской Rugorum patria одновременно и в Прибалтику. Подкрепляют эти предположения данные все той же археологии.

Ведь, как уж отмечалось, и Прибалтика, и Предкавказье являлись важнейшими элементами главного торгового пути, связывавшего Северную и Восточную Европу, а частично и Азию через Подонье. С севера, как мы уже видели, шел поток главного «золота Балтики» в древности – янтаря, а также рабов и пушнины. С юга, в обратном направлении, шел поток арабского монетного серебра. Значительная часть северного янтаря оседала в Подонье, южное серебро, помимо того же Подонья – в Прибалтике, особенно в ее юго-восточной части, которая была в начале IX в. вторым регионом после Подонья, где осело такое огромное количество монет халифата. В меньшей степени монетный «трафик» в указанное время доходил и до славянского Поморья (Волин) и Готланда (найдены 4 клада периода до 833 г.). При этом, подчеркивает В.В. Фомин, в Скандинавии клады дирхемов появляются позже, чем в Восточной Европе, – после 833 г., и салтовских «граффити» на них нет вообще.

Таким образом, археология подтверждает связь между «русью» в Прибалтике и на Дону, особенно, если учесть то обстоятельство, что на куфических монетах, найденных на берегах Балтики, очень часто встречаются надписи, выполненные салтовскими рунами. Там же, на камнях древней Пруссии, находят знаки, имеющие сходство с характерными трилистниками СМК и их вероятными позднейшими вариациями – «трехзубными» знаками Рюриковичей.

Определенная связь есть у севера и с Предкавказьем, поскольку и у носителей лесостепного варианта СМК, и у населения той части Северного Кавказа, откуда ученые выводят салтовцев лесостепного варианта, были очень популярны изделия из балтийского янтаря – амулеты с солярной символикой и бусы, которые также датируются концом VIII – первой третью IX вв. В свою очередь, как мы помним, серебряные и свинцовые изделия или полуфабрикаты, которые, по арабским источникам, производились на экспорт в салтовских землях, имели источником рудники примерно той же части Северного Кавказа, богатые «как в серебре, так и в свинце».

Все это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что разные осколки «руси» разлетевшиеся от Кавказа до Прибалтики, в VIII – нач. IX вв. поддерживали «родственные» отношения. Подобные связи между группами одного этнического корня, рассеившимися по различным уголкам Европы, были совершенно типичным явлением для эпохи Великого переселения народов и ряда позднейших столетий. Так, Иордан писал, что еще в начале VI в. между остготами в Италии и скандинавскими готами существовало постоянное сообщение. В свою очередь, «романизированное население древней Дакии… поддерживало тесную связь с забывшей о нем метрополией даже после анто-словенского расселения» (Алексеев…, с.132).

А современный историк Е.П. Казаков отмечает продолжение контактов между различными группами угров-мадь-яр, разделенных не только огромными расстояниями, но, зачастую, и религией: так, во второй половине X в. «группы их, даже приняв мусульманство, в силу, видимо, каких-то дискомфортных условий, переселялись из Волжской Болгарии в Венгрию».

Тут, конечно, не может не последовать неизбежный вопрос: если мадьярам (как и готам), рассеяным по разным частям Европы помогал поддерживать эти родственные отношения остававшийся общий язык, то на каком, собственно, наречии говорили русы/руги хотя бы на Дону и Кавказе?

Как мы уже отмечали, только поздние мусульманские авторы, начиная с конца XI в. вполне определенно отмечают в этих краях русь как «народ тюрок». Исключая спорный пассаж о русах, как «виде славян», более ранние писатели, а тем более географы IX в. про этот язык не могли сказать ничего определенного. Из сочинения ибн-Фадлана, достаточно хорошо узнавшего русов во время своего путешествия, следует, что язык этот ему непонятен, а значит, он не относился ни к тюркской, ни к иранской группе, о которых ученый араб не мог не иметь хотя бы общего представления.

Между тем, логика развития великого торгового пути, вокруг которого собиралась русь, подсказывает, что такое грандиозное предприятие подкреплялось не только общностью происхождения, уже довольно смутной: изначальные «руги» изрядно были разбавлены шведами, бриттами, тюрками, иранцами. Очевидно, должен был быть и общий язык, сильно облегчавший такую торговлю. И повторимся: если для позднего этапа существования пути из варяг в греки можно судить, что большая часть контролировавших этот путь говорила сначала на балтском, а затем славянском наречиях, то в период расцвета этого торгового предприятия – в IX в. речь этих воинов-торговцев велась на…? Подозреваем, что на том же самом, на чем разношерстная русь первое время говорила на Дунае, а затем на Балтике. На народной латыни.

К такому выводу подталкивает не только упомянутая «торговая» логика. Те редкие топонимы начальной «восточной» Руси, сохравнившиеся в мусульманских источниках, успешно «расшифровываются» совсем не из иранских или венгерских корней, которые зачастую пытаются к ним «примерить». Вспомним:

Салав – согласно арабам, русский «город на горе». Латинская основа salv – со значением «спасать», «сохранять» как нельзя лучше подходит для хорошо укрепленного города, расположенного где-то неподалеку от враждебных кочевников.

Арта – «город, где любого чужестранца убивают». Латинское artus – в значении «жестокий» хорошо отвечает этому определению. Впрочем, другое значение – «мощный», «сильный» – также подходит для этого города-крепости (основа art, кстати, означала и «искусство», т. е. творение красоты, вспомним, что Арта у арабов – красивый город).

Куяба (Куйава, Куйаба) – город, через который велась торговля с Булгаром и другими восточными землями. Этот топоним самый непрочный из приводимых арабами, его быстро вытеснила «Кукийана», а затем и «Русия». Может быть, потому что Куяба – не «родное» название города, а случайная «кличка», данная заезжими купцами на основании неверно истолкованного местного слова, фразы. Таким словом могло быть quavis, на латыни – обозначение неопределенной географической принадлежности (примерно соответствует русскому «куда ни глянь»). Еще более для торгового города характерен вопрос, который часто звучал на римских ярмарках: cujas (куяс)? – «откуда, из какой страны»?

Так или иначе, родственно-языковые отношения между различными группами русов существовали, и были использованы для создания грандиозного торгового предприятия – которое позже с чуть видоизмененным маршрутом стало путем «из варяг в греки». Именно вокруг этого пути – фактически из Северной Руси в Русь Южную и сложилась та (по В.И. Кулакову) военно-торговая корпорация, а затем государство, известная нам, как Русь Киевско-Новгородская.

Что касается Ругиланда, послужившего некогда для этого государства своеобразным протоядром, то своеобразной памятью о нем стало гнездо имен с территорий близких к Ругиланду и «Рузамархе» раннесредневековых хроник: Каницарь, Истр, Алдан, возможно Стир в договорах 912-го и 944 г. Помнили в X–XI вв. и о собственно ругах, как «родоначальниках» Руси.

В частности, продолжатель Регинона, рассказывая о миссии епископа Адальберта в 961–962 годах в Киев, называет княгиню Ольгу (Елену) королевой ругов (reginae Rugorum) и неоднократно именует ее подданных ругами.

В свою очередь, Гийом Жюмьезский, автор истории, сообщая о свадьбе французского короля Генриха I на Анне (1051 г.), дочери Ярослава Мудрого, писал, что Генрих женился на «дочери короля ругов».

Затем руги окончательно канули в Лету. А русь, в какой-то степени их наследница, все более широко выходила на историческую арену.

Да, но как же другие этносы, не раз уже упомянутые здесь в истории «варягов-руси» и кажется, связанные с этой историей неразрывно? Скандинавы, балты, славяне?

Действительно, о реальном проценте скандинавов, особенно в числе подписантов договоров с греками, можно – и причем аргументировано – спорить. Но отрицать относительное обилие таких имен невозможно. Хотя, также невозможно не заметить, что это обилие относится к первой половине Хв., но не к предыдущему периоду, т. е. собственно моменту «призвания варягов». Все редкие личные имена, мелькавшие в этот ранний период нашей истории, либо точно не норманнские, либо их норманнская этимология не более убедительна, чем балтская или какая-то другая.

Первые «скандинавы» на Руси, что признают и норманнисты – жители Готланда, основавшие в Ладоге и Новгороде торговые фактории. Но, исходя из вышесказанного, их «скандинавство» было весьма условным, т. к. Готланд, во-первых, был независим от соседней Швеции, во-вторых, его население было в центре упомянутой «этнической диффузии». На основании русских источников, которые многократно ставили варягов и готландцев («варяжская божница» на Готландском дворе в Новгороде, летописная запись под 1188 г. «рубоша новгородце Варязи на Готах» и т. д.) вместе, есть основания полагать, что население этого острова было смешанным варяжско-готским.

Разумеется, судя по тем же тем же именам «послов» Игоря и находкам археологов, на Руси были и «настоящие» скандинавы, но немногочисленность ранних бесспорно «северных» находок на востоке, при отсутствии скандинавских преданий о ранней Руси Рюрика, Олега, Игоря заставляет думать, что в Восточную Европу добиралось, во всяком случае, в IX в. не так уж много настоящих шведов и датчан. И то некоторые из них, возможно, были выходцами не с севернозападного берега Балтики, а из скандинавских колоний на ее южном и юго-восточном берегу. Отношения которых с родиной были непростыми. Например, город Трусо в IX в. был уничтожен набегом северных викингов, а его население куда-то ушло. Не на Русь ли? Во всяком случае, это вероятная гипотеза. Также вероятно и то, что «южнобалтийские» викинги, судя по «Саге о Йомсвикингах», имевшие опыт службы у местных славянских князей (в т. ч. воюя со шведами), могли отправиться продавать этот опыт на восток. Другое дело начало – середина X в., когда скандинавский поток, видимо, усилился (это заметно, и по находкам в Гнездово). Но и в то время норманны оставались не более чем элементом в военно-государственной структуре Руси, таким же, как и другие пришлые дружинники (а таковые, судя по упомянутому «именнику» 945 г., добирались на Русь с самых разных территорий, вплоть до Британских островов). Но и те, и другие не оставили практически никакого пласта в лексике, обозначающей эту структуру соответственно, не они дали «русские» имена днепровским порогам.

Несколько дольше, и несколько «прочнее» задержались в истории ранней Руси балты. Судя по названиям тех же порогов, на какое-то время и язык руссов, собственно, стал балтским. Мы пишем на какое-то время, поскольку из данных археологов видно, как проходил процесс «балтизации» дружинной культуры видивариев – и естественным следствием этих культурных изменений стала языковая трансформация. Мы полагаем, что переход от древнего латинского наречия русов к «варяжскому литовскому» языку, о котором упомянул Крижанич, произошел где-то к началу X в. Но и этот статус был недолгим, поскольку славянские имена князей (начиная со Святослава), первые письменные памятники свидететельствуют о том, что уже к концу того же столетия Русь – по крайней мере в Восточной Европе – была, по-преимуществу, славянской.

Понятие варяги с самого начала было шире этнонима русь, т. к. последняя изначально – только одна из составных частей «смешанного из различных сортов» населения Прибалтики. И наиболее древняя этническая география русских летописей не случайно показывает варягов, как племя, чуть ли не самое распространенное в Европе – от неопределенного «предела Симова» на востоке (Верхняя Волга?) до англов и «галичан» на западе. Здесь, кстати, идея Т. Шора может пригодиться, только приобретя другие этнические очертания: английские и фрисландские Warings действительно не кто иные, как вовлеченные в датские военные предприятия дружины Балтики, но не столько славянские, сколько «собранные из разных народов». Приобретя у англов и данов на западе имя Warings, у поляков, они видимо, были прозваны War§gi, и именно под последним именем (варенги) стал известны арабам.

Впрочем, этническая и геополитическая ситуация на Балтике раннего средневековья позволяет думать, что и ближайшие родственники поляков – западные славяне Поморья тоже, хотя и в меньшей степени, участвовали в деятельности варяжских дружин, как и к финские племена. Таким образом, «этническая диффузия», начавшаяся здесь еще в эпоху падения Рима, приобретала все новые оттенки.

 

Заключение

Итак, загадка происхождения Руси оказалась не просто, а многопланово сложной.

И неудивительно, что в такой ситуации придти к разгадке можно было, только изучая исследования с самыми разными позициями. Ведь каждый крупный ученый, занимавшийся указанным вопросом, по-своему приближался к истине.

Норманисты были правы, указывая на обилие скандинавских имен в древнерусской элите. И это действительно так, хотя, как мы пытались показать, этих имен все-таки не абсолютное большинство, и возможно, не большинство и относительное. Самые дальновидные из ученых этого направления фактически сближались со своими оппонентами. Так, Г.З. Байер в работе «География Российская» признавал, что «Русь» согласно средневековым источникам могла относиться не только к Скандинавии, но и к области между Вислой и Мемелем, т. е. Пруссии. Именно оттуда могла происходить династия Рюриковичей. Только она, по Байеру, была норманнского происхождения и, соответственно Пруссией тоже владели норманны (см. Меркулов, с. 22–23).

«Славянофилы» были правы в том, что, во-первых, подняли интерес к «славянской Балтике», связям новгородских земель с западнобалтийскими и главное, обратили внимание на слабые места норманнизма. В последнем преуспели и первооткрыватели Причерноморской Руси, к тому же широко открывшие миру ряд ценных восточные источников. В свою очередь А.Г. Кузьмин существенно расширил рамки «славянско-варяжской» гипотезы, дополнив ее кельтской, иллирийской, иранской а затем и аланской и тюркской антропо– и топонимикой.

Наконец, очень близко к разгадке тайны Руси подошел

Н.И. Костомаров и его, увы, немногочисленные последователи. Их заслуга – выявление «балтизмов» в древнерусском языке, именослове и древних названиях днепровских порогов.

И вот на основе всех этих противоречивых между собой, но по-своему внутренне логичных и обоснованных концепций, мы предложили другую картину событий, на наш взгляд, более всеобъемлющую. Конечно, она обозначена, как на полотнах импрессионистов, весьма широкими мазками. Иначе, наверное, и нельзя в книге, даже части книги, которая пытается объяснить то, что не объяснено в сотнях толстых томов.

Явится ли эта гипотеза последней точкой в споре, длившемся столетиями? Вопрос, который, наверное, пока лучше оставить без ответа.

…Спор ученых ораторов в зале Пассажа накалялся, все более напоминая дуэль шпажистов. Погодин высыпал на противника кучу фактов о быте, нравах и племенном устройстве древних русов, которые-де «один в один взяты из Швеции». Костомаров со спокойным изяществом эти выпады парировал, при этом тонко упрекнув соперника в необъективности:

– Что ни слово, то сейчас у вас готов шведский словарь, чтоб его не без греха перевести. Ну вира-то откуда норманнское слово, коли общеупотребительно оно у всех славян, и даже в Дубровнике, где норманнов было днем с огнем не сыскать!

А морские походы на Константинополь – ясное дело – чисто норманнское предприятие, потому что кроме как северян, кто еще умел ватагами плавать по морю? Простите, а запорожцы, что ходили чуть позже под тот же Константинополь, тоже были шведы? И челны их были шведские драккары?

Погодин разозлился не на шутку и решил уничтожить оппонента лобовой атакой авторитетов.

– И что же, вы считаете заблуждавшимися буквально всех серьезных исследователей – а они все поголовно в течение полутора веков принимали норманнское происхождение Руси? И возвели совершенное, великолепное, стройное здание этой научной теории? Когда я имел счастие представлять Карамзину мое рассуждение на эту тему, то он меня спросил: «Все это хорошо, но зачем вы переводили Эверса?» – «Чтобы русская публика видела всю слабость его доказательств», – отвечал я. «Это излишне, – возразил великий историк. – Если есть какая-нибудь истина, то это та, что Рюрик, Синеус, Трувор были норманны; это для меня так же ясно, как то, что Сципион был римлянин».

Ложи вверху зааплодировали, но их пример остался без поддержки: центр холодно молчал, а с галерки и заполненных студентами проходов быстрым ветром донесся коллективный вздох неодобрения: защита авторитетами была воспринята как признак отсутствия других аргументов.

Костомаров скрестил руки на груди и полминуты молчал, как бы набираясь сил: он понимал, что это кульминация битвы, его апофеоз. Его белокурые усы торжественно трепетали.

– Что-ж, – наконец произнес он с напряженной хрипотцой, – насчет величественного здания норманнской теории позвольте мне ответить сравнением. Когда вы в театре смотрите на сцену, то при хорошо устроенных декорациях леса, горы, замки вам кажутся настоящими, но подойдите поближе и осязайте, – вы увидите, что они картонные.

Галерка и отчасти середина зала зааплодировали.

Профессор сошел с кафедры в зал, на ходу снимая пенсне.

– Да, слишком много построено теорий на нашем прошлом из-за того, что оно оставило слишком мало четких следов… Но какие, скажите пожалуйста, какие следы могла оставить изначальная Русь – горсть литовцев, шайка удальцов, которая вихрем ворвалась в нашу историю и тут же расплылась в массе славянофиннского народонаселения… И какие документы могли остаться от этого народа, который не умел писать?

Что же касается Карамзина, то я почитаю его мнение не меньше Вашего. Но почитать, на мой взгляд, не значит навеки отливать в бронзу каждое слово как нечто непререкаемое.

Костомаров обвел взглядом зал.

– Великие ученые писали не для того, чтоб пред ними преклоняли колена, а для того, чтобы содействовать вечному движению человеческой мысли. А она движется вперед, и если надо, неизбежно ломает и будет ломать все замшелые преграды, какими бы величественными зданиями они снаружи не представлялись!

…По грохот несмолкающих аплодисментов, сбивчивую речь ректора Плетнева о том, что «истина не может не родиться в споре таких великих историков», ученые оппоненты обменялись рукопожатием и раскланялись. Публика стала расходиться, на ходу не переставая обсуждать услышанное. Уже на улице вождь московских славянофилов Хомяков, нервно приглаживая темную бородку, выговаривал кому-то: «Какой срам! Позорище… Имея на руках все факты, блестящую теорию, свой математический метод, наконец, не суметь доказать очевидное!»

Услышав это, садившийся в экипаж князь Вяземский обернулся: «Что я слышу? Если даже славянолюбы за норманнизм, то он, наверное, имеет la future», – князь сделал вежливый кивок и отшутил: «А то я уж обеспокоился. До сегодняшней discussion мы не знали куда идем, а теперь… не знаем и откуда!» Высокородный остряк, явно довольный своим mot, улыбнулся. Экипаж дернулся вперед, выбив из размазанного по кромке булыжника полульда-полугрязи серые талые капли. Публика расступилась, пропуская Вяземского, который напоследок, изящно махнув из окна новомодным лондонским цилиндром, успел прокричать:

– Я думаю, мы еще встретимся, господа, на новых batailles historiques! La discussion n’est pas finis!

Вышедший за публикой Плетнев махнул ему вслед рукой, помнившей еще пожатие Пушкина, и повторил окружающим:

– М-да-с, дискуссия не закончена. Но ведь такая историческая глыба – с первого раза не сдвинешь. Так что милости прошу к нам discussion снова, господа! Откроется еще много интересного!

 

Литература

1. Адам Бременский. Деяния архиепископов Гамбургской церкви. Текст на vostlit.info.

2. Алексеев С.В. Славянская Европа V–VI вв. М., 2008.

3. Алексеева Т.И Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.

4. Анохин Г.И. Системы личных имен у народов мира. М.: Наука, 1986.

5. Антинорманнизм. Сборник Русского исторического общества № 8 (156). М.: Русская панорама, 2003.

6. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.

7. Балто-славянские исследования (БСИ). 1982. М., 1983.

8. Балто-славянские исследования. Т. XVI М., 2004.

9. Бартольд В.В. Сочинения, т. 2, ч.1. М., 1963.

10. Березовець Д.Т. Про имя носив саливськоi культури // Археологiя. Т. 24. Кшв, 1970.

11. Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб, 1872.

12. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

13. Быковский С.Н. К вопросу о трех древнейших центрах Руси. Вятка, 1928.

14. Васильевский В.Г. Труды, т.1. СПб., 1908.

15. Вессен Э. Скандинавские языки М.: ЛКИ, 2007.

16. Вопросы истории. 1990. № 5, с. 15–27.

17. Всемирная история, Т.П. М.: ГИПЛД956.

18. Галкина Е.С. Тайны русского каганата. М., 2002.

19. Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII в. до конца X в. по Р.Х). СПб., 1870.

20. Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

21. Грот А.П. Истоки норманизма: шведская гипербориада и Г.З. Байер. http://statehistory.ru/1412/Istoki-normanizma-shvedskaya-giperboriada-i-G-Z – Bayer-/

22. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990

23. Джаксон Т.Н. Austr I Gordum.: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001.

24. Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. М.: Восточная литература, РАН, 2001.

25. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М.: Логос, 2003.

26. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. 2. М., 1967.

27. Ингстад X. По следам Лейва Счастливого Л.: Гидрометеоиздат, 1969.

28. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т., т.1. М, 1956.

29. Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М.: Наука, 1973.

30. Коновалова И.Г. Восточная Европа в сочинении Ал-Идриси. М., Восточная литература, РАН, 1999.

31. Кузьмин А.Г. Начало Руси. М., 2003.

32. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов // Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54–83.

33. Кулаков В.И. Балтийский вариант движения викингов. // Stratum, 1999, № 5.

34. Кулаков В.И. История Пруссии до 1283 г. М., Индрик, 2003.

35. Кулаков В.И. Интервью. // Известия науки, 26.02.2004.

36. Кулаков В.И. Начало «восточного пути». В сб.: Балтийский альманах. Калининград, 2005, с. 165–169.

37. Лебедев Г.С. Вернемся к началу //Знание-сила, 1986, № 10,с.18.

38. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

39. Ловмяньский X. Русь и норманны. М.: Прогресс, 1985.

40. Мастыкова A.B. Женский убор населения Предкавказья в эпоху Великого переселения народов (кон. IV – сер. VI в. н. э.). Автореф. дисс. д.и.н. М., 2010.

41. Мельникова Е.А. «Варяги, варанги, вэринги: скандинавы на Руси и в Византии // Византийский временник, т. 55 (80), ч. 2. М.: Наука, 1998, с. 159–164.

42. Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986.

43. Меркулов В.И. Откуда родом славянские гости? М., 2005.

44. Молчанова A.A. Балтийские славяне и Северо-западная Русь в раннем средневековье. Дисс. к.и.н. М., 2008.

45. Мюле Э. К вопросу о начале Киева // Вопросы истории, 1989, № 4, с. 118–127.

46. Напольских В.В. Балто-славянский языковой компонент в Прикамье // Славяноведение, 2006, № 2, 3—19.

47. Плетнева С.А. От кочевий к городам. // Материалы и исследования по археологии СССР, № 142. М., 1967.

48. ПСРЛ, т. IX. Патриаршья, или Никоновская летопись. М., 1965.

49. Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М., 1964.

50. Радомский Я.А. Этнический состав Причерноморской Руси. Дисс. к.и.н. М., 2004.

51. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. М.: Квадрига, 2009.

52. Седов В.В. Формирование славянского населения Среднего Поднепровья // СА, 1972, № 4.

53. Скржинская Е. Ч. Греческая надпись из Тьмутаракани // ВВ, т.18. М.,1961, с. 72–83.

54. Талис Д.Б. Росы в Крыму // СА, 1974, № 3.

55. Станг X. Наименование Руси (герульская версия). СПб., 2000.

56. Стриннгольм А. Походы викингов. М., 2003.

57. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М.: Наука, 1999.

58. Турчанинов Г.Ф. О языке надписей на камнях Маяцкого городища и на флягах Новочеркасского музея // Советская археология, 1964, № 1, с. 72–87.

59. Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. М.: Русская панорама, 2005.

60. Франклин С., Шепард. Д. Начало Руси. 750—1200. СПб., 2000.

61. Хайнман И. Еврейская диаспора и Русь. http://amkobll3. narod.ru/irma/

62. Шахматов ААВаранголимен и Россофор.

63. Щербак А.М. О приемах чтения рунических надписей, найденных на Дону // СА, вып.19, 1954.

64. Эверс И. Ф.Г. Критические исследования Густава Эверса для российской истории. М., 1826.

65. Юркенас Ю. Основы балтийской и славянской антропонимии. Вильнюс, 2003.

66. Archaeologia baltica, вып. 8, с. 312–314.

67. Across the western Baltic. Proceeding from an archaeological conference in Vordingborg. Ed.by K.M.Hansen&K.B.Pedersen. Sydsjaellands Museum,2006

68. Shore T.W. Origine of the Anglo-Saxon Race. London, 1906.