Введение

«Случайные гости? Орда, пришедшая с Камы иль Оби?», – задавался в начале века вопросом о происхождении славян В.Я. Брюсов. На этот вопрос нет ответа и поныне.

Из всех индоевропейских этносов славяне позже всех возникли на исторической арене. Под их собственным именем они зафиксированы в источниках только после падения Рима. В одном из сочинений, приписываемых поэту-епископу из Галлии, Альциму Экдицию Авиту (460–525) появляется такой пассаж: «Под благочестивым союзом Христа огромные и разнообразные племена: Аламанн, Саксонец, Торинг, Паннонец, Руг, Склав (Sclavus), Нара, Сармат, Датчанин (Datus), Бургундион, Дак, Алан». И то – поскольку в действительности многие из перечисленных племен были крещены значительно позже – многие историки сомневаются в подлинности этого отрывка, признавая достоверными первые упоминания славян лишь в сочинениях Прокопия Кесарийского и Иордана (середина VI в.).

«У левого их (Карпат) склона, спускающегося к северу, начиная от места рождения реки Вистулы (Вислы), на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами. Склавены живут от города Новиетуна и озера, именуемого Мурсианским (предположительно на юге нынешней Венгрии), до Данастра (Днестра), а на север до Висклы (Вислы), вместо городов у них болота и леса. Анты же – сильнейшие из обоих (племен) – распространяются от Данастра до Данапра, там где Понтийское море образует излучину» – так пишет готский историк Иордан. Его современник Прокопий Кесарийский фиксирует славян и «бесчисленных» антов на нижнем Дунае (Истре) и к северу от него. «Стратегикон» императора Маврикия указывает, что реки славян и антов «вливаются в Дунай».

Византийские источники фиксируют, что славяне и анты пришли на Дунай, а потом и за Дунай, влекомые аварами – тюркского в основе своей племенного союза, возникшего в начале VI в. Северном Причерноморье.

Археологи примерно тем же временем уверенно датируют открытую на Северной Украине, в Словакии, части Чехии и Венгрии славянскую так называемую пражскую культуру (иногда именуемую Корчак по своему главному локальному варианту). Но где обитали славяне до VI века и как они назывались?

Археологические источники говорят о том, что родина славян находилась в лесной части Восточной Европы. Собственно бесспорно первая славянская – пражская – культура содержит как раз признаки, характерные для культур, удаленных от высокоразвитых античных цивилизационных центров: грубая лепная керамика, простые орудия хозяйства, связанного с земледелием и скотоводством, незамысловатые украшения, небольшие неукрепленные поселения с жилищами-полуземлянками. Захоронения, видимо, производившиеся по обряду трупосожжения, поскольку фактические следы могил и останков отсутствуют (Именно по этой причине, как писал В.В. Седов «сопоставление антропологических материалов… носит гипотетический характер и не может быть использовано для серьезных выводов»). Это культура лесных кочевников или полукочевников, которых греки (как потом и русов) называли «дромитами» – быстро перемещающимися с места на место.

Но откуда растут ее корни?

Наиболее реальной кандидатурой на роль предшественницы славянской пражской культуры является культура зарубинецкая, в II в. до н. э. – III в. н. э. распространенная от Восточных Карпат до верховьев Оки. Г.С. Лебедев, в частности, писал: «Главное событие, которое, видимо, служит эквивалентом лингвистически выявленному отрыву южной части населения лесной зоны, будущего славянства, от первоначального славяно-балтского единства, связано с появлением…зарубинецкой культуры». И для зарубинецкого, и для пражского населения характерен одинаковый тип жилища-полуземлянки с печами, неукрепленные небольшие поселения, общий обряд захоронения-трупосожжения без больших курганов и вещей. В обоих случаях – лепная керамика, несмотря на разницу некоторых форм, со схожестью деталей орнаментации (защипы или насечки по краю венчика – частые для горшков зарубинецкой и очень частые для изделий пражской культур).

Именно к зарубинецким, а точнее, постзарубинецким памятникам тяготеют материальные останки позднейших культур, протянувшихся в IV–VI вв. от Карпат до среднего Поволжья. В Среднем Поднепровье промежуточным звеном между материальными свидетельствами зарубинецкой и пражской культур явились так называемые памятники киевского типа.

Экспансия древних славян в VI–X вв.

Но это культуры – наследницы зарубинецкой, а что у нее были за предшественницы? Об этом велись и ведутся серьезные споры. На роль дальней предшественницы предлагалась вышедшая из круга «шнуровой керамики» тшинецкая культура (XIX–XI вв. до н. э.), остатки которой (включая родственную ей комаровскую) находят от Одера до среднего течения Припяти, а по некоторым данным – и до левобережья Днепра. Жили представители этой культуры «малыми родами» в небольших неукрепленных поселениях из землянок и наземных построек, захоронения производили по обряду трупопо-ложения, занимались в основном животноводством.

Особенно на славянстве «тшинетцев» настаивают лингвисты, сторонники т. н. висло-одерской теории, согласно которой ядро будущего славянства формировалось на территории нынешней Польши. Поддерживал ее и историк Б.А. Рыбаков, который полагал, что она позволяет примирить споры сторонников как «польской», так и украинской славянской прародины. Впрочем, доказательств этой версии не больше, чем ее опровержений.

Дело не только в разности у носителей данной культуры и славян новой эры рода занятий – он все-таки мог меняться, но и в других аспектах. Так, генетическим продолжением тшинецкой стала, хотя и на более высоком уровне, лужицкая культура (XI в. – IV в. до н. э.). А она по ряду признаков стояла не только выше предшественницы, но и зарубинецкой, и пражской культур: в частности, ее керамика, хотя и лепная, непременно была с украшениями, в отличие от более простой раннеславянской. При этом, как признавал один из главных столпов висло-одерской теории Л. Тер-Сплавинский, «радиус экспансии лужицкой культуры значительно превышал во время своего наибольшего развития сферу славянского поселения: в веке бронзы, вероятно, ни на территории Чехии, Моравии и Паннонии, ни в восточных подальпийских странах, куда доходила лужицкая культура, славян вовсе не было».

К зарубинецкой или непосредственно к пражской подтягивают и другие: в частности, культуру подклешевых погребений.

Керамика пражской культуры

Керамика пшеворской культуры

Три важнейших этнографических признака ранних славян, по В.В. Седову: лепная глиняная посуда, домостроительство и погребальная обрядность – на самом деле не являются ярко специфическими. Скажем, дома «пражских» славян – полуземлянки и сооружения срубной конструкции – роднит очень многое с аналогичными жилищами Восточной, Центральной, Северной а иногда и Западной Европы I тыс. до н. э. Погребальный обряд мог меняться (так, трупоположение у «тшинетцев» сменилось трупосожжением у носителей лужицкой культуры). Оригинальность керамики также условна: у славян, допустим, встречались и высокие усеченно-конические (в центральных и восточных областях пражской культуры) и невысокие выпуклые горшки (на северо-западе). Однако за определенные признаки в керамике все-таки можно «зацепиться».

Скажем, по некоторым признаком посуды зарубинецкой культуры можно определить, что ее корни лежат в северной лесной зоне. Именно там жители не имели необходимости укреплять свои поселения, так как редкий враг мог пробраться сквозь дебри и чащобы. К тому же обитатели, скажем Полесья или Поднепровья все равно не засиживались долго на одном месте, что соответствует описанию подвижного образа жизни венедов у Тацита. По сути, они были охотниками и скотоводами, то есть вели образ жизни, характерный для лесной части Восточной Европы еще со времен фатьяновской культуры. Подвижность диктовала и особенности утвари – у динамичных кочевников не приживалась такая деталь оседлой жизни, как гончарный круг.

В этой связи отсутствие изделий основанного на применении ножного гончарного круга производства – весьма важный маркирующий признак. Скажем, почти одновременная зарубинецкой и граничащая с ее памятниками на западе пшеворская культура, а также более южная Черняховская (II–IV вв. н. э.), как раз были в основном «гончарными», что ставит под сомнение версии об их славянстве. К тому же они испытали столь сильное влияние Рима, что, например, пшеворскую культуру часто называют провинциально-римской. Представить себе, что «зарубинецкое» и «пражское» население просто потеряло навыки изготовления качественной посуды и других предметов высокоразвитого ремесла, утратило торговые и культурные связи, которыми отличались «пшеворцы» и «черняховцы», трудно. Такая масштабная «деградация» культур не происходит без соответствующей смены этносов на данной территории.

Таким образом, археология не дает прямых указаний на корни исторических славян, что не удивительно при отсутсвии в сохранившихся древних памятниках письменных свидетельств. Однако косвенные признаки – по методу исключения – все-таки «отсекают» от возможных прародин славянства весьма значительные территории как на юге Восточной Европы, так и в центральной части континента.

Этот результат будет дополнен редкими, но важными показаниями письменных источников. Так, в трактате «Германия» (I в.) Тацит, описывая племена, живущие на территории нынешней Польши, называет входящие в союз лугиев племена: гариев, гельвеконов, манимов, гелизиев, наганарвалов, далее к Балтике готов (готонов), ругиев и лемовиев. Можно спорить о том, все ли из указанных этносов относятся к германским, но во всяком случае, ничего славянского в приведенных антропонимах нет, что подкрепляется и данными об обычаях и верованиях указанных племен (жрец в женской одежде и божество Алки у нганарвалов, боевая раскраска у гариев и т. д.).

Таким образом, во времена Тацита территория к западу от зарубинецких памятников была прочно занята неславянскими этносами.

Впрочем, сама зарубинецкая культура, возникнув на основе местных (в основном милоградской) культур, испытала мощные иноэтнические импульсы, в частности, с запада, из пшеворских и допшеворских районов (поморская культура Польши), а также с юга. Археологи полагают, что это говорит о значительных контактах с «иллиро-кельтскими», фракийскими (дакийскими), иранскими и германскими (поздние бастарны) народами. Далеко не все эти конктакты были мирными – в частности, под натиском сарматов зарубинцы покинули районы Поросья и переместились на север, ближе к устью Припяти. Но, как пишет Д.А. Мачинский, «сильнейшее потрясение или воздействие со стороны» на основную часть зарубинцев заключалось не только в этом: в частности, у них сменился погребальный обряд (с I в. ранее типичные трупосожжения близ их поселений отсутствуют. Д.А. Мач. К вопросу…, 92–93). Это особенно важный момент, поскольку роль иноэтничных импульсов в «лингвистически выявленном отрыве» славян от северных соседей является ключевой в гипотезах многих филологов.

Например, иранские этнонимы и антропонимы в древней славянской среде – дело обычное. Первые византийские источники, упоминавшие славян, называют среди них объединения «велегезитов» и «хорутан». Племенные названия «сербы» и «сорбы», по О.Н. Трубачеву, восходят к имени грозного сарматского племени «serbi» (буквально: головорезы), которое Птолемей помещал где-то между Кавказом и Волгой. Первые известные имена славянских князей – Бус, Ардагаст, легендарный Хорив также имеют иранский смысловой оттенок (племя бусов, как и будиев, входило в состав Мидии). Известный филолог В.И. Абаев приводит сотни восточнославянских и иранских (в основном осетинских) изоглосс, большинство из которых имеет древние корни.

Иранское влияние на славян ощутимо и в топонимике мест, приближенных к историческим будинам: тот же О.Н. Трубачев и В.Н. Топоров открыли на Левобережье Днепра целый пласт «двойной топонимики». Так, у речки Ропша (иран. Ropsa – лиса) есть приток Лисичка, у реки Свапа (иран. Su ар – «хорошая вода») – приток Доброводка, у Сева (авест. Syava – черный) – приток Чернавка, река же Каменная Осмонька в этимологическом смысле «масло масляное», поскольку ее вторая половина (от иран. asman) переводится как «камень». «Несомненные случаи ирано-славянского калькирования говорят об одновременном присутствии иранского и славянского населения в этих местах», – пишут Трубачев и Топоров. Пример такого «одновременного присутствия» упоминает и Геродот, описывая большой деревянный город в земле будинов – Гелон, который населяли скифы (точнее изгнанники-эллины, перенявшие скифские обычаи и язык).

Ряд ученых предполагает, кстати, что сам славянский язык возник в зоне взаимодействия балтийских и иранских языков, являя собой как бы их конгломерат. Действительно, при всей близости и архаичности славянского и балтийских наречий последние все-таки еще архаичнее. Возможно, первые изменились под влиянием соседей? Иранский субстрат в славянском, впрочем, не настолько велик, чтобы серьезно подтвердить эту гипотезу. Однако она станет более реальной, если допустить, что таким субстратом были и другие языки, примыкавшие к балтийскому ареалу с юга и юго-запада.

 

Сначала о родственниках: балты и венеты

Таким образом, взаимоотношения с балтийскими этносами – краеугольный камень филологических реконструкций славянской прародины. Нет сомнения, что и сейчас из всех индоевропейских языков ближе всех к славянским именно литовский и латышский. Почти половина древнейших терминов, относящихся к первооснове обоих групп языков, так или иначе созвучны (см. табл. русской и литовской лексики).

Выделяются в этих общих словесных рядах, отличаясь при этом от аналогичных прочих и.-е., названия основных металлов (напр. рус. железо – др. – прус, gelso), за исключением меди, да и специфический балтийский термин (лит. varis) скорее всего, восходит к общей балто-слав. основе «варить» (Славяне. Этногенез…).

У балтов и славян был очень близкий пантеон богов (Перун – Перкунас и др. – см. далее). Мало того, как отмечает литовский ученый Ю. Юркенас, «в балтийских и славянских языках немало общих антропооснов, которые могут быть отнесены к разряду компонентов системы личных имен древнейшего образца». При этом языковед, упирая на древность и обширность связей балтийской системы личных имен с другими и.-е., в особенности германской, дает не меньший материал в пользу балто-славянских связей.

Корневые элементы личных имен у балтов и славян

Отмечаются характерные только для балтийской и славянской антропонимии сочетания Darg/Drag и Varti/Vrati (Юрк., с.162–163).

Однако не только славянские языки оказались близкими предкам литовцев, латышей и пруссов. Литовский публицист Михаил Литвин в трактате «О нравах татар, литовцев и московитов» (1550 г.) отмечал, что «литовцы суть итальянцы, происходящие от италийской крови». В подтверждение этого автор приводил 74 слова, общих для латинского и литовского языков. Эта теория, с одной стороны, преследовала политическую цель – сблизить Литву (в XVI веке еще полуязыческую) с католическим Римом. Но при этом Литвин опирался на легенду о Палемоне, или Публии Либоне, римском вельможе, со своими людьми бежавшем от произвола императора Нерона. После долгих странствий беглецы якобы основали поселение на реке Дубисе, и от них, дескать, пошла дальнейшая история литовского народа. Как показывают археологические данные, в этой истории есть зерно истины. Именно во времена Нерона, между 51–63 гг. н. э., на «янтарном побережье» юго-востока Балтики высаживаются воины переброшенного из Подунавья XV римского легиона (LEGIO XV Appolinaris) во главе с вельможей (всадником) Атилием Примом. Какое-то время они квартируют в этих местах, налаживая торговлю янтарем (Кулаков В.И. История… С. 80).

У пруссов существовало другое предание – о Видевуте и Брутене, весьма схожее с историей Ромула и Рема, включая детали, например, поклонение священному дереву с изображением близнецов в Риме и прусском Ромове (чье название подозрительно созвучно городу на Тибре). Современные филологи сомневаются, что возможные связи балтов с италиками древнее римского периода истории (о них говорит, например, название золота, общее для латыни и литовского, но отсутствующее у других балтов). Но в целом среди ученых продолжает существовать теория, гласящая что своеобразный «развод» балтийских и славянских наречий был вызван влиянием языка «латинян» (на первые) и иранских народов – на вторые: «В праславянском сохранились балтийские лексические реликты, в значительной мере вытесненные их италийскими синонимами. Это напоминало ситуацию, приведшую к возникновению английского языка, для которого характерна борьба синонимов англосаксонского и старофранцузского происхождения… археологически документированное нашествие предположительно италийского этноса привело к вытеснению или семантическому перераспределению протобалтийской лексики… Археологически документированное нашествие скифов спустя семь веков на тот же ареал привело, как мы думаем, к результатам аналогичного характера. Постепенное ретроспективное снятие иранского и италийского наслоений приближает славянскую лексику к балтийской».

Подтверждение правдивости этой теории затруднено тем обстоятельством, что история балтийских племен еще менее отражена в древних письменных источниках, чем история славян. Большинство греков и римлян до начала эры либо ничего не знали о народах Прибалтики, либо полагали, что ее берега населяют сплошь венеты (собственно, и Балтику называли Венедским заливом или океаном). Тацит в I в. н. э. фиксирует на юго-восточном берегу Балтики племя аестиев (Aestii, видимо от лат. «aestus» – «прилив», aestuarium – «затопляемое морем устье реки», вероятно, имелось ввиду устье Вислы). Значительно позже это название переделали в эстиев (видимо, по созвучию est – восток) и стали так называть угро-финское население к северу от низовьев Даугавы, жителей Эстляндии, Эстонии. Нынешние эстонцы до начала XIX века не принимали это чуждое им имя (их самоназванием было maarahvas, что переводилось как «народ земли»). Тацитовские аестии не имели ничего общего с угро-финннами, которых римский историк скорее всего, вообще не знал. Наоборот, он вполне определенно говорит о том, что «их язык близок к британскому» (т. е. к диалекту кельтского, с которым римляне были неплохо знакомы). Кстати, и отмечаемый Тацитом у аестиев культ кабана-вепря точно соответствует религиозно-тотемическим представлениям кельтов, у которых, как пишет этнограф Э. Росс, кабан, «судя по всему, был животным par excellence». Основным предметом их экспорта был янтарь, издревле собиравшийся преимущественно в указанных краях.

С кельтскими языками, возможно, связана тайна происхождения одного из основных этнотопонимов балтов, отраженный в названии Литва (Lietuva) – и видимо, родственном ему – Латвия. Почти для всех исследователей давно очевидно, что эти названия как-то связаны с общим и.-е. обозначением льющейся воды (отсюда и поэтическое объяснение этнонима «литовцы» – «люди дождя»). Однако показательно, что эти этнотопонимы имеют четкую аналогию в «языке земли» кельтов (Lithauia, Lettaw, Letha) и их пантеоне (богиня Litavis). По предположению американской исследовательницы М. Джонс, все эти названия связаны с водой и отражают имя – которое можно реконструировать как Letavia– родины кельтов в Центральной Европе, практически «водного мира», поскольку тамошние ранние поселения всегда располагались или рядом или непосредственно (в виде свайных конструкций) на воде. Однако вряд ли это означает «удревнение» кельто-балтийских связей до времени этих самых свайных поселений (от эпохи энеолита до начала I тыс. до н. э.).

Археологи отмечают приток близкого кельтам населения или, во всяком случае, волну его культурного влияния на Самбию позже, судя по находкам подвесок, конской упряжи, оружия и прочих предметов, схожих с изделиями позднего Латена (т. е. II–I вв. до н. э.). Важно отметить, что и антропологи отмечали: у раннесредневекового населения ряда районов Пруссии (как и Померании и Мекленбурга) представлены формы, «очень близкие к типам латенских кельтов». Нельзя не отметить и языковых и культурных параллелей: название легендарной родины Видевута и Брутена – Кимврия опять-таки напоминает уэльское «Ким-ру» (страна сородичей»), а также этноним «кимвры» – исторически германский, но изначально тоже вероятнее всего кельтский. «На обрядность западных балтов, – отмечает польский ученый Я. Ясканис, – основной признак которой определялся как «зарывание останков кремации в землю», серьезное влияние оказывали кельтские и, в меньшей степени, римские традиции». Таким образом, «италийский» фактор воздействия на балтов существенно дополняется кельтским.

То, что еще в начале н. э. Юго-восточную Прибалтику населяли не балты, косвенно подтверждают и филологические разыскания О.Н. Трубачева, выяснившего, что слово «янтарь» в литовском и латышском языках вторично, и попало в них через другие, возможно, славянские языки. О том же говорит и упомянутый «фактор бука» (как и в славянские, название этого дерева вошло и балтские языки из германского). Северо-восточная граница ареала бука проходила в древности в районе западнее низовьев Даугавы. Стало быть, предки балтов жили к востоку от ареала бука и янтарного побережья Калининграда и Клайпеды.

Нельзя не заметить, что этноним «пруссы», которым в историческую эпоху называлось балтское племя, жившее между Вислой и Даугавой, имеет очень спорные аналогии в литовских и латышских языках. Согласно B.C. Суворову, «пруссами» уже в послеримскую эпоху стали именоваться прежние «эстии», причем сам этноним восходит к готскому слову «prus» – конь и означал первоначально тяжеловооруженных всадников. Действительно, захоронения того времени показали археологам, что у населения Самбии в V–VII вв. н. э. существовал культ коня и обычай захоронения в курганах всадников с тяжелым вооружением. Но интересно, что германские источники, описывавшие пруссов XIII–XIV вв., единодушно отмечают отсутствие у воинов этого племени тяжелого вооружения и нелюбовь сражаться на конях. Эти пруссы уже воевали пешими и вместо мечей и копий использовали примитивные деревянные дубины. Подобная слабость оружия и была главной причиной того, что это многочисленное племя было сравнительно легко завоевано немецкими крестоносцами.

Несомненно, «пруссы» позднеримского времени и эпохи крестовых походов в Восточную Прибалтику – это разные этносы. Первые были народом германского или кельтского (или смешанного) происхождения, хорошо знакомым с железным оружием и коневодством. Возможно, именно они принесли на берега Балтики те самые римские легенды, которые вошли позже в фольклор балтов. Последние пришли сюда после ухода эстиев – где-то в конце эпохи Великого переселения народов. Видимо, это произошло тогда же, когда в покинутые германцами земли центральной и северной Польши стали продвигаться славяне (вспомним легендарное столкновение людей Леха с «людьми жемойтскими» – видимо, речь идет о VII в.).

Легенды же балтов, помимо римских влияний, содержат воспоминания о значительно более восточных, нежели Пруссия, территориях. Титул первожреца Krive Krivaito ясно соотносится с латышским названием России (Krievia) и племенем кривичей, а также Krive – одним из «колен» первых арийцев, вторгшихся в Индию. Все эти этническо-мифологические параллели вполне могли, как в геометрии Лобачевского, некогда пересекаться, и скорее всего, не очень далеко от местопребывания летописных кривичей в верхнем Поднепровье.

Единственная граница балтов, в которой филологические реконструкции более-менее едины – юго-восточная. Подавляющее большинство языковедов признает, что 80–90 % наиболее древних названий Белоруссии – а это, естественно, названия рек и озер – имеют объяснения в современных литовском, латышском и древнем прусском языках (см. табл.).

Балтийские корни некоторых белорусских гидронимов [60]По В. Вересу (в соответствии со своими взглядами на происхождение Литвы он пишет «летовский» язык).

Восточная граница, судя по данным гидронимии, проходила в районе Московской, Калужской, Смоленской и Тверской областей, где количество названий рек балтского корня составляет около 400

Что касается древнейшей границы балтов на северо-востоке, то ее, в свою очередь может прояснить раздел филологии, изучающий уральские языки. До недавнего времени считалось, что предки финнов и эстонцев – аборигены Восточной Прибалтики. В советское время эту теорию поддерживали по идеологическим причинам – «автохтонность», изначальность пребывания на территории лучше способствовала официальному культу «дружбы народов», чем вызывавшие споры и рознь миграции. Именно поэтому найденные перед Второй мировой войной памятники, в т. ч. прибалтийские, неолитической культуры «гребенчатой керамики» не замедлили идентифицировать, как угрофинские. Однако, как мы видели в предыдущей части, с научной точки зрения это утверждение оказалось аргументированным не более, чем утверждения послевоенного времени о «славянстве» древних пруссов.

Факт автохтонности угро-финнов в Восточной Прибалтике оказался под еще большим сомнением, когда за дело взялись филологи. В частности, выяснилось, что практически все названия, связанные с мореплаванием (т. е. такие слова, как «корабль», «парус» и т. д.) в языках финнов, эстонцев, ижоры – не «родные», а заимствованы в далекой древности у индоевропейцев-балтов. Опираясь на данные в том числе западных исследователей, авторитетный отечественный уралист В.В. Напольских показал, что и названия самых характерных рыб бассейна Балтики – угря и лосося – в финских диалектах также балтийского происхождения (фин. lohi, саам, luossa – ср. лит. lasis – лосось, фин. ankerias – ср. лит. ungurys – угорь). В итоге лингвистические изыскания «позволяют сделать вывод, что балты прибыли в Прибалтику скорее до, чем после прибалтийских финнов» (Этноязыковая и этнокульт…, с. 22).

Подтвердить или опровергнуть такое предположение мог древний «язык земли» – топонимика. Точнее, гидронимика, поскольку именно названия рек и водоемов как правило, самые «консервативные», держащиеся порой тысячелетиями.

К настоящему времени общепризнано, что балтийские гидронимы распространены от Пруссии на западе до западных районов Тверской области и верхнего Поволжья на востоке (Торопа, Допшо, Журедайно и т. п.). Что касается территорий к северу от линии юг Псковщины – Тверь, то долгое время распространенность подобных названий там отметалась по принципу «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». «Что же касается северной границы балтийской топонимики, то… ее определение не составляет проблему, поскольку очевидно, что балтийские племена никогда не находились севернее тех мест, где они живут теперь», – столь категоричен был В.Н. Топоров и другие филологи. Вслед за ним и археологи (например, В.В. Седов в работе «Новгородские сопки») писали о невозможности атрибутировать многие памятники новгородской земли на основании «гидронимических данных». Получался порочный круг.

Однако не все ученые согласились не замечать фактов. Вот что пишет, например, доктор филологических наук P.A. Агеева в книге «Гидронимия Русского Северо-Запада»: «… по нашим данным, балтийская гидронимия на Северо-Западе довольно многочисленна. В одних лишь Псковских землях и на территории двух южных новгородских пятин – Шелонской и Деревской – гидронимы балтийского типа составляют не менее 5 % и во всяком случае не уступают по количеству угро-финским названиям… Особенно густо балтийские названия покрывают бассейн Великой, среднего и верхнего течения Ловати. К северу от Ильменя количество балтийских названий резко уменьшается, хотя отдельные из них заходят в нынешнюю Ленинградскую область». Действительно, название притока Невы Тосна, в старых источниках – Тусна, явно восходит к древнепрус. Tusnan – тихая. Имя озера Бебро в бассейне Оредежи также скорее напоминает балтийский вариант слова «бобровое» (лит. Bebrujis), т. к. гласная «е» в идентичном славянском термине встречается весьма редко. На Псковщине схожие литовско-латышские толкования имеют гидронимы Сороть, а далее к северо-востоку, левый приток Луги Нотика (др. – прус. Notike). Возможно, «балтийские» корни имеют и хорошо известные Валдай и Бологое.

P.A. Агеева сопоставляет данные гидронимики с данными археологии, согласно которым «в особенности в середине и конце II тыс. до н. э. культура балтов распространялась на значительные пространства к Северу, включая южное побережье Финляндии и доходя до Ладожского оз.». Действительно, раскопки показали наличие в III–II тыс. до н. э. на западном и южном побережье Финляндии, в Эстонии и на юге Финского залива стоянок культур шнуровой керамики. Последние, именуемые также культурами ладьевидных, или боевых топоров, широко распространенные на значительных пространствах Европы, практически всеми признаются индоевропейскими. Из этих культур одна из самых известных – фатьяновская, протянувшаяся от Днепра до Верхней Волги.

Инвентарь фатьяновской культуры

Фатьяновцы – лесные земледельцы и скотоводы – пришли на эту территорию в начале II тыс. до н. э. (в период кратковременного потепления) предположительно с запада, из Белоруссии. Их элементы культуры, а также антропологический облик классических северных европеоидов балтийского варианта позволили предположить в них предков балтов. Тем более что занимаемая ими территория – это как раз область классической балтской гидронимии.

Но вот что не менее любопытно – как следует из словаря Фасмера, у самих балтов общая и.-е. основа mare по большей части (кроме жемайтов) означала не море, а просто залив, или, например, как у литовцев – Куршский залив. Скорее всего, это означает, что и выход к морю в древности у балтов был сравнительно невелик. И море это все-таки было Балтийским.

Что же касается языков-соседей, активно повлиявших на «развод» балтов и славян, то «италийскую» версию мы уже упоминали. Нельзя не отметить влияние, или точнее сходство балтийских языков с финскими (общность некоторых глагольных форм, а также построение сложных гидронимов – см. Трубачев. Этногенез…, с. 20). Однако главным из этих языков-«разводчиков», по мнению академика A.A. Шахматова, был венетский, распространенный в разное время и по разным данным, от Адриатики до Балтики. О нем мало что известно. Шахматов, впрочем, полагал, что это язык кельтский и именно его носители отделяли в древности праславян от других и.-е. народов, оказав огромное влияние на формирование славянского этноса. С ученым-филологом были солидарны многие историки. Как считал В.В. Мавродин, само название венетов перешло на славян, после того как последние в начале – середине I тысячелетия н. э. заняли Центральную Европу и ассимилировали ее древнее население.

Сейчас версий об этногенезе венетов и их взаимоотношениях с праславянами больше. Что касается археологии, то достоверно точных соответствий между культурой венетов и последующими много столетий спустя славянскими нет. В прилегающих к Северной Адриатике, то есть заселенных некогда венетами, районах найдены несколько сот фрагментов местной древней письменности. До сих пор находятся отдельные энтузиасты, пытающиеся прочитать их с помощью славянских языков, однако такие прочтения заставляют вспомнить легендарное «этруски – это русские» А.Д. Черткова. Например, словенец Матей Бор читает одну из надписей, как «видящий, кто таблицу бога тут ширит», другую (на охотничьем рожке) – «Иллирию ты зови».

Однако большинство филологов сходится в том, что «венетский» язык этих надписей не славянский, а близок если не к кельтским, то к североиталийским наречиям, а иногда к иллирийским, включая древнее название Триеста – Tergeste (где Terg, почти как и у славян – «торг», a este – «город»).

Да и античная топонимика Иллирии, Паннонии и Норика, за исключениями вышеупомянутых единичных примеров, мало напоминает речь, для которой создавали азбуку Кирилл и Мефодий. Подавляющее большинство оставленных ими топонимов говорит об их близости иллирийцам.

Само слово венеты, как мы уже упоминали, не славянское. Племя Veneti известно со времен Цезаря на западе Галлии, где ныне провинция Вандея. Плиний упоминал этноним Venetulani в Центральной Италии, а поздние римские авторы с ужасом писали о племени Vandales. Топонимы с корнями Vent, Vend и т. д. разбросаны по всей Европе – от реки Вента в Латвии до поселения Venedotia в древней Британии, пролива Vendesund в Норвегии, местностей Vendome и Vendeuvre во Франции, озера Venetus (нынешнее Боденское) в Швейцарии.

Филологи неоднократно обращали внимание, что практически во всех перечисленных случаях речь идет либо о названиях рек и озер, либо об этно– и топонимах, связанных с водой. Так, галльские венеты жили на атлантическом побережье, балтийские – близ Балтики, где римские авторы помещали Венетский залив, адриатические, соответственно, на северном берегу Адриатики. Среди многих предположений относительно причин этого, одно кажется наиболее верным: в индоевропейских языках Vent, Vand было одним из обозначений воды, а в некоторых это и до сих пор так: в литовском – vanduo, датском – vand (славянское «вода» также, по всей видимости, некогда произносилось с носовым «н»). Соответственно, «венеты» – это «живущие близ воды» или во «влажной местности». Наименование финнами и эстноцами России Veneja, по одной из гипотез, связано с тем, что первые русские, с которыми познакомились финны – это новгородцы, занимавшие топкое Приильменье.

Возможно, слово «венеты» изначально не было собственно этнонимом, распространяясь на галлов, иллирийцев, германцев – кого угодно, кто проживал близ водоемов. Со временем ситуация изменилась, к I–II вв. римские авторы, повествуя о восточноевропейских венетах, представляют себе племена более-менее единые по языку и образу жизни. В самом деле, первый автор, давший сравнительно развернутую характеристику венедов, Тацит, объединяет под этим именем племена «простирающие свои набеги от певкинов (племя в низовьях Дуная – A.B.) до феннов (по-видимому, тогда под ними подразумевались саамы, занимавшие почти всю территорию нынешней Финляндии)». Западную границу их владений римский историк не обозначил, хотя из описания германцев она получалась где-то в районе Вислы и северо-восточных Карпат. Германцы, близкие к ним речью и обычаями певкины, фенны, жившие на янтарном побережье эйстии (обычаями и обликом похожих на свебов-скандинавов) с их «близким к британскому» языком, – вот и все соседи венедов. Если под последними Тацит подразумевал славян, то непонятно, куда же у просвещенного и наблюдательного древнего географа делись балты. То есть племена, которые, как показывает гидронимия, к началу славянской экспансии занимали огромный регион от северо-восточной Польши до верхней Волги. Не заметить их, притом упоминая о гораздо более удаленных от Рима феннах, было невозможно.

Вывод может быть только один: Тацит еще не разделял балтов и славян, объединяя их под общим именем. Возможно, такое объединение уже не совсем соответствовало действительности, ибо языки двух этносов давно должны были разойтись. В частности, по М. Фасмеру, славяно-балтская общность распалась до 400 г. до н. э., а по другим авторам еще раньше. Более того, значительное число исследователей полагает, что таковой общности и не существовало: сходство же двух языков обусловлено их архаичной и.-е. основой (также как и их сходство с санскритом) и длительными взаимными контактами. Так, в концепции М. Гимбутас чистые «балты» жили на пространстве от Самбии почти до Урала (фатьяновская и родственные ей культуры), обособившись от прочего и.-е. массива уже во II тыс. до н. э., славяне же занимали куда меньшую территорию за Припятью.

Впрочем, существует и противоположная точка зрения: балто-славянская общеность не только существовала, но и распалась весьма поздно. Так, Д.И. Иловайский писал, что «семья Славяно-Литовская выделилась из огромного Скифского мира лишь во времена «сарматские» (именно сарматы, а не венеды, считал академик это и есть славяно-балты), т. е. незадолго до Тацита. Современные методы, особенно т. н. глоттохронология, тоже скорее говорят в пользу сравнительно позднего разделения

Филолог В.В. Напольских считает, что относительно единый «макробалтский» балто-славянский языковый ареал, несмотря на постепенное выделение в нем «параславянских» групп, сохранялся, по крайней мере, в Восточной Европе вплоть до VI–VII вв., в пользу чего свидетельствуют сохранившиеся даже на его восточной периферии (именьковская культура) в языке соседних угро-финских народов, соответствующие этому времени «балтизмы» в хозяйственной лексике.

В любом случае, видимо, языковая и культурная близость «венедов» была еще очень сильна. Писавший через пятьсот лет после Тацита Иордан уже знает о различиях среди венедов, упоминая, что теперь «преимущественно они именуются склавенами и антами». Готский историк дал довольно точное географическое описание области склавен: от верхней части Вислы до среднего Дуная (Мурсианское озеро – вероятно, Балатон, близ которого протекала река Мурса) и до Днестра на востоке. Анты – от Днестра до низовий Днепра. Ни тот ни другой район не могут быть «балтийскими». Между тем непонятно, под чьим именем Иордан зашифровал собственно балтов. Вместо тацитовских аэстиев он знает «мирных эстов», населявших отдаленный берег «Германского океана», и жившее к югу от него «сильнейшее племя акациров, не знающее злаков, но питающееся от скота и охоты». Поскольку сразу за последними названы булгары (во времена Иордана жившие в Восточном Приазовье), акациры, возможно, были кочевниками-тюрками, обитавшими в районе Дона. Территории между Доном и Восточной Балтикой Иордан представлял плохо, хотя и расписал победы готов даже над отдаленными «меренс, морденс и тиуд», т. е. мерей, мордвой и чудью.

Однако обратимся к другому месту сочинения «Getika», где Иордан пишет, что венеты «ныне известны под тремя именами: венетов, антов и склавен». Поскольку два последних «колена» он локализовал и обозначил как отдельные родственные этносы, то нетрудно предположить, что существовал и третий этнос, точного названия которого готский летописец не знал и обозначил как собственно «венетов», еще не сменивших своего древнего имени. Таковые могли обитать в пределах неизвестных Иордану территорий между упомянутыми акацирами, антами, склавенами и эстами, а также меренс, морденс, тиудами и таинственными «васи-набронками». Т. е. территорий Белоруссии, внутренней Литвы, Смоленской области и т. д. – области классических балтов. Впрочем, название «венеды» дольше всего сохранялось на окраинах балто-славянского мира, которые как раз остались за славянами. Об этом говорят упомянутые эстонские и финские названия России Venemaa, Veneja, а также упорно державшееся у немцев, по свидетельству С. Герберштейна, именование прибалтийских и вообще всех славян Wenen, Windi. Видимо, из тоже серии этноним в-н-dp-, ванандар, который хазарские, арабские и армянские источники применяли в отношении племени, которое хазары некогда вытеснили из Поволжья.

 

Славяне в источниках

Так где же и каким образом появились на арене мировой истории собственно славяне? Первым делом ученые обращались, конечно, к источникам. «Славяне сперва были на

Дунае», – уверяет «Повесть временных лет», уточняя, что с берегов главной европейской реки наших предков изгнали «волохи». Может, действительно, прародина была в местах, где их застали письменные свидетельства? В пользу этого есть некоторые указания. «Батюшка Дунай» воспет в средневековом фольклоре всех славянских народов на огромном пространстве от Эльбы до верхней Волги. Правда, быть может, это лишь отголосок воспоминаний о вторжениях антов в Византию в VI–VII веках? Посланник римского императора Приск, в середине V века побывавший в ставке гуннского вождя Аттилы в Паннонии, записал, что гунны пьют напиток «медос», а по своим усопшим справляют «страву». Эти типично славянские слова давали многим исследователям повод усомниться в азиатском происхождении грозной кочевой орды, простершей свои набеги от Причерноморья до Галлии. Как бы то ни было, славянский компонент был среди гуннов в указанное время на среднем Дунае.

Возможно, славяне появились там раньше Аттилы. В Певтингеровых таблицах, и у Птолемея (нач. II н. э.) упоминаются названия озеро Pelso (Peiso) – возможно, современный Балатон и жившее где-то к югу от него племя «озериатов» (ozeriates). Некоторые филологи расшифровывают их на славянский манер (соответственно, «Плес» и «озерные»). Такие разъяснения, однако, не очень надежны: для всех указанных слов есть логичные объяснения и в иллирийских наречиях. Куда более определенно звучат зафиксированные в III–IV веках римскими путешественниками в Паннонии и Иллирии гидронимы Bustricius и Tsierna, которые нетрудно перевести как Быстрица и Черная (такая река существует в среднем Подунавье до сих пор). Имя божества «Dobrota», начертанное на одной из паннонских табличек IV века, ведет по тому же этническому следу, как и слово «dzoapan» (жупан), и имя «Venclav», отмеченные примерно в то же время в Дакии.

Таким образом, славяне проникли на Дунай до того, как их этноним был зафиксирован там письменными источниками. Но были ли они там всегда?

В древности Дунай именовался так в верхнем и среднем течении этой реки, а в нижнем назывался Истр. Между тем последний гидроним, в отличие от первого, был совершенно незнаком славянам, из чего можно заключить, что в район северо-западного Причерноморья они вышли сравнительно поздно, уже в эпоху исчезновения античной традиции разделения названий великой реки. Нельзя не заметить и того, что народы по берегам Истра, а частично и Дуная были давно и хорошо известны еще грекам. Самый первый из древних авторов, который имел хотя бы смутные представления о тех местах, Геродот, ничего не сообщает о славянах. Описывая области к северу от Дуная, он называет племя сигиннов. На западе последние жили «почти до пределов энетов на Адриатике», на востоке, по-видимому, до известных Геродоту фракийцев-агафирсов, то есть занимали север Балкан, включая часть Паннонии. Сигинны «ездят на колесницах, одеваются в мидийскую одежду, считая себя потомками индийских переселенцев». Подобный стиль жизни и предания мало напоминают о славянах, как и само слово «сигинны», вероятно, давшее имя позднейшим «цыганам» (сам Геродот сопоставлял его с лигурийским названием мелких торговцев или критским названием копий).

В принципе и средний Дунай начиная с I века до новой эры входит в римскую культурную орбиту, среди обитателей его побережий известны иллирийцы, кельты, германцы, наконец, венеты. Так, в «Германии» Тацита, где в качестве соседей сидящих в придунайской части Богемии маркоманов названы марсигны и буры (наречием и нравами, как подчеркивает автор, схожие с другими свебами – германцами), котины (галлы) и осы (паннонцы-иллирийцы). Ни одного славянского этнонима.

Ученые – сторонники панноннской теории происхождения славян – как будто нашли этому объяснение. Например, П. Шафарик, а за ним многие современные исследователи утверждали следующее. Именно венедов, или энетов римские писатели считали предками славян (и антов) и так оно и было. Именно венеты-славяне издавна жили в Паннонии, но затем (в IV вв. до н. э.) их потеснили оттуда кельты-вольки. Дескать, именно последних наш Нестор-летописец упоминал как «волохов», прогнавших славян (или подчинивших их) из тех же мест, с Дуная: «Волохом бо нашедшем на словен на Дунайских и севших в них и насилующих их».

Действительно, изначально, как считается, этноним «волохи» восходил к названию обитавшего в Средней Германии, а затем в Нарбоннской Галлии кельтского племенного союза вольков, Volcae. Но можно ли на основании этой «зацепки» считать летописную дунайскую легенду истинной?

Вряд ли. Шаткой являются все звенья построенной тут причинно-следственной цепи. Не есть твердый факт, что «волохи» этимологически восходят обязательно к «волькам»: в основе обоих этнонимов всего лишь общее и.-е. название волка. Что касается локализации этих самых «вольков», то хотя они и были одним из главных кельтских объединений, но проникло ли племя именно с таким названием в Паннонию, неизвестно. Доподлинно – со слов Юлия Цезаря – ветви Volcae зафиксированы на юге Галлии и в Герцинском лесу, географическая конкретизация которого весьма неясна. Представить, что славянские хроники сохранили больше исторических фактов на счет великого кельтского переселения, чем греко-римские источники, непросто.

«Волохами», «влахами» славяне и их соседи называли румын и итальянцев, и вообще «латинян».

Другая версия говорит о том, что первые русские летописи сохранили воспоминания о временах, когда нижний и средний Дунай подверглись завоеванию гетов во главе с царем Буребистой, а затем Децебалом (I–II вв. н. э.). Ведь именно на фракийцев-гетов и их родственников даков перешло позже название влахи – волохи. Эти племена были разгромлены и подчинены римским императором Траяном в 101–106 гг. н. э. Видимо, не случайно образ Траяна прочно вошел в славянский фольклор (божество Троян у русов, царь Траян у сербов) – славяне чтили его, как освободителя от ига восточных соседей. Гетодакским следом, возможно, объясняется и появление среди легендарных первых славянских князей некоего Залманина, чье имя A.C. Мыльников производит от Залмоксиса (гетского вождя или жреца, обожествленного после смерти).

Однако внимательное чтение ПВА не подтверждает их точку зрения. Ведь летописцы в разных редакциях «Повести» ссылаются на то, что «славян и волохов» прогнали с Дуная «угры». Последние, то есть венгры, мадьяры, появились в Средней Европе в самом конце IX столетия, когда ни кельтов, ни гетов в Паннонии давно уже не было. То есть под волохами подразумевался какой-то другой этнос, вероятно, живший там в другое время.

Обратимся к другим источникам.

Любопытно, где же «отец истории» все-таки мог обнаруживать предков славян. Северное Причерноморье, согласно Геродоту, занимали племена скифов. С запада с ними граничили агафирсы (изнеженное племя с фракийскими обычаями), они занимали северные районы нынешней Румынии, Буковины и части Южной Галиции. Далее к северо-востоку, видимо, до Днепра жили невры, племя, «обращавшееся в волков». Одним из пунктов границы между ними и скифами служило озеро, из которого вытекал Тирас (Днестр). Где-то по левобережью среднего Днепра жили андрофаги-людоеды, а к юго-востоку от них обитало племя меланхленов. К востоку и северо-востоку от Меотиды (Азовского моря) лежали владения савроматов. Последние, согласно «отцу истории», происходили от смешанных браков скифов с амазонками и говорили на испорченном скифском наречии. Правда это или нет, но их ираноязычие не вызывает сомнения.

Относительно меланхленов есть мнение, что это тоже иранское племя, возможно, пришедшее откуда-то с юга, из районов распространения зороастрийской религии. Ведь само имя «меланхлены» означает по-гречески «черные плащи», а именно в такую одежду одевались жрецы Заратустры. Впрочем, сведений об этом народе Геродот оставил слишком мало, чтобы утверждать что-либо уверенно. Еще меньше можно сказать об андрофагах.

Более всего подозрений на славянскую принадлежность у этноса, локализованного Геродотом чуть в стороне от скифских границ. В пятнадцати днях пути выше «впадины Меотийского озера», то есть устья Дона, начинались владения будинов – «большого и многочисленного» лесного племени. Эти голубоглазые и рыжеволосые охотники на бобров и лосей жили по среднему и верхнему течению Танаиса (под последним Геродот, судя по последовательному перечислению «скифских» рек, подразумевал Северский Донец, а Дон он называл Сиргисом).

Будины не жили далеко к северу, в самых верховьях Донца (истоки Танаиса располагались в земле фиссагетов, а между последними и будинами была еще и пустынная территория). Стало быть, их земля это нынешние Харьковская и частично Донецкая области, где большие лесные массивы только сравнительно недавно были сведены на нет человеком. Однако это «большое и многочисленное» (из народов этого региона так Геродот говорит еще только о самих скифах) племя, видимо, имело и владения гораздо западнее. Ведь невры за одно поколение до похода Дария «покинули свою страну из-за нашествия змей и поселились в земле будинов». Обилие змей, скорее всего, могло случиться в болотистой местности, вероятно, в бассейне Припяти, откуда невры перебрались южнее – в леса и лесостепи Западной и Центральной Украины.

Этноним «невры» многими исследователями выводится из балтийских языков, другие же сопоставляют это название с «нервиями» – кельтским племенем в Западной Европе. Слово «будины» еще выдающийся филолог Л. Нидерле сопоставлял со славянским «будить», «будоражить»: в Чехии и Польше до сих пор немало населенных пунктов называется Будин, Будинье (и первый из двух городов, слившихся в нынешний Будапешт, был когда-то славянским поселком Буда). Хотя слишком увлекаться «славянским уклоном» здесь не стоит: тот же Геродот помещает далеко на юге, в Мидии близкий этноним «будии», да и вообще слова с основами but– bud– («быть» и «бодрствовать») являются очень близкими во многих и.-е. языках (Юрк., с. 40, 46).

Ученым кажутся также смутно похожими на «славянские» этнонимы Stavanoi, Suobeni в посвященных Восточной Европе сочинениях Птолемея, Плиния, Страбона и других античных авторов. К тому же носители этих имен довольно удачно локализуются. Так, по мнению Михаила Казанского, географическое положение Stavanoi у Птолемея – к востоку от Вислы, к югу от балтских народов галиндов и судинов и к северу от кочевий аланов «точно соотносится» с положением венедов у Тацита, поэтому, делает вывод российско-французский археолог, «весьма возможно, что имя венеты есть иностранное прозвище для Stavanoi», т. е. речь идет об одном и том же племени (М. Kazansky. Р. 11). В свою очередь, филолог О.Н. Трубачев считает что Stavanoi – буквальный перевод, калька этнонима «словене» с индоарийского языка (где stavana – «хвалимый», что показывает «славяно-индоарийские (индоиранские?) контакты в этом районе» (Труб., с. 278).

Это интересные, но, с учетом хотя бы спорности соотнесения птолемеевской и тацитовской географии, достаточно спорные гипотезы. Иные обращались к более поздней средневековой летописной традиции. Но она также дает немного. Характерный пример – обнаруженная в чешских списках XV в. т. н. «Грамота Александра Македонского», согласно которой знаменитый царь и полководец якобы даровал «просвещенному славянскому роду» за оказанную ему военную помощь «навечно все земли от полунощного моря великого Ледовитого океана до Итальянского скалистого южного моря» (см. Мыльн., с. 54).

Не найдя ответа в древних хрониках, исследователи принялись строить свои версии. Далматинский монах Мауро Орбини считал, что славяне скрывались в древней истории под именем готов и вышли, соответственно, из Скандинавии. Екатерина II в письме к Гримму сообщала, что собрав сведения о древних славянах, «могла бы легко доказать, что они дали имена большинству рек, гор, долин… во Франции, Испании, Шотландии и в других странах… вся раса Людовиков были древними славянами, как и все короли вандалов в Испании». A.C. Хомяков обнаруживал славянские следы уже не только во Франции (где Руссильон и Арль были славянскими названиями), но и в древней Трое, среди древних гуннов (Аттила) и героев германского эпоса о Нибелунгах (см. Поляков…, с. 130–131).

A.A. Шлецер, наоборот, исходил из реального факта присутствия в его время остатков славянских языков между Эльбой и Одером (или живых преданий о них) и полагал, что именно там прародина этих наречий. Другие искали эту прародину в Закавказье и даже в Центральной Азии. Отзвуком этих концепций является и знаменитое блоковское «да – скифы мы, да – азиаты мы с раскосыми и жадными очами» и пассажи составленной, возможно, современником Блока «Влесовой книги» про племя Богумира, кочевавшее-де «за 1300 лет до Германариха» в Семиречье.

Загадку, впрочем, достаточно проясняют данные филологии. Они свидетельствуют о том, что предки славян обитали где-то в лесной полосе Восточной Европы. Собственно, на это указывают и византийские источники VI в.: «Живут они среди лесов, рек, болот, и трудно преодолимых озер» (Маврикий), «(они) не осмеливались (по С.В. Алексееву, до походов 580-х гг. – A.B.) показаться из лесов и из-под защиты деревьев».

Ученые подкрепили эти указания тем, что в славянской лексике присутствует богатый набор слов, характеризующих соответствующую фауну [тур, вепрь, олень, косуля и т. д.), флору {дуб, сосна, яблоня).

В тоже время, как писала М. Гимбутас в работе «Славяне», «первоначальное незнакомство славян с определенными видами деревьев прослеживается в названиях, которые они заимствовали от своих западных и юго-западных соседей. Название для «букового дерева», славянское слово «бук», вероятно, было заимствовано из германского языка примерно в начале первого столетия нашей эры. Лиственница, латинское larix, польское modrzew, возможно, было заимствовано из готского madra. Название для «тисса», латинское taxus, славянское «тисъ» возможно происходит от кельтского и германского корня, означающего «объемный», «толстый»». В свою очередь, польский ботаник Ю. Роста-финский к этому перечню заимствованных названий добавлял также «пихту». Эти данные, или правильнее, предположения о контактах славян с кельтами и германцами дали пищу энтузиастам висло-одерской теории, которые искали прародину славян в исторической Польше.

Окончательно эта теория оформилась в трудах Л.Тер-Сплавинского, согласно которому в этногенезе славян участвовали в основном три составные этническо-культурных элемента: 1) «уральское» население культуры гребенчатой керамики; 2) население культуры шнуровой керамики, которое наслоилось в более позднее время неолитического века на основу уральского поселения, по крайней мере на протяжении от верхнего Поволжья вплоть до левого побережья средней и нижней Одры; 3) население так называемой лужицкой культуры, наслоенное на более древнюю «уральско-шнуровую» основу в области бассейнов Одры и Вислы вместе с Бугом. Как писал ученый, «амальгама, возникшая из смешения и взаимного проникновения этих трех этническо-культурных элементов… выкристаллизовалась – по всей вероятности, около третьей четверти I тысячелетия до новой эры – в подлинный общеславянский комплекс, археологическим соответствием которого надо считать возникший в то время на основе лужицкой культуры (хотя во многих отношениях стоящий ниже ее) комплекс, известный в археологии под названием культуры ямных погребений». Говоря об «общеславянском комплексе», ученый впрочем, тут же оговаривается: в него он не включает восточнославянские племена, «зародышем этническо-культурного комплекса» последних была близкая культуре ямных погребений», но все-таки отдельная зарубинецкая культура на земли среднего, а также верхнего бассейна Днепра (Тер-Сплавинский, с. 27).

Впрочем, другие языковеды, например, М. Фасмер, считали что «природная» лексика древних славян позволяет ограничить их прародину территорией между верховьями Вислы и Днепром, т. е. украинским Полесьем с прилегающими районами. В свою очередь, A.A. Шахматов указывал на Прибалтику. Наконец, многие авторы, начиная с М.П. Погодина и С.М. Соловьева, строго следуют летописной версии о том, что эта прародина находилась на Дунае. К настоящему времени, если не считать версий альтернативных историков, готовых отыскать «Славяно-Русколань» хоть на Крите, в Хеттской державе или Этрурии, в славяноведении доминируют три вышеперечисленные версии: висло-одерская (иногда с расширением: одерско-днепровская), полесская и дунайская.

Одним из ключевых аргументов Л.Тер-Сплавинского в пользу своих построений было якобы славянское происхождение названий крупных рек Польши – собственно Вислы и Одры, в противоположность неславянским гидронимам на востоке – Днепр, Днестр и т. п. В действительности эти аргументы давно и сильно поколеблены: вопрос о гидрониме «Днепр» оказывается не таким простым. Это название опять же древнеевропейское оказывается для реки, на которой стоят Смоленск и Киев, отнюдь не единственным и возможно не самым древним. Как неоднократно указывалось, греческое название реки Борисфен (где основа «Борис» не имеет четкого греческого объяснения) вероятно, скрывала какое то «местное» слово, на что указывает в частности, созвучие гидронима с названием расположенного в его устье острова Березань, а также с названием впадающей в Днепр реки Березины. Вполне возможно, что это слово было балтским, а возможно и славянским от названия berzas – береза.

Много исконно славянских понятий также связано с реками и водоемами (ручей, болото, пруд и т. д.). А вот к морю славяне, видимо, вышли поздно. Само слово море когда-то означало и до сих пор означает в ряде славянских диалектов просто озеро. Термин остров раньше обозначал речной остров или лесистую возвышенность среди болот – пишет историк В.В. Мавродин. Само собой, не было в этих языках и названий важнейших морей Восточной Европы – Черного и Балтийского – даже в письменную эпоху называли их по-разному, поскольку заимствовали эти названия у разных соседей. Заметим, что несомненно ближе к морю, чем славяне, были балты о чем говорит тот факт, что они делились с ними, также как и с угро-финнами, морской лексикой: так скорее всего балтийского происхождения слово парус, а возможно и угорь. Последний факт особенно любопытен, поскольку рыба угорь, как известно, забирается по водоемам достаточно далеко от Балтики, стало быть, незнакомые с ним славяне жили не просто вдали, а в весьма серьезной дали от моря.

Степная зона также находилась вне пределов обитания славян: у них отсутствуют общие специфические названия, связанные со степным ландшафтом и растительностью, а соответствующие слова были заимствованы много позже, в основном из тюркских языков: ковыль, типчак, яруга, балка и т. д. Само слово «степь» появилось у славян лишь в XVII веке, а до того бескрайние просторы Причерноморья назывались просто Поле, также как и большие не заросшие деревьями участки в лесной зоне. Однако в лесостепные области славяне начали углубляться довольно рано, о чем свидетельствует их знакомство с такими пернатыми, как дрофа и куропатка.

Анализ языка показывает, что наши предки жили вдали от высоких гор. «Горой называли покрытый лесом холм, высокий берег реки, просто лес, любой верх вообще, в том числе верх дома – чердак, носивший название горище. Хребет, пик, ущелье, гребень – все эти названия позднего происхождения» (Мавродин, с. 29). Академик Ф.П. Филин писал: «Когда славяне познакомились с настоящими горами, они применили к ним уже имевшееся у них слово *gora (ср. литовское girg. giria; латышское dzira – «лес», древнепрусское garian – «дерево»). Отсутствует в общеславянском языке название горной цепи… Поздними новообразованиями или заимствованиями являются обозначения других особенностей горного ландшафта».

Итак, методом ислючения природно-географических зон, не оставивиших следов в праславянском языке, ученые остановились на территории, включающей Юго-восточную Польшу и Полесье к югу от Припяти. Именно здесь лежит давно выделенная филологами область древнейшей славянской гидронимии: Бобр, Тетерев, Уж, Яблоница, Ельня, Липа, Тысменица и т. д. К северу от Припяти картина иная – там преобладают названия, объясняемые из современных литовского и латышского языков. К югу и востоку тянутся иранские гидронимы. К западу – чередуются древнейшие общеиндоевропейские (Нарев), кельтские и другие, не всегда разгадываемые названия.

 

И далее на север

Вышеуказанные границы являются весьма условными, причем как для славян, так и для ближайших языковых братьев – балтов. Отдельные ученые допускают, что область древних «венедов» могла быть шире, в особенности на северо-востоке.

На это указывают, в частности уже упомянутый древние гидронимические «балтизмы», найденные А.К. Матвеевым в Архангельской области. Приведенные аналогии с современным литовским языком выглядят достаточно убедительно:

– Варнас – varnas (ворон) ср. часто встречающийся русский гидроним: р. Воронья.

– Молтас – moletas (глинистый).

– Рудас – rudas (бурый).

– Толмас – tolimas (далекий).

– Ужмас – uzimas (шум).

– Едоса – juodas (черный) ср. р. Черная.

– Чавроса – siauras (узкий).

– Няврус – niauras (угрюмый) ср. прославленный в литературе образ Угрюм-реки.

– Равдус – raudonas (красный) ср. р. Красная, Красная Пахра.

– Талпус – talpus (емкий).

– Вислуса – vislus (плодовитый) и т. д.

Выстроив этот ряд, Матвеев пошел дальше и предположил схожие аналогии и для других «труднообъяснимых» названий, и привел удивительные примеры присутствия балтийского субстрата в северных русской диалектах (напр., «телдас» (помост) – ср. лит. tiltas – мост).

A.A. Шахматов считал балтскими гидронимы с формантами – гумс, – куме на западе Вологодской области (кстати, там же в связи вышеприведенной Tusnan отметим речку Тошню). Любопытно, что в конечном итоге и В.В. Седов написал о «балтизмах» до Южной Финляндии включительно. Даже столь северный этноним «саамы» рассматривается частью ученых через балтийскую призму, в примерном значении «люди земли». Примечательно, что среди саамских географических названий севера Норвегии (Qvicstad) среди других явно и.-е. встречаются и как будто «балтизмы»: Ruduis, Tusna («тихий»), Vilgis («влажный»), Baltes («белый») и т. д.

Конечно, к возможности столь широкого «растекания» балтов в древности следует отнестись с осторожностью. Так, указанные Матвеевым вкрапления балтской лексики в северные говоры могут означать, что русские застали здесь живую балтскую речь, и что собственно, эти балты вполне могли придти так далеко на север из района Приильменья под давлением новгородцев или вместе с ними (этнической истории новгордцев мы еще коснемся).

Но все же и нельзя совсем отрицать мысль о том, что территория протобалтов и протославян могла в отдельные периоды заходить значительно дальше на северо-восток. Собственно, фатьяновская культура, в которой многие видят протобалтов (правильнее, наверное, балтославян), заходит в этом направлении достаточно далеко. В пользу того же направления говорит и упомянутый «аргумент бука»: ведь согласно палеоботаникам, это дерево еще во II тыс. до н. э. было более распространено в Восточной Европе, чем клен и если «венеды», исходя из данных их языков были не (или слабо) знакомы с этим деревом, то значит, и жили где-то вдали, очевидно, к северу от буковых рощ.

Как и у балтов, возможные древние северные следы славян проявляются в названиях Севера. Как пишут исследователи, существует топонимический закон, согласно которому чем древнее славянское население, тем больше в данной местности топо– и гидронимов с окончаниями на – ец, – иц. Однако как выяснилось, одним из лидеров по густоте таких названий являются не только допустим, некоторые районы Западной Украины, но и…Вологодская область (Стрелица, Холмец и т. д. – Имя…, с. 134–136).

В свою очередь, судя по выявленной исследователями чистоте древнего генетического кода жителей центральной части России, славяне могли освоить эти земли «задолго до массового переселения на них в VII–IX вв. основной части древних русских» (Газета. ру от 14.01 2008). Собственно, и быстрое появление далеко на востоке венедской именьковской культуры – косвенное тому доказательство.

Все это в сумме значит, что тацитовская локализация венедов «от певкинов до феннов» могла быть в принципе поправлена ближе к последним. Точнее, могла быть поправлена в отдельные периоды истории – с учетом мобильности венедского населения и таких традиционных для древности факторов, как колебания климата и вторжения врагов. Но все же верхнее Поднепровье скорее всего остается основным очагом формирования балтов, а Северная Украина – соответствующим центром для славянства.

 

Первая прародина и вторая

Дошедшие до нас славянские легенды повествуют о двух братьях – Чехе и Лехе, которые привели славян в Центральную Европу (в XVII веке политическая конъюнктура присоединила к ним третьего брата – Руса, но историческая достоверность этого варианта стремится к нулю). Братья вышли «из Кроат», т. е. Хорватии (в некоторых вариантах – Иллирии и Далмации), а придя на север, основали в нынешней Германии город Бржемя, нынешний Бремен. После их пути разделились: Чех обосновался в Богемии, а Лех отправился в Повисленье, где основал Гнезно – древнюю столицу польских королей. При этом в большинстве многочисленных вариантов легенды подчеркивается, что в Богемии, Восточной Германии и Польше «земля бысть пустынна» после ухода вандалов и братья застали ненаселенную территорию. Лишь иногда добавлялось, что там жили небольшие остатки вандалов или такие же немногочисленные славяне (а вот в Моравии славян было уже куда больше). Где-то там, однако, Леху пришлось столкнуться с войском «немецкого королька», а в Северной Польше – «с людьми жемойтскими», т. е. литовцами.

Деятельность Чеха и Леха разные хронисты относили к разным временам: Кальвизий к 645-му, Гайк к 644-му, Кутен к 639-му, Кваповский к 550-му, Кромер к 300-му, Кодициллус и Велеславин к 278-му, а епископ Пясецкий даже к 9 г. н. э., когда они якобы участвовали в походе знаменитого германского вождя Арминия. Однако подчеркивание опустошенности огромной территории между Эльбой, Везером и Вислой, постоянные ссылки на уход оттуда (в Испанию, а затем Северную Африку) вандалов заставляет считать наиболее достоверной датировку 6–7 вв. н. э. О продвижении славян на запад и север из Силезии не ранее второй половины VI в., ассимиляции ими небольших групп «аборигенов» – венедов, германцев-тюрингов, вероятно и кельтов, говорят и археологические источники (появление суковско-дзедзицкой культуры на Шпрее) (см. С.В. Алексеев, с. 224–225).

Получается, что только тогда славянская миграция достигла большей части Чехии и Польши, а исходным пунктом послужила территория Хорватии. Была ли там, между Дунаем и Адриатикой, славянская прародина?

Этой теме посвящена масса исторических исследований. Они, как правило, отталкиваются от двух мест в «Повести временных лет»: в начале рассказа о расселении народов («Нарцы, еже суть Словене») и позже («Илюрик, его же доходил апостол Павел, то бо беша Словене первое»), видимо, подразумевая римские провинции Норик и Иллирия. Но указание это несколько сомнительное: «нарцы», строго говоря, могло не относиться к Норику, а быть древним синонимом просто «людей» – например, в индоарийских языках nar – «человек». Что касается «Иллюрика», то точно также на право быть славянской прародиной, по «Повести временных лет», может рассчитывать и русский Северо-Запад, т. к. пока на Балканы путешествовал апостол Павел, его современник «Ондрей, брат Петров» согласно летописи, «приде в Словени, идеже ныне Новгород».

Древние славяне выходят к Адриатике. С картины О. Ивековича

На самом деле оба маршрута вымышлены: согласно Деяниям апостолов, Павел добрался на Балканах лишь до Македонии, а что касается путешествий Андрея к словенам, а затем варягам, это и вовсе чистая фантастика. Поэтому создается впечатление, что древнерусские летописцы больше старались не выяснить область раннего расселения славян, а притянуть ее к раннему ареалу распространения христанского учения. Но даже если бы летописцы и хотели содействовать выяснению правды, сделать это им было затруднительно из-за ограниченности в древних источниках: за исключением истории Византии, пласт летописей и преданий, находившихся в распоряжении новгородских и киевских монахов, был совсем тонок. Даже о столь значительном событии в жизни славян, как гибель Аварского каганата в конце VIII в. они практически не помнят: «Повесть временных лет» сообщает, что «обры» (авары) погибли все до единого, а отчего, неизвестно («бог потреби я»), А между тем, погибли они в результате долгих кровопролитных войн с Карлом Великим и его сыном Пипином, выступавшими в союзе с хорватами.

Вполне вероятно, что в силу отсутствия собственных источников, русские летописцы подпали под обаяние югославянских коллег, использовавших тезис о ранних славянах на среднем Придунавье для обоснований своих претензий на духовно-идеологическое лидерство в славянском мире.

Западнославянские летописцы и писавшие о славянах немецкие книжники были менее связаны идеологией и более исторически вооружены. Один из наиболее древних и, очевидно, более осведомленных немецких источников о славянах Баварский географ IX в. четко указывает на то, что все славяне произошли из обширного королевства (regnum) Zerivani, которое он помещает на краю Восточной Польши и очевидно, означавшее землю червян (позднее Червонная Русь) близ Западного Буга.

Позднее представление о первоначальной прародине славян стало более смутным, но все еще ясно помнили, что в Иллирию и соседние области славяне пришли позже. Так, немецкий историк Маркус Цуэриус Боксхорн в книге «Всеобщая священная и светская история» (вышла посмертно в 1675 году) под 551 г. отметил: «Со стороны Боспора Киммерийского славяне пришли на Дунай и Саву в области, ныне именуемой Славонией», а затем часть их передвинулась в Польшу и Чехию». Марцин Вельский в своей «Хронике» середины XVI в. указывал: «Предки наши… пришли сюда, в немецкие края… из русских земель, где тогда в многолюдстве заселяли обширную область между Волгою и Днепром». Весьма начитанный ученый середины XVI в. Марцин Кромер, в первом издании трактата «О происхождении и деяниях поляков» писал о том, что славяне в далекие времена переселились в Польшу, Моравию и «Руссию» из Сарматии, уже затем, после времени Константина Великого (первая половина IV в.) они перешли в Паннонию, а после императора Маврикия (VI в.) – в Далмацию и Иллирию. (Мыльн.) Следствием этой точки зрения стал обычай польской шляхты XVI–XVII вв. именовать Польшу «Европейской Сарматией». Заметим, что Сарматией древней летописцами могла называться весьма обширная территория, т. к. известные с IV в. до н. э. сарматы (савроматы) обитали сначала в среднем Поволжье, и в верховьях Дона, а затем перемещались то на Северный Кавказ, то в Крым, то на Дунай.

О том, что славяне появились в Центральной Европе и на Балканах сравнительно поздно, косвенно свидетельствуют и греческие и римские источники. Начиная, как мы видели с Геродота, они интересуются указанным регионом. Не только Иллирия, но и среднее Подунавье им были достаточно хорошо известны: на рубеже эр и вплоть до III в. здесь проживали boii, eraviski, ambisonti, azali, hercuniates, anarti и другие племена, об иллирийском или кельтском происхождении которых свидетельствуют как сами их названия, так и топонимика (Carradunum, Salinum,Acuincum и т. д.). Этот факт подтверждают и археологические находки в Паннонии и примыкающих к ней с севера областях нынешней Словакии. Там сплошь и рядом встречаются серебряные монеты местной чеканки рубежа старой и новой эр с надписями и личными именами вождей (Biatek, Nonnos, Coviomarus, Fariariks и др.), звучащими совсем не по-славянски.

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1. Сопоставленные данные источников, археологии и сравнительного языкознания исключают из кандидатов в славянские прародины территории Прибалтики, Балкан и Центральной Европы, включая основную часть Польши.

2. Отраженные в летописях и славянских хрониках предания об очаге формирования славянства «на Дунае» являются на самом деле сведениями о «вторичной» прародине, куда славяне начали проникать в эпоху Великого переселения народов и куда окончательно переместились в период аварского нашествия.

3. Наиболее вероятным очагом формирования раннего славянства является территория между средним Днепром и верховьями Вислы. Этногенез славян был связан с их постепенным отрывом от материнского этноса, именуемого в источниках венедами и скорее всего представлявшего общий балто-славянский языково-культурный массив. Этот отрыв был связан как с внутренними процессами развития этносов и их пересмещения на новые территории, так и с активными внешними факторами – влиянием на часть венедов иранских, фракийских, кельтских и т. д., а на другую – латинских, германских и т. д. импульсов.

В этих выводах в принципе нет ничего нового. Их многократно утверждали и подтверждали многие специалисты. Уточнить здесь что-либо сложно. Можно несколько «подтягивать» славянскую прародину к северу и, особенно, к северо-востоку от вышеочерченной территории в зависимости от трактовок тех или иных древних авторов, анализа гидронимов или археологических артефактов. Но все равно это будет пусть и убедительная, но всего лишь теория. Поскольку нельзя заставить «заговорить» в полную силу эти самые артефакты, если создавший их народ не владел письменностью и не мог подтвердить ею «авторство» сохранившихся до наших дней материальных памятников.

Тем не менее, лишнее утверждение указанных фактов хотя бы в ранге теории важно, поскольку в них, возможно, кроется ключ к разгадке другой, не менее значительной тайны: происхождения этнонима «славяне».

 

Славяне: что это значит?

Как мы видели, слово «венеты» – скорее всего, старое и общеиндоевропейское, и означает оно «жители влажной местности». Но что же означают другие два этнонима, которые носили отпочковавшиеся от венетов анты и славяне?

Что касается антов, то есть толкования этого слова из разных языков – вплоть (как считает академик О.В. Трубачев) от санскрита со смыслом «дальние», «крайние». Дескать, они занимали окраину славянского расселения, а имя получили от якобы уцелевших в Причерноморье индоарийских этносов – например, синдов. По мнению В.В. Мавродина и Ф.П. Филина истина лежит в тюркских языках: дескать, появление и исчезновение этнонима антов совпадает с появлением и исчезновением в Центральной и Восточной Европе государства аваров. Последнее племя подчинило значительную часть славян – прежде всего, в Придунавье в

VI веке, а наиболее мощное объединение заставило войти в свой союз и назвало их на своем языке «антами», то есть союзниками. Обе версии вызывают вопросы: синды, даже если они и действительно говорили на некоем подобии санскрита, жили в Восточном Приазовье – далековато от местопребывания «антов», а из второго предположения непонятно, почему славяне Центральной Европы и Балкан, периодически также вынужденно выступавшие на стороне аваров, не стали их «союзниками».

Есть объяснение этнонима из латыни, где anti значит «противоположный» Латинский акцент был бы неудивителен, учитывая высокую степень романизации племен к северу от Дуная, но при чем здесь «противоположный»?

Getika Иордана дает вполне разумное объяснение на этот вопрос: владения «антов» начинались за Днестром, где заканчивалась граница завоеваний Траяна и начиналась земля, практически незнакомая римлянам и византийцам. Соответственно, после нашествия авар на своих бывших союзников в конце VI в. последние отступили от этих границ и перестали быть «живущими по ту сторону».

Косвенное подтверждение такому толкованию есть и в списке (титулатуре) владений византийских императоров (533–612 гг.), где «анты» называются рядом с аланами, но не восточноевропейскими… а африканскими, т. е. пришедшими вместе с вандалами в район нынешнего Туниса (Древняя Русь…, с. 83). Скорее всего, речь идет о племени, занимавшем положение где-то на переменчивой юго-западной границе византийских владений и периодически становившихся «по ту сторону». При этом исходное латинское значение термина «анты», вероятно, быстро забылось византийцами, как некогда римлянами забылось греческое Hyperia («крайняя») в отношении Пиринейского полуострова, Ирландии, Закавказья, именовавшихся то Ибериями, то Иберниями. Собственно, очень близка латинской и алано-осетинская трактовка, которой в частности, придерживался Г.В. Вернадский: andag – «внешние», «окраинные жители».

Есть и другие версии этого слова. В тохарских языках ant означало равнину, и расшифровка этнонима в этом ключе (по тому же ЕВ. Вернадскому) тоже казалась бы интересной: анты, в отличие от «болотных» венедов действительно какое-то время занимали причерноморские ровные степи. Но – хотя и есть пример О.Н. Трубачева, смело находящего в любых углах Причерноморья следы географически весьма дальних от него этносов, все-таки искать здесь связь с затерявшимися на тысячелетия в глубинах Азии тохарами кажется смелым уже чересчур. Это ведь не топо– и гидронимические следы, которые они теоретически еще могли когда-то оставить в Европе.

Вообще версии относительно происхождения названия анты можно строить бесконечно, сообразно разнообразию толкований основы «ант», присутствующей практически во всех и.-е., и не только и.-е. языках. В.П. Кобычев в своей книге «В поисках прародины славян» приводит, в частности, германскую, кельтскую; греческую; «исконно славянскую»; и, наконец, черкесскую и даже… этрусскую (antas – «орел») этнонимию, выдвигавшуюся различными учеными за последние два столетия. И какая из них ведет к истине, до сих пор неизвестно.

Но, в конце концов, это не самая интересная и важная из загадок славянского этногенеза. Имя антов мелькнуло и исчезло с карты народов менее чем за столетие. Уже в VII в. от них остались одни воспоминания. Другое дело – продолжившие свой исторический путь славяне.

Первое объяснение этнониму «славяне» дал еще Прокопий Кесарийский, предположив, что оно – в латинском варианте sclavi – родственно римскому названию рабов «sclavus». Дескать, римляне брали рабов в основном из числа славян, и то ли последнее имя произошло от первого, то ли наоборот. Эта теория жива и поныне, и даже среди носителей этого самого якобы «рабского» языка (автор этих строк слышал ее тезисы, например, на семинаре в Государственной Думе).

На самом деле, кроме созвучия «sclavus» и «славянин» (на котором, видимо, и основывался Прокопий) никаких доказательств такая теория не представила. Среди тысяч известных в истории имен греческих и римских рабов есть германские, фракийские, кельтские, но славянских нет, из чего можно заключить, что славяне, если и составляли, то очень незначительную часть пленных империи. Такой же вывод можно сделать и на основании списков племен, покоренных или принужденных к «союзничеству» римскими владыками. Вот, например, описание людской воинской добычи, продемонстрированной во время триумфа императора Аврелиана (274 г. н. э.): «Восемьсот пар гладиаторов, не считая пленников из варварских племен – блемии, аксамиты, арабы из Счастливой Аравии, индийцы, бактрийцы, иберы, персы – все с произведениями своих стран; готы, аланы, роксаланы, сарматы, франки, свевы, вандалы, германцы…» (Е.С. Галкина, с. 274). Ни одного этнонима схожего со славянским.

Что касается созвучия, записанного Прокопием, то таким же образом можно выстроить немало «гипотез». Например, объявить родственными русское «раб» и еврейское «ребе». Антисемитский бред будет мало отличаться от славянофобского.

Кстати, кроме Прокопия, никто из его современников теорию «рабского» происхождения славян не выдвигал, из чего можно заключить, что это плод его собственных этимологических изысканий (вообще сопоставлять звучания тогда было очень модно).

Противоположное унизительному толкованию Прокопия объяснение в начале XIX века выдвинул Н.М. Карамзин: «славяне» происходят от «слава» и связано это с походами этого племени на Византию, оставшимися в легендах и преданиях. Польский лингвист К. Мощинский произвел этноним от греческого слова flax (лён). В.Н. Татищев – от сарматского «славен», якобы означавшего «земля защищенная».

Наиболее популярным же ныне является мнение, что загадочный этноним происходит просто от «слово» и означает «говорящие на языке», в отличие от «немых», «немцев». Мнение, кажущееся весьма логичным.

Однако из версии Карамзина непонятно, почему самое мощное, то есть, вероятно и самое «славное» племя венедов называлось не «славным» именем (анты), а гипотеза от «слова» не разъясняет существования отдельно от славян говорящих на том же языке «венедов» и «антов».

Некоторые авторы видят в этнониме «словене» составляющие «ело» и «вене», т. е. тех же венедов.

«Но что же тогда означает первая часть названия «ело-», или точнее «скла-» (т. к. ранней формой этнонима являлось всё же склавене)? Никто из исследователей толком не объясняет наличие звука «к» в наиболее ранних формах названия славян. Откуда же мог взяться этот звук, так мешающий простому объяснению данного этнонима от славянских слов «слава» или «слово»?» – вопрошает А.Г. Манаков, пытаясь вслед за М. Гимбутас найти ответ в индоевропейской основе *к’lou-, что означает «быть чистым», а также «слышать», или в древнегреческих именах с корнем – клее, – кл (Перикл, Софок), соответствующим общеславянскому – слав.

Действительно, «славяне» явились к нам со страниц греческих, а затем и латинских, германских хроник соответственно как Sklaboi, Sclavi, Sclavii, Sclaveni, Sclavini. Под влиянием этой западной традиции арабские писатели писали этот этноним, как «сакалиба». Впервые буква «к» выпала из него в готских текстах, Slawan означало «немой», т. е. не говорящий на германском наречии (для готов, ранее всех германцев погрузившихся в славянскую среду, появление такого термина естественно). Таким образом, загадка этнонима кажется, еще более усиливается. Особенно с учетом того, что у слова «славяне» есть явный однокоренной «родственник». Речь идет о названии отдельных славянских племен, территорий или союзов – склавиний (Σκλαβηνια), впервые употребленном в нач. VII в. Феофилактом Симокаттой, а в последний раз Константином Багрянородным в середине X в. уже в форме «славинии».

Впрочем, этот «родственник», возможно, способен дать путь к разгадке тайны буквы «к», ставившей в тупик не одно поколение исследователей. Если славяне делились на некие территориальные или родственные союзы-склавинии, то естественно было бы предположить, что и название этих союзов соответствовало чему-то вроде отдельного, подразделения. Удивительно, но подтверждение этому нетрудно найти хотя бы в словаре В.И. Даля. В нем можно, в частности, найти распространенный, и видимо, первоначальный вариант названия осколка, скалы, утеса – скалва. Первая ассоциация, которая приходит в голову при сопоставлении этого слова со склавинией: скифы-сколоты Геродота, этноним, который неоднократно пытались записать в славянские именно со значением «осколок». Может быть, это и есть ответ на все вопросы? Допустим, этнический массив, отколовшийся от венедских племен, получил имя склавяне, а его отдельные племена – «осколки»-склавинии. В этой связи нельзя не упомянуть этноним, написание которого в средневековых хрониках до степени смешения близко к Sclavii. Речь идет об Skalowia, Scalwia, скаловах – средневековой области и племени на границе Пруссии и Литвы. Эти названия можно сопоставить как со слав, «скалва», так и близкому по значению др. – прусскому skalwa-осколок. Не исключено, что его название законсервировало букву «к», ранее общую для венедов, но затем пропавшую у славян. Кажется, логично.

Впрочем, не будем торопиться. Во-первых, мы не знаем точного значения термина Σκλαβηνια (как, кстати, и геродотовского этнонима). Историки трактуют его по-разному: от союза племен, родов (была в VII в. такая склавиния «Семь родов» во Фракии) до государства (главы славиний назывались в греческих источниках архонтами или риксами, а это скорее правители, чем племенные вожди). В последнем случае «делительное» значение термина менее очевидно. Мы не знаем даже, был ли этот термин славянским или это сугубо греческое «изобретение» с непонятным смыслом. Представляется само по себе странным отражение в языке процесса неоднократного отделения, откалывания: сначала этноса от этноса (причем отделения выборочного: анты тоже, по большому счету, «раскольники» по отношению к единому венедскому массиву, но их так почему-то не назвали), затем племен внутри последнего.

Тем не менее, ассоциация со скалвой кажется все равно интересной. Особенно если учесть значение «скалвы» не как «осколка» вообще, отдельного от остальных предмета, а именно в смысле горной скалы. Логичный вопрос: при чем здесь горы?

Чтобы ответить на него, обратимся к физической географии. Как мы уже упоминали, этноним венеты в древности, вероятно, означал «жители влажных мест». Выдающийся польский филолог С. Роспонд считал, что такая же конкретная среда обитания объясняет имя «славяне»: его носители, как и венеты, дескать, занимали влажные низменные и приморские районы Восточной Европы, поэтому и имя их надо выводить из древнего и.-е. корня sloye, «влажный». Такое направление мысли нельзя не признать интересным, но только если обратить внимание на важную деталь. Момент появления в хрониках славян и антов удивительным образом совпадает с расселением этих новых «варваров» как раз не на низменных, а в совершенно других местах обитания. Недаром, как уже упоминалось, ЕВ. Вернадский сопоставлял этноним анты с основой «равнина». Что касается славян, то они с VI в. стали занимать территории нынешних Румынии, Хорватии, Словакии. Все эти области в отличие от венетских болот характеризует горный или холмистый рельеф (массовое переселение славян на Венгерскую равнину, по данным археологов, произошло немного позже). Мало того, византийские источники отмечают, что продвигаться и по более южной враждебной территории империи, включая собственно Элладу, славянские отряды предпочитали по горам (видимо, быстро с ними освоившись).

В этой связи показательно, что и сам этноним «славяне» имеет массу параллелей в «горных» топонимах Центральной и Восточной Европы. Это преимущественно горные Словакия и Словения (а изначально и Славония, поскольку до XIII в. так назывались хорватские территории в горах Боснии и Далмации). Это Словенские холмы близ Минска и, наконец, новгородский Словенский холм – место изначального поселения «словен» близ Волхова.

Упомянутые скаловы тоже, кстати, в исторические места обитания в низовьях Немана пришли откуда-то издалека – не исключено, что из более возвышенных районов.

С учетом указанной выше неразработанности горной лексики у наших предков, можно предположить, что при массовой миграции их с припятских равнин в Карпаты последние получили название по одному из немногих слов, которое имелось в запасе мигрантов для обозначения огромных камней (кстати, само название Карпаты сопоставлялось с алб. кагре – скала, т. е. на древнем иллирийском или фракийском эта горная цепь именовалась просто Скалами).

Впоследствии «к» выпало из самоназвания этноса, что возможно, было связано как с расширением территории его расселения – в том числе вновь на равнинные территории (в ходе которого исходный смысл этнонима подзабылся), а также с развитием языка под влиянием других наречий. Кстати, любопытно, что в некоторых индоевропейских языках корень «slav» близок понятию «гора». Так, в Уэльсе и Ирландии до сих пор существует имя Слейвин (Slawin), в переводе – «горный человек» и восходящее к местным названиям горы, холма sleib. Германское slabbe «плита» скрывает едва ли не тоже значение: «возвышенность».

Эволюцию (выпадение «к») можно проследить и по топонимическому ряду: например, в Восточных Карпатах в районе города Сколе и горной цепи Сколевские Бескиды есть горнолыжный курорт Славское (Славсько). Очевидно, первые топонимы представляют собой архаичную форму, производную от скалы, а последний – уже модифицированную. А Словенские ключи близ Изборска так и подмывает назвать склавенскими, поскольку бьют они непосредственно из известняковых скал. В этой связи думается, что греки и «латиняне» также сперва зафиксировали древнюю форму этнонима, не зная, видимо, ее значения (необходимо помнить, что у первых авторов описывавших славян, знание их языка ограничилось единичными словами). Впрочем, не знали ли? Вспоминается странная фраза у Константина Багрянородного о кривичах (кривитеинах), дреговичах (другувитах) и других Σλαβηνια, рубящих «в своих горах» деревья для изготовления боевых лодок. Странная, потому что на территории упомянутых императором племен ничего похожего на горы на самом деле не было. Поэтому не является ли здесь сочетание «в своих горах» «интуитивным» переводом термина Σλαβηνια (т. е. император слышал, что этот этноним как-то связан с горами и на основании этого предположил, что и кривитеины и дреговичи должны жить среди гор).

Еще раз реконструируем этнические и этнонимические события первых веков новой эры. Сорванные вихрем Великого переселения народов с привычных мест обитания – речных заводей и болот Полесья, значительная часть венедов оказалась в совершенно других физико-географических условиях – среди скал Карпат и стала для прочих единоплеменников «скальным», «горным» народом. Анты – «равнинные» ли, «крайние», «союзные» или «живущие на другой стороне» – оказались ближе к Нижнему Дунаю. Так или иначе этноним анты, по причине ли новой смены среды обитания или разрыва союзных отношений с могущественными степняками, быстро исчез из исторических хроник. Имя же «склавяне» плавно изменилось в «славяне», а буква «к» осталась в древних текстах в качестве раздражителя фантазии исследователей.

 

Литература

1. Алексеев С.В. Славянская Европа V–VI вв. М., 2008.

2. Алексеева Г.И. Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.

3. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.

4. Балто-славянские исследования.1982. М., 1983.

5. Балто-славянские исследования. T.XVI М., 2004.

6. Бернар С. Бахрах. Аланы на Западе. М., 1993.

7. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

8. Быковский С.Н. К вопросу о трех древнейших центрах Руси. Вятка, 1928.

9. Вопросы истории, 1990, № 5, с. 15–27.

10. Всемирная история, т. П. М.: ТИПА,1956.

11. Галкина Е.С. Тайны русского каганата. М., 2002.

12. Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

13. Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. М.: Восточная литература, РАН, 2001.

14. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М., 2003.

15. ПСРЛ, т. IX. Патриаршья, или Никоновская летопись. М., 1965.

16. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т., т.1 М., 1956.

17. Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М., 1973.

18. Кузьмин А.Г. Начало Руси М., 2003.

19. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов. // Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54–83.

20. Лебедев Г.С. Вернёмся к началу. //Знание-сила, 1986, № 10, с. 18.

21. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

22. Лер-Сплавинский Т. К современному состоянию проблемы происхождения славян // Вопросы языкознания. М., 1960. № 4. С. 20–30.

23. Ловмяньский X. Русь и норманны. М.: Прогресс, 1985.

24. Мачинский Д.А. К вопросу о территории обитания славян в I–VI вв. // АСГЭ, 1976, вып.17.

25. Меркулов В.И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005.

26. Мюле Э. К вопросу о начале Киева // Вопросы истории, 1989, № 4, с. 118–127.

27. Напольских В.В. Балто-славянский языковый компонент в Прикамье // Славяноведение, 2006, № 2, 3—19.

28. Поляков Л. Арийский миф. Исследование истоков расизма. СПб., 1996.

29. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. М., 2009.

30. Седов В.В. Формирование славянского населения Среднего Поднепровья // СА, 1972, № 4.

31. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М.: Наука, 1999.

32. Юркенас Ю. Основы балтийской и славянской антропонимии. Вильнюс, 2003.

33. Archaeologia baltica, вып. 8, с. 312—314

34. М. Kazansky. Les Slaves. Les origines (I–VII siecle apres J.-C.) Paris, ed. Errance, 1999.