Введение

– Господа, господа! Прошу вас, не устраивайте ажиотацию. Все билеты проданы и войти вам совершенно нет возможности.

Смотритель Броницкий еле отбивался от наседающей толпы, призывно поглядывая на стоявшего поодаль пристава Новикова. Тот внимательно наблюдал за давкой у входа в университет, одной рукой покручивая густой седоватый ус, а другой теребя ножны, в которых скрывалась именная сабля с надписью «За верность». Казалось, еще немного и пристав, сочтя скопление возбужденных молодых людей угрожающим порядку, даст этой саблей знак и из-за решетки Биржевого сквера, топча залежалый мартовский снег, рванутся разгонять толпу засевшие в засаде городовые.

Однако Новиков знал то, что было невдомек университетскому смотрителю. С утра в Васильевскую часть поступило предписание: силу применять лишь в случае явной противоправительственной агитации. Этого пристав, при всей его бдительности, пока не замечал. Но и оставаться в стороне было уже невозможно.

– Посторонись! – решительно прокричал представитель порядка, полувыдернув для убедительности сверкнувшее в весенних лучах оружие и протиснулся к дверям.

Склонившись к уху бледного Броницкого, полицейский шепнул:

– Вот что, любезнейший Афанасий Иванович. Еще немного и этот кружок любителей Клио разнесет твое учебное заведение в куски. Полномочия не допустить – имею, но не имею возможности. Ведь скандал будет. Видел, кто только что прибыли-с?

Новиков кивнул на поскрипывавший новыми голландскими рессорами и украшенный графскими вензелями экипаж.

– То-то. Поэтому, прошу тебя, друг любезный: пропусти всех, кто одеждой поприличнее. Хоть без билетов – пусть в проходах стоят. И скорее закрывай entree.

М.П.Погодин

Броницкий не лукавил. Зала Пассажа Петербургского университета была действительно набита битком. А теперь еще студенты-безбилетники, пропущенные от безысходности смотрителем, постепенно заполняли даже проходы. Их бледные молодые лица нет-нет да лорнировали из гостевых лож, вздыхая о чем-то своем, минувшем, дебелые жены чиновников. Впрочем, основное внимание публики, конечно, было приковано к действу, заявленному в билетах.

«Начало Руси. Публичный диспут между г-ми Погодиным и Костомаровым», – вслух прочел афишку седоусый господин в мундире статского советника и недоуменно покачал головой. – Скажите, пожалуйста! И откуда у публики столько интереса к сему академическому предмету?

– И не говорите, Иван Карлович, – охотно поддакнул сосед, на груди которого поблескивал орден Станислава, – весь beaux monde здесь. И билеты ценой как на бенефис m-lle Rachel. Положительно, у господ и дам какое-то историческое помешательство.

Открывавший диспут первым московский гость Погодин, покачивая седой бородкой клинышком, методично разоблачал зыбкость построений своего оппонента.

– Помилуйте – вы ли это говорите? – доносился с кафедры сухой отчетливый голос бывшего профессора из первопрестольной, – вы ли доказываете, что имена князей наших: Игоря, Олега суть производные от литовских корней, означающих: «стремиться» и «длинный», что Синеус это senejiis, старина, старость?

Погодин оглядел публику, по-крестьянски хитро прищурив глаза:

– Помилуйте – при таких правилах словопроизводства почему Игоря не производить отъ слова «игра», или почему Олега не соединить с «елеем», а Синеус – выдал москвич с сухим смешком – без спора уже есть тогда «синий ус»!

Выждав жиденькие аплодисменты, Погодин закончил:

– Именами, делами и самим языком своим показывается происхождение первых пришельцев при Рюрике и Олеге.

Действуют наши варяги-русь тождественно с норманнами в Англии, Франции, Италии, на море Немецком, Средиземном, Черном: одни и те же приемы. Язык свой оставили они во всех распоряжениях, и распоряжения мы видим одинаковые с норманнскими. Тиун, гридень, вира, вервь, скот, ябедники – все эти слова в нашем словаре суть шведские. Следовательно, напрасно говорит г. Костомаров, что «мы норманнов не видим и следа». След есть, он отчетливый, ясный и ведет он истоки нашей Руси в древнюю Скандинавию.

Костомаров, будучи погорячее и помоложе оппонента – как бы не скрывала эту разницу в возрасте широкая борода – контратаковал его со всей возможной прытью.

Н.И.Костомаров

– Вы посмеиваетесь над моим толкованием имени князя Синеуса и говорите о том, что полностью ему соответствующая литовская форма есть лишь слабое созвучие. Полагаю, это не лучший пример вашего остроумия. Вы сами выводите Синеуса от какого-то скандинавского Снио, вслед за Шлецером, который дает еще другие, не менее достойные варианты: Сигнам, Сигнаутер и далее, которые и выговорить-то непросто. Я обращаюсь к почтеннейшей публике: Уважаемые дамы и господа, в каком случае находите вы больше созвучия? Благодарю, я так и думал.

– Николай Иванович-то побойчее будет, – хмыкнул в ложе кавалер ордена Станислава, – и к публике подход имеет.

– Да-с, симпатии господ студентов ему обеспечены, – согласился сосед, – но полагаю дело не только в обаянии личном, но и во взглядах. Его теория изначальной Руси отдает эдаким модным…, – господин в мундире щелкнул пальцами, подбирая слово, – демократизмом: государство наше-де пошло от шайки каких-то литовцев, без царя, без законов и даже без письменности. Викинги, тоже, конечно, были ватагой разбойников, но сей факт давно затмен тысячелетним блеском правления северных королей.

– Конечно, – кивнул головой собеседник, – норманны для норманнистов это основа нашей государственности и… как-никак связь с Европой! А тут на сей пьедестал лезет какая-то жмудь – пахнущая рыбой из Немана, без аристократии, династии, исторических анналов и всякого реномэ. Кому это понравится, кроме «Современника» и его юных читателей?

– О да, я уже вижу, как пламенеет пенсне г-на Добролюбова!

Господа добродушно захихикали.

Публичная полемика между двумя выдающимися учеными имела огромный общественный резонанс, казалось бы, удивительный, поскольку в России накануне отмены крепостного права были куда более актуальные вопросы, чем происхождение Рюрика и варягов. Однако поиск исторических корней казался для мыслящих русских не менее важной задачей, чем подготовка либеральных реформ. И не менее трудной: спустя полтора века после дискуссии в Петербургском университете загадка происхождения Руси пока остается неразгаданной. Впрочем, все имеет свои сроки.

 

Русь своя и… чужая?

Загадку происхождения Руси задает самый известный летописный свод – «Повесть временных лет». Под 862 г. в нем есть знаменитая запись о новгородцах и соседних с ними племенах, которые, не сумев у себя найти достойных правителей, стали искать их за морем:

«И идоша за морем к варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане и анъгляне, друзии гъте, тако и си. Реша русь, чюдь, словени и кривичи и вси: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да пойдете княжить и володети нами». И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрикъ, седе Новгороде, а другий, Синеусъ, на Белеозере, а третий Изборьсте, Труворъ. И отъ техъ варягъ прозвася руская земля, новугородьци, ти суть людье новугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словене». (Ловмяньский).

С этих слов, эхом отраженных и в Новгородской первой летописи, и в других хрониках, формально начинается история древнерусского государства и… начинается спор между историками.

Точнее, начинается фактура для дискуссии, а сам спор начнется много позже. Очевидно смысловое совпадение летописного «призвания варягов» с фрагментом из сочинения «Деяния Саксов» Видукинда Корвейского, в которой бритты обращаются к 3 братьям саксам с предложением: «Обширную, бескрайнюю свою страну, изобилующую разными благами, готовы вручить вашей власти…» Этот пассаж в изложении британского монаха пусть и не буквально, но подтверждается многочисленными источниками: часть островных кельтов, погрязнув в междоусобицах, действительно пригласила в свою землю воинственных германцев. Спорить тут можно о деталях: пригласила (на свою голову, кстати) возможно, не совсем для передачи «власти», а для совместной борьбы с такими же кельтами. Но факт «призвания» и национальность «призванных» саксов не отрицаются.

«Прибытие Рюрика в Ладогу». В.М. Васнецов

В нашем случае, наоборот, полная неясность. Даже нет определенности в существовании этнонима «варяги-русь», поскольку в другом месте большинства вариантов ПВА – при описании народов Балтики «варяги» и «русь» упомянуты как соседние, но все-таки отдельные племена. В любом случае, монах Нестор и его соавторы никак не просветили потомков насчет «пятого пункта» ни тех, ни других. Видимо, в пору составления «Повести временных лет» в этом, собственно, и не было тайны. Тайна начала появляться в последующие века, особенно с XIV в., когда «варяги» окончательно исчезают из современных летописцам событий и память о них остается лишь в русском названии Балтийского – «Варяжского» – моря. Что касается западных источников раннего средневековья, то они вообще не упоминают о варягах – во всяком случае, в разрезе их «призвания» на Русь (см. далее о «варангах»),

И тем масштабнее становилась «варяжская загадка», чем больше удалялась она во времени и чем больше история в ней мешалась с политикой. Историко-политических версий на эту тему появилось множество, но главные из них, безусловно, бытуют в рамках т. н. «норманнизма». Это учение почти безраздельно доминирует в западных исследованиях о России самых разных времен и направлений: от англичанина Гиббона до американца Пайпса, который, например, считает «неопровержимым», что «основателем Киевского государства и первым носителем имени «русские» был народ скандинавского происхождения». Наконец, К. Маркс в работе «Разоблачения дипломатической истории XVIII века» проявил себя ярым адептом этого учения.

Норманизм преобладает среди ученых и в самой России. Он господствовал в «век златой Екатерины», жестко боролся с идейным противником в XIX в., пережил революцию, прикрывшись марксистскими одеждами и, наконец, перешел, в новую эпоху под флагом «интернационализма истории» и «общей европейской судьбы». В отличие от Запада, однако, здесь его преобладание далеко не абсолютно и его противники готовы предложить массу своих версий о том, когда, откуда и во главе с кем «пошла есть Русская земля». Таким образом, многовековой спор продолжается.

 

Начало норманнизма

Впервые поставил вопрос о «норманстве» варягов шведский дипломат и историк-любитель П. Петрей (1570–1622). В его сочинении «История о Великом княжестве Московском» («Regni muschovitici sciographia»), опубликованном в 1614–1615 гг. в Стокгольме, в одной строке содержится идея, которая затем будет бурно развиваться в тысячах ученых и околоученых трудов: «…кажется ближе к правде, что варяги из Швеции». «Кажется» дипломату в основном потому, что если бы, пишет он, эти варяги проживали в Саксонии или славянской Вагрии (такое мнение, как наиболее популярное в его время, Петрей приводит), то «не они не могли бы так далеко плавать на своих кораблях по морю, да и не были так многочисленны, чтобы воевать с русскими». Тут же дипломат высказал предположение, что имена древнерусских князей Рюрика, Трувора и Синеуса – это искаженные «шведские» имена Эрик (Родриг, Зигфрид и т. д.), Сиге (Симон, Самсон) и Туре.

Любопытно, что буквально несколькими месяцами ранее «Regni muschovitici» Петрей во втором издании своей «Краткой и благодетельной хроники обо всех свеярикских и гётских конунгах», при всем старании приписать древним соотечественникам самые невероятные завоевания, указал, что «не нашел в русских хрониках каких-либо сведений о завоеваниях (в России. – A.B.) шведских конунгов, но это и понятно, поскольку хроники начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

Таким образом, к 1614 г. Петрея, до того не подозревавшего ни о каких подвигах Эрика, Сига и Туре в Восточной Европе, внезапно как бы озарило. Российские историки, впрочем, полагают, что озарение это было вполне конъюнктурным и было связано с актуальной политической борьбой, в которой принимал участие автор «Regni muschovitici sciographia».

В ту пору в Московском царстве еще продолжалось Смутное время. Часть российской элиты, в сложной обстановке внутренних распрей и внешних угроз, главной из которых виделась польская, вели переговоры о приглашении на московский престол шведского королевича. Новгород, будучи с 1611 г., под властью шведов, занимал здесь особую позицию, с одной стороны, поддерживая линию на единство русских земель, хотя бы с царем из чужеземцев, с другой – не отказываясь от мысли об обретении определенной самостоятельности от Москвы. В переговорах по этому поводу, которые велись то в Стокгольме, то в Выборге, руководитель новгородского посольства архимандрит Киприан, якобы, сделал заявление, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции (Swerige) по имени Рюрик (Rurich)». Во всяком случае, так гласит официальный отчет шведской делегации о переговорах от 28 августа 1613 г., который ныне хранится в Государственном архиве в Стокгольме.

Подлинность этого заявления, однако, не очевидна. Так, альтернативная запись речи Киприана, сделанная секретарем шведского посольства, придает тому же пассажу совсем другой смысл: «…в старинных хрониках есть сведения о том, что у новгородцев исстари были свои собственные великие князья… так из вышеупомянутых был у них собственный великий князь по имени Родорикус, родом из Римской империи» (…udaf det Romerske Rikedt benemd Rodoricus)».

Интересно в этой связи, как отмечает историк В.В. Фомин, что в многочисленных документах Смутного времени, в т. ч. касающихся приглашения шведов на престол – будь то в Новгороде или в Москве – нигде не говорилось о том, что варяги и Рюрик (или Родорик) – это шведы. Что особенно важно, не было их и в собственно шведских источниках, в т. ч. в трех обращениях короля Карла IX к русским, где такие указания были бы весьма кстати (Фомин, с. 29).

Некоторые авторы считают, что в официальном протоколе Выборгских переговоров с ведома влиятельных «шведских вельмож» был совершен прямой подлог подлинных слов новгородских представителей с апелляциями к далекому прошлому и происхождению русской царской фамилии «от варежского княженья, от Рюрика». Другие – что шведы, не зная как перевести «варежского», без злого умысла записали его как понятное им Sverige (шведского). Третьи полагают, что новгородцы в ходе сложных, подчас двусмысленных дипломатических маневров действительно делали какие-то намеки шведам на якобы совместное историческое прошлое.

Но кто бы ни сделал первым заявление про «шведского Рюрика», переговоры закончились ничем и на фоне неудачных попыток склонить русских и, в частности, новгородцев к переходу под власть шведской короны у дипломатов Стокгольма появилась идея подкрепить этот переход историческими аргументами. Или, по выражению А.Г. Кузьмина, «с помощью варягов «вторгнуться» в русскую историю». Задача диктовалась и геополитическими замыслами шведских королей, которые не ограничивались присоединением Новгорода. Т. н. «Великая восточная программа», выдвинутая еще в 1580-х гг. (при Юхане III), включала также планы аннексии и Пскова, и даже Архангельска. В этой связи оказалась востребованной версия о шведском происхождении русских князей, которую в книжном виде впервые опубликовал Петрей, кстати, принимавший активное участие в переговорах с новгородцами.

Такая «историческая подготовка» к территориальным притязаниям была совершенно в духе того времени (как, впрочем, и не только того). В частности, в конце XVI – начале XVII вв., указывает В.В. Фомин, велась историографическая война между Швецией и Данией. В ней участвовал и вездесущий Петрей, вызвавший своим «вторжением в датскую историю» столь бурный гнев датских властей, что они потребовали его уголовного наказания.

При этом в своей версии, точнее, как он подчеркивал гипотезе ранней русской истории Петрей был еще относительно щепетилен. Впрочем, его последователи довольно быстро эту щепетильность отбросили.

Например, в 1671 г. шведский королевский историограф Юхан Видекинд уже постулировал, как непреложную истину: «Из древней истории видно, то за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы, его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика». Не только князь, но и слово «варяги», «явилось из Швеции», в свою очередь, утверждал О. Рудбек. По его словам, Швеция раньше называлась Вергион, «Варгэён» (Wargöön) от творимого ее обитателями «великого разбоя на море, поскольку волки (Wargur) – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море».

Надо сказать, что в своих исторических заявлениях шведы исходили не только из актуальной политики. Они действовали под влиянием общей моды того времени, когда с возрождением интереса к античным авторам возник спрос на поиск своих национальных корней через новую мифологию. Как уже упоминалось вначале, такую мифологию исторического «скандинавоцентризма» в духе Швеция – Гиперборея и источник европейской культуры, как раз в начале XVII в. начали развивать Ю. Буре и его последователи. Только в случае «варягов» в орбиту скандинавоцентризма затягивалась уже не античная, а русская история.

В XVIII в. эту мифологию, исходя уже из собственных соображений, так или иначе поддержали приехавшие в России ученые-немцы. Впрочем, по словам Л.П. Грот, к идеям Буре и «рудбекианству» они подтянули еще идеи философов-просветителей. В частности, теорию Общественного договора Ш.Л. Монтескье, согласно которой государственности с наследственной властью предшествовал период свободы и народоправства с выборными правителями. Ее использовал в диссертации Г.Ф. Миллер, утверждая, что Рюрик был первым «избранным правителем», а до того «новгородцы были без владетелей». В свою очередь, А.Л. Шлёцер опирался на «Опыт о нравах и духе народов» Ф.М. Вольтера, призывавшего очищать историю от всего «чудесного и фантастического».

Разумеется, политико-мифологические и философские подоплеки суждений отцов норманнизма не обесценивают полностью эти суждения. Тем более что объективные научные заслуги многих из этих ученых (например, работы Миллера по русским летописям) были признаны в том числе их противниками.

 

Конкурирующая версия: Южная Балтика

В XV–XVII вв., однако, на Западе преобладала другая, южнобалтийская концепция происхождения Руси.

Например, в труде немца С. Мюнстера «Космография» (сер. XVI в.) был упомянут князь Рюрик, призванный в Новгород «из народа Wagrii, или Waregi, главным городом которых был Любек». Любопытно, что такой антинорманнистский (точнее, заранее опровергающий будущие основы норманнизма, поскольку этого учения еще не было) пассаж содержался в труде, который, как подчеркивает Л.П. Грот, создавался при «вдохновляющей» роли шведского короля Густава Вазы, которому «Космография» и была посвящена. Дело видимо, в том, что в середине XVI в. политической потребности в «шведизации» русской и в частности, новгородской истории еще не было. Не вызывал у Стокгольма раздражение и вольный Любек – остаток великого Ганзейского союза. Позже ситуация изменилась: с одной стороны, шведы выдвинули планы аннексии части России, с другой – Любек стал их противником, примкнув во время т. н. Семилетней Северной войны к ненавистной Дании.

Надо сказать, что уроженцы Дании, возможно, не без связи с вышеупомянутыми сложными отношениями со Швецией, в споре о варягах зачастую принимали сторону «славянофилов». Так, автор «Зерцала исторического государей Российских» датчанин А. Селлий, несмотря на то, что был сотрудником Байера, в своих исторических розысканиях занимал противоположную последнему позицию, выводя Рюрика с братьями из Вагрии (по мнению В.В. Фомина, «в своем выводе Селлий вполне мог опираться, как когда-то и Герберштейн, на предания, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров»). «Славянскую» и в то же время «датскую» теорию начала Руси поддерживал «магистр всех наук» Г.В. Лейбниц (считавший, что варяги вышли из славянской Вагрии, но верхушка их, в частности, Рюрик, представляли собой «благородных датских сеньоров»),

В «Польских анналах» Ст. Сарницкого (1587 г.) русы производятся от южнобалтийских славян-вендов. В посмертном издании (1613 г.) «Всеобщего исторического словаря» француза Клода Дюре вандалы-венды отождествляются с варягами и их вождем Рюриком.

Отзвуки этой же концепции содержатся и в знаменитых «Записках о Московии» австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна (1497–1566). При посещении Московского царства в 1517-м и 1526 гг., он обратил внимание на то, что к его времени обитатели этой страны только помнили о былом существовании варягов (как и о, допустим, хазар) благодаря своим летописям. «Однако ни про хазар, кто они и откуда, ни про варягов никто не мог сообщить мне ничего определенного, кроме их имени», – замечал барон-посланник, и начал сам размышлять над этим вопросом: «Поскольку сами они называют Варяжским морем (mare Varegum, Varetzkhoye morye) море Немецкое /или/ Балтийское, а кроме него и то…, которое отделяет от Швеции Пруссию, Ливонию и часть их собственных владений, то я думал было, что вследствие близости (к этому морю) князьями у них были шведы, датчане или пруссы» (выделено мной – A.B.).

Однако, обратившись к каким-то западным источникам, а также к собственной логике, автор «Записок о Московии» все-таки предположил другое: «Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия, так что, как полагают (выделено мной – A.B.), Балтийское море и получило название от этой Вагрии (Wagria); так как и до сегодняшнего дня это море, равно как и залив между Германией и Данией, а также между Швецией, с одной стороны, и Пруссией, Ливонией и приморскими владениями Московии – с другой, сохранили в русском языке название «Варяжское море».

Эта концепция дожила до времен расцвета «исторического норманнизма». Так, немец Иоганн Хюбнер в 1708 г. опубликовал генеалогические исследования, где утверждал, что Рюрик, Трувор и другой его брат, названный, правда, Сиваром – реально существовавшие внуки короля ободритов Витслава и сыновья князя Годлиба (Годлава). Все три брата отправились в 840 г. в Nowoghorod. Французский литератор и лингвист Ксавье Мармье в конце 1830-х гг. записал в Мекленбурге легенду, пересекающуюся или основанную на общих с данными Хюбнера источниках, только уточнялось, что дело было в VIII веке, на Руси.

Следует заметить, что южнобалтийскую версию происхождения Руси также пытались использовать в политических целях. Это можно заметить хотя бы по изданной в Гюстрове (Германия) оде, посвященной свадьбе племянницы Петра I Екатерины Иоанновны и мекленбургского герцога Карла-Леопольда:…

В пользу этой концепции свидетельствуют и некоторые поздние русские источники.

По словам В.В. Фомина, в Синопсисе, изданном в 1674 г. в Киеве, утверждалось: «Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху…»

В описании русских монет, поднесенных Петру I, содержится комментарий о славянской Вагрии – «меж Мекленбурской и Голштинской земли… И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград…» Судя по тому, что комментарий давался со ссылкой на хрониста Гельмольда, нельзя исключать его переводного (с немецкого) характера.

 

Русские летописи и «варяжская Прусская земля»

Однако основная часть русских источников XVI и большей части XVII вв. определенно указывают также южнобалтийскую, но все-таки другую территорию, из которой вышли легендарный Рюрик с братьями. Так, в Воскресенской летописи (середина XVI века) есть рассказ о новгородском старейшине Гостомысле, который перед смертью созвал «владалца сущая съ нимъ и рече: советь даю вамъ, да послете въ Прускую землю мудрыя мужи и призовете князя оть тамо сущихъ родовъ. И послы же Новоградские шедше во Прусскую землю, обретоша князя Рюрика».

Эту же историю с советом «пошлите в Прусскую землю человека мудрого и призовите от знатных тамошних родов правителя себе» пересказывают «Сказания о князьях Владимирских»: «Князя именем Рюрик из рода римского императора Августа, и упросили его посланцы от всех новгородцев идти к ним княжить». В конце 1563–1564 гг. в Москве во время переговоров с польскими послами русские бояре читали им записку, в которой говорилось о Прусе, родоначальнике русских князей, якобы поставившем «многих городов по реку, глаголемую Немон, впадшую в море Варяжское» (Фомин, с. 367).

Согласно написанной в 1564–1566 гг. т. н. «Казанской истории», «Новгородцы же, неразумные, привели себе из Прусской земли, от варягов, князя и самодержца и отдали ему всю свою землю, чтобы владел ими, как хочет». В «Хронографе» С. Кубасова (1626), «по скончании же Гостомыслове» за Рюриком «послаша в варяги в Прускую землю…» Тот же адрес дает «Повесть о происхождении славян и начале Российского государства», созданная в середине XVII в. и отразившаяся во многих летописных сводах. Ее авторы направляют новгородских послов «в Прусскую землю», «в Прусскую и Варяжскую землю», «в Прускую Варяжскую землю» (Фомин, с. 427). На основании этих источников швед П. Петрей в 1614 г. писал, что русские хроники «начинают рассказ с прихода Рюрика, Синеуса и Трувора из Пруссии».

Что это были за «прусские» выходцы, русские источники иногда путаются. Та же Воскресенская летопись, указав на Пруссию Рюрика, рядом пишет, что новгородцы «послаша к немцам». Однако это, судя по всему, историческое переосмысление родины Рюрика. Ведь в приводимой все там же генеалогии легендарного князя, восходящей, дескать, к «кесарю римскому Августу» упомянуто, что последний якобы послал брата Пруса править «во град, называемый Мадборок, и Торунь, и Хвоиница, и преславный Гданеск… и до сего часу по имени его зовется Прусскаа земля. А от Пруса четвертое на десятое колено Рюрик». Очевидно, что «немцами» князь с братьями названы по имени современного Воскресенской летописи населения Пруссии.

Что же касается этноса, который жил там во времена Рюрика, то проживавший долгое время в Московии известный славянский просветитель Ю. Крижанич в 1660-е гг. написал, что «от варягов, или ти чудов, литовского языка народов… варяжеский литовский язык» (Фомин, с. 33).

Нельзя сказать, впрочем, чтобы русские источники совсем не давали аргументов в копилку норманнизма. Не считая упомянутой речи Киприана (если спорный пассаж в ней действительно имел место), это, например, «Сказание о милости Пресвятыя Богородицы». Написанное в 1658 г. и посвященное осаде шведами Тихвинского монастыря в 1613 г., оно говорит о нашествии «зловерных варяг, иже свияне наричаются». Свияне – здесь, понятно, шведы. Однако каким образом здесь появилось слово «варяги»?

Поздние русские сочинители, также переписывавшие устные легенды и древние летописи, многократно путали этот этноним с созвучным ему словом «враги» (что неудивительно – ряд уже не просто летописцев, а ученых историков начиная с XVIII в. находит в этих словах не просто созвучие, а лингвистическое родство).

Так, пассаж ПВА под 1061 г. о первом нашествии на Русь половцев – «поганых и безбожных враг» в ряде списков Воскресенской летописи изложен уже в редакции «безбожных варяг». Та же замена только в отношении турок, «дунайских татар» произведена и в некоторых списках «Сказания о Мамаевом побоище», причем таким образом «варяги» появились на Дунае, где их не видели даже самые отпетые норманнисты.

Вероятно, такую же замену (вполне возможно, сознательную – «варяги» казалось по смыслу близко к «врагам», но более «красиво») произвел и автор или переписчик «Сказания о милости Пресвятыя Богородицы». Только «поганые и безбожные» враги-варяги стали «зловерными». Кстати, иностранцы, писавшие по «чужим следам» тоже с трудом разбирались, кто такие «варяги». Так, турецкий географ XVII в. Хаджи-Хальфа в комментарии к тексту Ширази (XIII–XIV вв.), упоминая о Северном море и обитателях его берегов варенгах – «рослых, воинственных людях», – высказывает мнение, что «высокоученый Ширази… под этими Варенгами разумеет шведский народ». Еще через 200 лет Степан Гедеонов на это заметил, что автору XVII в. после Тридцатилетней войны, конечно, «не с кем было отождествить варягов, кроме рослых и прославленных воинов Густава Адольфа».

 

К кому пришли «заморские князья»?

Чтобы понять, кто такие варяги-русь, надо представлять, к кому они были призваны на «княжение».

К IX в. восточнославянские племена занимали обширную территорию Восточной Европы. Согласно описанию ПВА, этих племен было 12: поляне, словене (новгородские), древляне, дреговичи, кривичи, радимичи, вятичи, северяне (север), дулебы (волыняне), хорваты, уличи, тиверцы. Летописец лишь слегка отразил сложный процесс этногенеза этих племен. Так, радимичи и вятичи, по его словам были «от Ляхов». Интенсивный процесс миграции славянских племен с запада отражают и данные генетических исследований, согласно которым и нынешние наследники не только радимичей и вятичей, но и большинства восточных славян обнаруживают значительное родство с поляками. Сами названия ряда племен говорят об их сложном генезисе с участием иноязычного элемента: хорваты (иранск.), тиверцы (возможны римские корни), дулебы (О.Н. Трубачев считает этноним германским).

Карта расселения восточных славян

Хозяйство этих племен оставалось в целом на сравнительно слаборазвитом уровне общеславянских культур V–VII (пражская, Корчак) для которых характерны простое кузнечное ремесло, грубая лепная керамика. Более сложные ремесла, например, ювелирное дело, похоже, только зарождались (в ранних слоях Киева найдена одна глиняная формочка для украшений). Впрочем, на юго-востоке, на границе с развитыми культурами Подонья у славян появились сравнительно передовые для того времени технологии производства металла, проникал гончарный круг. Арабские источники, отразившие ситуацию VIII – нач. IX в землях вятичей (в-н-тит) и ряда их соседей, отмечают наличие у этих племен «царя», сравнительно больших городов (Вабнит, Хордаб), среди занятий выделены земледелие и бортничество.

Развивалась и торговля, как с арабо-персидским миром (по Волге), так и по формировавшемуся речному водному пути, позже получившему название «из варяг в греки».

Археологи в целом подтверждают деление славян Восточной Европы на отдельные племена с проникновением иноэтнических элементов (например, особенности погребальных обрядов у кривичей и словен), хотя генезис этих элементов остается спорным. Особенно это касается полян – одного из ключевых центров Древней Руси.

Так, по мнению В.В. Седова: «Группа среднеднепровских славян, которая хоронила умерших в IX–XII вв. в грунтовых могилах под курганами, сформировалась в результате славянизации местных ираноязычных племен» (Седов В.В. Формирование, с.118).

В одежде киевской знати IX–X вв. заметно «полное отсутствие серебряных украшений из зерни, которые были парадным украшением славянской (курсив наш. – A.B.) племенной верхушки (М.А. Сагайдак).

Отметим эти соображения, поскольку проблема генезиса полян затрагивает и проблему происхождения Киева. Летописная легенда описывает появление этого топонима следующим образом: «И быша три братья: единому имя Кий, а другому Щек, а третьему Хорив, и сестра их Лыбедь» (после чего три брата основывают) «град во имя брата своего старейшего, и нарекоша имя ему Киев». Кий ходил к Царюгороду «и там велику честь принял есть от царя». На обратном пути из Царьграда Кий основывает «градок мал Киевец» где-то на Дунае и затем умирает в Киеве.

Б.А. Рыбаков объявил свидетельство Новгородской первой летописи, относившую деятельность Кия к середине IX в., ни с того, ни с сего, тенденциозным. (Рыбаков Б.А. Город Кия…, с. 31). Именно это мнение советского академика было положено в основу официального празднования «1500-летнего» юбилея Киева в 1982 г. Однако считать его воплощением объективности трудно.

Большинство списков ПВЛ прямо не датирует княжение Кия и основание братьями «града во имя брата своего старейшего», а остальные источники указывают различные даты:

Новгородская 1-я – 854 г., 2-я Псковская – 854 г., Архивн. 1-я – 852 г., Рукопись ПЕГ № 53 – 334 г., Рукопись Новг. Барсова – 430 г., Стрыйковский – 430 г.(причем Аскольд и Дир здесь – потомки Кия), Скоропис. XVIII в. – до 882 г., Скоропис. XVII в. – времена Аскольда и Дира, Рукопись РМ № 358 (полуустав XV–XVI вв.) – времена Игоря, Рукопись ПоБ. – 865 г., Изб. Поп. 137 считает Аскольда и Дира племянниками Кия. (см. Гиляров Ф., с. 140).

Как очевидно, основная часть источников относит княжение Кия к середине IX в. Эти сведения косвенно подтверждает и Никоновская летопись. Согласно ей, Кий ходил к Царьграду не просто так, а «с сильною ратью» и заключил мир с императором.

Помимо того он, Кий, «ратоваше многие страны», ходил на дунайских и волжских болгар. Последнее указание снимает датировки древнее VII в. (время появления болгар во Фракии и на Среднем Поволжье). Кроме того, такая сильная военная активность Кия тоже скорее подходит к IX в., – времени военных набегов Руси на Амастриду, Эгину и приписываемого Аскольду и Диру набега на Царьград. Этому времени соответствует и появление столицы Кия – расширившегося из мелких поселений славянского племенного центра. Возможно, что именно к этому же времени относится строительство первых укреплений на Старокиевской горе, что можно считать началом собственно города.

Не менее любопытны и исторические сражения вокруг имен первых киевских князей. «Имена Кия, Щека и Хорива не носят никаких следов славянской принадлежности и могли принадлежать дославянскому населению Среднего Поднепровья» – писал М.И. Артамонов (История хазар…, с. 294).

Попытки вывести имя «Кий» из славянского слова, означавшего «палку» не раз вызывали критику. Что касается других указанных в легенде имен, то есть мнение, что они на самом деле мифичны и производны от реальной старокиевской топонимики (гор Щекавица, Хоревица и речки Лыбедь).

В свою очередь, Хоревица, в которой видят современную Корчеватскую гору близь указанной Лыбеди со своей вполне славянской первоосновой (Корчевица, или Коревица – например, в Хорватии есть такой топоним) была христианскими летописцами «библеизирована».

В любом случае, самый ранний киевский топоним, отраженный в источниках (у Конст. Багрянородного) – Самбатас также не вызывает славянских ассоциаций.

 

Русь: от Роси до Адриатики

В 70-е – 80-е гг. прошлого столетия, на волне интереса к исторической прозе, среди (тогда еще советских) читателей немалой популярностью пользовался роман «Русь изначальная». Его автор, Вал. Иванов вывел эту самую «Русь» или, точнее, «Рось» с берегов одноименной реки, впадающей в Днепр южнее нынешнего Киева. И говорила эта «Рось», как считал писатель, на самом что ни на есть славянском наречии. Эта теория не была вымыслом одного талантливого сочинителя: ее отдельные положения встречались у отдельных историков, в наиболее в полном виде до советского академика Б.А. Рыбакова, привязавшего гидроним Рось к «полянам, иже ныне зовомая русь» и к ряду «славянских» археологических культур Поднепровья.

Однако то что «Русь изначальная» – никак не славяне, было очевидно большинству исследователей (в том числе антинорманнистов, включая, как мы видели, Н.И. Костомарова). Например, как писал В.О. Ключевский, «о Руси среди восточных славян в VIII в. совсем не слышно, а в IX и в X вв. Русь среди восточных славян – еще не славяне, отличалась от них, как пришлый и господствующий класс от туземного и подвластного населения» (Ключ., с. 129).

Собственно, об этом говорят практически все источники, начиная от Константина Багряногродного, описавшего сезонные походы русов в подчиненные славянские земли за данью. Подчиненное положение славян по отношению к русам подробно обозначается в трудах арабо-персидских географов, сохранивших наиболее ранние сведения о Руси (конец VIII– начало IX в.), – «Худуд аль-алам» и Гардизи: «Постоянно по сотне или двести они (русы – A.B.) ходят на славян, насилием берут у них припасы… Много людей из славян отправляются туда и служат русам, чтобы посредством службы обезопасить себя» (Галк.). По словам Ибн-Русте (Ибн-Даста): «Русь производит набеги на славян, подъезжает к ним на кораблях, высаживается, забирает в плен и продает другим народам» (Ключ., с. 155).

Собственно, как уже было отмечено выше, и отечественные источники не только отличали русь и славян (по крайней мере, восточных), но и признавали за ними разный статус – не случайно русов призывали «княжить и володети». Эта статусная разница и дальше подчеркивается в ПВА, где указано, что после набега на Константинополь «русский» флот получает от князя Олега качественные «паволочитые» паруса, а славянский – «кропиньнные» (настолько простые, что, согласно новгородской летописи, их быстро разорвало в клочья ветром). После победы воевод Святослава над радимичами последние «платять дань руси, повоз везут и до сего дне».

Это очевидное противопоставление своеобразно пытался обьяснить маститый советский историк В.В. Мавродин: «Славяне платят дань и содержат «русов» в своей земле. Они служат «русам», которые пользуются посевами славян. Русы нападают на славян, обращают их в рабство и продают. Такое противопоставление является не этническим, а социальным, политическим» (Мавродин В.В., с. 161). Однако это очевидный абсурд – игнорируя приводимые в источниках этнические характеристики «руси», объявлять ее «социально-политической группой», господствующей над славянами. Но ведь тогда, следуя элеменарной логике, и славян надо считать не этнической, а «социально-политической» категорией.

Да и вообще, например, из всех восточных раннесредневековых авторов, «только лишь в одном месте и только лишь один автор, а именно Ибн-Хордадбег относит русов к славянам» (Д.Т. Березовец, с. 65). Причем, заметим, и этот единственный пассаж пытались оспорить, как неправильно переведенный. Впрочем, поговорим об этом позже.

Итак, где же на самом деле искать начало Руси?

Историки XVIII века считали, что первое упоминание о европейском народе Рос принадлежит Библии. Пророк Иезекииль (Иез. 38, 39) упоминает где-то в северных краях «Гога в земле Магог, князя Роша, Мешеха и Фувала», т. е. владык и племен, которым, по пророчеству, суждено пасть во время нашествия на Израиль. Некоторые исследователи умудрялись видеть в этом всамделишнее пророчество и даже расшифровывать «Мешех» как Москву, хотя на самом деле вполне очевидно, что речь шла о временах и правителях древних. Князь Рош – это, по всей вероятности, один из легендарных царей Урарту – Руса I (735–714 гг. до н. э.) или Руса II (перв. пол. – сер. VII в. до н. э.) при которых могущественное Урарту боялся весь Ближний Восток. Ни прямого, ни косвенного отношения к нашей Руси эти имена (как и большинство других урартских антропонимов, видимо, неиндоевропейского – хурритского происхождения) не имели.

Второе по давности упоминание о «росах» относится к рубежу эр, к эпохе, которой датский хронист Саксон Грамматик приурочил сражения легендарных королей данов и «руссов» в Прибалтике.

С конца II в. до н. э. источники неоднократно упоминают в Северном Причерноморье (сначала в Приазовье, а затем в Нижнем Подунавье) племя роксаланов, враждовавшее то с боспорским царем Митридатом, то с Римом. Название этого племени давно переводится с иранских языков (roks – «светлый», аланы – предки нынешних осетин).

В «Синопсисе» второй половины XVII в.: «…От тех же Сарматских и Славянороссийских осад той же народ Росский изыде, от него же неции нарицахуся Россы, а иныи Аланы, а потом прозвашася Роксоланы, аки бы Росси и Аланы…»

В «Географии» Страбона: «Все пространство… между Борисфеном (Днепром) и Истром занимают, во-первых, пустыня гетов, затем тирегеты, за ним иязиги-сарматы… а самые северные, занимающие равнину между Танаисом (Доном) и Борисфеном, называются роксоланами» (Галкина).

В начале уже новой эры Тацит напишет о народе «аорс» в Нижнем Прикубанье.

Позже готский историк Иордан уже в низовьях другой реки – Днепра – поместит племя росомонов. Его этническая принадлежность менее ясна. «Mon» означает «люди», «народ» в нескольких индоевропейских языках, что касается имен вождей росомонов – Сунильда, Сар и Аммий, то здесь допустимы самые разные (кельтские, германские, иранские, римские) параллели. Сирийский автор Псевдо-Захария (VI в. н. э.) упомянет народ hros в Приазовье.

Если верить очень поздним источникам (Никифору Григоре и «Степенной книге»), еще в IV в. этнонимы «рос» и «рус» возникают и в других местах, например, в Византии, где «русов» то принимают на императорскую службу, то имеют «брани с русскими вой». Однако эти свидетельства, оставленные тысячу и более лет спустя после описанных событий, отрывочны и едва ли надежны.

В 626 год русы находятся среди осаждавших Константинополь аваров, о чем упомянул византийский поэт Константин Манасси (XII в.).

Зато, начиная с IX столетия, имя «Русь» гремит по всей Европе. Незадолго до полемики Костомарова и Погодина историк Морошкин набросал список областей, в которых в раннем средневековье упоминался этноним «рус».

1) (кроме) руссов киевских, еще были славянские же:

2) руссы германские прибалтийские;

3) руссы германские при немецком море;

4) руссы моравские и богемские;

5) руссы сербские;

6) руссы болгарские на Дунае;

7) руссы на Адриатическом море;

8) руссы базельскиев земле Ровраков, или вверховьяхреки Дуная;

9) руссы хвалынские, на Каспийском море» (истоки нашей Руси Морошкин искал в верховьях Одера).

Именно классификация Морошкина позволила выделить наиболее важные географические точки, рядом с которыми упоминались Rus/Ros или заменяющие их в ряде источников Ruten/Rug.

Поляне-Русь

Собственно, первая точка – это Киев с окрестностями. Согласно ПВА, указанные места занимало племя полян «яже ныне зовомая Русь». Этот комментарий (к событиям 898 г.) вполне логично добавляет описание предшествующих событий – от расселения полян по днепровским горам и полям, до появления на Киевщине Аскольда и Дира. Поскольку сам летописец пишет, что от варяг-руси «прозвася Русская земля» в широком смысле, вполне возможно, что сначала она прозвалась в смысле узком – именно там, где впервые появилось много гостей с севера – указанные два «боярина» и «многи Варяги совокуписта».

Эта самая «Русь» в узком, «днепровском» смысле долго отличалась от других восточнославянских земель. Так, убив Игоря Старого в 945 г., древляне говорят: «Се князя убихом руского; поймем жену его Вольгу за князь свой Мал…» Это противопоставление заметно и в середине XII в., когда Владимир, князь Галицкий «идуча на Русь, поиде к Кыеву», а Мстислав Владимирович Киевский гневался на двух полоцких княжичей за то, что «не бяхуть его воли и не слушахуть его, коли е зовяшеть в Рускую землю в помощь». И еще много позже, описывая битву на реке Калке 1223 г., владимиро-суздальские летописцы подчеркивают, что Василько с ростовцами не поспел на помощь дружине, которая собиралась в «Руси» – собственно киевских и черниговских землях. (Рудаков, с. 37–38).

В.В. Мавродин замечает: «В летописях (Лаврентьевской, Ипатьевской, Новгородской) «Русь» противопоставляется другим русским землям, областям, городам. Для новгородцев ехать в Киев означало ехать на «Русь», а возвращались они к себе в «Новгород», а не в «Русскую землю»… область собственно Руси в древнем, узком смысловом значении слова ограничена средним Приднепровьем, городами Киевом, Черниговом и Переяславлем (Русским, Южным)» (Мавр., с. 163). (Кстати, в договорах Олега с Византией 907 г. последние города особо выделены как привилегированные).

Но в любом случае очевидно, что данная «Русь» вторична по отношению к действительно изначальной. В поисках ее пойдем дальше.

Русь Тюрингская

В начале IX века, т. н. Географ Баварский, называя «руссов» рядом с хазарами в Восточной Европе, перечисляет также племена с корнем «рос» в междуречье Эльбы и Салы: Атторосы, Вилиросы, Хозиросы, Забросы. Появление такого корня в Германии (пусть даже в тогдашней ее славянской части) можно было счесть забавным лингвистическим казусом, но вот следующий солидный источник – написанный ок. 935 года устав турнира в Магдебурге – повторяет его более четко. В числе участников турнира значатся Bilmarus, princeps Russiae, а также выступающий под знаменем герцога Тюрингии Оттона Radebotto, dux Russiae – т. е. князь и герцог «Руси»

В свою очередь, как гласят английские хроники, в 1016 году, после убийства английского короля Эдмунда Железнобокого его сыновья бежали от овладевшего престолом Кнута Великого в «королевство ругов (regnum Rugorum), которое мы называем Руссией (Russiam)». Изложивший спустя столетие с небольшим эту историю автор «Истории англов» Жаффрей Геймар сообщил, что беглецы лишь проезжали Руссию «за пять дней», а целью их была Венгрия. Непохоже, чтобы это была «наша» Русь: во-первых, из Геймара следует, что и им совершенно не нужен был такой длинный кружной путь в Венгрию, во-вторых, восточноевропейские просторы за пять дней проехать тогда было невозможно. Зато Тюрингия вполне годится в качестве этапа этого путешествия, тем более что в старшем из известных списков поэмы Геймара вместо Руссии названа Сусия, т. е. земля славянского племени сусов, живших в северо-восточных пределах Тюрингии.

Под 1040 годом анналист Саксон сообщает о прибытии в город Альтштедт (Тюрингия) к Генриху III посольства «русов» с большими дарами. Тот же источник под 1062 годом пишет о браке графини Кунигунды из Орламюнде и «короля русов». Орламюнд – город на востоке Тюрингии на реке Сале (в землях лужицких сербов), непосредственно примыкающий к известному здесь позднее княжеству или графству под характерным названием Reuss.

И наконец, тот же Саксон сообщает, что в 80-е годы XI века сын маркграфа Северной марки Удона III Генрих обручился с дочерью «русского короля», которая в католичестве получила имя Адельгейды (после смерти супруга Адельгейда вышла замуж за императора Генриха IV). Предположения о том, что речь идет о дочери Всеволода (Евпраксии) или Изяслава Ярославичей не находят достоверного подтверждения в русских летописях.

В 1086 год император Генрих IV возвел в королевское достоинство Братислава II Богемского и подчинил ему трех маркграфов: силезского, лужицкого и «русского». Это сообщение можно увязать с информацией пражских хроник, о том, что Чехия получила от императора область «сорбов», располавшуюся от Тюрингии до Одера.

Император Генрих IV

Русь Австрийская

В 863 году в королевском пожаловании Альтайхскому монастырю, упомянута Ruzaramarha – область «русаров» на территории современной Австрии (при впадении р. Ибс в Дунай). В июле 1192 года в грамоте Регенсбургу австрийского герцога Леопольда II указаны сборы за проезд купцов «русариев» через территорию Австрии (два таланта в одну сторону и полталанта обратно). Примерно в то же время герцог Австрии и Штирии Оттокар IV в уставе городу Эннсу назначает размер платы за провоз соли «на Русь» и «из Руси» (наиболее значительные соляные копи Придунавья находились тогда в центральной части Австрии). Гильдесгеймские анналы в 1031 году называют сына венгерского короля Иштвана I Имре (Генриха) dux Ruizorum т. е. «герцогом Рузии» (венгры долгое время соперничали с Баварией за территорию Австрии).

К этому надо добавить, что в некоторых средневековых поэмах упоминаются вместе Русь и «аморавы», а европейские хроники включают в состав Моравии эпохи князя Святополка (871–894) «Руссию» (иногда наряду с Польшей и «Хунгарией»), Есть также свидетельства о том, что Святополк «с боярином русским» крестили чешского князя Борживоя. Сомнительно, чтобы этот «русский» появился с берегов Днепра или Волхова, где – в отличие от берегов Дуная – о христианстве в те времена едва слышали. Наконец, именно к австрийской Руси, видимо, относится и предание чешских хроник об Олеге (Колге) Моравском.

Русь Неманская и Прусская

В житии св. Бруннона Петр Дамиан описывает его визит в Скаловию (Sclavia) к Нетимеру – королю руссов (regem russorum). Эту же область (между Мемелем и Мазовией) Петр назовет «Земля Руссия». Рожер Бэкон (ум. ок. 1292) в «Великом сочинении» называет Левковию (Литву), вокруг которой «с обеих сторон» Балтийского моря «расположена великая Руссия».

Интересно, что в 1245 году папа Иннокентий IV обратился с воззванием (против преследования ордена францисканцев) к духовенству, в том числе «провинций Польши, Ливонии, Славии, Руссии и Пруссии». Судя по географическому ряду и подчиненности католической церкви, эта Русь находилась между Славией (Склавией-Скаловией) и Пруссией. На немецкой карте Пруссии Хеннеберга (1576) в дельте Немана отмечен топоним «Руса, или Хольм» (Russe sive Holm).

По словам Ф.Б. Успенского, «Прибалтийская Вармия, расположенная рядом с Пруссией (территория от реки Эльбинг по берегу Вислинского залива), действительно упоминается в целом ряде древнеисландских источников и иногда, примечательным образом, локализуется в них на Руси» (курсив мой – A.B.).

Русь Норманнская

Только два источника более-менее четко говорят о «норманнской» Руси. Вертинские анналы описывают, как 18 мая 839 г. император франков Людовик I Благочестивый принимал в своей столице Ингельгейм послов византийского императора Феофила. С послами были люди, именовавшие себя Rhos, и утверждавшие, что их владыка Chakanus направлял их в Константинополь «ради дружбы» с Феофилом. Однако обратный путь им был отрезан врагами, поэтому они вынуждены были возвращаться кружным путем через германские земли. Заподозрив, что «послы Chakanus’a» чего-то недоговаривают, Людовик приказал произвести расследование, в ходе которого упомянутые Rhos признали себя «свеонами» (т. е. шведами – текст на vostlit.info).

Папа Иннокентий IV

Епископ Лиутпранд Кремонский, посол итальянского короля Беренгария в Константинополе в середине X в., писал о том, что «есть в северных краях некий народ, который греки называют «русиос», по особенностям их тела, а мы – норманнами (епископ уточнял, что «норманны» – это «северные люди» на тевтонском языке).

Русь Эстонская

В ряде немецких документов XIV века упоминаются «русские села» в эстонской области Вик: Вендекуле, Квевеле, Вендевер, а также Руссен Дорп близ Вендена. Их жители-«русы» возглавили вспыхнувшее в 1343–1345 гг. восстание в Западной Эстонии против господства Тевтонского ордена. Особенно много русов было на острове Эзель (Сааремаа).

Иоганн Мессений, шведский историк (XVII в.), в рассказе о событиях 1220 года помещает указанную область Вик «в Руссии». Хронист Ливонского ордена Бальтазар Руссов, упоминая о правлении Больто фон Гогенбаха (магистр ордена в 1289–1294 гг.), отмечал, что при нем царил «временный мир от русов, литовцев, самаитов и прочих язычников». Помещение этих «русов» в ряд «язычников» заставляет усомниться в том, что это были православные псковичи или полочане – тех ливонцы называли «еретиками».

Русь – Ругия-Рутения

Ареал «Руси» (Rus, Ruis, и т. д.) становится еще шире, если учесть, что в средневековых источниках сплошь и рядом пересекается с близкими корнями: «Ругия» и «Рутения». Так, в «Истории Антиохии и Иерусалима» (XIII в.) указывается, что во время Первого крестового похода в сражении под Никеей (1097 г.) отличились рыцари из Норвегии, Польши и «Руссии». Как и выходцы из других стран, русы держались компактной группой и основали город, называвшийся в разных вариантах Руссой, Россой, Ругией, Руйей, Рурсией (сейчас Руйат в Сирии).

Вышеупомянутая австрийская «Рузия» была практически равнозначна прежнему Ругиланду. Во всяком случае, написанный ок. 904 года торговый устав австрийского Раф-фелыитеттена – города на юго-западной границе Восточно-франкской империи, упоминает о славянах, приходящих «из Ругии» (славяне тогда жили на большей части территории нынешней Австрии, включая район соляных источников близ реки Трауны – Трунки).

В свою очередь, эта Руссия-Ругия называлась еще и Рутенией. В 1189 году Бенедикт из Питерборо, перечисляя народы Священной Римской империи рядом с «альпинами» называет «рутонов» и приводит послание Фридриха I в котором «Рутония» соответствует австрийской Штирии. По крайней мере, Фома Сплитский (ум. 1268), упоминая о событиях IV века, помещает именно область с таким названием по границе с Паннонией.

Красноречив и вышеприведенный пример с сыновьями английского короля Эдмунда, бежавшими в «землю ругов, которую мы называем Руссией». На упомянутом турнире в Магдебурге в 935 г. под знаменами тюрингского герцога выступал вместе с «русским» князем и Vinslaus, princeps Rugiae – князь «Ругии».

В Тюрингии пересекается с Русью и Рутения. В XI в. дети венгерского герцога Василия (Ласло) Сара и княжны из «Рутении» Андрей (Эндре) и Левенте по смерти отца спасались от преследований нового короля на «Руси». После восстания в Венгрии Андрей был призван на венгерский стол, при этом его женой стала дочь герцога из той же «Рутении» Агмунда-Анастасия. После смерти мужа (1060) она бежала в Тюрингию, а как показывает история, царственные вдовы возвращались чаще всего на родину. Некоторые историки полагают, что к этой же Тюрингской Руси-Рутении относилась и дочь короля «рутенов» Валедара Софья, ставшая сначала женой датского короля Вальдемара I (ум. 1182), а затем – ландграфиней Тюрингии.

В 959 году к королю Восточно-франкского королевства, будущему императору Священной Римской империи Оттону I, прибыло посольство «королевы ругов Елены». Обычно под ней подразумевают русскую княгиню Ольгу, незадолго до этого крещенную именно под этим именем византийским императором Романом. Однако в этом свете довольно странной выглядит просьба православной «королевы ругов» к «латинскому» владыке прислать епископа и священников. Еще более загадочным выглядит маршрут миссии назначенного «ругским» епископом Адальберта, описанная его спутниками. Судя по этим описаниям, Адальберт поехал во все не в Киев, а в…Пруссию, где и погиб от руки местных язычников (впрочем, в некоторых списках жития этого мученика его убийцами названы рутены, а вместо Пруссии называется Руссия).

В Житиях епископа Оттона Бамбергского, написанных в середине XII в. его соратниками Эбоном и Гербордом, упоминается как о «Рутении», граничащей с Польшей на востоке, и о «Рутении», примыкающей к Дании и Поморью. Эта вторая Рутения, номинально находившаяся во власти датского архиепископа, упорно воевала с поляками. Возможно, именно эту территорию под несколько другим именем имел ввиду и немецкий хронист XII в. Рагевин, в описании которого Польша «на западе имеет границей реку Одру, на востоке – Вислу, на севере – русин (курсив мой – A.B.) и Скифское море». Этот факт можно толковать и в смысле наличия «русских» поселений на балтийском побережье нынешней Польши, и в смысле что «русины» жили не совсем на север, а на северо-восток или несколько на северо-запад от нее, на острове Рюген. Укрепляются такие подозрения фактом, что Польша в XII в. некоторое время им владела. Кроме того, Рюген неоднократно назывался также Русией и Рутенией. Так, в 1304 году папа Бенедикт IX обращается к рюгенским князьям, как к «возлюбленным сынам, знаменитым мужам, князьям русских (Russianorum)». Французский историк XV века Манрик, упоминая крещение жителей Рюгена в 1168 году, называет остров то Ругия, то Русция, а в XVI веке знаменитый географ Меркатор называет жителей Рюгена рутенами. В русском переводе XVII века остров именуется Русией. В грамоте 1165 года архиепископа Кельнского Рейнольда остров Рюген назван Рутией, или Руйей.

Тот же Рюген, по-видимому, подразумевается в сообщении Хроники Гельмольда под 1158 годом, о том, что саксонский герцог Генрих Лев направил послов «в города и северные государства – Данию, Швецию, Норвегию и Русь (в одном из списков – Ругия)». В написанном в середине XI в. житии германского императора Конрада II рассказывается об изгнании польским князем Мешко II брата Оттона на Русь, которую автор (Виппо) называет также Ругией. Киевские и новгородские хроники о таком изгнаннике не знают.

Как память о владении рюгенскими князьями какой-то части материкового побережья можно расценить и тотфакт, что в немецких документах 1373 и 1385 гг. город Любек помещается «в Руссии».

«Руссы сербские на Адриатическом море »

Некоторые авторы – включая Морошкина – замечают созвучие с Русью/Ругией ряда средневековых топонимов на Западных Балканах, включая название знаменитого адриатического порта Рагуза (ныне Дубровник) и соседней сербской области Рашка (Raska). В свою очередь, какая-то «Рутения», если судить по папской булле 1191 года бременскому архиепископу, существовала на территории близ будущей Риги (епископия Икскуль).

Позднейшие разыскания показали, что и это далеко не все разнообразие средневековой «Руси». В знаменитой «Песни о Роланде» (действие около 778 г., записи XII–XIV вв.) «русы» также называются противниками франков. Согласно французской поэме об Ожье Датчанине (XII–XIII вв.), в 770-е гг. какие-то «русы» во главе с графом Эрно помогали лангобардам защищать их столицу Павию (в Северной Италии) от войска Карла Великого. Прославленный герой других французских (а также итальянских, ирландских и т. д.) поэм, и противник Карла, Фьерабрас (или Ферумбрас) в ряде списков выступает как «правитель Кельна (Coloigne) и Руси (Roussie)».

Наконец, H.A. Морозов ссылается на продолжателя Феофановой хроники (около 963 года), который писал: «Их (руссов) зовут кочевниками и производят от рода франков». Но основной корпус источников о раннесредневековой Руси, безусловно, представлен мусульманскими авторами.

 

Взгляд с востока

Описания географического положения и этнического характера Руси IX–X вв. дают многие арабские и вообще восточные авторы. Однако они, в большинстве случаев, сильно отличаются от данных западноевропейских хроник.

Больше надежных сведений о раннесредневековой Руси относится, прежде всего, к району, весьма удаленному от описанных в предыдущих главах европейскими хронистами – Прикаспию. Когда персидский царь Хосров I (531–579) возводил стену в Дербенте, рядом находились «турки», «хазары» и «русы», написал историк начала XI века ас-Са’алиби.

В VII в. арабский полководец Сюраге, покоривший Северный Азербайджан, перед следующей частью похода (на Дербент) заявил, что идет «против хазар и русов». Прибывший позже в те края начальник Сюраге – Абдуррахман – выслушал жалобу от правителя Ширвана на то, что его беспокоят набеги «с одной стороны руссов, с другой хазар». При этом арабский историк Ал-Табари (838–923), описывая хазарскую столицу Баланджар (располагавшуюся в VII–VIII вв. на р. Сулак), уточняет, что она расположена «около Русса». Позднейшие исследователи, в частности, известный археолог М.И. Артамонов, не находя объяснения факту наличия «Руси» в прикаспийских областях, предполагали, что эта «Русь» – какое-то искаженное и не имеющее отношение к позднейшему Киеву местное название. Возможно, это и так: например, что-то похожее есть в сочинении 836–847 гг. одного из первых арабских географов Мухаммад ибн Муса аль-Хваризми, который, описывая «гору» (горный хребет?) на Кавказе между Дербентом и Дарьяльским ущельем, упоминает, что с севера к центру этой горы прилегает другая – Р-ф-сийа (возможное прочтение – Русийя) с которой берет начало река Друс. Это «искажение» держалось довольно долго. Во всяком случае, известные походы Руси на юго-западное побережье Каспия 913 и 944 гг. также говорят об ее относительной территориальной близости к указанному региону (иначе попытки русов утвердиться в Берда выглядят фантастическими). Арабский автор Ибн-Хальдун, писавший в XIV в., но использовавший более старые источники, поместил какую-то «Русь-тюрк» рядом с Азербайджаном (Березовец. Ук. соч., с. 67).

В дальнейшем, однако, большинство арабских и персидских источников «смещает» эту Русь на запад и северо-запад.

«Пределы мира от востока к западу» («Худуд аль-алам мин аль-машрик ила-л-магриб», – сочинение, составленное неизвестным автором в Северном Афганистане в 982–983 гг.):

«На восток от (страны славян с городами Вабнит и Хордаб) – внутренние булгары и некоторые из русов, на юг – часть моря Gurz и часть Рума… при этом часть жителей Вабнита, расположенного на востоке (страны славян), похожи на русов… В свою очередь к северу от внутренних булгар, Русская гора. Отмечается, что внутренние булгары «находятся в состоянии войны со всеми русами», но продолжают торговые отношения со всеми, кто живет вокруг них.

На восток от страны русов – горы печенегов, на юг – река Ruta (Дон?), на запад – славяне, на север – необитаемые земли севера.

Kuyaba – город (земля?) русов, ближайший к мусульманам. Это приятное место и есть резиденция царя. Из него вывозят различные меха и ценные мечи. Slaba – приятный город, и из него, когда царит мир, ведется торговля со страной булгар. Urtab – город, где любого чужеземца убивают» (Галкина, с. 111–112).

Река русов проходит среди славян, направляясь к востоку до самой границы русов, потом протекает мимо трех русских городов, проходит через пределы кипчаков, поворачивает к югу к пределам печенегов, и впадает в реку Итиль (Бартольд В.В., с. 838).

Ибн-Русте (Ибн-Даста), нач. Х.в.

Русы живут на острове, который нездоров и сыр, покрыт чащобами и зарослями и занимает пространство 3 дней пути. Царя русов зовут «хакан-рус» (по Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. 2. М., 1967, с. 78).

Ал-Macydu (X в.)

Русы живут при Черном море, которое имеет от них название Русского… В стране русов имеется богатый серебряный рудник (по кн.: О жилищах древнейших руссов. Письмо г-на N к г-ну Эверсу. Пер. М. Погодина. М., 1826, с. 45–46; Бартольд т. 2, ч. 1, с. 837).

Ал-Джайхани (X в.)

Три центра руссов: Куяба, Славия и Артания – последняя недалеко от хазар (по: Греков Б.Д. Киевская Русь. М.-Л., 1939, с. 223).

Ал-Балхи (ок. 850–930)

Русы состоят из трех племен, из коих одно ближе к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, [живущее] дальше первого, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куя-бу… Из Арты вывозят черных соболей и свинец».

Аль-Идриси в его сочинении «Нузхат аль-муштак»

«Русов – два вида. Один… – это те, которые живут по соседству со страной Ункарийа (Венгрия) и Дж(а)сулийа (Македония). (Других) русов три группы. Одна их группа называется равас, и правитель ее живет в городе Кук(и)йана. Другая их группа называется ас-Салавийа, и правитель ее живет в городе Салав. Этот город стоит на вершине горы. Третья группа называется аль-Арсанийа, и правитель ее пребывает в городе Арса. Город Арса – красивый укрепленный город на горе, и местонахождение его – между Салав и Кук(и)йа-на. От Кук(и)йаны до Арсы четыре перехода, а от Арсы до Салав четыре дня. Купцы-мусульмане из Арминийи (Армения) доходят до Кук(и)йаны.

Карта Идриси (XII в.)

Река «Русь-тюрк» – Северский Донец (Березовец, с. 67).

Аль Истахри (сер. X в.)

«Русы. Их три группы (джинс). Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куй-аба, и он (город) больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийа, и (третья) группа их, называемая аль-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. Арта находится между Хазаром и Великим Булгаром, который граничит с Румом. (Галк.)

Близ Хазарии, на берегах Ателя (Волги) есть народ Бертас, но земля сих людей называется вообще Козарскою, Русскою или Серир… Руси три поколения: одно близ Болгар. Царь его живет в городе Гунабе, который обширнее столицы болгарской. Другое поколение называется Артанами, или Артаями. Царь его живет в Арте, а третье поколение, именем Джелабе, обитает выше… а русы – народ варваров, живущий в стороне булгар, между ними и славянами по реке Итиль (по кн.: Сахаров А.Н. Дипломатия Святослава. М.,1982, с. 44; Карамзин А.Н. История государства Российского. 1818, т. 1, с. 489).

Ал-Бекри (XI в.)

И граничат с Мшкой на востоке Русы и на севере Брусы… (о Брусах) и производят на них набеги Русы на кораблях с запада. На запад от русов – город женщин. И главнейшие из племен севера говорят по-славянски, потому, что смешались с ними, как например, племена ал-Тршкин и Анклий и Баджанакиа и Русы и Хазары… С ними (боргарами) граничат русы. Они островитяне и обладатели кораблей. Они граничат с морем Бонтас. Они народ языческий («маджус»). Они каждые двести лет приходят в Андалус и приходят они туда из рукава моря Океануса, но этот рукав не есть тот, при котором стоит медная башня, а рукав, состоящий в соединении с морями Бонтасом и Майотисом… Итиль – река, которая течет к ним (хазарам) от руссов (Куник A.A., Розен В.В. Разыскания Ал-Бекри и других авторов о Руси и славянах. Записки Имп. Академии наук, т. 32. СПб., 1879, с. 11, 54, 60).

Махмуд ал-Калгари (70-е гг. XI в.)

«Рус» – на северо-западе от Каспия. На север от Руси – славяне (Березовец, с. 67).

Ибн-Мискавейх (?)

Страна русов соседствует с Каспийским морем.

Небольшая часть западных авторов дает сведения о Руси, соотносящиеся с данными восточных источников. Так, упомянутый Географ (Землеписец) Баварский в том же сочинении, написанном между 843 и 870 гг., где он упоминает таинственные племена с корнем – rus в Германии, вместе с тем помещает племя ruzzi между уличами и хазарами, т. е. в обширной области между Днестром и Доном.

В конце IX в. норвежец Оттер, рассказывая английскому королю Альфреду Великому о своих путешествиях по северу и востоку Европы, упомянул о том, что «река Данай (здесь – Дон?) течет…на юг, на запад от алтарей Александра, в [землю] народа Roschouasko».

Подобно Ал-Бекри, составленный в Южной Италии во вт. половине X века еврейский сборник Иосиппон (Иосиф бен Горион) помещает русов сразу и на условном «востоке», где-то на берегу Каспийского моря, и на западе – по «Великому морю»-«Океану» рядом с англами и саксами.

 

«Красные» и «рыжие»: смешение цветов

Суммируем первичные данные. Этносов и территорий с именем Русь-Рутения-Ругия существовало в раннем средневековье в Европе и примыкающей части Азии (вплоть до Каспия) великое множество.

Так откуда же пришло к нам если не племя, то хотя бы само название «Русь»?

В разное время, пытаясь обосновать скандинавскую принадлежность термина русь, его выводили из готского Hridhotar, или Reidhgotar (Куник) и ropis «храбрый» (Будилович), древнешведского drot, «толпа, дружина» (Брим), горег – «руль» (Преображенский), от местности Родслаген в Средней Швеции и т. д.

Чтобы не запутаться в многочисленных ответвлениях норманнизма, изложим его основную современную версию, в сжатом виде представленную отечественными сторонниками этого направления Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухиным:

«Скандинавы (др. – рус. варяги) получают в прибалтийско-финской среде наименование эст. rootslane, фин. ruotsalainen (совр. «шведы») от эст. Rootsi, фин. Ruotsi (совр. «Швеция»), заимствование которого по языковым данным относится, вероятно, к VI–VII вв. Исходным для заимствования стал один из композитов с первой основой герм. *rop(e)R, означавший в др. – сканд. языках «гребец, участник похода на гребных судах», т. е. социальный (дружинный) термин, превратившийся в этносоциальное понятие в прибалтийско-финской среде. При включении в межэтнические связи Северо-Запада Восточной Европы славян этот термин заимствуется ими из прибалтийско-финских языков в форме русь также для обозначения дружин скандинавов в Восточной Европе, но после вокняжения скандинавской по происхождению династии и сложения Древнерусского государства приобретает расширительное значение и переносится на территорию, подвластную русскому князю и ее население. Имя русь как обозначение скандинавских дружин в Восточной Европе замещается названием варяги» (БС Ис-я, 1988–1996. М., 1997, с. 42).

Т.е. по этой версии термин Русь произошел от финского Ruotsi, ныне означающего шведов, а в исходном значении – «грести, гребец». Считается, что каким-то образом это название закрепилось и в уже «ославяненном» виде стало звучать как «русь».

К авторам изложенной теории. Пусть даже скандинавские суда действительно несколько выделялись на раннесредневековой Балтике большей ролью гребцов-гор(е)11 (могли плыть без парусов в открытом море, на славянских ладьях весла использовались только для прибрежных маневров – Archaeologia, с. 312–314), было ли это настолько уникальным признаком для того чтобы корабельный термин «гребцы» стал еще и этническим? С таким же успехом «варяг» можно объяснить, например, из литовского vairagalis («корма»), но мы бы этого делать не стали, поскольку и «корма», и вышеупомянутый корабельный «руль», и «гребцы» – все это лексика, в раннем средневековье хорошо знакомая всем народам Балтики.

Кстати, если уж на то пошло, «русы», известные нам по источникам, были неважными гребцами. Ведь при походе на Константинополь в 860 г., согласно Фотию, именно беспомощность русского флота в безветрие привела его к поражению. Тогда какие же на нем были rop(e)R?

Другое обстоятельство: почему Ruotsi, эта якобы первоначальная Русь, «приобретает расширительное значение» только в новгородских и киевских землях? Там, где скандинавское влияние, даже по версии, завзятых норманнистов, носило достаточно ограниченный характер, в том числе и по времени? Почему это значение не перешло, к примеру, на карелов, эстонцев или финнов, в языке которых и сейчас есть этноним Ruotsi, означающий Швецию и которыми шведы-ruotsalainen правили только в «летописную эпоху» почти семь столетий (в XII–XIX вв.), а судя по сагам, и значительно дольше?

Кстати, некоторые норманнисты-филологи сомневаются в реальности схемы заимствования. Так, по мнению автора «Краткого этимологического словаря финского языка» Андраша Райки, слово Ruotsi (rootsi) попало не от угро-финнов к славянам, а наоборот.

Вторая несостыковка. «Название восточных славян в древнескандинавских языках появляется лишь в рунических надписях XI в. и является поздней транскрипцией от этнонимического прилагательного «русский» – riuskR» (БС Ис-я, 1988–1996. М., 1997, с. 42). Т. е., уже в XI в. скандинавы называют русских русскими практически без искажений и без малейшего намека на переходную форму, которая неизбежно должна была существовать между riuskR и Ruotsi, если бы норманнистская версия была верна. Наконец, если славяне узнали (а потом почему-то перенесли на себя) финское название скандинавов, то почему у этих славян появляется еще какое-то особое название для тех же скандинавов – варяги – следов которого не обнаруживается у тех же финнов и прочих соседей?

Впрочем, все зависит от угла зрения. Например, тюрколог Мурад Аджи со ссылкой на средневекового ученого Махмуда Кашгарского доказывает, что «Русь», точнее «рус», «рс» в значении «гребцы» или «люди, кормящиеся с воды» – слово тюркское.

Ст. Гедеонов указывал на то, что rus в кельтских языках означало «озеро» и видимо, подобное «водное» значение (ср. «русалка», «русло») было для этого слова и у славян, при этом «названия Русь, Рось для славянских вод проявляют… значение святости» (Гедеонов, с. 21. Автор указывает в этой связи на устойчивое сочетание «Святая Русь»), Согласно Омельяну Прицаку, хотя корни термина «Русь» лежат в кельтских и германских наречиях, но к IX в. он стал обозначать еврейских купцов («аррадания» арабских авторов), создавших в союзе с викингами нечто вроде общеевропейской торговой компании.

Схожих взглядов придерживается современный автор Ирма Хайнман, с той лишь поправкой, что название «Русь» восходит к ивриту, где «раша», или «рашия» означает еврея, отказавшегося от иудаизма в пользу язычества. По ее мнению, эти самые «рашия», «составили ядро сформировавшейся в Северном Причерноморье военно-торговой организации «Русь», сыгравшей решающую роль в создании Киевского государства и давшей ему свое имя».

Есть и арабская версия, базирующаяся на близости корню «рус» социального термина, означавшего у бедуинов «верховный», «главный». Так, Ибн Русте называет славянского правителя «раис ар-руса’а» – глава глав. Версия не столь уж невероятная, по крайней мере, в отношении Прикаспийской Руси – ведь именно на Северовосточном Кавказе одно из крупнейших племен – аварцы – до сих пор называются у некоторых соседей чрезвычайно близким к «Руси», но основанном на арабском термине словом «ярруса».

В упомянутом споре с Костомаровым Погодин ссылался на то, что предшествовавшие и современные ему исследователи, основываясь на «сказаниях» и наличии «русских» топонимов, «ведут Русь» с самых разных сторон: в частности, Татищев и Болтин – из Финляндии, где рядом с городом Або с давних времен известна Русская гора, Венелин – из Померании, Бутков – из Швеции, Крузе и Гольман – из Западной Германии, Максимович – с острова Рюген, Эверс – из Хазарии.

Иронизируя над исследователями, пытающимися в любом топо– или гидрониме с корнем – rus, – ros увидеть след этнонима, маститый историк писал, что их построения состоят из «одних географических созвучий или недоразумений, что все они уничтожаются одно другим». К этому можно добавить, что не только корень – рус, которому значений несть числа, но даже – руск (если предположить, что «русский» происходит от этой основы) широко представлен в мировых языках: в исландском ruska – «мешать (препятствовать)», в греческом «роско» – «ущелье» или «руске» – «защитный», в ирландском rose (roscanna) – «глаз» или магическая формула друидов, в карельском ruskeja – «краснеть» (не от этого ли корня и близкого ему финс. rus – «красный» упомянутая Русская гора?).

Поэтому цепляться только за корень, даже и кажущийся заманчиво близким к названию «Россия», бессмысленно. Что же делать? Выше мы уже показали, что Русь у различных древних и не очень авторов вписывается в ряд с топо– и этнонимами Рутения и Ругия.

Очевидно, необходимо не просто ткнуть пальцем в понравившийся корень – рус, но и объяснить, каким образом он может оказаться в этом ряду.

Для этого проясним происхождение его отдельных составных частей.

Рутения, без сомнения, восходит к названию племени рутенов, зафиксированных Юлием Цезарем на реке Роне в Южной Галлии и позже, вероятно, переместившихся на север, т. к. средневековая «История бриттов» Гальфрида Монмутского упоминает их (и их вождя Хольдера – союзника легендарного короля Артура) по соседству с проливом Па-де Кале.

Каких-то «рутенов» в сер. XII в. Матвей Краковский поместил, помимо «востока» (вероятно, Киевской Руси – A.B.), где они, по словам автора, «бесчисленны», еще и в Полонии и Богемии. Возможно, эта богемская Русь относилась к упомянутой Тюрингской, или Австрийской Ruizi.

Ругия, очевидно, имеет отношение к ругам (Rugii), впервые упомянутым («отличаются от других племен круглыми щитами, короткими мечами и покорностью царям») Корнелием Тацитом в I веке западнее эстиев, на южном побережье Балтики. Тацит считал ругов особой разновидностью готов, об их германском происхождении писал историк англосаксов Беда Достопочтенный.

Действительно, имена упоминаемых в позднейших источниках «царей», или точнее, королей ругов: Фредерик, Эрарих, имя «королевы» Гизы, и т. д., а также вождя хольм-ругов Хагена (Hagena, герм, «защитник»), имеют в основном явный германский оттенок.

Уже во II веке александрийский географ Клавдий Птолемей разместил на карте западнее Вислы местность Ругиум (Rhougion) и народ рутиклеев (Routikleos – видимо, другое имя ругов). Некоторые связывают этот топоним с возникшим в XIII веке в тех же местах городом Rugenwalde (совр. польский Дарлово). Археологи связывают ругов с одним из ответвлений оксывской культуры Северной Польши на рубеже н. э., которая вообще была более-менее едина для всех племен «готтонского круга» (бургунды, вандалы, готы, ругии).

Готский писатель середины VI века Иордан, упомянул также и «ульме (то есть «островных») ругов среди обитателей Балтийского побережья. Память об этих островных ругах, видимо жила в названии западной части Балтики, которое у немцев в раннем средневековье звучало как Маге Rugianorum. Впрочем, не исключено, что и в восточной части берега того же моря с тем же этносом связаны многочисленные топонимы – Рогервик, Ругодив (позже Нарва), Руганы, Ругинишки, Ругарас, гидроним Ругава и т. д. В дальнейшем руги приняли участие в походах готов к Причерноморью и в Подунавье.

Но что позволяло средневековым авторам объединять Русь-Рутению-Ругию в единое целое? Большое количество ученых сходится во мнении, что ответ, так или иначе, лежит в «цветовой» плоскости.

Согласно этимологическим словарям, слова «рус»-«русый» как в славянских, так и в других и.-е. языках означает определенную палитру цветов – от «темнорыжий», «коричневатый» до «красный»: словен. rus – красный, латыш «russys» («кроваво-красный»), «rusa» («ржавчина»), лит. «rusvas» («тёмно-красный»), латин. «russeus», «russulus,» «russus» и т. д. (различные оттенки от красного до бурого), англ. russet – «бурый». Этот ряд следует сопоставить со словами «рдеть» («краснеть»), «рудый» («рыжий», «красный»), «руда» (диалектное обозначение крови), кельтским ruad, ruth, ruz (в разных диалектах этой группы языков – «красный»), «рута» – по славянским поверьям цветок, в ночь на Ивана Купала становящийся «аленьким», нем. Rot – «красный», а также франц. Rouge – «красный», слав, «рыжий», лит. rigis и т. д. То есть, с рядами «р-т» (д), «р-г» (ж), очен близкими к этноним корней Рутения-Ругия.

Впрочем, отметим, что в ряде и.-е. языков это цветовое значение модифицировалось: например, у части славян rus, «русый» могло означать, помимо вышеуказанного, и «светлый», у алан «рухс» также стало означать «светлый», «белый». Такие понятия как «рожь», нем. Roggen, скорее всего, представляют «цветового» корень r-g, только с изменением значения в пользу «золотистый» (по цвету спелых колосьев злака). Отметим это обстоятельство, позже оно нам пригодится.

А пока заметим, что не случайно слова вышеупомянутых этнических рядов в древности неоднократно «окрашивали». Так, латинский переводчик греческой хроники Феофано конца VIII в. переводил сочетание «хеландиос русиос» как «красные корабли» (и возможно, правильно: никаких «русов» близ берегов Византии тогда еще не было). По

В.Н.Татищеву, «русский» на языке древних сарматов означало «красный». Столкнувшись с многочисленными случаями подобных «перекрашиваний» A.A. Шахматов восклицал: «сколько недоразумений вызывалось звуковою близостью имени Русских со словами означающими красный цвет…» (Шахм., с. 178). То же, по всей видимости, относится и к рутенам, которых латинский автор I в. Лукан называет «рыжими» (flavi), современные историки этого племени не сомневаются в значении этнонима «в кельтском языке оно означало «красный, рыжий» (Кузьм. Об этнич., с. 66).

Вряд ли случайно часть славян называла южное море «Чермным», т. е. «красным» и вместе с тем (как в ПВА) – «Русским». Последнее название заимствовали для Понта Евксинского и восточные авторы. Любопытно, что «красная» тема настойчиво фигурирует и в других мусульманских известиях о русах. Ибн Фадлан писал о русах, что они «подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом…» Низами в поэме «Искандер-наме» сравнивает «красные лица русов» с огнём, «пылающем в храме огнепоклонников». Некоторые допускают, что речь идет о боевой раскраске, которую указанные авторы описывают по своим впечатлениям или с чужих слов, и по которой данное племя могло быть названо соседями-индоевропейцами, в чьем языке «рус» и «красный» были синонимами. Не случайно Лиутпранд Кремонский говорит, что русы – «русиос», называются так в греческом языке по их «внешнему виду» (видимо, как в случае с вышеупомянутыми «хеландиос русиос», имеется ввиду красноватый оттенок). Это подтверждает и Ал-Масуди: «Румийцы называют их (русов) русийа, смысл этого (слова) – красные». Впрочем, речь может идти о румянце или банальном «красном» загаре, характерном для белокожих северян – как норманнов, так и других (Низами говорит, например, о принцессе «с красным лицом славянским», Адам Бременский и другие авторы писали о «краснокожих» пруссах). Это пример из той же серии, что и с вышеуказанным якобы «правителем Руси и Кельна» Фьерабрасом. По легенде Фьерабрас – сын сарацинского правителя одной из областей Испании и по определению не мог быть «русом» в любой из возможных этнических версий, как не мог, кстати, и владеть Кельном, куда арабы просто не дошли. По мнению части ученых, налицо типичная «этноцветовая» путаница – на самом деле эпитет Roussie или de Rossie по отношению к данному герою означали не страну или народ, а просто «красный, рыжий» (Фьерабрас описывается как богатырь с рыжеватой бородой и рубцеватым лицом) и лишь значительно позже, дескать, составители поэм переиначили этот эпитет в более понятную им «Русь».

Впрочем, цветовое имя племени могло обозначать и не внешний облик его членов. Согласно популярной концепции Э. Бенвениста и Ж. Дюмезиля, и.-е. общество было разделено на три части: жрецов, воинов и земледельцев. Например, в Иране эти три класса различались по цвету одежды: белый цвет предназначался жрецам, красный – воинам, синий – земледельцам. Эта символика отчасти отразилась и в европейской рыцарской геральдике, где красный цвет означал воинские доблести – храбрость, отвагу, готовность пролить кровь за короля или сюзерена. Не есть ли «русы» древний синоним слову «воины»? Не случайно в средневековой Германии, где, как помним Русь (о какой бы ни шла речь – Киевской, Тюрингской и т. д.) писалась как Reuss, очень схоже с Reiss – «поход», «битва».

Вспомним, что племена с корнем Рус-Рутен-Руг описываются современниками как крайне воинственные. В восточных источниках русы – «жадные к битвам», «подобные волкам и львам». Фотий называет напавшую на Константинополь русь известной своей «жестокостью и скверноубийством». История рутенов и ругов также представляет собой ряд непрерывных войн и сражений.

Итак, «корневой» смысл этнонима «рус» (рут, руг) более-менее понятен. Однако пока по-прежнему неясно, каким образом этот этноним появился в Восточной Европе, на той территории, на которой он и ныне известен всему миру.

Пойдем методом исключения. Пусть даже все вышеперечисленные – от Тюрингии до Каспия «Руси» роднит цветовое значение, но это родство, так сказать, дальнее. Все ли они имели непосредственное отношение к «нашей» Руси?

Например, «русские» отряды в составе воинства лангобардов в Италии VII–VIII вв., учитывая специфику эпохи, могли действовать весьма далеко от своей родины – и судя по другим источникам, вряд ли ей будут Апеннины.

Впрочем, в калейдоскопе этих источников и приводимых там различных вариантов «Руси» порой легко запутаться. Или задаться новыми вопросами. Например, что, собственно, мог иметь ввиду владыка всех католиков Климент III под «Рутенией» в низовьях Западной Двины: какую-то неведомую «латышскую», или вполне «нашу» Русь? Последнее вероятно, т. к. именно русские (полоцкие) князья считались на Западе владетелями тех мест, и именно им платили дань не только аборигены – ливы, но и (до 1205 г.) основавшие Икскуль крестоносцы. «Рутения» закарпатская, появляющаяся в раннесредневековых венгерских источниках, скорее названа так по соседней Галицко-волынской Руси, которую с Закарпатьем объединяло православное вероисповедание населения.

Другие созвучия «Руси-Ругии-Рутении» оказываются не имеющими к ней никакого, даже отдаленного отношения. Так, у сербско-далматской якобы «Руси» особая этимология – Raska происходит от живших в тех местах во времена Птолемея племени Racatae, «Рагуза» – скорее всего, от др, – греч. ragos – виноград.

Что касается «Тюрингской» Руси то какая-то связь с другими топонимами подобного типа у нее есть. Правда, связь эта достаточно поздняя и эфемерная. В Тюрингии ходят легенды, что кто-то из основателей местных княжеств Reuss то ли женился на родственнице Даниила Галицкого, то ли победил каких-то «рутенов» (рюгенских? – A.B.) и присвоил по этому случаю себе «русский» титул. Это может быть и правдой, как и банальный генезис имени Reuss от гидронимов Reuss, Reisse, разбросанных по Германии и Швейцарии, или от рода хозяйственной деятельности – рыболовства (нем. Reuse – «верша», д.в.-н. rusa, опять же параллель с «Русью»). Но все это не имеет отношения к интересующей нас проблеме. Ведь западные источники не свидетельствуют, что именно из Центральной Европы в Восточную призывались Рюрик с собратьями и сотоварищами. «Тюрингскую» Русь не знали ни в Киеве, ни в Новгороде.

«Австрийская» Русь также как будто неизвестна Нестору и его соавторам, хотя и территориально близка с Нориком – летописной отчизной славян. С другой стороны, «Русь» арабских авторов тоже как будто не занесена в скрижали ПВА, но как раз, исходя из сведений этих авторов, имеет прямое – и доминирующее – отношение к восточным славянам.

В итоге она, как и все вышеперечисленные балтийские «Руси», к которым можно приложить летописное определение «из заморья», становится первоочередным предметом для анализа.

 

Где находилась «Восточная Русь»?

Итак, сначала посмотрим, что из себя представляет Русь восточных авторов. Здесь сразу же возникает ряд вопросов. Первый – географический. Суммируя данные восточных источников, нетрудно заметить четкое отличие локализации Руси в разных сочинениях. Мы уже говорили о первых упоминаниях Руси близ Каспия или, во всяком случае, при описании военных событий рядом с ним. Однако более поздние сочинения – «Пределы мира» и источники, тяготеющие к этому трактату (вплоть до Идриси) располагают Русь в бассейне Дона – Северского Донца. Еще более поздний круг авторов, начиная от Ибн-Русте располагают загадочный этноним южнее. Хотя иногда эта область распространяется куда-то вплоть до Каспия, а аль-Бекри упоминает также и о балтийской Руси (которую считает одним целым с причерноморской и приволжской), но в целом эти источники локализуют Русь на северном побережье Черного моря (Понта, Бонтаса) и при Азовском море (Меотиде – Майотисе).

Например, географ X в. аль-Истахри сообщает, что «русы торгуют с хазарами, Румом (Византией. – A.B.) Булгаром Великим, и они граничат с северными пределами Рума, их так много и они столь сильны, что наложили дань на пограничные им районы Рума». Таким образом, по версии этого автора, южная граница Руси располагается где-то рядом с северной границей византийских владений в Крыму и на Тамани.

Почему же у арабов и персов произошло такое «раздвоение», или даже «растроение» Руси? Что касается появления Руси у Каспия, то, во-первых, как мы говорили, в ряде случаев нельзя исключать здесь путаницы этнонима и местных искаженных названий. Во-вторых, упоминания о Руси здесь связаны преимущественно с ее военной активностью в районе Дербента, который представлял в то время главные ворота в Закавказье (собственно, это отразила этимология его названия: от перс, «дер» – «ворота», арабы также называли его Главными, или Железными воротами). Места обитания Руси могли находиться и в относительном удалении от Каспия, а в этот район она могла посылать военные экспедиции, поскольку производить набеги на богатый юг через другие точки «стены Кавказа» было очень трудно. Не случайно герой поэмы «Искандернаме» царь абхазов Дували говорит, что при неудаче вторжения через Дербент, у русов оставался один путь набега на юг, в т. ч. в Абхазию – морской. Между прочим, этот же герой говорит о глубокой давней неприязни между абхазами и русами (что означает относительное соседство), при том что последние совершают набеги из страны «аланов и арков» – т. е. Предкавказья, но никак не Восточного.

Что касается оставшихся вариантов размещения Руси – условно говоря, донского и южного, то конечно часть «нестыковок» можно объяснить использованием учеными арабами и персами разных, и часто разновременных источников. Таким образом, например, под 968–969 гг. восточные авторы говорят о разгроме русами Волжской Болгарии и Хазарии – и это действительно соответствует победному походу Святослава по ПВА. Однако, например, Ибн Хаукаль сообщает, что после того войско русов ушло в «Рум и Андалус». Под Андалусом, чаще всего подразумевают испанскую Андалусию, и в частности, ее столицу Севилью, кстати, по сообщению тех же арабов, уже разгромленную какими-то «русами» в 844 г. Но маловероятно, чтобы воины Святослава могли пройти мимо враждебных стен Константинополя и не менее враждебное Средиземное море незамеченными до пиренейских берегов. Да и зачем – ближе была масса более привлекательных целей. Похоже, Ибн Хаукаль, включил в свой рассказа о походах русов 969 гг. и дошедший до него искаженный рассказ о совсем других событиях

Кроме того, некоторые географические районы арабские авторы, особенно ранние, представляли довольно смутно. Конечно, это не относится к Каспийскому морю и бассейну Волги. Просвещенные восточные авторы были знакомы с этим уголком света не понаслышке: туда, особенно с момента принятия верхушкой Волжской Булгарии ислама (920-е гг.) часто ездили арабские купцы. Такие писатели, как Ибн-Фадлан (исламский миссионер в Волжской Булгарии в 921–922 гг.) и сами посещали берега Волги, а например, Абу Хамид ал-Гарнати (1080–1169 гг.) еще и долго жил на них.

О землях, лежащих к северо-западу от Волги мусульманские писатели имели сведения от торговцев, причем сведения довольно точные. Так, например, узнаваемо описание Ибн Русте славянских земель: «Страна славян – ровная и лесистая, и они в ней живут. И нет у них виноградников и пахотных полей. И есть у них нечто вроде бочонков, сделанных из дерева, в которых находятся ульи (воспроизведено практически правильно – улишдж – A.B.) и мед.

Ученый араб точно описывает известный археологам славянский обряд погребения с захоронением сожженного праха в кургане, музыкальные инструменты «ас-сакалиба» и особенности их быта, включая посещение бани. Арабы не пропускают даже незначительных и малопонятных им деталей фауны и ландшафта. Так, ал-Гарнати при описании путешествия по «реке славян» («Нахр ас-сакалиба») отметил весенние скопления водяных ужей («большие чёрные змеи, одна на другой, их больше, чем рыб, но они не причиняют никому вреда»), а рисуя со слов северян картину полярных морей – охоту гарпунами на «гигантских рыб» – китов.

В свою очередь, данные ал-Идриси, допустим, о городах Эстланда яснее, чем туманные указания ее соседей-сканди-навов и подтверждаются данными и лингвистики, и археологии.

Однако при этом, что удивительно, о землях близ Черного и Азовского морей арабы до XII в. знали куда меньше, их информация о Северном Причерноморье весьма скудна и размыта.

Из рек региона большинству восточных авторов был известен лишь Дон (часто по сочинениям, восходящим к Птолемею), возможно – Кубань, у аль-Масуди добавляется Дунай. Важно, что Днепр появляется в арабо-персидских источниках (в форме Данабрис) только у Идриси в XII в., то есть арабам X–XI вв. не был известен даже появившийся в конце IX в. Днепровско-Черноморский путь (из варяг в греки), соответственно, и народы, обитающие на нем. Как отмечает Е.С. Галкина, это объясняется тем, что указанный речной бассейн не входил в сферу основных торговых интересов Арабского халифата.

Таким образом, причину двойной локализации Руси в арабских сочинениях можно искать как в слабом знакомстве их авторов с частью регионов Восточной Европы, так и в компилятивном характере самих сочинений, где смешаны различные сведения, в том числе различные и по времени. Последнее обстоятельство представляется особенно важным. Так, о трех центрах Руси сообщают Аль-Балхи (около 920 г.), Аль-Истахри (около 930 г.), Ибн-Хаукаль (конец X в.), а затем в середине XII в. повторяет Идриси. При этом все эти сообщения, как указывалось, восходят к одному вышеуказанному географическому трактату – «Пределы мира», но отражающему, по словам М. Жиха «протограф, содержавший описание этнокультурной ситуации, существовавшей в Юго-Восточной Европе в первой трети IX в. и в конце VIII – первой половине IX в». Именно из этого первоисточника заимствовалось большинство позднейших сведений о Руси и их соседях. Поэтому даже в целом точный рассказ Ибн Русте о славянах остается немного неполным, поскольку автор пользовался сокращенным вариантом этого первоисточника (вошедшего в «Пределы мира»), где отсутствовал отрывок о главном источнике славянской трапезы – просе, а также о медовом вине.

Где же находились три центра Руси? Куябу большинство историков определяет по относительному созвучию как Киев, а Славию – опять же по созвучию с новгородскими словенами – как Новгородскую землю. В Артании видели то современные Арзамас, Рязань, Пермь, то древнюю Тмутаракань, то какое-то место на верхней Волге, то неизвестный ныне скандинавский город или племенной центр антов.

В действительности арабские источники не дают оснований ни для одной из этих версий. В частности, как мы видели «Пределы мира», Ал-Истахри, Ал-Балхи, Ибн-Хаукаль и другие источники достаточно четко локализуют столицу русов Куябу сравнительно недалеко от Волжской Булгарии, а остальные центры русов – рядом с «внутренними булгарами» (кочевавшими к югу от низовьев Дона) и хазарами.

Кроме того, на знаменитой серебряной карте, приложенной к сочинению Идриси «Нузхат ал-муштак» месторасположение Артании определено где-то относительно недалеко от Волго-Донской переволоки. Эта локализация полностью соответствует и другим описаниям, согласно которым Куя-ба, Артания и Салав-Славия привязаны к бассейну «Русской реки», вытекающей из земли славян, затем поворачивающей к востоку через территорию русов до «пределов печенегов». Со всей очевидностью под этим речным бассейном следует разуметь Дон и/или его главный приток Северский Донец. При этом нет никакого противоречия в том, что эта Русская река (нахр ар-Русийа) арабов могла заканчиваться далеко на юге (например, у аль-Идриси при описании Крыма и Тамани с запада на восток: «От Бутара (Феодосия) до устья Русской реки 20 миль. От устья Русской реки до Матрахи (греч. Таматарха, совр. Тамань – A.B.) 20 миль» (Коновалова И. Г. Восточная Европа…, с. 96–97.) Средневековые арабы, как впрочем, и их западные современники-генуэзцы следовали античной традиции, зачастую считавшей Азовское море (тогда меньшее по размерам) широкой частью Дона, а Керченский пролив – устьем этой реки.

К этим восточным свидетельствам о Руси на юге Восточной Европы примыкает ряд греческих источников. В «Житии Стефана Сурожского» (произведении, дошедшем до нас в списке XV в.) в числе событий начала IX в. описывается набег русов на Сурож в Крыму. Как сообщается, этими русами из «Новгорода» предводительствовал князь Бравлин. В житии преподобной Афанасии под 813 г. упоминается набег русов на остров Эгину в Эгейском архипелаге. Не позже 838 г., повествует «Житие Георгия Амастридского», русы напали на Амастриду в Малой Азии. Очень похоже, что и греки, и арабы (во всяком случае, большинство из них) имели ввиду один и тот же этнос. Опустим явно позднее упоминание о «Новгороде» (в ту пору еще не существовавшем). Действительно ли этот этнос обитал в Подонье?

 

Свидетельства археологов

Историки неоднократно задавали вопрос, какую археологическую культуру оставила «Русь изначальная». Что самое удивительное – археологи, изучавшие раннесредневековые памятники областей, вышеупомянутых как место обитания племени «русов», не слышали этого вопроса. Зато сами мучались загадкой – какому народу принадлежат памятники нижнего и среднего Подонья, частично – Таманского полуострова и восточной части Крыма, объединенные в так называемую салтово-маяцкую (СМК) или просто салтовскую культуру.

Первые известные памятники СМК были обнаружены в самом конце XIX в.: у села Верхнее Салтово на Северском Донце и у Дивногорского монастыря на Дону – т. н. Маяцкое городище. Ныне у раскопанных остатков этого городища, среди белых меловых столбов-останцев (т. н. Див – в честь которых и появилось название Дивногорье), рядом с вырубленной уже в XVII в. в известняке церковью Сицилийской Божьей Матери работники местного музея возвели копию поселения СМК – несколько полуземлянок с глиняными стенами и соломенной крышей. Но эти скромные жилища не дают представления о масштабе и мощи этой культуры.

К настоящему времени археологи обнаружили и исследовали еще несколько десятков ее памятников, в т. ч. свыше 20 белокаменных крепостей сохранившихся в верховьях Северского Донца, Оскола и среднему течению Дона. И это без учета укреплений и городищ, без следа уничтоженных во время многочисленных войн или разобранных «на кирпич» казаками (в российском географическом атласе XVII в. – «Книге Большому Чертежу» – отмечено еще не менее дюжины ныне исчезнувших «древних крепостец»).

Ни в одном регионе Восточной Европы нет такого большого скопления каменных городищ, как на территории лесостепного варианта СМК. Причем зачастую нет и аналогов по мощи, трудоемкости строительства этих оборонительных сооружений и количеству населения, которое они могли укрыть в случае нападения. Так, для постройки Верхне-салтовского городища (самого крупного, археологи считают Верхний Салтов центром салтовской земли) требовалось не менее 20 000 человеко-дней, а в могильниках, прилегающих к этому поселению, покоятся более 100 000 человек.

Как считают археологи, организовать постройку таких твердынь – тем более в таком количестве – могло только государственное объединение. Часто высказывавшееся мнение о том, что это было государство хазар, разбивается о массу археологических данных, показывающих, что салтовские укрепления строились как раз для защиты от врага с востока и северо-востока, со стороны Хазарии. В ряде случаев эти укрепления сливаются в целые оборонительные линии, например, система укреплений вдоль Тихой Сосны и ее правых притоков тянется на 140 км. Несмотря на гибель в борьбе с врагами значительной части важных крепостей (например, Правобережного Цимлянского городища) долгое время такая оборона, по-видимому, была эффективной. Во всяком случае, хазарам, судя по археологическим данным, не удалось завоевать Правобережное Подонье.

Ярким свидетельством существования государства в пределах СМК является собственное монетное производство. Т. е. там, во всяком случае, первоначально, имели активное хождение арабские серебряные дирхемы (судя по ряду богатых кладов монет чеканки до 833 г.). Кстати, именно клады этих монет находимые по всей территории СМК в течении Северского Донца, в верховьях этой реки, Оскола и в среднем течении Дона позволили ученым сделать вывод о том, что салтовские земли – или точнее речные пути – являлись важнейшим звеном в торговом пути с арабского Востока в Северную Европу.

Именно этим дирхемам и стали подражать местные чеканщики, однако с собственными знаками, зачастую буквами известной по надписям на керамике салтовской письменности. Кроме того, отмечает исследователь СМК Е.С. Галкина, эти подражания подчас были лучше арабского оригинала по содержанию и качеству драгоценного металла.

Палеоантропологический материал СМК разнообразен: черепа Маяцкого могильника наиболее близки ранней группе могильников Крыма (долихокраны и круглоголовое узколицее население без монголоидной примеси, родственное захороненным в могильниках Юго-Западного Крыма и в плитовых могилах в Осетии X–XII вв.) и Черняховской культуры.

По мнению патриарха советской антропологии Г.Ф. Дебеца, мезодолихокранный тип Верхнесалтовского могильника наиболее близок к древнему скифскому типу. В Зливкинском же могильнике степного варианта салтовской культуры, также входившем в Русский каганат, и на Правобережном Цимлянском городище обнаруживаются две разноэтничные краниологические круглоголовые серии: европеидная – сарматская и со значительной монголоидной примесью – очевидно, праболгарская.

В лесостепном варианте встречаются и подбойные погребения, связанные с сарматской традицией. То есть потомки сарматов были среди тех, кто входил в Русский каганат, но они не являлись господствующим этносом – русами. Археологически эти сарматы характеризуются погребениями в ямах и европеидным круглоголовым типом.

Наоборот, истоки другого, катакомбного обряда захоронения части салтовцев обнаружены в могильниках Юго-Западного Крыма позднеримского и раннесредневекового периодов, могильниках Северного Кавказа (V–VII вв., близ Кисловодска).

Судя по различному расовому типу останков, различным вариантам могильников (катакомбные и ямные погребения), а также жилищ (прямоугольные полуземлянки и округлые юрты) СМК очень неоднородна, отчего археологи считали ее или полиэтничной или делили на две самостоятельные культуры. По И.И. Ляпушкину это собственно салтовская и зливкинская культуры. По Е.С. Галкиной, речь идет о лесостепном и степном вариантах СМК. Признаками первого, совпадающего с краниологическим типом, являются способ погребения (трупосожжения в катакомбах), бесфундаментные, чаще всего, белокаменные стены городищ, толстостенная большая керамика с примесью шамота, специфические сыродутные горны, не находящие аналогов в Восточной Европе, а также амулеты в основном связанные с солярной символикой.

Один из первых исследователей СМК A.A. Спицын связал основной из исследованных тогда могильников СМК, Салтовский, с аланами. Однако по мере исследований СМК и представлений о подлинном масштабе этой культуры такой тезис стал встречать все больше вопросов. В 1967 г. археолог С.Ф. Плетнева поражалась: «Что же касается лесостепного (аланского) варианта салтово-маяцкой культуры Подонья, то о нем не сохранилось никаких сведений в литературе того времени. Богатый, развитой и воинственный народ как будто совершенно не участвовал в общеевропейской жизни. Это наводит на мысль, что имя аланов скрыто в источниках под каким-то другим общим именем» (От кочевий… С. 186). Исследовательница предположила, что возможно это другое имя аланов – ясы. В пользу этого говорило как будто свидетельство Лаврентьевской летописи, которая (ст. 291) под 1116 г. сообщала о взятии князем Ярополком близ Дона трех «половецких» городов: Галина, Чешюева и Сургова, откуда он привел «ясов, и жену полонил себе ясыню» (по мнению В.Ф. Миллера, название по крайней мере одного из этих городов – Сургов точно объясняется из осетинского сурх хъае еу – «красное село»), Т. е. в начале XII в. ясы на Дону были. Но, во-первых, они были там только островками среди половцев, во-вторых, от времени СМК эти события отделяло три столетия. И характерно, что до этого русские летописи ни о каких ясах в Подонье не знали, таковые как раз четко локализовывались рядом с касогами-черкесами на Северном Кавказе.

В 1970 г. украинский археолог Д.Т. Березовец впервые высказал мысль об отождествлении СМК не с аланами, а с русами арабо-персидских источников. Такое представление действительно совпадает с описаниями восточных авторов, согласно которым три основных центра русов: Салав, Куйаба (или Кукйана) и Арта расположены вдоль среднего течения Дона и/или его ближайших притоков, т. е. именно там, где сосредоточены основные памятники СМК. И что немаловажно, эти описания отражают именно то сравнительно короткое время, когда существовала эта культура, т. е. конец VIII – первую половину IX в.

Район СМК совпадает и с другими географическими деталями страны русов, вплоть до указаний на «горы», на которых расположены их города Салав и Артания. Как известно, Восточная Европа отличается равнинным рельефом, и к северу от Приазовья лишь пики Донецкого кряжа и примыкающие к нему меловые возвышенности (до 100 м высотой), на которых стояли салтовские крепости, могли быть названы «горами».

На территории салтовской культуры существовала развитая черная металлургия, прежде всего оружейная, объемы производства которой подтверждают слова Низами о том, что войска русов казались «залитыми в железо». При этом, например, производство сабель отличалось не только объемами, но и высоким технологическим уровнем, включавшим использование высокоуглеродистой стали, вварку, сварку из двух полос, сложные виды термообработки. Это также соответствует данным арабов («Худуд ал-Алам»), которые удивлялись уровню оружейного производства русов, производивших «очень ценные клинки для мечей и мечи, которые можно согнуть вдвое».

Подобные технологии применялись только в высокоразвитых центрах производства оружия с давними традициями, единством и однородностью, возможной лишь в сфере одной этнокультурной традиции, и скорее всего, добавляет Е.С. Галкина в пределах одного государства. Причем длительные и плодотворные контакты салтовцев с соседями-славянами – носителями волынцевской и наследовавших ей культур (поставлявших русам качественное высокофосфористое железо) наводят на мысль, что не только степи и лесостепь Дона входили в единое государство, но и славяне Поднепровья и Верхнего Дона. В VIII – начале IX в. салтово-маяцкие вещи являются ведущей группой в ареале волынцевской культуры (особенно в богатых погребениях). Это соответствует сообщению географов школы Джайхани о Vantit/Vabnit – «первом городе (земле) на востоке страны славян, некоторые жители которого похожи на русов». Волна влияния русов дошла и еще севернее – на Рязанщину, о чем свидетельствуют рунические надписи на горшке из погребения у села Алекановка и пряслице из села Борки, сделанные салтовским письмом по-славянски. Однако с середины IX в., по мере трансформации волынцевской культуры в роменскую, происходит резкое падение доли салтовских вещей (и падение уровня гончарного мастерства) в сопредельных славянских землях.

Фрагмент надписи салтовским алфавитом

Другие особенности описываемой арабскими авторами страны русов достаточно размыты. Это относится, например, к указаниию, что земля русов необычайно богата как ценными мехами, так и природными ископаемыми. Черные соболя, черные лисицы, свинец (в некоторых переводах – олово) – все это вывозят из Кук(и)йаны (по Ибн Хаукалю) или Арты, Арсы (согласно Ал-Балхи, ал-Истахри). Чернобурая лисица вряд ли может быть географическим маркером: как известно, это лишь мутировавшая рыжая Vulpes vulpes, которая может встречаться где угодно – от Сибири до Северного Кавказа.

Что касается месторождений цветных металлов, то например, Е.С. Галкина считает: на самом деле у русов их не было, речь шла о перепродаже свинца, в свою очередь ввозившегося русами из Заволжья. Это возможно, хотя рудопроявления свинца не редкость и в районе СМК, в бассейне Подонья – Северского Донца, в частности, Курской магнитной аномалии. Тоже можно сказать и об олове, попадающемся в разных местах Центрального Черноземного района. Впрочем, сведения Ал-Масуди о том, что русы располагают еще и богатым серебряным рудником, ведут скорее к Северному Кавказу. Именно там, а конкретно в Осетии (Садонское, Архонское и другие месторождения) сосредоточены крупнейшие полиметаллические залежи Юга России. Причем, как гласило заключение Берг-Коллегии 1766 г., местные руды богаты «как в серебре, так и в свинце», что может подтверждать достоверность различных арабских источников о природных богатствах русов. Точнее русы, по-видимому, импортировали металлическое сырье из этнически и культурно близких им регионов Кавказа для дальнейшей переработки.

СМК и Русь восточных авторов объединяет и тема «русской» письменности. Так, по сведениям Ибрагима Ибн-ал-Якуба (Ибн-ал-Надима) (X в), со слов побывавшего у русов посланника одного из кавказских владетелей у них «есть свои письмена, которые вырезаются на дереве…» (Гаркави…, с. 240).

Перс Фахр ад-дина Мубарак-шах Мерверудди (XIII в.) указал: «У хазар есть письмо, которое происходит от русского… Букв всего 22. Большая часть этих хазар, которые употребляют это письмо – евреи». (Щербак…, с. 281) Мерверудди уточнял, что указанные «русы» – «ветвь румийцев» (византийцев), а буквы в их письме пишутся слева направо, без буквы алеф, как в арамейском или сирийско-несторианском письме, при этом буквы не соединяются между собой.

Очень похоже, что этим письмом была салтовская письменность, огромное число фрагментов которой – в основном на керамике – найдено во время раскопок. Языковеды пробуют читать их, например, по-тюркски или по-ирански, но 100-процентной уверенности в точности этих попыток нет.

По одной из классификаций (впрочем, разделяемой не всеми) ее алфавит делится на два извода – аланский и касожский. В таком случае, наибольшее приближение к алфавиту из 22 букв имеет аланский извод салтовского письма – в нем 23 буквы. (Мерверудди мог и немного ошибиться, но что характерно – в числе этих 23 букв есть и еврейские, что подтверждает данные писателя, что между русами и хазарами происходил какой-то «обмен» в области письменности).

Небезынтересно, что многие из ученых, не признававших СМК «русской», признавали письменность этой культуры близкой к творениям Кирилла и Мефодия. Так, археолог A.A. Спицын, выдвинул гипотезу о том, что именно из алфавита СМК произошла вторая (помимо кириллицы) славянская азбука – глаголица. В 1949 г. В.А. Рыбаков объявил знаки на кирпичах Саркела (перенятые хазарами у салтовцев) «русским алфавитом».

Судя по всему, в этих высказываниях была доля истины. В частности, анализируя надписи салтовской культуры, Г.Ф. Турчанинов указывал: «Некоторые из букв этих надписей по своему виду и звучанию либо совпадают с буквами глаголического и кириллического славянского письма, либо отличаются от них очень незначительно. Наибольшее число встреч, если иметь ввиду не только официальный азбучный кодекс, но и палеографические отклонения от него, приходятся на глаголический алфавит» (Г.Ф.Турчанинов, с. 85).

В любом случае, свидетельств в пользу «русского» характера СМК достаточно. Эта Русь как будто завершила свое существование в первой половине IX в. Посмотрим, что было дальше.

 

Исчезнувший город русия

В отличие от «Худуд-ал-алам» и следующих его традиции ранних арабских географических памятников, начиная с середины X в. все большее число мусульманских землеописателей основным центром Руси называла не три города в Подонье, а сырой, топкий морской остров (или группу островов). Мы уже приводили соответствующие цитаты из ал-Масуди и Димешки. Те же сведения приводят и другие авторы:

Гардизи (XI в.)

Остров русов (царя которых зовут «хакан-рус») – весь в деревьях.

Ал-Бекри (XI в.)

С ними (болгарами) граничат русы… Они островитяне… граничат с морем Бонтас (Куник и Розен, с. 11).

Мубарак-шах (XIII в.)

Русы находятся на островах.

Ауфи (XIII в.)

Остров (русов) как в длину, так и в ширину занимает 3 дня пути. Покрыт деревьями и лесами (Заходер…, т. 2, с. 79–80).

Ибн-Йакут, по словам Ал– Мукаддаси

Русы живут на сыром острове в море, который является крепостью против тех, кто посягает на них. Общая численность жителей острова – 100 тыс. человек.

Марвази (XI в.)

Протяженность находящегося в море острова руссов – три дня пути в любом направлении. Кругом деревья и леса, окружает их озеро(?) (Заходер. Б.Н. Ук. соч., с. 78–80).

Как пишет Е.С. Галкина, само описание «острова русов» дает возможность немалого количества вариантов при переводе с арабского, начиная со слова джазира, которое может обозначать как остров, так и полуостров, и даже междуречье. Вокруг острова у Ибн Русте указано не море (бахр), а озеро, или маленькое море (бухайра). Об «озере» вокруг острова руссов упоминает и Ибн-Ийас, уточняющий что русы – большие народы из тюрок, а «страна их нездоровая, поблизости от славян».

Пользуясь возможностями различных интерпретаций указанных терминов, а также своими представлениями об этническом характере Руси, различные авторы помещали «русский остров» то в Прибалтике (Эзель), то в Приильменье (Новгород), а академик Б.А. Рыбаков – в устье Дуная (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества…, с. 345, карта). Однако, как мы уже видели, ал-Масуди и Димешки конкретизируют, что остров расположен то ли в Черном, то ли в Азовском море и того же мнения более поздние арабские авторы.

Ибн-эль Bapdu (XIII в.)

Черное море имеет от них название Русского. (Эверс И.Ф.Г. Критические исследования Густава Эверса для российской истории. М.,1826, с. 288).

Шемс-эд-дин Димешки (XIV в.)

От города Русия на берегу Черного моря имеют они свое имя. Они живут на семи островах Черного моря… Море имеет от них название Русского… В их стране имеется несколько финиковых деревьев. Русы живут на островах в море Майотис (О жилищах древнейших руссов, с. 46–47; Заходер. Ук. соч., с. 79–80).

Указание Димешки на «русские» финики, по-видимому, является по-своему характерной ошибкой самого автора или его переписчика. На Востоке часто сопоставляли плоды финиковой пальмы (Phoenix) с плодами хурмы кавказской, поскольку в сушеном виде они похожи по вкусу. Собственно название «хурма», или точнее «хормаль», на персидском означает «финиковая слива». Эта самая «слива» и ныне успешно культивируется на Северном Кавказе и в низовьях Кубани.

Объяснить противоречия между различными описаниями острова или островов русов можно, если обратиться к палеогеографии низовьев Кубани. Нынешний полуостров Тамань еще во времена Екатерины II считался островом, а еще раньше представлял собой «группу островов, образуемых дельтой Кубани» («Вс. Ист., с. 72). По данным кубанского краеведа Л.И. Чередниченко, в раннем средневековье Таманский полуостров только начинал формироваться из островов, по мере заполнения пространства между ними речными наносами. Отмечаемый восточными источниками сырой и болотистый характер «острова русов» также в полной мере относится и к древней Тамани (см. Быковский C.H., с. 29–30, автор упоминает в этой связи еще и деятельность грязевых вулканов). Собственно, и само Азовское море (Меотиду) греки именовали palus, что означало «озеро» или «болото».

Что касается несоответствия размеров искомого острова-архипелага («протяженностью в три дня пути» – исходя из традиционной арабской системы расстояний, не менее 90 км) и нынешней Тамани (в длину менее 60 км), то они также легко исправляются палеогеографическими исследованиями. Парадоксально, но древний «архипелаг Тамань», превращаясь в современный единый полуостров, вместе с тем постепенно опускался. Об этом свидетельствуют античные авторы (например, Плиний упоминает там город Пирам, постепенно затопленный морем). Нынешние археологи находят в Притаманье развалины строений далеко в море – причем как в Азовском, так и в Черном.

По данным Л.И. Чередниченко, «1000 лет назад уровень моря в районе Тамани был на 2–4 м ниже современного, берег дельты Кубани был выдвинут далеко в море». Это значит, что к нынешней площади Таманского полуострова, а тогда архипелага, надо добавить многие километры ныне исчезнувшей суши. Учитывая рассекавшие эту сушу многочисленные рукава Кубани, топи и болота, «архипелаг Тамань» можно было преодолеть за указанные восточными авторами «три дня пути».

Как мы видели, самый поздний корпус восточных источников связывает племя Рус с одноименным городом на Тамани. В частности, Али Бен Саид Махреби в одном географическом контексте с городом Матерха (греч. Таматарха, генуэзск. Матрега, русск. Тмуторокань, современная станица Тамань) упоминает Русию – «главный город» русов. По мнению археолога Л. Гурченко этот город, по данным византийских и латинских источников называвшийся Росия, или Русия, находился на месте Голубицкого городища на Тамани. Такая локализация точно соответствует указанию Ал-Идриси, что «от города Матраха до города ар-Русийа 27 миль (арабск.)», что в современном измерении составляет 54 км – точное расстояние от Таманского до Голубицкого городища.

Суммируя вышеуказанное, древнейшими сведениями о русах обладал анонимный автор «Пределов мира», локализовавший этой племя в Подонье. Во второй половине IX в. появляется вставка об «острове русов», возникшая, скорее всего, после бегства русов на новые места жительства.

Что «остров русов» это Тамань, подтверждают и неарабские источники. Район Керченского пролива (древнего Боспора Киммерийского) в глазах византийских авторов был тесно связан с «Русью изначальной». Так, Лев Диакон (X в.) прямо указывает, что воинство Игоря после своего поражения под стенами Константинополя вернулось к Киммерийскому Боспору, «своей родине». Именуя русов в этом же известии несколько раз скифами, а также тавроскифами, византиец 9 раз называет их таврами, что не может не привязывать их к району Таврики-Крыма (Талис., с. 98). Вряд ли случайно именно в этом районе в 861 году будущий создатель славянской азбуки Константин-Кирилл Философ обнаружил Евангелие и Палтырь, написанные «русскими письменами» и носителей этого языка.

Греческая надпись XI в., посвященная Феофано – жене князя Олега Святославовича (правившего в Тьмутаракани в 1082–1094 гг.), называет ее «архонтиссой России» (Скржинская Е.Ч., с. 72–83), как бы подчеркивая, что в представлении византийцев «Русью», «Россией» в узком, изначальном смысле была именно территория Тьмутаракани, древнего Боспора. На ту же область указывает и устав императора Льва Философа (886–911 гг.) «О чине митропольичьих церквей, подлежащих партиарху Константинопольскому», где церковь «Росская» стоит на 61 месте непосредственно перед церковью «Аланской», распространявшей тогда свое влияние от Терека до средней Кубани.

Еврейско-хазарский источник X в., известный как Кембриджский документ, сообщает, что «Русь» совершила неудачное нападение на находившуюся в южном Приазовье хазарскую крепость Самкерц.

После своего поражения нападавшие вынуждены были признать власть кагана. Лев Диакон (X в.) сообщал, что император Иоанн Цимисхий требовал от Святослава удалиться «в свои области и к Киммерийскому Боспору», а когда это требование не было удовлетворено, послал флот на Истр (Дунай), чтобы «скифы» не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор».

Даже и автор позднейшей Никоновской летописи сохранил смутные свидетельства о том, что во времена Аскольда (IX в.) «роди же нарицаеми Руси иже и Кумани живяху в Евксинопонте» (ПСРЛ, т. IX, с. 9) т. е. Русь находилась у Черного моря.

Теперь разберемся, что же представляли из себя эти русы восточных источников.

 

Описания «восточных» русов

Восточные авторы дают множество самых разнообразных сведений, так или иначе относящихся к этнографическим характеристикам русов.

Внешний вид

Ибн-Фадлан

«Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и высадились на реке Атиль. И я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам, румяны, красны» (при этом, добавляет автор, они – «грязнейшие из тварей Аллаха»),

Ибн-Русте

«Они высокого роста, статные».

Одежда, украшения и пр.

«Худуд-ал-алам»

«Они шьют шаровары приблизительно из 100 гязов хлопка, которые надевают и заворачивают выше колена. Они шьют шапки из шерсти с хвостом, свисающим с затылка».

Ибн-Фадлан

«Они не носят ни курток, ни хафтанов, (но носит) какой-либо муж из их числа кису, которой он покрывает один свой бок, причем одна из его рук выходит из нее.

И от края ногтей кого-либо их них (русов) до его шеи (имеется) собрание деревьев и изображений и тому подобного». (При похоронах знатного руса) «надели на него шаровары, гетры, сапоги, куртку, парчовый хафтан с пуговицами из золота, надели ему на голову шапку из парчи, соболью». Самым великолепным украшением [считаются] у них [русов] зеленые бусы из той керамики, которая бывает на кораблях. Они…покупают одну такую бусину за дирхем и нанизывают [их] в качестве ожерелий для своих жен.

Аль-Истахри

«Одежда их короткие куртки».

Оружие

Ибн-Русте

«Мечи у них сулеймановы».

Ибн-Фадлан

«С каждым из них имеется секира и меч и нож, и он (никогда) не расстается с тем, о чем мы сейчас упомянули. Мечи их плоские, с бороздками, франкские.

Характер

«Худуд-ал-алам»

Страна руссов – «огромная и…изобилует всеми жизненными благами… обитатели ее плохого нрава, непристойные, нахальные, склонны к ссорам и воинственны. Они воюют со всеми неверными, окружающими их, и выходят победителями».

Низами

«(Русы) не что иное, как разбойники, подобные волкам и львам.

Они никогда не предаются веселию пиров… Они овладевают странами и покоряют города».

Ибн-Русте

«Они храбры и мужественны, и если нападают на другой народ, то не отстают, пока не уничтожат его полностью.

Побежденных истребляют или обращают в рабство. Все они постоянно носят мечи, так как мало доверяют друг другу, и коварство между ними дело обыкновенное»

Обычаи

«Худуд-ал-алам»

«Urtab – город (русов), где любого чужеземца убивают».

Ал-Балхи

«Что же касается Арты, то мы не вспоминаем, чтоб кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, путешествующего по их земле».

Эти сведения в отношении Арты (Арсы) подтверждают Аль-Идриси и Аль-Истахри, причем последний добавляет, жители Арсы «сами…спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну».

Ибн-Фадлан

«Они, злоупотребляя набизом, пьют его ночью и днем, [так что] иной из них умрет, держа кубок в руке».

Социальное и государственное устройство

«Худуд-ал-алам»

«Царя их зовут хакан русов (Rus-khaqan). Среди них есть группа моровват (muruvvat). Знахари у них в почете. Ежегодно они платят 1/10 добычи и торговой прибыли государю (sultan). Среди них есть группа славян, которая им служит».

Ибн-Русте

«Есть у них знахари, иные из которых повелевают царем, как будто бы они их (русов) начальники…»

Положение женщины

Ибн-Фадлан

«А что касается каждой женщины из их числа, то на груди ее прикреплено кольцо или из железа, или из серебра, или меди, или золота, в соответствии с (денежными) средствами ее мужа и с количеством их. И у каждого кольца – коробочка, у которой нож, также прикрепленный на груди

Ибн-Фадлан также описывает виденный им обряд похорон знатного руса, с которым была убита (с ее согласия) и затем сожжена одна его жена.

Похоронные обряды

«Худуд-ал-алам»

«Мертвого хоронят со всем, что ему принадлежало из одежды и украшений. Они еще кладут в могилу с мертвыми еду и питье».

Аль-Истахри

«И русы – народ, сжигающий своих мертвых».

Ибн-Фадлан описывает сожжение покойника – знатного руса в корабле вместе с одной из жен и разнообразной утварью.

Экономика

Арабо-персидские географы школы Джайхани и «Худуд аль-алам» сообщают о том, что главным занятием русов были набеги и торговля рабами, а также меховая торговля. «Худуд аль-алам» также сообщает о производстве русами булатных мечей (или сабель).

Ибн-Фадлан

«Их отличные [ «добропорядочные»] люди проявляют стремление к кожевенному ремеслу».

Денежное обращение

Дирхемы русов – серая белка без шерсти, хвоста, передних и задних лап и головы, [а также] соболи… весов там не имеют, а только стандартные бруски металла. Они совершают куплю-продажу посредством мерной чашки

Военное дело

Ибн-Русте

«(Русы) на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях».

Нетрудно заметить, что восточные описания самих русов содержат не меньше противоречий, чем география русского государства. Так, «Худуд аль-алам» приводит данные о производстве русами булатных мечей (или сабель), которые «можно согнуть вдвое, но как только отводится рука, они принимают прежнюю форму». В чуть более поздней традиции Джайхани принято говорить о «Сулеймановых» мечах русов. Очевидно, что речь идет об оружии, изготовлявшемся в одном из ремесленных центров исламского мира – в по некоторым предположениям, в персидском Хорасане. В свою очередь, это описание противоречит сообщению Ибн Фадлана о «плоских, бороздчатых, франкских» мечах русов.

У Аль-Истахри «одежда их короткие куртки», у Ибн-Фадлана они «не носят ни курток, ни хафтанов», а лишь подобие накидки. «Худуд-ал-алам» описывает похороны русов «с едой и питьем», Аль-Истахри утверждает, что они сжигают своих мертвых.

Создается впечатление, что речь идет не только о разных государствах – Куябе, Славии, Артании и загадочном острове, но и о разных народах, скрывающихся под общим именем «Русь». Разумеется, необходимо учитывать, что указанные и другие противоречивые свидетельства создавались в разное время. В этой связи, например, Е.С. Галкина считает, что значительная часть арабских источников, начиная с X в. «повествует о другом племени со схожим или тем же названием, о чем свидетельствует противоположность основных этнических признаков, характерных для русов IX и X вв.»

Однако, так ли это? Одежда, вооружение, территория обитания и даже язык народа меняется с течением времени, особенно если народ вынужден перемещаться с места на место и активно контактировать с другими народами. В случае с русами это очевидно. Так, Ибн-Фадлан видит у русов и «франкские» мечи, и византийский или восточный «парчовый хафтан с пуговицами из золота» и наконец, вполне степные обычаи («негигиеничные» манеры русов практически идентичны таким же, виденным тем же автором у тюрок-гузов или башкир). Также к традициям кочевников (аваров, гузов, хазар) можно, несомненно, отнести государственный «дуумвират» русов, когда подданными правят «царь» и его «заместитель» (больше ведающий военными делами). Степное или шире – «восточное» влияние отмечает у русов «Худуд-ал-алам» (шаровары из хлопка).

С другой стороны, русы никак не степняки, поскольку все набеги совершают на кораблях, и не любят сражаться верхом. Сожжение покойника в корабле – обычай, характерный для северных, прежде всего, скандинавских народов. Но и здесь «дьявол кроется в деталях»: обязательное убийство одной из «жен» покойника (хоть и с ее согласия) лежит вне скандинавской традиции, что признают и норманнисты (А. Стальсберг – см. далее про могильник в Гнездово). Зато этот обряд характерен для пруссов. Как писал Петр из Дусбурга, у них «вместе с умершими нобилями сжигались оружие, кони, слуги и служанки, одежда, охотничьи собаки и ловчие птицы и прочее, относящееся у них к военному делу». Подчеркнем, это полностью совпадает с описанием Ибн-Фадлана: помимо «жены» вместе с почившим «русом» хоронились всевозможная одежда, оружие, 2 лошади, собака и птицы, только не ловчие, а петухи.

С другой стороны, более ранее (школы Джайхани) описание похоронного обряда русов в «могиле наподобие большого дома», как отмечает Е.С. Галкина, удивительно точно соответствуют археологии лесостепного варианта СМК, а именно катакомбному обряду погребения. Ибн Хордадбех в «Книге путей и стран» говорит о русах, которые (будучи в мусульманских странах) утверждают что христиане и платят джизью (налог с христиан и иудеев, который меньше налога с язычников). Однако полвека спустя Ибн-Фадлан, встретив русов в мусульманской Булгарии, обнаружил у них только языческие обычаи (от «огненных» похорон до поклонения деревянным идолам).

Таким образом, все не так просто: с одной стороны, обычаи русов меняются со временем, с другой, даже в одних и тех же источниках, они предстают народом или смешанным, или впитавшим разные этнокультурные традиции.

Собственно, источники зачастую прямо на это указывают. Так, ат-Табари писал про жителей стран к северу от Кавказа, что они «все неверные, из хазар, русов и алан. Они смешались с тюрками и взаимно соединились с ними посредством бракосочетаний». По версии Е.С. Галкиной, русы, мигрировавшие в VIII в. в Подонье, представляли собой смешанное алано-тюркское (хазарское и какое-то еще) население, изначально обитавшее в Центральном Предкавказье. Именно там археологи нашли могильники и поселения весьма похожие на позднейшие салтовские.

Здесь нельзя не признать, что С.Ф. Плетнева, рассматривая СМК как культуру ясов, была в чем-то права. По крайней мере, восточные авторы постоянно сближали русов и ясов, во всяком случае, когда речь шла о событиях где-то вблизи Кавказа. Возможно, их даже считали племенами одного и того же этноса. Так, в описаниях Кавказа школы Джайхани, датируемых IX в., аланы подразделяются на четыре племени, причем «почет и власть принадлежит племени, называемому Рухс-ас» (буквально «светлыми асами»). Некоторые считают, что эти «рухс» равнозначны «русам», выступающим в других источниках союзниками аланов. Например, в «Истории Вассафа Фазлаллаха» начала XIV в. есть фраза о необходимости наказания «вождей русских и асских». В персидской хронике «Письмовник» упоминается Георгий Лаша, называемый «царем царей Абхаза, Шака, Алана и Руса». В «Истории Ширвана и Дербента» описываются события конца X в., в ходе которых русы и аланы собирались отомстить за разгром русского отряда в Северном Азербайджане (отдельно отмечалось, что у эмира соседнего аль-Баба (Дербента) телохранителями-гуламами были те же русы).

В упомянутой поэме Низами Ганджеви «Искандер-наме» (где события X в. причудливо перемешиваются с древними сказаниями и героями, в т. ч Александром Македонским) царь абхазов Дували говорит; «Рус, жадный к битвам, явился к нам ночью из стран аланов и арков…»

Согласно великому поэту, русы разгромили Дербент, опустошили царство Бердаа, пленив его владычицу Нушабе, после чего произошло столкновение их отрядов с войском Искандера-Александра. При этом русский вождь Кинтал, оказывается, собрал свое войско «в семи Русиях» из буртасов, алан и хазар. Любопытна, кстати, оговорка поэта, что для основной части тюрков (т. е. не хазар) русы в описываемые времена были едва ли не самым ненавидимым народом. Это, конечно, можно считать поэтическим преувеличением, но оно показывает, что процесс смешения русов и тюрок, упомянутый ат-Табари, проходил очень непросто.

Впрочем, уже к XII в. ал-Идриси, который поместил крупнейшие города русов – Салав и Кукйана – близ земли волжских булгар, отмечает, что «Кук(и)йана – город тюрок, называемых Руса» (Коновалова И.Г. Восточная Европа…, с. 146). Столетием позже Ибн-эль Варди пишет: «Они (русы) многочисленный народ турок и ближайшие соседи славян (Эверс И.Ф.Е, с. 288). Итак, русы, прежде чем смешаться с тюрками, были близки аланам. Но значит ли это, что они были одним с ними этносом? Четких указаний на это нет. Зато Ибн Хордадбех во второй половине IX в. оставил определенное указание, что купцы ар-Рус – «одна из разновидностей славян», которые доставляют меха и мечи из «самых отдаленных окраин страны славян к Румийскому морю».

Итак, история Руси становится невероятно запутанной. Сразу несколько удаленных друг от друга территорий – от Прибалтики (в самом широком смысле) до Приазовья и среднего Подунавья претендуют на статус исконной отчизны наших предков. Мало того, надо еще выяснить, на каком, собственно языке эти предки говорили. И каким образом появилось само имя Русь, как оказалось связано с другим этнонимом – варяги. Вся эта загадка напоминает головоломку – кубик Рубика, в котором «несложение» даже одного элемента нарушает всю с таким трудом выстраиваемую систему.

Ввиду таких сложностей иные предпочитали и предпочитают решать варяжский вопрос по принципу игры в кости: со всей силы потрясли факты, а там уж что выпадет. Но это не очень научный подход.

Безусловно, предположение о происхождении этнонима русь требует не манипуляций отдельными свидетельствами хронистов, а массы самых различных доказательств. Попробуем их найти.

 

Названия днепровских порогов

«Мы думаем, что скандинавская теория происхождения Русского государства до сих пор остается непоколебленною… Она покоится, главным образом, на двух столпах: на именах русских князей и на названиях днепровских порогов, которые все-таки остаются неславянскими, несмотря на разные попытки ненаучной филологии объяснить их по-славянски». Это мнение выдающегося исследователя Византии В.Г. Васильевского (Труды…, с. 377) кстати, объективно своими трудами как раз поколебавшего устои норманнизма, сжато определяет основные тезисы, вокруг которых велись и ведутся основные битвы «скандинавоманов» и их противников. И основное заблуждение первых и отчасти вторых: неславянский – значит скандинавский.

Но обо всем по порядку. Один из самых значительных материалов для ранней истории Руси дает сочинение византийского императора Константина Багрянородного «De administrando imperio», написанное около 943 г., в котором, в частности, есть любопытное описание перехода русов через днепровские пороги:

«Прежде всего, они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи (Есгоипг]), что означает по-роски и по-сла-вянски (Σκλαβηνιστι) «Не спи» (μη κοιμασαι)…)… Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-роски Улворси (Ουλβορσι), а по-славянски Острову-нипрах (Οστροβουνιπραχ), что означает «Остров порога» (το νησιον του φραγμου)… Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри (Γελανδρι), что по-славянски означает «Шум порога» (ηχος φραγμου), а затем так же – четвертый порог, огромный, нарекаемый по-роски Аифор (Αειφορ), по-славянски же Неасит (Νδασητ), так как в камнях порога гнездятся пеликаны… Подступив же к пятому порогу, называемого по-роски Варуфорос (Βαρουφορος), а по-славянски Вулнипрах (Βουλνηπραχ)… они достигают шестого порога, называемого по-роски Леанти (Λεαντι), а по-славянски Веручи (Βερουτξη), что означает «Кипение воды» (βρασμα νερου)… От него они отплывают к седьмому порогу, называемого по-роски Струкун (Στρουκουν), а по-славянски Напрези (Ναπρεζη), что переводится как «Малый порог» (μικρος φραγμος)».

Названия порогов, перечисленные Константином, уже давно вызывают ожесточенные споры исследователей. Еще в 30-е гг. XVIII ст. Г.З. Байер обратил внимание на противопоставление «русских» и «славянских» названий в указанном отрывке и предположил, что первые являются скандинавскими. В последующее время сородич Байера И. Тунман, датчанин В. Томсен и их последователи развили эту мысль, «расшифровав» имена порогов в норманнистском ключе:

* Варианты: ne sofi, ne suefe – «не спи».

На основании подобных лингвистических опытов уже современный норманнист рисовал такую картину «…в Византии середины X в. один из преемников великокняжеских послов «от рода Рускаго» перечислял скандинавские названия днепровских порогов «по-росски» (rosisti) и переводил по-славянски (sclavinysti); языком этих «росов» был еще нордический, северный язык скандинавов» (Лебедев, Эпоха…, с. 502).

Внешняя убедительность этих словесных конструкций, однако, показалась таковой не всем. Например, И.Н. Болтин предложил венгерскую трактовку названий порогов, H.A. Морозов – греческую, ряд авторов – славянскую, готскую, а некоторые – даже еврейскую. Еще в начале XIX в. подобных теорий расплодилось столь много, что Густав Эверс иронически восклицал, что остался не опробованным на злополучных Эссупи и Леанти разве что «язык мексиканский».

Большинство этих словесных упражнений носило довольно наивный характер. Так, Болтин «Леанти» не без романтизма выводил из мадьярского leany – «девушка» и «трактовал» Геландри как «приятное урочище», а Ирма Хайман в том же слове слышала еврейское «гал-на-дир» – «необычный шум волн»).

Несколько более солидной кажется «иранская» версия, предложенная М.Ю. Брайчевским:

Однако и эти предложенные параллели, вроде «голосящие двери» и «порог яйца», кажутся забавными, но не оставляют впечатления полностью надежных, тем более что в ряде объяснений Брайчевский прибегал к реконструируемым формам слов, прошлое существование которых лишь предположительно. Впрочем, те же сомнения можно отнести и к норманнистским «вечно стремящийся» или «смеющийся». Сочетание «волнистый водопад» (откуда волны на падающей воде?) довольно натянуто, а пропажа m при переходе из Holmfors в Улворси не так легко объяснима. Таким образом, иронический пассаж одного из отцов норманнизма Шлецера в отношении этимологических изысканий остается актуальным и по отношению к его собственному детищу. Критически заставляет посмотреть на «скандинавскую» версию и руническая надпись с о. Готланд, которая (если верить самим же норманнистам) содержит упоминание одного названий порогов: «Хагбьярн [и его] брат Хродвисл, Эйстейн [и] Эймунд вместе установили эти камни по Хравну к югу от Ровстейна. Они добрались вплоть до Айфора». Написание Айфор здесь ничуть не ближе к Ei-forr или другим шведским словам, которыми пытались объяснить текст Константина Багрянородного.

На наш взгляд, куда убедительнее вышеизложенных балтийская гипотеза происхождения названий порогов. О ней, собственно, говорил еще Костомаров в упомянутом диспуте с Погодиным, хотя, в отличие от сделавшего тему порогов своим «коньком» оппонента , не уделил ей много внимания. Попробуем остановиться на ней более подробно.

Эссупи. Костомаров обратил внимание на созвучность этого слова литовскому supti – «качаться» (с приставкой esa– или is-). По мысли историка, при подходе к первому порогу Днепр начинал бурлить, а челны-моноксилы руссов – раскачиваться, что служило их хозяевам сигналом (именно – «не спи») к выходу на берег.

Однако обратимся к описанию порога у Константина: «Теснина его столь же узка, сколь пространство цирка-нистрия, а посреди его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков… росы не осмеливаются проходить между скалами». Эти слова наводят тоже на литовскую, лучшую, на наш взгляд, этимологию: issiepti – «оскаливать». Несоответствие объяснению самого автора-императора, что, дескать, порог имеет одно и тоже название на росском и славянском, скорее всего, вызвано тем, что Багря-ногородного ввело в заблуждение некоторое созвучие славянского «не спи» и балтийского issiepti. Судя по тексту «De administrando imperio», о росском языке сочинитель не знал почти ничего и легко мог смешать не только слова, но и их значения, особенно если и переводчики его также были не очень квалифицированными.

Улворси. Догадка Костомарова, усмотревшего в этом слове сочетание двух литовских корней: uola – скала и varza – верша, также заслуживает внимания. Но едва ли не интереснее в качестве второго глагол из того же языка varzyti – стеснять, ограничивать. В таком случае сочетание «стесненный скалами» будет полностью отвечать описанию в «De administrando imperio»: порог подобен первому (т. е. покрыт скалами), «тяжек и трудно проходим». Такая версия усилилась бы, если бы удалось доказать, что в славянском названии император – или его информатор – сделал ошибку, вписав (и дав соответствующий перевод) Острову-ни вместо куда более логичного в данном случае Острожни (т. е. «стесненный»). Заметим, что подобную ошибку сделать тем легче, что в греческом языке нет буквы «ж».

Геландри. В этом случае трудно не согласиться с М.Ю. Брайчевским, который хотя и держал про запас для этого слова осетинскую этимологию, но оговаривался: «Господствующий в литературе скепсис относительно славянской версии не имеет под собой почвы. Основа, безусловно, имеет общеиндоевропейский характер: *ghel, *ghol – звучать… В славянских языках этот термин дал «глагол»… а также «гул», «галда». Действительно, зафиксированное в словаре Даля «галда», а также «галдань» – «крикун», «шумный человек», может помочь расшифровать загадочное слово. С учетом суффиксов «арь» или «ич» и носового звука, которые, возможно, еще сохранялись у славян в X в., получаем вполне славянское и близкое к «оригиналу» Галандарь, Галандрич.

Аифор. Указание все того же Костомарова на лит. Aitvaras – «домовой, воздушный змей» в данном случае представляется верным. Славянское название порога Неясыть означает, судя по тому же Далю, не только пернатое семейства совиных, но и вообще «сказочная, ненасытная птица». Т. е. такой же, как и у балтов, мифологический персонаж, связанный со стихией воздуха.

Варуфорос. И этот «столп» концепции Погодина представляется весьма шатким. Вас. Ермаков сопоставляет это название с «Вороновой заборой», предшествовавшей до строительства Днепрогэса Волнигскому порогу (т. е. «Вулнипраху» Багряногродного). При этом сочетание лит. varnas – ворона и varas (voras) – «жердь в заборе» и похоже на Варуфорос, и в переводе ближе всего именно к «Вороновой заборе».

Леанти. Несмотря на очевидную близость этого слова всем индоевропейским терминам, связанным с водой (от рус. «лейка» до ирл. Llir – море), предложенная Костомаровым лит. Liejanti («льющая») все же представляется наиболее точным соответствием.

Струкун. Предложенное норманнистами Struckum является неплохой этимологией, но не более того. В отличие от этого слова, вымученного из редкого шведского диалекта, названию днепровского порога есть объяснение из распространенного литовского: striukunti – «укорачивать». «Укороченный» соответствует переводу Багрянородного «Малый порог».

Таким образом, все «русские» названия порогов, по всей вероятности, имеют балтийскую основу. Перейдем теперь к другой излюбленной норманнистами теме – именам русов.

 

Обманчивые имена

Степень глубины и накала полемики норманнистов и их оппонентов по поводу второго «столпа» норманнизма передает отрывок из все того же диспута в Петербургском университете 19 марта 1860 г. Исчерпав научные аргументы, оба ученых спорщика зачастую активно приводили в свою пользу аргументы, мало связанные с антропонимикой:

«Г. Погодин… Вы приводите, например, слово «Игорас»; но я подаю вам не слово, а имя Игоря; этого мало, я подаю вам живого Игоря, совершенно одинакового с русскими Игорями.

Г. Костомаров: Положим, я вам уступлю Игоря, – уступите мне Олега.

Г. Погодин: Долг платежом красен: ваш Олег крепче моего Олега (смех).

Г. Костомаров: Уступите мне еще Ольгу. Это все равно, что Александр и Александра.

Г. Погодин: Вы спрашиваете уже слишком много (смех). Вспомните, как Ольга, прибыв в Константинополь, на аудиенции у императора едва склонила перед ним свою голову, когда все падали до земли. Это чистая норманнка.

Г. Костомаров: Чистая славянка, чистая литвинка и всякая другая!»

Ученые XX столетия часто следовали тому же стилю своих предшественников. Из негустого набора внешних описаний и поведения древних русских вождей делались весьма далеко идущие и подчас прямо противоположные выводы. Так, В.А. Пархоменко писал: «Летопись рисует его (Святослава– A.B.) явно кочевнические наклонности и типичный образ жизни степняка, изображаемый Львом Диаконом плоский нос Святослава и бритая голова с висящим клоком волос также, конечно, не норманнского и не чисто славянского происхождения». Однако М.А. Алпатов на основании практически тех же источников делает совсем другое заключение: «По своему поведению Рюрик, Олег, Игорь, Святослав – типичные викинги» (при чем тут Рюрик, о поведении которого не осталось никаких сведений, непонятно).

Впрочем, лингвистика, или точнее антропонимика, тоже сказали в этом споре свое веское слово. И сначала это слово было за норманнизм.

«Имена первых русских князей и имена подписавших первый русский международный договор были скандинавскими (Norse)», – категорически утверждает Эд. Гиббон, указывая, что Рюрик это старонорвежское Hraerikr, Олег – Helgi, Игорь – Ingvarr, а из подписавших первый договор с греками только двое (Актеву и Стемид), возможно, не норманны.

Действительно, Олегу норманнисты быстро сыскали тезок в Скандинавии, где имя Helgi, Helgo (от hailaga – «преданный богам») было довольно известно еще до принятия христианства. В частности, его носил один из легендарных датских королей, согласно Саксону Грамматику, завоевавший устье Немана. Версия тем более очевидная, утверждают ее адепты, что в т. н. Кембриджском документе упомянут воевавший в Крыму «русский князь» с именем в близкой транскрипции Х-л-гу.

Игорь традиционно чаще всего производится от сканд. Ingvarr. Несомненен факт, того, что в изначальной форме имени Игорь действительно была буква «н». Именно так, Ingor пишется оно в византийских источниках, Inger называет русского князя епископ Лиутпранд Кремонский. Строго говоря, подобные имена существовали не только в Скандинавии: в самой Византии в IX в. один из вельмож, дед по матери императора Льва VI, носил имя Inger. Так или иначе, происхождение этого антропонима от скандинаво-германского имени бога Ing вполне вероятно ,

Аскольд и Дир – последовательно скандинавская версия предполагает, что на самом деле это одно имя: Hoskuldr, в силу ошибки «разведенное» кем-то из летописцев. Подозрительно, что и действуют оба героя всегда рука об руку, как одно лицо, и даже погибают вместе. Зато ПВА разводит не только имена, но и их носителей по разным местам погребения: так, Аскольда похоронили в Киеве на Угорской горе, где позже поставили церковь св. Николая, а Дирова могила – «за святою Ориною». Кроме того, ссылки на самостоятельное существование обоих «бояр Рюрика» видят у арабского писателя ал-Масуди, который в середине X в., видимо, на основании более ранних источников отмечал «первейшего среди славянских князей по имени Дира».

Еще больше оснований для того, чтобы навеки заполнить «пятый пункт» в воображаемом паспорте у древних русов, казалось бы, давала преамбула договора 911 г., заключенного через 4 года после того, как князь Олег, приведя к стенам Царьграда восьмидесятитысячное войско, прибил к его вратам свой щит. В этом документе, в частности, приводится список тех, кто послан к «Авови и Александру и Костянтину, великим о бозе самодержьцем, царемъ греческым», от «Олга, великого князя рускаго, и отъ всех, иже суть под рукою его, светлыхъ и великих князь и его великих бояр». В этом списке сплошь явно не славянские имена.

Послы Олега (договор с греками 911 г.)

* Можно допустить также заимств. кельтского имени Ruari – «рыжий король».

Итак, не весь список послов Олега отличается «нордической чистотой». Из 15 имен 4 явно не скандинавские, да и «норманнство» ряда других, по большому счету, может быть поставлено под сомнение (например, Гуды может оказаться др. – прусским Gutte, а написание общегерманских имен Веремуд, Фрелав и Инегелд в данном случае ближе к готским и англосаксонским, чем скандинавским аналогам).

Еще больший «интернационализм» показывает список имен, приложенный к договору, заключенному после русско-византийской войны 941–944 гг.

Послы Игоря (договор с греками 945 г.)

* Возможно, могло быть и сокращенное окончание на ко-, (Костомаров указывал в этой связи на литовские фамилии Swirko, Cvirka и т. д.). Отметим и характерные окончания в прусских именах Dersco.Tirsco, Stenyco и т. д.

** В этой форме также популярно в Новгородской земле. Имя Якун носил, в частности, сын предка A.C. Пушкина – Ратши, «выходца из Прусс».

*** Также подходит и перс, имя Toutak («копилка»).

**‘“'В частности, имя валлийского святого V – нач. VI в., сына короля св. Брихана. Сейчас читается как Синбрид.

***** Имя отца вождя пруссов-бартов Дирвана (XIII в.), согласно немецким хроникам. Исходя из других вариантов слова «медведь» в др. – прусском языке, это имя могло звучать и как Klakis (собственно, прозвище «хозяина леса», букв, «покрытый клочьями», «лохматый»).

****** С учетом того, что основа этого антропонима, записанная немцами как wide (и точная, например, для литовских имен) у пруссов звучала как waide, wad (имена Waddicke, Waddune) это имя ближе к имени «русского посла», чем часто предлагаемое скандинавское Alfwald.

****** В разных германских языках прилагательное «старый» иногда обозначалось и формой gomol, например, в англосаксонском эпосе «Беовульф». В современном норвежском gomol – форма женского рода.

******* В форме Tilen (имя жемайтского старейшины) упомянуто в договоре 1.390 г. князя Витовта с крестоносцами.

******** Прастен, а возможно, и Фрастен, и Фурстен из договора, как предполагал А.Г. Кузьмин, на самом деле «придворная должность» от иранского «фэрэстанде», т. е. «отправитель», «экспедитор» (Об этнической…, с. 74).

********* Также близко к искомому иранское имя Parastan (букв, «птица-павлин»), однако не вполне ясно, могло ли оно (сейчас – сугубо женское) в прошлом быть и мужским.

В данном списке уже только 30–33 % антропонимов имеют определенно скандинавскую этимологию. На втором месте, что характерно, балтийские имена (около 20 %).

За точность «расшифровки» всех указанных имен ручаться, конечно трудно. Их уже вздергивали, по выражению Шлёцера, на свои «этимологические дыбы» сотни исследователей, и каждый раз с новым результатом.

В поисках истины блуждали не только по страницам антропонимических словарей, но и по географическим картам. Так, имени «Гомол» находили соответствие в названии горы в Македонии и ее «тезки» – города в Иране. Антропониму «Каницарь» созвучны названия десятков населенных пунктов в широкой полосе от средней Волги до Средней Азии: Канисары, Каенсары и т. д., которые переводятся с тюркского как «березовая роща».

Такая этническая и даже географическая «неопределенность» летописных имен давала соблазн истолковывать их в «правильную» сторону в зависимости от взглядов историка или политического заказа. Так, в 1940 г., в преддверии включения Прибалтики в состав СССР, автор журнала «Историк-марксист» объявил ряд послов Игоря, в том числе упомянутого Каницаря, «чудинами» – в смысле эстонцами, которые уже тогда, дескать, были в составе «Руси».

С таким же успехом можно выдвинуть арабскую версию, увидев в Адулбе – Абдула (или «ал-дулб» – «платан»), в Апубексаре – Абубакра, в Туаде – Фуада.

Непростая ситуация для двойных летописных антропонимов, из которых разные части могут иметь объяснение в разных языках. Хотя подобная разноязыкость не редкость в раннем средневековье, все же, например, к германскому имени кажется логичнее добавить германское, а не созвучное ему, допустим, тюркское или иранское «отчество». По этой причине иранские имена Parastan (к тому же женское, хотя есть сведения о его прошлой мужской «принадлежности») и Parsadan трудно соотнести с Прастеном в паре с вполне германскими или балтийскими Туредув и Акун.

Не будет большим откровением утверждение, что скандинавский «уклон» в вышеприведенном списке, объясняется не только реальной доминацией северных имен среди русов, но и тем обстоятельством, что антропонимика Швеции, Норвегии и Дании находится на более высоком уровне по сравнению со многими другими, в том числе европейскими странами.

В то же время балтийские имена, возможно, могли бы еще потеснить скандинавские. Однако из многих тысяч литовских, латышских и древнепрусских антропонимов известна лишь малая часть (что и говорить про имена ятвягов, галиндов и многих других исчезнувших народов-род-ственников). Более глубокие исследования в этой области, возможно, помогли бы показать степень близости к именам древнерусских послов древнепрусских антропонимов Karis, Mane, литовской фамилии Ulbis. Уточнить, действительно ли могли образовываться личные имена от упомянутого Костомаровым iggiwaldos, а также других литовских и др. – прусских слов, имеющих явные созвучия в списке послов: frotinis – «лохматый», dulbis – «увалень», bern – «парень».

То же самое можно сказать об иранской и о славянской антропонимике. Куцы, Клек (на нижнелужицком kiek – «стрела»), Мутур и тем более Гомол («комок, шар», исходное для фамилий Гомоляк, Гомулка) вполне могли бы быть записанными и в славяне.

Отдельная тема: появление в том же ряду группы кельтских имен с Британских островов.

Вообще связи, особенно торговые, этого региона с Прибалтикой не открытие: значительная часть, например, раннесредневековых ирландских украшений – бус и фибул – сделаны из балтийского янтаря. Ирландские миссионеры (св. Корбиниан, Киллиан, Фурсей, Вергилий и т. д.) в VI–X вв. разворачивали свою деятельность почти по всей Европе вплоть до Паннонии и Восточной Германии, а возможно и дальше (епископский посох ирландской работы найден в слоях VIII в. одного из городов южной Швеции – Хельге). Карамзин привел предание об одном из наиболее известных кельтских подвижников – св. Колумбане, который после проповедей в землях рейнских германцев якобы отправился дальше – к славянам-«венедам».

В данном случае, скорее всего, речь идет о тех же кельтах-Celtoi греческих источников, которые позже составили основу гвардии варангов в Константинополе (см. далее), а еще – и ранее, и позднее – служивших в качестве наемников по всей Европе. То есть, представителях воинского сословия кельтских, быстро уменьшавшихся под натиском англов и норманнов областей Британии, стремившихся «трудоустроиться» на чужбине.

Так или иначе, мы видим, что если в начале X в. имена русских «послов» или точнее «спецпредставителей» и отчасти тех знатных русов, кого они представляли, почти на три четверти норманнские, то к середине того же столетия их уже меньше трети. Это безусловно, может говорить как о тенденции к ассимиляции реально бывших на Руси норманнов, так и об увеличении в русской верхушке доли других национальностей. Пусть так, скажут норманисты, но ведь получается, изначальное-то скандинавское доминирование в этой верхушке доказано! Второй, антропонимический «столп» норманнизма незыблем!

Однако при ближайшем рассмотрении он оказывается, наоборот, серьезно поколеблен. Строго говоря, роль в русской элите людей, представленных в обоих списках, не очень ясна. Кто-то думает, что это были предводители норманнского воинства, оккупировавшего-де «путь из варяг в греки», кто-то полагает, что это были своего рода «дипломаты», которых русы наняли для ведения переговоров с Византией, как Петр I нанимал инородцев Шафирова и Веселовского для переговоров с Турцией и Европой.

Здесь есть один существенный момент. По иноземным дипломатам петровского времени нельзя было судить о русской элите, которая тогда еще только начала «интернационализироваться»: фамилии Толстой, Голицын, Гагарин, Меньшиков в ней еще преобладали над Остерманами и Брюсами. Что немаловажно, сам царь еще тоже был русским, хотя и взял второй женой иноземку.

В этой связи очень важно, насколько имена подписантов русско-визайнтийских договоров адекватны именам достоверных владык земли русской, отраженных в летописях. И вот здесь, что бы ни говорили норманнисты, обнаруживаются удивительные вещи.

Олег-Ольга. Единственное близкое к этой антропонимической двоице имя Аллогия, упомянутое в скандинавских сагах о Гардарики (если вслед за норманнистами видеть в ней Древнюю Русь), как указывал еще Д.И. Иловайский, дальше по звучанию от древнесеверного Helgi, чем Ольга, что доказывает: скандинавам это последнее имя было чуждо.

Олег и Helgi – созвучие, не более того, утверждали оппоненты Гиббона: с таким же успехом можно найти нашему Олегу тезку на Востоке, в лице хотя бы внука Чингис-хана Хулагу или парфянских царей Вологесов, многочисленные имена типа Олгу, Олгас, распространенные у кочевников-тюрок и, возможно, еще сарматов.

В свою очередь, Костомаров указывал на литовское Ольгерд (Algirdas) и другими подобные имена, сокращенное именование которых – Aigis в русском, собственно, мол, и дало Олега [134]Предполагается существование в прошлом не только сокращенного, но и полного литовского имени Aigis (от alga – «награда» или имени мифологического персонажа в значении «посланник»), древнепрусской копией которого было зафиксированное в средневековье имя Algecz.
.

Игорь. Что касается производства антропонима от северного Ingvarr, то даже норманнист X. Станг, соглашаясь с такой возможностью в принципе, считает, однако, что такое новое имя «более удоветворительно объясняется балтийским, нежели скандинавским переоформлением». Т. е., в Древнюю Русь это имя попало через посредство балтийских народов. Впрочем, точный аналог имени Ingvarr – Ингварь попал-таки на Русь, но лишь в XII в., когда наличие русско-скандинавских контактов было бесспорным. То, что Игорь и Ингварь в глазах русских были разными антропонимами, доказывает факт, что летописи никогда не называли рязанского князя Ингваря Игоревича, в отличие от его отца, Игорем.

Славянские имена Святослав и Владимир в особом представлении не нуждаются.

Зато полная неясность с Аскольдом, поскольку время появления у норманнов имени Hoskuldr и его происхождение (скандинавская этимология «серый череп» явно хромает) под вопросом. Здесь есть и иранская альтернатива (так, многие ссылаются на скифа Сколота, упомянутого Геродотом), но она также спорна. Позднесредневековые источники зафиксировали не менее подходящее имя Яскольд, Ескольд у литовцев (от основ yoti – «всадник» и skaldi – «колоть», «рубить»).

Что касается Дира, то здесь параллелей в именах различных народов огромное количество: уэльс. Deri («дуб»), осет. Дауыр, др. – прус. Dirkas и т. д.

Один из смиренно пострадавших от вероломного Святополка братьев – Глеб, вероятно, носил балтийское имя. У древних пруссов в ходу были имена Globis, Globe (от globa – «покровительство»), которые очевидно выигрывают по сходству с «Глеб» в сопоставлении с предлагаемым норманнистами вариантом Gottlib, Godleifr. Имя второго брата – Борис – тоже, безусловно, не норманнское.

Рогнеда – Костомаров сопоставлял это имя с названием крепости Рагнит (Рагнета) на нижнем Немане, принадлежавшей до нашествия крестоносцев балтийскому племени скаловов и названной в честь культовой в тех краях колдуньи-великанши (имя которой переводят из балтийских языков то как «ведьма», то как «рогатая», или «молодой месяц»).

Оставим пока остальные, наиболее древние русские антропонимы, включая имена призванных «из заморья» трех братьев, в стороне. Сказанного вполне достаточно, чтобы оба выставленных Ключевским столпа норманнизма, как минимум, зашатались. Впрочем, предвидя такой исход, поклонники скандинавской теории еще в XIX веке стали сооружать еще три элемента, призванных укрепить ненадежную конструкцию. Рассмотрим и их.

 

Гардарики – что осталось от мифов?

Первый элемент – сказания и мифы, отраженные в скандинавских сагах.

В советских школьных учебниках было записано, что «иностранцы называли Русь «страной городов». Дескать, пораженные огромным количеством (около тысячи) цветущих городов на пути «из варяг в греки», привыкшие к сельским идиллиям иноземцы назвали так все восточное государство. В учебниках вузовских (по истории) уже уточнялось: Gardariki, «страна городов» – название скандинавское. Как следует из саг и других северных источников, шведы и норвежцы торговали с этой Gardariki, совершали на нее набеги, время от времени завоевывали отдельные ее части, выступали советниками и военачальниками ее правителей-ко-нунгов, вступали с этими конунгами в династические браки. В общем, были с ней также близко знакомы, как с Западной Европой. При этом названия населенных пунктов Гардов – Holmgardr, Aldeigjuborg, Kaenugardr, Pallteskja, Smaleskia, Surdalar, Moramar, Rostofa «практически однозначно отождествляются исследователями с Новгородом, (Старой) Ладогой, Киевом, Полоцком, Смоленском, Суздалем, Муромом и Ростовом», – утверждает Т.Н. Джаксон.

Для этого утверждения есть основания. В частности, исландская «Сага о Хаконе Хаконарсоне», записанная в 1264–1265 гг. повествует, в частности, о «конунге в Sursdaulum» Андрее, который в свою очередь, приходился братом «конунгу Александру». Со всей очевидностью, первый – Андрей Ярославович, брат Александра Невского, князь суздальский в 1249–1252 и 1257–1264 гг.

Упомянутый источник, казалось бы, уточняет и другие данные географии в пользу норманнистов. Упоминание Александра как конунга «из Хольмгарда» или «с востока из Гардарики», описание конфликта с норвежцами в Северной Карелии, нашествия татар на владения Александра – не оставляет сомнений в том, что речь идет о Северо-восточной Руси середины XIII в. Единственное, о чем здесь можно спорить, это о более точной датировке указанных событий и о том, что подразумевать под Хольмгардом – Новгород, или более широкое географическое понятие Северо-Востока Руси. Одна из версий «Саги о Хрольве Пешеходе» по утверждению той же Т.Н. Джаксон, вроде бы окончательно проясняет этот вопрос: «Главный стол конунга Гардов находится в Хольмгардаборге, который теперь зовется Ногардар». Ногард(ар) – это действительно западное название Новгорода, известное по многим документам: на карте в шведском варианте Тявзинского договора (1595 г.) – Nogordh, на чуть более ранней (1539 г.) карте шведского епископа Олауса Магнуса – Nogardia. На той же карте, впрочем, некая неопределенная территория на севере России обозначена как Holmgardia, но некоторая путаница топонимов здесь, в конце концов, несущественна – главное что все они «русские».

Также серьезным аргументом в пользу «русификации» Гардарики является «Сага о Сигурде Молчуне» (XIV в.), где прямо записано: «Русь, которую мы называем Гардарики». Наконец, свидетельство исландского монаха Одда (конец XII в.) о правившем в Гардарики «с великой славой» в период юности Олава Трюгвассона конунге Вальдамаре, отце конунга Ярицлейва, в свою очередь, предка короля Дании Вальдамара, дают нам правителей Руси Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого. Таким образом, сомнения в тождестве Гардарики, Хольмгарда, а заодно Альдегьюборга и их героев с известными персонажами киевско-новгородских летописей вроде бы должны исчезнуть?

Однако они остаются. Начнем с термина «страна городов», существование которого сами норманнисты нередко опровергают. В частности, Е.А. Мельникова пишет: «Древнескандинавское слово gardr не означало «город» и никогда не употреблялось в названиях городов. Им обозначались хутора или небольшие поселения, обнесенные оградой» (по мнению автора, Gardariki не могло произойти и от древнерусского слова «град»: дескать, зачем норманнам чужое слово, когда они и сами прекрасно знали термин «город», кроме того, они не могли столкнуться со славянскими городами на Северо-западе Руси, поскольку первый из них – Ладогу – сами и основали). Ну ладно, пусть страна не городов, а хуторов, но ведь это Русь?

Прежде чем ответить на этот вопрос, напомним общую информацию об источниках, из которых черпаются сведения о Gardariki. Впервые спорный топоним возник в северном стихотворном памятнике-висе в 996 г. в виде Gardar (т. е. во множественном числе – «Гарды»). И только двумя столетиями позже в сагах наряду с этой формой появляется Gardariki (где riki – «государство»). При этом все эти северные саги (кроме «Гута-саги») записаны в Исландии, т. е. очень далеко от Восточной Европы. О событиях на востоке в Исландии узнавали то из записанных с огромным опозданием рассказов случайных заезжих викингов, то из многократно переложенных стихов, в которых много поэзии, но реальная основа которых совсем неочевидна (например, скальд Стув, спутник и жизнеописатель Харальда Сурового, был слепым)

Именно поэтому указанные события в них смешаны самым причудливым образом с событиями совершенно другого времени, а иногда и просто вымышленными.

Характерный пример такой смеси подает упомянутая «Сага о Хрольве Пешеходе», основные версии которой записаны только в XV в., а сюжет представляет собой компиляцию легенд об основателе Нормандии Роллоне (конец IX в.), древнегреческих мифов (упомянут «скальд Гомер»), причем смешанных с историей монголов XIII–XIV вв. (имя Менелай из троянского цикла в саге носит царь Таттарарики, т. е. Золотой Орды) различных исторических сказаний (волшебный конь Дульцифал явно напоминает скакуна Буцефала Александре Македонского), сюжетных линий и лексики романа «Тристан и Изольда», разумеется, других исландских саг и т. д. И вся эта диковинная мешанина разбавлена еще собственной щедрой фантазией сказителей. Так, город Алабург вместо неопределенных, но хотя бы земных Гардов здесь помещается в…страну ётунов, т. е. в потусторонний мир! В этой связи поверить в то, что и сведения саги о Новгороде-Хольмгардаборге-Гардах являются подлинными, а не плодом искаженных компиляций, без серьезных дополнительных аргументов непросто.

Посмотрим, можно ли найти эти аргументы, и вернемся к паре Gardar-Gardariki. Норманнисты не сомневаются в том, что в обоих случаях речь идет о Древней Руси. Впрочем, при этом допускают характерную оговорку, что непосредственно в источниках раннее слово Gardar не вполне географически определено, им обозначается лишь «некая территория в Восточной Европе (обычное сочетание – «на востоке в Гардах»)», так пишет Т.Н. Джаксон. Уточнение показательное. «На востоке», или на «восточном пути», («Аустрвег»), по представлениям скандинавов, располагался очень широкий спектр городов и государств, причем во многих случаях эта часть света вовсе не соответствовала востоку реальному, географическому. «Аустрвег» включал в себя и земли поморских славян, находившиеся к югу от Скандинавии, и балтов и эстонцев, и возможно какие-то еще территории.

При этом лексема «Аустр» – восток использовалась в Норвегии для обозначения шведа (austrmadr – «восточный человек»), а в Исландии – норвежца (Вессен Э., с. 40–44). С учетом того, что все известные северные саги (кроме «Гута-саги») записаны именно в Исландии, есть существенная вероятность того, что «восточная страна» Гарды могла находиться в географическим контексте гораздо более широком, чем полагают норманнисты.

И действительно, топоним Gardar в раннем средневековье существовал и далеко за пределами Восточной Европы. Речь в первую очередь идет о самой Исландии, первоначальное название которой было Gardarsholm. И получил его субарктический остров вовсе не из-за городов и поселений, которых там еще и не было (скиты ирландских монахов не в счет), а по имени человека, впервые объехавшего около 881 г. основную часть ее берегов – шведа Гардара Сваварсона. Еще далее, «на краю ойкумены», в Гренландии первая (сер. XI в.) церковная епархия также называлась Gardar.

Мы упоминаем об этих фактах, чтобы подчеркнуть: в принципе «некая территория» Gardar могла находиться где угодно – в т. ч. за пределами славянских земель. Ее название могло происходить от чего угодно, включая личное имя. Описание ее далекими не то что от Восточной, но и от Западной Европы исландцами, да еще с опозданием на 2–3 столетия к привязанным к Gardar событиям добавляло путаницы в «своеобразные» историко-географические скандинавские источники о так называемом Аустрвеге.

В памятниках древнескандинавской письменности содержатся упоминания двенадцати городов, толкуемых норманнистами как древнерусские. Однако главный из русских городов – Киев, имя которого, как считают скандинавоманы, скрыт в источниках под именем Kaenugardr, оказывается, был норманнам практически неизвестен. Топонима Kaenugardr нет в рунических надписях X–XI вв., нет его в скальдических стихах IX–XII вв., нет и в королевских сагах (за исключением «Пряди об Эймунде»). Он называется только в поздних сагах и географических сочинениях (т. е. написанных не ранее середины XIII в. – A.B.), причем лишь при перечислении городов или земель в Гардарики (Джаксон, с. 64–65). Получается, что норманны обратили внимание на столицу Руси периода ее расцвета, по археологическим данным, один из крупнейших городов Европы [143]Даже если не верить отождествлению Киева и Хунигарда, который Адама Бременского описывал как «славнейшее украшение» восточного христианского мира – к этому мы еще вернемся.
своего времени, только уже после ее разгрома татаро-монголами!

При этом и прочая якобы древнерусская топонимика в северных источниках выглядит подозрительно «непредставительно». Факт перечисления сагами «на востоке» всего двенадцати или даже одиннадцати относящихся к эпохе IX–XIII вв. населенных пунктов, по контрасту говорит о практически полном незнании скандинавами этого самого «востока». Во всяком случае, если подразумевать под этим «востоком», «Гардами» Древнюю Русь, на которой по подсчетам М.Н. Тихомирова насчитывалось не менее 400 пунктов, соответствовавших средневековому понятию «город».

Общая топо– и гидронимия «Гардов» в северных источниках также единична, отрывочна и плохо локализуема, в отличие, например, от топонимии хорошо изученной скандинавами большей части Прибалтики.

Однако все, что лежало дальше Западной Эстонии, скандинавам представлялось очень смутно. Поразительным является факт, что в северных источниках, включая географические сочинения, до XVI в. даже Финский залив не имеет специального названия и не указывается на картах (Глазырина, с. З).

Кстати, немец Адам Бременский также подтверждает незнакомства скандинавов с окраинами Балтийского моря. Воспроизведем его соответствующий отрывок из «Деяний епископов гамбургской церкви»: «Восточное море, море Варварское, море Скифское или Валлийское – это одно и то же море, которое Марциан и другие древние римляне называли Скифскими, или Меотийскими болотами, гетскими пустынями или скифским берегом. А море это, начинаясь от Западного океана и пролегая между Данией и Норвегией, простирается на восток на неизвестное расстояние… Что же касается слов [Эйнхарда], что этот залив «простирается на неизвестное расстояние», то это недавно подтвердилось благодаря изобретательности могучих мужей Гануза Вольфа, датского наместника, и короля нордманнов Харольда, которые предприняли сопряженное с большими трудностями и опасностями для их спутников путешествие ради исследования величины этого моря, но вернулись, сломленные и побежденные двойной опасностью – бурями и пиратами. Эйнхард полагает, что ширина этого моря «не превышает ста миль, а во многих местах, как обнаруживается, даже меньше» (Деяния… Кн. IV, схолия 115).

Самое поразительное в этом отрывке – прямая констатация того, что и в IX, и в X в. и даже в эпоху немецкого схоластика («Деяния» были написаны около 1075 г.) скандинавы, оказывается, не были знакомы с окраинами Балтийского моря, всерьез считая, что они простираются вплоть до Меотиды, т. е. Азовского моря! Мнение о соединении Черноморского бассейна с Северным океаном, восходившее к древней географии, кстати, заимствовали и арабские писатели школы ал-Балхи: «Константинопольский пролив (Черное и Азовское море) впадает в моря Рума из моря Окружающего… от самого севера на конец земли, который не посещают из-за холода» (Е.С. Галкина). Но это арабы, которым Прибалтика и путь к ней был настолько безразличны, что они до Ал-Идриси (XII в), не упоминают даже такой ключевой реки на этом пути, как Днепр. А северяне?

Подчеркнем этот факт, поскольку речь идет о Финском заливе – тех самых морских воротах, через которые викинги, по мысли норманнистов, должны были потоком стремиться в Новгород и дальше по русским землям.

Если норманны не знали о воротах, ведущих на Русь, тогда что говорить о городах самой Руси? Даже норманнисты признают, что многие топонимы из вышеприведенного списка городов Гардарики лишь немного созвучны «русским», а в гораздо большей степени «шведские». Так, корень слова Rostofa (в некоторых сагах Radstofa) – шведское stofa – печь или rad — «совет», и staffr – «жезл, столп»; Surdalar производится от surr – «кислый» и dalr – «долина». При этом Surdalar и Могатаг – непременно упоминаются с суффиксом – аг, означающим множественное число. И т. д. По мнению авторитетного знатока скандинавских саг Е.А. Мельниковой, это лишь «народно-этимологизирующая» тенденция, попытка привязать чуждые скандинавам русские названия к знакомым понятиям. Но, может быть, указанные в сагах города вообще не были русскими? Разберемся по порядку.

Начнем с Holmgardr, который наиболее известен древнескандинавским источникам (более 100 упоминаний) и предстает в них в роли столицы «Гардов»: здесь находится двор конунга и палаты княгини Ингигерд и варягов, нанимающихся на службу к Ярицлейву, церковь Св. Олава, торговая площадь.

Как уже выше отмечалось, «Сага о Хаконе Хаконарсоне» прямо привязывает Holmgardr к Руси, но к какой ее части? Отметим, что Holmgardr поклонниками норманнской теории, начиная с исландца Т. Торфеуса (1636–1719) и вплоть до второй половины XIX в., отождествлялся отнюдь не с Новгородом, а с куда более созвучным отраженному в сагах имени Холмогорами (Архангельская область). Лишь после того, как стараниями историков и археологов выяснилось, что родина Ломоносова никак не тянула на центр русской земли «варяжского периода», скандинавоманы обратились к берегам Волхова.

Показательным примером «подтягивания» источников под концепцию Holmgard-Новгород является, например, трактовка сведений Ал-Идриси (XII в.). В сочинении «Нузхат ал-муштак» этот восточный автор оставил редкий для арабов того времени подробный рассказ о районах, прилегающих к Прибалтике, где есть следующий пассаж: «От города Калури в западном направлении до города Джинт(и)йар семь дней [пути]. Это большой, цветущий город, [расположенный] на высокой горе, на которую невозможно подняться. Его жители укрываются на ней от приходящих по ночам русов. Этот город не подчиняется ни одному правителю».

Так, вот И.Г. Коновалова (с. 142–143) ссылаясь на мнение других норманнистов, считает, что Калури – это Колывань (будущий Ревель-Таллин), а Джинт(и)йар – это искаженное Хулмкар, или Хольмгард, т. е. Новгород, информацию о котором ал-Идриси получил, скорее всего, от купца-скандинава, сообщившего также о политической самостоятельности Новгорода. «Высокая гора» в данном случае – это возвышенный и укрепленный участок города «Славенский холм» или просто «Холм». При этом автора не смущает, что Новгород находится не к западу, а к востоку от эстонского города (арабы, конечно, все перепутали), Словенский холм (высота всего семь метров) нимало не похож на труднодоступную гору, а указание на враждебность русов горожанам никак не вписывается в теорию норманнского происхождения Руси и самого Новгорода. При этом свидетельство о постоянных ночных набегах на Джинтйар скорее говорит о том, что нападавшие – пираты, и сам город находился недалеко от моря. В пользу этого говорит и сам топоним, который удивительным образом напоминает совсем не «Холмгард», а балтийское g(dz)intars – янтарь.

Впрочем, каким образом славянский Новгород стал скандинавским Holmgardr (или наоборот), норманнисты не смогли договориться, выдвинув по меньшей мере 4 противоречащих другу другу версии (см. Джаксон, с. 65).

При этом немало и альтернативных вариантов расположения Holmgardr, например, городок Holmgaard в Дании, в южной части острова Зеландия (том самом, на котором расположен Копенгаген). Тысячу лет назад на эти места многократно совершали набеги и даже их завоевывали на время славяне-вагры, чьи города распологались совсем рядом.

Также интересен в этом плане Хелмно (Кульм) в Северной Польше (необходимо помнить, что в этих краях к названию города часто прибавлялась приставка «гард»: Бялогард, Старгард и т. д.).

Aldeigja (Aldeigjuborg) – идет на втором месте по степени упоминаний (около сорока раз в скальдических стихах и сагах), о ней речь идет при описании событий до середины XI в.

Ее местоположение в «описании земли» скандинавских источников даже более туманно, чем Holmgardr, поскольку про Aldeigja вообще не знает их наиболее «продвинутая» часть – географические трактаты. И в этом его основное отличие от Ладоги, которую те же скандинавы, во всяком случае, в позднее средневековье, определяли точно и называли вполне по-русски Ladga (в том же шведском экземпляре Тявзинского мирного договора 1595 г). А ведь до фантазий Рудбека сотоварищи скандинавские хронисты нигде даже намеком не обозначили, что Ladga раньше звался как-то иначе. Это показалось странным еще ЕФ. Миллеру, иронично отметившему, как Рудбек «умел тотчас сделать» из Ладоги Алдогу, а затем и Аллдейгаборг (Фомин, с. 99).

Корень в топониме Aldegja подозрительно похож на ряд широко распространенных в раннем средневековье германских личных имен. Особенно в этом смысле интересны имена крупных исторических персонажей второй половины X в., императрицы Священной Римской империи Адельгейды (святая католической церкви) и бременско-гамбургско-го епископа, а затем архиепископа Адальдага (Адельгиса, Adelgis). Последний прославился активной миссионерской деятельностью, в том числе, среди славянских племен бассейна нижней Эльбы. Наибольшее любопытство в этой связи вызывает тот факт, что именно он в 968 г. основал епархию в Ольденбурге-Стар(и)граде. Учитывая огромную власть и авторитет этого церковного деятеля как в германских землях, так и в скандинавских (крещенный им датский король Харальд Тормссон считал его своим наставником), нетрудно допустить, что Ольденбург у скандинавов воспринимался по имени его церковного и светского владыки. Т. е. как «город Адельгиса» (Альдегиса?).

Факт, что в сагах путь из Швеции в Holmgardr описывался через Aldeigja совсем не обязательно может быть истолкован в том смысле, что это путь в Новгород через Ладогу. С таким же успехом это может быть путь из того же Holmgaard или другого порта на Балтике через Ольденбург и далее в Швецию (у Адама Бременского, собственно, и описан подобный морской маршрут: Дания – земли вендов – шведская столица Бирка).

Kaenugardr. Атрибутация его как Киева возможна: в пользу этого говорит, например, место из «Саги о крещении» (см. ниже), где в контексте с этим городом упоминается река Непр (Днепр?). Однако сделать это утверждение определенным нельзя из-за отсутствия более четкой привязки топонима к конкретной части реки или ее бассейна. При этом нельзя не отметить, что многие исследователи XIX в отождествляли Kaenugardr и Chun(i)gard в текстах Адама Бременским и Хельмольда и возводили оба топонима к Chuni, гуннам. О том, могли ли гунны быть в среднем Поднепровье и оставить там столь значимый топонимический след, см. ниже.

Pallteskja. Наиболее четкое определение местоположению этого города дает упомянутая «Сага о крещении» (вт. половина XIII в.(?), дошла в составе памятника начала XIV в.). В рассказе об исландце Торвальде, который в 1000 году возвращался из путешествия в Иорсалахейм (Иерусалим) и Миклагард (Константинополь), сага упоминает следующее обстоятельство: «Торвальд умер в Руссии недалеко от Паллтескьи. Там он похоронен в одной горе у церкви Иоанна Крестителя, и зовут его святым. Так говорит Бранд Путешественник: «Я пришел туда, где Торвальду Кодранссону Христос дал упокоение, там он похоронен на высокой горе вверх по течению Дрёвна у церкви Иоанна».

Т.Н. Джаксон считает, что речь в данном случае несомненно идет о Полоцке, который и расположен в «Руссии» и церковь Св. Иоанна там в раннее средневековье присутствовала.

Однако ключевым в смысле географических координат изложенного события здесь, безусловно, является гидроним Древн. Ему исследовательница дает норманнистское объяснение: drofn – «капля воды», «волна, волнующееся море», а в сагах преимущественно это название фиордов (Джаксон, с. 137).

Такое утверждение, на наш взгляд, весьма неубедительно: если уж саги знают Зап. Двину, на которой стоит Полоцк, как Дуну, то какой смысл изобретать для нее еще название, годящееся то ли для моря, то ли для фьорда? Для ее мелкого притока, например, Полоты, это было бы, кстати, еще более странно.

Между тем реки с очень близким к Дрёвн названием существуют и по сей день, и норманны, как и Полоцк, не имеют к ним никакого отношения. Первая кандидатка на эту роль – большая река, известная у немцев как Древенц (польск. Дрвенца), впадающая в Вислу практически в черте современного Торуня. В этом городе, заметьте есть построенный незадолго до записи «Саги о крещении» собор св. Иоанна (Яна). Совпадение? Возможно. Но его реальность усиливает тот факт, что выше по течению Вислы расположены города Плоцк и Пултуск (известны с XI в.), которые по произношению мало отличаются от Pallteskja. Любопытно, что в рассказе прусского хрониста Луки Давида, посвященного примерно тем же временам, что и «Сага о крещении», путь неких ученых странников из Азии в Прибалтику шел именно через Вислу и в том числе через Плоцк. Несмотря на то, что эта легенда и сага повествуют о разных событиях, маршруты, там описанные, вполне могут совпадать, тем более что принципиальная возможность существования средневекового пути с Балтики на юг (ранний вариант «из варяг в греки») через Вислу и Днестр давно признается учеными (Ловм., с. 52–53).

Smaleskia. Соблазн непременно отождествить топоним со Смоленском также быстро проходит при изучении географии и исторической этнографии славян. Например, в Витебской области есть городок Смольск, далее к западу на карте Северной Польши попадаются Smalsk, Smolnik. Не забудем в этой связи и известное в прошлом полабское племя смолинцев (смольнян).

Alaborg. Из содержания наиболее подробно рассказывающей о Alaborg’e «Саги о Хальвдане Эйстейнссоне» можно понять, что этот город находился к северу от Aldeigjuborg’a. Вследствие этого норманнисты (например, А.И. и М.В. Леонтьевы) отождествляют топоним с различными современными местами Приладожья, в особенности Олонцом. Однако о существовании на его месте раннесредневековых крупных поселений, не говоря уже о городах, археологам ничего не известно.

Зато в раннее средневековье был знаменит Alaburg в Дании (ныне Ольберг), находящийся кстати, к северу от Старграда-Ольденбурга (как мы уже видели, Aldeigjuborg’a по версии антинорманнистов) и одного из вышеуказанных альтернативных «Хольмгардов» – местечка Holmgaard. Собственно, и норманнистка Г. Глазырина признает, что Alaborg в других древнескандинавских источниках – это и есть датский город, а причины появления этого этот топонима в Гардарики неясны.

Укрепляет в мысли, что искомый Alaborg находился в Дании или где-то неподалеку другое место из упомянутой саги, где рассказывается о проходившей в море между Alaborg ом и Aldeigjuborg’ом битве, проигравший в которой – Ульвкелль – скрылся на уцелевшем судне «на север в Норег (Норвегию)».

Принимаемое как само собой разумеющееся утверждение, что какие-либо части Дании не могли входить в Гардарики, не является в данном случае бесспорным. Все-таки, Гардарики – понятие, близкое к мифологическому, и саги могли включать в себя самые разнообразные сюжеты, благо, как уже отмечалось, подавляющее большинство саг записывалось через много веков после событий, да еще на острове, считавшемся тогда краем света – в Исландии.

Кракунес – место, у которого состоялась вышеупомянутая морская битва. Топоним со вполне четким скандинавским переводом («Вороний мыс»). Такие Krakunes, Krakenes сейчас есть на побережье Исландии и Норвегии. Почему бы такому же топониму в старину не быть и где-нибудь между Алабургом и Ольденбургом, например, у юго-западного побережья Швеции?

Rostofa – это слово ближе не к Ростову, а к немецким словам Rohstoff, Rohstoffe – товар, добыча. Не нужно большой фантазии, чтобы предположить, что скандинавы переняли в форме Rostofa немецкое название одного из центров балтийской торговли или пиратства. Можно также предположить, что сейчас этот центр называется Росток. Если же брать за основу встречающийся в сагах вариант Radstoffa, то он может быть сопоставлен, например, с поселением Radestow близ польского Старграда.

Балагардссида. В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» это место неподалеку от Альдейгьюборга (точнее, государства, столицей которого был этот город), где однажды потерпел крушение крупный купеческий корабль. Самое близкое созвучие с этим словом имеет Бялогард, «населенный и славный», согласно средневековым хроникам, город на севере Польши. Поскольку второй корень – «сида», side, что в английском, что в скандинавских (например, датском) языках означает «сторона», то вероятно Балагардссида в сагах – не что иное, как полоса балтийского побережья севернее Бялогарда.

Наконец, Могатаг – совсем необязательно Муром. Можно найти немало не менее созвучных топониму названий. Вспомним хотя бы упомянутые выше румынский Мара-муреш и Morimarusa, «мертвый» северный океан кимвров.

Бесспорно русским в списке городов Гардарики оказывается лишь Surdalar, который, несмотря на народно-этимологические искажения названия, все-таки оказывается Суздалем, согласно указаниям «Саги о Хаконе Хаконарсоне» на «конунга в Sursdaulum» Андрее Ярославовича и его брата «конунга Александра (Невского)».

Дальнейший анализ показывает, что в некоторых северных источниках «Русь» и комплекс «Гардарики»-Альдейгьюборг различаются. Скажем, в «Саге об Эгиле одноруком и Асмунде, убийце берсерков» «Хертрюгг… правил к востоку на Руси (i Russia); это – большая и густонаселенная страна, лежащая между Хуналандом и Гардарики». В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» в Альдейгьюборг приходят люди, назвавшиеся купцами «из Руссии», потерпевшими кораблекрушение. Они просят конунга разрешения перезимовать в его стране, что означало их значительную удаленность от родины.

Любопытно, что единственная сага, записанная за пределами Исландии, «Сага о гутах», в описании земель к востоку от Готланда не включает понятия «Гардарики», но зато упоминает Русь: «…население Готланда настолько размножилось, что… (готы) не смогли себя прокормить и поплыли на один остров близ Эстланда, который называется Дагё (о. Хийумаа), и поселились там и построили укрепление, остатки которого видны еще и теперь. Но и там они не могли себя прокормить и поплыли по реке, которая называется Дюна (Западная Двина), а по ней через Русаланд. Они плыли так долго, что приплыли в Гриккланд (Грецию, Византию)».

В данном случае все географические координаты предельно ясны и нет сомнений, что «Русаланд» – это и есть Русь киевско-новгородская. Возможно, на Готланде знали и Гардарики, но та находилась в другой стороне (к югу от острова?) и по этой причине в описание мытарств готов не попала. Кстати, та же сага в другом месте сообщает о бегстве Олафа (будущего святого) к Йерцлафу в «Хулмгард» без ассоциаций этого места с какими-либо странами. Даже норманнисты признают: основания называть Хулмгард Новгородом, а Йерцлафа Ярославом довольно шаткие, поскольку, как известно из жизнеописаний Олафа, он бежал на восток в 1029 г., когда Ярослав давно сидел в Киеве.

Кстати, еще о признаниях норманнистов. Даже самые убежденные в том, что «Гарды», или в позднем варианте Gardariki, есть обозначение Древней Руси, дают немалую пищу для опровержения этого тезиса. В частности, пишет Т.Н. Джаксон, поэзия скальдов и саги рассказывают о пребывании в «Гардах» четырех норвежских конунгов: Олава Трюггвасона, Олава Харальдссона, Магнуса Олавссона и Харальда Сигурдарсона (соответственно в различные отрезки периода с 970-х по 1040-е гг.).

Однако при этом «русские источники…, не называют имен норвежских конунгов, находившихся здесь на службе, и не упоминают воспитывавшихся здесь сыновей конунгов» (Джаксон, с.12).

В скандинавских источниках содержатся сведения о целом ряде династических браков норманнов и владетелей Гардарики – Ингигерд и Ярицлейва (Ярослава Мудрого?); их дочери Елизаветы (Эллисив) и Харальда Сигурдарсона; Вальдемара (Владимира Мономаха?) и Гиты, дочери Харальда Английского; сына Вальдемара Харальда (Мстислава?) и Кристин, дочери Инги Огейнкельссона, шведского конунга. И т. д.

Но ни один из этих якобы русско-скандинавских браков не упоминается в древнерусских источниках (Джаксон, с. 12). Это довольно странно, учитывая, что в других случаях летописцы не преминули сообщать или имя княжеской жены, например, Рогнеды, «взятой» Владимиром Святым в Полоцке или, по крайней мере, ее национальность – так, тот же Владимир имел среди официальных жен «чехиню» и «болгарыню».

Впрочем, некоторые из русско-скандинавских союзов вроде бы подтверждаются по другим западным источникам. Так, Адам Бременский сообщает, что на дочери шведского властителя Олафа Шетконунга Ингрид действительно женился князь из «Руссии» святой Gerzlef. Однако эта «Руссия» у немецкого хрониста (если не брать во внимание невнятные упоминания о какой-то Руси-Острогардии) локализована совсем не там где хотели бы норманнисты – в районе Ладоги, в их трактовке, Альдегьюборга – а по соседству с пруссами-сембами («Деяния гамбургской церкви», кн. IV, сх. 18). Что до Gerzlef, то отождествлению его с Ярославом препятствует хотя бы то, что последний ни во времена Адама Бременского, ни много позднее, не являлся официальным святым.

Кроме Ярицлейфа и Вальдемара, имена большинства перечисленных в сагах правителей «Гардов» неизвестны не только русским именословам, но даже, в широком смысле, славянским. Об этом красноречиво свидетельствует нижеследующая таблица этих правителей, составленная С.В. Глазыриной (в сокращении):

Этот именной ряд не включает в себя еще различных дружинных предводителей «Гардов» (например, Эймунда), а также и встречающихся в том же контексте конунгов Аустрвега и Аустрики, например, Sigtrygg и Hvitserkr Ragnarsson. В подавляющем большинстве, как нетрудно заметить, этот именной ряд типично скандинавский. Таким образом, складывается впечатление, что скальды и записывавшие их сказания монахи описывали под именами Гардов, а также «восточных путей» и соседних королевств некую полумифическую страну или страны, совершенно неведомую «Повести временных лет» и вообще русской летописной традиции.

Русские источники, кстати, молчат и о военных походах норманнов «в Гарды» (т. е. вроде бы на Русь), упомянутых в королевских сагах и хрониках: о набеге ярла Эйрика Хаконарсона на Альдегьюборг (согласно норманнистам – Ладогу) в 997 г. и о походе ярла Свейна Хаконарсона в 1015 г.

Кроме того, даже в благоприятствующих теории Руси-Гардарики источниках такое количество нестыковок, что они скорее бросают на эту теорию большую тень. Скажем, монах Одд сыном Ярицлейва называет некоего Хольти, которого в русских летописях нет. Норманнисты, конечно, не преминули заявить, что «Хольти – это скандинавское имя Всеволода Ярославича, отца Владимира Мономаха» (Джаксон, 1991. С. 159–163), однако верифицировать это утверждение невозможно. Упомянут дядя Олава – состоящий на службе Вальдемара Сигурд (неизвестен нашим летописям), собирающий дань в Эйстланде (если подразумевать под последней Эстонию, то ее подчинение начал Ярослав Мудрый в 1030 г., полвека спустя после описываемых событий). Во время отрочества Олава – середина 970-х – Владимир никак не мог править «с великой славой», т. к. был очень юн (родился самое раннее в 960 г.). Да и «великие подвиги» не менее юного Олава кажутся достойными скорее греческих мифов. Как впрочем, и все саги о подвигах норманнов «на востоке»: например, в сказаниях о Харальде Суровом последнему герою приписывается вершительство чуть ли не всей византийской истории 1030—1040-х гг.: от подавления восстаний болгар до свержения императора Михаила V и войн с арабами.

Другое дело – описание земель, расположенных гораздо ближе к отчизне викингов. Так вполне реальна история того же Олава, когда он в 982 г., девятнадцати или восемнадцати лет отроду, попадает в Вендланд и женится на дочери местного князя Гейре.

Династические связи славянского Поморья со скандинавами, преимущественно датчанами, были очень тесными. Так, например, из западнопоморских князей XII в.: Вартислав I был женат сначала на некоей Хейле, потом на Иде, Богуслав I – на Вальпурге, Казимир II – на Ингардис (датской принцессе), руянский князь Яромар – на Хильдергарде и т. д.

Как уже говорилось, значительная часть топонимии «Гардов» легендарна и уходит в предания весьма седой древности. Так, по Саксону Грамматику, Хольмгардия была областью, которой владел датский король Фрото III еще задолго до новой эры и которую после неудачной войны вынужден был отдать королю руссов Олимеру. Тот же источник под рубежом эр упоминает и Пелтиск – прототип Палтескьи. Таким образом, саги о «Гардарики» имеют примерно такое же отношение к Руси, как былины о Владимире Красное Солнышко – к реальному сыну Святослава (по распространенному мнению, в этих былинах образ Владимир Крестителя смешан с образом его потомка-тезки Мономаха).

И все-таки, более точным, наверное, было бы сравнение этногеографического понятия «Гарда(рики)» с этнотопонимом Эстланд, который с течением времени, расширением знаний германцев о востоке, а возможно и каких-то пока неясных нам этнических миграций, переместился из низовий Вислы на подступы к Финскому заливу. Т. е. «финальное» местопребывание Гарда(рики) отмеченное источниками XIII–XVI вв. в разрезе событий не ранее XIII в. – это, несомненно, Восточная Европа. Но то, что оно было там всегда, а особенно в интересующий нас «варяжский» период образования древнерусского государства, ставится под сомнение или даже опровергается всем вышесказанным. Где именно было ее начальное историческое пребывание?

Как мы уже отмечали, часть ассоциированных с Гардами топонимов относятся, возможно, к Дании (Алабург, Холмгард), часть (Альдегьюборг, Ростофа) – к нынешней Северной Германии, остальная (Балагардссида, Палтескья и опять-таки Холмгард) – к Польше. Это расстановка весьма условна. Палтескья, например, может быть каким-то неизвестным ныне названием города балтов, особенно, если вспомнить близкую этому топониму форму у Саксона Грамматика: Peltisk (ср. лит. pelt is – «горбыль», «укрепление, обшитое горбылем»?) и один контекст с рассказом о городе Rotala (совр. лит. rotala «детская площадка», латыш, «игра», в древности, вероятно, «место языческих игрищ»).

Но это не меняет сути дела: изначальные Гарды «растягиваются» от устья Эльбы до Немана, в крайнем случае – Даугавы. Эта локализация примерно отвечает познаниям скандинавов IX об «ойкумене» Балтийского моря, зафиксированной в рассказе Вульфстана (который, плавал на восток, собственно, по следам скандинавов).

Возможно, именно эта локализация отразилась в источниках, которые использовал цитированный выше перс Касвини, на восток от Варяжского моря поместивший «часть Варягов (Вараиг)», на юг – «равнины Хард», на западе – «земли франков». Не есть ли «равнины Хард» синоним скандинавскому Гардарики?

Со временем «Гарды» постепенно «сдвигаются» на восток (точно так же, как «Эстланд» немецких источников), но и ее прежняя локализация отмирает не сразу, что приводит к смешению географических понятий. Так, трактат «Какие земли лежат в мире» (конец XIII – нач. XIV вв.) повествует что «около Гардарики» находятся народы и регионы, с одной стороны, близкие восточноевропейским: кирьялы (карелы), Вирланд (Эстония), Курлянд, а с другой – от них далекий «Винланд, самый западный перед Данией» (Мельн., Древнескандинавские…, с. 65). Герои «Саги о Хрольве Пешеходе» в поход против захватившего власть в Гардах узурпатора (главный стол которого еще раз отметим, согласно саге, был в Хольмгардаборге – якобы Новгороде) идут через Дюну – Западную Двину. Там располагалось уже, безусловно, не славянское Поморье со Старградом и Бялогардом. Но и никак не Новгород.

 

Спор о словах

Второй «страховочный» элемент норманнизма – лингвистический. Обобщая к тому времени уже богатую полемику между сторонниками различных версий происхождения Руси, академик К.Н. Бестужев-Рюмин в 1870-е гг. писал: «Если варяги были скандинавы, они должны были принести нам свое скандинавское устройство, свои скандинавские верования, их скандинавский язык должен был оставить ясные следы своего владычества в языке Русском» («Русская история…, с 88).

В XIX в. норманнисты были убеждены, что этих следов великое множество, и ведут они, естественно, к скандинавам. Мы уже цитировали Погодина: «Язык свой оставили они во всех распоряжениях (киевских князей – A.B.)» Шведские корни искали – и с торжеством находили – чуть ли не у всех социальных терминов древних Киева и Новгорода, включая князь и боярин. Со временем, а в основном – с развитием языкознания – энтузиазм норманнистов в этом направлении подостыл. Производить слово князь от konungr теперь по меньшей мере спорно, а искать словесный прототип термина боярин где-то в Исландии, пожалуй, не будет и самый «упертый» скандинавофил, знающий, что этот самый термин в раннем средневековье бытовал у сербов, болгар, валахов и других южных народов, со шведами и тем более исландцами никак не знавшимися.

По данным шведского филолога К. Тернквиста, всего в русском языке 115 «норманнских» слов, абсолютное большинство из которых – диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать – очевидные заимствования, из которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это такие слова, как «гридин», «тиун», «ябетник», «брьковск», «пуд». Такие слова, как «наров», «сяга», «шьгла» – употребляются в источниках по одному разу.

«Скандинавских слов (в русском языке – A.B.) мало», – нехотя признает современный историк-норманнист Лев Клейн. Однако тут же добавляет: «Но ими названы самые важные государственные понятия: гридь (воин), витязь (герой), стяг, вервь (община), вира (штраф), кнут, стул (седалище для знатного человека), тиун (приказчик), ябетьник (чиновник), также понятия мореплавания (шнека, якорь) и торговли (ларь, ящик, скот, сельдь)».

На самом деле и такой, укороченный список оказывается весьма ненадежным. Относительно скандинавского происхождения слова вира еще академик Срезневский выразил сомнение, найдя этот термин в его древнерусском значении в средневековых памятниках Хорватии и Далмации. Деликатно оставим в стороне вопрос о «системообразующей» важности термина стул (как и шнека, который встречается, кстати, в основном лишь в локальных говорах). Важно другое – он является родственным слову стол, поскольку стол означает кресло у многих южных и некоторых западных славян (причем, например, у сербов стола означает и место, на котором сидят, и место за которым сидят). Глубинная этимология этих слов, в свою очередь, может завести и к славянскому стойло и к его др. – прусс, аналогу stal, stajla в значении стоять, стоящий, но во всяком случае, не к Скандинавии.

Стяг – аналог сербского и хорватского стег, «знамя», вполне вероятно его родство с русским и украинским диалектным стяг в значении кол, жердь (у Даля – он же, впрочем, приводит предположение, что древнерусский стяг-знамя получил такое название, поскольку служил местом сбора, стягивания воинов).

В свою очередь вервь, – указывал Костомаров, – едва ли может происходить из Скандинавии, когда существует множество доказательств его славянского происхождения: существование глагола вервить, обычай обмеривать земельные владения веревками, «наконец, у других славянских народов, это же слово означает собирательную массу жителей, связанных известными условиями».

По мнению Костомарова, «слово тиун скорее литовское, ибо в литовском языке это слово буквально значит то же, что значило у нас: доверенное лицо от владельца». Что касается остального перечисленного Клейном в списке, то можно сказать следующее.

Гридь, гридень – в Киевской Руси член младшей княжеской дружины. Объяснение норманнистов от древнесев. gred – меч или hird – телохранитель показалось неубедительным еще знаменитому филологу XIX в. Якову Карловичу Гроту. Петербургский академик предложил другую аналогию – с ирландским gird – двор, т. е., по мнению ученого, гридни были чем-то вроде княжеской прислуги, дворни.

Поддерживаем скепсис маститого ученого. Действительно, почему член младшей дружины должен называться по такому элитному оружию, как меч или иметь престижный статус княжеского телохранителя? Однако вместе с тем считаем, что принижение гридня до пусть и княжеской, но дворни не совсем соответствует его воинскому значению у летописца. Достаточно обратиться к литовскому словарю, чтобы получить другое объяснение искомому термину в значении именно младшего, вспомогательного дружинника: grindimas – «разведывать», или «мощение» (т. е. гридень – разведчик или, по необходимости, исполнитель других, необходимых для движения войска функций). Другой вариант: произвести спорное слово от gretynis – «размещение» и приписать гридню обязанности интенданта.

Витязь – производство этого слова от викинг напрямую сомнительно хотя бы потому, что оно есть в лексиконе тех славянских групп, которые отношений с норманнами не имели (чешек, vitez). Но если скандинавский термин и имеет какое-то отношение к нашему витязь, то, несомненно, через посредство балтов, у которых этот же «герой» имеет наиболее близкую к нашей форму vitingas [164]Некоторые литовские исследователи предполагают, что именно это балтийское слово появилось раньше скандинавского, и северяне его заимствовали в виде vikingr, но для нас этот спор о приоритетах не столь уж важен. Важно, что балтийская форма нашей ближе.
.

Между тем есть много данных, которые говорят о том, что скандинавы не пополняли словарный запас других народов, а наоборот, активно заимствовали «системообразующую» лексику, в т. ч. и у славян.

И действительно, шведский и другие скандинавские языки содержат такие ключевые для торговли заимствования, как «lodhia» – лодья (грузовое судно), «torg» – торг, рынок, торговая площадь, «besman» («bisman») – безмен, «tolk» – переводчик, толковин, «pitschaft» – печать и другие) При том, что слово «torg» распространилось по всему скандинавскому северу, вытесняя свой германский аналог markit, то «мы должны признать, – резонно заключал С.Н. Сыромятников, – что люди, приходившие торговать в скандинавские страны и приносившие с собою арабские монеты, были славянами» (Фомин, с. 113–115).

О значении славянских купцов в балтийской торговле, и вместе с тем о том, что они предлагали своим покупателям в первую очередь, дополнительно свидетельствуют слова «соnа» («монета») в старофризском, заимствованное из древнерусского, где «куна» означала «куница, куний мех, деньги», «соболь», которое перешло в немецкое «sabel», «Zobel», а также в скандинавские языки (Фомин, с. 118). В целом, как заключал немецкий ученый И. Херрман, базой для осуществления связей по Балтике стало возникновение в VIII–IX вв. морских торговых путей, проложенных южнобалтийскими славянами.

В общем, количество и «качество» скандинавских заимствований в русском оказывается едва ли больше, чем у слов с другими корнями, например иранскими. Таковые, пишет Е.С. Галкина, имеют слова морда (иран. marda – «голова»), жрать, шамать, степь, сапог, штаны, хата. Иранские истоки имеет и фольклорный Вий (Vayu Авесты), описанный у Н. В. Гоголя.

Нельзя, конечно не упомянуть и о древнерусских топонимах. Как уже говорилось, скандинавские саги плохо знали «язык земли» не то что Руси, но и вообще всего того, что характеризовали понятием «восток». Соответственно, и своих следов в этом языке они практически не оставили. Так плотность топонимов, оригиналы которых правдами и неправдами приписывают норманнам, допустим, в Новгородской области, в 30 раз ниже, чем в Англии, причем нет никаких оснований полагать, что эти спорные названия появились уже в период «призвания варягов», а не значительно позднее, когда действительно установлились торговые связи со Скандинавией.

Причем речь идет, как правило, о небольших населенных пунктах, «не делавших погоды» в истории. Попытки же читать названия древнейших городов Руси по скандинавски: допустим, Изборск как Исбург давно оставлены за смехотворностью. Даже в названии Ладоги, за которое норманнисты особенно долго цеплялись как за норманнское Aldegjuborg, в итоге они же нашли финский корень.

 

«Аргумент лопаты»

Безусловно, почетное место в доказательствах норманнистов занимают находки археологов.

За почти двести лет научных и любительских раскопок в землях, входивших в состав Древней Руси, найдены тысячи предметов, имевших, по мнению ученых, скандинавское происхождение или «скандинавский облик».

Вместе с тем, идентификация археологических находок как «норманнских» и наоборот, весьма спорна. Так, два британских ученых пишут о скандинавских корнях Старой Ладоги на основании обнаруженных там похожих на скандинавские нескольких пар кожаной обуви, расчесок-гребней, которые то ли были привезены, то ли изготовлены на месте и одного кузнечного набора. Что касается ладожских домов, то они не отличались от типов «безусловно финно-угорско-го происхождения», но, дескать, «могут быть и скандинавскими сооружениями» (Франклин…, с. 29–30). Этих находок и догадок маловато для «скандинавского» определения города и даже для этнического определения типа «странствующих ремесленников», которым-де такие вещи принадлежали. Тем более, что, по словам тем же ученых, первые ладожане использовали почему-то не скандинавскую, а франкскую посуду (с оловянными вставками), местные мастерские работали с южнобалтийским янтарем, сбережения хранили в арабских монетах (там же, с. 30–32). Чуть позже, в 780–830 гг. первые ладожские стеклодувы используют опять же диковинную для Скандинавии «средневосточную» технологию (Леб., Эпоха, с. 223).

О полиэтническим характере Ладоги пишет Г.С. Лебедев, который выделяет там славянский, протокарельский, балтийский, скандинавский и даже саамский компоненты (Леб., Эпоха, с. 488).

В свою очередь, A.A. Молчанова отмечает, например, что упомянутые ладожские большие дома с внутренними опорными столбами не имеют аналогов в Скандинавии, а керамика ранней Ладоги полностью соответствует находкам культуры сопок Приильменья, которая характеризуется различиями со шведскими памятниками в погребальном обряде и лишь небольшим количеством скандинавских вещей в этих памятниках.

Как пишет в своем исследовании В.В. Фомин, ряд западных ученых и российских в т. ч. Р.Г. Скрынников на основании массовых находок «норманнских» вещей в Гнездово представили его, как «едва ли не самый крупный в Восточной Европе скандинавский некрополь». В то же время их оппоненты говорят об обманчивости этнической идентификации захоронений только по происхождению найденных там предметов, особенно украшений. Так, в Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными (овальными) скандинавскими фибулами, и в 75 % случаях на могильник приходилось только по одной застежке. Но в скандинавском костюме, подчеркивают специалисты, обязательны две фибулы.

В других случаях (Приладожье, Поволжье) эти же самые скандинавские украшения обнаружены в погребениях с местным ритуалом, а, например, в Киеве их использовали нетипичным для страны происхождения образом (не как застежку, а как подвеску-медальон). Из чего можно сделать предположение, что в Восточную Европу они были привезены торговцами и носили их местные женщины под влиянием скандинавской «моды». Эта «мода» еще раньше захватила некоторые балтийские районы, похоже, освоивших и соответсвующее производство (парные овальные фибулы стали деталью женских костюмов у финнов и ливов), поэтому о скандинавском характере находимых в Гнездово и Верхнем Поволжье женских вещей приходиться говорить довольно условно.

А вот что пишет калининградский археолог о «моде» балтийских мужчин-пруссов: «Захваченные движением викингов, жители Янтарного края мало чем отличаются по внешнему виду от дружинников на широких пространствах Северной и Восточной Европы» (Кулаков, История…, с. 190). По мнению этого автора, один из немногих признаков, по которым можно отличить западнобалтские дружинные захоронения IX–XII вв. от норманнских – «особые культовые отношения к коню».

Действительно, если так выразиться, ранее средневековье в Европе и Передней Азии – период «малой глобализации» производства и торговли. По словам А.Н. Кирпичникова, «славянки носили скандинавские фибулы и салтовские стеклянные лунницы, булгары пользовались русским оружием, арабы употребляли русские шапки». Франкские тяжелые мечи, производимые в кузницах рейнских городов, покупают по всей Европе, а потом пытаются копировать, причем подделывая клейма мастеров, совсем как сейчас подделывают модные бренды. Аналогия с началом XXI в. не случайна.

Археологи будущего, изучая останки культур нынешнего времени, наверняка отметят, что свыше 80 % мирового ширпотреба (одежда, обувь, посуда и т. д.) носят штампы, эмблемы и т. д. относительно небольшого числа известных марок, т. н. брендов, как правило, родом из Европы или США. Но будет большой ошибкой считать эту продукцию сделанной на родине этих брендов. Более внимательные исследователи наверняка обнаружат на указанных вещах явные признаки китайского, реже пакистанского и т. д. производства.

И, в свою очередь, будет большой ошибкой на основании этого делать выводы о том, что Китай занимал подавляющее большинство территории планеты. Просто он стал фабрикой, работающей на потребление всего земного шара.

Скандинавия раннего средневековья, безусловно, не могла похвастаться таким статусом. Но кое в чем – во всяком случае, для Северной и Восточной Европы – и основным поставщиком, и генератором моды в известной степени служила.

Несомненно, наличие в Гнездове большого числа погребений с ладьей казалось бы, подтверждает версию о том, что это место было крупным поселением викингов. Однако дело в том, что эти погребения – парные, причем захоронены эти пары одновременно, т. е. женщина была убита после смерти своего мужа или господина. Как отмечает норманнистка А. Стальсберг, «убийство вдовы и ее похороны с мужем скандинавская история эпохи викингов не знает» (Фомин, с. 389). При этом та же автор обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции» (там же, с. 346). По утверждению Д.А. Авдусина, в данном случае речь может идти о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой (там же, с. 345).

Вместе с тем, вся керамика Гнездовского могильника, в каких бы погребениях она не находилась, исключительно славянская. В отличие от украшений керамика, по словам Д.А. Авдусина, имеет «первостепенное значение для этнических выводов» (с. 349). Ведь доля ввозных горшков и кувшинов везде относительно невелика. Перевозить на дальние расстояние столь тяжелый и хрупкий товар – дело хлопотное, и проще производить керамику на месте.

Для другого крупного, якобы, скандинавского (по определению Т. Арне, И. Брендстеда, Ю.В. Готье) Тимиревского могильника в действительности, как показывают исследования М.В. Фехнер, только 4 % [168]Другие несколько поднимают эту долю норманнских могильников, например, профессор И.В. Дубов, до 5 %, что тоже весьма немного. Дубов оговаривается, впрочем, что, по его мнению, «этот процент вовсе не отражает реального числа бывших здесь скандинавов, для многих из которых пребывание в Тимере было временным» (ВИ, с. 25). Однако приводимые доказательства этого временного пребывания настолько условны (ряд образцов керамики, костяных гребней и т. д., то ли сделанных в Скандинавии, то ли похожих на скандинавские), что мало что меняют в приводимом соотношении.
погребальных комплексов являются скандинавскими (еще 30 % – финские, 43 % – этнически не определены).

Здесь нельзя не вернуться к рассказу о том, что торговые пути на Балтике и в Восточной Европе прокладывали не только и не столько скандинавы. Об этом говорят, наряду с лингвистическими, и нумизматические данные. Согласно им, самые древние клады восточных монет обнаруживаются на южнобалтийском Поморье (VIII в.), заселенном славянскими и славяноязычными народами. Позже подобные клады появляются на о. Готланде (начало IX в.) и лишь только в середине IX в. – в самой Швеции (Фомин, с. 116). Надо заметить, что западная граница массового распространения восточных монет проходит по р. Лабе, т. е. совпадает с границей расселения славян и резко обрывается на рубеже с Саксонией и Тюрингией. «Это обстоятельство, – подчеркивает Б.А. Рыбаков, – естественнее всего связывать с действиями купцов-славян, для которых область славянского языка была областью их деятельности» (там же, с. 117).

Несколько иного мнения, впрочем, В.И. Кулаков: «Самые ранние клады серебряных арабских монет диргемов, которые приходили из Средней Азии через будущую Русь, оседали именно в ареале пруссов. Диргемы были платой восточных купцов за янтарь, который поступал из земли пруссов (нынешняя Калининградская область). И вот все эти ранние (конца VIII – начала IX века) клады и есть свидетельства прохождения торговых путей по территории будущей Руси».

В любом случае, это уже спор вне рамок норманнской теории.

В завершении скандинавской темы нельзя не коснуться вопроса, что представляла собой государственность тех, кого норманнисты считают основателями русского государства.

Культура самих норманнов, в известной степени, была привнесена извне. Не говоря уже о серьезном кельтском влиянии на их искусство раннего, вендельского периода, нельзя не сказать о том, что их правящий слой, jarlar ранних юридических памятников Скандинавии, имеет неместное происхождение. Этот слой – сначала «благородные воины», затем предводители, князья-ярлы – ведет происхождение от легендарных герулов (herules, erilar). Это племя, набеги которого наводили ужас на всю римскую и послеримскую Европу (положивший конец Римской империи Одоакр, согласно одной из версий, был герулом) после разгрома лангобардами в начале VI в., по одним источникам, вынуждено было перебраться в полумифическую Туле, по другим – во вполне реальную Скандинавию. Там они «сконцентрировали в своей среде не только военные навыки и отношения, но и ряд новых ценностей, как духовных, так и материальных: привычку к золоту и умение его обрабатывать, знание магических рун, искусство поэзии, посвященное Одину» (Лебедев, с. 132).

Между тем, эти самые герулы, которых современные норманнисты предпочитают политкорректно именовать «разноплеменной воинской элитой» (там же, с. 131) по версиям некоторых позднесредневековых авторов (например, немец Элиас Шедий – см. Меркулов, с. 100) были славянами. Во всяком случае, сам этноним Herules нескандинавский, и имеет параллель, например, в литовском: gerulis («добрый»). Пусть подобные версии и этимологии нуждаются в очень солидном подкреплении (на фоне германоязычности личных имен герулов особенно), но, тем не менее, само их существование подтверждает шаткость позиций «норманоцентризма».

Теперь, собственно о государстве. Как свидетельствует шведский ученый С. Чернер, «в эпоху викингов, до 1000 г., в Дании, Норвегии и Швеции в действительности не существовало государства в позднесредневековом и современном смысле этого слова. По всей видимости, в это время скандинавский регион представлял собой совокупность многочисленных мелких «ландов», управляемых местными вождями». В частности, в Дании в середине IX в. было, по меньшей мере, четыре «центра влияния»: Еллинг, Хедебю, на острове Зеланд и в ныне шведском Сконе. В Швеции свои короли были в Упсале, Бирке и т. д. Готланд был полностью независим от материковой Швеции до X или даже XI в.

Мало того, пишет Л. Грот в работе «Норманны, которые строили города», скандинавы до XI, а то и до XIII в. не имели опыта строительства городов. Даже шведская торговая столица Бирка (основанная, кстати, не шведами, а купцами-фризами – A.B.) была, по оценкам скандинавских ученых, по сути, поселком, где жило от 500 до 1000 человек. В тех же редких случаях, когда настоящие города на севере все-таки возникали, они имели нескандинавское население (как в Хедебю, куда датчане в IX в. переселили купцов и ремесленников из подчиненных вендских земель).

И позже города в Скандинавии, особенно в Швеции были настолько слабо развиты, что стали объектом легкого «мирного захвата» со стороны южных соседей. Как писала доктор исторических наук A.A. Сванидзе, к XIV в. «патрициат в скандинавских городах…представлял главным образом богатые семьи немецкого происхождения». Ремесленники, торговцы и судовладельцы из ганзейских поселений, буквально оккупировали крупные городские центры Швеции и прибрали власть в муниципалитетах, где зачастую (как в Кальмаре, Висбю и т. д.) даже городские книги велись на немецком языке.

Спрашивается: могли ли скандинавы, у которых не было полноценного государства, ни развитой городской традиции, стать основателями если не полумифической «страны городов», то определенно развитой городской цивилизации на Руси?

 

Братья-славяне или «чужая» Литва?

Но если не норманны пришли с Рюриком, то кто же?

Как уже говорилось, наиболее популярная альтернативная версия, если не с Ломоносова (который все-таки путал со славянами пруссов), то с Венелина точно записывает в варяги-русь западных славян.

В ее пользу также есть немало аргументов. Это уже и перечисленные легенды о призвании Рюрика из славянской Вагрии. Это и находки археологов, показывающих присутствие в новгородских землях западнобалтийских вещей. Это и выводы лингвистов, пытающихся доказать влияние на те же новгородские диалекты славян «из заморья».

Не будем здесь анализировать все эти доказательства – их достаточно много. Многие и так, что называется, до хрипоты оспариваются: скажем, процент поморской керамики в древних слоях Новгорода и Пскова или этническая атрибу-тация т. н. «длинных курганов» в тех же краях.

Однако нельзя не обозначить несколько вопросов, ответов на которых «славянофилы» пока не дали.

Очевидная слабость «западнобалтийской версии» – ее неподтвержденность европейскими хронистами, что называется, близкими событиям на Западной Балтике IX–X вв. во временном и географическом аспектах.

Мы знаем сравнительно поздние (конца XVII – нач. XIX ст.) западные легенды о «славянском» Рюрике. Возможно, в них есть зерно исторической истины. Но его непросто отделить от «рыцарско-романтических» наслоений в духе Мармье и аллюзий с политическими событиями своего времени (сближения России и северогерманских княжеств).

Но что удивительно: молчат о династических связях западных славян с Новгородом немцы Титмар Мерзебургский, Адам Бременский, датчанин Саксон Грамматик, и другие авторы, активно интересовавшиеся славянским миром и вряд ли бы упустившие из виду историю о призвании Рюрика «из заморья», если бы это заморье было в Вагрии. Что особенно любопытно, молчали о ней и претендовавшие на это заморье поляки.

Первый поляк, упоминувший о варягах – Ян Длугош (XV в.). В своих «Хрониках славного королевства Польши» он написал о них в разрезе легенды о призвании в северную Русь Рюрика (Rurek, Rurko) с братьями (Szinyev и Trubor). Согласно большинству исследователей творчества историка, этот его пассаж – не более чем заимствование, причем искаженное, из русских летописей, других источников у этого историка не было. Видимо, и о варягах он знал только именно из этих летописей и не увидел в описании этого племени ничего близкого Польше. Хотя приписывал польское происхождение огромной части славянского мира – от основателей Киева до кашубов, сорбов, древян и жителей «некоторых морских островов» (видимо, Рюгена) – которые-де «говорят на одном – лехитском или польском языке», и с точки зрения своей логики, должен был подчеркнуть и соответствующие корни варягов.

Другой вопрос возникает при сравнении антропонимов древней Руси IX – сер. X вв. с аналогичными списками «Русью» западнобалтийской. См. табл.

Как видим, за исключением Гостомысла (антропонима, известного, впрочем лишь одной из русских летописей – Иоакимовской) и Витслава (Вислава), отдаленно созвучному Вузлеву из списка послов Игоря, с именами исторической Руси ничего общего. Именослов вендов и ободритов более позднего времени, также преимущественно славянский. Очевидно, что степень славянизации верхушки этих западнобалтийских племен (во всяком, случае, племен, окружавших остров Рюген – вильцев, ободритов, гаволян) была гораздо выше, чем Руси восточноевропейской в летописное время доминирования в ней варягов. При этом сторонники славянской теории не могут привести убедительного объяснения, почему Тугумиры и Мистевои там, вдруг стали Рюриками и Аскольдами здесь. Не говоря уже о неславянских «русских» названиях днепровских порогов, и о том, почему послы русского «хакана» в 839 г. оказались-таки «свеонами».

Вторая кандидатура на роль Руси изначальной вместо норманнов – балты. Этой кандидатуры придерживался Н.И. Костомаров, и она соответствует рассказу русских летописей об исходе Рюрика с братьями «из Прусской земли». Она же подкрепляется, как мы видели, анализом древних названий днепровских порогов и некоторых древнерусских терминов. Наконец, балтийское происхождение имеет часть имен в договорах 911-го и 944 г. и, что еще более важно, имен князей.

Это еще не все.

Небезынтересно, что значительная часть наиболее старых российских княжеских и дворянских родов, (включая Романовых, происходящих от Гланда Камбила и Пушкиных – от Ратши) выводят себя из Пруссии. Несмотря на всю условность такой традиции, ее можно считать отражением реального факта происхождения древнерусской элиты. Вряд ли можно считать случайным, что русское «благородное» сословие не начинало свою генеалогию в Скандинавии или на Рюгене.

Выше уже упоминался факт огромного количества балтийских названий рек и озер на Западе и Северо-Западе древнерусских земель. Следует отметить и то, что от этих названий, в свою очередь, было образовано немалое количество топонимов, в том числе известных. Время появления большинства из них не совсем ясны. Это же касается названия киевской крепости, приведенного в трактате «Об управлении империей»: Самбатас. Этот топоним уникален, он не встречается в других источниках – как русских, так и иностранных. Очевидно, что он не мог возникнуть ранее, чем собственно киевские укрепления (т. е., скорее всего, IX в.) и исчез, вероятно, непосредственно после времен императора Константина. Сама скорость его исчезновения говорит, возможно, о смене этнического характера населения.

У слова «Самбатас» пытались изыскать самые разные этнические корни, вплоть до весьма экзотических, но ни один из предложенных вариантов не имел сколько-нибудь удовлетворительного объяснения.

Между тем, ответ достаточно очевиден. Сама киевская крепость «Самбатас» могла принадлежать этносу, доминировавшему, согласно Константину Багрянородному, в По-днепровье и оставившему «русские» названия днепровских порогов. Названия, которые мы только что «дешифровали», как балтийские. Исходя из этого «Самбатас» можно считать производным от имени соответственно, балтийского племени самбов (сембов).

Когда-то подчиненное датскому королю, оно быстро освободилось от опеки викингов, и превратилось в самое могущественное племя Юго-восточной Прибалтики, которое могло, согласно западным хроникам, выставить фантастическое для средневековой Европы количество воинов – 40 тысяч. Логично, что представители этого племени, доминировавшего на своей родине, господствовали и на новом месте, куда пришли по всей видимости, с Аскольдом и Диром.

Сближает Древнюю Русь с балтийскими народами и фольклор. Так, Садко – имя героя новгородских былин – подозрительно похоже на антропонимы Satkus, Sadkunas, встречающиеся в литовских позднесредневековых источниках. Культ ящера в Новгороде совпадает с культом аналогичного существа, живойта, в Литве.

Наконец, за балтов антропология. Как отмечает исследователь С.Л. Санкина, «не подтвердилось сходство антропологических комплексов, характерных для ранних новгородцев и славян балтийского побережья… Западные славяне в целом отличаются от новгородцев более узкими и высокими орбитами и носом. Ранние новгородцы гораздо ближе к балтам (Санкина, с. 98; курсив наш – A.B.). Это пояснение может иметь далеко идущие последствия. Ведь по данным более раннего масштабного исследования Т.Н. Алексеевой, население основных древнерусских городов, антропологически отличаясь от сельских жителей, ближе всего стояло к новгородскому типу (Алексеева Т.Н. Этногенез…, с. 12). Иными словами, имело новгородское… и если глубже – балтское происхождение.

Итак, в споре с Погодиным и сотнями его сторонников победил все-таки Костомаров? И опять-таки сверхсложный расклад фактов периода ранней Руси не дает возможности определенно ответить на этот вопрос. Потому что опять встают другие вопросы. Например, почему, если варяги – это балты, в упомянутых списках «послов» в Византию балтийских имен меньшинство (а в списке 911 г. их и вовсе нет)? Почему, как и у скандинавов, у балтов не осталось никаких воспоминаний о призвании варягов на Русь, если, возможно, они оставили в этом событии значительный след?

Для этого требуется, как минимум, прояснить те загадки, решение которых мы до сих пор откладывали: о происхождении этнонима варяги и имен Рюрика и его братьев.

 

Тень Аттилы и янтарный путь

Версий о происхождении варягов придуманы сотни, если не тысячи.

Строго говоря, некоторые вообще не считают данную тему загадкой, указывая на свидетельства того, что варяг есть не более чем искажение более известного этнонима. Так, рассказ греческой Хроники Георгия Амартола о нападении Руси на Византию в 941 г. где росы это «дромиты» (т. е. кочевники), происходящие «от рода франков», в славянском переводе звучит как «от рода варяжска».

Однако большинство ученых и энтузиастов все-таки принимает существование племени варягов.

Соответственно мнению австрийца Герберштейна, есть немало теорий славянского происхождения этого этнонима – и не только от уже известных нам вагров. Так, ряд историков связывали этот этноним с глаголом «варяти» – приносить клятву. Дескать, при посвящении в дружину древние воины давали обет верности, используя рукавицу, которая звалась соответственно «варега», «варежка».

Тему рукавицы, только не боевой, а ремесленной, подхватил Г.И. Анохин. Он указывает, в частности, на географическое совпадение сгустка специфических гидронимов Приильменья: Веряжа, Верготь и т. д. с местами расположения древних солеварен. Ученый полагает, что новгородские рукавицы из толстой крапивной ткани «варяжи», или «вареги» использовали солевары, которые и прозвались по ним «варягами» (а уже от них, видимо, соседние места и речки). При этом какие-то их коллеги могли обитать и западнее, на славянском Поморье, близ нынешнего Колобжега, где также были известные в средневековье солеварни. Соотвественно последних могли называть в наших летописях не только варягами, но и колбягами.

Еще больше неславянских версий. Как отмечал Ю. Венелин, у кельтов-арвернов, а также в латиноязычных памятниках ранних германских государств слова Wargus, Vargi, Warganei, Warengangi означали «изгнанник» или «чужестранный разбойник» (Антинорманнизм, с. 76). Слова, в общем, действительно созвучны варягам. Но такое созвучие само по себе не объясняет, могли эти лексемы перейти в славянский, тем более, восточнославянский лексикон.

Подчас предлагаются свои варианты весьма далекие от Балтийского региона и морской тематики вообще (например, от алано-осетинского «бараг» – «вооруженный всадник»). Разнообразию этимологии способствует огромное количество созвучий слову варяг, находимых, если не задавать узких смысловых рамок; прусское woragovus – виноград, индийское varah – кабан или vairyaga – понятие индийской же религии, означающее «освобождение от страстей».

При минимуме усилий практически все эти созвучия легко оформляются в полноценные «теории». Так, «кабан» – известный тотемный символ, в т. ч. в Прибалтике, а о том, почему в средневековой Восточной Европе обнаруживаются таинственные связи с Индией и санскритом, пишутся целые научные книги (академиком Трубачевым, например). Виноград был известен в Пруссии как при крестоносцах (из него делали местные вина), так, судя по оригинальной прусской лексеме woragovus, и до них: вспомним в этой связи «виноградную страну» Винланд в Северной Америке. И т. д. В общем, для разгадки одних созвучий мало: нужна система доказательств.

Безусловно, такую систему пытались и пытаются выстроить норманнисты.

Еще в XVIII в. многие западные историки, начиная с Е Байера, искали корень слова «варяг» в скандинавском названии волка vargr, которое, по их мнению, было тотемным символом и названием одного из северных племен. Однако такого племени сыскать в анналах истории не удалось.

Современные норманнисты считают исходной формой этнонима «варяг» древнескандинавское слово vaeringi (мн. ч. vaeringjar), якобы обозначавшее на языке викингов наемную дружину и заимствованное восточными славянами не позднее середины IX в (см. Е.А. Мельникова «Варяги, варанги…, с. 159).

В Константинополе слово vaeringjar, дескать, трансформировалось на местной почве в «варангов» (греч. ßapayyoi), и стало обозначать членов дружины, служивших в раннем средневековье при императоре Византии.

Время возникновения этой дружины не очень ясно. Как считается, «корпус варангов» в качестве императорской гвардии появился и заменил существовавший до того отряд армянских телохранителей где-то в середине – второй половине X в. Но первое надежное упоминание в самих византийских хрониках о варангах содержится лишь под 1034 г., под которым Иоанн Скилица (вт. половина XI – нач. XII вв.) отметил зимовку ßapayyoi в Малой Азии. Об этой дружине повествуют и северные источники.

Так, по сообщению Лаксдельской саги (рассказывающей о событиях XI в.; http://www.arkona.swarog.ru/index42. php-_ftn3#_ftn3): «Когда Болле провёл одну зиму в Дании, он решил отправиться в более отдаленные страны, и не прежде остановился в своем путешествии, нем прибыл в Миклагард; он провел там короткое время, как вступил в общество верингов».

При этом указывается, что варяги на Руси и варанги в Констатинополе представляли собой одно и то же норманнское сообщество. В подтверждение этого предположения, приводят, в частности, Гейдарвига-сагу, согласно которой норманны-веринги служили правителям Гардарики: «Он [Вига-Барди] не оставил своего пути, пока не прибыл в Гардарики, и сделался там наемником, и был там с верингами, и все норманны высоко чтили его и вошли с ним в дружбу».

Сторонники классического норманнизма считают, что появление в Византии «варангов» связано с событиями 980 г., когда, согласно русским летописям, Владимир, отправил из Киева в Византию часть грозивших бунтом наемников-варягов (по этой версии – норманнов)

Между тем, сами северные источники ставят эту версию под сомнение. У нас нет предания, чтоб кто-нибудь из норманнов служил в Миклагарде прежде Болле, сына Болле», – сообщает та же Лаксдельская сага (согласно ей, Болле прибыл в Константинополь не ранее 1020 г. и вступил в уже существующую дружину верингов). Пусть даже по некоторым трактовкам саг это утверждение корректируется: якобы несколько ранее Болле, вскоре после 989 г. (но не 980 г.) в дружину «верингов в Миклагарде» вступил Кольскегг, а затем Гест Торхалльссон и еще пара известных по сагам личностей. Но даже если эта поправка верна, очевидно, что и в начале, и в середине XI ст. северяне в этом подразделении были редким исключением, ничуть не влиявшим на общий этнический характер дружины.

А.Г. Кузьмин вслед за В.Г. Васильевским считает, что норманны и варанги в сагах различаются, например в саге о Вига-Стире отдельно «веринги и норманны». А иногда и противопоставляются, причем в одном эпизоде «северные поэты с видимым удовольствием сообщают о гибели большого числа варангов» (А.Г. Кузьмин. Начало, с. 226). Противопоставление неудивительно: в 1055 г. варанги (вместе с руссами) защищали Отранто от норманнов. И позже (1082 г.) эти самые норманны в лице своего хрониста Готфрида Малатерра не только не заметили в рядах варангов соплеменников, но подчеркнули, что это «англы, которые называются варангами». Под 1122 г. Иоанн Киннам поясняет, что «варанги это Британский народ, издревле служащий императорам греческим», а автор XV в. Кодин отмечает, что в его время «отечественный язык» варангов – английский.

Впрочем, византиец Кедрин со ссылкой на Иоанна Скилицу (вт. половина XI – нач. XII вв.) отметил, что «варанги, по происхождению кельты (Celtoi), служащие по найму у греков» (под кельтами, очевидно, имелись ввиду шотландцы и прочие «коренные» жители Британских островов – A.B.) Наконец, Саксон Грамматик в 1103 г. описывая визит датского короля Эрика I в Константинополь, называет варангов его единоплеменниками. Таким образом, этнический состав варангов постоянно менялся, и скандинавы – точнее датчане – стали заметным элементом среди них лишь в начале XII в.

Итак, дружина варангов возникла в Византии без участия норманнов и, стало быть, не обязана им своим названием. Кому именно – другой вопрос, вариантов ответов на который много. Так, по Фасмеру, varangys некогда означало телохранителя, воина из наемной стражи на латыни. Но главным этноопределяющим признаком, вероятно, может быть основной вид оружия императорских гвардейцев. Ведь византийские источники, например, Никита Хониат (XII в.), постоянно называют варангов «носящими секиры». Но в любом случае, можно ли тогда отождествлять константинопольских варангов с новгородскими варягами, которые появились за сто с лишним лет и за многие сотни верст от первых?

Упоминание Гейдарвига-саги о «верингах» в Гардарики можно считать лишь достаточно условным подтверждением тому, поскольку Гардарики, как мы уже выяснили, понятие географически условное, и срок в три сотни лет, прошедших со времен похождений Вига-Барди до записи преданий о них (в далекой Исландии) эту условность только подчеркнул (вследствие чего В.Г. Васильевский и ряд других ученых авторитов считали, что на самом деле сага повествовала о норманнах-варангах в Византии либо возвращавшихся из Византии на север после отбытия службы в корпусе варангов).

В любом случае, связь между варангами и варягами, во всяком случае, связь этнономическая, представляется довольно натянутой. Варяги русских летописей уже в середине IX в. – мощный, воинственный народ с государственными задатками. И, кстати, ни в летописях, ни по данным археологии русская дружинная элита не отличалась особой любовью к секирам, которая так ярко характеризует византийских варангов.

Но если нет связи между наименованием византийских охранников и этнонимом варяги, то может быть, есть связь между этим этнонимом и пресловутым северным vaeringi?

Ее неоднократно пытались установить. Наиболее конкретным доказательством норманской версии кажется существование гидронимической пары на севере Норвегии: норв. Varangerfjord, он же саамс. Варьяг-вуода. Ясно же, – говорят ученые авторитеты, – древние новгородцы, добравшись до здешних мест, перевели «Варангер» привычным им словом «варяг», которое, в свою очередь, заимствовали саамы.

Однако даже упертые норманнисты, которые любят указывать на этот название как доказательство существования в Скандинавии племени или дружины Varang-варягов не понимают, почему такое название обнаружилось на полуострове только в одном месте, причем наиболее удаленном от реконстрируемой норманнистами отчизны этих варягов в Средней Швеции. При этом появилось явно позже периода варягов (реальных или мнимых) – ни первооткрыватель здешних мест норвежец Оттер, ни его ближайшие последователи не упоминают здесь ни каких Varang, ни связанных с ними названий.

На деле же Varangerfjord не имеет никакого отношения к «варягам», также как и допустим, река Варенга Яха в нынешнем Ямало-Ненецком АО, или Вареньга под Холмогорами. Все это лишь созвучия с этнонимом на сугубо уральской лингвистической почве. Скажем, фьорд обязан именем примыкающему к нему полуострову Varanger. А этот топоним, в свою очередь – искаженное местное саамское название Варьяг Нярк («нярк» – это мыс, выступ). Именно так, а не наоборот, поскольку названия мыса и залива образуют единый лингвистический комплекс с именем впадающей в Варьяг-вуода реки Воръемы. А это уж точно саамский гидроним.

Достаточно заглянуть в краеведческую литературу (для примера, в книгу A.A. Минкина «Топонимы Мурмана») и обнаружить не только массу схожих местных названий и логичное объяснение их происхождения: например, «варрь» – «гора» или «воарье» – «север». «Северная» – как нельзя лучше подходит и для Варьяг-вуода с рекой Ворьемой («северной»?) и Варьяг Нярка, рядом с которым расположен самый северный мыс континентальной Европы Нордкин.

Тем не менее, нельзя не признать что лингвистическая пара варяг-варанг, похоже, действительно существовала. О ней можно судить по мусульманским источникам. Так, ал-Бируни еще в первой половине XI в. упомянул, что на севере, близ земли славян, существует залив, называемый по имени одного из проживающих там народов морем Варанк. Современник ученого перса Шамс-ад-дин Димешки добавлял любопытную этнографическую подробность: «Здесь есть большой залив, который называется морем варенгов. А варенги суть непонятно говорящий народ… Они славяне славян».

В свою очередь, у персидского географа XIV в. Касвини указанный этноним приобретает другую огласовку. В частности, ученый описал «Галатское», или Варяжское (Вара-иг) море, на восток от которого помещались «земли Блид, Бдрия, Буде и часть Вараиг». Эти описания примерно соответствуют ПВА, согласно которой владения варягов тянулись с востока через все Балтийское море вплоть до земли англов в Ютландии или даже в Англии.

Т.е., где-то на берегах Балтики жил народ, который назывался то варенгами, то вараиг, варягами. В этой связи нельзя не обратить внимание на существование в море близ Средней Швеции островка Väringö. Итак, все-таки этот народ скандинавы?

Опять-таки не будем спешить. Во-первых, фонетический переход «варяг-варенг» сам по себе не говорит о чьем-либо «скандинавстве». И кстати, этот переход мог совершиться именно в таком направлении, а не наоборот. Дополнительное «н» могло появиться под влиянием немецкого языка (именно так балтийское местечко Нерийя стала Нерингой) или литовского с его суффиксом – ingas – аналога слав. истый [179]Ср. также лит. jungas – слав. иго.
. Наконец, польский язык дает нам прекрасный пример т. н. назализации (приобретения носового звучания), поскольку в нем славянское название паннонской страны Угрия, Wogria стало Węgry, где «е» «с носом» повлияло на литовское Vengras и русское Венгрия с уже полноценным «ен». И, соответственно, существование местечка Waręgowice (т. е. Варенговице) в Северной Польше лишний раз показывает, что дополнительное «н» у слова «варяг» могло появиться первоначально именно на западнославянской почве.

Во-вторых, единственное четкое этническое определение данного народа – славяне славян – никак не подходит к норманнам. Строго говоря, в скандинавских краях, пожалуй, только один этноним созвучен варингам (и то относительно) – это самоназвание жителей Фарерских островов feroyingur, – аг. Очевидно, что от Фарер до Балтики далековато, чтобы решать в этом ключе проблему происхождения варягов. Что касается vaeringjar, то этот термин не этнический и производить от него имя народа можно не с большим основанием, чем от других слов с корнями, близкими к паре варинг-веринг. А их много. Так, как мы видели, по Фасмеру, на латыни varangys некогда означало телохранителя. Французское varangue означает веранду, литовское varingas – «содержащий медь», а одна из героинь древнеиндийского эпоса носит имя Варанги. И разве хуже скандинавской, например, этимология верингов от западнославянского (древанского; ftn4warang) – меч?

Янтарное ожерелье из Трусо

Поэтому ориентироваться только на созвучия бессмысленно. Нужны дополнительные определяющие признаки, например, поиск этнонима «веринг» в исторических источниках.

Их вроде бы находили. Например, секретарь археологического общества Лондона Томас У. Шор был убежден, что эти поиски неизбежно приведут к славянам-варинам (жившим по реке Варнов недалеко от ободритов). Дескать, воины этого племени волей-неволей вынуждены были принимать участие в морских набегах соседей– англов, а потом и данов. Именно у англов, согласно их обычаю придавать этносам дополнительный формант – ingas варины получили имя Warings. Уже потом, когда эти Warings вместе с англами, шотландцами и др. попали в константинопольскую гвардию, то дали и имя этому подразделению – в чуть искаженном виде варангов (см. Shore, pp. 4–5, 36, 47).

По этим же славянам, «точечно» обосновавшимся в Англии, получили названия гидро– и топонимы Varingvic, Waringford и Weringehorda, а во Фризии – Wieringasata, в этих же местах появились личные имена Waring, Warenga, Wiering.

Этнонимия еще более запутывается: варяги, варанги, веринги, наконец, вэринги. И география тоже: если не Константинополь, то Балтийское море или даже Северное.

Впрочем, о географической локализации варягов есть более четкие сведения.

Во всяком случае, Касвини, по крайней мере часть их определенно располагает к востоку от этого моря. Нельзя не обратить внимание на летописное сообщение о варягах, в 1201 г. пришедших в Новгород «горою», т. е. сушей, – явно не с островов и явно не с удаленных берегов Балтики. В некоторых редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» в 1380 г. литовский Великий князь, чтобы идти на помощь Мамаю, «совокупи литвы много и варяг, и жемоти» (Фомин, с. 370). То есть, неведомый народ упоминается в одном этно-, а возможно и географическом контексте с «Литвой» и «Жемайтией». Возможно (хотя есть и другие этимологии), именно следы этих варягов остались в названиях залива Верга в Эстонии, местечка Варгенава у основания Куршской косы, находившейся в раннем средневековье чуть в глубине территории Пруссии области Варгия и топонима Варежин в Литве.

Загадочное определение Шамс-ад-дин Димешки: варенги – «славяне славян», очевидно, означает, что ученый мусульманин воспроизвел услышанное им или взятое из другого трактата наименование племени, которое воспроизводилось как «сакалиба», но при этом принадлежало к большому роду, также известному на Востоке как «сакалиба». Учитывая пассаж о «непонятно говорящем народе» (о славянах, которых на Востоке хорошо знали, такое вряд ли бы написали) это, наверное, не новгородские словене или польские словинцы. Предположим, что это одно из главных тогда балтийских племен (для восточных авторов вряд ли отличимых от славян) – скаловы, в земле которых, как мы помним, было немало топо– и гидронимов с корнем – рус.

Если же дословно интерпретировать текст ПВА, о варягах, сидящих к востоку до неопределенного «предела Симова» и на западе до «земли Агняньски и Волошски» (но не до свеев и урман-норвежцев, которых летописец тоже упоминает) то следы неведомого племени необходимо искать на востоке, юго-востоке и/или еще и на островах Балтики.

Кто же обитал в указанных местах в IX в.: скандинавы, славяне, или может быть, кельты?

Скандинавский след в Восточной и особенно Юго-восточной Прибалтике весьма отчетлив. Еще в начале новой эры, как упоминалось, регион подвергся мощной экспансии северных племен – готов, герулов, ругов и др. При этом даже после ухода большей части пришельцев дальше на юг, в регионе оставалось значительное северогерманское население, о чем свидетельствуют данные археологии и топонимики. Новая волна скандинавов выплеснулась на эту часть Прибалтики в VIII–IX вв., когда туда устремились дружины викингов.

Некоторые саги упоминают и, якобы, имевшие место во время этих «славных походов» завоевания викингов. Снорри Стурлусон передает предание о том, что живший во второй половине VII в. Ивар Широкие Объятья также «завладел… всем Аустррики» (Королевские саги 1. С. 51, 55). Тот же хроникер, воспроизводит и речь, сказанную на тинге 1018 г. в Упсале знатным шведом Торгниром, который говорил: «Мой дед по отцу помнил Эйрика Эмундарсона, конунга Упсалы, и говорил о нем, что пока он мог, он каждое лето предпринимал поход из своей страны и ходил в различные страны, и покорил Финнланд и Кирьялаланд, Эйстланд и Курланд и много [земель] в Аустрлёнд. И можно видеть те земляные укрепления и другие великие постройки, которые он возвел…» (Королевские саги 2. С. 61–62, 73).

В этих рассказах много преувеличений или позднейших искажений. Скандинавская экспансия в регион была гораздо менее активной, чем в Западную Европу. Археологи не нашли, во всяком случае, в Финляндии, Карелии и Эстонии никаких следов «великих построек», а языковеды – лингвистических и др. следов массированного присутствия норманнов на столь обширных территориях. Молчат о подобных завоеваниях – фактически, в масштабах всей Балтики – и западноевропейские хронисты, в т. ч. упомянутый Адам Бременский, указавший, что скандинавам окраинные районы Балтики незнакомы.

Даже убежденные норманнисты признают лишь возможные «островки» скандинавского расселения в современных Эстонии и большей части Латвии и факт периодического наложения дани на окрестное население, которые, однако, нельзя рассматривать «как их включение в состав древнешведского государства, ибо в середине IX в. его не существовало (Т.Н. Джаксон).

Дальше к юго-западу скандинавское присутствие было несколько более заметным. Немецкие хроники, а также английский путешественник Вульфстан упоминают о нескольких городах, основанных викингами в землях куршей и эстиев: Зеебург, Апулия, Трусо и т. д. Некоторые из них, а также неизвестные средневековым авторам, в настоящее время раскопаны.

В частности, город на месте нынешнего Гробина близ Лиепаи (Латвия) при реке Аланде когда-то по значимости мало уступал крупнейшим центрам Балтики – Хедебю и Бирке. Расположенные рядом обширные кладбища VIII–IX вв. содержат захоронения как воинов – выходцев из Центральной Швеции (с оружием, сверху насыпан курган), так и торговцев-выходцев с Готланда. Возможно, это тот самый город, который немецкие источники называли Себургом (Зеебургом), опорным пунктом скандинавов в борьбе с куршами.

В 40 километрах к юго-востоку, на северо-западе Литвы на реке Барте, близ нынешнего поселка Скуодас, располагался другой крупный город – Апуоле (Апулия), при раскопках которого найдены захоронения живших там скандинавов, преимущественно готландцев. Кроме того, у остатков крепостных стен обнаружено множество наконечников стрел, возможно, выпущеных шведским войском, которое по «Саге об Олаве», пыталось выбить из города засевших там куршей.

Примерно в 150 километрах на юг по побережью в IX–X вв. находился Кауп-Вискаутен, скандинавский военно-торговый центр, получавший свою долю прибыли с товаров, доставлявшихся в эту часть Балтики из Причерноморья. Еще дальше по побережью, к югу от современного польского города Эльблонг, помещался основанный на рубеже VII–VIII веков город, который мореплаватель Вульфстан назвал Трусо. Население этого центра было многонациональным: пруссы, готландцы, занимавшиеся торговлей и западные славяне-гончары, причем это население активно смешивалось (много женщин с Готланда, например, выходило замуж за балтов). В конце IX века Трусо уничтожается набегами викингов.

Многочисленные поселения скандинавов на рубеже VIII–IX вв. возникли и в землях поморских славян: близ Свелюбья, у нынешнего Менцлина в устье реке Пене, в Ральсвике на острове Рюген, в низовье реки Варнов и близ Старграда-Ольденбурга. Рассказ о колонии норманнов в земле вендов (предположительно, в Волине) содержит «Сага о Иомсвикингах».

Таким образом, зерно истины в историях саг о походах на восток есть, и она отражена в ряде ученых исследований. В конце VIII в. Скандинавия, это «горнило народов» древности, переживает новый всплеск эмиграции населения, как военной, так и мирной. Как считал А.Н. Гумилев, имел место очередной «пассионарный толчок». По утверждению Э. Нюллена, причина была, скорее всего, прозаичнее: демографический рост, «который под воздействием благоприятных экологических факторов, может быть, улучшения климата, около 800 г. достиг значительных размеров». Оборотной стороной этого роста, считает ученый, стали возникшие экономические трудности, вынуждавшие к переселению в другие страны.

Однако этническая история Прибалтики в указанное время отнюдь не ограничивалась «скандинавским фактором». На протяжении длительного периода после V в. н. э., когда в основной части Европы Великое переселение народов уже закончилось, этот регион продолжал переживать самые разнообразные миграционные процессы. На мощный приток населения в Прибалтику с юга указывали еще средневековые авторы. Адам Бременский (XI в.) упоминает на восточном берегу Балтики рядом с тюрками (Turci) и русами (Ruzzos) алан, «которые сами себя называли Wizzi». Прусский летописец епископ Христиан и комментатор его хроники Лука Давид писали о южно-балтийских роксоланах как соседях и врагах пруссов, причем, добавляли авторы «почитают этих роксолан не за готов, а за руссов (Reussen)». Ломоносов в своей «Древней российской истории» пересказывает прусского этнографа М. Претория (Pratorius): «Алане были смешаны с курляндцами… А как сей народ на помянутом месте размножился, произошли великие споры. Для прекращения оных выбран королем Видевит, или Вейдеву-тизалан». (см. Галкина Е.С.).

Отзвуки этих миграций, вероятно, присутствуют и у Саксона Грамматика, который описал войны датчан с «хуннами», выступавших союзниками «рутенов».

Антропологи тоже говорили о возможности подобных миграций на север. Так, академик H.H. Чебоксаров считал, что «часть населения Восточной Прибалтики до сих пор сохранила причерноморский облик». Суммируя указанные данные, А.Г. Кузьмин писал, что речь, по-видимому, идет о миграциях IX в., когда часть алан, носителей салтовской культуры Подонья, мигрировала после разгрома этой культуры кочевниками на север, к берегам Балтики. Он считал, что основной центр этих мигрантов располагался на острове Эзель (Сааремаа) и именно он был тем самым «островом русов», о котором так часто писали восточные авторы и который саги знали как «Холмгард».

О присутствии на Балтике в раннем средневековье этнических импульсов с юга говорят работы археологов, особенно калининградца В.И. Кулакова. По его словам, «непосредственной прелюдией» к процессам интенсивных межэтнических контактов в регионе «стали заключительные аккорды гуннских войн. Они заметно резонировали на берегах Балтики, куда мощной волной хлынули отряды былых соратников Аттилы, потерпев в 451–455 годах поражение в битве на реке Недао».

Еще Вульфстан в IX в. отмечал сохранение на «эстском» берегу, т. е. восточнее Вислы «гуннских» обычаев (употребление знатью кобыльего молока, устроение конных скачек после поминального обряда и т. д.). Позднейшие исследования подтверждили эти наблюдения. Археологи находят в Пруссии множество свидетельств «степного» влияния: это и распространение псалий с зооморфными навершиями, это и пышные шаровары со складками в духе прусской и аварской традиций костюма рубежа VII–VIII вв., представленным на «Кольце из Штробьенен» (Кулаков В.И. История…, с. 133). Преимущественно, это влияние шло не непосредственно из Причерноморья, а из района среднего и нижнего Подунавья, бывших в VI–VIII вв. центром мощного Аварского каганата.

Аттила, с фрески Э. Делакруа

В свою очередь, контакты славян, балтов и скандинавов не были игрой в одни ворота в смысле набегов и инфильтрации северян в верхушку родовых коллективов и «протокоролевств» от Поморья до Эстонии. Шла и обратная тенденция, собственно, начавшаяся еще в эпоху господства готов на Балтике: по подсчетам литовских историков, многие из легендарных королей готов, герулов и других германцев, известных по Иордану и другим источникам, носят имена скорее балтские, нежели германские. Это может быть сильное преувеличение, но во всяком случае имя Galind (от одноименного балтского этнонима) было широко распространено у вестготов – даже столетия спустя после ухода из Прибалтики (см. Балто-славянские…, с. 133).

Аварские мотивы в балтийском искусстве.

Кольцо из Штробьенен (Пруссия, VIII в.)

При этом на островах Борнхольм и Готланд происходила, как выразился В.И. Кулаков (с. 137), «этническая диффузия» скандинавов и населения Пруссии. В частности, на островах Западной и Центральной Балтики жители в V–VI вв. «активно перенимают прусские обычаи (захоронение коня, структура и детали женского убора….», западнобалтские арбатолевидные фибулы и поясные накладки с прорезным геометрическим орнаментом показывают «многонациональный состав островитян» (Кулаков, с. 131). Это влияние существовало вплоть до XI в., когда в рисунках на надгробиях Готланда обильно изображались такие детали одежды умерших, как например, вышеуказанные «прусско-аварские» шаровары со складками.

По-видимому, аналогичные этнические импульсы достигали и отдаленных уголков славянского Поморья. «Возможно, – пишет в своей диссертации историк A.A. Молчанова, – традиция использования каменных сооружений, получившая к IX в. широкое распространение на (славянском – A.B.) побережье Балтики, в какой-то мере связана с балтами. Косвенно на это указывают данные топонимики. Многие топонимы острова Рюген и прилегающих территорий, с которых началось распространения «каменной традиции» в западнославянских землях, – балтского происхождения, и указывает на присутствие в это время балтского населения». В.Н. Топоров указывает: «Сам факт нахождения прусской топонимики (и антропонимики) к западу от Вислы теперь уже не вызывает сомнения… балтийский элемент (или точнее, «балтообразный») представлен и на существенно более западных территориях южного побережья Балтийского моря до Шлезвига и Голштинии» (БСИсс-я). Среди этих топо– и гидронимов, в частности, такие известные, как Гданьск, Моттлау, Пирсна, Парсента и т. д.

Славяне тоже не были пассивной стороной в этом процессе «этнической диффузии». Мы уже упоминали о присутствии значительной доли славянских находок в шведской Бирке. В свою очередь, датский археолог И. Ульриксен пишет о наличии десятков славянских топонимов в юго-восточной, островной части Дании, и о присутствии славянской керамики X–XII вв. во многих частях этой страны, что предполагает там «массовое присутствие славян» (Across…, р. 240–241).

С другой стороны, мы знаем, что западнославянские имена активно проникают в балтскую среду (напр., в прусском списке Р. Траутманна: Boguslaus, Miroslaw,Wocizlaw и т. д.). Западные балты-гончары подражают славянской по происхождению фельдбергской, а затем фрезендорфской керамике. Наконец, нельзя не отметить скреплявшие разные народы Балтики династические связи: из саг мы знаем о браках знатных скандинавов с вендами. Так, согласно «Саге о Иомсвикингах» три дочери правившего в конце X в. князя Бурицлейфа (Бурислава?) оказались замужем за норманнами: Астрида за Сигвальдом, Гуннильда – за Свеном, Яра – за Олафом, будущим королем Норвегии. Такие же связи, вероятно, возникали и между славянами и балтами: так 28-й, согласно генеалогии мекленбургских историков Латома и Хемница, князь вендов и ободритов Витслав (или Вильцан, правил в 790-е гг.), «женился на дочери князя Руси и Литвы». И сын от этого брака, Годлейб (или Гутслав) стал отцом Рерика, в котором видится Рюрик Новгородский.

Эти факты, в т. ч. архелогические, заставляют по-новому взглянуть и на самый, пожалуй, сильный аргумент норманнизма, связанный с вышеупомянутыми послами «русов», перенаправленными византийским императором к Людовику Благочестивому в 839 г. Как сообщают Вертинские анналы, «очень тщательно исследовав причину их прихода, император узнал, что они (послы – A.B.) из народа свеонов [gentis esse Sueonorum]. Хотя ряд историков пытался и пытается истолковать Sueonorum в самых разных этнических ключах, у нас нет оснований не доверять франкскому владыке.

За два года до описываемых событий его владения подверглись нашествию этих самых северян и, вероятно, Людовик знал их достаточно хорошо. При этом был настолько обеспокоен подозрениями, что послы в действительности скорее разведчики нового набега, что приказал «удерживать их у себя до тех пор, пока смог бы это истинно открыть». Вместе с тем сам факт, что понадобилось тщательное расследование для изобличения русов как «свеонов», показывает, что это были не совсем «шведы».

Это предположение подкрепляется тем, что, согласно источникам, на которые ссылается Адам Бременский, свеонами (как и данами) в его время считались те, кто населял северное побережье Балтики и «все прилегающие к нему острова» (IV, с. 116, 12) вплоть до находившегося где-то у Финского залива Края женщин (там же, 14). Что считать этими северными островами – вопрос непростой: однозначно Готланд, Эланд и Борнхольм, и, вероятно, другие территории, в действительности – части материка. Сам Адам в цитированном отрывке указывает, например, на находившийся под властью свеонов «остров» Курланд (Курляндию) и располагавшийся «вблизи Края женщин, немного выше города свеонов Бирки» «остров» Эстланд (Эстония) (там же, с. 16, 17). Кстати, Самбию многие средневековые авторы также не считали частью материка.

Таким образом, получается, «свеонами» в представлении хронистов могли быть жители не только Скандинавии, но и островов Балтики, и даже его противоположного от Швеции берега. В этническом плане – с учетом данных археологии, это и скандинавы и пруссы (точнее, население позднейшей Пруссии), которые активно заселяли Готланд и Борнхольм – коренные области этих самых «свеонов», а может быть, эсты и кто-то еще.

Тогорвый путь Самбия – Вирумаа, по В.И. Кулакову

Да, скажет читатель, довольно занятная этническая мешанина, но причем здесь происхождение варягов?

В этой связи еще раз откроем работы археологов. Они показывают, что эта полумирная-полувоенная этническая диффузия причудливым образом сопровождала и дополняла картину взаимных завоеваний и набегов скандинавов, славян, балтов (особенно куршей, этих «викингов Балтики»), финнско-саамских племен и прочих обитателей региона. И естественно, была неотделима от торговли. Большой фактический материал по этой теме собрал упомянутый исследователь В.И. Кулаков.

По его утверждению, в частности, племена Юго-Восточной Балтики в начале новой эры установили два основных торговых маршрута.

Инициаторами одного из них были германцы – как осевшие со II в. н. э. на Самбии, так и продвинувшиеся далее на юг готы и гепиды. Помимо торговли янтарем на запад (через Борнхольм), они освоили новый путь, с Янтарного берега по рекам Висле, Западному Бугу и Днепру к торговым городам Крыма и Боспора. Это, по утверждению В.И. Кулакова, был прообраз пути «из варяг в греки». Здесь основным объектом торговли, и возможно, эквивалентом нормы стоимости (квазиденьги), также выступало «золото Балтики» – янтарь.

По другому маршруту сбывалась продукция бронзолитейных мастерских Пруссии. Сначала он завершался в нижнем течении реки Даугавы, а в последующем продолжился по рекам на северо-восток, вплоть до восточного берега Чудского озера и северного побережья Эстонии («путь Самбия – Вирумаа»).

Со второй половины V века его истоки контролировала возникшая на Самбии и на берегу Вислинского залива полиэтничная дружина видивариев. Следы обменных контактов на всем «пути Самбия – Вирумаа» – находки нескольких категорий однотипных изделий, характеризующих интернациональную «дружинную моду»: фибулы с кольцевой гарнитурой или со звёздчатой ножкой арбалетовидные «звериноголовые» фибулы, серебряные гривны с заходящими концами, которые изготавливались в разных концах Юго-восточной Прибалтики, хотя зачастую (особенно для гривен) прототипом является скандинавский тип украшений. По-видимому, они были символом власти. Аналогичную функцию выполняли у пруссов в погребениях вождей гладкие и тордированные гривны и браслеты из драгоценных металлов, генетически связанные с аналогичными по виду и социальному смыслу артефактами гуннского круга древностей и кочевников VI–VII веков.

Скопления подобных находок четко расположены через равные расстояния (50–60 км) участков речного пути. По предположению В.И. Кулакова, в этих точках располагались группы разноэтнических дружин, контролировавших балтийский речной путь и обеспечивавших его бесперебойную деятельность (организация локальных торжищ и мест ночлега, снабжение купцов провиантом и починка ладей), а также безопасность купеческих караванов. С последних, естественно, взималась дань.

По некоторым отдельным находкам серебряных гривен, вероятных знаков вождей дружин, вдоль побережья юго-восточной Балтии, предполагается и существование также морского пути, который охранялся вождями нескольких воинских отрядов, распределившихся через промежутки в дневной переход парусной ладьи для обеспечения стоянок торговых судов или противодействия морским разбойникам.

Судя по поздним находкам (свитых из бронзовых дротов спиральных гривен), значительная часть этого торгового пути, между Самбией и островом Сааремаа, функционировала до XIII – начала XIV вв.

Однако историю и географию балтийского торгового пути В.И. Кулаков на этом не заканчивает. По его мнению, находки в древностях верхнего и среднего Поволжья VII–VIII веков янтарных изделий и гривен, прототипы которых имеют балтское происхождение, свидетельствуют о том, что этот торговый маршрут мог быть продолжен через Неву и Ладожское озеро и далее на юго-восток. Только везли по нему уже не самбийскую бронзу, а основной товар Балтики – янтарь. Более того, именно выходцы из Самбии (в представлении В.И. Кулакова – балты) и проложили уже классический путь «из варяг в греки». Собственно Русь, по мнению археолога, возникла первоначально как сеть укрепленных пунктов и факторий – гарант стабильности на этом пути. Потом этот гарант превращается в государство, поскольку торговцы и воины поняли, что кроме торговых операций можно заниматься и сбором дани с местного восточнославянского населения.

В этническом характере этой изначальной Руси В.И. Кулаков не сомневается: «начало этому (протогосударству Русь – A.B.) положили прусские (балтские) купцы». В частности, следами пребывания балтов на северо-востоке являются раскопанные в 1940 году девять погребений в Старой Ладоге, которые по деталям погребального обряда (остатки проведенного на стороне трупосожжения, рассеянные в могиле среди обожжённой земли) и по инвентарю (керамика и украшения) находят достаточно убедительные аналогии в прусских древностях конца VII века.

В дальнейшем этнический характер этой «военно-торговой корпорации Русь» расширился: «Потом подключились западные славяне и скандинавы с Готланда (ныне – Южная Швеция), а потом все больше и больше скандинавов – датчан и норвежцев – стали в этом участвовать», – так описывал свое видение этого процесса Кулаков в интервью изданию «Известия науки» в 2003 г.

Таким образом, калининградский археолог в целом подтверждает гипотезу петербургского профессора Костомарова: варяги и русь изначально были балтами. Однако, как мы видели, при всей убедительности балтийская гипотеза содержит ряд существенных изъянов.

В данном случае В.И. Кулаков своим фактическим материалом дает основания увидеть в этой поддерживаемой им гипотезе еще одну нестыковку. В своих трудах он доказывает, что у истоков указанного торгового маршрута стояла обосновавшаяся на Самбии и в низовьях Вислы, полиэтничная дружина, которую Иордан называл видивариями. В свою очередь, ее основу оставили воины разноязычных племен, участвовавшие в междоусобной войне, разразившейся на среднем Дунае после распада гуннской державы Аттилы. По Кулакову, эта дружинная полиэтничная организация просуществовала на Балтике минимум до VIII в. включительно.

Спрашивается: на каком, собственно, языке могли общаться члены этой полиэтничной дружины? Вытекающий из трудов археолога ответ, что этим языком был один из германских, а затем балтско-прусский, представляется весьма спорным. Инфильтрация балтов к западу от Немана была процессом долгим, о чем свидетельствует длительное отсутствие в источниках названий балтских племен. В частности, этноним пруссы («прецун») впервые появляется в письменных источниках только в IX в., в Мюнхенском кодексе «Nomina diversarum provinciarum et urbium». Представить, что балтско-прусский язык, по крайней мере, на начальном этапе мог объединить пришедших с юга разноплеменных гуннов, германцев, авар, а возможно, «роксалан» Претория, славян и т. д. – сложно. Что немаловажно, проблематичны в балтском свете поиски ответа на вопрос, который мы отложили в предыдущей главе: об именах трех летописных братьев, призванных на Русь в 862 г.

Если отбросить мнение части историков, утверждающих, что вся история о трех братьях, основателях государства – не более чем легенда, абсолютно идентичная сказаниям, бытовавшим в разных уголках Европы и поиск в ней реальной основы беспреспективен, то трактовка имен этих братьев – своего рода лакмусова бумажка, определяющей принадлежность исследователя к норманнизму или протиположному лагерю.

Что касается Рюрика, то скандинавоманы твердо убеждены: это норманн Hraerikr, или Hroerkr. Другого мнения А.Е Кузьмин с рядом последователей, считавших, что Рюрик – отражение кельтского гидро– (возможно, от реки Рур) или этнонима (племени руариев), т. е. он был ославяненным кельтом. До сих пор популярной является версия, выдвинутая еще в середине XIX в. П. Шафариком, обратившим внимание на близость летописного имени и славянского названия одного из видов сокола – рарог, а также города Рерик, существовавшего в земле славян-ободритов.

В подтверждение каждой версии есть немало аргументов. Мало того, норманнисты утверждают, что деяния легендарного русского князя нашли серьезное отражение в достоверных североевропейских хрониках, где он-де известен как Рорик Фрисландский (Ютландский). Он-де привел с собой на берега Волхова варягов – классических vaering названных так по упомянутому району Wieringasata во Фрисландии. Возможно, они же назывались руссами, т. к. хронист XII века Гельмольд писал про «фризов, которые называются рустры».

В свою очередь, «пернатая» версия антинорманнистов подкрепляется наличием «княжеских» символов Рюриковичей, например, на ряде монет, похожих на изображение атакующей птицы (сокола?). Якобы этноним «варяги» пошел именно от этого священного сокола, культ которого на берега Балтики попал из Ирана (птица Варг – одно из воплощений многоликого божества Веретрагны).

Однако у каждой из этих теорий есть и слабые места. Так, производство антропонима легендарного князя из скандинавского имени вызывает возражения в среде самих норманнистов: «Скандинавское имя Hroerikr дало бы славянскую форму Рорик, в то время как Рюрик созвучно веппским и вообще прибалтийским именам» (X. Станг). Что касается Рорика Фрисландского, то его тождество с летописным Рюриком не подтверждается Ксантенскими анналами и другими осведомленными о деяниях последнего западными источниками. Рорик (ок. 800–882?) родственник изгнанного датского короля Харальда Клака, прославился многочисленными войнами то за Фрисландию, то за Данию. Бывал он и в землях вендов и еще где-то «на востоке» (в Аустрвег), но ни о каком участии его в государственном строительстве в тех землях хроники не знают. Между тем, как уже не раз отмечалось, факт участия викингов в основании такой грандиозной державы, как Новгородско-Киевская Русь – если они действительно в этом участвовали – просто не мог пройти не оставить следа в североевропейских анналах.

Если исходить из буквального описания событий 862 г. в ПВА, то версия с Рориком содержит и еще один серьезный изьян. Средний срок жизни европейских правителей в раннем средневековье мало отличался от жизненного пути их подданных, составляя 35–37 лет. Т. е. по представлениям того времени к моменту обращения новгородцев к варягам Рорик (которому было за 60) – не просто глубокий старик, но человек, дышавший на ладан. Призывать его «на царство» просто не имело смысла.

Славянская версия хороша тем, что опирается на некоторые источники. Однако, как мы отмечали, это источники довольно поздние, оригинальность которых (по отношению к русским летописям) зачастую сомнительна или политически ангажирована. В достоверно известном антропонимиконе славянской элиты «Вендланда» имена Рюрик, Синеус и Трувор не встречаются ни разу.

Синеус – наиболее простым решением, как шутливо отмечал Погодин, было бы вообще не переводить его, «без спора посчитав – синим усом». Всерьез же сам Николай Петрович и в этом случае придерживался норманнистской версии: Синеус – это швед Snio. Западным единомышленникам русского ученого больше нравился Signautr или другие северные имена с основой на Sig – «победа». Соответственно для Трувора назывался Thorvard или другие производные от имени бога Тора. Впрочем, эти толкования вызывали сомнения и у части норманнистов, в итоге предложивших иной вариант: у Рюрика вообще не было братьев, их «появление» в летописи – результат ошибки переписчика принявшего за личные имена выражения sine hus и thru waring, якобы означавшие на старошведском «свой род» и «верная дружина». Гипотезу нельзя не признать остроумной, хотя адекватность указанных выражений приписываемому смыслу признается далеко не всеми. Но если перевод точен – осталось загадкой, почему в таком случае «дружина» и «род» предпочли удалиться друг от друга, а заодно и от Рюрика в Белоозеро и Изборск, на сотни километров.

Что касается балтов, то у них есть кандидатура только для одного имени из трех – Синеуса Это литовское имя Zinius (букв, «знание»), в котором первая буква «ж», по аналогии с Жигмонтом-Сигизмундом, могла превратиться в славянской переработке в «с».

Других гипотез было также много, но что интересно, в поисках истины никто, или практически никто, не обратился к самому распространенному языку раннего средневековья. К латыни.

Точнее, А.Г. Кузьмин верно заметил, что наиболее точным фонетически аналогом имени Рюрик является известное во времена поздней Римской империи имя Ruricius. Но известного историка интересовали в данном случае больше предполагаемые кельтские корни этого имени. Для нас важна не этимология имени (она может быть разной), а то, что оно было распространено в латинской среде, у элиты римлян. В частности, Ruricius звались, например, командующий кавалерией императора Максенция и первый христианский епископ Лиможа.

Синеус – легко выводится из опять же латинского seneus (букв, «старший»), корня, к которому принадлежало несколько римских третьих имен (cognomen), например, Сенека.

Трувор – как заметил тот же А.Г. Кузьмин – безупречно точно сопоставляется с франц. trouveur – «искатель, трубадур». Но и это слово, как и итальянское trovare в свою очередь, произошло из раннесредневековой т. н. народной латыни (trove – «находить»).

И что еще более любопытно, другие имена, относящиеся к наиболее ранней стадии истории Руси, также имеют вполне четкое латинское прочтение.

Вадим (имя новгородского вождя, поднявшего бунт против Рюрика). «Славянофилы» производят его от Владимир или Владислав по аналогии с не менее легендарным Радимом (Радимир, Радислав?). Однако здесь смущает пропажа «л», которое неизменно присутствует во всех вариантах славянских имен с корнем «Влад». Антропоним Вадим мог появиться от прусской основы waidimas – «знающий», давшей ряд характерных имен Waidewut, Waddike и т. д., но все-таки прямого аналога у балтов нет. Зато идельно точное совпадение дает румынская антропонимика, где имя Vadim, по всей видимости, объясняется из латинских корней (от основы Vadimon-us – «суд, безопасность»; следует заметить, что происшедший от нее и, видимо, «ритуальный» гидроним Vadimonus на Апеннинах в поздних французских источниках именуется Vadime).

Бравлин – такое имя носил русский князь, якобы, «из Новгорода», со своим воинством напавший где-то в конце VIII в., согласно «Житию Стефана Сурожского», на византийские владения в Крыму. Город на Волхове, в указанные времена бывший едва заметным поселением, здесь, скорее всего – позднейшая вставка или калька с реального крымского топонима (Neapolis). Но вот сам эпизод и особенно имя князя вызывают жаркие споры. Последнее считали искаженным славянским («бранлив» князь). Академик Трубачев перевел его с санскрита. И, конечно, есть норманнистское объяснение – не из существующих северных имен, правда, где явных аналогов Бравлину нет, а из прозвища, которое могло даваться участникам знаменитой битвы между датским и шведским королями при Бравалле. Этимологии, мягко говоря, неубедительные, включая и последнюю. Время Бравалльского сражения очень неопределенно (от V до VIII ст.), а значит, его герои к моменту набега на Сурож давно могли быть в могиле. Кроме того, прозвища вроде Бравалльский (на манер «Невский» для русского князя Александра) в Скандинавии что-то неизвестны.

Между тем Бравлину есть точный аналог в современных романоязычных странах Средиземноморья: Braulin(o), причем в полном соответствии с житийным описанием действовавшего в Крыму русского «злого» князя, оно имеет корни в раннесредневековой латыни: bravus – «злодей», «головорез».

Нельзя в этой связи еще раз не указать на наличие в списках «русских» послов 911-го и 944 гг. нескольких латинских имен. А также не вспомнить про римское имя Веспазий, которое Саксон Грамматик упоминает у легендарных «царей» русов-рутенов (реальное время их царствования неизвестно).

И эти корни не только в именах, но и в «языке земли» – топонимике многих районов Балтики. Так, еще средневековые хронисты отмечали, что название главного языческого святилища пруссов Ромове по названию созвучно с Римом. И практически аналогичный топоним Roma обнаруживается в центре Готланда. Название мыса и укрепленного святилища на острове Рюген Аркона как нельзя лучше объясняется из латинского arco – «защита». Вышеупомянутый топоним Апулия-Апуоле – копия италийской Апулии. Волин – в другом варианте Юлин – название города, по легенде основанного Юлием Цезарем.

Такое прочтение может показаться нелогичным. Ладно язык скандинавов – они совершали набеги на всю Балтику, славян и пруссов – они, может быть, по всей Балтике торговали, но при чем здесь латынь? И Рим?

Оказывается, очень даже причем.

Во-первых, сразу вспоминается вышеупомянутое выведение русскими летописцами Рюрика из «Прусской земли», но при этом поиски его генеалогических начал от «кесаря Римского Августа».

Во-вторых, аналоги подобных преданий обнаруживаются в литовских легендах. Так, пространная версия «Летописца Великого княжества Литовского» сообщает, что во времена Аттилы (V в. н. э.), «меча Божия», из страха перед которым римляне разбегались с насиженных мест, римский «князь» Палемон с 500 «дворянами» и прочим народом переселился «морем» в Жмойдскую землю (Жемайтию) (Мыльн., с. 207).

Литовский археолог В. Шименас, связав находки вещей «дунайского круга» в Юго-восточной Прибалтике и факты упоминаний реки Дунай (Дуноелис) в литовском фольклоре с легендой о Видевуте и Прутене, предположил историческую вероятность переселения римлян или состоявших на службе у Рима воинов варварских племен на берега Немана в эпоху Великого переселения народов (Мыльн., с. 280). Т. е., уже много позже после указанных ранее контактов предков прибалтов с посланцами Нерона, в представлениях литовцев на берега Балтики переселилась не просто разноплеменная толпа, а именно «римляне».

И эти легенды имеют отношение к действительности. Раскопки археологов показали, что в V–VI вв. не так уж далеко от Немана – в низовьях Вислы и ее окрестностях и далее вплоть до Готланда – древнее население активно использовало вещи позднеримской культурной традиции, и в частности, монеты-солиды. И это естественно – ведь это разношерстное население пришло из Паннонии, где провинциально-римская (т. н. Кестельская) культура и латинский язык надолго пережили Римскую империю.

Стремление вчерашних «варварских» племен быстро перенимать имена, обычаи и язык римлян отмечалось современниками. «Вы, Аланы, которые переняли обычаи Рима» – писал один из современнников полководца Стилихона (Бахрах, с. 53). В этой связи неудивительно, что наряду с германскими и латинские имена – Флаккитей (копия многочисленных Флакков позднеримского времени) и Фелетей (см. итальянскую фамилию Фелетти) носили короли ругов на Дунае.

В этой связи естественно предположить, что племена, которые вихрь неспокойной эпохи забрасывал в Подунавье, переняли там и перенесли уже в Прибалтику римские традиции и латынь как «язык межнационального общения», lingva franca, столь необходимый в новых местах обитания.

Ведь не случайно Иордан в «Гетике» VI в. называет население района устья Вислы, видивариев (Vidivarii) «собранным из разных народов» (ex diversis nationibus aggregate). Судя по легендам и археологическим находкам, там могла собраться очень разноязыкая публика: осколки гуннов, алан, ругов, готов, а затем, возможно – герулов, славян, авар и т. д. На каком языке им еще было общаться, как не на латыни?

И эта мысль, как и это определение Иордана – «собранное из разных народов», словно подталкивает нас к окончательному решению загадки варягов. Ведь Vidivarii, мелькнув у готского писателя, навеки пропали из истории. Но само «собранное из разных народов» население, полиэтничная дружина оставалась на берегах Балтики, видимо, будучи подпитываема все новыми волнами мигрантов с юга еще минимум два столетия. Значит, эта дружина должна была называться, но уже как-то по-другому. Между тем, все достоверно известные этнонимы региона: эстии, пруссы и т. д. связаны все-таки с определенными народами (пусть и относительно, как эстии, давшие затем новое имя эстонцам) и никак не подходят для разноязыкого этноса, каким были Vidivarii и их наследники.

В этой связи нельзя не обратить внимания на сведения арабских источников, указывающих на пестроту культурных традиций тех, кого они именуют русами. Как нельзя не обратить внимания и на то, что употребленное Иорданом выражение ex diversis… aggregate передается на той же латыни одним словом. И это слово звучит просто поразительно похоже на слово варяги: variegatus (букв, «собранное из разных сортов/цветов»).

И мы считаем, что это не просто созвучие. Во-первых, смутная память о этнонимических корнях «варягов-руси» откликалась в редких позднесредневековых сочинениях, например, Альберта Хайденфельда, который писал, что название Русь (Reuss) означает народ, который «собрался из разных наций и провинций» (это практически дословно повторяет ex diversis nationibus aggregate в отношении видивариев). Но изначальная Русь – как мы помним – это составная часть варягов и ученый немец, скорее всего, просто перенес «широкое» значение этносоюза на более узкое.

Во-вторых, еще раз подчеркнем, латинская этимология здесь полностью ложится в канву археологических данных. Кроме того, она объясняет то, что вызывает затруднение в случае с норманнской, славянской, балтской и т. д. гипотезами происхождения варягов. Например, это генезис английских топонимов с основой на Waring, шведского Väringo, а возможно (хотя, как мы указывали выше, подходит и венгерская этимология) византийского слова варанг. Дело в том, что variegatus – производное от лат. глагола variego, имеющего, в свою очередь две составные части: varius – «различный» и ago – «побуждать». Но последняя часть имеет в латыни и «брата-близнеца» – глагол ango с очень схожим значением («беспокоить»). Поскольку в средневековье перестановки и гораздо менее близких по смыслу, но созвучных основ (мы это видели на примере имен Adal/Alde) – обычное дело, легкость замены variego на variango, variengo с последующими небольшими искажениями в чужих языках очевидна.

Вполне вероятно, что латинское variegatus заменило быстро забытый термин vidivarii, однако его значение с постепенным вытеснением народной латыни в регионах северо-западной части Европы, соприкасавшихся с носителями этнонима variegatus также быстро забылось. Да и сам термин в этих регионах, которые с этими variegatus дела имели мало (по-видимому, исключительно в рамках их участия в датских набегах VIII вв.), помнился недолго, да и то приобретя отличное от первоначального звучание (Warings и т. д.)

Еще менее знали о латинских корнях этнонима в восточной части Старого света, где он уцелел несколько дольше в виде варяги.

Но в латинском ключе решается и загадка собственно «руси». В частности, именно на основе латинского russeus, а не древнешведского rops, финского ruotsi, или алано-осетин-ского рухс мог возникнуть этноним русь. В контексте вышесказанного это могло произойти так: племя ругов, во время пребывания в новом отечестве (Rugorum patria, по Павлу Диакону) на Дунае, подвергшееся влиянию римской культуры и в некоторой степени латинизированное, после битвы с остготами в 469 г. раскололась. Часть его осталась на месте, часть отступила на родину предков в Прибалтику (собственно, англосаксонская поэма «Видсид» прямо упоминает в Прибалтике «островных ругов» в контексте как раз V–VI в.).

И там в собственном языке, а также у не менее романизированных соседей произошла замена германского этнонима Rug, ассоциировавшегося со значением «красный, рыжий» на латинское russeus, russys в том же значении. Кстати, разная огласовка этнонима Рус/Рос тоже объясняется из латыни, где корень russ– имеет народно-латинские производные на ross– (откуда итал. rosso – «красный»).

Соответственно, Ruthenia – еще одно название Руси – также не более чем вариант того «цветового» этнонима, поскольку именно в латинской литературе рутены давно уже стали синонимом «рыжего» народа.

Что также важно, именно латинский «ключ» позволяет раскрыть тайну и той Руси, которая, как мы помним, была зафиксирована средневековыми авторами далеко от Балтики и Дуная – на Дону и на Кавказе.

 

Далекие блики дунайских волн

Действительно, мы как-будто обозначили связь между «Русью» на Дунае и на Балтике, но какая связь между ними и далеким юго-востоком?

Исследователи пытались отвечать на него, исходя из собственных представлений о первоначальном этносе «русь».

Г.В. Вернадский, например, полагал, что и киевская, как и донская и приазовская «Русь» – это норманны, которые проникли по рекам в Причерноморье еще в VIII в. в поисках путей в Византию. Е.С. Галкина считает, что наоборот, «Русь изначальная» распространялась с юга на север – вплоть до островов Прибалтики и представляла собой аланов. Другие видят и на Кавказе, и в Австрии, и в Прибалтике исключительно «славянских русов».

Очевидно, необходимо начать с самой ранней точки появления на исторической арене «русов». Точнее, как мы хотим показать, они еще тогда назывались ругами. После Тацита это племя упоминает множество авторов еще в связи с событиями IV–V вв. Согласно описаниям Иордана, Павла Диакона и сочинителя «Жития святого Северина» Евгиппия, руги сначала оказались вместе с готами в Причерноморье, а затем, захваченные вместе с ними движением гуннов, – в придунайских землях. Дальнейшая история этого племени туманна. После череды конфликтов, последовавшей за смертью Аттилы, они вроде бы разделились: часть попыталась уйти в Италию, часть – в Восточную Фракию, а основная группа какое-то время оставалась на территории нынешней Австрии (бывший Норик). Однако после разгрома их короля Фелетея Одоакром в 487 г. как сообщает Павел Диакон, бывшую родину ругов на Дунае (Rugorum patria) заняли лангобарды.

Куда делось потом хотя и пострадавшее в войнах, но все еще большое племя ругов – загадка. Может быть, именно в ее решении кроется ответ на другую – появление первой «Руси» к северу от Кавказа?

Напомним, что античная история этих мест подобного этнонима не знает. Где-то в относительной близости, в Северо-восточном Причерноморье были, конечно, аорсы, роксаланы и другие созвучные племена, но это еще не «русь» в определенном, чистом виде.

Некоторые историки предполагают, что начало «кавказской», или «боспорской» руси надо искать в круговороте Великого переселения народов, которое перевернуло политическую и этническую историю Северо-восточного Причерноморья. И именно это событие действительно удивительным образом связывает историю региона с судьбой противоположного края Восточной Европы – Южной Прибалтики.

Оба региона явились ключевыми точками в движении важнейшего этноса эпохи Великого переселения народов – готов и части их союзников.

В середине III в. н. э. в Боспорский регион нагрянули выходцы из Прибалтики – готы и ряд союзных им племен (герулы, бораны, гретунги, возможно, бургунды и т. д.).

В 253–254 г. они разграбили города Боспорского царства и принудили его владык к подчинению. Захватив огромный торговый флот Боспора, северные варвары использовали его для дерзких набегов сначала на малоазиатские причерноморские города, затем на Фракию, острова Эгейского моря и материковую Грецию (готы с сотоварищи сожгли Афины и Спарту и едва не взяли Константинополь). Во второй половине IV в. часть готско-боспорского союза была вовлечена в движение гуннов в Европу, но после распада державы Аттилы многие из ушедших вернулись. Вместе с германцами, по византийским источникам, вернулась в Приазовье и часть гуннов (утригуры), возможно тюркского происхождения. Но это еще не все. По версии историка Ярослава Радомского, вместе с частью готов в Северо-восточное Причерноморье переместилась и часть их давних союзников-ругов.

Собственно, идея о миграции ругов после дунайских скитаний на восток не нова. Так, А.Г. Кузьмин связывал с ними часть памятников т. н. пеньковской культуры V–VII вв. (особенно обильны в Поднепровье, хотя простирались до Северского Донца), с ямными погребениями и инвентарем в виде пальчатых и антропоморфных фибул. Не ново и предположение о возвращении значительных групп германцев на Тамань и Керченский полуостров. Оно по политическим причинам подвергалось сомнению в сталинские годы. Однако современные исследователи находят доказательства этому влиянию на основании новых археологических находок.

Как пишет исследователь региона М.Л. Рябцева, германское влияние на историю и культуру Боспора прослеживается в ходе ряда волн их миграций. Так, в конце IV в. готы мигрируют из «державы Германариха» и привносят в Юго-восточное Приазовье элементы Черняховской археологической культуры: различные виды застежек-фибул, пряжки, костяные гребни, элементы германского оружия.

В первой половине V в. наблюдается приток в регион новых вещей с Дуная, откуда часть германцев ушла из-за конфликта с укрепившимися там гуннами. В это время население Боспорского государства перенимает моду, в частности, на ношение германских украшений и престижного женского костюма (т. н. типа Унтерзибенбрунн).

Фибулы видивариев

Наконец, во второй половине V в. – начале VI в., после распада Гуннской державы на Боспор приходит еще одна волна готов и их союзников, причем она распространяется от крымского Приазовья все дальше на восток и юго-восток. В источниках эти события отражены в сообщении Прокопия Кесарийского, который упоминает о договоре между гуннами во главе с Утигуром и частью готов (т. н. тетракситами), согласно которому последние получают во владение азиатский берег Боспора. Вследствие этой волны в материальной культуре окрестных племен, в частности, появляются двупластинчатые фибулы типа Амброз, перенимается полихромный стиль изготовления ювелирных украшений, предметов вооружения и деталей конской упряжи. Особенно, судя по материалам некрополей, было велико влияние германцев на боспорскую знать. Писатели того времени упоминают ряд их имен, в частности военачальников Годилы и Вадурия, посланных Юстинианом на Боспор в качестве своих союзников-федератов.

В итоге, по М.Л. Рябцевой, германское влияние распространилось вплоть до современного Абрау-Дюрсо близ Новороссийска, где найден значительный германский могильник. В свою очередь, другой археолог A.B. Мастыкова пишет о распространении вещей «дунайской традиции», которые «надо связывать с миграцией германских групп, отступавших на восток в «обозе» гуннов» вдоль Предкавказья (Мастыкова, Автореферат, с. 29).

При этом археологи отмечают, что германцы на протяжении указанных временных отрезков проживали относительно обособленно. Разумеется, взаимное сближение происходило, особенно с принятием готами и окрестными племенами общей религии – христианства. Однако вряд ли это был быстрый процесс, тем более что даже и в религии готы сохраняли свои особенности (приняв христианство в арианской версии и сохраняя приверженность ей по крайней мере в V–VI вв.). С учетом аналогичной ситуации в Крымской Готии, можно предположить, что и на азиатском берегу Боспора германцам, несмотря на происходившую там временами опустошительную борьбу Византии, утигуров, тюркютов, авар, болгар и пр. удалось сохранить свои этнокультурные особенности еще долгое время.

Так вот, по версии Радомского, в значительной части этими германцами были не только готы, но именно руги. С ними также в указанный регион перешли и роксаланы, ранее выступавшие в битве при Недао (453 г.) вместе с ругами союзниками гепидов и затем расселившиеся в Восточной Фракии и Подунавье. «Волевым решением византийского императора Юстиниана I в 527–528 гг., – пишет историк, они «были переселены в район Керченского пролива для защиты Боспора от гунно-болгарских племён». В частности, роксаланам принадлежат Сахарная Головка в Инкерманской долине, Борисовский могильника близ Геленджика, группы могильников в Восточном Крыму и на южном берегу полуострова, в т. ч Суук-Су близ Алушты. При этом руги и роксаланы настолько сблизились, что «для обеих локальных группировок русов Причерноморья целесообразно применять один и тот же термин – «причерноморские русы». Часть племен, носителей этого этнонима, отошла в Подонье и Подонечье, дав начало лесостепному варианту салтово-маяцкой археологической культуры, но, пишет исследователь, «осознание этнического единства крымских и донских русов, по-видимому, сохранялось».

Эта теория, на наш взгляд, вполне правдоподобна. По крайней мере, в пользу присутствия ругов в Приазовье говорят три обстоятельства:

1. Наличие вещей «среднедунайского» круга (т. е. из Rugorum patria, по Павлу Диакону) в боспорских «германских» памятниках.

2. Характерная обособленность этих памятников: несмотря на то, что оставившее их население проживало рядом, иногда чересполосно с другими окружающими этносами, практически с ними не смешивались. Вспомним Прокопия Кесарийского: «эти руги… никогда не вступали в браки с чужеземными женщинами и благодаря этому несмешанному потомству они сохраняли в своей среде подлинную чистоту своего рода».

3. Ранее руги всегда следовали вместе с готами, были их «тенью» (собственно, Прокопий считает их одним из готских племен, только издревле обособленным) и было бы логично, что они, вытесненные из Подунавья, проследуют с ними вплоть до берегов Боспора.

По-своему логичен и тандем восточных германцев с роксаланами. Готы – спутники ругов – охотнее всех сближались именно с предками осетин, что видно хотя бы из объединенных этнотопонимов «Готалания» на Пиренеях (ныне известное как Каталония) и в средневековом Крыму. Несмотря на обособленность ругов, альянс с сильным племенем им в чужом им уголке Восточной Европы был необходим, особенно по мере ослабления готов.

Из этой теории можно объяснить и появление Руси в кавказском контексте. Итак, по данным археологов, раннесредневековые германские переселенцы двигались от Боспора на восток – соответственно, в итоге они могли оказаться где-то в районе Центрального Предкавказья. При этом знаток памятников региона A.B. Мастыкова полагает, что достигнув этих мест, германский элемент уже настолько видоизменился, что следует говорить скорее не об этническом, а культурном импульсе, который к тому же постепенно смешивался с «алано-сарматской», понтийской, римской и прочими культурными традициями.

Отметим этот момент. Ведь именно в Центральном Предкавказье (район Пятигорска и Кисловодска) сосредоточены те самые могильники и поселения, «которые так похожи на салтовские» (Галкина, с. 263) и откуда, похоже, началась в VIII в. миграция на север, положившая начало салтовской культуре на Дону. Оставившее эти кавказские могильники население узколицего длинноголового типа некоторые ученые возводят к местному «меотскому» типу, однако предположения «на местном материале» самые простые, но не всегда верные. Тот же тип присутствует в катакомбных могильниках V–VII вв. в юго-западном Крыму, где аналогичных памятников больше чем на Кавказе – но в этой части Крыма доминировали в то время готы или точнее, известные под именем «готов» племена, пришедшие с Дуная.

Кстати, тот же узколицый антропологический тип еще в V в. появился на «пути Самбия – Вирумаа», точнее, проник из Самбии до Даугавы, и антрополог Р.Я. Денисова связывала его с «готами» (может быть, все-таки с видивариями-варягами, включавшими в т. ч. и готский элемент? – A.B.).

Как бы то ни было, похоже, поиск истоков и «боспорской», и «салтовской» Руси привел к тому же «дунайскому» этнокультурному импульсу, который, как мы видели, выплеснулся с панноно-норикской Rugorum patria одновременно и в Прибалтику. Подкрепляют эти предположения данные все той же археологии.

Ведь, как уж отмечалось, и Прибалтика, и Предкавказье являлись важнейшими элементами главного торгового пути, связывавшего Северную и Восточную Европу, а частично и Азию через Подонье. С севера, как мы уже видели, шел поток главного «золота Балтики» в древности – янтаря, а также рабов и пушнины. С юга, в обратном направлении, шел поток арабского монетного серебра. Значительная часть северного янтаря оседала в Подонье, южное серебро, помимо того же Подонья – в Прибалтике, особенно в ее юго-восточной части, которая была в начале IX в. вторым регионом после Подонья, где осело такое огромное количество монет халифата. В меньшей степени монетный «трафик» в указанное время доходил и до славянского Поморья (Волин) и Готланда (найдены 4 клада периода до 833 г.). При этом, подчеркивает В.В. Фомин, в Скандинавии клады дирхемов появляются позже, чем в Восточной Европе, – после 833 г., и салтовских «граффити» на них нет вообще.

Таким образом, археология подтверждает связь между «русью» в Прибалтике и на Дону, особенно, если учесть то обстоятельство, что на куфических монетах, найденных на берегах Балтики, очень часто встречаются надписи, выполненные салтовскими рунами. Там же, на камнях древней Пруссии, находят знаки, имеющие сходство с характерными трилистниками СМК и их вероятными позднейшими вариациями – «трехзубными» знаками Рюриковичей.

Определенная связь есть у севера и с Предкавказьем, поскольку и у носителей лесостепного варианта СМК, и у населения той части Северного Кавказа, откуда ученые выводят салтовцев лесостепного варианта, были очень популярны изделия из балтийского янтаря – амулеты с солярной символикой и бусы, которые также датируются концом VIII – первой третью IX вв. В свою очередь, как мы помним, серебряные и свинцовые изделия или полуфабрикаты, которые, по арабским источникам, производились на экспорт в салтовских землях, имели источником рудники примерно той же части Северного Кавказа, богатые «как в серебре, так и в свинце».

Все это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что разные осколки «руси» разлетевшиеся от Кавказа до Прибалтики, в VIII – нач. IX вв. поддерживали «родственные» отношения. Подобные связи между группами одного этнического корня, рассеившимися по различным уголкам Европы, были совершенно типичным явлением для эпохи Великого переселения народов и ряда позднейших столетий. Так, Иордан писал, что еще в начале VI в. между остготами в Италии и скандинавскими готами существовало постоянное сообщение. В свою очередь, «романизированное население древней Дакии… поддерживало тесную связь с забывшей о нем метрополией даже после анто-словенского расселения» (Алексеев…, с.132).

А современный историк Е.П. Казаков отмечает продолжение контактов между различными группами угров-мадь-яр, разделенных не только огромными расстояниями, но, зачастую, и религией: так, во второй половине X в. «группы их, даже приняв мусульманство, в силу, видимо, каких-то дискомфортных условий, переселялись из Волжской Болгарии в Венгрию».

Тут, конечно, не может не последовать неизбежный вопрос: если мадьярам (как и готам), рассеяным по разным частям Европы помогал поддерживать эти родственные отношения остававшийся общий язык, то на каком, собственно, наречии говорили русы/руги хотя бы на Дону и Кавказе?

Как мы уже отмечали, только поздние мусульманские авторы, начиная с конца XI в. вполне определенно отмечают в этих краях русь как «народ тюрок». Исключая спорный пассаж о русах, как «виде славян», более ранние писатели, а тем более географы IX в. про этот язык не могли сказать ничего определенного. Из сочинения ибн-Фадлана, достаточно хорошо узнавшего русов во время своего путешествия, следует, что язык этот ему непонятен, а значит, он не относился ни к тюркской, ни к иранской группе, о которых ученый араб не мог не иметь хотя бы общего представления.

Между тем, логика развития великого торгового пути, вокруг которого собиралась русь, подсказывает, что такое грандиозное предприятие подкреплялось не только общностью происхождения, уже довольно смутной: изначальные «руги» изрядно были разбавлены шведами, бриттами, тюрками, иранцами. Очевидно, должен был быть и общий язык, сильно облегчавший такую торговлю. И повторимся: если для позднего этапа существования пути из варяг в греки можно судить, что большая часть контролировавших этот путь говорила сначала на балтском, а затем славянском наречиях, то в период расцвета этого торгового предприятия – в IX в. речь этих воинов-торговцев велась на…? Подозреваем, что на том же самом, на чем разношерстная русь первое время говорила на Дунае, а затем на Балтике. На народной латыни.

К такому выводу подталкивает не только упомянутая «торговая» логика. Те редкие топонимы начальной «восточной» Руси, сохравнившиеся в мусульманских источниках, успешно «расшифровываются» совсем не из иранских или венгерских корней, которые зачастую пытаются к ним «примерить». Вспомним:

Салав – согласно арабам, русский «город на горе». Латинская основа salv – со значением «спасать», «сохранять» как нельзя лучше подходит для хорошо укрепленного города, расположенного где-то неподалеку от враждебных кочевников.

Арта – «город, где любого чужестранца убивают». Латинское artus – в значении «жестокий» хорошо отвечает этому определению. Впрочем, другое значение – «мощный», «сильный» – также подходит для этого города-крепости (основа art, кстати, означала и «искусство», т. е. творение красоты, вспомним, что Арта у арабов – красивый город).

Куяба (Куйава, Куйаба) – город, через который велась торговля с Булгаром и другими восточными землями. Этот топоним самый непрочный из приводимых арабами, его быстро вытеснила «Кукийана», а затем и «Русия». Может быть, потому что Куяба – не «родное» название города, а случайная «кличка», данная заезжими купцами на основании неверно истолкованного местного слова, фразы. Таким словом могло быть quavis, на латыни – обозначение неопределенной географической принадлежности (примерно соответствует русскому «куда ни глянь»). Еще более для торгового города характерен вопрос, который часто звучал на римских ярмарках: cujas (куяс)? – «откуда, из какой страны»?

Так или иначе, родственно-языковые отношения между различными группами русов существовали, и были использованы для создания грандиозного торгового предприятия – которое позже с чуть видоизмененным маршрутом стало путем «из варяг в греки». Именно вокруг этого пути – фактически из Северной Руси в Русь Южную и сложилась та (по В.И. Кулакову) военно-торговая корпорация, а затем государство, известная нам, как Русь Киевско-Новгородская.

Что касается Ругиланда, послужившего некогда для этого государства своеобразным протоядром, то своеобразной памятью о нем стало гнездо имен с территорий близких к Ругиланду и «Рузамархе» раннесредневековых хроник: Каницарь, Истр, Алдан, возможно Стир в договорах 912-го и 944 г. Помнили в X–XI вв. и о собственно ругах, как «родоначальниках» Руси.

В частности, продолжатель Регинона, рассказывая о миссии епископа Адальберта в 961–962 годах в Киев, называет княгиню Ольгу (Елену) королевой ругов (reginae Rugorum) и неоднократно именует ее подданных ругами.

В свою очередь, Гийом Жюмьезский, автор истории, сообщая о свадьбе французского короля Генриха I на Анне (1051 г.), дочери Ярослава Мудрого, писал, что Генрих женился на «дочери короля ругов».

Затем руги окончательно канули в Лету. А русь, в какой-то степени их наследница, все более широко выходила на историческую арену.

Да, но как же другие этносы, не раз уже упомянутые здесь в истории «варягов-руси» и кажется, связанные с этой историей неразрывно? Скандинавы, балты, славяне?

Действительно, о реальном проценте скандинавов, особенно в числе подписантов договоров с греками, можно – и причем аргументировано – спорить. Но отрицать относительное обилие таких имен невозможно. Хотя, также невозможно не заметить, что это обилие относится к первой половине Хв., но не к предыдущему периоду, т. е. собственно моменту «призвания варягов». Все редкие личные имена, мелькавшие в этот ранний период нашей истории, либо точно не норманнские, либо их норманнская этимология не более убедительна, чем балтская или какая-то другая.

Первые «скандинавы» на Руси, что признают и норманнисты – жители Готланда, основавшие в Ладоге и Новгороде торговые фактории. Но, исходя из вышесказанного, их «скандинавство» было весьма условным, т. к. Готланд, во-первых, был независим от соседней Швеции, во-вторых, его население было в центре упомянутой «этнической диффузии». На основании русских источников, которые многократно ставили варягов и готландцев («варяжская божница» на Готландском дворе в Новгороде, летописная запись под 1188 г. «рубоша новгородце Варязи на Готах» и т. д.) вместе, есть основания полагать, что население этого острова было смешанным варяжско-готским.

Разумеется, судя по тем же тем же именам «послов» Игоря и находкам археологов, на Руси были и «настоящие» скандинавы, но немногочисленность ранних бесспорно «северных» находок на востоке, при отсутствии скандинавских преданий о ранней Руси Рюрика, Олега, Игоря заставляет думать, что в Восточную Европу добиралось, во всяком случае, в IX в. не так уж много настоящих шведов и датчан. И то некоторые из них, возможно, были выходцами не с севернозападного берега Балтики, а из скандинавских колоний на ее южном и юго-восточном берегу. Отношения которых с родиной были непростыми. Например, город Трусо в IX в. был уничтожен набегом северных викингов, а его население куда-то ушло. Не на Русь ли? Во всяком случае, это вероятная гипотеза. Также вероятно и то, что «южнобалтийские» викинги, судя по «Саге о Йомсвикингах», имевшие опыт службы у местных славянских князей (в т. ч. воюя со шведами), могли отправиться продавать этот опыт на восток. Другое дело начало – середина X в., когда скандинавский поток, видимо, усилился (это заметно, и по находкам в Гнездово). Но и в то время норманны оставались не более чем элементом в военно-государственной структуре Руси, таким же, как и другие пришлые дружинники (а таковые, судя по упомянутому «именнику» 945 г., добирались на Русь с самых разных территорий, вплоть до Британских островов). Но и те, и другие не оставили практически никакого пласта в лексике, обозначающей эту структуру соответственно, не они дали «русские» имена днепровским порогам.

Несколько дольше, и несколько «прочнее» задержались в истории ранней Руси балты. Судя по названиям тех же порогов, на какое-то время и язык руссов, собственно, стал балтским. Мы пишем на какое-то время, поскольку из данных археологов видно, как проходил процесс «балтизации» дружинной культуры видивариев – и естественным следствием этих культурных изменений стала языковая трансформация. Мы полагаем, что переход от древнего латинского наречия русов к «варяжскому литовскому» языку, о котором упомянул Крижанич, произошел где-то к началу X в. Но и этот статус был недолгим, поскольку славянские имена князей (начиная со Святослава), первые письменные памятники свидететельствуют о том, что уже к концу того же столетия Русь – по крайней мере в Восточной Европе – была, по-преимуществу, славянской.

Понятие варяги с самого начала было шире этнонима русь, т. к. последняя изначально – только одна из составных частей «смешанного из различных сортов» населения Прибалтики. И наиболее древняя этническая география русских летописей не случайно показывает варягов, как племя, чуть ли не самое распространенное в Европе – от неопределенного «предела Симова» на востоке (Верхняя Волга?) до англов и «галичан» на западе. Здесь, кстати, идея Т. Шора может пригодиться, только приобретя другие этнические очертания: английские и фрисландские Warings действительно не кто иные, как вовлеченные в датские военные предприятия дружины Балтики, но не столько славянские, сколько «собранные из разных народов». Приобретя у англов и данов на западе имя Warings, у поляков, они видимо, были прозваны War§gi, и именно под последним именем (варенги) стал известны арабам.

Впрочем, этническая и геополитическая ситуация на Балтике раннего средневековья позволяет думать, что и ближайшие родственники поляков – западные славяне Поморья тоже, хотя и в меньшей степени, участвовали в деятельности варяжских дружин, как и к финские племена. Таким образом, «этническая диффузия», начавшаяся здесь еще в эпоху падения Рима, приобретала все новые оттенки.

 

Заключение

Итак, загадка происхождения Руси оказалась не просто, а многопланово сложной.

И неудивительно, что в такой ситуации придти к разгадке можно было, только изучая исследования с самыми разными позициями. Ведь каждый крупный ученый, занимавшийся указанным вопросом, по-своему приближался к истине.

Норманисты были правы, указывая на обилие скандинавских имен в древнерусской элите. И это действительно так, хотя, как мы пытались показать, этих имен все-таки не абсолютное большинство, и возможно, не большинство и относительное. Самые дальновидные из ученых этого направления фактически сближались со своими оппонентами. Так, Г.З. Байер в работе «География Российская» признавал, что «Русь» согласно средневековым источникам могла относиться не только к Скандинавии, но и к области между Вислой и Мемелем, т. е. Пруссии. Именно оттуда могла происходить династия Рюриковичей. Только она, по Байеру, была норманнского происхождения и, соответственно Пруссией тоже владели норманны (см. Меркулов, с. 22–23).

«Славянофилы» были правы в том, что, во-первых, подняли интерес к «славянской Балтике», связям новгородских земель с западнобалтийскими и главное, обратили внимание на слабые места норманнизма. В последнем преуспели и первооткрыватели Причерноморской Руси, к тому же широко открывшие миру ряд ценных восточные источников. В свою очередь А.Г. Кузьмин существенно расширил рамки «славянско-варяжской» гипотезы, дополнив ее кельтской, иллирийской, иранской а затем и аланской и тюркской антропо– и топонимикой.

Наконец, очень близко к разгадке тайны Руси подошел

Н.И. Костомаров и его, увы, немногочисленные последователи. Их заслуга – выявление «балтизмов» в древнерусском языке, именослове и древних названиях днепровских порогов.

И вот на основе всех этих противоречивых между собой, но по-своему внутренне логичных и обоснованных концепций, мы предложили другую картину событий, на наш взгляд, более всеобъемлющую. Конечно, она обозначена, как на полотнах импрессионистов, весьма широкими мазками. Иначе, наверное, и нельзя в книге, даже части книги, которая пытается объяснить то, что не объяснено в сотнях толстых томов.

Явится ли эта гипотеза последней точкой в споре, длившемся столетиями? Вопрос, который, наверное, пока лучше оставить без ответа.

…Спор ученых ораторов в зале Пассажа накалялся, все более напоминая дуэль шпажистов. Погодин высыпал на противника кучу фактов о быте, нравах и племенном устройстве древних русов, которые-де «один в один взяты из Швеции». Костомаров со спокойным изяществом эти выпады парировал, при этом тонко упрекнув соперника в необъективности:

– Что ни слово, то сейчас у вас готов шведский словарь, чтоб его не без греха перевести. Ну вира-то откуда норманнское слово, коли общеупотребительно оно у всех славян, и даже в Дубровнике, где норманнов было днем с огнем не сыскать!

А морские походы на Константинополь – ясное дело – чисто норманнское предприятие, потому что кроме как северян, кто еще умел ватагами плавать по морю? Простите, а запорожцы, что ходили чуть позже под тот же Константинополь, тоже были шведы? И челны их были шведские драккары?

Погодин разозлился не на шутку и решил уничтожить оппонента лобовой атакой авторитетов.

– И что же, вы считаете заблуждавшимися буквально всех серьезных исследователей – а они все поголовно в течение полутора веков принимали норманнское происхождение Руси? И возвели совершенное, великолепное, стройное здание этой научной теории? Когда я имел счастие представлять Карамзину мое рассуждение на эту тему, то он меня спросил: «Все это хорошо, но зачем вы переводили Эверса?» – «Чтобы русская публика видела всю слабость его доказательств», – отвечал я. «Это излишне, – возразил великий историк. – Если есть какая-нибудь истина, то это та, что Рюрик, Синеус, Трувор были норманны; это для меня так же ясно, как то, что Сципион был римлянин».

Ложи вверху зааплодировали, но их пример остался без поддержки: центр холодно молчал, а с галерки и заполненных студентами проходов быстрым ветром донесся коллективный вздох неодобрения: защита авторитетами была воспринята как признак отсутствия других аргументов.

Костомаров скрестил руки на груди и полминуты молчал, как бы набираясь сил: он понимал, что это кульминация битвы, его апофеоз. Его белокурые усы торжественно трепетали.

– Что-ж, – наконец произнес он с напряженной хрипотцой, – насчет величественного здания норманнской теории позвольте мне ответить сравнением. Когда вы в театре смотрите на сцену, то при хорошо устроенных декорациях леса, горы, замки вам кажутся настоящими, но подойдите поближе и осязайте, – вы увидите, что они картонные.

Галерка и отчасти середина зала зааплодировали.

Профессор сошел с кафедры в зал, на ходу снимая пенсне.

– Да, слишком много построено теорий на нашем прошлом из-за того, что оно оставило слишком мало четких следов… Но какие, скажите пожалуйста, какие следы могла оставить изначальная Русь – горсть литовцев, шайка удальцов, которая вихрем ворвалась в нашу историю и тут же расплылась в массе славянофиннского народонаселения… И какие документы могли остаться от этого народа, который не умел писать?

Что же касается Карамзина, то я почитаю его мнение не меньше Вашего. Но почитать, на мой взгляд, не значит навеки отливать в бронзу каждое слово как нечто непререкаемое.

Костомаров обвел взглядом зал.

– Великие ученые писали не для того, чтоб пред ними преклоняли колена, а для того, чтобы содействовать вечному движению человеческой мысли. А она движется вперед, и если надо, неизбежно ломает и будет ломать все замшелые преграды, какими бы величественными зданиями они снаружи не представлялись!

…По грохот несмолкающих аплодисментов, сбивчивую речь ректора Плетнева о том, что «истина не может не родиться в споре таких великих историков», ученые оппоненты обменялись рукопожатием и раскланялись. Публика стала расходиться, на ходу не переставая обсуждать услышанное. Уже на улице вождь московских славянофилов Хомяков, нервно приглаживая темную бородку, выговаривал кому-то: «Какой срам! Позорище… Имея на руках все факты, блестящую теорию, свой математический метод, наконец, не суметь доказать очевидное!»

Услышав это, садившийся в экипаж князь Вяземский обернулся: «Что я слышу? Если даже славянолюбы за норманнизм, то он, наверное, имеет la future», – князь сделал вежливый кивок и отшутил: «А то я уж обеспокоился. До сегодняшней discussion мы не знали куда идем, а теперь… не знаем и откуда!» Высокородный остряк, явно довольный своим mot, улыбнулся. Экипаж дернулся вперед, выбив из размазанного по кромке булыжника полульда-полугрязи серые талые капли. Публика расступилась, пропуская Вяземского, который напоследок, изящно махнув из окна новомодным лондонским цилиндром, успел прокричать:

– Я думаю, мы еще встретимся, господа, на новых batailles historiques! La discussion n’est pas finis!

Вышедший за публикой Плетнев махнул ему вслед рукой, помнившей еще пожатие Пушкина, и повторил окружающим:

– М-да-с, дискуссия не закончена. Но ведь такая историческая глыба – с первого раза не сдвинешь. Так что милости прошу к нам discussion снова, господа! Откроется еще много интересного!

 

Литература

1. Адам Бременский. Деяния архиепископов Гамбургской церкви. Текст на vostlit.info.

2. Алексеев С.В. Славянская Европа V–VI вв. М., 2008.

3. Алексеева Т.И Этногенез восточных славян по данным антропологии. М., 1973.

4. Анохин Г.И. Системы личных имен у народов мира. М.: Наука, 1986.

5. Антинорманнизм. Сборник Русского исторического общества № 8 (156). М.: Русская панорама, 2003.

6. Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962.

7. Балто-славянские исследования (БСИ). 1982. М., 1983.

8. Балто-славянские исследования. Т. XVI М., 2004.

9. Бартольд В.В. Сочинения, т. 2, ч.1. М., 1963.

10. Березовець Д.Т. Про имя носив саливськоi культури // Археологiя. Т. 24. Кшв, 1970.

11. Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб, 1872.

12. Брайчевский М.Ю. Когда и как возник Киев. Киев, 1964.

13. Быковский С.Н. К вопросу о трех древнейших центрах Руси. Вятка, 1928.

14. Васильевский В.Г. Труды, т.1. СПб., 1908.

15. Вессен Э. Скандинавские языки М.: ЛКИ, 2007.

16. Вопросы истории. 1990. № 5, с. 15–27.

17. Всемирная история, Т.П. М.: ГИПЛД956.

18. Галкина Е.С. Тайны русского каганата. М., 2002.

19. Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII в. до конца X в. по Р.Х). СПб., 1870.

20. Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878.

21. Грот А.П. Истоки норманизма: шведская гипербориада и Г.З. Байер. http://statehistory.ru/1412/Istoki-normanizma-shvedskaya-giperboriada-i-G-Z – Bayer-/

22. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990

23. Джаксон Т.Н. Austr I Gordum.: Древнерусские топонимы в древнескандинавских источниках. М., 2001.

24. Древнейшие государства Восточной Европы – 1999. М.: Восточная литература, РАН, 2001.

25. Древняя Русь в свете зарубежных источников. М.: Логос, 2003.

26. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т. 2. М., 1967.

27. Ингстад X. По следам Лейва Счастливого Л.: Гидрометеоиздат, 1969.

28. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т., т.1. М, 1956.

29. Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М.: Наука, 1973.

30. Коновалова И.Г. Восточная Европа в сочинении Ал-Идриси. М., Восточная литература, РАН, 1999.

31. Кузьмин А.Г. Начало Руси. М., 2003.

32. Кузьмин А.Г. Об этнической природе варягов // Вопросы истории, 1974, № 11, с. 54–83.

33. Кулаков В.И. Балтийский вариант движения викингов. // Stratum, 1999, № 5.

34. Кулаков В.И. История Пруссии до 1283 г. М., Индрик, 2003.

35. Кулаков В.И. Интервью. // Известия науки, 26.02.2004.

36. Кулаков В.И. Начало «восточного пути». В сб.: Балтийский альманах. Калининград, 2005, с. 165–169.

37. Лебедев Г.С. Вернемся к началу //Знание-сила, 1986, № 10,с.18.

38. Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005.

39. Ловмяньский X. Русь и норманны. М.: Прогресс, 1985.

40. Мастыкова A.B. Женский убор населения Предкавказья в эпоху Великого переселения народов (кон. IV – сер. VI в. н. э.). Автореф. дисс. д.и.н. М., 2010.

41. Мельникова Е.А. «Варяги, варанги, вэринги: скандинавы на Руси и в Византии // Византийский временник, т. 55 (80), ч. 2. М.: Наука, 1998, с. 159–164.

42. Мельникова Е.А. Древнескандинавские географические сочинения. М., 1986.

43. Меркулов В.И. Откуда родом славянские гости? М., 2005.

44. Молчанова A.A. Балтийские славяне и Северо-западная Русь в раннем средневековье. Дисс. к.и.н. М., 2008.

45. Мюле Э. К вопросу о начале Киева // Вопросы истории, 1989, № 4, с. 118–127.

46. Напольских В.В. Балто-славянский языковой компонент в Прикамье // Славяноведение, 2006, № 2, 3—19.

47. Плетнева С.А. От кочевий к городам. // Материалы и исследования по археологии СССР, № 142. М., 1967.

48. ПСРЛ, т. IX. Патриаршья, или Никоновская летопись. М., 1965.

49. Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М., 1964.

50. Радомский Я.А. Этнический состав Причерноморской Руси. Дисс. к.и.н. М., 2004.

51. Рудаков В.Н. Монголо-татары глазами древнерусских книжников середины XIII–XV вв. М.: Квадрига, 2009.

52. Седов В.В. Формирование славянского населения Среднего Поднепровья // СА, 1972, № 4.

53. Скржинская Е. Ч. Греческая надпись из Тьмутаракани // ВВ, т.18. М.,1961, с. 72–83.

54. Талис Д.Б. Росы в Крыму // СА, 1974, № 3.

55. Станг X. Наименование Руси (герульская версия). СПб., 2000.

56. Стриннгольм А. Походы викингов. М., 2003.

57. Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М.: Наука, 1999.

58. Турчанинов Г.Ф. О языке надписей на камнях Маяцкого городища и на флягах Новочеркасского музея // Советская археология, 1964, № 1, с. 72–87.

59. Фомин В.В. Варяги и варяжская Русь. М.: Русская панорама, 2005.

60. Франклин С., Шепард. Д. Начало Руси. 750—1200. СПб., 2000.

61. Хайнман И. Еврейская диаспора и Русь. http://amkobll3. narod.ru/irma/

62. Шахматов ААВаранголимен и Россофор.

63. Щербак А.М. О приемах чтения рунических надписей, найденных на Дону // СА, вып.19, 1954.

64. Эверс И. Ф.Г. Критические исследования Густава Эверса для российской истории. М., 1826.

65. Юркенас Ю. Основы балтийской и славянской антропонимии. Вильнюс, 2003.

66. Archaeologia baltica, вып. 8, с. 312–314.

67. Across the western Baltic. Proceeding from an archaeological conference in Vordingborg. Ed.by K.M.Hansen&K.B.Pedersen. Sydsjaellands Museum,2006

68. Shore T.W. Origine of the Anglo-Saxon Race. London, 1906.