Республика Франция, замок в пригороде Парижа, 21 января 1985

Сахиб сидел в не очень удобном кресле времен Регентства. По привычке заранее получив всю последнюю информацию на собеседника, он знал, что на недавнем аукционе тот заплатил за этот гостиный гарнитур — четыре кресла и две банкетки — почти три миллиона долларов. И это были отнюдь не самые дорогие предметы в замке.

И сумма в три миллиона была для хозяина замка — величавого пятидесятилетнего джентльмена в безупречном костюме — слишком незначительным предметом, чтобы о нем стоило говорить со столь серьёзным собеседником, как президент Клаба. Ибо речь у них шла, ни много, ни мало, о будущем человечества.

— Одним из наиглавнейших препятствий в развитии в наше время является то, что усилия всех секторов цивилизации разобщены и разрозненны. Слишком часто разные партнеры начинают своё дело без достаточных консультаций друг с другом. Результат подобен оркестру, состоящему из талантливых и преданных искусству музыкантов, но играющих разные партитуры: получается не гармония, а какофония.

Речь его была гладка и образна, словно он делал доклад с высокой международной трибуны.

— Эти "музыканты" — правительства государств, гражданское общество и бизнес. Так что же может заставить их играть в гармонии?..

Он сделал паузу, словно ждал ответа от собеседника. На самом деле, конечно, не ждал, да Сахиб и не собирался прерывать речь вельможи.

— Я вам отвечу, — продолжал тот, — тайные общества. Такие, как ваш Клаб. Такие, как моя невидимая держава. Именно они должны играть роль и композиторов, и дирижёров: мы должны готовить для них партитуры и следить, чтобы они с них не сбивались.

"Совсем не похож на азиата, — думал Сахиб, как и всякий раз, когда встречался этим человеком. — Белый джентльмен, белее меня, пожалуй…"

Чистокровный ирландец Сахиб внутренне усмехнулся: сидевший перед ним был отпрыском аристократического английского рода, потомком Ричарда Львиное Сердце — по матери. По отцу же — тем, кто он и есть на самом деле: потомком Пророка и наследным монархом двадцатимилионного народа исмаилитов, рассеянного по всему миру.

— От замка аль-Джабаля до моего больше четырех тысяч километров и девятьсот лет. Таков путь моих предков, — говаривал он, и это было красиво и похоже на правду.

Владыка замка Аламут шейх аль-Джабаль девятьсот лет назад утверждал свое могущество с помощью гашиша и кинжалов федаинов. Нынешний имам исмаилитов — прочно интегрированный в мировую элиту бизнесмен, крупный благотворитель, английский аристократ, заводчик элитных лошадей — с усмешкой закрыл кровавые страницы истории. Теперь они, вроде бы, и не существовали вовсе, а всё, чем озабочен был имам — накормить, одеть и обучить своих подданных. Он делал это столь успешно, что в каждом исмаилитском доме со стены непременно глядело его породистое улыбающееся лицо.

Но сидевший напротив него юноша с тусклыми светлыми глазами, из-за которых он был похож на печального старика, знал, что ни гашиш, ни кинжалы никуда не делись, и вовсю используются в тайной игре, участником которой был и народ хозяина замка. А Клаб использовал имама, хотя тот был уверен, что в лице Сахиба имеет всего лишь могущественного, но более слабого партнера. Сахиб не собирался разрушать его иллюзии, и обращался с собеседником подчеркнуто уважительно.

— Ваше высочество, эти мысли исчерпывающи и имеют для всех нас инструктивное значение, — он поклонился. — Я затем и приехал, чтобы получить ваши мудрые наставления.

— Нет веры лучше, чем скромность и терпение, стремление к смирению, честь знания, сила воздержанности, и нет надежнее поддержки, чем совещание.

Имам изящно возвратил поклон.

— Как я уже сказал, в последнее время правление Клаба понесло тяжёлые потери от ударов противника, — плавно сменил тему Сахиб.

Лицо имама омрачилось.

— Я знал этих людей, но и предположить не мог, что они принадлежат к руководству вашей уважаемой организации, пока вы мне не сказали. Это очень тяжёлая потеря для всех нас. Вновь примите мои соболезнования.

— Да, — скорбно потупился Сахиб. — Монсеньёр, Милорд, дядюшка Цзи — их никто не заменит.

— Они пали за великое дело, — имам стукнул ладонью по инкрустированной черепаховым панцирем и слоновой костью столешнице туалетного столика Луи XIV.

— Когда все умрут, тогда только кончится Большая игра, — веско ответил Сахиб.

Решив, что торжественная часть беседы закончена, он заговорил в более деловом тоне:

— В последние годы мы в целом имеем волне благоприятную для нас конфигурацию Игры. Во многом нашими совместными усилиями цены на нефть вот уже несколько лет стремительно падают, что подрывает экономическое могущество СССР, а, следовательно, базу противника. Новый лидер России — немощный старец, одной ногой в могиле. Его наиболее вероятный преемник, энергичный, честолюбивый, но невеликого ума человек, сам того не ведая, находится под полным нашим контролем. Через несколько лет после его прихода к власти СССР прекратит существование. Уже сейчас нами принимаются меры к тому, чтобы Союз именно развалился, а не трансформировался обратно — в традиционную Российскую Империю.

— Аллах милосерд, — кротко заметил имам, — Он этого не допустит.

— Иншалла, — усмешка Сахиба была ледяной. — Но хотелось бы Ему помочь. И здесь вы, и ваша организация будете чрезвычайно полезны нашему общему делу.

— Каким образом?

— Игра все больше смещается к своему историческому центру, где ваше влияние особенно значительно. Мы потенцировали длительный конфликт в Ливане, столкнули Советы с моджахедами в Афганистане — эта война продлится и после гибели СССР. Наши действия в Пакистане и Индии подготовили плацдарм для создания реального государства исмаилитов. Теперь пора вам активно выходить на сцену. Когда весь Ближний Восток запылает газаватом, моджахеды будут взрывать бомбы по всему миру, а Россия потеряет влияние в Средней Азии, особенно, в исмаилитских районах Таджикистана, именно вы выступите понятной всем альтернативой исламизму.

— Вы думаете? — имам слегка приподнял брови, демонстрируя удивление, которого не испытывал. — Но почему?

Сахиб холодно улыбнулся ему в лицо и могущественный вельможа почувствовал, как вдоль его позвоночника юркнул отвратительный холодок животного страха.

— Потому что, называя себя мусульманином, вы им не являетесь. Потому что вы производите впечатление белого бизнесмена и политика, но не являетесь и им. Потому что ваше учение не только разрешает, но и предписывает ложь. И потому что вы знаете свою цель. Она схожа с нашей — легко управляемый из единого центра мир, радикальное сокращение численности населения, чёткая стратификация интеллектуальной элиты, которая двинет человечество вперед огромными шагами, и плебса, годного только для несложной работы и на пушечное мясо. Ведь так?

С президента Клаба слетело всё его показное благоговение. Он жёстко и испытующе смотрел в лицо имама. И владыка исмаилитов, судорожно глотнув, кивнул.

— В ваших словах много истины, мой юный друг.

Его нервная дрожь пряталась глубоко, не прорываясь наружу. Как и ехидная ухмылка Сахиба.

— Хотя, конечно, дело обстоит не столь однозначно. И в любом случае, вам следовало бы выбирать более мягкие выражения.

На эту тень упрека Сахиб ухмыльнулся уже вполне откровенно и заметил, подпустив четко отмерянную долю оскорбительной фамильярности:

— Да что уж там, мы с вами в кругу настолько узком, что дальше уж некуда. В такой ситуации нет места никаким недомолвкам. Не так ли, сэ-эр?

Имам приспустил веки, чтобы скрыть на мгновение вспыхнувшее возмущение. Он не хотел ссоры. Она была не просто бесполезна, она была вредна.

Сахиб продолжил, словно ничего не произошло:

— Вы станете распространять свое влияние на новые территории. Ваши да`и будут проникать всё дальше и дальше. Вы развернете мощные благотворительные программы, чтобы ваше имя благословляли тысячи накормленных людей. Вы будете строить мосты, школы и университеты. Ваш авторитет должен стать в регионе непререкаемым. Одновременно с помощью тайных операций, связанных с поддержкой антиправительственных движений, трафиком наркотиков и оружия, мы создадим благоприятные условия для того, чтобы ваше невидимое государство обрело, наконец, геополитическое воплощение…

Юноша замолк, чтобы собеседник проникся перспективами. Потом вкрадчиво завершил:

— Поэтому, надеюсь, мы останемся добрыми друзьями, и вы замените в нашей работе моих дорогих погибших соратников.

Имам величественно склонил голову. Пришла его очередь говорить весомые слова.

— Кажется, я уже сейчас могу быть вам полезен.

Сахиб с показным удивлением вскинул на него взгляд. Он прекрасно знал, что имам получил необходимую ему информацию. Именно поэтому он сидел сейчас перед хозяином замка.

— Тот русский юноша, — начал имам, из-под полуприкрытых век впившись взглядом в лицо Сахиба. — Член Artel`и, которым вы так интересовались…

Сахиб молчал.

— Ликвидировавший моего агента влияния в Фергане…

— Я понял, о ком вы говорите, — ровно проговорил Сахиб.

— Мне доставили сведения о нём.

Сахиб продолжал молча слушать. Имаму вновь стало немного неуютно.

— Он в одном из кишлаков моих единоверцев в афганском Бадахшане. Пир той местности принял его за Махди и смущает людей, пытаясь организовать вокруг него движение.

— Что это за человек, ваш пир?

Имам пожал плечами.

— Дикий горец. Впрочем, там все такие… Все-таки, главным мерилом образованности является не то, что человек знает, а его способность иметь дело с тем, чего он не знает, и находить при этом верное решение. Алифбек Хафталь такой способности лишён.

Сахиб церемонно поклонился.

— Ваша информация представляет для меня большую ценность. Этот юноша обладает важными сведениями о планах Artel`и. Если позволите, я решу вопрос с этим очередным "Махди" в течение месяца-двух.

Несмотря на просительный тон, глаза юноши излучали такую непреклонную волю, что имаму исмаилитов ничего не оставалось, как склонить голову перед президентом Клаба.

Демократическая республика Афганистан, провинция Бадахшан, 27 февраля — 1 марта 1985

Когда весна прочно вступила в права, радость покинула Алфбека. Дела шли неважно. Да, за год убеждений и посиделок перед чилимом, старейшины-ясты племени, которое он духовно окормлял, полностью согласился с мнением о приходе последнего пророка. Но вот другие пиры не торопились выносить вердикт. Когда же Алифбек сквозь зубы сообщил, что они уведомили об удивительном событии Ага-хана, Руслан понял, что грядут неприятности.

И скоро в кишлак пришёл человек, не похожий на местных — может быть, перс или индус. Поговорив с ним, Алифбек срочно собрал старейшин в общинном доме джамоат-хона, где они просидели с незнакомцем почти до рассвета.

Руслан всю ночь ждал вестей в чиде Алифбека, покуривая из чилима табак. Все его существо говорило, что визит не к добру, но внешне был совершенно спокоен. Нога его почти зажила, хромота стала умеренной. Юноша чувствовал, что готов к любому повороту событий.

Махия, живот которой заметно округлился, тихонько сидела рядом с ним.

Алифбек пришел под утро и рухнул на суфу. Его жена Бахти, худенькая молчаливая женщина в цветном халате и бархатной безрукавке, подала хозяину пиалу с чаем. Порывисто отпив, тот молча уставился перед собой. Отослав движением руки Махию в женский угол, Руслан невозмутимо ждал, когда старик заговорит.

— От имама пришел фирман.

Голос пира был смертельно усталым.

Юноша продолжал невозмутимо посасывать мундштук.

— Он велит выдать тебя. На днях сюда придут моджахеды.

Руслан молчал.

— Имам пишет, что ты враг.

— Ты знаешь, что это не так, Алифбек.

— Знаю, Алишер, знаю… Бахти, принеси гашиша… Нет, Бахти, не надо.

— Правильно, — кивнул Руслан.

— Я не выдам тебя, — старый пир посмотрел юноше прямо в лицо.

— Ты не должен этого делать. Моджахеды вырежут твой кишлак, — все так же спокойно ответил тот.

— Что такое кишлак рядом с жизнью Махди?!

— Я не Махди.

— Не говори так. Я знаю лучше. Ты — Махди.

— Я не принесу тебе победы. И твои люди умрут.

— Неважно, мы умрём за тебя и получим награду.

Руслан испытующе посмотрел в лицо пира и понял, что тот будет стоять на своём. Тем не менее, сделал ещё попытку:

— Я сам сдамся моджахедам.

— Тогда я, и все мои мюриды, и наши женщины, и дети бросимся в пропасть, потому что Махди отверг нас и нам больше незачем жить, — твердо ответил старик.

Юноша вздохнул и внутренне пожал плечами: почему бы нет?..

— Что же ты собираешься делать?

— Мы будем сражаться, и мы победим! — воодушевлено отчеканил Алифбек.

— А если не победим?

— Умрем. Но мы победим.

— Тогда надо готовиться. У нас совсем нет времени.

Руслан встал, заметив боковым зрением испуганно глядящие на них глаза Махии.

Несмотря на ранний час, люди суетились, бегая из дома в дом. Откуда-то появились охапки старых английских винтовок ли-энфильд, именуемые здесь "Бур-303". Если немного усовершенствовать их и поставить современную оптику, они становились опасным оружием дальнего боя, что отряд "Лейла" испытал на себе. Но против до зубов вооруженных людей Клаба это были детские игрушки. А автоматов, не говоря уж о чем-либо более мощном, у исмаилитов было очень мало.

У Руслана замерло сердце, когда он увидел лежащие отдельной кучей остатки снаряжения его группы. Из четырех АКМС и двух СВД исправны были два автомата и одна винтовка. Не работал ни один из двух пулеметов, а к РПГ-7 оставался всего один выстрел. Но было видно, что за оружием ухаживали — оно было чистым и смазанным.

Подавив боль по убитым, юноша стал облачаться. Надел "лифчик", забил его рожками и гранатами, добавил "Стечкин", кажется, даже его собственный. Хотел взять ещё нож разведчика, но подошедший Алифбек молча протянул ему кард Старца Горы. Руслан закрепил старинный кинжал на поясе — чтобы все видели. Пир одобрительно кивнул.

Два дня прошло в лихорадочной деятельности. Стало подтягиваться подкрепление из соседних кишлаков. Правда, из тысячи мюридов, на которых рассчитывал Алифбек, набралось не больше трехсот. Остальные то ли не успели, то ли не захотели нарушать волю имама.

Моджахеды появились ранним утром третьего дня, как и ожидалось, с единственной стороны, откуда можно было беспрепятственно выйти к селению. Но узкая горная тропа была перегорожена невысокой каменной стеной, из-за которой торчали стволы винтовок. Среди готовых сражаться исмаилитов было и несколько женщин.

Похоже, духи не ждали сопротивления: шли привольно, даже не пустив впереди охранение. Правда, увидев неприятеля, резво залегли.

Впрочем, пока по ним никто не стрелял.

— Эй, кафиры! — закричали от позиций моджахедов. — Кто главный? Наш шейх говорить хочет.

Алифбек спокойно поднялся над стенкой, хотя лежащий Руслан пытался его удержать.

Среди духов поднялась высокая худая фигура и степенно пошла к позиции исмаилитов. Пир двинулся ей навстречу. Шедший к нему был безоружен, поэтому старик тоже оставил винтовку.

Они встретились между готовыми к бою отрядами — старый пир и молодой губастый араб с "ассирийской" бородой.

— Почему вы хотите биться с нами? — поинтересовался араб негромко и вежливо.

— Мы защищаем гостя, — вызывающе ответил Алифбек.

— Но выдать его приказал ваш имам, — настаивал араб. — Вы не можете пойти против своего имама.

— Попробуйте взять гостя у нас и узнаете, можем или нет.

— Этот шурави — враг вашего имама, враг ислама и наших союзников на Западе, — глаза-маслины араба смотрели в голубые глаза пира с выражением доброжелательности и лёгкого удивления от того, что собеседник не понимает очевидную ситуацию.

— Он не враг, — ответил Алифбек.

— Ваши силы ничтожны, — заметил шейх, — Мои "Чёрные аисты" разнесут ваш кишлак в клочья.

— Приходите и попробуйте.

— Иншалла, — пожал шейх плечами, его лицо выразило неподдельное сожаление. — Но имей в виду, Алифбек Хафталь, первый выстрел будет означать гибель всех твоих людей.

— Иншалла, — глядя арабу прямо в лицо, повторил за ним старик.

Бой шёл уже второй час. Лобовая атака захлебнулась, несколько моджахедов осталось лежать, прошитые точными выстрелами "Буров". Но вновь и вновь поднимались они с криками "Аллаху акбар!" Казалось, их тысячи, хотя шейх привел сюда не больше семисот бойцов. В перерывах между атаками по хлипкому укрытию исмаилитов долбали гранаты и пулеметы. Из защищавших укрепление мюридов целыми оставалось не больше половины. Раненых утаскивали в кишлак подползавшие женщины. Но никто не собирался прекращать сопротивление. Каждая атака "аистов" встречалась захлебывающимися очередями единственного пулемета и автоматов, треском винтовок и взрывами гранат.

Руслан не уставал поражаться сходству атакующих со зловещими птицами. "Какие нах аисты, это птички рух какие-то хреновы", — билось в его голове, пока он поливал неприятеля очередями, метал гранату, или, сменив автомат на СВД, выбирал цель.

Но долго так продолжаться не могло. Даже если взрывы не сметут стену, моджахедом не понадобится много времени, чтобы разыскать нужные проходы и занять господствующие над кишлаком скалы. Тогда они станут расстреливать его сверху. Времени на это, правда, уйдет много: расстояние от гор было немалым, а дувалы и стены домов — крепкими. И, может быть, в спину "аистам" ударят опоздавшие мюриды. Во всяком случае, на это надеялся Алифбек. Руслан же не надеялся ни на что.

И, кажется, был прав — кишлак разрушался планомерно и неуклонно. К вечеру не осталось ни одного не разбитого дувала, несколько домов было просто снесено огнём. Духи подняли на скалы безоткатное орудие и несколько минометов. Прятаться от убийственного дождя осколков было уже почти негде.

Только женщины, старики и дети были более-менее надежно укрыты в разветвленных подземельях кишлака, вырытых поколениями горцев за века постоянных войн и набегов.

Немногие оставшиеся на ногах защитники сгрудились у стоящего на отшибе, за узким проходом между скалой и глубоким оврагом, чида Алифбека. Двое из его сыновей были мертвы. Оставшиеся трое еле держались на ногах от ран. Махия тоже была тут. Она долго спорила с отцом, приказывавшем ей укрыться вместе с остальными женщинами, и настояла на своем, а потом яростно сражалась наравне с мужчинами. Лицо её было отрешённо и серо.

Над селением стелился едкий дым, воздух сотрясали взрывы, а когда они стихали — стоны раненых и "Аллаху акбар!" подстегивающих свой боевой дух врагов. Они уже были в развалинах соседних домов. Вот-вот должна была начаться атака, по всей видимости, последняя.

Старик, чья рука висела на перевязи, заговорил надтреснутым от усталости голосом:

— Дети мои! Мы хорошо сражались. Мы защищали Посланного. Теперь осталось немного. Скоро мы войдем в райские долины, и сонмы гурий успокоят нас. Мурдаги (смерть)! — вдруг закричал пир, подняв винтовку.

— Мурдаги! — нестройно отозвались мюриды.

— Нет! — неожиданно для самого себя проорал Руслан.

Крики смолкли. Алифбек и мюриды растерянно смотрели на него.

— Нет, — твердо повторил Руслан. — Вы не умрёте. Алифбек уведёт всех через подземелья, а я останусь прикрывать.

— Нет! — крикнул, было, пир, но услышал в ответ тяжеловесное:

— Да. Ты не можешь ослушаться Махди.

Юноша поднялся во весь рост, не обращая внимания на визжащий вокруг рой осколков, и выхватил из-за пояса кинжал Старца Горы. Его фигура налилась вдруг грозной, непререкаемой силой.

— Махди приказывает вам уйти.

Это раздалось среди смертельного свиста и завываний врагов, как глас Неба.

Мюриды попадали на колени.

— Повинуемся, о Сахиб ал-кашф, — нестройно повторили они вслед за своим пиром.

Одна Махия стояла прямо, во все глаза глядя на Руслана. Казалось, она хотела что-то сказать ему. Но шальной осколок попал ей в лоб, сразу обильно залив прекрасное лицо кровью. Девушка рухнула беззвучно.

Юноша поглядел на неё с такой болью, какая, казалось, способна была погрузить весь мир в муки ада. Молча отвернулся и, сильно хромая, пошел к дувалу, перекрывавшему узкий проход, на заботясь, что будут делать остальные.

А те поднялись и пошли за почерневшим от горя Алифбеком к тайному лазу на краю оврага, в котором один за другим и скрылись. Махию нес на руках один из её братьев. Она казалась совсем маленькой и беззащитной.

…В тот же момент в сказочном весеннем Андижане, за одни сутки покрывшемся сиянием цветущего урюка, в тёмном подъезде острая, как игла, пика вонзилась в сердце Айгуль. Он умерла, не успев увидеть своего убийцу, унося с собой во мрак лишь страстную песню белоснежных цветов, которая звучала в ней всю дорогу до дома…

…В тот же момент в ленинградской психиатрической больнице, в отдельной палате повышенной комфортности, вдруг проснулась лежащая на койке юная женщина. Она беспокойно заворочалась, повернулась к зарешеченному окну и полными слез глазами вперилась в розоватую муть нарастающего вечера. Страшный вой вышел из недр её существа. В палату ворвались двое санитаров и медсестра с капельницей. Вой оборвался. Лицо девушки утратило выражение. Её наголо обритая голова неподвижно застыла в нескольких сантиметрах над подушкой…

Руслан невидящими глазами глядел на осторожно приближающихся врагов. На плече его лежал так и не использованный сегодня гранатомет Ведмеда с одним-единственным выстрелом. Хорошенько наведя оружие, он точно послал гранату в развалины дома, где скопилось больше всего духов. Взрыв, вопли, стоны. Он отбросил бесполезную трубу и взялся за ручной пулемет. Очереди прижали врагов к земле.

Юноша всё делал как робот. В душе его образовалась сквозная дыра, откуда жизнь злым ветром высвистывала в Великую пустоту. Холодные губы механически твердили: "Мурдаги", и именно смерть олицетворял он сейчас. Атакующие просто ничего не могли с ним поделать. Когда у него кончились патроны в пулемёте, он взял автомат, периодически заменяя его на винтовку, и выстрелы его были так точны, что в сердцах головорезов шейха расцвел мистический ужас.

Много раз они стреляли в него, метали гранаты, но казалось, он был неуязвим. Духи потеряли уже десятки бойцов, но взять дувал так и не сумели. Наконец, атака просто сошла на нет.

Руслан этого как будто не заметил. Все так же смотрел перед собой, сжимая своё последнее оружие — старую английскую винтовку. Губы его перестали призывать смерть, а по щекам вольно и обильно катились слезы.

Но, кажется, что-то изменилось. Он сфокусировал взгляд. Моджахеды куда-то исчезли, но к нему двигалось такое, что его чуть было не захватил бесформенный первобытный ужас.

Страшным усилием воли приказав себе стоять спокойно, он расширенными глазами глядел на идущих к нему мертвецов.

Они все были здесь. Впереди, со смятой окровавленной головой шёл отец. Рядом — бледный, с удивленными, даже какими-то глуповатыми выражением на мёртвом лице Рудик. Хихикающий, бормочущий, мотающий головой на переломанной шее Розочка. Покрытые трупными пятнами мюриды Хабибулло, во главе с ним самим, выпученными глазами, глядящими в никуда. Полуразложившиеся, теряющие клочья плоти, частично скелетированные — должно быть, его ребята, но он не узнавал их. Зато узнал тех, кого не ожидал здесь увидеть — Айгуль и Княжну. Совершенно не похожие, они смотрелись сейчас, словно жуткие сёстры — обе в белых блузках, напротив сердца у каждой чернела маленькая дырочка, и вокруг — немного красного. Губы Айгуль приподнимала слабая улыбка, у Княжны они были скорбно сжаты, но лица обеих оставались бесчувственны и неподвижны. За ними брел огромный панк с печально поникшим оранжевым ирокезом, вытекшим глазом и ножом, торчащим из бока, потом — мёртвые моджахеды, некоторые поднимались с поля боя и присоединялись к шествию.

Он не мог представить, что успел убить столько людей. Ибо все они были убиты им — даже те, кого убили другие. Они были убиты из-за него, из-за его амбиций, его игры, его Отрочества, будь оно проклято!

— Зачемзачемзачем, — взахлеб забормотал он, ударяясь головой о выщербленные кирпичи дувала.

В душе его зияла бесконечная пустота, и теперь это было навсегда. Он почувствовал, как из пустоты этой вырастает великая чёрная Тень.

— Го-о-осподи! — закричал в стремительно темнеющее небо.

Ему ответило эхо с соседних гор.

Он упал на колени, не гладя на приближающихся зомби. Он был готов отдать себя им. Был бы рад, если бы они растерзали его заживо.

— Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, — часто забормотал он, даже не понимая, что говорит, и говорит ли вообще, не шепчет ли эту отчаянную молитву лишь его умирающая душа.

Что-то изменилось опять. С недоверием поднял глаза, и их осенил свет. Он не видел больше процессии убитых. Источая сияние, по полю боя плавно, словно над землей, двигался Прекрасный человек. Лицо его было сурово и печально, в руке, вместо зелёной ветви, искрился обнаженный меч.

Руслан глядел на клинок, который отправил его на Деяние, и едкая горечь унижения расползалась в нем, заполоняя разверзшуюся пустоту. Поднявшаяся было Тень скукожилась и пропала. Зато разгоралась жгучая боль, а в сердце вломился тошнотворный стыд.

— Прости меня, Страже Божий! — закричал он.

Но Прекрасный человек не глядел на него, проплывал мимо, уходил из его жизни в чудесную страну, где прекрасный сад и добрые звери. А он, Руслан, войти туда недостоин.

— Прости-и-и!

Не оборачиваясь, тот отмахнулся от Руслана мечом, словно от надоедливой мухи.

В юношу будто ударила молния. Он упал и не видел больше ничего.

Сахиб смотрел на распростёртое тело того, кого он привык называть Ставрос, на раскинутые руки, спокойное бледное лицо. Вместо вечного йо-йо, президент Клаба поигрывал старинным кинжалом в золоченых ножнах.

— Кажется, у него просто обморок от истощения, — бросил он стоящему чуть поодаль молодому шейху, сжимавшему в левой руке АКМ.

Тот кивнул.

— Прикончить?

— Ни в коем случае. Он мне нужен живым. Отправьте пока в Бадабер, потом я его заберу.

Шейх коротко поклонился.

Архив Артели

Единица хранения N 561-2089

Секретно, выдается артельщикам не ниже V ранга.

Преподобного в священноиноках отца нашего Епифания тайное слово об обретении Отроком Варфоломеем Честнаго Животворящего Креста Господня.

Благослови, отче.

Слава Вышнему Богу, в Троице славимому, Который есть наше упование, свет и жизнь, в Которого мы веруем, в Которого мы крестились.

Мною, недостойным Епифанием, с помощью Божией и по молитвам святых старцев, написано уже Житие пречудного и совершенного Сергия, игумена Радонежского. Но долг перед тайной Ордой, к которой я принадлежу, велит мне описать и то, что до времени должно быть скрыто от православного народа. То, что узнал я от многих людей, также хранивших тайну сию: самого Сергия, и от старшего его брата Стефана, и воеводы Димитрия Боброка Волынца.

В том житии написал я, как однажды отец послал Отрока Варфоломея, а это имя, которым наречен был блаженный Сергий при святом крещении, искать жеребят. И встретил он некоего черноризца, незнакомого ему старца, благообразного и подобного Ангелу, который стоял на поле под дубом и усердно, со слезами, молился. Написал я и о том, как чудный этот старец наделил Варфоломея способностью к грамоте. Но не все я написал, что поведал он ему, ибо тогда он приказал Отроку не говорить этого никому из тех, кто не входит в чиноначалие Орды. Потому Варфоломей лишь перед великим Мамаевым побоищем поведал о том воеводе Боброку, который был ближним человеком старцев Орды. Тот же потом рассказал это и мне, дабы я записал все для назидания будущих соработников Орды.

Вернемся же к славному старцу, явившемуся Варфоломею. Еще до того, как благословил он Отрока святой просфорой, дабы тот промыслом Божиим познал грамоту, он открыл ему своё имя. "Ныне, чадо, — сказал он, — явился тебе царевич Пётр, некогда подвизавшийся на Ростовской земле". "Святый отче, моли Бога о мне!" — вскричал Варфоломей и хотел пасть на колени, но старец поднял его. "Слушай, Отрок, — сказал он, — что по воле Божией должен ты будешь исполнить в мире сём". И далее святой старец рассказал о том, как ему, внуку царя Бату, в юные годы было видение Святого Архистратига Божия Михаила, и как Архангел возвестил ему, что он Отрок, на которого возложено дело сбережения Честного Древа, хранящего землю нашу. Благоверный Пётр сказал, что есть Отроки-податели, которым суждено передать Крест Господень кому-нибудь из земных владык, как он, царевич Петр, передал его Великому князю Александру. Но есть Отроки-хранители, каким Варфоломей и будет, коим положено сберегать Крест Богу угодное время. И открыл чудный старец Отроку место, где великий князь Древо сохранил, ибо к тому времени никто из живых уже не знал этой тайны.

А дальше было всё, как описал я в Житии. И когда после смерти родителей Варфоломей с братом Стефаном ушел в леса на жительство пустынническое, искал он то место, о коем поведал ему благоверный Петр. Найдя же и подняв из-под спуда Крест, поклонился Ему и вместе с братом срубил над ним церковь, под полом которой и спрятал Честное Древо. Стефану ничего он не сказал, а тот молчал и не спрашивал, но Бог вложил в него знание, что совершилось великое таинство.

И пустынная церковь эта стала началом обители Святой Троицы, где чудный Сергий был игуменом до блаженной своей кончины. Являлись ему и бесы, и враги наши из нечестивой латинской Конгрегации, желавшие уничтожения обители и искавшие Честное Древо. Но посрамил их отец наш Сергий.

А при блаженном преставлении своем, о котором знал он заранее, преподобный велел любимому ученику своему и преемнику добродетельному Никону тайно положить Крест себе во гроб, что тот с благоговением и сделал, а вскоре принял на себя обет подвизаться в безмолвии, чтобы даже случайно тайну эту великую не выдать.

Когда же по прошествии тридцати лет обретены были мощи святого, о чём писал я в Житие, Крест лежал вместе с ними. Никто из монахов не знал уже, что это такое, но из великого почтения к преподобному и по тайному наущению соработников Орды, меж ними бывших, положен он был вместе с мощами в новую раку.

И ныне он там, и пребудет столько, сколько угодно Господу нашему, Которого благодарим мы за то, что Он даровал тайной Орде такового Отрока, а нашей Русской земле и в нашей северной стране такового святого старца, господина преподобного Сергия. И да помилует Бог меня, недостойного Епифания, который по скудости ума своего не сумел по достоинству сложить похвалу чудному этому святому. И да пребудет с нами вечно благодать Духа Святаго, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Великобритания, Лондон, 27 марта 1984

Милорд был не так уж и плох. По крайней мере, сам себя он воспринимал как замечательного человека с нежной душой, уязвленной несовершенством мира. Разве не разбирался он тонко в живописи, не был ценителем поэзии, влюбленным в Суинберна до такой степени, что, преклоняясь перед недосягаемым совершенством, уничтожил все свои юношеские поэтические опыты и не написал больше ни строфы, хотя его учителя сулили ему славу стихотворца?

Из своего неисчерпаемого наследства он жертвовал огромные суммы всяческим благотворительным фондам и организациям, защищающим живую природу. Ибо сэр Уолтер испытывал трепетный восторг перед всем живым, предпочтительнее, маленьким живым: щенкам, котятам, мышатам. Больше всего, к лисятам — ведь о нем говорили, что он сам напоминает доброго печального лиса.

Людей тоже любил. Особенно детей и женщин — часами мог возиться с малышней, а с дамами вел себя дружелюбно, с долей корректной игривости, не переходящей, Боже упаси, рамок приличия. За исключением тех случаев, когда дамы гостили в подвале его тайного убежища… Но ему тяжело было вспоминать об этом. Это его тайный крест, тяжелое семейное наследство, его трагедия. Да, он делал это — потому что от рождения неизлечимо болен, а не потому, что зол. Он не мог этого не делать, и все тут. А в целом оставался добрым, хорошим человеком…

Не может быть плохим человек, который так любит делать приятное ближним. Вот и сейчас искоса с удовольствием посматривал он на раскрасневшееся от восторга лицо своей спутницы в соседнем кресле королевской ложи.

Уже не раз за сегодняшний вечер у Милорда мелькала мысль, что эта русская простушка не уступит своим туалетом ни одной блестящей даме в зале, собравшем весь лондонский бомонд. Нет, это, конечно, не прошедшее недавно гала-превью нового мюзикла популярнейшего композитора, на котором присутствовали Их Величества, леди Ди (Милорд мысленно саркастически скривил губы) и половина Палаты лордов с супругами. Но и премьера для широкой публики сплошь шелестела туалетами от кутюр и сияла драгоценностями.

"Да ей все равно, что превью, что премьера. Вон как глазенки блестят. Как же, у себя в Союзе подумать не могла, что вот так близко увидит самого великого Эндрю, а потом будет смотреть, что он там натворил на сцене".

Милорд усмехнулся уже явно: он был не очень высокого мнения о современном театре, как и положено человеку, чьи предки запросто пили эль с самим Шекспиром. А паясничающий ради рекламы на фоне старого паровоза знаменитый композитор — они видели его перед театром — вызывал в нем легкое презрение.

Почувствовав его взгляд, спутница очаровательно неловким движением повернула к нему светлую головку на тонкой шее. Ей были явно непривычны каплевидные изумрудные серьги, очень массивные, идеально сочетавшиеся с изумрудной же диадемой.

Встретив улыбку Милорда, мгновенно принявшую оттенок дружелюбного добродушия, весело улыбнулась в ответ.

Милорд невольно залюбовался тем, как яркий свет переливается в изумрудах и стразах, усыпающих широкие плечи закрытого черного платья. Потом охватил взглядом всю ладную фигурку, до зеленых, в тон сумочке, атласных туфель. Да, вкус у девочки был. Или это работа мистера Сахиба? Вряд ли, парень был совершенно равнодушен к тонкостям дресс-кода.

Очевидно, уловив восхищение Милорда, дама мимолетно сверкнула на него взглядом, исполненным кошачьего кокетства, но тут же вновь отвернулась к сцене, на которой Папаша-паровоз рассказывал своему ржавому сынку сказку о Звездном Экспрессе. И действие, и музыка, и тяжеловесные, откровенно стесняющие актеров, костюмы казались Милорду дикой нелепицей. Но на лице спутницы отражался откровенный детский восторг.

"Девчонка, совершенная девчонка", — мелькнуло у Милорда.

Он вдруг почувствовал опасную истому, предшествующая взрыву причудливых желаний.

"Нельзя. Будь благоразумен, Уолтер", — одернул он себя. Но предательская истома продолжала растекаться, вызывая соблазнительные яркие картинки, пробуждая похотливую память о привкусе свежей крови на губах. Ему уже казалось, что не так уж и нельзя. "Сахиб… Ну и что… — мелькали отрывистые мысли. — Не может быть, что он по-настоящему увлечен. Кем, этой русской школьницей?.. Иначе бы не оставил её — на меня. Нет, тут все в порядке. Он, может, даже хочет, чтобы я с ней… Ты пьян, Уолтер!"

Он мысленно щёлкнул себя по носу. Пьян он, конечно, не был: всего-то бокал шампанского перед шоу, а последнюю дорожку нюхнул еще до того, как поехал за дамой в отель. Действие порошка давно уже кончилось, оставив легкую нутряную дрожь и смутное ощущение неполноты бытия, знакомое всем кокаинистам. Требовалась добавка.

Но он был пьян в другом смысле — волна желания и не думала спадать, вздымалась и ширилась, грозя вот-вот затопить всё его существо. Он прекрасно понимал, что это означает: скоро тормоза окончательно полетят, и он впадет в жуткую проказливую весёлость, которая всегда сопровождала его подвальные забавы. Тогда никакая тень Сахиба его не остановит — в таком состоянии он чувствовал себя чем-то вроде всемогущего супермена, который мог делать всё, и ничего ему за это не будет.

Девушка, приоткрыв рот, во все глаза смотрела, как волшебный Экспресс убеждает юный мятущийся Паровозик поверить в себя, дабы победить дурные обстоятельства. Милорд вновь внутренне осклабился: ничего не чувствует, ничего не подозревает… Ребёнок. Эта девочка провела за нос всю Artel, а недавно очень недурно поработала в Ливане, куда Клаб заслал её для проверки. И всё равно осталась московской простушкой. "Дикари они и есть дикари".

Но осознание того, что этот ребенок с формами женщины в полной его власти, скрутило сэра Уолтера новым пароксизмом вожделения. Он оставил попытки выйти из порочного состояния и стал деловито прикидывать, как скоро сможет расконсервировать кое-какое оборудование в подвале мрачного особняка на окраине, который он не посещал уже больше двух лет, после памятного разговора с президентом Клаба.

В антракте, извинившись перед возбужденно лепечущей какие-то глупости девушкой, он посетил туалет, где при помощи серебряной трубочки жадно втянул в себя сразу две дорожки. Когда ледянящая волна восторга миновала пик и новая порция ровного ласкового безумия утвердилась в его голове, Милорд вернулся в фойе и улыбнулся девчонке лучшей своей улыбкой. В сочетании с печальным взглядом раненого животного, она производила на женщин самое сильное впечатление. Он всё решил.

Ашот уже третий час лежал под окаймляющим ограду бордюром из начинающего зацветать барбариса, и готов был ждать вечность, несмотря на пробирающий холодок весеннего вечера. Трехэтажный кирпичный особняк угрожающе нависал над ним, тускло отсвечивая тёмными стеклами окон, словно предупреждал незваного гостя о последствиях его вторжения. Но Ашоту было наплевать на эту дряхлую бессильную угрозу — он был юн, зол и опасен.

Таким его сделала улица за два с лишним года, прошедшими после исчезновения Рэчел. Цовинар… Дома они всегда говорили по-армянски и называли друг друга настоящими именами, инстинктивно противопоставляя свой мирок чужому враждебному городу. И он всегда знал, что его зовут Ашот, хотя и в лицее, и позже — в уличной банде, откликался на имя Джо.

Недавно ему исполнилось семнадцать, и он понятия не имел, что будет дальше. Хотел бы уехать из этой ненавистной страны, но не мог — у него здесь ещё было дело. Он должен найти и покарать убийцу сестры. В том, что она была убита, не сомневался — знал о её работе и о том, что за последние годы так же бесследно исчезло много "ночных мушек". Полиция, конечно, не чесалась, а на улицах шептались о новом Джеке.

Из лицея, разумеется, пришлось уйти, поскольку Ашот учился там только благодаря доходам сестры. И со съемной квартиры его попросили. Никому из добрых британцев не было дела до смуглого юноши-иностранца, оставшегося в полном одиночестве. Но земляки, в отличие от него, жившие тут нелегально, очень скоро открыли ему, что в иммигрантских кварталах Ист-энда вполне можно найти и пристанище, и друзей, и легкий заработок.

Он упорно выспрашивал у обитателей лондонского дна всё, что могло помочь ему в поисках, но те ничего такого не знали. Да, похоже, и проститутки перестали пропадать. Но Ашот был упрям. Он знал, что рано или поздно доберется до убийцы и всадит в него найф.

Все изменилось в прошлое воскресенье, когда поздно вечером Ашот с парнями, как обычно, в поисках добычи слонялся по самым захолустным местам района, заставляя редких прохожих далеко обходить группу зловещей шпаны. Может быть, днём эта улочка и привлекала ротозеев-туристов, мотающихся в поисках лондонской экзотики. Но сейчас она стала такой же пугающей, какой была сто лет назад. Лишь газовые фонари сменились электрическими, но светили тем же призрачным, неуютным светом. И, как и встарь, горели через одного. Ещё один хилый фонарь освещал двери жалкого паба — единственного заведения, в котором угадывалась какая-то жизнь. С боков улицу сжимали вздымающиеся тусклые стены с непроглядными проемами окон, а под ногами горбился неровный булыжник. Наполненные тьмой арки щерились жуткими пастями.

Туристов в такую пору здесь не увидишь. Разве что повезет и из паба выползет какой-нибудь нагрузившийся джентльмен, которого можно быстренько обработать в ближайшей подворотне.

Но появился не джентльмен. В дальнем конце улочки, в неверном свете, вдруг возникла гибкая фигурка. Десяток юных шакалов всех цветов кожи просто обалдели от появления на их охотничьей территории гуляющей девицы. Ибо это была именно девица, и она именно гуляла, с неподдельным интересом рассматривая всё, что попадалось ей под острый взгляд.

Миниатюрная ладная фигурка, рассыпающиеся по плечам светлые волосы, джинсовый костюм, кофточка — студентка или туристка. Неважно — добыча сама шла в руки. Не сговариваясь, парни начали рассредоточиваться полукругом, чтобы охватить дурочку с боков.

"Пора бы ей уже заорать", — подумал Ашот. Впрочем, тут кричи — не кричи, никто спасать не прибежит. Традиции…

Девушка не закричала, но остановилась. Банда уже приблизилась к ней вплотную, прижимая к стене. Здоровенный чёрный парень с Ямайки по имени Мори, счастливо осклабившись, ибо сплифф убойной ганжи делал в нём своё дурное дело, потянулся ручищей за сумочкой, которую бедняжка сжимала в потерянно опущенных руках.

Что произошло дальше, ни Ашот, ни кто другой из банды уловить не успел. Словно неодолимая сила потянула огромного негра вперёд, девушка каким-то образом оказалась в стороне, а Мори всей тушей впечатался в стену и сполз по ней, оставляя на закопчённом кирпиче кровяную дорожку.

От точного удара по горлу на мостовую с хрипом свалился ещё один парень, второй посылал в ночь отборные, но сдавленные маты, согнувшись в три погибели и схватившись обеими руками за причинное место. Остальные обалдело уставились на юную, едва ли старше Ашота, девчушку, глядевшую на них спокойно и даже весело. Правда, ниже её пронзительных кошачьих глаз не столь весёлым казался направленный на ребят ствол пистолета с глушителем.

"Вальтер ППК, как у Джеймса Бонда", — пронеслась в голове Ашота дурацкая мысль.

Но пришедшему в себя Мори пистолет был до фонаря, он прямо тут, на этом месте, обязан был смыть с себя жуткий позор, который претерпел от этой пигалицы. Заорав что-то непотребное, он бросился на наглую девицу. В руке сухо щёлкнула выкидуха. Этот звук наложился на резкий хлопок. Парни с ужасом увидели, как в середине лба их разом заткнувшегося предводителя возникла чёрная дырочка, откуда резво побежала кровь, и что-то выплеснулось из разверзшегося затылка. Мори рухнул на мостовую.

Глаза девушки теперь излучали железобетонную волю. Смертельное отверстие плавно переместилось и уставилось в грудь Ашота.

— Ты останешься.

Голос был юн, но с хрипотцой, а легкий акцент делал произношение несколько странным, будто с ними говорил хорошо подготовленный инопланетянин. И ещё её голос был пугающе спокоен. Казалось, секунду назад совершенное убийство нимало её не тронуло.

— Остальные пошли вон! Ну!

Ещё хлопок. Пуля выбила пучок искр под ногами остолбеневших парней. Секунду спустя резвый топот затих в конце улочки.

— А ты пойдешь со мной.

Абсолютное спокойствие.

Ашот судорожно глотнул и, как зомби, последовал за страшной девицей. Бедный Мори остался валяться в луже крови. За все время инцидента из паба никто так и не показался.

В неприметном переулке она указала стволом на дешёвенькую машину. Он понял, что придется подчиниться, и полез, каждую секунду ожидая вышибающего мозги удара. Но ничего такого не случилось. Блондинка села на место водителя. Пистолет мирно лежал на её коленях, но шестым чувством Ашот понимал, что "в случае чего" выстрел раздастся мгновенно.

Он помнил, что в кармане у него найф, но ни за что не попытался бы им воспользоваться. От страха даже не осмеливался вертеть головой, и не видел, куда они ехали. Мельком заметил только, что несутся сквозь деловой центр, а потом сворачивают на юг. Лишь когда машина остановилась, осмелился быстро оглядеться. Оказалось, свернули на одну из улочек, упиравшихся в заросли огромного старинного парка, в такую пору тёмного и безлюдного.

— Ну вот, — своим странным тоном проговорила девица, откидываясь на сидение. — Надеюсь, мы отъехали достаточно, можем поговорить без бобби.

Это были её первые слова за всю поездку.

— Достаточно откуда? — выдавил он, лишь бы что-то сказать.

— От свежего трупа, дурачок, — хихикнула блондинка.

Ашот взглянул на неё с неподдельным ужасом.

— Мори… Его звали Мори. Морган, — неизвестно зачем представил он убитого убийце.

Но та только раздражённо тряхнула серебрящимися в свете фонарей волосами.

— Мне плевать, как его звали, — и Ашот понял, что ей действительно — плевать.

— А вот тебя зовут Ашот. Ашот Исраелян, — на юношу сверкнули глаза дикой кошки.

Судорожно глотнув, он смолчал. Но следующие слова девчонки заставили его взвиться.

— И у тебя была сестра. Цовинар…

— Где она?! — вскричал он, подаваясь к девушке, но упершийся ему в грудь ствол заставил его резко замолчать.

— Твоя сестра убита, — сухо сказала она, глядя ему прямо в глаза.

Ашот осел и закрыл лицо руками.

— Кто ты? — глухо спросил он, не размыкая ладоней.

— Я отдам тебе её убийцу.

С этого момента юноша слушал так внимательно, как никогда в жизни.

Долго убеждать его было не нужно. Оказывается, полиция все-таки работала. Двое свидетелей видели, как Цовинар садилась в машину, один смог внятно описать водителя. В сочетании со спермой на платке, брошенном на месте похищения другой девушки, и несколькими фотографиями сэра Уолтера, всё это было более чем убедительно. Но главное — Ашот всем существом знал, что слышит правду. Он не мог понять, откуда в нём такая уверенность, да и не хотел в этом разбираться.

Но в эту ночь они ещё подъехали к мрачному трехэтажному особняку на окраине и проникли в него, невзирая на систему сигнализации, которую эта выносящая мозги девка нейтрализовала в считанные минуты. Они побывали в подвале, и Ашот со жгучей болью понял, как его сестра расставалась с жизнью. Краем уха выслушивал инструкции и советы — конечно, он всё сделает так, а не иначе. Конечно, он это сделает…

— Если полиция раньше до него не доберётся, — закончил он, вылезая из машины у квартала паков, где он обретался.

— Не доберётся, — жёстко ответила девица, имени которой он так и не узнал. — Всех бумаг, которые я тебе показывала, в деле уже нет. А следователя, который их собрал, перевели из Лондона…

Ашот чуть помолчал, потом мрачно кивнул головой — все понял. Развернулся и собрался идти.

— Подожди, — резко произнесла она.

Он остановился.

— Исраэль Ори, — сказал она чётко, сверкнув бешеной зеленью глаз.

Захлопнула дверцу и рванула с места.

Ашот стоял, как в забытьи, твердя про себя: "Исраэль Ори. Исраэль Ори".

Это имя мучило его и сейчас, прохладной весенней ночью под кустами барбариса. Из, казалось бы, начисто забытого детства, громко доносились слова бабки Шушан, словно сухенькая старушка стояла сейчас перед ним и, глядя на него горящими глазами (они у нее горели всегда, пока смерть их не погасила), рассказывала жуткие истории, которые маленький Ашот не хотел слушать. Про большой горящий город, трупы на улицах, кровь и смерть. Как ищущие спасения толпились на широкой набережной, а аскеры многих убивали, а других просто не пускали обратно, и люди умирали на проклятой той набережной от голода, жажды и ран. И как весело все эти дни играл турецкий военный оркестр, заглушая стоны и выстрелы. И как маленькая измученная девочка плыла к огромному, вздымающемуся перед ней в ночи кораблю, а с него кто-то плеснул в неё кипятком. И раздалась ругань — английская ругань. "Никогда, никогда не верьте им, дети, — говорила Шушан Ашоту и уже почти взрослой Цовинар, слушавшей бабку с непонятным скучающему мальчику вниманием. — Они не считают нас людьми. И в любой момент могут причинить нам зло — как только подумают, что это пойдет им на пользу. Это знал ещё наш родоначальник Исраэль Ори. Он с молодости ненавидел их, с тех пор, как просил у них помощи для армян, а они только улыбались и ничего не сделали. Только русские нам помогли".

Странно, Ашот был уверен, что вся эта ерунда давно выветрилась из его головы, но одно имя, произнесенное шалой девчонкой, прорвало шлюзы его памяти.

Откуда-то знал он и то, что она русская, хотя для этого не имелось никаких оснований. Но Ашот знал, что это так, и что все происходит, как и должно происходить.

На пустынной улице послышалось ворчание дорогой машины, остановившейся у ворот особняка. Юноша подобрался, как кот перед прыжком.

Откуда-то издали донеслось еле слышное призрачное пение:

…Crazy, toys in the attic, I am crazy

(Surely gone fishing)

They must have taken my marbles away…

Раздался хлопок дверцы и приглушенная речь, явно принадлежавшая тщательно воспитанному человеку:

— Дорогая, скоро вы поймете, что никогда ещё не проводили время так весело.

— Я не сомневаюсь, Милорд.

Правильная речь отличалась странной интонацией. Ашот вздрогнул, узнав голос.

— Сначала я покажу вам мой выводок лис.

Милорд продолжал растекаться благожелательностью, одновременно отрывая калитку электронным ключом и пропуская даму вперед.

— А потом мы с вами будем пить шампанское, какого вы ещё не пили, и слушать прекрасную, прекрасную музы…

Ашот видел, что Милорд, идущий за спиной у девушки, уже вытащил наполненный шприц. Неведомая сила подняла юношу и бросила на спину убийце сестры. Он даже не понял, когда в его руке оказался раскрытый найф, вошедший под лопатку Милорда, как в кусок мягкого сыра.

— Zhazhtam galhit!

Ашот знал множество грязных английских слов, и не смог бы объяснить, почему в этот момент из него вырвалось одно из самых гнусных армянских ругательств.

Девушка резко развернулась, и, придерживая края норкового манто, спокойно посмотрела в лицо Милорда, который в последний миг своей жизни понял, что произошло. Но ужас на его перекошенном лице, вдруг переставшим быть похожим на морду доброго лиса, похоже, нисколько не тронул её.

— Неплохо для начала, — заметила она.

Ашот, дурак дураком, растерянно стоял над прикорнувшим на окровавленном гравии герцогом и пэром.

— Только помпезно очень, — заключила девушка.

Ашот растерянно пялился то на неё, то на свои руки. Вдруг в нём поднялась неодолимая тошнота и он ринулся к кустам.

— Поблюй, поблюй, — одобрила она. — Сразу легче станет. Я знала, что блевать будешь, в первый раз всегда так.

Юноша мычал, пытаясь вытереть рот. Девица сунула ему пачку одноразовых платков, которую он использовал до конца.

— Это хорошо, что ты никого ещё убить не успел, — она говорила это так, словно трепалась о пустяках за чашкой чая в кафе. — Убивать надо тех, кого надо…

— А кого надо? — наконец, смог произнести парень, глядя на неё глазами побитой собаки.

— Узнаешь. Пошли. У меня на соседней улице машина.

Ашот, было, кинулся собирать обрывки платков, пытался вытереть торчащую из спины трупа рукоять. Выглядело это довольно жалко.

— Оставь всё, как есть, — отчеканила девчонка.

— А полиция?.. — растерянно спросил он.

— Полиция выйдет на тебя уже завтра, вытирай — не вытирай.

В голове Ашота что-то неприятно щёлкнуло.

— Ты меня подставить хочешь, du es unpetk puts?! — в панике взревел он.

— Du es gish, — всё так же спокойно отчеканила она.

От того, что его обозвали дураком на родном языке, Ашот озадаченно замолк.

— Нет больше Ашота Исраеляна, — сказала она так, что парень понял — и правда нет.

— Ты сегодня летишь в Америку. Билет, паспорт и всё, что нужно, получишь. И инструкции получишь, не сомневайся. И будешь сидеть там тихо, пока не понадобишься. Ты все понял, kamak?

Ашот молча склонил голову. Он всё понял.