Исламская Республика Пакистан, Пешаварский район, кишлак Бадабер, 26 — 27 апреля 1984

Из внутреннего двора, в который выходили двери камер, донеслись шаги охранника с похлебкой. Он торопился раздать её, чтобы присоединиться к вечернему намазу — духи уже собрались на плацу. Все духи Бадабера. Раньше на молитву гоняли и принявших ислам шурави аскар, но с неделю назад условия содержания стали гораздо суровее. Теперь пленные почти всё время проводили взаперти.

С лязгом провернулся замок и появился страж — плечистый пуштун в национальной одежде. За спиной прикладом вверх болтался АКМ, в руке позвякивало ведро с баландой. Руслан по-турецки сидел на деревянном помосте, на котором спали пленные. Лицо его не выражало ничего. Можно было принять его за терьякеша, если бы не очевидный факт, что опиума заключенные теперь достать нигде не могли.

На самом деле Руслан не отводил взгляда от Абдуллы Рахмана. Огромный мужик в драных шароварах и безрукавке на голое тело, с прореженной сединой рыжей бородищей, он чем-то напоминал ему Алифбека. Сейчас Абдулла всячески показывал, как голоден, размахивая пустой пластиковой чашкой производства Китайской Народной Республики. Так кривлялся, что Руслан вдруг забеспокоился, что страж что-нибудь заподозрит: на взгляд прошедшего высокую школу лицедейства артельного послушника, Абдулла явно переигрывал. Но охранник ограничился витиеватым ругательством на пушту и продолжал быстро шлепать по черпаку своих помоев в протягиваемые пленными чашки. До Рахмана ему оставалось два-три человека. Руслан физически ощутил, как напряглось перед рывком огромное тело Абдуллы — полковника спецназа КГБ Казакова Серафима Тихоновича. Мужа Инги.

…В этот момент в уединенной долине неподалеку от Пешевара приземлился вертолет МИ-8МТ, поднявшийся с аэродрома в афганском Джелалабаде. За борт резво выпрыгнул всего один человек. Пригибаясь под давлением взбиваемого винтами воздуха, он быстро отошёл от вертолета, встряхнулся и исчез среди валунов. Вертушка сразу поднялась: у экипажа было основное задание — высадить разведгруппу в долине Бабур на дороге Джелалабад-Асадабад, где она должна была прикрывать идущие по магистрали транспорты. Кто властный приказал сделать крюк и забросить на территорию Пакистана этого немолодого человека в потёртой афганской одежде, командир экипажа понятия не имел. Странный пассажир за всю дорогу ни с кем не перемолвился. Сидел так тихо, что временами казалось — его здесь и вовсе нет. Через пять минут после высадки никто на борту вертолета его уже не помнил…

Бадабер был маленьким кишлаком, затерянным в прохладной "зелёнке" близ гор, километрах в пятнадцати южнее Пешавара и примерно в двадцати от границы с Афганистаном. Обычный кишлак "зоны племен", серый и неопрятный, только местное население давно покинуло его. Ещё четверть века назад тут был обустроен тайный аэродром, формально принадлежащий ВВС Британии. На самом деле, его активно использовал Клаб. Вообще-то, это место сразу было предназначено для тайной базы, с того самого времени, как, в результате операции Клаба, Британская Индия получила независимость в расчлененном виде. Название Бадабер не раз звучало в лекциях наставников Обители.

После ввода советских войск в Афганистан здесь был устроен "Центр подготовки воинов святого Халида ибн Валида": Клаб очень плотно опекал "Циклон" — операцию ЦРУ по поддержке моджахедов. Позже решили ещё свозить сюда всех пленных, для чего и построили тюрьму.

Несколько одноэтажных глинобитных домов — жилища комсостава и иностранных инструкторов, маленькая мечеть, и палатки курсантов. В центре — небольшая крепость, обнесённая высоким дувалом со стальными воротами и глиняными башнями по углам — тюрьма и склады оружия. Её внутренний двор служил плацем для молитвы, тренировок, спортивных игр и прогулок заключенных.

В общем, что-то подобное Руслан и ожидал увидеть, когда, после тяжелого перехода по горам, караван моджахедов привез его сюда из погибшего кишлака Алифбека. Настроение у него было паршивым, но он знал, что в ближайшее время ни убивать, ни пытать его не будут. Он был в руках Клаба, а Клаб был заинтересован в его жизни. Ему так и сказал на хорошем английском губастый молодой шейх.

— Если бы не это, я бы сам зарезал тебя за тех людей, которых потерял и которых мне пришлось убить ради тебя, — добавил он тихим голосом.

Руслан посмотрел в чёрные глаза, увидел там кривляющуюся Смерть и невесело улыбнулся ей.

Араб отвернулся.

Руслан подумал, что когда-нибудь они ещё встретятся.

ДорОгой с ним действительно обращались прилично. В тюрьме тоже. Его предупредили, чтобы он ничего не рассказывал о себе другим пленным. Он и молчал. А разносивший еду охранник всегда кидал в его похлебку кусок мяса и клал перед ним лишнюю лепешку.

Сначала Руслан опасался, что эти послабления настроят против него ребят — тут было человек двадцать советских и десятка три афганцев. Но оказалось, что и об этом позаботились: как вскоре Руслан понял, был запущен слух, что он — сын крупного партийного функционера из Москвы и его берегут в надежде на большой выкуп. Потому у сокамерников не только не вырос на него зуб, что было чревато множеством неудобств, но многие из них даже ощутили — совершенно необоснованно — прилив надежды. В какой-то степени появление Руслана стало началом конца Бадабера. Но тогда об этом никто не догадывался.

Вообще-то, сначала пленным жилось сносно. Большая часть попала сюда по глупости — отлучившись ночью из части за фруктами в сад, или покурив в дукане такой чарс, после которого наступало помутнение всего и вся, а потом пацан обнаруживал себя связанным в лагере моджахедов. Были и такие, кто сдавался добровольно — в основном, "советские" узбеки и таджики, но и русские встречались, например, голубоглазый сибиряк Мухаммад Ислам. Все они мечтали через Афган попасть на свободный Запад, но оказывались в Бадабере.

Разумеется, никого из воспитанных в атеизме парней не смущала необходимость произнести символ веры — шахаду, получить мусульманское имя и начинать отращивать бороду, если это сулило значительные послабления. Сложнее было с пятикратным намазом, а главное, отказом от водки и сала. Но поскольку ни того, ни другого здесь в заводе не было, а гашиш и опиум, хоть и тоже вроде бы были запрещены, но употреблялись всеми правоверными, советские пленные могли считать себя мусульманами не хуже других.

Ходили, правда, слухи о некоем Лёхе, который отказался снимать крест, надетый ему матерью, и был забит духами до смерти. Ребята рассказывали эту историю бесстрастно, и никто её не комментировал.

Так что поначалу они свободно ходили по лагерю и даже выбирались за стену — бежать-то в горах всё равно некуда. Периодически даже проводили футбольные и волейбольные матчи со своей охраной.

Абдуллу привезли через несколько дней после Руслана. Тот сразу узнал его, несмотря на чалму, бороду и афганскую одежду. Последний раз видел соперника в квартире на Герцена, когда… В общем, сердце его взорвалось. Он ведь помнил Ингу. Всегда её помнил, хоть и запретил себе думать о ней.

Конечно, лицо его ничего не отразило. Конечно, здоровенный офицер спецназа внимания не обратил на чижаря-первогодка. Сам он, после долгого боя спецгруппы КГБ с целой тысячью духов, раненым, без сознания, был захвачен в долине Панджшера людьми Ахмад-шаха. Охрана испытывала к нему определённое уважение, хотя ислам он так и не принял.

Абдулла заметил Алишера через несколько дней, когда, гуляя по плацу, Руслан имел несчастье привлечь к себе внимание Инвалида, пакистанского инструктора, взявшего псевдоним по имени лагеря — ибн Валид, так что для русских не было вопроса, какую кличку ему дать.

Инвалид аккуратно подстригал бороду, всегда носил большие тёмные очки (по экранам мира победительно шёл "Терминатор") и зелёную повязку шахида. Говорили, что он — офицер пакистанского спецназа. Нравом отличался свирепым, доставалось от него не только пленным, но и духам.

Теперь он решил показать свое виртуозное владение саблей. Собрав курсантов, нетерпеливо помахивая длинным, почти прямым клинком, он оглянулся. Увидев сидящего поодаль в тенечке Руслана, властно махнул рукой, защёлкав по-птичьи, что означало приказ подойти.

По всей видимости, пакистанец то ли хапнул какого-то совсем уж убойного чарса, то ли у него просто съехала от жары крыша — похоже, он задумал зарубить шурави на глазах восхищённой публики. Расклад Руслана не радовал, но делать было нечего — придётся работать. О том, что при этом страшно засветится, старался не думать.

Слегка приподняв руки к груди, стоял перед красующимся Инвалидом. Уроки Мастера сидели в нём намертво и ему не надо было вспоминать последовательность движений.

Пакистанец взмахнул саблей и был страшно удивлен, что она прошла чуть ли ни вплотную к левой руке мальчишки, совершенно того не задев. Он не успел ругнуть проклятый индийский бханг, из-за которого так позорно промазал, как бача возник рядом. Каким-то неведомым образом сабля оказалась в руках у паршивца, его собственная была заломлена и он всей тяжестью приложился спиной к основательно убитой почве плаца. А проклятый щенок воткнул клинок в землю и стал спокойно ждать продолжения.

Оно не замедлило. Разъяренный Инвалид схватил свой опозоренный меч и с ревом принялся наносить беспорядочные удары. Однако ни один из них не достигал цели. Бача вроде бы как даже лениво уклонялся, но всякий раз клинок рассекал воздух.

Наконец, Инвалид взял себя в руки и нанес особенно хитрый удар. Он так и не понял, что с ним сделал шурави — просто грохнулся вновь, на несколько секунд потеряв сознание.

На самом деле Руслан, почувствовавший, что представление пора кончать, одновременно резко ударил ногой по колену фехтовальщика, а когда тот невольно опустил клинок, так же резко и сильно — по руке, и закончил прием сокрушительным ударом ребром ладони под подбородок.

Сабля опять была в его руках, но он с отвращением её отбросил. Стоял, не сомневаясь, что вот здесь его путь окончен. Курсанты вокруг возбужденно орали, но не трогались с места, ожидая, что предпримет очнувшийся Инвалид.

Тот не разочаровал зрителей: поматывая гудящей головой, поднялся на коленях и выхватил из кобуры пистолет. Руслан знал, что застрелить его Инвалид не успеет — он доберётся до него раньше, свернет башку и отберет оружие. И — тут же умрёт сам под очередями курсантов, может быть, успев одного-двух пристрелить.

— Господи, помилуй! — пробормотал он и приготовился к прыжку.

— Дрешт (стой)! — словно ангельский глас с палящих небес.

Один из "черных аистов", оставленных шейхом в Бадабере, решительно направил автомат на борзого пакистанца. Тот ответил невнятным набором слов, в значении которых было сложно усомниться. Моджахед многозначительно повел стволом. Инвалид вскочил и стал что-то доказывать, поминутно кивая на Руслана, который так и стоял в полной готовности убивать и умирать. "Аист" заворчал, негромко и веско, и пакистанец замолк. Злобно вбросил в ножны саблю и, не оглянувшись, вышел за ворота. Больше в Бадабере его не видели.

"Аист" несколькими словами разогнал курсантов и ушёл сам, даже не взглянув на Руслана. Инцидент был исчерпан.

— Ты где так научился? — первое, что услышал Руслан, когда вернулся в тюрьму.

Рядом стоял Абдулла.

— В Москве в секцию ходил, — буркнул он, приготовившись бутафорить в соответствии с текущей легендой.

— Хорошая секция… Закрытая, поди? Папаша устроил?

— Какой папаша? — юноша сделал наивное лицо.

— Да ладно, все знают, — пожал плечами Абдулла. — Ну, молчи, если велели… Как зовут-то, сказать можешь?

— Ага. Алишер.

— Ну-ну… А я — Абдулла Рахман. Вот и познакомились.

Руслан улыбнулся полковнику Казакову.

Они сошлись неправдоподобно быстро: зелёный юнец и матерый полкан. Это так со стороны смотрелось. Ребята удивлялись, кое-кто сально посмеивался, предполагая тут гомосексуальную подоплеку, на что Руслан только саркастически усмехался. Он был рад, что Казаков проявляет к нему интерес — жажда узнать что-нибудь об Инге была неумолима. И вскоре, без всяких намёков с его стороны, полковник сам заговорил о ней.

— Я вот тут… — начал он, сидя рядом на суфе и глядя куда-то вниз.

До Руслана доносился густой запах грязных ног, ибо полковник сбросил стоптанные кроссовки, но юноша не подавал вида. Сидел со своим обычным отстраненным лицом.

— Я вот тут парюсь, а моя-то в Ленинграде, в психушке.

Руслан ни малейшим движением не показал, что воспринял информацию.

— Да я сам дурак.

Казалось, Казаков не обращается ни к кому, Руслану вспомнились исповедники в храме, из тех, кто понимает, что грехи свои они поверяют не батюшке.

— Женился на молоденькой такой… Ей бы в куклы ещё играть. А я… раскатал губу, старый хрен.

Полковник сплюнул на грязный пол, едва не попав в быстро пересекающего опасное место небольшого скорпиона.

— Ей бы пацана, вроде тебя, — продолжал полковник, чуть двинув головой в сторону Руслана.

— Так что случилось-то?

Отмаливаться больше казалось неразумным. Голос юноши выражал лишь дружеское участие.

— Не знаю, — неохотно проговорил Казаков, прикуривая сигаретный чинарик от еле теплящейся зажигалки.

— Наверное, не выдержала. Пришел домой, а она без сознания. В больнице откачали, а она не узнает никого. И разговаривать не может, только кричит. Непонятно кричит, страшно.

Одной могучей затяжкой полковник сжег окурок до фильтра и бросил на пол.

— Ка-та-то-ния, — с отвращением, словно поганое слово, произнес он. — Врачи говорят. Да много они чего говорят, врачи… Не узнает она меня, слышь, Алишер. А, да ни хрена ты не понимаешь, пацан ты еще. Я её так люблю…

— Так что же ты здесь?

— А где?! — вдруг вызверился Казаков. — Я её в лучшую больницу устроил — доктора, процедуры, кормежка, всё… И ребята из конторы за ней присмотрят. А я не могу. Что мне, ходить к ней, смотреть, какая она стала?..

Полковник замолчал, ещё сильнее потупившись. Молчал и потрясенный Руслан.

— Я рапорт подал — не могу, мол, в этом городе, где мы с ней… То есть, "в связи с тяжелой болезнью жены…" Короче, поняли меня, и — в Афган. А я только рад — не мог уже больше всяких придурков в зону отправлять. Пусть этим козлы занимаются, а я — боевой офицер. Отряд "Омега", советниками мы были у местных. С ними меня и взяли — похоже, кто-то нас сдал Масуду. Но это муйня…

Руслан продолжал слушать молча, отвечать у него не было сил. Наконец, все-таки смог ровно спросить:

— Так что врачи про жену говорят? Выздоровеет?

— А х… их знает! — махнул рукой полковник. — Их разве поймешь. Говорят, да, лечится такое. Пичкают её — капельницы, таблетки… МОчи смотреть на это не было! Что я сделаю?!.

— Ничего, — так же ровно ответил Руслан.

Казаков поднял голову и внимательно посмотрел на него.

— Ты ведь не простой парень, — вполголоса произнес он. — Вижу. Я, знаешь ли, в КГБ работаю…

— Ну и что? — спросил Руслан буднично.

— А то… Тебе тут нравится? Или думаешь, папаша выкупит?

— Нет у меня никакого папаши, Абдулла, — так же тихо ответил юноша.

Тот кивнул.

— Я догадывался. И что не просто так ты сюда попал. И ты старше, чем на вид.

Выглядевший ровно на свои девятнадцать Руслан пожал плечами.

— Знаю, не ответишь, — полковник не собирался прерываться. — Только скажи: ты

уйти отсюда хочешь?

— Да.

Руслан действительно этого хотел. Ему наплевать было на Артель и Деяние, он не раз проклял своё отрочество, он видел, как Прекрасный человек отвернулся от него (хотя было ли это наяву или в бреду, сказать не мог). Но он не собирался подыхать в Бадабере или раскрывать секреты Артели в тайных тюрьмах Клаба. Он ответил:

— Да.

— Тогда слушай…

…Абдулла кинулся в ноги охраннику, выставив вперед чашку. Тот разразился, было, страшными проклятиями, но полковник неуловимым движением подсек ему колени, изо всех сил саданул краем чашки по глазам, схватил за голову и одним махом сломал шею. Подскочившему Руслану работы не осталось, он только вытащил из "лифчика" убитого духа нож и тяжелый кольт, пока Казаков освобождал того от автомата.

…В этот момент высадившийся из вертолета человек быстро шел по каменистой тропинке, петляющей между невысоких холмов предгорья. Он торопился, но шагал размерено, берег силы — знал, что в конце пути они ему понадобятся. Лицо его было невыразительно и покойно, как у глубоко спящего…

Возможно, никто из ребят не дёрнулся бы, но в какой-то момент к пленным стали относиться гораздо хуже, чем раньше. Кажется, местные духи были недовольны тем, что "аисты" шейха теперь заправляют в лагере. Но против тех они ничего не могли, и перенесли свое раздражение на беззащитных шурави. Тем более что те дали им повод.

Некоторое время вокруг Руслана крутились армянин, звавшийся тут Исламутдином, и советский узбек Кананд. Подходцы их были примитивны — они до дрожи жаждали знать, действительно ли отец Алишера такая большая шишка. Он, конечно, ничего определённого им не сказал, но, похоже, ребята услышали в его словах гораздо больше, чем там было. И стали действовать на свой страх и риск.

Тогда пленные ещё имели возможность ускользнуть за пределы лагеря, и, скрывшись в зарослях, ребята быстро пошли к находящейся в нескольких километрах проселочной дороге. План их был прост до идиотизма: они намеревались на попутных машинах (один немного знал пушту, а второй — английский) добраться до столицы Исламабада, найти там советское посольство и оглушить посла новостью, что в Бадабере сидит сын кого-то очень важного из Москвы. Они не сомневались, что уж посол знает настоящее имя таинственного Алишера.

Сам Алишер мог бы им сказать, что посол, скорее всего, отлично осведомлен, что в Бадабере содержатся военнопленные, но он будет молчать в тряпочку, потому что большие дяди в Москве решили: советские люди в плен не сдаются. И если их план, паче чаяния, удастся, шума никто поднимать не станет, потому что это не нужно ни СССР, ни США, ни Пакистану, а всех заключенных лагеря, скорее всего, ликвидируют. А если даже их двоих переправят в Союз, участь их ждет мутная и тяжелая, и, скорее всего, они никогда уже не вернутся домой. Но ребята не поделились с ним своим планом.

Разумеется, водитель первой же машины отвез их до ближайшего полицейского участка, откуда их к вечеру того же дня переправили обратно в лагерь. Пленные не спали в камерах, сжавшись, слушали всю ночь доносящиеся с плаца звуки ударов, гогот духов, слабеющие крики и стоны ребят. Сначала их долго били, потом — изнасиловали всей кодлой. Под утро притащили и бросили прямо на пол — окровавленных, истерзанных. Исламутдин был без сознания. Кананд беспрестанно хихикал и что-то пел по-узбекски. Он сошел с ума.

С этого момента духи озлобились. Целыми днями не выпускали никого из камер, кормили раз в день помоями, за малейшую провинность страшно избивали или бросали в вонючий зиндан. И это заставило полковника Кузнецова ускорить реализацию своего плана.

Ничего сложного в нём не было. Восстание оставалось единственным вариантом. Но, даже перебей они охрану и курсантов лагеря до последнего человека, бежать через горы было безумием. Оставалось одно — захватить находящуюся в соседнем складе радиостанцию и передать в эфир "СОС". Сообщение будет перехвачено многими и скандал приобретет такой размах, что ни пакистанское, ни советское правительство не смогут его игнорировать. Полковник, как и Руслан, прекрасно понимал, что пока о них не кричат все мировые СМИ, в Москве никто и пальцем не пошевелит, чтобы им помочь.

Дело было за малым: захватить крепость, передать сообщение и продержаться достаточно долго для того, чтобы их успели спасти. Слабая надежда, но — надежда.

Помимо них двоих в камере было ещё пять парней, все были посвящены в план. Охранник ещё дергался на полу, когда все заключенные тихо выскользнули на плац. В разом наступивших сумерках только что закончившие салят аль-магриб духи не заметили бегства.

В соседней камере было ещё десять ребят, а в трех других — человек двадцать афганцев из правительственных войск. Эти о готовящемся восстании ничего не знали. Ещё дальше был арсенал, в котором, как говорили работавшие там пленные, находилась мощная радиостанция.

Абдулла лихорадочно перебирал связку ключей, взятую у стража. Наконец, нашел нужный, и, стараясь произвести как можно меньше лязга, открыл двери. Ребята сразу высыпали наружу. В камере оставался только хихикающий и бормочущий Кананд.

Казаков знаком указал Руслану на башню, где рядом со спаренной зенитной установкой сворачивал свой молитвенный коврик часовой. Руслан кивнул и скользнул ко входу на лестницу.

Казаков оглянулся, глазами перебирая солдат. Что-то было не так.

— Ёпт, где Мухаммад Ислам?! — хрипло проговорил он, наконец.

Ребята растерянно огляделись.

— Был здесь…Только что…

С плаца раздался громкий тревожный крик и тут же — галдеж взбудораженных духов.

— Сдал, бл… — яростно матюгнулся полковник.

Руслан возник за спиной взирающего на переполох внизу часового и всадил ему под лопатку нож. Быстро отодвинув тело, взялся за пулемет. В Обители он пару раз работал с этой установкой на базе 14,5-мм пулемета Владимирова. Всё должно было получиться.

Юноша развернул прожектор на плац и повернул рубильник. Ослепительный свет явил перекошенные лица бесцельно носящихся моджахедов. Среди них Руслан с изумлением заметил Мухаммада, который только что вышел с ними из камеры. Но удивляться времени не было. Чудовищная машина уже заревела огненный гимн смерти, превращающий мечущихся людей в кровавое крошево.

С другой башни присоединился ручной пулемет — кто-то из ребят уже забрался туда, рванули гранаты РПГ. Деморализованные духи пытались отрыть стальные ворота, но валились перед ними. Всё было кончено за четверть часа. Пулеметы замокли разом. На плацу среди грудящихся тел раздавались только стоны раненых.

Однако у арсенала всё ещё стреляли и яростно матерились. Судя по всему, там спаслась часть охранников, которые теперь оказывали ожесточенное сопротивление. Слетев с башни, Руслан кинулся туда, на ходу вытаскивая кольт. Однако опоздал: все духи уже валялись — кого-то скосили очереди Абдуллы, остальных ребята забили, чем попало — кирпичами, палками и кусками арматуры. Но и несколько пленных были убиты.

Двери арсенала были широко распахнуты, восставшие, среди которых суетились и выпущенные из камер афганцы, разбирали оружие.

Из арсенала выскочил залитый чужой кровью Казаков. Лицо его было страшно. Увидев Руслана, кивнул, приглашая в сторону.

— Рация разбита, — выдохнул он ему в ухо. — И х… её починишь.

Подавленный известием Руслан поднял на него глаза

— Что будем делать, командир?

— А что делать, ёпт… Всё уже сделали. Теперь воевать будем. Пока не убьют…

Руслан кивнул — сдаваться не имело смысла, всех их всё равно ждет казнь, не поможет и его особое положение.

Стоя на глинобитной стене и разглядывая спешно возведенные позиции осаждающих, Руслан с удивлением почувствовал прилив энтузиазма, словно в нём воскресли тысячи тысяч воинов, веками сражавшихся и умиравших в этих местах. Будто и не было этих столетий, и вечно будет твориться это действо в декорациях: горы, глинобитная крепость, оружие в руках, а за стеной — враг.

— Шурави! — закричали снизу на ломаном русском. — Что вам надо?

— Мы захватили крепость, — проорал в ответ Казаков. — Приведите к нам советского посла.

Внизу замолкли, затем раздался другой голос:

— Не стреляйте, командир с вами говорить будет.

— Сынки, — раздался снизу усиленный мегафоном уверенный густой голос, в котором сейчас звучало неподдельное участие и беспокойство, — вы что же тут натворили? Почему убили охрану?

Говорил он на дари, который за годы плена стали понимать почти все шурави.

— Они изнасиловали наших парней. Это харам. Зовите советского посла.

— Это харам, — согласился командир моджахедов. — Кто их изнасиловал, покажите, я их убью.

— Они и так уже все убиты, — сурово ответил Казаков. — Посла сюда!

— Сынки, вы только навредите себе. Сложите оружие и давайте поговорим.

— Мы хотим видеть посла Советского Союза!

Ответа снизу не было.

— Сейчас начнется, — бросил Казаков Руслану.

Тот только кивнул.

Началось.

Руслан со вздохом облегчения опустил горячую винтовку — атака опять заглохла. Его руки слегка дрожали от усталости. Шло к утру, и дело было плохо. Нет, хотя крепость в нескольких местах горела, стены были ещё относительно целы, и боеприпасов в арсенале предостаточно. Но половина ребят уже полегла после непрерывных штурмовых волн сначала моджахедов из лагеря, а потом прибывших к ним подкреплений, среди которых были пакистанские солдаты. По стенам долбили из РПГ, однако минометов и безоткатных орудий слышно не было. В воздухе барражировали пакистанские истребители, но и они крепость не бомбили. Похоже, духи боялись за склад боеприпасов, что осажденным было, конечно, только на руку.

Всякий раз штурмующих встречали пулеметные очереди, мины и гранаты. Десятки трупов валялись перед стенами. Но никто из осажденных не сомневался, что в течение часа-двух крепость будет взята. Ребята держались уже на одном отчаянии, надеясь только забрать с собой как можно больше врагов.

…В этот момент человек, находившийся в паре километров от крепости, присел передохнуть. Уже на дальних подходах он с тревогой присушивался к звукам боя. Он примерно представлял, что там могло случиться. Опасался, что не успеет. Но очень устал. Ему необходимо было отдохнуть, хотя бы пять минут. На фоне начавшейся вновь канонады, почти неслышно, возникло жужжание приближающегося с юга вертолета. Человек с тревогой встрепенулся…

Вертолет "Ирокез" сел на площадку далеко за палатками курсантов. Из крепости это место не просматривалось. К нему уже бежали несколько командиров моджахедов. Последним степенно следовал средних лет афганец с бородой библейского патриарха — лидер Исламского общества Афганистана, профессор и будущий президент страны. Он и пытался вести переговоры с полковником Казаковым.

— Ассаламу 'алейкум, — приложив руку к груди, патриарх низко склонился перед выпрыгнувшим из вертолета юнцом в хаки.

— Уа 'алейкум ассалам, — довольно небрежно бросил тот, бешеными белёсыми глазами всматриваясь в сполохи там, где была мятежная крепость.

— Что происходит, профессор? — быстро спросил он.

— Заканчиваем подавление восстания, — ровно ответил командир моджахедов.

— Как такое могло случиться? — нервно спросил Сахиб, извлекая свое йо-йо и начиная его раскручивать.

— Иншалла.

Сахиб вперился в него гневным взглядом. Степенный афганец выдержал, не моргнув.

— Мне плевать на ваших пленных, — проговорил, наконец. Сахиб.

Голос его был холоден — он подавил в себе вспышку ярости.

— Меня интересует только один из них. Вы знаете, кто.

Афганец важно кивнул.

— Он жив?

— Не знаю, господин, — снова поклонился афганец.

Теперь президент Клаба посмотрел на него задумчиво. Что-то решив, разом погасил резвое верчение йо-йо, спрятал игрушку, извлек золотой портсигар и предложил афганцу дорогую сигариллу. Тот с достоинством взял её и прикурил от протянутой Сахибом зажигалки.

Несколько минут они молча курили, наблюдая за очередной атакой на крепость.

— Сейчас они сдадутся, — предположил Сахиб, глядя на разгорающееся над стенами пламя.

— Мы всю ночь думали так же, — пожал плечами командир.

Президент Клаба внимательно поглядел на него.

— Профессор, вы уверены, что за ночь из крепости никто не выскользнул?

— Это было бы невероятно, — заверил моджахед.

— А сообщение они не передавали?

— Мы успели разбить радиостанцию — один из пленных предупредил охрану о восстании.

— Это хорошо… — задумчиво протянул Сахиб. — Скажите, уважаемый, много ли на складе снарядов?

— Более чем достаточно для того, чтобы превратить весь Бадабер в ад. Мы не используем артиллерию, чтобы не попасть в арсенал.

— А я как раз хочу, чтобы вы туда попали, — ровно произнес Сахиб.

Моджахед вскинул на него удивленный взгляд.

— Но тогда там все погибнут, — тихо сказал он. — И ваш человек…

Сахиб устремил рассеянный взгляд куда-то в бок. Казалось, он забыл о собеседнике. Слова его словно были обращены к кому-то невидимому.

— Для меня он лучше мертвый, чем на свободе…

— Он никогда не выберется оттуда, — нервно бросил командир.

— Вы не знаете, с кем имеете дело.

Сахиб снова был сосредоточен на моменте. Кажется, решение придало ему сил.

— Начинайте интенсивный артобстрел, — приказал он.

— Слушаю, господин.

И этот штурм был отбит, но большая часть повстанцев была мертва, а остальные едва держались на ногах из-за многочисленных ран. Лишь Руслана, словно заговоренного, обходили жужжащие тучи свинца и стали. Но и он устал смертельно.

— Ну что, Алишер, п…ц пришел? — прохрипел Абдулла.

Полковник тяжело опирался на сдвоенный пулемет, всю ночь проработавший безупречно.

— П…ц, командир, — согласился Руслан, высматривая, куда сел только что прилетевший вертолет.

Почувствовав некую особенность в молчании Казакова, Руслан повернулся к нему. Тот глядел пристально и как-то оценивающе.

— Есть идея? — быстро спросил юноша.

— Есть, — кивнул Казаков.

Он вытащил сигарету из изъятой у мертвого охранника пачки и прикурил.

Руслан глядел на него без выражения.

— В командирском доме, в лагере, — заговорил Казаков, докурив до трети, — там еще одна радиостанция.

— И?..

— Ты сможешь передать сообщение?

После минутного молчания Руслан мрачно кивнул.

— А вы?

Юноша испытующе посмотрел в лицо человеку, которого когда-то хотел убить.

— А мы будем держаться. Сколько сможем.

Руслан закинул за спину автомат и выдохнул:

— Есть, командир.

Хотел развернуться и идти, но Казаков неожиданно удержал его за плечо.

— Слушай, если что со мной…

Он помолчал и вдруг принялся выстреливать из себя слова, отрывисто, с лихорадочными интонациями, как будто хотел выговориться на грани жизни и смерти.

— Я ведь тебя узнал, сразу узнал… Я тебя видел тогда, в Доме писателей, в Ленинграде.

Руслан слушал с каменным лицом.

— И я знаю, что это ты с ней…

Полковник застонал, словно от невыносимой боли, но быстро справился со слабостью.

— Я хотел тебя убить… Тогда. Сейчас нет уже. Сейчас мне всё по х… Только она не по х… И тебе тоже, я знаю.

Он схватил Руслан за плечи и почти проорал ему в лицо:

— Ведь да?!

Глядя прямо в глаза Казакову, Руслан кивнул. Иначе не мог.

Полковник отпустил его и облегченно вздохнул.

— Мне до п…ы, в какой ты там хрЕновой конторе работаешь, знаю, что не наша, и не ГРУ. И х… с ними со всеми. Но ты обещай, обещай…

Похоже было, что он не сможет продолжить. Просто не в силах произнести невыносимое. Но смог.

— Обещай, что найдешь её и сделаешь счастливой!

По-прежнему глядя сопернику в глаза, Руслан тихо произнес:

— Будь спокоен, командир.

Развернулся и мгновенно исчез с башни, словно растворился в мутном предутреннем бреду.

Коротко и страшно матюгнувшись в сияющие лица звезд чужого неба, полковник Казаков вновь взялся за пулемет.

…Из зарослей на невысоком холме человек через прибор ночного видения следил, как моджахеды и пакистанцы оттягивались от осажденной крепости. Зрелище ему совсем не нравилось, поскольку он никак не мог понять смысл их действий. По его прикидкам, кольцо блокады ни в коем случае не должно было слабеть. Это противоречило логике, а логику человек почитал высшим способом мышления, с презрением относясь ко всякого рода интуиции. Правда, надо сказать, изощренность его логики иногда соседствовала с самым махровым мистицизмом. Иначе откуда бы он сейчас ясно понял, что командир осаждающих принял страшное решение? Словно в ответ на его прозрение пространство оглушительно лопнуло от одновременно заработавших систем залпового огня, орудий и минометов…

Покинуть крепость было легко, во всяком случае, Руслан на это надеялся. И надежда не обманула — лаз был цел. Это была та самая дыра, через которую пленные в хорошие времена выбирались из крепости — замаскированный старыми ящиками подкоп сквозь ослабевший за столетия фундамент глинобитной стены. Когда режим в Бадабере был ещё человеческим, охранники смотрели на "самоволки" сквозь пальцы, а когда стали закручивать гайки, про то, что лаз следует заделать, никто, по азиатскому разгильдяйству, не вспомнил.

Так что юноша оказался за стенами через пятнадцать минут после разговора с Казаковым. Машинально, не думая, он применял вдолбленные в него приемы скрытного передвижения, мыслями все еще пребывая на башне, где он услышал страшные слова оставшегося на смерть мужа Инги.

Так значит, полковник знал всё с начала. Открытие для Руслана было невероятным. Никак не мог представить, что этот докучливый супруг, которого он считал недалеким служакой, мог проявить такую проницательность и выдержку. Очевидно, любовь утончает человека. А ему, Руслану, многое ещё предстоит узнать о жизни души…

Но одно он знал точно: если выживет, исполнит то, что обещал полковнику. Сделает Ингу счастливой. Во всяком случае, попытается.

Скользнув за торчавший неподалеку полуобгоревший куст, он оценивал лежащее между ним и его целью открытое пространство. И тут его впервые поразила тишина. За всю ночь не было такого затишья — даже между атаками трещали выстрелы и раздавался вой духов. А теперь нет.

С изумлением он понял, что враги отошли от крепости. Это было невероятной удачей: он готовился пройти сквозь расположение неприятеля, что вряд ли удалось бы без боя. Теперь ему оставалось только скрытно спуститься в долину, что было для него детской игрой, найти знакомый дом комсостава, проникнуть туда и задействовать наверняка готовую к работе рацию. О том, что будет после того, как он передаст сообщение, не думал — это было вредно.

Вгляделся в начинающуюся рассеиваться тьму. Духи копошились где-то далеко за лагерем. Его сознание уже готово было к очередному рывку, когда рев канонады обрушился на него и придавил к земле.

Проследив траекторию ракет, он ясно и обречено понял замысел противника. Его тело само бросилось под защиту большого валуна. Оно ещё было в воздухе, когда на месте крепости возник огненный хаос, как будто из недр земли прорвался яростный вулкан. Тьма накрыла юношу до того, как он успел осознать всеподавляющий грохот, с которым и крепость, и лагерь, и сам кишлак Бадабер прекратили свое существование.

Архив Артели

Единица хранения N 028-11267

Совершенно секретно, выдается артельщикам не ниже V ранга.

Письмо Отрока X (гобоиста Преображенского полка Алексея Петрова) Купцу, (Савве Рагузинскому-Владиславичу) Батырю батырей (генералиссимусу) Артели. Августа 22-го 1721 года Р.Х.

Светлейший господин мой достославной Артели генералиссимус.

Алексейка Петров, Преображенскаго полку сиповщик, челом тебе бьёт. Известно тебе, господин и названный отец мой, что родом я, нижайший, из Африки, тамошнего знатного дворянства, родился во владении отца моего, в городе Логоне. И что отец мой отправил меня с братом моим молодшим Абрамкой аманатами ко двору султана в Цареград, откуда ты, нашею с братом волею, в малых летах и привез нас в Москву, в дом Его Царского Величества Государя Петра Алексеича. И крещены были мы в православную, греческого исповедания веру; а восприемником присутствовать изволил Его Величество высочайшею персоною. И от того времени брат мой был при Его Величестве неотлучно, я же определен был в Преображенский полк сиповщиком, сиречь гобоистом.

Известно тебе, светлейший генералиссимус, что я, по воле Господа нашего, возвещённой явленным мне Архистратигом Божиим Михаилом Архангелом, есть Отрок и повеление от Бога имею взять Истинный Крест Господень и передать Его в руки некоего достославного владыки во славу Божию и в посрамление врагов. И было мне это видение в вечер после вечной славы виктории Полтавской июня 27 дня года 709.

В скором же времени явлено мне было, что Древо сие Честное сокрыто в Святой Троицкой обители, куда и пошёл я паломником, испросив у Его Величества позволения. И было так, что жил я при обители трудником три месяца неотлучно, неся все послушания. Открыто мне было, что лежит Крест в раке самого Преподобнаго Сергия, под Святыми его мощами, но добыть его оттуда никакой возможности не было. Много молитв вознёс я ко Господу, Святому Его Архистратигу и Святому Сергию, чтобы позволено было мне совершить Деяние. И вот в одну ночь случился в обители сильный пожар, во время которого мощи Преподобнаго из Троицкаго собора вынесены были и оставлены на горе именем Красной. И пока братия пожар тушила, я, недостойный, исполняя верно рабскую мою службу, тайно приблизился ко гробу Святаго, да топорком его открыл. Узрел я старца, во гробе лежащего, подобно живому. И почудилось, что велит он мне, не мешкая, делать своё дело. С трепетом приподнял я Святое тело и обрёл под ним Крест Честный — самое Его перекрестье с перекладиной. И возложив Его на рамена, удалился в лес вольно. Только ещё почудилось, что благословил меня Старец, после же чего тело его на глазах моих в прах рассыпалось.

Доставив тайно Святое сие Древо в Санкт-Питер-Бурх, схоронил я Его в известном месте, никому про то не передавая, где оно всю войну и пролежало. Ныне же знак мне был дан, чтобы в руци Императора Всероссийского, коим Его Царское Величество Петр Алексеич вскоре наречётся, Истинный Крест предать.

О чём и сообщаю тебе, светлейший генералиссимус и отец мой названный, и прошу о сём моем челобитье Артельное решение учинить. Августа 22 дня 1721 году.

Таиланд, Сиамский залив, морской национальный парк Анг Тонг, 20 мая 1984

"Бегство — лучший приём… Бегство — лучший приём…" — по многу часов он мысленно твердил это, как чудесную мантру. Только то была не мантра, а стратагема. Тридцать шестая и последняя.

Стратагемы. Цзи. Его клубный псевдоним писался тем же иероглифом, как и название канонических формул достижения успеха, пронизавших всю культуру Срединного государства. Но его настоящая фамилия тоже звучала как "Цзи", только записывалась другим иероглифом. Она определяла его личный путь, и он следовал ему в гармонии со своим предначертанием. Потому положение, которое любому другому, не воспитанному на учении о переменах, представлялось бы безнадёжным бегом загнанного зверька, виделось им как очередная впадина между волнами, вечно несущими и покрывающими все живые существа.

Впрочем, так мудрец Цзи смотрел с точки зрения Великого Дао. А вот старый усталый любитель красивых мальчиков и хорошей кухни просто боялся. Его ситуация соответствовала третьей гексаграмме "Книги перемен" Чжунь, означавшей, что он остался без всякого прикрытия, словно только что пробившийся из асфальта нежный росток, который вот-вот затопчут сапогами. "Благородный человек, предвидя пустые хлопоты, предпочитает отсидеться дома", — говаривали в таких обстоятельствах древние, и были правы.

Клаб терпел сокрушительные удары, словно его путь потерял гармонию и самые устои подгрызала лиса-оборотень. Всё началось с несчастной январской атаки на верхушку Артели, когда Клаб понёс огромные потери, ничего не приобретя взамен. Цзи не очень переживал по этому поводу, был уверен, что, похитив ленинградского учёного, добьётся существенного преимущества, и не только потому, что этот интеллект был одним из действенных орудий Артели. Цзи, скрупулёзно собиравший информацию на всех интересующих его лиц, знал, что с одного из молодых командиров противника за безопасность учёного можно будет потребовать всё, что угодно.

Но и эта операция была сорвана почти мистическим образом. Цзи до сих пор не мог представить, как это произошло, тем более что докладывать ему о провале было практически некому: из холодной России смог выбраться лишь один агент, участвовавший в операции, но знал он очень немного, поскольку по диспозиции находился вдали от места главных событий.

А вскоре был убит Милорд. Для Цзи его коллеги по правлению Клаба, остроносые круглоглазые вонючие дьяволы, были безразличны как люди (он их и людьми-то воспринимал с трудом). Но, в отличие от многих, прекрасно осознавал, что Британия была одной из основ Игры. Не раздутые от самодовольства США, а именно это небольшое островное государство, казалось бы, потерявшее всё свое значение, лишившись колоний. Но в Цзи жила пятитысячелетняя мудрость его народа, видевшего возникновение, исчезновение и возрождение не одной империи. Потому смерть Милорда обеспокоила его гораздо сильнее, чем гибель глупца Ковбоя. Страшно и непонятно было, что блестящий аристократ ("благородный человек" по терминологии Цзи) пал от рук мелкого хулигана ("молодого негодяя"), мстящего за свою сестру. Это можно было бы счесть причудливой случайностью, не исчезни убийца бесследно с глаз не только полиции, но и Клаба, что уже говорило о вмешательстве противника. Но убийство было выполнено совсем не стиле Артели. Неужели в Игре появилась третья сторона?..

Запнувшись об эту мысль, Цзи перевёл взгляд на Вдову и тут осознал, что они неподвижно и молча сидят уже не меньше часа, после того, как он выложил на доску несколько чёрных камней, тем самым признав, что проиграл. Победить мадам Ши в облавные шашки не было никакой возможности, хотя Цзи и сам был многоопытным мастером благородной игры. Она начинала партию с робким изяществом, заставляя предположить умную женщину, которая немного посопротивляется, покажет своё умение и такт, а потом сдастся на милость победителя. Но когда противник расслаблялся, следовало несколько сильных, жёстких, даже грубых комбинаций, а потом начиналось настоящее кровавое побоище — беспощадное и построенное на железной логике.

Так она вела себя и в жизни. Когда к ней, двадцатисемилетней вдове великого господина Ши, правителя тайной империей пиратов и контрабандистов, только что загадочно покинувшего этот свет, явились двое его помощников и старомодно-вежливо осведомились, кому она отдаст своё сердце, ножки-лотосы и всю власть почившего супруга, она, потупив глаза, мелодично пролепетала:

— Когда ищешь огонь, находишь его вместе с дымом. Когда зачерпываешь воду из колодца, уносишь с собой луну. Как слабый женский ум может осилить такую задачу?..

Пока претенденты пытались постичь смысл услышанного, вдова вынула из широких рукавов ципао изящные ручки, в каждой из которых было по тяжёлому револьверу "Хино-26". Два выстрела слились в один, и Мадам стала полноправной наследницей своего мужа.

— Сильное и могущественное не имеет того преимущества, что нежное и слабое, — заключила она.

Бывшая танцовщица из "ивового дома" с делами справлялась отменно. Прежде всего, она настолько засекретила свою личность, что до сих пор ни одна спецслужба мира не имела её фотографии. Получить их пытались множество раз, но все люди, соглашавшиеся за громадные деньги продать фото, в какой-то момент оказывались не только без товара, но и без рук, глаз, гениталий и языка. Вскоре найти желающих предать Вдову стало невозможно.

От Шанхая до Персидского залива быстроходные джонки её тайного флота брали на абордаж и неповоротливые сухогрузы, и изящные яхты миллионеров. Через фиктивные фирмы она владела огромной недвижимостью. И никто, кроме неё самой, не знал, сколько сотен миллионов лежали на её тайных счетах в банках Швейцарии и Люксембурга.

Поговаривали, что империя вдовы не что иное, как щупальце Гоминьдана. Эти слухи стали результатом блестящей информационной диверсии КГБ, который стремился связать тайваньский режим с морским пиратством. Через одного журналиста-итальянца чекисты запустили в информационное пространство Запада легенду о неуловимой пиратке мадам Вонг, связанной с Чан Кайши и ЦРУ. Последнее было не совсем вымыслом: ЦРУ и правда неоднократно пыталось учесть триаду Вдовы в своих разработках. Но та ценила независимость и использовала временных союзников исключительно на благо своего дела, а потом изящно ускользала. Что же касается "мадам Вонг", то эта мифическая дама Вдову немало развлекала, и она увлечённо собирала статьи с описанием похождений своего альтер эго.

Тем более что красные акулы пера угадали её характер. Как и "мадам Вонг", мадам Ши была азартна и любила светскую жизнь, под разными именами блистая в казино и на раутах Гонконга, Тайбэя и Макао. Однажды вице-президент Филиппин, устроивший приём с рулеткой, был потрясён размером ставок, которые делала роскошная китайская дама. Поклонившись, он шутливо спросил, не знаменитая ли она пиратка, на что та, потупив головку, мило пролепетала: "Да, вы угадали". Пока хозяин и гости смеялись, она исчезла, а наутро вице-президент получил золочёную открытку с благодарностью за вечер, подписанную "Мадам Ши". Этот эпизод тоже был приписан "мадам Вонг" и попал в газеты.

Но главной её слабостью оставались юные мальчики, она пристрастилась к ним ещё при покойном супруге, который занимался работорговлей, поставляя девушек и юношей в весёлые дома по всей Азии. С тех пор Вдову сопровождала непрерывная вереница услужливых отроков. Кто-то из них терял доверие хозяйки и лишался головы или иных важных органов, кто-то взрослел и становился одним из капитанов пиратов, или, если не проявлял нужных качеств, рядовым бойцом. И сейчас в соседней комнате пригожий юнец терпеливо ждал приказаний.

Дом стоял на острове, который был старой вотчиной Вдовы. Когда-то он служил одной из баз для её грозных джонок. И хотя лет десять назад мадам Ши ушла на покой, предоставив управление триадой более молодым лидерам, этот островок оставила себе. Вообще-то, формально он принадлежал королевству Таиланд, власти недавно даже объявили весь архипелаг национальным парком. Но реально провести это решение в жизнь были не в состоянии, потому острова оставались в полном распоряжении пиратов, контрабандистов и браконьеров, промышляющих сбором птичьих гнёзд, из которых варится изысканный суп. Несколько важных чиновником в Бангкоке исправно получали на свои счета круглые суммы, и Вдова могла не волноваться, что её попросят освободить насиженное место.

Здесь было всё для ушедшей от дел пожилой дамы: почти круглый год теплое море и жаркое солнце, изобилие ярких птиц, живописные холмы. Грязные мангровые болота были совсем невелики, большую часть острова занимал приятный сухой лес. Но самое главное — талай най, соленое озеро внутри острова, овальная купель с изумрудной прозрачной водой в изысканной раме из известковых скал, на дне которого чётко просматривались тысячи морских ежей и рыб.

На берегу этого чуда и примостился крошечный посёлок из крытых синей черепицей домиков, обнесённый солидной оградой с проволокой под током. Раньше здесь обретались между набегами лихие пираты и хранился награбленный товар. Теперь большая часть домиков пустовала, лишь несколько занимала Вдова со слугами, своим гостем и немногочисленной охраной. Часовой на вышке периодически обводил окрестности лучом прожектора.

На противоположной стороне поросших зеленью холмов, в небольшом заливе, всегда стояли две-три моторные джонки, готовые по первому слову Вдовы доставить её в любое место на побережье Южно-Китайского моря. Попасть к ним из деревни можно было по тропе, ведущей через ложбину в скале, или на лодке по скрытому естественному тоннелю. Был и третий путь — тайный, на случай крайней опасности. Цзи очень надеялся, что пользоваться им никогда не придётся.

Сквозь полуприкрытые веки он всматривался в поблекшее лицо мадам. Глаза её были закрыты, дышала ровно, но неглубоко, пребывая в начальной стадии медитативного транса. Рядом со старинным резным лаковым креслом торчала изогнутая рукоятка посоха — Вдова с детства бинтовала ноги, и её колеблющаяся "лотосовая" походка, так восхищавшая мужчин, когда она была молода, теперь обернулась мучительным ковылянием. Впрочем, Цзи подозревал, что старая лиса значительно преувеличивает свою хромоту. Ещё лет десять назад она могла владеть своими десятисантиметровыми "копытцами" не хуже легендарной танцовщицы Ли Ю, а в рукопашной схватке была гибка, как ива, и стремительна, как стриж.

Но в любом случае её время ушло, и сидела она в этом тропическом раю не потому, что ей это нравилось. По правде говоря, она скучала тут так, что периодически приходила в бешенство и смертным боем лупила визжащего мальчика. Дело в том, что Вдова тоже пребывала в ситуации третьей гексаграммы и тоже следовала рекомендации тридцать шестой стратагемы. Проще говоря, её обложили со всех сторон. Организованное морское пиратство пребывало в глубоком кризисе после того, как крупные перевозчики объединились и всерьёз взялись наводить порядок на морях. Вечная война в Индокитае, в кровавых потоках который так удобно было ловить золотую рыбку, затихла. Советские, китайские и американские военные корабли в сердечном согласии пускали ко дну любую пиратскую джонку, какую встречали. Из правительств региона постепенно исчезали прикормленные друзья Вдовы и приходили жёсткие молодые прагматики, абсолютно равнодушные к её былому авторитету. Для капитанов пиратов, постепенно переходивших от морского разбоя к обслуживанию наркотрафика из Золотого треугольника, в новых обстоятельствах сохранять верность Вдове становилось всё труднее. Более того, они по большей части не видели в этом никакого смысла. Но, поскольку Вдова олицетворяла собой власть в триаде, от неё необходимо было избавиться.

Разумеется, на мятеж она отреагировала с молодой живостью — три капитана прошли нечеловеческий ритуал линчи, приняв "смерть от тысячи порезов", пару десятков рядовых просто четвертовали, и в триаде вновь воцарилось спокойствие. Но лишь на поверхности. Следующий заговор Вдова проглядела, результатом чего было то, что она под охраной горсти преданных людей бежала на этот остров. И когда Цзи обратился к ней за помощью, смогла предложить ему только своё последнее убежище.

Отказать она не смела — он был партнёром ещё её мужа и не раз использовал свои громадные связи на благо триады. А о том, что Клаб, когда ему было нужно, ею манипулировал, Вдова понятия не имела. Цзи она считала всего лишь главой другой триады, настолько тайной, что никто ничего про неё не знает.

Цзи бросился к ней от безысходности. Находиться в Гонконге не было больше никакой возможности — агенты Артели буквально осаждали его в собственном доме, методично истребляя при этом людей Цзи. Несколько раз ему удавалось отбить атаки противника, но он сильно подозревал, что всё это была разведка боем, а по-настоящему за него ещё не взялись. Ясно было и то, что в других местах, куда он мог бежать, его не оставят в покое. Ни континентальный Китай, ни Тайвань, ни США не могли быть убежищем. Оставалось два пути: Вдова, которая сама находилась в тяжёлом положении, и одна малоизвестная, но весьма могущественная банда-борёкудан с острова Хоккайдо. Несмотря на въевшееся в ханьское сознание презрение к японцам, Цзи немало и плодотворно сотрудничал с якудзой. Особенно с этим странным кланом, ведущим своё начало от знаменитого купца и шпиона Такадая, осваивавшего дикий север, искусно лавируя между интересами сёгуна и русского императора. Во-первых, старинные связи этой борёкудан с российским побережьем делали её весьма полезной в Игре. А во-вторых, клан до сей поры хранил традиции искусства ниндзюцу. Опасные умения береглись в сугубой тайне и использовались крайне редко. Сам Цзи узнал об этом совершенно случайно. Но сейчас это могло спасти ему жизнь: клан располагал сетью таких убежищ, где до него никто не доберётся. Однако деловые связи — почва ненадёжная, противник всегда может применить к такому партнёру двадцать пятую цзи — "Выкрасть балку и заменить гнилыми подпорками", и тогда бывший союзник применит тридцатую цзи — "Пересадить гостя на место хозяина". Поэтому Цзи рискнул отдаться под покровительство Вдове, хотя та сама явно нуждалась в надёжной опоре.

— В котле с кипящей водой нет холодного места, — раздался вдруг исчезающее тихий голос старой пиратки.

Она не переменила положения, не открыла глаза и словно бы ни к кому не обращалась, но Цзи вдруг понял, что снаружи давным-давно нет никаких звуков, кроме шелеста листьев, да долетающего из-за холмов мерного рокота моря. Но это было неправильно: здесь всегда слышались шаги бойцов, перекличка караульных, смех нескольких выполняющих хозяйственные работы женщин. А теперь лишь луч прожектора с вышки продолжал свой обычный обход.

Чувство опасности подбросило старого китайца с места.

— Лю! — тревожно позвал он мальчика Вдовы, но ответа не услышал. Заглянув в соседнюю комнату, убедился, что там пусто. Очевидно, Лю выскользнул через чёрный ход.

Вдова продолжала сидеть неподвижно, казалось, с полным равнодушием относясь к текущему мимо неё бренному миру. Но Цзи знал: женщина так же остро, как и он чувствует разлившуюся в воздухе беду.

В его руках уже был пистолет-пулемёт Штайер. Он бесшумно выскользнул на улицу. Там царила тишина, лишь тревожно покрикивали ночные птицы, да не утихал вечный рокот моря. Цзи постарался уравновесить свой дух, но тревогу подавить не смог, она всё усиливалась, переходя в ужас.

В деревне не было никого!

Эта мысль едва не сбила его с ног. Он попытался понять, почему ему такое примстилось, и тут понял, что луч прожектора движется с механической монотонностью. Взглянув на вышку, похолодел: она была пуста, а прожектор поставлен на автоматическое движение, что Вдова всегда строго-настрого запрещала, считая, что это провоцирует сон на посту.

Пригнувшись, Цзи бросился к ближайшей хижине, где жил капитан охраны вместе с парой женщин. Там всё было в полном порядке, но — пусто! На столе стояла чашка риса с ветчиной и креветками, одна палочка торчала из неё, вторая лежала рядом. Цзи дотронулся до чашки. Она была тёплой.

Повернувшись к порогу, он испытал ужас, не шедший ни в какое сравнение с предыдущим страхом. На полу было несколько красных пятнышек. Цзи опустился на корточки и попробовал одно из них пальцем. Липкая краснота осталась на коже.

Его паника немедленно улеглась. Теперь он с холодной ясностью понимал, что рядом ходит смерть. "Бегство — лучший приём", — вновь возникло в нём. Он был уверен, что тропу через холмы контролирует противник, и нигде не видел ялика, на котором можно было добраться до тоннеля, соединяющего внутреннее озеро с морем. Значит, оставался единственный путь. За хижиной Вдовы начинался замаскированный подземный ход, через несколько сот метров выходивший на поверхность в маленькой скрытой бухточке, где всегда ждала полностью оснащённая маленькая джонка, управлять которой легко мог один человек.

Даже не подумав предупредить свою хозяйку, Цзи бросился ко входу в подземелье. Его участь решали секунды, и он знал это. Но, добежав туда, остановился, словно с размаху налетел на препятствие, и как-то нелепо хрюкнул от ужаса.

Перед ним во весь рост неподвижно возвышался демон — синелицый, со страшными выпученными глазами под нависшими бровями и сверкающими клыками, торчащими из-за кроваво-красных губ. В одной руке чудовище сжимало жуткого вида меч, в другой — свёрнутую верёвку. В сумеречном пространстве вокруг распространялось призрачное адское сияние.

"Фудо Мёо", — словно издалека возникло в голове Цзи, а палец его уже давил на гашетку. Оглушительный скрежет очереди разбил замогильную тишину, птицы с холмов ответили пронзительными криками. Вырвавшаяся из ствола огненная струя упёрлась в страшное существо, но, кажется, не произвела на него особого впечатления. Оно лишь уронило меч и как-то скособочилось, но продолжало стоять, сверкая глазами.

Очередь оборвалась внезапно. Цзи одним прыжком подскочил к демону. Цветными стёклышками глаз на него нагло пялилась искусно расписанная маска. Рывком Цзи сорвал её и жалобно всхлипнул, когда ему открылось мёртвое лицо Лю, мальчика Вдовы. Тело поддерживало несколько искусно скрытых подпорок, одну из которых выбила пуля. Расширенным зрачками Цзи посмотрел на свои пальцы, испачканные в жирной мази, которой были покрыты и маска, и сам мертвец. Пальцы распространяли интенсивное сияние.

Смерть стала неминуемой. Но Цзи был ещё жив. За секунды преодолев расстояние до домика Вдовы, он ворвался туда с криком:

— Здесь ниндзя!

Вдова безучастно глядела на него с кресла. Из теней позади него бесшумно проявилась чёрная фигура со сверкающими угольками глаз. Цзи вскинул автомат, но тот был выбит страшным ударом, а другим китаец был отправлен в нокаут. Вторая чёрная фигура возникла над ним. Цзи попытался достать её с пола выпадом ноги, но та была перехвачена и безжалостно сломана. Старик закричал от боли и страха.

Второй ниндзя одним движением сбросил капюшон и маску. Цзи посмотрел в яростное лицо, попытался что-то сказать, но был перебит:

— За отца. И за Княжну, — бросил Палыч по-русски.

Одна его рука приподняла Цзи за шиворот, а в другой возник прямой клинок, сразу же соприкоснувшийся с горлом китайца. Палыч отпрянул, а тело Цзи свалилось на бок, исходя потоками крови.

Чёрный человек у кресла так и пребывающей в трансе Вдовы следил за происходящим с явным интересом.

— Кёдай закончил свои дела? — кланяясь, спросил он, когда казнь клаббера свершилась.

— Да, оядзи, — кланяясь тем же поклоном, по-японски ответил Палыч.

— А у меня они ещё есть, — снова поклонился человек, названный Палычем титулом главы борёкудан.

Его рука стремительно схватила Вдову за старомодный пучок волос. Палыч дёрнулся к креслу.

— Эта женщина мне не нужна, — протестующее заговорил он.

— Прошу простить, она нужна мне, — с холодной вежливостью ответил якудза. — Вы заплатили за нашего бывшего клиента, а другой клиент — за эту старуху. Мы — наёмники, мы участвуем в ваших сэнсо за деньги.

Пока он быстро произносил эти фразы, лицо Вдовы оставалось безучастным.

Но когда он закончил, губы её дрогнули.

— Журчанье ручья в ночи становится слышнее. Краски гор на закате становится ярче, — почти прошептала она.

Японец почтительно выслушал её и с поклоном перерезал старухе горло. Но ещё до этого сухонькая ручка, словно змейка, вылезла из рукава ципао, а непомерно длинные ногти, предохраняемые золотыми футлярчиками, слегка царапнули ниндзя руку.

Тот мгновенно отпрыгнул от трупа Вдовы, расширенными глазами глядя на наливающиеся кровью линии.

— Чёрт! — выдохнул он, захрипев, упал на пол, сильно забился, но сразу же затих.

Палыч потрясённо обвёл взглядом этот исполненный данс макабр: Цзи в луже крови, всё так же прямо сидящую Вдову — лишь подбородок её упал на грудь, словно старушка задремала, а крови из горла почти не сочилось — и лежащего ничком, с широко раззявленным ртом главу банды якудза с острова Хоккайдо, с которой имел дело давным-давно и которую использовал сейчас, чтобы разделаться со своим врагом.

В одно мгновение комната наполнилась быстрыми чёрными силуэтами.

— Оядзи умер, — произнёс Палыч, поворачиваясь к ним и сгибаясь в поклоне.

— Хаа! — чёрные фигуры склонились заметно ниже, чем он.

— Всё прибрать. Уходим, — скомандовал Палыч.

— Рёкай! — отвечали ниндзя.