СССР, Ленинград, 9 июля 1983

Рудик Бородовкин этой субботой был доволен. С утра бомбил на "галере", поначалу, впрочем, безуспешно. Всю добычу составила пара зажигалок да неполная пачка "Самца"… то есть, "Кэмела". Для Рудика, давно уже вышедшего из возраста и статуса мелкого гамщика, столь жалкий навар был оскорбителен. Но к обеду увязался за подвыпившим турмалаем, спортивная сумка которого явно содержала нечто интересное. Скудных совместных познаний в английском Рудика и финика хватило, чтобы сделка переместилась в ближайший парадняк. Оттуда Бородавкин вышел, сияя всеми своими золотыми фиксами — счастливым обладателем джинсов "Вранглер" (новье, в упаковке!), выменянных на купленные накануне две бутылки литовского ликера. На энской балке он в момент сделает на штанах хорошую месячную зарплату честного труженика страны Советов.

Предательский азарт вернуться на "галеру" и пошакалить ещё, хоть и с трудом, но подавил — это могло закончиться печально. Ему и так повезло, что не попался ни прихватчикам, ни ребятам Гриши Дуболома, который с давних пор пас всех фарцовщиков Невского. Вообще-то, Рудик возник в Питере проездом — денек отдохнуть и развеяться после успешно проведенной в Прибалтике операции по закупке нескольких сот метров хлопчатобумажной ткани цвета "вырви глаз", которая пользовалась бешеным спросом у энских цыганок. Товар обрел надежное пристанище в камере хранения Московского вокзала, а Рудик, взяв билет на "Красную стрелу", слегка утомленный длительной автобусной поездкой, степенно прошелся по першпективе. Но у Гостинки сердце не выдержало ностальгических воспоминаний, и он поднялся на "галеру", рискуя получить в торец и лишиться всей "капусты": местные смотрящие не любили гастролеров, а высокие покровители Рудика были далеко — в Сибири.

Так что теперь, спрятав добычу в хоть простецкий, но в доступный продаже не встречающийся пластиковый "дипломат", Рудик прошел через "трубу" на другую сторону проспекта и начал свой отдых вполне традиционно. Нырнув в двери "гадюшника", лихо опрокинул стограмчик, закусив буржуйским бутербродом, на котором завиток масла соседствовал с двумя десятками красных икринок. Чувствуя себя кутящим Ротшильдом, ибо выложил за бутерброд аж пенчик, вышел обратно на придавленную влажной жарой главную магистраль колыбели трех революций, с превосходством поглядывая на голимо прикинутых ленинградцев и гостей города.

Мимоходом подумав, не дойти ли до "Сайгона", решил, что интересной тусовки в такую пору там все равно не будет. И вообще, после выпивки ему хотелось секса, а он знал, где его получить, не слишком стаптывая свои драгоценные "адики". Вновь направился к зеву "трубы", напевая под нос из "Стены":

Питерская плешка нравилась ему гораздо больше московской, довольно хамоватой и разухабистой. А здесь, в Катькином саду, все было чинно и благопристойно, как и подобает в столь интеллигентном городе. Свою роль знали все: на скамейках справа сидели юные "бархотки", ожидая, когда на них обратят внимание восседающие слева солидные "быки". Впрочем, часто происходило наоборот, и это было нормально.

И сейчас севший, разумеется, слева Рудик не успел докурить сигарету из трофейной пачки, как к нему уже направилась какая-то "белка". Сперва он почувствовал разочарование: малец был инвалидом на косолапых ступнях и полусогнутых коленях, опирался на палочку, иногда делая конвульсивные движения. Но когда подошел ближе, фарцовщик изменил свое мнение: мальчик оказался хорошеньким. Типичный "колокольчик из города Динь-динь", робкий, не уверенный в себе, но, как прикинул много лет бывший в теме Рудик, обещающий в деле показать себя очень даже…

Скользнув взглядом по бледному лицу, пухлым губам и худощавой фигуре, Бородавкин почувствовал возбуждение. Что-то было в юноше сладостное, желанное, словно Рудик встретил то, о чем мечтал давным-давно.

— Сигаретой не угостите?

Голос был ломающийся, довольно манерный, и, опять же, словно где-то уже слышанный. Ещё в нем звучало хорошее воспитание в семье тружеников умственного труда, впечатление чего усиливалось очаровательной картавостью — может быть, последствие болезни, но совсем лёгкое.

Мужчина поднял голову и поглядел мальчишке прямо в лицо. Тот улыбался одновременно робко и насмешливо, как будто знал, что в двухсотрублевых джинсах дяденьки только что стало тесновато…

Рудик молча протянул ему пачку, и, когда тот деликатно вытащил сигарету, поднес огонек одноразовой зажигалки, тоже выпрошенной на "галере" у какого-то пшека. Паренек присел рядом, не заговаривая больше. Возможно, стеснялся, ожидая, что предварительную "вьюгу" возьмет на себя выбранный им "папашка".

Но Рудик тоже помалкивал, лениво поглядывая по сторонам. Жизнь его вполне устраивала, и даже то, что ясное до сей поры небо махом заполонили жуткие тучи, погрузившие город в гулкий полумрак, ему нравилось. Надвигающаяся гроза и жёсткие порывы ветра почему-то еще больше возбуждала его, — и умственно, и физически, добавляли куража не хуже еще одной дозы водки.

— М-мужчина, — теперь мальчик чуть заикался от волнения, — не могли бы вы дать мне возможность немного под-дзаработать?

Очевидно, устал ждать внимания и решил проявить инициативу. Рудик повернулся к нему, скривив тонкие губы в неотразимо чувственной, как он был уверен, улыбочке.

— И в Роттердам, и в Попенгаген? — поинтересовался он самым похабным тоном.

Судорожно сглотнув, юноша покорно кивнул.

— Пошли, — Рудик выкинул сигарету в урну. Он больше не мог терпеть.

Пока ещё в отдалении воркнул гром. Перед ними упала первая жирная капля. Разбившись, стала похожа на глубокую черную дырку в сухом асфальте.

Туристы и педерасты поспешно покидали сквер.

— Где тут теперь ближайший пенисный корт? Или над очком полетаем? — спросил Рудик у тоже поднявшегося со скамейки мальчика.

Тот неопределенно кивнул в сторону Невского.

— Есть одна камора…

Парадняк на задворках главной улицы бывшей имперской столицы провонял мочой и был сплошь исписан нецензурными арабесками. Они поднимались по крутой лестнице медленно: Рудик приноравливался к хромоте юноши, держась позади и бросая похотливые взгляды на его судорожно подергивающиеся во время движения ягодицы, обтянутые довольно приличными штанами — не штаты, конечно, но явно не ниже финки. Он так увлекся этим зрелищем, что проворонил конец пути, и только поняв, что антифэйс "персика" больше не двигается, поднял голову.

На скудно освещенной из пыльных окон нижних этажей последней площадке лестницы квартир не было. Валялся засохший мусор и пара крысиных мумий. Над этим безобразием зиял отверстый люк темного чердака, напоминающий жуткую беззубую пасть. Было пыльно, душно и как-то напряженно тихо, лишь с улицы доходили глухие приступы грома.

Мальчик, стоя парой ступенек выше, медленно повернулся к Рудику. Его пальцы на рукоятке трости побелели от напряжения.

— Лучше на чердак, — недовольно хмыкнул фарцовщик, но при виде рук юноши застыл, как столб.

Он без всяких сомнений узнал эти тонкие пальцы, про которые долго и тщетно мечтал, что когда-нибудь они устроят ему всякие приятности. С ужасом поднял взгляд, уверенный, что увидит знакомое лицо. Но ужас еще более возрос оттого, что лицо было совсем незнакомо.

Юноша смотрел на него сверху вниз с теперь уже откровенной издёвкой.

— Ну, здравствуй…й моржовый! — все его картавость и манерность испарились чудесным образом.

Теперь Рудик узнал и голос. Дипломат выпал из его ослабевших рук, с грохотом упал, распахнувшись. На грязные ступени вывалился толстый пакет, на котором ало сияли огромные женские губы.

Громовой удар раздался так близко, что стены дома слегка сотряслись.

— Русь, — сдавленным от безмерного страха голосом просипел фарцовщик. — Ты же умер…

— Да нет, — насмешка стала совсем леденящей. — Это ты умер.

Бородавкин Рудольф Ильич, тридцати двух лет, судимый (судимость снята), без определенных занятий, инвалид второй группы по психозаболеванию, так и не успел осознать тяжкую истину этих слов. Мальчик развел руки, с шипением извлекая из трости длинное тонкое лезвие.

— За папу! — выкрикнул Руслан, погружая клинок сверху вниз туда, где ворот английской футболки бывшего приятеля открывал беззащитную ложбинку. С улицы хлынул сплошной рев рухнувшего потопа.

Оружие вошло до изогнутой рукояти. Рудик умер сразу, так и не закрыв выпученных глаз, однако продолжал стоять на ногах, удерживаемый клинком. Руслан вытаскивал его осторожно, стараясь не расширять рану. По мере извлечения ноги трупа всё больше подгибались и, наконец, он грудой осел на раскрытый "дипломат" и пакет с джинсами. Крови почти не было.

Руслан вытер салфеткой клинок и вложил в ножны, вновь став обладателем невинной тросточки. Потом протер шею Рудика, сняв несколько подсыхающих капель крови, а салфетку тщательно свернул и спрятал в карман. Вытащил откуда же кусочек пластыря и аккуратно залепил у трупа маленький разрез над ключицей. Позже вскрытие молодого мужчины покажет несовместимые с жизнью разрушения легкого, сердца и печени. Но это будет только через трое суток, потому что на тело жильцы парадной наткнутся лишь в субботу ночью, поверхностный осмотр не выявит следов насилия и оно пролежит в городском морге до вечера понедельника. Тогда только дежурный патологоанатом обнаружит, что брюшная полость клиента полна крови, и вызовет судебного эксперта. Следы преступления к тому времени совсем простынут.

Вообще-то, для Руслана это было не очень важно — следствие до него и так бы не добралось. Но его учили подходить к делу с профессиональной скрупулезностью.

В Обители уже протрубили отбой. Руслан лежал на одре в форменных портах и косоворотке. По всей келье висела мокрая "городская" одежда, делая воздух ещё тяжелее — вечерний ливень нисколько не уничтожил духоту. Но не потому Руслан никак не мог заснуть. Он был удивлен, удивлен настолько, что это уже напоминало тревогу. Не находил в себе ни радости от свершившейся мести, ни скорби из-за того, что первый раз в жизни убил человека. И это было очень странно.

Посмотрел на свои руки. Они остались такими же, как и в прежней жизни, разве что обрели жёсткость, чуть раздались, а на ребрах ладоней и костяшках от непрестанных занятий тамешивари начали нарастать грозные боевые мозоли.

— Я - убийца, — тихо проговорил в пространство и замер, прислушиваясь к нему и к себе. Но ничего не услышал в ответ.

Пытался вспомнить свое состояние до, во время и после акции, и понимал, что никаких особых чувств не было — просто до мелочей следовал плану, не думая, не сожалея… Раньше полагал, что это происходит совсем иначе. Хотя… Примерно полгода назад заговорил об оправданности убийства во время индивидуальных занятий с Палычем — тот редко появлялся в Обители, и они пользовались любой возможностью поговорить наедине на не относящиеся к учебному процессу темы.

— Не убий — заповедь Божия. А заповеди надо исполнять, — медленно произнес учитель.

На сей раз он приехал очень загорелым, а левая рука двигалась как-то неловко.

— Однако есть заповеди выше: возлюби Господа и возлюби ближнего. И что делать, если "не убий" входит в противоречие с ними?..

Вновь, как и в далекой энской школе, учитель хотел, чтобы Руслан нашел ответ сам.

— Разве такое бывает? — Руслану почему-то не хотелось искать самому.

— Да, конечно. Когда нападают на твою родину, угрожают твоим ближним, оскверняют твои святыни… и единственный способ остановить врага — убить его. Или когда хотят отнять жизнь у тебя, и отнимут, если ты не убьёшь первым. А ведь сказано: "Возлюби ближнего, КАК самого себя". То есть: не меньше — но и не больше…

— Значит, — Руслан бросил ответ, словно нырнул в холодную воду, — надо убить!

— Но если тем самым ты повредишь своей душе?

Руслан помолчал. Несколько месяцев назад он просто не понял бы, о чем его спрашивают. Но опыт регулярных исповеди и причастия сделал его иным.

— Я думаю… наверное, есть вещи, важнее моей души… — нехотя уронил он.

Палыч усмехнулся, его модные очки блеснули.

— К счастью, я не наставник по богословию и могу тебе сказать, что думаю так же. Мы солдаты и мы на войне. Солдаты на войне не могут не убивать, иначе они не соответствуют своему званию. Так что прекрати думать про это. Игра есть Игра.

— И только когда все умрут…

Руслан давно прочитал роман, ставший литературным символом текущего раунда Игры.

Встал с кровати, сунув ноги в лапти, подошел к окну. Обитель покоилась. Город был рядом, за высокой бетонной стеной, но гул ночных улиц сюда не доносился. На плацу было безлюдно, хотя Руслан знал, что территория плотно контролируется не только электроникой, но и секретами — сам часто сидел в них, стараясь оставаться совершенно неподвижным.

Он убил… Не в бою, не во время операции, не за Отечество, и даже не за Игру. Просто отомстил.

С неизбежностью рано или поздно он всё равно убил бы Бородавкина. И, как оказалось, сделать это до смешного просто. Понял это, когда узнал, насколько для послушников лёгок доступ ко всем уголовным делам, когда-либо заведенным советскими органами. Да, конечно, нужно подать официальный запрос на имя Старшего наставника и какое-то время ожидать. Но очень скоро копия искомой папки оказывалась в руках заявителя, и никого особо не интересовало, что тот с ней будет делать — Артель занималась делами, неизмеримо более серьезными, чем банальный криминал.

Но Руслану нужно было нечто большее и он поступил по-другому: обратился к наставнику-эконому, одноногому старику. Его настоящее имя, разумеется, не знал никто из учащихся, как и тот не знал их подлинных имен. Но зато было известно, что он — генерал КГБ в отставке. Дед того и не скрывал, рассказывая всем желающим забавные, а порой жутковатые байки из жизни Конторы. Руслан был одним из тех, кто охотно его слушал, за что удостаивался его особого благоволения. Кроме того, старик почитал юношу земляком, поскольку сам был родом из Николаевска, от которого до Энска было всего 12 часов на поезде. Благоволение выражалось, в основном, в конспиративном добавлении послушнику Ставросу всяких вкусностей к сытной, но довольно однообразной здешней пище.

А теперь Руслан попросил помочь написать реферат о теневой экономике СССР. Для примера он, якобы, задумал расписать маршруты и способы действий профессионального фарцовщика. Признался, что был знаком с одним таким и спросил земляка, нельзя ли через его старые связи среди сибирских территориалов получать на объект оперативную информацию. Похоже, деду просьба совсем не показалась подозрительной, и уже через неделю Руслан ловил по телефаксу подробные агентурные сводки о передвижениях "агента Воробышка" — оперативный псевдоним Бородавкина в Конторе. Связи отставника работали отлично: донесения, дублировавшие отчеты кураторов Рудика, опаздывали не более чем на сутки. Более того, кажется, эконом договорился и о куда более пристальном наблюдении за данным, не очень интересным объектом — просьбы артельных были весьма весомы для многих руководителей Конторы. Разумеется, ознакомился Руслан и с делом старого приятеля.

Он не сомневался, что рано или поздно Рудик посетит свой любимый Питер. Заранее постарался вписаться в роль мальчика с плешки, за несколько дней изучив тамошние повадки и жаргон. Время действовать наступило даже раньше, чем он мог предположить. О намерении Рудика заехать после Прибалтики в Ленинград узнал на следующий день после того, как тот в легком подпитии рассказал об этом некоему знакомому чухонцу в уютном таллинском кафе. После этого Руслан почти не выходил из телетайпной Обители, где с мерным треском изрыгался непрерывный поток информации, и несколько часов спустя дождался сообщения с номером автобуса, на который Бородавкин Р.И. взял билет.

Все прошло по писанному. Даже новая внешность Руслана сработала, как он не ожидал — до самой смерти Рудик не узнал его. Старое лицо Руслана исчезло в артельной клинике города Лысогорска. Пластические хирурги потрудились славно: осветлили кожу, тонкие губы сделали чуть припухшими, увеличили глаза, убрали горбинку носа, слегка утяжелили подбородок. С ушами тоже что-то сделали. И, в общем, конечный результат Руслану понравился. Но в задачу врачей не входило делать его красавцем. "Повезло тебе парень, что ноги у тебя кривоватые. Будь прямыми, пришлось бы искривлять. У меня приказ — как можно больше изменить внешность", — приговаривал усатый хирург-тат, который за пару довольно мучительных месяцев, при помощи некого изуверски хитрого приспособления, не только сделал его ноги идеально стройными, но и удлинил их, а, соответственно, рост, сантиметров на семь. Вообще-то, подобная операция требовала обычно гораздо большего времени, но доктор применил некие тайные разработки, принадлежавшие Артели, и дело пошло куда быстрее.

С отпечатками пальцев обошлись ещё проще: свели каким-то жужжащим агрегатом, в конструкцию которого Руслану углубляться не хотелось — операция была довольно неприятная. В общем, прибывший в конце августа в артельную обитель во имя Честнаго Животворящего Креста Господня (Санкт-Петербург) новопослушник Ставрос не имел почти ничего общего с умершим далеко в Сибири и уже зарытым в безымянной яме осужденным Загоровским Р.Е.

Вдруг стало невыносимо тошно. Руслан приоткрыл окошко и, повернувшись к полке на стене, извлек из-за книг початую пачку "Опала", спички и пустую банку от кильки. Курить послушникам строго воспрещалось, но здесь считали, что важно взращивать в них дерзость и предприимчивость, потому карали — и карали жестоко — за то, что они попадались, а не за собственно проступок. И Руслану за мелкие прегрешения доводилось отведать "березовой каши", но нарушать устав Обители он от этого не перестал.

Закурив со второй спички — у него слегка дрожали пальцы, он наполовину высунулся в окно, жадно вдыхая ночной воздух, вслушиваясь в тревожный шум столетних тополей под порывами ветра.

Теперь его прорвало. Перед глазами стояла дурацкая ехидная улыбочка Рудика, его жёсткие чёрные кудри, которые тот подкрашивал, дабы скрыть раннюю седину, Руслан слышал его особый смешок: "Хо-хо-хо", — осторожно, чтобы поменьше появлялось морщин… И опять видел выпученные мертвые глаза, вновь и вновь стряхивая труп с клинка, на который сам насадил его.

Раздавив сигарету, порвал окурок на кусочки, выбросил на улицу, сполоснул руки в раковине, спрятал банку, пачку и спички за книгами. Все это проделал автоматически.

Закрыв окно, прижался лбом к стеклу.

— Упокой, Господи, душу убиенного раба Твоего! — промычал прямо в свою разверстую душу.

Постояв пару секунд, повернулся к маленькому иконостасу в углу и рухнул на колени.

Его вечернее правило сегодня длилось долго.

СССР, поселок Ржанка Энской области, 3 июля 1982

— Мне-то уйти отсюда проще, чем было попасть, — заметил Дервиш. — Но это мне, а вот ради тебя придётся потрудиться.

После завтрака они сидели в "Греческом зале", не обращая внимания на шумно снующих туда-сюда больных, их лица-маски — непроницаемые, пустые, расплывшиеся в безумной ухмылке или искорченные внутренними бесами. Для обоих всё это уже были призраки предыдущего уровня. А они переходили на новый.

— Я не думал, что попасть сюда так трудно, — заметил Руслан. — Мне это удалось как-то слишком легко.

После "ночи Орла" он явственно ощущал в себе изменения. Дело даже не в том, что его перестали посещать голоса и он больше не изрекал страхолюдных стихов. Непонятные вспышки лихорадочного веселья почти прекратились, но теперь в душе его воцарились строгий порядок и уверенность в будущем. Хотя он понятия не имел, что будет с ним дальше, но не выспрашивал жадно Ак Дервиша. Такое поведение могло показаться равнодушием, но опытный батырь понимал, что на самом деле оно есть знак того, что юноша совсем готов к погружению в Игру. Матерый артельщик не раз видел эту непоколебимую сосредоточенность воина перед боем, но в глубине души иной раз дивился, как такое могло снизойти на зеленого ещё совсем мальчишку.

"Он не мальчишка, — одернул себя старик. — Отроку — отрочье…"

— Видишь ли, — ответил он на прикрытый сарказмом вопрос Руслана, — мое оперативное поле довольно далеко отсюда — в Средней Азии. Попасть в сумасшедший дом там для меня не составляет ни малейшего труда. Мне достаточно дать себя туда посадить, если мне это в кои веки понадобится. Но тебя-то упекли сюда, поэтому мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы быть рядом с тобой. Не слишком большие, правда, — все-таки нам повезло, что ты попал не в спецбольницу, которую опекает МВД. Но и туда бы я сумел пробраться. А вот вытащить тебя отсюда — штука мудреная.

— Чего мудрить — выйдем ночью, как всегда, да и пойдем в город, — пожал плечами Руслан, но сказал это, скорее, чтобы разговорить старика, смутно сознавая, что столь безыскусный исход не для них.

— Без прикрытия? Без легенды? Ну-ну, — покачал головой Дервиш. — Противник узнает об этом сразу же, и через пару часов наши трупы будут надежно зарыты в лесу… Знаешь, сколько агентов Клаба приходится на один квадратный метр Ржанки, с тех пор, как ты сюда прибыл?..

— А как же мы тогда с тобой каждую ночь гуляли? — чуть встревожено спросил Руслан.

— А я здесь на что? — хмыкнул Дервиш.

— Неужели всем глаза отводил? — недоверчиво спросил юноша.

Старик пожал плечами.

— Я не Господь Бог. И даже не Мастер, чтобы ТАК отводить взгляд. Приходилось, конечно, когда недоработка артельных случалась. Но такое раза два только было: оперативные мероприятия по прикрытию наших прогулок совершались на достаточно высоком уровне.

Дервиш покачал головой.

— Знаешь, я бы на твоем месте удивился, что за все наши ночные похождения мы ни разу не встретили ни одного человека… Такое отсутствие наблюдательности не делает тебе чести.

Юноша понял, что учитель прав и смутился. Конечно, не мог не отметить безлюдность поселка и его окрестностей, когда они по нему бродили. Но подсознательно относил это к чреде необъяснимых чудес, страшных и удивительных, непрерывно сотрясавших его жизнь уже почти год.

— В общем, уходим сегодня, — не пожелав длить смущение ученика, вынес вердикт Дервиш.

Руслан заметно вздрогнул, но промолчал.

— Ты не спрашиваешь, как?

— Зачем? Вы мне скажете, когда будет нужно.

Ак Дервиш одобрительно кивнул и вдруг неожиданно вскочил с места.

— Подожди-ка, — бросил Руслану.

Несколькими скользящими движениями он приблизился к Джигиту, который собирался открыть дверь, ведущую на вахту. Скорее всего, тот хотел выпросить у доброго Гусара таблетку цитрамона, который потреблял за неимением более сильных снадобий ("Ну что, злыдень, вымогать пришел?" — вздохнет длинноволосый, со щегольскими усиками санитар, и выдаст колесо, отлично зная, что никакая голова у актуального "злыдня" не болит).

Но дверь он открыть не успел: ошеломленный Руслан, который один смотрел в эту сторону, увидел, как Дервиш легонько коснулся предплечья наркомана и пошел дальше, будто продолжая ритуальную прогулку по залу, а рядом с Джигитом оказался случайно. А тот вдруг изумленно передернулся, как-то неуверенно схватился за стену, потом медленно сполз на пол и перестал двигаться.

Увидавшие падение больные крикнули на вахту, вокруг Джигита засуетились Гусар с Аленой. Потом появился и врач.

— Вот тебе наглядный пример срочной нейтрализации угрожающего фактора, — Ак Дервиш спокойно уселся рядом с Русланом, мрачно наблюдающим, как недвижного Джигита уносят в палату.

— Каналья собирался на нас донести, — пояснил, наконец, Дервиш, — я с самого начала видел, что он нас внимательно слушает. А ты не заметил. И это тоже очень плохо.

— Ты его убил, — обвиняюще заявил Руслан.

— Много чести, — хмуро усмехнулся старик и показал юноше невесть откуда возникший маленький пустой шприц. — Просто будет спать до завтра. Но будь это необходимо — убил бы.

Это прозвучало простой констатацией факта.

После отбоя Дервиш вытащил из-под своей кровати два пакета, один отдал Руслану. В нем обнаружился простенький противогаз. Не успев задать вопрос, Руслан получил краткую инструкцию:

— По моему знаку надеваешь противогаз как можно быстрее и спокойно сидишь на койке. Пока лежи. Но не вздумай спать.

Руслан кивнул.

В тревожном ожидании прошло часа полтора. Рядом на койке недвижно почивал Джигит — врач так и не разобрался, что с ним случилось, и оставил в покое. Отделение уже окутал обманчивый больничный полусон-полубред. Напряжение Руслана, парадоксальным образом погружавшее его в дремоту, с которой он боролся все это время, схлынуло. Его дух успокоился, сделался готовым ко всему.

И как раз в это время от вахты донеслось сильное шипение, какое бывает, когда зимой неожиданно прорывает трубу теплотрассы и в морозный воздух вырывается пышный султан пара. Но в данном случае это был не пар — Руслан ощутил резкий, все усиливающийся запах.

Ак Дервиш, мгновенно сев на койке, махнул рукой и одним движением натянул противогаз. Руслан поспешно последовал его примеру, но провозился дольше — на уроках ГО никогда не блистал. Его слегка повело от неприятного запаха, но тут же полегчало.

От вахты раздались всполошенные крики и сразу затихли. Больные подскакивали на койках и валились обратно, те, что бродили в тоске и бессоннице, попадали на пол. Вскоре во всем отделении в сознании остались только двое. Старик подал Руслану знак, и они вместе ринулись к двери на вахту.

Она резко раскрылась, пропустив несколько человек в темных костюмах и противогазах. Один держал какой-то прибор, постоянно всматриваясь в данные на мониторе. Увидев, наконец, нужные, быстро снял противогаз — Руслану оказалось совершенно незнакомо его напряженное лицо. Все остальные последовали его примеру.

— Снимай, — бросил Руслану Дервиш, — газ быстро распространяется, но почти сразу нейтрализуется. Артельная разработка.

Руслан облегченно стянул вонючую резину.

— Что с ними? — сразу спросил у Дервиша.

— Без сознания. И будут в таком виде не больше часа, так что надо торопиться.

В отделение поспешно вошли ещё двое, тащившие какие-то носилки. С нехорошим изумлением Руслан угадал под черным полиэтиленом контуры неподвижного тела.

— Раздевайся, — резко приказал старик.

Без слов юноша сбросил больничную пижаму.

Двое подошли к его койке, вывалили на нее свою ношу и стали распаковывать полиэтилен. Руслан едва сдержал крик, когда открылся голый труп. Его собственный труп.

Перекошенное, синюшное лицо — он столько раз видел его в зеркале, живым…

Старик сотряс его плечо, приводя в себя, и сунул в руку ворох одежды. Сам уже был в неприметной серой паре и кепке, скрывшей лысую голову.

Мальчик натянул парусиновые "бананы", футболку и ветровку, обулся в кроссовки. Дервиш протянул ему увесистую спортивную сумку через плечо.

— Там ещё всякие вещи. Ходу, ходу!

Они быстро шли по дороге к окраине поселка. За весь путь, разумеется, не встретили ни души.

— Кто это был? — на ходу спросил Руслан.

— Труп одного юного токсикомана, решившего покончить самоубийством, и проглотившего хорошую горсть нейролептика. Того самого, который сейчас наши люди изъяли из шкафа сестринской, чтобы создать впечатление, что это ты его оттуда достал, — ответил старик.

— То есть, это вы покончили его самоубийством, — зло бросил юноша.

— Не сходи с ума, — резко одернул старик. — Будь мы чем-то вроде Клаба, то да, упромыслили бы кого угодно, и ты бы уже давно был под нашим контролем. Между прочим, очень соблазнительный вариант — времени у нас мало. Но мы, знаешь ли, под Богом ходим…

Руслан промолчал.

— Ты не заметил, как там возились с твоими сотоварищами по психушке, чтобы, не дай Бог, не преставились от нашего газа? Чтобы проснулись в добром здравии, без головной боли, и не осознали, что из их жизни выпал целый час… — сердито продолжал Дервиш. — Пока ты тут сидел, искали труп. Чтобы был того же роста и сложения, да и возраста. Той же группы крови. Чтобы похож был — сильно не надо, искажения лица всё равно на агонию спишут. И чтобы не опознанный. Нашли, если не ошибаюсь, где-то в Подмосковье, вчера пригнали на самолете.

Руслан чуть не остановился, потрясенный масштабностью операции, но Дервиш нетерпеливо его подтолкнул.

— Он так на меня похож…

— Ты подсознательно ожидал этого, потому и воспринимаешь так. А у остальных эффект будет ещё сильнее: на твоей койке, куда ты улегся вечером, утром лежит труп в твоей пижаме и с твоими чертами… Руслана Евгеньевича Загоровского больше нет.

На юношу от этих слов повеяло леденяще. Тем не менее, логика продолжала подсказывать вопросы.

— А отпечатки пальцев?..

— Сейчас заменяются во всех твоих делах на отпечатки того бедолаги. Он сирота, бежал из детского дома, никогда не привлекался, нигде не наследил. Пропал — как камень в воду. Что касается отпечатков, которые сейчас у тебя на пальцах… С ними тоже скоро разберемся. И с внешностью.

Они уже почти вышли из поселка. Перед ними разбитое шоссе делало заворот, по обочинам возвышались скалы и могучие деревья. На опушке леса стояла бежевая "копейка" с тонированными стеклами. Руслан понял, что их ждут.

Из машины вылез…Палыч.

С радостным криком Руслан бросился в его объятия и застыл.

Через несколько секунд, отстранив его от себя, Палыч поглядел на юношу с изумлением. Сам он, казалось, совсем не изменился: те же очки, усики и ношеный костюм. Разве что как-то посуровел, стал жёстче. Во всяком случае, больше не походил на типичного советского учителя. Но, судя по всему, на него произвели впечатления изменения в Руслане.

— Здравствуй, Отрок, — произнес он почти торжественно.

Вспомнив мертвого Розу, Руслан похолодел. Но, угадав в глазах первого учителя ободряющую улыбку, сразу успокоился.

Палыч подтолкнул его к машине. Ак Дервиш уже сидел на переднем кресле.

— Едем в аэропорт. Твой самолет через два с половиной часа. В сумке — паспорт и билет. Имя другое, конечно. Теперь у тебя будет много имен, но твоё имя внутри Артели отныне — Ставрос. Запомни: Ставрос.

Руслан не удержался от вопроса:

— Что это значит?

— Крест, — коротко ответил Дервиш и продолжил. — Летишь в Лысогорск. В тамошнем аэропорту тебя встретят, назовут артельным именем и скажут, что делать дальше. И запомни: то, что ты Отрок, знает лишь узкий круг, даже не всё артельное руководство. Всем остальным этого знать не положено. И ты обязан молчать об этом со всеми, кроме нас двоих, — он указал на себя и Палыча. — Пока этого достаточно, позже узнаешь других.

Выскользнув у аэропорта из машины, юноша попросил:

— Батырь, не могли бы вы выйти на минутку?

Дервиш последовал за ним.

Руслан глядел на него в упор.

— Кто убил моего отца?

— Я уже говорил: Клаб руками своих людей в КГБ.

— Но кто именно? Бородавкин?

— Зачем тебе знать? Его убил Клаб для своих надобностей. Кто-то из агентов следил за вами, кто-то подсунул твоему отцу водку со снотворным, кто-то ударил его топором…

— Его убил Рудик?! — юноша почти выкрикнул это.

— Да… — неохотно уронил старик. — На нем изнасилование малолетнего. Очень не хотел обратно в зону…

Мальчишеское лицо стало таким, что нечто вроде страха ощутил сам батырь Ак Дервиш.

Архив Артели

Только для членов Совета.

Артельный меморандум N 126-7815.

18 ноября 1982 года от РХ.

Милостивые государи!

Доношу до Вашего сведения, что в Кампучии, во время рейда вьетнамского подразделения "Чин-Сат" против отряда "красных кхмеров", действовавшего на востоке провинции Стынгтраенг, был захвачен юноша европеоидной внешности. Несмотря на то, что он свободно говорил по-кхмерски (а также по-вьетнамски) и назвался кхмерским именем Сок Сун, в отношении его было проведено расследование Национального комитета безопасности Демократической республики Вьетнам. Стало известно, что Сок Сун, 1969 года рождения — незаконнорожденный сын крестьянки Сок Си из деревни Патанг и майора (тогда — лейтенанта) спецназа ГРУ СССР Владимира Кривошеева.

Дальнейшее следствие установило следующие факты. В мае 1968 года группа спецназа ГРУ из 9 человек совершила налет на секретный аэродром ВВС США "Флайинг Джо" на территории Камбоджи. Американцы потеряли убитыми и ранеными не менее 15 человек, потери нападающих составили два человека убитыми и один пропавший без вести. Потерявший сознание во время взрыва гранаты лейтенант Кривошеев был отброшен взрывной волной и остался в зарослях. Искать его времени не было, поэтому группа эвакуировалась без него. Вечером того же дня его нашла в джунглях вдова недавно убитого в бою "красного кхмера" Сок Сена из деревни Паган и месяц скрывала его в лесном схроне близ деревни. Когда Кривошеев оправился от контузии, между ним и Сок Си возникли интимные отношения. Однако ГРУ не прекращало поиски и вскоре определило его местонахождение. Лейтенант был спешно эвакуирован.

В следующем году Сок Си родила сына, причем утверждала, что отец — её погибший муж, чему односельчане не верили, поскольку мальчик был очень похож на европейца. Однако в период правления "красных кхмеров" (1975–1978 гг) предполагаемое отцовство "героя революции" послужило матери и мальчику защитой от террора. Этому способствовало и то, что в 1975 году Сок Си вышла замуж за сантисока (шефа безопасности общины) Пон Тулу.

После падения режима Сок Си вместе с мужем и сыном ушла в партизанский отряд и вскоре погибла в джунглях при невыясненных обстоятельствах. Во время одной из стычек с вьетнамскими частями был убит и Пон Тула. Юный Сок Сун продолжал сражаться, пока его отряд не был уничтожен вьетнамским спецназом.

Установлено, что настоящий отец Сок Суна, майор спецназа ГРУ Владимир Кривошеев, ничего не знал о наличии сына. Он пропал без вести 3 ноября сего года в Афганистане после взрыва бензовоза в тоннеле Саланг. Очевидно, тело было полностью уничтожено. Родственников в СССР у него не осталось. Таким образом, провести генетическую экспертизу не представляется возможным.

Однако артельное расследование показало, что история Сок Суна, скорее всего, соответствует действительности. Психометрические исследования, проведенные мною, убеждают в том, что мальчик является идеальной кандидатурой в члены Артели. Идеологические установки "красных кхмеров" довлеют над ним в невысокой степени, и будут преодолены после нескольких корректирующих бесед, а также в результате внедрения новой информации. В то же время его уникальная биография, боевой опыт и достаточно высокие интеллектуальные способности обещают сделать из него весьма полезного сотрудника.

Посему ходатайствую о перемещении Сок Суна после его депортации в СССР в одну из артельных обителей для обучения.

Должен добавить, что к моему ходатайству присоединяется старший наставник Обители во имя Честнаго Животворящего Креста Господня (СПб) Игумен.

Остаюсь Вашим покорным слугой,

Герш Лисунов, батырь Приказа Юго-Восточной Азии.

Когда все умрут, тогда только кончится Большая игра.

Сообщение агентства France Presse от 12 декабря 1982 года.

Катманду

Умер Александр (Герш) Лисунов

Вчера на своей вилле в Катманду (Непал) на 78-м году жизни скончался известный бизнесмен, выходец из России Александр (Герш) Лисунов.

Он родился 4 октября 1905 года в Одессе, в семье потомственных военных из крещеных евреев. Учился в кадетском училище, позже поступил в балетную школу. В 1924 году эмигрировал во Францию. В Париже был принят в труппу Дягилева, участвовал во всех турне его Русского балета. После смерти Дягилева гастролировал с самостоятельной программой. С 1933 года жил в Индии. Приняв участие в возвращении на трон свергнутого короля Напала Трибхувана, в 1953 году по его личному приглашению прибыл в Непал, где открыл отель международного класса "Марко Поло". В нем устраивались приемы для самых почетных гостей страны, от королевы Елизаветы, до советских космонавтов.

Он был популярен и дружил со многими знаменитостями: политиками, дипломатами, писателями, путешественниками, членами царствующих домов. Стал героем нескольких книг и фильмов, устраивал экспедиции в Гималаи. Плейбой, охотник, коллекционер, бизнесмен — прежде всего он был художником, сделавшим произведение искусства из собственной жизни.

Говорили и о другой его ипостаси — шпионской. Слишком вовлечен был этот человек в большую политику, да и источник капиталов, на которые он осуществлял свои бизнес-проекты, довольно тёмен. Однако никто никогда не подтверждал факт его сотрудничества с какой-либо разведкой. По всей видимости, эта сторона жизни Александра Лисунова навсегда останется тайной.

Кампучия, джунгли на востоке провинции Стынгтраенг, 28 сентября 1982

Короткий резкий ливень конца лета закончился так же неожиданно, как начался. Ещё гремели ручьи и ливневые стоки, но джунгли уже перевели дух, и бешеный вечерний треск цикад разразился вновь. Если бы Сок Сун когда-нибудь слышал рокот прядильного цеха, он бы, конечно, отметил, насколько схожи эти звуки. Но юноша не только никогда не был ни в каком цехе — просто понятия не имел, что это такое. Нет, конечно, сантисок Пон Тула, пока был жив, рассказывал ему о дьявольском изобретении капиталистов — заводах, служивших для выжимания пота и крови из простых людей. Встречал он упоминания об этих ужасах и в "Маленькой красной книжке" Товарища-87 — Пол Пота. Но представить себе такое не мог. Да что там, он даже в городе никогда не был, хотя искренне проклинал эти навозные ямы мира наживы. Иногда ему казалось, что, попади он в такое место, тут же умер бы от страха. Сун стыдился этого. "Ты должен быть твердым, как камень", — твердил он себе и крепче сжимал в руках оставшийся от Пон Тулы обрез ППШ-41 — великолепное оружие в холмах, компактное и грозное. Он давно привык к страшной отдаче, поначалу до нечувствительности отбивавшей кисть. Но теперь его руки стали достаточно крепкими, чтобы справиться с настоящим оружием мужчины, бойца партии Ангки. И он с превосходством посматривал на соратников, носивших неуклюжие М-16, которых становилось в отряде всё больше — поговаривали, их доставляли американцы за сапфиры, реквизированные красными кхмерами у диких горцев. Для Суна это было правильно: капиталисты сами копают свою могилу — он умел диалектически походить к текущему моменту. Может быть, скоро он станет настоящим революционером, достойным вступить в Ангку.

Сун перевернулся на своем мокром после ливня ложе в зарослях и извлек из-за пазухи "Красную книжечку": "…Жизнь дана для революции. Если не бороться за революционные идеи, жизнь не имеет смысла", — при свете проявившихся в небе звезд перечитал (или вспомнил) он бессмертные слова, вновь испытав теплую благодарность к павшему в бою товарищу Пон Туле, в свое время научившему его разбирать буквы. Хотя Сок Си этого не одобряла: для нее грамотность была одним из атрибутов проклятого капитализма, наймиты которого убили её мужа — отца Суна. Отца?.. На самом деле мать родила его от какого-то русского ревизиониста. Сун знал это задолго до того, как товарищ Пон Тула (если бы ОН был его отцом!) подтвердил это перед тем, как…

Слова "русский ревизионист" были для него столь же невразумительны, как и многие прочие, впихиваемые в него старшими товарищами. Эффективность системы воспитания, применяемой красными кхмерами, состояла в том, что детям преподавали вещи, адекватно постигнуть которые они всё равно не смогли бы, и детская психология, лишённая, но жаждущая сказок, по-своему перерабатывала полученную информацию. В детских душах являлись сказочные чудовища и сражающиеся против них светлые силы. "Мировой империализм" представал кромешным Мордором, Ангка — эльфийским царством добра, а "русские ревизионисты" — чем-то вроде пособников предателя Сарумана.

Сок Сун достаточно хлебнул последствий такой фольклористики — и не только от детской части общины, хотя долго не мог понять, за что его притесняют. "Баранг", "белый" — эта кличка так прилепилась к нему с детства, что не отлипла и когда большая часть его коммуны ушла в холмы, после того, как вьетнамцы захватили Пномпень. Но прочие издевательства прекратились после того, как в жизни его матери появился товарищ Пон Тула.

Сун горько вздохнул и оглядел отряд, воспользовавшийся ливнем для отдыха. Собственно, отряда он не увидел — "чёрные вороны" умело рассредоточились среди буйных островков кустарника на лесной поляне. Но он знал, что они здесь, и что боевое охранение бдительно наблюдает за периметром. Остальные, скорее всего, спали, пользуясь несколькими часами, оставшимися до самого тёмного времени перед рассветом, когда они должны были спуститься с холма и атаковать блок-пост марионеточного режима. Потом предполагалось сделать марш-бросок до ближайшей деревни и реквизировать как можно больше скота.

А вот ему не спалось. Весь тяжелый двухдневный переход по джунглям не покидала какая-то смутная тревога. В цепочке партизан он шёл замыкающим, и несколько раз ему казалось, что чувствует преследование. Но ни разу не заметил ничего подозрительного — только томительное ощущение недоброго взгляда в спину. Он не доложил о своих подозрениях товарищу камафибалу — боялся насмешек. Да и не только: за ложную тревогу очень просто было попасть под косанг (перевоспитание). А после двух косанг — наказание. В последние годы, конечно, казней среди красных кхмеров производилось гораздо меньше, чем когда Ангка была в стране у власти — следовало беречь людей. Но камафибал Суван Клум недолюбливал покойного сантисока и вполне мог расплатиться с его приемным сыном ударом дубинки по голове.

Скорбя над пережитками буржуазных страстей у революционеров, Сун огорченно цокнул. Негромкий звук целиком растворился в затихающем концерте цикад, на смену которому приходили тревожные вопли ночных птиц и чирикание древесных лягушек. Вовсю занимался своим делом кровососущий гнус, хотя выросший в джунглях юноша почти не обращал на него внимания, как и на проскользнувшую сантиметрах в десяти ядовитую змею-паму — отсвечивающую под звездами белёсую ленту, рассеченную бархатно-черными полосами.

Ему было непонятно соперничество двух таких видных революционеров, тем более, перед лицом натиска агентов международного капитализма и ревизионизма. То, что дело в женщине — его матери — ему даже не приходило в голову. Сексуальные вопросы его вообще мало волновали. Он, конечно, в свое время женится и породит детей — когда Ангка решит, что настал подходящий момент. Дети нужны революции. А до того так и будет ползать с ППШ в холмах, борясь за светлое будущее кхмерского народа.

Эту борьбу он вел всегда, чуть ли ни с рождения. Во всяком случае, ему не было и семи, когда сантисок впервые взял его на свои курсы. Он учил детей по выражению лица, непроизвольным движениям и жестам узнавать настроение людей и даже угадывать их мысли, делать быстрые незаметные обыски в бараках, подслушивать, сидя под лежанкой, на крыше, в мутном канале. И уже вскоре, доложив сантисоку, что старик, некогда бывший профессором королевского университета Пномпеня и монахом, во время работы беззвучно произносит сутту "Етена саччена суваттхи хоту", он получил от отчима в награду горсть патронов.

А потом, вместе со своими однокашниками, смотрел из кустов, как старого монаха и других преступников, на которых не подействовали два косанг, подвергают в лесу революционному наказанию. Не меньше сотни вырожденцев, среди которых был и десяток детей, сидело на корточках по обе стороны свежевырытого рва со связанными за спиной руками. У некоторых из-под слишком сильно стянутых веревок капала кровь. Две-три женщины плакали, но лица остальных были отрешенны, словно они уже смирились с тем, что сейчас произойдет.

Два юных солдата, во всем черном, за что и звались "воронами", — только лица закутаны пестрыми шарфами, — поигрывали один тяжелой дубинкой, а второй мотыгой, ожидали приказа командира. "Бейте!" — крикнул тот, и те стали размерено наносить удары. Каждому казнимому пришлось по два — дубинкой по затылку и мотыгой в темя. Обработав одного, парочка переходила к другому, оставляя труп валяться на краю рва. По мере их продвижения женские вопли и детский плач усиливались, но основная масса подставляла головы молча и безропотно. Суну показалось, что перед смертью его монах успел произнести сутту, и мальчика передернуло от классовой ненависти.

Во все стороны летели капли крови, кусочки черепов и мозга, над поляной вис тяжкий дух бойни. Солдаты устали и торопились закончить дело, всё быстрее переходя от человека к человеку. Наконец, все наказанные грудами полегли по обе стороны рва. Но труды красных кхмеров на этом не закончились. По приказу командира, достав большие ножи, "черные вороны" переворачивали трупы на спину, быстро вскрывали животы, с треском вырывая печень и желчный пузырь, которые бросали в разные мешки. Вскоре сочащиеся мешки стали туго набиты. Взвалив их на плечи, молодые солдаты отправились к баракам коммуны. Селезенка предназначалась для изготовления универсального лекарства, печень — для улучшения питания бойцов. В стране, ведущей борьбу за свободу, ничего не должно пропадать зря.

Вылезя из-под кустов и возбужденно обсуждая увиденное, Сун с друзьями пошёл за солдатами. А уже года через три сам стоял над покорно склоненными головами, поигрывая мотыгой.

"Ты должен быть твердым, как камень", — слова товарища сантисока жгли его сердце. Он будет. Он уже был как камень, когда Пон Тула рассказал ему о том, как низко пала его мать. Он простил её преступление — связь с врагом, и взял в жены, а она… Сантисок не мог сдержать слез. Она по-прежнему с ними… Они предает революцию русским и вьетнамским ревизионистам!..

Потрясенный Сун даже не задумался над тем, какой именно вид приняло предательство матери — ему достаточно было слов отчима. Единственный вопрос рвался из него: "Что теперь делать?". И Пон Тула подробно объяснил, что.

То, что горе сантисока возникло вследствие зрелища адюльтера его супруги с камафибалом, которое он случайно узрел в джунглях, осталось для юного Суна тайной. Как и то, что позиции Суван Клума среди руководства Ангки были куда прочнее, чем Пон Тулы, а посему открыто наказать любовников тот не мог. Но отчим сказал пасынку вполне достаточно, чтобы под вечер в густых зарослях у лесного ручья Сок Си ощутила страшный удар по голове, отчего свет померк для неё навсегда.

Стоящий над ней сын отбросил в ручей испачканный кровью зазубренный камень, и, взяв заранее приготовленный большой лист сахарной пальмы — твердый, с острым краем — старательно перерезал матери горло.

Постояв над трупом, он думал, стоит ли извлекать печень. Решив, что это лишнее, неторопливо зашагал к лагерю партизан.

Потерю списали на вылазку вьетнамцев — такое случалось часто. Однако вскоре во время скоротечного боя Пон Тула был застрелен наповал, и никто не стал разбираться, почему это пуля попала ему в затылок. А камафибал Суван Клум с тех пор не упускал случая показать бойцу Сок Суну своё нерасположение.

Потому юноша ни в коем случае не хотел делиться с ним своими страхами и подозрениями. Даже сейчас, когда всем инстинктом лесного обитателя чуял, что рядом кто-то есть. Напрягшись и замерев, он приподнял голову и раздувал ноздри, чутко внюхиваясь в хаотический букет джунглей. Но не находил ничего подозрительного до тех пор, пока в нос его буквально не ударил резкий запах атакующего зверя, а в уши — свист рассекаемого воздуха. Однако тогда стало уже поздно.

Веревка с грузилом несколько раз захлестнула шею. От ближайшей группы кустов отделилась гибкая чёрная фигура и кошачьим прыжком оказалась на юноше. Его конвульсии длились недолго.

Всё произошло практически бесшумно. Невесть откуда возникший убийца поднял голову. В свете звезд мелькнуло молодое лицо с настороженными глазами. Он был одет, как красный кхмер, а в руках уже были автомат и патронташ Суна. Обшарил карманы трупа, забрав все бумаги. Прислушался к звукам ночного леса и, похоже, что-то в них разобрал. Во всяком случае, его движения стали ещё торопливее. Схватив руки убитого, поднял их к перекошенному в агонии лицу, вытащил гранату, сорвал кольцо и осторожно положил поверх холодеющих ладоней, в то же мгновение подавшись обратно к кустам, откуда несколько часов караулил жертву.

— Ну что, огонь что ли, сукины дети, — насмешливо проворчал под нос убийца Сок Суна, удобно устроившись на упругом дерне.

Казалось, его приказ непостижимым образом был услышан и исполнен.

Первая мина с воем прилетела откуда-то с восточной стороны и разорвалась на доли секунды раньше, чем термическая граната полыхнула на трупе Сок Суна, спалив вместе с лицом и отпечатками пальцев половину тела. Раздались вопли "чёрных воронов". Взвыла вторая мина… ещё и ещё… В джунгли пришел ад. Поляна пузырилась взрывами, как кипящий над костром котелок. Куски дёрна, обломки кустов и части тел разлетались в стороны. Пришедшие в себя партизаны пытались оказать сопротивление — послышалась рваная стрельба.

Убийца внимательно вглядывался в ночь, ища, откуда стреляют красные кхмеры. Определив стрелка, давал в ту сторону очередь из ППШ. В общем грохоте боя его вклад был незаметен, но после каждой очереди одним партизаном становилось меньше. Он работал куцым обрезом азартно и увлеченно, мелодически мурлыча себе под нос:

Артподготовка закончилась так же неожиданно, как началась, и сразу же в бой рванулись сами джунгли — на поляну резво выскакивали, покачивая ветвями, кусты! Они плевались злыми огоньками выстрелов и перекликались птичьими голосами. Убийца прекратил свои стрелковые упражнения, отбросил автомат подальше в заросли и замер, ожидая конца схватки.

Замаскированные ветвями солдаты в шортах и рубашках хаки, соломенных шляпах, с обмазанными грязью лицами, работали умело и споро. Малейшее шевеление вызывало короткую очередь. Вскоре всякое сопротивление партизан прекратилось. Напавшие сновали по поляне, периодически щёлкали одиночные выстрелы — пленные им явно не требовались.

Услышав приближающиеся к его укрытию шаги, убийца Суна нервно выдохнул и разом поднялся из кустов, воздев руки к начинающим светлеть небесам.

— Линсо (русский)! Я линсо! Не стреляйте! — пронзительно закричал он по-вьетнамски, расширенными глазами глядя в направленное на него дуло АК.

Кто-то сорвал с него патронташ, кто-то обшарил карманы. Дуло автомата резко дернулось, указуя на джунгли. Пленный, но живой, он без слов развернулся и резвой рысцой побежал в чащу в цепочке столь же поспешно покидающих поле боя победителей.

Над опустевшей развороченной поляной повисла тишина. Потом с дерева кратко и неуверенно скрипнула цикада. К ней присоединилась другая, и вскоре размеренный скрежет, так напоминающий звуки ткацкого цеха, приветствовал наступающий в джунглях рассвет.