СССР, Ленинград, 31 августа 1982 — 31 августа 1983

Последний день каникул. Последний день тишины. Завтра сотни людей гулом наполнят Обитель.

Сначала Руслан не мог, и даже не пытался представить, чего стоило Артели держать в тайне свою разветвленную инфраструктуру. Лишь позже, из отрывочных слов Палыча и других наставников, уяснил, что в монструозно-громоздкую советскую систему управления были встроены некие тайные механизмы. И, совершенно незаметно и безболезненно для ВВП страны, в системе разверзались провалы, где исчезали огромные средства, шедшие на содержание Артели. Палыч, когда речь заходила об этом, почему-то вспоминал то, что он именовал "военным союзом Руси с Золотой Ордой", и говаривал, что за хорошую защиту следует и платить хорошо. При этом ни одна комиссия ЦК не смогла бы вычислить эти финансовые потоки, хотя бы потому, что любую подобную комиссию неминуемо возглавит нужный человек. Таких в органах советской власти было много, но никто из них не осознавал подлинного размаха деятельности Артели.

Что касается Обители, она была замаскирована под воинскую часть на задворках исторического центра города. Никто из посторонних не интересовался, что происходит за железными воротами с красной звездой и высокой бетонной стеной, орнаментированной грозной "колючкой". Но по-настоящему её секретность обеспечивалась за счет вечной розни между КГБ и армией. На Лубянке были уверены, что объект используется ГРУ, в "Аквариуме" — что под воинскую часть косят комитетчики. А кто-то тайный в аппарате Политбюро прикрывал всю эту конструкцию.

До революции в мрачноватом комплексе зданий из коричневого кирпича располагалась крупная преуспевающая мануфактура. До сих пор ржавые останки огромного ткацкого станка, чудом уцелевшего во всех перипетиях XX века, остовом динозавра возвышались в бывшем цехе, переоборудованном под тренировочный зал. Послушники использовали их как снаряд для занятий по боевой подготовке.

Питерская Обитель была главной. Здесь юноши обучались оперативной работе. Было еще две: женская в Москве и смешанная — в Казани. Там готовили окраинных соработников: кому-то ведь нужно было обеспечивать деятельность тысяч агентов по всему миру, добывать для них деньги, подделывать документы, ремонтировать оружие, шить одежду. В конце концов, внедряться в органы власти для прикрытия Артели. Конечно, при этом в тёмную использовалось множество специалистов, но направлять их должны были посвящённые. Казань таких и готовила. "Питерские" и "москвичи" смотрели на "казанских" чуть свысока, те вели себя аналогично, полагая, что из них-то и рекрутируется всё артельное руководство.

Руслан появился здесь ровно год назад. Доехав от Пулково на автобусе, он спустился в метро, а потом долго плутал по незнакомым улицам, которые с раздражающей методичностью приводили его не туда. Обитель возникла прямо перед ним во время одной из таких топографических загогулин — словно по молитве. Он осторожно вошел в проходную. Апатичный часовой в неопределенной форме без слов освободил турникет, услышав: "Ставрос". Руслан вышел на довольно широкую площадку, почти полностью занятую плацем, посыпанным искрящимся под последним летним солнцем белым песком. По краям газона темнели деревья — тополя, березы, темные старые ели и густой кустарник, за которыми просматривались коричневые стены корпусов.

Людей в сфере видимости не было. Он растерянно стоял, пока неведомо откуда не появился здоровенный парень, одетый, на взгляд Руслана, весьма причудливо: белая, подпоясанная красным поясом, косоворотка, в вышивке которой он не без удивления разглядел переплетение свастик, свободные суконные штаны, и — новенькие лапти. Не говоря ни слова, парень кивнул Руслану и жестом огромной руки пригласил идти за ним. При своих габаритах двигался он на удивление бесшумно и быстро, Руслан едва поспевал на недавно сросшихся ногах. Так они добрались до самого большого корпуса и вошли в никем, по первому впечатлению, не охраняемую дверь.

Долго шли длиннейшими коридорами, галереями, крутыми лестницами (Руслан даже не старался запомнить путь), встретив лишь несколько человек — юношей, одетых так же, как провожатый, и более зрелых людей, чьи косоворотки были коричневыми с золотой, а не красной вышивкой. Руслан совершенно правильно сообразил, что видит учеников и преподавателей. Наконец, вышли к тяжелой двери, золотыми буквами на которой значилось: "Господинъ Старшiй Наставникъ Игуменъ". Провожатый указал Руслану на дверь, кивнул и исчез, как будто растворился среди тёмных стен. Юноша сделал шаг, готовясь толкать неподатливый массив потемневшего дерева, но дверь сама медленно распахнулась перед ним.

— Прошу вас, — раздался довольно приятный голос.

Игумен сидел в огромном кожаном кресле за старинным дубовым столом. Вообще кабинет производил впечатление музейной экспозиции, изображавшей обстановку российского присутственного места XIX — начала XX веков: тёмные конторки, уходящие под потолок шкафы со множеством ящичков, на стене — портрет последнего российского императора в тяжёлой золоченой раме, несколько икон в углу. Диссонировала с этим лишь причудливая техногенная конструкция на столе — что-то вроде маленького телевизора, на мутном экране которого застыл странный зелёный текст, а сам телевизор покоился на футуристического вида ящике с усеянным клавишами пультом. Руслан даже не пытался понять, что это такое, было ему не до того.

Старший наставник, благожелательно прищурившись, внимательно рассматривал его. Длинные, седые до серебристого сияния волосы и борода чуднО контрастировали с тёмным скуластым лицом среднеазиатского типа: крупный, горбатый нос, выпуклые карие глаза под набрякшими веками, глядящие из-под полукруглых очков, чувственные губы, грустно опущенные уголки которых усы маскировали лишь отчасти. Впрочем, в комплексе все это производило впечатление, скорее, благоприятное. Лицо выражало ум, неопределенное дружелюбие и, одновременно, незащищенность. Словно бы сразу предупреждало: "Вы можете обидеть меня в любой момент, но ни за что не услышите от меня злого слова".

— Значит, вы и есть Ставрос, — в голосе ощущались интонации тщательно образованного и весьма воспитанного человека.

Руслан молча кивнул.

— По артельным правилам вы должны были представиться первым, — мягко попенял Игумен. — Но поскольку вы тут новичок… Меня зовут Игумен. Я — Старший наставник этой Обители.

Он вздохнул, замолчал и быстро защелкал клавишами своего аппарата. Пальцы его были аристократически длинные, но их портили расплющенные подушечки, вызывающие ассоциации с присосками геккона. Руслан вспомнил, что у его одноклассника, которого мамаша с пяти лет заставляла упражняться на пианино, были такие же.

Игумен молча уставился в появившийся на экране текст.

— Ак Дервиш и Учитель, судя по всему, от вас в восторге, — сообщил он. — Соработник Учитель, при его ранге, мог бы быть, конечно, чуть скромнее…

Он опять вздохнул и взялся за трубку телефонного аппарата, стилизованного под начало века. Набрав номер, долго вслушивался в гудки, потом с легкой досадой осторожно положил ее.

— Не берут, — пожаловался он. — Хотел попросить скинуть на модем дополнительную информацию…

Руслан никак не отреагировал на это странное заявление — скромно молчал. Его не удивило, что Игумен не упомянул об Отроке — судя по всему, Старший наставник не входил в тот узкий круг посвящённых, о котором говорил Ак Дервиш.

— Хорошо, новопослушник Ставрос, — очередной раз вздохнув, проговорил Игумен. — Циркуляром Совета вам назначена общая подготовка с углубленными индивидуальными занятиями по истории и философии Игры, этнографии, этнологии и этикету, инфильтрации, эксфильтрации и ликвидации. Занятия с завтрашнего дня. Вас проводят в вашу келью и ознакомят с уставом Обители.

Он открыл панель на столе и нажал одну из кнопок скрывавшегося там пульта. В дверях бесшумно возник давешний послушник и низко поклонился Игумену.

— Вы свободны, Ставрос. Да пребудет с тобой… Тьфу, то есть: тяжко учиться — весело играть!

Послушник был так же молчалив, а переходы такие же длинные. Руслан прикинул, что они уже давно вышли из здания и попали в другой корпус. Наконец оказались в длинном прямом коридоре, в который выходило множество узких белых дверей, между которыми висели картины аллегорического и религиозного содержания. Коридор был ярко освещен люминесцентными лампами, но совсем пустой, и все двери закрыты. Кроме одной. Именно туда подошел провожатый, и Руслан впервые услышал его голос:

— Ваша келья, — пробасил он, кивнув на распахнутую дверь.

В скудно обставленной комнатке — узкий одр, столик и стул, умывальник, полка с несколькими книгами, радиодинамик, пара икон в углу — оказалось несколько юношей, которые уставились на него. Вошедший вслед за Русланом послушник тщательно прикрыл дверь.

Руслан сразу всё понял. Сознавая неизбежность формальностей первого знакомства, молча посмотрел на собрание, стараясь, однако, чтобы это не приняли за агрессию.

— Звать как? — неожиданно спросил один из парней, черноволосый и черноглазый, похожий на цыгана.

— Ставрос.

— А по-настоящему? — голос был настойчив.

— Ставрос, — упрямо отвечал Руслан.

— Ставрос — для Игры. А для мира как? — подключился другой, беленький, хрупкий, со слегка женственным лицом, выражавшим сплошное лукавство.

Руслан молчал, пытаясь понять правильный ответ.

— Мира больше нет… — проговорил, наконец, горячо надеясь, что попал в точку.

Парни переглянулись.

— Почти не ошибся, — пробасил недавний провожатый.

Чернявый пожал плечами:

— Почти не считается… Эй, Ставрос, отвечать надо: "Нет мира, помимо Игры". Усвоил?

Руслан молча кивнул.

— Пять нагаек для памяти, — решил чернявый, похоже, лидер.

— ЦЫган, — вступился провожатый, — ты бы это… Полегше бы…

— Легко отделался — другим и десять навешиваем, — высокомерно ответил Цыган.

Впрочем, помолчав, махнул рукой.

— Ладно, три… А там посмотрим.

Руслан не сопротивлялся, ибо знал, что это бесполезно. Тем не менее, его схватили двое и бросили ничком на узкую койку. В руке хрупкого послушника неведомо откуда появилась короткая кожаная плеть с утолщением на конце. Он крутанул её достаточно, как показалось Руслану, умело. На лице его застыла хищная улыбка. Один парень держал Руслана за плечи, другой — за ноги. Задрали рубашку. Как хрупкий подошел к нему, он не видел. Спину обожгло. Ещё и ещё раз. Выступили слезы, но он не издал ни звука.

Плеть свистнула снова, но боли не было.

— Хватит уж, Ангелок, — раздался басок провожатого.

Руслана отпустили.

Он одёрнул рубашку и огляделся. В комнате уже не было никого, кроме большого послушника.

— Меня зовут Ведмед, — сказал он и протянул руку.

Руслан пожал ее.

— Ты не обижайся, — продолжал Ведмед. — Со всеми малятами так.

— Я не обижаюсь, — ответил Руслан.

Спину нестерпимо щипало.

— Вот и хорошо, — солидно кивнул Ведмед.

— Что дальше? — спросил Руслан.

— Справу получишь у наставника-эконома этажом ниже. Коловраты на рубахе крупные — мелкие для старшИх. Оденешься, возвращайся, я тебе из устава прочитаю. Сегодня до отбоя делай, что душе угодно. Потом молишься и спать. Завтра — на занятия. Тяжко учиться — весело играть!

Первые месяцы обучение слились для Руслана в непрерывный кошмар. Не раз, и не десяток раз проклял он момент своего вступления в Игру. Лучше бы, право, пошёл в Советскую Армию… Больше всего утомлял диссонирующий контраст между огромной работой, которую следовало выполнять послушникам, и степенью свободы, которой они пользовались. Им ничего не стоило даже самовольно покинуть Обитель: существовало несколько "официальных" выходов и энное количество тайных лазов, в которые просачивались послушники высших уровней, уходя в город (хотя постороннему проникнуть в Обитель было просто невозможно). На эти проказы начальство, казалось, не обращало внимания. Но стоило кому-нибудь в самоволке провиниться более серьезно, например, нарваться на неприятности с милицией, наказание было неотвратимо. Вернее, оно следовало, если парень сам не находил способов избавиться от беды и не появлялся в Обители, не оставив в миру следа. В противном случае его избавляли от обстояния, тщательно подчищали концы, чтобы происшествие не имело последствий, а затем — публичная порка одной из трех степеней: по ягодицам березовыми прутьями, нагайкой по спине в рубашке и нагайкой без рубашки. Теоретически могли выпороть и кнутом, но Руслан такого ни разу не видел и даже не предполагал, за какие преступления такое наказание могли назначить.

Не знал он, и что случалось с дезертирами. За время его обучения двое послушников пытались бежать. И — словно канули в омут. Наставники, по крайней мере, о них больше никогда не упоминали. Ещё один мальчик, не выдержав нагрузок, пытался повеситься у себя в келье. Его нашли вовремя и откачали. Не выгнали, не подвергали наказанию, но больше он не подходил на воскресной службе к Причастию. Кроме того, с тех пор служил предметом бесконечных насмешек однокашников, постоянно и в разных формах напоминавших ему про пояс, с помощью которого он пытался покинуть мир.

Но такое случалось крайне редко. Кандидатов в послушники искали в основном среди сирот в детских домах. Серва тщательно исследовали их наследственность, физические и психологические данные. По итогам из сотни в контакт входили с одним-двумя. И лишь один из десяти таких вербовался. Это был последний рубеж, на котором кандидат мог отказаться участвовать в Игре. Согласившийся произносил формулу присяги Артели, и обратной дороги уже не было. Руслан понятия не имел, как поступали с отказавшимися. По всегдашней своей манере, заподозрив худшее, он как-то спросил об этом у Палыча. Тот только пожал плечами:

— Да пусть гуляют…

— А если расскажут?

— А кто им поверит?..

Позже он узнал, что вербовкой новых соработников ведал целый Приказ Артели. Это считалось серьезной проблемой: людей вечно не хватало, потому во многих операциях, особенно, за границей, Артель пользовалась услугами наёмников. То же самое, впрочем, касалось и противника.

Распорядок был прост и суров. Жили послушники в маленьких, но отдельных кельях. Считалось, это способствует преодолению советского коллективизма. Подъем в шесть, молитва, зарядка, бег с полной выкладкой или боевая подготовка. Потом — завтрак на скорую руку и классные занятия, прерываемые в полдень плотным обедом. С часа — снова классы, стрельбы, тренировочный зал. До пяти вечера, когда следовал полдник и, якобы, свободное время. На самом деле, его начисто съедала подготовка объемистого домашнего задания. Наставники спрашивали его строго, не скупясь для нерадивых на "берёзовую кашу", которую послушники воспринимали как самое рядовое дело. В десять трубили отбой. Сотворив правило на сон грядущим, проваливались в чёрную яму, откуда их извлекал транслируемый по радио горн побудки.

Но все это в идеале. На самом деле распорядок часто ломался внеплановыми тревогами, занятиями за городом, индивидуальными заданиями. Могли поднять и среди ночи. Кроме того, послушники по очереди несли службу на территории Обители, а на старших уровнях, бывало, отправлялись и на реальные операции, о которых никогда не рассказывали.

Базовая боевая подготовка включала стандартную программу КУОС (Курсов усовершенствования оперативного состава) КГБ СССР, с добавлением опыта "зелёных беретов" и других подобных формирований. Бесконечные полосы препятствий, учебные бои в самых разных условиях (для некоторых послушников вывозили самолетами в весьма отдаленные регионы страны), стрельбы, занятия по маскировке (их вёл маленький щуплый вьетнамец, едва говоривший по-русски, но прекрасно все объяснявший с помощью жестов), выживанию в экстремальных условиях, рукопашному бою.

О последнем следует сказать особо. Помимо обычного комплекса, в который входили навыки уклонения с линии стрельбы противника, стрельба с обеих рук и элементы рукопашного боя, включая взятую из каратэ методику тамешивари — разбивание голыми руками твердых предметов, избранным послушникам преподавали некий Казачий бой. Именно его Палыч так блистательно показал во время приснопамятной драки в Энске. Но Руслан так до сих пор не видел наставника по Казбою, почтительно называемого Мастер — тот жил где-то на юге и давал уроки в Обители, лишь наездами бывая в Питере.

По прошествии трех месяцев комиссия наставников отправляла послушников на специализацию. Одни группы готовили диверсантов-ликвидаторов, другие — бойцов штурмовых подразделений, третьи — разведчиков различных профилей или стражей — охранников объектов и телохранителей артельного руководства. А несколько человек с уровня попадали в группу, готовившую кадры для этого руководства — назначение почётное, но весьма обременительное. Руслан это осознал очень скоро, ибо его определили именно туда. Здесь преподавали все дисциплины, которые изучали в других группах, плюс множество иных.

А ведь у него были ещё индивидуальные уроки.

Первым им занялся наставник-ликвидатор — незаметный сутулый человек с кошачьей повадкой и печальными глазами. Больше Руслан ничего не знал о том, как тот выглядит — его лицо всегда было закрыто плотным черным капюшоном, оставлявшим на виду одни глаза.

Когда юноша первый раз вошёл по его вызову в классную комнату, она казалась пустой. Сел за парту и вздрогнул, неожиданно увидев наставника — тот стоял рядом с дверью, внимательно рассматривая будущего ученика.

— Вот так, послушник Ставрос, — проговорил он тихим тусклым голосом. — Если бы передо мной стояла задача вашей ликвидации, она бы уже была выполнена…

Руслан молчал, не зная, что ответить.

— Встать, — вдруг резко приказал наставник.

Голос его окреп. Руслан немедленно вскочил с места. Наставник подошел к нему и пристально вгляделся в лицо, словно решая что-то. Руслану стало не по себе оттого, что его созерцает это безликое существо.

— Да, я буду обучать вас, — наконец медленно произнёс наставник.

Отвернулся и отошел к кафедре.

— Большая Игра есть суррогат войны, призванный, в том числе, отдалить её на как можно более долгое время. Поэтому в Игре убийство так же естественно, как и на войне. Но имеет свою специфику. Мы здесь для того, чтобы вы научились убивать именно в рамках Игры.

От этих слов на Руслана вновь повеяло жутью. Он хотел услышать продолжение, потому что плохо понял смысл сказанного. Но наставник вновь замолчал, разглядывая его.

— Садитесь, — разрешил наконец. — Прежде всего, необходимо найти образ, в котором вы будете совершать ликвидации. Это нужно и с утилитарной — для маскировки, и с психологической точки зрения.

— Дело в том, Ставрос, что убийство — страшный удар для психики нормального человека. Оно нарушает законы человеческие и Божеские. Поэтому вам будет легче, если вы станете совершать их в неком ином образе, который не соответствует вашему обычному… Разумеется, вам придется убивать и в истинном образе.

Мысль наставник развивать не стал. Вместо этого сказал:

— Я, кажется, нашел образ для вас. Надо ещё посоветоваться с наставником-эксфильтратором, но, думаю, я не ошибся.

Руслан обратился в слух.

— Мальчик-инвалид. Больной церебральным параличом, — заявил учитель убийства и замолк, ожидая реакции.

Лицо Руслана вытянулось.

Очевидно, специалист по неведомой эксфильтрации, что бы это ни было, был не против, и Руслан надолго погрузился в образ. Он прочитал кучу книг по медицине, описывающих этот недуг. Специально приглашенные врачи-специалисты ставили ему правильные реакции. Во время увольнений в город часами наблюдал за бедными ребятами, тащащимися по улице на подгибающихся ногах. Наконец очень хороший актер (Руслан был потрясен, узнав лицо, столько раз виденное им в кино и по телевизору) учил его вживаться в образ по системе Станиславского.

Тем временем наставник (Руслан так и не узнал даже его артельный псевдоним) времени не терял тоже. На следующее занятие он явился, когда юноша уже сидел за партой. Кажется, педагогу было очень трудно идти — опирался на трость, малейшее движение заставляло его передергиваться от боли. Руслан едва успел погадать, на какой ликвидации наставник получил тяжёлое ранение, как тот неуловимым движением оказался рядом. Раздался металлический шелест, и острие клинка возникло прямо у шеи юноши, слегка касаясь кожи.

Пока Руслан ошеломленно смотрел на смертельную штуку, наставник столь же молниеносно спрятал клинок в трость и протянул ее Руслану.

— Вы должны отработать этот удар до автоматизма. Он будет вашим базовым. Потом прибавим ещё несколько. Ознакомьтесь с оружием.

Руслан неуверенно извлек клинок. Тот сиял в свете "дневных" ламп, искрясь прихотливым узором.

— Струйчатый дамаск. Трость выполнена с учетом ваших габаритов.

Сама клюка не представляла собой ничего особенного — обычный советский, якобы, алюминиевый ширпотреб с резиновым наконечником. Если не приглядываться, вполне можно было не заметить, что не только она сама, но и рукоять сделана из закалённой стали, аккуратно обмотанной тонкими полосками кожи, чтобы рука не скользила.

В ближайшие месяцы Руслан постиг не только азы искусства мгновенного выхватывания клинка с одновременным нанесением удара (наставник называл эту технику забавным словом "иай"), но и освоил всяческие удары и блоки тростью, подсечки крюкообразной рукояткой. Наставник упоминал про стиль ушу "Хромой монах" и "тростку калик перехожих", но Руслан понятия не имел, откуда заимствован тот или иной освоенный им прием. Наставник-ликвидатор просто учил убивать — не только клинком, но всеми видами оружия, и вообще всем, что может подвернуться под руку. Юноша узнал, как синтезировать взрывчатку и яды, душить веревкой и голыми руками, убивать листом бумаги или карандашом. Кроме того, он получал подготовку, которая делала его психику устойчивой к стрессу, сопряженному с лишением ближнего жизни. Это было, пожалуй, важнее самой техники убийства.

Ему не очень нравились предмет и наставник, но заниматься старался прилежно. Мечтал как можно скорее закончить обучение и вступить, наконец, в мерцающий, изменчивый, потрясающе захватывающий мир Игры. Надо сказать, такое томительное ожидание было характерно для всех послушников. Шёпотом передавались рассказы о славных делах Артели и не менее славных ударах Клаба, о титанах Игры, ушедших и ныне живых. Как все подростки, они делились друг с другом мечтами о будущей жизни, но никто из них не мыслил ее вне Игры.

Атмосфера в Обители Руслану, скорее, нравилась. Речи не было о какой-либо настоящей "дедовщине", а если таковая и возникала — принесённая служившими в армии или сидевшими парнями, то тут же жёстко пресекалась наставниками. Во всяком случае, после ритуала с нагайкой, именуемым среди послушников "малый постриг", он не ощущал жестокого давления "старшИх". Конечно, несколько раз пришлось довольно серьезно драться — такие поединки наставниками даже негласно приветствовались, но всё было чинно, с секундантами и по правилам. Из одной драки он вышел победителем, в двух других более или менее сильно огрёб (особенно хорошо ему врезал Ангелок, знавший откуда-то массу изощрённых приемов). Но ничьим врагом не стал.

"СтаршИе" нослили косоворотки, вышитые мелкими коловратами и более широкие, чем у "малят", шёлковые пояса. Но особых привилегий у них не было. Разве что "малята" больше несли службу внутри Обители — что было понятно: "старшИх" гораздо чаще увозили на тренировки вне её. Эксцессы, разумеется, случались. Примерно через четыре месяца пребывания Руслана в Обители наглец Ангелок был уличен в том, что домогался в бане от "мальца" французской любви. За что был порот нагайками нещадно, так, что неделю лежал в лазарете, а артельный пастырь владыка Назарий, он же наставник-богослов, придя в ярость, отлучил его от Причастия на год, наложив епитимью — творить в день по сто земных поклонов.

Холодноватый характер Руслана и его нарочитая рассудительность, как и в школе, отдаляли от него однокашников, одновременно вызывая уважение. Но он ни с кем особенно не сошёлся, лишь с добродушным увальнем Ведмедом поддерживал приятельские отношения, притом, что тот скоро стал смотреть на него с почтительным восхищением.

Никто не мог сказать, чего ему стоило обучение. Иногда он не спал ночами, ощущая, как невыносимо ноет каждая мышца измученного тела. Но днём старался невозмутимо выполнять всё, что от него требуют наставники, тщательно скрывая страх, боль и изматывающую одышку. Нельзя сказать, что он был первым учеником — ему тяжеловато давались различные технические навыки, вроде обращения с рацией или минами. Зато с удовольствием впитывал философию Игры, историю разведки и эксфильтрацию. Это была хитрая наука ухода агента после операции. Другой ее стороной была инфильтрация — проникновение агента к объекту. Однако считалось, что уход гораздо важнее и сложнее проникновения, потому преподаватель этой дисциплины назывался наставник-эксфильтратор. Дисциплина также включала в себя основы актерского мастерства и навыки изменения внешности, что Руслану особенно нравилось.

А ещё он научился замечательно плести лапти. Они были основной обувью послушников в Обители — на занятиях они работали, конечно, в сапогах или в забугорных берцах. Но лапти несли тут некий сакральный смысл. Плели их послушники сами. За пару месяцев Руслан так навострился, что на пару отличных лаптей у него уходило не больше двух-трех часов.

Где-то в глубинах притишей Обители раздались невнятные голоса. Руслану надоело одному лежать в келье. Надеясь, что кто-то из послушников раньше вернулся с каникул, он встал и вышел в коридор.

Архив Артели

Единица хранения N 111-7864

Совершенно секретно, выдается только артельщикам.

Диктофонная запись лекции наставника истории и философии Игры Герша Лисунова в Обители во имя Честнаго Животворящего Креста Господня (СПб) 8 сентября 1983.

— Тяжко учиться — весело играть! Прошу садиться, господа послушники.

Прошлый раз я рассказывал о долгом и весьма кровавом, хотя, чаще всего, заочном противостоянии Отряда-Орды и Конгрегации, которое определяло ход Игры с VII по XVI век. И вот начался период — страшный период, который называется Реформацией. Из курса этногенеза вы знаете о произошедшем тогда расколе "Христианского мира", то есть, европейской общности, в которую не входили греки и русские. И между этими частями этни-ического поля драка пошла неразволОчная. Но что же тогда произошло с Игрой, спрашиваю я вас?.. Правильно, на время большой войны Игра сворачивается. В Европе всем вдруг стало не интересно её вести, у них там появилась масса других проблем — вообще встал вопрос о выживании суперэтноса. Ну и, сами понимаете, надобность в Конгрегации исчезла. Кому она там была нужна? Папы, которые раньше ей покровительствовали, боролись с Реформацией, им было не до того. А протестанты, те из них, кто был в курсе, вообще считали Конгрегацию католической креатурой.

А что же в Евразии? А там шли процессы распада и уничтожения монгольского Улуса. И — тоже началась всеобщая р-резня. Ну и тайная Орда, соответственно, прекратила существование. Отдельные властители решали свои частные дела, а о высоких вещах, вроде Игры, думать не думали. Турки вот появились, создали свою империю.

И, конечно, в этот же период укрепляется Московское государство, созданное весьма пассионарным великорусским этносом, который рос себе тихо в недрах монгольской империи. И вы-ырос. И пошёл себе расширяться в разные стороны. Вернее, на запад не очень — там латинство, Реформация и прочие безобразия. Расширение пошло на восток, "встречь солнца", в Евразию. И, между прочим, это вполне объяснимо: сопротивление на западе было жестким, а на востоке почти никакого не было. А пассионариям что требуется? Им требуется пространство для экспансии. И вот, как говорил лорд Керзон: "Россия была просто вынуждена продвигаться вперед, как Земля вращается вокруг Солнца". Вот ведь, этот бывший вице-король Индии и британский министр иностранных дел считался, да и на самом деле был, стра-ашенным русофобом, а вынужден был сказать такие справедливые слова.

Вскоре в Европе войны стали утихать, и, естественно, Игра получила продолжение. Теперь главным игроком со стороны Запада стала Англия. А тайной структурой стал?.. Правильно, наш дорогой Клаб. Само по себе это название появилось в кружке Уолтера Рэйли, был такой знаменитый авантюрист и мореплаватель. Так вот, он с друзьями устроил в Лондоне, в таверне "Под сиреной" на Фридей-стрит, такое о-общество по интересам. Интересом у них было кофе попить — кофе тогда был оч-чень модным напитком в Европе. Что покрепче, тоже выпивали, табак курили… Ну, и разговоры всякие вели, уж как водится, в том числе о геополитике (термина такого тогда ещё не было, но что это значит, они прекрасно понимали). А называлось общество Клаб, и входили в него люди не только умнейшие (скажем, драматург Вильям Шекспир), но и достаточно влиятельные. Например, такой Джильс Флетчер. Вот уж кто понимал, что такое Россия… И ненавидел её. Он в 1588 году был послан в Москву, договариваться о делах английских купцов. Но неудачно — ни-ичего не добился. Зато написал книгу о Московском царстве, да такую, что английская компания, торговавшая с Россией, пыталась её уничтожить — боялись, что русское правительство обидится… Оно и обиделось, смею заверить.

Ну и, сэр Уолтер — он был, конечно, пиратом и головорезом, но при этом умным человеком. А ещё у него брат был сводный, Хемфри Гилберт, рано погиб, правда, в одной из экспедиций. Так вот тот, скорее всего, и общался с последними живыми членами Конгрегации, знал кое-что об Игре. Не даром он ещё в 1566 году предложил королеве найти Северо-Восточный проход в Тихий океан. А тут, сами понимаете, мимо России никак — она ведь уже владела побережьем Ледовитого океана. Не исключено, что Гилберт рассчитывал снова начать Игру с этой вот стороны. Но английское правительство тогда на это не пошло, потому что занималось со страшной силой колонизацией Америки, борьбой с испанцами, да покорением Ирландии.

А потом, боялись они с Россией связываться. Дело в том, что тринадцать лет назад уже была одна такая экспедиция — Ченслера. Так вот этот Ричард Ченслер доплыл до Белого моря и пристал к берегу. А там с изумлением узнал, что берег этот русский. Иван Грозный тогда правил. Он пригласил Ченслера в Москву, оч-чень хорошо к нему отнесся и предоставил английским купцам право беспошлинной торговли в России. Надо сказать, Иван был типи-ичный западник, Русь ненавидел, русских считал "стадом", даже в Англию бежать хотел. Но Ченслер посмотрел на Россию и предупредил соотечественников: "Если б русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними, а их соседи не имели бы покоя от них". Так и сказал. То есть, мол, сидите смирно, колонизации там никакой не получится. Но англичане хоть и боялись, да не прочь были поиграть в старые игры. Клаба как такового ещё не было, но кое-что им удалось. Например, добиться поражения России в Ливонской войне и тем ограничить её движение на запад. Ну, так она пошла на восток…

Клаб Рэйли, конечно, продолжал действовать, давили тайно на государственных мужей, какие-то комбинации строили, интриговали. Но тут сэр Уолтер попал в опалу, сел в Тауэр, а потом его вообще повесили за государственную измену. А в России Смута началась — не без помощи Клаба, конечно. В Европе и решили, что вот-вот от этой докуки избавятся — так они всегда думают, и всегда ошибаются… Игра опять затормозилась, а европейцы занялись дележом колоний, о-очень им это дело нравилось.

Так сидели они себе ровно, пока, откуда не возьмись, появилась Петровская Россия. И вот уже новая Евразийская империя у них под носом. Здрассте, давно не виделись… Тут уж, хочешь не хочешь, пришлось за дело браться серьезно. И появился человек, который все это устроил, настоящий отец Клаба. Кто это? Да, вижу, есть тут знатоки… Правильно, Даниель Дефо, он же Александр Голдсмит, он же Андре Моретон, он же Клод Гийо — и ещё сотню имен имел. И он же автор "Робинзона Крузо".

Великий человек был, хоть и враг. Но, надо сказать, к России относился очень неплохо, даже восхищался ею где-то, Петром восхищался. Несколько раз бывал у нас тайно. Но — интересы Британии превыше всего. А, вернее, интересы английских негоциантов, к которым он сам и принадлежал. Он был каким-то боком родственником Рейли и, видимо, читал архивы семейные, что-то слышал — сейчас этого уже не установить: и время прошло, и скрытный очень был, умел концы в воду прятать. Он себе такое прикрытие устроил, какое никому в истории разведки не удавалось! И многодетный отец-то он, и коммерсант-то — неудачливый, и журналист — очень бойкий, и шпион — очень деятельный, и писатель. И ведь делал легенду на совесть, даже сам себе банкротства устраивал и аресты. А из тюрьмы руководил Клабом, который воссоздал буквально из ничего. Конечно, не обошлось тут без обществ тайных — масоны уже тогда были, классические вполне, тамплиеры (этих ещё Рейли использовал). Но на нём, на писателе нашем великом, все ниточки сходились. И ведь ни разу не засветился! Считается для внешних отцом английской разведки, да так оно и есть на самом деле, а о Клабе никто не ведает.

Конечно, опирался он при этом на сильных мира сего: на короля Вильгельма III — тот был знаком с Петром и боялся Россию, но открыто противостоять ей не хотел. Британия тогда через свою Ост-Индийскую компанию вовсю прибирала к рукам Индию, а Петр Индией интересовался, что наших английских друзей уже тогда очень беспокоило. Потом они от страха за Индию вообще с ума сходили. Роберт Гарлей, государственный секретарь, якобы, покровитель Дефо (на самом деле тот Гарлеем манипулировал), этот внедрял агентов Клаба в британское правительство.

Постепенно сеть Клаба перекинулась на континентальную Европу, особенно во Франции инфраструктура солидная была (её еще Дефо создавать начал). Она и подготовила Французскую революцию, и приход к власти Бонапарта: это всё тоже в рамках Игры было, чтобы изменить европейскую конфигурацию в удобную Клабу сторону. Но Наполеон хотел по своим правилам играть, оттого и потерпел поражение, и, в конце концов, был на острове Святой Елены по приказу Клаба отравлен. Да, о-отравлен, кто не знает.

Китай вошел в орбиту Клаба в XIX веке, после Опиумных войн. В предыдущих раундах такого не было, Конгрегация и Байляньшэ, как вы помните, только от случая к случаю координировали действия.

А что же Артель, вы спросите? Она зародилась примерно в одно время с Клабом. Но об этом — на следующей неделе.

Когда все умрут, тогда только кончится Бо-ольшая игра.

Господа послушники, вы свободны.

США, Калифорния, кампус Строссовского университета, 24 декабря 1982

После суеты предпраздничного Фриско кампус приветствовал её аурой расслабляющего уюта. Приехала домой… Она всегда была домоседкой, тщательно скрывая это от посторонних, абсолютно уверенных в её вечной целеустремленности и неуёмном вкусе к деятельности. Но сама отлично знала, как славно свободным вечером, поджав ноги, лежать на тахте под мягким светом торшера, читать Сэлинджера, не глядя, таскать шоколадные конфеты из коробки на столике. И чтобы за окном шелестел дождь, а камин полыхал, потрескивая дровами.

От тоски по уюту до боли стиснула зубы. Пока изо всей этой благодати имел место лишь дождь, преследовавшей её весь день во Фриско и настигнувший здесь. Припарковав машину (не очень-то приставшую столь влиятельной даме — давно пора сменить на что-нибудь попрестижнее), прихватила из кучи покупок на заднем сидении коробку с пиццой и бутылку кьянти, и опрометью кинулась к двери преподавательского домика, на ходу вытаскивая из сумочки ключ. Покупки могут полежать в машине до утра — она никого не ждала на праздник, да и шопинг свой совершила разве что из приверженности традициям и желания отвлечься от работы.

Мимоходом отметила небрежно припаркованный претенциозный красный "корвет", но, едва подумав, что он тут делает, тут же забыла о нем, окунувшись в предвкушение отдыха. Перспектива одинокого Рождества с Сэлинджером и конфетами приводила ее в состояние детского веселья. Она устала от людей, от интриг и дипломатии, иной раз столь изощренной, что граничила с идиотизмом, от необходимости все время искать скрытый смысл слов и выражений лиц. Адовой работой, совершенной за этот год, честно заслужила несколько дней покоя и тишины.

Теперь её ждал камин, ужин с вином и постель. И — упоительный завтрашний день. Пожалуй, она даже отключит телефон — по делу всё равно никто не позвонит. А ей самой звонить некому. Разве что Кимбелу. Но один Бог знал, куда ему сейчас звонить… Кроме того, она вовсе не была уверена, что этого мальчика уместно поздравлять с Рождеством…

Открывать двери квартиры, имея в руках большую коробку и бутылку, было страшно неудобно. Надавила на дверь плечом, и — ввалилась в тёмную прихожую. Дверь была не заперта.

Чувство опасности сработало с опозданием — спецкурс в одном из тайных тренировочных лагерей Клаба она проходила слишком давно. Но всё же некоторые навыки в неё вложили: осторожно прикрыла дверь, положила продукты на пол, рука ловко нырнула в правый карман джинсов — там была дыра, открывавшая доступ к кобуре на бедре. Штука была крайне неудобной, кроме того, крепилась на поясе для чулок, а она их терпеть не могла и всё тосковала по колготкам. Но Сахиб требовал от неё всегда носить оружие. Она же подозревала, что старомодному мальчику просто нравятся женщины в чулках…

Сейчас же в панике благословила его настойчивость — в её руке тускло блеснула "беретта", изящная и маленькая, но способная проделать в противнике приличную дырку. Сжав сознание в тугую пружину, проскользнула в свою уютную комнату, оскверненную теперь тошнотворными токами опасности.

— Ты бы положила свою пукалку, Дульси, — нагловатый голос раздался из темного угла, там, где камин. — Всё равно ведь стрелять из неё не умеешь.

— Тебя пристрелить суме-ею! — заверила она, сразу поняв, с кем имеет дело. Но знание это ничуть не успокоило.

— Если бы тут было светло, бэби, — продолжал голос и в нем отчетливо различались хмельные интонации, — ты бы увидела, что на тебя направлен мой старина сорок пятый. А если уж я начну палить из этой пушки, тебе просто башку оторвет. Так что убери пистолетик и садись, разговор есть.

Она не раз видела Ковбоя пьяным и сейчас понимала, что если он вломился в её квартиру, значит, градус его бешенства поднят до критической отметки. В таком состоянии он был способен на всё. Застыла в растерянности.

Вспыхнул свет — Ковбой дернул выключатель торшера. Да, это был он — в кресле у камина, в сбитой на затылок шляпе, сложивший ноги в выпендрежных сапогах на журнальный столик, прямо на стопку изданий по политологии и геополитике — и на Сэлинджера! В правой его руке действительно торчал здоровенный револьвер, правда, направленный не прямо на Мэм, а несколько в пол. А в левой — стакан, в котором уже почти не осталось янтарного напитка. Источник его находился на столике, и Мэм с возмущением признала в нём свой собственный "Джек Дэниэлс", обычно втуне пребывающий в баре. Что незваный гость не преминул подтвердить:

— Поганый у тебя виски, Дульси, — осклабился он. — Ты же знаешь, я в этом отношении не патриот.

— Что поделаешь, не жда-ала тебя… — злобно оскалилась Мэм, первоначальный испуг которой постепенно переходил в бешенство.

Впрочем, пистолет опустила. Ковбой тоже вбросил кольт в наплечную кобуру, допил виски, и, опровергая собственное суждение о нём, наполнил стакан снова.

— Спрячь, спрячь своего коротыша, — рассмеялся он в лицо Мэм. — А то он по твоей киске соскучился…

Передернувшись от злости, она прошипела:

— Нет уж-ж, я его пока подержу-у.

— Ну-ну, — покладисто кивнул Ковбой, делая здоровенный глоток из стакана.

Не поворачиваясь к нему спиной, отошла к дивану, села, вперив ненавидящий взор в пьяного мужчину. Однако того это, похоже, ничуть не волновало. Допив стакан, грохнул его о столик и, в свою очередь, грозно воззрился на Мэм.

— Дульси, ты перешла черту! — прорычал он, прицепив к сказанному, по обыкновению, пару "факов".

Она посмотрела на него с наигранным недоумением.

— Орден Саркофага, — прорычал Ковбой.

— И что? — продолжала она изображать непонимание.

Это вывело его из себя:

— Прекрати придуриваться! — рявкнул он. — Ты отлично знаешь, о чём речь. Мне не нравится, что ты подбираешься к Ордену. Тем более, я прекрасно знаю, зачем тебе это…

— Если знаешь, знаешь и то, по чьему приказу я это делаю…

Ковбой тоже знал толк в сквернословии — он нецензурно выражался минуты три, не повторившись ни разу. Когда слегка выдохся, схватил бутылку и прикончил её прямо из горлышка. Мэм смотрела с возрастающим ужасом. Она просто не знала, что предпринять: здесь не могла помочь ни служба 911, ни её связи в Белом доме и Сенате, ни даже членство в Клабе. Разве что Сахиб. Но где он, Сахиб?.. Приходилось рассчитывать только на себя.

— Грязный английский педик пропихивает грязную чёрную шлюху в компанию чистых белых джентльменов, — задыхаясь от ненависти, резюмировал Ковбой.

— Джордж, ты пьян, — натянув на лицо профессорскую строгость, проговорила она.

Но внутри её все заледенело: таким она Ковбоя ещё не видела. И даже не могла себе представить, чтобы кто-либо осмелился сказать о Сахибе ТАКОЕ.

В ответ раздалась ещё более грубая ругань.

— Поди, поди, пожалуйся на меня своему… — он выхаркнул словцо, от которого в лицо Мэм бросилась кровь. — Только тебе придется далеко за ним бежать на своих обезьяньих лапах!

— Ты с ума сошел…

— Он сдох! Понимаешь, сука, твой любимый мальчик подох! Его пристрелили вьетконговцы, и кишки его теперь таскают по джунглям шакалы! Чтобы донести на меня, тебе придется сначала побегать за ними…

У Мэм зазвенело в ушах, перед глазами потемнело. Ковбой, похоже, наслаждался её реакцией, так и излучая самодовольство. Вытащив из кармана сигару, откусил кончик и победительно раскурил, не отрывая взгляд от поникшей женщины.

— Это неправда, — тихо проговорила она.

Ковбой пожал плечами.

— Спроси косоглазого Цзи, спроси ублюдка Милорда. Они готовили его операцию в Камбодже, но что-то пошло не так. Или они устроили, чтобы пошло не так… Он ведь всех уже достал, этот твой Сахиб.

Мэм не выдержала. Пистолет выпал из безвольной руки на пол, а она рухнула лицом в подушку. Тело сотрясалось рыданиями.

Ковбой, не выпуская сигару, тяжело поднялся из кресла и вразвалочку подошел к ней, по дороге не забыв пинком отправить "беретту" в дальний угол комнаты. Возвышаясь над рыдающей женщиной, рассматривал ее, иронически прищурившись.

— Ну, ну, Дульси, поплачь. Ты же знаешь, как меня это заводит…

Продолжая влажно улыбаться, он водрузил свободную от сигары руку на её вздрагивающий зад. Она дернулась, попыталась перевернуться, но он, зажав сигару зубами, удержал её за шею. Мэм забилась рыбой, но, похоже, руки Ковбоя были стальными.

Он тяжело задышал, сигара выпала изо рта на пол.

— Вот мы и познакомимся ближе, черная стерва, — прохрипел он, пытаясь расстегнуть её джинсы.

Она отбивалась с яростью пантеры. Но парень был чертовски силён. Постепенно джинсы сползли, открыв трусики в тон белым чулкам, маленькая чёрная кобура на правом бедре смотрелась пикантно и вызывающе. Ковбой глухо зарычал и мощным движением сорвал с неё остатки белья — она только жалобно всхлипнула. Он расстегнул свои штаны и, хрипя, стал пристраиваться…

— Ты думаешь, я это сделал, потому что воспылал безудержной страстью к твоим негритянским мощам?..

Он вновь возвышался над ней, приводя в порядок свою одежду.

— Нет, макака. Ты мне отвратительна, запомни. Но я должен был показать тебе, кто теперь хозяин. Так, чтобы до тебя дошло. И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Он грубо развернул её. Открылось зарёванное лицо, до крови прокушенная губа. Тёмные глаза испускали такую волну ненависти, что даже Ковбой на мгновение потерял пьяный кураж. Но тотчас вернул его назад.

— Слушай, что я скажу. Ты снимешь свою кандидатуру в члены Ордена. Это раз. Ты забудешь о Копье. Это два. Ты поддержишь мою кандидатуру в президенты Клаба. Это три. И, последнее: когда я стану его президентом, ты будешь поддерживать все мои шаги. Абсолютно. Ты поняла, чёрная сучка? Скажи, поняла?!

Оскалившись, он приблизил к ней лицо. Она с отвращением отшатнулась от волны перегара. Небрежно взмахнув рукой, он дал ей сокрушительную пощечину. Голова Мэм дёрнулась и упала на подушку.

— Ты поняла меня? — повторил он с расстановкой.

— Да, масса, — пискнула она как можно более покорно.

Он самодовольно рассмеялся.

— Масса — это правильно. Это так и надо.

Продолжая смеяться, подошел к открытому бару, покопался там, и, не найдя больше выпивки, досадливо рыкнул. Оглянувшись, углядел оставленную Мэм на полу в прихожей бутылку кьянти и поспешил туда, доставая на ходу из кармана швейцарский нож. Мгновенно вытащив пробку, с наслаждением припал к горлышку, сразу осушив больше половины.

— Маловато у тебя бухла, — попенял он, вытирая рот. — А мне сегодня должно хватить на две попойки и одну белую горячку.

Не выпуская бутылку, рухнул в кресло. Кажется, вино, удовлетворение и нарочитая покорность Мэм привели его в хорошее расположение духа. Раскурил ещё сигару и некоторое время разглядывал возносящиеся к потолку дымовые кольца.

Мэм сидела на краешке дивана, зажав руки между коленями.

— Ты пойми, старушка, — Ковбой был пьян смертельно, но по голосу это совсем не чувствовалось, разве что он сделался чуть глуховат. — Мне эта его затея с Копьем совсем не нравится. И тебе она не должна нравится, если ты патриотка этой страны. Ты ведь патриотка?..

Она кивнула. Если бы Ковбой смог заглянуть в ее мысли, он бы, наверное, тут же пристрелил её. Она ведь совсем не понимала, что говорит ей этот труп. Потому что это был труп. Она всё равно убьет его. Если не сейчас, так очень скоро. И обязательно выполнит то, что сказал ей Кимбел. Кимбел…

Она беззвучно зарыдала, что несколько обескуражило вещающего Ковбоя.

— Перестань, Дульси, хватит уже. Все получилось так, как должно было. Парень слишком занесся. Да перестань, говорю тебе, — наконец, рявкнул он.

Она перестала.

— Вот и умница, — он опять расслабился, допил вино и увлеченно запыхтел сигарой. — Ведь он, в конце концов, был всего лишь мелким английским паршивцем, сколько бы ни прожил. Мой старик рассказывал, как лет двадцать пять назад Клаб обеспечивал его операцию здесь, в Штатах. Мистер Сахиб тогда задумал стать рок-идолом в мировом масштабе. Нет, идея здравая, ничего не скажешь: Клабу важно было разрыхлить общество, сломать традиции, чтобы вырастить новенькое, полезное для дела. Оно сейчас благополучно и произрастает…

Он опрокинул пустую бутылку и долго держал её надо ртом, вытачивая последние капли.

— Ну, вот Клаб тогда курировал и рок-н-ролл, и сексуальную революцию, и всякое такое. Но ведь он сам захотел выдрюбчиваться на сцене, не поставить кого со стороны и вертеть им, как этим миролюбцем Ганди. Нет же, парню славы захотелось.

— Может быть, кроме него этого больше никто не мог сделать? — бросила Мэм, против воли заинтересованная рассказом Ковбоя.

— А-а, так ты знаешь, кем он тогда был? Странно, я думал, он тебе такие вещи не говорил. Мне-то папаша передал под большим секретом, пригрозил убить, если болтать буду. Ну, не знаю. По мне его пение было воплями психованного наркомана. Но пиплу нравилось. А он и рад был. Только ему стареть полагалось, а он не менялся ведь у нас. Пока не помер… Легенду-то ему сляпали — родители там липовые, папаша-адмирал, с которым он не виделся, якобы, из-за расхождения во взглядах, то, се. А морду-то, морду куда?.. Вот и мучались в Клабе спецы по гриму — волосы накладные на грудь мальцу, морщины, еще через несколько лет бороду приделали, пузо… В общем, шороху по миру навел хорошо.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — глухо спросила Мэм.

— Затем, бэби, чтобы ты поняла — не бог он был, и не дьявол. Просто сумасшедший мальчишка, несмотря на свои годы. А может, и благодаря им… Нельзя человеку столько жить, черепушка не выдерживает…

Он вытянулся в кресле, лениво цедя слова в потолок.

— Как ему это удалось, не знаю. Раньше я вообще в эти штучки-дрючки не верил. Однако против фактов не попрёшь. Или вот Копьё… Знаешь ли ты, что это за Копьё?.. Старина Гитлер заставил работать ради него всю свору ученых из Аненербе. Слыхала про такую контору? А фюрер, к твоему сведению, был великим человеком. И он понимал, что за сила в этом Копье.

— В конце концов, оно ему не помогло…

— Правильно, его же надо всё время держать при себе. Он ради него целый замок перестроил и там хранил, а если бы оно при нем было, в бункере, черта бы лысого русские в Берлин вошли. Не-ет, я его все время буду за собой таскать, прямо в ядерном чемоданчике…

Это заявление почти вывело Мэм из шокового состояния. Она подняла голову и с удивлением воззрилась на Ковбоя.

— Ты что?..

— Ага, — самодовольно осклабился тот.

— Президент США не может быть членом правления Клаба.

— Да нужен он мне, ваш Клаб!.. У меня и так всё получится, Дульси, непременно получится — у меня ведь нефть в кармане, а нефть, Дульси… Важнее нефти в этом мире только государство Израиль.

— А Игра?..

— Только когда все умрут, она закончится, ага. А кто сказал, что Игру должен обязательно вести ваш грёбаный Клаб? Почему мы, янки — белые ли, чёрные, все равно — должны прогибаться перед протухшей европейской аристократией или всякими китайскими обезьянами? Мы самая богатая и свободная страна. И сейчас Копьё у нас. А это значит, мы будем только богаче и свободнее, а остальных заставим перед нами плясать. Вот так.

— У нас есть противник.

— Есть. И мы с ним разделаемся. Мы — народ Соединенных Штатов. Это просто: ликвидируем верхушку Artel`и, а потом… Знаешь, есть такой удар в бейсболе, закрученный, хитрый, называется спин. Вот так мы будем воевать с Союзом — не ракетами, а информацией. И победим. Красные уже свое отжили, их уберут сами русские. Они держались только торговлей нефтью, а цены на неё, Дульси, очень упали. Не без помощи Клаба, кстати. Так что Советам долго не продержаться. Но под этим соусом нам надо убрать Россию. Вообще убрать с карты мира — будто её и не было. Расчленить сначала Союз, потом оставшийся огрызок России. Ввести в этих странах нашу политическую систему. Всеми способами уменьшать местное население, до приемлемого количества — чтобы хватило на гражданский персонал для наших баз и на разработку полезных ископаемых. Всё!

— Клаб над этим и работает. Но всё это пока не удается сделать.

— А Америке удастся! Потому что у нас есть Копьё! Твой мальчишка это понимал, потому и охотился за ним. Но он хотел его для себя, для себя, понимаешь?.. Хотел стать правителем мира. А я хочу быть только правителем свой страны.

— …Которая при этом будет править миром, — устало закончила Мэм.

— Ты правильно понимаешь, — он опять немелодично рассмеялся. — Это Копье центуриона десятого легиона Гая Кассия Лонгина, которым он проткнул на кресте Спасителя. Я ведь во всё это теперь верю, Дульси, мне это Бог открыл!

Мэм с удивлением поняла, что он входит в экстаз. Такого она от этого жлоба не ожидала.

— Да! Его выковал из метеорита первый на Земле кузнец — Тувалкаин, потомок Каина в шестом поколении. Его держали руки Иисуса Навина, Саула, царя Ирода, Алариха, Юстиниана, Карла Великого. Его пытались скрыть Римские папы, но оно всё равно объявилось в мире. Наполеон потерял его перед походом на Россию. Но я-то не потеряю!.. Потому что оно — Копье Судьбы. Моей судьбы!

Ковбой откинул голову и расхохотался. Все его большое тело судорожно содрогалось в ритме рокочущих звуков. Мэм стало жутко. Перед её глазами возникло искажённая фигура Сахиба, сливающаяся с конвульсирующим в кресле Ковбоем.

Его припадок прекратился также неожиданно, как и начался. Глянул на Мэм, губы растянулись в жестокой улыбке. Рывком поднявшись, мгновенно оказался рядом и без слов повалил её ничком на диван, шумно дыша, срывая одновременно её и свою одежду. Она не сопротивлялась, лежала трупом. Ей было страшно и тошно.

— Не переживай, бэби, — бросил он от дверей. — В прекрасном новом мире мне сгодятся и твоя голова, и может быть даже твоя жопа.

Мэм лежала на диване, скорчившись эмбрионом. Ее била мелкая дрожь.

"Корвет" завелся сразу и рванул с места. Алкоголь мерно плескался в крови, вызывая чреду эйфористических мечтаний. Он вырвался из кампуса на бешеной скорости. Пустынное, сверкающее после дождя шоссе резво уползало под колеса, пугающе ассоциируясь с бесконечной змеёй. Но ему было наплевать на ассоциации. Давно он не чувствовал себя так хорошо. В последние годы, осознав, что спивается всё быстрее, резко ограничил себя в алкоголе. Но сегодня можно было расслабиться — сегодня был день его НАЧАЛА.

Он вышел из Игры ради того, чтобы вести свою собственную. Не менее великую.

Возникшее вдруг в памяти лицо Сахиба в образе умершего рок-идола только развеселило его. Стоило парню так тщательно имитировать свою смерть, раз он всё равно умер!

Ковбой расхохотался и глумливо заорал во весь голос:

Машину с визгом заносило на скользких поворотах, но ему было наплевать. Он знал, что сегодня с ним ничего не может случиться — потому что он победил! Пережил этого монстра, страх перед которым всегда жил в нём. Страх и унизительное чувство бессилия перед непонятной жуткой мощью.

Он успел выкрикнуть на особенно лихом повороте: "All right!", когда в шею ему уткнулось нечто смертельно холодное, и сразу узнанный ненавистный голос с безупречным произношением проговорил над ухом:

— Я бы попросил вас, сэр, слегка снизить скорость, поскольку, на мой взгляд, ваша езда становится чересчур опасной.

Вежливая просьба была подкреплена сухим щелчком взведенного курка.

Ковбой затормозил так резко, что шины взвыли.

— Я просил снизить скорость, а не останавливаться, — с легким укором попенял некто, неведомым образом оказавшийся на заднем сидении. — Поедем потихоньку, я скажу, когда остановиться.

Ковбой вновь тронул машину с места. Теперь ехал медленно и нервно. Хмель его разом испарился. Он лихорадочно пытался понять, чем вызвано это невероятное происшествие. И ответ был очевиден — не он один думал о лидерстве в Клабе…

— Здесь свернем, — велел голос километров через семь.

Машина съехала на узкую дорожку, скоро приведшую к, надо думать, прелестному в светлое время суток маленькому озерцу, окруженному густым кустарником. Сейчас же, под мутным дождливым небом, отблески на воде производили весьма депрессивное впечатление.

— Остановите, пожалуйста… Спасибо. А теперь вылезайте.

— Что ты хочешь делать? — наконец открыл рот Ковбой. К его стыду, голос слегка дрожал.

— Поговорить, мой друг, всего лишь поговорить…

Ковбой тяжело вывалился из машины, его похититель сделал это куда как легко и ожидал, не опуская револьвер, снабженный глушителем.

Взглянув на него, Ковбой обомлел: вместо лица отвратительно усмехался черный демонский лик.

Тут же осознав, что видит ритуальную африканскую маску, он почувствовал раздражение, почти отбившее страх.

— Какого черта, Уолтер?! Я прекрасно знаю, что это вы!

— Вы правы, Джордж, — маска полетела в машину, открыв печальное лицо благородного лиса. — Мальчишеская слабость. Купил в сувенирном магазинчике во Фриско.

Милорд ловко выхватил свободной рукой кольт из кобуры Ковбоя и бросил его в машину. Он как всегда, был тщательно одет, словно только что объявился на великосветском приеме. Посматривал на коллегу с едва скрытой иронической усмешкой. Ноздри аристократического носа возбужденно раздувались.

— Хотел говорить — так говори, — агрессивно начал Ковбой, но его слова перешли в панический писк, когда Милорд, уже не скрывая усмешки, аккуратно прострелил ему левое колено. При этом раздался всего лишь легкий хлопок.

Ковбой, завывая, корчился на земле.

— Я вынужден просить прощения, Джордж, — голос Милорда стал особенно мягок, даже участлив. — Я обманул вас: говорить буду я, а в вас вижу лишь благодарного слушателя.

Второй выстрел размозжил Ковбою правый локоть. Он извивался, стараясь унять боль, с ужасом глядя на застывшую усмешку Милорда. А тот заговорил с интонациями лектора на университетской кафедре:

— Вас, как всегда, подвела самоуверенность. И жадность. Замечу, что не было в истории коллизии, в которой принимали участие Соединенные Штаты, где в полной мере не проявились бы эти качества вашей нации. И откуда это у вас?.. Мне кажется, ваша мать Британия ничем подобным не отличается.

Он довольно театрально пожал плечами.

— Я не в восторге от мистера Сахиба, — продолжил он после тщательно выверенной паузы. — Тут вы правы. Но вы, сэр, вызываете во мне гораздо больше негативных эмоций. Может быть, вы знаете, что один из моих предков, сэр Уолтер Рейли, был основателем Клаба. Впрочем, не только поэтому для меня ваши претензии на лидерство тошнотворны, ещё более отвратительны для меня претензии вашей страны на лидерство в мире. Но если в мировой политике Британия временно уступила пальму первенства США, то Игра, олицетворением которой является Клаб, по-прежнему останется по преимуществу английской.

— Очень больно? — с фальшивым участием спросил он постанывающего Ковбоя. — Ничего, скоро конец, мой друг, скоро уже конец… Так вот, ваши амбиции, разумеется, не остались тайной ни для меня, ни, тем более, для нашего президента. И он сделал соответствующие распоряжения…

— Так он… — прохрипел с земли совершенно раздавленный Ковбой.

— Жив и здоров! — радостно подтвердил Милорд. — Чего я, увы, не в силах пожелать вам. Вас… как это говорится… попросту облапошили.

Ковбой громко замычал в смертной тоске. Словно не заметив этого, Милорд оживленно продолжил:

— Великий человек наш президент. Всё предвидел, и поведение ваше предсказал до мелочей. Потому он так и останется президентом Клаба, и потому вы, мой друг, так и не станете президентом США.

Третья пули впилась в грудь Ковбоя, прибив его к земле. Он побледнел и закрыл глаза. Между губами лопались кровавые пузыри.

— Нет, бедный янки-дурачок, и это ещё не конец… — тихо и нежно пропел Милорд.

Он отсоединил глушитель и спрятал револьвер, достал небольшой плоский несессер, открыл серебряную застежку и стал любовно рассматривать покоящиеся в гнездах блестящие хирургические инструменты. Выбрав скальпель, положил несессер на сидение автомобиля, снял пиджак, аккуратно разместил там же, и, мурлыча какую-то песенку, неторопливо приблизился к лежащему без сознания Ковбою…

Через час он сменил заляпанную кровью сорочку на свежую, которую извлек из чемоданчика, оставленного в машине покойного. Милорд полностью выложился, как актер после сложного спектакля. Не глядел на окровавленные куски плоти того, кто несколько часов назад хотел быть президентом США. Они занимали всё переднее сидение, расположившись живописной грудой, как на картинах старых голландцев, изображающих мясные ряды. Кинув туда же испорченную сорочку, англичанин положил несессер в чемодан, взамен достав ручную гранату. Выдернул кольцо, положил поверх груды мяса, быстро захлопнул дверцу и резво отбежал в сторону.

Взрыв внутри машины оказался не очень впечатляющ. Минуту посмотрев, как полыхает роскошный "Корвет", Милорд тихо рассмеялся, развернулся и, не оглядываясь, пошел за дальние кусты, где стоял его собственный неброский автомобиль.