СССР, поселок Перово Калининской области, 23 сентября 1983

Кажется, он всё проделал правильно — то есть, незаметно. Главное, нигде не наследить. По причине плохой погоды электрички были довольно пусты, и это, конечно, нехорошо. Но все-таки лучше, чем с комфортом ехать часов семь на поезде, пусть даже билет взят по виртуозно подделанному паспорту. Во время следствия кто-нибудь его да вспомнит — кассир, проводница, попутчик, и это может повлечь неприятности.

Нет, добираться следовало "на собаках" — способом, освященным поколениями романтической молодежи, путешествовавшей из Петербурга в Москву и обратно. Дёшево и сердито: можно вообще не тратиться на дорогу — контролеры ходили редко. Для Руслана это означало преодолеть четыре сотни километров наподобие ангела, совершенным невидимкой. Только ехать очень долго: от конечной до конечной на пяти электричках тащились иной раз и сутки. Но если хорошо изучить расписание и подгадывать на пересадках прямо под нужный поезд, можно уложиться часов в десять. Тем более, Руслан не собирался ехать до первопрестольной. Путь его лежал в Перово, ныне поселок городского типа, уже больше ста лет служащий железнодорожной станцией меж двух столиц.

Выскочив у маленького вокзала, Руслан сразу же взобрался на виадук над путями. Момент был довольно напряжённый: все способы сделать себя неприметным он использовал, но это всё-таки не был большой город, где так легко исчезнуть в толпе. Хорошо ещё, из-за отвратительного моросящего дождя на улице совсем не было прохожих. Но, осторожно обходя лужи, он кожей ощущал любопытные взгляды из окон деревянных домов. Разумеется, много не высмотрят — ничем не примечательный парень, трудноопределимого возраста, без особых примет, в ширпотребовской одежде, со спортивной сумкой, каких в стране миллионы. Скорее всего, просто забудут — чать, не глухая деревня, где любой чужак, все равно, что цирк приехал. Однако неприятно.

Изучение крупномасштабных карт не прошло даром. Он знал, что сразу за почтой — речка с заболоченными берегами, заросли ивы, а потом — густой кустарник, постепенно переходящий в лес. Но туда ему было рано, сначала следовало взглянуть на место действия.

Дом сестры диссидента Садовникова очень удачно расположился на самой окраине, прямо у выезда из поселка. Удобно это было и Руслану, и чекистам, которые вечером прибудут из Калинина брать антисоветское подполье. Дело "Паствы" завершалось. Писатель Началов понял все подтексты проведенной с ним в Доме писателей беседы, и через пару дней на звонок Садовникова с предложением написать ещё одну статью, ответил кратко: "Не могу я, Саша. Болею, понимаешь… В запое". Положив трубку, Владимир Владиславович взял уже наполненный стакан водки и, тяжело вздохнув, медленно переместил содержимое в себя.

Остальное время ушло на подготовку ареста всей банды. Вот с этим не заладилось. Ни 190-прим, ни, тем более, 70-ю по содержанию альманаха пришить было невозможно. За исключением, конечно, злокозненного творения писателя Началова. Но как раз оно никак не должно было фигурировать, поскольку тогда бы пришлось вытащить на свет Божий автора, через что поиметь неприятный скандал. В конце концов, решили, что против Садовникова следует возбудить дело о тунеядстве, арестовать, а во время обыска в перовском доме, где он был прописан и периодически жил, милиционеры найдут настоящую серьезную антисоветчину. Подсунуть её намеревался сам подполковник Казаков, который, как и территориал из Калининской управы, должен был присутствовать в качестве "понятого". Сам же арест исполнялся местной милицией. Изъятые материалы станут основой нового уголовного дела, по которому Садовникову и ещё двум-трем причастным лицам светили немалые сроки.

План придумал сам Серафим Тихонович. Сейчас он приближался к Перово на своих "жигулях", следуя за машиной калининского коллеги. После ареста собирался сразу отправиться в Питер — провести субботу у любовницы, продавщицы из гастронома на Васильевском, с которой уже пару недель имел связь. А утром в воскресенье намеревался возвратиться к жене.

Руслан наложил на это свой собственный план, венчала который смерть соперника.

Нет, неожиданного удара не будет. Подполковник Казаков был не мелким мерзавцем Рудиком, а боевым офицером. А Руслан — послушником Обители, артельщиком XIV ранга, и имел честь. Будет дуэль. Он знал, что у Казакова с собой восьмизарядный ПМ и запасной магазин. Точно такой же пистолет и два магазина лежали сейчас в сумке Руслана. Когда подполковник сядет в машину, Руслан с "макарычем" поднимется с заднего сидения, объяснит ситуацию и вызовет соперника. На особенно глухом лесном отрезке Ленинградского шоссе они вместе уйдут поглубже в мокрый ночной лес. Вернётся Руслан один. В этом он ничуть не сомневался.

Был, конечно, вариант, что Казаков откажется стреляться. Ну что же, тогда он просто умрёт на месте. Но, зная афганское досье супостата, Руслан всерьез не рассматривал вариант увиливания того от дуэли. Соперник будет драться, и драться хорошо. Просто Руслан окажется лучше.

Показался нужный дом — выкрашенный в весёленький голубой цвет, но заметно покосившийся. Начинало смеркаться, и в окнах уже горел свет. Руслан знал, что в большой комнате идет занятие христианского семинара. Сначала у него была мысль предупредить Садовникова о плане ГБ, но он её отбросил: ради диссидентов, которых недолюбливал за полную неспособность сотворить что-либо серьезное, не стоило рисковать собственной операцией.

Разумеется, будет тщательное расследование, но убийцу не найдут. А в случае чего, Артель замнёт дело. О том, как наставники и Совет отнесутся к его акции, Руслану думать не хотелось.

Издали окинув взглядом место действия, он прикинул, где остановятся машины и как удобнее будет незаметно к ним подкрасться. По его расчетам, до прибытия милиции и чекистов было не меньше трёх часов. Мозолить глаза местным не собирался — ловко скользнул за поворот дороги. Перебежав речку по подрагивающему хлипкому мостику об одной перилле, он очень скоро оказался в густом ивняке, окаймлявшем грязную речушку.

Впрочем, не задержался и здесь — слишком сыро, подошвы кроссовок глубоко погружались в перенасыщенную влагой почву. Скинув с плеча сумку, извлек пистолет, вставил магазин и сунул за пояс, содрогнувшись от прикосновения к голому животу холодной стали. Запасную обойму положил в карман. Вывернув чёрную куртку, явил зеленоватую, с коричневыми разводами, подкладку. Облачившись, полностью слился с печальным пейзажем осеннего леса.

Уйдя подальше и выбрав укромное местечко у корней поваленной бурей огромной сосны, откуда хорошо просматривалось шоссе, убедился, что, увидев машины, успеет к месту даже быстрее их. Уселся на землю, набросив на себя ворох палой листвы, и приступил к дыхательному комплексу, необходимому для вхождения в состояние, которое тибетские монахи называют "туммо". Вскоре нахлынувшая волна внутреннего жара сообщила, что он достиг цели. Теперь мог бы неподвижно просидеть в стылом лесу под моросящим дождиком хоть всю ночь, не то, что пару вечерних часов.

Оставалось ждать.

Но ждать пришлось недолго.

Шедший к нему через лес человек совсем не скрывался. Задолго до того, как тот приблизился, Руслан уже знал, что он один, не стар, в лесу не новичок и прекрасно знает, куда идти. Последнее его обеспокоило, и ПМ прыгнул в руку. Пришелец остановился за спиной, но Руслан не сомневался, что успеет пристрелить его, как только почувствует враждебное действие.

— Спрячьте-ка оружие, послушник Ставрос, — раздался знакомый голос, на сей раз, звенящий от гнева.

Руслан изумленно развернулся.

Таким разъяренным он Палыча ещё не видел. Учитель молча стоял над ним, прожигая взглядом из-под запотевших очков. На его дорогое пальто кое-где налипли желтые листья, брюки промокли до колена.

Руслан наблюдал это явление, раскрыв от изумления рот и позабыв про торчащий из руки ствол.

— Убери оружие, я сказал! — рявкнул учитель.

Юноша поспешно спрятал пистолет и вскочил. Что следует говорить, он понятия не имел.

Зато Палыч знал это очень хорошо. Руслану никогда не доводилось слыхать подобных слов от всегда выдержанного и корректного педагога. Более того, в жизни он не внимал столь складным и вычурным матам, ни один из которых за те минуты, в течение которых учитель изливал своё недовольство, не повторился. К концу тирады на лице Руслана помимо воли возникло нечто вроде почтительного восхищения.

Палыч прервал свой антипедагогичный шедевр так же неожиданно, как начал и, не отрывая от ученика гневного взора, тяжело уселся рядом с ним.

— Я надеюсь, ты не собирался зарезать русского офицера, как того пидора? — спросил он после тяжёлой паузы, в течение которой Руслан успел побывать во всех областях ада.

Не в силах говорить, мальчик мотнул головой.

— Ах да, ПМ… Бретёр хренов! Ты хоть понимаешь, что, при твоей подготовке, это все равно убийство?! Да ещё из-за бабы… — Палыч возмущенно всплеснул руками. — Гений… мля… парадоксов друг!

Руслана язвили жала проснувшейся совести. Он вдруг ясно осознал, ЧТО собирался делать. И сделал бы наверняка, не окажись здесь чудом Палыча.

— Всё, Загоровский, — решительно произнес тот, словно они всё ещё были в энской школе, — кончилась твоя прохладная жизнь. Тебе многое прощалось — и за хорошую учебу, и за то, что испытание уровня выдержал отлично. А главное, потому что Отрок… "Артель виновата, что у него папу убили, мальчик прав".

Последнюю фразу Палыч произнес тоненько, явно, передразнивая кого-то, и Руслан вскинул голову, догадавшись, кто мог заступаться за него звонким, как колокольчик, голосом.

— А то, что пришлось нашим человеком в МВД рисковать, чтобы дело об убийстве Бородавкина закрыли, его это не касается! — рявкнул Палыч, и Руслан вновь потупился.

— Роман, у него, видишь ли, самоволки, походы в Дом писателей, блядство с женой подполкана ГБ! Да если бы другой послушник половину этого учудил, его бы давно уже вот в этом лесу закопали!.. Или подальше. Ибо игрок должен быть, как жена цезаря — выше подозрений! Без страха и упрека! Юности, мля, честнОе зерцало! Чистые руки, холодное серд… Тьфу! Короче, Загоровский…

Руслан понял, что эмоциональная часть наказания, она же самая лёгкая, завершена. Он не знал, что произойдет дальше. Нисколько не удивился бы, окажись сейчас в руках любимого учителя пистолет с глушителем или клинок. А то и простая удавка. Он бы не сопротивлялся — сейчас сам уже не видел иного выхода, кроме собственной казни. Ставя себя на место членов Совета, прекрасно сознавал, что паршивца следует ликвидировать, дабы из-за его неуправляемости не подводить под удар всю Артель.

— Послушай, Руслан…

Теперь голос был смертельно спокойным и беспредельно усталым. Руслан вдруг понял, что его учитель на грани нервного истощения.

— Я ведь знаю, о чем ты сейчас думаешь. И ты прав — будь ты обычным послушником, не я бы сюда пришел, а ликвидатор… Но ты Отрок, мы и раньше были в этом уверены, а теперь и подавно… И что с тобой делать? Вот Отрок Султан, рано вступил в Игру, был одним из первых, поднялся в Артели очень высоко. Но до него добрались… скажем так, агенты влияния противника. Тогдашний Совет знал это, и видел, что Султан поддается на их провокации, что может переметнуться… Но они не смели тронуть его — он был Отрок, о котором возвестил Небесный Батырь.

Руслан слушал во все уши — об этих вещах знал позорно мало.

— Мы проверили твоё окружение. Клабом не пахнет. Но такое впечатление… Впрочем, впечатления к делу не пришьешь. В общем, пока противник на тебя не вышел. Значит, то, что ты творишь, исходит из тебя самого. Правильно, с Отроками всегда непросто. Но эта твоя любовь, Руслан, она не может ли сбить тебя с предназначенного пути?

Последние фразы Руслан выслушал, уже закипая. Гнев излился из него неожиданно и свободно, как юношеский сонный грех.

— Я, Павел Павлович, никуда сбиваться не собираюсь, — начал он осипшим от ярости голосом. — И присутствие Клаба проверить у меня самого ума хватило. Так что зря вы беспокоились.

Палыч хотел что-то сказать, но Руслан не дал.

— Вы опасаетесь, что моя девушка может меня отворотить от… чего там? Кажется, это называется Деяние?

Палыч кивнул, внимательно, но чуть отстранено глядя на расходившегося ученика, как смотрел во время поединка, оценивая противника.

— Так вот, Павел Павлович, я бы вам это сказал точно, знай, что такое есть это самое Деяние. А то ведь никто мне до сих пор не объяснил. Может, просто забыли?.. Или это такая тайна, которую не положено знать и самому исполнителю? А?..

Его гнев достиг высшей точки. Ему уже было всё равно.

— Но если кто-то, будь то Совет Артели, или Клаб, или чёрт лысый посмеет встрять между мной и Ингой!..

Юноша сжал зубы так, что послышался легкий хруст. Правая рука рефлекторно дернулась к пистолету.

Небрежным движением Палыч сжал его кисть так, что все усилия Руслана освободиться ни к чему не привели.

— Вот теперь хватит, — спокойно констатировал учитель. — Будем считать, что оба выплеснули эмоции.

Тяжело дыша, Руслан смотрел на него исподлобья. Но гнев проходил быстро. Почувствовав это, Палыч отпустил руку.

— Руслан, об этих вещах знает очень узкий круг. Остальные артельщики имеют только общее представление. Пойми, это сердце Игры, слишком опасно распространять такие сведения. В своё время ты узнаешь всё, поверь мне.

— После того, как совершу Деяние? — он спросил это уже не гневно, но иронично.

— Нет, гораздо раньше, — серьезно ответил учитель.

Чуть подумав, Руслан кивнул.

— Ладно, Пал Палыч. Что делать-то будем?

— Мне нужно в Москву. Возьму тебя с собой. У меня тут машина недалеко.

Руслан упрямо мотнул головой.

— У меня в Обители увольнительная до понедельника, и я хочу вернуться в Питер, — проговорил, потупившись.

Палыч вздохнул.

Знаешь, — буркнул неохотно, — возможно, где-то ты прав…

Руслан вскинул голову, глаза его загорелись надеждой, совсем как у мальчишки. Учитель с трудом скрыл невольную усмешку.

— Мы, пожалуй, действительно, не вправе становиться между тобой и твоей любовью.

Теперь лицо юноши выразило чистое детское ликование.

— Так что, если приспичило в Питер, можешь забрать мою машину, — заключил Палыч с уже откровенной улыбкой.

— Так точно! — радостно гаркнул Руслан.

— Только поосторожнее веди, а то на ГАИ нарвешься.

Руслан пренебрежительно пожал плечами и кивнул на сумку.

— Слушай, что говорят! — прикрикнул Палыч. — Грим?

Юноша кивнул.

— Деньги?

Ещё кивок.

— Положишь грим сразу, как сядешь в машину, без него не вздумай ехать.

Руслан нерешительно спросил:

— А как же вы?

— Сяду на станции в ночной поезд. Это просто.

— Да, — заметил юноша, — он в двенадцать приходит. А это?.. — он указал в сторону уже невидимых в дождливой тьме перовских домишек.

— А это — своим чередом. Садовников и его единомышленники сами выбрали путь и отлично знали, чем рискуют. А люди из КГБ исполняют свой долг, как они его понимают. Мы можем сочувствовать тем или другим, но, если это не нужно Игре, не вправе вмешиваться в дела государства… Ну, тяжело учиться — весело играть, послушник Ставрос. Марш к машине!

СССР, Москва, 25 сентября 1983

Совет Артели собрался в обычной квартире блочной девятиэтажки московского "спальника". Сейчас он был в почти полном составе, что выпадало редко. Впрочем, и так был невелик: столетия Игры показали, что пять-семь человек вполне способны эффективно руководить тайной сетевой структурой, какой были и Артель, и Клаб.

Сейчас здесь было пятеро. Ак Дервиш, лицо которого стало, кажется, еще смуглее, а волосы — белее, но спина оставалась столь же прямой, с невозмутимым видом по-турецки сидел на низком пуфике. Палыч непрестанно расхаживал из угла в угол довольно большой комнаты, обставленной по средним советским стандартам — отечественная "стенка" с рядами томов "про Анжелику", громоздкий телевизор "Рубин", тяжёлый раскладной диван в гарнитуре со столь же тяжёлыми креслами. В одном из них, сбросив легкие "лодочки" и подобрав ноги, тихо, как мышь, сидела Княжна, с любопытством наблюдая за происходящим — в Совет она была введена совсем недавно. В другом кресле с немалым трудом разместил обширную фигуру владыка Назарий, сейчас, впрочем, облаченный в "штатское": длиннополый пиджак и брюки, столь огромные, что с первого взгляда становилось ясно — сработаны они на заказ. В углу между окном и стенкой примостился Мастер, сидящий абсолютно неподвижно и как-то так "плоско", что, казалось, сливался с бледненькими обоями в нелепых цветочках.

Единственной вещью, выбивавшейся из обстановки, был видеомагнитофон Sony, стоивший на черном рынке чуть дешевле автомобиля "Волга". На подключенном к нему артельным умельцем экране "Рубина" творилось некое невнятное действо, которое члены Совета просматривали уже не в первый раз. Снимали, похоже, в тёмном лесу, сквозь дождь и ветви, да ещё с точки, с которой происходящее смотрелось в причудливом ракурсе. Звук тоже был, правда, хрипловатый.

"Но если кто-то, будь то Совет Артели, или Клаб, или чёрт лысый посмеет встрять между мной и Ингой!.."

— Думаешь, он мог бы выстрелить? — обратился Ак Дэ к Палычу.

Тот на мгновение остановил нервическую ходьбу.

— Да кто его, этого мальчишку, знает? — бросил с досадой. — Теперь я уже ни за что поручиться не могу…

Он отошел к окну, закурил "Мальборо" и принялся дымить в форточку — среди собравшихся был единственным курящим.

— Зря бесишься, — негромко заметила Княжна. — Это Отрок, его реакции по определению непредсказуемы.

— Вот и ищи его теперь с его непредсказуемыми реакциями, — невнятно прорычал Палыч, конвульсивно выбрасывая наполовину выкуренную сигарету в окно.

— Знаешь, братец, — холодно заметила Княжна, — я бы на твоем месте не раздражалась бы так. Отпустил его ты.

Палыч резко развернулся. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не наговорить грубостей.

— А ты бы не отпустила? Он бы на ходу из машины выпрыгнул, чтобы до своей девицы добраться. Усыплять мне его что ли?.. Да и зачем он в Москве.

Княжна раздраженно пожала плечами.

— Можно было найти выход.

Учитель только безнадежно махнул рукой, развернулся к форточке, закурил еще одну.

— Я его знаю, как никто из вас, — глухо выговаривал он фразы, словно обращал отчаянную литанию к прокисшему осеннему вечеру. — В нём всё от Отрока: смелость, ум, независимость, обособленность… Но то, что он делает сейчас — патологично. Он начинает напоминать…

— …Сахиба, — закончил за него Ак Дэ.

Палыч резко замолк. Несколько раз затянувшись, продолжил, тоскливо, но уже без прежнего надрыва.

— Да. То, что мы знаем о лидере Клаба, позволяет нам сравнивать. Руслан становится все больше похожим на Сахиба. И безо всякого внешнего влияния…

— Сахиб тоже своего рода Отрок, — густым басом заметил Назарий.

Все, кроме жадно курящего Палыча, уставились на него.

— Владыко, что вы имеете в виду? — осторожно спросила Княжна.

— То, что мы не в праве предполагать в Отроках Божий дар для Артели, — ответил священник. — Невозможно богословски обосновать то, что мы ведем Игру на стороне светлых сил. Просто мы верим в это. А значит, получается, что Отрок может быть как на стороне Артели, так и на стороне наших противников…

— Странно слышать такое от пастыря, — заметил Ак Дервиш.

Владыка пожал массивными плечами.

— А вы вспомните, кем был самый первый Отрок…

Не дождавшись возражений, продолжил:

— Очень давно я четко разделил для себя мое служение Господу, и службу Отечеству, которую осуществляю ныне через Артель. В прошлой своей, публичной, жизни я делал то, что считал полезным для Церкви и страны, так же поступаю и сейчас. Надо воевать, а судить будет история. Такой вот мой христианский реализм…

— И вы считаете, что дело наше не благословенно Богом? — обеспокоено бросила Княжна.

— Кто я такой, чтобы судить о подобных вещах? — опять пожал плечами Назарий. — Я могу только указать, что иные наши методы идут вразрез с христианским поведением, как я его понимаю. Например, тот, вследствие которого я стал пресвитером Обители… Хотя я и сознаю их неизбежность. При этом несомненно, что наши противники целиком пребывают в диавольской прелести. Несомненно и то, что наша Игра направлена на благо России. Мне этого достаточно. Что касается Отроков и Деяния — мне сложно судить, какого рода силы задействованы в сих чУдных явлениях…

— А Небесный наш Батырь? — спросил, не оборачиваясь, Палыч.

— На его предстательство уповаю, — кратко ответил владыка.

— Что касается моего духовного чада послушника Ставроса, — заключил он, — могу засвидетельствовать, что мальчик искренне стремится стать истинным христианином. Хотя пока у него не всё хорошо получается… Молюсь за него.

Старый священник вновь погрузился в молчание.

— Я согласен с владыкой, по крайней мере, в одном, — произнес Палыч, глядя в пол. — Убийство не имеет оправдания, но мы вынуждены идти на него, когда это необходимо. Однако нынешний Отрок, похоже, иного мнения. Я начинаю подозревать, что убивать ему нравится…

— Ты думаешь, он убежал с целью реализовать эту свою страсть? Не слишком ли притянуто за уши? Проще предположить, что до него добрался противник, — нехотя проговорила Княжна.

Палыч упрямо мотнул головой.

— Не было там противника, наши всё обнюхали.

— Господа, — голос Ак Дервиша был ещё звучнее, чем обычно. — Следует сохранять холодную голову и исходить из фактов. Пока нам известно лишь то, что, после беседы с Учителем, послушник Ставрос поехал в сторону Петербурга. Добравшись туда, надо полагать, благополучно, он оставил машину возле Обители, а сам пошёл на Герцена. Наружное наблюдение засекло его, когда он, около трёх ночи, вошел в квартиру супругов Казаковых. Тремя часами позже подполковник Казаков доехал из Перово до коммунальной квартиры на 9-й линии Васильевского острова, где живёт его любовница… Пока я излагаю верно?

Палыч и Княжна кивнули одновременно.

— В субботу, в шесть сорок пополудни, Ставрос с дамой отправился на новый фильм "Тайна черных дроздов" в ближайший кинотеатр "Баррикада". После просмотра, прогулявшись по набережной Мойки, пара вернулась домой. Свет в окнах погас в одннадцать двадцать. Так?

Не ожидая подтверждения, продолжил:

— В воскресенье подполковник вышел от любовницы в шесть тридцать пополуночи, и через двадцать пять минут добрался до дома. Обычно к возвращению мужа Ставрос всегда успевал покинуть квартиру. Теперь наблюдатели были обеспокоены, что он не появился. Казаков проследовал в парадную. Наши люди были готовы вмешаться, чтобы предотвратить конфликт, но через три минуты из парадной вышел Ставрос. Он быстро двинулся путем, каким всегда следовал в Обитель, и за ним, как обычно, не следили.

— Но почему? — не выдержав, Княжна с упреком повернулась к Палычу.

— Попробуй за ним проследи, — пожал тот плечами. — Сразу засечёт, решит, что клаберы, и начнет войну. Ему только волю дай…

— А почему в квартиру "жучок" не влепили?

— Знаешь, сестричка, подобный вопрос в такой ситуации может задать только женщина…

Княжна оскорблено передернула плечами и демонстративно отвернулась.

— В семь двенадцать зафиксирован звонок подполковника Казакова в "скорую", — Ак Дэ словно не слышал перепалки. — Он очень взволнованно сообщил, что его жена без сознания. "Скорая" прибыла через тринадцать минут и увезла госпожу Казакову в Куйбышевскую больницу, где её поместили в реанимацию с предварительным диагнозом "сердечная недостаточность". Согласно последним данным, она уже пришла в себя и, по настоянию мужа, переведена в отдельную палату спецкорпуса клиники. Послушник Ставрос в Обители так и не появился. Вот и всё.

— И что мы можем из этого извлечь? — Палыч возвратился от окна и тяжело опустился прямо на неуклюжую полированную тумбочку.

— Немного, — Ак Дэ пожал плечами. — Однако с очевидностью не следует, что Ставрос сошёл с ума, сделал что-то нехорошее девушке и невесть куда сбежал. А ведь вы это подозреваете?

Учитель энергически замотал головой.

— Сударь мой Павел Павлович, поверьте, я хорошо понимаю и разделяю ваше беспокойство. Руслан — такой же мой ученик, как и ваш, — голос Дервиша стал неожиданно мягок, в нем даже проявились просительные интонации. — Но будьте же благоразумны…

Похоже, Палыч и без того уже полностью взял себя в руки. По крайней мере, он утвердительно кивнул и выпрямился, глядя прямо перед собой.

— Я бы еще раз посмотрел первую кассету, — раздался вдруг тихий шелестящий голос.

Все ошеломлённо повернулись, осознав присутствие Мастера. Этот человек умел оставаться невидимым столько, сколько хотел. И, как всегда, лицо его было словно бы не в фокусе — неявные черты тут же стирались из памяти, стоило ему отвернуться.

Палыч молча встал, подошел к магнитофону, вытащил кассету и вставил другую. На экране возникла грязная лестничная площадка, снятая сверху. В кадр вошел сначала хромающий Руслан, за ним — другой человек.

"Лучше на чердак…", — раздался недовольный голос Рудика Бородавкина, последние мгновения жизни которого неуклонно истекали.

Члены Совета просмотрели сцену так же внимательно, как и в первый раз, тщательно фиксируя все действия Руслана.

— Парень — прирожденный ликвидатор, — тихо резюмировал Мастер, когда кассета кончилась. — За пару лет я сделаю из него такое, чего Игра ещё не видела.

Палыч отрицательно помотал головой и хотел что-то сказать. Но его опередила Княжна.

— Не трогайте мальчика! Вы сделаете из него такого же монстра, как…

Он запнулась.

— …Как и я сам, — закончил за неё Мастер.

Кривая улыбка смотрелась на его лице более чем странно.

— Я не обижаюсь, ваше сиятельство. Женщина так и должна относиться к моему делу. Страшно, если она относится к нему по-другому. Но, позволю заметить, похоже, пристрастное отношение к юноше всё же застилает ваше здравомыслие.

Княжна слегка покраснела, но тут же вновь воззрилась на Мастера с вызовом.

— Отрок или не Отрок, Ставрос должен ещё многому научиться. Иначе его Деяние становится проблематичным.

— Он и так многому научился. Слишком многому, и слишком быстро, я бы сказал, — заметил Ак Дэ.

— И он даже сам не знает, сколь многому… — вздохнул Палыч. — Я, если помните, был против применения техники продления сознания…

Грузный Назарий недовольно запыхтел и заворочался в кресле.

— Я тоже всегда был против этой бесовщины, — пробасил он с брезгливой миной.

Ак Дервиш пожал плечами.

— У нас не было иного выхода. События стали развиваться так стремительно, что мы поняли: без применения парапсихологических методов Отрок не успеет пройти необходимый курс обучения.

По лицу Назария было видно, что он ничуть не смягчился в отношении этих "методов".

— Как бы то ни было, — тихий голос Мастера непостижимым образом заполонил всю комнату, вибрируя в ушах членов Совета, — у мальчика выдающиеся способности. Уже сейчас он ничуть не уступает по уровню любому выпускнику Обители, артельщику тринадцатого ранга.

— Но он, например, не заметил камеру в парадной. И оператора в лесу не засёк…

Казалось, Княжна отчаянно пытается умалить способности Руслана, лишь бы Мастер не наложил на него своей окровавленной длани

— Не засёк, потому что я изо всех сил отводил ему глаза, и это было очень трудно, — заметил Палыч.

— Я не знаю, какой он ликвидатор, — почти выкрикнула Княжна, — но, поверьте, у него задатки настоящего учёного! Я могла бы познакомить его со своим учителем, и он сделал бы из него неоценимого теоретика для Артели!

Когда она упомянула учителя, Палыч остро взглянул на нее, но тут же перевёл взгляд на Мастера.

— Вы оба, — заметил он, — стремитесь направить Отрока по определенному пути. Но как раз этого делать нельзя. Мы знаем Отроков, которые были и учёными, и правителями, и святыми, и обычными людьми. Но всё это не имеет значения. Они — Отроки, джокеры в Игре. Они приходят для Деяния. И главное — у Отрока есть свобода выбора. В Деянии он волен поступать так, как ему вздумается. Таковы правила. Не мы их установили.

Заговорил Ак Дэ.

— Для меня очевидно, — он произносил слова ровно и плавно, словно совершал сложную серию слаженных движений, — что каждый из нас по-своему любит Руслана. Это естественно: он — Отрок, привлекающий сердца людей. Мы все обеспокоены за него и боимся причинить ему лишний вред, зная о том кресте, который он вскоре понесёт. Но мы не должны забывать о шаткой ситуации, сложившейся в Игре некоторое время назад.

Он повернулся к священнику.

— Ваше высокопреосвященство, вы можете сейчас сообщить Совету то, что уже говорили мне?

На лице Назария легко можно было прочитать, с какой неохотой даются ему эти слова.

— Мой источник со всей определённостью подтвердил, что, по крайней мере, двое агентов Клаба инфильтрированы в Обитель, — процедил он.

Все внимательно смотрели на него, ожидая пояснений. Но не дождались — владыка хмыкнул и вновь насуплено замолк.

— Разве это ново? — подал голос Мастер. — И, кстати, давно хотелось бы точнее представлять себе этот ваш источник.

— Да, это ново, — вместо Назария ответил Ак Дэ. — До сих пор мы только подозревали, теперь знаем. И знаем точно, что агент не один.

— И почти знаем, кто один из них… — словно про себя, заметила Княжна.

Ак Дэ лишь молча покачал головой.

— Что касается источника владыки, МНЕ он известен, — продолжал он. — И этого, надеюсь, достаточно. Могу лишь добавить, что он из тех, кто доносит лишь информацию, какую сам считает нужным донести.

Мастер едва заметно пожал плечами, но ничего не возразил.

— В этих обстоятельствах, — заключил Ак Дэ, — считаю необходимым на время удалить послушника Ставроса из Обители.

— Он уже сам удалился! Как его теперь найти? — с горечью произнёс Палыч.

— Не думаю, что это настолько трудно, — заметил Ак Дэ.

— Я тоже, кажется, догадываюсь, где он может быть, — добавила Княжна.

Палыч поглядел на нее с сомнением. Но Ак Дервиш уже продолжал:

— Заодно пусть он побудет подальше от своей девушки. С ней мне далеко не всё ясно.

Архив Артели

Единица хранения N 49-10700

Совершенно секретно, только для членов Совета Артели.

Диктофонная запись учебного собеседования с послушником первого уровня Ставросом, находящимся в состоянии продленного сознания.

Состояние потенцировано наставником Мастером.

Собеседование провел наставник Ак Дервиш.

Подземелье Обители во имя Честнаго и Животворящего Креста Господня.

— ентября 1982 года.

" — Батырь… Что случилось? Кто этот человек?

— Здравствуй, Руслан. Его артельное имя Мастер. Он привел тебя сюда, чтобы мы с тобой поговорили наедине о важных вещах.

— Что он сделал?

— Ввёл тебя в состояние продлённого сознания.

— Что это?

— Парапсихологический эффект, открытый древними шаманами. С помощью некой психотехники можно вводить отдельных — далеко не всех — людей в состояние повышенного, по сравнению с обычным, восприятия. Ты из таких людей. Из артельных техникой этой мало кто владеет, сейчас, пожалуй, только Мастер, да я. Она достаточно опасна — в этом состоянии душа открыта влияниям мира духов. Но мы можем тебя защитить. Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, батырь! Я как будто… Как будто прозрел! Я так много сейчас понимаю! Как хорошо!

— Предупреждаю, что это будет длиться до тех пор, пока я не приведу тебя в обычное состояние. В нём ты не будешь помнить ничего из того, что сейчас с тобой происходит.

— Но зачем тогда?..

— Продлённым сознанием ты усвоишь гораздо больше материала, чем обычным. А тебе надо учиться очень быстро. Такие уроки будут со мной, но, в основном, с Мастером. Ты овладеешь всем, что он тебе преподаст, и бессознательно применишь это, когда нужно. Что касается сведений, которые я тебе сообщу, они тоже будут влиять на твои поступки, хоть ты их и не будешь помнить. В свое время я помогу тебе соединить части твоего сознания, и тогда ты полностью овладеешь всем полученным знанием.

— Батырь, мне почему-то стало тревожно…

— Это естественно. Душа твоя чувствует опасность. Мы вторглись сейчас в сферы, для людей не предназначенные. Чем скорее мы из них выйдем, тем лучше. Начнем. Я объясню тебе сейчас самую суть Игры, её потаенный смысл, заключающийся в Деянии. Его, как ты знаешь, совершают Отроки Игры, одним из которых ты, несомненно, являешься…"

Итальянская республика, Рим, Палаццо дель Кардинале — суверенная территория Святого престола, 27 сентября 1983

Вид внутреннего дворика палаццо поднимал в нём теплую волну умиления. Преисполненный благодарности Богу за то, что на склоне лет поместил слугу Своего в столь мирное и прекрасное место, он сидел, спрятавшись от вездесущего, несмотря на осень, солнца под сенью нижней галереи — блаженно прищурившись в покойном кресле, как старый мудрый кот, от кончиков ушей до кончика хвоста проникшийся великой истиной, что лучше его хозяина нет никого.

Сияющая зелень и радуга цветников ухоженного сада, монотонное журчание струй фонтана, командовал которыми сонный бронзовый Нептун, благородная ветхость статуй на заднем плане — ему казалось, что он ожидает в прихожей рая, когда его впустят во внутренние обители, о великолепии которых невозможно и помыслить.

В юности знал бедность и унижения, видел кровь и смерть, сам убивал — когда вместе с отцом Юзефом Лелито боролся сначала с немцами, а потом с коммунистами. Чудом избежал ареста — попечением "некоронованного короля Польши" архиепископа Стефана Сапеги, который вовремя отправил талантливого, но зарвавшегося мальчишку в Ватикан.

С тех пор его дом был здесь. Даже когда Святой престол несколько раз назначал его на высокие должности в Польше, он ехал туда, как поехал бы по велению Церкви хоть на Маршалловы острова, моля Бога дать ему успешно исполнить миссию и возвратиться домой.

Его дом… На самом деле он не помнил ничего, что могло бы подойти под это определение. Первые его воспоминания были связаны с приютом для офицерских сирот. Дальше тоже ничего своего не случилось, вплоть до этого небольшого милого палаццо, некогда принадлежавшего пресекшемуся аристократическому роду, а потом перешедшего в собственность Святого престола. Но и оно тоже было не более чем служебной квартирой.

Он хорошо знал, где его настоящий Дом. И понимал, что уже недалёк от него — не столько годы, сколько множащиеся болезни были тому порукой. Ещё лет десять назад его бы тревожила эта перспектива — не был тогда уверен, что Господь будет к нему благосклонен. Началось с красной шапки, принятой им из рук Слуги слуг Господних. Вернее, с того, что она символизировала: готовность пролить кровь "pro exaltatione sanctae fidei…" Но после того как стал кардиналом, он познакомился со странным юношей, называвшем себя Сахиб, который сказал ему, что он уже очень давно, чуть ли не с войны, трудится ради целей общества, именуемого Клаб. И даже не подозревает об этом.

Ну, "не подозревает" — это вряд ли. Не настолько он туп, чтобы не уловить некую творящуюся вокруг него чертовщинку. И чем выше поднимался по ступеням церковной иерархии, чем ощутимее она становилось. Когда же вошел в Конгрегацию доктрины веры, где, памятуя его юношеский опыт подполья, ему поручили курировать тайные операции, дух густопсового шпионажа сопровождал его уже постоянно.

Скрещенные золотой и серебряный ключи над папской тиарой на гербе Ватикана многие иронически токовали, как символы разведки и контрразведки. Иронизируй — не иронизируй, и того, и другого в Граде было предостаточно.

Он курировал католический колледж "Руссикум", готовивший агентов для работы за "железным занавесом", а также школу "Руссиа христиана", служащую конспиративным центром. Через него осуществлялись связи папской секретной службы с другими разведками — от ЦРУ до Моссада, и он же координировал все их совместные операции, которых проводилось немало. Когда же вошёл в правление Клаба, все эти конструкции были задействованы в Игре.

И это нравилось ему всё меньше. Нет, он никогда не ставил под сомнение право Церкви на самозащиту мирскими средствами — Militat spiritu, militat gladio. Был непоколебимо уверен, что коммунизм — одно из самых страшных зол современного мира. И прекрасно помнил, какое именно государство веками порабощало и угнетало его родину. Таким образом, был самооправдан со всех возможных точек зрения.

Но, погрузившись в неверный зыбкий мир шпионажа и контршпионажа, очень скоро уяснил, что между разведкой Святого престола и какой-нибудь коммунистической Штази нет практически никакой разницы. Это было столкновение профессионалов, старающихся как можно лучше исполнить свою работу, а идеология на это влияла ничтожно. Как бизнес — ничего личного и ничего святого — когда для достижения цели применяется наиболее подходящее средство. И никого не волновало, убийство это, кража или подкуп. Важен был лишь результат.

Когда для него открылась Большая игра, он сразу понял, что это то же самое, только на порядок сложнее. Более того, его коллеги по Клабу вообще не упоминали о каких-либо идеалах, ради которых трудятся. Разве что о достижении "цивилизационного превосходства", что его, священника, не воодушевляло. Он предпочитал превосходство Христа, и не мыслил для себя деятельности, имеющей в виду иную цель.

Более того, сталкиваясь с неприятелем, он с удивлением отметил, что для членов Артели имя Господа значило гораздо больше, чем для его коллег.

Тем не менее, старательно и с блеском исполнял функции, возложенные на него Клабом, ибо главная цель Игры — обладание Артефактом — казалась ему очевидно благой. Разумеется, Артефакт следовало найти и поместить здесь, у гробницы святого Петра, где центр мира…

Он беспокойно вздохнул, вспоминая, как ему открылась неприглядная истина…

Что-то мелькнуло на границе зрения. Он удивленно повернулся и вздрогнул при виде возникшего, словно ниоткуда, отрока в распахнутой кожаной куртке. Священник несколько мгновений созерцал надпись на футболке: "Pink Floyd The Wall", потом перевел взгляд на лицо юноши. Оно было исполнено почтительности, но в светлых глазах мерцала потаенная усмешка.

— Монсеньер… — поклонился Сахиб.

— Как вы вошли? — вырвалось у старика.

Сахиб пожал плечами:

— У вас довольно нерадивая охрана… А мне не хотелось компрометировать вас, с помпой входя через парадную. Я — странноватое знакомство для кардинала…

Монсеньер слишком давно играл в эти игры, чтобы поверить. Защищенный электронными системами дом охранялся четырьмя вооруженными швейцарцами во главе с капитаном, и был, практически, неприступен. Ибо гвардейцы папы лишь на парадах выглядят клоунами в пёстрых средневековых лохмотьях. В своем деле швейцарская гвардия не уступает ни одной из спецслужб, несущих охрану государственных деятелей. И если эти бульдоги не держат сейчас президента Клаба под прицелом, значит, кто-то из них работает на сторону…

Но кардинал не дал ход этим мыслям — разберется потом. Сейчас следовало все внимание направить на Сахиба, ибо избранный тем способ визита, по меньшей мере, не сулил лёгкой беседы.

Взглядом испросив разрешения, Сахиб присел на пьедестал колонны и принялся разглядывать трудолюбиво толкающего свой шарик по мраморной плите скарабея.

— Надо бы сделать его символом Клаба, — мрачно усмехнулся он.

Священник взглянул вопросительно.

— Просто я устал, ваше высокопреосвященство… Очень.

Монсеньеру стало ясно, что это правда. Юношеское лицо настолько осунулось, что казалось покрытым густой тенью. Оно даже и не юношеским уже было… На какой-то момент священник вообразил, что смотрит в лицо глубокого старца. Вспомнив "Портрет Дориана Грея", вздрогнул.

Внезапно он понял, что сейчас скажет, и ему стало страшно от возможных последствий своих слов. Ему, который давно уже разучился бояться чего-либо в этом мире. Но знал, что сказать придется, что в этом состоит сейчас его долг.

— Господин президент… сын мой, может быть, вы хотите исповедоваться?

Юноша-старец резко вскинул лохматую голову. Его глаза стали совсем белыми, лишь где-то в глубине их зажглись отсветы красного пламени.

Монсеньер отшатнулся, но тут же понял, что на мгновение впал в фантазию: юноша глядел испытующе и чуть удивленно — не более.

— Интересное предложение…святой отец… Как же я забыл… Я ведь и правда принадлежу к Римско-католической Церкви. Хотя это выражение мне и не нравится… А вам, отче, откуда это известно?

— Священникам часто многое открыто, сын мой Кимбел…

Сахиб несколько мгновений помолчал, решая, потом склонил голову.

— Да, святой отец, примите мою исповедь.

Старый архиерей поднялся с кресла. Лицо его слегка побледнело, но выражало решимость. Знаком пригласив Сахиба следовать за ним, он твердым шагом пошел к домовой капелле, вход в которую был на противоположной стороне двора.

Храм казался небольшим лишь снаружи — во время торжественных служб зал вмещал сотни людей. Но сейчас здесь царила гулкая тишина и полумрак, слегка разреженный несколькими электрическими лампадами. Из тьмы то тут, то там выступали прихотливо изогнутые фигуры на фресках, написанных малоизвестным, но тонким мастером XVIII века. Нервные исступленные лики святых искажала внутренняя тревога.

Перекрестившись, Монсеньер вошёл в алтарь и вскоре вернулся в кружевной рочетте и столе поверх своей красной сутаны. Сахиба он нашел там, где оставил — стоящего в проходе между скамьями слово бы в затруднении. Священник приглашающим жестом указал ему на исповедальню, но юноша отрицательно помотал головой.

— Встаньте на колени, сын мой, — мягко попросил Монсеньер.

Сахиб упал, словно ему подрубили ноги.

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Повторяйте за мной.

В пустом храме странно звучала одинокая молитва:

— Исповедую перед Богом Всемогущим, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга…

— Моя вина, моя вина, моя великая вина, — глухо повторил Сахиб за священником.

Тот подошел ближе.

— Давно ли вы в последний раз исповедовались, исполнены ли наложенные на вас епитимьи?

— Святой отец, я никогда не исповедовался… Позвольте мне рассказать всё с начала, иначе толка не будет.

— Говорите.

— Вы бы сели, ваше высокопреосвященство, это будет долго…

— Говорите, — повторил Монсеньер.

— Хорошо. Я родился на севере Британской Индии, там, где сейчас Пакистан, в 1875 году.

Сахиб прервался, словно давая Монсеньеру время переварить это поразительное заявление.

Но тот лишь произнёс:

— Продолжайте.

Президент Клаба сделал движение головой, будто хотел взглянуть на священника.

— Мой отец был солдатом ирландского полка колониальных войск. Мать…

— Я знаю, — неожиданно прервал его Монсеньер.

Сахиб понимающе кивнул.

— Вы, наверное, читали роман, написанный моим предшественником на посту президента Клаба?

— Да, и помножил два на два…

— Не вы один… Но в книге содержится отнюдь не вся правда. Более того — меньшая ее часть.

— Продолжайте.

— Я, белый сирота, брошенный в самом сердце Азии, беспризорный индийский мальчишка, был найден там сослуживцами отца — английскими масонами. Среди них были функционеры Большой игры — и низовой, геополитической, тогда очень интенсивной, и нашей, высокой. Тогдашний президент Клаба, вскоре, впрочем, уничтоженный Artel`ю, разглядел во мне игрока. Мне прочили великое будущее. Но факт моего существования необходимо было скрыть от общества. А это уже тогда было сложным делом — пара пронырливых репортеров даже успела написать о спасении белого дитя в варварской стране. Дело тянуло на хорошую сенсацию. И тогда…

Сахиб склонил голову ещё ниже.

— …Тогда Клаб принял решение провести операцию прикрытия — занять мозги соотечественников другой, более жареной сенсацией, чтобы первые публикации обо мне были забыты. Джек Потрошитель…

— Господи, помилуй, — вырвалось у Монсеньера.

— Да. Убийства проституток надёжно отвлекли внимание от моей скромной персоны и дали возможность тихо устроить меня на учебу в Индии. У тогдашнего нашего президента были и другие резоны в этой операции, но я сейчас в них вдаваться не буду.

Неожиданно Сахиб, не поднимая головы, рассмеялся, коротко и сухо. Монсеньер вздрогнул.

— Я рассказываю вам это, святой отец, не как свой грех — я тогда понятия не имел обо всём этом. Только что узнал о Большой игре, и, хоть плохо понимал её суть, чувствовал в ней нечто грандиозное. И то, что я для неё предназначен. Потому прилежно учился всем наукам и угождал моим руководителям и наставникам во всём, лишь бы остаться в Игре. Вы понимаете?

— Кажется, да…

— Отче, я ведь был маленьким уличным индусом, для которого в этом не было ничего дурного. Впервые посетил бордель в двенадцать лет, а уж когда первый раз был близок с мужчиной — и не помню.

— Господи, помилуй.

— Примерно тогда я встретился со своим предшественником — он был молод, но уже по уши в делах Клаба. Я почувствовал, что этот джентльмен — человек значительный. Что он разглядел во мне, не знаю, но позже, когда он принял полномочия президента, а я был самым молодым членом правления Клаба, думаю, он уже понимал, что я стану его наследником. Он, без сомнения, был не только великим писателем, но и гением информационных диверсий, того, что янки стали недавно называть "спин-войнами". Короче, он дополнительно прикрыл меня, попросту, "стёр мою личность", как рекомендует один современный шаман. Написал обо мне роман, который стал знаменитым. И всё, для широкой публики в реальности я перестал существовать, лишь в романе и в Игре. Ловко, не правда ли, святой отец?..

— Господи, помилуй.

— Разумеется, то, что было нужно, в романе опущено или переврано. Обстоятельства моей учебы, например, подробности операций, в которых я участвовал, ну, и все вещи, которые могли покоробить моих викторианских соотечественников… Но мой характер схвачен там очень верно, насколько я могу судить о себе тогдашнем. Таким я и был — смелым и весёлым, беззаботным, преданным друзьям и Игре.

Сахиб замолчал и Монсеньер на мгновение решил, что тот борется с рыданием, но когда юноша заговорил вновь, голос его был по-прежнему сух и ровен.

— На самом деле, весь этот шпионаж представлялся мне именно игрой — с маленькой буквы, которой тешатся взрослые. Я им с удовольствием подыгрывал, но тогда для меня было важнее другое. Я был…влюблен. По-мальчишески, напрочь. Влюблен в старого тибетского ламу, с которым познакомился в Тибете.

— Разве не…

— Именно в Тибете. Пакистан — выдумка моего автора. В Тибет я попал, потому что там была одна из школ Клаба, в которых я обучался. И тот лама даже не был буддистом (могу, кстати, сказать, что представления моего автора о буддизме были довольно примитивны). Он был жрецом бон-по, тамошней древней религии. Немного святым, немного шаманом. Но для меня он был единственным в мире человеком, который не хотел от меня ничего — ни моего тела, ни моих способностей. Он хотел лишь, чтобы я, его ученик, чёла, всегда был с ним рядом.

— А его паломничество?

— Это было… Только не по местам жизни Будды, как в романе. Он…мы искали страну Шамбала. И нашли ее.

— Господи, помилуй. Продолжайте.

— Мы долго бродили по тем горам — если вы там не были, не поймете, что мы видели, а все описания, которые вы читали, ничего не стоят. Мой добрый учитель расцветал в родных местах, а я этому радовался. У меня была пара заданий от Клаба, я их исполнил между делом. Учитель не раз говорил, что Шамбала откроется нам внезапно, когда её благословенный владыка Ригден-Джапо решит, что состояние нашего духа достигло нужной степени готовности. Так и случилось: благословенный решил…

Монсеньеру опять показалось, что склонивший голову Сахиб хихикнул, почти непристойно.

— Не скажу, где именно мы были, да и неважно. Думаю, попасть в то место, если не призовут Силы, не сможет никто. Высокогорная долина в окружении пиков, а сразу над ними — бездонное небо… Там была Чёрная скала. Чёрная-чёрная, чернее всего, что я видел. И когда мы проходили мимо нее, раздался грохот, будто горы обрушились в тартарары. А скала стала раскрываться, как хищный цветок при виде двух жирных мух — плиты поднимались слой за слоем, лепестками. И оттуда хлынул красный свет. Именно хлынул, и затопил все — и горы, и небо, всё стало кровавым. И вместо скалы появился тот, кого учитель называл Ригден-Джапо.

Снова пауза. Тишина нависла, как готовое сорваться лезвие гильотины.

— Его громадная фигура как бы плавала в этом кровавом море на золотистых гребнях волн. Я не знаю, каким воспринимал его мой гуру — он сразу опустился на четвереньки и стал кланяться. А передо мной был то прекрасный юноша в сияющих одеждах, с мудрым и властным ликом, то чудовище, словно выскочившее из мозгов обкурившегося опиумом шизофреника. Трехголовое, одна голова над другой, каждая — своего цвета, и все в тиарах из человеческих черепов. Множество рук, в которых было разное странное оружие и куски трупов. А голос такой, словно с нами заговорили горы…Учитель что-то бормотал, а я, не знаю, откуда взялись силы, от ужаса, наверное, заорал во весь голос: "Ты кто?!" И оно ответило…

— Что ответило?

— Этот голос, который больше был похож на ураган, до сих пор стоит у меня в ушах. "Я — сила Колеса, в котором страдают живые существа". Это я понимал, но я до сих пор не знал, что сансара имеет голос. "Я — избавление от страданий для всех живых существ", — сказало оно ещё. "Хорошо, — подумал я, — значит, это Будда". Но я представлял его совсем по-другому. И тут оно стало чернеть. Святой отец, оно чернело, словно пропадало из этого мира, обрушивалось в самое себя, а было оно бездной… Если вы меня понимаете…

Священник задумчиво кивнул.

— Не уверен… — покачал головой Сахиб. — Я видел это, но не могу понять, что на самом деле случилось. Передо мной была Тьма, такая, какой я никогда не видел. И эта Тьма стала личностью. Я видел её и знаю её могущество. Тьма говорила со мной. Она… Оно… Он сказал мне — это были не слова, а рев ветра во всём моем существе — что я его избранник и что он исполнит всё, что я хочу. И тут я увидел, как по границам Тьмы взъерошились какие-то белесые наросты, как огромные перья. А позади заколыхались будто два гигантских крыла, и это они нагнетают тот жуткий ветер, который разговаривает со мной. А с высоты на меня глянул огненный глаз, вращающийся, как колесо, и этот огонь выжег мое нутро.

— Господи, помилуй.

Сахиб передернул плечами.

— Учитель вскочил и что-то кричал мне, но я не слушал его. Я был весь погружен в голос ветра. "Я — Орёл, — сказал он, — я пожираю живые существа. Но ты, мой избранный, не будешь съеден. Войди, и я пропущу тебя". Что-то в этом роде. Поймите, это не то, что вы говорите мне, а я вам. Это без слов возникло во мне, я просто понимал значение, и всё… Учитель кричал сильнее, а потом стал бросать во Тьму камни. И тогда я понял, что пройду сквозь Орла, потому что хочу этого. И Орёл понял. Я почувствовал, что в меня вливаются страшные силы, словно я могу сожрать весь космос, с планетами, богами и людьми. "Чёла, мой чёла, подожди!" — услышал я, наконец, учителя. Мне стало его жалко: он столько лет искал Шамбалу, а когда нашел её, не принял. Потому что Шамбала и была этой Тьмой, или Орлом, или как он себя ещё называет…

— Я знаю, как это называть, — твердо сказал священник.

Сахиб поднял голову и рассмеялся в лицо кардиналу. Теперь тот явно увидел мертвенную белесость его глаз, изнутри подсвеченных кровавым пламенем.

— Я тоже знаю, как вы Его называете, и мне все равно. Я был во Тьме и вернулся оттуда, и я никогда не умру, и получу власть над миром. Он дал мне всё, о чем я просил.

— Не вы первый, — произнес священник, глядя в глаза Сахиба со все возрастающим ужасом. Но тот лишь кивнул и вновь опустил голову.

— Лама тянул ко мне тощие руки, я махнул ему, чтобы он уходил. Но Орёл велел: "Погляди на него". И я повернулся и поглядел в глупые стариковские глаза. Сила изошла из меня и выплеснулась ему в лицо. Он страшно закричал, упал, стал корчиться, словно горел в огне. Но быстро затих. Я отвернулся — мне хотелось пройти сквозь Орла. "Пойдем, — сказал он в ответ на мое нетерпение, — я сделаю тебя свободным и безгрешным". "И я не хочу взрослеть!" — вдруг закричал я, сам не знаю, почему, и сразу же понял, что это и правда самое моё сокровенное желание. "Ты не будешь взрослеть", — сказал Орел, и я прошел сквозь него.

— Как это было? — вырвалось у захваченного рассказом Монсеньера.

— Не могу передать. Тьма… Пустота… С тех пор во мне всегда эта тьма, эта пустота. Мне кажется, он всё-таки пожрал меня, и из него вышел уже другой Кимбел… Я пришел в себя в пустынной горной долине. Лежал на камнях под Чёрной скалой рядом с трупом учителя. Его лицо было искажено ужасом. Я не знаю, что он увидел во мне перед смертью, но с тех пор в моей власти погрузить человека в безумие или убить взглядом.

Монсеньер вздрогнул.

— Я поднял учителя и посадил на большой валун, прислонив спиной к скале и сложив ему руки на коленях. А потом много часов сидел у его ног, рассказывая, кем я стал. Но он ничего не ответил. Тогда я встал и ушёл оттуда.

— Куда?

— В Большую игру. С тех пор я оставался таким, какой есть. Получил власть манипулировать людьми. Я уехал в Англию и долго учился там, и участвовал в операциях Клаба по всему миру. Я жил в великосветском обществе и среди подонков, и не обнаружил большой разницы. Моими любовниками были принцы королевской крови и бандиты, герцогини и проститутки. Они одинаковы, святой отец. Я появлялся в этом мире под сотней разных обличий, некоторые были очень известны, но никто не догадался, что за ними я. Я стал президентом Клаба, хотя мне по-прежнему кажется, что взрослые ведут какую-то скучноватую игру. Но я-то играю в свою. И в последнее время чувствую, что скоро выиграю главный приз.

— А не чувствуете ли вы в своих действиях некоторое…руководство? Полностью ли вы свободны в решениях?..

Сахиб дернулся и злобно взглянул на Монсеньера.

— Нет! — почти выкрикнул он. — Как вам такое могло прийти в голову?! Кто осмелится указывать мне?..

— Может быть, Орёл?..

Лицо Сахиба исказилось ненавистью, он вскочил на ноги.

— Орла не интересуют наши копошения! Все это для него — иллюзия, один Он реален.

— Успокойтесь, я просто предполагаю, — заметил побледневший священник. — Но с моей точки зрения рассказанная вами история выглядит однозначно: вы одержимы дьяволом, сын мой.

Сахиб запрокинул голову и расхохотался, звонко, по-мальчишески.

— Ох уж мне эти попы! Для них всё так просто…

— Это действительно просто, если ваша совесть всё ещё способна отличить добро от зла. Однако мне кажется, что ей в этом препятствует ваше вечное детство. То, что вы, живя жизнью взрослого могущественного человека, воспринимаете мир как игру.

— Святой отец, иногда вы напоминаете мне моего глупого учителя. Тот тоже любил такие таинственные речи, и я слушал их, восторгаясь премудростью, но ничего не поминая в них. А после Чёрной скалы я понял, что никакого смысла в них и не было, одно занудство… Кстати, несколько лет назад я вдруг снова оказался в том месте — совершенно случайно, как тогда думал. И вы знаете, что… Тело ламы так и сидит там, прислонившись к скале и сложив руки на коленях. Его не тронули ни люди, ни звери, ни птицы, ни разложение. И на лице такой же ужас.

— Я не знаю, как толковать этот факт. Как священник, которому Богом дана власть отпускать грехи, я готов дать вам отпущение, если увижу ваше искреннее раскаяние. Но я его пока не вижу.

Президента Клаба посмотрел на Монсеньера как на слабоумного.

— А почему вы вдруг решили, что я прошу у вас отпущения? Отпущения чего?..

— Грехов общения с бесами, впадения в ересь, блуда, отступничества от Бога…

— Но ведь Бога нет!

Сахиб смотрел на Монсеньера удивленно, словно видел его впервые.

— Вы и правда верите в Бога? Не может быть! Да перестаньте, кого вы хотите обмануть!

— Я действительно верую в Бога, единого в трёх лицах, и во спасительную жертву Господа нашего Иисуса Христа, — чуть дрогнувшим голосом ответил старый священник, но перекрестился твердой рукой.

— Что же, — пожал плечами Сахиб, — похоже, предательство не мешает истинной вере…

— Что вы имеете в виду?

Монсеньер смотрел на юношу с возрастающим ужасом.

— То, что я искренне и ничего не утаивая рассказал вам про себя. А теперь, святой отец, ваша очередь. Теперь я буду исповедовать вас. На колени!

Последние слова Сахиб выкрикнул повелительно и так громко, что гул пошел по сумрачному храму. В его руках змеей метнулось йо-йо, захлестнув ноги Монсеньера, и тот рухнул на колени.