За немытыми окнами весь день рычавшее с небес солнце, как побитый пёс, уползало в свою конуру.

Я торчал в прокуренной конторе и ни черта не делал. В убогом кабинете с обшарпанной мебелью, душном после истекающего жирным зноем дня и омерзительно холодном в промозглую погоду, в кабинете с ненавистной надписью на дверях «Общественная приёмная политической партии „Правдивая сила“», в этом кабинете делать было ни-хре-на, если не считать делом механическое раскладывание пасьянса на засиженном мухами мониторе. Правда, на столе стопкой лежало десятка два заяв от полоумных стариков и старух, обиженных коммунальными службами и припёршихся ко мне в ОППППС в последней надежде, что я лично установлю им новые унитазы вместо разбитых, или что им там нужно. Хрен я им установлю! Этим дряхлым бедолагам из спальников ведь не объяснишь, что им надо не ко мне, а на блат-хату под издевательской вывеской «Администрация такого-то задрипанного района» — с не пустым конвертиком для соответствующего пахана. Я и не стану ничего объяснять, а просто буду завтра писать маляву в тот самый орган тому самому пахану: мол, хрена ли людей обижаете, вот ОППППС ща ка-ак!.. На этом всё и закончится, ибо пахан со своим органом прекрасно знает, что никакого «ка-ак» на него у меня нету, что все «каки» давно иссякли, как, собственно, давно кончилась, не начинаясь, сама партия ПС и вся политическая, едрить её, система этого государства. Да, если между нами, мальчиками, и само это…

Я закряхтел от тоски и привычно сунул руку в нижний ящик стола. В бутылке оставалась примерно треть. Налив стопку, я дёрнул и захрустел солёным сухариком. Стало чуть легче, и я закурил очередную сигарету.

Не, конечно, зря я гоню на ПС — рублю сук, плюю в колодец, писаю в ботинок и всякое такое. Не сидел бы я тут, не жил в Городе и не нажирался ежедневно хорошей водовкой, не подбери меня Сан Глебыч в убогом баре за Чертой, где я подвизался вышибалой. В том местечке меня устраивала в основном бесплатная выпивка, да и то хозяйка следила, чтобы я был в относительной форме до конца рабочей ночи. И совсем не устраивало, что за год я трижды нарывался на перо от старых клиентов по ментовской линии. Им-то, конечно, тоже не сильно поздоровилось, но шкура же у меня не казённая… Уже не казённая, ипт…

Я налил и дёрнул ещё. И опять закурил.

Солнце уже почти уползло и скулило от обиды, последними жёлтыми бликами, как брызгами жидкого кала, пачкая серые стены домов. Сейчас начнётся вечер, и я отдохну. Вечер — моё время. Вечером я крут, забываю о своих сорока восьми, ноющей спине, проспиртованной печени, на ладан дышащей простате и бесчисленных волшебных пенделях, выписанных мне сукой-жизнью.

В пустом коридоре раздались гулкие шаги и тут же в кабинет постучали. Не успел я заорать: «Приёма нет!», как дверь открылась и я увидел его.

Я сразу понял, что ничего хорошего не будет. Если в мою богадельню вваливается пузатый тип в прикиде тонн на десять у. е… вашу мать!.. В общем, ясно, что речь пойдёт не об унитазах, а о гораздо более печальных вещах.

Тем более что за тщательно прикрытой им дверью мой не совсем севший ещё слух различил сдержанное топотание и сопение пары бегемотов. Охрану, значит, под рукой держит.

— Вам чего? — вопросил я, стараясь, чтобы это прозвучало грозно. Нападение, как известно, лучшая защита. Правда, не всегда.

Задумчиво отпятив квадратную челюсть, тип нависал надо мной нехилым брюхом, перерезанным пополам поясом крокодиловой кожи. Натуральной, естественно. Лучше бы носил подтяжки. Удобнее.

— Кистенёв? Влад Андреич?

Я аж вздрогнул — насколько тоненький голос не сочетался с глыбоподобной статью.

— Предположим.

— Вас рекомендовал Сан Глебыч.

Ну, это святое. Это мы продинамить не решимся.

Я вяло указал на разваливающийся офисный стул, но тип покачал головой, продолжая нависать брюхом.

Ненавижу это, но будем претерпевать, будем претерпевать. Глебыч, ипт…

— У вас проблемы с ЖКХ?

Я попытался изобразить на лице заинтересованность.

— У меня нет проблем с ЖКХ, — пропищал тип на полном серьёзе. — У меня проблемы с Дубровским.

— С кем, с кем?..

Последний раз я так чувствовал себя, когда, вернувшись из чеченской командировки, обнаружил свою то ли вторую, то ли третью благоверную в постели под дёргающимися голыми ягодицами соседа по коммуналке. Чистое детское изумление перед чудесами мира, якорь ему в зад.

— С тем сукиным сыном, который пишет там, где нагадит.

— Что он пишет?

Должен же я был что-то сказать.

— Вы и сами знаете.

— Предположим, я хочу услышать это от вас.

Тип скривился, но злобно пробормотал:

— Он пишет: «Не ссы, Маруся, я Дубровский».

Вот тебе и вольный вечер…

— Выпьете? — с надеждой спросил я этого козла.

Выпить хотелось мне. Страшно.

Но козёл покачал головой. Мне пришлось ограничиться очередной сигаретой.

— Я хочу, чтобы ты взял этого козла за яйца! — злобно пискнул он.

— Какого именно?

— Дубровского!

Голос его от ярости даже стал брутальнее. Самую малость.

Я медленно покачал головой.

— Глебыч попутал. Вам нужен УБОП и рота ОМОНа. А я ни то, ни другое.

— Братишка…

Теперь в его голосе прорезалось злобное шипение гадюки, а пальцы на правой клешне непроизвольно разошлись в стороны. На среднем нехилая «гайка» подмигивала глазком карата на два.

— Мне не нужны УБОП и ОМОН, ты сам знаешь, у этого поца там свои люди. Глебыч обязан мне ништяками, понял? И он сказал мне: «Иди к Кистеню, Кистень разберётся. Если не хочет опять быть вышибалой в баре „У Вошки“».

Я так и знал, что всё кончится очень плохо.

— Я же не частный сыщик…

Попытка уклониться-таки от геморроя не прокатила.

— Мне пох, — гласил ответ, и я понял, что работа началась. Поэтому дальше куролесил из чистой вредности.

— У меня нет оружия.

— У тебя есть оружие.

— Да, но нет разрешения на него.

— А на хрена тебе за Чертой разрешение?

Его правда.

— Частным сыщикам платят…

На грязную столешницу шлёпнулась симпатичная пачечка бачинских, перетянутая резинкой. Бутылей эдак на двести вискаря. Ноль пять. И хорошего. А водки вообще очень много выходит.

— Аванс и на текущие расходы. Понадобятся ещё — вот визитка с мобилой.

Я раздавил окурок в переполненной пепельнице и поднёс к глазам кусочек пафосного глянцевого картона. «Габрелидзе Акакий Соломонович», — гласили золотые буквы. Телефон. И всё.

— Акак…

— Не называй меня так, — взвизгнуло это чудо. — Все зовут меня Архангел.

— Ладно… Архангел. И что вы имеете против этого Дубровского?

— Я имею думать, что он добирается до меня.

Вот это новость. Переваривая её, я открыл верхний ящик стола и задумчиво смахнул туда пачку зелени.

Когда я поднял глаза, клиента уже не было. Он рассосался так бесшумно, словно был не писклявым слоном, а призрачным феем.

Да, у меня появился клиент. Поздравляю, Владик. Только причём тут этот Акакий-архангел?..

В конторе размышлять об этом не имело смысла.

Со вздохом выключив комп, я покопался в нижнем ящике, дёрнул и захрустел. Пустая бутылка упокоилась в корзине для бумаг, пачка баксов — в потайном кармане моего пиджака.

* * *

Сидя в кафушке у канала и глядя, как свет скрытой лампы бликует на графинчике, я думал так, что водка не действовала. Виды Глебыча на этого… Акакия меня не касались. Но фигня заключалась в том, что мои собственные виды могли войти с ними в неприятное пересечение. Да и работёнка была та ещё.

Бригада Дубровского впервые засветилась около года назад, когда расписанный рекламой одного солидного банка грузовик спокойно объехал несколько городских магазинов и станций метро. Из грузовичка вылезали здоровенные чистые работяги в корпоративных комбинезонах, деловито демонтировали банкоматы и, не торопясь, грузили их в кузов. Так они обработали точек десять. Взорванные и выпотрошенные банкоматы позднее нашлись в лесу километрах в пятидесяти от города. А на стене, у которой стоял последний спи… похищенный банкомат, фломастером было нагло намалёвано: «Не ссы, Маруся, я Дубровский».

Не надо быть сильно умным, чтобы сообразить, с какой скоростью мэрия и городские боссы выкатили предъяву Сходняку. Но паханы спальников тоже пребывали в непонятках.

Пока менты и братва, высунув языки, в сердечном согласии землю рыли в поисках Дубровского, та же надпись появилась в дотла разграбленном ювелирном магазине, принадлежавшем одному ну, очень крутому депутату законодательного собрания. А сразу после этого человек пять крепеньких мужичков в масках нехило бомбанули мажоров и сняли всю кассу в ночном клубе (он же бордель с казино и наркопритоном), принадлежавшем другому, не менее крутому, депутату. И опять со стены лыбились те самые слова. Парень явно нарывался на неприятности.

Но чтобы вручить ему их, его надо было найти, а вот этого-то никто никак не мог сделать. Несколько раз он, как долбанный колдун, уходил из самых хитрых засад. Означать это могло только одно: паршивца прикрывали или в МВД, или в Большом доме, или и там, и там. А это было очень серьёзно.

С начала девяностых, когда, как тогда говорили, «во имя спасения государства»…

Подождите, мне надо блевануть, харкнуть, дёрнуть водки и минут пятнадцать поматериться, иначе дальше рассказывать не смогу.

…Ну так вот, с тех самых пор, как государство негласно поделило власть с организованной преступностью, отдав ей на откуп большую часть всех мегаполисов, договор этот, в общем-то, соблюдался всеми сторонами. Ну, просто он всех устраивает. Власть экономит огромное бабло на сокращении милицейских штатов и обеспечивает относительный порядок в Городах, где живёт и работает чистая публика. А на окраинах порядком правят бригады, и не так уж плохо, как вы думаете. По крайней мере, серийные убийцы и насильники малолетних там повывелись. Эту публику теперь в Городах ищите… Бизнес как платил откаты, так и платит, только теперь там твёрдый тариф — в каждом присутственном месте висит малява, сколько кому за что давать. И простых граждан это касается. А откажешься платить и начнёшь права качать — останешься в той же заднице, что и при старой власти, да ещё от бойцов бригад огребёшь так, что сам пахана канючить будешь твоей копеечкой не побрезговать. Вот так-то. Потому мне на моих бабулек в ОППППС смешно. Единственное утешение — что секретутка пахана мою цидулю сразу в корзину выбросит (есть соответствующие договорённости) и ночью к моим старичкам не заявятся весёлые злодеи. Но если всё-таки заявятся, я очень огорчусь и, как минимум, постараюсь огорчить Глебыча. А Глебыч и за Чертой не последний пацан, и ещё неизвестно, к кому Сходняк скорее слух приклонит: к нему или к тому самому пахану. И за Чертой такой расклад уважают.

Да что я об этом, в самом деле. Мои дела в ОППППС никогда мне таких напрягов, как сегодня, не доставляли. Все прекрасно понимают, что нашей идиотской системе надо наводить хоть какую-то косметику, как подкрашивают полуразложившийся труп, чтобы выглядел попривлекательнее. А конторы вроде моей и исполняют роль этих губных помад и румян. Правда, насколько покойничек от них становится пригожей — вопрос открытый… Но и Город, и Сходняк о приличиях заботятся. И на том спасибо.

Ну да, за Чертой ходить по улицам опасно даже днём, не говоря уже о ночи. Да и дома сидеть, если уж на то пошло. Зато ствол можно купить в каждом хозяйственном магазинчике — любой и по сходной цене. А со стволом уже сподручнее: никто тебя не спросит, за что ты завалил типа, который ломал твои двери с криками: «Давай бабло, сука!»

Но я ведь старый ментяра, оттрубивший в органах тридцатник без малого. И смотреть на эти довольные рыла, которые я столько раз в асфальт вдавливал, мне грустно до слёз. Однако приходится, поскольку сегодня они больше никакие не злодеи, а приличные граждане «свободной зоны». Слова-то какие, итить…

Отвлёкся я, однако. Надо работать, работать надо.

Я дёрнул, подцепил на вилку кусок жирной селёдки с колечком лука и молодой картофелинкой, закурил и свистнул, чтобы притащили ещё один графинчик, поскольку первый уже опустел.

Дубровский… Слон в посудной лавке, в натуре. С огромными яйцами, которыми он постоянно что-то задевает и разбивает. Вся система держится на том, что в Городах безопасно. Ну, почти — случаются залётные, но их быстро отлавливают, а потом они тихо плывут себе по реке, сияя кровавыми дырками на месте глаз и ушей. Потому что паханам нет интереса тревожить чистую публику, у них своих дойных коров в изобилии. А этот Дубровский… В общем, он делал то, что делал.

И если так будет продолжаться, Город решит, что Сходняк плохо держит спальники, а силёнок пройтись за Черту, как раньше говорили, с огнём и мечом у него вполне ещё достанет. Полиции не хватит, так армию подключат. А армейцы сами по себе, им по фигу, в авторитете ты или чмо с окраины, они всех валить будут. И кому это надо?

С другой стороны, паханы ведь тоже могли решить, что это органы по их душу играют с Дубровским, да от обиды снять с Города защиту. И тогда на красивые улицы с отреставрированными фасадами восемьсот затёртого года, на которые глазеют тупые туристы, и витринами бутиков, сияющими, как бордель с субботы на воскресенье, заявятся из-за Черты все беспредельщики.

В общем, бедолага Дубровский семимильными шагами топал прямо в мертвецкую. Но дотопать никак не мог. Раз за Чертой загребли паренька из его бригады, жилы тянули, да ничего он не сказал. А через два дня пахана, который его допрашивал, к чёртовой матери взорвали вместе с лимузином. Не ссы, Маруся…

В общем, до сей поры так всё и осталось, только ещё больше накалилось. Вот-вот что-то должно было грянуть. И тут как раз ко мне ввалился этот архангел обкаканный, мать его. И причём тут он?..

Я добил второй графин, дожевал селёдку, и подумал о третьем. Но пару минут назад что-то меня царапнуло. Ощущение было отодвинуто на задний план, поскольку я прослеживал горячий путь водки по пищеводу в желудок. Но теперь, утвердив огненную воду в недрах своего существа, я насторожённо огляделся по сторонам. Народу было немного — близость Черты отпугивала честнУю публику. Пьяный тип с лоснящейся толстой мордой обжимал двух явно малолетних шлюх. Те мерзко хихикали. Провинциал в поисках развлечений с перчиком. Вполне возможно, попутает по пьяни районы и к утру будет брюхом вверх плавать в канале. Да и хрен с ним. Парочка явных урок молча и быстро приканчивает пол-литра. Эти выползли из-за Черты, но ведут себя тихо — на отдыхе. А это что за перец? Зашёл сразу после меня, взял кофе и развернул газету. Подобные понты тут не приняты, но бармен видел ещё не таких придурков, потому не реагировал. «Время нашего города». Газета так называется, которую придурок читал. Не очень подходящее чтиво для кабака, скорее, подошло бы нечто жёлтенькое, «Паршивец двух столиц», например.

А рожу-то я где-то видел… Вернее, видел подобные — плохо запоминающаяся, ложно-приличная, способная изобразить праведное негодование и тут же скривиться в глумливой улыбочке. «Топтун». Но не из бывших коллег, и не из «соседей» — судя по всему, любитель. Ктой-то меня осчастливил? Наверняка Акакий, мать его… Вот ведь беспокойный, не доверяет. Но когда клиент мне не доверяет, я слегка обижаюсь.

Кинув на столик сто баксов, я помочился в стрёмном сортире и вышел на волю. Грёбаный мир уже прикрыл свой срам сумерками. Деловой походкой я свернул за угол — «топтуну» должно было показаться, что я так и двинусь за Черту на своих двоих. А что, вполне возможно — просто не хочу рисковать машиной. Что-то такое он точно подумал, но обломался, нарвавшись за углом на мой прямой в челюсть. Свалился легко, словно сломанный карточный домик, а я, змей, ещё пару раз добавил ногой по рёбрам. Они хрустнули. Я молча развернулся и пошёл к своей машине.

Водка наконец-то разобрала. С утра у меня были планы на вечер, но я их похерил.

Надо было работать.

Я знал, где можно начать.

Через пять минут моя старенькая «Тойота» переехала мост, на середине которого мрачных цветов растяжка по-русски и по-английски предупреждала гостей города, что с этого вот места мэрия не гарантирует безопасности для их имущества, здоровья и жизни. Настроение у меня было боевое, алкоголь пел в крови, в заплечной кобуре удобно устроился потёртый ПМ, скоммунизденный ещё в органах, за поясом под пиджаком торчала купленная по случаю «беретта», к ноге крепились ножны с отличной финкой — их делает один цыган со 2-го Рабкриновского — и еще несколько полезных мелочей оттягивали карманы. Покуривая, я мычал забытый шлягер про Глеба Жеглова и Володю Шарапова и вовсю радовался жизни.

Почему-то я всегда радуюсь, когда оказываюсь здесь, за Чертой.

Кое-кто из местных узнавал меня и делал вслед ручкой, другие просто мрачно щерились. Те ещё типы — приличные люди тут из дома об эту пору не вылезают. Впрочем, где тут приличные люди…

Внезапно, как часто случается в этом городе, хлынул ливень. У здешнего неба то ли простатит, то ли цистит — оно постоянно мочится нам на головы. Немногочисленные прохожие на унылых улицах кинулись под защиту подворотен.

Под монотонный плюм-плюм-плюм-плюм-плюм, под покойницким светом редких, как зубы в слюнявой пасти столетней карги, фонарей, я ехал в единственное место, где мне могли помочь.

Бар был на юге, недалеко от кварталов Товариществ. Вошке было по фигу, кого обслуживать, она наливала пиво и боевикам бригад в кожаных куртках, и «товарищам» в камуфляже, а бдительный вышибала, обвешанный стволами, следил, чтобы те и другие вели себя прилично или хотя бы не отрывали друг другу бошки. Когда-то этим вышибалой был я.

Между прочим, в отношении Дубровского все сперва сильно грешили на Товарищества собственников жилья — потому что они не подчинялись ни мэрии, ни Сходняку, сами себя обсуживали и плевать на всех хотели, а тех, кто на них пытался наехать, валили сразу и жестоко. Но потом сообразили, что «товарищам» Дубровский тоже не сдался — их устраивало нынешнее положение, взрывать и так хилую стабильность никто не собирался.

Припарковавшись и натянув поглубже кепку, я закрыл машину и поскорее двинулся к полуподвальчику, в котором был бар. Навстречу мне разлетелся какой-то чёрный фраер, типа, с объятиями, типа, знакомого встретил. Щаз! Щипач из него был аховый, я сразу почувствовал за пазухой пальцы, молча схватил их и выломал вверх. Жестоко. Падая на колени, фраер взвыл. Ребром другой ладони я саданул его по загривку. Он рухнул, как бык под обухом, и остался валяться в луже, щедро поливаемый мутными струями. Пнув под рёбра и этого засранца, я ринулся под защиту навеса над ступеньками, ведущими вниз. Над ним тускло светилась красная вывеска: «У Вошки».

Она была за стойкой сама — женщина, чья яркая красота отгорела своё лет …надцать назад, чьи шикарные некогда сиськи пожухли и печально обвисли, а лицо приобрело сухую жёсткость наждака. Она была категорически против всякого силикона и подтяжек, решив стареть натуральным образом. Думаю, она права.

Но голос её, звучный, с эротической хрипотцой, остался прежним. Ну, почти прежним.

— Ё-моё! Кистень! — заголосила она, когда я, отряхиваясь от капель, как уличный пёс, ввалился в полусумрак бара.

Несколько посетителей повернулись ко мне — чисто рефлекторное движение, которые быстро входит в привычку всех обитателей спальников. Кого-то я знал, кого-то смутно помнил, другие были незнакомы. Я не появлялся тут почти год, за это время многие проделали путь ногами вперёд по Крайней улице, упирающейся в Волчье кладбище.

Вошка кивнула мне на незанятый столик в углу. Старик-халдей на артритных ногах принёс графинчик и вазочку с солёными груздями.

— Привет, Петрович, — бросил я деду. Тот осклабился беззубой пастью.

Вошка подошла, не успел я опустошить графинчик и до половины. То есть, очень быстро.

— Чего заявился? — тихо спросила, присаживаясь напротив. Радости в её голосе не слышалось. Оно и понятно.

— Проблемы.

Она глядела на меня, ожидая продолжения. У неё остался прежним не только голос — глаза тоже. Чёрные, бездонно-чёрные. Только теперь в них всегда была настороженность.

Её вполне устраивало паскудное погоняло. И она была чертовски умна.

Я тихо, в двух словах, рассказал ей о клиенте. Она отпила прямо из графинчика, потому что второй стопки не было, и закурила длинную сигарету.

— Жрать хочешь? — спросила отрывисто.

Я хотел. Мощи Петровича принесли приличную отбивную с картошкой и луком.

Пока я терзал мясо ножом, она молча курила.

— И что надумал? — она затушила бычок в пепельнице.

Поскольку рот у меня был набит, я лишь пожал плечами.

— Работаю, — ответил, прожевав.

Она одобрительно кивнула.

— Правильно, придётся. Дубровский слишком обнаглел, кто-то его вот-вот накроет. И лучше бы ты подсуетился заранее.

— Другого выхода нет, — я снова пожал плечами. — Глебыч…

Она опять утвердительно кивнула.

— Акакий? — я поглядел на неё вопросительно.

Теперь пожала плечами она.

— Первый раз слышу.

Я откинулся на стуле и тоже закурил.

Мне нужно было прокачать Акакия. Он не собирался говорить мне, почему Дубровский имеет на него зуб, значит, это необходимо было вычислить. Я ведь точно знаю, что парень просто так не работает — его терпилы всегда имели на совести два-три неприятных грешка. Нет, я не вчера вывалился из пиписьки и понимаю, что среди боссов невинных овечек нет. Но те, до кого добрался Дубровский, были уж полными отморозками.

А ещё ходили слухи, что этот ититский Робин Гуд то отстёгивал на разваливающийся детский сад, то покупал коляску обезноженному ветерану ВДВ, то жертвовал серебряную ризу на икону Богородицы в бедной сельской церквушке. И слухи эти, надо сказать, были вполне правдивыми. Естественно, пытается замолить свои собственные грехи, да и соответствовать хочет, выделывается. Только, в отличие мот меня, все эти авторитеты с обеих сторон Черты уже начисто забыли, чему учились в школе. Если вообще там учились. И погоняло «Дубровский» для них звук пустой. Может быть, потому и не могут поймать его так долго.

А этот парень кому-то мстит. И если Акакий решил, что он его главная цель, это очень важно. В том числе и для меня. Значит, пока всё сходится на Акакии.

— Влад, тебе нужен Дохляк.

Её голос прервал мои распевные расклады. Она, как всегда, ухватила самую суть. Я не подумал о Дохляке, хотя должен был. Но вспоминать эту мразь было стрёмно. И я не вспомнил.

Дохляк — потому что давно должен был сдохнуть, но никак не желал. Ещё до договора, когда он был депутатом заксобрания и одновременно держал общак бригады архангельских, ему прострелили позвоночник и свою дальнейшую бурную деятельность на пользу общества он продолжил на инвалидном кресле. Потом взорвали его машину — шофёру начисто снесло голову, телохранителя разделало на гуляш, а этот отделался выбитым глазом. Потом оборзевших архангельских частью пересажали (к чему я приложил и руки, и ноги), частью почикали конкуренты. Дохляк уже не был депутатом, потерял покровителей, большую часть добра, никуда не вылезал из квартиры. Но знал столько, что одним своим существованием был опасен многим. В него стрелял через окно снайпер, его квартиру поджигали, бросали туда гранату — ничего подонка не брало. А потом грянул договор, и Дохляк перебрался за Черту. Там он сидел и сейчас, напоминая паука, которому оторвало половину лап, старого злобного паука, до сих пор полного чёрного яда. Он как-то так сумел себя поставить, что стал всем нужен — его голова была набита информацией, большую часть которой знал только он. Никогда ничего не записывал, полагаясь на свою бездонную память. Так что теперь его уже никто не хотел прикончить.

Он всегда был отморозком, а теперь и вовсе. Иногда брал свой гонорар за информацию маленькими мальчиками, которых мучил до полусмерти — на большее был уже не способен. Но он знал всё о бизнесе и власти — и в Городе, и за Чертой. И его бригада когда-то называлась Архангельской…

— Какого чёрта?

Вошка вскинула голову, глядя на вход в бар. Я наблюдал за ним по отражению на лакированной стенной панели.

— Мальчик неудачно ухватил мой лопатник. Пришлось мальчика уронить, — пояснил я, глядя на давешнего неловкого джигита в сопровождении двух бугаёв-соплеменников.

— Вечно от тебя неприятности, — хмыкнула Вошка.

Я дёрнул водки и начал подниматься.

— Сиди уж, — бросила она, — Санёк разберётся.

Вошка многозначительно взглянула на Санька, стоящего у шкафа для посуды. Они смотрелись, как близнецы, только у Санька по обеим сторонам туловища свисали напоминающие брёвна руки.

— Сам нагадил, сам и уберу, — проворчал я, вставая и разворачиваясь.

Рука джигита висела на косынке, и он был весь в грязи. Но, кажется, пострадал не очень сильно. Ничего, дело поправимое. А вот дружки его мне не нравились. Оба не более доходяги, чем Санёк. У одного бейсбольная бита, у другого — метровый кусок водопроводной трубы. Стволы тоже есть, естественно, но они пойдут в ход только при серьёзных напрягах — правила тут такие, и соблюдать их полезно для здоровья.

Так что и мне придётся обойтись подручными средствами. В кармане пиджака моя рука привычно уселась на прекрасный никелированный кастет с шипами. Левый громила взмахнул трубой, но мой окастеченный кулак уже буравил его брюхо. «Ик!» — сказал бугай и согнулся в три погибели.

Я едва успел отстраниться от пролетевшей в сантиметре от черепа биты и, не глядя, лягнул ногой. Куда-то попал, ага. Противник взвыл и дёрнулся. Другой ногой я наподдал рухнувшему на колени трубоносцу и развернулся ко второму, отбив кастетом очередной удар биты, а с левой засаживая ему хук в челюсть. Она хрястнула. Проняло, значит. Первый поднялся и с рёвом ринулся ко мне, вытянув гигантские лапы. Я поднырнул под них и, мимоходом вмазав кастетом по рёбрам, сделал подсечку. Тип грохнулся на пол, как холодильник с третьего этажа. Холодильник, судя по вони, набитый дерьмом.

А выстрел прозвучал, как пук динозавра.

Поминая чью-то матушку, я развернулся. Щипач-недоучка валялся на полу со снесённой наполовину башкой. Рука всё ещё конвульсивно сжимала допотопный наган, который он не успел пустить в ход. Санёк спокойно опускал обрез вертикалки.

— Жекан у меня, — задумчиво протянул он, с интересом разглядывая чудесным образом выперший из головы дурачка огромный желвак из крови, мозгов и осколков черепа. Посередине этого безобразия торчал изумлённый шарообразный глаз.

— Какого хрена? — взреванул я на нервяке.

— Дробь мебель портит, — так же задумчиво пояснил Санёк. — Тётенька ругается.

Ничего-то у молодого поколения святого нет. Впрочем, мы сами постарались, чтобы не было. А у нас-то что осталось?..

Вошка успокаивала оставшихся в заведении посетителей. Впрочем, они не особенно и волновались. Получившие своих звиздюлей битюги, конечно, уже слиняли.

— Спасибо, Санёк! — сказал я с чувством.

Тот пожал глыбоподобными плечами, хакнув, рывком приподнял жмура и держал, пока Вошка натягивала на покойника чёрный полиэтиленовый мешок. Обычная процедура. Мозги и кровищу будет отмывать Петрович — так же старательно и сноровисто, как разносил отбивные. Забавный старик. Сейчас. Для тех, кто не знал его лет двадцать назад.

На улице я долго матерился под уже моросящим дождём. Прежде, чем идти разбираться со мной, уроды разобрались с моей машиной. Разбито было всё, что можно, и проколоты все четыре покрышки.

Делать было нечего, и я пошёл в бордель.

Кварталах в трёх было неплохое заведение, где в своё время я хорошо покуролесил. Уличная гопота обходила меня сторонкой — многие признавали в лицо, до остальных уже дошёл слушок о моих подвигах у Вошки. Конец вечера был затуманен — в заведении я довольно быстро достиг искомого состояния. Было погано — от моего клиента и его задания, от клоунской ОПППС, от затейливой жизни, которую я вёл уже столько лет. Мне хотелось назад, туда, где всё было просто и по чесноку, когда я знал кто я, откуда я, зачем я живу. Вырваться из этого мутного зазеркалья, глотнуть воздуха. Огромное, во всю стену, зеркало в кабаке на первом этаже старинного особняка вызвало во мне бешенство. Был какой-то напряг, передо мной мелькали перекошенные окровавленные рожи, которые я старательно охаживал кулаками. Впрочем, до стрельбы не дошло — я свою меру знаю. Потом было другое личико, которое мне чем-то приглянулось, оно мило лопотало, и я позволил ему успокоить меня.

Очнулся я утром в номерах на втором этаже, в постели с наголо обритой птичкой в красных и зелёных татушках. Она, конечно, пошарила по моим карманам, но ничего достойного не нашла, бо конверт с акакиевыми баксами я предусмотрительно засунул в щель между стеной и кроватью — навыки не пропьёшь. А может, ей тоже шепнули, что со мной связываться не стоит. Костяшки правой были разбиты вдрызг. Значит, напряги не померещились.

Ополоснув морду под краном, тщательно избегая бросить на неё взгляд, я оделся, кинул на одеяло две зелёных бумажки и спустился в кабак. Зеркало на стене было завешано огромной простынёй — словно в доме покойник. Мои колени противно дрожали, в голове метались табуны слонов. Судя по всему, именно они нагадили мне в рот. Красноглазый смотрящий был хмур, но молчалив. Очевидно, вчера я произвёл тут впечатление.

— Пол-литра тёмного, — бросил я угрюмому татуированному бармену, чей череп сиял, а всё тело, включая коленки и пятки, наверняка, было покрыто густым чёрным волосом.

— За зеркало сначала забашляй, фра-аер.

Он говорил в наглой манере уголовников, растягивая слова и злобно сверкая поросячьими глазками. Впрочем, в голосе ощущался скрытый страх. Его правая рука пряталась под стойкой и, несомненно, лихорадочно сжимала рукоять чего-то огнестрельного.

Я придавил его вооружённую руку и вяло заехал по уху — не хотелось начинать день со скандала. Достал лопатник и бросил на стойку несколько смятых купюр. Убрал лопатник и вытащил ПМ, краем глаза держа в поле зрения напрягшегося у дверей вышибалу.

— Пол-литра тёмного, — мягко повторил я.

Кружка с холодным портером возникла, как по волшебству. Он пробудил в моём нутре, превращенном в свалку отходов вредного производства, робкий трепет жизни. Пропустив ещё одну, я вышел на улицу. Небо всё ещё противно сочилось.

* * *

Мне была нужна машина. Решались здесь такие проблемы просто. Через полчаса я разговаривал с хозяином салона подержанных (читай: скоммунизденных) автомобилей. Если бы я пришёл в такую контору в Городе, меня бы накололи, как два пальца об асфальт. Здесь такое не принято. Иначе себе дороже.

Парень немного моложе меня со спокойными и внимательными глазами быстренько показал мне то, что нужно — я и думать не стал, сразу согласно кивнул — и повёл в контору оформлять бумаги. На его трёхпалой руке был выколот скорпион жалом вверх, а из-под расстёгнутой несвежей ковбойки мелькала стильная татуировка — летучая мышь на фоне Земного шара. Военная разведка. Служил на Кавказе и был под огнём. Такой не кинет, но если кто-то попытается кинуть его… На поясе под курткой у него удобно пристроилась явно не пустая кобура, а на стене за конторкой висел АКС-74. С парнем следовало познакомиться поближе, но сейчас на это совсем не было времени. Однако я его запомнил.

Через двадцать минут, заплатив весьма скромную сумму, я выехал на красном «фольксвагене», которому от роду было всего лет десять. В виде бонуса он был снабжён несколькими хитрыми и жестокими приспособлениями против угонщиков — на случай, если я буду его оставлять без присмотра за Чертой. Держа баранку одной рукой, другой я вытащил мобильник, нашёл заранее вбитый номер и нажал на вызов.

— Да, — тоненький голосок ответил почти сразу, словно он ждал моего звонка.

— Это Кистенёв. Вчера урки разбили мою машину. Я купил новую, но у меня не осталось денег. Мне нужна машина для вашего дела, Архангел.

— Продиктуй номер счёта, переведут сегодня.

Надо же, даже не выговаривает за избиение своего «топтуна» недоделанного, хотя я приготовился к его недовольству и готов был выплеснуть своё. Вместо этого продиктовал ему номер своей «оперативной» карточки.

— Как движется дело? — пискнул Акакий.

— Еду к хмырю, который может кое-что знать, — буркнул я и отключился, с наслаждением закурив.

Дохляк жил на противоположном конце спальников, так что мне надо было сделать приличный крюк, чтобы не выезжать из-за Черты. Здесь пачка подозрительных бумаг на машину никого не колышет, но в Городе с такими легко поиметь неприятности. Чтобы легализовать мои новые колёса там, придётся проделать несколько сложных и довольно дорогих процедур. Да и моим выхлопом (из глотки, а не от машины) городские гаишники точно бы заинтересовались, а здесь и автоинспекции не было.

Дождь припустил. Я быстро, но осторожно ехал по широким проспектам, несколько раз обогнув места столкновений. Владельцы авто выясняли отношения при помощи подручных средств, и быстро сваливали, когда появлялись братки из дорожной бригады, чтобы установить, сколько им должен каждый участник происшествия. Я ехал мимо тротуаров, заваленных мусором, среди которого нередко попадались и трупы. Мимо осыпающихся фасадов и разваливающихся многоэтажек. Мимо стаек женщин, торопливо добирающихся до ближайшего магазина в сопровождении суровых вооружённых мужчин. Мимо кабаков, откуда, несмотря на ранний час, доносились пьяные вопли и, частенько, — пальба.

Я был за Чертой.

Дохляк забился в самый дальний угол этого безобразия. Паук пауком. Вскоре я достиг квартала двухэтажных халуп, который застраивали после войны пленные немцы. Кто видел, тот знает… Если есть на свете что-то, идеально подходящее под ярлык «трущоба», так вот оно.

Пробравшись по узкой тропке между кучами мусора, распугивая стаи пищащих крыс удивительных размеров, я неожиданно наткнулся на солидную дверь с чудом не сорванным домофоном. На нём значилось всего три квартиры. Я надавил на первую попавшуюся.

— Чё надо? — раздался из домофона сиплый голос.

— К Дохляку, — бросил я.

— Третья, блин, — он явно продолжал говорить что-то очень для меня нелестное, но, к счастью, я этого уже не слышал, ибо уже давил на третью кнопку. Трубку подняли сразу, но молчали.

— Открой, Дохляк, Кистень пришёл! — рявкнул я.

— Вижу, — прошелестел бесплотный голосок, и дверь плавно открылась.

Я матюгнулся, только сейчас заметив глазок скрытой камеры над парадняком.

Поднявшись на второй этаж по узкой и с виду ветхой, но неожиданно чистой лестнице, я уткнулся в стальную дверь единственной на площадке квартиры. Она открылась перед моим носом, двое бугаёв втащили меня в пустую прихожую и вознамерились хорошенько пообжимать моё старое усталое тело в поисках опасных предметов. Ну что же, если шеф — извращенец, охранники не лучше. Только зря они так с Кистенём обращаются. Пришлось припомнить пару спецприёмчиков для тесных помещений. Один боец успокоился сразу — хрястнувшись затылком о стену, но второй доставил хлопот. Я раздробил ему ударом головы нос, но, похоже, для него это было тьфу — нос и так практически отсутствовал. Пришлось нанести грязный удар, а когда у мужика проблемы с яйцами, он не думает уже ни о чём другом. Треснув стонущего телохранителя костяшками кулака по затылку, я осторожно опустил его на пол рядом с коллегой, пинком распахнул дверь в комнату и проревел:

— Дохляк, может, ещё ты хочешь меня потискать?! Так давай, а то твои костоломы ни хрена не умеют!

Это чмо на колёсах глядело на меня скорбно, словно кротко удивляясь, что мир способен производить таких сволочей, как я. Впрочем, получалось это у него плохо по причине явного внешнего несоответствия рыцарю Печального образа. Половина его лица, бледно-зеленоватая, как брюхо протухающей рыбины, была мёртво опавшей, лишь тускло сверкал выпученный искусственный глаз. Другая щерилась тремя золотыми фиксами. Эта часть морды была багрово-коричневой и лоснилась. Граница багровости и бледности была нечёткой, а нос вообще выбивался из гаммы, желтея, как у покойника. Череп был деформирован, грязные волосы торчали из него пучками. Обе ноги ниже коленей были протезами, левая рука отсутствовала до локтя.

В общем, герой-любовник.

По-прежнему молча он развернул свой аппарат и поехал по коридору, в который выходили двери нескольких комнат. Квартира явно была слеплена из трех отдельных.

Гремя каблуками, я пошёл за ним.

В захламлённой всякой дрянью комнате он развернулся ко мне. Витал отчётливый запашок какой-то тухлятины, слегка перебиваемый миазмами недавно курившейя марихуаны.

— Говори, — прошипел он.

Сесть не предложил, да я и сам брезговал присесть тут на что-нибудь.

— Мне нужна информация, — с трудом скрывая отвращение, проговорил я.

На меня уставился целый глаз — воспалённый и сочащийся гноем.

— Кто бы сомневался, — гнусно хихикнул Дохляк.

Издаваемые им звуки словно бы доносились из-за стены — глухо и неразборчиво.

— Мне нужен Архангел, — продолжал давить я.

Паскудный глазик закатился вверх.

— С чегой-то я должен тебе говорить? — протянул он.

Маска наглости на нём была ещё отвратительнее маски обиды.

— Вот с чего.

Я засветил ему остаток баксов, куда прибавил своих.

— Мало.

Используя средний палец единственной руки, он смачно высморкался прямо на пол.

— Аванс, — обнадёжил я.

— Архангел не лох. Найдёт меня.

— Мне нужен не он, а Дубровский.

Здоровый глаз Дохляка выпучился так, что сравнялся с искусственным. Я даже на секунду испугался, что сейчас он выпадёт на пол и придётся вставлять его гаду в задницу, чтобы тот разговорился.

— Они как-то связаны, — пояснил я.

Глаз прикрылся — тварь задумалась.

— Хре-ен знает, — протянул Дохляк через пару минут. — Это тебе обойдётся…

Я кивнул, типа, знаем, знаем.

— Он Архангел, потому что архангельский? — взял я быка за рога.

Дохляк помотал головой.

— Габрелидзе потому что. Джабраил… Его нохчи так называли, он с ними дела делал. С нашими не работал, да из бригады почти никого уж и не осталось, когда он нарисовался.

— Что за дела?

— Слияния и поглощения.

Я слегка вздрогнул.

— Рейдерство…

Однако я так и думал.

Дохляк не обратил внимания на мою реакцию.

— Ну да, у него, между прочим, по этой теме были серьёзные тёрки с твоим Глебычем. Не знаю, правда, чем закончились. Вообще, мало я о нём знаю. Но дам наводку, как добраться. У него есть тёлка. Он её в библиотеку работать пристроил. Имени… этого, про дядьку Черномора ещё написал.

Я кивнул. Тёлка… Имеет смысл…

Кинув Дохляку на колени тонкую пачку баксов, я пообещал:

— Завтра ещё подгоню.

— Подгонишь, подгонишь… — зашёлся тот в квохтающем хохотке. — А то я тебе ещё одну вещь не скажу.

— Какую?

— Ты к Дубровскому через Архангела подлезть хочешь. А можно легче…

— Ты что, знаешь, кто он? — я впился глазами в отвратную рожу.

Он покачал головой.

— Кто он — не знаю. Но знаю, кто его Маруся.

Я внимательно поглядел ему в лицо. Оно выражало лишь подленький азарт доносчика, занятого любимым делом.

— Говори.

В прихожей завозились очнувшиеся быки. В двери не ломятся — дисциплинированные. Интересно, в отсутствие посетителей они тут совместные оргии устраивают? С Дохляка станется. Как бы то ни было, на обратном пути мне придётся мимо этих злых мальчиков пройти.

Ко всем прочим прелестям этого дня, в машине меня ждал сюрприз: полудохлый тип с ногой, застрявшей в капкане. Все противоугонные фишки сработали отменно: капкан защелкнулся, одновременно захлопнулась и заблокировалась дверца, горе-угонщика долбанул разряд в восемьсот тысяч вольт и тут же в морду ему влетела струя нервно-паралитического газа. Матерясь, я распахнул дверцу, подождал, пока выйдет газ и освободил ногу бедолаги. Тот явно ещё не соображал, на каком он свете, но скоро поймёт, насколько ему повезло. Я свалил его отдыхать на кучу мусора, не подвергая дальнейшим репрессиям — хватит уже…

Мне было гадко и требовалось срочно выпить.

* * *

Как ни странно, очнулся я дома, в городской «однушке» в старинном особняке рядом с бывшим главным собором бывшей Империи. Разумеется, неподъемную аренду платил Глебыч — у Влада Кистенёва столько башлей быть не может.

Всё как обычно: в башке треск, во рту Сахара. Я слегка оросил её добытой из холодильника банкой пива, длинно рыгнул и начал чуть-чуть соображать. Смутно проявились воспоминания о предыдущем вечере. Ничего особенного, кажется, даже стрельбы не было, несмотря на то, что куролесил я где-то за Чертой.

Я взглянул в окно. Солнце палило, как обезумевшее. Мне стало тошно, и я немедленно осквернил раковину.

Теперь бы ещё пива.

Хорошо.

Следовало позвонить Глебычу: вчера я так и не заглянул в контору, и мои коммунально-скорбные старички, надо думать, били от возмущения копытами.

— Работаю на Акакия, — сообщил я, включив номер.

— Я знаю.

Тон его был необычайно суров.

— В чём дело?

— Ты был вчера у Дохляка?

— Откуда знаешь? Ага. И сегодня буду, только бабло с карточки сниму.

— Не будешь.

— Почему?

— Его завалили.

Чёрт! Чёрт! Он что, следит за мной?..

— Как?

— Видимо, сразу после твоего ухода. Пытали, а потом перерезали горло. Охранников пристрелили. Вычищено всё бабло. «Жучки» сорваны. На стене надпись кровью. Его кровью.

— «Не ссы, Маруся»?..

— Дубровский, ипт!

Совесть моя даже не пискнула. Но когда я так засветился?..

— Короче, ОППППС пока похеришь, ищи Дубровского, раз уж в это ввязался. За Чертой осторожнее: Сходняк по поводу Дохляка землю роет. Отбой.

Он отключился. Дело было серьёзным — пришлось налить водки. Я задумчиво дёрнул, закусил последним огурчиком из банки и пошёл в библиотеку.

Где она, я понятия не имел, знал только район. Примерно. Последняя библиотека, оставшаяся в спальниках по прихоти некоего двинутого пахана, в юности мечтавшего поступить в литературный институт.

Мой «фолькс» стоял на охраняемой парковке за Чертой. Её владелец знает, что я с ним сделаю, случись с машиной нехорошее. Да и бонусные игрушки были на взводе. К сожалению, в Городе их придётся отключать: там закон строго следил, чтобы по вине хозяина машины с угонщиком не произошло каких вредных для здоровья казусов, на что за Чертой чхать хотели. Впрочем, в Городе и угонщиков было куда как меньше.

— В библиотеку, — приказал я пойманному на площади бомбиле.

Тот воззрился с недоумением. Я тяжело вздохнул.

— Там морг недалеко…

На лице дурака проклюнулось понимание, но он тут же возмущённо замотал головой.

— За Черту не поеду.

Меня взяла ярость. Я вытащил пушку и направил её козлу между глаз.

— На тот свет поедешь, — просипел я похмельным голосом.

Он судорожно сглотнул и поехал.

Ненавижу мудаков!

Впрочем, остановил я его перед Чертой — у канала. Осчастливленный дарованием жизни и пятью сотнями федеральных денег, он укатил, будто я ему очко наскипидарил.

Солнце не унималось, казалось, оно уже с утра спалило все листья на всех деревьях. Обливаясь потом, я перешёл мостик и спросил торчка, бессмысленно, как обезумевший от жары кот, созерцавшего грязную воду:

— Как пройти в библиотеку?

— Чё-ё? — вылупил тот осовелые зенки.

Я с хрястом врезал ему в челюсть. Тело перекинулось через перила и грянулось в канал. Я не стал интересоваться, что с ним случилось дальше.

— Как пройти в библиотеку? — спросил я у обильно потеющего под кожаной курткой братка, стоящего на своём посту у пивного ларька.

— Чего, нах? — хрипло изумился тот.

Я дал ему под дых, коленом припечатал фэйс и ребром ладони саданул по загривку.

Переступив через тело, я молниеносным движением атакующей кобры засунул два пальца в ноздри вылупившемуся на происходящее из окошечка ларька продавцу-нохчу.

— Ну, ты-то, думаю, знаешь, как пройти в библиотеку? — ласково спросил я, вытягивая его на свет Божий, словно черепаху из-под панциря. Пальцы у меня железные, надумай он ерепениться, живо сломал бы нос. Он понял это и не ерепенился.

— По каналу направо сто мэтров, потом во дворы ещё сто, балшой дом, напысано: «Быблыотэка имэни Алэксандра Сэргэича Пушкына», — отрапортовал он, словно его спрашивали об этом каждые два часа.

— Умница. Пол-литра тёмного.

Пиво было тёплым и безбожно разбавленным. Остаток я вылил джигиту на голову, отпустил нос, вытер пальцы в соплях о его плечо и зашагал направо по каналу, надеясь, что нохч схватится за пушку — настроение у меня было поганое, хотелось кого-то завалить. Он не схватился. И правда умный.

Большое здание библиотеки с тихим достоинством разваливалось перед вырубленным сквером. Я лет сто не бывал в подобных заведениях, и вряд ли буду ещё сто. Но запах старых книг напомнил мне детство. И тут было прохладно.

Я ввалился на абонемент, не совсем твёрдо представляя, кого буду спрашивать.

Передо мной шепелявый небритый хмырь в треснувших очках пытался что-то объяснить библиотекарше. Просто идеальной библиотекарше, как их представляют в народе: серенькой, в затрапезной блузке, квадратных очках и полуседым пучком на голове. А читатель как будто приплёлся из прошлого: легче всего его было представить стоящим в летний зной в очереди за квасом или бредущего с грязным рюкзаком за картошкой на колхозный рынок. В стране, которой уже давно нет.

— Мне книжечку… такую… — канючил он.

— Какую? — судя по всему, уже не первый раз устало вопрошала библиотекарша.

Я подумал, что теперь сюда только такие клиенты и ходят, и что сотрудникам сего заведения каждого убогого надо беречь и холить.

— Такую… Чёрненькую.

— Как называется?

— Не знаю… Чёрненькая книжечка, про смерть. Её ещё в прошлый раз ваша сотрудница читала.

— Какая сотрудница?

— Да такая, вся в чёрном и с косой…

Я чуть на пол не сел, удержавшись за стеллаж и беззвучно хохоча. Библиотекарша сидела, потому только опустила вмиг побагровевшую от сдерживаемого смеха физиономию.

И тут вошла она.

Я сразу понял, что это та самая — чёрная и с косой. Коса, что говорить, была роскошная — толстая, чёрная и длиной ниже задницы. Но какая была задница! Я в жизни таких задниц не видел — форма, размеры, грация, с которой она ею вращала!.. Совершенная, идеальная задница!

Ноги, сиськи и всё прочее были на том же уровне, благо, что «всё чёрное» заключалось в маленьком платье от сосков до нижней границы трусиков. Если они на ней были. В чём я сомневался.

Мрачно взглянув на хмыря чёрными глазищами, она протянула ему искомую книжку.

— Борис Акунишвили, «Творцы и суицид», — прокомментировала она.

Судя по всему, хмыря больше интересовала сотрудница, чем зачем-то налагающие на себя руки творцы. Глазки его залоснились, очки запотели, судя по всему, он возносил молитвы, чтобы книгу оформляли как можно дольше.

Если это не акакиева тёлка, то я Филипп Киркоров!

— Простите, девушка, можно с вами поговорить? — встрял я, показывая красную корочку ОППППС.

Он поглядела на меня ещё более мрачно, чем на хмыря.

— В чём дело?

Какой сексуальный голос!

— Жалоба от читателя.

Она пожала плечами.

— Что за хрень?

Хорошенькие словечки для библиотекарши! Впрочем, от жизни я отстал прочно, может, сейчас это нормально. Тем более что её коллега нисколько не была шокирована.

— Где мы можем поговорить? — настойчиво гнул я.

— Ну, пошли.

Она мотнула головой, и я поплёлся за ней по скрипучей лестнице наверх. В небольшом зелёном зале с репродукциями старых картин мы сели за длинным столом друг напротив друга.

— Какой это мудак на нас жалуется? — сразу взяла она быка за рога. — Он хоть знает, что с ним за это будет? И какое до этого дело городским козлам?

— Цыпа, — я тоже решил отбросить политес и резко подался к ней, — не вешай мне лапшу, ладно? Ты ведь сама городская, если я правильно понимаю жизнь, а я её понимаю.

Ого! Прямо в лоб мне приветливо глянул чёрный глазок пистолета. Когда она его успела вытащить? И, главное, откуда?..

— Руки вверх!

Голос её был лишён эмоций и поэтому страшен. Действительно, «чёрная и с косой».

— Не могу, — улыбнулся я ей всеми своими недавно вставленными зубами. Кажется, это её слегка проняло.

— Почему?

Однако она не собиралась опускать свою маленькую смертельную игрушку.

— Потому что моя «беретта» сейчас под столом глядит тебе прямо в… ну, чуть повыше того места, куда мне хотелось бы поместить вовсе не пулю.

Хм, какая возбуждающая ситуация… Я смотрел на неё, как кот на жирного голубя и ощущал тесноту в брюках.

Умничка, она сразу поняла расклад и спокойно опустила пушку на стол. «Беретта» вновь скользнула мне за пояс. Но в брюках свободнее не стало.

Девица взглянула на меня свысока, но в глазах её на мгновение — нет, я не ошибся — мелькнуло что-то вроде интереса.

— Что тебе надо на самом деле? — произнесли эти кровавые губки, которым я уже в мечтах своих нашёл множество сладостных применений, — Твоя ксива — липа. Ты мент?

— Ксива не липа, но работаю я сейчас частным детективом, — голос мой был хрипловат, и не удивительно, — Мне нужно всё, что ты знаешь об Акакии Габрелидзе.

На лице её ничего не дрогнуло, но глаза указали мне на раму большой картины над шкафом, забитым книгами. На картине старинный чёлн со щитами на бортах плыл по реке. Интересно, её оригинал до сих пор в музее или уже того… изъят в пользу общества? Господи, как давно я не был в музее!

— Пошёл на х…

Деловитый голос прекрасной библиотекарши прервал начинающийся приступ ностальгии.

Однако… Вот это девка!

— Ладно, ухожу.

Положив на стол визитку, я встал.

— Могу я хотя бы узнать, как тебя зовут?

— Маруся.

Эмоций в её голосе не было по-прежнему. Зато они бурлили во мне.

Млять! Млять! Млять!

* * *

Она пришла под вечер, когда я, многократно прокляв свою душную контору, почти управился с многочисленными делами, а уровень жидкости в дежурной бутылке значительно понизился.

Парило невыносимо. Небо опять хотело жидко опорожниться на этот город, но садистски медлило. Короткий решительный стук в дверь совпал с первым отдалённым пуком грома. Я только успел промычать разрешение, как она скользнула за порог.

Очень такая нуждается в чьём бы то ни было разрешении куда-то зайти!

Теперь на ней был лёгкий сарафанчик, открывавший ещё больше, чем давешнее платье, хотя казалось, что такое невозможно. Носик успела припудрить, но глаза лихорадочно блестели — от жары или ещё по какой причине.

Я показал ей на стул, но она проигнорировала его и с размаху уселась на кожаный диван. Я только охнул, пытаясь разглядеть, что там под подолом, но роскошные колени ехидно сдвинулись, оставив на обозрение только матовую белизну упругой кожи.

Я предложил ей на выбор воды из графина или водки, или водки с водой из графина — других напитков у меня не было. Она трижды кивнула. С графином, бутылкой, стаканом и стопкой я сделал к её дивану две ходки. Стоять над ней было чертовски томительно, но приятно. Она жадно выпила стакан воды, затем стопку водки и ещё полстакана воды.

Закурила. Я тоже.

— В библиотеке стоят «жучки», — сообщила она то, что я и так понял. — Зачем тебе Акакий?

— Он нанял меня ловить Дубровского. Хочу знать, что их связывает.

Я напустил на себя тупой вид, что, впрочем, было легко: вместо того, чтобы анализировать, откровенно пялился на её колени, которые она постаралась задрать повыше.

Она засмеялась и смеялась несколько минут, откинув головку, чтобы я имел возможность наладиться созерцанием конвульсий белоснежного горла. Я и насладился.

— Не ржала так с тех пор, как потеряла девственность, — сообщила она, отсмеявшись. — Значит, Дубровского поймать хочешь?

— Угу.

— Ню-ню…

Она закурила ещё и задумалась. Ироническая улыбка угасла, и лицо её сделалось довольно злым.

— Почему ты не спросишь у самого Акакия, раз уж он твой клиент? — выстрелила она следующий вопрос. Вполне резонный, надо признать.

Я пожал плечами.

— Если бы он хотел, сам бы сказал. Но он не сказал. А мне это нужно.

— Ты не сильно его любишь? — чёрные глаза обвиняюще глянули на меня на манер двустволки.

Я опять пожал плечами — дурак дураком.

— Не очень ему доверяю.

— Ты прав, — выпалила она. — Он тебя подставил.

Не великая сенсация. Но мне-то она почему это рассказывает?

— Ты же с ним…

— Что с ним? — мрачный взгляд чёрных глаз над муаровыми коленями — потрясающее впечатление. — Трахаюсь? Ага. Я под него легла, когда его чичи собирались входить на фирму моего папки. Он обещал папку не трогать. Но они всё равно вломились. Папка потерял всё, напился и снёс себе башку из ружья. Архангел пел, что, мол, партнёры давили, пришлось делать рейд. А мне по фигу — всё равно надо было пристраиваться, не с этим мудаком, так с другим.

На миг она как-то поскучнела — всё-таки, какие-то чувства в ней теплились. Я решил пока перевести стрелки на другое.

— На какой теме он сейчас сидит? Чёрный «эм энд эй», вроде, сдулся.

После договора в Городах всё было давно схвачено и поделено, а за Чертой никакой рейдерский захват был невозможен, если фирму крышевал Сходняк. А если не крышевал, то и фирмы такой не было.

— Посредник.

Всё понятно: несмотря на договор, жадность брала своё. Городские боссы хотели иметь с борделей и казино спальников, а паханы — от промышленности и нефтяных скважин, контролируемых правительством. Контакты поддерживали такие вот акакии. Скажем, в Городе открывался псевдоподпольный наркосалон, снабжаемый дурью из-за Черты, а пара паханов получала по толстому пакету акций какого-нибудь глинозёмного комбината. Самый простой вариант, конечно. А посредник имел процент с обеих сторон. При этом, конечно, его задница должна быть очень надёжно прикрыта на всех уровнях. Фигура, короче.

— А Дубровский тут причём? — теперь была моя очередь стрелять вопросами. Впрочем, колени её я внимания не лишал.

— Архангел проделал с кем-то из его родственников то же, что с папкой, — проговорила она. — Теперь Дубровский ищет его, чтобы отомстить. Акакий и придумал подставить ему тебя, чтобы стравить Дубровского и твоего хозяина, а самому слиться. Я так поняла из его разговоров. Налей-ка мне ещё водки.

Я налил и подошёл к ней, нависнув, как алчный гриф над падалью.

— Так зачем ты мне всё это говоришь? — спросил я охрипшим голосом.

Он лихо дёрнула, запрокинув голову, и, глядя мне прямо в глаза своими бездонными стволами, уронила стопку на пол. Та, жалобно звякнув, разбилась.

— Потому что… я его ненавижу, — она сняла одну ногу с другой, теперь колени были чуть расставлены. — И ещё…

Такого взгляда я выдержать не мог. Я рухнул, как давешняя стопка, обеими руками раздвинул колени и зарылся лицом вглубь.

Я оказался прав: трусиков на ней не было. Было жарко и мокро. Я послал к чертям весь остальной мир. Гром за окном прогремел так, словно черти с энтузиазмом приняли мой подарок. Одновременно с неба хлынул сплошной ревущий поток воды и града. Зазвенело сотрясаемое порывами урагана оконное стекло.

Она доверчиво положила ноги мне на плечи.

* * *

На следующий день я пришёл в контору поздно. Только успел выставить двух дедушек и вполне себе ещё бодрую бабушку, запел телефон.

— Ты где? — спросил Глебыч.

— В конторе.

— Сейчас приеду.

Я ждал, попивая пиво. Похмелье мучило умеренно, но солнце с утра опять палило, а я уже успел намотаться по всему Городу и кое-где за Чертой.

Вчера она ушла, так же молниеносно и таинственно, как и пришла — мгновенно приведя себя в порядок и не удостоив меня ни слова. В компании со своей мужской эйфорией я допил в кабинете водку, остаток же вечера провёл в баре, где слушал плюм-плюм-плюм-плюм устаканившегося и зарядившего на всю ночь ливня. Потом поехал домой. Как пионер, право слово. Из дома сделал несколько звонков, будучи ещё во вполне вменяемом состоянии, и только перед сном позволил себе расслабиться.

Глебыч распахнул дверь без стука и по-хозяйски плюхнулся в кресло у стены. Морда саркастически-наглая. Журналист, бандит, политик, конезаводчик, масон, сатанист… Кто он там ещё? Мне он, скорее, нравился, несмотря на свою полную беспринципность. Но ведь и я такой же. Почти.

— Вот что, Кистень, — заговорил он сурово. — Осиное гнездо, которое вы разворошили, меня достало.

— Мы разворошили?

— Вы. С покойным Архангелом.

Морда моя, как и было положено, вытянулась.

— Что?!

— Ага. Сегодня утром. Взорвали вместе с машиной. В Городе. На стене дома надпись…

Я матюгался долго и со вкусом. Глебыч слушал хмуро, но не прерывал.

— Теперь это моё дело, — бросил он, когда я иссяк. — Я кое-что Акакию должен, а потому ты мне поймай этого козла, слышишь!

Последнюю фразу он произнёс с такой лютой ненавистью, что я вздрогнул. Интересный поворот темы…

— Выпьешь? — спросил я.

Он неодобрительно скривился, но кивнул. Мы дёрнули.

— Все обязательства Архангела я подтверждаю, — продолжил он, отказавшись от сухарика. — Трать, сколько хочешь. Вперёд, Кистень!

Он поднялся с кресла.

— И ещё, — обернулся он от двери. — Перестань так бухать.

Дверь захлопнулась.

Я едва успел застать её в библиотеке — рабочий день кончился, и она уже выходила. На меня поглядела, как на незнакомого. Меня это почему-то не очень потрясло.

— Ты знаешь, что Акакий убит? — спросил я сразу.

— Знаешь что… — она помедлила. — Шёл бы ты… лесом.

В её голосе не было злости. Скорее, он был бесконечно усталым, как у измордованной жизнью старухи.

Всё было очевидно. Я отёр лицо от пота — снова парило, как в аду.

— И на кого ты работаешь, детка?

Она передёрнула плечами и пошла прочь.

— Маруся!

Она чуть замедлила шаг, но тут же опять припустила.

— Ты думаешь, тебя пощадят?

Будто в спину ей пальнул — дёрнулась и остановилась. Я быстро подошёл. Заворчал гром — небо уже переварило очередную порцию нашей протухшей тоски и теперь его опять пучило. Я взял девушку обеими руками за лицо.

— Ты ещё не поняла, что я единственный, кто может тебе помочь?

— Почему? — теперь я видел, что в чёрных глазах закипают слёзы. Полные губы дрожали. Она боялась. Мне было её жалко. Я отпустил её. Я хотел ответить ей правдиво, но не успел. Ливень хлынул, словно в облаках пара дюжих нетрезвых грузчиков с натугой опрокинула огромную бочку. В этом грохоте короткий треск автоматной очереди из припаркованного неподалёку «москвича» с тонированными стёклами был почти неслышен. Девушка неестественно переломилась в пояснице и рухнула. Кровь тут же смыло потоками воды. Маруся лежала, как брошенная сломанная кукла, и глаза у неё были такими же большими и удивлёнными.

А я уже палил в пытавшуюся отъехать машину. Автоматчика, кажется, завалил сразу. Пара пуль попала по шинам, «москвич» вильнул и врезался в сиротливо стоящий тополь, который почему-то ещё не срубили «заготовители». Магазин «макарова» опустел. Я выхватил «беретту» и подскочил к машине. Голова стрелка свисала из открытого бокового окна. Вместо затылка у него имелась мокрая впадина. Сквозь разбитые вдрызг передние стёкла я видел, что салон заляпан мозгами и кровью. Оглушённый водитель всё пытался извлечь застрявший подмышкой пистолет. Я увидел его лицо и немного удивился, но это не помешало мне дважды выстрелить в это лицо, и оно перестало быть таковым.

Обыскивать их не имело смысла — ничего не найду. Я подошёл к Марусе и немного постоял над ней, не обращая внимания, что по мне обильно стекает вода. Не нужно было наклоняться, чтобы видеть: реанимация не поможет. Развернувшись, я пошёл к своей машине.

* * *

Я ехал к Вошке. Ситуация накалились по самое не могу, и бар был самым безопасным местом. Если в этом мире для меня ещё оставались безопасные места.

По дороге я сделал звонок.

Увидев меня, она сразу поняла, что дело пахнет керосином, и без лишних слов стала выставлять из бара посетителей. Поддатые гопники со спальников подчинялись ей с удивительной покладистостью.

Я молча сел за свой столик. Закрыв двери, она поставила передо мной графинчик и вазочку. Я дёрнул и закусил.

— Плохо? — спросила она, печально глядя на меня.

— Плохо, Маруся, — кивнул я. — Похоже, мы запалились.

Она закрыла глаза и несколько секунд молчала. Потом открыла.

— Я к этому давно готова.

Я снова кивнул. Молча. Выпил без закуси и закурил. Тут запел мой телефон.

— Ну что, Кистень, — раздался насмешливый голос Глебыча, — вот ты и попался.

— Давно ты знаешь? — спросил я, стараясь, чтобы голос мой казался совершенно спокойным и ровным.

— С самого начала, — хохотнул тот. — Думаешь, я тебя из сострадания вытащил из дерьма после того, как ты откинулся с зоны?.. Я знал, что ты будешь мстить. Вот и присматривал за тобой. Ты думаешь, если недавно поломал рёбра одному из моих людей, за тобой никто больше не ходит? Ошибся ты — ходили, и до того, и после…

Вот так-то… Хватку теряешь, Влад, старый дурак!

— Но, надо сказать, — продолжал глумливым тоном отчитывать меня Глебыч, — в конце концов ты учудил такое, что я сначала даже не верил, что это ты.

— Все мы склонны недооценивать людей… — протянул я.

Проклятый, проклятый мир! А я идиот! Хотя не совсем…

— То есть, получается, это ты поглотил фирму Маруси? — так же равнодушно спросил я.

— Ага, — весело подтвердил он.

— Ты, конечно, знал, — продолжал я, — что мы с ней. А я тогда работал в МВД. Но когда я стал раскручивать это дело, на меня навесили взятку, выперли из органов и посадили. Моя Маруся оказалась на панели, клиенты звали её Вошкой. А я отмотал срок от звонка до звонка.

В трубке заскрежетал хохоток. Странно, почему я раньше не обращал внимания на то, какой неприятный у Глебыча смех?..

— Верно излагаешь, Влад. Только не те выводы делаешь. На самом деле я через неё хотел достать тебя. Ты мне хвост прищемил в одном деле, ещё в девяностые, только сам не догадываешься. Ну, и добрался… На панель, кстати, тоже я её выпихнул, чтобы тебе веселее было.

На самом деле, я не только догадывался, но и точно знал, что это за дело. Только не знал, что он знает, что я в этом замешан. Честно говоря, всё то время, что я работал на него, меня по этому поводу слегка грызла совесть. Но теперь больше не грызла.

— Я долго не мог поверить, что ты проделываешь все эти штуки, — продолжал глумиться Глебыч, уверенный, что все карты у него в руках. — А потом прикалывался, пока ты потрошил всех этих козлов.

— Рано или поздно я до тебя добрался бы, — заметил я.

— Во-во, — подхватил он. — Поэтому я тебя нае…, наивный чукотский мальчик. Подставил тебе Архангела, а моя девочка из библиотеки — жалко её, да всё хорошее заканчивается — навела тебя на него. Она ведь говорила чистую правду, только вместо меня называла Акакия.

— А тот тут каким боком?

Чем больше я задержу его, тем больше у нас будет шансов.

— Да я же говорил — должок на мне. А на фига платить, если можно похоронить?..

Да, в этом весь Глебыч…

— А Дохляк? — поинтересовался я, хотя всё уже понимал.

— Легко было просчитать, что ты пойдёшь к нему, я ему и внушил заранее, что тебе надо говорить. Дорого брал покойничек, надо признать… Ну а то, что ты его прикончишь, как только он упомянет твою бабу, он и представить не мог. А я мог.

Я снова отчётливо услышал, как омерзительно похрустывает горло под моей финкой. Он ничего и не сказал, хоть я всерьёз старался его разговорить.

— Я подождал, пока ты завалишь Акакия, а теперь ты хрен вылезешь из этого подвала. Снаружи уже ОМОН и пацаны. Бай, недоразвитый!

Со смехом Глебыч отключился. Я раздавил окурок в пепельнице и проверил телефон. Он больше не работал. Ага, Глебыч, конечно, вполне способен перекрыть мне связь. Думаю, все аппараты в баре тоже были мертвы.

Самое смешное, что я сам обо всём догадался бы, будь у меня хоть несколько часов форы. И Глебыч это чувствовал, потому поспешил — не попытался даже раскрыть мои связи в органах. Впрочем, в бригаду Дубровского входили не только действующие сотрудники МВД и госбезопасности, но и отставники всех силовых структур, вплоть до ГРУ и внешней разведки. Были и люди из Товариществ, и даже бригад — многих достала эта поганая жизнь.

Но Глебыч прокололся дважды. Во-первых, я знал, что с Акакием у него вражда — Дохляк сказал, а Маруся подтвердила — а он велел мне мстить за него, как за лучшего кореша. А во-вторых, не надо было ему посылать на ликвидацию библиотекарши своего водилу. Я узнал его. И таки я успел сделать звонок. Теперь на одной из шести машин моего благодетеля уже стоит небольшой сюрприз, который в первую же поездку превратит и её, и Глебыча в мелкую пыль.

Но этого я вполне могу не увидеть.

— Вы окружены, выходите с поднятыми руками! — раздался с улицы голос из «матюгальника».

Щаз.

Я повернулся к Вошке. Моя вечная любовь, как всегда, была на высоте — сжимала автомат «Кедр», который смотрелся в хрупких руках вполне уместно.

Из открытого подпола Санёк передавал вдруг засуетившемуся Петровичу кучу железа: автоматы, ручной пулемёт, гранаты.

— Архип Петрович, — заметил я, — лезь-ка ты вниз, да сиди, пока всё не закончится.

Старый вояка упрямо мотнул головой, а я настаивать не стал: в конце концов, когда-то он был моим командиром, и в ожидании «вертушек» целый день отбивал в горах атаки «духов», пока я истекал кровью, как свежезарезанный баран.

— Ну что, Володя, пора? — спросила она.

Её взгляд пронизал меня до самого нутра. Как всегда.

Я взял её за руку и надел на палец кольцо. Я уже год всегда носил его с собой, дав себе слово надеть, когда случится то, что случилось.

— Пора, Маруся.

Отвернувшись, я дёрнул водки, закусил огурчиком и взялся за ручной пулемёт.

Три узких зарешёченных окошка, наполовину утопленные в асфальт. Полная изоляция от остального здания. Капитальные стены старинного дома. В общем, долго они нас будут выкуривать. А там, может, и ребята подоспеют.

Ничего ещё не потеряно!

Я стволом разбил стекло и дал очередь в мир, в котором пьяное солнце, как побитый пёс, уползало в свою конуру.

— Эй, козлы! — заорал я. — Давайте сюда! Я Дубровский Владимир Андреевич! Не ссы, Маруся!