Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране

Виноградов Владимир Михайлович

Летом 2015 года в результате длительных переговоров было достигнуто историческое соглашение по атомной программе Ирана. Осенью 2015 года начались наши военные действия в Сирии.

Каковы причины антииранских санкций, какова их связь с распадом СССР? Какой исторический фон у всех событий на Ближнем Востоке в целом и в Сирии в частности? В своих воспоминаниях В.М. Виноградов дает исчерпывающие ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с современной ситуацией на Ближнем и Среднем Востоке.

Владимир Виноградов, чрезвычайный и полномочный посол СССР в Египте во время войны Египта и Сирии с Израилем (1973) и в Иране во время Исламской революции (1979), являлся в Союзе одним из главных специалистов по Ближнему региону и, безусловно, ключевым игроком в этих важнейших событиях нашей истории.

 

© Виноградов В., 2016

© ООО «Издательский дом Алгоритм», 2016

* * *

Кому нужна война в Иране

«Надо убить президента Обаму!» – с этим радикальным предложением выступил в редакционной статье главный редактор и владелец еврейской газеты в Атланте, Atlanta Jewish Times, Эндрю Адлер. Чтобы спасти Израиль, пишет он, премьер-министр Нетаньяху должен приказать агентам «Моссада» в США «замочить» (take out) недружественного Израилю президента Обаму, чтобы его место занял дружественный вице-президент и ликвидировал врагов еврейского государства. А именно – Иран, Хизбаллу, Хамас. Адлер призвал ударить по этим «трем врагам Израиля» незамедлительно. Его слегка завуалированный призыв к убийству президента возмутил многих. «Это уже перебор», – сказали еврейские организации. О таком вслух не говорят. В ведущей израильской газете «Гаарец» комментатор сказал, что ненависть к президенту Обаме, вызванная его нежеланием ударить по Ирану, – нередкое явление среди американских и израильских евреев. Адлер извинился, а затем и передал бразды своему заместителю и выставил газету на продажу.

Президент Обама активно действует против Ирана: вводит санкции, боевые корабли вошли в Персидский залив, и все же этого мало для его оппонентов – республиканских претендентов на пост президента и для людей вроде Адлера. Но это слишком много для альтернативной Америки.

Альтернативная Америка однозначно против войны с Ираном. В первую очередь из соображений солидарности с глобальным Югом, со странами «третьего мира», но она подкрепляет это и практическими аргументами.

Война с Ираном приведет к резкому подорожанию нефти и ударит по карману рядового американца и европейца. Она может и привести к мировой войне, считают они. Американская блогосфера отметила слова Дмитрия Рогозина о том, что «любой конфликт вокруг Ирана является прямой угрозой безопасности России», и поняла их как штормовое предупреждение Америке. А тут еще вдобавок китайский генерал Чжан Чаочон сказал, что Китай будет защищать Иран, хоть бы это обернулось третьей мировой войной.

Позиции России и Китая – ключевые. Одно дело – отбомбиться по стране в изоляции, как Ливия или Ирак, совсем другое – ввязаться в войну, где противника поддерживают Китай и Россия. Такой опыт у США есть, его имя – Вьетнам, и ни малейшего желания его повторить не появилось. Сегодня Россия, видимо, не станет воевать за Иран, но развитие событий может ее вынудить. Так считает русский политфилософ Александр Дугин. Если война за Иран охватит Закавказье и Среднюю Азию, России придется вмешаться. Понимая эту опасность, американцы жмут одной ногой на газ, а другой – на тормоз.

Другой важный фактор против войны – американская общественность к ней не готова. Если войны в Афганистане и Ираке пользовались поддержкой народа, против войны в Иране выступает большинство. Неубедительной оказалась недавняя попытка создать казус белли, обвинив Иран в попытке убийства саудовского посла в США, – слишком сомнительным показался предполагаемый наемный убийца – торговец подержанными автомобилями.

Третий фактор против войны – армия не стремится к сложной и опасной кампании. Пока американские войска стояли в Ираке, велика была опасность, что они окажутся в западне среди шиитов Ирака и Ирана и пострадают первыми. После вывода войск из Ирака сухопутная операция становится почти невозможной. Поэтому в вооруженных силах предпочитают подождать, пока санкции ослабят Иран, или использовать флот и десантников для проведения рейдов, избегая большой войны. Но и флот опасается, как бы не оказаться в ловушке Персидского залива.

Почему же, несмотря на эти веские доводы против войны, какие-то силы тянут Америку на конфронтацию с Исламской Республикой?

Альтернативная Америка предлагает несколько возможных ответов:

– влияние израильского лобби;

– стремление корпоративной Америки установить полный контроль над миром;

– стремление корпоративной Америки овладеть ресурсами нефти на планете;

– торговля нефтью как финансовая основа доллара;

– геополитика – сдерживание России и Китая.

Официальное объяснение, господствующее в мэйнстриме, – иранская ядерная программа – не пользуется популярностью, в него мало кто верит из альтернативно мыслящих американцев. В первую очередь потому, что несколько лет назад они слышали все то же самое применительно к Ираку. «В руках Саддама Хусейна – страшное оружие массового уничтожения», – твердили массмедиа и ведущие политики в Вашингтоне и Лондоне. Ирак был завоеван, разрушен, миллион иракцев погиб – но ОМУ так и не было найдено. Поэтому сегодня, когда истэблишмент говорит об иранской атомной угрозе миру, американцы нервно позевывают… и ищут другое объяснение.

О том, как зарождалось противостояние Исламской Республики Иран и США, рассказывает эта книга.

Исраэль Шамир

В Иране мне пришлось проработать послом СССР более пяти лет: с февраля 1977 г. до апреля 1982 г. Случилось так, что эти годы оказались историческими для Ирана – в феврале 1979 г. в результате революции была свергнута монархия, существовавшая в стране более двух с половиной тысяч лет. Два года – день в день – я проработал при шахском режиме, немного более трех лет – при республиканском исламском правлении. Исторические события весьма редко кому случается видеть как бы изнутри. Трудно, находясь в водовороте событий, сохранять холодный ум, вести спокойный анализ того, что происходит, если к тому же появляются большие служебные заботы. Поэтому то, что далее написано, скорее фиксация того, что ярче всего отложилось в памяти о жизни и работе в Иране, от встреч с различными деятелями. Естественно, что за пределами книги осталось больше интересных моментов и деталей, чем тех, что могли уместиться на ее страницах. Автор не преследовал и цели изложить свой скрупулезный анализ явлений – это предмет отдельной работы.

Тем не менее наблюдения очевидца событий, хотя, возможно, и небеспристрастного – испытывающего симпатии к иранскому народу, могут оказаться полезными для целей истории.

В. Виноградов

 

Часть первая

 

Самолет идет на юг…

10 февраля 1977 года. Кавказские горы сверху величественны: на темно-синем фоне в ярком солнце блестят снега вершин. Насколько глаз может охватить, они повсюду, проплывают вздыбленные пики, ущелья видны редко. Невольно представляется географическая карта: где-то слева закрытое облаками величайшее в мире озеро – Каспийское море, а впереди – незримая линия границы. Ровным гулом моторов наполнена кабина. Изредка что-то позвякивает. Самолет идет на юг, в Тегеран – столицу Ирана, южного соседа нашей страны.

Полет длится немного – всего три часа двадцать минут. Однако есть время поразмыслить…

Российским послам в давние времена требовались месяцы, чтобы достичь Персии, как тогда назывался Иран. Следовали туда сначала из Москвы, позднее из Петербурга конным путем до Нижнего Новгорода, затем на стругах по Волге и Каспию, далее вновь на лошадях через Эльбурский хребет, тянущийся вдоль южного побережья Каспия, в глубь страны, лежащей на высокогорном плато, спускающемся на юг к Персидскому заливу. Тогда путешествия занимали недели. Сейчас несколько часов.

В XVI веке послы прибывали на небольшое, но неопределенное время с большой свитой, охраной, богатыми подарками. Чем многочисленнее и родовитее свита и дороже подарки – тем большее значение придавалось посольской миссии и оказывалось уважения. Послы выполняли царево поручение, ждали шахского разрешения отправиться обратно.

История отношений нашей страны с Ираном сложная, знавшая периоды расцвета и застоя. Одним из первых актов советской власти в декабре 1917 года было опубликование секретного англо-русского договора 1907 года о разделе сфер влияния в Персии. С политикой неравноправного отношения к Ирану было покончено. Вскоре, в 1921 году, был заключен Договор о дружбе. Советское правительство безвозмездно передало Ирану все концессии и имущество прежней России на территории Ирана, отказалось от привилегий, которыми пользовались русские подданные; были заложены основы подлинного, равноправного добрососедства.

Но часто действовали внешние факторы – слишком привлекателен Иран для внешних сил: непосредственная южная граница с Советским Союзом протяженностью около 2,5 тыс. км, большие природные богатства в недрах – нефть.

В планах Гитлера Ирану отводилось особое место. Если бы удалось захватить Советский Кавказ, Иран стал бы опорным пунктом для проникновения фашистской Германии в Азию. Если бы… Но Красная Армия разбила гитлеровцев на подступах к Кавказу. Иран внес свой вклад в дело разгрома гитлеризма: через Иран поступали военные и другие столь нужные для советско-германского фронта грузы. Многие иранцы законно гордились, называя свою страну «мостом победы». В Тегеране осенью 1943 года встретились главы союзных держав – СССР, США и Англии – Сталин, Рузвельт и Черчилль. Они приняли важные решения, ускорившие достижение общей победы.

Бурную историю переживала страна и после войны. Честолюбие шаха искусно подогревалось из-за океана, американский капитал усиленно проникал в иранскую экономику.

Однако чувство реальности у иранских правителей время от времени брало верх. Наступили периоды улучшения в отношениях с Советским Союзом.

В начале 70-х годов «нефтяной бум» неожиданно поставил Иран, одного из крупнейших поставщиков нефти на мировой рынок, в разряд «богатых» стран мира. Нефтяные доходы выросли в 10 раз, достигнув более 20 млрд. долларов в год! Друзьям шаха удалось побудить его львиную долю нежданно свалившихся доходов тратить на гигантские закупки вооружения в Соединенных Штатах. У границ Советского Союза создавались мощные склады современного вооружения, которое иранская армия не могла бы освоить многие годы. Возникал законный вопрос: для кого оно предназначалось? Неподалеку от границ с Советским Союзом заработали в автоматическом режиме американские разведывательные станции, начиненные ультрасовременной электронной аппаратурой, куда ни одному иранцу, даже шаху, доступ не был разрешен.

Все более ужесточалась внутренняя политика шаха. Безжалостно подавлялось всякое оппозиционное движение, вырос устрашающий всех САВАК, широко раскинувший сети по всей стране, – орган борьбы с оппозицией.

Шах провозгласил курс на создание «великой цивилизации». Древний персидский царь-завоеватель Кир стал божеством.

Баснословно богатели члены шахской семьи. Инфляция росла рекордными темпами. Но средств было много, слишком много – до разорения страны было далеко.

Почти каждый день газеты отмечали вооруженные стычки с «городскими партизанами», борцами подпольного движения. Роптало иранское духовенство, которое шах лишил многих традиционных привилегий. Начинала подавать голос и некоторая часть делового мира – он чувствовал свое выросшее значение в жизни страны и требовал участия в определении ее судеб, в управлении государством.

Отношения с Советским Союзом начали затормаживаться, все больше в речах шаха звучали нотки открытого антисоветизма. Все, что было связано с борьбой внутренних сил против шахского режима, огульно приписывалось действиям внешних сил – «центрам международного коммунизма». Усиленно внушалась мысль, что при ослаблении шахской власти в стране образуется вакуум, который постарается заполнить атеистический Советский Союз, поэтому утверждалось, что религиозным деятелям нет другого выхода, как поддерживать шаха и, следовательно, все его начинания.

Шах хотел стать вровень со своими заокеанскими друзьями-правителями. Такое признание он от них получал. Но на словах, а не на деле, и это был постоянный источник его раздражения. Шах, вместе с тем, не мог не видеть выгоды для Ирана в развитии нормальных отношений со своим северным соседом, он знал, что Советский Союз отнюдь не стремится к приобретению «сфер влияния» в Иране, но законно заботится о своей безопасности у южных границ. Поэтому шахское правительство шло на развитие в определенных пределах выгодного для обеих стран сотрудничества в экономической области, в контактах по линии культуры.

Связи между соседними странами всегда носят особый характер. Контакты между народами обеих стран складываются веками, интерес друг к другу всегда большой. С кем же жить в мире в первую очередь, как не с соседями? Народы соседних стран связывают как бы незримые нити, особенно если связи были интенсивными в прошлом. Прошедшее живет в последующих поколениях и трудно забывается.

В Иране помнят не только нижегородские ярмарки, участие в которых давало иранским купцам выход в Европу. Уже давно велся взаимовыгодный торговый обмен, в котором Советский Союз являлся самым значительным покупателем как товаров традиционного иранского производства, так и нарождающейся национальной промышленности. Западные же страны покупали главным образом лишь иранскую нефть. Миллионы тонн грузов в Иран поступали из западноевропейских стран через территорию Советского Союза. По всей стране высятся зерновые элеваторы, построенные при содействии Советского Союза. Когда западные партнеры отговаривали иранцев от создания своей тяжелой промышленности, в первую очередь черной металлургии, и отказали им в содействии в этом деле, Иран обратился к Советскому Союзу. В Исфахане уже много лет действует первенец иранской тяжелой промышленности – металлургический комбинат с полным циклом производства, созданный с помощью Советского Союза, сотни советских специалистов помогают в его эксплуатации, ведут работы по расширению мощностей комбината. С советской помощью был построен крупный металлообрабатывающий завод в Араке, заводы крупнопанельного домостроения, мощные электростанции, работают геологические экспедиции, электрифицирована железная дорога между пограничной станцией Джульфа и центром иранского Азербайджана – древним городом Табризом. Работает судоходная линия, связывающая Баку с иранскими портами на южном побережье Каспия, помимо перевозки по железной дороге грузов курсируют вагоны прямого пассажирского сообщения Москва – Тегеран, самолеты «Аэрофлота» и «Иран эйр» регулярно летают между столицами обоих государств.

Крупнейшим даже по мировым масштабам объектом стал газопровод из Ирана в Советское Закавказье, по которому ежегодно подавалось до 10 млрд. куб. м газа, выделяющегося при добыче нефти на промыслах в южных районах Ирана. Ранее этот газ попросту сжигался. Поставками газа Иран расплачивался за содействие, оказанное Советским Союзом в строительстве крупных промышленных и энергетических предприятий Ирана.

Десятки лет существовала в Тегеране благотворительная больница советского Общества Красного Креста и Красного Полумесяца, пользовавшаяся доброй репутацией у иранцев, особенно у неимущих слоев. Она обслужила уже многие миллионы иранцев, и о ней знали в самых глухих провинциях страны. Русские врачи всегда были известны и уважаемы в Иране, даже в давние времена ни одна русская научная или торговая экспедиция в Иран не обходилась без участия врача, который бесплатно помогал иранцам.

Русская иранистика всегда принадлежала к числу всемирно известных научных школ, посвятивших себя изучению древней культуры иранских народов…

Все это, конечно, перебирается в памяти, а тем временем за окном самолета пейзаж сменился. Вместо заснеженных кавказских вершин под крылом проплывает цвета охры почти без всякой растительности иранская земля. Границ между государствами, когда находишься в воздухе, не ощущаешь. Изредка видны тонкие извилистые нити-ручейки, немногочисленные речки. Иногда на поверхности земли замечаются прямолинейные и зигзагообразные точечные пунктиры, как будто кто-то штопором проковырял землю, оставив у отверстий бугорки земли, – это колодцы подземной системы водоснабжения «ганаты» – главного средства орошения крестьянских полей…

Слева видны заснеженные горы хребта Эльбурс. На их белом фоне возникает коричневое, неестественно толстое пятно. Оно висит у белого склона горы на большом протяжении на фоне величественного снежного пика Демавенда – потухшего вулкана, самой высокой горы Ирана. Еще несколько минут – и под бурой массой на земле различаются строения. Это Тегеран, а над ним отбросы дыхания города, где около 4 млн. населения и более миллиона автомашин. Чем же дышат там, внизу?

 

Посольство СССР

Еще с 1915 года российское посольство расположилось в парке Атабека площадью около 12 га. Говорят, пару десятков лет назад парк находился на северной окраине города, теперь он оказался почти в центре. Город, его деловая и наиболее богатая часть, разрастался к северу – поближе к горному хребту, более прохладным местам с чистым воздухом.

В 1977 году одна из улиц, ограничивающих посольство, носила имя Черчилля, поскольку на противоположной ее стороне находится английское посольство, где во время Тегеранской конференции разместился премьер-министр Великобритании. (Странное дело: русское и английское посольства, меняя с ходом времени свое местоположение, тем не менее находились рядом друг с другом. Англо-русское соперничество в давние времена как бы находило свое воплощение и в этом факте.) После победы иранской революции 1979 года улица была переименована, получила название «Нефле-ле-Шато» по названию парижского предместья, где проживал короткое время в конце 1978-го – начале 1979 года аятолла Хомейни. Перпендикулярно этой улице к воротам посольства выходила улица Сталина, которая после революции 1979 года получила название улицы Мирза Кучек-хана – по имени хана северных провинций Ирана, поднявшего восстание против шаха в 20-х годах. Рядом проходит магистраль – улица Хафеза, названная в честь великого персидского поэта, которая также не избежала послереволюционных преобразований – в 1982 году была переименована в улицу Единства.

Вблизи советского посольства много домов, лавочек и церквей, принадлежащих армянам, – признак естественного тяготения армян к своей родине.

В глубине парка – служебные и жилые дома, резиденция посла. Среди плакучих ив, у вечно журчащего маленького фонтанчика с небольшим голубым водоемом – бронзовый памятник А.С. Грибоедову работы русского скульптора Балашова, построенный на средства, собранные в русской колонии в Иране к 70-летию со дня гибели русского дипломата и великого поэта (памятник был открыт в 1902 году). Поэт-дипломат в спокойной позе сидит в кресле, слегка наклоненная голова, в правой руке листок бумаги, левая – на подлокотнике с гусиным пером. Кажется, на минуту оторвался поэт от письма, задумчиво перечитывает написанное. Что это – послание любимой жене грузинке Нине Чавчавадзе, оставшейся в Табризе? Постамент сделан из гранита, привезенного из Грузии.

В то время парк орошался подземным ганатом, который брал воду где-то в километрах тридцати в горах, проходил под всем городом, радостно выплескивался на территории парка. Вода чистая, использовалась даже для питья. Позднее лихорадочное и беспорядочное строительство города привело к многочисленным завалам ганата, и он перестал функционировать. На территории парка пришлось соорудить две скважины с насосами, подающими воду с глубины более 90 метров.

Конечно, парк с тысячами деревьев – вековые сосны, платаны, шелковица, инжир, акация, орех, рододендроны, олеандры, магнолии – стал роскошью в центре города. Летом, когда в жару за 40 °C, здесь всегда температура на 3–4 градуса ниже, чем в городе. Чувствуют это даже обитатели близрасположенных домов.

Со временем дома на территории посольства подверглись реконструкции, но сохранился мемориальный зал, в котором проходили заседания «большой тройки» в доме, который в свое время служил апартаментами для проживания президента США Рузвельта.

В вестибюле служебного входа, где ранее был главный вход, две большие с золотыми буквами мемориальные мраморные доски, одна на русском и английском, другая на персидском языке – в честь исторического события, свидетелями которого были стены здания.

На высокой 15-метровой мачте на фоне заснеженных гор развевается Государственный флаг Советского Союза.

На севере города, в районе, называемом Зарганде, который ранее был деревушкой, – летняя резиденция в лесистом парке.

Здесь прохладнее, поскольку высота больше (около 1700 м). Старинное – желтое с белым – здание бывшей российской миссии, где еще в начале века находили убежище и члены шахской семьи, когда в стране возникали беспорядки; множество гигантских редкостных по величине платанов, которые наверняка были свидетелями событий «до Грибоедова», журчит вода из ганата и арыков, густая листва почти закрывает все небо, и кажется, что нет дымного, промышленного и суматошного Тегерана. (Кстати говоря, неподалеку располагается и летняя резиденция английского посла.)

 

Первые шаги

Шах распорядился «поскорее принять советского посла», и вручение ему верительных грамот уже назначено через неделю – на 19 февраля. Это на дипломатическом языке также означает жест: шах, видимо, хочет продемонстрировать расположение. Об этом на следующий день пишут и газеты.

19 февраля, яркий солнечный день, на улице, несмотря на зиму, температура более плюс 20 °C. В саду посольства бьет высокий фонтан, на ступенях парадного подъезда ковровая дорожка. В 9.30 прибыли чины протокола дворца в черных расшитых золотом мундирах, со шляпами-треуголками с плюмажем. Послу предоставляется автомашина шаха. Посол в форменной одежде, военный атташе также в своей парадной форме, остальные советники в непривычных для них фраках. В сопровождении эскорта мотоциклистов кортеж направляется через весь город на север, к Ниаваранскому дворцу.

У ворот дворца двое служителей в голубых средневековых камзолах с серебряными булавами встречают и провожают во двор, где выстроен воинский почетный караул. Оркестр исполняет Государственный гимн Советского Союза. Прохождение вдоль строя, где солдаты держат винтовки «на караул», а офицеры салютуют саблями; поклон – знак уважения к воинскому знамени и благодарность начальнику караула.

Во дворец по ступеням наверх вводят гуськом идущие церемониймейстеры двора также в расшитых золотом мундирах. Во внутренних помещениях встречает главный церемониймейстер двора – Гариб, человек знакомый, поскольку он был иранским послом в Японии. С облегчением снимаются фуражки, белые лайковые перчатки. В небольшом салоне угощают традиционным иранским чаем. На стенде большой ковер – искусно вытканный портрет шаха.

Двое в голубом распахивают обе половинки дверей. Первым в залу входит Гариб и громко объявляет: «Его превосходительство чрезвычайный и полномочный посол Союза Советских Социалистических Республик!»

Впереди большая зала, переливаются огнями украшенные мелкими зеркалами потолок и стены. Громадный персидский ковер, по бокам двумя рядами гражданские адъютанты шаха в парадной форме. В глубине – одиноко стоящая фигура шаха в военной форме, справа от него и чуть поодаль – замминистра двора, слева – министр иностранных дел. Оба в парадной форме с золотом, при шпагах, в полусогнутой руке треугольные шляпы со страусовыми перьями.

На расстоянии нескольких шагов от шаха остановился. Зачитываю приветственную официальную речь, в которой говорится о желании нашей страны жить в мире и дружбе с соседним иранским народом. Советский Союз строит свои отношения с Ираном на принципах мирного сосуществования государств с различными социально-экономическими системами, невмешательства во внутренние дела друг друга, равенства, взаимного уважения и дружбы. Развитие отношений между обеими странами не только отвечает интересам наших народов, но и служит вкладом в дело мира во всем мире. В речи выражается уверенность, что взаимовыгодные отношения между СССР и Ираном получат свое дальнейшее развитие.

Вручил шаху свои верительные грамоты и отзывные грамоты на моего предшественника, он передал их министру иностранных дел, пожал послу руку, а затем произнес речь. Он выступает также за развитие отношений с Советским Союзом, приводит много хороших примеров того, что уже достигнуто в этих отношениях.

Затем шах пригласил для приватной беседы в отдельную комнату вместе с министром иностранных дел.

В беседе шах деловит. Он начинает беседу первым и говорит долго и не столь официально. Дело еще и в том, что с шахом я хорошо знаком лично: встречался в Москве, сопровождал во время его длительной поездки по Советскому Союзу, дважды бывал в Иране.

Иран, подчеркивает шах, – независимое государство и древняя страна. Другие государства, у которых за плечами всего 100–200 лет истории (намек на США, отмечавшие 200-летие своего образования), не могут понимать национальных устремлений Ирана. В Советском Союзе это понимают, мир – стержень его внешней политики, и поэтому если бы Иран мог выбирать соседей, то он выбрал бы Советский Союз. Иран преисполнен решимости идти по пути экономического и социального развития, для этого у него есть все – большое население, природные богатства, деньги. Но для развития страны нужен мир, а для этого сегодня нужно быть сильным (вот оно – оправдание гигантских закупок вооружения). Он спокоен за свои северные границы, но за других соседей, например за Турцию, поручиться не может, она входит в НАТО и поэтому может быть связанной при принятии решений, затрагивающих ее национальные интересы.

Если Советский Союз относится с пониманием к необходимости развития Ирана, говорит он, то другие видят в нем лишь источник получения нефти. Но он проучил западные страны, пытавшиеся бойкотировать иранскую нефть, когда поднял на нее цену, он заставит западные страны искать новые источники энергии. Заключая рассуждения, шах выражает готовность встретиться с советским послом для более подробной беседы.

 

Шах

О шахе Ирана Мохаммеде Реза Пехлеви написаны книги, он и сам писал о себе, излагал свои взгляды на историю Ирана, интерпретировал в нужном ему духе события, довольно охотно давал интервью журналистам, в основном, кстати говоря, западным. Есть на Западе даже «романы», где выведен шах. Это, как говорят, льстило его самолюбию, хотя шах и был показан не всегда в приглядном свете.

Шах изображался и как всевидящий пророк, и как теряющийся в трудных ситуациях простой смертный; решительный государственный деятель и человек, подверженный страшным колебаниям; деспотичный, жестокий человек и деятель; заботящийся о судьбе страны; глубоко религиозный по натуре и предающийся низменным увлечениям; мистик и разносторонне образованный; человек с чувством реализма и бесплодный мечтатель. Все это, однако, больше относится к категории личных качеств, которые, может быть, и представляют интерес, но не являются первостепенными.

Объективный факт состоит в том, что шах Мохаммед Реза Пехлеви в силу исторического случая правил в отпущенный ему историей период в древней стране с населением более 30 млн. человек, где шли процессы развития в соответствии с объективно существующими законами жизни человеческого общества. Однако до конца своей жизни шах, по всему видно, не понимал, какие силы двигают развитием общества, поэтому он и не понял, почему его свергли.

Шах, казалось, действительно обладал в стране неограниченной властью. Но над чем и над кем? Да, в Иране не перечили шаху парламент – меджлис и сенат, была создана единая для «всех иранцев» политическая партия, носившая пышное название «Растахиз» («Возрождение»). Действительно, прямые указания шаха выполнялись, казалось, беспрекословно. Но… Жизнь все-таки шла своей дорогой, часто помимо воли шаха.

Быстро растущая промышленно-торговая верхушка общества исподволь требовала политической власти; многочисленный традиционно-бюрократический государственный аппарат топил в бесконечных проволочках некоторые полезные начинания; не было ни малейшего энтузиазма от формально-показной, направленной на возвеличивание шаха деятельности «Растахиза», которую только условно можно было называть партией. С промышленным развитием страны рос рабочий класс, неизбежно проникали в его среду идеи социального равенства; несмотря на небольшое улучшение условий жизни трудящихся в виде роста зарплаты, отсутствие безработицы, становящиеся доступными многие предметы потребления, иранские трудящиеся все больше осознавали непрочность всей системы правления, во главе которой стоял шах.

Не прекращалась подпольная борьба, проявлявшаяся время от времени в вооруженных стычках с властями групп, как тогда говорили, «городских партизан», или «исламских марксистов» – членов строго законспирированных организаций «федаев» и «моджахедов иранского народа». Особо сильными были антишахские настроения среди учащейся иранской молодежи как в самой стране, так и за границей. Затаило особое недовольство иранское шиитское духовенство, его традиционное влияние и положение было ограничено новым «образом жизни» по западному образцу, который усиленно насаждал шах. Духовенство, конечно, не решалось на открытые выступления, но мечети зачастую становились местами, где иногда можно было высказывать недовольство.

Да, многое в стране действительно зависело от шаха, иранская монархия выглядела перед внешним миром прочной и, казалось, несокрушимой, опиралась на мощный аппарат САВАК, жандармерию и армию, она пользовалась и неграмотностью народа. А во внешнем мире союзниками шахского Ирана были крупнейшие западные государства, и в первую очередь США.

Шах правил государством, но не мог управлять теми силами, которые помимо его воли действовали против монархического строя и, следовательно, против него лично.

…Советского посла шах принимал довольно охотно, и в беседах с шахом затрагивались самые разнообразные вопросы, нравились они ему или нет. Шах неплохо ориентировался в международных проблемах, был информирован в общем, хотя часто и необъективно, о положении дел в стране, некоторые вопросы, в том числе экономические, знал довольно детально. Одним словом, имел свою точку зрения, стремился показать это; если нужно – во многих случаях принимал сразу решения, иногда говорил, что посоветуется. Держался всегда спокойно, демонстрировал уверенность, и только в последних встречах – осенью 1978 года, когда страну потрясали революционные волнения, – была видна его явная растерянность и непонимание глубины происходящих событий.

Принимал один, обычно в одном из кабинетов Ниаваранского или Саадабадского дворца. В штатском костюме, стоя, приветствовал входящего, предлагал сесть на диван, сам садился в кресло справа, сбоку. Слуги в ливреях подавали неизменный чай с лимоном, пятясь задом, удалялись, начиналась беседа, инициативу в которой шах оставлял посетителю.

Шах хорошо владел французским и английским языками, говорил спокойно, подбирая точные слова, уверенно, обычно не показывая эмоций. Хорошо реагировал на шутки. Внешне проявлял демократизм. По окончании беседы шах всегда провожал до дверей, вежливо прощался.

Вопросы советско-иранских отношений занимали в наших беседах главное место – как принципиального порядка, так и сугубо практические, разумеется, наиболее крупные из них. Подход шаха к отношениям с Советским Союзом был, пожалуй, прагматическим. Он понимал важность для Ирана нормальных отношений со своим северным соседом, стремился использовать их для развития Ирана, укрепления положения страны. Понимал, что с нами отношения могут строиться только на взаимовыгодной основе. В этом плане он был вполне реалистом.

Такие крупные объекты, как Исфаханский металлургический комбинат, газопровод, строительство крупных электростанций, были в поле его зрения. Часто чувствовалось, что шах находится под влиянием неточной информации, поставляемой иранскими руководителями, однако он был готов выслушать контрдоводы, рассмотреть информацию другой стороны о положении дел, даже прислушаться к советам. Одно время, например, замедлились работы по расширению Исфаханского завода, главным образом ввиду нехватки рабочей силы, назревала угроза серьезного срыва графика работ. Наши неоднократные обращения к руководителям Иранской металлургической корпорации и премьер-министру успеха не имели, в своей информации шаху они стремились, как водится, переложить вину на советскую сторону, выискивая различные мелочные придирки. Мы посоветовали шаху, коль дело с рабочей силой обстоит так остро, привлечь к строительным работам армейские подразделения – все равно ведь армия ни с кем не воюет. Шах сказал, что подумает, и через некоторое время мы узнали, что им было отдано соответствующее распоряжение.

Был даже и курьезный случай. Через нашу летнюю резиденцию в Зарганде проходил арык с улицы. При его входе, в стене была поставлена решетка, чтобы задерживался уличный мусор. Этот мусор уборщики муниципалитета часто не убирали, образовывался затор, заливало улицы. Вместо того чтобы очистить решетку, эти уборщики часто выламывали ее, грязь и мусор разносились по всей нашей территории. Многочисленные жалобы и обращения в муниципалитет, в том числе и к тогдашнему мэру Тегерана Никпею, не помогали.

Однажды после очередного вылома решетки и полного засорения территории в Зарганде я был у шаха. Что-то нездоровилось. Шах, видимо, заметил, спросил, как настроение. Ответил, что плохое, вспомнил про Зарганде, рассказал, но ничего у него не просил. Шах посмеялся, сказал в шутку: «А вы Никпея пригласите на завтрак в Зарганде среди мусора». Я ответил, что, наверно, придется так и поступить.

Никпея я уже пригласил ранее на обед в посольство. Когда он через пару дней прибыл вечером, то радостно сказал: «Все в порядке, господин посол, вся речка Зарганде будет отныне забетонирована!» Я спросил, зачем и почему мне это нужно знать. Никпей удивился и рассказал, что два дня тому назад ему поздно вечером позвонил шах и приказал немедленно привести в порядок реку или поток возле резиденции советского посла в Зарганде. Вот он, Никпей, уже и начал бетонировать всю речку. Мы ахнули: это зачем еще? И объяснили Никпею, что вопрос всего-навсего в очистке решетки, как мы ему раньше и говорили. Но он сказал: «Хорошо, решетку будем чистить, но и речку забетонируем, раз шаху об этом уже доложено».

Иногда шах просил дать ему перечень наиболее важных вопросов, затронутых в беседе, которые необходимо было решить. Большинство вопросов, как правило, решалось в положительном плане, иногда к скрытому неудовольствию правительства, которое считало себя задетым. Но другого выхода не было – дремучая иранская бюрократия, укоренившаяся с незапамятных времен, сильно тормозила развитие страны, наносила ущерб конкретным делам в наших двусторонних отношениях.

С иранскими видными промышленными и экономическими деятелями я постарался познакомиться поскорее. Из них самое большое впечатление произвел энергичный Рахим Ирвани. С первых встреч они единодушно подчеркивали необходимость прямых контактов с шахом по крупным вопросам. «Здесь все решает шах, – говорили они, – все правительственные чиновники лишь плохие исполнители его воли».

Безынициативность и робость государственного аппарата, чем часто раздражался шах, были, однако, порождены самим шахом, самой системой, при которой решение всех крупных вопросов принадлежало ему лично. Создавался своего рода заколдованный круг.

Однажды после принятия шахом решения о сотрудничестве с нашей страной в строительстве крупнейшего в Азии механического завода в Эсфараянхе, которое противоречило настроениям правительства, премьер-министр Ховейда пожаловался шаху, неосторожно сказав, что советский посол, дескать, в беседе с шахом «пошел против решения иранского правительства». Шах ответил ему, что это он – шах – изменил решение своего правительства, а посол, как он сказал, был в беседе с ним просто «весьма убедителен».

Конечно, никакие крупные соглашения не могли быть заключены без согласия шаха. Даже такой вопрос, как создание ирано-советской смешанной торговой палаты, за которую выступали иранские деловые люди (ее первым президентом стал Рахим Ирвани), стремившиеся к развитию торгово-экономических связей с Советским Союзом, мог быть окончательно решен только после одобрения шахом, поскольку этому противилась та влиятельная часть иранских промышленников, которая была тесно связана с западными странами.

Шах обращался часто с просьбой информировать его о положении дел в торгово-экономических отношениях, советовал побольше ездить по стране, бывать на объектах экономического сотрудничества да и вообще изъявлял готовность выслушивать критические замечания по поводу иранской экономики, строительства, транспорта. Иногда «в минуты откровения» он говорил об искаженной информации, которую он получает, о бюрократизме государственного аппарата. «Скажите, пожалуйста, – спросил он однажды, – есть ли в Советском Союзе бюрократизм и волокита, и если есть, то как вы с ними боретесь».

Я со вздохом ответил, что, к сожалению, такие печальные факты имеются. Эффективной мерой борьбы могло бы быть привлечение народа, общественности к контролю за деятельностью аппарата учреждений, против явлений бюрократизма и волокиты. Почему бы вам не попытаться привлечь народ к делу контроля, например, за соблюдением лавочниками установленных правительством розничных цен на товары первой необходимости?

Шах, помолчав, заметил, что для Ирана этот способ не годится, он лучше будет усиливать «шахскую инспекцию», наделять ее еще большими полномочиями. Действительно, время от времени «шахская инспекция» привлекала к суду, наказывала нескольких наиболее зарвавшихся в жажде наживы торговцев или промышленников, чиновников, бравших наиболее крупные взятки, – таких, которых уже нельзя было не привлечь к ответственности. Однако такие меры, разумеется, были недостаточными – вся система экономики страны была заражена коррупцией. Шах не мог и не хотел рушить саму систему.

В некоторых международных проблемах была и близость точек зрения, например, о сохранении достигнутой такими большими усилиями разрядки международной напряженности, международных мер по остановке гонки вооружения, созданию в мире «справедливого экономического порядка». Конечно, на поддержку таких мер на международной арене шаха подталкивали различные соображения. Он, видимо, представлял себе опасность, которую таило для Ирана гипотетическое столкновение Соединенных Штатов с Советским Союзом. Он понимал губительные последствия для Ирана оказаться, как он говорил в беседах, «между молотом и наковальней», чем грозило вовлечение Соединенными Штатами Ирана в свои военные планы. Говорил об этом нам, но… фактически содействовал военному проникновению США в Иран к южным подступам Советского Союза, да и в своих интервью западным, особенно американским, журналистам открыто называл себя наиболее верным союзником США. Такова уж была своеобразная «логика» иранского монарха.

Однако он чувствовал, что к позиции Советского Союза надо иногда прислушиваться. Появлению, например, нейтронной бомбы в США шах первоначально не придал особого значения. В беседах говорил, что все равно никого запрет нейтронной бомбы не спасет, коль скоро в арсенале имеется мощное термоядерное оружие. Наши доводы о необходимости идти по пути сокращения видов наиболее смертельного оружия, а не их расширения все же возымели свое воздействие. Большую роль в этом сыграла и широкая международная кампания против нейтронного оружия. Шах изменил свою точку зрения.

Шах придавал значение усилиям Советского Союза к созданию зоны безопасности в районе Индийского океана, т. е. в районе, непосредственно примыкающем к Ирану, однако поддержка им этой ценной инициативы была половинчатой. Он не хотел, в силу своих союзнических обязательств перед США, признавать наличие угрозы, создаваемой в этом районе американскими вооруженными силами.

Поддерживая в целом советские инициативы по разоружению, шах тем не менее в частных беседах пытался и оправдывать нежелание стран НАТО идти на серьезные переговоры по этой важнейшей проблеме. «Они же вас боятся, – откровенно говорил он. – Что же НАТО может противопоставить вам – длинноволосых голландских солдат-наркоманов?»

Шах весьма заботился о том, чтобы слыть в международных делах поборником правого дела, несомненно, учитывая широкую международную популярность движения в мире против войны, за справедливый экономический порядок. На так называемых совещаниях «Север – Юг» Иран выступал в поддержку развивающихся стран. Он даже говорил в беседах, что рискует получить кличку «коммуниста». Такая позиция шаха, конечно, была рассчитана и на смягчение критики жестокого внутреннего режима, установленного им в стране. С нескрываемым раздражением он говорил о критике Ирана со стороны США и других империалистических государств относительно нарушения «прав человека» в Иране. Уходил он от этой критики довольно своеобразно. Он сам переходил в наступление: «Какое имеют право критиковать меня те страны, – говорил он, – которые сами подавляют свободы человека не только внутри своих стран, но подчиняют себе и эксплуатируют целые страны!»

И все-таки, проявляя на словах доброжелательное отношение к развитию отношений с Советским Союзом и во многих случаях практически содействуя этому, шах где-то внутри себя всегда ощущал инстинктивную боязнь. Именно эту сторону его характера и мышления подогревали его заокеанские друзья, подбрасывая фальшивую информацию о «коварных намерениях» Советского Союза. То в беседе он скажет, что вот, мол, имеются сообщения о каких-то передвижениях войск, непонятной активности на советской стороне границы с Ираном. Конечно, все это оказывалось выдумкой. То обронит мимоходом, что он знает об источниках волнений внутри страны – замешаны, мол, коммунисты, направляемые из «международных коммунистических центров». Правда, оговорится, что эти «центры» расположены в Западной Европе.

Революцию 27 апреля 1978 года в Афганистане шах поначалу воспринял спокойно. «Я знал, что режим Дауда должен был пасть, – говорил он, – но не думал, что это произойдет так быстро. Мы будем развивать отношения с Афганистаном, если новое афганское правительство хочет добрых отношений с нами». Однако спустя некоторое время, когда над шахом поработали его западные «советники», тон изменился. «Как же нам не опасаться событий в Афганистане, – с притворной озабоченностью восклицал он, – если вашей армии осталось до теплых морей всего около 400 км?» Конечно, приходилось терпеливо и подробно давать разъяснения, которые воспринимались шахом, но, видимо, не надолго – усиленно работала направленная дезинформация, рассчитанная на боязнь шаха коммунистических идей, и следовательно Советского Союза.

Попытки извне помешать советско-иранским отношениям были наглядно видны, и, конечно, нельзя было обойти вниманием в беседах с ним эти вопросы.

Шах и по его поручению премьер-министр Ховейда настойчиво пытались внушить нам мысль, что тесные отношения Ирана с США, в том числе в военной области, – дело временное, они, дескать, нужны только на период становления Ирана на собственные ноги, Иран лишь хочет использовать США, взять от них все, что можно, и ни о каком ущемлении иранского суверенитета речи быть не может. «Пускай американцы обучат нас владеть оружием их производства, после этого мы их выгоним», – говорил он мне. Когда, например, был затронут вопрос о возможных последствиях для Ирана закупки в США самолетов дальней электронной разведки АВАКС, шах пытался уверять, что эти самолеты нужны Ирану ввиду сложности горного рельефа страны! Его внимание, конечно, было обращено на то, что радиус разведывательной деятельности этих самолетов может покрывать значительную часть советской территории, а обслуживать-то эти самолеты, как известно, будут американцы. Не противоречит ли это его неоднократным заявлениям о том, что Иран – дружественная Советскому Союзу страна и иранская территория не будет использоваться в ущерб безопасности северного соседа? Кроме того, разве не ясно, что и в данном случае имеет место стремление переложить на Иран бремя громадных финансовых издержек по разработке и производству самолетов АВАКС (Иран должен был стать первой страной, которая приобрела бы в США эти самолеты, в то время как западноевропейские союзники США благоразумно воздерживались от их покупки)?

Шах пытался маневрировать, заявлял, что он не допустит, чтобы американские пилоты обслуживали эти самолеты во время выполнения заданий. Это, конечно, было неубедительно, ведь срок обучения экипажей предусматривался в 5 лет! А что будет, если такой самолет «случайно» залетит из Ирана на территорию Советского Союза? «Сбивайте их», – хладнокровно предложил шах. Через некоторое время было объявлено об отказе Ирана покупать самолеты АВАКС под предлогом сокращения военного бюджета ввиду экономических трудностей страны. Позднее США опять поднажали на шаха, он вновь заколебался. А потом революция смела эти планы.

Верил ли шах в то, что ему удастся сохранить свою независимость, несмотря на тесный союз с США? Из бесед складывалось впечатление, что известная доля уверенности в этом у него была. Она, пожалуй, исходила из иллюзий шаха считать, что западные союзники рассматривают его как равноправного партнера, он «равный среди великих мира сего». Однажды, пытаясь доказывать, что участие Ирана в военном блоке СЕНТО, наличие громадного аппарата американских советников не связывает его руки при принятии решений, особенно в критических случаях, шах утверждал, что всегда последнее слово останется за ним – «американцы меня послушаются».

Задал ему вопрос: а если в критический момент их интересы возьмут верх над интересами Ирана, интересами лично шаха – что будет тогда?

Шах ответил, что такая ситуация исключается, его положение достаточно прочное.

Как же он должен был чувствовать себя, когда в опубликованных незадолго до смерти мемуарах ему пришлось писать, что американцы выкинули его из страны как «дохлую мышь»?

Вообще шах болезненно воспринимал любые действия, которые показывали, что его западные союзники, особенно руководители западных государств, не считают его равным себе. Особенно его раздражали почему-то англичане. Ховейда рассказывал мне, что у шаха в спальне была лишь одна фотография, более всего любимая им: шах в Швейцарии стоит на балконе своего шале, смотрит вниз, а к нему поднимаются в гору, невольно горбясь, английские министры.

Оглядываясь назад, можно сказать, что советско-иранские отношения во времена правления шаха имели определенное развитие в различных областях. Отношения были довольно интенсивными, но в них, конечно, не могло быть искренности, мешали западные «друзья» шаха.

Шах в беседах часто комментировал международные события, давал свои оценки политике отдельных стран. Любопытными были его замечания по поводу США, с которыми он хотел быть в равноправных союзнических отношениях. Видимо, не все было гладко в этих отношениях, это прорывалось в его замечаниях, хотя, конечно, следовало иметь в виду, что шах учитывал – с собеседником из какой страны он ведет разговор.

Он не раз говорил, что у него гораздо больше трудностей в отношениях с США, чем с какой-либо другой страной, едко высмеивал кампанию в «защиту прав человека», которую вела администрация Картера. Чувствовалось, что с приходом Картера к власти в ирано-американских отношениях первоначально наступил некоторый холодок. Никсон и Киссинджер были явно более по душе шаху, чем Картер и Бжезинский. Шах хотел встретиться с Картером, послал даже шахиню в США для подготовки своего визита, однако поездку в США мог осуществить только в ноябре 1977 года – через год после прихода к власти Картера.

Во время пребывания шаха в США состоялись бурные антишахские демонстрации. По иранскому телевидению показывали церемонию встречи шаха на лужайке Белого дома. Шах вытирал слезы, но не от избытка чувств – рядом полиция разгоняла демонстрантов, обильно применяя слезоточивый газ.

Его личный друг – иранский посол в США Захеди – устроил контрдемонстрацию, прошахскую, не жалел денег, чтобы свезти в Вашингтон нанятых для этой цели иранцев, проживающих в США. Однако это не улучшило результаты визита. Шах подозревал американские власти в попустительстве антишахским демонстрантам. Он не мог себе представить, как это американская администрация с ее мощными спецслужбами не могла обеспечить ему достойный прием. Он даже начал подозревать, что американцы не очень-то рассчитывают на прочность шахского престола, это следовало из его замечаний в беседах со мной после возвращения из США.

Поскольку переговоры с Картером в чем-то, видимо, не ладились, шах прибегнул к оригинальному способу давления.

В один из дней, когда шах находился в США, мне по телефону позвонил тогдашний премьер-министр Амузгар, находившийся в Тегеране. Разговор был необычным, тем более что он велся по городскому телефону, который, как хорошо знал шах и Амузгар, прослушивался иранскими спецслужбами, где было немалое числе американских советников, т. е. практически американцами.

Амузгар сообщил, что шах вызвал его по телефону из Вашингтона и просил передать советскому послу его положительные решения по ряду крупных вопросов советско-иранских отношений, в том числе о закупке в нашей стране ракет (!) (хотя об этом ранее и речи не было). Решения шаха и новые просьбы к Советскому Союзу как бы свидетельствовали о том, что Иран собирается идти на серьезное улучшение своих отношений с Советским Союзом. Никакой срочности в передаче таких решений, тем более по открытому телефону, не было, ясно, что это была своеобразная демонстрация перед США «независимости» шаха.

Возникли, видимо, и разногласия относительно получения Ираном в США новых, самых современных видов вооружений. Шах позднее говорил, что ему «клещами приходится выдирать оружие от США», многое ему не ясно в политике новой администрации – «речей много, но дел мало», он видит алчность США и других западных стран, но ему, уверял он, нужно выиграть время для развития страны, пока есть у Ирана большие деньги.

В то же время в открытых интервью западной печати он проводил мысль, особенно накануне своей поездки в США, что Иран может обойтись без американцев, но где вот США найдут себе такого друга, как Иран.

Сами американцы, однако, не раз ставили шаха в затруднительное положение. В октябре 1977 года Нельсон Рокфеллер после встречи с шахом перед отъездом из Тегерана заявил в интервью газетчикам, что военная мощь Ирана нужна не столько Ирану, сколько самим США, самолеты АВАКС будут проданы Ирану не потому, что они нужны Ирану, они нужны США (!) – и далее в таком же духе.

Не стеснялись американские журналисты задавать шаху и такой вопрос: каково «политическое завещание» шаха, кто будет править Ираном «после него»? – явно давая понять, что за рубежом среди тех, кого шах называет «друзьями», не очень-то верят в долговечность его правления.

Недовольство американцами в результате визита в США шах сорвал на… Дании и Италии. В этих странах иранские студенты провели антишахские демонстрации и захватили на время иранские посольства, где учинили разгром. Датчане арестовали молодежь и выслали ее из страны, итальянцы приговорили захватчиков к нескольким неделям заключения и также выслали их из страны. Таким образом, нападавшие фактически не понесли наказания.

Шах был взбешен: датские и итальянские власти не смогли предотвратить захвата «шахиншахских» посольств, т. е. нанесения оскорбления лично ему. Торгово-промышленная палата Ирана объявила об экономическом бойкоте Дании и Италии. Иранские власти отдали соответствующие распоряжения: прекратилась таможенная обработка грузов из этих стран в Иран и из Ирана, иранские банки приостановили платежи и т. д.

Датский министр иностранных дел поспешил в Тегеран к шаху с извинительным письмом, лично написанным королевой, итальянцы также принесли извинения на высоком уровне. «Наказывать» американцев шах не решился, слишком велика была его зависимость. К тому же опять на шаха действовала дезинформация из-за рубежа.

В одной из бесед он с большим раздражением говорил об активности антишахской оппозиции за границей. «Я знаю, – сказал он, – что все эти террористы находятся на службе США и ФРГ. Но вот мне докладывают, что и коммунисты причастны к «террористической деятельности», мне говорили, что демонстрации в США – это дело рук коммунистов. Пришлось, конечно, обстоятельно разъяснять шаху об отношении настоящих коммунистов к терроризму и анархизму.

Подбрасывали шаху и «информацию» о якобы имеющихся «планах» Советского Союза относительно расчленения Ирана, для пущей достоверности даже приводили «детали» этих планов: удар Советской армией на Мешхед и далее на юго-запад к нефтяным районам Ирана.

Вряд ли верил шах в достоверность такой, с позволения сказать, «информации», но что-то у него оставалось в голове. Он не рисковал заводить разговор на такую тему с советским послом, только однажды обмолвился, когда в стране уже разгоралось оппозиционное движение, что ему часто говорят о наличии таких планов. Источники такой «информации» были ясны. Поэтому я рассказал шаху, что в одной из бесед с новым американским послом Салливаном я спросил посла, почему американские корреспонденты задают шаху подобные провокационные вопросы. Посол, не смущаясь, ответил, что о таких «планах» Советского Союза утверждали еще германские нацисты! Американский советник-посланник Миклош уточнил, что об этом говорил Риббентроп (?!). Он поинтересовался: разве шах не поднимал в беседах со мной эту тему?

Конечно, пришлось высмеять моих американских собеседников и подивиться примитивности их пропаганды. Сказал им, что уж никак не мог ожидать, что американцы, бывшие союзниками в борьбе с гитлеризмом, будут использовать против Советского Союза грубую нацистскую ложь!

Шах, выслушав, рассмеялся и заметил, что нынешние американцы слабы по части истории, да и вообще у них мало чувства исторических традиций и общей культуры.

В высказываниях во время бесед шаха часто находила отражение его идея о том, что Ирану предначертано играть ведущую роль в регионе, для этого он и должен быть сильным, даже патроном таких государств, как, например, Пакистан. Приход в Индии к власти коалиционного правительства на смену Индире Ганди его встревожил. Он с насмешкой говорил «о вестминстерской демократии» в Индии, опасался неустойчивости ее внутреннего положения, которая может привести к очередному крупному конфликту с Пакистаном. «Я не могу допустить поражения Пакистана, – заметил он. – За Пакистан вступится и Китай – что тогда будет?»

В беседах по вопросам арабо-израильского конфликта шах был, конечно, на стороне соглашательской политики Садата. «Надо дать ему шанс», – говорил он, отмечая, что у Ирана издавна были хорошие отношения с Израилем и что для создания палестинского государства на Ближнем Востоке просто нет места. В этих вопросах он был полностью в фарватере американской политики.

Вместе с тем шах с опасением наблюдал за укреплением отношений США с Саудовской Аравией, что входило в американские планы на Ближнем Востоке. Шах с тревогой отмечал появление новых видов американского вооружения у Саудовской Аравии, строительство военных аэродромов. Это создавало потенциальную угрозу положению Ирана как доминирующему государству в регионе – на кого же делают ставку США, на Иран или на Саудовскую Аравию? Этот вопрос немало занимал его.

Шах наладил отношения с Ираком, заключив с ним в 1975 году соглашение о прохождении границы не по иранскому берегу реки Шатт-эль-Араб, что ранее вызывало большие трения между обоими государствами, а по тальвегу. Он признался в беседе, что это соглашение было заключено им ценой отказа Ирана от поддержки курдского движения в Ираке.

Одним словом, шах стремился вести активную внешнюю политику, опираясь на США, маневрируя в своих отношениях с Советским Союзом и другими странами. Идея создания «великой цивилизации» владела им, пожалуй, до последних месяцев перед своим изгнанием. Но для этого нужно было иметь послушную страну, которая развивалась бы по начертанным им планам. А как оказалось, шах не осознавал тех глубоких процессов, которые шли в его собственной стране.

Для характеристики внутреннего положения страны приведем несколько выдержек из обзора английской газеты «Файненшл таймс», который был опубликован еще 25 июля 1977 года. Эту английскую газету нельзя заподозрить в антишахских настроениях, а ее суждения весьма примечательны.

«Каждый довольствовался тем, что мог получить от строя – взятки, комиссионные, надувательство правительства при сборе налогов, маленькие махинации и большие надувательства, а взамен отдавали очень немногое. Никто серьезно не проявлял беспокойства, за исключением некоторых чиновников и отдельных заинтересованных бизнесменов, о том, что существует нехватка рабочей силы, что деньги тратились попусту на легковесные проекты, что строительство важных предприятий отставало по срокам на год. Некоторые бизнесмены сами предпочитали не заглядывать в будущее, а переводить прибыли на банковские счета в Швейцарии, использовать их на покупку домов в Лондоне, квартир на юге Франции или ферм в Калифорнии.

До какой степени может рисковать шах, – писала газета, – обостряя отношения с городской и промышленной рабочей силой, замораживая зарплату и сокращая продовольственные субсидии, когда рост инфляции весьма невысокий, а рост квартплаты превышает требования о повышении заработной платы? До какой степени шах может позволить себе отталкивать растущий средний класс – будущее его индустриализированного общества – замораживая цены на товары и, таким образом, не поощряя инвестиций? До какой степени можно сократить военные расходы без того, чтобы не вызвать недовольства военных, которые являются в конечном счете гарантами его власти?

Для этой новой и сложной стадии развития, – советовала газета, – шаху нужен некоторый вид диалога с нацией. Ему нужно быть готовым передать часть своей власти и ответственности. Однако вся система власти восстает против этого. Шах формулирует всю политику, не имеется никаких институтов, даже менее горстки личностей, которые могли бы дать критический совет, не беспокоясь за свое положение. Чиновники не желают брать на себя инициативу и прячутся за щитом бюрократии, а при сомнении стремятся преувеличивать то, что они интерпретируют в качестве воли шаха. В этих обстоятельствах однопартийная система, введенная в марте 1975 года, потерпела крах, поскольку никто не готов поверить, что она может играть конструктивную роль и формулировать политику.

Америка является самым важным союзником, и поддержка шаха со стороны США была ключевым элементом в обеспечении стабильности режима».

Весьма примечательно, что шах в беседах с советским послом редко затрагивал внутреннее политическое положение страны, а если высказывался на этот счет, то его замечания были поверхностными, отражали стремление представить дело так, что страна уверенно развивается по начертанным им планам, что есть, конечно, неизбежные трудности роста, может быть, не все идет гладко, но народ, как он говорил, доволен: «мне целуют руки, когда я появляюсь в толпе».

Он ссылался на то, что предприниматели получают большие барыши, в стране все больше становится автомобилей, у крестьян – сельскохозяйственных машин, рабочие покупают акции предприятий и т. д. Если где-то проявляется недовольство, то это результат происков «иностранных агентов» – истинные иранцы должны понимать его планы.

Шах закрыл все существовавшие политические партии буржуазии, не говоря уже о левых партиях и организациях. «Они только беспринципно грызлись друг с другом за власть», – говорил он. Партия «Растахиз» – это партия «всех иранцев», полностью поддерживающая все начинания шаха; кто не поддерживает шаха и партию «Растахиз» – тот не иранец.

Когда весной 1978 года в стране разгорелись волнения, и даже буржуазия начала настойчиво требовать свободы политических партий, шах первоначально пытался сманеврировать. В партии «Растахиз» было создано два крыла: «прогрессивное» и «конструктивное». Это, конечно, была игра в демократию. Ничем принципиально эти «крылья» друг от друга не отличались, но видимость политической борьбы создавалась. Вскоре и эта уловка оказалась бесплодной.

В одной из бесед я поинтересовался: как может единая партия служить политическим интересам всего народа, она же не может отражать совершенно отличные друг от друга взгляды различных слоев этого народа?

На этот раз шах промолвил, что он, кажется, ошибся в своих надеждах на партию «Растахиз». Будет разрешена деятельность и других партий, сказал он неуверенно, он готов даже разрешить деятельность партии «Туде», с каким-то вызовом ответил он. «Но условие одно: признание незыблемости монархии». И, поясняя свою мысль, сослался на то, что поскольку партии будут бороться за право послать депутатов в парламент, то депутаты должны принимать присягу на Коране на верность не только нации и исламу, но и монарху.

Об отказе от монархии шах явно не думал. Такая мысль никогда не приходила ему в голову даже после изгнания.

Свои преобразования, начатые в 60-х годах, шах назвал «белой революцией», а его пропагандисты присвоили ей громкое название «революции шаха и народа». Конечно, принципы «белой революции» представляли собой шаг вперед в развитии Ирана.

Шах гордился этими преобразованиями, приписывал им несоразмерно большое значение. Вообще многие меры всегда представлялись им в раздутых размерах. Он справедливо указывал, например, на истощаемость иранских ресурсов нефти. (В Иране их 10 млрд. тонн, в Саудовской Аравии – 25 млрд. тонн.) Говорил, что цена на нефть низка. «Что же это! – воскликнул он однажды, – цена одной тонны нефти такая же, как цена тонны кока-колы! Но кока-колу можно изготавливать в любых количествах – надо лишь выращивать орешек, а нефть – невоспроизводимое ископаемое». И вот шах дает разрешение бурить скважину на нефть десятикилометровой глубины – сейчас это нерентабельно, потом, через 2–3 года, цены наверняка поднимутся. И дает указание строить в стране ни много ни мало, а 23 атомные электростанции, тогда они будут давать 50 % всей электроэнергии!

Внешне, проводя различные помпезные и баснословно дорогостоящие мероприятия, как, например, коронация или празднование 2500-летия основания персидской империи, шах стремился лично казаться скромным, обыкновенным человеком, добрым семьянином. Наряду с прижизненными памятниками по всей стране в учреждениях, конторах, лавках – повсюду были развешаны отличные, художественно исполненные громадных размеров цветные фотографии шахской семьи – с шахиней и детьми. Во время различных церемоний, поездок в провинции в программе пребывания шаха всегда предусматривалось «общение с народом» – малозначащий разговор с двумя-тремя простыми иранцами, знаки внимания. Шах с удовлетворением рассказывал, что он отказался в пользу «народа» от лично принадлежавших ему дворцов в Тегеране – Мраморного дворца и Негеристан – и рекомендовал их посетить.

 

Перед концом

В одной из бесед в середине 1978 года, когда разгорались массовые волнения, страна потрясалась мощными забастовками и на улицах уже лилась кровь, я спросил шаха, в чем он видит причину волнений. Шах опять сослался на подстрекательство извне. Я спросил его, был ли он когда-нибудь на юге Тегерана, где проживает беднота, неимущие слои, т. е. большинство населения. Шах неуверенно ответил, что да, был, но поспешно добавил: «правда, давно» – и поинтересовался, почему я говорю об этом.

Я ответил, что там особо видна резкая разница между севером, где живут богатые, и югом, где ютятся бедняки. И вся страна, образно говоря, делится на север и юг. Юг требует своих прав, он видит, как живет север.

– Не думаю, что это так, – сказал шах. – В чем вы видите причину волнений и беспорядков в стране?

– Мне, конечно, менее известно положение в стране, чем вам, – ответил я, пытаясь уклониться от разговора на эту щекотливую для шаха тему.

Но шах настаивал.

Я решил быть кратким.

– Хорошо. Насколько мне представляется, Иран из феодализма пошел быстро по пути капиталистического развития. Вы самими своими реформами усиленно толкали страну к этому. Народился класс предпринимателей, которые чувствуют свое значение и силу в экономике и, естественно, требуют полноправного участия в управлении страной. Иранские трудящиеся также чувствуют свое значение в жизни страны и свою силу. У них есть свои требования, в том числе и касающиеся участия в управлении государством. Этих требований вам не избежать, таков закон развития.

Шах промолчал, поблагодарил за откровенность, но сказал, что он с этими выводами не согласен: все люди в стране, кроме бездельников, богатеют и хотят быть более богатыми – вот что их занимает. Причина волнений в чем-то другом – в кознях его врагов, в том числе и духовенства, которое хочет вернуть страну в Средневековье, в деятельности подстрекателей, прибывших из-за границы.

Верил ли он в то, что говорил? Думаю, да. Любопытно было узнать, что через день, рано утром, южные районы Тегерана с большой свитой осматривал премьер-министр Шариф-Имами по поручению шаха. Что же нашел на юге Тегерана советский посол?

…Последняя встреча с шахом состоялась в октябре 1978 года. Шах начал беседу первым и с необычной темы. Он не понимает, что происходит в стране. Шах пространно говорил, что он хотел делать для страны только хорошее, чтобы она быстро развивалась. С горькой усмешкой он заметил, что написал книгу «К великой цивилизации», он и сейчас верит в то, что в ней излагал. Но цели «великой цивилизации», увы, кажется, оказались недостижимыми, он «что-то недоучел», но что? «Где причина моей ошибки?» – с каким-то отчаянием воскликнул он. – Придется остановиться». Странно, удивлялся он, что не оказалось и духовного единства народа, а ведь цели его, шахского, правления были такие благородные. Наверно, поэтому и «Растахиз» как партия распалась. (О «Растахизе», как показалось, он заметил с каким-то отвращением.)

Все пошло вразброд, продолжал шах, все «чего-то требуют». Массовые забастовки фактически парализовали страну, но ведь требования забастовщиков физически невозможно удовлетворить. «Вы ранее подтолкнули к мысли, – сказал он, – о необходимости улучшать жилищные условия людей. Мы ввели дотации к зарплате на квартплату, а это фактически оказалось перекачкой государственных средств в карманы домовладельцев. Я пытался пресечь спекуляцию домами, а они (это были: интересно в устах шаха – «они»! кто это такие «они», ужель шах не всесилен?) отменяют эти меры. Я сажаю спекулянтов, которые взвинчивают цены, а они их выпускают на свободу!»

Шах посетовал на непомерное число возникших политических партий (около 70), но, к сожалению, говорил он, дело сводится к крикливым лозунгам, продуманных программ нет. Может быть, останется две-три партии; если все пойдет нормально. В июне следующего года будут проведены выборы в парламент, он будет тогда назначать премьер-министра по партийному принципу – от той партии, которая будет иметь большинство в парламенте. Однако все дело в том, будет ли нормальная обстановка в стране. Беспорядки и разлад могут настолько усилиться, что «события выйдут из-под контроля» и власть возьмут в свои руки военные.

Я перебил шаха и спросил: могут ли военные прийти к власти без его, шаха, согласия – ведь он Верховный главнокомандующий, разве армия ему не верна?

Шах помолчал, а затем ответил:

– Они могут меня не послушаться. Так случается во многих странах в аналогичных ситуациях. Это будет очень плохо. Военная диктатура будет, конечно, означать застой в развитии страны. Но так, к сожалению, может случиться. – Помолчав, шах почему-то почти шепотом, с какой-то истерической нотой в голосе промолвил: – Но я не хочу больше крови, слишком много ее уже было пролито.

Внезапно шах спросил:

– Скажите, а что бы вы сделали на моем месте?

Я невольно рассмеялся:

– Ваше величество, я – сын ленинградского рабочего, никогда шахом не был, какой я могу дать вам совет?

– Ну а все-таки, чего требуют забастовщики, вам известно? – продолжал допытываться шах.

– Вы знаете лучше их требования. Кстати говоря, на Исфаханском металлургическом заводе и в Министерстве культуры, насколько нам известно, среди требований фигурируют и такие, как удаление саваковцев, приводятся даже их списки. Требуют и изменения внутриполитического курса, выхода из военного блока СЕНТО и вступления Ирана в движение неприсоединения. Разве это не разумные требования?

– Это вы интересно сказали насчет саваковцев. Я не знал об этом. Значит, они доигрались. А насчет выхода из СЕНТО – это ничего не решает.

– Это многое решает. Ваша страна освободится от привязки к военным планам западных держав, следовательно, укрепится независимость страны.

– Я и так выступаю за независимость и в последней речи в сенате говорил об этом. К сожалению, военные расходы придется сократить, другого выхода нет.

Шах вновь перешел на внутреннее положение: нет людей, которые вывели бы страну из тупика. Если и объявляются претенденты на роль премьер-министра, то только из желания занять этот пост и подчинить себе все и вся, как, например, Амини, который хочет лишь властвовать и даже командовать армией.

Я заметил:

– Говорят о возможности вашего отречения…

– Да, – быстро отреагировал шах, – я знаю, есть такие люди, которые хотят этого.

– Где – внутри страны или извне?

Шах замялся:

– И там и там.

– Теперь мой вопрос к вам, – сказал я. – Как вы думаете, что будет дальше?

– Не знаю… Но я получаю послания с поддержкой от Картера, Жискар д’Эстена, Каллагана, Шмидта, от Садата… Поддерживать-то все они меня поддерживают, – протянул далее шах, – а что делать-то – не говорят…

Распрощались…

Ехал домой и думал: шах не знает, что действительно происходит в стране, но чувствует глубину и размах происходящего. Понимает, ему нужно предпринимать какие-то меры, но не видит их. Монархи, наверно, все одинаково думают в критические моменты. События идут мимо шаха, вне его воли, и решения правительством уже принимаются помимо него. Он – пленник событий, а не их повелитель. Армия – все еще надежда, да и в ней он сомневается. А заокеанские друзья, видимо, ведут двойную игру – поддерживают шаха, но уже ищут ему замену ради обеспечения своих интересов.

16 января 1979 г. шах покинул страну, чтобы больше уже не возвращаться. Еще четыре месяца он цеплялся за ускользающую власть, но история уже вынесла свое решение – Ирану не быть больше монархией.

 

Шахская семья

Значительную, хотя и меньшую роль в «делах монархических» играла и шахская семья, особенно шахиня Фарах.

Шахиня приняла меня с женой в одной из комнат, была одета в скромное платье, что контрастировало с моей официальной одеждой, предписанной протоколом шахского двора: визитка – черный, долгополый сюртук и серые с черным в полоску брюки.

Держалась шахиня немного нервозно, разговор особого значения не имел, перескакивал с одной темы на другую: о недавнем землетрясении, нынешней погоде, системе образования в Иране, музее каджарского искусства. Мы старались помочь ей и держали инициативу в беседе. Шахиня несколько раз бралась за сигареты, которые находились на столике в маленькой коробочке, по виду как обычно оформляют… Коран. Она стремилась показать себя гостеприимной хозяйкой. Поскольку за несколько дней до визита я по просьбе шаха направил ему для просмотра кинофильм-балет «Спартак» и нам уже этот фильм с благодарностью после просмотра вернули, мы поинтересовались впечатлениями хозяйки о фильме. Шахиня ответила, что она не видела фильм, даже не знала о нем. Поскольку мы, наверное, не могли удержаться от выражения удивления, шахиня как-то небрежно пояснила, что «он» (шах), наверно, смотрел фильм, у него ведь больше свободного времени, а я занята, он вообще больше смотрит кинофильмов, по ночам. От этой реплики как-то мгновенно нарушилось впечатление о доброй семейной идиллии, которую усиленно внушали сотни тысяч семейных портретов шаха, где все с такими счастливыми улыбками…

Позднее, примерно через год, Ховейда, ставший уже к тому времени министром двора, но все еще веривший в шаха, в неофициальной беседе, доказывая преданность шаха своему делу, небрежно щелкнул по стоявшей на столике фотографии шахини и сказал: «Шах не любит ни ее, ни детей, у него лишь одна любовь в жизни – это Иран». И во время другой беседы с шахиней, на острове Киш, когда мне пришлось сидеть с ней рядом за обеденным столом, она так же много и нервозно курила, вынимая сигареты из бисерной с бриллиантами сумочки, и так же как-то отчужденно говорила о своем муже-шахе.

Трудно, конечно, делать суждения о семейной жизни шаха, да и вряд ли это нужно и интересно, но в целом складывалось впечатление, что шах и шахиня жили каждый какой-то своей, раздельной и неестественной жизнью. Когда в решающие дни нарастания революции шах колебался, не зная, что предпринять, что противопоставить угрожавшей трону опасности, стало широко известно, что шахиня настойчиво требовала от него проявления твердости.

Во времена монархии шахиня проявляла большую активность, патронируя различные мероприятия по линии культуры (поскольку училась в Париже на архитектора), образования и благотворительности. Она направлялась в простой одежде в районы, пострадавшие от землетрясений, принимала различных общественных деятелей – в общем, была на виду. У нее были собственная канцелярия и секретариат, которые занимались всеми ее делами.

Проявляли активность и другие члены шахской семьи – сестры и братья шаха, с которыми также доводилось встречаться. Особо выделялась его сестра, принцесса Ашраф, – двойня шаха. Эта энергичная женщина, о личной жизни которой рассказывали самые необычные истории, возглавляла различные фонды, принимали участие в качестве представителя Ирана в международных конференциях, в деятельности ООН. Подобно шахине, как говорили, Ашраф критически относилась к слабости шаха, требовала твердости.

Старшая сестра шаха – хрупкая и изящная принцесса Шамс – была патронессой иранского «Общества Красного льва и Солнца», организации, аналогичной Красному Кресту в других странах. Шамс – сводная сестра шаха, родилась от другой жены Реза-шаха. Она сопровождала отца в ссылку после его отречения в 1941 году, сначала в Индию, потом в Южно-Африканский Союз. О перипетиях отца и грубом обращении с ним англичанами она рассказывала нам с большой горечью.

Шамс имела свой дворец, специально построенный километрах в сорока от Тегерана в районе города Кередж. Это было прямо-таки невероятное сооружение в виде полусферы, как спиральная ракушка, плюхнувшаяся в открытом поле. Внутри – огромное помещение, свет льется из застекленного матового потолка, посредине – тропические деревья, плещется водопадами по голубым изразцам теплая водичка в искусственных водопадиках, летают птички, влажный, как в бане, воздух. По внутренним стенам полусферы спирально вверх идет пандус, по бокам двери. Все, что может быть позолочено, блестит золотом, даже дверные ручки, диск и трубка телефона.

Брат шаха – принц Голям-реза – занимал богато обставленный особняк в центре города. Он считался главой спортивного движения Ирана, но занимался бизнесом – имел фабрики и заботился о своих доходах.

Выгодно от других членов шахской семьи отличался младший сводный брат шаха – принц Абдор-реза. Это был страстный охотник с научным уклоном. Он изъездил чуть ли не весь мир, добывал все виды пород круторогих горных баранов. Всегда подтянутый, веселый, спортивного типа человек, он был неизменно приветлив, энергичен. Расстелив прямо на полу географические карты, мы вместе рассматривали места обитания этих горных баранов, полную коллекцию которых хотел иметь Абдор-реза.

Все члены шахской семьи зависели от шаха, вернее, от прочности его положения, в чем они, разумеется, не сомневались. Собирались, как говорят, часто вместе пообедать, играть в карты, жили хотя и в разных местах, но фактически одной семьей. Однако бросалось в глаза, что на людях вели себя в отношении своего брата протокольно-официально и даже в личных беседах, ссылаясь на шаха, называли его не иначе, как «его императорское величество».

Шах долго ждал появления сына – ему нужен был наследник всех своих дел, которые он затеял в стране. Долго сына не было, что явилось одной из причин расторжения двух предыдущих браков шаха. С появлением сына Резы, названного так в честь деда, шах воспрянул духом. Наследник обучался в иранской школе, усиленно занимался спортом – увлекался футболом, как и сам шах в детстве. Когда немного подрос, стал, по настоянию отца, учиться авиационному делу, чтобы владеть вождением самолета – модное хобби сынов монархов. Впрочем, может быть, шах вспомнил, как его умение пилотировать самолет спасло жизнь ему и семье, когда пришлось однажды бежать в Багдад от волнений, потрясших Иран во времена Моссадыка? Реза овладевал пилотированием все более сложных самолетов. Однажды во время моей беседы с шахом зазвонил телефон, всегда молча стоявший на столике рядом с креслом шаха. Шах извинился, взял трубку. Звонил сын, сообщил: только что совершил успешный самостоятельный вылет без инструктора на реактивном истребителе «Фантом». Отец был явно доволен. «Бросили ли тебя в бассейн с водой?» – спросил шах. (Такова была традиция «крещения» после самостоятельного вылета.) Сын ответил, что его облили водой из ведра. Шах посмеялся. Когда шах посетил в ноябре 1977 года США, одним из «результатов» его визита была договоренность о завершении летной подготовки сына в военно-воздушных силах США. Американцы явно заблаговременно нацеливались на будущего монарха.

Понемногу наследника стали приучать выполнять кое-какие государственные функции: шах послал его в поездку по Советскому Союзу, а через несколько лет в качестве почетного гостя Садата – на церемонию прохождения первых судов по Суэцкому каналу после его расчистки вслед за арабо-израильским вооруженным конфликтом 1973 года.

Шаху не удалось оставить вместо себя наследника – не успел, хотя внутренне он к этому готовился в качестве последующего шанса спасти монархию. Он отослал сына в США раньше всех из членов шахской семьи. В изгнании наследник давал интервью: «Я готов управлять Ираном, меня этому учили всю жизнь». Однако добавлял: «Я готов – если попросит иранский народ». Провозглашение молодого Реза шахом в Каире после смерти отца ничего в его положении не изменило.

 

Ховейда

Шахский режим в Иране был, конечно, целой системой правления со множеством звеньев, одним из важнейших было правительство, деятельность которого, естественно, в значительной степени определялась личностью его главы – премьер-министра. В течение последних 13 лет главой правительства был Амир Аббас Ховейда – несомненно, незаурядный, талантливый и хорошо известный во всем мире деятель, со сложным и разносторонним характером, которого, увы, ждал трагический конец.

С Ховейдой я познакомился еще в 60-х годах, когда он приезжал в Советский Союз, беседовал с ним и во время поездок в Тегеран до моего назначения послом в Иран. Поэтому встреча с ним в феврале 1977 года была весьма дружественной, как старых знакомых. Это обстоятельство, конечно, облегчало мою работу в Тегеране.

Ховейда разделял идеи шаха о будущем страны, был им предан, поэтому был предан и лично шаху. Зная это, шах предоставлял ему весьма широкие полномочия. Можно сказать, что Ховейда был как бы талантливым интерпретатором идей шаха и, что очень важно, в своем поведении и высказываниях проявлял известный либерализм и своего рода демократичность, что значительно смягчало остроту жестких принципиальных решений шаха. Он был хорошо образован (учился в Париже), свободно владел французским и английским языками, был неизменно общителен, остроумен. Неудивительно, что Ховейда пользовался большой популярностью на международной арене, среди деятелей, равных ему. В подходах к решению практических вопросов был достаточно гибок и, чувствовалось, имел большое влияние при принятии шахом тех или иных решений до середины 1977 года, когда его положение покачнулось.

В отношении Советского Союза Ховейда в целом проводил линию шаха – идти до определенной степени на развитие связей с нами, используя эти связи в интересах прежде всего Ирана, в частности для давления на США.

Ховейда не был космополитом, не был он и прозападно настроенным деятелем. Он был в первую очередь, пожалуй, националистом. Служа шаху, он думал, что служит интересам страны.

Разумеется, после вручения верительных грамот шаху Ховейде я нанес визит как одному из первых государственных деятелей Ирана.

Беседа была долгая. Ховейда выразил удовлетворение моим назначением, говорил много хороших слов, и, видимо, искренне.

Он изложил свои мысли о современном положении Ирана. Главная задача в том, чтобы вывести страну на передовые рубежи в короткий срок. Однако одна из основных трудностей состоит в острой нехватке рабочей силы, особенно квалифицированных кадров. Все остальное внутри страны есть – природные богатства, финансовые средства, большие планы и твердое руководство. К соединению всех этих факторов для развития страны и направлены усилия шаха и правительства, говорил он. Но для успешного продвижения вперед нужны и благоприятные внешние условия, особенно в регионе, где находится Иран. Иран стремится примирить разногласия между Индией и Пакистаном, Афганистаном и Пакистаном. Улучшились отношения и с арабскими странами, особенно после урегулирования споров с Ираком. Однако положение в самом арабском мире нестабильное – арабские государства часто ссорятся, затем мирятся и вновь ссорятся.

Большие противоречия у Ирана с западноевропейскими странами. Европейский «Общий рынок» хочет диктовать свои условия Ирану, но из этого ничего не выйдет – Иран будет иметь дело с европейскими странами в двустороннем порядке, используя конкретную заинтересованность каждой страны в экономических отношениях с Ираном. Поэтому неплохо пошли дела у Ирана с ФРГ и Францией; с Англией – хуже, «эта страна уже потеряла свой вес».

«Отношения Ирана с США сложнее, – продолжал Ховейда, – на них полагаться нельзя. Мы не знаем, что собой представляет Картер». Недавнее письмо Картера шаху – неплохое, но зачем Картер закончил его обращением к шаху «пишите мне» – так же, как и в письме Картера Сахарову. Это задело шаха, все-таки он монарх, а не диссидент.

Нынешнее правительство США, – острил Ховейда, – это правительство кока-колы, эта компания даже обратилась ко мне с предложением помочь установить контакты с новой американской администрацией – я отказался: есть много других официальных путей».

Ховейда прозорливо предугадывал, что советник по вопросам национальной безопасности Бжезинский возьмет верх над госсекретарем Вэнсом. «Ну уж и то хорошо, – шутил он, – что Бжезинский польского, а не немецкого происхождения, как Киссинджер».

Американцы ведут себя развязно в отношении Ирана, говорил Ховейда, пытаются вмешиваться во внутренние дела, и в целом у Ирана в отношениях с США больше проблем, чем с Советским Союзом. Хотя между Ираном и Советским Союзом существуют глубокие различия в идеологии, однако у руководителей обеих стран есть понимание государственных интересов друг друга. Поэтому он, Ховейда, всегда оптимист в том, что касается советско-иранских отношений.

Тема отношений Ирана с США весьма часто затрагивалась в беседах с Ховейдой. Он уверял, как и шах, что США нужны Ирану «временно», до овладения военной и промышленной техникой, Иран не становится зависимой страной, твердили они. Иногда в интервью журналистам Ховейда допускал и критические замечания в адрес США, хотя и не столь резкого характера, особенно в те моменты, когда в ирано-американских отношениях что-то не ладилось. Да и вряд ли он был склонен считать США действительно опорой режима, к чему вел дело шах. Он рассказывал мне, что отказывается принимать приглашения американского посла на обед. «На обед я только хожу к друзьям, – говорил он, – или если на нем присутствует лицо, мне равное, например, премьер-министр другой страны». Приглашения на обед ко мне, однако, он принимал, всегда чувствовал и вел себя весьма свободно.

Ховейда оказывал значительную помощь в практических вопросах советско-иранских отношений, помогал пробиваться через бюрократические рогатки, которые ставились зачастую государственным аппаратом. У него можно было получить решение даже сложных вопросов, особенно экономических, если он убеждался в правоте позиции советской стороны и, конечно, если он видел, что такое решение будет способствовать долгосрочным интересам отношений Ирана с Советским Союзом.

Часто при обращении к нему он, выслушав аргументы и изучив представленные нами материалы, просто говорил: оставьте это мне, я сам улажу дело. Можно считать, что он по каким-то соображениям стремился демонстрировать расположение к Советскому Союзу и, следовательно, советскому послу. Несомненно, Ховейда информировал шаха о своих беседах, мы это также знали, и поэтому беседы с Ховейдой представляли собой удобный канал и для доведения до шаха тех или иных соображений и вопросов.

В Иране вообще взаимная слежка была весьма распространена. Ховейда часто со смешком, но несколько прихвастывая говорил, насколько хорошо работает иранская контрразведка. Однажды он рассказал даже о циркуляре, который САВАК разослал своим отделениям: в нем предупреждалось, так сказать для ориентировки, что шах и премьер-министр Ховейда хорошо относятся к совпослу. Ховейда смеялся над этим циркуляром: дескать, переусердствовал САВАК – известить-то известил, а что из этого должно следовать, чинам полиции не известно, поэтому и идут запросы: что же делать САВАКу?

Шах обычно сам информировал Ховейду о содержании моих бесед с ним, это чувствовалось по высказываниям Ховейды, иногда он и прямо говорил об этом. Позднее, когда отношение шаха к Ховейде ухудшилось, шах перестал информировать Ховейду, тогда сам премьер-министр расспрашивал меня, о чем была беседа с шахом. (Не знаю, записывались ли каким-либо образом беседы шаха, он принимал меня всегда один, никаких пометок не делал. Однако после свержения шаха мне стало известно, что новые власти тщательно изучали досье САВАКа на советского посла, в частности содержание бесед с шахом, но ничего инкриминирующего, видимо, не нашли.)

Когда шах сместил Ховейду с поста премьер-министра и назначил его министром двора, он также в своей шутливой манере рассказал, что в одном из секретных донесений САВАКа кратко, но многозначительно сообщалось, что Ховейда «часто встречался с советским послом, а содержание бесед не известно». Ховейда смеялся: «Они забыли, что эти донесения посылаются в три адреса: шаху, премьер-министру и министру двора, т. е. и мне!»

Что означали эти шуточки Ховейды насчет надзора САВАКа над советским послом? Складывалось невольно впечатление, что Ховейда как бы предупреждает о возможной опасности. Пользуясь таким отношением Ховейды, я ему однажды пожаловался, что какие-то лица весьма бесцеремонно ведут себя в отношении советского посла, ходят буквально по пятам, да и напротив ворот посольства непонятно зачем торчит будка с прохладительными напитками, которых никто не пьет, зато постоянно одни и те же лица пристают к советским людям и всем другим, направляющимся в посольство. Вскоре слежка, во всяком случае видимая, прекратилась, знакомые физиономии были убраны. Но… через некоторое время появились другие.

Эта откровенность Ховейды, конечно, имела и цель – расположить советского посла, сделать беседы с ним более свободными.

Ну что ж, это обстоятельство, конечно, учитывалось нами.

Ховейда, когда был премьером, приглашал к себе иногда меня и несколько сотрудников посольства с женами пообедать, посмотреть вместе какой-нибудь советский кинофильм, отметить встречу иранского нового года – Ноуруза – в его маленьком домике в районе Ноушахра на побережье Каспийского моря, для чего он даже предоставлял небольшой самолет. Держался всегда гостеприимно, много шутил, но и использовал такие встречи для серьезной беседы по вопросам, которые удобнее было затронуть именно в непринужденной обстановке. Сам садился за руль пляжного вездехода или мотоцикла, катал гостей; на обед к нам, например, приехал с полагающейся ему большой охраной, но сам был за рулем.

Он любил подтрунивать над послами. Во время одного из приемов он отвел меня в сторону, усадил на диван и попросил рассказать, о чем была последняя беседа с шахом. Я рассказывал, Ховейда дымил своей трубкой, смеялся, чем вызывал невольные взгляды послов: беседа, сидя на приеме – что не очень-то укладывается в протокол – затягивалась. Ховейда успокоил меня: «Не волнуйтесь, пусть они все думают, что мы заключаем с вами военный пакт, а у меня просто ноги устали – хочется посидеть».

О его неизменной орхидее в петличке – свежей каждый день, как и вечной трубке во рту, – знали государственные деятели и журналисты всего мира. Это был его как бы отличительный знак. Правда, после революции ходил полуанекдотический слух, что, дескать, за этой орхидеей был скрыт микрофон, с помощью которого записывался весь разговор с собеседником, в частности с шахом, а записи того, что говорил шах, Ховейда вовремя переправил во Францию, чтобы обезопасить себя и перед своим властелином. Кто знает, может быть, отголосок правды и был в этом? Обстоятельства поспешной казни Ховейды до сих пор окончательно не известны.

Ховейда, несмотря на загруженность и нехватку времени, много читал, особенно книги, издававшиеся за границей на французском и английском языках, по вопросам социологии, дом у него был полон литературы. Когда заходил разговор о его будущем, Ховейда не раз говорил, что прежде всего хочет привести в порядок все свои книги, остаться наконец с ними наедине в своей частной квартире, которую он уже купил в большом доме. В этой квартире, однако, ему не было суждено пожить.

Ховейда, конечно, не был тем, кого называют «левым» деятелем. Он не считал, например, что коммунистическое учение может иметь успех в Иране. Такое убеждение он выводил из характера иранцев, которых считал слишком недисциплинированными, анархичными и нетерпеливыми. «Не дай бог, социализм установится однажды в Иране, – как-то сказал он, – это будет полная дискредитация социализма». Он имел в виду характер иранцев – так как он себе представлял его. Он однажды сказал, что беда всех иностранцев состоит в том, что они не до конца понимают иранцев, их национальный характер. «Мы – люди хитрые, можем льстить, даже угождать, но на уме имеем свою цель, а она состоит в том, чтобы выжить, этому научила нас история».

Ховейда верил в необходимость твердой и единоличной власти в стране, и ее он видел в лице шаха. Дома на столике у него стояла фотография – Ховейда в юности, лейтенант, получает какую-то похвальную грамоту от молодого шаха.

Его патриотизм имел глубокие корни. Он рассказывал о своей небогатой семье (мать содержала небольшой пансион), о том, как трудно далось ему образование, как хозяйничали в стране англичане, попирая национальное достоинство иранцев. Его унизительно поразило, когда он, вернувшись из Франции после получения образования, увидел в иранском порту надписи: «Для англичан» и «Для иранцев»; рассказывал о тех временах, когда на вечеринки, устраиваемые пресс-атташе или вторым секретарем английского посольства в Тегеране, считали за честь попасть иранские премьеры и министры.

Он во многом оправдывал шаха, говорил, что без шаха в Иране все рухнет. Пытался даже оправдывать и некоторые антисоветские высказывания шаха, уверяя, что, если шах это делает, например, во время пребывания в США, то ведь он вынужден говорить языком, который импонирует американцам. «Do as Romans do! Нам же надо играть с США», – говорил он. Конечно, поддержки в этом с нашей стороны он не находил.

Шах также использовал Ховейду, для того чтобы произвести зондаж, поставить перед нами в неофициальном порядке некоторые вопросы.

В одной из встреч Ховейда пытался утверждать, что советское радиовещание на персидском языке якобы передает недружественные материалы об Иране. Разумеется, мы оспорили это голословное утверждение. Тогда Ховейда начал присылать нам копии сообщений о радиоперехвате советских радиостанций Москвы, Баку и Ташкента, которые докладывались шаху, в них он подчеркивал фломастером те места, на которые обращал внимание шах.

Разумеется, в этих передачах не было ничего недружественного, задевающего иранский народ. Да, там говорилось с приведением известных фактов о стремлении западных держав вмешиваться во внутренние дела Ирана, о проникновении иностранного капитала в Иран, стремящегося подчинить экономику страны своим целям и интересам. Наоборот, в этих материалах говорилось о нашем уважении к независимости Ирана. Об этом я сказал Ховейде при одной из встреч, а заодно и передал ему две толстые папки с образцами того, какую гнусную клевету о Советском Союзе публикует иранская печать со ссылками на западную прессу. Сказал Ховейде, что это по меньшей мере странно и никак не вяжется с официально занимаемой шахом и иранским правительством позицией дружественного отношения к нашей стране.

Ховейда пытался утверждать, что дело, дескать, в «свободе печати» в Иране, которую он, однако, назвал «грязной»; не обращайте внимания, говорил он, все это делают маленькие, мелкие люди.

Я отпарировал, сказав, что если говорить о «маленьких, мелких людях», то надо иметь в виду, что они никогда не делают того, что не понравилось бы «большим людям». Ховейда рассмеялся и больше к этой теме не возвращался.

К концу 1977 года внутреннее положение в стране осложнилось, широковещательные пятилетние планы шаха не выполнялись, нарастало недовольство в различных слоях, что, конечно, оборачивалось в первую очередь против правительства, которое так долго и бессменно возглавлял Ховейда. Недовольными Ховейдой были крупные промышленники и торговцы. Некоторые из них, даже зная о благоприятном отношении Ховейды к развитию отношений с Советским Союзом, в разговорах с советским послом срывали злость на Ховейде, называя его «паяцем». Как у всякого талантливого человека, у него было много завистников. Шах поступился Ховейдой, снял его с поста премьер-министра, назначив премьером Амузгара – генерального секретаря партии «Растахиз». Ховейда получил, однако, почетный пост министра двора.

Ховейда, конечно, был задет, но внешне виду не показывал. Он с юмором рассказывал, как, вступив на эту должность, он получил свое первое жалованье, которое в несколько раз превышало жалованье премьер-министра. Ховейда сообщил шаху, что он не может принять такого жалованья, оно слишком велико для него, ему не на что тратить так много денег. Шах был недоволен: не нарушайте традиций, сказал он.

Но государственные дела, как это скоро почувствовалось, все больше проходили мимо Ховейды, да и шах, видимо, все менее прислушивался к нему. Ховейда, наверно, много раздумывал о судьбе страны, во всяком случае, насколько помнится, еще в декабре 1977 года он сказал мне, что «дела шаха, кажется, движутся к закату, скоро он уйдет». Это было весьма примечательное замечание, которое говорило не столько о личном разочаровании Ховейды в шахе, сколько о назревающих в стране событиях. Это, конечно, еще более подтолкнуло нас внимательно следить за развивающейся обстановкой.

Перед отъездом в отпуск в июне 1978 года, когда уже начались открытые выступления против режима, Ховейда пригласил меня пообедать вдвоем. Настроение у него было необычное – пессимистическое, мрачное.

Он еще думал дальними категориями. Нынешний режим изменится, это ясно, но когда? Что будет через 3–4 года? В каком направлении будут изменения? Кто будет вести страну? И сам пытался анализировать, но заходил в тупик.

Буржуазия, говорил он, развращена, полностью коррумпирована, ей нет дела до будущего страны, – она загребает прибыли, политических идей у нее нет. Рабочий класс хотя и растет, но численно мал и политически неорганизован. Крестьянство проявляет крайнюю пассивность и к будущему страны, и к политике вообще. Меры шаха, направленные на либерализацию политической жизни, весьма ограничены и ни к чему не приведут. На чьи же плечи ляжет ответственность за страну? Неужели на нас, говорил он, «на мелкобуржуазную интеллигенцию», которая подвержена сильным колебаниям и не может иметь четкого и нужного для страны политического курса? Однако шах боится и этой интеллигенции, он видит у нее лишь стремление создавать оппозиционные «центры силы». Остается одна надежда – армия, «тут все в порядке», это опора. Но что может сделать армия и куда она поведет дело, если возьмет власть в свои руки?

Ответов на свои вопросы Ховейда явно не находил.

По возвращении из Москвы в сентябре 1978 года я позвонил Ховейде о встрече, хотелось побеседовать после долгого перерыва.

Ховейда сообщил неожиданность: сегодня утром он подал в отставку с поста министра двора! Видимо, я невольно допустил паузу в разговоре, потому что Ховейда рассмеялся:

– Вы что, боитесь теперь со мной встретиться?

– Конечно, нет, – ответил я, – а встретиться-то с вами можно?

– Конечно, можно.

– Что же вы собираетесь теперь делать?

– Буду читать, думать, философствовать. Приезжайте завтра, только уж не в резиденцию, а в дом матери. Я теперь там будут жить.

Приехал по сообщенному адресу. У ворот полицейские (охрана или арест?). Провели через лужайку в дом, видел, что Ховейда в садике сидит и беседует с какими-то людьми. Через несколько минут появился и он сам.

Был он несколько наигранно веселый, оживленный, только, пожалуй, бледность лица и набухшие мешки под глазами выдавали его состояние.

– Я живу сейчас здесь, у матери. На частную квартиру, о которой мечтал, решил не перебираться по соображениям безопасности. Шах оставил мне прямой телефон к нему, позаботился об охране…

Невольно подумалось: шах взял его под полный контроль.

Ховейда рассказал, что он сам решил уйти с поста министра двора. Уже год, как разногласия между ним и шахом стали весьма открытыми. Он понял, что шах не хочет прислушиваться к его советам, – тогда зачем же ему нужен пост первого советника шаха? Разногласия углублялись как по вопросам внутренней, так и внешней политики. Недавние расстрелы демонстраций лишь подтолкнули Ховейду к решению об отставке – он не хочет быть ответственным за эти убийства.

Волнения в стране, продолжал Ховейда, имеют глубокие причины, они лежат в социально-экономическом развитии страны. Он, Ховейда, настойчиво предлагал шаху образовать новое правительство не назначением единолично шахом, а путем переговоров с оппозицией. Это было бы временное правительство на срок, необходимый для проведения и обеспечения новых свободных выборов в парламент. При таком решении и оппозиция несла бы ответственность за положение в стране, а не только шах. Нужно предоставить полную свободу действий всем политическим партиям, включая коммунистов. Без этого страна уже не может жить. Не следует бояться коммунистов, они наберут не более 4 % голосов, успокаивал он шаха.

С религиозными деятелями надо разговаривать, вести диалог. Нужно помириться и с Хомейни, советовал он шаху, послать за ним спецсамолет, предложить ему вернуться в Иран из изгнания в Ираке, дать некоторые уступки.

– Вот и сейчас… знаете, с кем я разговаривал до вашего прихода? – сказал Ховейда. – С представителями, прибывшими от Хомейни. С ними можно говорить, я просил шаха уполномочить меня на переговоры, но он не соглашался.

(Это, конечно, была интересная новость – Ховейда уже ведет переговоры с представителями аятоллы Хомейни – опального бунтаря, все более становящегося вождем оппозиционного движения.)

– «Национальный фронт» – политическая организация иранской буржуазии, – говорил Ховейда, – серьезной политической силы не представляет. Это старые люди, несущие ветхое знамя с изображением Моссадыка, а кто из молодежи помнит сейчас Моссадыка? Если бы к власти пришел «Национальный фронт», это было бы проамериканское правительство. Народу нужны сейчас не многочисленные общие обещания, которые раздает нынешний премьер-министр Шариф-Имами в попытках успокоить положение, а немногие, но крупные и конкретные решения, которые удовлетворили бы основные требования оппозиции.

Ховейда заметил, что он пытался убеждать шаха в никчемности попыток возлагать вину за волнения на Советский Союз, это и не соответствует действительности, и просто глупо – кто этому поверит! Но шах не слушает советов, ведет свой курс, который ни к чему хорошему для него не приведет.

Я поинтересовался у Ховейды, кем же его считать сейчас – политзаключенным, находящимся под домашним арестом, опальным сановником или кем-либо другим.

Ховейда отшутился:

– Нет, я пока еще не под арестом, просто свободный гражданин без каких-либо обязательств.

Сказал, что он хотел было выехать за границу, чтобы подлечиться, но раздумал – могут подумать, что сбежал, на него падет тень. Через несколько месяцев, «иншалла», он думает возродить партию «Иране Новин», во главе которой он был одно время, и заняться политической деятельностью.

Подарил ему кубинские сигары и табак «Золотое руно», привезенные из Москвы. Ховейда поблагодарил, заметив, «что сейчас ему это весьма кстати».

Проводил меня до ворот, опять не удержался пошутить, заметив, что на моей автомашине нет посольского флажка: «Ага, боитесь со мной встречаться!»

Это была последняя встреча с Ховейдой.

Перед бегством из Ирана шах жертвовал всеми и вся, чтобы как-то спасти свое положение. Ховейда был по указанию шаха арестован, посажен в зловеще известную тюрьму «Эвин» на основании законов военного положения, которое к тому времени было введено в стране.

Шах не вспомнил о своем верном помощнике, когда покинул страну. Когда совершилась революция, стража тюрьмы разбежалась, скрылось и большинство заключенных. Ховейда, как передают, позвонил в «Исламский революционный комитет», сообщил, что он в тюрьме, стражи нет. Что ему делать? Он не хочет позорно бежать. Стража была поставлена. А затем уже новые, «исламские власти» привлекли Ховейду к скорому на расправу «исламскому трибуналу». Суд обычно продолжался пару часов, иногда и менее того. Приговоры – как правило, расстрел – приводились в исполнение через полчаса после их вынесения.

Однажды таким образом привели в трибунал и Ховейду, и только вмешательство Базаргана, который спешно выехал в Кум к Хомейни и просил за Ховейду, спасло его. Зато через некоторое время, как говорят, в связи с раскрытой попыткой друзей Ховейды организовать его побег, Ховейда был разбужен ночью и приведен в трибунал. Ему были предъявлены обвинения из 17 пунктов, в числе которых были и «коррупция на земле», «служение дьяволу», «разграбление природных богатств», даже какое-то соучастие в торговле наркотиками.

Ховейда сначала пытался просить перенести суд, поскольку он не был предупрежден заранее и накануне на ночь принял снотворное. Ему в этом было отказано.

Защитников в «исламском трибунале» не полагается. Защищался Ховейда сам, он подготовил много материалов. Основная его линия защиты состояла в том, что он, как и другие иранцы, в том числе и сидящие за столом трибунала, были частью системы, существовавшей в Иране, лично он ни в каких преступлениях не участвовал; он просил в любом случае дать ему возможность в течение 2–3 месяцев составить подробное описание всех дел во времена шаха.

Приговор суда был «расстрел», его привели в исполнение немедленно. Действовали уже законы и правила революции.

 

Деловые люди

В числе быстро разбогатевших торгово-промышленных деятелей были и подлинно способные в своем деле люди, хотя они вышли из низов и никакого систематического образования не получили. Один из них – известный промышленник Рахим Ирвани, владелец крупнейших в Иране обувных фабрик. Имел он большие дела и с советскими внешнеторговыми организациями.

У Ирвани были деловые связи и переплетение капитала с американскими и западноевропейскими фирмами. Вел он жизнь, типичную дня современного супербизнесмена – утром деловое совещание в Тегеране, днем деловой обед со своими партнерами во Франкфурте-на-Майне, вечером деловая встреча в Брюсселе, на следующее утро деловое совещание в Париже, во второй половине дня опять в Тегеране и т. д. Сам он человек, соблюдающий строгие мусульманские обычаи, – вино не пил, свинину не ел, по театрам-концертам не ходил – весь в деле. «Ну а какое ваше любимое занятие помимо бизнеса?» – спросил как-то я. «У меня одно любимое занятие, – улыбаясь, ответил Ирвани, – делать деньги. Я очень люблю делать деньги».

Ирвани занимал много постов в торгово-промышленных организациях Ирана – был руководителем смешанных ирано-американской и ирано-западногерманской торгово-промышленных палат. Надо отдать ему должное – он понимал значение для Ирана развития торгово-экономических связей с Советским Союзом и сам в них активно участвовал. Ирвани с большой энергией взялся за реализацию давно созревшего решения о создании смешанной ирано-советской торговой палаты, которая объединила бы деловой мир Ирана, заинтересованный в дальнейшем развитии экономических связей Ирана с Советским Союзом. Он сумел преодолеть сопротивление откровенно прозападной части деловых кругов Ирана и добиться создания ирано-советской торговой палаты, первым президентом которой он и был избран.

Несмотря на то что Ирвани вращался больше в «западном мире», он оставался все-таки настоящим иранцем, связанным со своей страной и народом, откуда он вышел. Западное в нем было наносное. Особенно это почувствовалось, когда он пригласил меня с женой к себе в дом на свадьбу дочери Марьям.

Вообще-то свадьба была устроена по масштабам Ирвани, она продолжалась три дня. Были разосланы приглашения деловым людям во многие страны мира вместе с авиабилетами первого класса в оба конца и оплаченными на неделю номерами «люкс» в самой дорогой гостинице Тегерана, автотранспортом, расходами по осмотру достопримечательных мест Ирана и т. д. На торжества по случаю бракосочетания дочери приняли приглашение и крупные иностранные деятели от бизнеса, и министры, и местная знать. Все было заранее расписано: для каких гостей большой прием – угощение сегодня, для каких – завтра и т. д.

Нас он выделил, пригласил к себе в дом, в котором и должен был состояться сам обряд бракосочетания по мусульманским обычаям. Как оказалось, здесь были только близкие родственники жениха и невесты – всего человек тридцать. Вскоре начался обряд венчания.

Появилась невеста с женихом, вокруг суетились женщины с умиленными лицами, помогали невесте, переглядывались между собой, обменивались ласковыми замечаниями. Жених и невеста сели перед установленным на полу зеркалом, чашей с проросшей пшеницей, сладостями и другими предметами, полагающимися по обряду. Мулла в соседней комнате начал нараспев читать из Корана. Через некоторое время он громко спросил, согласна ли невеста взять в мужья своего жениха. Невеста, как полагается по ритуалу, промолчала. Мулла вторично задал свой вопрос. Молчание. И в третий раз доносится голос муллы, повторяющий тот же вопрос. Марьям, покраснев, быстро, даже слишком поспешно, отвечает: «бали!» («да!»). Все смеются, уж очень непосредственно и искренне вырвалось это «да», поздравляют жениха и невесту, ставших мужем и женой, над их головами одна из женщин трет кусок об кусок сахар – чтобы любовь и жизнь были сладкими. Присутствующие явно не из аристократического круга, это чувствуется по их простому, какому-то свободному народному поведению, одежде, разговору, да и «учености заграничной» на них не видно. Это – Иран и прошлое Ирвани и многих новоявленных крупных дельцов.

Ирвани, как и многие видные представители делового мира, стоявшие на высоких ступенях социальной иерархии шахского Ирана, конечно, внимательно следил за развитием обстановки в стране. Для этого круга лиц была важна стабильность, обеспечивающая деловую активность. Они были вхожи и в шахское окружение, и в правительство, и в армейскую среду, не ссорились с САВАКом, держали тесную связь с духовенством, субсидируя ее, – денег на все хватало, страна находилась в эпохе сверхдоходов.

Крупные деловые люди, видимо, уже давно хорошо ощущали нарастание в стране оппозиционного шаху движения. И принимали свои меры – ведь единоличная негибкая линия шаха вела страну к социальному конфликту, угрожавшему их позициям и им самим. Иранскому крупному предпринимательству уже было тесно в монархических рамках.

В сентябре 1978 года Ирвани и другие мои знакомые из крупного бизнеса сообщили мне, что они очень обеспокоены развитием событий в стране, начали предпринимать меры, чтобы в какой-то степени пойти навстречу требованиям духовенства, дать некоторые уступки, а возможности договориться с духовенством имеются. Духовенство станет «консультантами» при принятии законов, будет следить за соблюдением исламского права – шариата. Находящийся в Иране высший духовный деятель аятолла Шариат-Мадари склоняется к сотрудничеству с правительством. Однако аятолла Хомейни за рубежом непримирим, упорствует. Еще лет пять тому назад деловые круги настойчиво предлагали шаху договориться с Хомейни, готовы были выступить посредниками в примирении. Шах бы мог лично пригласить Хомейни вернуться. Тогда была надежда на примирение, сейчас уже поздно. Либерально-буржуазная оппозиция в лице «Национального фронта» для режима опасности не представляет – таково мнение крупных деловых кругов, у «Нацфронта» нет нового Моссадыка. Но страна накалена, надо дать «выпустить пар», пойти на либеральные меры, например, разрешить некоторые политические демонстрации. Функции двора будут ограничены: сокращены полномочия министра двора, поскольку это была слишком сильная фигура, или же будет совсем отменен этот пост. Предлагается создать «Национальный трибунал» для суда над министрами, замешанными в коррупции, к суду будет привлечен и Ховейда. Однако в отношении Ховейды план состоит якобы в том, чтобы дать ему возможность очиститься от обвинений, которые невольно падают на него как наиболее яркого представителя шахского режима. Знание Ховейдой всех дел страны, в том числе и закулисных, невозможность перечеркнуть последние 13 лет шахского режима, которые считаются блестящими в шахском правлении, в сочетании с ораторскими способностями Ховейды делают невозможным его осуждение трибуналом. Он на некоторое время будет в тени, а затем вновь может заняться политической деятельностью. Сестры шаха и другие члены его семьи будут сильно ограничены в своей деятельности.

В декабре того же года деловые люди уже говорили об отъезде шаха из страны как о предрешенном вопросе, о необходимости перехода власти к наследнику, о «временном» военном правлении во главе с сильной личностью, а затем создании коалиционного правительства во главе с Базарганом. Это правительство проведет выборы, будет образовано правительство парламентского большинства, а всенародный референдум определит вопрос о будущем государственном устройстве страны. Видимо, будет республика во главе с избираемым президентом. США уже «списали» шаха и ищут другую личность, которая возглавит страну. Но и этим планам не удалось сбыться.

Вскоре, в декабре 1978 г., Ирвани позвонил по телефону и сообщил, что надолго уезжает «на лечение» в ФРГ.

 

Религия

Направляясь в Иран, я, конечно, хорошо представлял, что при изучении внутреннего положения необходимо будет внимательно учитывать влияние ислама, тем более что здесь господствующим течением является самая активная воинствующая его ветвь – шиизм. С исламом мне приходилось сталкиваться ранее, во время работы в Египте. Однако там ислам уже давно в политическую жизнь не пробивался. Президент Садат публично клялся, что он истый мусульманин, любил при любом удобном случае сфотографироваться в позе наиусерднейшего моления в мечети. Однако, как известно, в личной жизни он вел себя далеко не по-мусульмански.

В шахском Иране бросилось в глаза отношение властей к исламской религии. С одной стороны, подчеркивание принадлежности Ирана к мусульманским странам, с другой – лишение духовенства политической роли в жизни страны. Конечно, нельзя было не считаться с объективным фактом доминирования религии среди подавляющей части населения. Шах неоднократно подчеркивал, что он ярый приверженец ислама, даже говорил, что его иногда посещали религиозные пророческие видения, которые предопределяли его судьбу, направляли его действия. Конечно, шах в свое время совершил и паломничество в Мекку, смешался с тысячами простых мусульман, одетый, как и они, в белый хитон, с голым плечом, в простых сандалиях на босу ногу. Помещались и снимки шаха, участвующего в молитве по какому-либо случаю.

Считалось, что из 36 миллионов иранцев 33 миллиона принадлежат к шиитской ветви ислама. Шиизм стал государственной религией в Иране в XVI веке с приходом династии Сефевидов. С целью защиты иранской независимости Сефевиды содействовали распространению шиизма в Иране в противовес суннизму, главенствующей ветви в исламе, приверженцами которого были турки.

Как известно, основополагающим принципом шиизма является утверждение, что законным наследником пророка Мохаммеда был его двоюродный брат и зять Али Ибн Аби-Талеб – первый из двенадцати «имамов», занимавших далее этот пост по наследству по мужской линии. Последний – двенадцатый имам, получивший название «махди», – исчез в раннем возрасте и вернется к людям только в такой определенный момент, когда его пришествие будет означать установление справедливости и искупления. В его отсутствие мусульманскую общину возглавляют его временные наместники-аятоллы.

Иранское общество, в отличие от других мусульманских стран, весьма сильно начинено религиозными деятелями различных степеней. Большую группу, примерно в 600 тыс. человек, составляют «сеиды» – люди, претендующие на то, что они являются прямыми потомками семьи пророка. Кроме того, имеется около одного миллиона «мирза» – «полусеидов» – это те, чьи матери являются «сеидами».

Наиболее эффективной и активной группой являются муллы (священники) различных категорий и чинов. Муллы группируются вокруг известных теологических центров, мечетей. В Иране насчитывается около 80 000 мечетей, священных храмов и других мест религиозного значения. Каждое такое место, разумеется, имеет своих служителей и, как правило, ни одного.

Наиболее важные святые храмы – это гробница имама Резы в Мешхеде, Хазрат Массуме в Куме, Шах-э-Черак в Ширазе и Шах-Абдол-Азим в Рее, неподалеку от Тегерана. В каждом таком центре, конечно, сотни религиозных служащих.

Почти в каждом городе имеются «священные места» – «маммзаде», места погребения многочисленных отпрысков святой семьи имама Али. В одном Ширазе насчитывается около 240 таких мест, при них, разумеется, также имеются свои «хранители».

Имеются тысячи так называемых «роузе-хано’ов», священнослужителей низкого ранга, которые ведут свою родословную от имама Хусейна, третьего имама шиитов, мученически убитого XIII веков назад в Месопотамии. Эти священники наиболее активны во времена церемоний в траурные месяцы Мохаррам и Сафар (по лунному календарю).

Различаются священнослужители и по степени своих способностей и учености. Более образованные могут быть «ваэз’ами», им может быть поручено чтение лекций по различным сторонам религии. «Ваэз» может стать и «пиш-намаз’ом», т. е. лицом, возглавляющим и руководящим молитвой в мечети. Наиболее выдающихся мулл из этой категории зовут «ммам-э-джоме» (вождем общины), он обычно лично проводит массовый молебен в своем городе по пятницам в наиболее важной мечети.

По степени учености муллы могут получить титул «ходжат-оль-эслам-ва-аль-Мослемин» (наместник ислама и мусульман). Это лишь те священнослужители, кто окончил высшие курсы в известных теологических школах и может почитаться авторитетом в вопросах религиозного права.

Имеется около 300 теологических центров, а в них примерно 60 тысяч студентов. Наиболее важные в Неджефе (в Ираке), в «священных» иранских городах Мешхед и Кум, а также в Тегеране. В каждом крупном центре имеется выдающийся – «учитель». Он имеет титул «аятолла», т. е. «отражение Аллаха». Этот титул вошел в моду особенно с начала нынешнего века, до этого наиболее уважаемых деятелей называли только «хад-жат-оль-эслам’ами». По имевшимся в печати данным, во всех странах среди шиитов было более 1200 аятолл.

В шахские времена общее число шиитов в мире оценивалось в 86,3 млн. человек, в том числе:

Иран – 33 млн.

Индия – 17 млн.

Пакистан – 15 млн.

Афганистан – 7,2 млн.

Ирак – 4,8 млн.

СССР – 3,2 млн.

Ливан – 1,1 млн.

В других мусульманских странах – 3 млн.

В других немусульманских странах – 2 млн.

Аятоллы являются не только видными теологическими учителями и организаторами крупных религиозных мероприятий, но также и получателями религиозных обязательных налогов и различных подношений. По оценкам газет, они колебались от 20 до 40 млн. долларов ежегодно.

С двадцатых годов нашего века появился новый титул «аятолла аль-узма» – «великий аятолла». Среди этих «великих» появились так называемые «марджа таклийд» («источник для подражания»), т. е. общепризнанный авторитет по каким-либо вопросам, предписывающий свое толкование общине.

Наиболее знаменитым среди «великих аятолл» был Боруджер-ди-Табатабаи, умерший в 1956 году, за ним Хаким Табатабаи, который скончался в 1970 году. При смерти Хакима по крайней мере 10 «великих» могли претендовать на его мантию. С тех пор четверо умерли, осталось шесть: Хои, Гольпаегани, Мараши-Наджафи, Хомейни, Хонсари и Шариат-Мадари.

Самый пожилой из них в 1978 году был Хои – 85 лет, самым «молодым» был Шариат-Мадари – 76 лет. Хомейни тогда находился в Париже, развертывал оппозиционную шаху деятельность, ему было 80 лет.

В отличие от суннизма одной из важнейших черт шиизма является доктрина о том, что мудрость выше традиций. Это представляет громадные возможности шиитам реагировать на любое явление явным политическим образом. Поэтому аятоллы играют огромную роль в жизни общества. Они могут использовать свой авторитет как для поддержки, так и для бойкота какого-либо решения властей или действий народа.

Конституционная революция 1906 года привела к расколу шиитского духовенства на тех, кто поддерживал конституционную монархию («машруте»), и тех, кто выступал за теократическую систему правления («машруэ»).

Первые смирились с неслыханным отступлением от исламских канонов в виде учреждения парламента, светских судов, светского обучения и, следовательно, с усилением роли государства; взамен конституция предусматривала учреждение совета из религиозных деятелей, без согласия которых не может быть принят ни один закон.

Вторые яростно выступали за «исламское правление», новшества в политической жизни Ирана им казались кощунственными, идеи отделения церкви от государства – капитуляцией перед Западом.

Как известно, шах поправкой к конституции упразднил совет религиозников как контроль за парламентом.

Таким образом, к 1978 году многие религиозные деятели, хотя и в различной степени, находились в оппозиции к шахскому режиму. Они пока не выступали против монархии как таковой. Одни требовали восстановления религиозного совета, т. е. возврата к конституции 1906–1907 гг., другие выступали со старых позиций исламского правления при сохранении шаха. Первых было явное большинство.

Значительная часть иранского духовенства была недовольна шахом, поскольку он пресекал их попытки влиять на государственные дела, т. е. заниматься политикой. Кумский центр духовенства, откуда вышел Хомейни, был особенно неугоден и неудобен шаху. Шах задумал создать новый теологический центр в Мешхеде, где духовенство, как он считал, было более покладистым. Намеревался действовать, как всегда, с большим размахом – построить там гигантский мусульманский университет, который со временем затмил бы авторитет нынешнего главного учебного центра мусульманского мира – университет Аль-Азхар в Каире, создать в Мешхеде центральную мусульманскую библиотеку мирового значения.

Однако шах понимал, что господство духовенства в жизни страны не идет в ногу со временем. Однажды в беседе я спросил его, как он представляет роль духовенства в будущем. Он откровенно ответил, что, уверен, это обскурантистская сила, которая может лишь задерживать развитие Ирана, с ростом образованности населения сила его влияния должна ослабевать.

Верхушечные слои иранского общества в большинстве своем особой религиозности не проявляли. Для них, ведущих вполне современный «западный» образ жизни, мусульманство было данью древней традиции и привычек. Они не могли себе представить, почему женщины в наш просвещенный век должны вновь надеть чадру, почему нельзя пить вино.

Один из высокопоставленных чиновников МИДа, весьма образованный человек, говорил мне совершенно серьезно, что он – верующий мусульманин и ислам – мудрая религия, только нужно ее правильно понимать: запрет употреблять вино, например, относится только к слоям населения с низким культурным уровнем, так как необразованные люди не знают меры, «образованным» же людям можно пить вино, так как они знают, сколько можно пить.

Такие видные деятели, как председатель сената Шариф-Имами и председатель меджлиса Риази, отмечали в разговорах, что волнения, нараставшие в стране, являются делом рук «ахундов» – священников различных степеней, которые, пользуясь своим влиянием на темные массы, лишь мутят воду, используют массы в своих корыстных целях.

Правящая верхушка долгое время считала, что она сможет справиться с оппозиционной режиму деятельностью части иранского духовенства, рассчитывая, в частности, на возможность договориться с другой, более покладистой, умеренной частью, которая действительно шла на сотрудничество с режимом, хотя в душе и желала для себя еще больших прав и возможностей. Мечети, конечно, посещались многими иранцами, соблюдались многие каноны ислама в повседневной жизни, но с развитием страны, приобщением ее к связям с другими, более развитыми странами, с ростом числа образованных людей, особенно среди молодежи, роль и значение духовенства, несомненно, уменьшалась. Однако нужно отметить одно важное обстоятельство: наиболее активная ее часть, будучи ближе к народу, своевременно увидела нарастание противоречий в иранском обществе, использовала обстановку, примкнув к оппозиционному движению в своих целях, а затем и возглавив его.

К усилению роли религиозных институтов во внутренней жизни страны подталкивали обстоятельства, порожденные самим шахским режимом. Это запрет политических партий, отсутствие реальной роли парламента, контроль за печатью, недоразвитость профсоюзного движения, короче говоря – лишение довольно развитого общества естественных средств для выражения политической активности. Мечети вновь становились институтами, пригодными не только для отправления религиозных обрядов.

 

В промышленных районах

Основа тяжелой промышленности Ирана начала создаваться со строительства металлургического комбината в Исфахане. Неподалеку, в районе Кермана, были открыты залежи коксующегося каменного угля, а в Бафке – отличного качества железной руды, лежавшей практически на поверхности. Комбинат в Исфахане, угольные шахты в Кермане и железно-рудное предприятие в Бафке были построены с помощью Советского Союза – американские и другие западные «друзья» шаха уверяли его в необходимости развивать лишь сельское хозяйство и иметь сборочные предприятия, производящие несложное оборудование из импортируемых для них частей. Призывы шаха к своим «друзьям» успеха не имели, тогда он и обратился к Советскому Союзу.

После дымного, серого, суетливого и невзрачного Тегерана Исфахан поражает зеленью на улицах, каким-то внешним спокойствием и даже величием. Этому в немалой степени способствует хорошо сохранившиеся памятники старины – дворцы шахов, гигантские, с лаконичной, четкой архитектурой мечети, их параболические купола, голубые, светло-зеленые, бежевые с красивым орнаментом; радостно блестят на солнце, тонкими свечками устремляются в небо изящные минареты. Да и характер исфаханцев, говорят, другой – они слывут неунывающими, рассудительными людьми, умеющими переносить невзгоды и радоваться.

Остановились мы в исфаханской гостинице «Шах Аббас». Это также своего рода достопримечательность Исфахана. Ранее здесь был большой караван-сарай с обширным двором, где располагались верблюды, ослики, лошади, повозки, поклажа, а постояльцы занимали маленькие клетушки, выходившие во двор сводчатыми лоджиями, присущими исламской архитектуре. Теперь внешний облик сохранен, только внутри – удобные с современным сервисом номера, прекрасно, в персидском стиле отделанные залы и рестораны, а во дворе – изящный садик с деревьями и множеством цветов, искусственных ручейков и подсвечиваемых по вечерам фонтанов. В глубине – открытая чайхана, где можно посидеть в прохладе на коврах и тюфяках и насладиться стаканчиком чая или холодным шербетом.

Сам металлургический комбинат производит внушительное впечатление, он уже давал 900 тыс. тонн стали в год, а главное – стал большой школой профессиональной подготовки иранских инженеров и рабочих.

В Кермане спускались в угольные шахты. Условия добычи угля довольно трудные, неширокие пласты, к тому же круто расположенные. Производительность невысокая, рабочих в забое мало – результат неправильной системы оплаты труда – рабочие на поверхности, вплоть до разносчиков чая, получают наравне, повременно, с рабочими внизу, в шахте. Наши рекомендации не помогают, говорят: таковы старые иранские традиции.

Бафк расположен вдалеке от магистральных дорог. Маленький городок с такими же бедными лачугами, как во всех поселениях. Зато рудник оставил хорошее впечатление. Собственно говоря, это не рудник, просто срывают экскаваторами гору, состоящую из железной руды. Отношения между иранскими специалистами и рабочими и их советскими коллегами отличные.

По пути через Исфахан в Тегеран – старинный город Йезд, центр провинции. Здесь повсюду в отличие от севера страны дома с высокими башнями – багирзаде. У башен наверху отверстия – холодный воздух спускается вниз, расходится по помещениям – естественный, придуманный еще древними иранцами способ облегчить нестерпимую жару, которая стоит здесь летом. Красивейшая соборная мечеть с высоченными минаретами, все облицовано изящными изразцовыми плитками, вырезанными в форме легких, логичных для глаза и чувств сочетаниях растительного орнамента. На время осмотра моей жене и жене нашего генконсула приходится надевать чадру, которую услужливо тут же дают напрокат.

Йезд – один из центров зороастризма, одной из самых древних религий на земле. Один из ритуалов зороастрийцев – почитание огня, который должен вечно поддерживаться в храме. Посетили храм – просто одноэтажное, ничем особым не примечательное здание. Первая большая комната предназначена для любопытствующих, на стенах – подробные описания на английском языке основных принципов зороастризма и происхождения этой религии.

В одной из стен большое застекленное окно, через которое видна святая святых зороастрийцев – высокая на постаменте бронзовая, в виде большой чаши, жаровня – в ней горят небольшим огнем древесные полешки, светится уголь. Манипуляции с поддержанием огня производит жрец в белом, как у врача, одеянии – белый халат, на голове шапочка, и сходство с врачом усиливается – матерчатая повязка, закрывающая рот и нос, дабы не осквернять священный огонь дыханием.

Пояснения нам охотно дает настоятель храма в обычной, ничем не примечательной одежде. Земля, как и огонь, – священна для зороастрийцев, поэтому они традиционно своих умерших единоверцев помещают в «башни молчания», где-нибудь подальше от населенных пунктов, там они чаще всего становятся добычей хищных животных и птиц.

Зороастризм довольно устойчивая религия, хотя сейчас в Иране зороастрийцев после вытеснения ее мощным напором ислама насчитывается несколько десятков тысяч. Один из моих знакомых – ректор Ширазского университета, образованнейший профессор Мехр – всегда гордился тем, что он по своему глубокому убеждению исповедует зороастризм, считая его наивысшей религией, наиболее отвечающей и современному миру. Он, между прочим, рассказал, что нельзя иноверцу принять зороастризм или перейти в него из другой религии – зороастрийцем можно стать, лишь родившись от почитателей этой веры.

Зороастрийцы, как правило, вступают в браки только с единоверцами и поэтому, в известной степени, сохраняют антропологически древний тип людей, живших в давние времена.

Главный город северной провинции Решт – пожалуй, самый неблагоустроенный из столиц провинций. Дома старые, ветхие. Генерал-губернатор провинции и губернатор города открыто мне признавались, что казна отпускает им очень мало средств, непропорционально мало по сравнению с другими городами. У шахов, оказывается, всегда существовала неприязнь к этому городу, связывавшему страну со своим северным соседом. Да, ведь было и такое, в далекие времена Решт входил в состав России. Здесь у местных жителей и шутка такая есть: «Если увидишь светлоглазого иранца, знай – здесь прошли русские».

 

Культура

Истоки искусства, как известно, – в народе. Иранцы по своему складу характера – люди общительные, живые, несомненно способные, развитые физически. Глядя на них, у вас возникает мысль о национальной устойчивости, что ли, иранцев. Все дело в условиях существования народа.

Тяга народа к прекрасному, самовыражение его души нашли воплощение в искусной росписи дворцов и отделке мечетей, где господствуют геометрическая четкость и логичность линий, растительный орнамент. Прекрасная настенная живопись, например, в старинном шахском парадном дворце в Исфахане Чехельсутун – то массовые жанровые картины, то небольшие, лирические, лаконичные по способу изображения росписи – поражает и сейчас, но это исключение. Традиции иранской литературы богаты, они составляют гордость всего человечества. Имена Авиценны, Саади, Хафеза, Фирдоуси, Рудаки, Омар Хайяма и многих других – ценнейшее историческое наследие. Их имена высоко чтились и в дореволюционном Тегеране. Заботливо ухоженные гробницы Хафеза и Саади в Ширазе были и остаются местом паломничества иранцев.

Шираз – это город поэтов, цветов, парков – жемчужина Ирана. Громадный парк окружает старый шахский дворец, в нем тысячи диковинных южных деревьев, весной воздух пропитан ароматом цветущих апельсиновых, лимонных деревьев. Чудо Шираза – громадного размера розарий, где высажены десятки тысяч роз самых немыслимых оттенков и названий. Очень приятно было наблюдать, что эти места – излюбленное место отдыха простых иранцев, приходящих, независимо от достатка, целыми семьями.

Так же много людей и у гробниц поэтов Хафеза и Саади. Видимо, недаром говорят в шутку, что каждый второй иранец – поэт. К поэтическому творчеству, видимо, побуждает и красивый, со многими синонимами, богатый и легко рифмующийся персидский язык.

У гробницы Хафеза сидит под зонтиком старый мужчина, в руках у него томик «Дивана» Хафеза. Спрашиваем, что он делает. Нам отвечают: он может погадать любому на книге Хафеза, поскольку книга полна пророчеств. Нам предлагают попытать счастья. Ну что ж, попробуем.

Беру книгу, разворачиваю ее на первой попавшейся странице и наугад показываю пальцем строку. Меня просят подумать про себя, на какой вопрос я хотел бы получить ответ. Мысленно прикидываю: а если политический вопрос? Как сложатся советско-иранские отношения? Говорю – готово, задумал. Мужчина читает с указанной мною строки: «И попадешь ты в водоворот, и будет тебе трудно выплыть: кажется тебе, что идешь на дно, но силой воли и желанием ты пробьешься к спасительному берегу». Нельзя не расхохотаться. Меня спрашивают: «Ну как, подходит?» Отвечаю, что, конечно, подходит, даже желательно, чтобы именно так и получилось. Уловка, конечно, простая – любому приятно слышать оптимистическое предсказание на любое желание, а таких строк у Хафеза немало.

Шах с его концепцией величия и восстановления древней могущественной монархии стремился поддерживать в хорошем состоянии памятники старины. Неподалеку от Шираза мы посетили гробницу легендарного царя Кира – по-персидски Куроша, изображение которого мелькало на миллионах плакатов и открыток с времен празднования в Иране 2500-летия монархии. Гробница-мавзолей с высокими каменными блоками, поднимающимися уступами, конечно, пуста, стоит одиноко в поле, но это как-то создает еще большее впечатление. Неподалеку находится древняя резиденция Александра Македонского – известный на весь мир Персеполис, там остатки великолепного дворца. Возвышаются одинокие колонны на фоне гор, восстановлена парадная лестница с изумительными барельефами, показывающими послов древних государств в своих характерных одеждах с различными дарами. Гигантские, в человеческий рост капители колонн лежат на земле, они в виде голов двух мощных напружинившихся быков, смотрящих в противоположные стороны. Неподалеку в горах, на высоте высечены гробницы древних царей. Вечером здесь даются представления «Звук и свет». Ведется неторопливый рассказ с пафосом о былых временах, стереофонический звук доносит шумы толпы, ржание лошадей, звяканье их сбруи, звон мечей. Искусно, по разработанному сценарию высвечиваются и подсвечиваются отдельные детали, части сооружений… Это, конечно, главным образом для иностранных туристов.

А неподалеку от Персеполиса, стоящего на высокой каменной платформе, шумит сосновая рощица. Она была высажена сравнительно недавно, к церемонии празднования 2500-летия монархии. В рощице – целый город из круглых шатров, которые отводились для глав государств или их представителей, прибывших на празднества. В каждом из них – несколько богато обставленных комнат, все удобства – от горячей и холодной воды, кондиционирования воздуха до телефона, по которому можно было связаться с любой столицей мира. Громаднейший шатер в центре содержит в себе зал, где был торжественный обед. Длинный стол искусно изогнут таким образом, что позволял рассадить именитых гостей без ущерба их престижу – ведь все они считали равными друг друга по положению, поскольку каждый представлял суверенное государство. На потолках – хрустальные люстры, на полах – гигантские ковры, в стены искусно вмонтирована мощная установка кондиционирования воздуха. Гигантская была проделана работа, и на все это ушли многие миллионы долларов.

 

«Райский остров» Киш

Киш – это небольшой плоский, песчаный остров в Персидском заливе вблизи побережья Ирана. После бурного прошлого, когда он был то убежищем пиратов, грабивших суда, проходившие известным Ормузским проливом, соединяющим Персидский залив с Аравийским морем, то переходил из рук в руки различных правителей, остров долго был практически необитаем. Его отличало выгодное положение близости к материку и климат – зимой здесь, в отличие от континента, всегда тепло, летом не так жарко, а вокруг чистая, лазоревого цвета вода.

Сначала на острове шах построил себе зимнюю резиденцию для отдыха, выросли поэтому здесь и резиденции для министра двора и премьер-министра. Затем возникла идея превращения острова в центр развлечений для богатых людей Ирана и прибрежных арабских государств. Была создана корпорация развития острова Киш. При обильном государственном финансировании были построены фешенебельные гостиницы, которые могут поспорить своей роскошью с самыми дорогими, рассчитанными на миллионеров, гостиницами Старого и Нового Света, находящимися в самых злачных местах. Появились ультрасовременные виллы, которые имелось в виду сдавать богатым людям в аренду, с самым совершенным оборудованием. Отдельно выстроены здания казино с игорными залами (где находятся рулетки и столы с зеленым сукном для других азартных игр), ресторанчики с обстановкой под стиль кабин пиратских кораблей, устроен ипподром для игры на скачках, поля для гольфа. Появился специальный аэропорт со взлетно-посадочными полосами, которые могут принимать самые современные самолеты вплоть до сверхзвукового «Конкорда».

На Кише однажды меня принимал по деловому вопросу шах, прислав для этого в Тегеран свой маленький реактивный самолет.

На этот раз мы с женой подучили персональное приглашение от двора присутствовать, так сказать, при открытии этого развлекательного комплекса. Оказалось, что из иностранных послов был приглашен также только посол Франции с женой.

Прибыв в Тегеранский аэропорт, откуда должен был отправиться специальный самолет «Боинг-727», мы обнаружили большую группу приглашенных иранцев с той же целью. Здесь были наиболее влиятельные сановники двора, министры, самые крупные деятели иранского делового мира. Через полтора часа лету мы уже были на Кише. За день до нас туда же совершил специальный рейс из Парижа «Конкорд» с высокопоставленными гостями из Франции, а также с кучей манекенщиц из самых известных французских салонов мод. (Вот почему, видимо, пригласили французского посла, но мы недоумевали: по какой причине пригласили нас?!)

Вечером, когда, побродив по острову, налюбовавшись действительно прекрасными картинами заката на море, мы вернулись в гостиницу и уселись в укромном уголке за столик в ресторане, чтобы вдвоем поужинать, нас разыскали протокольные чины и попросили срочно перейти в другую, особую комнату, у дверей которой толпилась, наступая в буквальном смысле на пятки друг другу, разодетая знать, но туда впускали только немногих. Здесь расположились те, кого пригласила шахиня, в числе их оказались и мы.

Нас провели к небольшому столу, за которым сидела шахиня; мое место оказалось рядом с ней. В ходе ужина познакомились с другими сотрапезниками. Некоторых мы знали – мать шахини Диба, брат шаха Голям-реза с женой, жена премьер-министра Амузгара, французский посол с женой. С другой стороны шахини, как выяснилось, сидел герцог Орлеанский, а его жена, герцогиня Орлеанская, была моей соседкой. Напротив меня сидел пожилой мужчина в нарочито небрежной одежде, которую в таких случаях позволяют себе только очень богатые люди, – в темном вельветовом пиджаке и мятой голубой рубашке. Завязался разговор, из которого я узнал, что это барон Ротшильд, один из представительной, старинной банковской семьи. Барон в разговоре вставлял некоторые русские слова, и я поинтересовался, откуда он их знает. У него были интересные моменты в биографии. Во время немецкой оккупации в годы Второй мировой войны барон был интернирован, сидел в одной камере с сыном известного французского социалиста Леона Блюма. Однажды к ним в камеру привели третьего узника – это был сын Сталина, Яков, взятый немцами в плен. Ротшильд говорил о нем с симпатией. За время непродолжительного пребывания в камере с Яковом Сталиным барон и выучился нескольким русским словам. Невольно подумалось: какое различное прошлое было у этих людей и какая различная судьба их постигла! Яков принял смерть, а представитель банковской семьи Ротшильдов сейчас гостит в великосветском иранском обществе.

Спросил у Ротшильда, имеет ли его банковский дом какие-либо дела в Иране и в других странах Ближнего и Среднего Востока. Он замялся – ведь это банк известной еврейской семьи, однако сказал, что дела идут, и неплохо, ведь можно работать и под другой вывеской, в том числе и в арабских странах.

В этой поездке на остров Киш случилось встретиться с еще одной неожиданностью – праправнучкой декабриста Давыдова, живущей в Париже, но имеющей мужа-англичанина, врача, к услугам которого прибегала шахская семья. Она оказалась женщиной, высоко чтившей память своего давнего предка, усердно изучающей о нем материалы, находящиеся в советских архивах и музеях. Повстречался и давний знакомый – бывший генеральный секретарь французского министерства иностранных дел Альфан, с которым у меня ранее были деловые встречи в Париже и Москве.

Для гостей были устроены на открытом воздухе представление иранских национальных танцев, а затем показ новейших моделей парижских мод – их демонстрировали в четком механическом темпе дрожащие от холода, какие-то неестественно худые, угловатые французские манекенщицы. Пока одни заученными движениями с застывшими улыбками разгуливали развинченными шагами на площадке, показывая немыслимые тайны одежды, очередная группа лихорадочно переодевалась неподалеку, за матерчатым занавесом, нисколько не смущаясь тем, что занавеска эта иногда совсем ничего не закрывала.

Перегруженные столь необычной дозой светских развлечений, мы отправились спать – было уже поздно. Большинство же гостей повалило в казино, где игра продолжалась до утра и, как оказалось, не было ни одного проигравшего! Когда надо, рулетки в казино могут крутиться вполне определенным образом.

На следующий день мы осматривали остров в микроавтобусах. Особых достопримечательностей, даже растительности, мало. Где-то в глубине песков, возможно, и таилось историческое прошлое, но на поверхности лишь равнина, рассеченная хорошими автомобильными дорогами.

Bee новые строения в одном необычно ультрасовременном архитектурном стиле – различные сочетания треугольников, расколотых пополам. Идея в том, объяснял нам губернатор иранских островов Персидского залива Минсофф (он же архитектор сооружений, он же руководитель строительства и управляющий корпорации развития острова), что не сходящиеся линии углом символизируют недостижимость дерзаний человека. Все сооружения из трех элементов, составленных из линий: треугольник, квадрат, прямоугольник. Все это довольно навязчиво, режет глаз, но Минсофф доволен: когда еще архитектору может привалить такое счастье – проектируй что хочешь и сам строй, не задумываясь о средствах. В отделку пущены самые дорогие материалы: мрамор, шелк, золото, бархат. В здании международного аэропорта в центре зала – замысловатая комбинация из тысяч золотых (!) проволочек. Надо, чтобы нефтяные шейхи Персидского залива, которые прибудут сюда развлечься, чувствовали себя в привычной обстановке.

Пресной воды на острове нет, поэтому ее производит опресняющая установка, построенная израильтянами. На острове был создан, конечно, и магазин, торгующий самыми разнообразными импортными товарами без таможенных пошлин и налогов. Поэтому вся иранская элита гурьбой повалила в этот магазин. Возвращались они с ящиками французского коньяка, шотландского виски и… подушками, чемоданами и разной другой утварью, которой полно в тегеранских магазинах. Но здесь выгоднее, хотя не намного, но выгоднее.

 

Год «коня»

31 декабря 1977 года шах встречал новый год – «год коня» – в своем кругу. У него в гостях был президент Картер с женой и дочерью. И король Иордании Хусейн прибыл. Впрочем, Картер торопился, ему надо было посетить еще ряд стран, и в Тегеране он задержался так, пролетом. Конечно, это не была та встреча, о которой мечтал шах, – как равного с равным, с обстоятельной, проникновенной беседой, анализом различных ситуаций, выработкой совместных решений. Для американцев шах не дорос до такого статуса. Чтобы компенсировать отсутствие существенной деловой части, Картер не скупился на красивые слова на новогоднем банкете: назвал Иран одним из столпов «демократии» на Среднем Востоке, в районе Персидского залива. Забыл на эти часы о всех своих показных тревогах относительно нарушения «прав человека». Изящные дамы в красивых платьях, не менее изящные мужчины во фраках, хрусталь, тонкое вино, красивые манеры, изысканно наигранная, веселая беззаботность сильных мира сего, встречающих с оптимистическими надеждами очередной год своего царствования. И создавалась видимость, что разница лишь только в том, что одни царствуют в Америке, другие – почти в центре Азии. И все это – на крупных фотографиях в сотнях тысяч экземплярах по стране, в миллионах по всему миру. Смотрите: здесь, на Аравийском полуострове, в Персидском заливе, – передовая линия обороны американских интересов (так говорил Картер), а вот здесь Иран – верный бастион защиты интересов Запада и Азии (так говорил шах).

Один не смущался тем, что относил границы своих интересов за несколько тысяч километров от своей земли, не спрашивая народы тех стран, где он предначертал эту линию, другой не замечал своей смешной роли «защитника» чуждых иранскому народу интересов. Впрочем, иранский народ никто не спрашивал.

Началась публикация в печати сериями последнего опуса шаха – его книги «К великой цивилизации».

9 января 1978 года полиция обстреляла толпу в Куме – религиозном центре в 100 км от Ирана. Говорят, как всегда в таких случаях, были «беспорядки», толпа не подчинилась требованиям полиции, пришлось открыть огонь и т. д. Были, конечно, убитые. Сколько? Власти говорят, человек шесть. Другие сообщения – около сотни.

«Ну и что? – говорили нам. – Такое явление нередкое, скоро забудется, волноваться не надо. Лучше бы выявить смутьянов, наверняка действовали какие-нибудь иностранные агенты».

Прочитав об этом в газетах, мы пытались выяснить, в чем дело. Это и не тема в печати, и не тема в разговорах дипломатов.

Однако кое-что проясняют требования религиозных кругов о возврате к конституции 1906 года. Это конституция монархии, но с наличием парламента, а главное – там предусмотрено создание Совета религиозных деятелей, который должен следить за соответствием принимаемых законов исламскому праву – шариату. Без их согласия ни один закон не вступит в силу. Шах в сороковых годах внес поправки в конституцию: монархия как основа государственного строя осталась, меджлис – тоже, но Совет духовенства для наблюдения за принятием законов был упразднен, что вызвало ярость высших кругов духовенства.

Шах как ни в чем не бывало готовился к визитам в ряд иностранных государств, обсуждаются и другие дела – все вроде бы идет нормально, как всегда.

А между тем этот день оказался отправным моментом длинной цепи событий, приведших к свержению шаха и установлению в Иране так называемой исламской республики и вообще ко всему тому, что последовало в этой стране непонятного, странного, невоспринимаемого… Если бы знать заранее о каждом дне, войдет ли он в историю! А историю-то творит каждый день.

События 9 января в Куме исторически должны были произойти, как и сотни аналогичных событий в других городах Ирана. Для проявления недовольства было много оснований. А жестокий метод властей всегда насаждался в Иране – он был частью системы правления. Но, видимо, внутренние условия для взрыва в Иране, никому пока незаметные, назрели настолько, что стали благоприятной почвой для дальнейшего, не поддающегося контролю властей мощного распространения оппозиционного движения по всей стране – и внутрь, и вглубь.

26 января по всей стране отмечалось пятнадцатилетие «революции шаха и народа» – начала проведения шахом ряда реформ, толкнувших развитие Ирана еще сильнее по капиталистическому пути.

На площади Шахъяд в Тегеране, где громадный портрет шаха, идет демонстрация с лозунгами, плакатами. Впереди шествуют в одном ряду премьер-министр Амузгар, председатель сената Шариф-Имами, председатель меджлиса Риази, министр двора Ховейда, министры, руководящие лица партии «Растахиз».

Выступая, Амузгар говорит о «чуде», совершившемся в Иране, которое стало возможным только под руководством августейшего главы государства. «Революция шаха и народа» в интересах всего народа, в отличие от других явлений в социальной области в других странах, где один класс получал выгоды за счет другого класса, подчеркивает Амузгар.

Ховейда также говорит о громадных достижениях Ирана за прошедшие 15 лет, не забывая упомянуть, что 13 из этих 15 лет премьер-министром был он.

Оба крыла партии выступили с заявлениями. «Конструктивное» нажимало на необходимость большей свободы дискуссий, «прогрессивное» угрожало тем, кто выступает с «фальшивой» поддержкой конституции, имея, однако, в виду разрушить результаты «революции» (это – в огород духовенства). Официальные источники сообщали, что в Тегеране было более 300 тысяч демонстрантов, в том числе значительное число женщин, что отражало их решимость, как говорилось в сообщениях, разбить любые попытки вернуть женщин к «дореволюционному», неравноправному социальному положению.

Мы смотрели на эту демонстрацию, видели действительно много девиц, маршировавших в изящной форме (вспомогательный корпус армии, полиции и т. д.), но 300 тысяч, конечно, не было. Этак раз в десять меньше.

 

Новый толчок

18 февраля исполнилось 40 дней после кумских событий. 40 дней – срок для поминовения усопших. На этот раз события произошли в Табризе – центре иранского Азербайджана. Здесь, как говорили, опять «произошли беспорядки» – толпы громили магазины, банки, кинотеатр, где демонстрировались западные фильмы, устраивали поджоги. Полиции «пришлось» открыть огонь. Опять кровавая расправа. На этот раз она привлекла большее внимание. О ней заговорили не только во всех уголках Ирана, но и за рубежом.

Иранская печать и растахизские агитаторы дружно повторяли пущенную властями в оборот версию: беспорядки в Табризе – дело рук «иностранных агентов» и «исламских марксистов». Начали делать намеки на косвенную причастность Советского Союза. Все это нас сразу убедило в серьезности причин волнений, коль скоро шах и его аппарат скрывают подлинные корни волнений. Зачем это нужно шаху? Ведь он должен хорошо знать, что Советский Союз и «иностранные агенты» не имеют никакого отношения к этим событиям. Или ему кто-то подбрасывает дезинформацию?

В ответ на расстрелы в Табризе забастовал тегеранский базар, не вышли на учебу студенты тегеранских университетов. Это уже новое явление. Это явление солидарности, т. е. действия сознательные в ответ на события в другом месте, с другими людьми. Значит, в тех событиях было что-то такое, что затрагивало интересы людей в других городах.

…Вечером у нас в посольстве – традиционный прием по случаю годовщины Советской армии. Поразила откровенность иранских гостей – ожесточенно критиковали внутренние события в Иране, раньше этого не было. Собеседники говорят о сильной оппозиции со стороны части духовенства, которое опирается на недовольство различных слоев иранского общества. Здесь и протест против проникновения иностранцев в Иран, отсюда разгром американских и английских банков; возмущение ростом дороговизны и бешеным обогащением немногих. Во внешних делах – это протест против влезания Ирана в арабские и африканские дела на стороне реакционных режимов. Это движение не столько против шаха лично и монархии, сколько за повышение роли духовенства в политической жизни страны и против некоторых аспектов политики шаха и ее побочных явлений. Так говорят наши иранские собеседники.

Они отмечают существенное преимущество высшего духовенства: оно не избирается и поэтому пользуется в массах авторитетом, который легко используется, если нужно, для мобилизации масс. Например, газета «Этелаат» поместила на 18-й странице небольшую заметку, не понравившуюся духовенству. Через два часа после выхода газеты у редакции собралась толпа человек в триста, ее еле успокоили, но представители толпы (так быстро и умело сорганизованной) заявили работникам редакции: если еще раз будет помещена подобная заметка, редакция «Этелаат» будет сожжена! Поэтому газеты боятся помещать что-либо такое, что может не понравиться духовенству.

Шах это учитывает, поэтому по его указке пропагандистский аппарат, в том числе небезызвестный Джафариян, вовсю раздувает кампанию по обвинению «коммунистов» и «иностранных агентов». Иранцы возмущаются: мы не дети, зачем нас обманывать, но… ничего поделать не могут.

Однако нелепые намеки на какую-то причастность Советского Союза к начавшимся волнениям начинают сказываться на отношении иранцев к нам в самых разных вопросах. Вновь удлинились задержки в выдаче виз советским людям, направляющимся в Иран, резко сократилось число иранцев, принимающих приглашения на приемы, в печати мутный поток клеветы. Иранские власти начали задерживать решение практических вопросов. Даже Ховейда стал уклоняться от встреч и контактов.

Все-таки из самых разнообразных контактов и наблюдений все более вырисовывается картина обострения многоплановых противоречий в иранском обществе. Эти противоречия: бедные – богатые, богатые – сверхбогатые, деревня – город, духовенство – шах с его секуляризацией, национальные интересы – и «выламывание рук» американцами. Как-то с разных сторон все более становится уязвимым для критики монархический режим, во всяком случае, олицетворяющий его сейчас шах – Мохаммед Реза Пахлеви.

Решил встретиться с шахом: какие у него мысли насчет происходящих в стране событий? Принял он меня, как всегда быстро, в Ниаваранском дворце. Поговорили сначала о международных делах, в частности о военном конфликте между Сомали и Эфиопией, в который шаха так сильно подталкивали американцы, на стороне, конечно, Сомали. Но Советский Союз дружен с Эфиопией, и это сдерживало шаха.

В подходящий момент прямо спросил шаха о событиях в Тебризе: в чем их причина? Шах отнес их целиком к действию, как он назвал, «обскурантистских сил». По его словам, волнения начали духовные деятели, к ним присоединились другие. «Я не боюсь тегеранского базара, – сказал шах, – будущего у этих бунтовщиков нет».

Уж очень уверенно и быстро он все это говорил, поэтому я переспросил шаха: в чем все-таки истоки волнений, их подлинные, глубокие причины?

Он пожал плечами, фыркнул, развел немного в сторону руками, сказал:

– Откровенно говоря, точно я этого не знаю.

Мне такой прямой ответ понравился, и поэтому я не удержался и спросил, почему же тогда вокруг волнений раздуваются утверждения о причастности к ним «иностранных агентов», «коммунистов», даже имеются намеки на Советский Союз, как это делает, например, Джафариян.

Шах как-то криво улыбнулся, промямлил, что, вот «ему докладывают», «ему говорят», но он не уверен.

– А что касается Джафарияна, то он ведь ренегат, – с презрением сказал шах.

– Да, – отпарировал я, – но деньги платите ему вы.

Шах поспешил перевести разговор на другую тему. Уходя от него, я, конечно, думал, действительно ли он не знает подлинных причин волнений или не хочет открывать свои мысли. Уже одно то хорошо, что не решается говорить советскому послу о причастности к волнениям Советского Союза. Однако кто-то ему фальшивую информацию подбрасывает.

Итак, в марте 1978 г. «год змеи» менялся на «год коня». Интересно, подумал я тогда, куда мы доскачем на этом коне.

Пока ясно примерно следующее: выступления в Куме и Табризе – не случайное явление, а порождение глубоких причин. Возникновение движения солидарности в различных районах страны – явление политическое, те, кто солидаризируется с оппозиционными выступлениями, бросают открытый вызов режиму. Значит, они не боятся. Почему? Почувствовали свою силу или с отчаяния? Если почувствовала оппозиция свою силу, значит, не так уж сильна власть. Следовательно, на чем же держится власть, кто и насколько прочно ее поддерживает?

Ясно – в стране в результате бурного развития в короткие сроки возникло и накопилось много социальных противоречий. Духовенство – одна из важных социальных прослоек иранского общества – уже давно чувствовало себя ущемленным в правах, более того, с дальнейшим развитием Ирана его участь выглядела еще более мрачной – ведь дальнейшее развитие по избранному пути неизбежно еще более отодвигало религию на задний план.

Но у религиозных деятелей есть и преимущество перед другими, также недовольными шахским режимом, группировками. Оно меньше подвержено опасности репрессий – шах побоится зайти слишком далеко в физическом подавлении религиозной оппозиции, он может взорвать сам свою страну.

К выступлениям духовенства, возможно случайным, которые, однако, рано или поздно неизбежно должны были произойти, присоединились и другие недовольные. Например, мелкие лавочники. Отсюда – погромы банков как олицетворение их зависимости от крупного капитала. Присоединилась молодежь различного толка, всегда горячая и весьма чувствительная к репрессиям и подавлению свобод. Появились, пользуясь обстановкой, на сцене и левацкие группировки. Поэтому возникли погромы магазинов, поджоги. Где-то в глубине, хорошо укрытые, действуют и организованные отряды. Другие оппозиционные режиму группы из числа национальной буржуазии пока себя не проявляют. Пытаются, видимо, определить, удобный ли момент, каково соотношение сил сторон. Пока же оппозиционная часть разнородна, идейно и организационно не объединена. Все-таки шах, наверно, догадывается об истинных причинах волнений, но взяться за их устранение не хочет. Или не может. Или боится. Пока-то ведь требования сводятся лишь к соблюдению конституции 1906 г. А может быть, шах думает: пойди на одну уступку – потребуют следующую, которая может быть более для него опасной. Или он, шах, уверен в своей силе, в том, что удастся погасить начинающийся пожар обычными средствами – полицией, войсками и силами безопасности?

В начале апреля посетил председателя сената Шарифа-Имами. Это известный, кажущийся уравновешенным в суждениях, уверенным в себе государственный деятель. Даже, как мне казалось, с известной долей независимости в суждениях и поведении от шаха, хотя он всегда занимал высокие посты при шахском режиме. К тому же его семья имеет тесные связи с религиозным миром.

Суждения Шарифа-Имами весьма определенны: волнения организованы и подстрекаются частью религиозных деятелей, однако их действия бесперспективны, скоро все это окончится – в стране снова будет спокойствие. Левые и коммунисты тут ни при чем.

Председатель меджлиса Риази не менее откровенен: волнения спровоцированы «ахундами» (так называют в целом всех священнослужителей), в результате развития общества они лишились достатка в доходах. Они подбивают темные массы – отсюда такие уродливые явления, как погромы. Обвинения о причастности левых и коммунистов – чепуха, выдумки.

Что же эти деятели – не до конца искренни или сами еще не сознают полноты картины событий?

В эти же дни правительство и партия «Растахиз» решили представить дело таким образом, будто бы оппозиционному движению нанесен сокрушительный удар. Они провели большой митинг в Табризе. Выступил Амузгар – премьер-министр и генеральный секретарь партии. В речи опять намеки на действия «иностранных сил» и горячее подчеркивание «неотделимости» религии от Ирана и от монархии. Это явная попытка подладиться к недовольному духовенству и пока списывать все, что было, на «иностранцев».

Заокеанские «друзья» шаха в это время, видимо, также старались внушить шаху мысль о действиях против него из-за границы, подчеркивали важность значения Ирана для «свободного мира», превозносили, конечно, шаха. Послы ряда арабских стран с тревогой говорили мне о настойчивой линии шаха на то, чтобы стать господствующей державой в районе Персидского залива и вообще на Среднем Востоке. Против кого вооружается шах? Против СССР? Тогда это глупо. Шах слишком увлекается своими необычными внутренними прожектами, желанием играть выдающуюся роль и во внешних делах. Но его ведь используют. И вряд ли в интересах Ирана. И вряд ли в интересах его самого.

И действительно, на проходившей в Лондоне сессии совета министров иностранных дел СЕНТО англичане и американцы этак покровительственно похлопывали по плечу Иран, министр иностранных дел Ирана Халатбари отвечал им в тон. Американцы в эти дни, казалось бы ни с того ни с сего, сделали заявление о своей готовности в случае нападения на Иран Советского Союза (!) послать немедленно 100 тыс. своих пехотинцев и т. д.

Эта кампания была связана, конечно, и с внутренними событиями в Иране. Шаху как бы говорили: не бойся, будь тверд – мы с тобой, а заодно и стремились покрепче привязать Иран к своим военно-политическим планам, направленным против Советского Союза.

Даже многие иранцы сконфузились. Помню, что газета «Пейгаме Эмруз» прямо писала: надо запретить американским «ястребам» отравлять атмосферу отношений с Советским Союзом. Другие газеты перепечатывали резкие комментарии московского радио на этот счет.

27 апреля 1978 года в Кабуле произошла революция. Говорят, у шаха даже случился сердечный приступ, когда он узнал об этом. Официальной реакции долго не было, поэтому на этот раз не было и неофициальной – газеты боялись высказывать свою точку зрения. После признания нового афганского правительства американцами, англичанами, пакистанцами иранцы начали официально «комментировать» в том плане, что нравится или не нравится новое афганское правительство – с соседями надо жить. Но неофициально повсюду высказывалась озабоченность о влиянии событий в Афганистане на внутриполитическое положение в Иране.

И действительно, афганская революция воодушевила внутреннее оппозиционное шаху движение, вновь начались сильные волнения в самых различных городах.

В эти дни состоялся примечательный разговор с Ховейдой. Как будут складываться отношения Ирана с Афганистаном? Это будет зависеть от нового афганского руководства. О Дауде в Иране не жалеют, говорил Ховейда, трудностей у нового афганского руководства много и главное – как преодолеть феодальную отсталость и племенную рознь. И еще – как отнесутся к религии. Все это сложно.

Коснулись внутренних событий в Иране. Ховейда винил во всем реакционное духовенство и… правительство, которое поступает сверхглупо, обвиняя во всем «иностранные подрывные элементы». Ведь все знают, что это неправда, смеются над правительством. Вообще это не правительство политиков, а каких-то узко видящих технократов. Оно не может вести диалог ни с духовенством, ни с молодежью. Поскольку часть духовенства склоняется к диалогу, он, Ховейда, ведет сейчас с ними переговоры. В глубине событий, говорил Ховейда, я вижу руки ЦРУ – американцы, образно говоря, хотят «держать шаха на коротком поводке», чтобы был более послушен. В то же время ему усиленно внушается мысль американцами о всемирной кампании против шаха, организуемой «коммунистами», т. е. Советским Союзом.

В середине мая опять возникли угрозы серьезных беспорядков в Тегеране, были стянуты войска.

Шах в эти дни провел длительную беседу с иранскими журналистами, ранее он больше предпочитал давать интервью иностранцам. Он ушел от ответа на прямой вопрос о событиях последних дней и их причинах. Зато он много говорил о «великой цивилизации», к которой движется Иран, об опасности потери им независимости и превращения его в «Иранистан», намекал на причастность к волнениям тудеистов, т. е. тех, кого он называет «коммунистами», и либеральной буржуазии. Конечно, признавал шах, есть упущения, отдельные, несущественные, он готов наказывать виновных в этом лиц. Вновь восхвалял «Растахиз». Выставлял себя приверженцем религии, даже сказал, что «тот, кто захочет воспользоваться религией как оружием, будет человеком, пошедшим против религии, против закона шариата». Значит, религия, по его мнению, может только поддерживать монархию, против выступать не может.

Никого эта пресс-беседа не удовлетворила.

В начале июня я решил съездить в Табриз – повидать наших специалистов, ознакомиться с обстановкой. У нас в Табризе есть и владения – территория и помещения бывшего консульства. Сейчас консульство по настоянию иранцев закрыто – опасаются, видимо, чего-то иранцы. Зато демонстративно существовало консульство США. Зачем?

Табриз – главный город иранского Азербайджана. Азербайджанцы, конечно, хотят побольше узнать о жизни в советском Азербайджане – ведь нация одна и та же, условия жизни разительно отличные друг от друга. Когда-то, в прошлом веке, в Табризе жил наследник шаха и здесь же размещалась русская миссия, главой которой был А.С. Грибоедов. В 1829 году отсюда он направился в свою последнюю поездку в Тегеран, оттуда в Россию вернулось его бездыханное тело, вернее говоря, то, что осталось от Грибоедова.

На территории нашего консульства, где сейчас только смотритель, временно проживают советские специалисты, работающие на электрификации участка железной дороги от Джульфы Иранской до Табриза, кажется все таким же, как было во времена Грибоедова: глинобитные стены, ограждающие территорию, весело журчащие арыки, дом саманной постройки с толстющими стенами. В горных селениях неподалеку от Табриза, куда мы поехали посмотреть, как люди живут прямо в скалах, кажется, что встречаешь мужчин и женщин тех времен.

Нас принял генерал-губернатор Шефакат. Он назначен недавно – после февральских событий. Бывший военный, из приближенных шаха, сам азербайджанец. Конечно, разговор коснулся волнений. Шефакат прямо говорит: недовольных в стране много, это и крупные землевладельцы, которых лишили земли, и часть духовенства, претендующая на слишком большие права. Эти недовольные уловили в свои сети молодежь, которая всегда весьма восприимчива к любым требованиям лучшего, более справедливого, о чем говорят духовные деятели. Молодежь не знает, каким был Иран лет двадцать тому назад, она не видит, что улучшилось в стране, она справедливо говорит о том, что сейчас плохо в стране. И, главное, она не может отличить «фальшивых» религиозных деятелей (к ним Шефакат причислял тех, кто жаждет власти) от настоящих, т. е. тех, кто занимается сугубо религиозными делами. Бороться с рвущимися к власти духовными деятелями трудно – ведь в Иране среди темного народа исключительно силен авторитет всякого, кто в чалме…

В Табризе тревожная обстановка: на улицах солдаты, на перекрестках танки, заграждения, лавки закрыты, ставни опущены. Город как бы притаился.

Через пару дней посетил шаха. Помимо международных вопросов речь пошла, конечно, и о внутреннем положении Ирана. Шах на этот раз был несколько возбужден, говорил, что не понимает, почему в Европе левые круги поддерживают Хомейни.

– Кто такой Хомейни? – восклицал он, и сам отвечал: – Это неграмотный мулла, который тянет к феодализму, к господству религии!

Далее он делал связку в том смысле, что, дескать, все левое движение в мире каким-то образом связано с Советским Союзом – идейно или еще как… Дальше ниточку он не протягивал, но перешел к «завещанию Петра Великого», в котором якобы предначертана была необходимость движения России «к теплым морям».

Пришлось вновь разбивать надуманные и фальшивые утверждения шаха, к тому же он был уже чем-то взвинчен.

– Я делаю народу столько хорошего, – говорил шах, – а все недовольны. Духовенство я могу понять: оно жаждет возврата к старому, хотя и знает, что я этого не допущу. Почему же другие его поддерживают? Что вы думаете об этом, вы ведь недавно были в Табризе?

Пришлось опять ответить шаху, что, видимо, все дело в том, что народившиеся в результате ускоренного развития общества влиятельные силы требуют реального участия в политической жизни, т. е. требуют часть власти.

Шах нетерпеливо возразил: иранской буржуазии нет дела до политики, она лишь копит деньги и переводит их за границу. Трудящиеся же каждый день живут лучше, а для выражения политических настроений есть партия «Растахиз».

Тяжелое впечатление произвел этот ответ шаха, беседу продолжать не хотелось: то ли действительно он не видит, что происходит в стране, то ли лукавит? Пересилив себя, все-таки ответил прежним вопросом: можно ли объединить людей с различной идеологией в одну политическую партию?

Шах согласился – нет, нельзя, но сразу же начал уверять, что иранцы вообще народ недисциплинированный, партий не любит, у них нет чувства коллективизма и т. д. Он будет улучшать, реорганизовывать «Растахиз», но к многопартийной системе возврата нет.

Ехал домой и все больше приходил к убеждению, что с таким подходом к обстановке в стране шаху не найти правильного решения.

Последовавшие затем встречи с видными представителями делового мира Ирана еще больше убедили нас в том, что в стране происходят сильные социальные процессы, пробуждаются к политической активности не только трудящиеся, но и либеральная буржуазия – все больше дает о себе знать «Национальный фронт», началось движение адвокатов, из «Растахиза» демонстративно выходят многие деятели, все более открыто ведется критика политических порядков в стране. Раньше этого в таких масштабах не было.

Поразило, что во всех этих беседах ни один собеседник, как это обычно было в прошлом, хорошо о шахе не говорил. Как-то за короткий период выветрился этот дух почитания или чуть ли не обожествления монарха. Сложилось даже впечатление: уйдет шах – и никто плакать не будет. Не упускает ли шах шанс вовремя самому уйти со сцены?

Перед отъездом в отпуск в конце июня посетил Ховейду, он пригласил совместно пообедать. Был он необычно мрачный, торопливо, как всегда, кушал, запивал легким красным вином. Поразила необычная откровенность и… отсутствие восхваления шаха. Раньше, как мне казалось, Ховейда был убежден в необходимости наличия монархии в Иране, часто говорил, явно преувеличенно, но в какой-то степени искренне, о личных достоинствах шаха. Сейчас что-то в нем явно сломалось.

– Не знаю, что будет здесь, в Иране, через четыре-пять лет. Ясно, что нынешний режим изменится. Но каким он будет?

Задавал сам вопросы и не находил на них ответов. Ховейда, думаю, был, конечно, отлично информирован о размахе оппозиционного движения. К середине лета в нем принимали уже участие не только духовенство и лавочники, но и организованные отряды трудящихся в крупных промышленных центрах, студенты и другая учащаяся молодежь, либеральная буржуазия, зашевелилось кое-где крестьянство. Даже в армии отмечались случаи колебаний интеллигентной ее части – офицерства.

Можно сказать, что лето 1978 г. было периодом революционизирования различных слоев иранского общества. И Ховейда не мог не чувствовать этого. Поразило его заявление о неизбежности изменения режима в Иране. Такое вряд ли когда можно было бы услышать от министра двора его императорского величества.

Впереди было лето, которое показало правоту предчувствий, только они сбылись намного ранее. И произошло все не так, как предполагали многие.

 

Перед решающим часом

Лето 1978 года в Иране было, как обычно, жарким. Но в политическом смысле оно казалось прямо-таки раскаленным.

Каждый день приносил сообщения о волнениях в разных концах страны. Что-то внутри страны бурлило, пока глухо, но гулко отдаваясь в разных ее концах. Общая температура явно повышалась. Забастовки охватывали все большее число предприятий, требования были различные, но в основном экономические: повышение заработной платы, улучшение условий труда.

Администрация в большинстве случаев быстро шла навстречу «бунтовщикам», пыталась уладить дело подачками. Зарплата росла неимоверно, к тому же обязательное требование забастовщиков сводилось к оплате тех дней, когда проводилась забастовка. Часто через некоторое время после прекращения работы ввиду удовлетворения требований забастовка вспыхивала вновь на том же предприятии или учреждении уже с новыми требованиями о дальнейшем повышении зарплаты. Иногда даже казалось, что идет какая-то игра на измор работодателей, уже очень легко давались в этой обстановке победы забастовщикам.

Летом произошел сильный пожар в кинотеатре на юге страны, в промышленном центре – Абадане. Заживо сгорели десятки людей. Как эхо от взрыва прокатилась весть по стране, уже взвинченной не только изнуряющей жарой, но и накалом забастовочных страстей, дискуссиями, постепенным ожесточением в отношениях между различными социальными группами.

Оппозиция обвинила САВАК в умышленном поджоге. Власти обвиняли религиозных фанатиков.

Правительство Амузгара выглядело явно слабым, во всяком случае, не способным вести хотя бы какой-то диалог с оппозицией, в том числе с религиозными деятелями.

В печати все чаще стало появляться имя Хомейни. Опальный аятолла находился в соседнем Ираке, хорошо знал обстановку в Иране, усилил свои антишахские проповеди и призывы, которые пересылались в Иран часто с помощью кассет с магнитной записью. Имя Хомейни тогда еще не очень хорошо было известно широким массам, а многими и забыто. Органы печати при шахе, конечно, делали все, чтобы имя Хомейни не упоминалось. На имя был наложен запрет.

7 сентября, часам к четырем вечера, я прилетел в Тегеран из Москвы после отпуска. В открытые двери аэрофлотовского Ил-62 ворвался жаркий воздух со знакомым характерным запахом чего-то ароматного, смешанного с запахом нагретой глины, асфальта, бетона аэропорта, обильно политого керосином и маслами. Радостно встретивший советник Островенко сразу же сообщил: в городе мощные демонстрации, надо побыстрее успеть в посольство, может быть, придется ехать окружным путем. Но пока вроде бы все тихо.

Оформив документы, мы на посольской машине тронулись к городу. Выехали на шоссе, ведущее к Шахъяду, но сразу же вынуждены были остановиться – затор. Прямо в город ехать невозможно. Впереди за башней Шахъяда к площади спускается длинная улица Рузвельта. Она хорошо видна с нашего места. Там движется, как поток, что-то темное, отсюда неслышное. Что – не видно, это далеко; струится нагретый воздух, искажая перспективу. На самой площади полно полиции, она в основном в грузовиках.

Решаем: надо побыстрее свернуть влево, объехать Шахъяд и окольными, окраинными дорогами с севера проехать к посольству, минуя центр города. Пока мы пытались маневрировать на нашей неуклюжей машине, подавая ее то взад, то вперед, пока не высунулись передними колесами на пятачок вроде бы свободного пространства на разделительной полосе, оказалось – поздно.

Нам видна теперь вся площадь. На ее круглой, обтекающей башню дороге показались мотоциклисты. Нет, это не были одиночки, так часто гоняющие по тегеранским улицам, а то и по тротуарам, и не группы мотоциклистов. Это были сотни мотоциклов, на них восседали молодые парни по двое, по трое, с серьезными лицами, как правило, в черных кожанках, несмотря на теплую погоду. Мотоциклетная колонна шла клином, а затем сплошной массой – расчищала дорогу молча, сосредоточенно, только стук сотен мотоциклетных моторов стоял в воздухе.

За мотоциклистами показались колонны демонстрантов по 10–12 человек в ряд, в подавляющем большинстве молодежь – юноши и девушки вместе. Плакаты, лозунги, на бумаге и фанерном листе с одной палкой, растянутые на белом полотне, которые несут за две палки. Бросилось в глаза умелое и продуманное изготовление плакатов и лозунгов, вплоть до дырок в полотнищах против ветра. Содержание: «за свободу», «долой правительство», «свободу политическим заключенным» и портреты, портреты… портреты одного и того же лица – белая, седая брода, нахмуренные мощные брови, сверлящий взгляд, черная чалма.

– Кто это? – спрашивает один иранец у другого.

Оба также попали в пробку, остановились, вышли из машины, стоят, смотрят на невиданное зрелище, опершись локтями на дверцы автомобиля.

– Наверно, Хомейни, – отвечает другой.

А вот уже и сильно увеличенные фотопортреты Хомейни, увитые живыми цветами.

Это, конечно, открытый вызов властям. Как они будут реагировать? Полицейские и солдаты в грузовиках нервно перебирают руками винтовки, автоматы, косятся по сторонам.

Надо как-то выбираться из этой пробки. Решаем подать назад. Но внезапно сзади – гул мотоциклов: молодые ребята на фыркающих, трещащих машинах, подпрыгивая по газонам, переходным дорожкам, так сказать, с тыла присоединяются к колоннам на площади. Мы оказываемся как бы в центре демонстрантов. Их можно хорошо разглядеть. Это – молодежь с исключительно серьезными лицами людей, сознательно выполняющих свой долг. Даже с какой-то печатью торжественной озабоченности. Таких лиц у иранцев я ранее, откровенно говоря, не видел.

Демонстранты машут в такт руками, выкрикивая лозунги, какие – не слышно, адресуясь как бы к солдатам и полицейским – ведь они здесь, на этой площади, представляют собой власть и в конечном счете шаха. Что думают обо всем этом другие иранцы, те, которые в военной и полицейской форме? По виду они вроде бы безучастны. А демонстрация все более бурная, зрелище захватывающее, но… мы все вовлекаемся в нее помимо нашей воли. Кое-где видно, что офицеры вступают в перебранку с демонстрантами. На нас уже бросают косые недружелюбные взгляды. Надо все-таки выбираться из этой гудящей толпы.

Обнаруживаем, что так уже сумели поступить водители автомашин, стоявших сзади нас. Сейчас в тылу вроде бы пусто. Пользуемся случаем, даем задний ход по газонам и левой стороне дороги. Бурлящий Шахъяд, где уже все сильнее накаляются страсти, быстро удаляется. Проехали дорогой, ведущей на Кередж, к северной автостраде, огибающей Тегеран, а оттуда спустились на юг, к посольству. По пути грузовики с солдатами, в боевой форме, с автоматическими винтовками ждут указаний, посматривают на юг.

Ночь на 8 сентября оказалась тревожной. В продолжение массовых демонстраций, в одну из которых – крупнейшую – мы случайно попали, как с корабля на бал, произошли вооруженные стычки – солдаты открыли огонь, начались разгромы кинотеатров, банков, возникли пожары. Все это в южной, бедной части города, где базар и много мечетей. Мы расположены недалеко от этого района. Гулкие выстрелы – то одиночные, то вроде бы беспорядочная пальба – были слышны всю ночь.

Пятница, 8 сентября, оказалась впоследствии исторической, кровавой. Она вошла в историю Ирана, как 9 января 1905 года в России, – массовым расстрелом безоружной демонстрации. Только не зимой на снегу перед царским дворцом в Петербурге, а жарким днем позднего лета, на асфальте площади Жале на юге Тегерана. Район был оцеплен войсками. Залпы, слышные и у нас, разрывали воздух. Были убиты тысячи людей. Но кто их тогда считал? Это был акт зверского устрашения со стороны армейского командования.

Вслед за этим было объявлено о введении военного положения, установлен комендантский час с 9 вечера до 5 часов утра в Тегеране и 11 городах.

Итак, власть отдана военным. Что это – признак силы или слабости шаха? Скорее, второе. Это его последний шанс. Это уже не политические средства, чтобы справиться с оппозицией, это применение кулака в политическом и государственном центре монархии, в самом Тегеране.

«Либерализация» политической жизни, о которой так много разглагольствовал шах, просуществовала недолго.

 

По наклонной плоскости

На следующий день после расстрела на площади Жале в меджлисе – буря в стакане воды. Почтенные депутаты дружно критикуют все правительства: предыдущие, до него, все другие. В печати сообщения об арестах по обвинению в коррупции и подстрекательстве к беспорядкам. Ну а премьер-министр в меджлисе обвиняет опять во всем… «коммунистов». Боятся, значит, правители раскрыть правду о причинах волнений, даже забывают, что их утверждения о действиях «коммунистов» противоречат совсем недавним их же утверждениям, что коммунистического движения в Иране нет.

Кладбище Бехеште-Захра постепенно становится одним из видных мест революционных событий в Иране. Оно расположено на громадной, обнесенной кирпичным забором территории в 15 км к югу от Тегерана по дороге в город Рей (это также один из религиозных центров, там, кстати говоря, гробница отца последнего шаха – Мохаммеда Резы).

Бехеште-Захра – это громадный комплекс для захоронения с множеством распланированных дорожек, расходящихся лучами от центральной площади. Могилы у мусульман, как известно, простые – камень на голой, ровной земле. Хоронят по мусульманским обычаям быстро, как правило, до рассвета следующего дня. В самом обряде похорон много торопливости, шума, хаоса, горя, даже массовой экзальтации. Смерть – один из этапов вечного существования мусульманина, лишь момент перехода в мир иной и лучший. Если человек на земле заслужил, на том свете жизнь его будет райская. Поэтому не следует удивляться обычаю, когда по случаю смерти человека, который считается достойным, выражают родственникам не только соболезнование в связи с уходом умершего из мира сего, но и поздравления (!) с переходом в мир святых (становится «шахидом»).

Самые массовые захоронения проходили на кладбище Бехеште-Захра хотя бы потому, что оно самое большое. А затем там стали проводиться не только поминки – недельные и через сорок дней, – но и политические митинги.

Через неделю после расстрела на площади Жале на кладбище состоялись поминки, а фактически политическая демонстрация, в которой приняло участие 25–30 тысяч человек. Это было невероятное, невиданное доселе число народа – преддверие тех больших митингов на Бехеште-Захра, в которых позднее принимали участие миллион и более человек! Власти не посмели тронуть участников этих траурных демонстраций, и это было одним из показателей того, что шахский режим в растерянности от размаха движений.

…Новый министр иностранных дел Афшар Касемлю, сменивший на этом посту Халатбари, принадлежит к кругам богачей. Женат на дочери известного миллионера Никпура. Братья жены – сенатор и глава известного банка «Сепах», связанного с шахским двором. Неудивительно, что живет Афшар Касемлю почти во дворце-особняке с колоннами, высоким холлом, гостиной с картинами и каминами, конечно же, на севере Тегерана – там, где прохладней и воздух чище.

Министр пригласил советского посла к себе домой – так, поговорить, порассуждать вслух, расположить к себе, познакомиться с послом, с которым так часто встречался шах.

– Каковы причины волнений? – переспрашивает он. И отвечает: – Уже ясно выявлено расследованием: волнения организованы коммунистами.

Это говорится с полной серьезностью.

Я спрашиваю: а чем все-таки это доказывается?

Оказывается, все очень просто, аргумент «неопровержимый»: никто, дескать, в Иране не умеет хорошо организовывать демонстрации, некому это делать. Никто не умеет. Ну и, конечно, уж сплошной лепет о каких-то найденных «коммунистических инструкциях».

Становится как-то смешно от этих «объяснений».

По-иному смотрят крупные деловые люди, они знают – причины глубинные: сильное недовольство различных слоев иранского общества, в том числе и самих крупных предпринимателей, им тоже не хватает политической власти…

…Вечером в саду одного из домой на склоне Эльбурса – прием, который устроил крупнейший иранский бизнесмен. Видны мигающие внизу огоньки жемчужного огненного ковра – Тегерана. Если глянуть назад – совсем рядом высятся пики хребта. Прохладно, тихо, только говор гостей да звяканье льда в стаканах.

Из бесед становится ясным: иранские крупные промышленники, в отличие от правительства (которое они не ставят и в грош), весьма обеспокоены и принимают свои меры.

Оптимистичны настроения в отношении возможности договориться по-хорошему с вождями духовенства. Пусть они будут «консультантами» при принятии законов, следят за соблюдением «исламского права». Откровенно говорят, что аятолла Шариат-Мада склоняется к сотрудничеству с правительством. Хомейни, правда, непримирим, к нему сейчас трудно найти подходы, а ведь еще лет пять тому назад деловые круги считали вполне возможным договориться и с ним, снова напоминают, как они предлагали шаху пригласить Хомейни, советовали, как практически это сделать. Шах зря не послушался советов – отказался, фыркнув.

Промышленники не считают, что либерально-буржуазная оппозиция в лице «Национального фронта» имеет какое-либо серьезное влияние в стране. Нет современного Моссадыка. «Нацфронтовцы», правда, много и крикливо шумят. Но для шаха они – не опасность, им будет дан выход для их политических страстей: право проводить демонстрации, митинги, печататься. Это для режима не страшно.

Действия двора и лично шаха придется немного ограничить – уж слишком далеко они зашли. Сестры шаха и другие члены его семьи будут особо ограничены в своей деловой и политической активности. Они уже стали притчей во языцех. Надо будет отменить пост министра двора, слишком сильная была фигура, сильнее правительства.

Между тем в забастовках все больше начинает выдвигаться политических требований. Например, убрать сотрудников САВАК из учреждения или завода, разрешить деятельность партий, обеспечить свободу слова. Забастовки явно перерастают из чисто экономических в политические. Все более физически ощутимое воздействие на обстановку в стране они оказывают экономическим путем, но уже при политических требованиях.

О росте политической сознательности свидетельствуют забастовки в знак солидарности с работниками других заводов или учреждений. Это уже более высокая ступень политической сознательности – бастовать за законные интересы других.

Правительство по-прежнему ведет политику кнута и пряника: расстрелы на улицах и попытки уступками оппозиции сбить накал выступлений.

Обсуждается новый закон о «свободе печати». По этому поводу карикатура в газете: лежит ниц фигура с пером в руках, на ней стоит чиновник и читает закон о свободе печати. В связи с требованиями оппозиции судить коррумпированных министров помещается другой юмористический рисунок. В тюремной камере трое за столом, во главе которого пустое кресло для председательствующего. Подпись: «Давай начнем заседание, не дожидаясь прибытия премьер-министра». (Намек на предстоящий арест Ховейды?)

Появилось сообщение: бывший глава САВАКа генерал Насири, спешно упрятанный шахом от волнений послом в Пакистан, отозван из Исламабада, находится под домашним арестом. Вот его шах может отдать оппозиции на съедение.

Растут, как грибы, политические партии – разрешение на их создание дано. Их уже около 90! Кого здесь только нет. Есть и «партии», состоящие из 2–3 человек. Вот это «свобода»! Только кому и что она дает?

А что же шах? Как он сманеврирует, понимает ли он глубину происходящих событий?

…6 октября 1978 года. Яркий и жаркий солнечный день. Открытие осенней сессии меджлиса в громадном современном здании сената. В высоком фойе полумрак, прохлада. Собираются депутаты обеих палат в черных визитках, высшие офицеры, иностранные послы в парадной форме. Неторопливые разговоры группками. Кое-где мелькают тюрбаны священнослужителей. Внешне кажется, что не было и расстрела на площади Жале, кровавых стычек на улицах Тегерана и других городов. Трудно поверить, что страна практически парализована всеобщей забастовкой. Послы оживленно обсуждают между собой одну тему – что будет дальше. Те, кто имеет знакомых среди министров, высших сановников, ищут встречи с ними, хоть какую-нибудь информацию получить о настроениях среди все еще власть предержащих.

Зовет звонок, занимаются места в полукруглом зале с балконом. Внизу – за отдельными столиками места членов правительства, далее – кресла депутатов. Иностранные послы и корреспонденты – на балконе. Впереди, как бы на сцене, – большой, длинный стол, кресла с высокими спинками. Говор постепенно умолкает, Внезапно раздаются отдаленные, все приближающиеся крики: «Шахиншах! Шахиншах!» Сзади стола медленно раскрываются двери, все встают. Входят шах с шахиней. Он в белой парадной военной форме, далее размеренным шагом следуют в золоченых формах военные адъютанты шаха, министр двора, другие сановники. Блестят эполеты, золото и серебро орденов, аксельбантов, пышных эполет. Слышен пушечный салют.

Шах с шахиней занимают места за столом, садятся. За спинками кресел навытяжку в парадной форме – высшие военные чины. Садятся и все присутствующие – это новость, ранее «тронные речи» шаха слушали стоя.

Шах начинает читать свою речь. Он довольно спокоен, его глуховатый голос звучит уверенно. Шахиня, наоборот, явно нервничает, изредка бросает косые взгляды по сторонам. Народ требует ухода шаха, это сейчас фокус всех выступлений. Что же скажет шах в эти решающие минуты его правления? Сможет ли он правильно оценить положение, что предложит изменить? Ведь без изменений явно нельзя обойтись?

О чем же говорит шах?

Он не отрицает – в стране волнения, это результат «демократизации» общественной жизни, утверждает он, но были и «задуманные действия», и заговоры. Нет, не понимает шах размаха народного движения и его требований или нарочито игнорирует их – ведь как легко свалить все на «демократизацию», которой и в помине нет, и на излюбленную причину – заговоры, традиционную формулировку всех монархов.

Далее шах касается другого сюжета: если внутри не будет единства, создается угроза независимости страны. Смысл простой: сплачивайтесь, иранцы, вокруг монарха. Шах признает малую эффективность экономических мероприятий правительства (оно ведь всегда козел отпущения), говорит о необходимости приведения экономических планов в соответствие с возможностями, о решимости исправлять ошибки (какие, чьи – не говорится). Об отношении с США, СЕНТО не упоминает, хотя ликвидация ирано-американского военного союза – одно из требований оппозиции. Ни слова и о том, когда будет отменено военное положение. Такая речь явно ни ко времени, ни к месту. Шах делает хорошую мину при плохой игре, нарочито не замечает глубины событий в стране. Его советники явно перестарались. Речь шаха лишь подхлестнет движение против него.

Кончил читать, сложил бумагу, передал ее изогнувшемуся престарелому министру двора Ардалану. Вновь раскрываются задние двери, шах с шахиней удаляются, все по расписанному церемониалу.

Все это заседание, люди, позы, одежды напоминают помпезные кинокадры из «царской жизни»… Возникает ощущение какой-то нереальности происходящего. Где мы находимся? В Голливуде или в революционном Иране осени 1978 года?

С этим событием практически совпадает по времени и другое, на которое, откровенно говоря, в то время не было обращено особого внимания.

Краткое сообщение в печати: по настоянию иранских властей Хомейни вынужден покинуть Ирак, хотел перебраться в Кувейт, но кувейтцы не пустили; тогда он по туристской визе прилетел в Париж.

Это, конечно, закулисная работа шаха – убрать опасного бунтаря подальше от иранской территории. Иракские власти в этом деле оказались сговорчивыми и понятливыми, не зная, конечно, как это обернется против них через пару лет.

Правительство публично, всеми средствами делает вид, что сможет выдержать все разгорающийся шторм…

Премьер-министр Шариф-Имами принял нас вежливо и с интересом. В практических делах наших экономических отношений с Ираном трудностей много, он обещает принять меры, говорит:

– После заботы о сельском хозяйстве наш приоритет – отношения с Советским Союзом.

– А как же внутреннее положение страны?

– Все уляжется, – успокаивает премьер. – Из девяти десятков партий останется две-три, остальные либо сами рассыплются, либо сольются по практическим соображениям.

Несмотря на военное положение, идут важные политические переговоры. С духовенством переговоры он ведет сам, лично, и уверен, что договориться можно, наибольшая трудность – позиция Хомейни, но и тут не все уж безнадежно.

После прохладного, спокойного, полутемного кабинета премьер-министра, где вроде бы все как прежде, контрастом бьет по нервам яркая улица с лихорадочным движением, множеством людей, кажущихся взволнованными, и газеты, газеты, где на 4–6 страницах списки бастующих предприятий и учреждений.

Уже создаются и так называемые «центральные стачечные комитеты» с участием выборных делегатов с мест. Это тоже новое явление, еще одна ступень стачечной и политической борьбы, шаг к координации оппозиционного движения в масштабах всей страны. Явление примечательное и важное.

Крупная забастовка на Исфаханском металлургическом комбинате. Бастуют 20 тысяч человек. Требования экономические и политические: убрать с завода казнокрадов и саваковцев. Дирекция пытается использовать советских специалистов как штрейкбрехеров. Обратилась к ним с просьбой: не могли бы советские специалисты заменить бастующих иранцев на тех объектах, где необходимо непрерывное производство (коксовые батареи, водо– и воздухоснабжение). Положение деликатное. Действительно, выход из строя этих служб нанесет громадный, может быть, непоправимый ущерб всему комбинату, а он, в конце концов, – достояние иранского народа, единственный в стране металлургический комбинат. Как быть? Советский генеральный консул в Исфахане Погребной правильно посоветовал нашим специалистам. Они ответили дирекции: по условиям контрактов мы здесь лишь «советники» при эксплуатации завода иранским персоналом. Забастовщикам же доверительно разъяснили опасности, грозящие заводу в случае остановки жизненно важных для него служб.

Применяют забастовщики и хитрости. В Ахвазе забастовавшие рабочие захватили домостроительный комбинат. Губернатор бросил на них войска. Силы оказались неравными. Тогда забастовщики срочно вывесили портреты шаха и промонархические лозунги. Войска удалились, но… забастовка возобновилась.

…Из США срочно прибыл иранский посол Захеди. Он – личный друг шаха, шахини, постоянный пропагандист опасности, якобы исходящей для Ирана от Советского Союза. Становится вскоре известным: Захеди привез «советы» шаху от американского руководства – держаться твердо, на уступки оппозиции не идти.

…А по городу ползут слухи о возможном отречении шаха в пользу сына. И регентов называют различных. В их числе и Захеди…

…И уже известно, что сейчас ни шах, ни шахиня не могут приказать правительству осуществить тот или иной проект, как это было ранее само собой разумеющимся делом. Их указания могут быть только «предложениями», которые должны лишь рассматриваться правительством, оно и примет решение.

Это уже реальное ускользание власти из рук шаха.

Надо встретиться с ним самому. Что думает шах? И есть ли у него власть?

…Шах сидел сутулясь, похудевший, мрачный. В тишине приемной комнаты Ниаваранского дворца негромко звучали его слова. Он не понимает, что происходит, ведь он хотел лучшего – быстрого развития страны. С горечью сказал: цели «великой цивилизации» оказались недостижимыми, я что-то не учел, придется остановиться. Странно, заметил он, что в народе нет духовного единства, ведь цели-то «великой цивилизации» такие благородные. Сейчас – разброд, все чего-то требуют (это было сказано с отвращением – не привык шах к тому, чтобы от него требовали; просить – да, просили, но требовать?). Он готов разрешить деятельность различных политических партий, в том числе и левых, но – тут голос стал тверже – при непременном условии сохранения конституции, т. е. монархии.

Но… это возможно, если в стране будет «все нормально». Все дело в том, будет ли «нормально»? В этом он не уверен, беспорядки и разлад могут настолько усилиться, что события выйдут из-под контроля и тогда власть возьмут военные, даже без его, шаха, согласия.

Шах помолчал, затем почему-то тихим голосом сказал, почти прошептал:

– Я не хочу такого исхода…

Расстались, как всегда, у двери. Шах с трудом улыбнулся:

– Может быть, все обойдется.

Я как-то реально почувствовал, что это моя последняя встреча с шахом, он явно не чувствует смертельной угрозы….

«Новинка» в нашей жизни: перестали выходить газеты. Забастовка иранских газет после того, как в редакции пришли военные цензоры. Зато без газет – воля слухам и… обращениям Хомейни, «Национального фронта», Центрального стачечного комитета. Их воззвания расклеиваются на стены домов и заборов, около них толпятся люди.

16 октября – сорок дней после расстрела на площади Жале. Всеобщая забастовка, массовый выход на улицы, к которым призывали лидеры оппозиции, не состоялись. С самого раннего утра по улицам всех городов двигались грузовики с солдатами, бронетранспортеры, танки. Это была контрдемонстрация военной силы режима, готового безжалостно сокрушить оппозицию. На Бехеште-Захра вновь было много народу, в разных частях города произошли стычки, были и убитые – к этому уже иранцы как-то привыкли; говорят, например: убитых-то было немного – «всего-то» 6—10 человек.

Зато снята цензура с газет, они снова стали выходить и, как бы компенсируя себя за вынужденное молчание, помещают практически любые критические высказывания оппозиции (кроме, конечно, крайних – о свержении шаха, об этом оппозиция открыто речи еще не вела).

А забастовки начинают оказывать влияние и на нас. Получили сообщение, что на железной дороге, на советской стороне от Баку до пограничной станции Джульфа Советская, скопилось 2,5 тыс. железнодорожных вагонов с грузами для Ирана, а с другой стороны границы, в Джульфе Иранской, стоят около 1,5 тыс. вагонов назначением в Советский Союз. В Пехлеви, иранском порту на Каспии, болтаются на штормующем рейке и у причалов в ожидании разгрузки 12 советских грузовых судов, часть из них типа «река – море» с грузами с Балтики, им нужно разгрузиться и успеть уйти до прекращения навигации на Волге.

…Министр иностранных дел Англии Оуэн делает заявление, вызывающее взрыв негодования в Иране. В результате беспорядков, вещает англичанин, власть сначала могут захватить реакционные фанатики, а затем левые, за которыми появится Советский Союз! Неумная прошахская пропаганда, оскорбительная для иранцев самых различных слоев. Неудивительно, что мы замечаем в один из дней в конце октября, как английское посольство, что напротив нас через улицу, окружено плотными рядами солдат.

В конце октября остановлена подача газа в СССР, ввиду забастовок полностью прекратился вообще экспорт нефти из Ирана. Это самый сильный удар оппозиционного движения по режиму, тем более что требования нефтяников исключительно политические: отмена военного положения и освобождение всех политзаключенных. Как пойти шаху на их удовлетворение, что же останется тогда от его власти? Но и как прожить стране без нефтепродуктов и без иностранной валюты, которую приносит экспорт нефти?

Забастовала иранская авиационная компания «Иран эйр». Требования политические: долой деспотизм, свободу политзаключенным, судить бывших начальников и т. д. Иностранные самолеты не обслуживаются. В Мехрабадском аэропорту горы чемоданов. Американцы сами обслуживают свои «джумбо джеты» – «Боинги-747», которые двумя-тремя рейсами каждый день вытаскивают из Ирана тысячи своих соотечественников.

Посетил министра иностранных дел Афшара-Касемлю. Опять он принял не в министерстве, а в нерабочее время в своем роскошном доме. Суждения министра, по-моему, хорошо отражали умонастроения привилегированной верхушки иранского общества, оторванной от своего народа.

В чем причина ныне все обостряющейся борьбы?

– Слишком быстро было дано слишком много свободы (!).

Все большую организованность и согласованность выступлений оппозиционных режиму сил министр объяснил исключительно «интригами», направляемыми извне, действиями некоторых «подпольных политических сил». Это был опять намек на «действия коммунистов», поскольку министр несколько раз подчеркивал, что ни духовенство, ни «Национальный фронт» организаторскими способностями не обладают.

Афшар, кажется, искренне недоумевал, почему народ идет за Хомейни.

– Как же так! – восклицал он. – Сейчас Хомейни – национальный герой, хотя многие годы никто его в Иране и не знал, да и духовенство ведь тянет к средневековым порядкам!

По словам министра, шах отдал почти всю власть правительству, из членов правительства принимает лишь министров обороны и иностранных дел. Армия, уверял он, предана шаху, хотя и испытывает все большее беспокойство той ролью, которую ей приходится играть в подавлении внутренних волнений. На установление военной диктатуры шах не пойдет, уже поздно, страсти накалились и введение военной диктатуры лишь усилит кровопролитие, а шах «не хочет больше крови». Впрочем, в этом духе мне уже говорил и сам шах…

Должен сказать, что интерес к Советскому Союзу по мере разворачивающейся драмы увеличивался. Видимо, для иранцев самых различных слоев было небезразличным отношение нашей страны к этим событиям. Московское радио, особенно вещание на персидском языке, жадно слушалось сотнями тысяч, если не миллионами, иранцев. В газетах начали появляться перепечатки передач московского радио. Антикоммунистическая и антисоветская пропаганда, проводившаяся властями, только разжигала у народа интерес к Советскому Союзу и, откровенно говоря, симпатии. Это была, так сказать, оборотная сторона, в общем-то, опасного для советской колонии в Иране явления – нагнетания недружелюбия к нашей стране.

 

События ускоряются

4 ноября на территории Тегеранского университета произошли ожесточенные вооруженные схватки войск со студентами.

Эти события в университетском городке, как оказалось, были засняты операторами тегеранского телевидения и вечером того же дня передавались в эфир!

Демонстрация вначале была явно мирная, но оппозиционная, лозунги в честь Хомейни выкрикивались открыто. Затем кто-то кого-то начал куда-то не пускать, в воздухе замелькали руки, палки. Вот собралась кучка молодежи – отбивают своего товарища, захваченного солдатами. Драка. В ход идут уже кулаки, ноги…

Внезапно камера резко накренилась – видно, что и ребята инстинктивно приседают, вбирая голову в плечи. Ясно – неожиданный выстрел или, скорее, выстрелы. Оглядываюсь назад, молодежь за руки и за ноги быстро протаскивает своего раненого товарища. Вот, как по команде, вновь они втягивают головы. Значит, еще залп или выстрелы. Камера проскакивает по кустам, захватывает дорогу, косо останавливается на входных воротах. Там солдаты. Они стреляют. Прямо в толпу. От ворот на камеру бегут молодые люди. Камера гаснет, видимо, меняет место – атакуют солдаты.

Вот новый кадр: солдаты избивают длинными дубинками молодежь. Мы знаем – это дубинки с сильным электрическим разрядом, вызывают шоковое состояние. А сзади, расширяясь, ползет мутное облако белого дыма, видны солдаты, спешно одевающие противогазы – здесь применяются гранаты со слезоточивым газом.

Оператор снимал с откровенным сочувствием к молодежи. И молодежь выглядела героически. Несмотря на жертвы, молодые люди явно не сдавались, они перебегали от укрытия к укрытию, град камней обрушивался на солдат. Повсюду видны возбужденные, но решительные лица…

А утром в газетах на первых страницах помещено провокационное сообщение со ссылкой на московского корреспондента Франс Пресс: «Русские (газета «Правда») нападают на религиозных деятелей. Хомейни не может рассчитывать ни на малейшую поддержку со стороны Советского Союза». Это нелепое сообщение, но это действие враждебных нам сил, попытка показать, что мы якобы вмешиваемся во внутренние дела Ирана и что мы за шаха, против Хомейни, а это в тех условиях означало – мы против иранского народа. Все это имело целью науськивание на наше посольство и всех советских людей темных элементов, а может быть, и «оправдание» запланированных действий.

Немедленно приняли меры. Срочно выпустили заявление посольства: Советский Союз не вмешивается во внутренние дела других государств; сообщение Франс Пресс из Москвы, напечатанное 4 ноября, не есть изложение позиции Советского Союза и материалов советской печати, а собственный комментарий корреспондента Франс Пресс.

Советник Островенко поехал в МИД с требованием о содействии властей в опубликовании нашего заявления, пресс-атташе Фенопетов направился в редакции газет с нашим текстом.

5 ноября заявление советского посольства было опубликовано во всех газетах. Мы было вздохнули с облегчением, но, как оказалось, этот день стал весьма драматичным.

С утра в городе с улиц исчезли полицейские, а волнение на улицах до сих пор невиданное. Кажется, весь город во власти толп молодежи. Поджигаются стоящие автомашины, громятся винные лавки, вообще магазины, где не успели закрыть металлические ставни, горят кинотеатры. Все это делается беспрепятственно, безнаказанно. Ни полицейских, ни солдат. Звон стекол разбиваемых витрин слышен нам даже за посольскими стенами.

На прилегающих к посольству улицах Черчилля и Хафеза – кучки возбужденных иранцев, истошно кричат: «США и СССР – наши враги!» Подъезжают на машинах и малюют на стенах посольства заранее припасенной краской огромными буквами: «Смерть шаху!», «Смерть пособникам шаха!». Вот оно – последствие вчерашних провокационных газетных уток относительно нашей позиции.

Затем по улицам стали разъезжать непрерывно гудящие, с включенными фарами автомашины, на машинах антишахские листовки.

Посольство никем не охраняется. Всю охрану, и полицейских, и солдат, как ветром сдуло. С близлежащих улиц поднимаются клубы черного густого дыма. Нам хорошо видно, как группки людей сноровисто расшибают стекла в магазинчиках, из некоторых окон уже валит пламя. Пожарных команд нет…

Залез на крышу нашего строящегося жилого дома. Тегеран – как на ладони. Над городом стоит жуткий вой от автомобильных сирен и криков. К небу в различных частях поднимаются столбы дыма. Насчитал более пятидесяти, сбился со счета, слез с крыши. Дал указание привести в полную готовность все наши противопожарные средства. Подтащили к прудам мотопомпы, опробовали их.

К городскому гулу стали примешиваться выстрелы. Сначала одиночные, затем очереди – горохом, потом тупые удары танковых пушек.

Ведем строгий учет всех наших товарищей – кто где находится. А их более 8 тысяч в 24 точках страны. Те, кто приезжает, рассказывают: автомашины останавливают вооруженные молодые люди, спрашивают национальность сидящих в машинах. Наши отвечают: «шурави» – советские. Тогда налепляют на автомашину антишахскую листовку, приказывают включить фары и отправляться домой. При этом рекомендуют посидеть несколько дней дома. То же советуют и нашим специалистам в других городах. С ними мы поддерживаем постоянную связь по телефону.

Получаем сообщения: сожжены помещения ряда министерств: труда, экономики и финансов, информации, других учреждений, кинотеатров. Совершены нападения и на представительство советского «Ингосстраха» и «Аэрофлота». Разбиты витрины Иранского общества культурных связей с Советским Союзом.

В городе раздают и расклеивают рукописные листовки о братании солдат со студентами, о получении молодежью оружия, о мятежах в отдельных гарнизонах…

Что это – начало всеобщего восстания? Но что-то не похоже по нескольким обстоятельствам: громятся и поджигаются банки, лавки, кинотеатры – зачем? Нет сообщений о какого-либо рода действиях против центров власти – шаха, правительства, парламента. Почему убраны с улиц полицейские и солдаты? И много других вопросов возникает в этой суматошной обстановке, и поэтому не вырисовывается мнение о крупном событии принципиально нового характера. Не видно целеустремленных политических действий. Типичные так называемые беспорядки. Только в громадных масштабах. Мелькает мысль об их сознательной организации. Не организованы ли они властями, чтобы напугать обывателей и под шумок побить оппозицию?

Наши размышления прерывает сообщение дежурного по посольству. Пришел молодой иранец, сказал, что он друг Советского Союза, поэтому не может не сообщить нам о том, что только что узнал: готовится поджог «толпой» посольств Англии, США и Советского Союза. Он просит нас убрать в безопасное место наших детишек. Убежал.

Мы выглянули в окно: действительно, напротив, через дорогу из помещения английского посольства уже валят сизые, а затем черные клубы дыма. Прибежал наш товарищ из района американского посольства: оно охраняется плотным кольцом солдат, в боковых улочках – уйма возбужденных людей. У нашего посольства – ни одного полицейского или солдата. Наши товарищи заняли места по «боевому расписанию».

Немедленно связался по телефону с министром иностранных дел Афиаром-Касемлю. Рассказал ему о предупреждении иранца, потребовал принятия властями самых действенных мер для обеспечения полной безопасности посольства и всех советских людей, находящихся в Иране.

Министр удивился: как это – предполагается поджог советского посольства? О намечаемом поджоге английского и американского посольств он знает, но о советском не слышал…

Пришлось прервать его невольные признания:

– Господин министр, нам хорошо видно, как уже горит английское посольство, оно рядом с нами, у нас же нет ни одного человека охраны.

– Я уже говорил военным властям о необходимости установить охрану советского посольства, – раздраженно сказал министр, – хорошо, я снова им напомню, не беспокойтесь…

Однако охрана у нашего посольства в этот день так и не появилась.

Позднее английские дипломаты рассказали нам, что за полчаса до налета на их посольство вся иранская охрана неожиданно исчезла. Телефонные звонки посла в иранский МИД ни к чему не привели. Затем около 60 иранцев, сковырнув заранее припасенными металлическими штангами ворота, ворвались в служебное здание. На двух этажах учинили полный погром, подожгли бумаги и мебель, забросали другие окна бутылками с зажигательной смесью, подожгли хранилище с газойлем. Неоднократно вызывавшиеся пожарники так и не приехали. Пожары удалось потушить самим сотрудникам…

Как-то быстро после суматошного дня наступил вечер, и по радио было передано экстренное объявление: в городе вводится комендантский час с 9 часов вечера до 5 часов утра.

И сразу стало тихо. Слышны были лишь громкие рупоры полицейских машин, объявлявшие о комендантском часе. Улицы мгновенно опустели.

Воцарилась тревожная тишина.

По радио – заявление военных властей: вот, 5 ноября мы были «нарочно» либеральными, чтобы показать, к чему могут повести беспорядки, организуемые лицами, «воспитанными в подоле иностранцев». (Сразу подумалось: события 5 ноября – крупнейшая провокация властей, устроивших погромы, поджоги для запугивания обывателей.) Конечно, военные власти тут же предупреждают, что уж теперь-то они будут строго наводить порядок.

В этот же день в Иране становится известным провокационное заявление президента США Картера о том, что он, дескать, в самых сильных заявлениях предупреждал Советский Союз (!) о недопустимости вмешательства во внутренние дела Ирана и что если Советский Союз вмешается, то США не останутся безучастными. Случайное ли совпадение фальшивых заявлений США и англичан о каком-то советском «вмешательстве» в иранские дела с аналогичной кампанией шахских властей, его пропагандистской машины (которая, впрочем, мы давно уже знали, работает с чужого голоса) с событиями 4 и 5 ноября в Тегеране и других иранских городах? Что делают под шумок и планируют заокеанские «друзья» Ирана?

6 ноября, как и ожидалось, правительство Шарифа-Имами подало в отставку, новое правительство шах поручил сформировать начальнику штаба Верховного главнокомандования генералу Азхари. Итак, теперь вся власть отдана в руки военных. Более тревожного сигнала о размахе событий в стране трудно представить.

А что же шах? Будет ли он «железной рукой наводить порядок», как советовали ему иностранные друзья и часть высших военных, или же будет маневрировать политически под прикрытием военных?

В полдень шах выступает по телевидению и радио. Монотонный, бесцветный голос и… такое же содержание его обращения к нации: я пойду и дальше по пути политической либерализации, я – часть революции (?). Но смотрите – к «справедливой революции» (!) народа присоединились «подрывные элементы» и в результате погромы, поджоги, убийства, анархия; поэтому «на время» я назначил правительство во главе с военными, после наведения порядка будут проведены свободные выборы и т. д. и т. п.

Выводы напрашиваются сами собой: шах не хочет или не может понять существа и глубины оппозиционного движения, он фальшиво причисляет себя к «революционерам», чтобы сбить с толку какую-то часть населения (хотя жест довольно показательный, свидетельствующий о популярности оппозиционного движения), военные будут силой наводить порядок, о смене власти или существенных уступках оппозиции шах не думает. И еще яснее становится, что события 5 и 6 ноября были делом рук властей с целью всеобщего устрашения и оправдания приведения к власти военных.

В этот же день меня пригласил в МИД мой старый знакомый Ахмед Мирфендерески. Он долгое время был иранским послом в Советском Союзе, прекрасно знал с детства русский язык. По возвращении в Иран его назначили первым заместителем министра иностранных дел, но в начале 1974 года он неожиданно исчез с политического и дипломатического горизонта. Как выяснилось позднее, по требованию американцев шах снял Мирфендерески с высокого дипломатического поста, им не нравилось проявление в дипломатическом ведомстве Ирана линии, не полностью отвечающей американским интересам в отношении Советского Союза. Мирфендерески, конечно, лучше понимал, чем американцы, где лежат иранские национальные интересы… По приезде в Тегеран я спрашивал в МИДе и у знакомых иранцев, где же находится Мирфендерески. Они, как правило, отмалчивались либо давали понять: он у шаха в опале.

И вот снова Мирфендерески выплыл на поверхность. С улицы слышна стрельба, как ехать в таких условиях в МИД?

Рассказал Мирфендерски в ответ по телефону об обстановке в районе посольства. Он меня утешил: а в районе МИДа, говорит, спокойно. Пришлось ехать, несмотря на уговоры некоторых моих сослуживцев отложить поездку до лучших времен.

На улицах картина удручающая: зияют темные, опаленные провалы витрин, сбитые вывески, на тротуарах, улицах – остатки баррикад, разный хлам, битые стекла окон, скорчившиеся от огня рекламные щиты кинотеатров, от которых исходит сильный запах гари, обгорелые автомобили, испуганные переходы и… длиннющие очереди у уцелевших продовольственных магазинов.

На площади, неподалеку от МИДа, остановились – затор на левом повороте. Зато впереди и вправо пришлось наблюдать прямо-таки сражение, происходившее метрах в 200–300 от площади. Там перебегали фигурки солдат с винтовками, в кого-то стреляли, в ответ откуда-то раздавались выстрелы. Белым фоном этого «театра теней» служили облака слезоточивого газа, а за этим фоном к небу поднималась стена жирного черного дыма от горящих на улице в виде баррикады автопокрышек. Вынужденное созерцание этих баталий, откровенно говоря, не было приятным делом. Было видно, как прохожие торопливо прятались в домах в то время, как мы со своей громадной машиной торчали на перекрестке улиц, на площади. К нашему облегчению, минуты через 3–4 пробка рассосалась и мы смогли покинуть площадь.

О чем же говорил Мирфендерески? О необходимости в настоящий момент резко улучшить и укрепить отношения Ирана с Советским Союзом!!!

Ответил ему: наша страна всегда выступала за дружественные отношения с Ираном, но дело не за нами. Как совместить призывы Мирфендерески с антисоветской кампанией, проводимой властями? Одним словом, как в поговорке: «Одной рукой в ладошки не хлопнешь».

Мирфендерски говорил, что все эти волнения улягутся, что все войдет снова в норму, нужно думать о будущем. Но все это произносилось как-то вяло, без внутреннего убеждения.

Жалко стало бывшего иранского посла в СССР, говорил со мной он явно по указке свыше.

Вечером 7 ноября иранское телевидение передало записанное на пленку выступление советского посла по случаю национального праздника Советского Союза. Отказывать нам в этом традиционном мероприятии власти не решились. Мы проверили текст перевода – ничего не было опущено: ни выражение наших дружественных чувств к иранскому народу, стремящемуся к лучшему будущему, ни изложение нашей линии на поддержку независимости Ирана, о невмешательстве во внутренние дела Ирана.

Примечательно, что на следующий день и позднее нам звонили по телефонам, присылали письма простые иранцы с выражением благодарности Советскому Союзу за его справедливую позицию.

Любопытный случай произошел на следующий день, когда я хотел позвонить по телефону домой, в Москву. Сначала грубо, как обычно, ответили: «Харап!» (это значит – сломано, неисправно; так отвечали всегда во время забастовок). Потом поинтересовались, кто будет говорить. Ответили: посол. «Минуточку, – прохрипело в трубке, – мы посоветуемся…»

Через некоторое время позвонили с телефонной станции: «У нас сейчас забастовка, но вашу просьбу обсудили в забастовочном комитете. Нам всем понравилось, что сказал советский посол вчера по телевидению, обращаясь к иранскому народу, поэтому в виде исключения мы ему дадим линию на Москву».

Впрочем, была и другая реакция: в этот день было новое заявление из Вашингтона о том, что США поддерживают шаги шаха внутри (!) страны. Разве шах – назначенный Вашингтоном губернатор Ирана? Вот это разве не вмешательство во внутренние деда Ирана?

И вот сенсационное объявление 8 ноября: арестован бывший премьер-министр в течение 13 «славных» лет правления шаха, бывший министр двора его императорского величества Амир Аббас Ховейда! Это значит, что шах бросает в костер все, что у него есть, – на откуп: берите, судите Ховейду, а я, шах, совершенно ни при чем. Если есть злоупотребления, то не мои – правительства. Вот она, «монаршая благодарность», человеку, который верно служил и шаху лично, и его идеям в течение столь долгих лет!

И еще одно сообщение: шах создает специальную комиссию для расследования обвинений в отношении членов шахской семьи в злоупотреблениях ими своим положением. Если будут обнаружены «неправильные действия» сиятельных особ, то пострадавшие «будут компенсированы». Здесь речь о привлечении к ответственности, конечно, не идет (впрочем, шахская семья уже давно покинула Иран).

Прошло несколько дней после ужесточения режима и назначения военного правительства, но положение к лучшему никак не меняется. Это неудивительно, поскольку причины, вызвавшие оппозиционное движение, не устранены. Забастовки практически повсюду стали политическими, все чаще речь идет не об отдельных политических акциях, а о смене государственного строя, точнее – о монархии. Газет вновь нет – опять забастовка. Вспыхивают волнения уже не только в Тегеране, их волна катится по всей стране. Крупные события происходят практически во всех городах, наиболее часто упоминаются Мешхед, Ахваз, Табриз, Кум. В школах и университетах занятий нет. Сильные перебои с продовольствием, газом, горючим. В Тегеране и других городах циркулируют анонимные листовки для всех иностранцев, неизвестно кем распространяемые: поскорее покидайте нашу страну, а то убьем. Американцы и англичане фактически бегут из Ирана, все чаще иностранцы начинают использовать путь через Советский Союз.

Для безопасности остающихся в посольстве и обеспечения их жизни и работы принимаем всяческие меры: успели построить бензохранилища и заполнить их (ведь бензин нужен для перевозки наших людей автобусами в Пехлеви, а это 400 км), привели в порядок противопожарное имущество, сделали дополнительные пожарные лестницы и т. д. Установили нормы расхода горючего на отопление, ввели лимиты на потребление электроэнергии – ведь городская сеть регулярно отключается вечером на 4–5 часов, тогда у нас работает собственная дизель-электростанция.

Создали самодеятельную столовую, что было весьма кстати как ввиду отъезда многих жен, так и нехватки продуктов. Продумали вопросы дежурства, организации отдыха… Да, дел было много.

Впрочем, и в поведении иранцев в трудных условиях было немало юмора. Когда под давлением военной администрации были возобновлены передачи телевидения, диктор в последних известиях объявляет торжественно-монотонным голосом, т. е. обычным для телевизионных новостей во всех странах мира: «В Иране все спокойно». Далее тем же голосом, не меняя интонации, в течение нескольких минут, перечисляет десятки городов и населенных пунктов, где… состоялись волнения.

Затем, перехватив воздуха и поглядев в объектив, он снова утыкается в бумажку, говорит: «Солдаты стреляли в воздух», – и без передышки: «Имеются убитые и раненые. В Иране все спокойно».

 

Генералы пытаются управлять страной

В середине ноября генерал Азхари выступил в парламенте с программой своего правительства. Общие, расплывчатые выражения, никаких конструктивных целей нет. Правительство действует с одной явной целью – «наведение порядка» любыми способами, хотя и число генералов в нем поубавилось. Конечно, ни политическую, ни религиозную оппозицию это правительство не устроит. Пожалуй, одобрительно относятся лишь те, которых, казалось, меньше всего должно было бы касаться, – американцы.

Известный американский журнал «Ньюсуик» помещает поджигательные статьи: США не могут «отдать» район, где находится Иран, Советскому Союзу (!). Что же они делают за кулисами, если в открытую печать прорывается такое по поводу событий в Иране?

19 ноября в советской печати опубликовано заявление Л.И. Брежнева, разоблачающее попытки США вмешиваться во внутренние дела Ирана и предупреждающее, что Советский Союз будет рассматривать такие действия как затрагивающие интересы своей безопасности.

Однако 19, 20 и 21 ноября ни печать, ни радио, ни телевидение Ирана упорно не упоминали об этом заявлении. Но иранцы знали о нем из передач московского радио или радио других стран. В целом можно было говорить об одобрении его в народе. Два высказывания простых иранцев как бы суммировали главное впечатление в стране от этого заявления. Первый сказал: «Хорошее заявление, оно раскрывает кулак, который был ранее сжат», т. е. показывает козни американцев, которые ранее не были известны. Другой заметил: «Выходит, что нам есть на кого опереться в трудную минуту».

В конце ноября в Тегеран прибыл сенатор Бёрд, встречался с шахом, с генералом Азхари. Вновь публично заявил о поддержке Соединенными Штатами шаха и правительства – бестактно в отношении страны, где он гостил, распространялся о важности Ирана для… США (!). Вот теперь, вещал он, когда Советский Союз сделал заявление, что не будет вмешиваться в дела Ирана и если Советский Союз сдержит свое слово, тогда и Соединенным Штатам не нужно будет вмешиваться. Все поставил провокационно с ног на голову.

Посол США Салливан в те дни был более реалистичен. В беседе в одном из иностранных посольств во время приема в конце ноября он откровенно сказал: «Вы были правы в разговоре, который мы имели более полгода назад, – события здесь глубже, чем просто бунт религиозных деятелей». В печати в это время уже открыто сообщалось о недовольстве Картера неправильными анализами обстановки в Иране, которые делались Государственным департаментом и ЦРУ. Да и слухи пошли, что по этой же причине сменят Салливана. Может быть, поэтому он был мрачноватый и озабоченный?

Между тем за кулисами мощного забастовочного движения, за ежедневными то нарастающими, то спадающими событиями на иранских улицах, шли политические маневры с целью найти выход из положения.

«Национальный фронт» еще в начале ноября решил было взять на себя задачу сформирования «правительства национального спасения», имея в перспективе уменьшение власти шаха, может быть, передачу ее наследнику и т. д. Нужно было согласие религиозных деятелей. Один из лидеров «Национального фронта» Санджаби отправился в Париж к Хомейни. Результат его переговоров с Хомейни был неожиданным: подписание с Хомейни соглашения о том, что «Нацфронт» будет требовать ликвидации монархии! Неудивительно, что по возвращении в Тегеран Санджаби был подвергнут домашнему аресту.

Были попытки формирования коалиционного правительства из «известных деятелей». Те, кто хотел встать во главе, как, например, Амини, были одиозными для страны фигурами либо требовали слишком много полномочий; те, кто мог бы возглавить правительство с умеренными позициями, явно боялись народных волнений. И действительно, кто возьмется управлять страной, когда Хомейни объявил предстоящий «святой месяц» – мухаррам – месяцем неповиновения? Это открытый вызов любому правительству, тем более такому, во главе которого стоит генерал.

Поступали сведения и о том, что шах фактически делами государства не управляет, при нем есть комитет из военных. У всех на языке одно и только одно – смена государственного строя, смена. А пока важно продержаться во время мухаррама, это будет проба сил с оппозицией. Да и поведение армии будет яснее – расколется или твердо будет стоять за шаха? Если расколется, дело может дойти до гражданской войны…

 

Месяц мухаррам

«Проба сил» началась с вечера 1 декабря. Наш торгпред Словцов позвонил по телефону, сообщил о начале волнений в районе базара, где расположено торгпредство. Несмотря на комендантский час, массы людей на улицах. Поджигаются стоящие на улицах автомашины, началась перестрелка с войсками. Теперь все это слышно уже и в посольстве, район схваток передвигается к нам. Выстрелы в полной темноте совсем рядом. Электричество в районе отключено полностью. У нас уже стучит свой движок.

Утром следующего дня выступления состоялись в самых различных районах города толпами от одной до нескольких тысяч человек, в которых были и женщины с детьми – все в черном, траурном. Начался траурный месяц. И снова начались перестрелки.

Внезапно выстрелы затрещали совсем близко у посольства. На автомобильном мосту рядом с нашей стеной завязалось настоящее сражение. Толпа хлынула на улицы, идущие возле посольства. Солдаты открыли огонь из крупнокалиберных пулеметов.

Убитые, раненые. Часть толпы успела перелезть через ограду, укрылась на территории посольства. Мы видим, как быстро несут убитых, раненых. Такая же схватка состоялась и у стен торгпредства.

Вечером с наступлением темноты стычки возобновляются, стрельба, гул голосов над городом, шествия направляются к Ниаваранскому дворцу – там шах.

Потом узнали: в день на улицах было более полумиллиона иранцев, многие – в белых саванах в знак готовности пожертвовать своей жизнью. В городе побито, сожжено и разгромлено большинство кинотеатров, из 125 работают только 15.

Ну а правительство ведет не только кровавые действия, но и показывает невиданную глупость. В организации всех волнений опять обвинили «коммунистов», которые, дескать, ставили женщин и детей в первых рядах демонстрантов, отсюда поэтому и жертвы среди них…

Зашел к концу дня в часовую мастерскую. В лавку забежал парень, что-то быстро сказал часовщику и убежал.

Часовщик доверительно говорит:

– Нам сказали собираться в девять часов вечера.

– А как же комендантский час?

– Мы знаем, как пробраться…

– До каких же пор вы будете выступать?

– Пока не прогоним шаха! Жизни свои положим за это.

– А у шаха войска, у вас же нет оружия.

– Добудем.

– Почему вы выступаете против всех иностранцев?

– Мы не против всех, главное – против американцев, мы их перережем.

– А шурави? (советские. – В.В.)

– Шурави не тронем. Они не грабят; говорят, на Исфаханском заводе шурави получают меньше наших…

Так говорят в народе. А у «сильных мира сего» каковы мысли? Беседую в эти дни с одним из крупнейших деятелей делового мира.

Он признает, что 80 % населения требует ухода шаха, и шах должен уйти, любые другие меры – вроде очередной смены правительства – лишь затягивают кризис. Выходить из кризиса надо как можно скорее, страна движется к развалу.

План действий следующий: шах отрекается в пользу наследника, устанавливается строгая конституционная монархия с весьма ограниченными правами монарха с регентским советом. Все это делается публично, в парламенте, перед глазами народа, «чтобы не было обмана». Власть военных временно (?) усиливается, появляется во главе правительства «сильный человек», например генерал Овейси («зря вы, господин посол, до сих пор с ним не знакомы»). Азхари недостаточно тверд, слишком «гуманен», недавно даже плакал, рассказывая, что ему приходится применять жесткие меры – приказывать стрелять в народ.

Сильный военный нужен сейчас у власти по двум причинам, продолжает собеседник: может появиться какой-нибудь Бонапарт из провинции с войском и своими претензиями или могут восстать племена. Все это грозит гражданской войной, а в конечном счете – расчленением страны.

Наследник на троне нужен временно, иначе не будет «объединяющего начала», формально главы государства. Но сразу же будет объявлено, что создается коалиционное правительство с участием «Национального фронта». Премьером, возможно, станет Мехди Базарган – деятель «Нацфронта», приемлемый и для религиозных руководителей. Это будет переходное правительство, оно проведет свободные выборы в парламент, будет образовано новое правительство, которое устроит всенародный референдум о государственном строе. Настроение народа ясное – в Иране будет республика во главе с избираемым президентом.

О новом внешнеполитическом курсе, говорит мой собеседник, можно сказать, что он принципиально не изменится, особенно отношения с США. Дело в том, пояснил он, что США уже списали шаха и ищут новых людей, на кого можно было бы опереться. (Можно ли понять, что Базарган – уже приемлем для США?) Однако Иран будет более независим от США и других западных стран. Права международного нефтяного консорциума будут урезаны. Новое правительство также поинтересуется, что же завезли американцы в больших, до сих пор не распечатанных контейнерах: оружие, которое может быть использовано только ими, или какую-либо ерунду, которую Иран и не собирался покупать? С Советским Союзом отношения, возможно, улучшатся (это уж, конечно, было сказано, чтобы доставить мне удовольствие).

Другая беседа – с аристократом, близким к шаху. Шах должен быть у власти, он решил остаться, никакой передачи власти наследнику, об этом не может быть и речи. Но шах готов на установление монархии «по английскому типу», однако его трагедия в том, что никто ему не верит, что он выполнит свое обещание!

Ущерб экономике от забастовок и волнений трудно подсчитать, продолжает собеседник. С бастующими, однако, никак невозможно поладить, так как они выдвигают совершенно неприемлемое требование – смещение шаха. Религиозные деятели также не отказываются от крайних лозунгов. С Шариат-Мадери можно было бы поладить, но Хомейни уперся, и его популярность, к сожалению, растет (последнее сказано с глубоким вздохом сожаления).

Трудность положения и в том, что организованной политической оппозиции нет, говорит он. «Национальный фронт» – это группка из пяти десятков деятелей, которые даже сами с собой не могут поладить и выдвинуть общей платформы. Да и духовенства они боятся, все время оглядываются на него.

Конечно, приходится признать, что военное правительство не привело страну к спокойствию, со вздохом сокрушается аристократ. Все дело, видимо, в том, что оно не показало по-настоящему силу.

Каковы перспективы? Все неясно, наверно, армии надо пожестче применить силу и отколоть часть оппозиции, поддерживающей Хомейни. Ближайшие дни манифестаций в траурные дни «Тасуа» и «Ашура» покажут, сильна ли оппозиция и как может повести себя армия.

Так говорят и думают те, кто близок к шаху.

…В полночь после долгой работы в кабинете вышел во двор. Падал легкий снежок, влажный воздух, пар изо рта. На башне с часами английского посольства мерно в почему-то притихшем городе пробило 12. Во дворе посольства впущенные по просьбе иранцев солдаты – для охраны. Одни дремлют, другие молча сидят с винтовками между колен. Тихо.

Что будет в ближайшие дни? Интуитивно чувствовали, что дни будут решающими, т. е. определяющими, куда далее пойдет страна.

Власти сильно опасались, что события выйдут из-под контроля. Ведь 19 декабря – день традиционных траурно-религиозных манифестаций в поминовение мученика мусульман-шиитов Хусейна. День для властей опасный: религиозный экстаз многомиллионных толп и раньше часто выливался в беспорядки. Лавки предусмотрительно закрывались, весь город в траурных флагах, иностранцам, т. е. «неверным», рекомендуют не показываться на улицах. Длинные процессии, мужчины либо все в черном, либо в белых саванах – знак готовности отправиться в мир иной, – медленно покачиваясь, ритмично в такт бьют себя цепями по груди, спине, мерно перекладывая цепи поочередно из одной руки в другую. Темп задает барабан, медные тарелки. В отдельных местах группы людей под руководством самодеятельных (а может быть, и профессиональных) лидеров согласованно бьют себя скрещенными руками в грудь, затем широко в стороны, вновь удар скрещенными руками в грудь, снова руки в стороны. Темп учащается, хриплые крики «шах Хусейн, вай Хусейн!» сливаются в единый, все учащающийся вопль «Шахсей, вахсей!». Экзальтация нарастает, многие рвут волосы на голове, расцарапывают в кровь кожу.

В условиях, когда иранское духовенство во главе с Хомейни стало волею исторического случая все более играть роль, цементирующую народное движение, что будет в «Ашуру»?

11 декабря 1978 года. С 9 часов утра начали двигаться колонны к площади Шахъяд. Нам хорошо видны эти темные реки, текущие по улочкам, сливающиеся в потоки на больших магистралях. Людей десятки, нет – сотни тысяч. К концу дня стало ясно, что на улицы вышли миллионы. Ничего подобного Иран за всю свою многовековую историю не видел.

Но что это? Никаких религиозных церемоний не видно, никаких цепей и криков «шахсей, вахсей!». Поражает исключительная организованность. Видны повсюду распорядители-организаторы – это молодые ребята с белыми повязками на рукавах. Город сотрясается от дружно, многотысячными голосами скандируемых лозунгов, все в рифму – персидский язык так богат для стихосложения: «Хомейни – наш вождь, смерть шаху!», «Свободу политзаключенным!». Скандируется и лозунг по-английски (собственно говоря, он приобрел уже интернациональное звучание): «Американс гоу хоум!» («Вон американцев!») Женщины идут отдельными колоннами, они – в чадрах. Это сейчас и демонстрация приверженности исламу, и знак вызова шахскому правлению. Женщин охраняют молодые ребята: взявшись за руки, они образуют цепочки со всех сторон.

Большие знамена, плакаты – черные, зеленые, белые, красные. Колонны составлены различными течениями: религиозные деятели, «Нацфронт», открыто вышли на улицы «моджахеды иранского народа» – «городские партизаны», которых именуют еще «исламскими марксистами». Их эмблема: скрещенные винтовки, на одной стороне – серп, на другой – молот, в середине – пятиконечная звезда. Идут колонны также подпольной военно-политической организации «федаев иранского народа» – марксистской организации.

В колоннах движутся автомашины с громкоговорителями, из них раздается лозунг, который затем дружно несколько раз повторяется демонстрантами. Агитаторы стоят на крышах движущихся машин с мегафонами в руках, они дают указания, дирижируют лозунгами.

Среди демонстрантов ни тени уныния, по лицам видно – люди исполняют свой долг сознательно, а идти-то ведь немалый путь. Вот на углу посольства останавливается такси. Из него выходит семья: муж, жена, двое детей, они поспешно присоединяются к колонне.

Низко пролетает военный вертолет. Без команды вздымается лес рук со сжатыми кулаками и трижды громовое: «Смерть шаху!». Какой-то старый человек, с трудом передвигающийся с помощью трости, останавливается, прислоняет трость к стене, чтобы освободить правую руку, она в кулаке тычет в небо: «Смерть шаху!».

Демонстрации текут по широкой улице Шах-Реза. У одной из мечетей на ступеньках аятолла Телегани – он недавно выпущен из тюрьмы, это самый популярный и уважаемый религиозный деятель. Часть колонны останавливается. Телегани держит речь: Хомейни – наш вождь, долой шаха, долой весь шахский режим, долой тайную полицию САВАК. Иранцы, не поддавайтесь провокациям, в ваших рядах могут быть агенты САВАКа; власти безбожно врут, что наше движение направляется международным коммунизмом, мы, иранцы, сами сможем решать свою судьбу.

Далее зачитывается текст декларации из 17 пунктов. Первый: наш вождь имам Хомейни. А далее сплошь политические требования: упразднение режима, ликвидация деспотизма, привет бастующим, свободу политзаключенным, против эксплуатации человека человеком, за подлинную независимость страны, против иностранного засилья, отвергаем лживые попытки приписать возмущение народа «международному коммунизму». И в конце – не сложим оружия, будем бороться всеми средствами до полной победы.

Телегани спрашивает собравшихся: «Согласны ли вы?» Лес вздыбленных кулаков, дружный крик пять раз подряд: «Согласны!».

Демонстрантов просят продвигаться далее, к площади Шахъяд, эту группу меняет другая. Все повторяется. На улицах ни одного солдата или полицейского. И – полный порядок. Редко, когда можно увидеть такое.

«Ашура» показала: оппозиция шаху сильна, непримирима в требовании его ухода, но армия по-прежнему не переходит на сторону оппозиции. А США?

В одной из лучших гостиниц Тегерана, «Хилтоне», что на северной окраине города, целый этаж занят группой американцев из ЦРУ и других ведомств – специалистов по краткосрочному прогнозированию политических событий. Группа специально прибыла в Иран, контактирует с кем хочет и посылает доклады в США, минуя американское посольство. Она дает советы, что делать и Картеру, и шаху.

Перетасовываются фигуры возможных глав правительств, но все это при одном условии – сохранении шаха. А главное требование оппозиции – долой шаха. Какой же тут может быть выход? Никакого.

Позиция армейского руководства склоняется к тому, чтобы шах оставался, – иначе всем им, привилегированной касте, конец. Все эти события идут на фоне непрерывных боев на улицах, диких слухов, вроде того, что вода в водопроводе отравлена (было и такое объявление по радио с рекомендациями, как определить, отравлена вода или нет), выключения по вечерам на 3–4 часа электричества, тревоги за положение наших товарищей в провинции, продолжающейся эвакуации женщин и детей (к концу декабря вывезли более 1,5 тыс. человек). Бывали такие напряженные дни, когда, казалось, вот-вот произойдет что-то решающее.

Перед самым Новым, 1979 годом появились зловещие сообщения: американский авианосец «Констелейшн» и несколько кораблей ВМС США получили указание направиться к берегам Ирана, с тем чтобы Советский Союз не вмешивался в дела Ирана!!! Трудно было придумать более бесстыдный, циничный и лживый предлог!

Видимо, шах начал с американцами наступление на оппозицию. Извне – «решительные действия» США, внутри – угроза голода, холода, жестокого военного подавления.

Оппозиции шах предъявил ультиматум: или создайте гражданское правительство и утихомирьте страну, или жестокая военная диктатура. «Не имеет значения, – говорит шах лидерам оппозиции, – что на улицах против меня два миллиона человек, остальная часть страны – за меня». Он готов и на уступки: передача власти наследнику с изменением конституции, с тем чтобы наследник мог вступить на престол с 18, а не с 20 лет.

В ответ на эти действия извне и изнутри в стране невиданный взрыв протеста: вновь кровавые демонстрации, баррикады, митинги по всей стране. Трудно предугадать, что произойдет на следующий день.

 

Последний защитник последнего шаха

В ночь на 31 декабря меня разбудили. Агентство «Парс» передало сообщение, что шах поручил сформировать гражданское правительство Бахтияру, шах затем собирается выехать из страны «для отдыха и лечения». «Национальный фронт» немедленно заявил об исключении Бахтияра из этой организации, он не будет сотрудничать с его правительством.

Формирование правительства у Бахтияра идет явно с трудом – желающих не так уж много. Наконец 3 января он встретился с журналистами и говорил с ними, ко всеобщему удивлению… по-французски.

О чем же он вещал? Шаха надо сохранить – это ведь соблюдение конституции, яро выступал против «коммунистов», презрительно говорил о «Нацфронте» («они ко мне сами придут»). Он, Бахтияр, уже ведет переговоры с Шариат-Мадери, знаком, дескать, и с Хомейни. Впечатления внутри страны явно не произвел. Зато в западных странах вовсю расхваливают Бахтияра, иранское духовенство пока молчит, левые организации выбросили лозунг «Долой Бахтияра!».

Наконец через 6 дней Бахтияр набрал большинство министров для своего правительства и представил их шаху. Церемония показывалась по телевидению. Бахтияр все время заглядывал в бумажку, кто же у него какой министр, не перепутать бы. Комедия!

Шах кривился, даже заметно было, что все это ему неприятно: и незнакомые «министры», и то, что они не в визитках или фраках, а в обычных мятых пиджаках, и не целовали ему руку, одним словом – плебеи. Сенсация состояла в том, что министром иностранных дел был назначен Мирфендерески! Зря он согласился – явно не в тот автобус сел.

Хомейни на следующий же день в Париже назвал назначение правительства Бахтияра опаснейшим заговором против народа, объявил его незаконным и призвал не поддерживать. Вот так! Вскоре демонстрации на улицах начали проводиться не только с лозунгами против шаха, но и против Бахтияра.

Военные повели себя странно: видя слабость Бахтияра и отсутствие у него опоры, они все больше заявляют о своих планах и главном из них – не допустить смещения шаха.

Большой скандал вызвало заявление генерала Хосровдада французской газете «Фигаро» о том, что армия не допустит отъезда шаха из страны. «Если Бахтияр не предотвратит отъезд шаха, он выроет себе могилу», – заявил этот генерал. Генерал Овейси, по слухам, срочно вылетел в США, где уговаривает американцев поддержать военных, а не Бахтияра, «иначе власть в Иране перейдет к коммунистам»! Опять коммунисты!

В программном заявлении Бахтияра меджлису уже ничего не говорится ни о социальных мерах, ни о государственном и политическом устройстве, ни об отъезде шаха. Вроде бы этих вопросов вообще нет. Лишь общие слова о борьбе с коррупцией, о «справедливости», о реорганизации министерств. Трудно было представить себе программу, более оторванную от потребностей жизни, когда уже качалось все государство.

За кулисами отъезд шаха, видимо, готовится. Недаром нам говорили еще месяц назад, что США списали шаха. Эти дни – уже агония монархии.

А вот появилось и сообщение о создании регентского совета «на случай временного отъезда шаха». Немедленно Хомейни в Париже заявил о назначении им иранского революционного совета из лиц, находящихся в Иране, однако список не обнародовал. Задача совета состоит в создании временного правительства, созыве учредительного собрания, а затем и проведении всенародного референдума – возвращаться ли шаху в страну и распустить ли парламент.

На несколько дней активность как бы замирает. Все ждут чего-то. Чего?

Одного – отъезда шаха.

 

Часть вторая

 

Иран без шаха

16 января 1979 года. Страна бурлит, оппозиционные шаху силы все настойчивее требуют не просто реформ в государственном управлении, речь уже идет о судьбе самой монархии. Требования передачи власти наследному принцу и образования регентского совета все чаще и настойчивее перекрываются лозунгом «Долой шаха!» (в переводе с персидского этот лозунг весьма категоричен – «Смерть шаху!»). На стороне шаха по-прежнему самая большая и внушительная сила – армия, хорошо вооруженная американцами, с преданным шаху и монархии высшим офицерством – привилегированной кастой иранского общества. С падением монархии высшее офицерство потеряет все. Накануне генерал Карабаги, начальник штаба Верховного главнокомандования, фактический глава вооруженных сил, решительно заявил, что армия лояльна «законному правительству» и будет защищать конституцию. Это означает, что военные не допустят создания нового правительства и будут стоять за шаха, за монархию. Армия в готовности, солдаты на улицах, шахская гвардия – «гвардия бессмертных» – с криками «джавид шах!» («да здравствует шах!») недавно поклялась сражаться за шаха до последней капли крови.

Хомейни в Париже, он – общепризнанный лидер массового оппозиционного движения, все более раскачивающего государственный корабль Ирана. Хомейни ведет скрытую борьбу за армию, старается привлечь ее на свою сторону. В Тегеране распространялись листовки с призывом Хомейни к народу: «Иранцы, будьте бдительны, не позволяйте втягивать себя в стычки c войсками».

Премьер Бахтияр, спешно поставленный шахом во главе правительства, в ежедневных многочисленных выступлениях истошно призывает «соблюдать порядок», поносит левые силы, «коммунистическую угрозу», но его уже мало кто слушает… Чувствуется, что страна на пороге важнейших событий в своей многовековой истории.

Телефонный звонок от наших корреспондентов. Сообщают, что иностранных корреспондентов приглашают к 11 часам утра на пресс-конференцию шаха в Мехрабадском аэропорту (!). Значит, шах решил-таки покинуть страну. Корреспондента ТАСС не пригласили. В отделе печати двора ответили: «Список корреспондентов утвержден, ничего поделать не можем».

В 14 часов краткое сообщение по радио: шах улетел из Ирана.

Звонит корреспондент «Известий» Ахмедзянов, он прорвался в аэропорт. Шаха провожала небольшая группа людей, среди которых премьер Бахтияр, министр двора Ардалан, председатель сената. Шах заявил корреспондентам: я всегда желал народу самого лучшего, пусть новое правительство Бахтияра успешно поработает, чтобы поправить «ошибки прошлого». Корреспонденты спрашивают: когда его императорское величество собирается вернуться в страну? Шах, сохраняя самообладание, отвечает: я еду лечиться, «если все будет хорошо – вернусь». И добавляет: «Иншалла!» («Если Аллах позволит!») «Иншалла» в этот момент уже звучит символически, не просто как обычная присказка в иранском языке.

Шах с шахиней направляются к личному самолету «Боинг-707», пожимают руки провожавшим, в ноги бросается солдат, целует ботинки шаха, шах его поднимает с земли. У шаха и шахини на глазах слезы, шах целует Коран. Закрывается дверь самолета, рычат моторы. Все. Провожающие деловито расходятся, направляются к ожидающему вертолету, иначе в город добираться опасно…

В окна посольства доносится все нарастающий шум – сначала слышны отдельные гудки автомобилей, потом они сливаются в общий непрекращающийся и все усиливающийся рев, к нему примешиваются крики людей. Кажется, весь Тегеран на улицах, автомашины с горящими фарами, непрерывно гудя, мечутся по улицам, возбужденные, ликующие толпы людей, крики «долой шаха!». Каждый стремится показать свою радость. С грохотом открываются ставни многочисленных лавок, традиционно закрытых на послеполуденный перерыв, зажигаются, несмотря на дневное время, огни, лавочники разбрасывают конфеты в толпы людей, из денежных купюр вырезают изображение шаха, наклеивают купюры на стекла автомашин: демонстрируем – мы без шаха. Неумолчный гул стоит над Тегераном, уже привыкшим за многие месяца нарастания революционного движения жить как бы большой коммуной.

Срочно вышли вечерние газеты с гигантскими, вываливающимися из страниц заголовками: «Шаха нет!». В 15 часов сообщение центральной радиостанции Тегерана: передачи прекращаются, студию занимают военные. Поступает сообщение о приказе военного администратора Тегерана: войскам занять стратегические центры столицы. Наряд солдат, охранявших советское посольство, завидев стихийную демонстрацию, немедленно укатил. Впрочем, многие солдаты на улицах уже лепят портреты Хомейни на стены домов.

Выясняем: армейские части значительно усилили охрану иностранных посольств, особенно американского. Мы видим, как во двор английского посольства, расположенного напротив советского, въезжает 5 грузовиков с солдатами. Не охраняются только два посольства: Советского Союза и Франции (Хомейни в Париже). Ну что же, это тоже символично – будем под защитой народа. На высоком флагштоке нашего посольства на фоне снежного хребта развевается красный флаг, проходящие толпы иранцев приветственно машут руками.

На тегеранских площадях стихийно собирается много людей, накинув арканы на статуи шаха, дружно сдирают их с пьедесталов. Повсюду праздничное настроение. Также, наверное, было и во времена Великой французской революции.

Становится все более ясно: события уже необратимые, это начало конца иранской монархии, существовавшей более двух с половиной тысяч лет.

Итак, 16 января шах улетел из страны. Думал ли он, что навсегда? Полагаю, что предчувствовал неизбежность конца, но мысль теплилась, как у безнадежного больного, – а вдруг все каким-то чудесным образом обойдется? Ну, например, военные сами без его руководства, но с помощью США «наведут порядок» в стране, пригласят вернуться его, в крайнем случае сына-наследника. Ведь было уже так один раз, в 1956 году пришлось спешно бежать на самолете в соседний Ирак, тогда ЦРУ сумело подкупить офицерство, политиканов, толпу бездомных бродяг, наконец, некоторых священнослужителей. Генерал Захеди – отец личного друга шаха Ардешира Захеди, посла Ирана в США, – потопил в крови «бунт». Шах тогда вернулся. Как поступят американцы сейчас? На всякий случай перед отлетом шах обратился к войскам с секретным фирманом: будьте верны, не проявляйте колебаний (читай: я вернусь).

А пока? Пока американцы дали понять шаху, что было бы лучше, если бы он не приезжал в США. Швейцария также отказала в убежище, хотя бы и для «лечения». Только президент Египта Садат приглашает да король Марокко…

Самолет с шахом приземлился в Асуане, на юге Египта, – для «отдыха». А это неподалеку от Ирана. В Иране остались те, кто должен сделать еще одну невероятную попытку спасти монархию, – Бахтияр и военные. Для них отъезд шаха – лишь средство сбить на время накал страстей.

Итак, Иран без шаха. Уже кое-где в газетах проявляется растерянность, хныканье: как же это мы без сильной власти, что будет с нами? А движение ширится. Теперь главный объект – правительство Бахтияра. Одно за другим следуют сообщения, что министров его правительства служащие отказываются даже допустить к своим креслам.

В Ахвазе, городе на юге страны, офицеры вывели на улицы танки с портретами шаха, войска стреляют из пулеметов по народу, предвкушающему свою первую победу. Убитые, раненые, пожары…

Хомейни в Париже объявил: в ближайшие дни он назначит новое правительство. Народ призывают в пятницу, 19 января, выйти на массовые демонстрации по примеру мощной демонстрации, состоявшейся 11 декабря, в день «Ашуры».

19 января демонстрация не менее внушительная, чем в декабре. На улицах Тегерана около 2 млн. человек. Тогда главная цель борьбы была – «долой шаха!». Сейчас к прежним лозунгам добавляется: «Долой правительство Бахтияра!» И еще один: «Истикляль, азади, джомхурия ислами!» («Свобода, равенство, исламская республика»!). Это уж явное усиление влияния религиозных деятелей. А вот показался и лозунг, написанный по-английски на большом белом полотне: «Китай, США и СССР – враги ислама». Такое сочетание стран показалось странным. Позднее оказалось, что нет – уже тогда начали действовать силы, стремящиеся набросить тень на позицию Советского Союза. Демонстрации прошли организованно, без особых инцидентов, но невольно возникала мысль: а что же дальше?

Картер обратился к Хомейни: дайте шанс правительству Бахтияра. Хомейни ответил едко: разве это дело американского президента давать советы другим государствам?

Хомейни объявил о скором возвращении в Иран, вновь повторяет: правительство Бахтияра незаконное. Он, видимо, правильно со своих позиций оценивает обстановку в стране. До сих пор он был знаменем оппозиции режиму, но вдалеке от страны; первая цель достигнута – шах покинул страну, в движении намечается заминка, знамя в решающий момент должно быть на поле боя. Это тем более логично, поскольку среди духовенства внутри страны единства в целях нет. Аятолла Шариат-Мадари – старший среди всех духовных деятелей в Иране – показывает признаки уступчивости. Он согласился с назначением Бахтияра главой правительства, теперь заявляет, что хотя он согласен с принципами Хомейни, но не с его методами. Нельзя заводить движение в тупик, вещает он, уже достигнуто многое: шах покинул страну, правительство либеральное…

Дальнейшие события развертываются вокруг ожидаемого приезда Хомейни. Бахтияр явно боится его приезда, видимо, чувствует, что этого испытания его правительство с планами сохранения монархии не выдержит. Он пытается маневрировать: то заявляет о готовности вести переговоры с Хомейни, то угрожает армией.

В стране правительство не управляет делами. Банды в маленьких городах и деревнях терроризируют население. Иногда офицеры захватывают власть на местах, бесчинствуют. В ответ создаются отряды самообороны, в их первых рядах «моджахеды» и «федаи».

В газетах появились сообщения о демонстрациях рабочих, но не с религиозными лозунгами. Хотя страна парализована забастовками, участились случаи, когда рабочие предприятий берут управление в свои руки, забастовочные комитеты превращаются в комитеты по управлению делами предприятий. В Кермане, где расположены угольные шахты, на которых работали и советские специалисты, иранский инженерно-технический и управленческий аппарат первоначально пытался сорвать забастовку шахтеров. Затем, когда рабочие поняли, что от добычи угля зависит работа Исфаханского металлургического комбината, где занято несколько десятков тысяч рабочих, они сами решили вернуться в шахты; инженеры пытались помешать их выходу на работу – «забастовали». Стачечный комитет уволил всех иранских инженеров и служащих, обратился к советским специалистам взять на себя руководство шахтами. Для наших людей сложилось деликатное положение, ведь их функции чисто консультативные. Стачечному комитету было сказано, что советские специалисты будут продолжать работу и помогать тем лицам, которых стачечный комитет назначит руководителями соответствующих участков. Выход был найден.

В Национальной газовой компании было создано 5 забастовочных комитетов – по числу объектов. Старое правление сбежало за границу, часть инженерно-технических работников саботировала работу. Решения стали приниматься после обсуждения всеми пятью комитетами и скрепляться пятью подписями.

В городах и деревнях начали стихийно создаваться «исламские советы», именно «советы», с использованием того слова «щурайе», которое применяется в Иране к Советскому Союзу. Они организовывали охрану порядка от контрреволюционных банд, занимались оказанием помощи семьям погибших в стычках с войсками и полицией, распределением ставшего дефицитным топлива, некоторых продуктов питания, даже уборкой мусора.

Революционизирующее влияние шло вширь и в глубь масс, оно явно перерастало уготованные им рамки. Прошахские силы, в первую очередь армия, правительство, чиновничество, все еще крепки. Но первый успех в революционном движении был достигнут.

 

Двоевластие

Генерал Карабаги заявил: армия целиком на стороне правительства, она будет наводить и обеспечивать порядок. Тон выступлений Бахтияра стал еще более угрожающим. Но… Хотя на стороне правительства армия, на этом власть правительства и кончается. Вся гражданская администрация и предприятия подчиняются только приказам Хомейни, его «Исламскому революционному совету» (ИРС), состав которого все еще держится в тайне. В стране фактически устанавливается двоевластие.

Газеты предлагают Хомейни и Бахтияру не противостоять друг другу, мирно договориться об одном – о проведении референдума относительно будущего государственного устройства страны, тогда будет и возможен мирный переходный период.

Хомейни решительно возражает: разговаривать с «незаконным правительством» он не будет, он возвращается в страну 26 января, власть принадлежит назначенному им «Исламскому революционному совету».

Бахтияр взбешен. 23 января устраивается для иностранных корреспондентов парад шахской гвардии. Падает мокрый снег, темное небо. Разбрызгивая лужи, выпятив грудь, топают гвардейцы в боевой форме, через шаг выкрик: «джавид шах!» («да здравствует шах!»). На поле в грязи они демонстрируют приемы рукопашной борьбы. Офицеры на вопросы корреспондентов отвечают однозначно: «Мы за шаха и не допустим его смещения». Это открытый вызов оппозиции, демонстрация силы, чтобы устрашить народ и создать впечатление за границей.

25 января по приказу правительства внезапно закрыты все аэропорты страны – попытка сорвать приезд Хомейни. Бахтияр просит Хомейни «подождать». Хомейни отвечает: все равно прибуду!

Проводится демонстрация «в защиту конституции». Это попытка сбить с толку неискушенных. Ведь конституция предусматривает монархию. Ни в какое сравнение не могут идти несколько десятков тысяч хорошо одетых, явно из состоятельных слоев людей по сравнению с миллионными шествиями простого народа, выступающего с противоположными лозунгами.

Над городом висят военные и полицейские вертолеты. Бахтияр выступает с балкона: я всего добился, шах уехал, я убежденный сторонник демократии, не надо бунтовать. И – резкие нападки на «коммунистов», Советский Союз.

Однако цементирует движение Хомейни, его непреклонный и однозначный лозунг «долой шаха!». А сейчас, когда шаха в стране нет, к чему идти? Идеи Хомейни пока не совсем ясны… Что значит «исламская республика»? Он не раскрывает полностью содержание этого лозунга, который все чаще появляется после лозунгов «долой Бахтияра!» и «долой шаха!». Отъезд шаха – это еще не все.

Итак, аэропорты закрыты, Хомейни не сможет прибыть в назначенный им срок. На улицах вновь выстрелы. Холодно. Горючего для отопления почти нет. У лавок длиннющие очереди за керосином. Люди занимают очередь с утра, надеясь получить канистру к вечеру. Чтобы не терять время, сметливые иранцы придумали выстраивать канистры в очередь, через ручки которых пропущена длинная веревка. Так и стоят канистры в очереди по всему городу. У бензоколонок либо пусто, либо на 5–6 км хвосты автомашин. Издевкой над народом в это время звучит сообщение о срочной поставке Соединенными Штатами крупной партии газойля и бензина для иранской армии, которая должна быть в состоянии подавлять народное движение.

Бахтияр пытается перейти в наступление. Объявлено: отныне запрещается проводить какие-либо собрания, митинги и демонстрации без разрешения военного коменданта.

Ответная реакция решительная: несмотря на категорический запрет 25 января, в день ожидавшегося прибытия Хомейни, проходят митинги и демонстрации. Центром революционного движения становится Тегеранский университет. Войска жестоко расправляются с «нарушителями», много убитых и раненых. Трупы на тротуарах, у домов, в переулках. К вечеру на месте расстрела кровавые лужи заботливо уложены свежими цветами. На стенах домов, витринах магазинов, будках – новые гневные надписи. Все чаще стрельба уже идет с двух сторон. По городу с воем проносятся машины «скорой помощи».

27 января в ответ на расстрел в университете – мощная демонстрация, на улицах более миллиона человек, среди них мы видим не только молодежь, но и много пожилых людей. Лозунги: «Сегодня твой последний час, Бахтияр!», «Сегодня мы мирные, завтра будем стрелять!», «Чаша терпения лопнула!», «Бахтияр – предатель!».

Вечером передается «важное правительственное сообщение»: Бахтияр собирается в Париж для встречи с Хомейни. Подается сообщение таким образом, будто бы об этой встрече достигнута договоренность. И это несмотря на то, что Хомейни вновь назвал Бахтияра предателем в связи со вчерашним расстрелом. На следующее утро опубликовано письмо Бахтияра Хомейни. Здесь и льстивые слова, и уверения в желании видеть его на родине, и заявление о необходимости иметь время для разработки надлежащей «программы» его встречи, Бахтияр клянется, что он только и делал, что выполнял те же самые требования, которые выдвигал Хомейни. Одновременно и угроза: беспорядков не позволю.

Молниеносно по городу распространяется ответ Хомейни: заявление о согласии встретиться с Бахтияром – ложь, он незаконный премьер, с ним переговоров я не вел и вести не буду. Будьте бдительны, против революции осуществляется чудовищный заговор.

Листовки с ответом Хомейни расклеиваются по всему городу, но уже не липучими лентами, а клеем, рядом стоят добровольцы, чтобы полиция не сорвала. У листовок толпы.

А в районе университета вновь вспыхнула вооруженная борьба. Убитых много, жители называют числа в 140, 300, 600 человек. Весь город как будто взорвался, известие мгновенно распространилось во все районы. На улицах добровольцы прямо обращаются к людям срочно собирать и доставлять в больницы перевязочные средства, простыни, лекарства. Они останавливают автомашины, просят ехать сдавать кровь. Появилось много крупных объявлений с адресами донорских пунктов, указывается, какие группы крови больше всего требуются. Люди откликаются на призывы, проносятся в больницы грузовики с собранными предметами для помощи раненым. Улицы возбуждены, в ярком свете фонарей мечутся фигуры, отбрасывая громадные тени, рев гудков спешащих автомобилей, и все это под неумолчный аккомпанемент сильной стрельбы в различных районах столицы, возникают пожары.

Поступают сообщения о крупных вооруженных столкновениях в других городах – это не просто подавление войсками отдельных вспышек, это уже начало массовой вооруженной борьбы прошахских и антишахских сил.

У нас все эти дни большая забота: безопасность советских людей, большинство которых технические специалисты с семьями, они живут по всей стране. В первую очередь принято решение вывезти в Союз всех детей и женщин. Мы уже давно трудимся над выполнением этой задачи. Свозим автобусами в относительно безопасное время в Тегеран, временно размещаем, обеспечиваем питанием, организуем отправку самолетами «Аэрофлота»; когда закрываются аэропорты, то автобусами отправляем до порта на Каспийском море Энзели, далее советскими теплоходами в Баку. Приходится использовать и автотранспорт через пограничный пункт в Астаре, железнодорожное сообщение. Все проходит довольно четко. Очень хорошо работают летчики «Аэрофлота», часто разрешения на посадку самолетов и взлет военные власти дают на наш собственный риск, т. е. без обслуживания контрольной башней. С юга страны вывозим людей, направляя самолеты в Абадан, там всю работу организует генеральный консул СССР в Исфахане Погребной.

Погода здесь часто меняется. Под проливным дождем, выныривая из низких облаков, без наведения с земли приземляются аэрофлотовские Ил-62. Иранцы на аэродроме не могут удержаться от аплодисментов. Помогаем и семьям работников других стран покинуть страну.

Остающимся здесь приходится жить и работать в весьма стесненных условиях: нехватка питания, отсутствие горючего, рискованное появление на улицах, угроза провокаций. Но дело нужно делать. Ни у кого из нашей многочисленной колонии не увидел я признаков уныния, не услышал жалоб.

 

Перед концом

…Бахтияр проводит очередную пресс-конференцию. Одну из последних перед решающими событиями. Собираются журналисты. За столом премьера большой портрет шаха. Поспешно служители на глазах присутствующих завешивают портрет шаха киноэкраном, чтобы на снимках Бахтияр не получился на фоне шаха.

Говорит Бахтияр опять почему-то по-французски. Я сделал больше, чем какой-либо другой премьер. Я не поеду к Хомейни в Париж, так как он поставил предварительное условие – уйти с поста, на это я никогда не соглашусь. (Невольно возникает мысль: а если спрашивать об этом не будут? Дело ведь идет к этому.) Я готов говорить с Хомейни «как равный с равным». (В зале смешок: где твоя власть, Бахтияр?) Да, продолжает Бахтияр, Хомейни может прибыть в Иран в любое время, но я не ручаюсь за его безопасность. (Это уже явная угроза.) Я установлю порядок, демонстрациями и беспорядками конституции не меняются. (Еще как меняются!) И, конечно, любимый конек – «страна находится под угрозой коммунизма».

Один из корреспондентов спросил: «Вас иногда называют иранским Керенским; не ожидает ли вас такая же участь?» Бахтияр не нашел ничего лучшего, чем под гром хохота ответить: «Я уважаю господина Керенского».

Да, действительно, параллель почти полная, было бы просто смешно, но здесь трагедия: по приказу Бахтияра каждый день льется кровь тысяч восставших иранцев. О расстрелах на улицах Бахтияр отвечает: «Это подстрекатели сами начали». Корреспонденты возмущены, зашумели: мы сами видели, как войска открыли первыми огонь. Бахтияр затыкает уши, истерично кричит: «Не верю, не верю…»

31 января по городу объявлено: Хомейни прилетает завтра. Симптоматично одновременное сообщение о решении посольства США эвакуировать из Ирана всех членов семей и большинство персонала.

Город готовится к встрече Хомейни. Улицы украшаются транспарантами, флагами, цветами. Порядок и безопасность будут обеспечивать 50 тысяч добровольцев – в основном члены организаций «моджахедов иранского народа» и «федаев». На завтра же демонстративно назначено заседание меджлиса: смотрите, нам нет дела до Хомейни, мы «законные». Впрочем, уже 30 депутатов дезертировали, вышли в отставку, солидаризируясь с Хомейни.

В этот же день, 31 января, улицы сотрясаются от грохота танков, автомашин. В полном боевом снаряжении армия показывает свою готовность. Это угроза войск. Солдаты в касках, полном боевом снаряжении, хмурые; офицеры всячески ограждают их от разговоров с народом. На одной из площадей, вблизи нашего посольства, большая группа молодежи встала поперек улицы, препятствуя движению войск. Колонна остановилась. И так долго стояли они друг против друга, не двигаясь, ни та ни другая сторона. Прохожий спросил солдата: «Ты что, с американцами против народа идешь?» Солдат огрызнулся: «А ты хочешь, чтобы вместе с Хомейни пришли русские?» – «Ну и ишак ты, – сказал прохожий, – здорово же тебе САВАК голову забил». Вмешался другой прохожий: «Перестань, не провоцируй армию».

1 февраля – яркий, солнечный день. Город на улицах, настроение приподнятое, счет людей на улицах опять на миллионы. Самолет «Боинг-747» французской авиакомпании «Эйр Франс» приземлился в Мехрабадском аэропорту Тегерана в 9.40 утра. Началась передача по телевидению, ведется она неряшливо, видны вдалеке у самолета точки людей, кто-то спускается по трапу, сутолока у автомашины, полицейские пинками ног отгоняют корреспондентов. Видна борода Хомейни, садящегося в «мерседес»… и все. Диктор заявляет: «По техническим причинам передача не может продолжаться». Экран на минуту гаснет, и… появляется портрет шаха! Играют шахский гимн. Экран темный. Да, это одна из последних демонстративных выходок властей. Но это – горстка людей, пытающихся идти против течения.

На улицах машина Хомейни с трудом пробивается через толпы людей, они повсюду – на улицах, на крышах домов, на каркасах недостроенных зданий. Люди бегут за машиной, цепляются руками, они на крыше и даже на капоте. Охранники отгоняют восторженных, экзальтированных иранцев. Движение явно невозможно. Хомейни пересаживается в армейский вертолет, он представлен «хамофарами» – техническим персоналом иранских ВВС, перешедшим на сторону Хомейни. Вертолет летит над Тегераном, улицы которого, кажется, сплошь заполнены людьми. Он направляется на кладбище за городом Бехеште-Захра, где похоронены тысячи жертв революции. Там состоится первая встреча Хомейни с народом, вождем которого он стал в столь короткий срок.

На кладбище Бехеште-Захра собралось более миллиона человек, люди целыми семьями сидели с утра. Буря восторга разразилась при появлении Хомейни на помосте. В просторном черном одеянии религиозного деятеля, с чалмой на голове, с белой бородой, он неторопливым движением рукой в разных направлениях приветствовал собравшихся. Наконец ему удалось начать речь, говорил он сидя.

Начал Хомейни с сочувствия отцам, матерям, братьям, сестрам тех, кто покоится на Бехеште-Захра. «И на мои плечи ложится груз ваших потерь», – сказал он. Резкими и едкими словами он заклеймил всю династию Пехлеви. Она так же, как и нынешний меджлис, правительство Бахтияра, – все они незаконные. Если они будут цепляться за власть, над ними свершится суд народа. О Бахтияре он говорил презрительно, даже не упоминая имени, называя его просто «этот человек». Хомейни предупредил о плетущихся с помощью США заговорах, имеющих целью возврат шаха. О США, а также об Англии он говорил резко, как и о грабеже страны иностранцами, о развале промышленности и сельского хозяйства. Когда Хомейни сказал, что нынешнее незаконное правительство будет заменено народным, на митинге разразилось ликование, многие плакали.

С митинга Хомейни улетел также на вертолете. Это было наше первое – заочное – знакомство с Хомейни.

Слушая его речь, которую нашим дипломатам на кладбище удалось записать на магнитофон, у нас сложилось твердое впечатление: это говорил, скорее, не священнослужитель. Это была умная, напористая, живая, убедительная, с меткими выражениями речь крупного политического деятеля, хорошо знающего свою цель и способы воздействия на массы, чтобы повести их к ней.

Побоялись правительственное радио и телевидение сообщить своим слушателям, о чем говорил Хомейни. Они лишь передали, что Хомейни был на кладбище и совершил там намаз!

На следующий день Бахтияр заявил: он готов встретиться с Хомейни для обсуждения вопроса, как выйти из положения, он предвидит возможность создания «правительства национального единства» путем включения в него нескольких министров – сторонников Хомейни. Но если Хомейни объявит Иран исламской республикой, он, Бахтияр, будет ее игнорировать, «армия стоит за мной».

3 февраля Хомейни появился на большой пресс-конференции, интерес к которой был, естественно, громадный. Шах, меджлис, правительство, говорил он, – все незаконные, так как не отражают воли народа. Пусть Бахтияр уйдет по-хорошему. Если незаконные руководители с помощью США и Англии попытаются восстановить старое, он, Хомейни, призовет народ к «священной войне» – джихаду. Программа действий следующая: Исламский революционный совет назначит временное правительство, задачей которого будет проведение общенародного референдума для одобрения новой республиканской конституции, она уже подготовлена. Армия – это часть народа, подчеркнул Хомейни, с ее руководством имеются контакты (!).

Впервые на этой пресс-конференции появилась возможность увидеть несколько лиц из таинственного ближайшего окружения Хомейни, появившихся недавно во время его пребывания в Париже. Это относительно молодые люди. Их имена пока ничего не говорят: Язди, Готбзаде, Банисадр.

Среди иностранных послов возбуждение. Времена необыкновенные, на глазах делается новая история Ирана, а главное – куда пойдет дальше страна. При многочисленных встречах толки, пересуды, догадки. У многих западных послов сквозит неверие в возможность коренных перемен. Не хочется им верить, что все такое, казавшееся могущественным, рушится – шах с его армией, полицией, тайными спецслужбами. Ведь все казалось таким прочным. Страшит неизвестность, все больше высказываний опасения, как бы Иран не ушел слишком влево. Впрочем, есть послы, умеющие отличать новое. Французский посол рассказывает, что он пошел на улицу смотреть демонстрацию. К нему подошла группа молодежи. «Янки?» – спросили они. «Нет, – отвечает, – я француз». Смеются: «Ну, тогда это второсортный империализм». И начали разговор про Алжир и Индокитай. Удивляется посол: откуда такое политическое развитие, прямо времена Великой французской революции!

Бахтияр в ответ на выступление Хомейни дает интервью французскому радио и телевидению. Он не может сдержать раздражение: я не уйду, я законный глава правительства, а всякого, кто будет призывать к гражданской войне и возьмется за оружие, арестую и расстреляю. Дотошный интервьюер спрашивает: «А все-таки что вы ответите, если Хомейни снова скажет: уходите?» Премьер вскипел: «Я отвечу одно: merde!» Такой грубости здесь еще никто не позволял. Видимо, плохи дела у премьера, коль дело дошло до площадной брани. Бахтияр – всадник, размахивающий шашкой, но… без коня.

Вечером 5 февраля Хомейни сделал решающий ход – объявил о создании новой власти в стране. В своей речи он вновь дал убийственную критику династии Пехлеви, назвал ее неконституционной, поскольку отец нынешнего шаха Реза-хан захватил власть силой, а его сын Мохаммед Реза Пехлеви не только незаконно управлял, но и ограничил конституцию в свою пользу. Страна попала в подчиненное США положение, разрушилось хозяйство, богатства страны грабились, а во внутренней жизни царил деспотизм. Народ явно выразил свою волю против монархии, он и избрал себе вождя – его, Хомейни. В этот тяжелый момент он принимает на себя ответственность за судьбу страны. По предложению Исламского революционного совета он назначает Базаргана премьер-министром временного правительства.

Это, конечно, сенсация мирового значения. В стране два правительства.

Это правительство необычное, говорит Хомейни и подчеркивает, что оно создается по мусульманским законам шариата и воле народа. Поэтому всякое ослушание будет означать противодействие религии – вероотступничество. Все государственные служащие и армия должны подчиняться новому правительству и только ему. Армия не может не следовать законам шариата, так как это воля божья.

Хомейни сделал самый сильный ход, прибегнул к угрозе религиозных кар за вероотступничество. Религиозная подоплека явно рассчитана на основную массу населения – мусульман, прежде всего на солдат. Это и есть борьба за армию. Видимо, армия все еще представляет опасность. Но Бахтияру, говоря шахматным языком, объявлен шах. Чем он ответит, как будет двигать своих офицеров и пешек (солдат)?

Итак, этот день – начало республики в Иране, возврата к монархии нет.

 

Последние дни старого Ирана

В последующие дни страницы газет заполнены телеграммами о готовности служить новому правительству почти из всех министерств, включая Министерство иностранных дел, городов, профсоюзов, студентов всех университетов, даже от вождей бахтиярских (!) племен. Министр иностранных дел Мирфендерески поспешно объявил о выходе Ирана из СЕНТО. Шаг правильный, но запоздалый. Все это звучит уже анахронизмом, хотя над городом для устрашения ревут «фантомы» и вертолеты, а Бахтияр заявляет, что, если новое правительство просто шутка, он готов терпеть шутки, но если оно попытается действовать, то будет подавлено силой.

События развиваются быстро, и если бы не упрямство шаха, военных и Бахтияра, переход к новой власти был бы обеспечен быстро и, главное, мирным путем.

Но так не случилось. Мертвый хватает живого.

Дальше события уже имеют каждодневную важность.

8 февраля на площади Свободы – так переименована бывшая Шахъяд – мощнейшая демонстрация в поддержку Хомейни – Базаргана. Принимается мощным гулом голосов, тысячами поднятых рук резолюция: долой Бахтияра, все члены меджлиса должны немедленно уйти в отставку, служащие государственных учреждений должны подчиняться только правительству Базаргана. Весьма примечателен последний пункт: объявляются недействительными все международные договоры и соглашения, если они не будут одобрены временным революционным правительством. Это новое: образно говоря, народ уже берет в руки и международные дела государства. Прицел ясный – это соглашения с американцами и другими западными странами, опутавшими всю страну и поставившими ее в кабальную зависимость.

Демонстрации прошли согласованно и в других городах. В Мешхеде, в северо-восточной провинции Хоросан, участвовало более миллиона человек. Это значит, что к движению подключились и крестьяне. У нас имеются сообщения о самовольном дележе земель помещиков. В Исфахане, не говоря уже о городе Куме – религиозном центре страны, фактически установлено явочным порядком новое самоуправление, действуют комитеты, добровольная милиция и т. д. Это еще один признак стихийно создающегося народовластия.

Из-под ног режима выдергивают ковер уже не по ниточке, а громадными кусками.

Все ожидают выступления Базаргана на массовом митинге в пятницу, 9 февраля, он должен обнародовать свое правительство и его программу.

Вообще пятница – мусульманский выходной день – постепенно становится самым важным днем недели. Именно по пятницам собираются большие митинги, объявляются важные решения, выступают с программными речами новые деятели, и не только религиозные.

На стадионе Тегеранского университета, ставшего главным центром революционных событий в солнечную пятницу, 9 февраля 1979 года, собралось 30–40 тысяч человек. Выступает Базарган.

Небольшого роста, с седой головой короткой стрижки, в очках, скромно держащийся, действительно выглядит университетским профессором, он одно время им и был, хотя последние годы занимался частным бизнесом. Он – знаток ислама, верный его приверженец, рассудительно-спокойный, остроумный, когда надо.

Его слова поначалу аудиторией жадно ловятся, в каждом слове хотят видеть весомый смысл. Говорит он около двух часов.

Однако неясно, где же четкая программа действий революции, ее целей? Что это за программа? «Взятие власти», «нормальная жизнь», «восстановление административного устройства», «учредительное собрание», «референдум по поводу новой формы власти», «выборы в новый меджлис» и создание «нового правительства». А как же взять власть-то? Об этом ни слова, лишь упоминание: не хотим применения силы, «наше оружие – справедливость». Более того, морковка Бахтияру – если он сам уйдет, возьмем его в новое правительство! И это речь «революционера»? Приглашение Бахтияру, затопившему страну кровью массовых расстрелов? А что же получит народ в результате смены власти? Ни слова.

Собравшиеся слушали его поначалу с интересом, чего-то ожидали, к концу выступления стали потихоньку расходиться. Люди спрашивали друг друга: о чем же он говорил? Непонятно. Очень многие покинули митинг, который должен был стать решающим моментом в развертывании революции, недовольными.

Да, в революции происходит явная заминка. Ее руководители либо не знают, что дальше делать, либо… А может быть, хотят увести ее в сторону, испугавшись невиданного размаха, глубины и радикальности требований широких масс? Одно ясно: Бахтияру дается передышка, в которой он явно нуждается. А может быть, уже идут закулисные переговоры, как совладать с народным движением, разбуженным и взвинченным народом Ирана? Очень похоже. В такие моменты истории либо народ берет дело революции в свои руки, либо движение будет раздроблено, пойдет на спад из-за соглашательства его лидеров.

 

Конец и начало

Ночью мы были разбужены необычно громкими выстрелами. Стреляли где-то неподалеку. К ночным перестрелкам мы уже привыкли, но сейчас было явно что-то особенное. Стрельба не прекращалась, разгоралась. Конечно – в который раз! – пришлось поспешить на свое рабочее место, надо было выяснять обстановку. Вскоре, с наступлением рассвета, картина стала вырисовываться.

В ночь на субботу, 10 февраля, в военно-воздушном училище Дюшан Тапе в районе Фарахабада (это примерно в двух километрах от посольства) военные власти решили арестовать кадетов – сторонников Хомейни. За них вступились товарищи, дело дошло до оружия, начались вооруженные стычки. Были вызваны для подавления сторонников Хомейни три батальона шахской гвардии. На помощь кадетам пришло сначала население этого района, начали строиться баррикады. В ход пошло все: тележки, металлические балки, мебель, столбы, киоски, автомашины. Дороги к Дюшан Тапе были блокированы грудами подожженных автопокрышек, черный густой дым поднимался к небу.

Вышли на улицу посмотреть. На мотоциклах, автомашинах молодые люди открыто с оружием в руках несутся в район боев, где не утихает перестрелка. Появились с оружием отряды рабочих-железнодорожников. Весь Тегеран как бы внезапно проснулся, взорвался. Сирены мчащихся автомашин «скорой помощи» сливаются с криками. Появились на перекрестках солдаты в форме ВВС с плакатами: сдавайте кровь для наших братьев! Спешат автомашины, мотоциклы с перевязочными материалами, медикаментами, потом опять колонны санитарных автомашин, на капоте первой из них вооруженный «калашниковым» юноша криками требует расчистить дорогу.

Поступают сообщения: завязались бои с войсками и в других частях города, начались массовые нападения на полицейские участки, штаб-квартиры САВАКа.

Неожиданное объявление по радио: военным командованием вводится комендантский час с 16.30 до 7 часов утра, в эти часы на улицах хозяин – армия.

Почти немедленно по всему городу распространяется заявление Хомейни: Бахтияр должен уйти, армии прекратить стрелять в народ. Хомейни дает последний шанс на мирный исход борьбы. Я пока не объявляю «священной войны» – джихада – предупреждает он, но если армия не перестанет выступать против народа, я изменю свое решение, и вся ответственность падет на головы тех, кто начал вооруженную борьбу против народа. Тут же указание народу: я отменяю комендантский час, народу быть на улицах, проявлять бдительность – против революции готовится коварный заговор.

И действительно, наступила темнота, но народ на улицах, горят ярко огни, люди возбуждены, перестрелка уже слышна из самых разных концов города.

Утром 11 февраля бои в районе Дюшан Тапе продолжаются. Восставшие кадеты, федаи и моджахеды очень умно и по-военному грамотно перерезали все дороги, ведущие к базе, баррикадами и рвами. Посланные военным командованием танки не смогли пробиться сквозь горящие баррикады из автопокрышек. Танки забрасываются бутылками с горящей жидкостью, городские партизаны ведут огонь по войскам с крыш домов и окон. Пулеметным огнем сбито два вертолета, которые пытались с воздуха вести огонь по базе.

Армейские части, бросившиеся на штаб Хомейни, были остановлены баррикадами, огнем восставших. Штаб был прочно переведен в другое место.

Военное командование спешно вызвало подкрепления из гарнизона Калвина, что в 30 км к западу от Тегерана, но кереджский гарнизон перешел на сторону восставших, подкрепление не было пропущено к Тегерану. Колонна войск с юга также была остановлена на подступах к городу. В городе повсюду появился новый решительный и бескомпромиссный лозунг: «Ни переговоры, ни конституция, единственный путь – вооруженная борьба!».

Бахтияр выступил со срочным заявлением: на улицах темные массы, кричат и требуют сами не знают что, Хомейни нанес Ирану больше вреда, чем шах за все время его правления.

Удивительное отсутствие всякого реального мышления у Бахтияра. Массы как раз знают, что они хотят. Вспыхнувшее восстание (а теперь становится ясным, что это массовое вооруженное восстание, и, видимо, самое решительное, может быть, последнее и победоносное) отражает уже недовольство медлительностью и, по существу, соглашательской тактикой Базаргана, которому Хомейни своим именем и именем народа поручил дела государства.

В городе уже не только перестрелка, слышны взрывы гранат, снарядов, в отдельных местах к небу поднимаются клубы дыма – пожары. Одержат ли восставшие верх над армией?

В 13.40 экстренное сообщение по радио о решении Высшего военного совета, принятого в 10.30 утра: армия будет держать нейтралитет в борьбе сторон! Срочно обсуждаем ситуацию, приходим к выводу: если армии дан приказ быть «нейтральной», значит, можно говорить о победе восстания. Видимо, достигнуто какое-то соглашение между лидерами революции и армией – наиважнейшее соглашение.

Что же побудило армию пойти на попятную, что убедило высшее армейское командование фактически бросить Бахтияра? Патриотизм? Осознание правоты народного движения? А может быть, это предусмотренный маневр армейского руководства, увидевшего следующую, более важную цель – перерастание движения народа, в первую очередь левых сил, которые сейчас открыто вышли на арену и повели за собой массы, из рамок той революции, которую заготовили им нынешние ее руководители? А вот и косвенное подтверждение этой мысли: аятолла Шариат-Мадери выступает с обращением ко всем прекратить огонь и, как он говорит, «не позволять подрывным элементам (!) искажать цели исламского движения». Это, конечно, по адресу левых.

Обсуждение событий приходится прервать. Ведь сегодня 11 февраля 1979 года. Ровно 150 лет назад в этом городе, Тегеране, трагически погиб великий русский писатель Александр Сергеевич Грибоедов, он же – посланник России в Иране. В саду нашего посольства ему установлен памятник. Под ветвями раскидистых тутовых деревьев на постаменте из грузинского мрамора – бронзовая фигура задумчиво сидящего писателя.

Собрались все, кого можно было освободить на короткое время. Яркое солнце, голубое, неповторимое, горное небо Тегерана. Из-за стен сада слышно рычание танков на улицах, доносятся взрывы, ружейная и пулеметная перестрелка – то дальняя, то совсем близкая. Нет-нет по вершинам деревьев стукнет пуля, залетит осколок. С испуганными, резкими криками носятся крупные зеленые попугаи – их стая с давних времен поселилась в нашем саду. Трещат сбитые пулями ветки деревьев.

Наша небольшая церемония памяти сопровождается аккомпанементом беспорядочных выстрелов. Магнитофонную пленку с записью митинга я и сейчас прослушиваю с волнением – вспоминается напряженная обстановка неизвестности: во что выльются волнения и восстание, как сложится судьба многочисленной советской колонии?

В комнатах посольства – радиоприемники, настроенные, помимо Тегерана, на различные станции мира. Тегеранское радио вдруг передает, что оно вместе с телевидением переходит на сторону народа. Сразу же по радио и телевидению передают призывы к вооруженным отрядам – куда надо срочно отправиться, где опасные места. Идут сообщения о взятии восставшими все новых воинских гарнизонов.

Идет разгром полицейских участков и штабов САВАК, на улицах летают бумаги полицейских архивов, выбрасываемые через окна. У зданий некоторых полицейских участков костры – радостно возбужденные молодые люди жгут охапками полицейские бумаги.

Приходят наши товарищи из района Тегеранского университета. Там настоящий штаб восстания. Толпы молодежи, раздается оружие, 10—15-минутное обучение владеть им, затем спешно сформированные отряды на грузовиках перебрасываются в районы города, где идут бои.

Раздается оружие и на захваченных восставшими военных складах по предъявлении карточки о прежней службе в армии или по предписанию одного из повстанческих штабов. Тут же короткая проверка, умеет ли получающий пользоваться орудием. Один-два выстрела в наспех изготовленную цель на стене двора, и молодые повстанцы направляются к местам, где нужна помощь.

Оружия, по нашим наблюдениям, раздается много, пожалуй, слишком много, энтузиазм народа высок, но оружие получают и явно случайные элементы.

Наступает быстро вечер, темнота, но город не спит. По-прежнему идут бои. С крыши посольского дома видно зарево в различных частях города, слышны взрывы и непрерывная стрельба – ближняя и дальняя – гулкие, как удары хлыста, очереди крупнокалиберных пулеметов, короткие и длинные строчки из автоматов, одиночные шлепки – пистолетные выстрелы. Изредка посвистывают пули. Приходится убираться.

Работаем допоздна. Из комнат звучат на различных голосах приемники. Внезапно – смех из комнаты, где настроились на «Голос Америки». Последние известия: «По сообщениям из Тегерана, сторонники Хомейни в некоторых местах ведут бои, но США по-прежнему поддерживают Бахтияра!»

Тегеранское радио передает обращение Хомейни: он дает фетву (священный указ) войскам, всем военнослужащим, снимающую их присягу на верность шаху. Это сильный ход – неповиновение грозит религиозной карой. Одновременно призыв: не нападать на иностранные посольства. А у нас уже имеются сообщения о разгроме представительства Израиля, на нем поспешная надпись: «Посольство Организации Освобождения Палестины», побито и посольство Египта.

Вроде бы можно немного передохнуть, завтра будет явно тяжелый и напряженный день. Но уснуть хотя бы ненамного не удается. Неподалеку возникает не прекращающийся в течение нескольких часов грозный гул, как будто кто-то трясет огромным листом железа. Гул то приближается, то удаляется, то перекатывается мощными волнами. Оказалось, в крупнейшем арсенале неподалеку рвались боеприпасы – арсенал был подожжен…

 

Утро республики

Забрезжило утра 12 февраля, а с ним возобновились и бои, прервавшиеся на пару часов. Постепенно, один за другим, с боями в руки восставших переходят опорные пункты армии. Федаи в ответ на призыв временного революционного правительства сдавать оружие (!) заявляют: борьба не окончена, нужна бдительность, оружие сдавать рано. И, действительно, странный призыв. Несмотря на призывы руководителей восстания (где они находятся – не известно) прекратить вооруженную борьбу, бои продолжаются, по-прежнему на улицах раздается оружие. Перелом в ходе борьбы наметился явный, но победа не закреплена. Создается впечатление, что армейское руководство не хочет революционизирования армии, сговаривается с Базарганом, им нужно сохранить армию. Для чего? Скорее всего для борьбы с левыми силами, смело начавшими восстание и пробивающимися к его полной победе. Федаи и моджахеды четко заявляют: необходимо полностью разоружить армию, а потом ее перестроить.

Идут сообщения о захвате видных деятелей старого режима, в том числе бывшего премьер-министра Ховейды, бывшего начальника САВАКа Насири, начальника военной администрации Тегерана Рахими – он был опознан и схвачен на улице. Ховейда был в тюрьме, куда его поместил еще шах, пытаясь откупиться от оппозиционного движения.

Возникают большие проблемы с американцами. В Султанат-Абаде, где расположен один из крупнейших тегеранских гарнизонов, продолжаются бои с «гвардией бессмертных» – остатками отборного шахского войска. Там много и американских военных советников, они отбиваются вместе с гвардией. Наконец Салтанат-Абад пал. Поднявших руки американцев взяли в плен, кто не сложил оружие, тех… Остатки гвардии с частью американских военных советников пытались пробиться к аэропорту. Призыв по радио – и туда уже бросились вооруженные отряды восставших. Скоро новое объявление по радио: указание правительства – отыскивать и интернировать американцев, чтобы не допустить самосуда, расправы.

Экстренное сообщение по радио: Базарган прибыл в здание премьер-министра. Объявлено о назначении трех заместителей премьер-министра: по вопросам революции (Язди), передаче власти (Саббагиан) и общим вопросам (Амир-Энтезам). Назначены также начальник штаба вооруженных сил, начальник полицейского управления и руководитель радио и телевидения (Готбзаде). Эти люди нам неизвестны, знаем лишь, что Язди и Готбзаде появились в Париже в окружении Хомейни и прибыли вместе с ним в Тегеран. Остальные члены правительства будут назначены позже. Все-таки не совсем ясно – взяло ли новое правительство всю полноту власти, момент важный, исторический, и об этом надо своевременно сообщить, и нужно быть осмотрительным. Решил обратиться к самому Базаргану. Как? Где это новое правительство?

Наши сотрудники проявили изобретательность и находчивость, пробились к телефону Амир-Энтезама, передали о пожелании советского посла переговорить по телефону с Базарганом. Долго ждали, затем звонок: «Говорит Базарган». Поздравил первого премьер-министра нового Ирана. Базарган поблагодарил и сказал, что новое правительство твердо у власти, завтра будет обнародован и его полный состав, а послезавтра он хотел бы видеть у себя советского посла.

В этот же вечер московское радио в вещании на персидском и на русском языках передало послание Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина Базаргану с поздравлениями и официальным признанием временного революционного правительства. Срочно вновь связались с Амир-Энтезамом, в правительстве пока еще не знали об этом важной новости и весьма обрадовались. Связались с редакциями газет, с радио и телевидением.

В 3 часа ночи иранское радио также передало сообщение о признании Советским Союзом нового иранского правительства.

Итак, это был первый день республики в Иране и первый день отношений Советского Союза с ней.

Утренние газеты 13 февраля вышли с крупными заголовками об официальном признании Советским Союзом победы иранской революции.

Советник-посланник Островенко и первый секретарь Фенопетов направились в помещение правительства. Вернулись довольные и возбужденные. Правительственное здание напоминает военный лагерь, все с оружием, тщательная проверка всех входящих. Пока беседовали с личным секретарем Базаргана, завязалась перестрелка неподалеку от здания премьер-министра, все вооруженные люди ринулись к своим позициям.

Ко мне со срочным визитом пришел английский посол. Он хотел бы уточнить, действительно ли было официальное признание Советским Союзом нового иранского правительства. Получив утвердительный ответ, сказал со вздохом, что теперь английскому правительству придется поступить подобным же образом, раньше они думали, что можно было бы обойтись молчаливым признанием де-факто.

В вечерних газетах появились сообщения о подходе кораблей американского военно-морского флота к южным берегам Ирана…

Утром 14 февраля поехал к Базаргану. В городе относительно тихо, на улицах баррикады, часть из них уже полуразобрана, можно двигаться посередине улиц, по бокам – разбитые витрины многих магазинов, следы пожаров. Вооружен чуть ли не каждый второй встречающийся мужчина. Нашу «Чайку» с красным советским флагом радостно приветствуют – машут руками, просто улыбаются, показывая пальцем, заглядывают внутрь, делают растопыренными указательным и средние пальцами знак победы. Из переполненного такси вооруженные молодые люди кричат: «Калашников бали!» (что означает «хороший автомат «калашников»!»), даже поднимают большой палец кверху – хорошо!

У молодых ребят оружие: тут и западногерманские автоматические винтовки G-3 (явно взяты с армейских складов), коротенькие тупорылые израильские «узи» (это в основном оружие жандармерии) и старые английские винтовки (из армейских резервов), и «калашниковы» – АК-47 (откуда?). К АК-47 отношение явно особое – надраены, вычищены, многие с завистью разглядывают их у счастливых обладателей этого оружия. На лицах молодых людей выражения большой серьезности, деловитости, расторопно расчищают дорогу, показывают, куда проехать. И радость – тщательно скрываемая за напускной серьезностью, какое-то физическое ощущение большой сознательности и ответственности. Невольно вспомнились утверждения шахских сановников о том, что иранцы по натуре ленивы, неподвижны и инертны. Как плохо они знали свой народ!

У здания премьер-министра большая охрана, на ступеньках подъезда в упор глядит пулемет с заправленной лентой патронов. В помещениях уйма вооруженного люда, видна усталость на лицах. Видимо, здесь и спали, и питались. На нас смотрят с большим и откровенным любопытством: вот они – «шурави», первые иностранные посланцы к главе революционного правительства.

Мы прибыли немного раньше времени, но ждать пришлось недолго – быстро пригласили в кабинет премьер-министра. Это одна из комнат, где ранее помещались советники аппарата. В официальной резиденции премьер-министра новое правительство демонстративно решило не размещаться.

В кабинете было трое: Вазарган, Амир-Энтезам и только что назначенный министр иностранных дел Санджаби – видный деятель «Национального фронта». Все они – инженеры по образованию, перешедшие затем к политической деятельности.

Поздравил присутствующих с победой революции, передал Базаргану официальную телеграмму А.Н. Косыгина с признанием временного революционного правительства Ирана, а Санджаби – поздравительную телеграмму от А.А. Громыко.

Беседа сразу же завязалась весьма непринужденно. Вазарган, не скрывая радости, тепло поблагодарил советских руководителей за быстрое признание. Наши народы, говорил он, всегда испытывали друг к другу дружественные чувства, но только сейчас появилась настоящая возможность их открытого проявления, и поэтому отношения между нашими странами должны получить новое развитие. Он рассказал, что революционное движение в Иране переживало различные этапы, но главное в нем то, что оно всенародное, национальное, сугубо иранское, а не «руководимое из-за границы». Ненависть ко всему злому и деспотичному слилась в единый поток. Но в то же время, поспешно подчеркнул Вазарган, оно и исламское движение со своим вождем. Сейчас после революции – первый трудный этап, но опыт и знания придут, и движение пойдет дальше.

Я поинтересовался, насколько верны сообщения о разногласиях в движении. Вазарган ответил образно: Иран был как безводная пустыня, но пошел дождь, превратился в ливень, Иран обрел свободу. Но ливень порождает селевые потоки, которые и разрушают. Однако как и сель, так и движение со временем успокоится, отстоится, и «мы перейдем к созиданию», завершил Базарган.

Внезапно премьер-министр заявил: мне еще полтора месяца назад американцы предсказали, что Советский Союз первым признает иранскую революцию, если она случится. Я удивился. Базарган пояснил: американцы уже давно установили с ним контакт, убеждали, что любые изменения в стране нужно делать строго в рамках конституции (шахской?!), т. е. «законно» и постепенно. Иначе, предостерегали они, если в Иране произойдет революция, тогда ее первым признает Советский Союз! Так и случилось, засмеялся Базарган.

«Это вы научили нас, как делать революцию, – продолжал он в шутливом тоне, – в Иране хорошо знают о революции в России 1917 года».

После приветливой часовой беседы распрощались, вышли в приемную, а там… там уже сидел, ожидая приема, временный поверенный в делах Японии в Иране! Без галстука, как бы подстраиваясь к новым «демократичным» временам.

А в это время… Совсем, как это было в немых кинофильмах, нужна подобная фраза. А в это время, когда мы были у Базаргана, беседовали и шутили, в это время, как оказалось, было захвачено посольство США с перестрелкой между морскими пехотинцами, охранявшими посольство, и вооруженной иранской молодежью. Перестрелка прекратилась после того, как посол Салливан приказал своей охране сдаться. Посла, около 70 сотрудников посольства и 20 морских пехотинцев взяли в плен. На место происшествия срочно прибыл Язди. Событие чрезвычайное, но беседовавшие с нами не проявляли никакого беспокойства – то ли им не сообщили, то ли они заранее знали… Любопытная деталь: наш помощник военного атташе был в это время по своим официальным делам в генштабе. Иранскому полковнику, с которым он вел беседу, позвонили и спросили, что делать: муллы у американского посольства никак не могут остановить нападающих. Полковник сердито рявкнул в трубку: «Скажите американцам, пусть вывесят белый флаг, тогда никто не будет нападать!» А ведь этот полковник еще несколько дней тому назад и не подумал бы о таком отношении к «союзнику».

Из множества версий о причинах нападения на американское посольство наиболее часто указывалось на укрытие в посольстве США архивов САВАКа.

Вечером наступившая было в городе тишина взорвалась. Внезапно прекратились передачи по радио и телевидению – срочное объявление: произошло нападение на станцию телевидения, просят как можно больше вооруженных отрядов прибыть на подмогу, как можно скорее… Через некоторое время: нападение на одну из мечетей, просим боевые отряды прибыть туда… И через 2–3 минуты уже слышны стрельба, шум, крики, мчатся грузовики, легковые автомашины с вооруженными людьми. Кажется, весь город спешит на помощь.

Борьба со сторонниками прежнего режима продолжается и в других городах Ирана, хотя к старому возврата нет, но что в будущем – никому не известно.

Идут сильные бои в Табризе – центре азербайджанских провинций Ирана. У нас там, в районе Маралана, группа специалистов, работающих на электрификации железной дороги. Они сообщают по телефону, что перебрались в подвал дома, который оказался между противоборствующими силами: с одной стороны ведут огонь саваковцы, засевшие в больнице, с другой – вооруженные отряды обстреливают больницу. Окна с обеих сторон дома разбиты пулями, побиты и глинобитные стены. Сидят вторые сутки. Иранские дружинники ползком принесли им кур и иранского хлеба-лаваша.

16 февраля было впервые объявлено о расстреле группы генералов. Помещены в газетах крупные фотографии до и после расстрела. Затем такие сообщения начали появляться весьма часто – заработали так называемые «исламские революционные трибуналы». Суд вершился по исламским законам. Все они были объявлены виновными не только в расстрелах демонстраций, пытках людей и верности шаху, но и в богоотступничестве, распространении «коррупции на земле».

Что-то мало слышно о сверженном Бахтияре, который кичился тем, что армия полностью ему подчиняется. А армия-то стреляла в народ по приказам Бахтияра. Промелькнуло лишь сообщение, что он «задержан». Всем, однако, хорошо известно, что Бахтияр, «ученик» Базаргана, находится под его прикрытием и ситуация для первого премьера революционного правительства создается деликатная – ведь Бахтияр действительно повинен в расстрелах тысяч людей, он стоял до конца, защищая шахскую конституцию, его ненависть к революции общеизвестна. А потом, этак походя, как незначительная информация: сообщение об аресте Бахтияра было «ошибкой», Бахтияр скрывается неизвестно где. Тут же предположение: поскольку Бахтияр в течение 30 лет был другом Базаргана, ему позволили избежать ареста. Действительно, через некоторое время Бахтияр вынырнул в Париже, развил бурную деятельность против иранской революции, против Хомейни, но… не против Базаргана. К тому же в это время Базарган был сметен со своего поста премьера новой волной борьбы за власть. Но это случилось спустя 8 месяцев…

Странные первые дни правления новой власти. Изменений вроде бы не ощущается, во всяком случае, на поверхности: так же толпятся, торопятся люди на улицах, скопление автомашин, открыты лавочки. Но это только на поверхности. Идут чистки в государственных учреждениях. Не успеют назначить одних руководителей, как их меняют на других. Многие заводы и фабрики стоят – это там, где владельцы, инженерно-технический и управленческий аппарат сбежали за границу или где-то притаились в стране в ожидании «лучших времен».

Внезапно, без объявления,18 февраля в Тегеран прибыл председатель Исполкома Организации освобождения Палестины Ясир Арафат. Его восторженно встречают повсюду: помимо революционных симпатий молодежи здесь еще и чувство благодарности – ведь палестинское движение подготовило много мужественных иранских борцов, сражавшихся и в подполье, и на баррикадах в последние дни. У Арафата – встречи с Хомейни, с ближайшим его окружением, с молодежью. Повсюду оптимизм, радость победы.

Палестинское движение – это борьба целого народа за свою независимость, даже за свое место на земле. Но это движение отнюдь не религиозное. Скоро во время встреч с палестинцами в Иране выявляется и маленький водораздел: религиозные деятели Ирана хотели бы видеть палестинское движение приспособленным к их целям – целям так называемой «исламской революции». Им, например, непонятно, почему палестинское движение, резко выступая против США и Израиля, видит в Советском Союзе дружественную силу. Такой подход вызывает, в свою очередь, недоумение у палестинцев – как можно не видеть, кто является врагами, а кто друзьями иранской революции?

В эти первые же дни начинает все более явственно чувствоваться трещина в том союзе сил, который совершил победоносную иранскую революцию. Уже через неделю после восстания «федаи иранского народа» объявили об организации демонстрации к дому Хомейни – требовать участия в послереволюционных делах. Хомейни выпустил воззвание, в котором назвал федаев «смутьянами», не имеющих отношения к исламу; заявил, что никого из федаев не примет и вообще призвал иранцев не участвовать в демонстрации. Неужели будет открытая конфронтация? Федаи сманеврировали: отменили демонстрацию, которая могла бы действительно продемонстрировать их силу, но и привести к стычкам, заявили, что проведут лишь митинги.

Вдруг появились сообщения, что неспокойно в Курдистане. Вроде бы начинается движение за автономию в рамках единого Ирана. Новое руководство страны решительно выступает против предоставления курдам каких-либо автономных прав. Куда пойдет это движение? Неужели новая власть не проявит понимания к требованиям курдов? Тогда неизбежны не только стыки, но может разгореться и борьба. На пользу ли это будет молодой республике?

Внезапно разражается сенсация. Американский общественный деятель Шоенманн, выступающий в защиту «прав человека», устраивает в одной из тегеранских гостиниц пресс-конференцию. (В свое время он был председателем общественного суда над американцами, воевавшими во Вьетнаме.) Шоенманн огласил магнитофонные записи своих разговоров с полковником Таваколли – нынешним военным советником Хомейни, заместителем начальника генштаба. Таваколли, видимо, приняв Шоенманна за агента ЦРУ, убеждал его в необходимости сохранения интересов США и Англии в Иране. Он был против намечавшегося ранее, до революции, американцами военного путча лишь по той причине, что в этом случае армия, уничтожившая, по подсчетам, тысяч двести (!) иранцев, сама разложится от этих массовых убийств. А она нужна прежде всего для борьбы, как он говорил, «с коммунистами». Поэтому он и убеждал американцев сохранить армию в этих целях. Хомейни, по его словам, антикоммунист, еще большими антикоммунистами являются окружающие его люди. Тактика Таваколли в том, чтобы не допустить развала армии, создать видимость, что она на стороне народа, всячески провоцировать левые силы на выступления, тем самым выявляя их, и ликвидировать левых. Конечно, убеждал он собеседника, существует угроза Ирану со стороны Советского Союза. Много говорил о роли Англии в Иране, о том, что американцам нужно поучиться у англичан, как нужно работать в стране, и т. д.

В конце своей пресс-конференции Шоенманн заявил, что понимает, какому он подвергается риску, но хочет внести свой вклад в героическую борьбу иранского народа, с тем чтобы не повторились трагедии Чили, Индонезии и других стран.

Примечательно, что, как выяснилось, корреспонденты американских, английских и французских агентств не передали сообщения об этой пресс-конференции. Зато круги, «близкие к исламскому ревсовету», усиленно распространяют опровержения материалов, представленных Шоенманном. Видимо, им ничего не остается делать другого.

Шоенманна быстренько выпроводили из страны. И до сих пор много неясного в этой истории.

Владельцам кинотеатров разослан циркуляр: не показывать фильмы о сексе, насилии, карате, а также… советские кинофильмы! Такого не было даже при шахском режиме.

 

Хомейни

24 февраля я встретился с Хомейни и имел с ним беседу.

Утром меня соединили по телефону с Санджаби. Я попросил его устроить встречу с Хомейни. Известил через Амар-Энтезама и Базаргана. Часа через два получили ответ: Хомейни примет сегодня в 5 часов вечера. При этом было добавлено: Хомейни иностранных послов вообще-то не принимает, но для советского посла делает исключение. Где точно расположена резиденция Хомейни – неизвестно, да и охрана там солидная, поэтому мы попросили провожатых. Их нам прислали – двух бородатых парней с автоматами.

Долго пробирались на юг, хотя и сами-то мы находимся не на севере, уже очень сильное движение на улицах в это время – «шулюк». Ехали через бедные районы: пьедесталы без статуй шаха, опаленные дома, побитые пулями стены, иногда сплошь разбитые окна. Людей на улицах, однако, много, они приветливо машут и красному флагу, и нашей большой машине, неуклюже переваливающейся по рытвинам узеньких улочек.

Вот и улица Иран. Направо куда-то ведет узенький проход, весь забитый людьми, видно много вооруженных ребят. Мы останавливаемся, наши провожатые выходят объясняться со стражей, толпа облепляет машину, носы прижаты к стеклам – стремятся разглядеть, кто там находится, ведь машина-то с красным флагом, а на нем эмблема вроде бы федаев – пятиконечная звезда и серп с молотом. Но лица дружелюбные.

Но вот нам расчищают дорогу, и мы медленно въезжаем в небольшой двор школы, в которой живет Хомейни. У окон толпа народа – ждут появления аятоллы. Нас с трудом проводят до закрытых дверей школы. После препирательств кто-то изнутри открывает нам дверь, и мы втискиваемся внутрь школы. Здесь толпы нет, но народу всякого много: молодые люди с оружием, много мулл в тюрбанах и свисающих широких одеяниях. Перед лестницей на второй этаж снова охрана, но нас уже встретили какие-то люди, кто они – не представляются.

Появление наше вызывает косые любопытствующие взгляды, особенно молодых, подвижных, бойко жестикулирующих священнослужителей, которые и тюрбан, и очки, и перстни на руках, да и саму одежду носят с каким-то кокетливым щегольством. С улицы слышен постоянный шум голосов – требуют имама.

Внезапно небольшого роста «духовник» в очках чуть не утыкается в меня, берет за обе руки, приветливо улыбаясь, приветствует наше прибытие. Как и все «новые» иранцы, он также не представляется. Позднее по фото мы узнали, что это был Халхалиль, весьма спорная и необычная фигура среди иранского духовенства, – одно время председатель скорых на руку исламских ревтрибуналов, затем глава организации по борьбе с наркотиками. (Эта организация произвела ряд успешных рейдов, пожалуй, «слишком успешных», т. к. оказались затронуты интересы некоторых «высших» людей, и Халхалиль ушел на время с арены, оставаясь явным противником Базаргана, которого не раз называл предателем революции.)

Но это все было потом, а пока… Халхалиль ввел нас в одну из классных комнат, где у входа мы сняли ботинки, – оказалось, ошибка. Нас повели в другой класс, куда мы уже вошли в носках. Нам сказали, что Хомейни придет сюда для разговора с нами. Мы, было, по своей европейской несообразительности горячо сказали: зачем же ему беспокоиться и приходить к нам, мы сами можем прийти к нему. Но нам объяснили, что так делается в Европе, здесь – по-другому: сидите, ждите, хозяин сам придет к вам.

В комнате парт нет, на стене одинокая черная доска напоминает о прежнем ее назначении. На полу простые ковры, у стены они покрыты белым, и лежат небольшие подушечки. Видимо, придется сидеть нам на полу у стены. На полу же стоят и телефоны. Душно, смеркается, за открытыми окнами шевелится, шумит толпа.

Хомейни появился в двери как-то неожиданно, без каких-либо предупреждений. Он среднего роста, в светло-коричневой накидке, под ней темная одежда, на голове черный тюрбан. Руки утонули где-то за мантией, то ли в широких рукавах, то ли просто так – за накидкой. Хомейни, выпростав правую руку, сделал ею общий приветственный жест, руку спрятал. Я подошел, поздоровался. «Дед» кивнул и жестом пригласил к одной из стенок сесть. Сели: я слева от него, наш первый секретарь-переводчик Володя Фенопетов со мной рядом и чуть впереди. Еще уселись двое мулл, подполз на коленях третий, какой-то парень на весу держал портативный магнитофон у рта Хомейни.

Хомейни кивал в ответ на мои приветственные слова, но глаза его отражали явную настороженность, выдавали какое-то состояние внутренней мобилизации к чему-то неожиданному. Это меня удивило. За многие годы дипломатической службы и общения с иностранными деятелями, когда встречаешься с ними впервые, я никогда не видел такой настороженной реакции у собеседников. Обычно бывало любопытство, вежливость, приветливость, даже холодность, но чтобы ощущение опасности, тревоги – не было. Значит, подумалось, видимо, это первая у него в жизни встреча с советским представителем, да еще в такой обстановке.

Лицо красивое, с правильными чертами. Особое впечатление производят глаза – глубокие, темные, из-под нависших широких бровей. Какая-то сила исходит от них. Руки не старческие, без синих прожилок, кожа ровная, цвет, как и лица, смугловато-розовый. Все это впечатление я составил, разглядывая в упор Хомейни, во время переводов, которые делал Володя. Хомейни смотрел на него, я – на Хомейни.

Хомейни хорошо отреагировал на приветственные слова, на мысль о том, что для отношений между обеими странами открываются новые благоприятные возможности.

В его высказываниях звучала и благодарность за дружественные чувства к иранской революции и народу, ее совершившему, и удовлетворение тем, что революция не только политическая, но и, как он говорил, и исламская, и гордость за то, что народ, практически безоружный, «кулаком» нанес сокрушительный удар по «одной из великих держав» и преступному режиму, который она поддерживала, и уверенность в том, что новый Иран не допустит никакого вмешательства извне. Шаха по имени он не называл, говорил – «этот человек».

О Советском Союзе Хомейни говорил хорошо: издавна между нашими народами были добрые отношения, ведь у нас самая протяженная граница. Во времена династии Пехлеви наступил холодок, «теперь же мы хотим иметь с вами самые добрые отношения», и я очень хочу, сказал он, «чтобы с вашей страной были не только дружественные отношения, но и искренние отношения».

Когда он говорил, то невольно подумалось: как примирить эти хорошие и правильные слова с тем неблагоприятным, что уже замечается в Иране в отношении нашей страны? Что это – действия вопреки воли и желанию Хомейни, что, он пленник своего окружения или сейчас лукавит?

Со своей стороны, разумеется, поддержал разговор на тему о необходимости добрых отношений, подчеркнул, что наше государство также родилось в огне революции и поэтому мы хорошо понимаем опасения иранского руководства относительно попыток вмешательства извне в иранские дела.

Рассказал о характере наших отношений. Хомейни, оживляясь, вспомнил, что в свое время Иран получил из нашей страны и головки сахара в синей бумаге, и галоши. Я рассказал о нынешней структуре наших торгово-экономических связей с Ираном. Все это произвело, кажется, благоприятное впечатление.

К концу разговора, который продолжался больше часа, аятолла стал явно чувствовать себя свободнее и непринужденнее. На прощание даже улыбнулся и подал руку, чего, как я потом узнал от других да и при дальнейших встречах, он обычно не делает. И вид у него к концу встречи был явно облегченный.

На беседе, оказалось, был внук Хомейни – Хосейн, он был возбужден, в коридоре, взволнованно держа меня за руку, спросил: «Ведь весь этот разговор надо немедленно же, сегодня вечером передать по радио и телевидению!» Я ответил, что вряд ли это нужно, иначе нарушится доверительность обстановки в разговоре.

Вышли на улицу… прямо в толпу. Люди проявляли еще более теплое отношение к нам. Теперь они стремились хотя бы дотронуться рукой до тех, кто уже в этом доме дотрагивался до Хомейни – вождя и имама. Наша машина никак не могла выехать: приехавший позже «мерседес» загородил узкий выезд. Толпа на руках отнесла «мерседес» в сторону. Под приветственные крики Хомейни появился в окне. Мы с трудом выбрались за ворота и далее долго добирались до посольства.

На следующее утро…

На следующее утро в глазетах появилась заметка со ссылкой на Франс Пресс, которое ссылается на одну из газет в Саудовской Аравии, которая (газета) ссылается на лицо, близкое к Хомейни, который ссылается на разговор с Хомейни о том, что Хомейни якобы заявил Советскому Союзу протест против вмешательства (!) Советского Союза в дела Ирана. Ответа Хомейни не получил, и теперь советско-иранские отношения, дескать, в критическом состоянии.

Да, много приходилось слышать лжи, но такой глупой стряпни, явно сочиненной в связи с моей беседой с Хомейни, еще не встречал…

Днем иранское радио, а вечером газеты и телевидение передали сообщение о нашем посещении Хомейни и почти полностью привели все его хорошие высказывания. Все это вызвало, конечно, сенсацию в дипломатических и журналистских кругах. В посольстве непрерывно звонили телефоны…

В этот же вечер иранское телевидение показало «Броненосец «Потемкин».

В общем, иранский народ узнал о том, что отношения между обеими странами должны быть добрыми – так думает и аятолла, и Советский Союз.

А 1 марта 1979 года Хомейни отбыл в главный религиозный центр страны – Кум. Своим представителем в Тегеране он назначил самого популярного политико-религиозного деятеля Телегани.

До того времени, когда Хомейни вовсе перестал принимать иностранных послов, – до сердечного приступа – я беседовал с ним еще раз пять-шесть. Тогда он находился в Куме. Однако случился сердечный приступ, его лечили в Тегеране, где он потом и остался жить в домике, примыкающем к небольшой мечети на севере города, неподалеку, между прочим, от Ниаваранского дворца – бывшей резиденции шаха.

Нам приходилось за 150 км от Тегерана ехать в Кум. Выезжали загодя, так как дорога часто бывала забита транспортом, а в самом Куме тем более.

При въезде на центральную площадь Кума, когда впереди разворачивалась панорама золоченых куполов знаменитых кумских мечетей, мы сворачивали вправо, ехали вдоль небольшой речки, затем перебирались налево через мост на другую сторону. Там – простенькие, одноэтажные дома той прослойки иранского общества, которую можно назвать ниже средней. В одном из кварталов – небольшая узкая улочка, выходящая на пустырь перед речушкой. Второй дом с угла – одноэтажный – резиденция Хомейни. Через дорогу в нескольких домиках нечто вроде канцелярии, «отстойник» для посетителей, их потом проводят через улочку в дом, где Хомейни. На пустыре, улочке – вечные тысячи людей, жаждущих увидеть имама, умилиться при взгляде на него. По одеждам и лицам видно – люди прибывают из различных мест страны…

«Дед» время от времени появляется на плоской крыше своего одноэтажного домика в окружении близких ему людей – сына Ахмеда, иногда внуков, с ним вечно Тавассоли – чернобородой, с цепким взглядом, здоровенный мулла – он и секретарь, и телохранитель…

Толпа при появлении имама взрывается приветственными криками. Кричат истошно, надрываясь, вкладывая все накопившиеся эмоции. Скандируют и хором, и в одиночку. Кричат искренне, самозабвенно. У многих, особенно у мужчин, слезы на глазах.

Хомейни всегда в тюрбане, просторном, халатообразном одеянии с широкими рукавами. Его движения плавные, как в замедленном кино. Поднимает, полусогнув, правую руку в приветствии, делает ею медленные жесты, плавно – вверх, вниз, вверх, вниз. Также плавно, медленно поворачивается вправо, как бы желая охватить толпу от края и до края, от горизонта и до ног своих. Вверх, вниз – медленно, как опахало, машет рука. На красивом лице, носящем, как всегда, несколько угрюмое выражение, чему способствуют густые, мощные, темные брови, не отражается никаких эмоций – ни радости, ни печали, ни удивления, ни торжества, ни умиления, ни благодарности – ничего. Равномерные с поворотом корпуса тела взмахи правой, полусогнутой в локте рукой, левая поддерживает полу халата. Изредка вскинется бровь. Рядом стоящим он также не произносит ни слова. Речей с крыши он не говорит.

Спокойно-величавая, без слов манера Хомейни создает потрясающий контраст ревущей толпе. Если смотреть со стороны, что нам приходилось делать несколько раз, то создается потрясающее ощущение искренности всего этого зрелища. Но любоваться и созерцать долго у нас возможности нет. Расслабляться нельзя – через несколько минут будет ответственный разговор с Хомейни, а к нему надо сосредоточиться, быть начеку, настроить себя на нужный лад…

Появляется Хомейни перед народом на 3–4 минуты, после чего он, а за ним вся свита удаляются с кромки крыши, куда-то вглубь, затем вниз, одним словом, исчезают во внутренних покоях. Там наверняка «деда» ждут какие-то важные или нужные ему посетители.

В ожидании приема нас обычно проводили в домик напротив – нечто вроде канцелярии.

У порога снимаем обувь, шествуем в носках вглубь по мягким подстилкам. Приглашают присесть на пол – мебели, кроме нескольких небольших на маленьких ножках столиков, нет.

Люди здесь из службы Хомейни страх как бородаты, заросшие, кажется, до разреза глаз, но добрые, вежливые. Поскольку мы приезжали часто очень рано утром, нам предлагали крепкий чай в миниатюрных персидских стаканчиках, сахар, по обычаю, вприкуску. Иногда, если «служители» начинали скромно завтракать, – лепешки, брынза на расстеленной на полу газетке плюс чай – вежливо, гостеприимно предлагали разделить трапезу. Если кто-либо курил – предлагал и нам сигарету. Они не расспрашивали, кто мы такие, зачем пожаловали. Люди простые, но понимали – раз ждут приема у имама, значит, с нужными делами пришли, следует их уважать.

Однажды, когда ожидали, вот так, сидя на корточках, когда позовут к Хомейни, оказались невольными свидетелями того, как принимает посетителей «канцелярия имама».

К сидевшему напротив нас у маленького столика мулле придвинулась женщина, вся закрытая в чадру. Потупив голову, она умоляющим голосом заговорила о том, что пришла за помощью к имаму: заболел маленький сын, а денег на лекарства нет. Она причитала, всхлипывая сквозь слезы.

Мулла слушал ее бесстрастно (привык уже, наверно, к такому), но внимательно. В одну из пауз ее речи он сделал жест рукой, ладонью вперед: дескать, подожди, все ясно. Затем полез рукой куда-то в глубину за пазуху своего халата, вытащил пару бумажек по двести риалов, сунул, не глядя, женщине: «Это тебе от имама». Просительница начала глубоко кланяться, благодарить. Мулла сделал жест рукой в сторону: дескать, благодари имама, подходи следующий…

Подползла на коленях другая женщина в чадре, снова поклоны, жалоба, просьба о чем-то. И опять рука бесстрастного муллы лезет за пазуху, вытягивает скрюченными пальцами, не глядя, денежные бумажки, сует женщине: молись за имама…

Но вот нас приветственно зовут. Кряхтя от засидевшихся скрюченных ног, встаем, ковыляем к выходу, надеваем ботинки, и нас ведут через дорогу – улочка перед домой Хомейни уже расчищена от народа вооруженными пасдарами – в дом имама.

Здесь, сразу же за входной дверью, – небольшая комната, где сидят за двумя столами муллы-секретари. Снимаем на цементном полу обувь, и нас ведут в смежную комнату. Она пуста. Мебели никакой. На полу у одной из стенок уже знакомое голубенькое с белым в шашечку байковое одеяльце, сложенное в несколько раз. Здесь будет сидеть имам. А мы рядом.

Хомейни обычно появлялся через 2–3 минуты.

Он входил из другой двери. Решительно шел к своему месту, на ходу внимательно вглядываясь в каждого из нас. Отвечал легким кивком на наши поклоны головой. Руки не подавал – не обычай.

Садился у стенки, делал жест рукой мне – садитесь рядом, остальным кивком бороды показывал – впереди.

Обычно у Хомейни мы бывали втроем: советник-посланник Островенко и первый секретарь Фенопетов, действовавший в качестве переводчика. Отличное знание персидского языка моих сотрудников обеспечивало точность беседы. Поэтому беседы велись на русском (с моей стороны) и персидском (со стороны Хомейни) языках. Лишь однажды перед приходом Хомейни в комнате появился молодой человек с нагловатым выражением лица, одетый явно в чуждую ему священническую одежду (мы заметили, как неумело он держал края халата, да и тюрбан надет был неправильно). Мы вежливо спросили, кто он такой. Молодой человек пробормотал что-то невнятное, но затем на ломаном английском языке спросил: на каком языке мы будем говорить с имамом. Мы ответили: на русском и персидском, как всегда. «А я не знаю русского языка», – сказал молодой человек. Мы выразили ему сочувствие и сказали, что опыт беседы с Хомейни на его родном персидском языке у нас уже есть хороший. «Нет, – упорствовал нагловатый молодец, – ведь мы (?) не будем уверены, правильно ли донесены мысли посла до имама, а главное – мысли имама до посла». Поэтому, заявил он, ему поручено переводить беседу советского посла с имамом, которая должна вестись на английском языке!

Мы удивились подобному настоянию – никогда ранее подобной проблемы не возникало – и сказали, что лучше всего спросить у имама, как ему будет удобно.

Молодой человек, притопнув с досады ногой, вдруг выбежал из комнаты. Пришлось только пожать плечами в возмущении.

Через пару минут он вернулся с каким-то клочком бумаги. «Вот, – сказал он, потрясая бумажкой перед нашими носами, однако не показывая ее, чтобы можно было прочесть, – здесь сын имама написал, что имам хочет, чтобы беседу посол вел на английском языке, с которого я, – он ткнул важно себя в грудь, – буду иметь честь переводить на фарси и обратно».

Глупость и наглость была невероятной, но поскольку мы все трое знали английский язык, а двое из нас и персидский, то быстро решили ссору не затевать, а получше контролировать, что же будет говорить этот наглец, переводя высказывания Хомейни с персидского на английский и мои заявления, когда будет переводить их с английского на персидский. Да и спорить было некогда – в комнату вступил имам.

Уселись. Молодой человек в тюрбане пал ниц, схватил руку Хомейни, поцеловав ее. Удивились не только мы, удивился Хомейни, он как-то брезгливо и с удивлением отдернул руку. Молодой человек, все в той же сгорбленной позе, что-то прошептал «деду». Впечатление было такое, что Хомейни впервые видит этого человека и тот как бы ему представляется.

После этого из складок своей одежды явно непрошеный толмач вытащил портативный магнитофон, поставил его между мной и Хомейни.

Хомейни удивленно воззрился на магнитофон.

Молодой человек, опять распростершись плашмя в угодливости перед Хомейни, прошептал что-то и нажал на кнопку магнитофона.

Хомейни распрямился, нахмурился, затем, видимо, овладев собой и решив не выносить сора из исламской избы, глазами показал мне: начинайте.

Я инстинктивно почувствовал, что доверительного разговора не получится, и не надо, чтобы он был, и Хомейни не будет в нужной степени искренним. Ну что ж, бывает и такое в дипломатической практике.

Я заговорил по-английски. Хомейни с удивлением посмотрел на меня. Я пояснил, что говорю на этом, чужом и мне и ему, языке лишь потому, что выполняю переданную мне его просьбу.

Я замолчал, ожидая перевода.

Молодой человек скалился, смотря мне в лицо.

Я сказал: ну что ж, переводите.

Тот вяло прошептал несколько слов по-персидски, опустив, конечно, мое объяснение о том, почему я говорю по-английски.

Мои товарищи заговорили было по-персидски, но молодой человек чуть не закричал, резко перебивая и говоря по-персидски, что это деловая официальная встреча и нужно придерживаться порядков… Он явно не смущался присутствием Хомейни, который смотрел на все это с изумлением.

Я прервал перепалку и сказал: «Хорошо, я буду говорить по-английски, только ваш перевод будут проверять мои товарищи».

Эффективность этой беседы была, конечно, невысокой. Хомейни говорил общими словами, туманными выражениями. «Переводчик» смысл моих высказываний огрублял. Обе стороны, казалось, понимали необычность ситуации и отсюда проявляли сдержанность.

При следующей встрече с Хомейни опять появился «шпион» (так мы его окрестили) с магнитофоном. Когда все уселись, я нарочито сказал по-русски, мои товарищи быстро перевели на персидский: «Разговор, ваше преосвященство, у меня к вам государственного характера, поэтому я полагаю, что всякие посторонние предметы (я показала глазами на магнитофон) излишни».

Хомейни сделал, не поднимая левую руку с колена, легкий жест ладонью в сторону, как бы отбрасывая что-то. Появился здоровенный Тавассоли. Мгновенно исчезли посторонние предметы: и магнитофон, и молодой человек в неловко надетой чалме.

Позднее я случайно встретил его (на этот раз он был в гражданском одеянии) в коридорах министерства иностранных дел, он меня не заметил. Я спросил сопровождавшего нас иранца, кто это. Этот из «личной гвардии доносчиков Язди», – последовал ответ.

Когда Хомейни беседовал один, с ним можно было, конечно в надлежащей форме, поспорить, даже пошутить. И, вспоминая встречи с ним, я убеждаюсь, что именно в таких встречах более всего проявлялась своего рода откровенность в его высказываниях. Он никогда не стремился понравиться собеседнику, говорил скорее угрюмо, без эмоциональных изменений в голосе. Но иногда прорывалась и смешинка, был и сарказм.

Хомейни воспринимал многие вещи весьма реалистически, он учитывал конкретные обстоятельства, был рассудителен. Но очень часто явно было заметно, что он находится в плену неправильной или искаженной информации, настолько примитивно сфабрикованной, что не составляло труда рассеять ее простым опровержением или логическим рассуждением о нелепости подброшенной ему кем-то и только что высказанной им информации. Так, например, в одной из бесед он говорил о недопустимости преследования мусульман в Афганистане. Говорил горячо, как бы пытаясь убедить нас.

Я ему ответил, что ни одна власть не сможет удержаться в любой стране, где большинство мусульман, если не будет учитывать в своей деятельности этого фактора. Рассказывал о нашем отношении к религии. Логическое разъяснение, правдивые примеры из истории, факты произвели на Хомейни впечатление.

Когда в разговоре тема в какой-то степени затрагивала идейные воззрения, здесь нельзя было ожидать взаимопонимания. У Хомейни не было широты взглядов и терпимости, происходящей из реальностей жизни. Внутренняя убежденность, собранность для достижения поставленной им самим перед собой цели полностью владели Хомейни. Здесь он был, как скала.

Когда беседовали утром, живость мысли была у него большой, он быстро реагировал на высказывание. Беседы вечером выдавали явную усталость, формулировки его были нечеткими, некоторые сложные вопросы он опускал. Да и нам трудно было сосредоточиться, когда за стеной ревела толпа, требуя Хомейни на обозрение. Правда, если из рупоров вдруг раздавалось: «Соблюдайте тишину! Имам ведет беседу с важными гостями!» – многотысячная толпа за стенами дома мгновенно замирала. И когда мы, кряхтя от еле раздвигавшихся ног после долгого сидения на полу на корточках, появлялись из дома имама, мы как-то физически ощущали на себе ощупывающие взгляды столпившихся людей, глядевших в упор на нас – в их представлении счастливцев.

В целом Хомейни во всех беседах, даже в тех, которые касались острых вопросов (например, об использовании территории Ирана афганскими контрреволюционерами), неизменно проводил мысль о необходимости добрых отношений с Советским Союзом. Конечно, это были слова правильные, но все-таки слова, ибо дела вокруг шли как раз в противоположном направлении. Когда его внимание обращалось на лозунги против Советского Союза, он говорил: «Это пройдет, просто таким путем наша молодежь хочет подчеркнуть свою крайнюю приверженность к полной независимости, которую мы не имели столько много веков».

Особо запомнилась встреча с Хомейни в самом конце декабря 1979 года. Встретиться надо было весьма срочно – заранее предупредить о вводе советских войск в Афганистан. Целую ночь мы потратили на то, чтобы с кем-либо связаться из секретариата Хомейни, или МИДа, или резиденции премьер-министра. Ничего нам не удалось добиться. Решили ехать в Кум так, без договоренности. Случай – редкий и выходящий из правил.

Ночью в туман, по холоду добрались до Кума, где на подступах к дому Хомейни в первых лучах рассвета у костров грелись бородатые охранники имама. Долго объясняли один через другого срочность приезда посла к имаму, необходимость с утра устроить встречу. Наши товарищи шли «по цепочке» вверх, от одного чина к другому, от одного костра к другому, а затем и в здание.

Хомейни принял нас рано утром, несмотря на столь недипломатичное вторжение, хотя и сдобренное тысячами извинений. Он был один, без соглядатаев от Язди или Готбзаде, поэтому и разговор получился относительно искренний, важный и полезный.

Хомейни поблагодарил советское руководство за то, что оно сочло необходимым заранее информировать его о таком важном шаге. Далее он сказал, что, конечно, не может одобрить ввод советских войск в Афганистан, но раз советское руководство в силу чрезвычайных обстоятельств пошло на этот шаг, то он просит передать в Москву, чтобы эти войска поскорее выполнили то, за чем они посланы, и вернулись к себе домой.

Далее Хомейни обратился с просьбой, чтобы Советский Союз не допустил принятия Советом Безопасности ООН резолюции об объявлении Ирану экономической блокады в связи с захватом персонала американского посольства в Тегеране (поскольку эта история весьма непростая) и, кроме того, чтобы Ирану было разрешено использовать территорию Советского Союза для транзита в Европу и обратно.

Я понял, что не могу ответить имаму – доложу о его просьбе в Москву, доверительность мгновенно нарушилась бы. Поэтому, зная нашу линию, я ответил Хомейни, что он может считать его просьбы исполненными. В конце беседы я дал понять, что, зная обстановку хаоса в Иране, мы рассчитываем все же на то, что против посольства и советских людей не будут предприниматься какие-либо враждебные действия в связи с тем сообщением, которое я сделал сегодня утром имаму.

Хомейни кивнул.

И действительно, в течение трех месяцев Хомейни держал слово, мы также сдержали свое обещание…

Позднее нам стало известно, что Готбзаде (тогда он уже стал министром иностранных дел) предложил захватить персонал советского посольства в качестве заложников и держать до тех пор, пока не будут выведены советские войска из Афганистана. Хомейни отмахнулся – зачем ссориться с еще одной великой державой, коль уже поссорились с США, захватив заложников.

И все же, высказывая нам довольно здравые суждения о необходимости добрых отношений между обеими странами, Хомейни ни разу публично об этом не сказал. Более того, выждав этак около года после революции, он в своих выступлениях перед народом стал задевать Советский Союз как силу враждебную исламу, а следовательно и Ирану.

Однако он понимал, что нельзя переходить некоторую линию в создании атмосферы недружелюбия к нашей стране в Иране.

Причина, помимо его идейных убеждений, как говорили, лежала еще и в разработанной для него концепции отношения к США и Советскому Союзу.

Существо ее в следующем: США и СССР – внушали ему – противники нынешнего режима в Иране, США хотят иметь здесь «правое» правительство, СССР – «левое». Обе страны поэтому заинтересованы в свержении режима Хомейни. У США интересы в этом районе состоят в обеспечении поставок Западу нефти, сохранении зависимых от них режимов в других странах и недопущении усиления влияния Советского Союза. Если Иран не будет препятствовать США проводить эту политику, то США не будут угрожать исламскому Ирану. С Советским Союзом, внушали новоиспеченные «теоретики» имаму, дело сложнее. «Шурави» непримиримо настроены против исламской идеологии, они обязательно будут вмешиваться во внутренние дела Ирана.

Из этой «доктрины» следовало, что от угрозы США Иран мог бы как бы откупаться, стоило только Ирану занимать антисоветскую позицию и не мешать поставкам нефти западным странам из района Персидского залива, а также смотреть сквозь пальцы на подчинение некоторых стран района американскому диктату.

Коварство этой «концепции» состояло в том, что под предлогом обеспечения безопасности Ирана со стороны США она фактически подталкивала Иран вернуться вновь на путь шаха: сотрудничество с США против мифической угрозы с севера.

Еще большим приверженцем этой «концепции» было буржуазное правительство Базаргана. Естественно, что в практических делах наших отношений с Ираном мы имели чаще всего дело с правительством. Когда оно не действовало и мы пытались обратить на это внимание Хомейни, он отмахивался: это дела правительственные, к нему и обращайтесь.

 

Будни

У каждой революции после громких славных дней, составляющих как бы праздник революции, наступают будни. Революционные будни. И зависят эти будничные дни от того, каков был характер самой революции.

Наступили такие будни и у иранской революции. Проявилась и еще одна истина: революцию делать трудно, но еще труднее удержать взятую с боем власть. Главным вопросом послереволюционных будней в Иране оказался вопрос, куда, к чему идти. В большинстве своем революции делают партии, люди, группы, личности, массы, зная, что они хотят иметь после революции, хотя бы в общем представляя себе контуры того общества, которое должно быть после революции. Собственно говоря, сама-то революция представляет собой лишь способ – насильственный – смены власти.

В Иране в первые месяцы после февраля 1979 года складывалось впечатление обратное: казалось, революцию делали только для того, чтобы смести с трона шаха. И только. А что дальше? На этот счет лозунгов у революции явно не было. Это явилось отражением многослойного характера иранской революции: разнородные силы, объединенные общим лозунгом «долой шаха!», по-разному представляли себе, что же должно быть после революции. А многие, видимо, и вообще над этим не задумывались.

Первым действием тех, кто оказался у руля революции – Хомейни и его окружения, была передача власти в руки либеральной буржуазии, наиболее видным представителем которой оказался Мехди Базарган, близкий к клерикальным кругам, один из деятелей «Национального фронта». Он возглавил временное революционное правительство. Далее были обещания проведения свободных выборов в учредительное собрание, которое должно было выработать новую конституцию страны. Было обещано, что после ее принятия состоятся свободные выборы в парламент, который, исходя из результатов выборов, должен будет сформировать новое правительство. И поскольку все-таки подразумевалось, что Иран станет республикой, где-то в тумане маячили возможные выборы президента страны с еще пока не известными полномочиями – их должна была определить конституция.

Все это, возможно, было бы и так, если у самой либеральной буржуазии были твердые планы на этот счет. А еще точнее, если бы у нее оказалось больше силы и влияния на массы.

Жарким июньским вечером мы были на обеде у шведского посла в честь нового иранского посла в Швеции (а по совместительству и в Дании, Норвегии, Финляндии) Амир-Энтезама, уже успевшего побывать заместителем премьер-министра в первом временном революционном правительстве. С тем чтобы продемонстрировать свое уважение к бывшему коллеге и несогласие с его смещением, на обед к послу пожаловал сам премьер-министр Базарган.

Натянутое стандартное веселье посольского обеда шло своим обычным, нудным чередом. Послы были элегантны, остроумны (так им, во всяком случае, казалось), пытались выведывать тайны друг у друга, поделиться информацией, а главное – получить ее. Базарган ловко, по-светски отшучивался. Это было его первое появление в обществе дипломатов, не считая приема их у себя в кабинете премьер-министра по делам.

Видимо, Базарган не удовлетворил любопытства западных дипломатов, они скоро потеряли к нему интерес. Он сидел один на диванчике – маленький, скромный человечек – в большой, с высоченными потолками гостиной резиденции шведского посла.

Я подошел к Базаргану, попросил разрешения разделить одиночество. Он с охотой пододвинулся, спросил, как дела. Оказалось, что Базарган неплохо говорит по-английски. Официально считалось, что он говорил из иностранных языков только по-французски. Ан нет, с ним довольно сносно можно было говорить и на английском языке.

Базарган высоко оценил тот факт, что советское посольство установило контакт с нелегальным штабом забастовочного движения еще до свершения революции, давая тем самым понять, что оно считает победу революции неизбежной.

Я подтвердил, что действительно дело было так, – ведь в Иране трудились тысячи советских специалистов – и спросил его, не кажется ли ему, что революция в Иране сейчас, после февральского восстания, как бы споткнулась, замялась, находится в каком-то застое. Создается впечатление, что у нее нет планов на дальнейшее.

Базарган живо откликнулся. «Вы правы, – сказал он. – Мы не ожидали такой быстрой победы над шахом, над монархическим режимом. Победа пришла для всех неожиданно быстро. Ее ждали через 6 лет или 6 месяцев, наконец, через 6 недель. Однако все рухнуло слишком быстро, и у нас просто-напросто не оказалось планов переустройства общества…»

Так говорил Базарган, надеявшийся на получение полноты власти буржуазией. «Не оказалось планов переустройства общества…» У части духовенства, которая проявила наибольшую активность во время революции, как впоследствии оказалось, такие планы были. Свои планы. Только Хомейни также встретился с неожиданной активностью широких масс, для него также была неожиданной и быстрой победа революции, и он оказался не готовым выступить тогда открыто со своими планами переустройства иранского общества. Он еще не знал, не взвесил, не измерил, пойдут ли массы за ним после революции к выполнению тех планов, которые у него были. Планы-мечты его всей духовной жизни. Планы установления господства исламских духовных деятелей во всех сферах жизни государства, планы, сводившиеся к единоличному правлению самого высокого духовного авторитета (никого, в то время сравнимого с ним, не было). Так что наше впечатление, как и подавляющего большинства других, о том, что ни у кого не было планов того, что должно быть после революции, было ошибочным. Просто о них мало кто знал. А кто знал, не хотел верить, настолько немыслимыми они казались в наше время – на пороге XXI века. Другие знали, но молчали – боялись раскрыть их раньше времени.

А началось дело практически с попыток постепенной «исламизации» жизни в Иране.

Уже с первых дней революции Хомейни начал употреблять термин «исламская республика». Печать тех времен была еще не под контролем властей, тем более духовенства. Газеты открыто писали: что за республику готовят нам руководители революции? Мы не хотим «теократической» республики. Предлагают различные названия республики, но не определяют ее существо.

Как удар плетью, следует заявление Хомейни – первое руководящее, далеко идущее политическое заявление, фактически указание народу: просто название «республика Иран» не годится, это еще не известно что такое; предлагаемое некоторыми название «демократическая» или «народно-демократическая» республика также не годится – здесь будет полная ассоциация с восточноевропейскими странами, где «коммунизм»; может быть только одно название – «исламская республика». Мы боролись не за что-нибудь иное, а за ислам.

Что такое «исламская республика», никто не знает, даже в высшем эшелоне руководства страны. Либеральная буржуазия решает не возражать: исламская так исламская. Дело, дескать, не в названии, а в содержании республики, а оно будет определяться конституцией.

Голоса левых, предлагающих другие названия, тонут в реве начавшего создаваться, мощного пропагандистского аппарата духовенства.

Хомейни сделал умелый ход: сначала установил название республики, не определяя ее содержания, а затем, после одобрения народом названия, под название подвел нужное ему содержание.

31 марта в стране проводится всенародный референдум при «тайном» голосовании.

Единственный вопрос референдума – «выступаете ли вы за исламскую республику?» – по существу, содержит в себе два вопроса: республика ли? исламская ли? А ответ должен быть один: да или нет. Голосующему дают два бюллетеня – зеленый (цвет ислама), означающий голосование «за», и розовый, означающий голосование «против». Тут же при всех один из бюллетеней нужно опустить в ящик. Конечно, под пристальными взглядами стоящих у ящиков вооруженных молодцов опускают зеленые бюллетени.

Уже на следующий день объявлены предварительные результаты. В референдуме о судьбе государственного строя страны, относительно существа которого можно лишь гадать по названию, приняло участие 98 % имевших право на участие (считая с 16 лет, около 19 млн. чел.). За «исламскую» республику голосовало 97 %. Так и следовало ожидать.

Этот день по стечению обстоятельств был первым апреля. Но он вовсе не оказался шуточным, а днем появления Исламской Республики Иран. Теперь надо было начинять это понятие каким-то содержанием. Это должна была сделать новая конституция.

Кто должен создать конституцию и принять ее?

Накануне революции Хомейни вещал, что основной задачей временного революционного правительства должно быть проведение выборов в учредительное собрание, которое выработает и примет новую конституцию. Однако после революции тон изменился: Хомейни стал говорить, что после одобрения народом «исламской» республики конституцию должны составлять эксперты-богословы, кому же еще можно доверить это святое дело – конституцию «исламской» республики? А сам проект конституции можно будет поставить на всенародный референдум: опять голосование зелеными и розовыми бумажками. Только теперь однозначный ответ будет требоваться не на два вопроса, как это было с референдумом 31 марта, а на тысячи вопросов, т. е. по всему содержанию конституции в целом – все или ничего. Ход Хомейни хитрый, он увидел, что народ послушался его призыва и проголосовал, не раздумывая, за название «исламская республика». Так же он проголосует и за конституцию, которую ему преподнесут. Ведь в стране более 70 % неграмотных.

Линия Хомейни вызвала возмущение даже у некоторых высших религиозных деятелей. Аятоллы Шариат-Мадери и Гольпаегани посетили в июне Хомейни и открыто заявили, что если не будет созвано учредительное собрание, то референдум о конституции будет просто фикцией.

Хомейни пошел на формальную уступку: путь проект конституции составляет выборная «ассамблея экспертов» из 75 человек, но критерии к «экспертам» весьма жестки. Это должны быть главным образом известные богословы. Позднее Хомейни сделал и новую подстраховку: независимо от решения «ассамблеи» он, Хомейни, может вносить любые изменения в проект конституции. Эти его изменения будут являться последним словом.

В июне уже публикуется проект конституции, который должна будет обсуждать «ассамблея экспертов». Конечно, в нем много красивых слов про ислам и много ссылок на то, что «порядок (того-сего) будет определяться законом». А что касается законодательства – это шариат. Конечно, выступают и положительные стороны конституции: отмена монархии, ликвидация верхней палаты – сената, акцент на независимость страны, антиимпериалистический курс, провозглашение некоторых свобод, в частности политических партий. Последовавшие события, однако, показали, что в окончательном проекте конституции все эти «свободы» оказались сильно урезанными, а затем на практике и вовсе ликвидированы. Все положения о предоставлении «свобод» сопровождаются оговорками: «если это не противоречит исламу». А что такое ислам? Его каждый проповедник может толковать по-своему.

Предусматривается создание Совета для наблюдения за выполнением конституции, в котором 5 представителей духовенства. Именно это положение в предреволюционный период было одним из главных, если не сказать – конечным, требованием духовенства.

Нет ярко выраженного права на труд, бесплатное образование, ничего не говорится о развитии науки и культуры и т. д. Ясно из этого проекта одно – власть отдается духовенству. Хомейни торопится с конституцией. После успеха с референдумом об «исламской республике» он хочет поскорее переходить к исламскому правлению.

Проходят, не без стычек, выборы в Совет экспертов. Как и намечалось, большинство, и подавляющее, – люди в чалмах. Председательствует Бехешти. Это колоритная фигура. Хотя он имеет титул ходжа-оль-эслама, все зовут его аятоллой. Он недавно вернулся из-за границы, провел там около 10 лет, был наставником крупнейшей мечети в Европе, в Гамбурге. Тонкие, волевые черты совсем европейского лица, вечная, как бы застывшая ухмылка. Ему уже дали прозвище – Гришка Распутин. Не знаю, как по другим статьям, а сходство по части жажды власти почти полное.

Постепенно вырисовывается отчетливо: ассамблея экспертов обсуждает не опубликованный проект конституции, а вырабатывает, по существу, новый проект, жестко исламизированный.

Особые, яростные споры вызывает статья о «валиат факих» – принципе правления в Иране наместника двенадцатого имама, т. е. Хомейни, а в его отсутствие особого Совета. В этой статье прямо закрепляются пожизненная единоличная власть Хомейни. Один из самых больших исламских авторитетов, аятолла Шариат-Мадери, назвал эту статью юридически бессмысленной.

Но это цель жизни Хомейни, его, можно сказать, духовное кредо. В свое время я читал лекции Хомейни 1969 года «Об исламском устройстве». Главная мысль – в исламском государстве должен быть сильный «правитель», а им может быть только сам имам Хомейни.

Ухмыляющийся Бехешти ведет неуклонную линию. Служители разносят серебряные урны, куда члены «ассамблеи» бросают свои записочки с голосованием. Все идет почти как по маслу. Противники полной теократизации из редких представителей либеральной буржуазии неизменно оказываются в ничтожном меньшинстве. На глазах у народа, вернее у тех, у кого есть телевизор, внедряется власть духовенства во всех сферах жизни страны…

Кто-то в запальчивости воскликнул в ассамблее: ведь вырисовывается явная диктатура! Ему Бехешти с улыбкой ответил: нет-нет, что вы, диктатура была у шаха, а у нас «исламское правление», которое уже одобрил народ, проголосовав за исламскую республику. Так что не диктатура.

К концу ноября 1979 года проект конституции готов. Хомейни дает согласие поставить его на референдум – толстый, объемистый документ.

Референдум проходит 2 и 3 декабря. Порядок тот же: два бюллетеня – зеленый и розовый. Сразу за все. Многие левые заявляют о бойкоте, либеральная буржуазия также. Но что они значат со своими голосами по сравнению с миллионами неграмотных, которым муллы говорят: иди и опускай зеленый исламский бюллетень.

Мы наблюдаем, что прежнего энтузиазма у населения поубавилось, голосование идет вяло, но мы не сомневаемся в его результатах. Голосование, как и ожидалось нами, в подавляющем большинстве за конституцию; не важно, что большинство голосовавших, возможно, и понятия не имело, что там написано.

Следующий этап – выборы президента. Срок подачи заявок желающих стать таковым – до 29 декабря 1979 года. Уже в первые дни в кандидаты записались: Бехешти, Банисадр, адмирал Мадани, Язди, Готбзаде, Табатабаи и много других, менее известных деятелей. Но все будет в порядке. Дело в том, что списки кандидатов должны быть утверждены Хомейни, а уж он знает, кому надо быть президентом; ведь по только что принятой конституции он уже получил наивысшую власть в стране. У него власти фактически и формально больше, чем было у шаха! И ему нужен такой президент, который будет ему угоден.

Вскоре после революции, в конце февраля – начале марта, мы узнали о поспешном создании особого вооруженного формирования, так называемой «исламской гвардии», которая впоследствии выросла в «корпус стражей исламской революции». Член этой организации назывался «пасдар». Принимали в нее тогда строго по нескольким рекомендациям о благонадежности, платили хорошо, давали оружие. Задача одна – не жалеть жизни, если прикажут. Создавался корпус явно в пику вооруженным отрядам комитетов, в которых было много левой молодежи, когда надо жертвовавшей жизнью по сознательности, без особой платы, которую получали пасдары.

Пасдары должны были противостоять и моджахедам, и федаям – членам левых организаций, принимавших наиболее активное участие в революции, особенно в вооруженном восстании. Дальним прицелом была замена пасдарами армии, на которую аятоллы всегда смотрели со страхом и не доверяли ей, несмотря на многочисленные чистки ее командования.

«Корпус стражей исламской революции» поначалу был организацией неизвестной, создававшейся полутайным образом, однако слухи о нем стали быстро распространяться. Посол ФРГ, пользуясь своей вхожестью к Бехешти (старый контакт?), как-то спросил его, что это за организация. Бехешти усмехнулся в усы и, видимо, желая ответить наиболее понятным для собеседника образом, без всякой тени шутки сказал: «А это наши эсэсовцы». К чести посла (социал-демократ по убеждениям) надо сказать, что он был весьма шокирован таким «пояснением» функций пасдаров.

Впрочем, Бехешти был недалек, по существу, от истины. Вооруженный кулак в виде «корпуса стражей исламской революции», настроенный идеологически определенным образом, стал одной из примечательных особенностей и основ исламского правления.

Особо наглядно на поверхности процесс исламизации был виден в требованиях установления новых норм поведения людей в обществе. Немедленно были закрыты все винные лавки, пасдары врывались в гостиницы, громили винные погреба, демонстративно выливая дорогие вина в канавы. Поначалу было установлено, что виски можно покупать в аптеке по рецептам – тем, кому нужно по медицинским соображениям, потом и это отменили. Один сообразительный иранец начал было выпускать безалкогольное «исламское» пиво. Потом и его запретили. Начали появляться сообщения о публичных порках тех, кто был уличен в употреблении спиртных напитков. Запретили их ввоз в страну даже для иностранцев, даже для дипкорпуса. Иностранные дипломаты возмутились, но ничего поделать не смогли, начали сами делать вино примитивными способами у себя в домах, под защитой дипломатическим иммунитетом помещениях. И скоро одной из излюбленных тем при беседах на приемах стал обмен опытом изготовления вин: «Вы берете виноград…» – «Нет, я беру кишмиш – сушеный виноград…» – «Свежий лучше…» – «Не говорите – из кишмиша получается покрепче».

Через неделю после революции Хомейни вдруг заявил о запрете потребления мороженого мяса. Дескать, не по исламу. Это уже была почти катастрофа, поскольку большинство мяса, потребляемого в стране, импортировалось, естественно, в замороженном виде, да и местные бойни никогда бы не справились без холодильников. Шум поднялся страшный, и Хомейни отступил, под разными предлогами запрет был снят, но в страны, которые поставляли Ирану мясо и битую птицу, были посланы исламские контролеры. Они должны были удостовериться, что скот и птица забиваются там по мусульманским обычаям. Не знаю уж, как там работали на бойнях в Австралии, Новой Зеландии, Болгарии и Венгрии, но ученые исламские контролеры привезли подтверждение, что с этим все в порядке, и инцидент окончился. Главное, чтобы было мясо.

Особо ревностно исламский порядок стал наводиться в отношении женщин. Ношение чадры стало обязательным. Поэтому уже 8 и 9 марта 1979 г. тегеранские улицы стали свидетелями многотысячных демонстраций женщин, протестующих против обязательного ношения мусульманской одежды. Женщины демонстративно шли с распущенными волосами, даже усиленно подкрашенные, в джинсах, – всем своим видом демонстрируя непокорность. Но… их встретила враждебная толпа пасдаров-мужчин, посыпались оскорбления, ругань, женщин забрасывали бутылками с кислотой, избивали.

Для женщин была предписана определенная форма одежды: если не чадра, так косынка, покрывающая голову и плечи, балахон до пят с длинными рукавами, брюки. В магазинах стали отказывать продавать товары женщинам, не соблюдающим «хеджаб» – мусульманскую форму одежды. А для вящей выразительности на дверные истекла наклеен плакат, где вместо головы женщины без хеджаба – грязный мощный мужской кулак. Кассирша в магазине самообслуживания не примет от женщины без чадры плату, если она тут же не купит косынку и не закутается.

Ввели правило, запрещающее женщинам купаться вместе с мужчинами, будь то море или бассейн. Для женщин – отдельные места, и в воду входить только в чадре! За соблюдением «порядка» с удовольствием наблюдают с автоматами в руках бородатые пасдары.

Впрочем, это еще полбеды. Женщинам запретили заниматься многими профессиями, в том числе быть юристами, судьями. Объяснение? Очень простое: женщина не может быть беспристрастной! А вскоре было повсеместно запрещено и… женское пение. Готбзаде, томно потупив взор, притворно вещал: женский голос слишком сильно волнует мужчин, а они должны быть мужественны.

Исламизация коснулась сразу же и другого острого в условиях Ирана вопроса – прав неперсидских национальностей и народностей. С победой революции вспыхнули надежды у курдов, туркменов, белуджей, арабов на получение прав, отражающих их самобытность.

Хомейни и его богословы немедленно заявили: нет в исламе такого понятия, как нации. Существует лишь единая мусульманская община, некоторые члены ее могут говорить на разных языках. Ислам покрывает все, ислам превыше всего. Вот почему немедленно духовное руководство пресекло всякие попытку ведения переговоров с курдами и туркменами, которые пыталось вести правительство Базаргана. Никаких переговоров, главный аргумент – меч, вернее, винтовка. Хомейни заявил, что сам станет во главе войска и в 48 часов наведет порядок в Курдистане. Поспешил он с этим заявлением: война курдов продолжается и до сих пор.

Однако иранский феномен состоялся в том, что новое правление уже с первых дней пользовалось мощной поддержкой большинства населения, темного, неграмотного, находящегося в плену религии, но большинства.

В день годовщины массовых расстрелов, «кровавой пятницы», на улицы Тегерана по призыву духовенства вышло около 3 млн. человек! Так же было и в момент празднования 1400-летия ислама. Хомейни воскресил древнюю традицию: призвал население вечером в определенный час забираться на крыши домов и криками «Аллах акбар!» («Аллах велик!») отмечать то или иное радостное событие.

Было приказано по пятницам по всем городам на главных площадях проводить массовые намазы. На этих массовых молениях меньше всего говорилось о божественных вещах, а произносились политические речи на злобу дня специально назначенными руководителями этих намазов – лучшими и надежными пропагандистами-проповедниками так называемыми «имамами джоме». Народу на этих лекциях-молениях собирается много – столько, сколько вмещает площадь. «Имам джоме», опираясь левой рукой на автоматическую винтовку (главным образом западногерманского производства, G-3), правой рукой, на пальцах которой поблескивают драгоценные камни в перстнях, энергично подтверждает свои тезисы. Это первоклассные ораторы, говорят без бумажек не то что «складно», а красиво, убедительно, уверенно. Недаром одна из главных наук в любой теологической школе – риторика, т. е. умение логично, убедительно, красноречиво выступать и убеждать своих слушателей даже в самом невероятном. Великолепное искусство, блестящая актерская школа, пожалуй, нигде такой не увидишь. Поэтому не важно, что «имам джоме», понося социализм, плетет небылицы насчет отнятия детей у родителей в Советском Союзе, об «общих женах», об эксплуатации. Зато говорит красиво, вдохновенно, прямо поет. И его слушают, раскрыв рты. Это ведь почти святой человек. Он не может говорить неправду.

 

Борьба за власть

Процесс «исламизации» Ирана, а главное – его быстрота и всеохватывающий характер, который столь энергично повело духовенство после падения шахской власти, оказался неожиданным, пожалуй, для всех слоев иранского общества. Конечно, большинство, возможно, и допускало усиление в жизни страны на какое-то время влияния религиозных деятелей, но без преувеличения можно сказать, что общим ожиданием было установление вполне светского правления буржуазной республики с той или иной степенью буржуазных «свобод». Многие очень хорошо помнили заявления Хомейни, сделанные им еще в Париже, что после свержения шаха он вернется в Кум, чтобы в скромности предаваться своим теологическим размышлениям, или о том, что после свержения шаха будет разрешена деятельность партий широкого политического спектра, вплоть до коммунистов. Одним словом, «дед», как шутя и уважительно некоторые окрестили Хомейни, раздавал весьма далеко идущие заманчивые обещания, которые сплачивали различные оппозиционные шаху силы. Поэтому различные слои общества, исходя из своего мировоззрения, из своих интересов, по-разному представляли себе будущее Ирана после шаха. Верили Хомейни и поддерживали его.

Все оказалось по-другому.

…Базарган сидел скромненько на краю стула, на сцене, потупив глаза, видимо, волновался. В центре сцены спокойно в кресле восседал «дед» – в чалме, в широкой черной накидке. Привычная за многие десятилетия поза человека, привыкшего владеть настроением и мыслями людей при беседе. Все это перед иностранными и местными корреспондентами. Переводит на английский язык бородатый мужчина не слишком «персидского», а скорее семитского облика. Это Язди, он прибыл с Хомейни из Парижа. У него американский акцент, он более десяти лет жил в США, там у него жена и дети, да и паспорт у него все еще американский.

«Дед» назначает Базаргана главой временного революционного правительства. Тот, волнуясь, в самых цветистых и искренних выражениях благодарит, клянется в верности.

Это было за несколько дней до восстания 11 февраля 1979 года, после которого Базарган уже официально перебрался в здание премьер-министра.

Казалось, все налаживается или будет скоро налажено. Пойдет новая жизнь, в ней неизбежно будут перемены к лучшему. Но таких изменений что-то не слышно и не видно. Пока все списывается за счет борьбы с контрреволюцией, которая, конечно, проявляла себя, но не в таких уж угрожающих масштабах.

И скоро становится все более ясным, что главным содержанием первых послереволюционных месяцев становится не борьба за проведение в жизнь страны мер, направленных на улучшение жизни народа и удовлетворение политических требований, а борьба другая. Борьба за власть. Борьба за власть между теми, кто в результате революции уже встал у руля правления страной.

Высшее духовенство сразу после революции не было готово взять всю полноту власти в свои руки. Но ему скоро стало ясно, что его противники – бывшие союзники – недостаточно сильны и организованны. Хомейни повел, постепенно наращивая, наступление поначалу на либеральную оппозицию, на ту самую буржуазию, которой он сам дал немного поиграть рулем государственного корабля.

Одним из первых подвергся критике Матин-Дафтари – внук Моссадыка, пытавшийся организовать нечто вроде национально-демократического фронта. Матин-Дафтари сбежал в Европу. Далее был нанесен удар по другому видному либерально-буржуазному деятелю Назиху. Как Матин-Дафтари, так и Назих были одними из руководителей Ассоциации иранских юристов – организации, объединяющей часть буржуазной интеллигенции, выступавшей против шаха. Назих после революции был назначен на один из важнейших государственных постов в условиях Ирана – министром по делам нефти.

Уже в сентябре один из зятьев Хомейни – аятолла Эшраки, печально покачав головой, открыто заявил корреспондентам, что Назих не пользуется поддержкой Хомейни. Заодно он сказал, что не пользуется Назих и поддержкой «рабочих» нефтяной промышленности. Сигнал был понят – нужно убирать либерально-буржуазных деятелей с государственных постов.

26 октября (день рождения шаха) объявляется о повсеместном проведении демонстраций «солидарности» с Хомейни! Как, разве Хомейни не всеми признаваемый вождь? Зачем нужны еще демонстрации «солидарности» в поддержку его? Кто ему противостоит, коль скоро предпринимаются такие широкие меры?

У нас сложилось твердое мнение, что Хомейни – бесспорный вождь масс. Но, видимо, внутри руководства отношения в борьбе за власть обострялись до опасных пределов. У кормила власти появилось много новых людей, о которых мы не знали. И не только мы, дипломаты, но и, что более важно, большинство иранцев. За право распоряжаться их судьбами, толпясь у трона новой власти, отпихивали друг друга, наступали на пятки не известные иранскому народу люди.

Боролись за власть как те, кто не примыкал непосредственно к Хомейни, так и те, кто был рядом с ним: то ли в учениках, то ли прятались за его спиной. История нескольких лет после революции полна неожиданных убийств, внезапных «беспричинных» смертей известных религиозных деятелей.

1 мая 1979 г. был убит Матахари – близкий друг и ученик Хомейни. На два дня объявлен всеобщий траур. Духовенство обвиняет в убийстве контрреволюцию, которая хочет впустить в страну «империализм Запада и Востока» (тогда эта фразеология казалась странной, потом к ней привыкли). 3 мая состоялись похороны Матахари в Куме. Был проведен траурный митинг с участием Хомейни. «Дед» сидел перед толпой за пуленепробиваемым стеклом, он не выступал, хмурился, даже плакал. Его поведение и страстные речи мастеров – профессиональных ораторов из ахундов – доводили толпу до экзальтации.

В середине декабря был убит Мофатех – также близкий к Хомейни религиозный деятель, он сидел вместе с ним в тюрьме при шахе. Был организатором встречи в Тегеране Хомейни по возвращении его из Франции. Затем его как-то оттерли. В последнем интервью перед смертью он открыто заявил, что не все люди, управляющие сейчас страной, великие, многие лишь отталкивают друг друга, чтобы пробиться к власти. Убит он был средь бела дня вместе с охранниками. По городу разнесся слушок, что убийства – отражение борьбы за власть, а нити тянутся к аятолле Бехешти.

Имя Бехешти все чаще мелькает на страницах газет, появляется на телевидении. Если бы не традиционные борода, густые усы, тюрбан и прочая одежда духовного деятеля, а, скажем так, сбрить бороду, усы, одеть в какой-нибудь костюм в полосочку с модным галстуком, платочек в петлицу – его бы не отличить от преуспевающего бизнесмена любой западноевропейской страны. Многие послы западных стран даже заметили, что носит-то Бехешти не обычные для религиозных деятелей туфли без пяток, а ботинки со шнурками, в чем они и видели еще одну приверженность Бехешти Западу (!).

Бехешти долго жил на Западе. Любил жить широко, богато. Не позволял использовать мечеть для антишахской пропаганды. Вскоре у западных послов возникли симпатии к Бехешти, на них он производил впечатление «совсем европейского политика», знающего «современный мир».

Бехешти поспешил создать и политическую партию, во главе которой он встал сам, – «Исламскую республиканскую партию».

Членства в «партии» не было, но она быстро стала господствующей. И газету начал издавать – «Джомхурие Ислами» («Исламская республика»), самую крупную по тиражу, ставшую фактически официозом. Сильно, крупно, быстро шел этот человек с безжалостными, холодными глазами к власти.

Вместе c ним появилась еще одна любопытная личность среди политико-религиозных деятелей – Рафсанджани. Впервые мы обратили на него внимание, кажется, 4 мая 1979 г. на одном из траурных митингов в память убитого Матахари. Рафсанджани – относительно молодой, безбородый, в белой чалме, в присутствии Хомейни, опять сидевшего за пуленепробиваемым стеклом, энергично жестикулируя, не столько воздавал должное памяти убиенного, сколько бойко поносил коммунизм и Советский Союз.

Рафсанджани примкнул к Бехешти в создании «Исламской республиканской партии». Потом он стал председателем парламента. В руководстве ИРП находился и политико-религиозный деятель Хаменди – сначала наместник Хомейни в армии, позднее ставший президентом страны после бегства первого президента Банисадра. Собственно-то вся «партия» и состояла из этих трех лиц: Бехешти, Рафсанджани и Хаменди. В одной из бесед Рафсанджани сказал мне, что у них было появилась одно время идея – устроить членство в партии, с членскими билетами, членскими взносами, программой и уставом, выборными органами. Потом, вскоре эту идею отбросили – не нужны все эти атрибуты. И так ясно, что партия «правящая», а члены ее – «весь народ, поддерживающий исламскую республику»! Ну, как тут было не вспомнить, про себя, недавней памяти шахскую партию «Растахиз», также кичившуюся тем, что члены ее – «весь народ, поддерживающий шаха». Видимо, политические партийные традиции в Иране еще не пустили глубокие корни, и средней уровень политической сознательности масс невысок.

В религиозном плане Хомейни явно противостоял аятолла Шариат-Мадари. Это – старейший «великий аятолла». Во время пребывания Хомейни в изгнании он возглавлял всех мусульман-шиитов Ирана, был общепризнанным их главой и авторитетом. Шариат-Мадари сам азербайджанец, родом из Табриза, и это обстоятельство также накладывало свой отпечаток на его поведение и взаимоотношения с Хомейни.

Шариат-Мадари не поехал в Тегеран встречать прибывшего из Парижа Хомейни. Не проявил к нему особых знаков внимания, когда тот перебрался через месяц в Кум. Говорят, для того чтобы «поставить Шариат-Мадари на свое место», т. е. чтобы он не препятствовал Хомейни в стремлении к единоличному управлению, Шариат-Мадари были предъявлены копии найденных в шахских архивах документов, показывающих, что духовный владыка пользовался широкой финансовой поддержкой шаха. Шариат-Мадари как бы сошел с политической арены. Публично, но не по существу.

Явно в пику Хомейни Шариат-Мадари подчеркивал необходимость решения курдского вопроса мирным путем – «дед» требовал подавить волнения силой оружия.

Шариат-Мадари создал и свою «Республиканскую партию исламского народа». Она выступила против силой навязанной исламской конституции и призывала народ бойкотировать референдум по поводу конституции. Неудивительно, что в конце концов эту «партию» закрыли.

В октябре 1979 г. было объявлено о раскрытии заговора «афганцев» с целью убить Шариат-Мадари. Это была попытка перехватить популярность у Хомейни, представить Шариата-Мадари «мучеником». В декабре того же года было произведено (или инсценировано?) покушение на Шариат-Мадари в Куме. Убито два человека: его охранник и человек из толпы. За мотив выдается оппозиция Шариат-Мадари новой конституции, а точнее – единоличному правлению Хомейни, который для Шариат-Мадари, с точки зрения взаимоотношений среди самого духовенства, – лишь один из аятолл, в крайнем случае «один из равных», не более.

В столице иранского Азербайджана Табризе вспыхивают демонстрации поддержки Шариату-Мадари, происходят стычки с пасдарами. В Табриз спешит Базарган, он обвиняет в покушении «иностранцев», намекает на Советский Союз! Табризцы выгнали Базаргана: нечего валить на коммунистов, азербайджанцы должны сами управлять своими местными делами, пасдары им не нужны, а губернатора выберем сами. Это уже перерастание движения от защиты Шариат-Мадари к политическим требованиям своего рода автономии.

Власти в ход пускают фальшивку: распространяется «копия» письма, якобы написанного Шариатом-Мадари советскому послу!!! То есть мне. Из «письма» следует, что советские войска должны вступить в иранский Азербайджан. 50 тысяч войск! Шариат-Мадари просит уточнить время и место перехода границы!

Авторов этой гнусной фальшивки назвать трудно, но, судя по стилю действий, не исключено, что это дело рук тех лиц, кто был связан со спецслужбами США, типа Готбзаде.

Позднее Шариат-Мадари и вовсе был уличен в «заговоре» против Хомейни и даже «признался» в этом под страхом смертной казни.

 

Великий борец

Особое место среди религиозно-политических деятелей занимал Сайед Махмуд Телегани, которого все называли не иначе как аятолла.

Телегани был немного моложе Хомейни, ему было за 70. Он долго сидел в шахской тюрьме, подвергался пыткам, здоровье его было подорвано. Стоять долго не мог – нестерпимо болели ноги, с пальцев которых шахские палачи вырвали ногти.

Незадолго до восстания он по требованию масс был выпущен из тюрьмы и стал кумиром наиболее активной части революции – членов организации «моджахеды иранского народа». Телегани организовывал массовые демонстрации еще в шахские времена, был одно время председателем секретного Исламского революционного совета, а потом членом его. Когда он был назначен руководителем пятничных намазов в Тегеране, на его проповеди собиралось более миллиона человек!

Одним словом, это был тот человек, без которого нельзя себе представить иранскую революцию, как невозможно это сделать, не упоминая Хомейни.

Разумеется, встреча с таким интересным деятелем представлялась весьма желательной, и вскоре после революции мы предприняли меры к тому, чтобы побеседовать с ним.

19 марта 1979 г. вместе с советником Островенко мы направились по указанному адресу для встречи с Телегани. Место оказалось в бедном районе, на окраине, сравнительно недалеко от посольства. У входа в небольшой дом нас ждали несколько бородатых молодых людей с автоматическими винтовками АК-47.

Нас провели по обычным на Востоке крутым лестницам на второй этаж, в полупустую, бедно обставленную комнату – несколько деревянных кресел да шкаф с пылью на крышке. Вошли, сняв ботинки, сели на предложенные кресла. Нас попросили подождать – Телегани скоро придет. Здесь вроде бы его «штаб» и временное жилище. Сейчас, после отъезда «деда» в Кум, Телегани оставлен его «наместником» в Тегеране.

…В комнату вошел явно уставший, весьма пожилой человек в очках, в тюрбане, черной широкой накидке. Радостно и ласково поздоровался, протянув обе руки. Пригласил снова сесть в кресла, принесли чай, аятолла забрался рукой куда-то глубоко за пазуху, вытащил помятую пачку сигарет «Уинстон», предложил закурить. Я не отказался, щелкнул зажигалкой.

У Телегани, в отличие от Хомейни, более крупные черты лица, выглядит он устало и даже болезненно, добрые глаза, многое повидавшие на своем веку. В них явное любопытство, интерес – встреча с советским послом. Нас Телегани как-то сразу расположил, мгновенно прониклись к нему невольным уважением. Постепенно разговор наладился.

Иранский народ с советским объединяет не только соседство, неторопливо говорит, затягиваясь сигаретой, Телегани. У наших народов, по крайней мере, три общие черты.

Оба народа выступают против империализма и колониализма, причем пример этому мощному международному движению, охватившему не только Иран, подал советский народ, совершив Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

Несмотря на различия в идеологиях, оба народа уважают единые общечеловеческие принципы, исповедуют самое внимательное отношение к человеку, ставят во главу угла своей политики интересы человека.

И в-третьих, – тут аятолла хитровато улыбнулся, – оба народа – «народы Востока», поэтому нам с вами или вам с нами легче достичь взаимопонимания, чем вам и нам с западными странами.

Исходя из всего этого, говорит Телегани, я считаю, что любые трудности в отношениях между нашими странами могут быть преодолены легко, они имеют второстепенное значение. У советско-иранских отношений хорошее будущее, он в этом уверен, взаимопонимание растет быстро. «Смотрите, разве не показательно, – восклицает Телегани, – раньше я боялся даже проходить мимо советского посольства, а сейчас обсуждаю с советским послом, как лучше строить отношения между обеими странами!»

Конечно, я рассказал в тактичной форме о непонятных для нас проявлениях в Иране антисоветизма после революции. Телегани отмахнулся: не обращайте слишком много внимания, это все наносное, скоро пройдет. Это влияние империалистической пропаганды, утверждающей, что Советский Союз хочет господствовать над другими народами и политически, и идеологически. Советский Союз своим отношением к Ирану выбьет из рук врагов это оружие.

Хотя встреча по времени была относительно небольшой, но она оставила весьма хорошее впечатление. Так всегда бывает после беседы с умным и доброжелательным человеком.

В начале апреля двое сыновей Телегани и его невестка – участники боевой организации «моджахеды иранского народа» – были арестованы, когда они выходили из здания представительства (посольства) Организации освобождения Палестины в Иране. Они были избиты и брошены в тюрьму. По городу мгновенно распространился слух: сыновья Телегани должны были получить в посольстве ООП письмо для Телегани, а в нем содержались данные об американских связях некоторых людей из окружения Хомейни, в частности Язди. Вся эта история с избиением и арестом, говорили в народе, дело рук Язди, являвшегося в то время заместителем премьер-министра «по вопросам революции» (сам он, как говорят, распускал льстивший ему слух о своем прозвище – «исламский Робеспьер»).

Моджахеды вышли на улицы Тегерана. Взрыв негодования потряс столицу. Вскоре сыновей Телегани освободили, но он сам демонстративно покинул Тегеран и на следующий день сделал заявление: весь инцидент – не его личное дело, это заговор, касающийся всей нации. И это было правильно. В городах прошли мощные демонстрации в поддержку Телегани, начали раздаваться оскорбительные лозунги в адрес Хомейни. Авторитет «деда» явно покачнулся. Пришлось ему посылать своего сына к одному из сыновей Телегани для улаживания инцидента.

Позднее Телегани вернулся в Тегеран, моджахеды усилили его охрану. Но стало как-то совершенно очевидным, что, поскольку Телегани – религиозно-политический вождь не менее популярный, чем Хомейни, да и к тому же уже получивший прозвище «красный аятолла», следует ожидать, что наскоки на него не прекратятся, тем более что в политическом плане Телегани выступал за единые действия всех революционных сил Ирана, за широкий фронт сотрудничества в пользу общенациональных интересов.

Телегани постоянно и настойчиво ратовал за создание выборных советов на местах. Идея народовластия Телегани, хотя и не до конца завершенная, входила фактически в противоречие с идеей «сильного правителя» Хомейни, с акцентом Хомейни на всезнайство и непогрешимость религиозных деятелей.

Понимал Телегани и необходимость удовлетворения национальных требований курдов и других народностей, населявших Иран. Он выступал за то, чтобы местные вопросы решались самим коренным населением. Два раза направлял его Хомейни в Курдистан, когда там вспыхивали волнения, и оба раза Телегани удавалось восстановить переговорами спокойствие.

Воистину это был человек с большим политическим горизонтом, не говоря уже о жизненном опыте. И не приписывал Телегани заслуги в деле свершения революции лишь одному духовенству, как это начал делать Хомейни уже через пару месяцев после революции. Телегани знал, кто совершал революцию, потому что он видел это собственными глазами, находясь все время в Иране, потому что он – в отличие от других – сам ее непосредственный участник и руководитель…

9 сентября 1979 года я вновь, предварительно договорившись, поехал вместе с Островенко на встречу с Телегани.

На сей раз меры предосторожности его охраны были более тщательными. Нам предложили прибыть к 20.45 к офису Телегани. Там в машину к нам сел относительно молодой вооруженный автоматом человек, назвавшийся сотрудником Телегани. На наш вопрос, как его зовут, он ответил оригинально: «Можете меня называть… Исмаилзаде». Конспирация, что ли?

Он повез нас в дом, где живет Телегани у одного из своих друзей, своего дома у Телегани нет.

Ехали долго, куда-то на юг. Затем шли пешком по темной пустой улице, свернули налево, буквально в каменную расщелину между невысокими домиками. Мы обратили внимание, что света ни на улицах, ни в домах почему-то не было. Уперлись в какие-то металлические воротца с калиткой.

«Исмаилзаде» постучал, переговорил с кем-то, лязгнул засов, нас впустили, видимо, во дворик. Человек в темноте извинился за то, что отключено электричество и не работает телефон (?). Подумалось автоматически: а какую связь имеет телефон с электричеством? Никакой.

Нас провели, освещая путь фонариками, на второй этаж небольшого особнячка. Повсюду горят свечи. Сняли ботинки, прошли в скромно обставленную гостиную, нам предложили посидеть, подождать – Телегами совершал вечерний намаз, молился. И действительно, из соседней комнаты, куда дверь была полуоткрыта, доносилось бормотание молитв, прерываемое паузами и тяжелыми вздохами.

Минут через десять Телегани вошел к нам в комнату. Так же приветлив, как и в прошлый раз, но выглядел явно лучше. Невольно подумалось: моложе Хомейни, но физически изношен сильнее.

К этому времени к нам уже присоединились два ходжачиль-эслама – Гафури Гользаде и Шабестари. Оба они были назначены делегатами Ирана на международный мусульманский симпозиум, проводившийся в Душанбе на тему о вкладе мусульман Средней Азии и Поволжья в социальное учение ислама. Был еще один пожилой человек, который, как водится, не представился, – видимо, личный друг аятоллы, да еще молодой человек, наверно, родственник.

Телегани пригласил меня сесть с ним рядом на диван, остальные сидели в креслах напротив. Свечи придавали атмосферу уюта, располагали к беседе, будили фантазию.

Телегани, как и в прошлый раз, сначала полез куда-то в глубину своего просторного одеяния, достал пачку сигарет, предложил закурить. Сигареты были какие-то другие, видимо, иранского производства. Когда я сделал первую затяжку, то сразу почувствовал какой-то необычный вкус – табак плохой, что ли? – и затушил сигарету. И больше не курил… В ходе беседы нам подавали чай, на столике у дивана стояли фрукты, но я к ним не притрагивался – не хотелось. Лишь тогда брал что-либо, когда предлагал Телегани: одну инжиринку, абрикос, кусочек арбуза, кусок какого-то печенья. И почему-то брал лишь то, что брал себе и Телегани (это я уж потом с удивлением вспомнил).

Во время беседы Телегани один раз, извинившись, выходил, затем ему почему-то принесли стакан воды, хотя нам подавали чай в изящных маленьких стаканчиках…

За несколько дней до беседы я вернулся из Москвы, из отпуска, поэтому рассказал Телегани, как воспринимается с энтузиазмом иранская революция советским народом, о том, что мы хотели бы побольше узнать о том, как собираются перестраивать общество в Иране. Рассказал о нашей поддержке революции, о строго соблюдаемом принципе невмешательства во внутренние дела других народов. Затронул и тему «ислам и коммунизм». Сказал, что с точки зрения развития добрососедских отношений различие господствующих с обеих сторон идеологий не является помехой. И, конечно, попросил Телегани рассказать, как новое руководство Ирана смотрит сейчас на советско-иранские отношения.

Телегани сказал, что он очень рад, что советский посол так подробно изложил советскую точку зрения на все эти важные вопросы. Для него многое было известным, но много он узнал и нового. Особенно полезно послушать беседу Гафури Гользаде и Шабестари, которые еще не сталкивались с советскими людьми и советской действительностью, а завтра им надлежит отправиться к своему северному соседу.

Он повторил то, что уже говорил в первой беседе: для советско-иранских отношений имеются более солидные основания, чем простое соседство: это антиимпериализм обеих стран (при этом он подчеркнул, что основное бремя этой важной для народов всего мира борьбы несет Советский Союз); народы обеих стран – это «народы Востока», и поэтому деятели обеих стран быстрее поймут друг друга.

Телегани заинтересовали наши высказывания о религии. Ом неожиданно сказал: «А знаете, если бы я жил во времена Маркса и Энгельса, я бы также поднял знамя борьбы против религии, так как тогда религия, в том числе ислам, служила интересам угнетателей, помогала закабалять народ». Это было ново. Однако Телегани продолжал: «Теперь, когда революция в Иране показала, что народ поддерживает ислам, существенно изменился и сам ислам. Он очистился до своей первоначальной сути, стал религией обездоленных и уже больше не служит интересам угнетателей». Поэтому он, Телегани, не видит никакого смысла в противоборстве ислама и коммунизма. Оба учения ставят единую цель, только собираются идти разными путями. Он видел коммунистов, когда сидел при шахе в тюрьмах, – это смелые, убежденные и патриотичные люди. Все в них хорошо, кроме одного, – не верят в Бога, Аллаха. Вот если бы они признали наличие Аллаха, тогда практически с коммунистами и разногласий-то не было бы.

Это была концепция, близкая к идеологии «моджахедов иранского народа» и совершенно не соответствующая тому, что так ретиво начали пропагандировать против коммунизма прислужники Хомейни.

Новым было и деление ислама на «плохой» – антинародный и «хороший» – в пользу народа. Невольно подумалось: сочтут Телегани за еретика, если он публично будет проповедовать такие «крамольные» взгляды.

Проявление недружелюбия со стороны духовенства в отношении Советского Союза Телегани объяснял главным образом наличием значительных предубеждений как результат долгого влияния шахской власти. При шахе пропаганда была сосредоточена на том, говорил Телегани, что в Иране должна быть сильная шахская власть. Если ее не будет, в Иране, дескать, неизбежно появится атеистический Советский Союз. Телегани утверждал, что вера в это сдерживала многих религиозных деятелей от выступлений против шаха; им нужна была сильная власть как защита от атеизма – коммунизма. Вот и сейчас часть духовенства опасается Советского Союза, потому что пала сильная шахская власть.

Телегани рассказал также об интересном факте. Среди иранского духовенства существовало сильное убеждение о притеснениях мусульман в Советском Союзе, даже гонениях на них. Поэтому, когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз, многие религиозные деятели в Иране ожидали, что мусульмане Советского Союза выступят против «угнетавшей» их власти. Однако когда немцы подошли к Москве и Ленинграду, иранское духовенство с удивлением узнало, что духовные руководители мусульман в Советском Союзе призвали верующих к «священной войне», «джихаду» – высшей форме самоотверженной борьбы мусульманина, против немцев! Это произвело очень сильное впечатление на иранское духовенство, оно начало сомневаться в своих оценках Советского Союза. Надо, чтобы мусульмане обеих стран, заключил Телегани, больше общались друг с другом, тогда рассеются и последние предрассудки.

Я решил немного поспорить с Телегани. Почему же только мусульмане обеих стран должны больше общаться друг с другом, спросил я. Ведь ислам, как нам говорят, гуманное учение, исходящее из равенства всех людей. И главное между ними различие не по принадлежности к той или иной вере, а по отношению к другим людям в обществе: не эксплуатирует ли других, честен ли, добр, великодушен и т. д.

Телегани быстро согласился, что я прав (как это отличалось от напористых высказываний других религиозных деятелей, «доказывавших», что искренний мусульманин выше всех других людей).

Я рассказал Телегани о том, какое недоумение у нас вызывают обвинения во «вмешательстве» в дела курдов, что якобы служит причиной их волнений.

Телегани ответил, что он не верит в причастность к волнениям курдов Советского Союза, что он сам был несколько раз в Курдистане, да и повод-то для обвинений смехотворный – наличие у курдских повстанцев автоматической винтовки АК-47! В какой стране нет подобных винтовок? Он обещал на одной из своих пятничных проповедей разоблачить эти утверждения, советовал нам энергичнее и оперативнее самим опровергать лживые обвинения.

Беседа шла интересно и оживленно. Чувствовал себя Телегани явно хорошо, шутил сам, живо реагировал на шутки других. Время затягивалось, и я несколько раз порывался окончить беседу, чтобы дать возможность отдохнуть хозяину, но Телегани шутил и останавливал мои попытки. Наконец в 23.30 я уже решительно заявил, что мы явно злоупотребляем временем хозяина. Распрощались тепло, Телегани выразил пожелание через некоторое время вновь побеседовать…

Домой добрались к полуночи, усталые, но в приподнятом настроении – так всегда бывает после беседы с интересным человеком.

…В семь утра мне позвонили по внутреннему телефону: только что иранское радио передало о кончине ночью Телегани «после продолжительной беседы с советским послом»!!! Трудно описать наше состояние.

Передают и некоторые «детали»: после беседы с советским послом Телегани попросил поужинать, поскольку ему рано утром надо было быть на заседании Совета экспертов, вырабатывавших конституцию. Поужинав, пошел спать, но вскоре у него началась рвота. Присутствовавшие сделали ему массаж груди, положили на сердце лед. Телегани вроде бы стало легче, он задремал, но потом стал хрипеть, задыхаться, посинел. Бросились за врачами, но когда те прибыли, было поздно. Врач констатировал смерть в 1 ч. 45 мин. от «сильного сердечного приступа».

Многие настаивали на вскрытии и более точном определении причин смерти одного из самых выдающихся вождей революции, но в этом было отказано. Высшее духовенство высказалось категорически против. Так причина смерти Телегани и не была фактически установлена. Зато мы с удивлением тем тревожным утром 10 сентября 1979 года узнали, что похороны решено совершить сегодня же утром!!! По мусульманским обычаям покойников хоронят действительно быстро, но такая спешка была явно необычной.

В мечети Тегеранского университета была назначена панихида по Телегани с 9 до 10 утра, затем похороны на кладбище Бехешти-Захра за городом. С Островенко и Марьясовым мы вскочили в автомашину и попытались поспешить в университет. Но не тут-то было. Оказалось, что практически весь Тегеран был уже на улицах. По улицам, не оставляя ни сантиметра свободного пространства, плыли толпы людей. Атмосфера Тегерана в это утро, казалось, была насыщена великой и искренней скорбью и… какой-то тревогой. Точно все эти простые плачущие люди, спешащие по улицам, испытывали не только боль непоправимой утраты, но и беспокойство за свое будущее. Они как бы связывали неопределенность своего будущего с уходом из жизни Телегани. Это стихийное шествие миллионов тегеранцев и атмосфера города поразили нас.

Конечно, проехать оказалось невозможным. Видя эту неподдельную скорбь людей, нам в голову все время приходила мысль: зачем так нарочито говорилось в объявлении о кончине Телегани о том, что он умер «после продолжительной беседы с советским послом»? Какое значение имеет этот факт, нет ли здесь попытки набросить тень и на нас? (Действительно, потом появились «добровольцы», развившие факт встречи с советским послом до утверждений, что беседа Телегани с послом была острой, напряженной и Телегани сильно разволновался.)

Да, проехать никак нельзя, людской поток движется, обтекая нашу автомашину. Приходится Александру Георгиевичу Марьясову, первому секретарю посольства, выйти из машины и объяснить, что советский посол спешит в мечеть на панихиду по Телегани. Шаг вроде бы рискованный. Но – о чудо! Какие-то молодые иранские ребята быстро берут на себя роль провожатых. Они бегут впереди автомашины, энергично расчищают путь, объясняя, кто едет в машине; где нужно, перегораживают дорогу, даже командуют полицейскими, пропускают нас по левой стороне улицы. Когда кто-нибудь из них изнемогает от бега, его добровольно сменяет другой, также случайный малый из толпы.

А в воздухе – шум, плач, рыдания, какие-то выкрики.

Мы, кажется, встретили траурную процессию с телом Телегани. Люди остановились, образовалась пробка, где-то была видна крыша медленно двигавшегося автобуса, иранцы с хмурыми лицами отгоняют людей, пытающихся облепить автобус. На крыше плакаты, траурные венки. Но мы двигаемся дальше, путь по-прежнему энергично расчищают молодые добровольцы, выкрикивая: «Советский посол едет прощаться с Телегани!» И люди расступаются, заглядывают внутрь машины. На лицах – и любопытство, и уважение. Наконец уперлись в плотную цепь полицейских. Высокий парень с «уоки-токи» объясняет: все уже кончилось час назад. Дальше ехать никому нельзя.

Какая досада!

С трудом вернулись в посольство. И тут неожиданная новость: четверть часа тому назад звонили из МИДа, сообщили, что панихида отодвигается на час!

Снова в машину, снова в толпу, и опять ребята добровольно расчищают путь сквозь возбужденную и до того невероятно горячим воздухом толпу под слепящим солнцем. Видны эмблемы моджахедов и федаев, слышны крики. Но что это? Скандируют необычное: «Бехешти, Бехешти, ты убил Телегани!» Это уже какая-то политическая демонстрация.

Все-таки пробились к университету, поспешили к мечети. Конечно, поздно, тело Телегани уже увезли. Но территория университета полна возбужденной молодежи.

Мы объяснили служителям мечети, кто мы такие и зачем приехали. Пока объяснялись, вокруг собралась толпа молодежи. С большим любопытством начали меня расспрашивать о Телегани. Я отвечал охотно, и как-то так получилось, что образовался вроде бы небольшой митинг, так как я стоял на ступеньках лестницы. Толпа прибывала, к ней подбегали все новые люди, видимо, почувствовав что-то необычное. Мои ответы переводились на персидский язык, и поскольку никаких звукоусиливающих устройств у нас не было, то парни-добровольцы передавали то, что я говорил, стоящим сзади, те – еще дальше и т. д. Тогда я произнес краткую речь о Телегани как о великом революционере, друге советской страны. Это было мое первое и последнее выступление на незапланированном митинге за границей с обращением к самой простой аудитории. Можно было и придраться – вмешательство во внутренние дела.

Потом пошли к выходу, окруженные толпой молодых ребят, жадно расспрашивавших уже о Советском Союзе…

Похороны в этот день, как оказалось, не удалось произвести. На кладбище собралась громадная толпа (по некоторым подсчетам, около миллиона человек!), она не допустила запланированной спешки с похоронами. Толпа находилась на кладбище весь день и целую ночь. Похоронили Телегани в 6.30 утра 11 сентября, по телевидению передавали прямо-таки душераздирающие сцены. Газеты открыто писали: таких похорон еще не было в истории Ирана и не будет (!).

В ответ на возмущенные запросы: почему не было рядом с Телегани докторов – ведь все знали о его плохом здоровье? Появились заявления докторов: они все время настаивали на своем близком присутствии, но им сказали: Аллах позаботится о Телегани.

И хотя было опубликовано сообщение, что Телегани страдал диабетом, сердечной недостаточностью и эмфиземой легких, вновь появились слухи о его отравлении.

Конечно, все ожидали, что Хомейни приедет на похороны. Он не приехал, а в скромном послании по случаю смерти Телегани назвал его «ходжат-оль-эсламом», не «аятоллой», званием, которым наградили Телегани простые люди.

11 сентября на территории университета вечером собирается большой митинг у связи со смертью Телегани. Это мероприятие правительственное, организованное не духовенством. Приглашен и дипкорпус. Сидим на университетском стадионе, на большой подстилке, за проволочной загородкой, отделяющей нас от массы людей в несколько тысяч. Выступают ораторы от различных партий, слоев населения. Здесь, рядом с нами, сидит привычно на корточках все нынешнее правительство, новое командование армией, полицией. Послы постоянно меняют положение – затекают с непривычки ноги, ломит в суставах.

Пробираются между сидящими люди с ранцевым распылителем за спиной, они окропляют нас брызгами розовой воды. Это персидский обычай.

Я гляжу на новых руководителей страны, и хотя среди них нет Хомейни, как-то чувствую их растерянность перед тем, что они вызвали своими действиями, – революцией, поднявшимся народом, глухо шумящим за проволочной загородкой. Да, нелегкая у них всех задача. Ведь не известно, к чему идти. Из Кума, где Хомейни, раздаются призывы и указания, которые трудно воспринять за разумные. Но за Хомейни готовы пойти в огонь, в воду, на смерть вот эти толпы простых людей, искренне верящих в него…

На митинге видел и деятелей «Нацфронта»: Базаргана, Санджаби, Форухара. Банисадр вежливо поздоровался.

Чтобы уж закончить историю со смертью Телегани, отмечу, что через некоторое время опять кто-то начал распускать слухи об «ожесточенной» беседе Телегани с советским послом. Родственники Телегани обратились ко мне с просьбой разрешить опубликовать сделанную ими во время беседы запись всего разговора между Телегани и мной. Я немедленно дал согласие, сказав лишь, что предварительно хотел бы просмотреть, что они записали. Однако позднее они мне сообщили, что надобность в такой публикации отпала. Все-таки правильна пословица: «У лжи короткие ноги».

Я храню письмо от сотрудников Телегани, в нем они благодарят за участие в похоронной церемонии и за соболезнование. Мы уверены, пишут они, что к его доброй цели в поддержку обездоленных и угнетенных людей примкнут в будущем все угнетенные мира.

«Левого, «красного» аятоллы не стало. Все большее влияние и вес в государстве приобретали различные люди недуховных санов. Надо было присмотреться и к ним.

 

Банисадр

Большой интерес у всех находившихся в Иране во времена революции вызвало появление в окружении Хомейни молодого, небольшого роста человека со смешно закрученными кверху усиками, придававшими лицу комическое выражение; лицо казалось всегда улыбающимся, каким-то несерьезным.

Его звали Банисадр. Жил он долго-долго в Париже на отцовские деньги. Семья была богатая, связанная с кругами духовенства. Говорят, учился. Говорят, в Сорбонне. Вроде бы на экономиста.

Если Язди, Готбзаде и сошки помельче, что прибыли вместе с «дедом» из Парижа, мгновенно ухватились за государственные посты, Банисадр прыти такой поначалу не проявлял. Был где-то в тени. Но скоро начал выступать в тегеранских аудиториях с лекциями о принципах исламской экономики. Этим нам следовало бы заинтересоваться, ведь основа строя любого государства – его экономика. Не поняв основу, базис, трудно понять надстройку. А здание в Иране возводилось новое, досель невиданное и неслыханное. Если в надстройке уже мелькали отдельные фигуры, по которым можно было бы составить кое-какое представление о создаваемом обществе, то с экономикой дело было явно темное. Ходили разные слухи, но из практики было ясно: землю крестьянам у богачей брать не разрешают, шахское имущество взяло под свой контроль духовенство, промышленность крупная вроде бы останется как и при шахе – в государственной собственности. А частная? А банки? А внешняя торговля?

Послали наших наиболее хорошо подготовленных товарищей и в экономике, и в персидском языке послушать лекции Банисадра.

Вернулись, рассказывают: осмеивает квалифицированная аудитория лектора за проповедь возможности беспроцентного кредита в банках, уравниловки в имущественных отношениях. Надо было попытаться побеседовать самому, ведь Банисадру уже приклеили ярлык «теоретика и идеолога исламской революции».

Поскольку Банисадр никаких постов в то время не занимал (встреча была в первых числах апреля 1979 года), он согласился принять нас у себя дома.

Обычная буржуазная квартира средней руки. Скромная, но удобная обстановка.

Банисадр поначалу держался весьма настороженно, ершился и лез в атаку: Советский Союз во времена шаха, дескать, вел неправильную политику в отношении Ирана – надо было не иметь никаких отношений с шахом; он, Банисадр, не согласен с Марксовой теорией прибавочной стоимости (это было сказано с вызовом, с какой-то «гордостью»), в СССР существует эксплуатация человека человеком и т. д.

Мы поняли, что надо дать ему возможность выпустить свой припасенный заряд, посмотреть, что же у него тогда останется, а потом уж попытаться завести обсуждение и опровергнуть неправильные заявления.

Вскоре из его высказываний стало ясно: «концепции» Банисадра – это чистейший воды идеализм, приправленный религией, полное отсутствие связи с жизнью.

В запальчивости Банисадр воскликнул, что марксизм-ленинизм никуда не годится хотя бы потому, что проповедует только насилие, в то время как ислам…

Я перебил его (было уже пора ставить вещи на свои места):

– Напомните, пожалуйста, как иранский народ сверг шаха. Хотелось бы также знать, как согласуется ваше утверждение с действиями исламских ревтрибуналов…

Банисадр отмахнулся:

– Это неизбежно…

– Неизбежно когда? Когда свергнутое сопротивляется?

– Да, конечно.

– Так, зачем же вы обвиняете марксизм-ленинизм в применении только насильственных методов?

– Ну хорошо, – загорячился Банисадр, – мы гордимся тем, что в нашем исламском обществе, внутри его, нет эксплуатации человека человеком.

– ?

– Да-да, потому что, будучи отсталой нацией, мы сами являемся объектом эксплуатации со стороны иностранных государств.

– Зачем же вы тогда проповедуете «равенство» и призываете к его достижению? Кстати говоря, как вы себе представляете это равенство между людьми и как его достигнуть?

Банисадр сделался более серьезным и торжественным тоном сказал:

– Главное в наших воззрениях – теория «тоухида» – единобожия. Если все будут верить в единого для всех Бога и подчиняться Ему, Его воле, никаких конфликтных ситуаций среди людей не будет – ни имущественных, ни каких-либо других.

Для иллюстрации своей «теории» Банисадр расположил одну ладошку на уровне повыше другой, что должно было символизировать различие между людьми. Затем он свел ладошки к центру, к воображаемой вертикальной линии, повернул их друг к другу внутренними сторонами, повел их обе вверх, совместил их прижатыми где-то наверху, развел, повернув их в горизонтальное положение, в стороны – сейчас они были на одном уровне.

Подумалось: так бы просто решались экономические проблемы в обществе. Но разговор, несмотря на эту жестикуляцию, надо было продолжать.

– А как же все-таки относительно имущественного неравенства между людьми? Ведь отношения между людьми в обществе складываются в результате участия в совместном трудовом процессе, а в этом процессе положение людей разное: одни имеют средства производства, у других их нет. У кого нет средств производства, вынуждены продавать лишь свою рабочую силу. Отсюда и возникают отношения подчинения и подчиненности. Значит, главное при рассмотрении вопроса о равенстве людей состоит в их отношении к собственности. – И спросил по-ученически: – Если говорить о равенстве людей, то какая форма собственности на орудия и средства производства обеспечит подлинное равенство?

Банисадр, внимательно слушавший, встрепенулся:

– Общественная.

И засмеялся, засмеялись и мы.

– Вы меня чуть было не превратили в коммуниста, – пошутил Банисадр. – Но я очень доволен разговором, хотелось бы посидеть спокойно с вами целый день, не торопясь обсудить многие, многие проблемы, а я-то до встречи с вами все думал: о чем же мне говорить с советским послом?

Желание Банисадра продолжать беседы мы, конечно, поддержали. Но такого рода бесед, к сожалению, больше не состоялось, хотя встреч было много и вопросы обсуждались разные и важные, но то были уже служебные дела – Банисадр быстро пошел вверх по государственной лестнице.

В середине ноября 1979 года он был назначен министром экономики и финансов и параллельно «руководителем» Министерства иностранных дел. Постепенно в выступлениях Банисадра стало звучать все больше антикоммунистических и антисоветских ноток. Создавалось какое-то двойственное впечатление. В беседах, несмотря на путаницу в понятиях, с Банисадром можно было выйти на логическое и правильное заключение. И вслед за этим следовали и правильные практические действия. Но затем что-то как будто прорывалось.

Уже в ноябре на пятничном намазе в Тегеранском университете Банисадр начал «теоретизировать», говорить о существующей возможности нападения Советского Союза на Иран. Если США начнут военные действия против Ирана, то имеется три альтернативы поведения СССР, изрекал Банисадр: 1) СССР вторгается в Иран под предлогом его защиты, и Иран превращается в поле боя двух «сверхдержав» – это Ирану не подходит; 2) СССР «сговаривается» с США: резко критикует США, но сам практически ничего не предпринимает для помощи Ирану; СССР в этом случае «разоблачает» себя; 3) СССР никак не реагирует на вторжение американцев в Иран, но если Иран попросит, то будет готов оказать помощь.

На следующий же день я посетил Банисадра. В ходе разговора по практическим вопросам советско-иранских отношений, которые он тут же разрешил положительным образом, я напомнил о вчерашней речи. Прямо спросил: действительно ли он верит в возможность советско-американского «сговора» за спиной Ирана?

Банисадр заметно смутился, замялся, стал оправдываться, что его неправильно поняли. И сказал, что лично он считает, что в случае нападения США на Иран имеется лишь одна возможность, одна альтернатива для Ирана: Иран немедленно обращается за помощью к Советскому Союзу как к дружественному соседнему государству.

К ноябрю 1979 года роль Банисадра начала явно усиливаться, в то время как более прыткие Язди, Готбзаде и другие уже изрядно подрастеряли свой политический капитал, который и состоял-то главным образом в отсвете мантии Хомейни, под прикрытием которой они прибыли в Тегеран.

 

Разброд

В начале марте 1979 г. я имел беседу с видными либерально-буржуазными деятелями Назихом, бывшим тогда главой Иранской национальной нефтяной компании, и Санджаби, бывшим тогда министром иностранных дел.

Назих, хотя по профессии юрист, уже хорошо начал разбираться в тонкостях нефтяного бизнеса. Мы в деловой обстановке обсуждали возможности экономического сотрудничества обеих стран. Я отметил как-то невольно, что Назих не цитирует Хомейни, не упомянул его имя даже ни разу, а так – обыкновенный деловой разговор. Позднее, как известно, в сентябре, против Назиха началось преследование со стороны «исламской прокуратуры», Хомейни многозначительно заявил, что он не возражает, если Назиха привлекут к суду. Назих скрылся и бежал за границу.

Санджаби уже в марте в ответ на нашу просьбу помочь устроить встречу с Язди и Готбзаде для лучшего уразумения нами обстановки в стране прямо сказал, что эти люди «временные». Конечно, о каком единстве могла идти речь?

Весьма показательным для роста оппозиционных настроений был массовый митинг 5 марта 1979 г., в годовщину смерти Моссадыка. На нем выступал Матиндафтари – внук Моссадыка, организатор новой общественной организации «Национально-демократический фронт» с весьма интересными либеральными целями. Само создание этой организации говорило о попытке противопоставить что-то в политическом плане натиску религиозно-политических деятелей, уже начавших разворачивать кампанию насильственной исламизации страны.

На митинге выступали и «федаи», и «моджахеды иранского народа». И хотя главными действующими лицами митинга были Телегани, Базарган и Санджаби, их тоже критиковали за непоследовательность. И покойному Моссадыку досталось за то, что не решился в свое время разоружить армию и дать оружие в руки народа, что явилось одной из важнейших причин поражения движения Моссадыка в начале 50-х годов. Так говорили ораторы, имея в виду обстановку в стране в марте 1979 года. Это отражало отношение к новой власти.

Видный иранский журналист либерального толка А. принял мое приглашение позавтракать в Зарганде. Он резко настроен против попыток духовенства подмять все под себя. Но равным образом он и против Язди и Готбзаде (а это вроде бы «кумиры» резолюции?!). Выход он видит в «Национально-демократическом фронте» Матиндафтари. Существует реальная возможность контрреволюции, если только будет восстановлена старая армия, поэтому федаи и моджахеды должны явочным порядком брать власть, где это возможно, чтобы действовать с позиции силы – ведь духовенство именно так уже и действует. Правительство Базаргана слабое, это не революционное правительство, его делают ширмой для закулисных махинаций.

Так говорит буржуазный интеллигент, он даже согласен на установление власти «левых».

Базарган тем временем начал выступать регулярно по телевидению. По вечерам «беседа у камина», добродушный разговор доброго старичка. С упоминанием об исламе и переходом на грешную землю и мирские дела. А они, дела, плохи: никто не работает, а все должны работать на… правительство, иначе оно не может функционировать.

Невольно подумалось: а правительство-то, что оно делает? Принят ли хотя бы один какой-либо закон в пользу народа? Увы, таких законов не было. Насколько я помню, за время существования правительства Базаргана был лишь принят закон, понижающий возраст девочек, которых можно брать в жены, до 14 лет! А в остальном все оставалось как бы по-старому, как бы при шахском правлении: есть правительство, оно что-то делает, а все должны вернуться к своим местам и работать как ни в чем не бывало.

Конечно, это был уже саботаж со стороны иранской буржуазии.

Видный буржуазный интеллигент А. беседует с нами в октябре 1979 года. Дело идет явно к открыто религиозному правлению в стране, говорит он. И главный вопрос в том, насколько терпимы будут религиозные деятели к светской власти и светскому образу жизни, уже укоренившемуся в Иране. Если проявят реализм и понимание того, что отношения в стране нельзя вернуть к VII веку, то ничего, дела пойдут.

– А если не поймут и поведут свою линию, что тогда? – спросили мы.

– Тогда Иран, конечно, придет в упадок и заработают силы против религии. Силы мощные и действующие различными способами, – ответил собеседник.

– На чем же тогда будет держаться власть духовенства?

– Наши муллы держатся только на поддержке босяков и частично базара. Все остальные классы и слои общества явно недовольны положением дел.

Уж очень просто у него получается.

…Обед у посла одной из западноевропейских стран. Октябрь 1979 года. Кроме нас здесь послы Франции, Индии, Голландии, Дании, Канады, Швейцарии, Турции, Италии, временный поверенный в делах США в Иране (посол уехал), представитель Госдепартамента США, который прибыл для ознакомления с обстановкой «на месте». От иранцев – бывший заместитель премьер-министра, а ныне иранский посол в Скандинавских странах Амир-Энтезам. Семилетний белоголовый сын посла бегает босиком то в одних трусиках, то в миниатюрной пасдарской форме за лающей собакой. Гости притворно умиляются шалости дитяти, мешающего вести интересный разговор. В центре внимания – Амир-Энтезам, он явно в опале, он зол на духовенство. Он все время вместо «я» говорит «мы», «наша группа». Думаю, мне не к лицу толпиться в такой жадной внимающей рассказчику компании. По рассадке за столиком мое место – рядом с Амир-Энтезамом, тогда можно будет и попытаться поговорить.

В ходе беседы, когда мой сосед опять упомянул «наша группа», я спросил, кто же это. Амир-Энтезам назвал: Базарган, Язди, Готбзаде, Чамран. «Мы» полны решимости воспротивиться попыткам вести страну по пути, уготованному духовенством, этот путь – тупик для страны. Вся беда в том, что мы не знаем, что же конкретно делать, говорит собеседник.

– Что бы вы делали на нашем месте? – спрашивает он.

Я откровенно засмеялся. Амир-Энтезам удивился.

Я рассказал ему, как ровно год назад аналогичный вопрос задавал мне шах. Риторический, конечно. Не думаю, что он ждал совета, так же как не думаю, что ждет совета и Амир-Энтезам. Ответил: если говорить кратко, то власть та крепка, за которой идет народ.

Сейчас народ верит духовенству, а что же правительство, в котором недавно был Амир-Энтезам, сделало для народа или хотя бы конкретно обещало народу?

– А что мы могли, например, сделать для народа? – спросил собеседник.

– Например… Например, хотя бы продемонстрировать желание помочь в решении жилищного вопроса. Вот в районе Мехрабадского аэропорта, вы знаете, пустует уже больше года целый городок почти готовых новых жилых домов, тысяч на сорок населения! Почему бы правительству не переселить туда людей, бедняков из трущоб юга Тегерана?

– Ну уж нет! – вскипел Амир-Энтезам. – Я сам пайщик этой строительной компании, сколько зажиточных людей вложили свои капиталы, а вы…

Подумалось: о какой же поддержке народа может идти речь, если буржуазное правительство палец об палец не ударило, чтобы удовлетворить насущные требования трудящихся хотя бы частично?

…После обеда, за кофе в гостиной, ко мне подошел развязный молодой человек. Вместе с Лэнгеном – временным поверенным в делах США в Иране. Он неразборчиво буркнул свою фамилию, сказал, что прибыл из Госдепартамента на несколько дней, чтобы «изучить обстановку на месте». Его интересует главный вопрос: насколько прочны позиции духовенства и сколь долго они продержатся у власти? Каково мое мнение?

Ответил: революцию народ будет защищать, к прошлому возврата нет.

Американец быстро среагировал: да, это так, если Хомейни скоро не умрет, а если умрет? Кто тогда может быть у власти? Коммунисты?

Отшутился: если знаете, зачем спрашиваете. И подумал: американцы уже готовятся на период «после Хомейни». На кого ставят?

Ответ на этот вопрос был частично дан в конце декабря 1979 г. в заявлении «студентов», захвативших американское посольство. Найденные ими документы свидетельствовали о том, что Базарган и Амир-Энтезам и до и после революции поддерживали тесные контакты с послом США Салливаном и сотрудниками посольства, обменивались информацией. До революции Базарган и его сообщники выступали за сохранение шаха, за создание регентского совета и даже слияние его с Исламским революционным советом, созданным тогда по указанию Хомейни. Они хотели также препятствовать возвращению Хомейни из-за границы.

Из всех этих материалов, мгновенно ставших сенсационными, следовало, что Базарган и его деятели имели сильные симпатии к США, в то время как Хомейни выступал резко против. Их концепция, видимо, состояла в том, чтобы, пробравшись к власти, на гребне волны народной революции лишь ограничить власть шаха, передать политическую власть в руки национальной буржуазии, лидерами которой они себя считали.

Эти разоблачения «студентов» нанесли удар и по положению всего, так сказать, «гражданского окружения» Хомейни, прибывшего с ним из Парижа (Язди, Готбзаде, Банисадр), они показали, что эти люди не только связаны с соглашательскими группировками прозападного толка, но и сами толкают страну вновь к сотрудничеству с Западом.

К концу 1979 года уже вырисовывалась примерно следующая картина группировок в стране:

1. Хомейни, Монтазери, Халхали и некоторые другие политико-религиозные деятели, преданные Хомейни.

2. Шариат-Мадари с его окружением религиозно «умеренных» деятелей – противники Хомейни.

3. Базарган и деятели, группирующиеся вокруг него и «Национального фронта», откровенно представляющие интересы иранской буржуазии, для которой революция – лишь средство прихода к власти.

4. Язди, Готбзаде, Чамран, Банисадр и их окружение – авантюристические нерелигиозные лица, пытающиеся полностью забрать власть в свои руки, пользуясь приближенностью к Хомейни, но блокирующиеся временно с Базарганом и К°.

5. Левые, национально-патриотические силы – они разобщены, раздроблены. Лучше всего это демонстрируют некоторые примеры.

22 мая прошло мощная 200-тысячная демонстрация левых сил под общим лозунгом «Фашизм не пройдет!». Через месяц Национально-демократический фронт пытался провести массовый митинг в защиту Учредительного собрания, а фактически в пользу демократической конституции. «Исламисты» набросились на участников митинга с кулаками, дубинками, кастетами, избивали их. Моджахеды стреляли в воздух, но это не помогало. Это была первая после революции крупная стычка правых против левых с применением силы. А дальше… Дальше это стало системой. Дело дошло, например, до скандального ареста в сентябре сына могущественного аятоллы Монтазери. Он осмелился критиковать установившиеся порядки, в том числе и Базаргана, в частности за странное заявление премьера о том, что верного ученика Хомейни Матахари убили «коммунисты». Как же так, восклицал Монтазери-младший, ведь всем известно, что Матахари убит агентами ЦРУ и сионизма! При чем тут «коммунисты»? Конечно, Монтазери-младший сам не был коммунистом, да и вряд ли им симпатизировал. Просто горячий, искренний юноша не мог терпеть фальши положения, которое все более и более вступало в противоречие с ожиданиями участников революции.

Неладно дело складывалось и с национальными меньшинствами, особенно с курдами. Курды приветствовали революцию, видя в ней спасение от национального угнетения и возможность обеспечения своих национальных прав. Возродилась из подполья Демократическая партия Курдистана, которую религиозники сразу же окрестили «коммунистической»; некоторые даже утверждали, что она связана с СССР, а другие – с Израилем (!).

Курды не выступали за отделение от Ирана, в чем их пытались обвинять религиозно-политические деятели, они требовали прав национальной автономии в рамках единого иранского государства. В рамках этой автономии они, правда, собираются проводить весьма прогрессивные социальные преобразования, на которые центральная власть, видимо, не решится для персидских районов страны. Если позволить курдам производить социальные изменения в пользу трудящихся города и деревни, это может быть «дурным примером» и для других, например, азербайджанцев, белуджей, может быть, арабов, живущих в Хузистане. Да и сами персы проснутся к сознательной жизни – и полетит вверх тормашками утверждение, что при исламском правлении нет наций, есть единая мусульманская община верующих в единый ислам, только некоторые группы этой «общины» говорят на различных языках.

Поэтому духовенство и те, кто прячется за ним, немедленно прибегли к старому, так сказать, «шахскому» приему: было объявлено, что волнения в Курдистане – дело рук «иностранцев», а руководитель ДПК Касемлю, хотя и избран депутатом в конституционную ассамблею для выработки проекта конституции, был объявлен «слугой дьявола» и поставлен вне закона. Так же поступили и с религиозным главой курдов, являющихся суннитами, шейхом Хоссейни.

Вскоре были спровоцированы вооруженные столкновения. Срочные поездки Телегани в Курдистан приводили было к умиротворению, но ненадолго. Снова вспыхивали не только стычки, но и настоящие бои. Постепенно внутри Ирана создался внутренний фронт партизанской борьбы курдов против правительственных войск. Почти полная аналогия тому, что было при шахе.

Уже в мае стало неспокойно в Хузистане. Арабы, проживающие в этой южной нефтедобывающей провинции, стали требовать национальной автономии в рамках единого Ирана. Центральные власти отказали так же, как и курдам. В Хузистане начались забастовки, крупнейший иранский порт Хорремшахр прекратил работу. Власти попытались захватить силой штаб-квартиры арабских организаций. Арабы воспротивились, завязалась перестрелка, перешедшая в настоящий бой.

В ответ вспыхнули вооруженные столкновения в других крупных городах Хузистана – Абадане и Ахвазе. Из провинции в города на помощь двинулись арабские племена.

Власти бросили на арабов войска, пасдаров. Много убитых, раненых. Губернатор Хузистана адмирал Мадани заявил, что выступления арабов – дело рук империалистов, агентов контрреволюции и…. коммунистов. Он ввел чрезвычайное положение, заявил о решимости силой подавить волнение.

В Ахвазе крупный коллектив советских специалистов – строителей мощной ГЭС «Рамин». Положение там напряженное, по ночам облавы, перестрелки. Говорят, оружие для арабов поступает из соседнего Ирака. На базаре можно купить свободно автоматическую винтовку АК-47 за 20 тысяч риалов. Иракцы ведь давно уже демонстративно называют Хузистан… иранским Арабистаном. Так же, как и Персидский залив упрямо величают Арабским заливом.

Но в волнениях арабов в Хузистане, помимо национальных мотивов, есть и другие причины: арабы, как правило, подвергались особо сильной эксплуатации, занимали самые низкие должности, выполняли самую грязную и тяжелую работу. Да и пролетарская прослойка на нефтепромыслах велика. С опаской говорили иранские буржуа, что на промыслах более половины рабочих – левые.

Вскоре вспыхнули волнения у туркмен, затем у белуджей…

Одним словом, отсутствие правильной и справедливой национальной программы давало узнать себя с первых дней революции.

Это способствовало вползанию страны в хаос и анархию. Положение складывалось серьезное.

 

Анархия

После того памятного дня, когда Базарган как премьер нового революционного правительства, неловко и вроде бы сконфуженно, озираясь по сторонам, вошел в сопровождении вооруженных парней в здание премьер-министра, что символизировало установление нового государственного строя в Иране, как-то сразу и не почувствовалось установление порядка в стране, т. е. власти.

Дни проходили за днями, все ожидали каких-либо решительных действий, хотя бы декретов нового правительства, меняющих обстановку, но, увы, ничего этого не было. И стало ясно, что нет целеустремленных действий и нет твердой власти потому, что нет передовой партии и вожаков, которые вели бы за собой народ и опирались на него, поэтому нет и идеи переустройства общества.

С элементами анархии, которые, в общем-то, наверно, неизбежны при революции, решительной борьбы не велось.

Началось сведение счетов с остатками прежнего режима, вернее говоря, с лицами, занимавшими более или менее видные посты при шахе, в основном с военными. Заработали «исламские» суды-трибуналы над не успевшими сбежать генералами и офицерами. Кто назначал этих судей – не известно. Иногда в трибуналах при допросах мелькала фигура Язди – «исламского Робеспьера».

Суды были скорыми. Защиты не полагается. Главное обвинение – «служение дьяволу и разложение». Приговоры однотипны – расстрел. Через полчаса после вынесения приговора. Чтобы даром не кормить.

И фотографии. До расстрела – со связанными руками, сидят под черной классной доской, на которой начертаны подходящие изречения из Корана. На груди табличка с надписями обвинений. Часто головы забинтованы или в синяках – следы допросов.

Затем снимки расстрела во дворе, до восхода солнца, при свете электрических ламп или автомобильных фар: фигуры с завязанными глазами у столбов, у многих подогнулись колени. Пасдары тщательно целятся, стреляют с 10–15 шагов.

Затем снимки крупным планом лиц, уже мертвых, расстрелянных, трупы на столах в морге, вдвигаются, выдвигаются на каталках в морозильные шкафы. Вооруженные бородачи смотрят гордо в объективы фотоаппаратов, а то иногда и испуганно на дело рук своих.

Фото крупные, каждый день. На целые полосы газеты. Печатаются как бы с удовольствием.

Фотографий судей нет. Ни одного.

Это – в Тегеране. То же происходило и по всей стране. Кто вершил суды? Не известно.

Волна террора захлестнула страну. Дошли слухи о возмущениях до Хомейни – слишком много самоуправства. Он объявил: ревтрибуналы прекращают свои действия, отныне будут судить нормальные суды.

6 апреля Базарган со всем составом правительства выехал в Кум к имаму – требовал вмешательства: дайте возможность функционировать правительству, надо прекратить своевольничанье, беззаконие. Хомейни вроде бы согласился: раз назначено правительство, ему надо дать возможность действовать.

У каждой революции есть свои жестокие, неизбежные жестокие нормы. На то она и революция. Но моральная высота тех, кто встает у власти в результате революции, определяется и степенью великодушия к своим противникам, тем, кто не представляет опасности для революции. Неладные дела творились в Иране. Почему-то позволили сбежать за границу всем бывшим премьерам: Амузгару, Шарифу-Имаму, генералу Азхари, наконец Бахтияру, тому последнему премьеру шахского режима, который залил кровью улицы Тегерана. Впрочем, в Иране все знали и открыто об этом говорили, что Бахтияра, своего товарища по партии, спас Базарган – позволил ему тайно покинуть Иран. Родилась шутка: Бахтияр спасся через Базаргана (Базарган – это также и название пункта на границе с Турцией).

 

Куда смотрит стрелка компаса?

Определения внешнеполитического курса нового Ирана, естественно, более всего ожидали иностранные дипломаты в Иране. Бедняков на окраинах этот вопрос, пожалуй, меньше всего интересовал. Дипкорпус хотя за время революции и поредел, но ненамного. Испытанные в различных переделках на перекрестках международных дорог, привыкшие не показывать эмоции на своих непроницаемых лицах и мало чему удивляться, иностранные дипломаты стремились по любым, даже небольшим признакам определить, на какой румб международного компаса будет править новое руководство Ирана.

Поначалу западные дипломаты со вздохом горечи было решили: раз революция – значит дело пойдет влево внутри страны и вовне ее. Значит, пойдет Иран ближе к Советскому Союзу. И слухи распространяли о левом, чуть ли не прокоммунистическом окружении Хомейни в Париже. И нет-нет, а ловили мы, советские дипломаты, завистливые взгляды своих коллег по дипкорпусу – дескать, как вам будет хорошо. Лозунги «Смерть США!», «Долой США!» и тому подобное во время демонстраций и митингов не предвещали хорошей перспективы и для отношений Ирана с западными странами – союзниками США.

Когда был замечен лозунг «Долой Советский Союз!», глаза некоторых наших западных коллег наполнились умилением и нескрываемой радостью: «Ага, дело не так уже плохо!» Ну а когда после некоторого перерыва в Иран начали вновь прибывать различные американские «советники», «специалисты», то оснований для беспокойства у западных стран оставалось меньше, хотя и чувствовали они себя в Иране неуютно.

Уже через пару недель после революции иранская печать поместила сообщение о том, что президент Картер предлагает Ирану развитие всяческих связей по всем направлениям, включая связи по военной линии (!). Предлагает так, как будто не было и революции, носившей явно антиимпериалистический и антиамериканский характер.

Контрастом этому служило почти одновременное сообщение в печати о захвате моджахедами с боем американских шпионских станций на побережье Каспийского моря. Эти станции, собирающие с помощью секретнейшей электронной аппаратуры разведывательные данные о Советском Союзе, продолжали спокойно функционировать все время правления Бахтияра, да и правительство Базаргана никак не препятствовало их деятельности. Собираемые станциями данные передавались автоматически на американский спутник связи. Так иранская территория продолжала использоваться агрессивными империалистическими силами, борьба с которыми была провозглашена одной из целей иранской революции!

Моджахеды четыре дня вели бои с охраной станций, пока она не пала. Американцы даже срочно прислали в Тегеран свой самолет для вывоза секретной аппаратуры и людей.

Тем не менее в конце мая вновь появилось сообщение о том, что эти разведывательные станции, оказывается, продолжают свою работу против Советского Союза с согласия иранского правительства! Два корреспондента «Интернешнл геральд трибюн» посетили станции, описали их, указав, что обслуживает их лейтенант Джавахери, учившийся в США на ракетчика, станции работают в автоматическом режиме; у него приказ – поддерживать работу станций, пока правительство США (?!) не скажет, что делать, и т. д. Обеспокоен он лишь тем, как бы станции не попали в руки… русских.

Позднее, в июне 1979 г., США, как мне сообщили Язди и Амир-Энтезам, обратились к Ирану с просьбой о возобновлении работы этих разведывательных станций с целью якобы проверки, выполняет ли Советский Союз соглашение ОСВ-2 (!), только что заключенное в Вене. Иранцы ответили, что, исходя из положения Ирана как страны, вступившей в «движение неприсоединения», и учитывая «дружественные отношения» с СССР, такое согласие американцам не может быть дано. Если же США обратятся к СССР и тот даст согласие (?!), то Иран может рассмотреть обращение США. Позднее эта не совсем твердая позиция иранского правительства была снята мощной волной антиамериканского движения.

После победы революции левые круги были явно недовольны медлительностью «революционного» правительства в определении курса в отношении США, бывших тесным союзником или хозяином шаха, свергнутого народом. Ничего не было слышно о судьбе ирано-американских военных соглашений, опутавших Иран и тесно привязавших его к военной колеснице американцев, о гигантской трате средств на закупки вооружений в США, т. е. о фактическом финансировании Ираном военно-промышленного комплекса США, о тысячах американских «советников» в Иране и т. д.

Иногда Язди говорил вынужденно что-то невнятное: дескать, надо разобраться, что к чему, – соглашений много, как бы не нанести убытков самим себе. Было видно, что вопреки родившимся в гуще масс, совершивших революцию, требованиям принципиальных изменений характера отношений с США правительство не решается идти на это, ничего не делает или не имеет каких-либо планов.

Базарган принимал без задержки, был вежлив, учтив, но постоянно заводил разговор намеками о каком-то советском «вмешательстве» в иранские дела. Как бы заранее создавал неблагоприятный фон для беседы. Какое вмешательство? Базарган отвечал: да-да, конечно, мы верим вашим заявлениям о невмешательстве, но вот, мол, говорят… И далее следует один вымысел за другим: то переходят границу какие-то вооруженные люди из Азербайджана или из Туркмении…

Спрашиваю: скажите, пожалуйста, где, когда?..

Базарган не отвечает, переходит на другое: в Курдистане действуют коммунисты, может быть, они связаны с Москвой?

Терпеливо даем разъяснения Базаргану, хотя прекрасно знаем, что и сам Базарган понимает, что все его примеры вмешательства – выдумки, но он говорит о них, говорит… Зачем?

Если на беседе присутствовал Язди, то он непременно настаивал на том, чтобы в Советском Союзе открыто критиковали иранское левое движение, поскольку оно, дескать, мешает иранскому народу составить правильное представление о Советском Союзе.

Иногда Базарган откровенно дремал в кресле, предоставляя возможность говорить своим заместителям. Хитрил, как Моссадык в свое время, или действительно уставал?

Странно, что Базарган и его компания во время встреч ни разу не обмолвились словом о Хомейни – ни хорошим, ни плохим. Говорили о делах, о стране так, как если бы не существовало Хомейни. Они не рисовались, просто вели себя естественно. Хомейни для них был явно не вождь, они прикрывались его спиной. Иногда даже позволяли себе отпускать шуточки по поводу «исламской республики».

Естественно, что уже при первых контактах с правительством пришлось поставить много практических вопросов, возникших в ходе торгово-экономических связей, никто в стране решений по этим вопросам не принимал. Власть как бы пропала. Базарган только обещал «рассмотреть» или, еще хуже, «поручить рассмотреть». Кому? Не известно.

Попробовали поставить перед правительством вопрос о перспективах наших торгово-экономических связей, которые были весьма интенсивными. С этой целью в Иран в мае 1979 г. прибыл председатель ГКЭС Скачков С.А. Ничего из этого не вышло. Правительство явно саботировало переговоры, т. е. попросту ничего не говорило, не отвечало, кроме стереотипного заявления: мы все это изучим. А МИД Ирана, которым руководил в то время Язди, дал понять, что визы на паспортах гостей могут быть и не продлены.

Это был – не скрою, к нашему искреннему удивлению – явный, преднамеренный саботаж отношений с Советским Союзом. Впрочем, и отражением общей политики правительства Базаргана – вести саботаж всего и вся, доказывая тем самым неспособность духовенства править государством. Саботировалось все: организация работы промышленности, банков, транспорта – все… кроме связей Ирана с западными странами. И это было заметно всякому.

В Ахвазе на стройке ТЭС «Рамин» все время было неспокойно, кто-то подогревал рабочих против советских специалистов. А иранцев там было занято более 3,5 тысячи человек. В условиях массовой безработицы люди держались за рабочее место, но иранская государственная компания «Таванир» упорно под разными надуманными предлогами не платила за выполненные работы, рабочие не получали зарплату, а их негодование кто-то за спиной искусно направлял против «шурави»: дескать, их вина, что денег не платят.

В Министерстве по делам нефти, где мы предложили советские танкеры для перевозки нефти и нефтепродуктов, поскольку Иран подвергался экономическому бойкоту, вышколенные нефтяные чиновники «из старых времен» высокопарно рассуждали о международных условиях торговли, и все их рассуждения сводились к тому, что им советские танкеры не нужны.

Министерство труда повело кампанию на искусственное сокращение числа советских специалистов как раз с ключевых постов, а без них начавшиеся стройки явно не могли продолжаться.

26 апреля 1979 г. у стен посольства состоялась первая организованная антисоветская демонстрация, которую власти изобразили как шествие «афганцев», протестующих против апрельской революции 1978 года!

В Абадане муллы читают проповеди: в Советском Союзе всех стариков расстреливают, все жены общие, народившихся детей отбирают от родителей для воспитания в специальных колониях…

Явно из кругов правительства распространяется едкий слушок о советско-американском сговоре во время подписания соглашения об ОСВ-2 в Вене относительно «судьбы Ирана». С серьезным видом спрашивают меня об этой фальшивке, состряпанной ЦРУ, и Базарган, и Амир-Энтезам, и Язди. А может быть, они сами ее сочинили и пустили в ход?

Опять к осени поползли служи о переходах с оружием людей в Иран из Советского Азербайджана и Туркменистана.

Стараются и англичане. В так называемом «конфиденциальном сообщении» – приложении к лондонскому журналу «Экономист» – появляется «достоверное сообщение»: ООП вместе с СССР готовится свергнуть Хомейни, и в числе действующих лиц этого вымышленного «заговора» называются Арафат, представитель ООП в Тегеране Хани-эль-Хасан и советские послы в Бейруте и Тегеране…

Обстановка становится все более неблагоприятной. Острие недовольства искусственно поворачивается властями против Советского Союза, советских людей, работающих в Иране. Мы уже эвакуировали всех жен с детьми, многих специалистов. И все же колония довольно велика – более 2,5 тыс. человек, на 90 % – это технические специалисты на местах, без которых встанут стройки, прекратится работа Исфаханского металлургического завода, рудников, шахт, некоторых заводов.

Отношения с простыми иранцами отличные – ни одного недружественного акта. Темная антисоветская волна, клубясь, ползет сверху. Нашим товарищам мы еще и еще раз советуем: выдержку проявляйте, выдержку, мы ведем сотрудничество с иранским народом на его пользу…

 

Свет и тени

Недружественная позиция правительства Базаргана очень скоро проявилась в отношении к Советско-иранскому договору о дружбе, заключенному еще в 1921 году.

По этому договору, который был первым для Ирана равноправным договором, Советская России, как уже упоминалось, передала Ирану громадные материальные ценности, принадлежавшие России в Иране, – банки, промышленные и торговые предприятия, дороги, телеграф, порты, все концессии и т. д. Договор одновременно свидетельствовал о дружбе иранского и советского народов. Заботясь о равной безопасности обоих соседних государств, он имел статьи (5 и 6), которые, действуя в интересах обеих стран, ограждали Иран от посягательств третьих стран, не давали возможность использовать его территорию во враждебных для Советского Союза целях. Эти статьи договора особо злили тех, кто хотел командовать Ираном еще в давние времена, служили объектом извращенных толкований и нападок на Советский Союз. Именно потому, что они самым существенным образом обеспечивали независимость самого Ирана, не позволяли третьим, враждебным силам манипулировать Ираном в чуждых его народу интересах.

Первая ласточка, как мне кажется, появилась уже в конце мая в газете «Кейхан», когда министром иностранных дел был Язди. Его почерк был виден сразу. В статье все было изображено шиворот-навыворот. В ней Язди дошел даже до утверждений, что Иран вступил в Багдадский пакт, а затем в СЕНТО именно ввиду того, что имел договор 1921 года с Советским Союзом! И соглашение об американо-иранском военном сотрудничестве в 1958 году было заключено Ираном, поскольку Иран имел договор с Советским Союзом! Трудно было придумать более извращенное толкование событий, причин и следствий. Но становилось умному человеку ясно и другое: именно договор 1921 года был препятствием внешним силам в их попытках полностью подчинить себе Иран в антисоветских целях.

Эта статья явилась ответом на неоднократно задававшийся в Иране вопрос: почему же так получилось – прошло более двух месяцев после революции, которая носила такой ярко выраженный антиимпериалистический, антиамериканский характер, а военные договоры с США, которыми шах опутал Иран, не порваны? Язди начал давать ответ весьма оригинальным способом – надо уничтожить договор с Советским Союзом.

Неудивительно, что другие газеты (тогда еще можно было печатать различные мнения) резко выступили против Язди и К°. Газета «Пейгаме Эмруз» поместила, например, статью «Господа! Вы забываете про контрреволюцию!». В ней говорилось, что иранская контрреволюция с любыми союзниками извне не решится на открытое выступление именно ввиду наличия договора 1921 года с Советским Союзом, «который, – открыто заявляла газета, – вызывает такую неприязнь у министра иностранных дел». Даже адмирал Мадани, перешедший на сторону революции, выступал против аннулирования договора.

Язди, видимо, решил сыграть коварную роль. Когда стало ясно, что нельзя избежать аннулирования военных договоров с американцами, он и ему подобные (сам додумался или подсказали из Вашингтона – не известно) сделали связку, усиленно представляя, вопреки логике, что судьбы договоров с американцами и статей 5 и 6 советско-иранского договора должны быть связаны. В июне он заявил об этом газетчикам, чем опять вызвал волну протестов, что несколько приостановило возню вокруг советско-иранского договора. Да и в самом иранском МИДе находились здравые голоса: зачем Ирану наносить самому себе урон, разрывая договор с СССР, станет ли Иран в результате таких односторонних действий сильнее или слабее?

…Однажды, когда я зашел в иранскую парикмахерскую, там была небольшая очередь, пришлось подождать. Через некоторое время сидевший напротив нас молодой человек, извинившись, обратился к нам с вопросом: русские ли мы? Мой товарищ хорошо знал персидский язык, и мы немного поговорили о том о сем с юношей. Оказалось, он из трудовой семьи, учащийся последнего класса гимназии, готовится поступать в университет, когда его вновь откроют. Мы спросили, как молодежь относится к революции. Он ответил, что за небольшим исключением все в восторге, ждут больших перемен в жизни к лучшему для бедных слоев – установления справедливости. Выяснилось также, что среди молодежи много политических течений, поэтому часто возникают ожесточенные споры.

Мы спросили:

– Ну, например, о чем вы сейчас спорите?

– О том, нужно ли аннулировать статьи 5 и 6 ирано-советского договора о дружбе 1921 года.

– Вот как? Ну и какие же мнения есть на этот счет?

– Одни говорят – надо сохранить, другие – аннулировать.

– А ты какой точки зрения придерживаешься?

– Я говорю так: если Советский Союз – враждебное нам государство, статьи 5 и 6 надо ликвидировать; если Советский Союз – дружественная нам страна, то статьи договора надо сохранить, они обеспечат нашу безопасность. А вы как думаете?

Я ответил:

– Не буду вмешиваться в ваши внутренние споры, но скажу одно: Советский Союз – дружественная Ирану страна.

6 ноября было объявлено о заявлении иранского правительства относительно того, что ст. 5 и 6 советско-иранского договора 1921 г. считаются утратившими силу. Одновременно было заявлено об аннулировании ирано-американского военного соглашения 1959 года. А ноту нам прислали только 13 ноября, датированную 11 ноября.

Верна ли версия о том, что решение относительно советско-иранского договора было принято без ведома Исламского революционного совета, – установить трудно. Но оформление решения было сделано под шумок, в гуще других событий, привлекших громадное внимание страны и своего мира, – захват посольства США и взятие американского персонала заложниками.

Прежде чем перейти к событиям, имевшим место после этой так называемой «второй революции», следует закончить рассказ о делах, касающихся советско-иранских отношений до 1 января 1980 года, – не потому, что это новогодняя дата, а потому, что с начала ноября 1979 г. до начала января 1980 г. было несколько событий, врезавшихся в память не только своей необычностью, но и отражавших различные стороны того, что составляло отношение к Советскому Союзу.

Итак, 4 ноября после нескольких часов драки с американской охраной посольство США в Тегеране было полностью захвачено иранцами, а весь его персонал взят в заложники. Случай необычный, не рядовой. На этом мы остановимся более детально позднее.

5 ноября было оккупировано пасдарами английское посольство – напротив нас. Говорят – для охраны, чтобы его не захватили. Кто? Английское правительство заявило протест, между прочим, многозначительно указав, что Бахтияра нет в Англии, он в Париже.

В городе – на улицах – демонстрации, демонстрации одна за другой. Создается атмосфера допустимости, чуть ли не «законности» действий, направленных на захват иностранных посольств, сочиняются дикие небылицы о их деятельности. Опять всем нашим товарищам даем тревожный сигнал. Кто знает, какие планы вынашиваются против советского посольства?

Полицейские, охраняющие наше посольство, рекомендуют спустить с цепи наших овчарок, чтобы бегали по саду, вдоль стен, не только ночью, но и днем.

А приближается 7 ноября – день 64-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, наш праздник, первый праздник здесь после революции.

МИД Ирана уверяет, что «все будет в порядке», хотя правительства и нет… Будут посольство охранять и полицейские, и пасдары.

Решили проводить прием. В саду подсвеченный разноцветными прожекторами забил высоченный фонтан. Все товарищи на своих местах. Настежь ворота в сад, настежь двери на улицу… Решили проводить «во всем параде», хотя на сердце немного щемит от сознания того, сколько наших товарищей обеспечивает сейчас безопасность посольства. Отменять прием было нельзя – получился бы недружественный жест, да еще после уверений МИДа, которые, конечно, мало чего стоят, но все же…

Прием превзошел наши ожидания. Было более тысячи гостей, и главное – подавляющее большинство из них иранцы, не иностранцы, как это обычно бывает на приемах в других посольствах.

Много молодежи, симпатичной, также бородатой, но с открытыми улыбками. Большинство иранцев – люди для нас новые. И это тоже хорошо – новое послереволюционное поколение. Много интеллигенции, писателей, деятелей новых политических партий. И неожиданно много военных во главе в начальником штаба верховного главнокомандования, командующих родами войск…

Иностранные послы, отвыкшие от больших сборищ за долгие революционные тревожные месяцы, где все было в опаску, как-то заземленно, обыденно, – в изумлении. Они также благодарят нас за блестящий прием и за… смелость. Он всем нужен как демонстрация живучести дипкорпуса. «От вас исходит сила и уверенность, вы – великая страна», – говорят и иранцы, и иностранцы. Устал, конечно, сильно от тысяч рукопожатий, но внутри ликование и радость – мы не ошиблись в своих расчетах.

И другое событие. 10 ноября Общество культурных связей с Советским Союзом проводит торжественное заседание, посвященное годовщине Великого Октября. Руководство общества, учитывая обстановку в стране, пригласило советского посла сделать доклад. Первое после революции открытое выступление советского посла. Нужны правильные слова.

Довольно большой зал ИОКСа, рассчитанный на 600 мест, забит до отказа. Служащие ИОКСа, которые впускали людей, говорят, что прошло уже более тысячи человек. Стоят у всех стен, в проходах, впереди сидят прямо на полу. Картина весьма живописная. В основном это учащаяся и рабочая молодежь, большинство из них впервые могут открыто выразить симпатии нашему государству, нашему народу. А люди все прибывают, пришлось держать двери на улицу открытыми, там также бушует толпа, поставили динамики для трансляции. Охраны – никакой. Полный революционный энтузиазм и сознательность – вот наша опора сегодня.

Первым выступил председатель правления ИОКСа Масуд Ансари. Говорил по-персидски и по-русски. Сказал очень тепло: я почти всю жизнь прожил в России и счастлив этим; в России вырос новый человек – советский (шурави), который ставит целью своей жизни не материальные блага для себя, а счастье всех людей… Приняли его выступление горячо.

…Еле прошел через сидящих на полу к сцене, поднялся на нее и долго не мог начать выступление, шквал аплодисментов и выкрики сотрясали зал.

Свой доклад я построил на рассказе об Октябрьской революции, о проблемах, которые возникли у нас после революции и как они решались. Это была как бы перекличка времен. Я затрагивал те же проблемы, которые стояли перед иранским народом после его революции. И, видимо, поэтому доклад часто прерывался взрывом аплодисментов. Отирая потихоньку пот со лба, в эти невольные паузы я думал: это одобрение и восхищение тем, что сделал советский народ, это и как бы одобрение пути, по которому надо идти иранскому народу.

Долго хлопали по окончании доклада, хотя он и оказался длинным. Старики – ветераны общества – пожимали руки, говорили: день исторический, такого в этих стенах за все 35 лет существования общества не было. Протискивались студенты, молодежь – пожать руку, сказать что-то хорошее, попросить автограф, просто поздравить. Расходились очень долго. Наша машина черепашьим ходом еле протискивалась через покидавшую сад толпу, из которой опять неслись приветственные крики, поздравления на персидском и русском языках.

Да, такой вечер не забудешь никогда.

Внутренние события в Иране в оставшееся до конца 1979 года время были практически полностью связаны с захватом американского посольства. Вокруг возможных действий США, вариантов решения вопроса с заложниками шли ожесточенные дебаты. Под шумок этой взволнованной кампании началось выдвижение кандидатов в президенты республики. Продолжалась внутренняя борьба за власть. Готбзаде, оттеснив Язди, занял место министра иностранных дел. Главы правительства так и не было. Делами вершил таинственный Исламский революционный совет. Обстановка в стране была весьма нервозная. Американцы грозили военным вторжением, применением санкций, экономической блокадой. С ними солидаризировались все их союзники из западных стран. По стране ползли тяжкие сенсационные слухи о приготовлениях контрреволюции, о готовящихся, почти неминуемых вооруженных выступлениях из-за рубежа и внутри страны.

В эти дни как-то инстинктивно многие иранцы – от высших руководителей до рядовых – обращали взоры к Советскому Союзу. Мы это явственно чувствовали – проявление какой-то надежды прорывалось даже сквозь завесу недружелюбия, которую упорно создавали деятели типа Бехешти, Готбзаде и Язди.

И действительно, ровное и справедливое, принципиальное и дружественное поведение Советского Союза во время наиболее острого – первого – периода кризиса в ирано-американских отношениях неизмеримо высоко поднимали авторитет нашей страны в глазах иранского народа да и у части более трезво мыслящих деятелей… Так мы чувствовали. И понимали, что враги наши и Ирана постараются предпринять что-либо такое, что должно омрачить наши отношения самым серьезным образом.

31 декабря к нам поступили сообщения о готовящемся налете на посольство. Немедленно пытался связаться по телефону с Готбзаде или его первым заместителем Харрази. Оба явно уклонились от разговоров, их нигде нельзя было найти. Позвонил Генеральному политическому директору Эттесаму и немедленно поехал к нему. Рассказал об имеющихся тревожных сведениях, упомянул о беседе с Готбзаде в Куме 28 декабря (после моей беседы с Хомейни), когда Готбзаде клялся, что безопасность посольства и вообще всех советских людей будет, безусловно, обеспечена. Главное – не допустить провокации против Советского Союза, против советско-иранских отношений и, следовательно, против самого Ирана.

Эттесам вздохнул, поднял глаза к потолку: в стране слишком много разных центров власти, делают что хотят, но о моем обращении обещал информировать Готбзаде и передать просьбу об информации Хомейни.

Встречу нового года в посольстве в своем кругу, к которой так долго готовились, пришлось отменить. Товарищи заняли места в соответствии с расписанием усиленной охраны.

Ночь прошла спокойно, наступило солнечное утро, и хотя какая-то тревожная тишина висела над городом, настроение было спокойное – казалось, ничего не должно случиться. Об этом и говорил контрольный осмотр территории посольства – все на своих местах, шутят, поздравляют с Новым годом. Казалось, можно было и передохнуть. Если бы не сообщение в газетах: сегодня в 10 часов утра состоится демонстрация «афганцев» к советскому посольству. МИД на наши звонки отвечает успокоительно: мы все предусмотрели…

Глянул на часы: 11.40. И как по команде откуда-то из-за забора мощный рев и беспорядочные выстрелы. Что – все так неожиданно? По посольскому парку зазвучал предупредительный – прерывистый – сигнал сирены: это угроза нападения. Женщины и дети быстро убрались в отведенные помещения, посты – и внутренние, и наружные – заняли места.

Мне докладывают: перед воротами посольства мощная толпа – человек около 3 тысяч. Комитетчики и пасдары физического сопротивления не оказывают, лишь стреляют в воздух.

Немедленно связались с МИДом по телефону, там говорят – никого нет. Даю указание связаться с премьер-министром и канцелярией Хомейни. В канцелярии премьер-министра никого нет, но из канцелярии Хомейни из Кума отвечают. Передаем сообщение о попытке нападения на посольство, требуем немедленного вмешательства аятоллы. Говорить по телефону становится трудно, ничего не слышно, так как сирены тревоги включены на полную мощность. Они воют непрерывно, стрельба становится беспрерывной, как из пулеметов. Это уже сигнал о прорыве нападающих на территорию посольства.

Видны пасдары, убегающие от натиска толпы в глубь сада, к служебному зданию, за ними поток, перевалившийся через решетчатые ворота. С флагштока лихорадочно снимают советский флаг, жгут его. Один из тех, кто залез на ворота, рвет куски флага зубами, в восторге рычит…

В дверь служебного здания ломится толпа, слышны глухие удары. Принимаем последние необходимые меры. Звоню по телефону послу ГДР, сообщаю о нападении, прошу немедленно через Берлин передать в Москву.

…Шум и стрельба в саду не прекращаются. Кажется, еще мгновение – и нападающие ворвутся в здание.

Но вот слышны множество гудков, и еще более частыми стали выстрелы. Сейчас они гремят со всех сторон. Докладывают: на нескольких грузовиках к охране прибыло мощное подкрепление. Их командир заявляет: у него прямое указание Хомейни не допустить захвата советского посольства, в крайнем случае – стрелять по нападающим. Прошу передать настойчивую просьбу: ни в коем случае. Последствия будут непредсказуемыми… Не сейчас, потом.

В парке идет рукопашная свалка, проводится прочесывание, откуда-то из уголков достают каких-то темных личностей с ножами, иногда с пистолетами. Потом докладывают через минут сорок: парк очищен, но вся территория парка занята какими-то вооруженными людьми… Кто они такие?

Сообщают: к послу пришли посетители от Язди. От Язди? Почему от него?

Все остаются на местах в той же готовности.

Спускаюсь вниз. В гостиной резиденции толпятся вооруженные в зеленых куртках.

Спрашиваю:

– Кто хотел видеть посла?

Из толпы выступают трое:

– Мы посланы Язди узнать, захвачено ли посольство (?!). И мы хотим поговорить с послом.

– Поговорить я готов. Только вы ворвались без разрешения в мой дом и к тому же с оружием. У нас не принято входить в чужой дом, да еще на дружескую беседу, с оружием.

Парни потоптались, посовещались, потянулись наружу. Затем вошли те же трое, но без оружия.

– Это другое дело. Садитесь, хочу угостить вас чаем.

Побеседовали. Оказывается, Язди вновь посылает людей к нам с советом, чтобы мы резко раскритиковали левое движение в Иране, и требованием, чтобы советские войска покинули Афганистан, после чего Хомейни мгновенно установит там порядок и поставит «хорошее» правительство. Пытались, конечно, убеждать нас, что нет ничего выше ислама и т. д. Мы вежливо слушали. Распрощались.

…Нам сообщают, что идет вторая волна «демонстрантов» к посольству. Опять принимаем необходимые меры, но теперь дело обходится проще. Командир охранников сообщил нам, что после обращения советского посла к Хомейни им был отдан немедленный приказ аятолле Кяни (он руководитель всех вооруженных отрядов комитетов) безусловно обеспечить безопасность посольства СССР. Отсюда и решительные действия подкрепления, которое, между прочим, вроде бы и не собиралось покидать нашу территорию. Они жили с нами, ночуя в автомашинах, на территории еще около недели. Одно время мы, по правде говоря, и не знали – то ли мы захвачены, то ли нас охраняют.

Весь этот шабаш тщательно снимался более чем дюжиной заранее прибывших на место действия кино– и фотокорреспондентов из США, ФРГ, Англии, Японии, Китая и, конечно, местными.

Уже немного позже выяснилась и подоплека попытки захвата посольства.

Готбзаде вовсе не был у Хомейни 28 декабря утром до моей беседы с имамом. Он был у него после беседы и, как я уже писал, предложил в связи с вступлением советских войск в Афганистан захватить советское посольство в Тегеране, а персонал объявить заложниками и содержать до тех пор, пока советские войска не будут выведены из Афганистана.

Хомейни немедленно отверг этот план. Тем не менее люди Готбзаде, видимо не без его руководства, пытались выполнить задуманное, но их действия были сорваны своевременным вмешательством Хомейни и нашей активностью.

Инцидент был неприятный, но крупная провокация против Советского Союза не удалась. Увы, как оказалось, это была не последняя попытка омрачить серьезным образом отношения между обеими странами.

В стране развертывалась так называемая «вторая революция», имевшая целью установление полновластия духовенства.

 

«Вторая революция»

К осени 1979 г. становилось все яснее: хотя шах свергнут, провозглашена республика, притом «исламская», но власти в стране твердой нет, а ведь еще предстоит создать и необходимые атрибуты новой республики – выбрать президента, парламент и создать правительство, которые могли бы управлять страной, покончить с анархией и хотя бы попытаться наладить жизнь. Но на этом пути обнаружилось и другое: яростная борьба за власть.

Левые революционизированные круги, особенно молодежь, практически совершившие революцию, требовали коренного социального переустройства общества; либеральная буржуазия, соглашаясь на некоторое усиление роли духовенства, считала необходимым закрепить общественный строй так, как он сложился при шахе, и быть правящей силой в стране; для духовенства, возглавляемого Хомейни, и первые и вторые стали препятствием к осуществлению своего полновластия. В таких условиях трудно было ожидать удовлетворяющего духовенство результатов выборов президента, парламента, наконец, создания нужного правительства…

Борьба за власть велась и между отдельными личностями: к ней подбирались люди типа Язди, Готбзаде, Банисадра, Чамрана – на руководящие посты; менее известные их сообщники-авантюристы – на посты пониже.

Ворчали и «комитетчики» – бородатая молодежь с оружием: «Толстосумы уже пооткрывали лавки!» Все действия правительства Базаргана свидетельствовали о чем угодно, только не о желании идти твердым курсом восстановления и развития страны, а так – лишь бы продержаться до лучших времен.

К осени начало налаживаться опять сотрудничество с США, хотя в адрес американского империализма и произносились весьма крепкие слова. Слова были негативные, но дела были другие. Возобновились военные поставки из США, работы на некоторых экономических объектах. По словам наших собеседников из американского посольства, в страну прибыло более 300 бизнесменов. В самих США находилось около 40 тысяч иранских студентов, кроме того, имелось 200–300 тысяч американо-иранцев. Иранцы буквально осаждали американское посольство в Тегеране, выстраиваясь в длиннющие очереди за получением въездных виз. Американцы визы давали охотно. Видимо, имели дальний прицел.

Среди прогрессивных кругов нарастало недоумение, переходящее в возмущение, тем, что новое правительство явно не спешило разделаться с военными обязательствами Ирана перед США, которыми шах опутал страну. Язди время от времени что-то невразумительно бормотал о необходимости внимательного подхода: как бы Ирану не понести убытков, одним словом – был за продолжение военного «сотрудничества» с США…

Нам стало известно о сильном недовольстве Хомейни действиями правительства Базаргана, выступлениями левых, действиями проамериканской агентуры – все это мешало утверждению единоличного правления духовенства, но практических шагов к изменению положения что-то не было видно.

И вот в газетах появилось невероятное сообщение. Невероятное для тех, кто жил в то время жизнью Ирана и пытался мыслить логикой иранской революции. А вообще-то явление вроде бы обычное: Базарган, Язди и Чамран, отправившись в Алжир на празднование годовщины Алжирской революции, имели там длительную встречу с советником президента США по вопросам национальной безопасности Бжезинским! Базарган затем вернулся в Тегеран, Язди с Чамраном продолжали встречи с американцами. Говорят, Арафат поэтому демонстративно отказался от встречи с Базарганом.

По возвращении в Тегеран Базарган не спешит встретиться с Хомейни, делает заявления, что говорил с Бжезинским всего-то минут пятнадцать. А разговор-то был на два с половиной часа. Когда Язди спросили, о чем был разговор с Бжезинским, он открутился и многозначительно ответил: спросите лучше у Базаргана…

4 ноября 1979 года. Годовщина кровавых событий в Тегеранском университете. Объявлен день траура. На улицах опять мощные демонстрации, накал страстей, очень много антиамериканских лозунгов.

Внезапно получаем сообщение: идут бои в районе американского посольства, нападают «студенты – сторонники линии Хомейни», обороняются солдаты морской пехоты США слезоточивыми гранатами, потом в ход пошло и огнестрельное оружие.

Посольство было взято штурмом атакующих. Персонал объявлен шпионами-заложниками до тех пор, пока США не выдадут Ирану шаха и не удовлетворят ряд других требований. Поначалу инцидент показался обычным – вроде бы очередное проявление хорошо организованного «спонтанного» взрыва негодования масс. Однако позднее стала видна хорошая подготовка большой, продуманной акции. По телевидению было показано, как портативными автогенными аппаратами были быстро распечатаны массивные, в несколько десятков сантиметров толщины сейфовые двери наиболее защищенных секретных комнат посольства и сейфы. Такое без тщательной подготовки не происходит. И штурм посольства был по заранее намеченному плану. И время выбрано оригинальное: отсутствие временного поверенного в делах США Лэнгена – он находился в тот момент в МИДе Ирана, как говорят, с выражениями благодарности властям за хорошую охрану (!) посольства. Так что руководитель посольства не оказался в числе заложников, а был интернирован (если так можно условно выразиться) в помещении МИДа, где ему впоследствии было оборудовано вполне приличное жилое помещение. И, кстати говоря, связь с Вашингтоном.

Начался большой спектакль резкого обострения ирано-американских отношений. Казалось, в Иране нет других, более срочных дел, чем возня с заложниками, захваченными в нарушение всех международных правил, или выдача американцами Ирану шаха (хотя и не было в Иране ни одного мало-мальски здравомыслящего иранца, который верил бы в то, что США выдадут шаха на верную гибель).

Вечером по телевидению передавалось специальное заявление о том, что Хомейни непрестанно выступает против США, а правительство (Базаргана) ничего не предпринимает, кроме нескольких малозначительных шагов МИДа. Таким образом, Хомейни обвиняет правительство в «проамериканизме», и захват посольства США как бы оправдывается.

МИД Ирана делает заявление: некоторое время тому назад Лэнген информировал о том, что правительство США разрешило лечение шаха в стране. МИД потребовал посылки двух иранских докторов, чтобы удостовериться, действительно ли болен шах. США ответили отказом, но согласились предоставить копию истории болезни шаха. Ознакомившись с ней, иранцы заявили, что шаху не обязательно лечиться на территории США. И поэтому действия «народа» против американского посольства оправданы.

Поспешил и Бехешти с заявлением: есть дипломатический язык и есть «язык народа».

Невольно подумалось: ну а не заболей шах или США отказались бы лечить его в своей стране, что тогда – в отношениях с США был бы полный порядок?

На следующее утро в стране проводятся демонстрации поддержки «студентов – последователей линии Хомейни».

США заявили, что отказываются выдать шаха, несмотря на то что около 60 американцев взяты заложниками (Госдепартамент США, кстати говоря, долгое время никак не мог сосчитать по головам, сколько же было захвачено своих соотечественников).

Распространились служи о неминуемом захвате и советского посольства. Мы, разумеется, предприняли свои меры предосторожности, прекрасно понимая, что ни с каким организованным властями нападением ни одно посольство справиться не сможет. Одновременно наш анализ подсказывал, что в этот момент не следовало ожидать организации налета на нас. Иран вступил в конфронтацию с одной великой державой, пусть эта стычка более словесная, чем материальная, изобразил нечто вроде столкновения с другой (Англией); нет резона идти в данный момент на резкое обострение с соседом – великой державой. Мы оказались правы и даже провели 7 ноября прием, о чем я уже говорил.

6 ноября первый заместитель министра иностранных дел Харрази сообщил мне в беседе, что Базарган с правительством ушел в отставку. Я спросил: в связи с американскими делами? Харрази ответил утвердительно.

Итак, первое временное революционное правительство лежкими ходами Хомейни было сброшено. Деятели, открыто выступавшие за восстановление связей с США, были скомпрометированы. Вновь из хаоса событий, людей, высказываний вырисовалась могучая, доминирующая над всем фигура – авторитет – Хомейни. Массы снова всколыхнулись вокруг его имени. Любой деятель, даже не согласный с ним, но желающий остаться у власти, должен был свято следовать за Хомейни.

Наверняка Хомейни и его ближайшее окружение внимательно изучали реакцию в стране на захват посольства США и убедились: они все еще могут рассчитывать на поддержку низших слоев. Значит, можно более решительно проводить намеченный курс и далее – к установлению на практике исламского правления, т. е. диктатуры духовенства.

Вот почему позднее исламские пропагандисты назвали захват посольства США, а вернее, события, за ним последовавшие, «второй революцией». И мне кажется, что если уж применять термин «исламская революция», то это можно делать применительно именно к так называемой «второй революции». Первая революция февраля 1979 г. явно не предугадывала свою судьбу стать «исламской».

На вершине власти теперь, казалось, крепко зацепились Хомейни, Бехешти, Хаменаи и Рафсанджани. Все они политико-религиозные деятели – скорее политические, чем религиозные. Остальные деятели мало что значили. Четверка взошла на вершину, почтительно пропуская вперед, конечно, Хомейни… Теперь можно было начать заботиться, так сказать, об «оформлении» республики: выбор президента, парламента, создание правительства.

Так что эпизод с захватом посольства США – это не столько страница ирано-американских отношений, сколько один из этапов во внутриполитической борьбе за полноту власти. Метод борьбы оказался необычным для «европейского» понимания, слишком «восточным».

Мы не собираемся пересказывать все перипетии, связанные с содержанием заложников, попытками их освобождения, возмущением американской администрации и т. д. Отметим лишь некоторые заслуживающие, на наш взгляд, внимания моменты.

Во-первых, бросалось в глаза за все время заложнической эпопеи двойное поведение США: с одной стороны, высокопарные выражения о правах, нарушении законов, человечности, рождественские свечи у елки Белого дома по числу заложников, умиленные, сентиментальные открыточки, посылка священников, угрозы, а с другой – фактическое безразличие к их судьбе, полная неуступчивость любым, даже самым законным требованиям Ирана, например, о возврате шахских средств Ирану. И вместе с угрозой – сладенькое заявление о готовности дружить с Ираном и вместе «противостоять» Советскому Союзу.

Во-вторых, историей с заложниками США пытались не только объединить своих западных союзников, согнуть их в рог солидарности, но и попытаться выставить Советский Союз и другие социалистические страны в ложном свете, как якобы противников соблюдения международных законов. Обращало на себя внимание также и такое обстоятельство: правительства западных стран все больше давали инструкции своим послам в Тегеране, чтобы те побуждали послов социалистических стран, в первую очередь Советского Союза, резко и энергично, вплоть до угроз, ставить перед иранскими властями требования об освобождении американских заложников под тем предлогом, что, дескать, иранские власти являются чуть ли не просоветскими и поэтому обязательно послушаются советов послов социалистических стран. Это была явная попытка использовать внутренний ирано-американский спор против наших интересов.

При встречах с представителями иранских властей мы откровенно и настойчиво говорили им, что действия Ирана являются нарушением норм международного права, и чем скорее они прекратят это делать, тем будет лучше для международного престижа и авторитета нового Ирана. Американская сторона знала об этой нашей позиции, как и о том, что она в состоянии разрешить свой конфликт с Ираном мирными средствами в соответствии с законными интересами Ирана, требовавшими возврата шахских ценностей. И нельзя было не разделять эти требования.

Если бы американцы действительно хотели освободить своих заложников, а не пытаться вести тонкую, как им казалось, антисоветскую игру, они могли бы сделать это очень быстро, вступив в переговоры о возврате ценностей, принадлежавших Ирану.

Иранскому же руководству нужно было некоторое время для закрепления успеха во внутриполитической борьбе, поэтому вопрос с заложниками энергично использовался для внутренней пропагандистской деятельности.

Дело чуть было не испортил Готбзаде, выполнявший поручение американцев поскорее освободить заложников. Готбзаде слетал несколько раз для секретных переговоров с американцами в Европу. Был выработан план: будет создана «международная комиссия» для рассмотрения взаимных жалоб сторон Ирана и США. Два члена будут подобраны Ираном (это Сирия и Алжир), два – американцами (Венесуэла и Шри-Ланка, один – Вальдхаймом (Франция). Комиссия представит доклад Вальдхайму для Совета Безопасности ООН. Заложников Иран освободит; США выразят сожаление за «прошлое», поклянутся «быть хорошими» на будущее; Иран выразит сожаление за «вынужденный захват», в принципе осудит захват посольства.

Американцам Готбзаде дал секретное обязательство: комиссия не будет осуждать США; она сможет встретиться со всеми заложниками, которые будут переведены в МИД из-под стражи «студентов».

Однако Хомейни в феврале 1980 г. разрушил весь этот план, заявив, что заложников может освободить только меджлис. Готбзаде и Банисадр были отстранены от решения вопроса. В стране еще на несколько месяцев нужно было сохранять антиамериканский настрой, необходимый для решения внутренних дел. Освобождать американцев, решил Хомейни, было еще рано. Готбзаде и Банисадр выдали себя с головой и быстренько постарались откреститься от всей этой истории с «международной комиссией».

Кинофильмы по телевидению детально показывают одну за другой комнаты американского посольства. Ничего не скажешь, оборудование хорошее, мощные аппараты для измельчения секретных бумаг, для превращения их в порошок, который к тому же растворяется в кислотных баках. Много различной электроники. Комната для совершенно секретных совещаний, где столы и кресла из полностью прозрачного материала – чтобы нельзя было подложить подслушивающее устройство. Взломанные сейфы, в них любопытные вещи: штемпеля иранских (!) пограничных служб, много паспортов с одинаковой фотографией владельца, но на разные имена, с разными биографиями. Это – агенты ЦРУ. Не все успели уничтожить американцы во время налета…

Затем начали появляться в печати и фотокопии секретных документов, переписки, записей бесед, где из числа иранцев по беседам и встречам имена Базаргана, Амир-Этнезама, Чамрана, Язди, Бехешти… Сразу же, однако, последовал окрик из Кума: прекратить подобные публикации!

Начали поговаривать, что «студенты», захватившие посольство США, вовсе не студенты, а агенты… КГБ, что вызвало немедленный протест «студентов».

А по телевидению показывают девушек в исламской одежде и бородатых парней, с величайшей тщательностью подбирающих, а затем склеивающих тоненькую лапшу искрошенных машиной документов. Получается вроде бы логичный текст.

Однако разоблачений связей иранских деятелей с американской разведкой становилось все больше. Появились документы, свидетельствовавшие о тайных планах США сделать все, чтобы испортить отношения Ирана с Советским Союзом.

Опять зашевелились некоторые иранские деятели, в первую очередь Готбзаде, Язди, Банисадр. Они начали секретные контакты с США об условиях освобождения заложников.

Первоначально планировались какие-то громкие «международные трибуналы» (как даже говорили, наподобие Нюрнбергского) для разоблачения преступлений американского империализма в Иране (как будто сам иранский народ не мог судить). Потом перешли к деляческим разговорам: начали подсчитывать деньги.

Первыми из задержанных американцев к Картеру обратились морские пехотинцы – охрана посольства: отдайте иранцам шаха, на что он нам, зато всех нас освободят! Картер не реагирует.

Иранцы отпустили сотрудников-негров (знак наивной солидарности с эксплуатируемыми), а также женщин. Картер не реагирует.

В Вашингтоне вроде бы и сожалеют об этом иранском жесте.

Разрешили иранцы задержанным получить несколько мешков рождественских открыток из США. Картер умиляется: как хорошо стало задержанным.

Временный поверенный в делах Лэнген живет в здании МИД. Изредка к нему захаживает Готбзаде, обещает. К Лэнгену посол Швейцарии приносит диппочту из Вашингтона, прессу, письма. У Лэнгена связь с Вашингтоном. Никто под окном не орет: «Смерть Америке!» Орут там, у посольства. Регулярно. Даже парады проводятся. Президент Банисадр стоит на стене посольства, рука у козырька. Все кругом размалевано антиамериканскими надписями, рисунками. Ну чем не яростная борьба с американским империализмом?

Здоровье шаха медленно гаснет. Или его гасят. У него, говорят, вдруг и камни в желчном пузыре, и некий вид рака лимфатической системы, и нелады с селезенкой. Ему удаляют желчный пузырь, но не совсем удачно – остаются камни в желчных протоках (это при уровне американской медицины!). Шаха снова подвергают операции. Затем усиленно пичкают сильнодействующими препаратами от рака лимфатических сосудов. Он слабеет. Его перевозят в Панаму, затем в Каир. Новая операция по удалению селезенки. Шах умирает. Или его довели до этого состояния. Ведь его существование так мешало американцам пытаться найти ключики к новому иранскому руководству, т. е. ключики к дверям у границ Советского Союза. А шах? Шах им уже давно не нужен. Деньги его нужны американским банкам, их отдавать жалко. Поэтому пусть заложники потерпят до конца игры.

Подключили американцы к шумихе с заложниками бедного генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма. Прибыл он в Тегеран, встретили его враждебно. Перед окнами гостиницы, где его поместили, вывесили увеличенную до гигантских размеров фотографию: Вальдхайм во времена шаха целует ручку шахине, шах – рядом, довольно улыбается.

К февралю – марту 1980 года прояснилось: Хомейни имеет условия для проведения нужных ему мер внутри страны. Он объявляет, что судьбу заложников должен решить «народ» через парламент, он тут ни при чем!

Теперь уже наступает очередь иранцев выкручиваться из ситуации. Многие еще верят, что со «шпионским гнездом» надо расправиться. А как? Ничего не получается. Американцы на уступки идти не хотят. Иранцам из руководства на уступки идти нельзя, а уже хочется кончить всю эту канитель. Уже, как говорят, в Исламском революционном совете проклинают «русских» (!?), которым только одним и выгодна история с американскими заложниками. Вот как меняются взгляды! А русские-то при чем тут?

И в этой обстановке американцы в апреле 1980 года предпринимают попытку силой освободить заложников. Разрабатывается громоздкая операция с использованием авианосцев, дальних транспортных самолетов, вертолетов и… агентуры из местных иранских деятелей.

Следует катастрофа – военная и политическая – в пустыне Табас. Остаются обгорелые трупы американцев.

После Табаса американцы через некоторое время пошли на переговоры. В ноябре 1980 г. иранцы сообщили о готовности передать задержанных при условии удовлетворяющего их решения финансовых вопросов, связанных уже не с состоянием шаха, а с замороженными правительством США иранскими средствами в американских банках в результате действий самих же иранцев. Американцы, со своей стороны, видя уступчивость иранцев, пошли в наступление, выдвинув в качестве условия удовлетворение их контрпретензий за «убытки» американских фирм в Иране вследствие революции (!). Иранцы пошли и на это. Переговоры повели люди новой «исламской» технократии – Набави и Азизи. И меджлис принял закон об освобождении заложников. Вся атмосфера была насыщена желанием поскорее избавиться от этой проблемы. И потому иранцы швырялись миллиардами долларов в качестве уступок с их стороны.

И поэтому не удивило письмо одного из «студентов – сторонников линии Хомейни», которых отцы святые и политиканы обвели вокруг пальца, в газете «Моджахед» в конце декабря 1980 года. Захват посольства они, «студенты», считали революционной мерой, направленной на то, чтобы не допустить вновь появления США в Иране с помощью их креатуры Базаргана и К°, однако оказалось, что вся эта затея была лишь использована в целях внутренней борьбы за власть и для подавления левых сил. Прозрение пришло поздно.

В январе 1981 г., после 444 дней задержания, американцы были отправлены домой. Все они оказались здоровыми и невредимыми. Банки США получили большой куш. Иран потерял миллиарды долларов народных денег. И, конечно, полемика: кто капитулировал перед США? Очень сильно подливает масла в огонь Картер: иранцы получили одну треть того, что должны были получить. А новый президент Рейган недвусмысленно угрожал в характерном для его правления стиле: мы еще посмотрим, стоит ли вообще выполнять условия соглашения, на которое пошел Картер! Ведь заложники-то дома.

Вот теперь пора вернуться на год назад – к январю 1980 года, когда начали разворачиваться удивительные события в процессе оформления исламской республики.

 

Первый президент. Выборы

Итак, в Иране назначены выборы первого в истории страны президента. До сих пор иранское государство знало только монархию – деспотичную, угрюмую. У интеллигенции, буржуазии радостное возбуждение – страна должна начать строить демократическое общество. Для большинства народа понятие «президент» – пока отвлеченное, вещь неизвестная.

Начинается выдвижение кандидатов. Впрочем, кандидаты выдвигают сами себя, как это делается на Западе. Скоро их набралось ни много ни мало, а 106 человек! Министерство внутренних дел, которому поручено регистрировать кандидатов, с отчаяния назвало сие положение «заговором США», имеющим целью подорвать доверие к Ирану и посеять сумятицу. Министр Хоениха возмущенно заявляет, что многие записавшиеся в «кандидаты» даже не знают, в чем состоят обязанности президента, и не имеют ни малейшего представления о конституции. Среди них имеются и бывшие саваковцы, и психически ненормальные, и просто такие, кто хотел бы лишь воспользоваться возможностью выступить по телевидению. Министерство принимает драконовское решение: по телевидению будет разрешено выступить лишь 16 «кандидатам», остальные пусть делают что хотят.

Итак, остается 16 кандидатов, из них явно выделяются четыре фигуры: Банисадр, Фарси, Мадани и Раджави. Это опасно для исламских правителей, голоса могут сильно разделиться.

Банисадр успел создать себе репутацию «исламского экономиста», он выступает с обещаниями предоставлять кредиты крестьянам и ремесленникам бесплатно или под низкий процент, он наведет порядок в экономике (а как сейчас страна страдает именно от экономической неразберихи – чувствуют все). Неважно, что его «экономика» еще нигде не проверена, разбираться в этом некогда – все говорят, что он «экономист», да к тому же и единственный из всех кандидатов. И прослыл он верным мусульманином, прибыл вместе с Хомейни из Парижа («дед» не станет ненужных людей приводить с собой!), и молод – а у молодежи будущее…

Фарси – это официальный кандидат всемогущей Исламской республиканской партии, за него будут призывать голосовать народ муллы. Правда, он мало известен в стране, но кто полтора года тому назад помнил о Хомейни? Главное – в призыве духовенства.

Мадани – адмирал, служил у шаха, но перешел на сторону революции. Уже пошла о нем молва как об умелом администраторе, решительном организаторе. За него торговый люд и буржуазная интеллигенция, жаждущие появления наконец сильной и разумной руки уверенного светского правителя. Простой люд и левых смущает, однако, его адмиральское прошлое.

Раджави – вождь «моджахедов иранского народа», борцов против шахского режима, на его стороне симпатии революционной молодежи. «Моджахеды» предлагают реформы, к ним могут качнуться в массе и азербайджанцы, и курды, и другие национальные меньшинства, которым в их законных правах отказывает духовенство.

Может так случиться, что в первом туре никто не наберет требуемых более 50 % голосов. Тогда во второй тур войдут двое, получившие наибольшее число голосов в первом туре. Одним из них может оказаться Раджави, а это будет опасно для духовенства.

Поэтому 15 января принимается решение снять кандидатуру Фарси, он малоизвестен, а повод найден – у него где-то в роду есть афганцы, значит, не совсем «чистый» иранец.

Через несколько дней Хомейни делает заявление: президентом не может быть избран тот, кто голосовал против конституции. Это удар по Раджави, поскольку моджахеды выступали с резкой критикой конституции. Раджави, уважая явное желание Хомейни, снимает свою кандидатуру в президенты, одновременно моджахеды публикуют копию паспорта Раджави, где имеется отметка о его участии в референдуме о конституции.

Исламская республиканская партия делает последнюю попытку – выдвигает вместо Фарси другого кандидата, Хабиби, но он также малоизвестен.

Улицы покрываются сотнями тысяч плакатов с физиономиями кандидатов. Здесь не столько предвыборные программы, о них мало что известно. Даже искушенному человеку трудно понять, чем, например, отличается программа Готбзаде от Мокри или Банисадра от Форухара, Садека Табатабаи от Хабиби и т. д. Все дело в изощренности позы, искусства фотографа и… средствах. Глядя на количество плакатов и их качество, сразу можно определить, у кого больше денег нашлось на всю эту саморекламу.

Исключительно много портретов Банисадра в самых разнообразных позах и поворотах. Много больших плакатов довольно бесцветного, с водянистыми глазами Хабиби, скромные листовки с фото Мокри с каким-то неуверенным выражением на лице. Задумчивый, таинственный, с маслянистым лицом Готбзаде, цветастый портрет по-детсадовски улыбающегося Табатабаи; торчат копьевидные усы Форухара на фоне знамени революции… «Голосуйте за…», «За меня…», «За меня…»

Впрочем, Банисадр обзавелся не только сотнями тысяч портретов. Он создал довольно мощный штат из молодых людей, которые пропагандируют достоинства Банисадра. Среди различных слоев населения – по-разному. Ведут учет общественного мнения. В ходе кампании меняют аргументы в зависимости от обстановки. Одним словом, действуют с опытностью западных политиканов.

Всех, однако, волнует: почему Хомейни не дает указаний, за кого же голосовать? «Дед» хитер, молчит. Правда, у него случился сильный сердечный приступ. Едва оправившись, он все же обращается к народу дружно принять участие в голосовании за президента. И, подливая масла в огонь, говорит: не важно, за кого вы будете голосовать, лишь бы все голосовали, показали тем самым единство; если даже выберете не того человека – не страшно, его можно будет потом снять (?!).

Хомейни явно не хотел отдавать кому-либо предпочтение, думаю, потому, что уже про себя давно решил, что президент при исламском правлении должен быть лишь номинальной фигурой, поэтому ни один кандидат не опасен. А левый Раджави уже выведен из игры.

25 января 1980 г. в Иране состоялись выборы президента. В голосовании могло участвовать 19,5 млн. человек, приняло участие 14,1 млн. чел., или около 70 %. За Банисадра было подано 10,8 млн. голосов, Мадани – 2,3 млн. голосов, Хабиби – 766 тысяч, Форухара – 134 тысячи, Табатабаи – 115 тысяч, Готбзаде – 49 тысяч. Про остальных и не сообщали.

Банисадр – первый президент. Впрочем, он, не стесняясь, изрекает: когда мне было еще 16 лет, я уже тогда говорил, что стану президентом Ирана.

Положение создается курьезное. Имеется президент, но нет ни правительства, ни парламента. Чем же и кем будет командовать президент? В стране действует всесильный таинственный Исламский революционный совет.

Биография у президента несложная. Родился в 1933 году в семье аятоллы, крупного помещика. Говорят, его отец благоволил молодому студенту-теософу Хомейни, разрешал жить ему у себя в поместье во время каникул. Молодой Банисадр учился в Тегеранском университете на теолога. Бегал вроде бы с листовками во времена бунтарства Моссадыка. Банисадр подчеркивает, что всегда был беспартийным, но заявляет, что «был близок к Телегани». Теперь это модно, все так говорят, кто хочет заработать хотя бы небольшой авторитет. Потом он уехал в Париж. Жил там на папины деньги 15 лет. Когда там появился Хомейни, Банисадр вошел в число его «любимцев», прослыл даже «красным», поскольку якшался с какими-то левыми студенческими группировками, каких много в Париже. Впрочем, это обстоятельство не мешало утверждать его политическим противникам (или завистникам?), что Банисадр был завербован «дёзьем бюро» – французской разведкой.

Впрочем, «красным» Банисадр себя никогда не считал, он полагал, что является теоретиком «исламской экономики».

Поскольку Банисадр прибыл в Тегеран в одном самолете с Хомейни, на нем остался отсвет таинственного ореола аятоллы. Никакими практическими делами он по приезде не занимался. Семью благоразумно держал в Париже. Начал было выступать с публичными лекциями в Тегеране об экономике. Поначалу народ – студенты, экономисты – валом повалил, ведь рассказывать он должен о будущем иранского общества после революции. Но уж очень забавны были утверждения Банисадра о «тоухиде» – вере в единого Бога для богатых и бедных, которая приведет к тому, что богатые перестанут быть таковыми, а бедные станут богатыми. Банисадр, конечно, – ярый противник коммунистического учения, которого он, кстати говоря, совершенно не знает, в этом я убедился сам в ходе многих бесед с ним. Он лишь нахватался терминов и понятий в преломлении французских мелких буржуа. Знания о Советском Союзе – примитивные, не намного больше, чем у иранских школьников времен шаха. Отсюда в этой смеси сознательного невежества и незнания родился антисоветизм Банисадра!

Когда Хомейни избавился от Базаргана, Банисадр стал министром экономики и финансов. Племянник его, Ноубари, через некоторое время получил пост председателя правления крупнейшего государственного банка. Одно время он стал и министром иностранных дел – было такое безвременье, пытался освободить американских заложников, мешая Хомейни довести свою внутриполитическую игру до конца. Освободили Банисадра от бремени – кресла министра иностранных дел, в него быстренько вскочил Готбзаде, давно мечтавший именно об этом посте. Вот тогда Банисадр и решил серьезно, не жалея денег, готовиться к выборам себя в президенты. Духовенству он казался приемлемым, главное, все время ссылался на ислам.

Несомненно, сыграло роль стечение обстоятельств: в стране отсутствовали сильные политические партии и, следовательно, опытные и известные политические деятели; поэтому люди голосовали не столько за идеи, сколько за личность, физиономию, а здесь может быть очень много случайностей. Банисадр много ратовал за «свободу», вроде бы патриот – в США не жил, а главное, говорят, сможет пустить в ход экономику, а это всем очень нужно. Наконец, его физиономия хорошо всем известна, он относительно молодой, после ухода со сцены Раджави – за кого же голосовать молодежи, не за сомнительного же Готбзаде? Так что на фоне других кандидатов Банисадр выглядел относительно предпочтительнее.

Первое же выступление на массовом митинге – на кладбище Бехешти-Захра – смесь фраз: «Наша революция погибнет, если не будет экспортироваться в другие страны», «Мы приветствуем наших братьев, борющихся в Афганистане, в Палестине и на Филиппинах!»

Пополудни 4 февраля Банисадра повезли в кардиологическую больницу, где выздоравливал после сердечного приступа Хомейни. В небольшой комнате перед объективами телевизионных камер провели скромную церемонию…

Банисадр вошел в комнату робко, присел на утолок одного из двух кресел, стоявших у столика. К нему подошел сын Хомейни Ахмад – что-то сказал на ухо и отошел. Затем из другой двери появился «дед» в сопровождении врачей в белом – бледный, осунувшийся, с запавшими глазами. Медленно сел в другое кресло. Банисадр резко нагнулся, ухватил руку «деда», поцеловал. «Дед» было удивился, но реагировать не стал. Вышел Ахмад, зачитал бумажку от имени Хомейни об утверждении Банисадра президентом.

Банисадр встал и в исключительно скромной манере, потупив глаза, произнес приличествующую случаю речь: дескать, слушаюсь и повинуюсь. Затем «дед», сидя, произнес свою небольшую речь, смысл которой, однако, был весьма назидательным: хотя президент и выборный, но он не должен задирать нос. Сказано к месту и ко времени – Банисадр уже до этого торжественного акта слишком много выступал с весьма авторитарными заявлениями, пестревшими такими словами: «я как президент», «моя страна» и т. д.

«Дед» довольно быстро встал, ушел, президент остался стоять в одиночестве, глядя в закрывшуюся дверь.

Итак, день исторический, в Иране вступил в должность первый президент.

Президент рьяно взялся за дело. Ему не терпится начать командовать всем и вся. Нет правительства – он проводит различные совещания сам. Одно из первых – совещание хозяйственных деятелей. В стране все плохо, констатирует президент (и он прав). Организованная хозяйственная активность через год после революции практически на нуле. Сбежало за границу или вычищены как «ненадежные элементы» около 10 тысяч крупных хозяйственных руководителей. Все это Банисадр говорит открыто, но… но ничего не предлагает.

Президент дает указания имеющимся кое-где руководителям министерств. Никто не знает, надо ли ему подчиняться, правительства нет, но ведь есть исламский ревсовет. ИРС представил Хомейни 4 варианта решений, как быть с президентом: 1) пусть все останется пока как есть; 2) сделать Банисадра председателем ИРС; 3) ИРС распускается, и президент назначает временное правительство; 4) Банисадр создает правительство, но находится в подчинении ИРС. Каждый из вариантов имеет плюсы и минусы, своих сторонников и противников. Хомейни недоволен тем, что ИРС хочет переложить на него бремя решений. Поэтому все идет по-старому.

11 февраля, в день первой годовщины революции, затевается нечто вроде военного парада. Именно «нечто». На площади под дождем, разбрызгивая грязь, шлепают солдаты, а то и просто зеваки, куда-то едут, рыча и отфыркиваясь клубами сизого дыма, тяжелые танки, кто-то самозабвенно в одиночестве вышагивает перед «трибуной». Беспорядок полнейший. Президента буквально приволокли в толпе из 20–30 охранников. Эти охранники создавали невиданную давку вокруг центра своей толпы, там мелькали усики и лицо, застывшее в полуулыбке. Шар из человеческих тел, в центре которого был Банисадр, докатился до трибуны, вытолкнув из себя изрядно помятого президента, который лихо взял под козырек… несуществующего головного убора.

Толпа на парад не смотрела, она сгрудилась у трибуны и беспорядочно орала, глядя в объективы телевизионных камер. И на трибуне Банисадр находился как бы в толпе. Еще тогда подумалось: что это – сознательный беспорядок, чтобы принизить президента, или такое в иранских традициях?

Знаменательно и другое. Год назад моджахеды и федаи вели вооруженную борьбу на баррикадах, находясь в первых рядах. С кем они сражались насмерть? С армией, жандармерией и полицией. Кто сегодня, через год, пытается дефилировать перед президентом? Армия, жандармерия и полиция. В той же форме, в том же составе, что и год назад, когда они пытались подавить восстание народа. Сегодня на параде нет ни моджахедов, ни федаев. Это знаменательно. Они уже фактически поставлены вне закона…

В конце февраля Банисадр вновь принимал «парад». На этот раз он состоялся у стен американского посольства, захваченного «студентами». Президент взгромоздился на каменную стенку, оттуда козырял орущей толпе – все как-никак развлечение народу или, вернее, отвлечение от настоящих забот. Ведь прошло уже больше года после революции, но ни действий, ни даже планов действий в пользу народа нет. Надо народ чем-то занимать.

Банисадр дает интервью газетам – пустые слова. В одном из них был затронут тяжелый вопрос, волнующий всех тегеранцев, – об общественном транспорте, который работает из рук вон плохо, попросту говоря, не налажен. Поэтому в городе громадное число автомашин, проехать из конца в конец на автобусе или на такси – сплошная пытка. Люди ропщут. Шах обещал построить метро – ничего так и не получилось. У Банисадра есть ответ на это: надо всем ездить на велосипедах, говорит он, и больше ходить пешком. Сам он пару дней демонстративно ездил на службу в городском автобусе – для того чтобы его сфотографировали и поместили снимки в газете. А затем, конечно, перестал – в «мерседесе» с кучей охраны удобней и надежней.

Чем еще заняться президенту? Решил он победить федаев в публичном диспуте, передаваемом по телевидению. В городе только и разговоров – надо сегодня вечером смотреть телевизор. К этому подоспело и трагическое событие. В северо-восточной провинции Хоросан, где живет много туркменов, сильные персидские феодалы. Туркмены отличаются от персов не только национальными обычаями, они политически организованны, может быть, и потому, что живут компактной группой в этой провинции. Туркмены требуют проведения земельной реформы. Требование справедливое для всего Ирана. Федаи поддерживают это прогрессивное требование. В городе Гомбад-Кабусе состоялась демонстрация федаев. На них напали «хезболла» с дубинами, ножами, кастетами. Федаи дали отпор, но в результате – убитые и раненые с обеих сторон. А через несколько дней за городом были найдены тела четырех зверски убитых федаев – местных руководителей. Чьих рук дело – ни у кого сомнения не было.

…Под лучами телевизионных прожекторов Банисадр пытался держаться уверенно: то он демонстрировал свое превосходство, то обращался к федаям покровительственно, как бы показывая – я, дескать, тоже «левый», молодой, как и вы, но не заблуждаюсь, то угрожал…

В диспуте федаи вышли явными победителями. С документами в руках они опровергли инсинуации Банисадра, губернатора и пасдаров о причинах событий, а главное, о том, что федаи якобы чуть ли не сами убили своих вожаков. Они доказали, что властями и пасдарами акция против федаев была запланирована, что четыре их товарища преднамеренно, без какого-либо следствия и суда были убиты пасдарами, а газета, принадлежащая Банисадру, «Энгелаби Ислами», еще до столкновений в Гомбад-Кабусе поместила сообщение об инциденте.

Банисадр безуспешно развивал свой главный тезис: это непорядок, которого нет ни в одной другой стране, когда политическая организация имеет оружие. Однако федаи уверенно опровергли этот «аргумент»: как политическая партия «федаи иранского народа» оружия не имеет, оружие у народа, у его лучших представителей – которые не могут его сложить, пока не кончилась революция.

Не помогла Банисадру и горячность. «Я проведу всенародный референдум, – кипятился он, – о сдаче федаями оружия!» В общем, Банисадр провалился, и весь город смеялся над ним.

Раздосадованный Банисадр выступил перед пасдарами: федаи – это враги, «я их не боюсь», правильно сделали, что казнили четырех федаев в Гомбад-Кабусе, только вот надо было оформить все это дело «судом». Через несколько дней он организовал демонстрацию «базара» в свою поддержку против федаев. Демонстрация оказалась жиденькой.

Воспользовался он митингом по случаю годовщины смерти Моссадыка. Какой контраст по сравнению с прошлым, 1979 годом! Тогда на митинге были сотни тысяч, сейчас набралось едва ли несколько тысяч. Тогда имя Моссадыка сразу же после революции использовалось в попытке единения различных слоев иранского общества, хотя не всем им был приемлем Моссадык. Тогда на митинге выступали и Телегани, и федаи, и моджахеды, и Базарган. О Банисадре никто и понятия не имел. Сейчас на платформе Банисадр. Тогда главной темой была победа революции и необходимость ее закрепления. Сейчас только что избранный президент ни с того ни с сего поливал грязью Советский Союз! Себя, конечно, он назвал «сподвижником» Моссадыка, хотя он во время Моссадыка был еще совсем мальчишка. До того разошелся президент (наверно, и потому, что слушали его очень плохо), что чуть не объявил войну «другой сверхдержаве» – не посмотрим, говорит, что цвет у нее красный…

С очередной антисоветской речью Банисадр выступил и на митинге по случаю наступления иранского нового года Ноуруза. По этому же поводу был устроен «садам», поздравление президента дипкорпусом, – традиция старая, шахских времен. Только теперь дело обстояло иначе.

Прибыли главы дипломатических миссий в дом, где ранее помещались административные службы премьер-министра. Долго ждали в густо накуренной комнате, затем повели нас в другую небольшую залу, где уже светили прожектора и стояли телевизионные камеры, а посему было жарко и душно. Шеф протокола бегал, суетился: «Ваши превосходительства, пожалуйста, по старшинству, прошу вас, по старшинству…» А «их превосходительства» за долгие месяцы революции уже отвыкли от этих быстрых построений по «старшинству», т. е. по времени пребывания во главе миссии в Иране, безбожно путались, обижая тех ревнивых и чувствительных послов, кто хорошо помнил свое место. Мне было легко, я уже был шестой по старшинству. Дуайеном был посол ЧССР Владимир Полачек.

Банисадр появился в голубой рубашечке без галстука. Полачек произнес традиционную приветственную речь по-английски, не зная которого, президент ничего не понял, так как никто не удосужился ему перевести.

Банисадр произнес ясно неподготовленную речь, главной темой которой были призыв к поддержке национально-освободительных движений и борьбе со «сверхдержавами». Вразумлял он дипломатов на персидском языке, а посему большинство ничего не поняло. Потом пошел по длинной линии послов здороваться, а в конце вернулся к моему месту, забегали фотографы, защелкали затворы аппаратов – сфотографировались. Дипкорпус, повидавший на своем веку многих деятелей, явно не принимал всерьез Банисадра в качестве президента. Никому не хотелось подходить к нему и побеседовать, как это обычно водится при встречах дипломатов с государственными деятелями. Банисадр стоял практически в одиночестве у стола со сладостями, а затем и ушел. Послы бурно поспешили вослед домой.

Когда в следующем, 1981 году Банисадр, выступая на митинге по случаю второй годовщины революции, понес уже совсем неприкрытую антисоветчину, слушавшие его едва не смели трибуну – не столько из-за чувства протеста, сколько потому, что надоели всем этим антисоветские речи с нелепыми выдумками. Качались микрофоны перед носом Банисадра, он ловил их рукой, но речь продолжал, как будто ничего не происходит, упрямо. В тот день опять была организована встреча дипкорпуса с президентом. На этот раз мы сидели в зале в креслах. Вошел Банисадр, не зная, что делать, пошел по рядам здороваться. Потом сел за столик впереди кресел и произнес речь. На сей раз содержание было другое: помогайте нам в войне с Ираком, а потом мы посмотрим, кто как себя вел во время этой войны, и сделаем соответствующие выводы. Закончил. Шеф протокола спросил, какие вопросы будут к президенту. В зале царило молчание. Протокольщик в недоумении еще раз попросил задавать вопросы. Никто не хотел этого делать. Наступила небольшая пауза. «Что мне делать?» – спросил Банисадр у шефа протокола. Тот ответил: «Вы можете покинуть зал». Президент встал и ушел. Со вздохом облегчения послы поспешили домой.

Я подошел к его ближайшим помощникам, Санджаби (сын известного деятели «Национального фронта» Керима Санджаби) и Форхангу, спросил: почему вы начиняете президента антисоветскими анекдотами и глупыми историями? Оба стали клясться, что они это не делают, – Банисадр сам любит читать антисоветские писания французских ренегатов….

Об уровне развития Банисадра говорил и такой факт: выступая на спешно собранном, хотя и с большим опозданием, собрании по случаю 2000-й годовщины со дня рождения Авиценны, Банисадр с серьезным видом утверждал перед аудиторией, что Авиценна знаменит только потому, что был ярым проповедником ислама!..

 

Встречи с Банисадром

По долгу службы мне приходилось, конечно, не раз встречаться и беседовать с Банисадром. О первой встрече, когда он еще был «никто» на иранской политической сцене, уже упоминалось.

Должен сказать, что принимал он советского посла после запроса о встрече весьма быстро и оперативно. И в этом, и в манере держаться во время разговора Банисадр разительно отличался от того президента, который на митингах поносил Советский Союз. Более того, в беседах у него чувствовалась какая-то заинтересованность, любопытство поговорить с собеседником явно из другого, непривычного ему мира.

Он пытался держать себя, так сказать, в официальных рамках, не позволял себе ни выпадов в адрес нашей страны, ни неуместных выражений, был скорее деловит, но не безразлично деловит, а выступал как лицо, заинтересованное в хороших отношениях с Советским Союзом.

В июне 1980 года поехал к президенту, который расположился в бывшем служебном помещении премьер-министра, пока не закончится реконструкция под резиденцию президента громадного здания бывшего офицерского клуба. Сидя в ожидании в комнате с какими-то еще посетителями, мы увидели, как дверь распахнулась и, шелестя своими халатами, вошел не кто иной, как Халхалиль – глава исламских трибуналов, первый, кто встретил нас при посещении Хомейни в Тегеране сразу после революции. Он ласково прижал нас к своему животу, выразив сожаление, что мы не знаем азербайджанский (?!) язык, стал говорить о своих родственниках в Советском Союзе, о намерении обязательно посетить их осенью. Затем он расшумелся на секретарей Банисадра, почему «сафир шурави» (советский посол) сидит в этой комнате, почему посла не угощают чаем и что-то еще тому подобное.

Забегали «чаеносы», нас пригласили в другую приемную, где секретари Банисадра – совсем «светсткие» люди, бывшие при шахе на дипломатической службе, – попросили извинения за задержку: президент записывается на телевидение – интервью, вернее, беседа о… диалектическом материализме. Он скоро кончает, пейте, пожалуйста, чай. Халхалиль, победоносно оглядев секретарей, кивнул нам головой и удалился животом вперед. Вскоре в двери, куда вышел гроза «либералов», появился один из их вождей – Форухар. Вернее говоря, сначала появились торчащие вперед усы, а затем уже сам Форухар. Секретари ему сказали, что президент «очень занят», да вот и «сафир шурави» ждет возможности поговорить с президентом. Усы, недовольно топорщась, удалились.

Поскольку время явно затягивалось, Тагави, один из секретарей Банисадра, выскочил из-за стола, пошел к президенту. Вернувшись, спросил нас, обедали ли мы. На часах было 12.30, мы ответили, что, конечно, нет, еще рано. Тогда Тагави спросил, по поручению Банисадра, не согласились бы мы пообедать вместе с президентом. Мы ответили, поблагодарив, что согласны, если, конечно, президент не опасается, что мы испортим ему аппетит своим разговором.

Затем мы прошли через служебный кабинет, где телевизионщики сматывали провода и убирали аппаратуру, прямо в столовую позади кабинета. Банисадр ждал нас там.

Обед был чисто по-ирански: рис, баклажаны в коричневом соусе, кислое молоко, чурек и холодная вода. Завязался разговор. Я рассказал ему, что недавно был в Москве, о добрых настроениях советских людей в отношении Ирана, о недоумении, почему в Иране развивается недружелюбие к соседу который ничего плохого Ирану не сделал, более того, симпатизирует иранской революции.

Банисадр поначалу попытался приписать всё событиям в Афганистане, забыв, что антисоветский курс уже был взят в Иране задолго до афганских событий в декабре 1979 года. Одни, дескать, опасаются переноса в Иран волнений в Афганистане, другие – наличия советских войск в Афганистане, которые-де могут угрожать Ирану; третьи утверждают, что в связи с «возрождением» ислама в Иране Советский Союз решил военной силой подавить исламское движение.

Пришлось рассказать Банисадру историю советско-афганских отношений.

С началом войны с Ираком Банисадр надел военную форму. Принимал он меня уже в помещении штаба верховного главнокомандования, в том самом кабинете, где находился последний его обитатель генерал Азхари. Крутом суетились уже военные адъютанты. Вскоре Банисадр уехал на юг, «на фронт», как он сказал, и заявил, что не вернется в Тегеран, пока враг не будет изгнан из пределов родины. Показывали его фотографии: на мотоцикле, за спиной здоровенного парня, на заднем колесе, уцепившись руками и плотно прижавшись (штанина на ноге вздернулась, обнажая голые ноги президента), «верховный главнокомандующий осматривает поле боя в двухстах метрах от противника» – так гласила надпись под фотографией. Иногда показывали по телевидению: что-то темное, неразборчивое, составленное из громоздящихся фигур солдат, снятых со спины; нагнувшись, они рассматривают что-то внизу. Голос диктора: президент на фронте беседует с бойцами. Президента не видно, он где-то внизу, в темноте, за крупными спинами солдат на переднем плане.

Однажды понадобилось срочно встретиться с президентом. Он пригласил прибыть к нему на «фронт» в г. Дизфуль на спецсамолете. Пришлось лететь. Этим же спецсамолетом, как оказалось, в Дизфуль направлялись тогдашний премьер-министр Раджаи и председатель парламента Рафсанджани, глава ИРП – Хаменаи, военный министр Факури, сын аятоллы Монтазери и еще какие-то люди в халатах и тюрбанах мулл. Собственно говоря, все высшее руководство страны.

Все они чувствовали себя неловко, обнаружив присутствие в их компании советского посла. Думаю, что Банисадр нарочно устроил такую компанию. Делать было нечего – надо лететь, и им и нам. Раджаи и Хаменаи держались особняком, здороваясь, сухо кивнули, Рафсанджани, напротив, показал расположение, затеял беседу о том, о сем. Младший Монтахери был также общителен. Конечно, в разговоре на несущественные общие темы.

Вскоре под нами показались диковинные, причудливой формы, торчащие угрожающе кверху хребты. Это были горы Загрос, отгораживающие Центральную Персию от юго-западных районов. Внизу чернели, кажется, бездонные ущелья, вился оттуда, как из ада, дымок. Мрачная и грозная картина. Эти горы – естественное препятствие для движения на Тегеран с юго-запада. Туда идет важная дорога через перевал, и ее конечный пункт – Дезфуль, куда мы летели. Горы сменились солнечной равниной с хорошо обработанными полями. Самолет снизился и мягко сел на огромной военно-воздушной базе в Дезфуле. Это была одна из бывших американских авиационных баз стратегического назначения. Сплошь бетонированные или асфальтированные поля, полосы, площадки, спрятанные в землю заправочные устройства. Надписи на английском языке. Вчера, как сообщали газеты, иракцы бомбили с самолетов базу в Дезфуле. Сегодня на некоторых полосах видны наспех заделанные ямы.

Впрочем, и встретившие самолет иранские офицеры ВВС также имеют все повадки американских военных, выучка-то американская.

На автобусе всей компанией долго едем между аккуратных коттеджей, выстроенных в свое время для американских военных. Дома утопают в зелени деревьев, необычно для Ирана чисто на улочках. И тут вспомнилось, почему же все иранское руководство направилось в Дезфуль: Банисадр назначил заседание Высшего совета обороны, председателем которого он являлся, в ответ на жалобы премьер-министра Раджаи, что президент уклоняется от исполнения своих обязанностей. Раз так – пожалуйста, прибывайте в Дезфуль к президенту на заседание.

Банисадр помещался в одном из домиков, куда вошла вся наша братия.

Через короткое время нас провели к президенту. Банисадр находился в небольшой комнате, как бы разделенной на две части. В одной у стены находилась простая кровать с солдатским одеялом и у окна – молитвенный коврик, с куском спрессованной земли из Мекки, до него молящийся прикасается лбом, когда бьет поклоны; в другой – длинный стол для заседаний, небольшой столик для разговора в более узком составе, за который усадили нас. На стенах и на стендах – громадные карты, скорее упрощенные схемы боевых действий на фронте. Обозначения расположения своих и неприятельских частей, направлений возможного удара или движения.

Хозяин был в военной форме, остался доволен нашим комплиментом, что форма ему идет. Держался уверенно и дружелюбно. Расспрашивал о нашей политике и… даже, показалось нам, что немного тянул время, чтобы продемонстрировать тем, кто в передней, что у него важное дело с советским послом.

Распрощавшись с Банисадром, вышли в приемную залу, где нас пригласили пообедать за одним столом с высшим руководством. Все расселись без какого-либо протокола. Подавали чело-кебаб – известное иранское блюдо, вроде люля-кебаба на шампурах с рисом и сырым яйцом и зеленью. Плюс чай. Голодное руководство уплетало с завидной быстротой. Им было не до разговоров с нами, да и чувствовали они себя в нашем присутствии неловко. И мы тоже.

Руководство затем пошло к Банисадру совещаться, а мы поспешили на отлетавший в Тегеран самолет. Теперь он был нагружен ранеными бойцами. Снова круги, горы, и, наконец, вырисовался хребет Эльбурс, у подножия которого – Тегеран. Но все закрыто мощнейшей черной, иссиня-черной, громадной тучей, она уже над Мехрабадским аэропортом. Садиться нельзя. Тяжелый самолет на малой высоте делает над городом крутой разворот – перекосились улицы, крыши домов, автомобили, поплыло все куда-то кверху – по машине забарабанил град и потоки воды. Летчики с трудом развернули самолет, который ураганом уже бросало из стороны в сторону, и поспешили убежать от тучи на восточную окраину города, там есть военный аэродром Дюшантапе, на той самой военно-воздушной базе, на которой началось победоносное восстание в феврале 1979 года. В кабине стало темно. Лишь изредка она освещалась вспышками молнии. Моторы, казалось, ревели на пределе. Из окна снижающегося самолета видно, как ветер гнет к земле деревья вокруг аэродрома, летит в воздухе всякий хлам, бумаги, тряпки, пыль. Самолет летит в какую-то пылевую тучу. Удар снизу, подскок, снова удар, и мы катимся по бетонке. Еле успели подрулить поближе к зданиям, как налетел догнавший нас шторм… нет, штормище, со страшной силы ветром, потоками воды. Еще пять минут – и было бы, пожалуй, поздно. Поездка была памятной.

Недели через три встретился с Банисадром уже в Тегеране; он занял под резиденцию дом, принадлежавший наследнику шаха. В отличие от других присутственных мест здесь был порядок, начиная с ворот, где стояли вежливые полицейские (а не пасдары), и до приемной. Накануне Банисадр принимал парад выпускников военной школы. Все было в лучших армейских традициях. Чувствовалось, что подтянутость, воинские ритуалы по душе не только президенту, но и всем офицерам. Устали все от бестолковщины.

Здесь у Банисадра миниатюрный кабинет, где уже стоят стационарно кино– и телекамеры. На тот случай, когда надо будет срочно давать интервью. Громадный портрет Моссадыка. За большим столом – миниатюрный президент, немного отдохнувший, в неизменной голубой рубашечке без галстука. Только вот после пребывания в районе боевых действий у него началось подрагивание какого-то мускула на лице.

На этот раз, помимо других вещей, говорили и о войне Ирана с Ираком. Банисадр высказывал здравые мысли, одобрительно отозвался о позиции Советского Союза. Он, Банисадр, оптимистично настроен относительно перспектив мира с Ираком. Иран, конечно же, согласен выполнять договор 1975 г. с Ираком о прохождении границы. Мир возможен, если Ирак займет такую же позицию, но нужны и гарантии. «Иран не может быть караван-сараем, который, кто захочет, может грабить в любое время», – говорил он. Нужен мир, «лучше на день раньше окончить войну, чем ждать блистательной победы», – сказал он в заключение. Пребывание в районе войны, видимо, оказало на него влияние. Но, как мы увидим позже, не он распоряжался в Иране судьбами людей и вопросами войны и мира.

В одной из встреч Банисадр при обмене мнениями о положении внутри страны сказал, что главная задача сейчас – освободиться от зависимости от США. Дело было весной 1981 года.

Я спросил: а разве это задача еще не решена?

Банисадр ответил, что зависимость от США в Иране, к сожалению, еще существует. Она имеется и в экономике, и в военном деле, а главное – в сознании многих людей, особенно интеллигенции. Эту интеллигенцию Банисадр назвал «мелкобуржуазной» и колеблющейся. Однако он сразу сказал, что задача одновременно состоит в том, чтобы не попасть в зависимость от кого-либо другого, например Советского Союза. Однако, если говорить о США, то здесь задача освобождения от зависимости, а с СССР дело другое – задача состоит в налаживании добрососедского сотрудничества.

Когда я заметил, что некоторые деятели без устали стараются поносить Советский Союз в своих выступлениях, Банисадр запальчиво воскликнул: «Я готов говорить о необходимости добрососедства с СССР всем и в любом месте!»

Я, конечно, поддержал это благое намерение Банисадра, но он так и не выступил с подобным заявлением ни перед кем и нигде. И никогда.

Тучи над Банисадром ввиду его разногласий с высшим духовенством по поводу назначения премьер-министра и состава правительства сгущались. Уже как вызов президенту были арестованы без его согласия назначенные им юридические советники президента. Проходили не раз «демонстрации» против Банисадра. Президент нервничал. Власть уходила из его рук. Хомейни загадочно молчал. Во всяком случае, не заступался за президента.

Последний раз я встретился с Банисадром в начале июня 1981 года. Он был довольно мрачным. Сказал, что хотя положение на фронте хорошее, но войну надо кончать и поскорее. Война выгодна лишь Соединенным Штатам, поскольку ослабляет и Иран, и Ирак. Тогда главной силой в районе Персидского залива становится Саудовская Аравия – давний ставленник США. Советские предложения по поводу обеспечения безопасности в Персидском заливе хорошие, они могут лечь в основу сотрудничества государств. Весьма интересны предложения неприсоединившихся стран об условиях прекращения военных действий. Можно уже начать разрабатывать детали. Многое можно сделать, но – тут он устало махнул рукой – положение внутри страны таково… И не продолжил мысль.

Я осторожно попробовал заговорить о внутренней обстановке. Банисадру было явно неприятно говорить на эту тему, он увернулся, сказал: чтобы рассказать точно, надо хорошо сформулировать мысли и оценки, давайте встретимся еще раз, продолжим обсуждение…

Больше встретиться не пришлось. Вскоре я уехал в отпуск в Москву, где и узнал о смещении его с поста президента и тайном побеге из Тегерана в Париж вместе с вождем моджахедов Раджави.

 

Парламент

Вскоре после избрания президента в марте 1980 года началось выдвижение кандидатов в первый республиканский парламент – меджлис. Он – однопалатный. Опять уйма кандидатов, желающих попасть в парламент. Уже в начале марта в Тегеране было зафиксировано 470 кандидатов на 30 мест. Партии спешат со своими списками, выделяется Исламская республиканская партия, она явно решила взять реванш за президентские выборы. Действует напористо, решительно, обливая грязью всех других кандидатов, да и силы у нее солидные – здесь и муллы, которые будут прямо говорить в проповедях, за кого надо голосовать, кто, так сказать, «Аллаху угоден»; здесь и составы избирательных комиссий, в которых, разумеется, доминирующее положение занимают муллы или «активисты»-религиозники; здесь и просто «помощники», вписывающие за неграмотного избирателя имена кандидатов в депутаты в бюллетени.

Начали не только поступать, но даже и публиковаться в печати сообщения о том, что в ряде мест решили не регистрировать кандидатов от левых организаций – «моджахедов» и «федаев». Аятолла Кяни – «руководитель Министерства внутренних дел» – заявляет, что такие действия правильные. Ведь депутаты должны будут приносить присягу на Коране. «Как же это можно, чтобы безбожники-марксисты богохульствовали со святой книгой?»

Но левые партии пока не смущаются, настойчиво выдвигают кандидатов, развешивают свои плакаты с предвыборными заявлениями-программами. Особо сильная агитация ведется в городах. Тегеран весь снова в плакатах: фотографии кандидатов, призывы-лозунги партий. Очень много на улицах моджахедов. Молодые симпатичные юноши и девушки вывешивают свои плакаты, раздают листовки. Увидев на нашей автомашине красный флажок с серпом, молотом и звездой, приветливо машут, улыбаются. Развешивают свои эмблемы: там серп, вместо молота – винтовка, а наверху пятиконечная звездочка.

«Нацфронт» надеется также взять реванш. Очень много кандидатов от этой либерально-буржуазной организации, и людей довольно известных, во всяком случае, по прошлым временам – давним и недавним.

Выборы состоялись 14 марта. Избиратели должны либо расписаться на бюллетене, либо поставить отпечаток пальца, так часто на Востоке заменяющий факсимиле.

По телевидению показывают, как голосует Хомейни со своей семьей. И ему в паспорте проставили особый штампик – проголосовал, значит. Голосовал дома, к нему явились с урной – плетеной корзиной, обшитой материей, в которой проделана дырка.

Банисадр, видимо, чувствовал, что в пику ему религиозными деятелями создается такой «парламент», который будет пытаться поставить его в подчинение. Уже в 2 часа дня он заявил, что имеется много жалоб на ход выборов: на избирательные участки приходят муллы и тут же агитируют, попросту приказывают, за кого нужно голосовать; много случаев, когда на участки приносят уже где-то заполненные бюллетени (откуда же бюллетени?); на избирательных участках находятся люди, которые сами вписывают в бюллетень за других фамилии кандидатов в депутаты…

Во время выборов были и стычки. В следующие дни появились заявления с протестами против фальсификации выборов. Известный деятель «Нацфронта» Форухар демонстративно в знак протеста отказался баллотироваться.

«Моджахеды» начали требовать отмены выборов, назначения новых ввиду массовых фальсификаций и нарушения избирательного процесса.

Банисадр выехал в небольшое местечко Лангеруд – на дороге между Тегераном и Рештом. Поводом послужило довольно любопытное событие: местные моджахеды в день выборов арестовали судью и состав местной жандармерии, чтобы они не вмешивались в выборы. В результате, как заявил в бешенстве Банисадр, не осознавая, видимо, комичности момента, депутатом от Лангеруда был выбран «коммунист».

Долго подсчитывали результаты голосования по всей стране. Появляются сведения и об избрании кое-где деятелей «Нацфронта», даже моджахедов (потом часть из них выкинут из парламента, часть уйдет сама – сейчас они радуются, все-таки в народе они имеют популярность).

25 мая первый республиканский парламент в Иране был открыт. Своей резиденцией он избрал себе новое здание бывшего сената, а не традиционное историческое здание меджлиса в старой части города.

Последний раз я был в нем в октябре 1978 года, когда шах держал свою последнюю речь. Сегодня здесь будут первые речи новых правителей страны.

Весь район сената оцеплен вооруженными отрядами, такого при шахе не было. И парадный, красивый подъезд не используется. После тщательнейших проверок послов пропускают через узкую боковую дверь. Кругом уйма вооруженной охраны. Кого и от кого? Но выражение лиц у охранников (многие с израильскими автоматами «узи») бездумно-свирепое, одним словом, решительное.

В просторном вестибюле сейчас никто не задерживается для разговоров. Прибывших подталкивают наверх – на балкон. Там с правой стороны (не в центре, как ранее) – места для послов. Человек 5–6 фотографов, не стесняясь, фотографируют каждого посла по нескольку раз, видимо, выжидая различные позы и ракурсы. Это становится противно. Ведь крайне неприятно, когда новая служба контрразведки обновляет архивы и досье старой разведки столь наглым образом. О том, что из всей службы шахского САВАКа новые власти совершенно не тронули управления, имевшие дело с иностранцами, известно хорошо всем.

Внизу в зале – места для депутатов. Они начинают собираться и рассаживаться. Очень много тюрбанов и черных шелковых накидок. Сквозь некоторые импозантные тюрбаны сверкают иногда лысины, какие-то неофициальные, домашние. Впереди за отдельным столиком – члены всемогущего Исламского ревсовета. Среди них важно развалился живописный Бехешти. Прошел сердитый, с развевающимся халатом Халхалиль, затем Хаменаи, толстый Эшраки – зять Хомейни. В отдельных креслах сидят другие тюрбаны – либо очень старые, ушедшие в себя, либо помоложе, эти оживленно дискутируют друг с другом.

Но есть депутаты и в пиджаках, большинство из них без галстуков (ныне это признак демократии, хотя и распространяется слух, что, дескать, высшее духовное руководство запретило ношение галстуков, поскольку-де они символизируют крест – другую веру!). Вид делегатов простоватый, и не только по одежде. Президента Банисадра нигде не видно.

Наконец расселись. На трибуну взошел аятолла Кяни, в качестве «руководителя» Министерства иностранных дел объявил заседание открытым.

Потом Кяни объявил о решении временно поручить руководство работой парламента совету, составленному как из самых старых депутатов – это представители «Нацфронта» Сахаби и в качестве его заместителя Базарган, так и самых молодых (были названы две фамилии, ничего нам не говорящие).

Неожиданно со своего места вскочил Халхалиль. Он выкрикнул, что ничего против Сахаби не имеет, но категорически против «контрреволюционера» Базаргана.

Кяни не смутился. Он кратко ответил, что излагает решение Исламского ревсовета. Тогда Халхалиль сказал: ну, если так, мне остается лишь подчиниться.

Итак, первая стычка в парламенте произошла на первых минутах его работы. Что же будет дальше?

Банисадра в зале все не было.

Кяни начал держать речь. Он восхвалял успехи исламской революции. Что же за успехи? За год, говорил он, народ уже пять раз голосовал: за республику, за совет по выработке конституции, за конституцию, за депутатов в парламент. Нигде ничего подобного в мире не было…

Кто-то подал Кяни записку. Он прочел ее про себя и сказал: «Да, я забыл упомянуть, что мы еще ведь выбирали президента».

Что же это аятолла Кяни забыл сказать – нечаянно или нарочно? Послы зашептались. Преобладающее мнение было, что неспроста «забыл» Кяни о таком важном моменте, как выборы президента. Уже тогда духовенство решило, что этот президент – Банисадр – их не устраивает.

Потом на трибуне появился сын Хомейни, Ахмад, он зачитал послание отца. В это время как-то бочком незаметно в зале появился президент Банисадр, сел на один из стульчиков в передних рядах, как бы показывая, что его мало беспокоит обструкция со стороны парламента и неуважение к нему.

В своем послании Хомейни ничего нового не сказал, его наказ депутатам был прост: служите народу, главное во всей деятельности – ислам; ни левых, ни правых, ни Восток, ни Запад – ислам; делайте хорошие планы и исполняйте их – это ислам и т. д. Сплошное заклинание именем ислама без каких-либо конкретных или хотя бы в общем сформулированных целей.

На трибуне Банисадр. Первое выступление президента. Оно, очевидно, должно быть программным. Ведь этого ждут все.

Банисадр громогласно объявил, что доложит парламенту об экономическом и политическом положении страны. Это хорошо. Говорит он без бумажки. Но начал он с нападок на… курдов, угрожая им всем, чем возможно. Не поймешь: то говорит, что национальный вопрос в Иране разрешен, то, что это главная проблема. Где же доклад об экономике? А, вот оно что: экономика должна быть «исламской». А что это такое – неизвестно. И еще: независимость, независимость, независимость. От всего и вся. А как ее достигнуть-то? Из «экономики» только одно заклинание: надо работать…

Внешняя политика: «ни Запад, ни Восток, а ислам». Все очень просто. И еще: усилить борьбу со сверхдержавами. Все.

Внутренняя политика: борьба с инакомыслием путем проведения «культурной революции».

Больше в речи ничего не было. Да, неважно выглядел первый президент со своей первой речью в первом парламенте на первом его заседании.

За президентом вышла группа мальчиков. Пропели кем-то недавно сочиненную странно звучащую песню: «Мы не Запад, мы не Восток, а вулкан, извергающий революционную лаву…» Этот отблеск показной революционности так и переливался в игре огней драгоценных камней в перстнях святых особ, горделиво восседавших на мягких, кожаных креслах, где еще недавно заседали шахские сановники…

Депутаты стоя приняли присягу после того, как на столик положили Коран. На этом вся церемония закончилась. Мы поплелись к выходу. В просторном фойе пасдары фотографировались вместе с улыбающимся Бехешти. Многим пришла в голову одна и та же мысль: не будет этот парламент даже подобием буржуазной демократии, он будет служить ширмой для действий духовенства…

Виражом, скоро пошли странные процессы в самом этом «парламенте». Там была создана комиссия по проверке полномочий. Своя внутренняя комиссия. Конечно же, из духовенства. Она лишала мандатов тех, кого считала неподходящими для депутатского места, не считалась с тем, что тот или иной депутат был честно выбран избирателями. Духовенство отбирало людей даже из числа ранее отобранных.

В этом государственном институте – парламенте, пожалуй, быстрее всего воцарилось абсолютное полновластие духовенства. Вскоре постоянным председателем парламента был «избран» (вернее говорить – назначен) один из доверенных Хомейни лиц – Рафсанджани, его брат весьма быстро был назначен советником по внешнеполитическим вопросам (иногда его называли даже заместителем премьер-министра) к премьер-министру.

 

Часть третья

 

Противоборство

Открытая кампания против избранного президента Банисадра началась уже… на третий день после выборов!

Левые выступали против Банисадра ввиду его нападок на прогрессивные организации, фантастических антикоммунистических высказываний и явной попытки установить единоличное правление. Одновременно против президента выступили и такие столпы религиозно-политического клана, как Бехешти и Монтазери, к ним присоединились религиозные деятели помельче. Не скрывая своих устремлений, они провозгласили: президент должен служить интересам ислама, а не интересам «либеральной буржуазии».

Президент попытался было заикнуться, что будет подчиняться только имаму. Не помогло. Представитель Исламского ревсовета Хабиби (неудавшийся кандидат в президенты) заявил, что президент должен дать присягу парламенту и подчиняться его воле. В отсутствие же парламента его функции выполняет Исламский ревсовет. Значит, не следует пытаться встать над всемогущим ИРСом.

Банисадр был избран президентом 25 января, а уже 30 января Бехешти открыто поведал всему миру: у «нас» разногласия с Банисадром. И вообще заявления Министерства внутренних дел Ирана о результатах голосования еще недостаточно, чтобы объявить себя президентом, нужно еще решение имама. Не забывайте, г-н Банисадр, что помимо президента в стране еще будет парламент, а над ним – Наблюдательный совет (в основном из религиозных деятелей). Сейчас, г-н Банисадр, вы пока никто, лишь один из членов ИРС.

Так с первых дней создания республиканской власти в Иране духовенство открыто и недвусмысленно заявило, что править страной будет оно – и никто другой. Руководство ИРП было ошарашено тем, что за кандидата Исламской республиканской партии Хабиби было подано столь ничтожное число голосов. Надо было сразу же осадить возрадовавшегося Банисадра и «либеральную буржуазию». Поэтому религиозники твердо дали понять новоиспеченному президенту: если ты будешь сбиваться с «исламского толка», мы будем тебя подправлять, а будешь упорствовать, будем «защищать себя». Поскольку среди политических партий, группировок избрание Банисадра президентом особой радости не вызвало, это, видимо, отражало тот факт, что Банисадр был избран голосами политически несознательной части населения. Сыграли при этом чисто «внешние» факторы: обещания восстановить экономику, отсвет сияния Хомейни, энергичная предвыборная кампания. Зато послы западных стран были очень довольны избранием Банисадра, с его нахождением у власти они связывали возможности восстановления отношений Ирана с западными странами. И чуть ли не молились: «Только бы Картер чего-нибудь опрометчивое не сделал», ведь «все идет гладко». Даже Бехешти стал для них плохим человеком, поскольку ядовито заявлял, что рано еще Банисадру президентом становиться. 4 февраля Хомейни официально объявил Банисадра президентом, дав понять в своей речи Банисадру, что «все на свете временно (!)».

Хомейни поступил хитро. Он опасался непомерного возрастания роли Бехешти. Через несколько дней имам назначил председателем ИРС Банисадра и поручил ему попытаться создать правительство.

Эта поддержка Хомейни показалась Банисадру, видимо, недостаточно прочной или долговременной. Используя свои знания приемов, применяемых в западных странах для привлечения населения, Банисадр задумал в качестве своей опоры создать массовую организацию из всех слоев населения. Ну, прямо второй «Растахиз» шахских времен (ничему история не научила).

15 февраля в крупнейшем спортивном зале Банисадр выступил более чем с двухчасовой речью на «конгрессе единства». На трибуне он стоял, окруженный толпой вооруженных охранников, так что иногда трудно было разглядеть, где же президент. Его слушало около трех тысяч, по виду – люди случайные, но действительно принадлежащие к «различным классам».

О чем же была столь длинная речь?

Главное: как я буду управлять страной. Будет сильная централизованная власть, в армии – железная дисциплина, повсюду пройдут новые чистки от «чуждых» элементов. И будет проведена «исламизация» всего и вся. Конечно, сие понятие опять не расшифровывалось – понимай как хочешь. Это был явный жест в сторону Хомейни – спасибо за поддержку, я вам также взаимно даю обещание «исламизировать» все, что возможно.

В начале марта 1980 г. было объявлено о проведении выборов в парламент, состоящий из 270 человек. Первый тур должен состояться 14 марта. Банисадр увлекся борьбой с моджахедами, федаями, вообще с любыми левыми. На время, во всяком случае, на поверхности противоречия с духовенством вроде бы не проявлялись. И к тому же в этот период завязалась усиленная возня с так называемой «международной комиссией» для решения вопроса об американских заложниках. Закулисные построения Готбзаде, Базаргана и Банисадра с западными странами лопнули – Хомейни поставил «комиссии» неприемлемые требования, и она, фигурально говоря, хлопнув дверью, улетела 10 марта восвояси, в Нью-Йорк.

Банисадр начал вновь усиленно ставить вопрос о «единовластии» в стране, смысл которого был всем ясен – вся полнота власти должна быть у президента, который будет действовать в «исламском духе». Но политики от духовенства и те деятели, которые вокруг него группировались, не верили Банисадру.

В начале мая Банисадр добился у Хомейни согласия на назначение премьер-министра до избрания всего состава парламента. Дело в том, что в первом туре было выбрано всего 80 депутатов из 270, и сроки проведения второго тура явно затягивались. К тому же после избрания депутатов они подлежали строжайшей внутренней проверке – все это требовало времени. Однако через пару дней Рафсанджани объявил, что никакого премьер-министра до созыва парламента не будет. Значит, Бехешти и К° одолели «деда» в пику Банисадру.

Действительно, Банисадр держался, как об этом сказал мне новый министр экономики Салими, лишь на собственном терпении и на поддержке Хомейни. Если бы не последнее, то муллы уже давно съели бы его.

Банисадр решил перейти в наступление. В середине июня он опубликовал в своей газете магнитофонную запись разговора Аята – одного из видных деятелей Исламской республиканской партии со своими единомышленниками. Власть президента надо резко ограничить, говорил он, Банисадр – американский агент и т. д. Разразился скандал: оказывается, штаб ИРП готовит заговор против законно избранного президента.

Бехешти немедленно «умыл руки»: я лично о таких разговорах не знаю, а если Аят и говорил что-либо подобное, то это его сугубо личное мнение и т. д.

Банисадр драматически, но с нотками показной истерии заявил: «Мое заявление об отставке лежит у имама, с тем чтобы он мог в любой момент «уволить» президента тогда, когда посчитает нужным». Имам, однако, не торопился. Хаоса с властью и так было предостаточно. Это-то он понимал, как и то, что с уходом Банисадра неизбежно выдвинется Бехешти. Уж этот-то возьмет власть в свои руки прочно, цепко, намертво. Отсюда – сейчас главная опасность для имама. А Банисадр – что? Банисадра можно будет скрутить и попозже. И терпит (до поры до времени) имам полемическую перепалку президента с духовными деятелями.

В одной из своих проповедей летом 1980 г. Хомейни раздраженно, как бы продолжая начатый с кем-то спор, сказал: «Нам нужны «духовно чистые люди», а не специалисты. Специалист, не проповедующий ислам, как говорил пророк Мухаммед, – «осел, нагруженный книгами». Ректор Тегеранского университета поддакнул: «Нам не нужны лекторы и слишком умные люди». Банисадр, подстраиваясь под широко распространенные настроения, не замедлил ответить в своей газете «Энгелаби Эслами»: «Мы (?!) делали революцию, чтобы поднять экономику, чтобы люди были сыты и имели жилища». И цитирует не менее выразительное высказывание того же пророка Мухаммеда: «Веру не удержишь, если желудок пустой».

Летом все же началось формирование правительства. Премьер-министром был назначен Раджаи, однако Банисадр начал выражать свое несогласие с составом правительства с самого начала его формирования. Начался всем известный, поскольку он был в значительной степени публичным, конфликт президента Банисадра с премьер-министром Раджаи. Этот конфликт разгорелся, несмотря на войну с Ираком, начавшуюся в сентябре 1980 г.

Дело дошло до того, что Банисадр публично обвинил Раджаи не в чем другом, как в нарушении конституции, поскольку премьер-министр принимает решения без ведома президента. Канцелярия Раджаи огрызнулась: поместила ядовитое сообщение о том, что Раджаи вовсе не нарушает конституции, ведь он, подчеркивалось, – глава правительства, и свои решения он посылает Банисадру лишь «для сведения». Напрасно, дескать, Банисадр считает себя главой исполнительной власти. Канцелярия президента не замедлила с ответом: опубликовала заявление с перечислением тех статей конституции, которые, по ее мнению, нарушает премьер-министр, игнорируя президента. Советники президента открыто жаловались: МИД отказал в просьбе Банисадру выдать дипломатические паспорта его представителями, которые должны были лететь в Пхеньян на съезд ТПК КНДР. Почему Раджаи поехал в Нью-Йорк на сессию Совета Безопасности ООН по вопросу об ирано-иракском конфликте без согласия на то президента? Почему Раджаи блокирует назначение министра иностранных дел, настаивая лишь на единственной кандидатуре, угодной ему, и отвергая все предложения Банисадра? И т. д.

Когда Банисадр демонстративно удалился из Тегерана на юг, в Дезфуль, поближе к району боевых действий против вторгшихся иракцев – ведь он был назначен главнокомандующим и председателем Высшего совета обороны, – заседания этого Совета стали проводить в Тегеране под председательством Раджаи. Банисадр публично и в резком тоне возразил: без его участия и без кворума заседания Совета не должны проводиться, пускай члены Совета приезжают к нему в Дезфуль. Раджаи в ответ заявил, что он как премьер-министр не может отлучаться из Тегерана.

Хомейни поначалу поддерживал Банисадра, давая в то же время ему понять, что надо проявлять и уступчивость. Эшраки, зять Хомейни, в интервью одной из газет в ноябре признал: судебная власть в стране организована плохо (это, конечно, стрела в сторону Бехешти – верховного судьи), в окружении премьер-министра Раджаи много бездарных людей и недоучек, их надо убрать; Банисадр – «герой», он на фронте, его надо поддержать, но и пусть он сам не создает проблем (это уже предупреждение).

В ответ Раджаи демонстративно зачастил с визитами к Хомейни (как будто президента и не существует). Об этом чуть ли не ежедневно стали сообщать в печати.

Бехешти в сентябре выступил по телевидению. В спокойной, увещевательной манере (еще бы – ведь он и духовный, и судейский авторитет!) как бы беседовал с телезрителями. На лице – ни признака каких-либо других эмоций, кроме снисходительного поучения. Есть разного вида разногласия, вещал он, между религиозными и нерелигиозными деятелями – принципиальные и непринципиальные. Непринципиальные разногласия вполне допустимы, ничего страшного здесь нет, а для разрешения принципиальных разногласий есть конституция и ее хранители: «вождь» и Наблюдательный совет (а там – ставленники Бехешти). На всех есть управа, ласково говорит, улыбаясь, Бехешти, в том числе и на президента. Но за этой ласковостью чувствуется кулак. Он фактически отвечает Банисадру, который не далее как день тому назад заявил: есть муллы, которые говорят святые вещи, а на самом деле они – слуги дьявола, защищают американцев. Здесь все поняли, на кого намекает президент – на Бехешти. Вот тот и ответил сегодня Банисадру – найдем управу. В конце своего выступления Бехешти говорит: «Меня просили высказаться на тему «духовенство и политика», но об этом я буду говорить послезавтра». Ход Бехешти хитрый: завтра должен выступать по телевидению Банисадр. Вот Бехешти и хочет учесть это и в случае необходимости дать ответ.

На следующий день выступает по телевидению Банисадр. Конечно, говорит как о первоочередном деле о войне с Ираком («Нам никто ракет не дает, будем делать их сами»). А затем налетает на своих политических противников. В стране есть люди, утверждает он, которые фактически вонзают нож в спину тем, кто воюет. И далее: что у нас за судебные порядки (тут уж ясно – стрелы идут в Бехешти)? Подумать только, имеется 6 различных видов тюрем, продолжаются пытки заключенных. Что у нас за суды? Полчаса – и приговор готов, не успевает подсудимый и узнать, за что его судили и что присудили. И далее в таком же духе.

На следующий день, как и обещалось, дебаты по телевидению. Банисадр и Бехешти. Первый в лоб за «либеральный» подход, за «свободы» и т. д. Бехешти похитрее: если кому что-нибудь неясно, пожалуйста, в Совет по наблюдению за исполнением конституции, там все разъяснят, там и президента могут поправить. Народу без духовенства не обойтись, «доказывал» Бехешти, поэтому вопрос о духовенстве и народе искусственный – это рыба и вода, они неразделимы. Тут, конечно, подумалось, что промашку дал Бехешти: рыба без воды, действительно, не может существовать, ну а вода – она-то и без рыбы обойдется…

А насчет пыток в тюрьмах через пару дней Банисадру дал ответ исламский армейский прокурор: пытки в тюрьмах допустимы, говорил он, если их применяют «с разрешения» и если они преследуют цель «добиться правды» (?!). Вот так. И поставили точку. Больше этот вопрос борец за «права человека» Банисадр не поднимал.

На стороне Банисадра выступила часть религиозно-политических деятелей. Ходжат-оль-эслам Техрани из Мешхеда наиболее активен. В интервью газете Банисадра он фактически поставил под вопрос закономерность пребывания у власти самого Хомейни. Пост «Валиат факиха» (введенный Хомейни в конституцию) может быть занят либо по указанию самого «мехди» (т. е. мессии), либо путем выборов – утверждал он. Ни того ни другого не было. Обратился он к «деду» и с таким вызовом: как же так получается – перед референдумом о принятии конституции Хомейни призывал голосовать за нее даже тех, кто не согласен со всеми ее положениями, заверяя, что в конституцию могут быть затем внесены поправки и он об этом позаботится, однако никаких поправок так и не было внесено! Аятолла Лахути перебрался в Мешхед, оттуда вместе с Техрани выступает против «диктаторских» духовников – Бехешти и К°.

Кто бы мог еще месяц назад представить себе, что в ноябре 1960 г. по улицам будут проходить демонстрации с лозунгами против Бехешти, Хаменеи и Рафсанджани!

В полемику вступил внук Хомейни – Хосейн. Опубликовали его письмо Банисадру: нападки на любого религиозного деятеля – это нападки на самого имама, все «либералы» – контрреволюционеры. И уже совсем нелепый довод: «Недаром Готбзаде (!) сказал, когда был избран Банисадр президентом, что это самый плохой день для исламской республики». Одним словом, громит президента.

А тот отвечает также в открытой форме: «Нападки на президента – это нападки на республику и ее конституцию. Почему поощряют премьер-министра нападать на президента?»

Наконец в начале декабря объявлено: создается «согласительная комиссия» для ликвидации, в случае возникновения, разногласий между президентом и духовенством. Фотография «комиссии»: жалкий, худенький Банисадр среди упитанного духовенства, виден и злорадно улыбающийся Раджаи.

Но уже через несколько дней Раджаи обратился в Совет по наблюдению за соблюдением конституции с просьбой разрешить спор о прерогативах премьер-министра и президента. Почему президент влезает в дела правительства, создает какие-то комиссии (например, по определению состояния экономики), даже запрашивает в МИДе досье по некоторым вопросам, например, о поездке премьер-министра в Нью-Йорк и т. д.?

Баланс сил складывается явно не в пользу президента, он отбивается, но все более вяло. Возмущается, но неумело, даже как-то жалобно: если, говорит, президент не будет контролировать правительство, то вообще зачем же избирали президента? Действительно, хочется спросить, зачем? Ведь при полновластии религиозных деятелей он нужен лишь как номинальная фигура. Неужели Банисадр этого не понимает, не осознает самого весомого обстоятельства, что народ-то в массе своей идет и пока еще долгое время будет идти за духовенством?

Большая перепалка разгорелась по поводу поста министра иностранных дел. Банисадр отвергал все кандидатуры, которые выставлял Раджаи (а за ним фактически Бехешти). Действительно, фигуры были одиозные, вроде Фарси, – люди необразованные, без какого-либо политического кругозора. Даже парламент хотел вмешаться: пригласить обоих антагонистов – Банисадра и Раджаи – и выяснить, почему же до сих пор нет министра иностранных дел? Исламская республиканская партия требовала от Банисадра роспуска созданной им организации «Бюро по связи народа с президентом», объявив ее «подстрекательской».

Банисадр публично заявил, что Раджаи ничего не понимает в экономике (и это была правда). Премьер обиделся, обвинил президента в грубости, надулся: может быть, я и мало что понимаю в экономике, но я понимаю, что такое правила благородного (?!) поведения. Банисадр «боролся» как мог: в начале января 1981 г. выяснилось, что президент не подписал ни одного законопроекта, одобренного парламентом, с тем чтобы он мог стать законом!

В феврале 1981 г. Банисадр начал уже открыто призывать к «решительной борьбе» с тем, как он говорит, кто пытается установить свою диктатуру, подчеркивая, что, хотя он избран голосами одиннадцати миллионов человек, его хотят низвести до нуля, лишить власти. Хомейни не вытерпел, обратился все еще к обеим сторонам: я вас поставил у власти и вас уберу, если не прекратите внутреннюю драку и склоки. Однако не помогло, перепалка продолжалась. В городе начали появляться листовки якобы с текстом письма Монтазери, адресованного Хомейни, в нем говорилось о необходимости замены «предателя» Банисадра, защищающего «американские» интересы.

Базарган и его соратники-«либералы» выступили с поддержкой Банисадра, они провели даже митинг, где раздавались такие лозунги, как «Смерть противникам президента!». Митинг-то был плачевный, вроде сборища сторонников шаха накануне его свержения. Он был фактически сорван левой молодежью. Вот внезапно во время речи Базаргана неподалеку от него, на трибуне, вскакивает на скамейку молодой человек. Над головой он обеими руками держит газету «Мизан» – орган Базаргана. Все, считая этот жест знаком поддержки Базаргана и его единомышленников, группирующихся вокруг «Мизана», бурно аплодируют. Все внимание на этого молодого человека. Но вот он разворачивает газету, и всем виден внутри ее американский полосатый флаг! Раздается взрыв хохота. Молодого человека стаскивают молодцы из «людей Базаргана», однако он успевает поджечь газету и американский флаг. Поддержка либералами Банисадра еще более укрепила духовенство в необходимости бескомпромиссной борьбы с ним.

В один из мартовских дней 1981 г. Хомейни пригласил к себе утром Банисадра, Бехешти, Базаргана, Рафсанджани, Ардебили, Раджаи и сына, Ахмада. Сидели, говорят, долго – с 8.30 до 15 часов. Вопрос явно шел о ненормальном положении в руководстве страны. На следующий день Хомейни опубликовал свое заявление. Каждая власть должна выполнять свои функции, говорилось в нем, и не вмешиваться в дела других. Государственные деятели должны прекратить выступления с публичными речами, в которых поносят друг друга. Если не будет достигнуто единство – проиграем войну с Ираком и саму революцию. На случай возникновения споров и для рассмотрения жалоб создается комиссия из трех человек: представитель Банисадра, представитель «другой стороны» и представитель Хомейни. Решения будут приниматься большинством. Как и ожидалось, Хомейни взял на себя роль арбитра. Банисадр поспешил назначить своим представителем в тройственную комиссию Эшраки, религиозного деятеля, зятя Хомейни.

Однако противоборство не прекращалось. Вновь одним из важных его объектов стал пост министра иностранных дел. Банисадр уступил по всем другим вопросам, но здесь он стоял насмерть, отвергая все кандидатуры Раджаи. Премьер-министру не оставалось ничего иного, как объявить, что, будучи ответственным за деятельность всех министерств, включая МИД, он берет на себя функции «руководителя МИДа». И назначил четырех заместителей министра иностранных дел, угодных политико-религиозному руководству, из числа относительно молодых «исламизированных» деятелей, учившихся, кстати говоря, долгое время в США. Вместе с ними на посты директоров департаментов, их заместителей также пришли подобные им люди. Это было странное явление – передача МИДа в руки либо некомпетентных людей, а еще хуже – тем, чьи политические взгляды сформировались во время нахождения в США.

Банисадр не одобрил назначение заместителей министра иностранных дел, начал вообще игнорировать МИД, не подписывать верительные грамоты послам и патенты консулам, назначенным при Раджаи, и т. д.

Первомайские праздники 1981 г. Банисадр также попытался использовать в своих целях. В своем послании по случаю 1 Мая он заявил, что в стране ничего не сделано в пользу трудящихся, они продолжают эксплуатироваться теми же, кто эксплуатировал их при шахском режиме, призвал рабочих не допустить «гегемонистов» (так он стал называть религиозных деятелей) овладеть рабочими советами. Заодно и резко раскритиковал экономические меры правительства, назвал недавно принятый бюджет фальшивым, обрушился с критикой за уплату американцам миллиардных «долгов», сделанных коррумпированными элементами при правлении шаха. О каком же примирении на верхах могла идти речь после такого выступления?

И действительно, накал борьбы усиливался. Дело шло к неизбежной развязке.

В середине мая Банисадр затребовал полный текст выступления на закрытом заседании парламента зам. премьера Набави, который занимался вопросами достижения договоренности с правительством США об освобождении заложников. Председатель парламента Рафсанджани отказал президенту, заявив, что этот вопрос должен быть решен самим парламентом, а Банисадр не депутат парламента. К тому же президент уже ранее публиковал в своей газете материалы закрытых заседаний парламента. Одним словом, веры ему нет, материалов не дадим.

Когда люди Банисадра пытались вывезти из МИДа кое-какие документы, прокуратура начала демонстративное расследование – почему президент дает такие указания. В интервью газетам Банисадр распространялся на ту тему, что вот, мол, он не хотел назначения Раджаи премьер-министром, но кандидатура Раджаи была ему навязана, и вообще президент имеет право распустить парламент, заставить считаться с президентом и т. д.

Это была уже пустая похвальба. Становилось все яснее – нет у президента ни сил, ни опоры. Вопрос был лишь о времени – когда его сбросят и каким способом.

В двадцатых числах мая моджахеды обратились с письмом к Банисадру: скажите, сможете ли вы как президент выполнять все функции; если вы ответите положительно – мы сложим оружие.

На категоричный вопрос Банисадр ответил уклончиво: «Да, я президент, но меня хотят лишить моих прав». Он обвинил правительство и лично Раджаи и Набави в том, что они скрыли от Хомейни условия договоренности, которой они достигли с США, об освобождении американских заложников. Когда он, президент, попросил дать ему копию доклада Набави парламенту, ему ответили отказом…

Ответ Банисадра как бы говорил моджахедам: не складывайте оружие. Это была, на наш взгляд, странная коалиция – моджахедов, принадлежащих к левым слоям, и себялюбивого, эгоцентричного буржуазного президента. Было ясно, что коалиция эта временная, конечные цели у ее участников были разные. Объединяло одно – реальная опасность религиозного полновластия.

А далее все покатилось, как лавина.

Банисадр обвинил судебную власть (т. е. Бехешти) в полной узурпации всей власти в стране, в полном игнорировании президента, разграблении различных «фондов». Банисадр стал угрожать «мнением народным», грозился провести референдум, распустить парламент и т. д.

Политически-религиозные деятели на этот раз всполошились: куда еще зайдет президент! Они объявили его намерения и действия неконституционными, обвинили в том, что он не подписал еще ни одного законопроекта, принятого парламентом, и, кстати говоря, не сообщил данных о своих собственных материальных ресурсах.

Отражением состояния в правящих кругах явилось выступление Хомейни перед депутатами парламента (по случаю годовщины его созыва): «Если так будет продолжаться, то мы все взорвемся!» Что такое это «так» – не пояснил, но всем было понятно, о ком и о чем идет речь.

1 июня появилось сообщение: «Согласительная «тройка» внесла решение о том, что Банисадр нарушает указания имама и конституцию». Это уже был серьезный удар. 2 июня сообщение: «Арестован юридический советник Банисадра и еще 15 его сотрудников по одному и тому же делу: сотрудничество со сторонниками прежнего режима, незаконный вывоз валюты» и тому подобное…

…Последний раз я был у Банисадра по своим дипломатическим делам 4 июня 1981 г. – выглядел он помятым, как бы побитым, весьма усталым. Нервный тик передергивал его лицо, отчего трепетали и усики, выглядевшие уже не воинственно, а как-то жалко.

5 июня в Тегеране митинги и демонстрации против Банисадра, лозунги: «Езжай во Францию, раз ты в тупике!», «Это не Франция – Иран!», «Раджаи – наш премьер!».

В этот день я был также у председателя парламента Рафсанджани. Поинтересовался внутренними делами: в чем главная причина разногласий в руководстве, ведь не в том же, что президент не подписывает в определенный срок законы?

Рафсанджани явно не хотел говорить на эту тему (так же, между прочим, как и Банисадр, старался уходить от темы внутриполитического положения страны). Однако все-таки сформулировал примерно так: все дело в том, что есть люди из состоятельных слоев, которые учились за границей, стали докторами наук, усвоили западную философию и с этих позиций пытаются трактовать ислам и применять его; они не знают «народный ислам», оторваны как от народа, так и теологических школ Кума. Есть в Иране другие деятели, вышедшие из народа, которые сидели при шахе в тюрьмах, всегда были с народом, они и ученики кумской теологической школы. Вот эти деятели трактуют и применяют «правильный ислам». Раскол глубокий, и он ослабляет Иран.

На следующий день было объявлено о закрытии газеты Банисадра «Энгелябе ислами», а заодно и газет «Мизан» – рупора Базаргана и «Мардом» – органа Народной партии Ирана.

Банисадр уехал в Хамадан – свой родной город, обратился с призывами «к народу», заявил, что будет стойким и не прекратит борьбу против диктатуры. Он призвал также «всех» выйти на демонстрации в поддержку президента, бодро провозгласил: время тирании прошло, народ обратно не вернуть!

Правительство в 6.30 утра 8 июня срочно собралось на заседание, затем его примеру последовал меджлис. Начались уже с утра стычки на улицах. Опять стрельба, крики. В этот день был с визитом у посла Турции. Когда возвращался домой, попал в кучу демонстрантов. На одном углу кричат: «Смерть Банисадру!», на другом: «Смерть Хомейни!». Рядом оглушительная стрельба, вижу: неподалеку сцепились в драке. Нда… в такие моменты иностранному послу надо убираться из эпицентра волнений. Домой удалось добраться благополучно.

Выступил Хомейни с грозной речью: он требует немедленного прекращения «подстрекательства», иначе «отрубит руки» всем, кто этим занимается. Это уже «последний звонок» Банисадру.

Банисадр в Хамадане откликнулся: я отдаю себя под защиту народа. Что это такое? Какая же у Банисадра программа? Ее нет. Почему же народ должен его защищать?

«Национальный фронт» выпустил листовку, призывает народ восстать против диктатуры. К этому же призывают моджахеды.

Все подступы к университету закрыты, много грузовиков с военными, слышна стрельба из разных концов города, есть убитые… Опять.

Банисадр переехал в Илам. Как сообщило официальное агентство «Парс», «народ его восторженно приветствовал». В 2 часа дня радио объявило об опровержении: народ не приветствовал Банисадра, а громко ругал его, да так, что он был вынужден покинуть город.

Радио сообщило, что «господин Банисадр» вернулся в Тегеран. Не президент, а так – «г-н Банисадр». Днем парламент принял закон, дающий президенту максимум 5 дней на подписание любого закона. Если в течение этого срока он не подпишет закон, это может сделать премьер-министр, и закон вступит в силу. Чем это не диктаторство!

В этот же день, наверное не случайно, Амир-Энтузама суд приговорил к пожизненному заключению. Как бы предупреждение Банисадру: смотри, как мы можем действовать быстро и беспощадно.

В 3 часа утра я проснулся без всякой видимой причины, видимо, мозг продолжал работать. Включил радио – Тегеран на английском языке. Сообщение: Хомейни снял Банисадра с поста главнокомандующего. Это уже серьезно, это шаг, направленный на то, чтобы лишить президента возможности опереться на армию.

В этот же день, 11 июня, все командующие родами войск посетили Хомейни и заявили о своей преданности ему.

Это были последние дни президентства Банисадра, сомнений на этот счет не было никаких.

Затем посыпались заявления о поддержке Хомейни и против Банисадра со всех сторон. Вроде бы все только и ждали момента. В поддержку – никто. Базарган молчал. Банисадр – не их человек. Готбзаде молчал. Банисадр – его враг. Молчит и Язди. В стране как бы праздник. Искусственно создаваемый.

Рафсанджани пошел к Хомейни. Спросил, можно ли парламенту рассматривать на закрытом заседании вопрос о политической некомпетентности Банисадра как президента. Хомейни, как всегда, ответил уклончиво: меджлис все может. Ну а после этого, Рафсанджани заявил корреспондентам, что он все еще надеется, что президент будет действовать «в соответствии с законом». Ему не хотелось бы, чтобы первый республиканский парламент рассматривал вопрос о политической некомпетентности первого президента Исламской республики…

Банисадр скрылся. Его местопребывание не известно…

А 120 депутатов парламента подписали письмо, требующее разбирательства «политической компетентности» Банисадра. На площадях и в печати вакханалия угроз и оскорблений Банисадра… Начали арестовывать сотрудников аппарата Банисадра. Конечно, в сообщениях говорится, что их застали, когда они «жгли секретные бумаги»…

Это был конец, который скоро стал всем известен: Банисадр улетел тайно на самолете во Францию… почему-то вместе с вождем моджахедов Раджави. И начал там выступления против режима. Вновь в Париже.

Так совершилась, образно говоря, «третья революция» – она закрепила у власти безраздельное господство духовенства.

 

Хомейни переезжает в Тегеран

Не прошло и года с отъезда Хомейни из Тегерана в Кум – религиозный центр страны, как ему пришлось 24 января 1960 г. вернуться в столицу. Причиной был сильный сердечный приступ, купированный врачами, которые настояли на помещении имама в кардиологическую больницу в Тегеране. Выйдя из клиники, Хомейни остался жить в столице, на севере города ему подыскали небольшой дом, к которому примыкала недостроенная мечеть. Узкие переулки, подходящие к дому, создавали возможность обеспечения безопасности. В этой мечети со специального балкончика Хомейни произносил свои многочисленные проповеди отнюдь не религиозного, а светского, политического характера. Раза 3–4 в неделю, минут по 50, без каких-либо бумажек, сидя каждый раз перед разной аудиторией. В небольшой зальчик мечети набивалось около двух тысяч человек. Под балкончиком, лицом к собравшимся – пасдары с автоматами.

Процедура начиналась так. Прибывшие уже сидят на полу мечети наиболее плотным образом, оставив обувь у входа. На балкончике в стене открывается дверь. Появляется Хомейни в черном тюрбане, черном верхнем длинном, свободном одеянии с широкими рукавами. Белая борода, угрюмое, даже насупленное лицо. Это впечатление создается густыми черными нависшими бровями.

Зал взрывается приветственными криками, скандируются лозунги, чествующие Хомейни или проклинающие врагов (имена врагов менялись в зависимости от характера политического момента), в такт слогам люди потрясают рукой со сжатым кулаком.

Хомейни останавливается, не доходя до перил балкона. Он выпрастывает правую руку из-под своей черной мантии, неторопливо поднимает ее вверх, отвечая на приветствия. Затем равномерно помахивает ею всем собравшимся по очереди. Поворачивается медленно влево, никого нельзя обделить. Иногда на балкончик снизу ему протягивают ребенка. Он, не задерживаясь, как кистью, проводит рукой по его голове и дальше машет. На лице никаких эмоций не видно. Оно бесстрастно, только правая густая бровь как бы в изумлении поднята вверх, а левая от этого вроде бы опустилась.

Машет минуты две. Затем делает несколько шагов к креслу с приготовленными микрофонами. Медленно, удобно усаживается. На балкончик вместе с ним выходит кое-кто из ближайшего окружения. Чернобородый, высоченный мулла Тавассоли – нечто вроде начальника канцелярии Хомейни. Он появляется всегда. Чаще всего появляется сын – Ахмад.

Глядя вперед в пространство, Хомейни начинает: «Бессмулахи рахмано рахим…» («Во имя Аллаха всемогущего, всемилосердного…») А далее идет проповедь-лекция – беседа на определенную тему: о войне с Ираком, о могуществе ислама и всемирной исламской революции, о положении женщин, о состоянии дел в управлении страной, об обязанностях депутата меджлиса, о школах, об империализме и т. д. Его тезисы подкрепляются иногда выдержками из Корана в собственной интерпретации. Говорит он монотонным голосом, довольно простым, можно сказать, простонародным языком. Иногда повторяется, но никогда не заикается, не останавливается, мысль от него не ускользает. Жестов никаких нет. Все так и сидят, раскрыв рты.

Телевизионные камеры, расставленные в разных точках мечети, передают в эфир изображения имама, в аудитории работает искусный, но строгий режиссер.

Хомейни говорит, как бы не замечая ни телевизионных, ни кинокамер, ни аудитории.

Несколько раз приходилось видеть, как имам вызывал реакцию аудитории. Когда он с акцентом скажет: «Да будет проклят империализм Востока и Запада!» – и сделает после этого паузу – совсем маленькую, но достаточную для того, чтобы слушатели, находящиеся в нервном напряжении, могли раскрыть рты, – после этого взрываются крики: «Map бар Амрика!» («Смерть Америке!»), потом – «Map бар Шурави!» («Смерть Советскому Союзу!»). Кто-то машет руками, останавливает последний лозунг, дескать, телевидение передает.

Но бывало и иное. Ровным голосом гудит Хомейни: «Я – не ваш вождь, я такой же, как вы, это мне надо целовать ваши ноги за то, что вы сделали революцию». И здесь невиданное зрелище: в толпе не выдерживают, начинают рыдать – громко, не стесняясь, во весь голос. Вот присоединяется еще один, другой… Некоторые начинают бить себя в грудь, рвать за волосы.

Хомейни вынимает платок, подносит к глазам, истерический плач усиливается. На балкончике, обхватив голову руками, стуча по ней (вернее, по тюрбану) в отчаянии кулаком, спиной к стене, на корточках мучается Ахмад. Телекамеры в этот момент крутятся быстро, нужно поскорее выхватить, передать в эфир эти бородатые, усатые лица, глаза, наполненные слезами… Странная картина, которую, наверное, нигде не увидишь в сегодняшнем мире, кроме Тегерана…

Никуда из своего дома Хомейни не выезжал. К нему приезжали из разных концов страны, некоторых он принимал. Иностранных послов прекратил принимать, когда еще находился в Куме. Канцелярия всем давала ответ: на это есть МИД и правительство. Иностранные делегации иногда принимал, но редко, лишь очень важные, например, глав государств исламских стран.

Вообще Хомейни стремился постоянно демонстрировать, что в стране есть парламент, правительство, различные власти, которые должны решать все вопросы, он – лишь духовный наставник. Это ему не всегда удавалось. Время от времени он взрывался проповедями по насущным делам руководства страной, что не только отражало тот факт, что он в курсе всех важнейших дел, но и служило директивными указаниями.

Все, конечно, хорошо знали, что ни одно крупное дело, ни один принципиальный вопрос не может быть решен без согласия Хомейни. Не могло быть и сделано ни одного крупного назначения в верхушке государства без его одобрения.

Хомейни умело расставлял своих людей на ключевые посты. Заметив, например, растущее влияние Бехешти, он, видимо, понял, что просто осадить этого человека будет трудно. Он назначил его верховным судьей, поставив одновременно на пост прокурора своего зятя. Уехав из Кума, он провозгласил главой теологической школы, а позднее и своим преемником аятоллу Монтазери – также своего родственника.

Поскольку Хомейни, несмотря на формальный отход от власти, фактически не выпускал ее руля из своих рук, он подвергался нападкам даже со стороны части религиозных деятелей, указывавших на обещания Хомейни, данные им во время нахождения в Париже, – после победы революции удалиться в Кум и заниматься лишь теологией. Обещания, которые он не сдержал.

Как-то в начале 1981 г., через два года после революции, по телевидению передали фильм о Хомейни, снятый во время его ссылки в Париже, т. е. два года тому назад. На экране был приветливый, подвижный, общительный пожилой человек (не старик, хотя и с белой бородой). Он то смеялся, то слушал серьезно, лицо его было подвижным, глаза блестели хитрецой. Какой контраст с угрюмо-величавой маской насупившегося старца!

Слухи о болезни Хомейни то возникали, то спадали. Иной раз послушаешь сведения из «верного источника» и подумаешь: сколько же раз Хомейни «находился при смерти», даже «умирал»? Было известно, что, помимо иранских врачей, его неоднократно смотрели западногерманские и швейцарские специалисты, что у него неважное сердце и с глазами плохо и т. д. Лучше спросить, чего же нельзя найти у 83-летнего человека.

Свою линию имам вел упрямо и в принципе последовательно: исламское правление – вот она, цель. Он мог и поправить себя, когда убеждался в перегибах. Одно время, например, он с презрением говорил об экономике, особенно о промышленности, о технических специалистах. Главное – это вера в ислам, восклицал он. Пришло время, и уже весной 1981 г. Хомейни начал призывать к энергичным действиям в руководстве экономикой – к всестороннему развитию промышленности и сельского хозяйства.

В своих проповедях он ввел термин «мостазефины», которым он характеризовал угнетенных, обездоленных, хотя, как говорят специалисты-исламоведы, в Коране этот термин обозначает тех, кого надо брать под опеку, включая немощных и слабоумных. Хомейни даже выбросил лозунг «мостазефины всех стран, соединяйтесь в борьбе против империализма Востока и Запада!».

Пришло время, и в феврале 1982 г., выступая перед депутатами парламента, он заявил: сейчас в стране правит «средний класс» – опора всего общества; пока существует «средний класс» – будет и опора исламской республики. Где же мостазефины? Пропали. Хомейни уже начал готовить идеологическую платформу для обоснования открытой смычки духовенства с иранской буржуазией – процесс, на мой взгляд, неизбежный ради сохранения духовенства у власти.

Это было, однако, позже. А сейчас – ко времени нашего описания, летом 1981 г., – была ликвидирована неожиданно возникшая было для духовенства опасность в виде «наполеонства» президента Банисадра. Казалось, что верх взял его противник Бехешти… Ан не тут-то было! Верх взял Хомейни.

 

Бехешти

Это имя уже упоминалось нами ранее, давалась ему походя и характеристика. Надо теперь закончить его жизнеописание личными впечатлениями.

5 февраля 1980 г., сразу после вступления Банисадра на пост президента, я встретился с Бехешти. Хотелось поближе познакомиться с видной фигурой внутриполитической жизни страны, выяснить, насколько соответствуют действительности восторженные высказывания о нем послов западных стран. В Бехешти западные дипломаты видели реального претендента на власть в стране – намного более сильного, чем Банисадр, и сильнее, чем объявленный Хомейни своим преемником аятолла Монтазери, у которого, кроме слепой (или родственной?) привязанности к Хомейни, ничего заслуживающего внимания не отмечалось.

Действительно, все действия Бехешти, начиная с создания партии своего прикрытия – Исламской республиканской партии, свидетельствовали о холодном и безжалостном расчете в продвижении к власти. Он явно симпатизировал западным странам. Поэтому, когда в январе 1981 г. один из «студентов», захвативших американское посольство, в письме в газету «Моджахед» сообщил, что среди найденных в посольстве США документов были материалы о трех встречах Бехешти с американским генералом Хойзером, приезжавшим спешно в Тегеран в революционные дни осени 1978 г., этому никто не удивился.

…Бехешти принял нас в качестве председателя Исламского ревсовета в одной из комнат парламента. Комната была небольшой, неряшливо убранной, а точнее – просто грязной. В ней, наверное, ранее помещались какие-нибудь технические служащие.

Бехешти сидел за письменным столом. Мы – на стульях у стола. Был он немного простужен, часто сморкался в бумажные салфетки, выбрасывая их в корзину.

Я рассказал Бехешти, что обращаемся к нему как к главе фактического правительства за содействием в решении некоторых практических вопросов в обоюдных интересах. На стройке ТЭС «Рамин» в Ахвазе, где советские специалисты оказывают содействие иранцам, опять проблемы. Иранские рабочие не хотят наниматься на работу к иранским субподрядным фирмам, а требуют работать по прямому найму у советских организаций. Мы на это пойти не можем, иначе это будет вмешательством во внутренние дела. Да и иранское министерство труда против этого, но власть еще, видимо, слабая, рабочие волнуются, кто-то их подстрекает. Отметил и другую проблему: необходимость ускоренной подготовки квалифицированных кадров иранских рабочих, поскольку мы не считаем правильным идти на удовлетворение требований иранских организаций о всемерном увеличении числа советских специалистов в Иране. Страна должна заблаговременно готовить свои кадры, и мы можем в этом деле оказать всестороннюю помощь. Заодно рассказал о масштабах нашего взаимовыгодного и равноправного сотрудничества с Ираном в торгово-экономической области.

Бехешти вел себя как актер: говорил медленно, с властными интонациями, как бы назидательно.

Сначала он спросил, почему ТЭС «Рамин» будет работать на газе, а не на мазуте, не ядовит ли (?!) газ.

Мы дали ему исчерпывающий ответ. Тогда он позвонил министрам труда и энергетики. Характерно, что себя он в телефон не называл – и так должны голос знать – спрашивал министров густым, медленным басом. В трубке что-то ему отвечали. Он выслушал, не прерывая, высморкался в бумажную салфетку и глянул на нас торжествующим взглядом.

– Все дело в том, что вы хотите нанимать рабочих напрямую, без иранских фирм. Кроме того, вы хотите увеличить число советских специалистов, а мы против этого! – сказал он.

Вот так-то! У меня аж руки опустились. Как раз все наоборот. Я вновь повторил ему существо вопроса. Бехешти был заносчив и важен.

– Мои министры знают, что говорят, – ответил он.

– Ну хорошо, – сказал я. – Ваши министры сказали вам неправду. Уже то, что вы им позвонили, дает им понять, что вы проявляете интерес к этим вопросам. Это мы и используем в разговорах с вашими министрами и до правды доберемся.

Обстановку, т. е. оплошность Бехешти, надо было смягчить. Я сказал, что хотел бы побеседовать о советско-иранских отношениях вообще. Рассказал о характере нашего государства, его политике, поддержке революционных движений, симпатиях к иранской революции. Отметил, что уже прошел почти год после революции, однако существенных перемен к лучшему в практических делах не наступило. В чем тут дело?

Бехешти резко и быстро сказал: есть два препятствия. Первое: имеются «секретные доклады» об участии «русских агентов» в разжигании волнений в иранском Азербайджане, о подрывной деятельности там «советского генконсульства».

Я ответил: никаких «русских агентов» в иранском Азербайджане нет, как и нет там советского генконсульства.

Бехешти смутился: «Ну, может быть, там есть ваше торгпредство, не придирайтесь, я мог запамятовать».

Ответил ему, что и торгпредства нет, сказал, что этот «секретный доклад» – такая же фальшивка, как недавняя листовка-письмо к советскому послу с просьбой о присылке советских войск.

Бехешти огрызнулся:

– Мы умеем отличать правду от лжи!

– Возможно, это и так, но та стряпня, о которой вы упоминаете, точно такого же свойства, как была при шахе, когда причины всех внутренних волнений возлагали на Советский Союз…

…Через год с лишним Бехешти удалось добиться смещения Банисадра с поста президента. Казалось, открываются возможности для продвижения Бехешти к власти. Но летом 1981 г., когда я находился в отпуске в Москве, в Иране произошли невероятные драматические события. Вслед за бегством Банисадра в Париж в стране начались массовые аресты тех, кого можно было отнести к людям, симпатизировавшим смещенному президенту. Для многих появилась и возможность сводить личные счеты.

Как всегда, такая обстановка стала удобной и для террористической деятельности. Кто-то убил Аята – видного деятели ИРП. А затем поступило сенсационное сообщение: мощным взрывом было обрушено здание, где заседало руководство ИРП во главе с Бехешти, на нем присутствовали многие министры и другие видные деятели, группировавшиеся вокруг Бехешти. Бехешти погиб. Присутствовавшие на заседании Раджаи, Рафсанджани и Набави остались живы – они по каким-то причинам раньше покинули заседание.

Были объявлены выборы нового президента. Им стал Раджаи – бывший премьер-министр, послушный исполнитель воли религиозно-политических деятелей, главный противник Банисадра. Премьер-министром был назначен Бахонар – религиозный деятель.

Однако в тот день, когда они совместно рассматривали планы борьбы с террористами, в здании, где они находились, – служебной части канцелярии премьер-министра – произошел опять взрыв. Оба были убиты.

Хомейни назначил президентский совет в составе Рафсанджани, Ардебили и Няни (все политико-религиозные деятели высокого сана), премьер-министром – Няни. Объявили, что скоро будут выборы нового, третьего по счету, президента.

Снова аресты, аресты, облавы, расстрелы… За несколько месяцев после побега Банисадра, как сообщали, было расстреляно более 900 человек. И тем не менее взрыв за взрывом: убит генеральный исламский прокурор Нуддуси, такая же участь постигает ряд известных религиозных деятелей – ставленников Хомейни в провинции.

Когда в первых числах сентябре 1981 г. я вернулся в Тегеран, некоторые районы его было трудно узнать. У зданий штабов пасдаров, их казарм, исламских ревсоветов, министерств, не говоря уже о районе, где размещалось правительство, – уличные укрепления: каменные будки с бойницами, откуда торчат рыла пулеметов; бункеры из мешков с песком, в которых к прикладу автоматических винтовок припали пасдары; проезжая часть улицы исковеркана волнистыми ребрами – чтобы нельзя было развить скорость, автомобили ехали медленно, уродливо медленно переваливаясь с носа на корму (эти надолбы мы прозвали «тегеранские волны»), иногда эти «волны» делались такими высокими, что проезжать можно было только зигзагами. Одним словом, повсюду напряженная атмосфера. И действительно, то в одной, то в другой части города, иногда днем, прямо днем на оживленной, полной народу улице взрывалась граната, бомба – убитые, раненые…

Исламская республиканская партия и «хезбаллахи» валили все на моджахедов и другие левые организации. Но уж слишком они усердствовали в этих быстрых и немедленных обвинениях. У иностранных послов западных и ближневосточных стран складывается мнение, что нельзя все приписывать моджахедам, в стране действуют самые разнообразные силы, в том числе и в правящих кругах, – в борьбе за власть.

Несмотря на значительный урон, который понесло политико-религиозное руководство страны, главная фигура осталась у власти и ее позиции стали еще прочнее – это Хомейни, его непосредственное окружение и те, кто ему предан и не может претендовать на какое-либо равенство с ним. Правда, становилось известным, что «великие аятоллы» не очень-то были довольны таким разворотом событий. Они считали, что Хомейни слишком много берет на себя в интерпретации ислама, что его линия на вовлечение духовенства в управление государством ведет лишь к усилению ответственности за все, что происходит в стране, и, наконец, такая активизация политической роли духовенства просто становится физически опасной для духовных деятелей.

У Хомейни и тех, кто вокруг него, видимо, была другая точка зрения: с политической арены устранена не только либеральная буржуазия и кое-кто из конкурирующих религиозно-политических деятелей. Остается очень опасный соперник – моджахеды, самая боевая левая организация, если ее ликвидировать – с остальными левыми справиться будет легче. Тогда можно было говорить о полном и нераздельном господстве духовенства во внутренней жизни Ирана.

 

Подавление левой оппозиции

Следующим объектом для подавления были «моджахеды» – боевая сплоченная группа левых взглядов, не отрицавших ислама, но выступавших за коренное переустройство общества. Она представляла, с точки зрения духовенства и тех, кто лепился вокруг него, пожалуй, наибольшую опасность. К моджахедам примыкала значительная часть революционной молодежи, верившей в ислам как учение о социальной справедливости. Ведь само духовенство никаких мер для установления социальной справедливости не предпринимало. А у моджахедов – конкретная программа, основывающаяся, как они говорят, на Коране.

И вот уже на улицах устраиваются нападения на демонстрации моджахедов. Дело, как всегда, доходит до спровоцированных вооруженных столкновений. На улицах – уже кровь тех, кто делал революцию. На моджахедов обрушивается лавина обвинений в измене исламу, родине, предательстве, шпионаже.

Моджахеды не сдаются, из всех оппозиционных режиму сил они проявляют наибольшее упорство. Несмотря на официальный запрет, на улицах можно видеть девушек и молодых парней, из-под полы продающих свою боевую газету «Моджахед». Облавы следуют за облавами, но организацию вытравить не удается. Тогда власти прибегают к методам варварского устрашения: на глазах родителей вешают 12—14-летних «моджахедов», захваченных с оружием. По всей стране проносится глубокая, с болью волна возмущения. Но в ответ – новые расстрелы, аресты. Часто моджахеды, чтобы не подвергаться зверским пыткам, подрывают сами себя гранатами, когда оказываются в безвыходном положении. Казалось бы, уже вот все – разгромлено. Но в ответ – вдруг мощный выход на улицы десятков тысяч моджахедов с оружием, следуют нападения на штабы пасдаров, «хезболлахов», подожженные автомашины на улицах. Вновь стрельба. Но всем понятно: моджахеды живы, не сломлены. Действия, конечно, с отчаяния, иногда неразумные, но последовательные с точки зрения логики борьбы, которая ведется против них.

Конечно, не избежала своей участи Народная партия Ирана (НПИ), или, как ее еще называют, «партия Туде». Она так же, как федаи и моджахеды, полностью поддержала революцию, затем смирилась с ее трансформацией в «исламскую» революцию, выступала в поддержку режима, даже объявила религиозно-политическое духовенство «революционными демократами», хотя и подвергала его критике за непоследовательность, за нападки на Советский Союз, на коммунизм.

Если НПИ пока не представляла опасности для режима, то потенциально она могла ею стать. С ней было решено покончить в последнюю очередь. Небольшие налеты, наскоки начались с первых месяцев после революции, подготавливалась, так сказать, почва для разгрома.

После нанесения успешных сокрушительных ударов по федаям и моджахедам – наиболее сильным в физическом плане противникам режима – справиться с НПИ было легче.

Решающий удар по ней был нанесен летом 1982 г. уже после моего отъезда из Ирана.

Левое движение в Иране сыграло решающую, ударную, т. е. главную роль в иранской революции 1979 г. И в этом его историческая заслуга. Оно, однако, в силу конкретных условий страны и исторических причин не смогло объединиться и повести за собой народ в самый сложный для любой революции период – послереволюционный. Оно было физически разбито их идейными противниками и подавлено.

Свершилась «третья революция».

 

Наведение «порядка» в своем лагере

Встав единолично у власти, духовенство, тем не менее, не представляло собой группировку с полным единомыслием. Мы уже упоминали о борьбе с аятоллой Шариат-Мадери – старшим среди «великих аятолл», который был главой исламской общины Ирана до приезда Хомейни из ссылки. Его начали всячески компрометировать за связь с шахом и его властями. Затем Шариат-Мадери фактически посадили под домашний арест в Куме, т. е. не дали ему ни выступать перед своими приверженцами, ни принимать посетителей.

В начале января 1980 г. в Куме разразился скандал: сторонники Шариат-Мадери устроили погромы, требуя освобождения его из-под домашнего ареста. Побили магазины, дома, двинулись к дому Хомейни. На защиту поспешили пасдары, армейские части. Узнав о стычках в Куме, азербайджанцы – сторонники опального аятоллы в Табризе – вновь захватили радио и телевизионную станцию. Конфликт вспыхнул с большой силой. Выступление власти подавили, объявили: «Вчера, дескать, когда стало известно о готовящемся выступлении, Шариат-Мадери попросили обратиться к своим сторонникам с просьбой воздержаться от выступлений, но он отказался это сделать. Так вот: сегодня от него уже потребовали, чтобы он не поддерживал «контрреволюционеров», не то…»

На следующий же день были спешно организованы демонстрации на улицах «за единство – против Шариат-Мадери» с призывом в знак поддержки этого лозунга… не работать неделю!

В дальнейшем были кое-какие попытки сторонников Шариат-Мадери установить с ним контакты, но безуспешно – он сидел фактически пленником в Куме. Ну а конец ему придумали стандартный. В 1982 г. его вместе с авантюристом Готбзаде обвинили в «заговоре».

Шариат-Мадери показали по телевидению, он в чем-то каялся – в чем, мало кто понял. На нем поставлен крест. Так же, как и на Бехешти.

Других «мятежных» аятолл просто арестовали, как, например, Техрани из Мешхеда.

Как-то в начале 1982 г. мы подсчитали, за послереволюционное время, т. е. за три года, было убито более 70 видных религиозных деятелей, имена которых были широко известны по всей стране. Это, несомненно, отражение внутренней борьбы, в том числе и внутри самого духовенства.

Хомейни продолжал расчищать путь идеологически. В апреле 1980 г. очень пышно отмечался день рождения двенадцатого имама, в соответствии с официальной легендой скрывшегося несколько веков тому назад. Его возвращения для справедливого суда на землю вечно ждут мусульмане-шииты. Хомейни уже объявлен, правда неофициально, как говорят «в народе», земным наместником этого имама.

Хомейни выступает в этот день: «Сегодня самый светлый праздник, если Мухаммед (основатель религии) – святой для всех мусульман, то «скрытый имам» (имам закрам) – святой для всего человечества. Я не могу назвать его первым, – скромно говорит Хомейни, – потому что нет второго» (!).

 

Исламизация

С процессом укрепления у власти духовенства все сильнее шла так называемая «исламизация» страны, т. е. установление такого же порядка отношений между людьми в самых различных сферах человеческого общения, который, как считал Хомейни и те, кто ему поддакивал, отвечает нормам «настоящего ислама».

В экономической области с «исламизацией» дело шло туго попросту по той причине, что никто не знал, что именно в экономике соответствует нормам ислама. Сами духовные деятели – люди богатые, они не могут поступиться своим богатством, поскольку по Корану частная собственность неприкосновенна. Заявили было о необходимости национализации внешней торговли, о конфискации в пользу «обездоленных» имущества сбежавших за границу богатеев, ан нет – всемогущий Наблюдательный совет, стоящий над парламентом, почел эти дерзости делом недозволенным, противоречащим Корану. На том дело и кончилось.

Рьяно выступали в первые дни после революции «исламские экономисты» – теоретики, так сказать, за создание банков, которые давали бы взаймы без процентов. Исламский принцип: нельзя из одних денег делать большие деньги. Нет, ничего не вышло: не нашлось желающих даром деньги ссужать, ведь они не лишние, они могут «работать» где-то в другом месте, создавая прибавочную стоимость.

У крестьян главная надежда была – получить землю от помещиков, государства, шахских владений, да и духовенство имело немало земель. Начали разрабатывать закон, уточнять, урезать права крестьян, а потом и вовсе последовал окрик сверху: нельзя покушаться на частную собственность!

Появилась было форма проявления сознательного отношения к труду как части общественно-полезного дела. Я имею в виду движение так называемого «созидательного джихада», т. е. добровольную бесплатную работу на строительстве домов в сельских местностях, дорог, помощи в сборе урожая и т. д. Но и эта полезная форма труда носила в значительной степени показной характер и, уж конечно, никакой существенной роли в экономике страны не играла. А потом и заглохла.

Кстати говоря, наибольших прав для себя требовали многочисленные мелкие и средние лавочники – опора духовенства. Недаром Хомейни признал, как мы уже указывали выше, что опора исламской революции – средний класс, ради его интересов она и делалась.

Если в экономике «исламизация» была равна нулю, то вовсю она развернулась в других сферах – нематериальных.

Прежде всего сильный удар был нанесен по культуре. Этот удар назывался «культурной революцией». Формально овладевший религиозными догмами человек объявлялся выше ученого («осел, нагруженный книгами»).

Казалось бы, первым проявлением культурного подвига должна была стать ликвидация неграмотности в Иране, она была велика – называли 70–80 %. Новой власти следовало бы начинать с массового обучения родному языку, с тем чтобы широкие слои народа приобщались к своей культуре и культуре всего человечества. Даже шах вел довольно энергичную кампанию борьбы с неграмотностью. Но исламские власти поступили иначе. Они прежде всего ввели обязательное изучение арабского языка – только потому, что на нем написан Коран. В школах было немедленно введено строго раздельное обучение.

Летом 1980 г. были закрыты университеты «на два года» под предлогом пересмотра программ, приведение их в исламский вид. Была и другая причина – избежать концентрации молодежи, студентов, явно критически настроенных к вводившимся порядкам. Вера была объявлена выше знаний.

В конце сентября 1981 г. открылись начальные школы. По этому случаю на улицах демонстрации… школьников. Идут дети разных взглядов, кричат исламские и политические лозунги, которые наверняка не понимают. Особенно стараются девочки. Мальчишки так себе, шаляй-валяй, а девицы старательно истошны. Хомейни обратился с посланием по этому поводу; оно – сплошное заклинание от… левизны и знаний. Ничто другое, кроме ислама, – прямо-таки страх сквозит в этом послании, не дай бог знаний, кое-какие в голову придут! Нет, Коран – начало и конец всего! «Если мы в детстве не привьем ислам, – вещает вождь, – мы все пропали!»

Для проведения «культурной революции» создан «штаб». В нем руководят необразованные, вынырнувшие откуда-то авантюристы: Фарси, Хабиб.

Дела с этой «революцией» идут туговато, встречается сильное сопротивление интеллигенции, студентов. Да и вообще рядовые иранцы не понимают: почему надо забыть про Фирдоуси, Хафеза, Саади, Омар Хайяма, Рудаки и других светочей древней иранской культуры. Только потому, что там не прославляется ислам? Как можно так быстро и неубедительно переоценивать ценности? Говорят, что эти классики литературы воспевали лишь царей и ничего не говорили об угнетенных. А может быть, причина в том, что сказал бессмертный Фирдоуси в «Шахнамэ»: «Наши отцы также чтили Бога. Арабы заставили нас обращаться в своих молитвах к черному камню, а те обращались к огню, горевшему чудными цветами радуги. Что же достойнее поклонения?»

В январе 1982 г. университеты все еще закрыты. Даже предложения Фарси и Хабиба, тянущие молодежь в Средневековье, не принимаются высшим духовенством – мало ислама. Руководители «культурной революции» идут к Хомейни, жалуются, тот отвечает кратко: «Разберемся». Ему говорят, что духовенство против открытия факультетов гуманитарных наук, дескать, и так слишком много вольнодумства. Спрашивают у Хомейни: что же относится к гуманитарным наукам? Хомейни ответил: «Это этика и культура ислама?» Его спросили: «А география?» Он ответил: «География – это не наука, о ней ничего в Коране не сказано».

В конце января 1982 г. во время беседы в МИДе с зав. европейским департаментом спросил его, почему запрещены в Иране столь популярные курсы русского языка. Тот ответил, что «штаб по проведению культурной революции» считает, что для рассмотрения этого вопроса нужно прежде всего определить, что за люди и с какой целью хотят изучать русский язык (!!). И вообще решено, что изучение иностранных языков в Иране нужно только для тех, кто будет работать профессиональным переводчиком (!), а их не так уж много требуется. Для всех остальных изучение иностранных языков вредно, поскольку их знание будет вносить в Иран коррумпированный образ жизни.

Я все-таки усомнился: действительно ли по всей стране запрещено свободное изучение не только русского, но и других иностранных языков? Ведь, например, посольство ФРГ открывает специальную школу на немецком языке, чтобы дети иранцев могли ее посещать (в основном, конечно, верхних слоев общества), существуют курсы английского и французского языков. Мой собеседник лишь мог буркнуть что-то насчет сохранившихся «плохих привычек».

Мы уже говорили о запрете всякой неиранской музыки, а из самой народной музыки было изгнано все женское пение и всякая «лирика». Революция родила много интересных и искренних маршей-песен, но они тонули в куче примитивных композиций.

Сильный удар был нанесен по изобразительному искусству. Появилась, правда, масса плакатов, иногда весьма выразительных, но чаще всего изобразительная продукция смаковала кровь, жертвы, жестокости, страдала натурализмом при весьма бедном, скажем, идейном содержании.

Кинотеатры после нескольких послереволюционных месяцев свободы были закрыты. Причина была объявлена очень простая: власти не имеют критериев, какие фильмы можно показывать. Позднее они открылись, только были запрещены все советские фильмы.

В конце 1980 г. Хомейни дал разъяснение: «Шахматы – дело запретное, разжигают ненужный азарт. Они так же вредны, как и университеты». Видимо, игра в шахматы продолжалась, так как в канун 1982 г. он издал официальную фетву о запрете игры в шахматы, даже если и играют не на деньги. Аналогичной участи подверглась традиционная народная игра – нарды. Впрочем, на улицах и в лавчонках вы всегда могли купить и шахматы, и нарды, не говоря уже об игральных картах. Так что фетва фетвой, а жизнь жизнью.

Спорт стал делом только мужчин, особенно два любимых иранцами вида: футбол и классическая борьба. Уровень, конечно, понизился. И немаловажную роль сыграло искусственное отделение иранских спортсменов от остального мира. Началось это с отказа участвовать в Московской олимпиаде 1980 г. Несмотря на антиамериканские лозунги, иранское руководство последовало за США и некоторыми другими западными странами, не пустив в Москву своих спортсменов, хотя иранский олимпийский комитет был решительно за участие, даже Банисадр был «за». Готбзаде был «против», он следовал американской линии, но тем не менее просил нас неофициально «устроить» билеты для его родственников на Олимпийские игры в Москве.

 

Положение в стране

Экономическое положение Ирана с начала событий, предшествовавших революции, т. е. с весны 1978 г. и вплоть до того времени, как я покинул Иран – весной 1982 г., так и не стабилизировалось.

С самого начала революции ее руководители ясно заявили об отказе от гигантских планов шаха ускоренной индустриализации страны. Более того, последовали «обоснования» духовных деятелей о том, что промышленность вроде бы вообще не нужна идеальному исламскому обществу, каковым им уже мерещился Иран. «Проживем с малыми потребностями!» – убеждали муллы людей. Особо забеспокоились многочисленные лавочники: что же будет источником доходов, если резко сократится выпуск и, следовательно, потребление товаров?

Замерли многочисленные стройки, уныло торчат строительные краны, ржавеют от дождей, заносятся зимой снегом, летом – песком. Гниет и арматура, ежами торчит во все стороны из недостроенных домов.

Крупная проблема – добыча нефти. Нефтяной экспорт при шахе субсидировал все экономическое развитие Ирана, служил источником оплаты импорта не только продовольствия, оборудования, предметов роскоши, но и вооружения.

Новое иранское руководство после революции объявляет о решении резко, в три раза, сократить добычу и, следовательно, экспорт нефти. Стране не нужно столько денег, обойдемся малым (а может быть, дело было в нехватке запчастей и бегстве иностранных специалистов?). Прекращается экспорт газа в Советский Союз под надуманным предлогом недостаточно высоких цен, хотя поставками газа Иран расплачивался за построенные с помощью Советского Союза крупные промышленные предприятия. Газ опять стал сжигаться на промыслах.

Постепенно деньги в казне таяли. Захват американских заложников и последующее их освобождение, которое вылилось фактически в удовлетворение требований американцев об уплате американским фирмам их «потерь» от иранской революции, нанесло ощутимый удар по казне. С началом войны с Ираком срочно стали требоваться громадные средства на закупку на международном черном рынке по спекулятивным ценам вооружения, боеприпасов и запасных частей.

Снова ставится вопрос об увеличении добычи нефти. Помогает и происшедшее повышение цен на нефть. Валютное положение несколько улучшается. Но главное – промышленная активность низка. В стране массовая безработица. А у правительства вообще нет никаких планов экономического развития, даже концепции «исламской экономики» нет. Серая, безрадостная, бесперспективная жизнь.

Деревня в несколько ином положении. Она, если не будет катастрофических природных событий, сама себя прокормит. А вот городу будет давать в зависимости от того, что сама сможет купить в городе.

Пока в городе есть товары, идут и сельскохозяйственные продукты в город. Сельскохозяйственное производство даже увеличивается, безработные тянутся обратно в деревню, а раньше их соблазнял город с его стройками и возможностью быстро разбогатеть.

Однако приходится говорить об экономическом хаосе. Это чувствуем мы, имея повседневные контакты с новыми иранскими руководителями экономики, поскольку экономические связи с нашей страной довольно внушительны. Обыватель или просто иностранец ощущает этот хаос, видя пустые лавки без товаров, взлетевшие цены и… появление сотен тысяч мелких торговцев, продающих всякую мелочь на тротуарах, в примитивно, наспех сделанных киосках, ларьках, в том числе на красивых больших улицах, где раньше строго-настрого запрещалось появляться уличным торговцам. Тогда горели огни рекламы шикарных магазинов, где продавались изделия всех стран мира.

Первой жертвой «регулирования» торговли по-исламски стали… торговцы музыкой. Эти магазины закрыли из-за торговли «неподобающим товаром» – пластинками, кассетами, нотами, в том числе и классической музыкой. Ретивые лавочники выплеснулись все же на тротуары со своими стереофоническими проигрывателями, несмотря на периодические облавы пасдаров. Торговать начали почти все. Город превратился в какую-то разнузданную ярмарку.

Большие перемены происходили в армии. Почти каждый день. Чистки следовали за чистками. И все-таки армия оставалась армией – организованной силой. Все остальное в стране было либо полностью разрушено, либо стояло в бездействии, либо создавалось. Армия как организованная сила оставалась.

Родилась идея: заменить армию пасдарами и народным ополчением – «басиджами». Монтазери выступал рьяно за то, чтобы у пасдаров были и тяжелое оружие, и танки, и самолеты, и даже командные училища. Но не так-то все просто. В армии менялись командующие, но все они оставались профессионалами – военными с неплохой выручкой. А что у военных на уме – не известно.

Война с Ираком дала повод духовенству убрать армию из городских гарнизонов, направить ее подальше в районы боев. Банисадр явно тяготеет к армии, она – к нему. Происходят выпуски офицеров из училищ, и хотя во всех военных ритуалах появилось много наносного – исламского, все же армия остается армией. И технику офицеры должны хорошо знать. Чтобы пилотировать оставшиеся с времен шаха «Фантомы», одного знания Корана мало, да и крупнокалиберное орудие с помощью молитвы не наведешь. Поневоле на руководящие посты в армии выдвигались люди со знанием своего дела, а не Корана. Но вот удар. В конце сентября 1982 г., подлетая к Тегерану, разбился транспортный самолет С-130, на борту которого была практически вся военная верхушка, уже накопившая боевой опыт в войне с иракцами! Что это – диверсия? Случай? Ответ на долгое время, наверное, останется неясным. Были известны достоверно лишь некоторые вещи: армейцы видели попытки духовенства подменить армию «корпусом стражей исламской революции» – пасдарами; армейские части, как это ни парадоксально, не очень-то бросали в бой против иракцев – по минным полям голыми пятками маршировали, взрываясь и расчищая тем самым проходы, ополченцы, так называемые «басиджи». Духовенство опасалось, что победа над иракцами может быть добыта армейцами, тогда они неизбежно будут выдвигать свои требования перед власть имущими; в армии появилось множество мулл – «идейных наставников», заставлявших всех молиться по пять раз в день, невзирая на обстановку, даже соблюдать сорокадневный пост «рамадан»; в армии прогрессивные и патриотически настроенные офицеры, не стесняясь, говорили: «Дайте нам только выиграть войну, тогда мы возьмемся за социальное переустройство». Одним словом, у духовенства было много причин опасаться армии как единственной организованной силы в стране. В решающий момент во время революции армия сказала, что она будет «держать нейтралитет», и тем самым помогла ей. Ну а сейчас – будет ли в гипотетический решающий момент армия поддерживать духовенство, которое заботится лишь о собственном благополучии и всячески унижает армейцев?

В стране на руководящих постах появилось много, мягко говоря, странных молодых людей, в основном приехавших из США. Они быстренько отпустили нужной величины бороды, надели что похуже и стали «руководить», занимать посты министров, их заместителей, губернаторов, вице-губернаторов, начальников управлений, отделов в министерствах и ведомствах. Необходимыми знаниями они явно не обладали, так, кое-чему научились. Но командовали резво. Отличало их одно – резко отрицательное, доходящее до враждебности отношение к Советскому Союзу. Исламские обряды исполняли исправно, даже с налетом кокетства – смотрите, мол, я все знаю, что и как нужно делать, несмотря на то, что пробыл 10–15 лет в США. Кричали они и «смерть Америке!», но как-то вяловато, зато с удовольствием и во весь голос – «смерть Советскому Союзу!».

С такими людьми нам приходилось иметь дела каждодневно, проявляя при этом необходимую выдержку. Одним из таких деятелей был новый губернатор провинции Гилян. В начале 1981 г. познакомился с ним. Были и практические дела, и… интересно было взглянуть на человека, который утверждал и клялся, что сам видел «летающие тарелочки» над… зданием советского консульства в Реште. «Тарелочки», постояв некоторое время, затем направлялись в сторону Каспийского моря, значит – в Советский Союз, к себе домой. Прибыв в Решт, мы увидели, что на всем длинном каменном заборе нашего консульства намалевано большими буквами: «Шпионское гнездо США и СССР». Рядом «корпус стражей исламской революции» устроил себе казармы из бывших армейских. Только теперь все здесь выглядит по-другому: понастроили бойниц, где круглосуточно дежурят у пулеметов, подняли забор, ощетинили его колючей проволокой… Одним словом – крепость. Это, конечно, признак слабости власти, а не силы.

Губернатор – маленького роста, с лихорадочным блеском в глазах – тряс руку, начал из Корана по-арабски, сам перевел на английский… И пошел, пошел учить нас антиимпериализму. Навязчиво, примитивно и… неискренно. Еле-еле удалось повернуть его на практические вопросы, а в отношении его ярого антиимпериализма ответить: «Придет время, поймете, возможно, сами, кто по-настоящему борется с империализмом».

Сам губернатор учился, конечно, в США, затем преподавал физику в школе. Кончил беседу дружелюбно, тряс руку, клялся в дружественном расположении.

Но вот через день газеты поместили сообщение о беседе губернатора с советским послом. Со слов губернатора, конечно. Там говорилось, что он, губернатор, уличил советского посла во лжи (?!). Дескать, посол говорил о готовности его страны развивать торгово-экономические связи, а «мы – иранцы – этому не верим» (?!). И еще, конечно, какие-то поучения, которые он якобы делал послу. О чем говорил посол, разумеется, не писали. Пришлось посылать официальную ноту протеста в МИД Ирана.

Уже тогда, находясь в Реште, мы как-то особо почувствовали, что губернатор-то явно не к месту, не вписывается он в местную обстановку, какой-то чужой людям. Да нам гилянцы и говорили о неприязни к нему со стороны местных жителей. Мы поэтому не особенно удивились сообщению, что этот губернатор стал жертвой террористического акта, не известно как и кем совершенного.

Коснулась «исламизация» и армян, живущих в Иране. Всего в Иране армян насчитывалось около 220 тыс. человек, из них 130–150 тыс. человек жили в Тегеране, где было 26 армянских церквей, в том числе одна католическая, и 27 школ для армянских детей. Люди другой культуры, другого вероисповедания, образа жизни – армяне жили своей жизнью как небольшая колония. Привилегий особых не имели. Старались держаться вместе, объединялись в клубы, объединяла их также церковь, которая, однако, не признавала эчмиадзинского католикоса, а находилась в ведении «католикоства», управляемого… из Бейрута. И в Иране среди армян были и миллионеры, и крупные лавочники, и более мелкие собственники-ремесленники различных профессий. Много среди армян было интеллигенции. Часто совершали поездки в Советский Союз. Постоянно шел процесс репатриации желающих. Список был длинный – более 30 тысяч человек, иранские власти строго регулировали: отпускали на родину около 500 чел. в год. В целом армяне хорошо относились к Советскому Союзу, хотя, возможно, и состояли в разных партиях.

Иранское исламское духовенство не могло не обратить внимания на эту большую и довольно организованную, хотя бы и вокруг церквей, группу населения. Вообще можно сказать, что всякая организованность какой-либо группы населения как-то инстинктивно настораживала духовенство, оно как бы чувствовало для себя опасность от всего более или менее организованного и не находящегося полностью под его властью: армии, партий, союзов, обществ, даже армян…

Армяне – христиане, и христианская религия находилась в числе тех религий, которые признавались и шахом, и иранским духовенством: мусульманство, иудаизм, зороастризм и христианство. Все другие религии – еретические – потому запретные.

Так вот, исламские власти вдруг в 1981 г. «обнаружили», что в армянских школах ведется преподавание армянского языка, изучается история Армении на армянском языке и богослужение ведется, конечно же, на армянском языке. Власти потребовали ведения всех видов преподавания на персидском языке и, кроме того, изучения Корана на арабском языке, пригрозив, что в ином случае дипломы армянских школ не будут признаваться наравне с дипломами других, чисто иранских школ.

Пришлось главе армянской церкви вместе с общественными деятелями добираться до высшего религиозно-политического руководства страны, просить, убеждать и воздействовать (чем? армянская община отнюдь не была бедной). Кроме Корана, вопрос вроде бы уладили, но разнесся слух о намерениях заставить армян перейти в мусульманство. Это увеличило число желающих репатриироваться на родину. Теперь уже большинство подавших заявления о переезде в Советскую Армению составляли не старые люди, которые решили последние годы жизни провести в родных местах и быть там похороненными, а молодежь, которая не могла получить образования в Иране и не имела работы. Многие богатые армяне поспешили, конечно, эмигрировать, когда это было еще возможно, в Европу и в США. Ранее полные деликатесов продовольственные магазины Арзумана и Микаэляна опустели, особенно мясные отделы магазинов, ломившихся от разнообразия свиных и иных колбас, приготовленных по лучшим российским рецептам дореволюционного времени. Чтобы не навлечь на себя гнева, армяне время от времени проводили в Иране демонстрации в поддержку режима.

Нормы жизни, общения между людьми становились все более беспринципными, что противоречило видимости высокой морали, к которой так красноречиво призывали исламские проповедники всех степеней и рангов. Казалось, с нации соскребли позолоту и осталось что-то ржавое и грубое.

В учреждениях еще больше стало бюрократизма, вызванного нерешительностью лиц, поставленных у кусочка власти, точнее говоря, посаженных за определенный начальственный столик. Нерешительность эта вызывалась как незнанием дела, так и простой боязнью перед новой чисткой, доносом, по которому потащат в шариатский суд. В этих условиях начинало процветать мздоимство – взяточничество.

Пороки шахского государства выплыли на поверхность и расцвели с новой силой. Мы уже говорили об ослаблении порядка всюду – на улицах, в учреждениях, на заводах, в армии.

Но самая худшая болезнь, резко появившаяся на поверхности, была ложь: большая и маленькая – в газетах и в проповедях, в официальном и неофициальном разговоре, на уровне государственных деятелей и чиновников. Это обвинение во лжи не относится к иранскому народу, который в такой же степени правдив, как и любой другой народ.

 

Ирано-иракский вооруженный конфликт

Из всех событий во внешнеполитической области после революции вооруженный конфликт с Ираком представлял собой самую сложную проблему. Он был посложнее конфликта с США, связанного с захватом американского посольства и его персонала в качестве заложников. Конфликт с США сделал свое дело – помог Хомейни провести внутри страны меры по организации «исламского государства». Хотя это был дорогостоящий конфликт – иранцы потеряли почти 20 млрд. долларов, но на деньги иранское руководство смотрело просто: страна богатая, цена на нефть высокая – снова заработаем.

Война с Ираком также была внешним событием, которое правящая верхушка использовала для сплочения народа вокруг себя под лозунгом «защиты отечества», а главным образом для разгрома всех левых и прогрессивных организаций. Только вот, по-видимому, расчеты иранского руководства оказались неточными: хотя война была навязана Ирану, надежды все-таки были на более быстрое достижение успеха в борьбе с Ираком.

Победа революции в Иране явно не вызвала восторга в соседнем Ираке, хотя, как мы знаем, ирано-иракские отношения в истории редко были дружественными. Иранцы до сих пор любят при случае напомнить, что когда-то столица могущественного иранского государства была неподалеку от Багдада. Шах тайно поддерживал антиправительственное движение курдов в Ираке. Ирак платил буквально той же монетой, поддерживая антишахские выступления курдов в Иране. Яблоком раздора было прохождение границы между обеими странами на юге по реке Шатт-эль-Араб. Граница здесь была проведена по иранскому берегу, так что, образно говоря, всякий иранец, опустивший ногу в воду этой знаменитой реки, немедленно оказывался нарушителем границы. На Шатт-эль-Арабе был расположен крупнейший иранский порт в Персидском заливе Хорремшахр. Даже иранским судам, идущим в этот порт, следовало поднимать иракский флаг при проходе по фарватеру. Население в этом пограничном районе, естественно, смешанное, т. е. на иракской стороне живет много персов, а на иранской – арабов. Власти обеих стран всегда дурно относились к «иноплеменникам». Инциденты возникали часто, отдаваясь волной возмущения в другой стране.

Шах и его министры, видимо, не на 100 % кривили душой, когда говорили, что усиленное вооружение Ирана с помощью американцев имеет целью оградить себя от потенциальной опасности со стороны Ирака. Выведший на Западе незадолго до революции фантастический роман «Крах-79» говорил о предполагаемой ирано-иракской войне. Это событие считалось почему-то неизбежным, хотя шах и достиг в 1975 г. удовлетворительного решения спорных вопросов с Ираком. В обмен на отказ шаха поддерживать курдское движение в Ираке иракцы согласились на некоторое изменение линии прохождения границы по Шатт-эль-Арабу. Она стала отныне проходить не по иранскому берегу, а по тальвегу, т. е. линии наибольших глубин, и, кроме того, Иран должен был передать Ираку на севере несколько небольших территорий для более спокойного прохождения границы.

Напомним, что Хомейни, высланный шахом из страны, жил тогда в Ираке, в Неджефе, у «святых мест», разрабатывал свою «теорию» исламского правления. В начале 1978 г. он активизировал свою антишахскую деятельность – ведь в Иране начала складываться неспокойная обстановка. Осенью того же года иракские власти по просьбе шаха лишили Хомейни убежища в Ираке, он вынужден был переселиться в Париж. Этот момент также важен для понимания продолжительности ирано-иракского вооруженного конфликта. Хомейни не забыл этого унижения.

В Ираке много мусульман-шиитов, которые, по мнению Хомейни, должны следовать предписаниям, исходящим из Кума, из Ирана. Они также должны совершить в Ираке «исламскую революцию». Поэтому у иракского правительства появление Хомейни во главе соседнего государства никакого восторга не вызвало, тем более что одним из официальных лозунгов нового иранского руководства стал «экспорт исламской революции». Куда? Туда, где много шиитов, следовательно в Ирак.

Так что в основе ирано-иракского вооруженного конфликта в первую очередь лежала, так сказать, идеологическая несовместимость режимов обеих стран.

В мою задачу не входит анализ ирано-иракского вооруженного конфликта или точное описание хода военных действий. Этим проблемам должны быть посвящены позднее труды историков, которые еще когда-нибудь поднимут документы и, споря между собой, напишут много противоречивых книг об этой странице в истории Ирана и Ирака. Я ограничусь описанием того, что видел, слышал, чувствовал, о чем думал, т. е. собственными наблюдениями.

Для вхождения «в курс дела», как обычно, встретился с послами ряда стран. Посол Франции сообщил, что в ближайшие дни он покидает Иран, хотя совсем недавно прибыл в страну. Англичане не думают возвращать своего посла и штат посольства резко сократили. Уезжает также весьма быстро посол Голландии. Посетил турецкого посла – тот тоже уезжает! Настроение пессимистическое: в Иране все разваливается, после ухода (?!) Хомейни начнется сильнейшая драка и к власти придут… левые, почему все религиозные деятели и против левых, и Советского Союза. Только левые могут дать понятную народу и приемлемую программу действий и жизни. Народ устал и разочарован муллами, нужны перемены.

Посол ФРГ также собирается уезжать! Что это натовцы задумали?

Посол также развивает тему о том, что будет «после ухода Хомейни» (?!). И вывод тот же, что у других западных послов, – придут к власти левые, больше некому. А затем посол многозначительно говорит: скоро в Иране возникнут невероятные трудности. Представьте себе, говорит он, если Иран, например, лишится Хорремшахра или Абадана (!). Не будет ни топлива, ни продовольствия – бунт, недовольство, и в первую очередь всеми иностранцами. По-дружески советую, говорит посол, уезжайте отсюда поскорее…

Эта беседа была 21 сентября.

22 сентября произошло резкое обострение конфликта с Ираком, конфликта, который как бы тлел – словесная перепалка, угрозы и т. д. Иракцы подвергли воздушной бомбардировке аэропорт, столицу Ирана, а также такие важные иранские города, как Табриз, Хорремшахр, Абадан и другие. Ирак начал военные действия против Ирана на суше, на море, в воздухе, заявив, что будет готов вести переговоры с Ираном, если тот признает суверенитет Ирака над Шатт-эль-Арабом. Ничего себе «условие», это же нарушение договора 1975 г., возвращение к предыдущему положению, вызывавшему столько споров! Какое же правительство в Иране пойдет на это? Кто же здесь рискнет отдать Ираку то, что даже шах получил от Ирака?

Нам, например, стало ясным, что иракцы рассчитывают на решающее военное поражение Ирана или на свержение власти Хомейни.

Ну а Хомейни сразу же объявил, что война, начатая Ираком, – это война против ислама, поэтому нужно свергать правящий в Ираке режим как режим неверных. Но появились и новые нотки, он начал говорить о защите родины, раньше к такому понятию он не прибегал. Говорил: наций нет, это «супердержавы» разделили людей на нации и государства. Мусульмане, где бы они ни находились, – единая община. Одним словом, «ислам сметет все границы!». Нечто вроде исламского космополитизма. Сейчас же появилось вполне определенное и нужное понятие «родина».

В первые дни войны Банисадр, Кяни и многие другие деятели говорили мне, что Иран не ищет возмездия, пусть Ирак прекратит военные действия, выведет свои войска с иранской территории, и все можно будет уладить мирным путем. Ведь иракцы – мусульмане, следовательно братья. О своей задиристости перед Ираком, антибаасистской пропаганде и призывах к исламской революции в Ираке, предшествовавших наступлению иракцев, иранцы, конечно, не вспоминали.

Война была, без сомнения, братоубийственная с самого начала. Думаю, что иранское руководство не ожидало военного наступления иракцев, все свидетельствовало о том, что открытие Ираком военных действий застало его врасплох. К войне не были готовы ни иранские войска, ни «корпус стражей исламской революции», ни гражданское население. Потому что к этому они явно не готовились.

По-видимому, расчет иракцев в том и состоял, чтобы воспользоваться неподготовленностью иранцев, развалом армии, нанести сокрушающий удар и добиться смены режима. Позднейшие материалы говорили о том, что к иракцам поступали сведения о якобы реальной готовности арабского населения в южных провинциях Ирана восстать против центрального правительства и создать «Арабистан» на юге стране. Бахтияр и другие противники режима в эмиграции внушали мысль, что в Иране все готово к активному выступлению оппозиции, нужен только внешний удар; у иранской армии мало боеприпасов, нет и запчастей к американской военной технике ввиду конфронтации с США из-за заложников.

Не этим ли объясняются действия натовских послов и их советы покинуть поскорее Иран? Кто знает, когда-нибудь и это станет ясным.

Наступление иракских войск на юге сразу же создало заботы и нам. На второй-третий день стало ясно, что одна из их целей – административный центр провинции Хузестан – Ахваз, а неподалеку от него находилась крупная стройка теплоэлектростанции «Рамин», на которой в тот момент находились 1150 советских специалистов. Поселок, где жили наши люди, – рядом с аэродромом, который уже бомбили иракские самолеты. В жилых домах специалистов выбиты стекла, появились трещины. Стройка также была обстреляна ракетами с воздуха. Иракские танки – вблизи города Ахваза, там отчетливо слышна артиллерийская канонада. Толпы беженцев покидают Ахваз. Обо всем этом доложил старший группы советских специалистов Жилинский ночью по телефону. Я спросил, какое решение он предлагает. Тот ответил – немедленную эвакуацию. Работать невозможно: нет ни стройматериалов, ни электроэнергии, ни газа, ни воды, много иранских рабочих разбежалось. Дали, конечно, согласие на эвакуацию.

Через некоторое время получили сообщение: иранские местные власти противятся эвакуации советских специалистов. Распространяются дикие слухи: русские хорошо знают, что делают, если уж они покидают Ахваз, значит уверены, что иракцы возьмут город. Другие кричат: «Не позволяйте русским уезжать, пока они здесь, иракцы не будут бомбить Ахваз!» Отняли у наших рабочих автобусы. Иранские рабочие потребовали немедленного расчета, т. е. выплаты им денег вперед, а сделать это оказалось невозможным, так как во всем Ахвазе ни в одном банке денег просто-напросто нет – вывезены…

Наших сотрудников удалось все-таки вовремя вывезти из опасного района, когда иракские танки уже появились на окраинах Ахваза. Большую помощь в этом деле оказал аятолла Кяни, бывший тогда министром внутренних дел. К нему я пошел лично, принял он подчеркнуто уважительно, дал необходимые распоряжения, согласившись, что оставлять такую большую группу советских специалистов в опасном районе без работы и без питания – дело бессмысленное. Мы, конечно, заверили, что наши специалисты вернутся, как только создастся обстановка для продолжения работы.

Но события в начале войны развивались стремительно. Иракцы повели бои за Хорреншахр – крупнейший порт Ирана, объявили о блокаде других портов в Персидском заливе. В Тегеране и других городах – строжайшая светомаскировка, по ночам воздушные тревоги; часто стали отключать электричество – и днем, и ночью. Разбомблены крупнейшие нефтеперегонные заводы, в том числе в Абадане и Табризе, мгновенно образовалась нехватка горючего, как автобензина, так и дизельного топлива и мазута для отопления. В магазинах – очереди, продукты быстро исчезли с полок, началось карточное распределение: карточки выдавались по мечетям («опорные пункты» режима, хорошо знающие обо всем, что происходит на местах, вплоть до численности населения в приходе той или иной мечети). Это был конец сентября – начало октября, прошла всего неделя с начала войны. Подумалось: что же будет зимой, если война к тому времени не закончится?

С началом конфликта Иран оказался практически отрезанным от внешнего мира по тем путям, которые считались для него традиционными. Оставалась открытой северная граница, т. е. путь через Советский Союз.

С первых же дней войны пришлось принимать послов многих стран с просьбами помочь срочно отправить на родину их соотечественников через Советский Союз. Здесь были итальянцы, японцы, индийцы, югославы, немцы, испанцы, шведы, финны и другие. Уже через неделю мы имели просьбы на отправку более 800 иностранцев. Железнодорожный путь был малоэффективным, в неделю ходило два пассажирских вагона Тегеран – Москва, воздушная линия не работала. Оставался путь от Энзели советскими теплоходами до Баку. Здесь ходил еженедельно рейсовый теплоход «Гурьев», который мог забрать всего 85 пассажиров.

Советское правительство оказало большое содействие, были выделены дополнительные пассажирские суда для перевозки людей из Энзели в Баку. Всего этим путем в короткие сроки было вывезено около 2 тыс. иностранных граждан разных стран и, кроме того, большое число советских специалистов, членов семей советских работников. Были, конечно, и курьезы. Поскольку подходящих судов на Каспии в это время не оказалось, для перевозки было подано большое паромное судно «Советский Азербайджан». Зная нашу придирчивость к порядку и чистоте, в Баку решили быстро покрасить судно, но успели обновить только один борт – правый, которым оно швартовалось в Баку. Капитан рассчитывал, что так он сможет пришвартоваться и в Энзели, однако там можно было швартоваться только левым бортом. И сколько ни горячился капитан, пришлось ему грязный бок выставлять напоказ и видеть укоризненные взгляды наших товарищей. Впрочем, иностранцам было не до разглядывания бортов теплохода.

Когда начались военные действия, мы, насколько могли, проанализировали ситуацию и пришли к выводу, что, несмотря на неудачи первых дней войны, потерю портов и значительной территории, иранцы выстоят в этой войне. За это говорили прежде всего такие факты, как значительное превосходство в населении, территории и экономическом потенциале, несомненно, высокий моральный дух иранцев, поскольку они сражались с врагом, занявшим их территорию, исконные персидские города, иранцы сражались за правое дело, за свой дом. С военной точки зрения, были видны крупные просчеты иракского командования, растянувшего фронт на большую линию, да еще в неудобной для наступления местности, что позволяло иранцам хорошо маневрировать. Подготовка иранских пилотов, видимо, была неплохая. Уже в первые дни войны они совершили успешный налет на Багдад в ответ на иракские налеты на Тегеран.

Мы видели и энтузиазм иранцев в первые дни, недели и даже месяцы войны. Не думаю, что такое же было на иракской стороне.

Менее чем через неделю после начала военных действий в Тегеран срочно прибыли президент Пакистана Зия-уль-Хак и председатель исполкома ООП Ясир Арафат. Это была первая попытка посредничать в конфликте. Иранцы напрочь отказались разговаривать с иракцами до тех пор, пока они не выведут все свои войска с захваченных иранских территорий. И это было понятно. Иракцы же заявляли о «готовности» вести переговоры, если Иран согласится на изменение прохождения границы по Шатт-эль-Арабу. Конечно, трудно было рассчитывать на согласие с этим иранцев. Да и с какой стати им соглашаться, ведь это означало бы капитуляцию перед силой.

В дальнейшем в Иран много раз приезжали посреднические миссии то неприсоединившихся стран во главе с министром иностранных дел Кубы Мальмиркой, то конференции исламских государств во главе с Шатти, то бывший шведский премьер-министр Пальме. Были и другие. Но поскольку иракцы ни разу не дали согласия на возврат к границам, существовавшим до конфликта, поездки этих всех миссий оказывались безрезультатными. Более того, иранцы ужесточали условия, требуя не только возврата захваченных территорий, но и определения агрессора, наказания его, уплаты Ирану убытков, исчислявшихся уже сотнями миллиардов долларов, и, наконец, свержения режима иракских баасистов. Последнее стало как бы навязчивой идеей у Хомейни и соответствовало «исламским нормам»: тот, кто начал войну, должен быть наказан. Приводились в связи с этим даже ссылки на… Нюрнбергский трибунал гитлеровских военных преступников как на подходящий международный прецедент.

Конечно, иранская пропаганда вовсю расписывала свои победы, но… когда по телевидению показывают, например, похороны сразу 11 летчиков, то, естественно, вряд ли кто поверит в сообщение в сводке, что в этот день «все иранские самолеты вернулись на свои базы». Вообще похороны в Иране сопровождаются массовыми шествиями, люди рвут на себе волосы, стучат руками по голове, в грудь. Гроб несут на высоко вытянутых вверх руках, он каким-то чудом не падает, перемещаясь с рук на руки, раскачиваясь во все стороны, плывет по морю рук, как щепочка в бурном потоке. Существовал и обычай развозить трупы для похорон в родных местах. Поскольку Тегеран – крупный железнодорожный узел, то трупы сначала поступали в морги столицы. У нас имелись сведения, что иногда в день прибывало 200–250 трупов, которые потом развозили в другие города.

Вскоре МИД Ирана, а фактически премьер-министр Раджаи, начал чинить препятствия выезду иностранцев из Ирана. Это выражалось в задержках с выдачей выездных виз и в отказах на дополнительные заходы советских судов в порт Энзели. МИД даже разослал ноту, в которой, на удивление всем, говорилось в связи с просьбой о разрешении на заход теплоходов, что «если понадобится» выезд иностранцев, то он может быть осуществлен самолетами авиакомпаний! А ведь все аэропорты страны закрыты. Нота вызвала возмущение в дипкорпусе, но чиновники в МИДе, не стесняясь, отвечают всем посольствам, что МИД Ирана не хочет массового отъезда иностранцев! А ведь не имеют иранские власти никакого права насильственно задерживать иностранцев. Поэтому нам приходилось тратить уйму времени и усилий для «пробивания» разрешений на заход судов. Впрочем, тут была и антисоветская струнка. Посол ФРГ Ритцель решил возвратиться на родину также через Советский Союз. Он сообщил мне, что в МИДе его всячески отговаривали от этого, иранское правительство даже предложило бесплатно предоставить ему спецсамолет для полета в Европу, лишь бы он не ехал через СССР. Он отказался от самолета.

Началась и обработка посольств, нажимали с целью склонить другие страны к поддержке Ирана. Но получалось у МИДа Ирана плохо – слишком примитивные были аргументы. Иранцы недоумевали: почему ни одна страна их открыто не поддерживает? Они не могли, конечно, дать тот ответ, который имелся, – испортил Иран отношения практически со всеми странами мира. Действительно, как-то я задал вопрос одному из заместителей министра: с какой страной сейчас у Ирана дружественные отношения? Тот растерялся, не мог назвать ни одной страны.

Тогда иранцы начали валить все на «супердержавы» как источник войны. Это тем более не было ни для кого убедительным.

…Иногда по телевидению показывали: король Иордании Хусейн на фронте вместе с Саддамом Хусейном дергают за шнур артиллерийского орудия, выстрел – и снаряд летит в сторону Ирана. Оба довольны, смеются. Затем показывают: тоненький Банисадр с важным видом рассматривает карту или в окопе смотрит в бинокль, а то и принимает парад, присягу новобранцев, выпуск офицеров в училище.

Но в этой войне творились странные вещи: не было видно, например, действий армии. С самого начала конфликта на фронт стали посылать отряды корпуса «стражей исламской революции» – малообученных парней, да кроме того и так называемое ополчение – «басиджи» (это уже совсем необученные люди). Посылали их в непродуманные атаки, по минным полям. Они несли большие жертвы. Даже на улицах Тегерана стало заметно множество калек войны. Почему же армия не принимала такого активного участия, которое подобает ей? Вскоре выяснилось, что духовенство боится армии. Победы армии (а кто не верит в победу?) неизбежно приведут к усилению ее авторитета и положения в стране. Армия – это организованная сила, и как она поведет себя в отношении системы государственной власти, установленной духовенством, – не известно. К тому же президент Банисадр, став главнокомандующим, стал явно заигрывать с военным командованием. В армии подтянулась дисциплина, четкость, она могла стать и орудием в уже разгоравшейся борьбе Банисадра за верховное положение в стране.

Видимо, поэтому религиозно-политическое руководство сделало акцент на «партизанскую», народную войну, опираясь на высокий патриотический дух народа и, конечно, религиозное послушание, сплачивая тем самым вокруг себя большие массы народа. Таким образом, даже войну духовенство использовало в своих внутриполитических целях, для укрепления своего положения. Возможно, поэтому оно и не шло на проявление гибкости в политических вопросах, когда действовали различные посреднические миссии.

В марте 1981 г. группа из лидеров восьми «исламских» стран привезла в Тегеран неплохие предложения, позволявшие хотя бы начать переговоры с Ираком (Ирак отводит войска к границам, установленным в 1978 г., вопрос о Шатт-эль-Арабе обсуждается сторонами, вдоль границы – демилитаризованная зона; Саудовская Аравия и некоторые другие богатые арабские страны оказывают финансовое содействие в восстановлении разрушений в обеих странах и т. п.). У Банисадра явно проявлялась тенденция поскорее закончить войну («Лучше на один день раньше кончить войну, чем дожидаться решительной победы, хотя она и неизбежна», – говорил он мне в этот период). Духовенство усматривало в этом опасность. Но предложения восьмерки были заманчивы. Банисадр обратился к Хомейни за согласием принять предложения для переговоров. Хомейни, как всегда, в решающий момент схитрил. Он сказал: «Это дело Высшего совета обороны, пусть он и решает (аналогия поведения в решающий момент переговоров об освобождении американских заложников). ВСО хотел было принять предложение, но внутренние подозрения вспыхнули с новой силой. Что же получается: Банисадр вроде бы закончит войну (если удачно окончатся переговоры), вернет армию домой (а что он с ней будет делать?); если же переговоры не выйдут, он будет обвинять других в том, что ему не дали разгромить Ирак. Банисадр, видимо, со своей стороны, опасался, как бы духовенство не обвинило его в том, что он не смог добиться победы, из-за него, дескать, пришлось идти на мир (о том, что мир хорош, – забудут) и отказаться от свержения баасистского режима в Ираке.

А посему ВСО во главе с Банисадром объявил единодушно, что предложения отвергают. Ирану, на мой взгляд, этот план ничем не угрожал. Так, соображения внутренней борьбы за власть сорвали возможность почетного выхода из войны, прекращения бедствий народа, которому своими жизнями приходилось расплачиваться в ходе внутренней борьбы за полноту власти, которую вела кучка политиканов.

Любопытно отметить широко организованную иранцами пропагандистскую кампанию в пользу… ислама, которую они довольно умело вели во время войны. Так, например, широко рекламировалось исламское милосердие к пленным иракцам, а их было очень много, гораздо больше, чем иранцев. Убитых же было намного больше на иранской стороне, сказывалась «тактика» бросания на минные поля необученной фанатичной молодежи. Передачи телевидения были полны показа гуманного обращения с иракскими военнопленными. Конечно, все это было умелой пропагандой, но иранцы действительно однажды предложили через Международный Красный Крест организовать на условиях взаимности посещение родственниками пленных на чужой территории за счет принимающей стороны, для чего сделать на короткое время перемирие. Иракцы не приняли этого предложения, в пропагандистском плане оно было бы явно выгодным Ирану.

Вскоре война приняла затяжной характер. Иракцы не имели сил, чтобы двигаться далее в глубь иранской территории, надежды на разгром иранских вооруженных сил или падение режима не сбылись. Ирак потерял и политически на международной арене: очередная конференция глав государств и правительств неприсоединившихся стран, которая должна была состояться в Багдаде, была перенесена в Нью-Дели, и Ирак, таким образом, лишился поста главы движения неприсоединения.

В то же время Иран не имел достаточных сил, чтобы отбросить иракские войска за пределы страны. С большим трудом ему удалось наладить получение боеприпасов и запчастей к американскому оружию, находившемуся в Иране, через третьи страны, переплачивая громадные суммы посредникам. Несмотря на внутренние потрясения (ликвидация многих руководящих деятелей, бегство президента Банисадра, уничтожение высшего военного руководства, экономические трудности, падение популярности войны и т. д.), иранский режим выстоял. Более того, в 1982 г. иранские войска повели успешное наступление и освободили свою территорию. Конечно, раздавались лозунги: «До встречи в Багдаде!», «Путь в Иерусалим лежит через Багдад!» и т. д. Но вновь образовался тупик.

Как никогда, становилось все большему числу людей ясным, что эта война братоубийственная, выгодная лишь силам, желающим ослабления этих двух крупнейших государств в Персидском заливе, ждущим лишь удобного момента, чтобы вновь появиться в этом регионе.

 

Дипкорпус

Большинство дипломатического корпуса было слабо информировано о событиях в стране, а исламские власти почему-то не заботились даже о тем, чтобы давать посольствам хотя бы направленную информацию, не то чтобы знакомить их с некоторыми сторонами жизни страны при новом режиме.

С началом войны с Ираком пытались использовать дипкорпус в своих целях, организуя поездки в районы больших разрушений, особенно гражданских строений, где к моменту прибытия дипломатов уже стояли подготовленные группы людей, скандировавших по команде: «Смерть Америке, смерть Советскому Союзу!».

Один раз была устроена коллективная встреча дипкорпуса с Хомейни – по случаю второй годовщины иранской революции, 11 февраля 1981 г.

На встречу были приглашены только главы миссий. Мы собрались в здании МИДа рано утром и отправились на автобусах на север Тегерана, к резиденции Хомейни, к той мечети, где он обычно выступает перед слушателями.

Узенькие улочки, ведущие к этому месту, были перекрыты заграждениями и усиленно охранялись. У входа во внутреннее помещение мечети всем нам пришлось снять обувь, при этом надо было постараться запомнить место, где ее оставил, и далее шествовать в носках, хотя и в пальто, так как было холодно. Каменный пол в мечети был покрыт простыми тонкими ковровыми паласами. Нам предложили усесться на пол, что мы и сделали. Многие послы явно чувствовали себя неловко – не сгибались колени. На стене перед нами возвышался балкончик. Вскоре дверь открылась и на балкончик вступил Хомейни.

Дипломаты инстинктивно (автоматизм чувства вежливости) начали вставать – неудобно же сидеть при появлении высшего лица государства. Хомейни, увидев эту колышущуюся, кряхтящую массу, замахал руками, давая знаки, чтобы не вставали (иранцы при его появлении никогда не встают). Но было поздно. Дипломатам удалось встать на ноги. Хомейни еще помахал руками, показывая, чтобы мы сели. Мы опять заколыхались и сели.

Я находился во втором ряду, но вот кто-то подошел к сидящим передо мной в первом ряду и попросил их раздвинуться. Это было сделано, я подумал, что кто-нибудь здесь сядет. Но оказалось, это вроде было сделано для меня: то ли для того, чтобы я видел Хомейни, то ли чтобы он видел меня – не знаю, до сих пор не пойму. Послы были, во всяком случае, весьма удивлены.

Сначала с балкончика краткую речь произнес и.о. министра иностранных дел Ходапанахи, затем дуайен посол ЧССР т. Полачек. Это были приветственные речи, как говорят, приличествующие случаю. Затем выступил «дед». С последней встречи с ним прошел почти год, выглядел он, несмотря на перенесенный сердечный приступ, весьма неплохо – розовый, даже вроде бы пополневший. Никакой физической немощи не было заметно.

Речь «деда» была приличной, национально-патриотической по характеру.

Хомейни начал с того, что Иран ранее угнетался другими державами, затем англичане посадили на шею иранскому народу Реза-шаха, а «союзники» – его сына Мохаммеда. Говорил об унижениях иранского народа, грабеже его богатств союзниками шаха. Иран нынешний, подчеркивал он, не хочет навязывать своих взглядов другим (вот ведь как, а выступая перед работниками МИДа, тот же Хомейни говорил: главная задача – пропаганда ислама, если ее не будет, то лучше закрывать иранские посольства!). Иран не хочет чужой земли, но своей не отдаст никому. Ирак – агрессор, и можно было бы напомнить, что когда-то он входил в состав Ирана, но Иран уважает международные договоры. Кончил добрыми всем пожеланиями.

Умелая речь – твердая, но скромная; с достоинством, но без задиристости; и слова умные, и глупостей нет, как у других новоиспеченных деятелей. Учились бы хоть у «деда» – так говорили послы, еле разгибая затекшие ноги после того, как Хомейни ушел, и пытаясь найти свою обувь среди сотен пар различного размера, валявшихся в прихожей.

Однако больше встреч у дипкорпуса с Хомейни не было.

12 сентября 1981 г. я неожиданно получил письмо от папского нунция о том, что в связи с отъездом его предшественника по дипломатическому списку дуайеном вроде надо бы становиться ему, но он тоже скоро отъезжает, поэтому передает старшинство советскому послу.

Не скажу, чтобы меня это обрадовало. К многочисленным заботам самого крупного посольства с самой крупной колонией прибавляются новые обязанности, да еще и в таких сложных условиях. Но ничего не поделаешь, пришлось быть дуайеном, результатом чего явились многочисленнейшие обращения глав дипломатических миссий иногда по совершенно пустяковым вопросам, что давало мне возможность не очень весело в ответ шутить: «Я ведь не административный чиновник, ответственный за настроение всего дипкорпуса». Но делами дипкорпуса приходилось заниматься.

В то время положение дипломатов было незавидное: продовольствие распределялось в стране по карточкам, а дипломаты их не получали – просто никто в иранском правительстве об этом не подумал. Весьма трудно было с бензином для автомобилей, керосином и мазутом для отопления, дизельным топливом для электродвижков, имевшихся во многих посольствах.

Пришлось мне несколько раз обращаться в разные иранские инстанции. Но успех был: дипкорпус стал снабжаться наравне с работниками МИДа. И мы убедились, что работники МИДа обеспечивались куда лучше, чем остальное население, даже с избытком. Мы это хорошо знали, так как получали продукты прямо в закрытом магазине МИДа на его территории (каждому посольству был выделен определенный день для коллективного приобретения на всех сотрудников продуктов: мяса, кур, яиц, масла, сахара). Были отрегулированы и вопросы снабжения горючим.

Не преуспел только в одном: в получении разрешения на ввоз спиртных напитков. Этого требовали дипломаты западных стран. Напрасно я доказывал шефу протокола МИДа Табатабаи, что иностранцы ведь будут ввозить только для личного потребления, а по шариату (пришлось для этого случая ознакомиться и с ним), иностранцы могут подвергаться наказаниям за употребление спиртного, если будет доказано, что они пили его в присутствии верующих, – Табатабаи имел строгие инструкции не дозволять иностранцам пить алкогольные напитки. Он ответил: «Ваш аргумент правильный только в отношении иностранцев, но, по шариату, тот, кто допустил ввоз в страну алкоголя, должен быть наказан». Вот и «логика». Так что если за продукты и топливо послы меня благодарили, то тут они весьма непрозрачно намекали, что дуайен успеха явно не имеет.

Хуже было дело, когда против посольств или послов совершались явно с ведома властей недружественные акты, а МИД отделывался отговорками. Что мог поделать дуайен, когда к нему обращались потерпевшие послы? Впрочем, послы были снисходительны, они хорошо понимали ситуацию в стране, не раз уже оборачивавшуюся против посольства, главой которого был дуайен.

8 февраля 1982 г. после того, как мою машину с флажком днем обстреляли, когда я ехал на международные спортивные соревнования по борьбе с участием советских борцов, я вернулся в скверном настроении домой. Мне позвонил австрийский посол и сказал, что я, конечно, знаю, что произошло сегодня утром. Я ответил, что не знаю. Тогда он сообщил, что было совершено покушение на посла ФРГ Петерсона, но все обошлось благополучно.

Позвонил Петерсону. Он рассказывает: «Утром ехал из резиденции на севере Тегерана в канцелярию посольства». Кроме него в бронированной машине «мерседес» был еще один человек из Бонна и шофер. При выезде на площадь Керимзанд его обогнала белая автомашина, развернулась и заставила остановиться. Из белой машины выскочило три человека и открыли по автомашине посла огонь из автоматов, сделали 20–30 выстрелов, бросили машину и убежали. Броня и пуленепробиваемые стекла «мерседеса» выдержали испытание. Посол заявил МИДу резкий протест, его срочно вызывают завтра в Бонн «для разъяснений». Послы стран Европейского сообщества имеют в виду встретиться со мной как с дуайеном, чтобы обсудить вопрос о мерах. Я пожелал послу счастливого пути и рассказал о случае со мной. Он был поражен совпадением.

В дипкорпусе открыто высказывали предположения, что попытка покушения на посла ФРГ – дело рук тех, кто хотел бы сорвать начавшееся довольно бурное развитие отношений ФРГ с исламским правительством Ирана, что укрепляло режим в стране. Вспомнили, что не так уж давно с теми же мотивами было совершено покушение на представителей ФРГ, работавших в Иране по частному контракту.

Через пару дней позвонил посол Бельгии и спросил от имени «европейской десятки», каков ответ Ирана.

– Чтобы иметь ответ, надо сначала задать вопрос, – сказал я.

– А разве вы ничего не сделали в связи с покушением на жизнь посла ФРГ?

Я предложил послу заехать ко мне и поговорить, если он не возражает.

Когда бельгийский посол приехал, он сказал, что был уверен в том, что советский посол как дуайен «вмешается» перед иранскими властями.

– Ничего подобного я не делал, так как не вижу в этом смысла. Вчера, по сообщениям печати, министр иностранных дел Велаяти принял посла ФРГ, имел с ним разговор в связи с инцидентом, извинился и заявил, что будут приняты все меры для обеспечения безопасности всех дипломатов. О чем же конкретно мне надо было бы говорить – выслушать такое же заверение?

– Все послы сейчас страшно напуганы. Итальянский посол, да и многие другие, будут просить у своих правительств, чтобы им прислали самолетами бронированные автомашины. Нужно же что-то делать. Вот, например, у меня в бельгийском посольстве нет никакой охраны. Дуайен должен все это потребовать у иранского правительства.

– Ну а вы сами-то обращались к иранцам с просьбой об охране?

– Нет, я этого не делал, я думаю, вы это сделаете.

– Я этого делать не буду. Это ваше дело и, кстати говоря, обязанность, как каждого посла. Что хотят послы, о которых вы говорили, – личную охрану из иранцев? Каждый ли посол хочет этого?

– Надо, чтобы вы собрали всех послов или представителей групп и обсудили, что делать дальше.

– Я согласен встретиться с каждым послом поодиночке, со всеми послами вместе или с представителями групп, но инициативы в сборе проявлять не буду. Обязанности дуайена ведь чисто протокольные.

Далее рассказал послу историю, случившуюся со мной, подчеркнул, что, в отличие от случая с послом ФРГ, МИД даже и не реагировал на нашу ноту протеста.

Посол сказал:

– Вот видите, и вам угрожает опасность, может быть, даже намного большая, чем другим послам.

– Я это хорошо знаю. Поэтому предлагаю следующее: я поинтересуюсь в МИДе, как практически будет обеспечено выполнение обещания Велаяти о безопасности дипломатов, после чего и решим, стоит ли предпринимать какие-либо шаги или нет. Между прочим, посол ФРГ мне так и не сообщил, что же ему сказал Велаяти.

Посол с неохотой согласился. Я спросил у него:

– Не знаете ли вы, во время недавней встречи Велаяти с министром иностранных дел ФРГ Геншером не поднимал ли последний какие-нибудь особые вопросы, которые могли бы задеть иранцев?

– Да, действительно, Геншер протестовал против преследования в Иране бехаистов, нарушения «прав человека» и т. д.

Конечно, натовские послы хотели подтолкнуть советского посла как дуайена на действия, которые могли бы отразиться на двусторонних отношениях. И это было не один раз. Как и с предыдущим дуайеном – послом ЧССР.

В последующем послы информировали меня о тех или иных происшествиях, уже не ставя вопроса о «коллективных демаршах» и других подобных действиях.

Самый последний во время моего пребывания случай был 1 апреля 1980 г., когда были обстреляны посольства Италии, ФРГ и Турции. Затем были акции против посольства Франции, бросали бомбы и в другие посольства.

Так что жизнь дипкорпуса в Тегеране никак нельзя было назвать спокойной. Отсюда и частые смены глав представительств, особенно в последние годы. И тем не менее… посольства основных стран продолжали упорно функционировать в Иране. Самым большим оказалось посольство СССР.

Поэтому в заключение рассказа о годах в Иране остановлюсь на обстановке в отношении Советского Союза, советско-иранских отношениях и деятельности советского посольства в Тегеране после завоевания духовенством и теми, кто к ним примазался, всей полноты власти в стране, грубо говоря, в 1980–1982 гг.

 

Исламский Иран и СССР

Мы уже говорили об отношении первого послереволюционного правительства Базаргана к Советскому Союзу. Неожиданность, с которой мы встретились в виде недружелюбия, предвзятости и нежелания идти на установление искренних добрососедских отношений, мы, как оказалось, справедливо относили к действиям враждебных лиц в ближайшем окружении Хомейни. Немалую роль играла и настороженность в отношении Советского Союза руководящих духовных деятелей, малое знание ими нашей страны и ее политики. Казалось, это последнее обстоятельство будет преодолено временем, опытом жизни, конкретными делами в наших отношениях.

Линия моей страны в отношении Ирана всегда была ровная, не подверженная каким-либо конъюнктурным колебаниям, направленная на поддержание и развитие добрых отношений по самым различным направлениям. Ведь такой характер отношений выгоден не только Советскому Союзу, он не только взаимовыгоден, но и еще в большей степени в интересах самого Ирана – государства, менее мощного, подвергающегося атакам извне. Для таких отношений, образно говоря, двери постоянно держались открытыми. Иранские правители в эти двери так и не вошли. Как показало время, такие отношения не входили в их расчеты. Им нужна была постоянная напряженность в отношениях, которую они пытались искусственно создавать. Для этого нужно было представлять своему народу Советский Союз в виде опасности, нависающей над Ираном. Неважно, что для этого не было никаких фактов – их попросту выдумывали, хватались за вымыслы, сочиняемые западными информационными агентствами. Отсюда и выдумки уже в отношении самого советского строя, жизни в СССР, положения мусульман. Во внешней политике удобной оказалась концепция «двух супердержав», спор между которыми якобы порождает все международные конфликты и которые обе в равной степени виноваты в возникновении всех международных проблем.

Если вдуматься повнимательнее, то все эти «реактивные действия служили показателем притягательности советских идей, доброго отношения к Советскому Союзу у народа Ирана, а развития этого никак не могли допустить ни политико-религиозное руководство страны, ни тем более та агентура из политических авантюристов, которая облепила религиозных деятелей. Ведь страна после революции действительно устанавливала новую форму власти, надо было показать, что для Ирана нет иного выбора, кроме исламского правления, советский пример – не есть подходящая альтернатива.

Нечего и говорить, что такой курс политико-религиозного руководства отвечал не только их узким интересам, но и интересам многих западных стран. Появись Иран в виде государства с искренними, развитыми и выгодными для себя отношениями с Советским Союзом – это было бы кошмаром для тех западных, в первую очередь американских, кругов, которые так свободно хозяйничали в Иране во времена шаха. Надежда на трансформацию иранского режима в сторону тесного сотрудничества с Западом оставалась, а следовательно, и надежда на превращение страны на первое время в неприязненный к Советскому Союзу «буфер», а в дальнейшем – кто может знать, как сложатся обстоятельства? – и в союзника против СССР. Главное, не допустить с первых же дней антишахской революции установления добрых отношений между новым иранским режимом и Советским Союзом. А для этого использовать все, что есть под руками, не стесняясь методами и средствами.

Одергивания время от времени со стороны Хомейни: «Не забывайте, что у нас главный враг – США», – помогали мало, поскольку сам Хомейни ни разу не сказал публично каких-либо хороших слов о Советском Союзе. Он либо не касался нашей страны, либо, делая «распорядок в степени дьяволов» и ставя Советский Союз на второе место после США, тем не менее называл нашу страну в числе «дьяволов». А этого уже хватало в качестве обоснования для публикации весьма давнего, сделанного еще в 60-е годы изречения Хомейни: «США хуже Англии, Англия – хуже США, а Россия – хуже всех».

Таким образом, внутренняя антисоветская линия иранского руководства сливалась с внешней антисоветской кампанией, которая, кстати говоря, регулярно поставляла различного рода фальшивую информацию, за которую хватались, не стесняясь источника, в Иране, когда не хватало собственной фантазии на выдумки.

Американские журналы, например «Ньюсуик» и «Тайм», регулярно помещали «сенсационные материалы» вроде заявлений, которые Хомейни якобы сделал советскому послу. Уж кому-кому, но мне было известно, что именно говорил Хомейни. Бывало и так: американская печать поместит сообщение о готовящемся «вторжении» советских войск в Иран, иранские газеты напечатают это сообщение, затем американские корреспонденты передают эти иранские публикации уже как первоисточник информации о коварных намерениях «русских». А официальные лица США поспешат делать заявление со ссылкой на эту «информацию», что, мол, они не допустят советского вмешательства. Это заявление также перепечатывается в иранской печати, и создается впечатление у неискушенных, которых большинство в любой стране, о достоверности всех этих высосанных из пальца «информаций».

Не отставал в клевете и английский журнал «Экономист», некогда имевший эпитет – «солидный». В «конфиденциальном» приложении к нему «Форин рипорт» печаталась уж совсем несусветная чепуха насчет сговора между Организацией освобождения Палестины и советскими послами в Иране и Ливане (?) об устранении Хомейни силой!

Поскольку ничего такого сенсационного в советско-иранских отношениях в смысле напряженности не происходило ввиду бдительности Советского правительства относительно таких провокаций, западная пропаганда мгновенно, по команде, переключилась на другую тему: Иран идет в советские объятия. Цель была ясна: подтолкнуть иранцев на опровержения, в ходе которых они и выскажутся похлеще о Советском Союзе. Так, например, журнал «Тайм» в ноябре 1981 г. детально расписывал, как происходит массовое проникновение Советского Союза в Иран: здесь и школы, которые организует для иранского правительства КГБ СССР, прибытие «таинственных миссий» в Иран из СССР, оказание «влияния» на иранское правительство (в чем и как – благоразумно не указывалось), заблаговременная подготовка «советами» в Иране «марксистского режима» и прочая чепуха. Нечистоплотная неразборчивость этого журнальчика хорошо иллюстрировалась тем, что он делал ссылки на информацию, полученную от Готбзаде, который, как известно, позднее был изобличен как агент ЦРУ.

В феврале 1981 г. «Ньюсуик» среди всякой другой чепухи об СССР поместил сообщение аналогичного характера, даже с указанием, что 36 агентов КГБ недавно прибыли в Иран и остановились в гостинице «Хилтон»! Любопытно было и другое: английский представитель Баррингтон совершенно серьезно спросил меня, правда ли, что 12 агентов КГБ остановились в «Хилтоне». Я ответил, что не 12, а 36. Баррингтон заволновался: как же так, он сам был в «Хилтоне» и ему сказали 12, он об этом уже сообщил в Лондон. Значит не 12, а 36? Да, ответил я, так пишет «Ньюсуик», а на самом деле – это ложь. Не может быть, загорячился Баррингтон, мне сказали в «Хилтоне», что прибывшие люди очень похожи на русских и, кажется, говорили по-русски.

Я засмеялся: никакие «русские» в «Хилтоне» – самом дорогом отеле – не останавливаются, а агенты выдуманы.

Баррингтон был явно разочарован.

Таким образом, приходится констатировать, что обстановка в самом Иране для развития отношений с Советским Союзом оставалась все время неблагоприятной, эта обстановка в противоречии с объективной необходимостью для Ирана создавалась искусственно как внутри Ирана, так и внешними силами, хотя в отношениях между обеими странами не было никаких спорных вопросов. Имелись лишь объективные взаимовыгодные возможности, которые иранская сторона либо не хотела использовать, либо пыталась использовать лишь в своей односторонней выгоде. В этих условиях в деятельности посольства были большие трудности, не говоря уже об условиях пребывания советских людей в Иране. Эти трудности надо было преодолевать. И нашим лозунгом постоянно было: терпение, терпение и еще раз терпение.

 

«Марг бар Шурави…»

После налета на советское посольство 1 января 1980 г., о котором уже говорилось ранее, атаки против Советского Союза продолжались, принимая самые различные формы. На начало января этого года приходился траурный праздник шиитов – арбаин, день поминовения сорокового дня после смерти имама Хоссейна. В такие дни организуются траурные шествия. Накануне были опубликованы официально утвержденные лозунги, не менее половины их – яро-антисоветского содержания, например: «СССР и США, кровь наших борцов капает с ваших когтей!». Чепуха, но… специально задуманная властями, т. е. правительством. На наш протест в МИДе Ирана отвечают: иранский «народ (эх, опять бедный народ! – В.В.) имеет право выражать свои чувства». Доводы о том, что не «народ» сочиняет эти лозунги, не помогают.

Примерно через неделю разыгрывается какой-то странный спектакль, иначе это событие не назовешь. Публикуется со ссылкой на Франс Пресс сообщение из Мехико (!) о заявлении некоего советского дипломата, «атташе Русова», о том, что в случае просьбы Хомейни Советский Союз окажет помощь Ирану, в том числе военную, чтобы противостоять нажиму США. На следующий день публикуется громоподобное заявление Хомейни: слова советского дипломата «оскорбительные» и т. д. Хомейни требует, чтобы Исламский ревсовет и МИД сделали советскому посольству представление с требованием о наказании этого «советского дипломата» в Мексике. И угроза: если подобные вещи будут повторяться, «мы примем меры, о которых Советский Союз будет сожалеть». Это заявление Хомейни развязало руки многим антисоветчикам.

Было яснее ясного – это провокация американских спецслужб, попытка возбудить настроения против СССР как раз в то время, когда Советский Союз сорвал принятие антииранской резолюции в Совете Безопасности ООН. Наше ответное заявление, адресованное Хомейни, было передано через первого заместителя министра иностранных дел Харази, который попросил нас также сделать заявление посольства для иранской печати. Получилось курьезно: сначала иранское радио и телевидение передавали заявление Хомейни и ИРСа, а затем без перерыва заявление нашего посольства о том, что все изложенное в предыдущих заявлениях – ложь!

В таких случаях отношение в МИДе даже к рядовым, техническим вопросам, касающимся деятельности посольства, резко менялось. Задерживали, например, выдачу разрешений на получение из таможни присланных нам из СССР советских кинофильмов для нужд посольства. «Зачем вы так часто смотрите фильмы?», «зачем вас прислано из Москвы так много аккумуляторов для автомашин?» и другие подобные вопросы ставились как бы нарочно перед нашими товарищами, и выдача разрешений затягивалась на 4–5 месяцев, причем посольство вынуждено было оплачивать хранение груза в таможне…

Когда наступали холода, нам всячески тормозили выдачу разрешений на покупку газойля, а когда мы обратились за разрешением получать для нужд посольства газойль с советских теплоходов в Энзели и тем самым прекратить обращаться к иранским властям, нам немедленно и без объяснений отказали в этом.

В марте 1980 г. власти запретили поездки иранских туристов в Советский Союз. Делали это бесцеремонно: когда я направлялся, например, в командировку в Москву, то сам был свидетелем, как с аэрофлотовского самолета сняли 130 иранских армян, которые направлялись в туристическую поездку в СССР, хотя у них у всех за 10 дней до отлета были сданы паспорта «на проверку» и получено официальное разрешение правительства.

А чего стоит, например, публичное заявление премьер-министра Раджаи в ноябре 1980 года? Выступая на митинге, он вещал: США толкнули Ирак на агрессию против Ирана, чтобы Иран «бросился в объятия СССР» (?!). Он же поучал посла КНДР: то, что КНДР хочет развивать отношения с Ираном, хорошо, но «для нас главное – как КНДР относится к нашему северному соседу, которого мы сравниваем с Америкой (!)».

По телевидению репортаж – берут интервью у мальчика лет двенадцати: «Ты против кого воюешь?» Он отвечает: «Против баасистов, американцев и советских». Корреспондент удовлетворенно, гордо смотрит в объектив телекамеры. Рядом с ним мальчик, который наверняка не знает, кто такие баасисты и советские… Впрочем, привлечение школьников к антисоветским затеям было излюбленным делом исламских пропагандистов. Не раз у стен нашего посольства можно было видеть приведенных какими-то молодыми бородачами школьников – девочек и мальчиков, которые истошными голосами визжали под команду учителя из мегафона: «Смерть Советскому Союзу!»

1981 год не принес ослабления кампании. Буржуазные либералы, которые как политическая группировка уже дышали на ладан, особо не усердствовали. Наверное, думали выслужиться у правительства. Договаривались до оглушающей чуши: Советский Союз-де «боится» исламской революции в Иране! («У Советского Союза дрожат ноги», – писали они.) Хотелось ответить им: «То-то иранское правительство боится пускать в Иран мусульман из Советского Союза, а своих в СССР!» Но кто знает здесь об этом? Кому отвечать на это?

Иранские власти приняли меры, чтобы удалить из страны советских корреспондентов, не смущаясь тем, что Иран был наводнен американскими, японскими, западногерманскими, английскими и другими иностранными корреспондентами, которые, в отличие от советских корреспондентов, часто передавали за границу всякую антииранскую чушь. Власти оставили только одного корреспондента ТАСС, не разрешив пребывания корреспондентов каких-либо советских газет, а также радио и телевидения.

Ответ на наш запрос был явно лживый: принято решение, говорили нам, чтобы иметь в Иране столько же корреспондентов от какой-либо страны, сколько иранских корреспондентов находится в той или другой стране. Все прекрасно знали, что в США, ФРГ, Японии, Англии и других западных странах нет иранских корреспондентов, а мы уже давно приглашаем иранских корреспондентов в СССР, но иранские власти их не посылают…

Когда же, естественно, в нашей печати сократилось число публикаций об Иране, иранские руководители стали выступать с претензиями в адрес Советского Союза, выдвигая нелепые обвинения в создании «заговора молчания». А о чем было писать-то? О массовых репрессиях в отношении левых сил, о беспорядке внутри страны, о неспособности духовенства наладить нормальную жизнь в стране, о разнузданной антисоветской кампании?

В сентябре 1981 г. иранских рабочих культурного отдела посольства (он находился в отдельном помещении) вызвали в премьер-министерство и заставили дать расписку о прекращении работы в советском учреждении, иначе… Им пригрозили арестом и тюрьмой. Несмотря на протесты посольства и явные нелепости в так называемых «аргументах» МИДа, культурный отдел посольства, помещения которого использовались и Иранским обществом культурных связей с СССР, пришлось закрыть. По требованию правительства прекратил свою деятельность и ИОКС, «самораспустился», а генеральный секретарь его, известный переводчик с русского языка на персидский (Толстой, Достоевский, детские книги) Форухани, был арестован и расстрелян.

Осенью заработало иранское радио на русском языке, вещавшее на Советский Союз. Дико было слышать на русском языке восхваление порядков в Иране. Конечно, и тут шла антисоветская пропаганда, уже рассчитанная на советских слушателей. По своим действиям в отношении Советского Союза и «почерку» этих действий Иран все больше и больше напоминал рядовую западную страну, находящуюся под американским политическим господством.

Чтобы сорвать какое-либо дипломатическое мероприятие в нашем посольстве, МИД заявлял, что у него нет уверенности в том, что будет обеспечена безопасность гостей.

Когда на празднование третьей годовщины революции из Советского Союза прибыла делегация мусульман (глава Закавказского управления мусульман, настоятели Московской и Ленинградской мечетей), их начали оскорблять с момента прибытия на аэродроме, когда подготовленные молодцы из «корпуса стражей исламской революции» кричали хором: «Смерть Советскому Союзу!». Потом их пытались не выпускать из гостиницы, угрожали, если они не будут выступать против… советского правительства. Когда наши мусульмане заявили, что немедленно покинут Иран, если не изменится к ним отношение, им представители «комитета по празднованию» открыто заявили: «Когда мы придем в Баку, мы повесим вас всех за ноги».

Наиболее наглый антисоветский поступок был совершен, конечно, 11 февраля 1982 г.

В этот день по случаю годовщины революции должен был состояться военный парад и другие мероприятия. На парад иностранных послов не приглашали – только военных атташе.

Утром в кабинет вбежал явно взволнованный наш военный атташе полковник Хрисанов. Он был в форме, должно быть, с парада. Хрисанов доложил, что он действительно только что прибыл с парада, покинув его в самом начале. Во время прохождения войск под ноги солдат быстро расстелили большой Государственный флаг Советского Союза, и солдаты маршировали по нему. Флаг был заранее подготовлен устроителями парада. Хрисанов немедленно встал и вместе со своими помощниками покинул трибуну, заявив тут же резкий протест иранским военным чинам. Решительно отстранив иранцев, пытавшихся было помешать их уходу, наши офицеры вернулись в посольство.

Случай действительно из рук вон выходящий. Как реагировать? Ведь надо действовать быстро и эффективно. И как нарочно в тот же день вечером была назначена встреча дипкорпуса с президентом Хаменеи, с поздравлениями по случаю годовщины революции. И тут кольнуло в сердце: ведь мне как дуайену предстоит и выступать с речью от имени дипкорпуса. Текст этой речи я уже послал в МИД Ирана и всем послам. Как поступить? Кто даст совет? Времени оставалось мало.

Мелькнула мысль не ходить на прием. Тогда возникает вопрос: объяснять или не объяснять причину неожиданного отсутствия? Если объяснять, то как, ссылаться на инцидент с флагом или дать другую уважительную причину – плохое самочувствие (а это, в общем-то, соответствовало действительности)? Если сослаться на инцидент с флагом – что дальше логически надо будет предпринять? Как поведут себя иранцы? Если сослаться на плохое самочувствие, то, хотя это и будет правдой, никто не поверит. Нет, это какое-то трусливое решение. А если идти, то как вести себя? Как дуайену и как послу страны, которой нанесено оскорбление? Вытаскивать перед всем дипкорпусом историю или нет? Ведь многим в дипкорпусе случай был по душе по своему существу, хотя, возможно, и не по форме.

Как сделать так, чтобы не уронить честь нашего государства и в то же время дать понять иранскому высшему руководству, что оно зарвалось и мы не пройдем мимо грубой выходки, ответственность за последствия которой, естественно, ляжет на иранскую сторону?

Встреча в день инцидента с президентом – высшим государственным деятелем страны – предоставляла возможность для проявления нашей немедленной реакции, для заявления решительного и строгого протеста на самом высоком уровне. Эту возможность нельзя упускать. Но сначала надо будет изменить тон и текст моей речи, кое-что опустить, кое-что добавить. Пусть это будет заметно всем – и иранскому руководству, и послам. Надо, чтобы почувствовали: мы приветствуем революцию и народ, ее совершивший, но не действия нынешнего руководства. Добавил о необходимости уважения других стран и народов, снял приветственные слова от имени Советского Союза.

…В парадном зале МИДа, когда я туда вошел, уже жужжали группками главы дипломатических миссий. Бросилось в глаза подобострастие некоторых к угрюмой и бородатой новой поросли мидовских работников. На меня бросали осторожные, косые взгляды – весь дипкорпус знал о сегодняшнем происшествии, в феодальные времена это повод для начала войны. Сейчас… Но ко мне приветливы, уж слишком любезны. Как в доме повешенного, о веревке, т. е. о происшествии, не говорят. Не говорят воспитанные и умеющие себя держать послы. Но на многих лицах видно любопытство: как же будет вести себя сегодня советский посол?

Подошел иранский посол в Москве Мокри, он находится в Тегеране в больнице, но решил прийти сегодня на встречу послов с президентом. Я рассказал ему и об инциденте на параде с флагом, и недавнем обстреле моей автомашины; о том, что со стороны МИД Ирана никакой реакции нет – так, как если бы ничего не случилось. Единственным порядочным иранцем оказался религиозный деятель Халхалиль, который сам позвонил мне и, выразив сожаление в связи с обстрелом, поинтересовался, все ли в порядке и т. д. Спросил у Мокри, как бы он себя чувствовал в подобной ситуации, которой, естественно, не может возникнуть в Москве.

Мокри молчал.

Расселись в зале. На первые два ряда «стражи» никого из послов не пускали. Там позднее уселась какая-то чиновная знать. Сел в третий ряд. Подошел заместитель начальника протокольного департамента Масуми, объяснил мне программу, потом начал уточнять название страны, которую я представляю. Я медленно ему продиктовал по-английски. Он что-то записал.

В зал вошел президент Хаменеи, министр иностранных дел Велаяти с группой охранников.

Масуми объявил программу: сура из Корана, выступление посла Виноградова – он заглянул в бумажку – «из социалистических республик», затем выступления Хаменеи и Велаяти.

Заныли суру, в ней, между прочим, говорилось, что евреи – не люди. Странная сура…

Потом вышел я, послы зашелестели бумажками – следить за речью. Однако по мере произнесения речи они сначала недоуменно посматривали то на текст, то на меня, потом вытащили карандашики и стали быстро вносить поправки по тексту. В речи говорилось с уважением об иранском народе, совершившем революцию, о пожеланиях ему успехов в строительстве новой жизни, пожелании мира. Когда в заключение я подчеркнул, что уважение достоинства других наций есть необходимое условие, чтобы уважали любую нацию, зал дружно зааплодировал.

Речи Велаяти и Хаменеи были весьма общего плана, и я отметил, что дипкорпус не аплодировал им, а иранцы одни не решились хлопать в ладоши.

После речи Хаменеи он встал из-за столика и направился к выходу.

Я быстро подошел к нему, послы, было окружившие его, отступили назад. Сказал президенту, что должен сделать ему неприятное заявление, хотя день и торжественный. Кратко рассказал об инциденте с советским флагом на параде. Поскольку вокруг начала создаваться толпа стремящихся услышать, о чем говорит советский посол (я сознательно говорил по-русски через переводчика и негромко), Хаменеи, зыркнув по головам толпы и обменявшись взглядом с Велаяти, взял меня под руку, повел из зала.

Он спросил:

– Вы сами видели этот случай или вам рассказали?

Я ответил, что советский военный атташе был вынужден покинуть парад, а об инциденте знают все послы.

– В качестве посла СССР я заявляю вам, господин президент, как высшему государственному деятелю страны самый решительный протест. Последствия этого дикого случая могут быть самыми серьезными, и нести ответственность за них будет иранская сторона. Мы также требуем выявления и наказания виновных и хотели бы знать, отражает ли этот случай с Государственным флагом СССР истинную политику иранского правительства в отношении моей страны.

Хаменеи молчал, уставив глаза в пол. Затем, как бы взвесив что-то, сказал:

– Я сам займусь этим делом, а господину Велаяти поручаю тщательно расследовать случившееся и доложить мне. Ответ вам будет дан в ближайшие дни.

Велаяти в знак согласия кивнул.

К этому времени послы уже выстроились в одну линию, Хаменеи и Велаяти прошли, прощаясь. Уходя, Велаяти заверил, что он сделает все, что ему поручено.

Как оказалось, наши муллы на параде вели себя также достойным образом. Они немедленно встали, заявили протест и покинули трибуну, осыпаемые оскорблениями собравшихся там так называемых «религиозных деятелей». Вечером они заявили официальный протест МИДу Ирана. «Мой отец лишился на войне ног, – сказал Аль Шукюр Паша-заде, – защищая флаг, который вы здесь, в Иране, топчете. Мы нашим мусульманам расскажем о вашем «исламе». В знак протеста наши духовные деятели отказались от традиционной поездки к «святым местам» в Мешхед и от участия в церемонии закрытия празднеств.

Через день меня пригласил к себе заместитель министра иностранных дел Шейхольэслам.

Начал он робким голосом, сильно нервничал. Его ответ я помню почти дословно:

– Я пригласил вас в связи с инцидентом с советским флагом, случившимся позавчера. Мы произвели расследование. Флаг был брошен на землю по указанию одного из военных офицеров. Это действие ни в коей мере не отражает позицию иранского правительства или его намерения в отношении вашей страны. Через 10–15 минут после того, как флаг был замечен, министр исламской ориентации приказал убрать флаг, что и было сделано. Иранское правительство приносит свои извинения Советскому правительству. Офицер, допустивший проступок, будет наказан. Прошу передать все это в Москву.

Я ответил, что, конечно, передам изложенное в Москву, заметив, что подобный недопустимый инцидент мог иметь место только в обстановке антисоветской истерии, постоянно разжигаемой в Иране. Советский Союз с самого начала иранской революции проводит дружественную политику в отношении Ирана. Мы себя ни в чем упрекнуть не можем, если Иран хочет враждовать – это его дело, пусть потом пеняет на себя.

Привел ему в качестве иллюстрации следующий, совсем свежий случай: вчера в учебном центре Казвина, где советские специалисты подготавливают иранские квалифицированные кадры, был митинг. Когда там начали кричать «смерть Советскому Союзу!», советские специалисты, конечно, встали и ушли. За ними побежали руководители центра – иранцы, «объясняя», что эти выкрики не против советских специалистов, а против Советского правительства (?!). Можно ли себе представить что-либо безобразнее этого?

Сказал далее, что такая волна чувствуется и в самом МИДе. 8 февраля машина советского посла была обстреляна днем на улице. Мы выяснили, кто стрелял, сообщили в МИД, который даже и не поинтересовался, не произошло ли чего-либо печального. Более того, сегодня МИД Ирана вернул нам ноту протеста в связи с этим случаем без каких-либо объяснений. Разве эти факты – не стремление сознательно осложнить отношения между обеими странами?

Шейхольэслам начал отвечать в том духе, что поскольку у СССР и Ирана есть общие враги, то мы должны быть друзьями. Советский Союз неплохо относился к Ирану, а иранский лозунг «Ни Восток, ни Запад» лишь символизирует независимость страны. «Пока мы будем у власти (кто это «мы», подумал я) – США будут нашим заклятым врагом». Он принес официальные извинения в связи с обстрелом автомашины, однако заметил, что когда посол ФРГ заявил протест в связи с обстрелом его автомашины – это понятно, но советский посол должен, дескать, понимать сложность обстановки, проявить терпение и т. д.

Ответил Шейхольэсламу, что извинения принимаю к сведению, но хотел бы спросить его, что следовало бы делать нам – радоваться, поздравлять МИД или что?

Заместитель министра ничего не ответил. Помолчав, он спросил, чем вызваны изменения в моей речи на встрече с президентом по сравнению с ранее присланным текстом.

Ответил, что заместитель министра сам может догадаться о причине – враждебные акты в отношении Советского Союза, которые никогда не останутся без надлежащей реакции.

Провожая до двери, Шейхольэслам сказал на прощание: «Не забудьте передать Советскому правительству извинения нашего правительства».

Наша твердая и быстрая реакция, видимо, сыграла свою роль в улаживании этого неприятного инцидента.

Не менее трудным испытаниям мы подвергались во время организованных налетов на посольство, которые иначе и не назовешь, как бандитские.

 

Всем занять свои места!

О первом налете на посольство, который состоялся 1 января 1960 г., уже упоминалось ранее. Иранскому послу в Москве был заявлен строгий протест. Получили мы указание затронуть и этот вопрос перед Хомейни. Однако посетить его на этот раз не удалось. Начальник его канцелярии сообщил, что Хомейни поручил Готбзаде, занимавшему тогда пост министра иностранных дел, принять советского посла.

…Готбзаде сидел, развалившись в кресле, возбужденный, но усталый после жаркой беседы с генеральным секретарем ООН Вальдхаймом, который прибыл в Тегеран, чтобы способствовать освобождению американских заложников. Выслушав нас, Готбзаде сказал, что передаст все изложенное Хомейни, однако, как бы между прочим, заметил, что ему докладывали о нахождении в толпе перед воротами посольства советских сотрудников, которые якобы «возбуждали» толпу, сообщили ему также о «трех выстрелах», якобы сделанных из-за ограды посольства, что и «спровоцировало» нападение.

Я с возмущением отклонил эти «версии», а сам подумал: такие же выдумки ранее, 150 лет назад, о провоцировании толпы персоналом русского посольства, что привело к гибели Грибоедова и всего посольства, выдумали персы, когда им надо было как-то оправдать себя в совершенном злодеянии.

К нашему удивлению, на наши возражения Готбзаде прореагировал как-то вяло: «Да, мы знаем, это были маоисты, троцкисты, афганцы!»

Он выразил свое сожаление происшедшим и заверил, что пасдары не допустят захвата советского посольства, на этот счет ему есть личные поручения Хомейни и т. д.

Мы ему ответили, что принимаем к сведению его заявление, но еще лучше было бы предотвращать налеты, чем позднее защищать посольство, тем более, как видно из высказываний министра, иранским властям известны люди, которые организовывали и проводили нападение. Тут Готбзаде, отвлеченный какими-то мыслями, пробормотал: «Да-да, вы правы, но мы не могли не реагировать, ведь Афганистан – страна мусульманская», – и перешел на другую тему.

Уходя, мы вновь потребовали обеспечения безопасности посольства и всех советских граждан, сказав, что случай может повториться. Готбзаде заверил, что «все будет в порядке».

Когда мы вернулись домой, мне доложили, что позвонили по городскому телефону какие-то доброжелатели, сообщили о готовящемся на завтра новом нападении на посольство. Собрались с советниками держать «военный совет». Что предпринять? Мнение общее: на слова Готбзаде положиться нельзя, многое в его поведении казалось настораживающим, особенно замечания о том, что налет был «спровоцирован» работниками посольства, и его невольная реплика: «Мы не могли не реагировать». Да и сомнительное прошлое Готбзаде не внушало веры в его слова. Лишь впоследствии мы почувствовали, насколько были правы в своих подозрениях и предосторожностях: ходила упорная версия, что нападения на наше посольство были организованы самим Готбзаде без ведома Хомейни. Это выглядело весьма правдоподобно.

Решили: 1) информировать местный исламский комитет, который просил это сделать, если к нам поступят подобные сведения, в комитете ребята симпатичные; 2) информировать штаб пасдаров – им, в конце концов, поручена наша охрана; 3) вывезти на день всех женщин и детей с территории посольства, разместив их по квартирам работников советских учреждений в Тегеране, сразу же составили план – где и сколько человек; 4) устроить медпункт в служебном здании с дежурством врача; 5) распорядиться еще раз как следует со служебными бумагами; 6) проверили, кому где находиться, как действовать и т. д.

Вечером пришло указание о частичной эвакуации в Союз детей и женщин на наше усмотрение. Решение о том, как конкретно выполнить его, отложили до конца завтрашнего дня, сначала нужно посмотреть, что будет и как.

Утром 3 января у ворот посольства уже появились группки иностранных кино– и фотокорреспондентов – верный признак того, что намечается интересное для них событие. Хорошо, что хоть дети и женщины выехали до прибытия корреспондентов.

Послали утром советника Козырева к аятолле Кяни, отвечающему за вопросы безопасности. Тот сказал: сообщите советскому послу, что Хомейни просил передать ему – посольство будет в целости, но пусть посол даст указание (?) о выводе советских войск из Афганистана! В штабе пасдаров ответили: у нас приказ Хомейни стрелять, если будут пытаться брать посольство штурмом. Но потребовали: пусть уберутся вооруженные комитетчики, иначе мы не будем отвечать за безопасность посольства. В районном исламском комитете нашим сотрудникам сказали: не верьте пасдарам, они сами говорят: если бы не приказ Хомейни, они бы присоединились к нападавшим. Как долго могут быть они стойкими – не известно.

Да, неизвестного много, и главное – насколько серьезное готовится выступление против посольства, какова цель его – продемонстрировать что-то или…

В парке посольства как-то зловеще тихо, нашего народа нет, бродят лишь пасдары и еще бог знает кто – вчера они все влетели на территорию посольства для его «защиты» и говорят, что смогут защитить, если только будут внутри, за стенами. Ничего, временно потерпим.

Позвонили с японской строительной фирмы (она сооружает на территории посольства для нас большой жилой дом): им стало известно о возможном новом нападении, поэтому они подготовили в другом районе Тегерана жилой дом, где могут временно разместиться около 100 человек детей и женщин, и даже обед для них готовят. Это сообщение тронуло нас, мы поблагодарили, сказали, что пока в этом необходимости нет.

Обошли все посты в парке, у жилого дома, резиденции, у ворот, в комендатуре, в служебном помещении. Вроде бы все на своих местах, задачу и порядок действий знают. Гранаты со слезоточивым газом наготове, на верхних этажах внутри у окон лежат канаты – для аварийного спуска на землю. Тихо.

…В 13.50 началось. Докладывают по телефону из комендатуры у ворот посольства: кинокорреспонденты снаружи оживились, по улице движется огромная толпа. Прошел по кабинетам, все на местах, но заметна некоторая нервозность. Пригласил к себе в кабинет советника-посланника Саульченкова, открыли настежь двери сразу в две комнаты – чтобы было видно. «Давай сыграем партию в нарды». Тот понял: «давайте». Стали кидать кости, играть в нарды. А вой снаружи все громче и громче. Наши сотрудники, видя играющих в нарды посла и советника-посланника, начали успокаиваться.

Однако играть пришлось недолго. Телефон из комендатуры: толпа вплотную у решетчатых ворот, трясет ворота, лица озверелые.

«У ворот, докладывайте, не кладя трубки!»

Вдруг забухали выстрелы – часто и энергично. С шумными криками заметались по небу сорвавшиеся с деревьев птицы.

Из комендатуры: «Комитетчики открыли стрельбу в воздух, кое-где рукопашная схватка, охрану прижали к стене, подъезжают солдаты». Стрельба усиливается, потом смолкает. Докладывают: толпу оттеснили от ворот и стены, идет митинг, потом молитва, жгут портреты. Потом крики хором: смерть, смерть, смерть – смерть всем! Опять крики, сливающиеся в вой.

Звонят сотрудники с других этажей: что делать? Отвечаем: вдохните побольше воздуха и ждите указаний. Смеются.

Шабаш у ворот продолжался более полутора часов. Потом все разошлись. Весь район наводнен охранниками, солдатами. Стало пустеть. К вечеру привезли детей и женщин домой.

Через пару дней приняли решение вывезти из Тегерана на Родину всех детей, отправить в Союз также большинство жен, через неделю рассмотреть положение с Исфаханом, Керманом и северными районами Ирана, где находится много советских специалистов с семьями.

8 января пришлось вновь повторить меры предосторожности, так как в городе была мощная демонстрация, организованная религиозными деятелями, не менее половины лозунгов были направлены против Советского Союза.

Пришлось задуматься серьезно о значительном усилении мер для защиты посольства. Любое посольство, конечно, не крепость. Его можно охранять против случайных вылазок, единичных, неорганизованных нападений, т. е. тогда, когда еще можно как-то надеяться на защиту властей. Но наша главная трудность состояла в том, что налеты на наше посольство проводились организованно с помощью властей. В этом случае ни на какую иранскую охрану нельзя было полагаться. Пример с посольством США говорил о многом. Американское посольство было очень сильно укреплено, имелся отряд морских пехотинцев, который защищал посольство с применением огнестрельного оружия, – и безрезультатно. Мы на применение оружия, конечно, не могли пойти. Единственно, что мы были обязаны и могли сделать, это как можно в большей степени затруднить нападающим возможность физического проникновения и обезопасить жизнь детей и женщин. А то, что еще будут нападения на посольство, у нас уже почти сомнений не было ввиду обстановки в отношении Советского Союза, которая, я смею утверждать, сознательно создавалась властями.

…22 декабря того же 1980 г. нас по телефону предупредили неизвестные иранцы о готовящемся нападении на посольство в ближайшие дни. Немедленно поставили об этом в известность заместителя министра иностранных дел Хакгу и попросили принять необходимые меры, что, разумеется, было обещано. Затем обратились к аятолле Кяни и к полиции.

Через день было опубликовано заявление Кяни: ввиду военного времени запрещаются всякие демонстрации, пасдары и народ должны сотрудничать и обеспечить порядок в городах. Но нам все-таки стало известно, что на 27 декабря намечается крупное сборище у посольства. Сообщили и об этих данных МИДу, полиции, Министерству внутренних дел. Заверения самые успокаивающие, но мы снова проверили все наши организационные мероприятия по уже разработанному расписанию. Вновь стало пусто на территории. Вроде бы тихо и на прилегающих улицах, но на площади Фирдоуси начала быстро собираться толпа.

И вдруг около 11 часов утра раздался громкий, все нарастающий гул, крики. Нам доносят: по улице Кучек-хана, что перпендикулярно утыкается в ворота посольства, движется большая толпа. Мгновенно послышались громкие беспорядочные выстрелы – все ближе и ближе. Сейчас должна вступить в действие усиленная охрана, поставленная на сегодня иранцами. Но что это? Внезапно во весь голос завыла наша сирена, установленная на крыше, – это сигнал всем нам и означает одно: «нападение, перелезание массы людей через ворота». Сирена включается в здании комендатуры. Значит, наши люди даже не успели дать предупредительно-прерывистый сигнал. Сейчас сирена воет ровно, жутко, громко. По этому сигналу весь состав посольства укрывается в служебном здании.

Итак, опять нападение – уже третье!

Мы немедленно пытаемся связаться по телефону с и.о. министра иностранных дел Ходапанахи. Беру трубку, говорю с его секретаршей, та просит прощения, пойдет доложить; через минуту говорит: «Министр не может с вами говорить». Я переспрашиваю, отказывается ли министр от разговора, секретарша вешает трубку, а потом ее телефон и вовсе отключается. Ни по одному из телефонов руководства МИДа связаться не удается, все занято, только попался заведующий протокольным отделом, который, выслушав, сказал, что пойдет и доложит начальству.

А снаружи – громкие, тупые удары, за которыми звон. Вижу в окно: какие-то лица мрачного обличья торопливо бьют камнями по стеклам окон представительского здания, находящегося перед служебным. В представительском здании – историческое помещение, где проходила в 1943 г. конференция глав союзных держав – СССР, США и Великобритании, там же и залы для приемов… Искаженное злобой, заросшее лицо обернулось к служебному зданию. Встретились взглядом, и немедленно в направлении моего окна летит камень. Невольно отпрянул, хотя кабинет на третьем этаже. Но до него долетают отдельные камни. Наши работники, укрывшись за письменным столом, звонят по телефонам в секретариаты Кяни, премьер-министра Раджаи, президента.

Советник посольства Козырев в это время находился в МИДе. Соединились с ним, поручили ему пробиться к любому начальству, но это ему не удается: все «заняты», никто его принять не может. Еще один показатель преднамеренности нападения. Более того, иранцы настаивают, чтобы Козырев покинул помещение МИДа!

Нам звонит дуайен дипкорпуса, посол ЧССР Полачек. Сообщаем ему о происходящем налете. Он говорит, что немедленно сам свяжется с МИДом. Через некоторое время звонит нам: в МИДе никто не откликается…

Со звоном летят громадные зеркальные стекла на первом этаже служебного здания. В представительском помещении раскрываются ставни из кинозала, закрывающие также зеркальные окна. Видно, как по ним изнутри бьют металлической урной. Стекло в куски, урна вылетает на улицу…

Позднее вместе с моим помощником восстановили картину налета. Толпа на улице Кучек-хана быстро двигалась в направлении посольства. Перед ней, пятясь, шли пасдары и стреляли в воздух. Под аккомпанемент выстрелов толпа приблизилась к воротам посольства, пасдары расступились в стороны, и толпа полезла через ворота. Никакого физического противодействия нападавшим охраной оказано не было. Наши люди успели лишь включить сирену, подавшую тревогу. В комендантском домике загремели стекла, в дверь ворвались с дубинами в руках разъяренные погромщики, начали крушить столы, электропроводку, телефоны, радио, портреты, даже унитазы, умывальники. Наши дежурные коменданты еле успели выскочить через другую дверь. Вдогонку им полетели камни, погнались, хлопали выстрелы.

Все говорило о том, что нападение было заранее продумано и спланировано.

Через ворота перелезла «ударная группа» эдак человек в 60, остальная толпа осталась на улице, кричала лозунги, жгла советские флаги, портреты, одним словом, бесновалась перед объективами кинокамер.

Ворвавшаяся на территорию «ударная группа» мгновенно разделилась на три. Одна вскарабкалась к подножию флагштока. Флаг был спущен, металлические стропы перекушены специальным инструментом; вторая – тщательно громила комендатуру; третья, самая крупная, – рванулась к зданиям посольства, к представительскому дому. Затрещали под напором двери служебного входа, вдребезги стеклянные парадные двери. Наши люди в соответствии с расписанием действий отошли в служебное здание, забросав коридор гранатами со слезоточивым газом. В представительском здании началась вакханалия. В подвальном помещении – большая кухня, на ней готовился обед для общественной столовой. Там случайно осталась жена повара посольства Гуськова, Маша; сам повар по сигналу сирены занял свое место по расписанию в другом доме. В кухню ворвался бандит, он бросился к Гуськовой, схватил ее за руки, потащил, та отбивалась. В руках у бандита блеснул нож. В это время на кухню влетел полицейский. Завязалась борьба. К полицейскому прибыла подмога. Бандита скрутили, но в схватке полицейский был ранен ножом в руку. Гуськова оказала ему первую помощь, и тут уже ей стало плохо, упала в обморок…

В это время мы слышали не только звон стекол и грохот погрома, но и какие-то сильные, тупые удары в пол снизу с первого этажа. Как оказалось, одна группа бандитов, разгромив все на первом этаже служебного здания (там были квартиры сотрудников), начала искать люк или замаскированный ход на второй этаж, где находятся служебные помещения, пытаясь таранить потолок…

Через некоторое время шум стихает. Видны бегающие за кем-то по саду полицейские, кого-то ловят. Докладывают люди, вышедшие наружу: прочесывается весь парк, все помещения представительского здания, у некоторых нападавших отобраны не только ножи, но и пистолеты.

Спустились вниз, прошли в представительское здание. Все побито, что было бьющегося. Окна в рваных осколках стекол, висят покореженные жалюзи, стекла хрустят под ногами. Все деревянные двери сорваны, пробиты, выломаны. Мраморная мемориальная доска с позолоченными накладными буквами о Тегеранской конференции зверски разбита на мелкие куски. Страшно смотреть на изуродованное пианино. Картины либо располосованы ножом, либо пробиты палками. Громадные зеркала в парадном зале – вдребезги, валяются осколки и больших уникальных фарфоровых ваз, даже мраморные столики, что под зеркалами, и те разбиты, бронзовые основания выгнуты. Взглянули наверх и ахнули: три большие хрустальные люстры парадного зала, висевшие на высоте 4–5 метров от пола, разбиты – значит был заранее подготовлен соответствующий «инструмент» и погромщики знали, что громить.

Валяется вспоротая и сломанная мебель: диваны, кресла, стулья, дымятся подожженные дорогие старинные персидские ковры, разбит паркет. В кинозале исполосованный крест-накрест клочьями свисает широкий экран, сорван и унесен громадный бархатный занавес, сиденья распороты ножом. На кухне побита посуда, в туалетах даже унитазы в мелкие куски… Царство вандалов.

Распорядился, чтобы немедленно пригласили заведующего протокольным департаментом МИДа. Тот прислал своих двух заместителей. Им был заявлен протест, показан учиненный разгром. Мидовцы, хрупая по осколкам стекла, с любопытством осмотрели все, тупо молчали. Потом приехал представитель Министерства внутренних дел, он очень просил подтвердить, что его министерство обеспечило «соблюдение международных законов» и что ущерба посольству не нанесено. В ответ ему показали разрушения, после чего заторопились куда-то звонить.

Доложили: одними из последних территорию посольства покинули журналисты из газеты Бехешти «Джомхурие Эолами» с фотографом, которые пытались сопротивляться выдворению, заявляя нашим товарищам, что у них есть соответствующее «разрешение».

Мы мрачно смотрели на разрушения: какое варварство, вандализм, изредка перебрасывались приходящими в голову мыслями. И все об одном: о спланированном налете. Кем? Властями, конечно. Вспоминаем, что на территории посольства нет камней, значит, нападавшие принесли их с собой. Подозрительное поведение всех должностных лиц, вдруг не оказавшихся на своих местах. «Разрешение» у журналистов газеты Исламской республиканской партии. Начало выдворения пасдарами и полицией нападавших после того, как все было разбито и порушено. Нападавшие хорошо знали свои цели. Рядом со служебным зданием – большая открытая стоянка автомобилей. Их не тронули. Попытка найти ход на второй этаж служебного здания. И многое другое. Все говорило об одном – преднамеренности бандитской вылазки если не по указанию, то с ведома властей.

Думали и о времени совершения налета – дни решающих переговоров с американцами об освобождении заложников, Иран уже начинает фактически просить США проявить милость. Режиму нужна демонстрация ненависти к СССР, это должно понравиться американской администрации…

Сказал своим помощникам, чтобы все сфотографировали как есть и убрали помещения.

На улице уже темнеет. Тихо, вдали шумит своими улицами чужой, враждебный город, переполненный автотранспортом, люди идут в лавки – как будто ничего не случилось. Действительно, для них ничего не случилось. Случилось для нас.

Темнеет быстро. Подошел к воротам, полностью разбитая комендатура. У ворот снаружи – 4 полицейских. Все. И больше никого.

Мне докладывают: нападавшие грозились, что снова придут завтра. А завтра массовые траурные демонстрации, на улицах будут сотни тысяч людей. Сообщили властям. Полицейские и пасдары прямо говорят: у нас завтра дело будет в другом месте…

В передачах иранского радио и телевидения вечером – ни слова о налете, хотя весь мир, все «голоса» распространяют как новость номер один сообщение о погроме советского посольства в Тегеране.

Наступила ночь, но все думалось: как дальше пойдут события? Что противопоставить провокации, демонстрации бешенства наших врагов?

29 декабря вместе с советником-посланником Е.Д. Островенко и 1-м секретарем А.Г. Марьясовым поехали к премьер-министру Раджаи. Встречу он назначил на 10 часов вечера.

Премьер-министр сидел в накинутом на плечи пальто за письменным столом, освещенным, как всегда, яркой лампой. С ним был, примостившись сбоку, Ханеми (Рафсанджани) – младший брат председателя парламента, являющийся «советником» премьер-министра по внешнеполитическим вопросам. Нас посадили на стулья к противоположной стене перед столом. Это персидское выражение неуважения к гостям, а для себя – самоутверждение в собственной значимости.

Раджаи улыбнулся, мы – нет.

Я сказал, что пришел по поручению Советского правительства, чтобы вручить иранскому правительству ноту протеста в связи с бандитским нападением на советское посольство. Первый секретарь Марьясов зачитал ее перевод на персидский язык. В ней говорилось, что, хотя посольство заблаговременно информировало власти о готовящемся нападении, со стороны властей эффективных мер принято не было и хулиганствующие элементы учинили бандитский погром. Только после неоднократных и настойчивых обращений советского посла были приняты меры. Советское правительство, выражая иранскому правительству решительный протест, требует недопущения подобных случаев в будущем и оставляет за собой право потребовать компенсации материальных убытков, равно как и определить меры, которые должны оградить интересы Советского Союза в связи с бандитским нападением на посольство СССР в Тегеране.

Передал Раджаи официальный текст на русском языке и неофициальный перевод на персидский язык.

Раджаи произнес традиционное «бесмуллахи рахмано рахим» («во имя Аллаха всемилостивейшего, всемогущего») и начал отвечать по-персидски. Несколько раз он упомянул слово «Афганистан». Я прервал его речь и попросил Марьясова перевести, ибо почувствовал попытку перевести беседу на другую тему.

Действительно, Раджаи начал с поучений Советского Союза в связи с событиями вокруг Афганистана, здесь были и такие выражения, как «война против афганского народа», и «агрессия против братского иранцам народа», и поддержка нами «кучки лиц, являющихся предателями народа». Все это Раджаи говорил улыбаясь, с каким-то наслаждением. Стоп, так дальше не пойдет.

Я сказал Раджаи, что пришел к нему не по вопросу об Афганистане, а о бандитском нападении на советское посольство в Иране.

Раджаи понял, что я не хочу дать ему выговориться по Афганистану, т. е. замять вопрос о нападении на посольство. Он стал продолжать говорить вновь об Афганистане. Тогда одновременно стал говорить и я. Я сказал: «Если вы хотите говорить об Афганистане, я готов в другой раз специально побеседовать на эту тему, когда у премьер-министра будет время, но не сегодня. Сегодня я пришел совсем по другому вопросу».

Я сухо сказал, что доложу Советскому правительству о рассуждениях премьер-министра, из которых следует, что он одобряет нападение на посольство, во всяком случае – оправдывает его.

Почему же все-таки правительство не приняло мер против погрома, о чем мы предупреждали, о чем, собственно говоря, знал весь Тегеран, спросил я и показал фотографии варварского погрома. Раджаи начал утверждать, что посольство, дескать, предупреждало не о готовящемся погроме, а лишь о намечавшейся демонстрации. Это уже была наглая попытка перейти в наступление. Я отвел эти рассуждения как несерьезные, сказал, что не хватало нам указать еще точно, что именно подвергнется разрушению. Разговор начал опять принимать обостренный, а следовательно, бессмысленный характер. Раджаи сказал все, что мог, мы – тоже. Поэтому распрощались.

На следующий день по радио и в газетах версия Раджаи о разговоре с ним. Конечно, все переврано, переставлено местами, остались лишь одни его поучения насчет Афганистана.

Иранцы различных слоев, судя по сообщениям из разных мест, высказывали возмущение налетом, указывали на организаторов – Бехешти, Готбзаде и К°. Показательна была заметка в газете «Кейхан»: «Побито все, что можно было побить, захватчики не успели напасть на жилой дом, иначе была бы трагедия».

Идут дни, и никто из власть предержащих не осудил нападение и разгром посольства. Никто не заявил, что этого делать не следует. Даже не напечатано извинительное лопотание премьер-министра в беседе со мной. Опять создается атмосфера допустимости, а вернее – приглашение нападения на посольство.

Оставалось неясным, правильно ли информирован Хомейни о происшедшем. Нужно было удостовериться, все ли государственное руководство смотрит на вещи так же, как премьер-министр.

И тут в голову пришла мысль: посетить Боруджерди, он один из заместителей министра иностранных дел, а главное – зять Хомейни. Контакт с ним был уже установлен, и впечатление он оставил неплохое, с точки зрения обычной порядочности.

6 января был у Боруджерди. Сказал ему, что хочу поговорить не как с официальным лицом, а иранцем – патриотом своей страны. Рассказал о деталях налета на посольство, о непонятной легковесной реакции нынешних государственных деятелей, показал фотографии о разгроме и попросил передать их Хомейни. Разве имам знает об этом? Разве он мог дать санкцию на такое злодеяние? Попросил рассказать обо всем Хомейни и о том, что, по нашему мнению, назревает опасность, состоящая в том, что некоторые государственные деятели Ирана явно недооценивают серьезность вопроса и, возможно, влияние его на наши отношения.

Боруджерди признал, что нападавшими были иранцы, а не какие-то «афганцы», что это устроили те, кто хочет ухудшения отношений с Советским Союзом. «Сейчас идет расследование, – с важным видом сказал он, – что за организация стояла за налетом». Было интересно наблюдать человека, который прекрасно знает, что за люди организовали и принимали участие в налете, а говорит, что все это еще будет выяснено. Боруджерди обещал довести все до сведения Хомейни.

А между тем дни шли, и никакого ответа от иранцев не было. Экстремистская газета «Ранчбар» возмущается: «Почему слышна вроде бы какая-то критика, ведь все действия 27 декабря против посольства были разрешены властями?» (!!)

12 января в Москве иранскому послу Мокри было сделано новое заявление. В нем говорилось, что Советское правительство было вправе ожидать от иранского правительства открытого и недвусмысленного осуждения акции, учиненной против советского посольства 27 декабря, наказания ее организаторов, тем более что речь идет об учреждении и гражданах страны дружественной и соседней страны, которая первая признала революцию и поддержала иранский народ, которая помогает Ирану бороться с теми, кто хочет задушить революцию. Ничего подобного, однако, не было сделано. Представители иранского правительства, выразив в закрытом порядке сожаление, не осудили открыто погром, а в публичных выступлениях руководящих деятелей даже содержится как бы одобрение. Советское правительство будет вынуждено оградить свои законные права и интересы, если иранское правительство не пожелает или окажется не в состоянии обеспечить безопасность советских учреждений и советских граждан в Иране. Естественно, что Советское правительство требует полного возмещения ущерба за принесенный посольству СССР в Тегеране материальный ущерб.

Заявление сильное.

Текст этого заявления иранцы не опубликовали, однако поместили заявление, сделанное послом Мокри агентству Франс Пресс. Он удивлен резким тоном повторного советского протеста, Россия придает слишком большое значение «незначительному инциденту».

Это еще больше укрепило в нас мнение о причастности иранского правительства к налету. Да тут еще дуайен дипкорпуса сообщил нам о заявлении, сделанном ему генеральным директором главного протокольного департамента МИДа Мактадерпуром о том, что он имеет указание «сверху» не оказывать ни в чем содействия советскому посольству. Одно к одному.

Через несколько дней я встретился с Мактадерпуром, спросил прямо, правда ли это. Он сначала смутился, пробормотал, что его неправильно поняли. Мы привели ему уйму фактов, свидетельствовавших, что действительно со стороны МИДа Ирана делается все, чтобы затруднить работу и жизнь нашего посольства.

Я спросил Мактадерпура, нарушает ли посольство какие-либо иранские законы. Он поспешно ответил, что нет, и сказал: «Буду откровенен, не думайте, что к Советскому Союзу хорошо относится иранское правительство. Нет, оно не считает СССР дружественной страной, но боится его как соседа и хочет иметь лишь самый минимум сношений; отсюда и указания в отношении вашего посольства».

19 января подписаны соглашения об освобождении американских заложников, ответа от иранцев на наш протест нет.

Государственный министр Набави на пресс-конференции заявил, что Иран считает дипломатическую неприкосновенность «заговором воров» и с ней будет покончено. Корреспондент ТАСС спросил, означает ли это заявление отказ Ирана от признания имеющихся международных соглашений на этот счет. Набави ответил, что официально Иран этого не заявляет, но «угнетенные мира» заставят отменить всякие «дипломатические привилегии». (!)

21 января американские заложники вылетели из Ирана, потерпевшего морально-политическое и экономическое поражение.

22 января заместитель директора Главного протокольного департамента МИДа Масуми пригласил советника-посланника Островенко Е.Д. Долго говорили ему о том, сколько было и будет отпущено посольству газойля, как нужно заполнять прошение о выдаче грузов из таможни и т. д. Островенко недоумевал: зачем пригласили? Наконец иранец вынул из ящика стола какой-то конверт, сказав, что его поручено отдать советнику-посланнику советского посольства.

(В это время тегеранское радио уже передало сообщение, что сегодня советнику-посланнику советского посольства был передан текст заявления иранского правительства.)

Островенко спросил Масуми, что это такое, что за бумага, от чьего имени, почему передается не послу и т. д. Тот ничего ответить не мог, говорил просто – не знаю, не ведаю.

Бумага, которая была вручена Островенко столь необычным образом, оказалась действительно ответом иранского правительства на наши два заявления в связи с налетом и погромом, учиненным в советском посольстве. Бумага любопытна – в ней смесь всего.

В ней говорилось и о том, что якобы иранское правительство в связи с инцидентом 27 декабря с советским посольством уже дало необходимые разъяснения, выразило сожаление, заявило о готовности после рассмотрения компенсировать ущерб и считало вопрос закрытым (? – интересное «закрытие», нигде не оформленное ни одним документом, с искажением действительного положения вещей в публичных выступлениях). Далее почему-то приплетается борьба Ирана «в одиночку» с США и империализмом. Выражается сквозь зубы благодарность за то, что «в нескольких случаях» Советский Союз оказывал помощь Ирану, и Иран хочет развивать отношения со своим северным соседом. В заключение еще раз выражается «сожаление» об инциденте, не одобряются «грубые действия», хотя и выражается поддержка «свободы выражения мнений». Указывается (с какой-то поспешностью), что иранское правительство в состоянии обеспечить безопасность иностранных дипломатических представительств, в том числе советского посольства и его персонала.

Наша последовательная и твердая позиция сыграла свою роль. Заявление иранского правительства было явно вынужденным. Его содержание передавалось по радио, однако не было напечатано ни одной газетой.

5 февраля я сообщил и.о. министра иностранных дел Хадапанахи ответ Советского правительства на это заявление иранского правительства. В нем говорилось, что Советское правительство изложило свою позицию относительно нападения на советское посольство в Тегеране и не считает необходимым возвращаться к ней и повторять ее. Принимается к сведению, что иранское правительство выразило сожаление и готовность компенсировать ущерб, а также заявление о том, что оно в состоянии обеспечить безопасность посольства СССР и его граждан. Отмечается заявление иранского правительства о готовности развивать отношения с Советским Союзом. Советское правительство также готово развивать отношения на основе невмешательства, добрососедства и взаимной выгоды.

Это наше заявление как бы завершало инцидент. Надолго ли?

Пришел апрель 1981 г. И опять стало известно о создании, на этот раз контрреволюционной афганской эмиграцией, «штаба» по проведению скоординированных действий 27 апреля против советских и афганских учреждений в Иране – в годовщину афганской революции.

Мы настойчиво ставили перед властями вопрос о принятии конкретной меры – недопущения так называемых «демонстрантов» к стенам посольства. Одних словесных обещаний о том, что «все будет в порядке», «охрана будет усилена» и т. д., было мало. Мы упорно указывали на то, что, коль скоро толпа будет допущена к стенам посольства, никакие «силы безопасности», как показывает опыт, не смогут предотвратить нападение, коль оно задумано, даже если применить оружие, а мы – против применения оружия. Поэтому самое лучшее – это перекрытие улиц на подступах к посольству. Такого рода разговоры мы вели с канцелярией президента, секретариатами премьер-министра, министра внутренних дел, председателя парламента и, разумеется, МИДом Ирана. В целом мы встретили понимание постановки нами вопроса, только в МИДе пытались утверждать, что нельзя предотвращать демонстрации у стен посольства, иначе это будет нарушением свободы, а охрана посольства – другое дело, это будет обеспечено. Веры в такие заявлении, конечно, не было, и поэтому мы настойчиво добивались недопущения «демонстрации» к стенам посольства как наиболее эффективной меры для его защиты от нападения, которое, как мы знали, готовилось на этот раз с применением огнестрельного оружия.

Предупредили нашего генерального консула в Исфахане Погребного о необходимости принятия мер безопасности.

Поскольку поступали все более тревожные сведения о подготовке к нападению, решил послать небольшое личное письмо Хомейни. В нем говорилось о том, что нам стало известно о готовящемся на 27 апреля нападении на советское посольство лицами, которые хотели бы омрачить наши добрососедские отношения. Мы с уважением относимся к иранскому народу и его революции, постоянно прилагаем усилия к установлению подлинно добрососедских отношений. Мы рассчитываем на то, что иранские власти примут достаточные и эффективные меры, которые предотвратили бы нападение на посольство. Выражалась надежда на положительное отношение к этому обращению.

Надо было во что бы то ни стало предотвратить повторение событий, которые произошли 4 месяца назад, ибо они могли бы оказать серьезнейшее влияние на весь ход дальнейших отношений между обеими странами.

Надо было привести в действие все рычаги – твердо, уверенно и так, чтобы не создавалось неправильного впечатления о нашей боязни, – нет, нужно было попытаться заставить иранское руководство проникнуться серьезностью нашего подхода к такого рода делам. В Москве было сделано предупредительное заявление иранскому послу Мокри. Дуайен дипкорпуса сделал представление иранскому МИДу, в переговорах по экономическим вопросам наша делегация дала понять иранцам, что в случае нападения никакой речи и быть не может о продолжении сотрудничества.

Женщин и детей отправили опять за стены посольства с вечера 26 апреля.

В этот же вечер по радио было объявлено, что «группы афганцев», проживающих в Иране, обратились за разрешением провести 27 апреля демонстрацию и митинг. На это им было дано разрешение с 9 до 12 часов дня и указан маршрут: площадь имама Хусейна и далее на юг до одного из небольших стадионов. Глянули на карту: маршрут был отодвинут в сторону от посольства.

Рано утром 27 апреля разбудили повелительные мегафоны полицейских на улицах. Территория посольства и подходы к нему оцеплены усиленными нарядами полиции, комитетчиков и пасдаров, все хорошо вооружены. Все они говорят, что имеют самые строгие указания – вплоть до открытия огня – не допустить никого к посольству. Говорят… А как будет на самом деле? Раньше нас также заверяли, уверяли и т. д.

Начали поступать сведения о сборе толпы то в одном, то в другом месте города, и не так уж далеко от посольства. Полиция давала указания, в нужные места посылались подкрепления. На близлежащих улицах пусто, вдали виднеются пикеты, перегораживающие улицы, не пропускают ни автомашин, ни людей.

На площади Фирдоуси (это метрах в 400 от посольства) завязался настоящий бой, толпа числом около 3 тыс. человек пыталась прорваться к посольству. Силы безопасности стреляли в воздух, бросали слезоточивые гранаты и лупили палками нападавших, причем лупили здорово, без стеснения, видимо, иранцам все эти «демонстрации» также уже изрядно надоели. Но одно время положение было критическим – орущая и вооруженная толпа, подогреваемая своими скрытыми лидерами, начала было одерживать верх, но тут к полиции подоспело подкрепление. Интересно, что иранцы, находившиеся на площади, открыто возмущались «афганцами», требовали от полиции решительных мер и даже помогали полицейским.

Из других районов поступали сведения о продвижении больших групп в направлении посольства и торгпредства, но их также рассеивали. Полиция уведомила нас, что «противник» активности не проявляет («мы их здорово побили, – с гордостью говорили полицейские, – отняли все, что можно было бы использовать для нападения против посольства, а у руководителей взяли слово, что они не полезут на посольство»).

Так продолжалось часов до четырех вечера, когда на улицы города внезапно хлынула мощная демонстрация моджахедов численностью в несколько десятков тысяч человек. Полиция хотя и заявила нам, что на сегодня для них главный объект охраны – советское посольство, поспешила, однако, к месту демонстрации, поскольку «хезболла» начали драку с моджахедами.

Вечером оцепление с квартала, где посольство, было снято. По телевидению показывали «демонстрации» афганцев. Очень жалко этих бедных, обманутых людей, которыми вертят их руководители. Им бы мирно жить у себя на родине.

На следующий день узнали, что аналогичные «демонстрации» были в Исфахане, Мешхеде, Захедане, Йезде, Кермане.

Можно подвести итог: широкомасштабная антисоветская провокация, включавшая в себя захват советского посольства, была сорвана благодаря решительным и крупномасштабным действиям иранских властей. И вроде бы никто в Иране об этом не сожалеет. Наши же действия были своевременными и правильными. Если бы провокация оказалась успешной, это отбросило бы наши отношения на низкий уровень, чего и добивались организаторы этой затеи, которую проводили силы здешние, реакционные, иранские, но руководимые спецслужбами западными.

Видимо, на этот раз у иранского руководства верх взял здравый смысл, нежелание обострять с нами отношения и даже желание продемонстрировать, что оно может, если захочет, делать и «добрые дела».

Поведение иранских властей 27 апреля еще раз доказало, кто и как мог бы предотвратить предыдущие налеты на посольство. Если бы, конечно, было желание это сделать.

Несмотря на обещания, иранская сторона, между тем, всячески уклонялась от компенсации за ущерб, причиненный бандитским налетом и погромом 27 декабря 1980 г. Дней через десять после того налета мы представили МИДу полную опись повреждений с оценкой стоимости ремонта, восстановления или компенсации, сделанной иранскими фирмами. Иранский МИД обещал прислать комиссию, а тем временем мы, конечно, начали ремонт – ведь посольство же должно функционировать, к тому же наступили зимние холода, дожди. Пришлось менять сожженный паркет, вставлять новые зеркала, оконные стекла, чинить мебель и т. д. Увы, картины могли быть квалифицированно реставрированы только в Москве. Пришлось с трудом подыскивать и новые хрустальные люстры, бра, занавеси и всякое другое, с тем чтобы восстановить облик этого исторического помещения.

Иранская комиссия прибыла более чем через четыре (!) месяца после погрома, в начале мая, и страшно изумилась, увидев, что почти все поддающееся ремонту было восстановлено. И, конечно, не извинялась за задержку, а даже высказывала недовольство, что произведено восстановление и нельзя посмотреть, как все было разгромлено. Им, наверное, хотелось, чтобы всю зиму под снегом и дождем здание продолжало стоять с разбитыми окнами и дверьми, а мы вообще не могли бы работать.

В конце декабря стало известно, что «афганцы» обратились к иранским властям за разрешением на проведение 27 декабря демонстрации у посольства, но им ответили отказом – проводите в другом месте. Руководители заявили, что будут добиваться своего и выведут против посольства около 10 тыс. человек. Опять забота. Вновь обращение в МИД, к премьер-министру, Хомейни, полиции и т. д. А затем нам сообщили, что ввиду отказа в разрешении на «демонстрацию» у посольства руководителями «афганцев» решено использовать назначенные на 25 декабря траурные шествия (день гибели имама Хусейна и смерти пророка Мохаммеда) для прикрытия и атаковать советское посольство. Был поздний вечер, удалось дозвониться до дежурного по МИДу, который вяло спросил: «Насчет чего вы хотите переговорить с руководством? Если насчет завтрашнего нападения на посольство – так мы о нем знаем (?!)». Премьер-министр Мусави ответил мне по телефону, что он не думает, что завтрашняя демонстрация будет использована для нападения на посольство. А иранский посол в Москве Мокри глубокомысленно заявил в нашем МИДе: «Все может быть, пусть советское посольство в Тегеране лучше сожжет свои архивы». Веселенькое предупреждение!

25 декабря лишь небольшие группки пытались прорваться к посольству, но их полиция не пустила в наш район. Однако женщин и детей пришлось вывезти так же, как и 27 декабря. На этот раз охраны было, пожалуй, еще больше, чем в апреле. Иранские власти, видимо, сумели политически подчинить себе тех, кого они называли «афганцами», даже лозунги их были как у иранских духовников. В «демонстрации» участвовало около 15 тыс. человек, но в район посольства их не пустили. Конечно, мы были рады, что и на этот раз своевременными и настойчивыми действиями удалось отвратить беду от посольства, сорвать очередную антисоветскую провокацию, хотя, откровенно говоря, заниматься этими вопросами как-то стало ужасно неприятно – надоело и устали.

Главная наша забота была в том, чтобы не снизился уровень советско-иранских отношений, в том, чтобы сохранить все хорошее, что было накоплено годами, десятками и более лет отношений между обеими странами. Сохранить, с тем чтобы при более благоприятных условиях в будущем – мы верим в это будущее – можно было бы быстро пойти по широкому пути их развития. Отбивая атаку враждебных сил, действовавших в большинстве случаев по планам, разработанным извне, мы работали на будущее. То, что будет после нас.

В декабре 1982 г., когда подходил конец моего пятилетнего пребывания в Иране, издающийся на английском языке в Тегеране «Иран дайджест» писал о советском после, что «он – единственный европейский дипломат, чье пребывание на посту посла в Тегеране, начатое в дни бывшего шаха, все еще продолжается. Все послы западных правительств вслед за приходом к власти исламского режима в Иране были либо переведены отсюда, либо закрыли свои посольства или передали их под управление одного из сотрудников посольства в ранге советника. Правительства социалистических стран также, за одним-двумя исключениями, назначили новых послов в Иран, а послы других правительств также были либо переведены или заменены». Может быть, кое-кто и сочтет нескромным, но все же приведу конец цитаты, поскольку она скорее говорит о целях действий советского посла, чем о нем самом: «Во время этого периода опытный советский посол приложил максимальные усилия для создания лучшего взаимопонимания с новыми властями в Иране, и можно также сказать, что он имел в определенной степени успех в этой попытке. Несмотря на все слухи, распространяемые западными странами против ирано-советских отношений, эти отношения поддерживаются в доброй манере и на нормальном уровне».

Наступила пора уезжать. Пять трудных лет были позади. Испортилось здоровье, в эти напряженные годы пришлось перенести три серьезные хирургические операции, одним словом, пора было «менять караул». Мою просьбу о замене, наконец, уважили, и 24 марта 1982 г. я получил указание запросить агреман на нового посла. Мне же был поручен пост министра иностранных дел Российской Федерации.

14 апреля 1982 г. в 6 часов вечера советский пассажирский теплоход «Гурьев» отвалил в регулярный рейс на Баку от причала в порту Энзели. Мы с женой, после долгого махания провожающим, присели на корме у развевающегося советского флага. По бокам быстро убегали берега устья реки Сефидруд, где находится порт Энзели, машущие руками иранцы, встречающие и провожающие каждый рейс советского теплохода, горы товаров, доставленных советскими судами в Иран… Гукнул басом гудок теплохода – выходим в море. Вскоре с теплохода сходит иранский лоцман, он по штормтрапу переходит на качающийся у борта портовый буксир. Лоцманы знают нас, мы не в первый раз в Энзели. Приветливо машут руками. В последний раз. Лихо крутят большое рулевое колесо. Буксир поворачивает обратно. Наш теплоход продолжает идти на север.

Все тоньше становится ниточка земли, где Иран, бывшая Персия, порт Энзели – бывший русский порт, за Энзели тянется по горам вверх на плато дорога через Эльбурс к Тегерану – темному, задымленному, вечно взволнованному, бурлящему.

Как-то позднее на досуге подсчитал: в Иране пришлось пробыть 1436 дней (не считая выездов на родину).

…Через год после смерти Хомейни иранское правительство персонально пригласило меня в Тегеран на связанное с этим мероприятие – единственного иностранца-немусульманина, который был вместе с иранским народом в самый сложный период его недавней истории и имел столь много встреч и бесед с лидером иранской революции…

Конечно, эта книга не описывает и половины тех удивительных событий, которые пришлось пережить за время более тесного знакомства и дружбы с этим своеобразным соседним народом – иранцами.

 

Приложения

 

Декларация участников марша, состоявшегося в дни «тасуа» и «ашура» 9 и 10 мохаррама 1399 года

(10 и 11 декабря 1978 года. – Перев.)

Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного!

В этот великий исторический день героической гибели вождя борцов за свободу, имама всех мусульман мира Хоссейна ибн-Али и его боевых, преданных соратников, народ Ирана, поднявшийся на борьбу, провел свою великую, невиданную манифестацию, которая состоялась по призыву большинства населения страны. Народ Ирана вновь подтверждает свою веру и связи с историческим восстанием в Кербеле, его священными целями, и в качестве декларации этого великого марша заявляет о следующем:

1) Аятолла имам Хомейни является нашим вождем. Его требования – это требования всего народа. Нынешний марш свидетельствует о доверии, которое выражают ему уже не впервые сердца и души людей. Этот марш является выражением искренней признательности со стороны поднявшегося на борьбу мусульманского народа Ирана своему высокочтимому и великому вождю.

2) Свергнуть деспотический режим, положить конец всем проявлениям иностранного колониализма, который неразрывно связан с внутренним деспотизмом. Передать на деле власть в руки поднявшегося на борьбу мусульманского народа Ирана.

3) Установить справедливое исламское правление на основе волеизъявления народа, защитить и сохранить независимость и территориальную целостность страны, обеспечить личные и социальные свободы в соответствии с канонами ислама.

4) Пользуясь тем, что этот великий религиозный день совпадает с днем Всемирной декларации прав человека, мы заявляем, что обеспечение естественных прав человека является одной из основных целей нашего движения. Ислам сам по себе является подлинным и признанным источником прав человека.

5) Искоренить эксплуатацию, иностранный колониализм и зависимость от восточного и западного империализма, от стремящихся к господству иностранных держав, в какой бы форме это ни проявлялось. Добрые взаимоотношения, базирующиеся на правовой и взаимовыгодной основе, должны поддерживаться со странами, не имеющими коварных намерений и не покушающимися на территорию и интересы народа Ирана.

6) Будут полностью обеспечены на основе всех гуманистических и исламских норм общественные, политические и гражданские права всех членов общества, религиозных меньшинств и граждан других стран, находящихся в Иране и соблюдающих национальные интересы Ирана.

7) Полностью обеспечить подлинную свободу, честь и человеческое достоинство, данное исламом женщинам, а также их социальные права и возможности для развития всех их способностей.

8) Осуществить социальную справедливость, обеспечить права рабочих и крестьян и возможности для них в полной мере пользоваться плодами своего труда.

9) Искоренить проявление любой правовой и социальной дискриминации, эксплуатацию человека человеком, злостное корыстолюбие и стремление к экономическому закабалению, приводящее к обогащению одних и к бедности и лишениям других.

10) Добиться подлинной экономической независимости, возрождения сельского хозяйства и независимого промышленного прогресса до достижения полного самообеспечения и освобождения от иностранной кабалы и зависимости.

11) Мы поддерживаем и приветствуем широкие забастовки работников государственного и частного секторов, которые наносят сильный удар по прогнившему режиму, но в то же время не вызвали затруднение в обеспечении первостепенных жизненных потребностей масс населения.

12) Считаем своим долгом обратиться к тем, кто идет на лишения, чтобы они терпеливо переносили временные затруднения в снабжении, строго воздерживались от спекуляции потребительскими товарами, оказывая тем самым братскую помощь другим.

13) Мы рассматриваем введение армии на улицы и противопоставление ее населению как предательство по отношению к народу и армии. Армия Ирана должна знать, что ее исламским и общенародным долгом является противостояние внешним врагам народа, а не самому народу.

14) Безосновательная пропаганда режима о проникновении международного коммунизма в исламское и национальное движение в Иране и то, что правящий режим прибегает к погромам и поджогам с целью очернить и опорочить борьбу мусульман, не сможет заставить наше сознательное движение, действия которого диктуются исключительно лишь Кораном, исламом и любовью к родине, ослабить свою беспощадную борьбу.

15) Мы благословляем и всегда чтим гордый дух и память мучеников исламского движения Ирана, и в особенности мучеников борьбы последних 15 лет, которые внесли выдающийся вклад в дело достижения целей борьбы и которые, черпая вдохновение из учения Хоссейна, без сожаления пролили свою кровь.

16) Все политические заключенные и сосланные, которых лишили свободы за то, что они защищали справедливость, ислам и родину, должны вернуться домой.

17) С целью достижения вышеизложенных целей сознательная борьба народа будет продолжаться в различных формах до победного конца, и никакие интриги, ложь, обвинения, беспорядки и нападки не остановят освободительного движения нашего народа.

Да победит справедливая борьба мусульманского народа Ирана под руководством имама Хомейни!

Комитет по проведению марша

(Перевод: В. Фенопетова, В. Баранова, А. Еремина, А. Марьясова, В. Нерсесова)

 

Хроника основных событий иранской революции

(16 января – 12 февраля 1979 г.)

16 января

Сегодня в 13 часов 10 минут, сразу же после получения известия о вынесении иранским парламентом вотума доверия правительству Ш. Бахтияра, шах Ирана покинул страну. Вместе с шахиней, в сопровождении нескольких приближенных лиц он вылетел в АРЕ.

Сразу же после передачи по радио сообщения об отъезде шаха из страны во многих городах Ирана произошли массовые стихийные манифестации, участники которых выражали свою радость в связи с этим событием.

В ряде городов демонстрации сопровождались уничтожением памятников шаху. Шахские статуи были разрушены в городах Шахи, Амоль, Бабольсар, Бендер-Аббас, Зенджан, Кередж, Саве, Дезфуль, Кэшен, Чалус, Андимешк.

Аятолла Хомейни, находящийся во Франции, назвал отъезд шаха из страны «великой победой иранского народа». Хомейни также обратился с предупреждением к членам монархического совета Ирана, в котором потребовал от них ухода в отставку.

Лидер «Национального фронта» К. Санджаби заявил, что отъезд шаха из страны не означает конца деспотии, поскольку в Иране осталось правительство, назначенное шахом.

Представитель «Национального фронта» Д. Форухар отбыл во Францию для переговоров с аятоллой Хомейни относительно ситуации, сложившейся в Иране. Переговоры начались сразу же по прибытии Д. Форухара в Париж.

17 января

В Ахвазе произошли кровопролитные столкновения между населением, участвовавшим в демонстрациях по случаю отъезда шаха из страны, и воинскими частями, верными шаху, вошедшими в город после получения сообщения о том, что шах покинул Иран. Среди населения имеются многочисленные жертвы.

Пытаясь восстановить спокойствие в стране, правительство Ш. Бахтияра и начальник штаба ВГК генерал Карабаги опровергли сообщения о кровопролитии и жертвах столкновений в Ахвазе.

Ш. Бахтияр выступил по иранскому радио с призывом к населению соблюдать спокойствие. Ш. Бахтияр заявил, что в отношении лиц, провоцирующих беспорядки, будут приняты жесткие меры. Премьер-министр заверил население в своем стремлении к установлению демократии в стране и соблюдению всех политических свобод.

Министр юстиции Я. Садег-Вазири подал в отставку. Он заявил, что его решение вызвано сомнениями в возможности успешного выполнения правительством Ш. Бахтияра своей миссии.

15 депутатов меджлиса ушли в отставку. Сообщается, что они сделали это, следуя указаниям аятоллы Хомейни, который призвал депутатов меджлиса уйти в отставку, назвав существующий в Иране парламент незаконным.

Аятолла Хомейни заявил во Франции, что отъезд шаха из Ирана является первым шагом на пути установления исламского государства в Иране. Хомейни также объявил, что в течение ближайших 48 часов новое временное правительство Ирана, которое он назначит, приступит к работе по выработке новой конституции Ирана.

Во Франции продолжаются переговоры между представителем «Национального фронта» Д. Форухаром и аятоллой Хомейни.

Аятолла Шариат-Мадари выступил с обращением к населению, в котором призвал воздерживаться от актов самосуда, поскольку все виновные в преступлениях против народа должны быть наказаны в соответствии с законами ислама.

Аятолла Телегани призвал население впредь воздерживаться от нанесения ущерба частной и государственной собственности, поскольку это противоречит законам ислама.

Перед зданием Иранской ассоциации адвокатов продолжается демонстрация родственников политических заключенных, севших в бест 4 дня назад в знак протеста против ареста их близких за политические убеждения. Число демонстрантов достигло 150 человек.

Находящийся в США наследный принц Ирана Реза Пехлеви заявил, что он готов взять на себя управление страной, если народ этого захочет.

18 января

В течение двух дней в городах Дезфуль и Андимешк происходили ожесточенные столкновения между антиправительственно настроенными демонстрантами и верными шаху армейскими подразделениями. По сообщениям прессы, число убитых в ходе этих столкновений превышает 100 человек.

В интервью представителям английской прессы премьер-министр Ш. Бахтияр заявил, что в случае, если Хомейни попытается отнять власть у законного правительства, в стране возникнет опасность военного переворота.

В Тегеране состоялось закрытое заседание меджлиса, на котором большинство депутатов заявило, что они не уйдут в отставку, как это требует аятолла Хомейни, поскольку такой шаг будет противоречить данной ими присяге.

Аятолла Хомейни выступил во Франции с заявлением, в котором отверг предложение Картера дать возможность существующему в Иране правительству попытаться урегулировать положение в стране. Хомейни также заявил, что он не намерен принять представителя монархического совета Ирана, который по поступившим ранее сообщениям намеревался посетить аятоллу для переговоров относительно решения внутриполитических проблем страны.

Религиозные лидеры тегеранских мусульман-шиитов призвали население провести завтра марш по улицам города в ознаменование дня «Арбаин». Духовенство призвало провести этот марш в спокойной, мирной обстановке.

В интервью, данном радиостанции «Голос Америки», один из приближенных аятоллы Хомейни Мехди Базарган заявил, что исламская республика в Иране будет установлена в течение ближайших 2–3 недель. М. Базарган сказал также, что премьер-министр Ш. Бахтияр должен уйти в отставку, как только аятолла Хомейни назначит временное правительство Ирана, основной задачей которого будет заручиться поддержкой армии и политических деятелей в деле установления исламской республики. М. Базарган указал на возможность его назначения на пост премьер-министра временного правительства.

19 января

В Тегеране по призыву религиозных лидеров состоялся марш по случаю дня «Арбаин». Марш, в котором приняли участие около 2 млн. человек, вылился в демонстрацию населения в поддержку установления исламской республики в Иране. Организаторы марша заявили, что этот марш явился «референдумом», в ходе которого население выразило свое мнение по поводу будущего государственного устройства Ирана.

По случаю дня «Арбаин» во многих городах Ирана прошли демонстрации. В Наджафабзде между участниками такой демонстрации и силами безопасности произошли столкновения, в результате которых погибло 14 и ранено 150 человек. Аналогичные столкновения произошли в Харсине.

В Куме состоялась демонстрация, в которой приняли участие около 500 тыс. человек. Демонстранты требовали установления в Иране исламской республики во главе с аятоллой Хомейни. В результате этой демонстрации, несмотря на то что в Куме формально сохраняется военное положение, все войска были выведены из города, и город фактически оказался в руках сил исламского самоуправления.

В тюрьме Гезель-Хесар около Кереджа произошло восстание заключенных, в ходе которого убито 15 и ранено 160 человек. Сообщается, что большинство заключенных этой тюрьмы были лишены свободы за свои политические убеждения. Восстание в тюрьме вспыхнуло, когда заключенные узнали о решении правительства Ш. Бахтияра освободить политических заключенных.

Аятолла Хомейни, находящийся во Франции, заявил, что тегеранский марш населения по случаю дня «Арбаин» показал, что народ Ирана поддерживает создание в стране исламской республики. Хомейни сказал, что исламское государство превратит Иран в передовую страну, где будут отсутствовать элементы морального разложения, которые развращают население.

Аятолла Телегани заявил на митинге в Тегеране, что основная цель иранской революции – установление демократии и свободы в Иране.

В городах Ирана усиленно распространяются портреты аятоллы Хомейни. Владельцев автомашин призывают вывешивать эти портреты на ветровых стеклах автомобилей. Прохожих призывают носить портреты Хомейни прикрепленными к верхней одежде. Всех граждан призывают иметь портреты у себя дома.

20 января

В районе Тегеранского университета прошла демонстрация, в которой участвовали более 1000 человек. Демонстранты выкрикивали лозунги в поддержку аятоллы Хомейни и призывали к единству политических сил в борьбе против шахского режима. Среди демонстрантов распространялось воззвание аятоллы Телегани, в котором говорилось, что борьба с шахским режимом вступила в свою решающую фазу.

В различных городах Ирана произошли столкновения сторонников и противников шахского режима. В городах Харсин и Керманшах состоялись демонстрации прошахски настроенных группировок, в ходе которых были разгромлены и подожжены ряд магазинов. Аналогичные инциденты произошли в городах Захедан, Кередж, Хоррамзбад.

По сообщению из Парижа, аятолла Хомейни собирается вернуться в Иран в пятницу, 26 января. Аятолла обратился к иранскому народу, заявив: «Я скоро буду с вами!».

В ходе переговоров с представителем «Национального фронта» Д. Форухаром во Франции аятолла Хомейни заявил, что он не требует роспуска НФ, а лишь придерживается мнения, что в случае включения в состав будущего Исламского совета кого-либо из членов НФ они должны будут на время приостановить свою партийную деятельность.

Сообщается, что руководители «Национального фронта» К. Санджаби и Д. Форухар, возможно, будут введены в состав Исламского совета.

Один из ближайших помощников аятоллы Хомейни, И. Язди, заявил в Париже, что Хомейни требует отставки правительства Ш. Бахтияра. И. Язди также сказал, что в ближайшее время начнет действовать Революционный совет, состоящий из 5 человек.

Ш. Бахтияр заявил, что возвращение в Иран аятоллы Хомейни будет серьезной проблемой для его правительства.

Аятолла Шариат-Мадари выступил по иранскому радио с обращением, в котором предупредил служащих таможенных властей Ирана о том, что в ближайшее время в стране может возникнуть нехватка товаров первой необходимости. В ответ на это обращение таможенные власти Ирана заявили, что иранские таможни возобновят таможенную очистку указанных товаров.

Представитель Иранской ассоциации рабочих официально сообщил о роспуске этой организации.

21 января

В Тегеране состоялась первая массовая демонстрация представителей левых сил. В ней участвовало до 5000 человек, в основном студенты. Основной лозунг демонстрации: «Не за Бога и не против Бога!».

В городах Кучане и Ширване произошли столкновения между противниками и сторонниками шахского режима. В результате столкновений убито 10 человек.

Группа религиозных лидеров Ирана, в состав которой входят представители высшего шиитского духовенства Шариат-Мадари, Гольпайегани, Надшафи, опровергли заявление Ш. Бахтияра о том, что 9/10 иранского духовенства поддерживают его правительство.

Синдикат иранских писателей выступил с заявлением, осуждающим имеющие место в настоящее время факты ограничения свободы слова и других демократических свобод со стороны военных властей.

Премьер-министр Ш. Бахтияр выступил по радио с обращением, в котором заявил, что он и его правительство будут строго следовать иранской конституции.

Министр двора А. Ардалан опроверг ранее появившееся сообщение о том, что члены монархического совета М. Варасте и Х. Алиабади ушли в отставку.

Иранское правительство приостановило переговоры с Англией относительно строительства в Иране военно-промышленного комплекса общей стоимостью 2 млрд. долларов.

Организация медной промышленности Ирана объявила о полной приостановке деятельности отрасли в связи с беспорядками в стране.

Генерал-губернатор Хузистана генерал Б. Джафариан вызван в Тегеран в связи с событиями в Ахвазе 17 января с.г.

Представитель аятоллы Телегани выехал в Ахваз для расследования событий 17 января с.г.

Генерал Джам в опубликованном в Лондоне интервью заявил, что Иран ожидает кровавое будущее, поскольку армия остается верной шаху, а правительство Ш. Бахтияра прикажет ей расстреливать население, выступающее против шахского режима.

Около 2 тыс. сторонников шахского режима из иранского Белуджистана нелегально пересекли ирано-пакистанскую границу в поисках политического убежища.

22 января

Аятолла Хомейни заявил во Франции, что экономика Ирана находится в кризисном состоянии и что на ее восстановление уйдет не менее 20 лет.

Один из ближайших помощников аятоллы Хомейни, Готбзаде, заявил, что в исламской республике будет разрешено существование всех идеологий, даже марксистской, в том случае, если эти идеологии не будут привноситься в Иран извне.

Состоялось первое заседание назначенного аятоллой Хомейни Координационного забастовочного комитета. На этом заседании К. Язди и М. Момкен избраны новыми членами Комитета.

Ш. Бахтияр заявил, что работникам компании «Иран эйр» будет разрешено совершить специальный рейс во Францию, чтобы привезти в Иран аятоллу Хомейни, только после того, как служащие этой компании прекратят забастовку.

Начальник штаба ВГК генерал Карабаги заявил о полной поддержке армией конституции и правительства премьер-министра Ш. Бахтияра.

Генерал Мехди Рахими назначен начальником полиции страны.

Правительство опровергло появившиеся ранее сообщения о нехватке хлеба в стране.

Ушедший в отставку член монархического совета Ирана С. Техрани встретился во Франции с аятоллой Хомейни и имел с ним беседу относительно путей урегулирования внутриполитического кризиса в Иране.

Представитель Ассоциации адвокатов Ирана А. Лахиджи, являющийся секретарем иранской Комиссии по защите прав человека, заявил, что депутаты меджлиса должны нести ответственность за судьбу иранских политзаключенных.

В Ширазе освобождены последние 9 человек из числа политзаключенных, содержавшихся в тюрьмах города.

В ходе церемонии освобождения заключенных у ворот тюрьмы состоялся многолюдный митинг.

Работники компании «Иран эйр» предупредили иностранные авиакомпании воздержаться от полетов в Иран, поскольку из-за забастовки иранская служба гражданской авиации не может гарантировать безопасность таких полетов.

23 января

На стадионе Амджадие состоялась демонстрация сторонников иранской конституции, в которой приняли участие около 3 тыс. человек. После демонстрации в районе стадиона произошли отдельные столкновения между участниками демонстрации и антишахски настроенными группами населения.

На военной базе в Лавизане состоялся парад шахской гвардии. Целью проведения парада была демонстрация верности гвардии шаху и правительству премьер-министра Ш. Бахтияра. В качестве зрителей на параде присутствовали в основном иностранные журналисты.

В интервью, опубликованном в Риме, аятолла Хомейни заявил, что исламская республика, которая будет установлена в Иране, будет придерживаться полного нейтралитета в своих отношениях с иностранными государствами, прежде всего в отношениях с СССР и США.

М. Базарган выступил на пресс-конференции, в ходе которой призвал премьер-министра Ш. Бахтияра и членов его кабинета уйти в отставку.

В Иране создан специальный комитет по организации встречи аятоллы Хомейни. В своем первом заявлении этот комитет призвал население провести встречу Хомейни в Тегеране как можно более спокойно и мирно.

Сотрудники почтовой службы Ирана закончили свою 32-дневную забастовку, после того как они получили на это согласие Координационного забастовочного комитета, образованного аятоллой Хомейни.

После сообщения о возобновлении в скором времени работы Тегеранского университета большинство высших учебных заведений Ирана заявили о своей готовности возобновить занятия.

Министр иностранных дел Ирана Мирфендерески заявил, что в МИД Ирана будет проведена чистка аппарата и все «нежелательные элементы» будут уволены из системы министерства.

Бывший начальник САВАК генерал Н. Насири вызван в суд для дачи показаний относительно деятельности возглавлявшейся им организации.

24 января

В Тегеране состоялась антишахская демонстрация населения, в которой приняли участие около 50 офицеров ВВС из гарнизона базы ВВС в Фарахабаде. Офицеры заявили, что они присоединились к народу, следуя указанию имама Хомейни.

Военные власти Ирана закрыли до 28 января все аэропорты страны. Эта акция расценивается как попытка правительства не допустить возвращения в Иран аятоллы Хомейни.

Аятолла Хомейни заявил во Франции, что, несмотря на закрытие аэропортов, он все равно вернется в Иран.

Представитель правительства Ш. Бахтияра сообщил, что Ш. Бахтияр передал письмо аятолле Хомейни, в котором выразил готовность пойти на уступки в рамках ныне действующей иранской конституции.

Представитель Хомейни заявил в Париже, что аятолла пока не получал никакого послания от премьер-министра Ш. Бахтияра и что Хомейни намерен принять представителя Ш. Бахтияра только в том случае, если последний уйдет в отставку с поста премьер-министра.

Ш. Бахтияр представил в меджлисе законопроекты о роспуске САВАК и о создании специального суда для разбора дел бывших политических деятелей и крупных бизнесменов, замешанных в коррупции и злоупотреблениях.

Аятолла Шариат-Мадари в интервью радиостанции Би-би-си выступил с предупреждением об опасности военного переворота в Иране.

Аятолла Бехешти выступил перед сотрудниками газеты «Кейхан». В своем выступлении Бехешти призвал работников прессы к осторожности в освещении различных точек зрения. Аятолла также подчеркнул, что встреча Хомейни в Тегеране должна пройти спокойно, и призвал воздерживаться от провозглашения иных лозунгов, кроме тех, которые предложены заранее Комитетом по организации встречи аятоллы Хомейни.

От имени аятоллы Хомейни в США создан комитет, который будет контролировать заключение любых сделок между Ираном и США.

25 января

В Тегеране состоялась демонстрация сторонников ныне действующей иранской конституции, в которой приняли участие около 100 тыс. человек. В ходе демонстрации произошли столкновения между группами сторонников конституции и антишахски настроенного населения, в результате которых имеются многочисленные жертвы. В демонстрации принимали участие служащие вооруженных сил Ирана.

Премьер-министр Ш. Бахтияр передал со своим представителем письмо аятолле Хомейни, в котором информировал последнего о своем плане урегулирования внутриполитической обстановки в Иране. Ш. Бахтияр указал в своем письме, что он согласен уйти в отставку в том случае, если аятолла Хомейни отложит свой приезд в Иран на три недели, в течение которых в стране должны будут состояться парламентские выборы.

Аятолла Хомейни сообщил о получении письма Ш. Бахтияра, однако заявил, что он не принимал и не намерен принимать представителя Ш. Бахтияра.

И. Язди, один из приближенных аятоллы Хомейни, заявил в Париже, что прибытие Хомейни в Иран переносится на 28 января в связи с закрытием аэропортов в Иране.

Во Франции закончились переговоры между аятоллой Хомейни и представителем «Национального фронта» Ирана Д. Форухаром. Результаты переговоров не опубликованы.

Аятолла Рухани выступил в Куме с речью, в которой заявил, что правительство Ш. Бахтияра является незаконным, поскольку оно назначено незаконным режимом шаха Мохаммеда Реза Пехлеви.

Религиозный деятель М. Мотахари в ходе пресс-конференции заявил, что в настоящее время между аятоллой Хомейни и «высшими генералами» идут неофициальные переговоры по вопросу урегулирования положения в Иране.

В Тегеране состоялась встреча премьер-министра Ш. Бахтияра с М. Базарганом, в ходе которой были проведены переговоры по вопросу о возвращении аятоллы Хомейни в Иран.

26 января

В течение дня в Тегеране происходили массовые антиправительственные демонстрации. В ходе этих демонстраций в различных частях города произошли кровопролитные столкновения демонстрантов с войсками. В ряде случаев войска открывали огонь по демонстрантам. Основными центрами столкновений были улицы Шах-Реза-Пехлеви, площадь 24 Эфанда, где было убито 20 и ранено 86 человек, а также Тегеранский университет, где войска открыли огонь по участникам антиправительственного митинга, в результате чего было убито 50 и ранено более 200 человек. В Тегеране в демонстрациях приняли участие служащие ВВС Ирана. Сообщается также, что аналогичные демонстрации и столкновения произошли в Санандадже, Хамадане, Горгане, Реште, Табризе, а также в ряде других городов Ирана. В результате этих событий также имеются многочисленные жертвы. Пресса сравнивает события, произошедшие 26 января, с событиями «кровавой пятницы» 8 сентября прошлого года.

По приказу военных властей в Тегеране арестованы пять видных иранских журналистов. Эти аресты произведены на основании статьи 5 закона о военном положении. Иранская ассоциация защиты свободы прессы намеревается послать письмо в ООН и другие международные организации в связи с этим инцидентом.

В Тегеране совершено нападение на военный патруль. Власти сообщили, что нападавшие были одеты в военную форму иранской армии. В результате нападения ранено 8 человек.

27 января

В Тегеране состоялась антиправительственная демонстрация, в которой приняли участие около 1 млн. человек. Военные власти разрешили проведение демонстрации, поскольку формальным поводом для ее организации была годовщина смерти пророка Магомеда.

Демонстранты прошли маршем по улицам Тегерана, выкрикивая воинственные лозунги, предупреждающие правительство Ш. Бахтияра о том, что, если оно не позволит аятолле Хомейни вернуться в Иран, народ начнет вооруженную борьбу против правительства. Демонстрация прошла без столкновений с войсками.

Аналогичные выступления населения произошли в Абадане, где в марше участвовали 300 тыс. человек, и в других городах Ирана. Имелись случаи отдельных столкновений демонстрантов с войсками, в результате которых погибло 7 человек.

Ш. Бахтияр заявил, что в ближайшие 48 часов он встретится в Париже с аятоллой Хомейни для обсуждения положения в Иране.

В послании на имя аятоллы Хомейни Ш. Бахтияр заявил о своей готовности уйти в отставку, если религиозные лидеры убедят его, что этот шаг приведет к мирному урегулированию кризиса в Иране.

Представитель аятоллы Хомейни заявил, что аятолла готов встретиться с Ш. Бахтияром в Париже в ближайшее время. По словам этого представителя, желание Ш. Бахтияра встретиться с Хомейни является показателем того, что Ш. Бахтияр готов внести существенные коррективы в свою политику.

Премьер-министр Ш. Бахтияр опроверг появившиеся ранее сообщения о том, что 160 служащих ВВС были казнены по обвинению в мятеже за участие в демонстрации антиправительственных сил в Тегеране 26 января. Премьер-министр, однако, подтвердил, что 165 служащих ВВС были арестованы за участие в этой демонстрации.

Лидер «Национального фронта Ирана» К. Санджаби заявил о том, что, по его мнению, после приезда в Иран аятоллы Хомейни в стране должно быть сформировано временное правительство. Создание революционного исламского совета, по мнению К. Санджаби, не является необходимой мерой. Это заявление К.Санджаби расценивается как отражающее результаты переговоров между представителем НФ Д. Форухаром и аятоллой Хомейни, недавно закончившихся во Франции.

Премьер-министр Ш. Бахтияр посетил могилу Моссадыка и произнес речь, в которой заявил о своей верности идеалам, за которые боролся Моссадык.

28 января

В Тегеране состоялись многотысячные антиправительственные демонстрации. Имели место ожесточенные столкновения между демонстрантами и войсками, в ходе которых было убито около 40 и ранены 350 человек. Население оказывает помощь медикаментами и продуктами госпиталям, в которые доставляются раненые.

Более 1000 представителей шиитского духовенства, прибывшие в Тегеран для встречи аятоллы Хомейни, во главе с аятоллой Телегани сели в бест на территории Тегеранского университета в знак протеста против решения властей закрыть аэропорт Мехрабад, что воспрепятствовало возвращению в Иран аятоллы Хомейни.

Аятолла Хомейни заявил во Франции, что он не примет Ш. Бахтиэра, пока тот не уйдет в отставку с поста премьер-министра.

Аятолла Шариат-Мадари выступил в заявлением, в котором призвал солдат не стрелять в народ.

Военные власти Ирана объявили о том, что из-за технических неполадок тегеранский и другие международные аэропорты страны будут закрыты для коммерческих рейсов вплоть до следующего распоряжения.

Начальник штаба ВГК генерал Карабаги объявил о введении чрезвычайного положения в иранской армии. Карабаги подтвердил сообщение об аресте 165 офицеров ВВС по обвинению в участии в мятеже, однако опроверг сообщение об их казни.

Генерал Карабэги опроверг также появившиеся ранее сообщения о том, что служащие вооруженных сил были силой принуждены участвовать в демонстрациях в поддержку конституции и правительства премьер-министра Ш. Бахтияра, происходивших в Тегеране и других городах Ирана в последние дни.

В Тегеране совершено покушение на депутата меджлиса от Абадана Г. Данеши. Данеши серьезно ранен. Покушение было организовано группой мусульманских экстремистов – сторонников аятоллы Хомейни, совершающих акты возмездия против прошахски настроенных депутатов парламента.

29 января

В Тегеране толпа антиправительственно настроенных демонстрантов устроила на улице расправу над генералом жандармерии Т. Латифи, который в критическом состоянии доставлен в больницу. Эта акция произведена в ответ на вчерашний расстрел антиправительственной демонстрации.

Национальная организация университетских преподавателей и Исламский совет профессоров заявили о своей солидарности с представителями духовенства, севшими вчера в бест на территории Тегеранского университета.

В Тегеране состоялась антиправительственная демонстрация служащих Организации военной промышленности Ирана, выразивших свою солидарность с борьбой народа. В демонстрации приняли участие 2000 человек.

Члены организации федаев совершили нападение на главный штаб жандармерии в Тегеране. В ходе этого нападения убито и ранено несколько служащих жандармерии.

Представители духовенства и населения Кума сели в бест в мечети Масуме-Ширин в знак солидарности с революционной борьбой народа.

В Тегеране мусульманские религиозные экстремисты совершили ряд нападений на рестораны, бары, кинотеатры и магазины, торгующие спиртными напитками. В ходе этих инцидентов нанесен большой материальный ущерб, подожжено около 500 зданий. Сообщается, что эти акции произведены в знак протеста против действий правительства Ш. Бахтияра, направленных на недопущение возвращения в страну аятоллы Хомейни.

Аятолла Хомейни заявил во Франции, что он вернется в Иран, как только это станет возможно.

Аятолла Шариат-Мадари обратился с призывом к азербайджанским племенам поддержать исламское революционное движение.

Аятолла Гольпайегани выступил с осуждением мер правительства Ш. Бахтияра, препятствующих возвращению аятоллы Хомейни в Иран, и призвал иранский народ продолжать борьбу.

Премьер-министр Ш. Бахтияр выступил на пресс-конференции, в ходе которой он остановился на вопросах внутриполитического положения в Иране. Ш. Бахтияр, в частности, заявил, что он не намерен уходить в отставку с поста премьер-министра, как это требует аятолла Хомейни. Ш. Бахтияр также сказал, что аэропорты страны в ближайшее время будут открыты и аятолла Хомейни сможет вернуться в Иран, как только он этого захочет.

В знак протеста против вчерашнего расстрела антиправительственной демонстрации служащие всех банков Ирана объявили забастовку.

30 января

Антиправительственно настроенные демонстранты в Тегеране с помощью баррикад и горящих автомашин блокировали улицу Эйзенхауэра, ведущую к аэропорту Мехрабад. Между демонстрантами и войсками произошли ожесточенные столкновения. Имеются убитые и раненые.

В Тегеране состоялась антиправительственная демонстрация рабочих оружейного завода. В демонстрации приняли участие 5000 человек.

В Исфахане группа религиозных деятелей села в бест в мечети Сайед в знак протеста против деятельности правительства Ш. Бахтияра.

В Ширазе несколько тысяч служащих базы ВВС провели демонстрацию в поддержку конституции.

Личный состав базы ВВС в Шахрохи (близ Хамадана) заявил о своей солидарности с революционной борьбой народа.

В Реште произошли столкновения между антиправительственно настроенными демонстрантами и силами безопасности. Убит 1 и ранены 5 человек. В ходе столкновений разгромлено 70 магазинов.

В Зенджане состоялась мирная демонстрация населения в поддержку аятоллы Хомейни.

Правительство Ш. Бахтияра объявило об открытии с завтрашнего дня аэропорта Мехрабад и всех международных аэропортов страны для всех международных рейсов. Это заявление расценивается как официальное разрешение аятолле Хомейни вернуться в Иран.

Представители аятоллы Хомейни в Париже заявили, что он прибудет в Тегеран 1 февраля в 9 часов утра.

Аятолла Хомейни обратился к иранскому народу с призывом продолжать борьбу и не подчиняться правительству Ш. Бахтияра.

Аятолла Телегани обвинил правительство в том, что оно спровоцировало поджоги увеселительных заведений в Тегеране на этой неделе с целью нанести вред исламскому движению.

Тегеранский религиозный лидер, приближенный аятоллы Хомейни, Бехешти, заявил, что в руках населения находится достаточно оружия, чтобы по приказу духовенства начать священную войну (джихад) против правительства Ш. Бахтияра.

50 человек из состава технической службы базы ВВС в Мехрабаде («хомафары») уволены со службы за отказ от работы.

Забастовочный комитет компании «Иран эйр» призвал всех служащих компании с завтрашнего дня прекратить забастовку и выйти на работу.

Ушел в отставку «по личным мотивам» генерал-губернатор Систана и Белуджистана.

31 января

В Тегеране состоялась демонстрация вооруженных сил Ирана в поддержку шахского режима и правительства Ш. Бахтияра. По городу прошли семь воинских колонн, в составе которых были подразделения шахской гвардии, ВВС, ВМС и коммандос. По улицам Тегерана прошли также бронетранспортеры и другая техника, находящаяся на вооружении иранской армии.

В районе Тегеранского университета войска были встречены антишахской демонстрацией населения. Эта демонстрация была разогнана войсками, применившими оружие. Убиты 3 и ранены 10 человек из числа демонстрантов.

Премьер-министр Ш. Бахтияр обратился к населению с предупреждением об опасности «черной диктатуры» и заявил, что он не допустит, чтобы страной управлял кто-либо, кроме законного центрального правительства.

Аятолла Телегани призвал личный состав армии перейти на сторону революционного народа и бороться с той частью офицерства, которая вынашивает контрреволюционные планы.

«Национальный фронт» выступил с обвинением против Ш. Бахтияра, заявив, что он попустительствует агентам САВАКа, совершившим в прошлом преступления против народа.

Начальник военной комендатуры Тегерана генерал М. Рахими объявил о том, что в связи с приездом в страну аятоллы Хомейни в течение трех дней населению будет разрешено проводить мирные демонстрации.

Четыре депутата меджлиса заявили о своем уходе в отставку.

Представитель жандармерии Тегерана выступил с заявлением, в котором опроверг сообщения о причастности служащих жандармерии к кровопролитным столкновениям 28–29 января, происшедшим в Тегеране.

Неизвестные лица совершили покушение на начальника полиции г. Кермана.

В Париже группа лип, называющих себя «Организация коммандос – защитников конституции», заявила, что она готова начать вооруженную борьбу со всеми, кто попытается действовать вопреки иранской конституции.

Представитель Международной ассоциации пилотов сообщил о предупреждении со стороны неизвестного лица о планируемой диверсии против самолета, на котором аятолла Хомейни собирается прибыть в Тегеран.

1 февраля

Аятолла Хомейни вернулся в Иран из Франции после более чем 15 лет, проведенных в изгнании за границей.

В Тегеран для встречи аятоллы Хомейни прибыли представители населения со всего Ирана. Около 2 млн. человек участвовало в церемонии встречи аятоллы.

Прямо с аэродрома Мехрабад аятолла Хомейни направился на кладбище Бехеште-Захре, где перед многотысячной толпой слушателей произнес речь, в которой, в частности, объявил незаконным правление династии Пехлеви, а также правительство Ш. Бахтияра.

Хомейни потребовал отставки правительства Ш. Бахтияра и роспуска парламента. Аятолла Хомейни охарактеризовал экономическое положение Ирана как очень тяжелое, а также обратился с призывом к армии поддержать революционную борьбу народа.

Организованная НИРТ телевизионная трансляция церемонии встречи аятоллы Хомейни в Тегеране была сорвана, что вызвало возмущение населения.

Премьер-министр Ш. Бахтияр обвинил в срыве трансляции церемонии встречи аятоллы Хомейни «сотрудников НИРТ, придерживающихся левых взглядов».

Аятолла Монтазери обратился к вооруженным силам Ирана с призывом поддержать революционное движение народа во глава с аятоллой Хомейни.

В Тегеране объявлено об освобождении 355 заключенных, осужденных ранее военным трибуналом.

Д-р Алиабади, член монархического совета, подал в отставку.

Сообщается, что до отъезда в Кум аятолла Хомейни будет жить в здании школы «Рефа» в Тегеране, где будет находиться его штаб, откуда он будет руководить революционным движением.

2 февраля

В течение дня у школы «Рефа» – штаба Хомейни – происходили многотысячные демонстрации в поддержку аятоллы. Хомейни приветствовал собравшуюся толпу из окна здания. Из-за большого скопления народа аятолла Хомейни был вынужден отменить свое участие в молебне в центральной мечети Тегерана, намеченном на сегодня.

В Исфахане на кладбище состоялась демонстрация в поддержку аятоллы Хомейни. Аналогичные демонстрации состоялись в ряде других городов Ирана.

В Тегеранской прессе опубликовано обращение аятоллы Хомейни к населению, в котором аятолла выразил благодарность всем, кто его встречал вчера, Хомейни также заявил, что окончательная победа будет достигнута революционным народом только тогда, когда будет полностью ликвидировано вмешательство иностранцев в дела Ирана, а также когда будет полностью уничтожен шахский режим.

Близкие к аятолле Хомейни источники сообщают, что аятолла отложил объявление о создании Революционного совета до тех пор, пока армия не перейдет на его сторону.

Один из близких советников Хомейни, С. Готбзаде, заявил, что между представителями Хомейни и вооруженных сил установлен контакт и что вскоре ожидаются положительные результаты переговоров указанных сторон.

В заявлении, переданном Тегеранским радио, премьер-министр Ш. Бахтияр сказал, что он будет игнорировать любое временное правительство, назначенное аятоллой Хомейни. Ш. Бахтияр заявил также о своей готовности ввести в состав своего кабинета оппозиционных деятелей и начать переговоры с Хомейни. Он сказал также, что большинство личного состава армии поддерживает в настоящее время его правительство.

Вновь созданная Коммунистическая партия Ирана (маоистского толка), базирующаяся в Париже, призвала население Ирана к вооруженной борьбе против правительства Ш. Бахтияра.

3 февраля

Аятолла Хомейни выступил на своей первой после возвращения в Иран пресс-конференции. В ходе этой пресс-конференции Хомейни заявил, что священная война (джихад) будет объявлена только в том случае, если не будет достигнуто мирное урегулирование национального кризиса. Хомейни также сказал, что в ближайшее время в Иране будет создан Революционный совет, будет образовано временное правительство, которое займется подготовкой общенационального референдума. Кроме этого, будет создан проект новой конституции, который будет представлен на всенародное обсуждение, и в случае его одобрения в стране будет провозглашена республика. Хомейни заявил, что правление династии Пехлеви являлось незаконным, поэтому правительство Ш. Бахтияра также является незаконным, и что вся ответственность за последствия в случае, если оно останется у власти, целиком ляжет на это правительство. Аятолла сказал также, что его представители установили контакт с армией с целью убедить ее перейти на сторону революционного народа.

В интервью французской газете «Ле Матэн» премьер-министр Ш. Бахтияр заявил, что он прикажет арестовать любого, кто будет призывать к гражданской войне. Ш. Бахтияр сказал также, что он не позволит аятолле Хомейни создать свое правительство.

Партия «Туде» заявила о своей готовности участвовать в организации вооруженной борьбы населения против правительства Ш. Бахтияра.

Служащие системы телефонной связи Тегерана сели в бест на площади Сепах в знак протеста против ареста военными властями двух руководителей Иранской компании связи.

Около 1500 человек – родственников служащих ВВС, арестованных ранее за участие в антиправительственных демонстрациях, – сели в бест в здании Министерства юстиции.

Координационный забастовочный комитет призвал портовых рабочих Ирана прекратить забастовку с целью ликвидации возникшего в стране дефицита импортных потребительских товаров.

В общей сложности к настоящему моменту более 40 депутатов меджлиса прекратили свою депутатскую деятельность. Некоторые из парламентариев покинули страну, остальные либо скрываются, либо бойкотируют работу парламента.

Радикально настроенные революционные группировки угрожают расправой депутатам меджлиса, продолжающим свою деятельность.

4 февраля

Премьер-министр Ш. Бахтияр в интервью, переданном Тегеранским радио, заявил в ответ на высказывания аятоллы Хомейни, сделанные им в ходе пресс-конференции 3 февраля, что его правительство является таким же законным, как правительство Моссадыка.

Ш. Бахтияр отверг идею объявления джихада, поскольку, как он полагает, мусульмане не могут вести священную войну против мусульман. Премьер-министр предупредил о возможности военного переворота в случае, если в стране снова вспыхнет кровопролитие.

Представитель штаба ВГК опроверг заявление аятоллы Хомейни, сделанное им вчера, о том, что представители Хомейни установили контакты с армейскими кругами, пытаясь убедить армию перейти на сторону революционного народа.

Аятолла Шариат-Мадари выступил с заявлением, в котором попытался развеять опасения относительно того, что в Иране в условиях будущей исламской республики будут восстановлены древние исламские порядки. Шариат-Мадари заявил, что, поскольку большинство населения Ирана составляют мусульмане, страна «просто будет придерживаться исламской ориентации».

В Тегеране арестованы Х. Нахаванди, А. Маджиди и Г. Киянпур, бывшие министры, входившие в составы правительств А. Ховейды, Д. Амузгара и Д. Шариф-Имами. Бывшие министры арестованы военными властями в соответствии с законом о военном положении по обвинению в коррупции.

Мэр Тегерана Д. Шахрестани передал аятолле Хомейни уведомление о своем уходе в отставку. Ш. Бахтияр заявил по этому поводу, что такие шаги не освободят государственных служащих, замешанных в коррупции, от ответственности перед народом.

Лидер «Национального фронта» К. Санджаби призвал служащих Планово-бюджетной организации Ирана пересмотреть все существующие соглашения и сделки с иностранными компаниями и аннулировать те из них, которые не отвечают интересам Ирана.

Иранское правительство аннулировало военные заказы, сделанные шахским режимом ранее в США, общей стоимостью 10 млрд. долларов.

В помещении тегеранского отделения агентства ЮПИ были проведены взрывы бомб. Жертв нет. Ответственность за эту акцию возлагается на экстремистскую религиозную организацию моджахедов.

Группа, называющая себя «Организация коммандос – защитников конституции», заявила, что она уничтожит каждого, кто войдет в состав временного правительства или Революционного совета, создаваемых аятоллой Хомейни.

5 февраля

Аятолла Хомейни назначил Махди Базаргана на пост премьер-министра временного правительства. Хомейни заявил, что, если вооруженные силы и правительство премьер-министра Ш. Бахтияра не будут повиноваться М. Базаргану, они навлекут на себя гнев Бога и против них будут применены санкции в соответствии с законами ислама.

В ответ на назначение М. Базаргана на пост премьер-министра временного правительства Ш. Бахтияр выступил с заявлением, в котором сказал, что в одной стране может быть только одно правительство. Это заявление расценивается как категорический отказ Ш. Бахтияра признавать какое-либо временное правительство, созданное аятоллой Хомейни.

В попытке помешать деятельности новых министров, которые будут назначены М. Базарганом, армейские подразделения заняли здания ряда министерств.

Сообщается о приведении в состояние повышенной боевой готовности гвардейских частей, расположенных на базе в Лавизане.

В офицерском училище в Тегеране состоялся парад курсантов. На торжественной церемонии в присутствии начальника штаба ВГК генерала Карабаги выступил начальник училища генерал Бигляри. В этом выступлении впервые со дня коронации Мохаммеда Реза Пехлеви не было сказано ни слова о верности армии шаху. Бигляри подтвердил лишь, что армия остается верной Богу, народу и иранской независимости.

Тегеранские газеты опубликовали текст интервью генерального секретаря партии «Туде» Н. Киянури, данного журналу «Ньюсуик». Эта публикация сопровождается комментарием, гласящим, что партия «Туде» вновь вернулась на политическую арену Ирана.

Несколько тысяч офицеров иранской армии, ушедших в отставку или уволенных ранее из вооруженных сил за оппозиционные взгляды по отношение к шахскому режиму, заявили о своей поддержке аятоллы Хомейни и М. Базаргана, назначенного на пост премьер-министра временного правительства.

Сообщается о том, что в Тегеране население самостоятельно организует патрули для охраны жилых зданий и магазинов в ночное время. Большинство патрулей вооружены огнестрельным оружием.

Военные власти Ирана объявили о том, что в настоящее время ими составлен список более чем двухсот бывших высокопоставленных государственных чиновников, работавших при правительствах А. Ховейды, Д. Амузгара, Д. Шариф-Имами и Г. Азхари, которым запрещен выезд из страны в связи с возможностью их причастности к злоупотреблениям и коррупции.

Список пока официально не опубликован.

6 февраля

В Тегеране состоялась демонстрация в поддержку М. Базаргана, назначенного аятоллой Хомейни на пост премьер-министра временного правительства. Несколько тысяч человек прошли по улицам города от школы «Рефе» – штаба Хомейни – до Тегеранского университета. Над демонстрантами на низкой высоте пролетали истребители и вертолеты, что расценивается как демонстрация силы со стороны правительства Ш. Бахтияра. Демонстрация прошла мирно, столкновений с войсками не произошло.

В Захедане произошли столкновения между антиправительственно настроенными демонстрантами, с одной стороны, и полицией и проправительственно настроенными демонстрантами – с другой. В ходе инцидента убиты 3 и ранены 27 человек.

В городах Семнане, Горгане и Мешхеде состоялись многотысячные мирные демонстрации в поддержку аятоллы Хомейни и М. Базаргана.

В Масджеде-Сулейман группа антиправительственно настроенных рабочих села в бест в здании городского муниципалитета.

В Исфахане состоялись антиправительственные митинги, на которых присутствовали несколько тысяч рабочих местных промышленных предприятий.

Премьер-министр Ш. Бахтияр выступил на заседании меджлиса. В ходе этого выступления он заявил, что останется у власти до проведения всеобщих выборов, даже если все депутаты уйдут в отставку.

Ш. Бахтияр сказал, что в случае, если назначенный аятоллой Хомейни премьер-министр временного правительства М. Базарган начнет активную деятельность, он будет вынужден предпринять соответствующие ответные меры.

Представитель вооруженных сил Ирана опроверг сообщение о приведении войск на базе в Лавизане в состояние повышенной боевой готовности.

Представитель штаба ВГК заявил, что всякий, кто будет замешан в публикации любых материалов, способствующих деморализации армии, будет подвергнут преследованию.

В тегеранской прессе появилось сообщение о том, что к настоящему моменту за антишахские настроения и выступления были арестованы 1300 «хомафаров» – служащих технического персонала ВВС Ирана.

Партия «Туде» обратилась с посланием к рабочему классу Ирана, в котором призвала рабочих как наиболее последовательный революционный класс к продолжению борьбы против реакции, империализма и неоколониализма.

Партия призвала рабочих распространять влияние пролетариата на все организации и группировки, существующие в Иране.

Организация моджахедов опровергла сообщения о своей причастности к взрывам в представительстве агентства ЮПИ в Тегеране 4 февраля.

Меджлис утвердил два законопроекта, внесенных премьер-министром Ш. Бахтияром, касающихся роспуска САВАКа и наказания государственных служащих, замешанных в коррупции.

В Иране создана новая партия «Фронт национального единства», в которую вошли группировки, объединяющие сторонников иранской конституции.

7 февраля

В Тегеране состоялись многотысячные демонстрации в поддержку назначения М. Базаргана премьер-министром временного правительства. В городе царила атмосфера всеобщего ликования.

О своей поддержке и признании М. Базаргана в качестве премьер-министра временного правительства Ирана заявили служащие ведомств и организаций: Министерства юстиции, Министерства иностранных дел, Министерства строительства, Министерства экономики и финансов, Министерства здравоохранения, Иранской национальной нефтяной компании, компании телекоммуникационной связи, компании «Иран эйр», Национальной судоходной компании «Арья», Центральной страховой компании, канцелярии премьер-министра и информационного агентства «Парс».

На стадионе Амджадие в Тегеране состоялась демонстрация в поддержку правительства Ш. Бахтияра. В демонстрации приняли участие 4 тыс. человек.

Около 70 служащих МИДа Ирана сели в бест в знак протеста против нахождения А. Захеди на посту посла Ирана в США.

Начальник штаба ВГК генерал Карабаги, выступая на выпускной церемонии слушателей Академии национальной обороны, заявил, что служащие вооруженных сил Ирана не должны вмешиваться в политическую жизнь страны. Это заявление расценивается как направленное против служащих технического персонала ВВС («хомафаров»), многие из которых заявили ранее о своей поддержке аятоллы Хомейни и М. Базаргана.

Военная комендатура Тегерана официально разрешила проведение назначенного на завтра марша в поддержку М. Базаргана – премьер-министра временного правительства Ирана. Ожидается, что в марше примут участие более 1 млн. человек.

Сообщается, что в последнее время в Иране получила широкое распространение практика запугивания прогрессивно настроенных представителей населения путем посылки им писем, содержащих угрозы. В этой связи аятолла Телегани обратился к населению с призывом сохранять спокойствие и не обращать внимание на такие угрозы.

Выступая в сенате, сенатор А. Мусави призвал армию избегать конфронтации с населением.

Сообщается, что к настоящему времени число ушедших в отставку депутатов парламента Ирана достигло 44 человек.

8 февраля

В Тегеране состоялась массовая демонстрация в поддержку М. Базаргана, назначенного аятоллой Хомейни на пост премьер-министра временного правительства Ирана. В демонстрации приняли участие более 1,5 млн. человек, среди которых находились сотни представителей вооруженных сил Ирана, многие в военной форме. Большинство военных, участвовавших в демонстрации, были представителями «хомафаров» (технический персонал ВВС).

В заключение демонстрации на площади Свободы (бывшая площадь Шахъяд) была оглашена резолюция марша, в которой в качестве окончательной цели революционной борьбы народа было провозглашено полное уничтожение диктатуры. В этой резолюции также содержался призыв к правительству премьер-министра Ш. Бахтияра и депутатам парламента уйти в отставку.

Обращаясь к участникам демонстрации в поддержку М. Базаргана, назначенного премьер-министром временного правительства, аятолла Хомейни призвал народ продолжать революционную борьбу и сохранять единство вплоть до достижения окончательной победы, полного уничтожения диктатуры.

Премьер-министр Ш. Бахтияр выступил с интервью, в ходе которого заявил, что он согласен с установлением республиканского строя в Иране при условии, что этот процесс будет проходить законным, мирным путем. Ш. Бахтияр добавил, что армия также перейдет на сторону республики, если будет соблюдено указанное условие. Ш. Бахтияр выступил с угрозой в адрес тех лиц, которые будут назначены министрами временного правительства М. Базаргана, сказав, что, если эти лица попытаются начать активную деятельность, они будут арестованы.

Военные власти Ирана открыли ирано-турецкую границу для грузовых автомашин, которые доставляют в Иран из Европы потребительские товары, нехватка которых ощущается во многих районах страны.

9 февраля

Мехди Базарган выступил в Тегеранском университете со своей программной речью в качестве премьер-министра временного правительства Ирана. Он заявил, что основной задачей его правительства является взять власть в стране в свои руки, чтобы потом передать ее избранному постоянному правительству. М. Базарган обнародовал программу своего правительства, состоящую из 6 пунктов:

1. Принятие власти.

2. Установление законности движения.

3. Возрождение страны и проведение реформ.

4. Избрание конституционной ассамблеи и проведение референдума по вопросу о новой конституции.

5. Выборы меджлиса.

6. Уход в отставку временного правительства и передача власти постоянному правительству.

На стадионе Амджадие в Тегеране состоялась демонстрация сторонников правительства Ш. Бахтияра и иранской конституции, в которой приняли участие более 40 тыс. человек. В ходе демонстрации произошли столкновения между ее участниками и многочисленными сторонниками аятоллы Хомейни, собравшимися на прилегающих улицах.

В Исфахане состоялась демонстрация населения в поддержку М. Базаргана, назначенного премьер-министром временного правительства. В демонстрации приняли участие около 1 млн. человек.

В городе Горган состоялись похороны 12 человек – жертв столкновений, происходивших в течение последних двух дней. В церемонии приняли участие более 50 тыс. человек. Похороны вылились в демонстрацию в поддержку аятоллы Хомейни и М. Базаргана.

В Гомбаде-Кавус произошли столкновения сторонников конституции и приверженцев аятоллы Хомейни. Убит 1 и ранены 14 человек.

В Агаджари произошли столкновения населения, выражавшего поддержку Хомейни с силами безопасности. Ранены 25 человек.

В Харсине продолжались столкновения антиправительственно настроенных групп населения с силами безопасности, начавшиеся вчера. Убит 1 и ранены 60 человек.

Демонстрации в поддержку назначения М. Базаргана на пост премьер-министра временного правительства состоялись в городах Ахваз, Хамадан, Шираз, Санандадж Керман, Бушехр, Йезд, Сари, Табриз, Кашан, Бендер-Аббас, Мешхед, Кередж, Арак, Абадан, а также в ряде других городов по всей стране.

К числу служащих ведомств и организаций, ранее выразивших свою поддержку М. Базаргану, назначенному на пост премьер-министра временного правительства Ирана, присоединились сотрудники Министерства торговли, Министерства сельского хозяйства, Министерства внутренних дел, Министерства энергетики, Министерства информации и туризма, Министерства почт, телеграфа и телефона, таможенного управления, Организации гражданской авиации.

Выступая с обращением к служащим иранских судебных органов, входящих в систему Министерства юстиции, аятолла Хомейни призвал представителей Министерства юстиции начать работу по возвращению шаха в страну. Хомейни заявил, что даже если не удастся вернуть шаха в Иран, его надо будет судить заочно, а все имущество, принадлежавшее семье Пехлеви, должно быть распределено среди населения.

В опубликованном в Париже интервью премьер-министр Ш. Бахтияр заявил, что в отсутствие шаха он сам может установить демократический режим в Иране. Ш. Бахтияр также подверг критике аятоллу Хомейни, охарактеризовав его, в частности, как человека, не имеющего позитивной программы действий.

10 февраля

Сегодня ночью подразделения шахской гвардии атаковали базу ВВС Душан-Тапе в Фарахабаде. Эта атака была предпринята с целью захвата служащих базы, поддерживающих революционное движение во главе с аятоллой Хомейни.

Между служащими базы ВВС и атакующими подразделениями шахской гвардии произошли острые вооруженные столкновения. Население близлежащих районов города в нарушение комендантского часа вышло на улицы и приняло участие в столкновениях на стороне революционно настроенных служащих ВВС. С помощью вооруженных групп населения служащим базы удалось отбить атаки шахской гвардии, однако вооруженные столкновения около базы Душан-Тапе продолжались в течение всего дня. С обеих сторон имеются многочисленные жертвы.

События в Фарахабаде послужили сигналом к всеобщему восстанию населения в революционно настроенных подразделениях вооруженных сил против армейских гарнизонов, оставшихся верными шаху и правительству Ш. Бахтияра.

Вооруженные столкновения распространились по всему городу.

Аятолла Хомейни выступил с заявлением, в котором осудил нападение подразделений шахской гвардии на базу ВВС в Фарахабаде и призвал к мирному решению внутриполитических проблем.

Аятолла Телегани выступил по Тегеранскому радио с обращением, в котором призвал вооруженные силы прекратить междоусобные столкновения, а население не вмешиваться в перестрелки и стычки между армейскими подразделениями.

Вооруженные столкновения между сторонниками и противниками правительства Ш. Бахтияра произошли в Нармаке и в южных районах Тегерана.

В Фирузабаде и Ширазе состоялись многотысячные демонстрации в поддержку аятоллы Хомейни и М. Базаргана. Многие демонстранты были вооружены. Демонстрации возглавлялись религиозными лидерами.

В Мешхеде прошла демонстрация в поддержку М. Базаргана, назначенного на пост премьер-министра временного правительства. В демонстрации приняли участие более 1 млн. человек.

Подразделения вооруженных сил совершили ряд нападений на представителей сторонников аятоллы Хомейни в городах Гомбеде-Кавус и Горган. Имеются жертвы среди гражданского населения.

11 февраля

В течение дня вооруженные столкновения между революционными силами и прошахски настроенными армейскими частями были сконцентрированы вокруг трех военных баз в Эшратабаде, Джамшидие и Баге-Шах, гарнизоны которых оставались верными правительству Ш. Бахтияра. К концу дня все три центра сопротивления прошахских сил пали под ударами революционных сил.

Аятолла Хомейни опубликовал обращение к армии, в котором он заявил о том, что он освобождает служащих вооруженных сил от обязательства защищать шахский трон, которое они дали в своей присяге.

Высший совет вооруженных сил заявил о своем нейтралитете в политических вопросах и издал приказ о возвращении всех воинских подразделений в казармы, с тем чтобы избежать дальнейших столкновений.

Командование шахской гвардии объявило о солидарности гвардии с революционным народом.

М. Базарган заявил, что в ходе личной встречи с генералом Карабаги, начальником штаба ВГК, последний объявил о своей полной поддержке временного правительства.

12 февраля

Начался процесс массового перехода воинских частей и гарнизонов иранской армии на сторону временного правительства М. Базаргана.

Переход армии на сторону временного правительства, имевший место после победы вооруженного восстания в Тегеране, ознаменовал, по сути дела, падение правительства Ш. Бахтияра и монархического режима.

Революционные силы по всей стране подавляют отдельные очаги сопротивления реакционных групп.

Произведены аресты ряда высших офицеров и государственных деятелей шахского режима, обвиняемых в преступлениях против народа.

СССР объявил об официальном признании нового правительства Ирана, положив тем самым начало процессу признания новой иранской власти многими государствами мира.

Составил В. Нерсесов

 

Тегеран. 27 Декабря 1979 г

(Из воспоминаний посла)

Посольство СССР. Канун Нового года. В уходящем 1979 году пережито необычное, раз в жизни встречающееся. Все мы оказались внутри бурлящего котла. Давление нарастало – и лопнул котел: в феврале произошла революция, покончившая с монархией, которая правила в этой древней, всему миру известной стране более двух с половиной тысячелетий…

В последние годы уж очень лихорадочно развивалась экономика. Много мечетей в Иране, но небо все больше было утыкано другими минаретами – башнями гигантских строительных кранов с горделивыми вывесками – названиями заморских фирм. Иностранный рабочий люд тысячами валил на заработки в Иран – из Афганистана, арабских государств (на работу попроще), из Югославии, Турции, Болгарии, США, Франции, Италии – на дела, требующие квалификации. Шах и иранские мультимиллионеры, за пару лет вскочившие на высокую ступеньку среди самых богатых мира сего, денег не жалели: цена на нефть, потоки которой вливались в ненасытные трюмы гигантских японских танкеров в портах Ирана, подскочила в десятки раз. Доходы Ирана возросли в 20 раз!

Ринулись в Иран срочно «налаживать отношения» Никсон с Киссинджером – нужно же вернуть Америке ее доллары из Ирана! Шах заключает сделку на 15 млрд. долларов. Суда с новейшим американским оружием салютуют гудками в Ормузском проливе – входе в Персидский залив – танкерам с нефтью, уходящим в страны «западного мира». Мы вам – вы нам. С оружием прибывают поджарые американские военные инструкторы. С семьями. Виз и разрешений на посадку американских военных самолетов не требуется. Их зарплата в десятки раз выше, чем дома, – почему бы не послужить вдалеке от родины. Доллары всюду есть доллары.

Взамен шаху дано льстивое обещание: Иран – один из столпов «свободного мира», здесь, в Иране, проходит граница «американских интересов». Поэтому не бойся: внутри страны тебя охраняет мощная, невиданная по возможностям тайная полиция САВАК. Ее создало и оснастило ЦРУ, психологическую подготовку вели специалисты израильской разведки «Моссад». Эффективность на 120 %. Все левое, кажется, подавлено. Главное, говорили заморские советчики шаху, смотри на север – там потенциальный враг Ирана. Готовься: смотри на север – там угроза Ирану, а мы – союзники тебе. Все надежно и крепко. Как красиво щелкают каблуками иранские офицеры. В каблуках сапог вделаны металлические пластинки.

Проглядел шах и его заморские советчики неспокойствие в стране. За ослепительными огнями реклам – чем не Париж на Востоке в древней стране? – блеском золота во дворцах, сверканием драгоценных камней и жемчуга не видно накапливающейся ненависти миллионов безграмотных бедняков, ютящихся в средневековых лачугах. В Бендер-Аббасе – в одном из портов на юге – мы не смогли прогуляться ночью по парку. На земле, скрючившись то там, то здесь, спали измотанные тяжелым днем портовые рабочие. Для сопровождавших нас высоких чиновников губернатора – это обычное, не вызывающее никаких эмоций, кроме брезгливости, зрелище.

Проглядел шах и затаенную злобу новых трансконтинентальных толстосумов – не дает им политической власти в стране. Ведь нужно многое менять, а вместо этого приходится угодничать, делать шаху, его многочисленной семейке миллионные подношения.

Революционные выступления студентов? Мальчишеское баловство, ребячество. Выпороть, в тюрьму, вон из университета: ведь знает шах, как ценится здесь возможность учиться.

И уж совсем непростительный просмотр: кто такие муллы? Еще его отец – шах Реза – поставил их на свое место, демонстративно показывался с шахиней без чадры! Строптивого Хомейни, вздумавшего обосновывать неизбежность и законность исламского правления, протестовавшего против дипломатической неприкосновенности всех американцев, находящихся в Иране, сам Мохаммед Реза Пехлеви сослал в Ирак – в Кербелу, на святые шиитские могилы: сиди там и бурчи что хочешь себе в бороду.

Марксистскую партию «Туде» нечего принимать и во внимание: она физически разбита – кое-кто еще остался в подполье да в эмиграции за границей. Да и там, как и во всей стране, работают осведомители. Опасности здесь нет. Революционность показная.

Народ должен радоваться: в стране бум, она движется к «великой цивилизации». Так назвал свою цель шах, не видя, что творится вокруг.

И вдруг… За несколько месяцев монархии не стало. Мощный народный поток смел ее.

Сколько было противоречивых сведений, мыслей, информации. Как разобраться, что правда, что ложь, что произойдет дальше, а чего не будет. Это после революции можно хладнокровно анализировать: вот если бы эти поступили так, а те эдак, то… А в гуще событий, в круглосуточной обстановке стрельбы, демонстраций, взрывов массовых эмоций, появления и исчезновения крикливых «деятелей» как определить – куда идет дело?

Определились мы, к счастью, правильно. И своевременно. Поняли, что к чему. Не зря учили столько времени марксизму-ленинизму, законам исторического развития.

11 февраля 1979 г. революция победила окончательно. Ровно через 150 лет – день в день – после злодейского убийства в Тегеране А.С. Грибоедова, посланника России в Персии, и разгрома всей русской миссии. Странное совпадение.

Нелегко пришлось разбираться и в хаосе первых послереволюционных месяцев. Во всяком случае, первым послом, с которым на следующий день после победы революции встретился глава временного революционного правительства Базарган, был советский посол. И первым из немногих послов, которого принял уже через неделю новый вождь Ирана Хомейни, был также советский посол. Ведь мы соседи. «Смотри на север» – не такой уж плохой совет, только с другим значением.

И еще несколько встреч с Хомейни, которые вызывали раздражение у его реакционного окружения.

Сложные события ноября 1979 г. – захват персонала американского посольства в Тегеране в качестве заложников. Это обращение к США: выдайте шаха, верните иранские богатства, спрятанные в сейфах американских банков. Впрочем, «захват» со странностями. Совершен именно в тот момент, когда временный поверенный в делах США, т. е. глава посольства, Лэнгмар находился в Министерстве иностранных дел Ирана! И… остался там жить, ему была приготовлена «квартира» прямо в здании министерства – с телефонами, непрерывной связью с Вашингтоном, а дипломатическую почту из США ему регулярно приносил посол Швейцарии…

И вот подходит Новый год. Все более или менее встало на свои места. Можно немного расслабиться. Пригласили на 26 декабря к себе послов Чехословакии, Германской Демократической Республики, Болгарии, Венгрии, Польши и Румынии вместе с сотрудниками посольств.

Все тревожные месяцы работали рука об руку, делились информацией, совместно анализировали события, собирались по нескольку раз в неделю, помогали друг другу материально, при угрозе налетов прятали друг у друга детей и женщин. Одним словом – товарищи.

Залы в посольстве большие, гостей и своих было много. «Интернациональный» концерт, игры, танцы. Ну и, конечно, хороший стол – кто ж справляет Новый год не за столом? Раскованность, веселье, радость – будто гора с плеч свалилась. Такого отдыха мы не знали более двух лет.

…Заметил, как в одной из дверей, ведущих в зал, открылась темная щель. Там появился один из наших товарищей и делал мне знаки. Извинившись перед послами, с которыми я сидел за одним из столов, подошел к двери.

– Вам срочное поручение…

Подозвал советника-посланника Евгения Дмитриевича Островенко:-

– Пошли наверх.

…Швырнул в сердцах бумагу на стол, стало не по себе. Зачем это? Ведь бессмысленно же, разве никто в Москве не знает Востока, обычаев его народов? Позорного поражения англичан в Афганистане всего каких-либо 60 лет назад! Евгений Дмитриевич также покрутил в недоумении головой – уж на что осторожный товарищ. Нда, ну дела… Но указание послу есть указание. Его надо исполнить.

Поручение: немедленно информировать Хомейни о том, что по просьбе афганского правительства Советское правительство 27 декабря направляет в Афганистан «ограниченный контингент» советских войск для оказания помощи в отражении внешней агрессии против Афганистана. Выразить надежду, что Иран с пониманием отнесется к этому временному и вынужденному шагу.

Глянул на часы – около десяти вечера. До 27-го всего-то два часа. Хомейни уже давно заявил, что больше не будет принимать иностранных послов, на это есть правительство, он не государственный деятель, а духовный глава общины, и уехал жить в город Кум – традиционную резиденцию высших духовных наставников в Иране. Это 150 км от Тегерана.

Что делать? Поручение представляется невыполнимым. Но ясно одно – и я очень хорошо это понимаю – обязательно надо сделать так, чтобы эту новость, хотя она наверняка будет неприятной для Хомейни, он узнал бы от меня, а не по докладам своих советчиков, которые узнают из завтрашних зарубежных радиопередач. Собственно говоря, именно в этом смысл посещения Хомейни – ведь убедить его в правоте нашего необычного шага не удастся, как бы я ни старался, ведь и сам я страшно раздосадован.

Дал указания товарищам попытаться немедленно связаться с канцелярией Хомейни, настойчиво попросить немедленной встречи, намекнуть, что вопрос необычайный; связаться параллельно с МИДом Ирана, попросить оказать содействие, во всяком случае, получить разрешение на немедленную поездку в Кум. Сам спустился к гостям. Извинился: очень срочное дело, вынужден уйти, но приглашаю послов завтра в 16 часов – все объясню и проинформирую. Послы – люди тертые, понимают мое положение. Ведь мы уже давно доверяем друг другу. Попросил жену занимать гостей, сам поспешил в кабинет, где медленно, но неуклонно движется на больших часах минутная стрелка.

Увы, все безрезультатно: из канцелярии Хомейни ответили, что послу должно быть известно решение Хомейни не участвовать в государственных делах, надо обращаться к правительству. Да, имам хорошо знает советского посла, но он сейчас уже спит – разве не известен его распорядок всему Ирану? В МИДе только заспанный дежурный, больше никого – говорит: ждите до утра. Министром иностранных дел тогда был Готбзаде (расстрелян в 1983 году как американский агент). Уже тогда мы чувствовали неестественность его поведения, и инстинктивно не хотелось звонить ему – ведь не известно, как он все преподнесет имаму. Да и не поручено передавать информацию кому-либо другому. Что делать?

Попросил снова позвонить в МИД, узнать домашний телефон одного из заместителей министра – Хагу, который как будто с вниманием всегда относился к нам. Телефон дали, но дома слуга (!) промямлил, что Хагу нет дома, а номер телефона, где он находится, сообщить не может (ясно: кутит где-то). После некоторого напора (как хорошо, что мои сотрудники, Женя Островенко и Николай Козырев, так хорошо говорят по-персидски!) слуга выдал номер. Позвонили, попросили Хагу. Трубку для разговора я взял сам (говорили на английском языке). Объяснил, что имею исключительно важное и срочное поручение для передачи именно сегодня в личной беседе с Хомейни. Понимаю, что время близится к полуночи и имам в Куме, но в жизни бывают неожиданные и чрезвычайные ситуации. Как быть?

Хагу, немного подумав, сказал, что встречу с Хомейни он, конечно, не может устроить – поздно, а официальное разрешение на поездку в Кум даст. Это было уже что-то. Я горячо поблагодарил Хагу и обратился с дополнительной просьбой: прислать несколько вооруженных охранников (пасдаров – «стражей исламской революции») – ведь ночь, кругом патрули, ехать долго. Сказал, что мы поедем на двух машинах. Заместитель министра обещал выполнить просьбу.

Через минут двадцать прибыли трое бородачей с автоматами. К этому времени мы уже собрались в дорогу. Был третий час ночи.

На улицах полная темнота, никакого движения. Мертвый город. Фары иногда высвечивают патрули. Пришлось поставить советский флажок, как всегда. Очень тревожно: нет-нет и где-то затрещат выстрелы. Едем с включенными фарами и освещенным салоном – так посоветовали пасдары.

Выбрались на шоссе, та же мрачноватая картина. Пытаюсь по автомобильному радио поймать какую-нибудь иностранную радиостанцию. Ловятся, но новостей об Афганистане нет. Пока едем, обдумываю план кажущейся невозможной беседы с Хомейни, представляю себе его вопросы, свои ответы. Конечно, не может быть и речи прочитать ту сухомятину, которую закавыченной прислали из Москвы, там не учитывается ни характер собеседника, ни обстановка, ни условия, в которых приходится выполнять поручение. Все это посол должен будет взять на себя. На то он и посол.

А отношение к Афганистану в Иране сложное. Особой дружбы исторически не было. Были войны: то побеждали иранцы, то афганцы. Есть спорные вопросы, например, о ресурсах реки Гильменд. В Иране прививалась нелюбовь к афганцам. Многие иранцы всегда считали себя во всех отношениях выше афганцев – это низшая раса. Тому способствовало и то обстоятельство, что в шахские времена до 900 тысяч безработных афганцев искали себе заработка в Иране на самых черных работах. А у каждого афганца по национальной традиции за голенищем сапога нож. Часто грабежи и убийства сваливали на афганцев. Во время моей работы в Иране было несколько случаев самосуда толпы над афганцами – их вешали на столбах, как разбойников.

Шах в разговорах со мной всегда с легкой иронией говорил об Афганистане. Когда в 1978 году произошла в Кабуле апрельская революция, шах встревожился. В беседе допытывался у меня: что за люди пришли к власти, что правительство Дауда прогнившее и должно пасть – он в этом не сомневался и, видимо, желал. Но кто эти новые люди? Говорят, они левые, марксисты.

Я спросил шаха, почему он волнуется, если пришли к власти левые, ему-то что.

«Как что? – чуть не вскричал шах. – Ведь вам тогда до теплых морей остается каких-то 400 километров, и завещание Петра Великого будет выполнено. А это ведь Пакистан, я его в обиду не дам!»

Пришлось рассказывать шаху историю о фальшивом «завещании» Петра I, заодно заметил: не надо волноваться, ведь вы всегда говорили, что всегда спокойны за северные границы Ирана – там коммунистический Советский Союз. Теперь не надо будет заботиться и о восточных границах – там, как вы говорите, «левый» Афганистан. Шах криво улыбнулся шутке…

…Уже рассветало, когда показались золотые купола мечетей Кума. Далеко при подъезде к городу дорога перегорожена металлическими бочками с песком – первый контрольный пункт. Выбегают из будки бородачи с автоматами, удивленно смотрят на красный флаг. Наши бородачи предъявляют свои документы, объясняют: советский посол едет по срочному делу к имаму.

Нас не торопятся пропустить. Куда-то бегут гонцы, возвращаются. Нам разрешают ехать. Через километр та же история. Так через 5 или 6 кордонов, передавая нас один другому (советский посол едет к имаму!). Мы подъехали довольно близко к улочке на окраине, где небольшой домик Хомейни. Дорогу туда мы знали хорошо: бывали несколько раз. Здесь нас плотно окружили стражники, подбежавшие от костров, где они грелись всю ночь. Дальше ни за что не хотели пропускать. И слышать об этом не хотели. Их командир спросил меня: разве я не знаю, что имам спит? Я посмотрел на часы – было половина седьмого утра. Нет, сказал я, имам уже встал полчаса назад и готовится к молитве (распорядок дня Хомейни мы хорошо знали). Командир опешил от нашей осведомленности. Тогда, не теряя времени, я попросил пропустить в канцелярию имама – в домик напротив резиденции – Островенко: он там все объяснит заведующему канцелярией, а мы будем ждать здесь. Нехотя командир согласился. Женя ушел вместе с охранниками.

Ждали мы его минут сорок. Наконец он вернулся, сказал, что начальник канцелярии страшно удивился, сказал, что имам не принимает, но после долгих переговоров согласился на то, чтобы посол пришел в канцелярию. Возвращаясь к нам, Женя заметил, что начальник канцелярии, поддерживая руками свое длинное черное одеяние, побежал, шлепая босоножками, через улицу в дом Хомейни.

Мы пришли в канцелярию. На полу на расстеленных красных паласах сидели вооруженные охранники, пили чай. Они очень вежливо пригласили нас присесть, угощая чаем в маленьких пузатеньких стаканчиках. Отказываться было нельзя – уж очень большой добросердечностью веяло от них. Сквозь широкие стекла окон был виден домик Хомейни – прямо напротив через узкую улочку.

Через полчаса вошел явно недовольный начальник канцелярии, сказал, что имам примет. И ушел. Прибежал через десять минут, делая руками знаки – скорей, мол.

Мы вошли в дом Хомейни. Сняли, как водится, ботинки перед входом в приемную комнату. Вошли в нее. Здесь все как обычно: никакой мебели. У одной из стен на полу белое в голубую клеточку байковое одеяло, сложенное вдвое. Это место, где сидеть имаму и мне.

Минуты через две появился Хомейни. Мы поздоровались легким поклоном, руки он никому не подает, только при первой моей встрече с ним было рукопожатие. Жестом руки пригласил сесть. Глаза настороженные, мохнатые брови угрюмо сдвинуты, и как-то не вяжется с настороженным видом черная чалма, немного сбитая на затылок – в спешке, видно, надевал.

Начал я, конечно, с больших извинений по поводу внезапного, без его разрешения приезда, но в жизни и на службе бывают очень редкие случаи, когда приходится во имя дела действовать не по правилам. Поэтому мы очень благодарны имаму за то, что он принял нас так рано.

Длинное и вежливое, в лучшем персидском стиле, вступительное разъяснение хорошо подействовало на имама. Я отметил, что он немного расслабился, даже кивнул слегка в знак согласия: да, дескать, бывают в жизни и неожиданности. В комнате никого, кроме имама и нас – Островенко, Марьясова и меня, не было. И это была хорошая обстановка для нетерпеливого, с постепенным раскручиванием мысли, разговора в восточном стиле. С паузами, интонациями раздумья, легкой жестикуляцией, как бы помогающей изложить мысль. Конечно, никакой бумажки у меня в руках не было, иначе дело было бы испорчено.

Существо вопроса я начал с того, что прибыл по поручению самого высшего руководства страны и информация, которую мне поручили передать, предназначена лично для имама, оттого и моя непозволительная при других обстоятельствах настойчивость о встрече.

Далее я рассказал об истории наших отношений с Афганистаном с момента завоевания им в 1919 году независимости. Эти моменты я знал неплохо, так как, будучи в свое время заместителем министра иностранных дел СССР, я курировал наши отношения с Афганистаном, был там два раза, редактировал сборник интереснейших документов о советско-афганских отношениях в связи с 50-летием их установления. Действительно, в истории наших отношений с Афганистаном было много интересного, по-настоящему волнующего. Имам слушал, я заметил, с явным интересом.

Перейдя к нынешнему моменту, я объяснил чисто афганский характер апрельской революции, как мы понимаем цели нового правительства, подчеркнул, что они имеют много общего с провозглашенной имамом программой преобразований в Иране, с одинаковой целью создания справедливого общества. Рассказал о противниках революции, их непрекращающихся попытках вернуть старое, о военной помощи им со стороны США. О многочисленных попытках остановить иностранное вмешательство. О неоднократных обращениях афганского правительства к Советскому Союзу за военной помощью. Да, действительно, к кому же обращаться, как не к соседней стране, с которой уже 60 лет самые дружественные отношения, независимо от правителей, стоявших у власти в Кабуле? О нашем трудном положении в связи с этими просьбами и, наконец, о мучительном решении выполнить просьбу правительства Афганистана. Сегодня в Афганистан войдет ограниченный контингент советских войск, войдет временно. Мы хотели бы, чтобы имам знал об этом заранее и получил разъяснения о причинах, побудивших нас пойти на этот необычный и тяжелый шаг, из первых рук. Заметил, что военное вмешательство извне в Афганистан затрагивает и интересы безопасности Советского Союза, ведь Афганистан – наш сосед.

Сделал паузу. Имам молчал, выжидая, все ли я сказал.

– Вот что мне поручено передать с надеждой, что этот шаг вызовет понимание у имама и в Иране, – заключил я свое сообщение.

Имам поднял бровь:

– Кто такой Бабрак Кармаль?

Я ответил, что, честно говоря, не знаю, но лишь слышал хорошие отзывы о нем.

Имам просил передать благодарность советскому руководству за то, что сочло необходимым его заранее информировать, – это знак дружбы и доверия, которые он ценит.

Говорил имам, как всегда, монотонно, но медленно, как бы собираясь с мыслями, – ведь ему нужно ответственно отреагировать на эту необычную информацию. Он отметил, что право каждого народа самому решать свои дела без вмешательства извне. В Афганистане, как ему сообщают, притесняют священнослужителей, закрывают мечети. Это антинародный акт, так поступать нельзя, ислам непобедим, его нельзя запретить. Если это правда, то надо, чтобы советские люди оказали свое влияние на афганское руководство. Афганистан – мусульманская страна, часть мусульманского мира, Ирану небезразлично поэтому, что там делается. Если там у руководства умные люди, то они не будут притеснять ислам. Ввод советских войск в мусульманскую страну, конечно, дело неприятное и необычное для такой страны, как Советский Союз, который мы уважаем, но одобрить эти действия Иран, естественно, не может. Но раз уж войска вводятся, то передайте в Москву мой совет, сказал Хомейни, пусть они выполнят поскорее свое дело и уходят. И вообще, продолжил он после небольшой паузы, прошу советское руководство внимательно отнестись к мусульманским странам, иначе советская внешняя политика в отношении этих стран не будет иметь успеха.

Имам замолчал, ушел в себя.

Я поблагодарил Хомейни за изложение им своих мыслей, отметив правильность его слов о необходимости учитывать такие факторы, как религиозность населения, национальные особенности. Это один из принципов нашей внешней политики.

Поскольку реакция Хомейни на мое сообщение не была жесткой, я рискнул выразить надежду на то, что и средства массовой информации Ирана, и проповедники в мечетях не будут разжигать страстей вокруг обсуждаемого сегодня вопроса с тем, чтобы отрицательно не повлиять на советско-иранские отношения.

У Хомейни мелькнула искорка в глазах.

– Могу я обратиться к вам с двумя просьбами? – спросил он вместо ответа. – На днях Совет Безопасности ООН будет рассматривать вопрос о применении санкций к Ирану в связи с захватом персонала американского посольства. Мне непонятно, почему американцы не хотят договориться с нами относительно освобождения наших средств в США. Будет ли Советский Союз поддерживать требование о применении санкций к Ирану? Даже если резолюция о санкциях не будет принята, мы знаем, что американцы собираются устроить блокаду всех иранских портов в Персидском заливе. Не мог ли бы в этом случае Иран воспользоваться возможностями транзита через Советский Союз в Европу?

Конечно, у меня конкретных указаний по этим вопросам не было, но и ответить Хомейни, что, дескать, передам его просьбы в Москву, было негоже. Если бы я так поступил, то создал бы впечатление, что мы относимся к Ирану с каким-то резервом, как любят говорить некоторые дипломаты, дистанцируемся. А этого в тот день, когда нужна была спокойная реакция Ирана на наш глубоко необдуманный шаг в отношении Афганистана, нельзя было позволить. Да и так было ясно, что в истории с американскими заложниками не все чисто и с американской стороны – нежелание иметь Иран в качестве равного партнера в переговорах об иранской собственности, хотя сам захват иранцами с благословения Хомейни персонала американского посольства был, конечно, вопиющим нарушением международного права. Что же касается иранского транзита через Советский Союз, то он уже давно традиционно осуществлялся и мы были в нем заинтересованы.

Поэтому я, не колеблясь, ответил Хомейни, что он может быть уверен, что антииранская резолюция о санкциях в Совете Безопасности не будет принята; что касается транзита через Советский Союз, то мы также готовы выполнить просьбу имама.

Я, конечно, не могу воспроизвести буквально всю беседу с Хомейни. Это воспоминания более чем десятилетней давности. Поэтому то, что описано, это впечатление от беседы, но точное, накрепко осевшее в памяти. Такие вещи не забываются.

Хомейни был явно удовлетворен беседой. Помня, что излишне долгий разговор оставляет плохое впечатление, мы поблагодарили имама и распрощались. Он остался стоять и даже высунул руку из-под своего одеяния, поднял ее, прощаясь, как бы благословляя нас.

Выйдя на улицу, мы столкнулись… с Готбзаде, смотревшим на нас неодобрительно и даже с какой-то завистью. Когда же он успел примчаться? На часах было всего 8 утра. Мы поздоровались, он предложил поискать место в канцелярии, где бы сесть и поговорить. Нас поразило, что служащие канцелярии с ним обращались весьма-таки пренебрежительно. Найти местечко удалось. Ничего не говорить о разговоре с Хомейни я, естественно, не мог: все же Готбзаде – министр иностранных дал (я тем более не знал, что через три года его расстреляют как американского агента) и портить отношения с ним ни к чему.

Я кратко рассказал Готбзаде, что информировал Хомейни о вводе сегодня в Афганистан ограниченного контингента советских войск, объяснил причины. О реакции Хомейни и его просьбах я нарочно умолчал. Готбзаде сделал вид, что мое сообщение его не удивило, сделал безразличный вид, мы распрощались…

Домой ехали уже солнечным утром. Обсуждали реакцию Хомейни, пришли к заключению, что она была мудрой. Подъезжая к Тегерану, включили иранское радио. Оно уже передавало сообщение о нашей беседе с Хомейни. Но что удивительно: наша информация имаму была изложена сверхкратко – сам факт о вводе войск в Афганистан, а затем уж сочиненный кем-то ответ, якобы данный нам Хомейни, – суровый, негативный, острый. Для нас было ясно: факт посещения и наша информация известны, о них Хомейни должен сообщить, а позицию имама надо изложить покрепче, постараться относительно резких формулировок, чтобы народ знал о твердости Хомейни. И, конечно, ни слова о просьбах Хомейни.

Резолюция в Совете Безопасности ООН о санкциях против Ирана не прошла, транзит через Советский Союз расширился, блокада Ирана была сорвана. Несмотря на первое резкое сообщение о нашей беседе, затем ни в печати, ни в выступлениях Хомейни и других политико-религиозных деятелей Советский Союз за ввод войск в Афганистан не подвергался острой критике в течение примерно трех месяцев. Шумели с негодованием Пакистан, США, Англия, другие страны, соседний нам Иран практически не реагировал. Имам сдержал свое слово. Дело есть дело.

Потом, увидев, что трех месяцев советским войскам, видимо, не хватило, чтобы «сделать свое дело и уйти», как он рекомендовал, Хомейни начал выступать с резкой критикой Советского Союза.

В заключение любопытная деталь: нам говорили, что после нашей беседы Хомейни созвал высшее руководство страны. Как он информировал о беседе – не известно, но нам говорили, что присутствовавший там Готбзаде внес предложение: захватить персонал советского посольства в Тегеране и держать заложниками до тех пор, пока Советский Союз не выведет свои войска из Афганистана. Имам отмахнулся: «Мы уже и так в ссоре с одной из великих держав, зачем быть в такой же ссоре с другой?»

Готбзаде свои намерения попытаться нанести ущерб советско-иранским отношениям все-таки осуществил. Был предпринят налет на посольство, учинен большой разгром, и если бы не вмешательство Хомейни, к которому пришлось срочно обратиться напрямую из осажденного посольства под звон разбиваемых окон и рев толпы, то дело могло бы кончиться плохо.

Но это уже совсем другая история.

СОДЕРЖАНИЕ

Исраэль Шамир. Кому нужна война в Иране. . . . . . . 5

Часть первая

Самолет идет на юг… . . . . . . . . . . . . . 9

Посольство СССР. . . . . . . . . . . . . . 14

Первые шаги. . . . . . . . . . . . . . . . 16

Шах. . . . . . . . . . . . . . . . . . 18

Перед концом. . . . . . . . . . . . . . . 36

Шахская семья. . . . . . . . . . . . . . . 40

Ховейда. . . . . . . . . . . . . . . . . 43

Деловые люди. . . . . . . . . . . . . . . 55

Религия. . . . . . . . . . . . . . . . . 59

В промышленных районах. . . . . . . . . . . 65

Культура. . . . . . . . . . . . . . . . . 68

«Райский остров» Киш. . . . . . . . . . . . 70

Год «коня». . . . . . . . . . . . . . . . 74

Новый толчок. . . . . . . . . . . . . . . 77

Перед решающим часом. . . . . . . . . . . . 87

По наклонной плоскости. . . . . . . . . . . . 91

События ускоряются. . . . . . . . . . . . . 102

Генералы пытаются управлять страной. . . . . . . 111

Месяц мухаррам. . . . . . . . . . . . . . 113

Последний защитник последнего шаха. . . . . . . 121

Часть вторая

Иран без шаха. . . . . . . . . . . . . . . 123

Двоевластие. . . . . . . . . . . . . . . 129

Перед концом. . . . . . . . . . . . . . . 132

Последние дни старого Ирана. . . . . . . . . . 138

Конец и начало. . . . . . . . . . . . . . 140

Утро республики. . . . . . . . . . . . . . 145

Хомейни. . . . . . . . . . . . . . . . 154

Будни. . . . . . . . . . . . . . . . . 168

Борьба за власть. . . . . . . . . . . . . . 179

Великий борец. . . . . . . . . . . . . . 185

Банисадр. . . . . . . . . . . . . . . . 197

Разброд. . . . . . . . . . . . . . . . . 201

Анархия. . . . . . . . . . . . . . . . 208

Куда смотрит стрелка компаса?. . . . . . . . . . 210

Свет и тени. . . . . . . . . . . . . . . . 215

«Вторая революция». . . . . . . . . . . . . 225

Первый президент. Выборы. . . . . . . . . . 235

Встречи с Банисадром. . . . . . . . . . . . 246

Парламент. . . . . . . . . . . . . . . . 253

Часть третья

Противоборство. . . . . . . . . . . . . . 260

Хомейни переезжает в Тегеран. . . . . . . . . . 274

Бехешти. . . . . . . . . . . . . . . . . 279

Подавление левой оппозиции. . . . . . . . . . 283

Наведение «порядка» в своем лагере. . . . . . . . 285

Исламизация. . . . . . . . . . . . . . . 287

Положение в стране. . . . . . . . . . . . . 291

Ирано-иракский вооруженный конфликт. . . . . . 298

Дипкорпус. . . . . . . . . . . . . . . . 309

Исламский Иран и СССР. . . . . . . . . . . . 315

«Марг бар Шурави…». . . . . . . . . . . . . 319

Всем занять свои места!. . . . . . . . . . . . 329

Приложения

Декларация участников марша, состоявшегося в дни «тасуа»

и «ашура» 9 и 10 мохаррама 1399 года. . . . . . . 351

В. Нерсесов. Хроника основных событий

иранской революции. . . . . . . . . . . . 354

В.Виноградов. Тегеран. 27 декабря 1979 г. . . . . . . 384

Содержание