Оперуполномоченный Непейвода стоял посреди веломастерской, вспоминая статьи Уголовно-процессуального кодекса. Ни одна из них не рекомендовала бить граждан по голове. Кажется, тут Виктор переборщил, но сотрудник милиции тоже человек, и у него есть право на самооборону.

Ага, попробуй доказать это прокурору!

К счастью, удар получился скользящим. Чума очухался быстро. Пока Непейвода искал – да так и не нашел – в мастерской аптечку, Силкин встал на ноги. Огляделся, пощупал вскочившую на голове шишку и присел на тот самый трехногий табурет, который только что сослужил Непейводе хорошую службу.

– Крепко бьешь, – сказал Чума, и в его голосе почудились Непейводе уважительные нотки.

– Ну не гладить же по головке, – согласился Виктор, – когда тебе под нос суют пистолет.

– Так он же травматический. Считай – пугач.

– Расскажи это своей теще. Схлопотать «резинку» с одного метра – тоже мало хорошего.

– Верни, а? – угрюмо попросил Чума.

Непейвода сел на другой табурет, развернул наконец сверток и протянул Чуме кроссовку:

– Твоя?

– Я про «волыну» говорю.

– Хоть про «волыну», хоть про барабан, – прикинулся несведущим в уголовном жаргоне Непейвода. – Ты лучше объясни, зачем дёру из гостиницы дал?

Чума тревожно ворохнулся на трехногом табурете. Худшие опасения начали сбываться: «Дело шьют!» В таких случаях лучше молчать.

И он замолчал, уставившись в пол. Непейвода понял состояние Чумы. Невесть откуда появляется давешний дылда, бьет табуретом по голове, а после учиняет форменный допрос. Но иначе нельзя, путь к истине всегда утыкан шипами.

– Робинсон успела обратить тебя в свою веру? – спросил Виктор.

Чума пожал плечами:

– Не знаю такой, а в Бога вообще не верю.

– Странно, ведь именно из номера Шейлы Робинсон, президента Общества защиты животных, ты, мой друг, и смылся под утро.

При воспоминании о Шейле-Шурочке Витя невольно улыбнулся: хороша подруга! Большая, добрая, без дурацких комплексов. Немножко свихнута на кошках и собаках, зато какой бюст!

На могучей груди Шейлы в гостинице «Спутник» забылся Чума прошлой ночью. Проснулся от звука сирены скорой помощи. По разговорам в коридоре понял, что произошло, и, когда раздался стук в дверь, почел за лучшее смотать удочки. Было бы по-свински в плохом свете выставить дамочку, одарившую его всем, чем могла. Но раз опер и так все знает…

– Когда вы с ней договорились встретиться? – не отставал Непейвода. – Сегодня, завтра?

Чума вдруг хлопнул себя по лбу и вскочил на ноги.

– Минёрка! Слушай, брат, если ты человек…

– Виктором меня зовут.

– Значит, тезка! – обрадовался Силкин. – Слушай, у Герки дома собака осталась. Из Афгана ее приволок, она там мины, что ли, искала. Я Шейле обещал ее показать. Умная до жути.

– Кто умная – Шейла или Минёрка?

– Смеешься? Ну смейся. А мне некогда. Ведь она там одна.

– Женщина или собака? – снова уточнил Непейвода, и по небритой физиономии велорикши скользнула тень улыбки.

– Насчет Шурочки не знаю, а старушка Минёрка точно одна, – сказал он. – Надо съездить покормить да выгулять. Ключ у меня. Если хочешь, подожди здесь. Раз уж черт связал нас одной веревочкой.

Непейвода поднялся с табурета, кивнул на подвешенный у потолка велосипед-тандем и сказал:

– Черт, он знает, что делает! Поехали вместе, тезка. Мне тоже охота на Минёрку поглядеть.

Чума осторожно пощупал голову. Шишка была на месте.

– Принимается! – сказал он и легко снял с крюка тандем.

В городке, приглядевшемся к трехколесным коляскам велорикш, на длинный, как такса, велосипед никто не обращал внимания. Кроме собак. Они тявканьем встречали и провожали тандем, летящий по средневековым улочкам.

За дверью квартиры Дымова, жившего в новостройках, тоже заливалась собака. Силкин распахнул дверь, навстречу выбежала желтая дворняжка со взъерошенной шерстью.

…Брыкунов, успевший при звуке шагов на лестнице пулей взлететь на последний этаж, обливался холодным потом. Он прислушивался к голосам внизу, к лаю собаки, о которой Золтанов не предупредил, и укреплялся во мнении, что шеф прав: надо любыми путями забрать из квартиры Дымова «компромат». Заполучить это оружие против Золтанова в свои руки, и уж тогда Всеволод Борисович не будет поручать сомнительные дела. Тогда он попляшет, тогда заплатит за минуты страха, которые пережил Брыкунов перед запертой дверью.