1. Ночной разговор
Женщина стояла у окна в темной комнате. За стеклом была февральская ночь, подсвеченная огнями уличных фонарей. Уже несколько раз она набирала номер, слыша в ответ: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны связи».
Странно. Обычно она легко дозванивалась. Даже из-за границы.
Хотя что можно ждать от этих электронных штучек? Она им никогда не доверяла, особенно узнав, как подслушиваются такие разговоры. Может быть, в этом все дело, и она зря грешит на человека?
И вот, наконец, в трубке прорезался знакомый голос:
– Алло!
– Это вы?
– А кого бы вы еще хотели услышать по моей «трубе»?
– Вчера, например, мне ответила некая особа нежного возраста. Притом абсолютно недопустимым тоном и в вульгарных выражениях. Она сказала, что вы сейчас в сауне вместе с ее одноклассницей.
– Это вам послышалось. А вообще – не судите строго, да не судимы будете. Особенно, если заплатите судье, – хмыкнул голос в трубке.
– По-вашему, все у нас продается и покупается?
– Кроме чести офицера. Ладно, хватит болтать. Вам что, нечем ночью заняться? Подыскать бой-френда? А то у меня есть один на примете. Кстати, он тем же рейсом прилетел из Питера, что и вы.
– Не болтайте ерунды!
– А кто, спрашивается, первым позвонил? Ладно, не будем горячится. Послезавтра у нас встреча, там все и обговорим.
– Не знаю, стоит ли мне встречаться с вами после этой истории с микроавтобусом. Знаете, мне как-то не по себе. Ведь о нашем прилете в Петербург с гастролей кроме вас…
– Кроме меня знали еще несколько десятков человек как минимум.
– Да, но все же…
– Короче, – голос в трубке не терял веселой наглости, присущей бандитам среднего звена и отслужившим по пять лет сотрудникам правоохранительных органов, – вас мучают смутные сомнения. Засуньте их… У вас есть прикроватная тумбочка?
– Это… это неважно.
– Если нет, засуньте ваши сомнения… сами знаете куда. Делом заняты компетентные органы, они докопаются до истины. Ну, все?
– Но мне тоже надо знать истину! Надо! Помните, что вы мне обещали, когда мы начинали сотрудничество…
– В трубке раздался короткий смешок:
– Как вы сказали? Сотрудничество? Нет. Это по-другому называется, голуба! Чувствую, что нам действительно пора встретиться! Завтра, в обычном месте, только отнимите два часа от обычного времени.
– Это получается в десять утра? – хотела уточнить женщина, но в мембране уже пиликали сигналы отбоя.
2. Разбор полетов
Понедельник – день сомнений.
Продрав глаза за четверть часа до будильника, Вадим остался недоволен: вчера он поставил себе подняться минут за сорок. Или это уже было сегодня? Ночь промелькнула перед глазами десятком стеклышек калейдоскопа, и на каждом стеклышке была Людмила Стерлигова – во всей красе и во всех видах.
Сопровождаемые голосом знаменитой негритоски Шаде (ночью они слушали диск, передавая друг другу наушники), стеклышки пересыпались с мелодичным звоном, при этом одно из них застряло над правым глазом Токмакова. Картина грехопадения прояснилась окончательно. Боль над глазом была верным признаком, что «третьим лишним» между ним и гражданкой Стерлиговой затесался еще и алкоголь. Отсюда же мелодичный звон в башке.
Токмаков смущенно потер подбородок, отозвавшийся скрипом, и на цыпочках прокрался в ванну. Из зеркала в форме сердечка на него глянул звероватого вида субъект. Рыжеватая щетина на щеках и подбородке почти сравнялась по длине с экономным ежиком «французской» прически. Из этого Вадим сделал еще один вывод: вчера ему пришлось – таки поволноваться! Чем больше нервной энергии он тратил, тем быстрее росла щетина, какая-то странная существовала зависимость.
В тяжелые дни Токмакову приходилось бриться по два раза, словно какому-нибудь французу.
Вот и сейчас его видок тянул на трое суток содержания под стражей для выяснения личности.
Искомые туалетные принадлежности нашлись на стеклянной полочке под зеркалом. Помазок и бритва «Шик» имели вид предметов, которыми часто пользуются. Намыливая щеки, Токмаков ощутил сострадательный взгляд.
Это был ангел – в ночной рубашке с крылышками и медной трубой, смахивающей на пионерский горн. Он, ангел, участливо смотрел на Вадима. Причем взгляд его неким образом моментально трансформировался в речь:
– Бедный, мой, бедный! Я же понимаю, ты не хотел употреблять внутрь этиловый спирт, подкрашенный фруктовыми эссенциями и называемый после этого ликером! Все случившееся было вызвано высшей необходимостью, ибо…
Ангел изъяснялся на русском языке, чисто русском, как бы дистиллированном. Тот же, кто бесцеремонно перебил его в следующую минуту, наглый и пока невидимый, частил блатной скороговоркой:
– Ты, труба с крыльями, пургу гонишь или, в натуре, не просекаешь фишку? «Бедный, бедный!..» Этот лоб, что ли, бедный? Ему что, зубы пером разжимали, чтобы бухло заливать?
– Я выношу протест! К данному сорту алкоголя организм моего подопечного решительно не привык! – возмутился ангел, являвшийся, как внезапно догадался Токмаков, несмотря на не стихавший в голове мелодичный звон, его ангелом-хранителем.
Вот это было да! Персональный телохранитель! Точнее – душехранитель. Но все равно здорово, будет на кого перевести стрелку, списать ответственность перед встречей с Машей Груздевой. Впрочем, ей ведь не обязательно докладывать обо всех мероприятиях, продиктованных оперативной необходимостью!
Ответом был удовлетворенный ехидный смешок. Так смеялась следователь Милицина, когда Токмаков поскользнулся в буфете гостиницы «Саратов». Правда, ему тогда удалось не упасть. Сейчас же Вадим с трудом устоял на ногах, поскольку злорадно смеявшийся, пока не видимый субъект, оказалось, читал мысли Токмакова.
О чем не замедлил оповестить ангела-душехранителя:
– Ну а теперь ты, наконец, сечешь поляну, «бодигард» с крылышками? Ты говоришь, что парень наш не при делах, а парень грамотно отмазку ищет. Да он сдаст тебя своей Маше! Сдаст как пустую стеклотару!
– Стеклотару тоже надо сдавать, чтобы не захламлять окружающую среду, – резонно заметил крылатый «бодигард».
– Скажешь это ему! А то на Измайловском целый угол забит пивными бутылками, у этого, у трезвенника нашего!
Токмаков начал понимать, что обладатель хрипловатого голоса тоже ему не чужой. И снова догадка осенила опера! Согласно старинному поверью, никем до сего дня не подтвержденному, но и не опровергнутому, у каждого на правом плече имеет постоянную резидентуру ангел-хранитель, тогда как на левом размещается демон-искуситель, непрерывно осуществляющий подрывную деятельность. Так в свое время в соседних квартирах на одной лестничной площадке жили в Брюсселе Глава антифашистской «Красной капеллы» Треппер и бригада розыскников гестапо, прибывших в Бельгию, чтобы его найти.
И вот теперь резиденты сил добра и зла, встретившись в ванной комнате женщины не самого строгого поведения, в очередной раз спорили за душу подучетного элемента. Но если ангел отчетливо рисовался на запотевшем зеркале, то его антипод не спешил явить миру свое гнусное обличье. Пребывал где-то по ту сторону серебряной амальгамы зеркала, наушничая оттуда душехранителю:
– У глупой телки все пиво из холодильника вытрескал. Это у него называется идти на понижение градуса. А разве допустимо, чтобы положительный герой пивом осаживал ликер? Нет, «цветной» он и есть «цветной», как ни назови его.
Таких пассажей Вадим обычно никому не прощал. А хрипуну с другой стороны зеркала и подавно. Надо только выманить его оттуда.
Токмаков вплотную приблизил лицо к зеркалу и наконец увидел «резака» [42] преисподней во всем его гнусном обличье – с рыжей колючей щетиной на выдвинутом подбородке и глубоко посаженными недоверчивыми глазами, бритвой в руке и двумя парами рожек.
Последнее было явным перебором! Ну хоть бы одна…
И Токмаков сурово спросил Людмилу Стерлигову, незаметно прокравшуюся в ванную комнату, и теперь стоявшую за его спиной:
– Чуть познакомились, а ты уже наставляешь мне рога?
– Кажется, милый, я и не клялась в верности до гроба, – сказала женщина, небрежно оттопырив губку. Но глаза говорили другое – за время бессловесной беседы с потусторонними силами Токмаков научился понимать не только слова.
И он спросил:
– Спинку потереть?
– А для чего, по-твоему, я поднялась в такую рань? Жаль упускать удобный случай – когда еще такой представится…
Ангел – «бодигард», вновь превратившийся в бессловесную рождественскую наклейку в правом углу зеркала, никак не прокомментировал данное заявление. Зато недремлющий рыжий черт, как две капли воды похожий на поднадзорного, жизнерадостно хрюкнул.
«Ну ты уже совсем оборзел!» – отрешенно подумал Вадим Токмаков, чувствуя раздвоение личности, и уже не зная толком, кому верить, на кого молиться, а кого послать подальше в этот тихий предрассветный час.
…Он все же успел побриться незаслуженно восславленным рекламой станочком, почему-то немилосердно скребущим кожу, и выскользнуть из квартиры до появления матери Людмилы Стерлиговой. Как-то не входило в его планы знакомство со всеми членами этой семьи.
Однако рыжий черт с левого плеча думал, видимо, иначе. Выходя из лифта на первом этаже, Токмаков столкнулся лицом к лицу с пожилой женщиной. И это лицо, напоминавшее печеное яблочко, было ему подозрительно знакомо.
Ну, да, конечно, – уборщица, или там смотрительница туалета, в достопочтенном заведении «Клозет»! И по глазам женщины Вадим понял: она тоже узнала его.
В таком случае правильный ход – поздороваться первому. Однако Вадим не успел осуществить свое намерение. Женщина вытаращилась на него так, будто действительно узрела нечистую силу. В следующую секунду она, спрятав печеное яблочко своего лица в воротник пальто, без всякого лифта рванула вверх с ускорением стартующей ракеты.
Прислушиваясь к шагам, Токмаков пожал плечами: чего только не случается утром в понедельник.
Улицы были запорошены снегом. Токмаков поймал машину и спустя четверть часа плюхнулся в кресло в их с Виктором Непейводой двойном «люксе», где пахло кофе и хорошим одеколоном.
Поймав взгляд Виктора, безмолвно вопрошавший, где господин капитан изволил шляться ночью, Вадим пожал плечами и сказал на сленге, доступном всем фанатам компьютерных «леталок».
– Это был полет на полный радиус.
– Понятно, – сказал Непейвода с подозрительным сочувствием. – А сейчас будет разбор полетов.
Токмаков обернулся. На пороге номера стояла Жанна Феликсовна Милицина, смахивающая на училку в своей черной юбке и белой блузке. В линзах ее очков Вадим уловил отблеск тех молний, что некогда испепелили Содом и Гоморру за морально-бытовое разложение их граждан.
– Доброе утро, как спалось? – не испугался Вадим Токмаков.
Впереди ждала работа, и в его планы не входило превращаться в соляной столб, как отдельные несознательные личности из Ветхого завета.
3. Сечешь поляну, «плесень»?
Понедельник – день расплаты за активно проведенные выходные.
Разбор полетов происходил не только в гостинице «Саратов». В те же самые минуты, заталкивая полусонного внука в китайский пуховой комбинезончик, чтобы отвести в детсад, Альбина Павловна нервно выговаривала дочери:
– Я не вмешиваюсь в твою личную жизнь, но ты когда-нибудь доиграешься, да! Какая-то удивительная неразборчивость в знакомствах, просто боюсь тебя однажды потерять!
– Я уже большая девочка, так что не потеряюсь. Но ты объясни хотя бы, что случилось? – спросила Людмила Стерлигова, курившая на кухне, выдыхая дым в открытую форточку. Она привыкла к таким разборкам, не обращала на них внимания. Но с тех пор, как мамуля, бросив кафедру, начала получать какие-то деньги в ночном клубе, тон и содержание ее утренних политинформаций сделались агрессивнее.
– Если я все объясню, тебе сейчас будет дурно! – перешла на зловещий театральный шепот Альбина Павловна. Хотя, правду говоря, она и сама не очень понимала, почему разговор двух соплюшек так заинтересовал хозяина – Альберта Николаевича. Более того, благодаря изрядной дозе, а главное смешению различных алкогольных напитков, принятых Альбиной Павловной, в ее голове смешались и события пятничного вечера. Разговор девчонок в женском туалете и переговоры в мужском двух парней, одного из которых Альбина Павловна только что встретила в лифте. Халат из Акмолы и погребец из Тулы. Золотистое виски из бутылки с черной наклейкой и херес из хрустального графинчика…
Но вот что не выветрилось, просто не могло выветриться из памяти в силу профессиональной привычки – это диалог на английском, дважды ею услышанный и к тому же перетолмаченный. На трезвую голову даже такой божий одуванчик, каким была Альбина Павловна, начал врубаться, что неспроста вокруг какого-то паршивого халата водят хороводы столько людей.
Сигналы тревоги пробивались в ее заблокированную память. Да еще этот встреченный у лифта бандит с небритой поцарапанной физиономией.
И Альбина Павловна пересказала содержание разговора дочери, забыв о категорическом запрете даже вспоминать о нем когда-либо.
– Главное – никому об этом больше не рассказывай, – почти точь в точь повторила любящая дочка слова хозяина «Клозета». – Никому и никогда!
– А ты? – спросила Альбина Павловна.
– И я. Меньше знаешь – крепче спишь.
– Наверное, ты много знаешь. Потому что по твоему виду никак не скажешь, что этой ночью тебе удалось поспать, – съязвила Альбина Павловна. – А этот твой парень, он кто – бандит?
– Хуже, – сказала Людмила, запахивая плотнее халат. – Ну, давайте, выметайтесь живее, мне еще надо боевую раскраску нанести.
Терзаемая мрачными предчувствиями, Альбина Павловна за руку выволокла внука на лестничную площадку, где тот наконец окончательно проснулся. Посмотрел невинными глазами и тоненьким голосом запел:
Сделав паузу, мальчик разъяснил вздрогнувшей бабушке:
– Керя – это я! Сечешь поляну, «плесень»?
На левом плече мальчика строил рожицы чертенок – младший брат того, что восседал на плече Вадима Токмакова.
4. Как выпить стакан воды
Ровно без пяти десять Иван Гайворонский толкнул плечом дверь привокзального кафе и вошел в прокуренный зал. Гардероба здесь не водилось в помине. Как и скатертей на пластиковых столиках, за которыми посетители располагались без затей – прямо в пальто, хорошо, если не в шапках. Рядом со столами были пристроены корзины и чемоданы, растекались лужи от промокшей обуви.
Саратов – узловая станция, народа – на 99 процентов проезжего, здесь всегда полным-полно. Как раз поэтому Гайворонский и выбрал кафе «Межпутье» для встреч со своим агентом. В городе, где этого самого агента знает любая собака, где его, точнее ее красочные фотографии смотрят со всех театрально-концертных афиш, трудно было найти место лучшее, чем привокзальная забегаловка.
Но даже в этом столпотворении Елизавета Заболоцкая ухитрялась не затеряться. Она сидела за угловым столиком, выпрямив спину, с презрительным выражением на лице. Перед ней остывал стакан чая, а вокруг шныряли привокзальные воришки, зарившиеся на красивую кожаную сумочку примадонны, а может быть, и на ее богатые серьги.
Гайворонский без очереди взял в буфете бутылку минеральной воды, шуганул привокзальных шакалов и устало рухнул на хлипкий стул, жалобно под ним скрипнувший:
– Здравствуйте, Лизочка, выглядите, как всегда, царственно. Будь я не просто майор, а с приставкой генерал, непременно бы за вами приударил!
Действительно, он должен был признать, что в свои без малого сорок его конфиденциальный источник выглядел превосходно.
И был в боевой форме, незамедлительно подтвердив это резким словесным выпадом:
– Когда вы только прекратите паясничать! Я не для того пришла, чтобы слушать ваши пошлые комплименты! Нам нужно серьезно поговорить. Начиная наше сотрудничество, мы условились…
Кем бы ни был Гайворонский, выслушивать от своего агента дерзости он не намеревался:
– Сотрудничество? Нет, голубушка, это по-другому называется! Просто сначала я вас застукал «на горячем», а потом вы согласились мне «стучать». Чтобы впредь не иметь головной боли с «левыми» гонорарами…
Гайворонский скривился и достал из кармана упаковку темпалгина. С утра после вчерашнего у него самого раскалывалась голова. Запивая таблетку явно поддельным нарзаном, он подумал, что пережимает палку. На самом деле не он застукал Заболоцкую: она пришла сама, чтобы уточнить, как заплатить налог с полученного наличными в зарубежных гастролях гонорара. Странно, что обратилась к ним в контору, а не в инспекцию, но Иван использовал ситуацию на все сто. Во-первых, завел уголовные дела на всю труппу Театра оперы и балета, бывшую на тех же гастролях, и срубил полтора десятка «палок»; во-вторых, сумел привлечь саму Заболоцкую к негласному сотрудничеству.
Оперативнозначимой информацией она не всегда обладала. Впрочем, Иван был в курсе всех делишек местной артистической тусовки и всегда при контрамарках на концерты. Поначалу и самой Заболоцкой нравилась ее новая, не испробованная на сцене роль. А теперь, видимо, решила соскочить. Ну и хорошо, расстанемся красиво.
Но Заболоцкая неожиданно перешла в наступление:
– Рада сообщить, что мои «левые» гонорары не идут ни в какое сравнение с вашими проблемами! Этот бандитский налет на моих коллег… Зачем вы требовали от меня номер рейса, точную дату прилета в Петербург?
– Дура! – изобразил благородное негодование Иван. – Да чтобы у вас не было проблем с таможней! Опять ведь валюту наличманом везли, вот я и шепнул нужным людям, чтобы не усердствовали.
– Ну, правильно, чтобы все досталось бандитам! И мне кажется, вы тоже были среди них! Я вас там узнала – по фигуре, по манерам, хоть вы и были в черной маске. А один из свидетелей заметил ваши форменные полицейские ботинки!
Гайворонский пожал плечами:
– Бред какой-то.
– Вы так думаете?
– Я в этом уверен, – ответил Иван, вспоминая, на какой свалке теперь превращаются в труху ботинки, которыми облагодетельствовало его родное государство? Нет, это не улика! Как и сбытая телевизионщикам видеокамера – пусть попробуют найти связь, зубы обломают.
Если дойдет до горячего, единственное, что может его утопить, – показания Скотча, питерского бандита, которого ему порекомендовали как надежного человека.
Закуривая, Иван подумал: чертов джип, как не вовремя он ему подвернулся! Хотя за такую цену грех было не взять классную тачку. Деньги занял у знакомого барыги, был уверен, что тот не потребует долг назад. А тот не только потребовал, но даже закинул на Гайворонского заяву в прокуратуру.
Остроту ситуации удалось снять, но денег теперь потребовалось еще больше. И вот, когда Иван кумекал, где взять несчастные тридцать штук зелени, как раз и позвонила из Нью-Йорка Заболоцкая с известием, что прилетает в Питер через пару дней. Брать артистов надо было там же, тепленькими, пока не расползлись как тараканы по своим щелям, не заныкали свои евро и доллары…
Словом, попутал нечистый, и теперь надо думать, как нейтрализовать собственного агента…
Затянувшуюся паузу нарушила Заболоцкая. Иван сразу отметил, что ее голос зазвучал по-другому – уверенно, жестко:
– Вредная это привычка – курить! Уже не можете без табачной соски. И там, в Питере, на шоссе, вы тоже закурили. А поскольку в надвинутой до подбородка шапочке курить неудобно, вы ее слегка раскатали. Вашу черную полицейскую шапочку, изделие «вуаль», как мне сами говорили.
– Господи, да таких изделий в любом охотничьем магазине пруд пруди!
– Да, – кивнула певица, и неожиданно привстала, дотронулась до подбородка Гайворнского. – Зато таких шрамов немного. Всего один. И я его заметила, о чем готова дать показания хоть сейчас. Но…
– Что – «но»? – спросил Иван, почему-то с трудом ворочая пересохшим как пустыня Сахара языком.
Заболоцкая уверенно откинулась на спинку кресла, жалобно скрипнувшее под ее тоже немалым весом:
– Но я буду молчать, потому что наши роли поменялись, дорогой Иван! Теперь, если вдруг понадобится, я обращусь к вам, и вы мне не откажете!
Гайворонский перевел дух. Все не так страшно. И пусть Манон еще поживет на этом свете, радуя окружающих своим голосом и роскошным бюстом:
– Всегда готов! Для вас – всегда! Хоть зайца догоню, хоть в горящую избу…
– Насчет избы сильно сомневаюсь, – поднялась с места Заболоцкая, – а зайца действительно догоните. За три рубля…
Гайворонский молча осушил стакан нарзана, отдававшего водопроводной водой. Он поймал себя на том, что обратился к своей агентессе на «вы», чего не позволял себе раньше. Что бы это значило? Еще вчера он хвастался коллегам, что ему человека вербануть – как стакан воды выпить.Вот и выпил – до самого донышка.