Глава первая

Мышь черная, мышь белая

1. «Адамова голова»

Зимний день догорал в окне бревенчатого пятистенка на окраине Саратова. В начале прошлого века пятистенок был домом старосты пригородного села Грушинка. А в начале нынешнего до него дотянулись щупальца мегаполиса и организованной преступности.

Мегаполис был представлен раздолбанной, в ухабах, улицей и черной трансформаторной будкой, на которые открывался вид из окна. Организованную преступность персонифицировали Ноздря и Чуй, сидевшие у окна. Третьим участником этой сцены был человек в кожаной куртке и черной шапочке, докладывавший об успешно проведенной акции.

Теперь шапочка не была раскатана чулком, открывая скошенные, словно обрезанные, мочки ушей и лицо пожившего и много повидавшего человека с крупными чертами, волевым подбородком:

– Когда я увидел, что у девки папка с документами из того же банка, где работал Костоправ, то решил ее подставить. Теперь ее пальчики на рукоятке пистолета. Легко могу засветить ствол ментам через одного бомжарика, как найденный в проходном дворе. Он же на очной ставке опознает телку. Пускай она потом поет что хочет. Никто ей не позволит снизить процент раскрываемости.

Человека в шапочке звали Скотч. Он был не местным братком – птицей свободного полета, которого специально подрядили для этой работы. Было у Скотча и другое погоняло – Паук. Обе клички отражали метод работы специалиста, который перед вдумчивым разговором всегда аккуратно пеленал «собеседника» клейкой лентой.

А вообще-то Скотч был киллером. Проще говоря, наемным убийцей. Он хорошо знал свое дело и сейчас был уверен, что клиенты останутся довольны. Неожиданный ход с подставой не предусматривался контрактом, был своего рода завершающим штрихом, который отличает профессионала от подмастерья.

Поэтому Скотч был удивлен, хотя и не показал этого, когда Ноздря – а он и был заказчиком – подвел итог:

– Волыну у себя пока заныкай, никому светить не надо. Человечка своего – наготове держать, телку – пасти, но аккуратно. Может, она тоже из ментовки, вместе с Костоправом там была. Ведь бумажки-то она ему прямиком несла. Тут к гадалке ходить не надо. Пока все.

– Понадоблюсь – я на связи, – кивнул Скотч, положив папку с документами на стол под окном. Через минуту его фигура, мелькнув на улице, скрылась за трансформаторной будкой, украшенной черепом с костями.

И эта – белая на черном – «Адамова голова» через дорогу смотрела прямо в окно пятистенка!

Ноздре стало вдруг не по себе. Убедившись, что его подельник Чуй зарылся в папку с документами так, будто это журнал с голыми бабами, Ноздря украдкой перекрестил грудь. Вот и еще один человек отправлен на тот свет по его наколке. Правда, чужими руками, и не человек, а мент, но это дела не меняет. Личный счет Ноздри в угольках вырос.

…На хуторе Яблоневом, где прятались Ноздря и Таймураз по кличке Чингисхан, сорвавшись из сумгаитского следственного изолятора, жили, как ни странно, староверы. На одного из них у Чингисхана был хорший «крючок». Больше месяца недавние подследственные сидели в сарае, как раньше парились в одной камере пока оперативно-следственная бригада, собранная со всего Союза, выясняла причины сумгаитской резни. Еду Ноздре и Чингисхану приносил ветхий старик в «мирских», для чужих, мисках. Он-то и рассказал про угольки. За каждое черное дело черти для грешников подкладывают угольки на сковородку.

А каждый уголек, поясняла эта ветхая плесень, тлеет десять тысяч дней и ночей.

Уже тогда, больше десяти лет назад, Ноздре светил «лимон» на сковородке. А может и больше, кто считал, сколько доз наркоты он задвинул? А каждая доза, несомненно, приближала одних к последней черте, других, вроде Ноздри и Чингисхана, – к сковородке с угольками.

Сейчас бывший сокамерник поднялся – выше не бывает. В самом Нью-Йорке мазу держал. Он и раньше с фартом дружил. По возрасту был почти малолеток, по делам – орел. Вот и взлетел, но старых корешей не забывал. И как раз ему адресововалась посылочка «made in Чуй». То есть, новые угольки для сковородки.

Ноздря, в натуре, опасался того света. Отгораживался от него крестом на золотой цепи. Но тот свет все чаще давал о себе знать, по ночам присылая своих гонцов, особенно, как зарядишь нос коксом.

Вот и сейчас близилась если не ночь, то сумерки. Меньше суток оставалось до завершения крупного дела, спланированного прежним сокамерником, а нынешним бугром. После того, как америкосы вошли в Афган, где до них талибы почти вывели маковые плантации, благословенный красный цветок расцвел там пышным цветом. И хотя после этого Афганистан всех затарил своим «герычем», Чингисхан подал идею завести в Казахстане парочку героиновых лабораторий на местном сырье.

Зачем? Ноздря не спрашивал. Хан сам объяснил: никто долго в Афгане не держится. Если уж Советский Союз не справился, то штатовцы и подавно ничего не смогут, в коленках слабы, сидят на блокпостах со своим попкорном, так что возвращение воинов под зеленым знаменем не за горами, а ислам наркоту на дух не потерпит. Рынок освободится, и вот тут они свое возьмут по полной.

Ноздря снова порадовался, что в свое время парился с Чингисханом в одной хате. Котелок у того варил не так, как у других. А еще он ценил верность. И хотя жил за океаном, руки имел длинные.

Хан же вывел Ноздрю на Саратовскую фирму, готовую поставить столько, сколько нужно специфических химматериалов. И даже предложил кредит для закупок под умеренные проценты.

От кредита Ноздря и Чуй отказались, хотя прекурсоры [44] стоят дорого и для лаборотории их требуется много. Кредит в их представлении был неотъемлем от кидалова, а зачем кидать уважаемого брата? И в демократической России, и в независимом Казахстане достаточно банков, где отыщутся люди, готовые за известную сумму «отката» представить необходимый кредит.

Но вот что подельники восприняли с благодарностью, – это курьера, который доставит в Штаты героин «made in Чуйская долина». Правда, партия небольшая, на пробу, но тут уж Чингисхану виднее.

Общая сумма оказалась на нолик меньше, чем рассчитывали Ноздря и Чуй. Но и тут Чингисхан объяснил понятно: «При продвижении нового товара на рынок цены должны быть ниже, чем у проверенного продукта. Надо постараться, чтобы уже сейчас отвоевывать свою нишу на рынке отлично зарекомендовавшего себя афганского „герыча“».

Зато наркодельцы из Казахстана взяли свое на российском банке. Председатель его правления оказался жадным и трусливым. В отличие от начальника службы безопасности, который с большим скрипом согласился на кредитование фирмы «Истлан», а потом всячески этот кредит пробовал вернуть. Вот и в минувшую пятницу, заметив Ноздрю и Чуя в ночном кабаке, попытался даже им предъяву сделать.

Но главное – он мог просечь всю фишку!

За что и расплатился сегодня – по полному счету! Теперь надо покумекать, как лучше использовать подвернувшуюся под руку бабу…

– Старый верблюд всегда идет на дым костра!

Ноздря обернулся на голос более молодого подельника. Чуй, не сделавший ни одной ходки, зато имевший за плечами Алма-Атинский политехнический институт, любил цветистые восточные фразы, костяные четки, шелковые халаты. Он, то и придумал, что лучше всего переправить «герыч» в халате.

– Чего еще ты там надыбал? – спросил Ноздря, кивнув на папку с документами из Стена-банка. – Какого такого верблюда?

– Я говорю, что Костоправ мог запросто нам всю малину обгадить, – ответил Чуй, для которого русский язык и приблатненный студенческий сленг все же были роднее культивируемых восточных присказок. – Эта баба несла ему документы по «Истлану», а в платежках все, что надо и не надо! Толковый пацан сразу просечет, какую тему мы с тобой замутили!

– За малявы ты в ответе, – напомнил распределение ролей Ноздря. Легальная сторона их бизнеса – контракты, банковские счета, бухгалтерия – контролировалась Чуем. Тогда как там, где надо было поработать руками, ножом, стволом, вроде той «заказухи», что была успешно осуществлена несколько часов назад, их прикрытие, – это была делянка Ноздри.

– За всем не уследишь, – сморщил плоское желтоватое лицо Чуй. – Бухгалтерша, сука аккуратная, все расписала: кому, сколько, и за что. Ну и ладно, на том свете у Костоправа сейчас дела поважнее, чем наши платежки.

– Кроме него другие остались, – Ноздря не разделял пофигизма Чуя. – Та же баба. Она документы подбирала. Она в них что-то может понимать.

– Так почему не сдать ее в ментовку, как предлагает Скотч?

– Да вот поэтому и не сдать, из-за твоих платежек долбаных. Менты, они не все ссученные, а главное – дело банка касается. Для них важнее компры на банк нарыть, чем палку срубить за раскрытую мокруху. С компрой у Безверхого можно прилично бабок снять, кишка тонка у фраера. Ну да ты знаешь.

Чуй осклабился:

– Логично. Тогда, может, и бабу вслед за Костоправом наладить? Чтобы тому не скучно было, а?

– Не болтай, о чем не знаешь, нехристь! – оборвал его Ноздря. – Всему свой срок. Помнишь, Безверхий еще год назад трендел: «Только б Костомаров не пронюхал, тогда и мне, и вам облом выйдет». Но тогда не пришел еще час Костоправа. Так и с телкой – она еще не выбрала свой срок. Пока.

При этих словах оба посмотрели на свои часы. Одинаковым был не только жест, но и ход мыслей подельников. Кем бы ни была женщина, помилованная Скотчем в подъезде дома 27 по улице Фрунзе, она просто не успеет встрять им поперек.

Оба дорогих часовых механизма показывали сорок шесть, нет уже сорок семь минут четвертого. Из этого следовало, что до начала операции остается восемнадцать часов тринадцать минут. И восемнадцать часов четырнадцать минут до ее завершения, поскольку моментом исполнения контракта считалась передача героина курьеру.

Первой партии с символическим клеймом «made in Чуй».

За окном бревенчатого пятистенка на окраине Саратова догорал короткий зимний день. В окно смотрела пустыми глазницами «адамова голова».

2. Джип с бантиком

Весь следующий день питерская оперативно-следственная бригада пребывала в состоянии злой трезвости. Не в смысле веселящих душу и сердце напитков, – хотя и это тоже, – просто трезво были оценены все возможности, чтобы продолжить работу по делу «Древоточцы». После того, как деньги по контракту отметились на счете ФСО в Стена-банке, подтвердив тем самым факт поставки алюминия в Венгрию, оставалась единственная возможность доказать преступный умысел – подтвердить, что отправленный алюминий был не марки А6N.

Тогда и деньги можно будет вернуть, а то уж больно высокая цена за колготки Людочки Стерлиговой!

Итак, теперь надо работать по заводу. Но уже первое ознакомительное посещение этого предприятия, занимавшего территорию площадью в несколько городских кварталов на левом берегу Волги, показало, что задача предстоит не из легких. Вся финансово-хозяйственная система гиганта была выстроена таким образом, чтобы его руководству было легче и безопаснее воровать. Каждый цех, а иногда даже участок, представлял собой отдельное юридическое лицо со своей бухгалтерией и отчетностью. Соответственно, и каждая тонна алюминия перепродавалась несколько раз, не выходя за пределы заводской территории. Но чтобы разобраться во всем этом, не хватило бы и года.

Местные органы – от ментов до эфэсбэшников – естественно, не обходили Саратовский алюминиевый стороной. Но щипали исключительно по мелочи. Благо возможностей возбудить уголовное дело, а потом закрыть его в связи с «деятельным раскаянием» фигуранта – да здравствует статистика! – было, хоть отбавляй. Однако всерьез САЗом не занимались по одной, но очень веской причине: совет директоров возглавлял двадцатитрехлетний вундеркинд, недавно окончивший Сорбонну, да так и живший в Париже. По случайному совпадению, он же являлся единственным отпрыском губернатора области.

По этой же, наверное, причине и вневедомственная охрана – автоматы, бронежилеты, недружественный взгляд из-под касок – наотрез отказались пропустить питерских оперативников дальше проходной:

– У себя в Ленинграде будете права качать. А здесь наша земля!

– И почему здесь все такие невежливые? – обратился Непейвода к Токмакову. – Есть гипотезы?

Токмаков отрицательно помотал головой. Ему было не до того. Он вот уже несколько минут приглядывался к гладкому типу восточной наружности, который, выйдя из подъехавшей машины, с видимым удовольствием внимал перепалке государевых людей: местных сотрудников вневедомственной охраны и питерских оперов.

Это был человек лет сорока с пухлым брюшком и нездоровым румянцем, выдававшим пристрастие к напиткам крепче сорока градусов. Дорогой костюм и легкие ботиночки свидетельствовали, что он приехал на работу не в общественном транспорте. Это же неоспоримо подтверждало кольцо с автомобильным ключом, сигнализацией и затейливым брелоком, который он небрежно вертел на пальце.

Собственно, именно брелок и приковал к себе внимание Токмакова в первую очередь. Не потому, что был непомерно велик и отлит из золота. Мало ли наклепали золотых побрякушек? Нет, он заворожил оперативника отчетливо читавшейся монограммой, серебряными буквами по золотому фону: «Истлан».

«Истлан», черт возьми! Та самая контора, по которой затребовал документы Костомаров. Та, что явилась точкой отсчета несчастий Людмилы Стерлиговой.

Совпадение? Нет, не верил Токмаков в подобные совпадения! А в удачу верил. И это именно она улыбнулась ему сейчас блеском золотого брелока.

– Сбавь обороты! – шепнул Вадим Непейводе. – И срисуй на будущее этого типа.

«Этот тип» как раз проходил в это время проходную. Менты вытянулись чуть не во фрунт. Пробегавшая с папкой секретутка учтиво вильнула задом.

– Хорош гусь! – оценил Непейвода. – Ощипать такого одно удовольствие!

– Пока что ощипывает он, – очнулся от служебного восторга сержант вневедомственной охраны, предварительно отследив, что восточный человек скрылся за проходной. – Идрис Ильясович Хапшоков, коммерческий директор завода. «Неприкасаемый» – только зря с ним время потеряете. Его и до вас многие схарчить пытались, – не вышло!

– Да упаси бог, кого-нибудь харчить! – прикинулся Токмаков ветошью. – Мы люди мирные, не какие-то там Рембо! А что Непейвода щипать кого собрался, так это у него еще милицейская отрыжка!

– Непейвода? – переспросил сержант с неподдельным интересом. – Просто Непейвода?

– Не просто, а майор, – уточнил Виктор. – Фамилия такая есть украинская, слыхал?

– Да е, трошки врубаюсь, – ухмыльнулся сержант, протягивая здоровенную красную пятерню: – А я Рябенькотелятко!

– Ну это еще круче! – воскликнул Токмаков.

Землячество – великая сила! Теперь-то он уже ни на секунду не сомневался, что спустя полчаса будет знать всю подноготную господина коммерческого директора.

Так оно и оказалось. Основной чертой Хапшокова была патологическая жадность. Ворочая миллионами, получая многотысячную зарплату в «зелени», он не гнушался принимать подношения и бараньими тушами, и даже просто банками тушенки. А зависело от Хапшокова на Саратовском алюминиевом заводе, старожилом которого он был, многое: от очередности отгрузки металла до очереди в детский садик, все еще содержавшийся предприятием на своем балансе.

Без особого труда удалось выяснить и происхождение затейливого золотого брелока. Это был подарок коммерческому директору от неких бизнесменов из соседнего независимого государства. Брелок был вручен вместе с необъятным веником из цветов. А джип «Тойота лэндкрузер», ключ от которого болтался на колечке, стоял под окнами, перевязанный через капот к форкопу розовой атласной ленточкой с бантиком.

Дальше Токмаков не стал слушать.

– Я в банк, – шепнул он на ухо Непейводе, неожиданно обретшему в лице земляка словоохотливого собеседника. – Посмотрю там документы по «Истлану», а ты уж здесь сам постарайся.

– Давай! Теперь нам спешить некуда…

– Ну это как сказать!

Выходя с территории, Токмаков покосился на черный джип, нагло скалившийся хромированным «кенгурятником» в снежное пасмурное небо. Сейчас машина не была обвязана подарочной ленточкой, но от нее за версту несло деньгами. Большими деньгами.