ПРЕДИСЛОВИЕ

Несколько лет назад, получив задание критически описать на страницах нашей газеты положение в «Звезде», я провел немало времени с этой футбольной командой, узнал о ней так много, что вместиться в одну статью ее жизнь не могла. Кстати сказать, статья получилась вовсе не разгромной — просто-напросто опоздала стать такой. «Звезда» в тот год, вопреки предположениям, удивила победой в Кубке и неожиданно ярким дебютом Святослава Каткова.

Материал же, собранный мною, настойчиво требовал возвращения к этой теме. Давно, не торопясь, я начал приводить в порядок свои записи о «Звезде», о братьях Катковых, об их друзьях и недругах. Но поставить события в стройный ряд мне никак не удавалось — прошлое переплеталось с настоящим, даже с будущим, ибо то, что уже было, несло в себе то, что только могло случиться.

Да и вряд ли я теперь смогу рассказать о жизни этой команды стройно и последовательно. Поэтому мои рассказы не всегда вытекают один из другого, какие-то истории и мысли повторяются в них, события порой опережают друг друга. Но я должен рассказать все, что могу, сегодня. Сейчас. Хотя бы потому, что Святослав Катков еще играет, он еще молод, и не я один спешу на стадион в надежде с его помощью испытать чувство приобщения к непостижимому действу, именуемому футболом.

 

ВСЕ РАДИ НЕГО

«Звезда» опять безнадежно проигрывала.

Наблюдая за своими недавними партнерами, Сергей ни в чем не мог их упрекнуть: они и старались больше обычного, и находили порой какие-то новые, пусть и незамысловатые, решения, иногда к ним приходило — правда, всего на несколько минут — то прежнее горение, что раньше придавало блеск их умению и стараниям. Но все же игры цельной, осмысленной не было.

В отличие от недавних, тоже проигранных матчей сегодня — в этой тягучей, нудной игре — никакой драмы не происходило: «Звезда» уступала знаменитой команде, прошлогоднему чемпиону, который опять отлично начал сезон.

Бесцветно начавшийся матч бесцветно и закончился. Сергей взглянул на расстроенного брата.

— Поезжай домой, — сказал он Святославу.

— А ты? — удивился брат, резко вскинув голову.

— Поезжай домой.

Сергей пошел вниз по ступеням, провожаемый взглядами, — осуждение и оправдание, порой неведомую надежду, а порой и отчаяние чувствовал он в них. Кто-то сбоку сказал:

— Катков, видишь как они — без тебя?

Другой голос подхватил:

— Серега, пожалел бы нас, если Савельев тебе — без разницы

Навстречу спешил, расталкивая толпу, раскрасневшийся толстяк, начальник лаборатории. Он тоже не удержался:

— Вот что ты наделал, Сергей. Они без тебя дышать разучились.

Сергей не отвечал: если вчера он знал, что говорить и таких случаях, и даже давал отпор, то сегодня слова уже не имели смысла, ибо на его глазах рушилось то, чему он отдал лучшие годы своей тридцатилетней жизни.

Капитанская повязка полетела к ногам бесстрастного администратора, а ведь именно она определяла для тысяч зрителей и для футболистов «Звезды» особую ответственность Минина и в игре и вне ее.

— Вдалбливали же всем! Ни на шаг от Сосноры! Раз за разом его упускали —дождались, что гол сделал. Я весь свой край прополол, бегал назад как дурак. А вперед придешь — мяча от вас не дождешься.

Всеобщее молчание окончательно вывело Минина из себя:

— Три «баранки» подряд! Вы ж ползали, а не играли! На люди стыдно выйти! Дождетесь, Бурцев па мозгам даст!

Услышав фамилию директора завода, старший тренер Савельев резко оборвал Минина:

— Ты, что ли, пользы много принес?

Вмешательство тренера оказалось неожиданным:

впервые Савельев позволил себе усомниться в футболисте, чье дарование сам же ставил выше других.

— Если считать, — продолжал Савельев, — как ты хочешь, так ты принес больше вреда, чем пользы.

— Я — вреда? — не хотел верить Минин.

— Сейчас ты все равно не поймешь.

Именно в эту минуту мимо распахнутой двери по опустевшему холлу прошел Сергей Катков. Савельев порывисто отвернулся, но поскольку все неотрывно смотрели в уже пустой проем двери, он должен был снова привлечь внимание к себе:

— Кто из вас хотел проиграть? Никто? Я гоже думаю, что никто не хотел проигрывать. Отдыхайте. До осени еще далеко. Отдыхайте.

Сергей прекрасно знал, какое испытание ждет его в затихшем холле, но сегодня даже хотел этого. Мимо него, то в одиночку, то вдвоем, проходили футболисты «Звезды». Он не видел их лиц, не видел взглядов, которыми они награждали его, но знал: одни смотрят с упреком, другие — с жалостью. И знал, что все они правы.

Минин, как обычно после матча, вез Савельева на своей «Волге» домой — они жили по соседству. О собственной вспышке Минин уже искренне жалел и всю не6лизкую дорогу говорил не умолкая. Сидевший рядом Савельев занятый, обрушившимися на команду неудачами, лишь прислушивался к его голосу. На своего друга, левого защитника Збарского, дремавшего на заднем сидении Минин привык не обращать внимания.

— Вы мне все: талант, талант, но я же и вкалываю? Даже сегодня, уж на что хотелось плюнуть, сбежать. Выжат — как из стиральной машины вытащили. Ну, да, все вкалывали. У всех игра не пошла. А с Минина все равно спрос. Никто бы с Сосноры не спросил, любой тренер. Даже вы, даже Веретеев. Не посмели бы. А с Минина всегда спрашивают, даже когда отыграл, как король. Но не могу я один очки приносить. А как треплются, если я хуже сыграл, чем другие?

— Помолчал бы ты лучше, — ответил Савельев.

— Почему я должен молчать? Вы от всех требуете молчания, потому что сами не знаете, что сказать? Потому — да?

— В этом ты прав. Раньше не знал. Но теперь…

Савельев не закончил своей мысли, а Минин понял — любой бы понял — к какому решению пришел тренер.

— Нет, вы так не думаете! Нет!

А Савельев глухо, с видимым спокойствием, но по сути грубо ответил ему:

— Да.

— Тогда скажите, что вы задумали?

— Наоборот, как раз наоборот. Все когда-то задуманное перечеркнул.

— А если я вас поставлю перед выбором?

Савельев должен был оставить этот вопрос без ответа. Он и промолчал, а Минин уже не мог сдержаться:

— Вы же сами хотели, чтобы Катков ушел?

Савельев опять смолчал, ибо ответ мог означать только одно: признание ошибки. Савельев же и в глубине души не слишком часто признавал свои промахи.

— Один он не спасет, — продолжал, упорствуя, Минин. — Вы рассчитываете на брата? Катков и сам не вернется, и брата не пустит. Он злопамятный. Даю голову на отсечение — летом он отвезет брата к Веретееву.

Вторичное упоминание об этом тренере, которому Савельев завидовал только потому, что сам был менее талантлив, заставило его нарушить молчание.

— Не будет по-твоему. Понимаешь? Я опоздал на целый год. Или поторопился. Останови — выйду. Поезжайте без меня.

Савельев захлопнул за собой дверцу, побрел вдоль каменной стены. Минин смотрел ему вслед и вслух размышлял, все еще взволнованный:

— Неужели вернет его? Все бывает. Ведь ничего другого не придумать. Ну, пускай вернется Катков, пускай с братом. Тот, может, всех нас перегонит. Но все равно в этом году «Звезде» болтаться по низам. Мы просто слабее других, а он не понимает. Думаете, я не переживаю? Никто не слушает меня. А я ночи не сплю оттого, что все идет прахом. Но этого никто не видит. Никто не слышит меня.

— Почему же? — вдруг отозвался с заднего сидения Збарский. — Я слышу.

— Ну, ты слышишь. А другие? Им подавай голы, очки! Почему я не послушал умных людей? Почему не вернулся в Москву? Из-за нее? Ты думаешь из-за Ирины?

— Ага, — ответил невозмутимый Збарский.

— Вот смешно: из-за женщины сломал себе карьеру. Ну, это только я один на всем белом свете такой дурак. Серега Катков оборвал — как будто и не было ее. А я не могу?

— Поехали, — сказал Збарский. — Я-то не подозреваю тебя в том, в чем другие, но она все-таки сестра Савельева — вот и пища для трепачей. Ну, поедем?

Вернется Катков или не вернется — все равно надо играть.

Савельев отказался от ужина.

Сестра знала, что это означает: новая неудача еще более обнажила — и теперь слишком отчетливо — ту драму, какую «Звезде» пришлось пережить прошлой осенью. Предчувствуя, что может произойти, на какой шаг может пойти Савельев в этом критическом положении, Ирина считала себя обязанной вмешаться, хотя и заботилась вовсе не о футболе.

Сколько она себя помнила, все вынуждало ее уживаться с этим футболом, и не только потому что старший брат был довольно известным игроком и стал еще более известным тренером. Чувство, которое пришло к ней, восемнадцатилетней, и которое она не задумываясь посчитала любовью, тоже приблизило ее к футболу. Сергею Каткову исполнилось двадцать два, когда они познакомились на первом курсе политехнического. После нескольких, казалось бы, случайных встреч вдруг выяснилось, что он играет в одной команде с ее братом. Даже теперь, спустя восемь лет, она вынуждена признать, что для него тогда эта новость оказалась еще более неприятной, чем для нее. Для нее неприятной лишь потому, что опять, и с неожиданной стороны, в жизнь вмешался футбол. Для него же потому, что она оказалась сестрой человека, который, будучи его партнером в игре, в обыденной жизни следовал иным, всегда противоположным, нормам. В течение всех институтских лет их общие студенческие заботы смягчали то, к чему оба относились непримиримо. В ту пору она, казалось, приучила себя смиряться с его постоянными разъездами и с бесконечными заботами о младшем брате, надеясь, что футбол и жизни Сергея не вечен.

Однако по окончании института все обострилось. В своем юном брате Сергей разглядел футболиста, который способен был достичь в спорте большего, чем удалось ему самому. Для Ирины же все это теперь безусловно означало, что футбол отнимет у нее Сергея еще на долгие годы.

Они с Сергеем так и не смогли найти»приемлемые для всех решения. С одной стороны, стоял ее брат, месяцами не здоровавшийся с Сергеем. С другой — резкий и представлявшийся ей эгоистичным Свят.

Они виделись все реже, пока не стали встречаться от случая к случаю, а в последние два года и случаев таких почти не выпадало.

Сергей вообще был скуп па слова, теперь же Ирине осталось лишь мысленно вести с ним споры, доказывать ему что-либо. Мимоходом встретив его на заводе или на футболе и перехватив его взгляд, она вдруг чувствовала, что и он ведет с ней точно такие же мысленные споры.

Матч с чемпионами Ирина смотрела по телевизору. Она понимала, что брату необходима безоговорочная победа, и если бы это зависело от нее, она пожертвовали бы всем, чтобы победа пришла. Но опять было поражение. Не просто унижавшее, а породившее тревогу: брат может вернуть Каткова, к этому нее идет. Она не думала о себе и о Каткове, теперь она думала о том, как опасен Катков для ее брата.

— В «Старте» плохо пишут о твоей команде

— Еще хуже напишут, — неожиданно оживился Савельев. — Они же не хотят понять, что смена поколений нигде не проходит без потерь.

— Смена поколений? — В других обстоятельствах Ирина рассмеялась бы, но не сегодня: брату приходится идти на попятную, а случалось это крайне редко может быть, до сих пор вообще не случалось, таков уж был у него характер. — Один какой-то Катков — это уже целое поколение? С каких пор ты ему придаешь такое значение?

— Представь — с сегодняшнего дня, — ответил Савельев.

— Но ведь он причинил тебе столько зла?

— Я ему ничего никогда не прощу. Но мне нужен его брат.

— Святослав? Ты с ума сошел, — не поверила Ирина.

— Наверно, так оно и есть. Но у меня нет другого выхода. И никто мне ничего лучшего не предложит.

Ирина считала себя обязанной предостеречь брата:

— Мальчишка полон яда. Ты не знаешь этого человека.

— Узнаю. И переделаю. Ты не сумела победить юнца и потеряла Сергея. Я уважаю твои чувства, поверь. Но жажда славы подчинит и его.

— Ты просто потерял голову. Если Свят будет играть у тебя, он тебя погубит. Не сразу, но погубит.

— У, как страшно. Не надо аналогий. Если он причинил тебе столько зла, это вовсе не значит, что он и со мной будет таким же. Только ты считаешь, что в твоем разрыве с Сергеем он виноват больше, чем вы оба.

— Причем тут это все? Как ты не понимаешь, речь идет не только о судьбе твоей команды, но и о твоей собственной судьбе? Я всю жизнь гордилась тобой. И не могу думать о себе, когда ты в беде.

— Но никакой беды не будет, — возразил Савельев, уже пожалев, что огорчил сестру. Она же горячилась:

— Это просто невозможно: снова Катков — в «Звезде». Пойми: ты будешь незаметен — опять один Катков. Другой, но все равно — Катков. А не ты.

— Ах, сестричка милая, теперь это не имеет никакого значения. Мне тебя жаль, — продолжал Савельев.

В тебе не рассудок говорит, а чувства. Я чужие чувства тоже понимаю. А твою ненависть — особенно. Она мне, может быть, даже приятна.

Он и сам этих братьев ненавидел и чистосердечно полагал, что сестра с ним солидарна. Однако что-то в его самоконтроле ослабело, мысль о предстоящих событиях, как ни странно, вдохновляла его, словно он был еще тем юношей, который трепетно ждет от завтрашнего дня ответов на все мучительные вопросы дня сегодняшнего. А сестра вспылила:

— При чем тут я? Речь идет о тебе — об одном тебе.

Спорить с ней было бессмысленно и сегодня, и вообще — так решал обычно Савельев, так решил он и в этот поздний час.

Года два спустя Соснора, к тому времени уже игравший в «Звезде», рассказывая мне о своей встрече с Сергеем после этого матча, припомнил, как Сергей объяснял ему свой уход из футбола.

«Если по форме, — говорил Сергей, — то я сам ушел. А по существу — совсем не так. Пять лет меня выбирали капитаном. Можешь представить, какое место я занимал в «Звезде», вернее, какую роль ребята отводили мне. С Савельевым мы когда-то — и не так уж давно то было — вместе играли. И оба старели, если к тридцати годам мы действительно стареем. Он почувствовал, что, в конце концов, тренером назначат того из нас, кто раньше уйдет, и он ушел раньше меня, хотя мог бы еще играть сезона два, а то и три. Потом он оказался старшим тренером «Звезды» — проработал год вторым, старшего сняли, его поставили во главе команды. Если говорить честно, то у меня и мысли никогда не возникало — тренировать: я окончил политехнический не для этого, и работу свою люблю не меньше, чем любил и люблю футбол. К тому же я согласен со Стефаном Ковачем: настоящую ценность современного футбольного тренера составляет вес его умственного багажа и образования, а не качество игрока, каким он был. И это — истина. Савельев понимал, что до тех пор, пока я в команде, он не хозяин в ней. А по его разумению тренер должен быть хозяином, собственником команды. И он вынудил меня уйти. Способов для этого в нашей футбольной жизни достаточно. Нет, я не могу его упрекнуть — он все сделал внешне пристойно…»

Сергей Катков начинал свой футбол с этого запыленного двора, втиснутого между старыми, обветшавшими домами.

В последний раз он был здесь в середине прошлой осени-после того, как впервые открыто противопоставил себя Савельеву.

Началось все, как обычно, с пустяка. В одном из матчей — ничего не решавшем — Сергей дал отличный пас на удар Минину, тот небрежно — по легкомыслию — распорядился мячом, удар не получился, но мяч от ноги защитника все-таки влетел в ворота. Ликующий Минин бросился к неудачнику и расцеловал его. Вот тогда Сергей не сдержался: его слова были оскорбительными в той же мере, в какой был оскорбительным бросок Минина к несчастному защитнику.

А сейчас мальчишки, не обращая внимания на Сергея — он ведь уже не играл в их любимой «Звезде», и у них были новые кумиры, — гоняли по двору новенький пятнистый мяч. Сергей не следил за ними, он мучительно восстанавливал в памяти все, что могло пригодиться завтра.

И, вспомнив свое последнее объяснение с Савельевым, невольно поморщился: оба тогда далеко ушли от истины, оба погрешили не только друг против друга, но и каждый против самого себя.

Забив гол, ребята обнимались точно так же, как обычно делают мастера. Сергея все-таки привлекла их шумная возня, и как-то сама собой пришла мысль, оказавшаяся на удивление простой: сколько чужого горя в этом ликовании, сколько нравственных ошибок может последовать за такой потерей власти над своими чувствами.

Пересекая двор, к Сергею шел хмурый, сосредоточенный брат. Сергей подумал: как быстро и далеко ушел Свят от этих мальчишек, хотя наверняка он все еще ближе к ним, чем к мужчинам, среди которых ему предстоит провести конец юности.

— Я так и думал, что ты здесь, — неожиданно спокойно сказал Святослав.

Святослав сел рядом, вытянул тугие ноги по грязному песку.

— Сгорела «Звезда». Душа болит — хорошая ведь была команда.

— Тебе ее жаль?— подавляя оживление, спросил старший. — Уж не хочешь ли ты предложить им себя

— Я? Разве я им нужен? Им нужен ты. Почему ты не хочешь им помочь? Я бы на твоем месте…

— Ах, Свят, — мягко перебил его старший брат, — вот если бы я был на твоем месте.

— В мои годы ты уже блистал в «Звезде».

— Ты тоже можешь попробовать.

Святослав смутился:

— Нет, Сережа, ты им нужен. Именно ты. Они примут тебя. Им некуда деваться. «Звезда» никогда так не горела.

— Разве я не виноват перед ней?

— Правильно. Винят не одного Савельева, но и тебя. И не меньше, чем его. Ты должен вернуться.

— Я ведь с осени не играю, — напомнил старший брат.

— Но, Сережа, футбол за время твоего отсутствия недалеко ушел. Ничего нового не придумали. И правила не меняли. Да и ты… ты же всегда в форме, Сережа. Ты же сам это знаешь лучше меня.

— Ну, раз ты так считаешь, то завтра… я повезу тебя к ним и покажу этому Савельеву. Хотя он и без меня о тебе наслышан. Может, тайком приезжал смотреть, как ты за юношей играешь.

Свят лишь нелепо прошептал:

— Ты — серьезно? Обо мне — серьезно?

— Без шуток, Свят. Я не хотел им отдавать тебя, — признался Сергей. — Есть другие тренеры, более достойные. Но ты же сам сказал: обидно за «Звезду». Где ж тебе еще играть?

— А если я провалюсь?

— Тогда вместе с тобой провалюсь и я. На этот раз окончательно, — ответил Сергей, поднялся, глянул на мальчишек, продолжавших гонять по двору мяч. Обнял брата. Они вышли на тесноватую улочку.

— Ты не бойся за меня — я не оступлюсь, — вдруг сказал Святослав.

— Я тоже, Свят, был уверен — в твои годы, — что никогда не оступлюсь. Я даже думал, что сумею пройти ровной, прямой дорогой. Из одних побед. Победы были. Но было и жестокое поражение.

— Ты виноват не в том ведь, что с Савельевым не поладил, да? Ты перед городом виноват, да?

Сергей ничего не мог ответить: шаг, избранный им самостоятельно, без принуждения, противоречил всему, что он делал прошлой осенью, — и мысль об этом унижала, однако забота о судьбе брата заставляла не то чтобы забыть это унижение, а просто отмести его, убрать с пути с пути, который вел — или по крайней мере должен был вести — к утверждению брата а брата сегодня, как и вчера, Сергей не пожалел бы собственной жизни.

«…Никто мне ничего не предлагал, но я решил вернуться. Ты ведь понимаешь, что не для себя. Тоже ради него. А кто же ему мог заменить отца и мать? Если бы они — вероятно, я… обошлось бы без моих… Ну конечно, ты права: жертв. Тебе ли объяснять, что у него никого нет, кроме меня. Ты-то знаешь, как мы с ним остались без отца, а потом потеряли мать. Мы с тобой начинали таким спором, этим и кончаем. Теперь я понимаю — вы с ним просто не сумели поделить меня. Но лишь вчера я понял, в чем дело: не ты виновата, что он враждовал с тобой, и не он сам. Футбол. Футбол виноват во всем. Нет, не то говорю, футбол, конечно, не может быть виноват, он выше всех нас. Ты не поняла? Вот как? О Святе — тоже? Ничего ты не поняла — ни Свята, ни футбола, ничего в нашей жизни. Не будем гадать — скоро каждый покажет себя таким, каков есть на самом деле. Каждый, в том числе и ты, и я. Вот как? То есть, говоря проще, чтобы я был наказан? Ты хочешь именно этого? У каждого из нас были и есть люди, которыми мы — друг ради друга — пожертвовать не могли и не можем. И не сможем никогда. Это сильнее нас. И на то есть причины, над которыми мы не властны. Я уже обещал. Да, прости, я тогда оговорился. Я обещал брату. Да, брату! Брату! Зачем я обманываю себя? Ведь прежде всего — футбол. О чем ты? О разочарованиях, которые ждут Свята? Сегодня не имеет никакого значения Дело не в нас, а в «Звезде». Какое значение имеют наши личные судьбы в сравнении с ее судьбой? Никакого. Ну, почему же? Понимаю. Но у меня нет оснований и права соглашаться с тобой. И не только с тобой — со всеми вообще. До свидания. Потеря? Была. В прошлом году. А сегодня — что? Ну, прощай…»

Пятно солнечного света запрыгало по стене, по натертому паркету. Скрип форточки напоминал жужжание пчелы. Голубое небо за окном прорезала белая инверсионная полоса.

«…Ты дал согласие вернуться? Опять — про него! И это тоже ради него? Вся твоя жизнь — ему. Нельзя же так, нельзя! А, вот ты к чему… Твоих жертв! Но не имеет же он права лишать тебя жизни. Я еще не научилась разгадывать ребусы. Моего пионерского детства как паз на это и не хватило. Одно я понимаю: чтобы оправдать себя, ты готов прицепить ему павлиний хвост. Ах, зачем я так? Нет, пусть! Пусть ты обидишься, но просто самолюбивый петух он у тебя. И никакие высокие мотивы никогда им не руководили. Никогда, ин украл у тебя твою собственную жизнь. А сам ведь ничем не пожертвует ради тебя. Пожертвует? Этого мальчишку никто не знает толком. Можешь думать что угодно, но я хочу, чтобы твой брат потерпел фиаско в футболе, чтобы ты ошибся в нем, и он казнил тебя за эту ошибку. Нет, нет, все не так, Сергей! Не возвращайся! Тебя ждут разочарования. И ты сам знаешь — что одни лишь разочарования. Обещал? Кому ты обещал? Ты же сказал, что никто тебе ничего не предлагал. Тебе болельщики — эти ненормальные, психи — предлагали? Брату? Опять он! Но если ты так любишь его, отвези к Веретееву. Тот ведь совсем другое дело. А мой Савельев… Неужели ты не понимаешь? Ты Савельеву не нужен. Ему нужен твой брат. Но зачем твоему брату разочарования? Разве их мало было у тебя? Зачем же? Ты из всех крушений выйдешь победителем — я знаю, ты такой. Но я-то не хочу этого. А ты? Ты не хочешь меня понять, да? Просто не хочешь, да? Вот как? Тогда — до свидания. Я знаю своего брата лучше, чем ты, и потому мне вас нисколько не жаль. А себя? Но ведь и у меня есть брат! И он мне так же дорог, как тебе твой. Хоть и не теряли мы ни отца, ни матери… Ну, прощай… прощай…»

Посреди пустынной площадки перед жилым корпусом заложив руки за спину и глядя вверх на паривших в небе голубей, стоял измученный ожиданием Савельев.

Он уже успел переодеться. Снял белую рубашку и пестрый галстук, в которые вынужден был облачиться для визита к директору завода, — для визита, который ничего ему не дал. В спортивном костюме он выглядел старше своих лет. Фигуру портил быстро округлившийся, после того как он закончил играть, живот, а из-за невеселых раздумий обозначились морщины на лбу и сразу стал более заметным шрам посреди переносицы— память о единственной в его футбольной жизни травме, крепко сколоченный, он травм не получал, они грозили тем, кто встречался с ним на поле в борьбе за мяч.

Знакомый, ненавистный Савельеву голос прервал его горькие размышления:

— Здравствуй.

Сдерживая резкость, он повернулся к Сергею который, оставив машину на стоянке, шел к тренеру, но так же, как перед этим Савельев, глядел в небо на голубей Савельев ответил кивком головы.

— Извини, — продолжал Сергей, все так же глядя в небо, — что отрываю тебя от мучительных тактических поисков. Привез младшего брата. Посмотри. Думаю, он «Звезде» пригодится. Особенно сейчас.

Теперь Сергей опустил взгляд: по асфальту придвинулась третья тень.

— Ладно, — глухо ответил Савельев. — Посмотрю.

Неожиданно для обоих вмешался Святослав:

— А я привез вам старшего брата. Посмотрите его. Думаю, что он «Звезде» просто необходим.

— Вот как? — рассердился Савельев, но подавил чувство неприязни. — Ну, посмотрим и его.

Сергей мельком взглянул на брата: он знал, что юношу возмутил ответ, и успокаивающе повел головой. Младший, приняв просьбу старшего, смирился. Сергей спросил:

— Тренировка завтра?

— Да, — ответил Савельев.

— Как всегда?

— Да.

— Значит, мы приедем завтра.

Савельев, на прощание лишь кивнув, побрел в сторону тренировочного поля, хотя никто его там не ждал. Поскрипывал песок под ногами. Святослав растерянно смотрел ему вслед: он ожидал совсем иного приема.

— Что ты, Свят?

— Не очень-то он хотел видеть нас, — прошептал юноша.

— Ну что ты? — Сергей поймал себя на мысли, что как раз доволен таким приемом: по крайней мере на них этот прием не накладывал никаких моральных обязательств. — Он и не мог иначе: мы спасли его. Эту радость, Свят, он ни с кем не хочет делить. И он прав. Я бы на его месте вел себя точно так же.

— Ты бы на его месте?

— Условно, Свят. На его месте я никогда не буду. Не хочу быть.

— А я хочу.

— Быть на его месте?

— Когда-нибудь. Когда вдоволь наиграюсь. Раз ты не хочешь, то должен, выходит, хотеть я. Так?

— Ах, Свят, не заглядывай так далеко, — Сергей обнял брата и повел его к машине. — Заглядывая далеко, можно проглядеть сегодняшний день…

Для второго дебюта Сергея Каткова — спустя двенадцать лет после первого — трудно было придумать матч сложнее, чем этот. Дело было даже не в том, что соперничество с сегодняшним противником уходило корнями в давние, изрядно позабытые годы, что проходило оно с переменным успехом до сих пор, хотя ныне, уже несколько сезонов, обе команды играли в высшей лиге. Дело было и не в том, что игры этих команд между собой собирали в обоих городах полные стадионы, которые ничего не прощали своим и негодующе встречали успех чужих. И даже не в том, что тренировал сейчас соперников человек, которому более, чем другим, был обязан Сергей как футболист. Дело было в том, что уж кому-кому, а именно этим соперникам «Звезда» не имела права проигрывать ни при каких обстоятельствах.

А она катилась вниз, и никто не видел, каким образом можно задержать это падение.

Катковская «Волга» пробилась к стадиону сквозь говорливую и, несмотря на незавидное турнирное положение «Звезды», взбудораженную толпу.

Вахтер не спешил открывать ворота и этой своей медлительностью привлек к Сергею внимание теснившихся у ворот болельщиков.

— Почетным зрителем, товарищ Катков? — с издевкой спросила, просовываясь в открытое окно машины, остроглазая, выбритая до блеска голова.

— Я бы его из города выселил, — пробасили с другой стороны, — а перед ним еще и ворота открывают.

— Помолчи ты! — огрызнулись сзади. — Он свое сделал. Пускай другие столько сделают.

Железные ворота поползли в стороны. Сергей поспешил оставить позади замершую в ожидании толпу. Однако и на стоянке тоже поджидали болельщики, они всегда перед матчем караулят футболистов, чтобы узнать последние новости из первых уст. Завидев Сергея, они переместились к его машине, словно никто другой уже не представлял для них интереса.

Сергей не мог не слышать голоса — и вялые, без надежды, и нервные, и раздраженные, оскорбленные в своей вере, и безразличные, примирившиеся со всем, что еще уготовано «Звезде». И нужно было собрать волю, чтобы не ввязаться в перепалку, потому что не все были справедливы к нему.

— Смотри — Серега Катков!

— Чего он тут!?

— Слушай, Катков! Как ногам твоим не стыдно на стадион ходить?

Сергей захлопнул дверцу машины, подергал ручку, направился под арку, к подъезду, за которым уже никто не смог бы приставать к нему.

— Катков! Вернулся он, что ли?

— Так без сумки же?

— Гордый… Ему на нас наплевать.

Сергей почувствовал, как холод охватывает тело.

— Смотри, Катков явился.

— Да? Я-то всегда знал, что он не выдержит: «Звезда» ему дороже Савельева.

Сергей оглянулся: кто это сказал? Тот — рыжеватый в очках? Или вот этот — черноглазый веселый блондин? А может, вон тот мальчишка нечесаный? Впрочем, какая разница? Холоду нет места: в его возвращение верили — и это главное.

Отвечать — бессмысленно. Как и благодарить. Но теперь Сергей не спешил к заветной двери, за которой гул этих голосов оборвется. Возле самого порога кто-то сказал:

— Сергей? Давно тебя тут не было. С чем пришел?

Контролер у двери пропустил без расспросов, лишь с сочувствием посмотрел ему вслед.

Сергей не мог не знать, что, появившись в подтрибунном помещении, привлечет всеобщее внимание, и потому снова заспешил. Но его задержал знакомый низковатый голос:

— Сережа, на пару минут.

Ни с чьим не спутаешь голос нынешнего тренера соперников Веретеева. И встреча эта не просто обрадовала Сергея, но и каким-то странным образом ободрила. А чувства свои приходилось прятать: слишком много глаз придирчиво и осуждающе следили за ними.

— Здравствуйте, — Сергей пожал протянутую руку. — Вы улетаете завтра?

— Нет, сегодня. Да и директор тут. — Веретеев устало поморщился, но вдруг ожил, немало удивив Сергея. — Ты прости мое нетерпение. Твое возвращение для меня пока что загадочно. Я знаю, что скажет по этому поводу тот же Савельев. Но прежде всего, хочу знать правду от тебя. Что ты задумал?

Сергей по достоинству оценил проницательность Веретеева. Оглядевшись по сторонам, оценил и обстановку: их — с какой-то простейшей жадностью — слушали.

— Вряд ли здесь место для признаний, — сказал Сергей.

— Мальчишка, в мои годы долго терпеть — сверх сил. Я не понял тебя. — Веретеев неумело лукавил, и Сергей его разгадал. — Я могу подозревать — как и все. Да еще старческое любопытство. Молодые должны прощать его старикам.

Веретеев даже развел руками, словно бороться против собственного вмешательства в чужую жизнь был не способен.

— Трудно ответить точно, — сказал Сергей.

— Да, конечно, — быстро согласился Веретеев, — трудно, но все-таки можно. И я слушаю тебя.

— Хорошо. Я был неправ.

Густые седые брови Веретеева взлетели: он-то знал, что никому еще не доводилось услышать от Сергея Каткова признания такого рода.

— Не в том не прав, — продолжал Сергей, — что Минина уравнял с собой, да и Савельева тоже. Не прав был в том, что хотел заставить сделать выбор между собой и Мининым, а вышло — между собой и «Звездой». Я тогда не продумал. Вопрос надо ставить не так. Между ним и «Звездой» — не иначе. Все остальное неправильно.

— Но ведь если твое возвращение окажется неудачным, тебе будет тяжелее вдвойне, — сказал Веретеев. — Не только за себя тяжело, но и за брата.

— Свят и сам не пропадет. А если говорить только обо мне, то, наверное, есть что-то большее в нашем деле, о чем мы почему-то стесняемся говорить вслух.

Веретеев неожиданно — и опять неловко, смущенно — обнял Сергея за плечи, повернул лицом к раздевалке.

— Для кого-то есть, для кого-то еще будет, а для кое-кого только было, как для меня, например. Иди. Тебя ждут. Нельзя заставлять ждать.

— Вы думаете, они меня ждали? Несмотря на все — ждали, простив или даже все забыв?

— Не знаю, — уклонился Веретеев.

— Все вы знаете. Вы же сами верили, что я вернусь.

— Наверное, так было. Ждал возвращения. Но я тебя к себе ждал. Еще осенью. Ждал, как ребенок ждет новогоднюю елку.

— Нет, этого не могло быть. Или — «Звезда», или — конец моему футболу.

— И это я тоже знал. Иди. Будь здоров, — помедлив, Веретеев добавил: — Удачи тебе во всем, что ты задумал.

По пути в раздевалку, у самой двери, Сергей обернулся: чей-то пристальный взгляд вынудил его замедлить шаг. В холле появилась Ирина в сопровождении молчаливого Збарского, за которым, что-то рассказывая, бодрячком шел Минин.

Она была в долгу перед Мининым. В долгу, который ничем не могла возместить.

Разрыв с Сергеем поразил ее прежде всего своей нелепостью. Нелепостью, которая не поддавалась никаким объяснениям. Казалось, что еще какой-то один день — и она сменит фамилию. Весь мир был шумным и сверкающим, все пылало вокруг солнцем. И вдруг весь этот мир в один миг рухнул.

Сперва — словно Минина и не существовало никогда — гнетущая пустота.

Ее брат был ни при чем. Его скрытая война с Катковым оставалась достоянием лишь двоих — брата и Сергея. Виноват был Святослав, мальчишка с пытливым и безжалостным взглядом, по-юношески колючий и наделенный удивительной, не по годам, твердостью характера.

Собственно, последнее объяснение было вовсе не с самим Сергеем, а с его братом. В присутствии упорно молчавшего Сергея.

Да и не объяснение вовсе.

Этот мальчишка приехал с какого-то юношеского турнира — его без конца включали во всякие юношеские сборные. Приехал и застал брата, прикованного жесточайшим гриппом к постели. Команда улетела на очередные игры без своего капитана, а Ирина и не шила о болезни Сергея, полагала, что он уехал добывать голы для «Звезды».

Ситуация оказалась нелепой: Ирина узнала о болезни Сергея буквально за полчаса до возвращения домой Свята

Сергей не винил ее в отсутствии внимания — он и не ждал объяснений. А мальчишка возмутился. Вскипел, когда Ирина, прибежавшая к Катковым, сказала, что посидит возле Сергея, пока Свят сбегает в магазин за продуктами. Вскипел, нисколько не утеряв внутренней твердости, о которой Ирина до той минуты не подозревала.

Она до сих пор слышит этот возмущенный возглас: «Почему — вы? Он три дня обходился и без меня и без вас, час еще потерпит!»

Вот и все объяснение. Она неотрывно смотрела в осунувшееся небритое лицо Сергея, измученного лихорадкой, но ничего в его лице не отвечало ей…

Оставалось уйти, и она ушла. Никто не задерживал ее.

Гнетущую пустоту заполнил Минин. Внимательный, добрый, но такой гордый и самолюбивый. Потому она и была в долгу перед ним.

Знакомая раздевалка встретила Сергея беспокойной тишиной — каждый был занят своим нехитрым делом. Знакомый запах заставил Сергея закрыть глаза и сжать губы. Что сегодня придумал массажист? Опять випратокс. Мог бы что-нибудь и поновее…

Сергей подумал о том, что преждевременным уходом вычеркнул из своей жизни самое главное. И еще одна мысль пришла тут же: возвращает ли он, вернувшись, то самое главное, без чего чувствовал себя одиноко и порой страдал?

— Сережа, вот твоя сумка, — прошептал брат, освобождая Сергею кресло.

В знак братской признательности Сергей лишь взъерошил тщательно уложенные волосы на голове Свята.

Матч был заурядным — и по качеству игры, и по отношению футболистов к борьбе. Да и от тренерских замыслов больше попахивало жонглированием случайностями, чем предвидением и тонким расчетом. Впрочем, если от Савельева нельзя было и ожидать блестящих идей, то игра веретеевской команды меня расстроила: не сразу я сообразил, что любой веретеевский план так или иначе подвергается начальственной редакции, — но когда я понял, что питомцы Веретеева больше думают о том, как бы понравиться начальству, прилетевшему на матч, чем выполняют установки тренера, интерес к команде гостей у меня пропал совершенно.

А ведь матч-то меня захватил еще до судейского свистка. Ну, представьте себе: вдруг на поле вышел Катков, и пока шла разминка, стадион гудел. Можно даже сказать — зрители не сводили с него глаз.

Все как будто при нем, только едва заметно тяжеловат в беге, зато во время игры ни одного лишнего движения, все экономно, быстро. В паузах мгновенно расслаблялся. Каждый пас — с умом. Даже чем-то напоминал Стрельцова, хотя между ними пролегла целая футбольная эпоха. Когда мяч попадал к Сергею, игра словно расцветала. С его паса и забил Минин в первом тайме гол — в общем-то, в голе том ничего запоминающегося не было, хотя я знаю: многие футболисты помнят все свои голы, даже самые заурядные и бестолковые.

Но в начале второго тайма случилось такое, чего я никогда в жизни не видел и не знаю, увижу ли когда-нибудь.

Минин спровоцировал пенальти. На скорости ворвался в штрафную, и не успел еще защитник вступить с ним в борьбу, зацепил одной своей ногой другую и картинно так рухнул будто подкошенный. Конечно, вовсе не был он оригинален: когда-то этот номер здорово проделывали и другие футболисты. Но судья попался на приманку и назначил пенальти. Поначалу хотел бить сам Минин, однако Катков — с явной грубостью, вообще-то ему не свойственной, — оттолкнул Минина от мяча.

Вот на что я обратил тогда внимание. Уже перед разбегом Сергей глянул в сторону. И не на скамейку своей команды, а на ту, где сидели запасные соперника. По-моему, он на Веретеева посмотрел. Повторяю: по-моему. Позднее я спрашивал Сергея об этом эпизоде, но он вяло пожал плечами: разве во время матча думают о постороннем?

Стадион тогда ахнул горестно, отчаянно, потом смолк и встревоженно загудел. До конца матча он гудел, больше ни на что не реагируя. Даже ответный гол — забитый на радость веретеевского начальства — не тронул стадион.

Мяч просто срезался с ноги? У Каткова? У Каткова, который забивал все пенальти в своей жизни, даже в тот год анекдотических послематчевых пенальти. Значит, он забил бы, если бы захотел? Значит, он намеренно не забил? Не захотел нечестного гола? А ведь забей — и соперник уже не отыгрался бы.

Едва прозвучал свисток, я помчался вниз. Я застал футболистов, уходящих с поля, как раз в душном туннеле.

Бетонные плиты под все еще напряженными ногами словно подрагивали. Святослав, шедший рядом с братом, спросил, и я отчетливо слышал все слова:

— Ты волновался?

— Да, — ответил Сергей.

— Я просил: выпустите меня — забью. Я забил бы.

— Конечно. Любой — забил бы.

Объяснялись между собой два других футболиста.

— Он всегда был таким — мы просто не замечали. Савельев ему не простит.

— Хорошо, что проучил этого пижона.

— Проучил? Он и не собирался. Не про него он думал, а про завтрашний день. Про будущее. Про чье? А ты не понял? Не про твое и не про мое. Своего брата.

— Только брата? Почему — только его?

Я поспешил в раздевалку вслед за всеми. Не знаю, остался ли доволен моим бесцеремонным вторжением Савельев, но мне он все-таки кивнул.

Едва Сергей опустился в кресло, вырос перед ним возбужденный Минин.

— Ну, что, доказал?

— Тебе я ничего не доказывал, — спокойно ответил Сергей. — Никогда. — Он и не смотрел вверх, в лицо разгоряченного Минина.

— Может, ты и победить не хотел?

В ответ Сергей вяло спросил:

— Разве нужна нам такая победа?

— Очков нет, а ты принципы свои! Может, вам с братцем и не надо такой победы, но «Звезде» сейчас нужна любая.

Сергей по-прежнему смотрел на свои вытянутые ноги.

— Как раз ей и не нужна, — сказал он.

— Ты-то откуда знаешь, что нам надо? — упирался Минин.

Вот теперь Сергей вскинул голову. Думаю, что ответ его слышали все.

— Я знаю. И ты тоже еще узнаешь. Да раньше я все подряд забивал Даже самые подлые вроде сегодняшнего пенальти. Потому что глупым был.

— За зиму без футбола — поумнел? — прокричал Минин.

— Жаль. Надо было врезать тебе там, на поле, чтоб все видели.

— Вот как ты заговорил? воспользовался завалом — верховодить пришел? Не пройдет, Серега!

Не причислял я «Звезду» к тем командам, которые были мне особенно симпатичны, — стабильный середняк только и всего. Драма, какую она переживала, не была необычной или выходящей из ряда драм, то и дело потрясающих футбольные клубы. Однако вот о чем следовало не забывать: каждая команда переживала свою, похожую на десятки других, драму по-своему, в каждом случае рождался свой выход, то есть вопрос сводился к тому, какой выход из кризиса найдет «Звезда». В этом, кстати, тоже проявляется уникальность футбола.

Как и в том, что падения футбольных икаров переживаются иначе, чем где-либо в другом мире. Даже если им самим и не больно падать, нам, зрителям, внимательно и придирчиво следящим за их судьбами, — больно, словно это наши души падают на колючие камни бесславия, в бездну крушения еще недавно окрылявших надежд.

Точно так же обстоит дело и с командами…

Вынужден был вмешаться тренер, но вмешательство его оказалось совсем не таким, какого от него ждали.

— Задержись на пять минут, — сказал Савельев Сергею.

— Хорошо, — быстро ответил тот, стягивая взмокшую футболку.

Младший брат неотрывно следил за ним, готовый немедленно вступиться, защитить, хотя наверняка знал, что его Сергей не нуждается в чьей-либо помощи, как и раньше никогда в ней не нуждался.

Савельев, расхаживая по комнате, вынужден был думать о своих заботах и спорить с сестрой. Поведение сестры встревожило его: эта женщина редко находит верные житейские решения.

— Ты их не знаешь, — говорила она. — Но ты сам отыскал возможность узнать их. Именно отыскал. И не иначе.

— Ну, разве я сам? Мне навязал директор, ему — болельщики, это стадо горлохватов, — возразил Савельев.

— Ты хочешь, чтобы вместе со всеми тебе поверила и я? Они — твое спасение сегодня. А завтра что?

— До завтра еще дожить надо. И мы доживем, в этом ты не ошибаешься.

— Но как ты простил ему пенальти? Проглотил оскорбление, нанесенное — при людях! — в первую очередь тебе?

— Прежде всего, не мне. Более того, в данном случае он еще и прав. Из Минина никудышный артист. Грубо сработано. Хоть раз надо было его проучить.

— Значит, если бы тонко, то ты…

— Ничего это не значит. Но ты тоже действовала не слишком тонко. По отношению к Минину. Надо уметь ценить искренность. Хотя, в общем, я понимаю: ты вдруг увидела Сергея таким, каким никогда не знала. Это открытие тебя поразило? Нет? А вот я увидел его таким, каким никогда не знал, и это поразило меня. Как что-то новое в старой музыке. И именно в ту секунду, когда я должен был возмутиться. И заменить его. И больше не возвращать.

Ирина не спеша подняла трубку, набрала номер. В телефонной трубке забулькал какой-то голос. Ирина чуть ли не виновато улыбнулась.

— Может, покатаемся по городу? — спросила она. Ответ насторожил ее. — Чем ты занят? — Быстро взглянула на брата, тут же отвела взгляд в сторону. — Нет, нет… Зачем же?

Словно испугавшись, она бросила трубку.

— Минин отводит душу в коньяке? — спросил Савельев, усмехаясь и презрительно, и тревожно. — Это за ним теперь водится. Иногда я покрываю его слабости. И, между прочим, из-за тебя покрываю.

Он хотел было полюбопытствовать, куда сестра собирается на ночь глядя, но, поскольку знал ответ, промолчал. Ирина накинула на плечи шерстяную кофту.

Вечерний туман вползал с улицы в подъезд, и подъезд был погружен в сумрак, в глухоту. По улице же плыл гонимый ветром сырой туман.

Ирина, сразу озябнув, поправила кофту на плечах.

Соседний подъезд — такой же сумрачный. Дверь на втором этаже ей открыл Минин.

Еще из прихожей Ирина увидела в комнате на журнальном столике начатую бутылку коньяка: красивая этикетка сверкала. Валялись, поблескивая, на том столике фотокарточки. Со стены на нее смотрела она сама.

— Зачем тебе это? — Ирина кивнула головой в сторону журнального столика.

Минин не ответил, опустился в кресло.

— Зачем это? — повторила Ирина.

Взгляд ее скользнул в сторону, туда, куда поглядывал Минин: со стены, с огромного фото смотрели на них бегущие, обнявшиеся после удачного завершения атаки, еще юный Минин и капитан «Звезды» Сергей Катков.

— Это? — насмешливо удивился Минин. — Мой первый гол в высшей лиге. Пас мне дал Серега. Что? Я сегодня повесил это фото. И никогда не сниму. Даже если потребуешь. Даже — если ты.

Словно прозрение — Ирина вдруг поняла, каково значение футбола в жизни этих людей: он сильнее всего и всех в их жизни, с ним бороться бессмысленно, эти люди ему не изменят, они могут изменять другим людям и даже себе, но футболу не изменят, они перенесут тяжкие муки и горькие унижения, но отдадут футболу все силы, лишь бы не расставаться с ним.

Открытие ошеломило ее, подчеркнув, что она лишняя среди этих людей, подчеркнув вздорность ее претензий, бесполезность переживаний за брата и за себя тоже.

Значит, дело вовсе не в братьях. Дело в том непостижимом, чем они живут, — и Сергей, и Савельев, и даже Минин. Но особенно — Сергей…

 

РАДОСТЬ ДЛЯ ВСЕХ

Болельщики хлынули навстречу выходившим из автобуса футболистам. Вовремя появились парни с красными повязками. Но куда скроешься от острого взгляда—болельщики все замечают и сразу делают выводы. Сегодня никто из почитателей «Звезды» не мог ошибиться: наконец-то в основном составе появится младший Катков.

Он вышел из автобуса одним из первых, и рядом, словно боясь отпустить хоть на шаг, друзья, с которыми он немало поиграл в юношеских командах. Алик Хитров успокаивал Свята, а сам был взбудоражен предстоящим дебютом друга:

— У меня тоже было — коленки дрожали. Ну, точно! Прошло, как только на поляну выскочил. Там некогда о себе думать. Нервы — в раздевалке, в сумке.

Он еще и встряхнул своей помятой, потертой сумкой.

Не умолкал и Витек Говоров, шедший за ними по пятам и каждую минуту поправлявший новый, с цветным портретом Круиффа галстук. Не в привычках Говорова молчать, когда можно заставить всех слушать именно его одного.

— Кто уверяет, что не волнуется — просто обманывает себя. Или рисуется перед публикой. Волнение — это нормально. Без него, Свят, нельзя.

— Нельзя, — согласился младший Катков.

Еще на базе, отдыхая в своей комнате, которую они занимали с прошлой осени, с того самого дня, как начали играть в «Звезде», Алик с Витьком больше говорили не о предстоящем матче — их занимал только Свят Катков.

До сих пор они не могли объяснить себе нелепого тренерского решения: в прошлом году, в середине второго круга их двоих пригласили в «Звезду» и направляясь на базу, оба рассчитывали встретить там Свята, но оказалось, что о нем тренер и речи не вел А ведь своей игрой в юношеской сборной на недавнем чемпионате Европы Свят не оставил сомнений ни у кого — он первым пробьется в основной состав, и не только «Звезды», а если захочет, то и любой другой команды высшей лиги. Однако в «Звезде» Свят появился лишь неделю назад.

Строгий распорядок футбольной жизни приучит мальчишек не обсуждать решения старших. Но тут был иной случай — они привыкли быть вместе, втроем, о них и в прессе писали только так, как пишут обычно о хоккейных тройках, и случай этот заставил их поглубже заглянуть в судьбу Свята.

Старший Катков, который закончил было играть прошлой осенью, но недавно, в трудный для «Звезды» час, вернулся в команду, вероятно, имел основания держать младшего брата подальше от «Звезды» или, точнее, от ее тренера Савельева. Но Хитрова с Говоровым меньше всего интересовали эти основания: кроме всего прочего, отсутствие Свята лишало их собственную игру того блеска, без которого она становилась заурядной.

Словом, теперь нужно всеми силами поддержать Свята. Старший брат, конечно, мощная опора, но они — разве они слабее? Однако как раз этому-то, умению поддержать, никто их еще не научил. Потому и выходило все нескладно…

А сам Свят был полон сил, уверен в победе — и своей, и команды. Победа же представлялась ему голом, который он забьет. Обязательно забьет. Должен забить. Его голы видели на многих стадионах в нашей стране, да и кое-где за рубежом. Но то было в юношеских командах, а сегодня он должен забить свой первый гол в высшей лиге, и его гол должен оказаться таким, о котором не забудут ни он сам, ни футбольные справочники А что забьет гол, Свят не сомневался Хотя бы один. Впрочем, брату — в порыве братской любви или в шутку — обещал три. Потому что старший брат в день своего дебюта забил именно три. Но как давно то было! Удивительно давно, а вот шестилетний тогда Свят запомнил те три гола так, что мог бы и сейчас, спустя двенадцать лет, без труда показать их, даже с закрытыми глазами. И брат знает об этом. Но и Свят знал, что брат помнил те голы все долгие годы, хотя сейчас счет голам Сергея перевалил за сотню — были и чемпионаты, и кубки, была и первая лига, и вот уже много лет высшая.

А гол Свята, который он обязан забить сегодня, Сергей запомнит непременно, сомнений нет — то будет самый дорогой для старшего Каткова гол…

— Свят, — Говоров схватил друга за рукав, — смотри — порядок! Видишь, телекамеры готовят? Знаешь, для чего? Чтоб футбольная история…

Его перебил Хитров:

— Свят, не слушай Витька! У него ж своя подготовка к игре — болтать и болтать. О чем угодно и с кем угодно. А нам с тобой рекомендуют сосредоточение.

Хитров толкнул массивную дверь, пропуская. Свята, но Говорова оставил за своей спиной.

С потолка по подтрибунному холлу разливался синеватый свет, делавший всех неестественными, какими-то игрушечными.

Вечером, уже после матча, возбужденный Говоров, забросив чистенькую новенькую сумку, крикнет в столовую:

— Опять без меня? В благородных домах все ужинают вместе. Это признак хорошего тона.

Сестра съязвит со своего места:

— Ах, простите! Гран пардон. Но в лучших домах моют руки прежде, чем садятся за стол.

— Ладно, вымою. Так и быть. Сегодня можно, — пробурчит Говоров. — Всегда так — лучший день испортят.

— У тебя в году лучших дней — сто, не меньше, — заметит мать, опуская украшенную желтыми вензелями салфетку на белоснежную скатерть.

— Нет, — поспешит возразить сын, — такого дня еще никогда не было.

— Между прочим, — вмешается отец, и скучный его голос проскрипит, — ты и в прошлый свой визит утверждал это же.

— О, какая свежая память у твоей ЭВМ! Вот только не дано знать профессорам по чугунному делу, что жизнь подчиняется законам диалектики. Движение, профессор, движение! Тезис — антитезис — синтез.

Говоров кивнет обиженному отцу и отправится мыть руки.

«Им — не понять. Не понять того, что произошло сегодня. Но надо же их заставить уважать мои чувства?

Они думают, что футбол мой — блажь. Не худшая. Потому что, и не понять им почему, полсвета сходит с ума по футболу. Но все-таки блажь. И не понять им почему сегодня такой фантастически радостный день. Снова нас — трое. И теперь уже на всю жизнь. Нас трое. Вы думаете этого мало? Да поймите же, это — целый мир!»

— А что же такое мирового значения стряслось? — опять подаст голос неуступчивая сестра.

Сколько ребят влюблены в нее, а она… нет, она была замечательной сестрой, пока не выиграла первенство страны по прыжкам в воду. Говорят, что не зазналась, но даже Алик Хитров не смеет и слова ей сказать — ни о чем. «Подожди, найдется парень и на твой характер — встревожит тебе душу… А ведь и Свят не встревожил…»

— Так вот, чемпионка, Свят забил три гола! Мы вообще-то забили четыре. Один — Алик. Но — Свят! Это надо было видеть. Называется «хет-трик».

— Это очень важно? — спросит мать.

— О, мама! Это важно, представь, не только для нас, победителей. Для тех, кто все видел, — это тоже сейчас самое важное на свете. Значит, важно в мировом масштабе. Как в чугунном деле — не знаю, а в футболе — важно.

— Опять ты все о футболе, — огорчится мать.

Что-то попытается вставить отец, но сестра вдруг поддержит брата:

— Я рада за Свята — можешь ему передать. А вообще-то, ты хоть знаешь, что когда вы вместе… все трое… то смотрят не на тебя… не на Алика, хотя он-то поинтереснее тебя, а на Свята?

Говоров нисколько не обидится:

— Представь себе — знаю!

— Куда ты спешишь? — возмутится мать, глядя, как сын глотает все подряд.

Ей не понять его, но он понимает ее прекрасно. Какой матери не хочется видеть сына хотя бы кандидатом наук? Он и школу-то закончил с золотой медалью не для себя, а для них — для отца с матерью. Футбол был запрещен. «Если не снимете запрет — школу брошу».

Бросил бы точно, характер есть. Сошлись на компромиссе: они ему — футбол, он им — четверки и пятерки, даже больше он сделал для них — золотую медаль. Матери и подарил ее. А они до сих пор в обиде…

— Он опять убегает из дому? — спросит отец, вскидывая густые черные брови, сверкавшие под седой шевелюрой. — Когда он в последний раз книгу брал в руки? ..

— На проспект, — отчеканит сын. — Меня там ждут. Кстати, отец, загляни в мою сумку — там такой роман! Но только на пару дней могу уступить.

— Тебе-то что на проспекте? — рассмеется сестра. — Ты-то голов не забивал!

— Я защитник — мое дело держать своего. А голы… Ах, какие это были голы! Вам никогда не понять. Не дано.

Он отодвинет тарелку. Звякнет стакан. И едва не прольется желтый апельсиновый сок.

Вечером, уже после матча, успокоившийся Хитров, забросив в угол тесной прихожей свою потрепанную адидасовскую сумку, тщательно вымыв руки и заглянув в зеркало, бесшумно пройдет на кухню и сядет к столу. Он знает, что отец непременно зайдет следом и сразу спросит: «Как играли?» — хотя сам не пропускает ни одного матча «Звезды» и не отрывает взгляда от ловкой фигурки сына, мелькающей на зелени поля.

— Хорошо, папа. Толково получилось. Я так переживал за Свята. Да мы все переживали. Если б не все — он бы и одного не забил. А так, сам же видел, три. Мне бы перекусить чего, мама. Немного, — предупредит Алик. — Матчем сыт, правда, ма…

«Какие они у меня славные…» Футбол — так футбол. Только будь человеком. Отец так и поставил: «Поймаю на нечестности, на корысти — живи сам, как хочешь, дорогу в родной дом позабудь. Одно условие — быть честным человеком. И в жизни и в работе своей. И в футболе — особенно. А славе твоей, сын, я только завидую. Мне кичиться нечем, моей заслуги в твоей славе нет. Но будь честным». Так отец требует. Мать — тоже…

— Да, Свят — молодчага, — скажет отец, присаживаясь к столу напротив сына. — Забить три в первом матче — не каждому дано. Так ведь?

— Папа, мы же все работали на него. Не потому, что он лучше всех играет, а потому, что — первый матч. Тут тонкость есть одна. Спасибо, ма. С ним «Звезда» может заиграть по-другому, современнее. Мы ведь играли в футбол вчерашнего дня. А можем — интереснее. Да, да.

— А ты? — вдруг подаст голос младшая сестренка. — Ты тоже забил?

— Ну, я-то случайно. Мог и не попасть — далековато было. А голы Свята готовили все. Потому что для всех важно, чтобы он поверил в себя. Хватило бы и одного для этого. Но хорошо, что три. Да нет, я не хочу больше, спасибо. Компот выпью.

— Куда ты на ночь глядя? — взмолится мать.

— Но еще только девять!

— Опять на проспект? — спросит отец.

— Конечно. Знаешь, как нас там ждут? Может, Сергей отпустит Свята. Грозился не пустить. Но он отходчивый. Он же понимает, как там Свята ждут.

— А тебя? — спросит братишка, прижавшись лбом к спине Алика.

— Да и меня тоже.

— Ты хоть знаешь, — смущаясь, будто сам в чем-то виноват, решится отец, — что болельщики после всех этих поражений говорили про вас? У нас, к примеру, в цехе вчера еще говорили.

— Не важно, папа, — поспешит успокоить сын. — Сегодня — уже не важно. Все заговорят по-другому. Вот увидишь. Точно. Обещаю тебе. И вашим горновым в цехе — тоже. Как тебе. Я ж представляю, каково: смотришь, как чугун идет, а думаешь, что сын у тебя… и друзья у него… что не совестно нам перед вами. Знаю, тебе стыдно во дворе появляться… Конечно, все вы переживали, что мы валились. Но вот увидишь: мы как попрем сейчас, все рты раскроют от удивления. Я пошел. Да я скоро. Ну, чего вы? Не волнуйтесь. Разве я маленький? Ну, ладно, маленький. Так я пошел?

— Иди, — устало скажет отец. — Тебя ж там ждут. Это хорошо, что ты без них жить не можешь. Витек-то когда заглянет? Да и Свят запропастился. Молодцы, что вы его… молодцы… Ну, иди, ладно…

Но прежде, чем Витек и Алик поспели домой к ужину, были еще полчаса после матча. Были и томительные минуты перед матчем. Ни Хитров, ни Говоров, ни любой другой из футболистов «Звезды» потом не вспомнят, как они готовились к матчу, кто и что говорил, кто и как разминался. Все было обычным и повторялось перед каждой игрой.

Сергей только запомнит, как готовился Свят, и будет думать что младший никого и ничего вокруг не замечал.

Но Свят — по прошествии многих лет — расскажет мне все до мельчайших подробностей: и о чем говорил тренер, и о чем болтали друзья.

Расскажет, что лампочка как раз над его креслом не горела — давно перегорела, потому и было свободным это кресло. Расскажет, что в душевой один кран был закрыт неплотно и все время журчала там вода. Звонок, который вызвал их из раздевалки на поле, почему-то прерывался, дребезжал, будто звал всех охрипшим голосом. И таким же охрипшим от волнения был Савельев, когда вносил поправки в план, узнав состав соперников…

После матча в переполненной и необычно притихшей раздевалке все поглядывали, не находя пока слов, на младшего Каткова.

Святослав не спешил сбросить с себя промокшую футболку. Искоса бросая взгляд на бесстрастного брата, он ждал какой-нибудь невинной шутки, которая не только разрядила бы напряжение, смущавшее его, свела бы все к обыденности, но и уравняла бы всех. Ведь он, Свят, не считал победу «Звезды» своей лишь победой — он трудился, как и все остальные, и, по его искреннему убеждению, победу честно заслужили все.

Брат понял его состояние, потому и пришел на выручку:

— Ну что ж премьер, собирайся — время позднее. Сегодня проспект обойдется без тебя. Ты же знаешь: футбольные премьеры режимят. Придется проспект потерпеть до завтра.

Для юношеской непосредственности Свята вполне хватило такой простенькой поддержки:

— А завтра ты скажешь, что после парной надо сидеть дома и готовиться к экзаменам в институт.

— Верно. А как же иначе?

Вдруг подошел Савельев. Холодная рука тренера скользнула по голове юноши. Все ждали и его слова, но Савельев, словно испугавшись своей же смелости, не только подавил в себе похвалу Святу, но и поспешно отдернул руку.

— Завтра утром, — объявил он, — всем в мединститут.

— Опять? — недовольно проворчал Говоров. — Так и не женишься никогда.

Савельев сделал вид, что не слышит Говорова:

— В кабинет функциональной диагностики. Быть всем. Никаких именин у тещи.

— А у кого тещи нет — так и не будет, — продолжал дурачиться Витек.

— Всем понятно?

Непробиваемость тренера заставила Говорова замолчать.

— Ладно, потерплю, — сказал Свят, и все снова повернулись к нему.

Не вышли со всеми на площадь только Катковы. Из опустевшей раздевалки они направились к тому выходу, который соединял холл с ложей прессы.

Перед ними лежал еще освещенный, но уже затихший стадион.

— Знаешь, почему ты забил три гола?— спросил Сергей.

Святослав встрепенулся, все воспоминания вмиг покинули его.

— Потому что, — спокойно продолжал Сергей, — первый гол с таким же успехом, если не красивее, мог забить Минин. Вспомни. Я мог ему отдать мяч, но отдал тебе. Кстати, вопреки закону нашей игры. Другой тренер, не Савельев, всыпал бы мне за такую вольность.

Святослав согласно кивнул головой.

— Третий гол — мог и я сам, — безжалостно продолжал Сергей. — Вспомни. Ворота уже пустые, а я отдал тебе. Между прочим, ты мог и промазать. Не попади мяч в перекладину и от нее… Не так разве?

— Ясно, — поспешил ответить Святослав. — Спасибо тебе. Все понял.

— Конечно, соперник был — вроде вчерашней «Звезды», но… А второй гол…

Один за другим гасли светильники, стадион — сектор за сектором — погружался в туманную темноту.

— Да, знаю. Второй я и по воротам не бил, хотел пас отдать, а мяч угодил в сетку. Так что гол этот из ничего возник. — И все же Святослав не был огорчен. — Ты знаешь, сколько лет я ждал этого дня. С того дня, Сережа, как ты впервые вышел на игру в основном составе «Звезды».

Освещенным остался лишь тот сектор, где маячили фигурки братьев Катковых. Но и его скоро поглотила темнота.

Утром я покидал этот город и потому не отказал себе в последнем удовольствии: я должен снова, пусть лишь в воображении, пережить все, раз все так верят в Свята, раз мне в этой командировке выпало редчайшее везение — видеть, как вспыхнула будущая «звезда». К тому же возбуждение — после того, как отчет о матче, сочиняя его на ходу, я в трубку буквально прокричал — пройдет не скоро. Да и спешить некуда: Савельев в гостиницу заглянет позднее.

Один за другим гасли прожекторы. Под ногой хрустнул стаканчик из-под мороженого. Ветерок перегонял обрывки газет.

И тут вдалеке, на площадке у выхода возникли две фигуры. Этих двоих стоило догнать.

— Поздравляю, — искренне приветствовал я братьев Катковых. — А тебе, Святослав, приветы из Москвы. Я уже передал отчет. Там его прочитали. Да еще заставили про твои голы рассказать подробнее.

Смущение Свята не ускользнуло от меня.

— Спасибо, — он взглянул на брата, может быть, виновато, хотя не могу ручаться, но продолжал он как ни в чем не бывало: — Значит, в Москве уже знают. Как быстро. А я будто и сам еще не знаю. Поверю, когда в газете прочту.

— Интересно, как с западной трибуны показались эти голы?— спросил старший Катков.

Я невольно взглянул на Свята и понял, что Сергей все ему уже объяснил. Пожалуй, он совершал ошибку, привлекая к обсуждению еще и меня.

— Голы как голы, — ответил я. — Хорошие. Мне особенно понравился гол Хитрова и его же удар в штангу. Хавбек с потрясающим диапазоном.

Лицо Свята все объяснило: он доволен, что я ушел от обсуждения его голов. Они ему дороги, даже если он знает истину. Но суть-то в том, что хоть Сергей и подготовил их, голы-то нужно еще забить, а для этого требовалось мастерство. Так что основания для самоуважения у Свята были.

— Когда вы уезжаете? — спросил он.

— Завтра, — охотно объяснил я. — Сегодня — последний разговор с вашим тренером, а завтра — домой

— Жаль, — пожав плечами, сказал Свят

В ответ на мой удивленный взгляд он одарил меня доброй улыбкой и раскрыл свой нехитрый замысел:

— Завтра бы на пляж. Вы на пляже были?

— Можно считать, что и не был.

— А я бы на вашем месте там и ночевал. Ничего не знаю лучше пляжа.

— А футбол? — невольно вырвалось у меня

— А вы знаете, какой у нас на пляже футбол? Почище Копакабаны.

— Свят, — остановил старший брат младшего — Ты ведь любишь пляж больше всего на свете потому что ты там — персона номер один. Когда ты в футболе станешь персоной номер один, ты будешь говорить, что любишь футбол больше всего на свете.

— Сережа, это ты меня хвалишь?

— Я передумал, — оживился обычно хмурый Сергей. — Разрешаю тебе разок пройти по проспекту. Вот и троллейбус специально за тобой подходит. Давай твою сумку. Бегом!

Повесив сумку на плечо брата, Свят радостно вскинул руки вверх — ну, мальчишка мальчишкой! — и, позабыв со мной попрощаться, убежал к подходившему троллейбусу.

— Пройдет по проспекту, а потом ему станет стыдно, что вышел перед людьми красоваться, — сказал Сергей, глядя вслед Святу. — Но полезно. Я подвезу тебя до гостиницы, если не возражаешь.

Пока я пристегивался ремнем, Сергей занял свое место, положил на руль крупные руки, которые неожиданно меня удивили: этот человек много работал.

— Переживал? — спросил я.

— Почему? — как будто даже удивился он.

«Волга» поурчала и мягко пошла.

— За брата, — и я задал вопрос, который, как мне казалось, многое мог прояснить: — А как ты начинал. Нет, как твой дебют прошел? В основном составе.

Катков, неотрывно глядя перед собой, жестковато улыбнулся, но улыбка эта нисколько не обижала.

— Мы выиграли тот матч. Еще лигой ниже играли. Со счетом шесть — ноль. Вратарь наш чудеса творил, а мы забивали, продолжая его чудеса. Первых три гола я забил. А он бы сегодня не забил. — Сергей быстро перевел разговор на брата, и я его понимал, ведь в брате он видел продолжение самого себя. — Все-таки высшая Лига. И силенок маловато. Вот почему я и не переживал — не ждал многого. Ты прав, мне хотелось чтобы и он в свой дебют забил три гола. Можно сказать, я мечтал об этом. Но чудес не бывает.

— Как же так? — вспыхнул я. — Как хочешь считай, но он забил три гола!

— Верно, забил. Но, к слову, хватило бы и одного отличного паса. А забил он потому, что все хотели этого. Не только я…

Солнце уже ушло, но день все продолжался: диспетчеры Горэнерго еще и не собирались зажигать люминесцентные светильники на городских улицах и площадях.

«Стометровку», которую — так положено — растянули по проспекту на полкилометра, захватили — как и обычно в вечерние часы — два многоцветных потока. Один стекал вниз, другой плыл вверх.

Особняк профессора Говорова спрятался на дальнем склоне горы, и правому защитнику «Звезды» приходилось пробивать себе дорогу в потоке, неторопливо стекавшем по проспекту.

Многоквартирный дом, в котором жила семья Хитровых, затерялся в массиве похожих друг на друга многоэтажных домов в нижней части города, возле громыхавшего дни и ночи завода, и потому правому полузащитнику «Звезды» приходилось пробивать себе дорогу в потоке, поднимавшемся по проспекту.

Каждый из них по пути обрастал дружками, и когда они встретились на проспекте, оба потока — тот, что стекал сверху, и тот, что поднимался снизу, — вынужденно прекратили свое движение до тех пор, пока друзья не решили, что делать дальше.

Встретившись, оба в один голос объявили:

— Ждем здесь. Он приедет.

Какое значение имеет ропот вокруг, если сегодня такой день? Если сегодня день, которого каждый них ждал много лет!

Кого сейчас винить в том, что они двое дебютировали в высшей лиге еще прошлой осенью, а Свят только сегодня? Виноватых найти можно, но кому они нужны сейчас? Если сегодня все встало на свои места, кому нужны виноватые? Так решала юность.

— Свят!

Он выскочил из остановившегося троллейбуса

— Да вот я, вот!

— Качаем! — крикнул Хитров. Голос Говорова невозможно не узнать:

— Два раза подбросим — один поймаем!

— Пожалейте!

Никакой жалости не будет. Она и не нужна. Какая жалость, если сегодня такой день в истории футбола?

Юность все решала по-своему, свои ставила вехи. Даже если не имела на то полного права. Но ей жить. Ей творить историю того самого футбола, в котором именно на сегодня она своей волей назначила великий день

Значит, пусть будет так! Это даст ей право на иллюзии, на разочарования, но и — одновременно — право трудиться во имя, во исполнение своих, порой и опрометчивых, решений.

— Витек! Алик! Вы с ума сошли! Сломаете его!

Конечно, на всем белом свете только один Неуронов, напропускавший «Звезде» сотни голов и от тысяч защитивший ее ворота, может испортить праздник, никто другой на такое не способен. Говоров, досадуя, сердито уставился в мясистое лицо вратаря.

— Ну, так что? Найдем другого. Пошустрее Святика.

— А я что — зря для него сегодня старался? — Неуронов осветил лицо широкой улыбкой. — Ладно, — смягчился он, — но вы хоть не при людях. Что они подумают?

— А ведь сам — если б не люди — помогал бы качать, правда?

— Разве вас уговоришь? С вами и сто тысяч на трибунах не сладят.

Неуронов, подхватив под руку улыбающуюся, довольную увиденным жену, увлек ее с собой. Никогда еще Говорову не доводилось видеть ее такой, обычно — скучная, серенькая…

Наверное, окажись сейчас тут центральный защитник Шлыков, который, конечно, дома ждет Неуроновых к ужину, и он поступил бы как вратарь: сперва накричал бы, а потом пожалел, что не так молод, как эти ребята, — он ведь тоже сегодня поработал на Свята.

В окне проезжавшего мимо троллейбуса мелькнуло лицо Збарского. Говоров даже вскинул руку, призывая на тротуар партнера по защите. Но тот в ответ хлопнул ладонью о ладонь. Хоть и не может выйти, а значит — с нами!

Сегодня вся команда, все до единого не усидят дома — долго не побеждали, стыдно было людям на глаза показываться, а теперь можно, теперь можно… Вся команда знает, что, работая на Свята, работала и на себя. Прежде всего — на себя.

— Уронили! — крикнул Говоров. — Хватит с него!

Хитров подхватил побледневшего Свята под руку, спросил:

— Куда ты? А?

— Домой, — поспешил Свят. — Всем бы домой.

— Верно, — подтвердил Алик. — Витек, ты слышишь?

— Что я должен слышать? — отозвался Говоров. — У меня в голове такое!

— Ну, по домам.

— По домам? А я у тебя переночую. Хоть с батей твоим о футболе поболтаю. Он футбол понимает, не то что ты. Да не кипятись: я позвоню своим…

— До завтра, — опять поспешил Свят.

Подходил троллейбус — он отвезет домой. Где терпеливо ждет брат. Форварды, если они хотят быть меткими, ложатся спать рано…

 

ПОТОМУ ЧТО ЛЮБЛЮ

Старший тренер чемпионов Доронин, лощеный и безупречно, даже франтовато, одетый, всем футболистам по очереди пожимал Руки: он благодарил их за игру.

Обряд этот Доронин выполнял добросовестно и внешне бесстрастно. Он никогда не целовался с игроками, как это делают многие его коллеги в дни особо радостных побед, но никогда и не позволял себе распекать ребят при посторонних.

То привычно, словно отработанно, то степенно, то поспешно тянулись влажные расслабленные руки навстречу сухой руке тренера.

Но вдруг перед Дорониным взметнулось желтое полотенце, блеснула загорелая спина. Это капитан команды Андрей Соснора, увидев вошедшего в раздевалку Сергея Каткова — много лет они вместе выступали в сборной — и не дождавшись рукопожатия тренера, забросил на плечо полотенце и направился к своему давнему другу.

Даже Сергей, далекий от жизни этой команды и никогда не любивший ее, понял: это — вызов. Может быть, от обиды или усталости…

Доронин тоже в этом не сомневался, но, продолжая обход, лишь искоса посмотрел вслед Сосноре. В лице тренера, как всегда непроницаемом, никто не прочитал того чувства, которое вызвал поступок капитана.

— Здравствуй, Андрей.

— Ты меня подождешь, Сережа?

Огромные глаза Андрея показались Сергею печальными. Он вдруг понял, что они всегда были такими — именно печальными. Может быть, это и привлекало в Андрее.

— Конечно, подожду. Я еще не поздравил тебя с прошлогодним чемпионством. И с первым номером в стране — тоже.

— Спасибо. Как ты? Ну, ладно, потом. Я скоро.

Андрей, не оборачиваясь, направился в душевую.

Когда-то говорил нам замечательный журналист Александр Вит, что инструкция о переходах должна состоять всего из одной строки: с такого-то по такое-то число любому игроку можно перейти в любую команду, в другое же время — никому и никуда.

Как всякие другие судьбы, судьбы футболистов полны драм, обостряющихся известностью этих людей и требованием многие годы вести необычный образ жизни, в чем-то праздный, в чем-то страшно тяжелый, в чем-то и аскетический.

Вот почему каждый переход-это нелегким шаг в единственной и неповторимой человеческой судьбе.

В создании футбольной команды, в поиске того единственного и неповторимого сочетания индивидуальностей, которое только и может создать ансамбль, играющий без фальши, — ведь здесь не поставишь перст исполнителями пюпитры с нотами, не объединишь их дирижерской палочкой, здесь музыка игры должна звучать в душе у каждого и каждому должна быть слышна чисто, без ритмических и темповых срывов, — так вот в создании такой команды невозможно обойтись без постепенного, кропотливого из года в год подбора игроков и, значит, без права для них на переходы.

Но ведь это только одно-единственное, скажу так, возвышенное требование права на переход, возвышенное потому, что речь идет о создании команд высшего качества, высшего класса, команд, определяющих лицо нашего футбола, а есть еще требования житейские, обыденные, и тем не менее не теряющие для каждого заинтересованного в переходе игрока первостепенного по жизненной важности значения.

Для Андрея Сосноры в том положении, в каком он оказался, не могли существовать ни тренерские мечты о создании великой команды, ни инструкции, ни сроки — более того, ему предстоял не переход, а уход. Может быть, уход из футбола вообще.

«Волга» замерла у подъезда гостиницы.

— Что у тебя произошло с Дорониным? — спросил все же на прощание Катков.

— Можно считать, что еще ничего не произошло, — растерянно пробормотал Андрей.

— Поедем все-таки ко мне. Познакомлю тебя с братом. Для него это будет праздник, Свят даже подражает тебе.

— Извини, Сережа. Рано утром мы улетаем. Да и вообще… Нет, не могу. Кажется, ты прав — что-то уже произошло. Значит, мне надо хорошенько подумать. Но ведь мы еще встретимся? Будут три-четыре свободных дня — я загляну к тебе. Когда мы летели сюда, я только и думал о встрече с тобой. Но позвонить или зайти так и не решился. А когда увидел тебя, то… нет, я опять не так… Я благодарен тебе. Да, за то, что ты пришел в раздевалку. Если бы тебя не было там, я бы струсил. Ты извини, но это все, что я могу тебе сказать сегодня.

Андрей открыл дверцу, выставил на тротуар сумку, протянул Сергею смуглую руку.

Надолго запомнит Андрей пустой затихший холл гостиницы, погасший экран телевизора, себя утонувшего в кресле. Час был поздний, и вдруг темный экран отразил фигуру Доронина. Доронин на какую-то томительную секунду замер, но Андрей не шелохнулся и тень бесшумно исчезла с экрана.

Андрей еще долго сидел в пустом холле у выключенного телевизора, сидел, пока его не потревожили вернувшиеся откуда-то шумной и беззаботной ватагой ребята.

Соснора был уверен, что и сегодня из аэропорта Доронин не поспешит домой, сперва навестит высокое и суровое начальство — вроде бы для отчета о победах, потом с начальством рангом пониже отобедает в каком-нибудь ресторане из лучших в городе. Конечно, переборщит с коньяком, не щадя своей печени. Может, и к вечеру не доберется до семьи.

Такси резво обогнало черную «Волгу», в которой заботливые в своей корысти друзья везли Доронина.

Выйдя из машины, Андрей направился к высоченной чугунной ограде. Через двор ему навстречу, к той же ограде, бежали два пятилетних малыша.

— Ну, привет, молодчики!

— Привет, — в один голос ответили глазастые близнецы.

— Как дела?

— Хорошо.

— Ну, тогда держите, — и он протянул каждому по апельсину.

Глядя на их милые мордашки за черными прутьями чугунной ограды, он вдруг впервые подумал о том, что эта ограда, отделяющая его от малышей, непреодолима.

Затворив ворота, Андрей лишь украдкой взглянул в лицо женщины, подошедшей вслед за сыновьями, — в последнее время он особенно робел рядом с ней.

— Здравствуй, Андрей.

— Здравствуй… здравствуйте, — поспешно поправился он.

— У тебя неважный вид, ты чем-то расстроен?

— Пройдет, устал с дороги, — ответил Андрей.

Мальчики радостно смотрели на него.

— А вообще-то, — тихо добавил он, — наделал массу глупостей. Вернее всего — просто поторопился.

— Мне ты всегда казался таким осмотрительным.

— Осмотрительным? — задумчиво переспросил Андрей. — Не всегда. Потом меня научили, верно. А вот вчера изменил себе. Когда-то же я должен был изменить себе? Или прийти к себе?

Он протянул близнецам еще по апельсину.

— Ты их балуешь,

В голосе Ларисы ему почудилась теплота и даже нежность.

— Кто-то должен их баловать?

Напрасно он не подумал, прежде чем так сказать. Ларисе, наверное, неприятно слышать о невнимании Доронина к детям, да и к ней самой. Но она отнеслась к его словам спокойно, во всяком случае, внешне, и лишь тихо спросила:

— О каких же глупостях ты говорил?

— Был, кажется, слишком груб. И пришел к неизбежному.

— Хочу все-таки верить, что ты был прав.

Вновь ощутил Андрей на себе внимательный взгляд Ларисы, внимательный и недоверчивый. Ей не верилось, что он может быть грубым. И Андрей с надеждой подумал, что Ларисе небезразлична его судьба.

— Спасибо. Но этого мало.

— Чего мало? Моей веры или твоей правоты?

Вот теперь, впервые в ее присутствии, Андрей удовлетворенно улыбнулся. Да, ей небезразлична его жизнь! Ответил он все же уклончиво:

— И того, и другого.

— Ты думаешь, он пойдет на разрыв с тобой? На отчисление? Он не решится на это. И не только потому, что теряет слишком много. В том, что происходит в моей семье, виноват он сам. Я не могу простить ему безразличия, равнодушия к детям, ко мне. В его понимании сильный человек — обязательно жестокий. Он равнодушен ко всем, кто не имеет прямого отношения к его делу. Именно это разделяет нас. По крайней мере сейчас.

Андрей отдал мальчикам оставшиеся апельсины, смял пакет.

— Для меня другого выхода нет, — сказал он. — Вернее, он не сможет иначе. Он не имеет права отступить — я ведь фактически оскорбил его. При всех. Даже при посторонних.

— Но отступить можешь ты.

Голос выдал ее. Она словно просила его не отступать, надеялась, что Андрей не отступит, верила в его решимость.

— Назад пути нет. Мне ведь не надо начинать сначала: меня возьмут везде. Тем более, что никто и не за метит моего ухода. В этой команде любому есть полноценная замена. Хотя вообще, конечно, я ничего не добьюсь: он останется прежним

— Ну, договаривай, Андрей. Прежним во всем и в отношении к семье тоже?

Наконец-то он отважился посмотреть ей в глаза решительно сказал:

— Пожалуйста, не думайте, что вы тому виной. Мы расходимся во всем. Даже в том, как понимаем футбол. И вообще-то для чего существует футбол. Да, мне горько видеть, что он лишил вас жизни, которой сам пользуется вовсю. Чего уж тут скрывать? Но еще важно: он на моей спине, вернее, моими ногами в славу вошел. Я не ангел, вы знаете. Тогда, шесть лет назад, вы могли это понять, правда? Но если бы я мог сейчас, если бы имел право…

— Андрей, сейчас ты должен думать о себе, только о себе.

«Думать о себе, когда вокруг живет этот великолепный страстный мир? Думать о себе, когда в мире том есть футбол? Когда есть то, что вдруг уравнялось с футболом?»

Нет, он не станет возражать. Все равно сегодня разговор ничего не решит, не изменит.

Андрей понял, что должен уйти сию же минуту. Иначе… Иначе скажет слова, для которых еще нескоро наступит время.

— Я пойду. До свидания. За меня не беспокойтесь.

И в эту минуту в глубине двора на асфальтированной дорожке возникла фигура Доронина — неожиданно опущенные плечи, неожиданно отвисшие щеки.

— Папа, — растерянно прошептал один из мальчиков.

Уйти сейчас — значило сбежать. Сегодня Андрей не мог так поступить.

— Понятно, он предвидел, что я поеду к вам, — сказал Андрей, — после вчерашнего.

Один из малышей, ошеломленный появлением отца, выронил апельсин, и оранжевый шар покатился под ноги Доронину. Тот бросил мгновенный взгляд на детей, на смятый пакет, все еще зажатый в руке Андрея, и легким движением ноги отбросил апельсин, будто мяч, в цветочную клумбу.

Взгляды Андрея и Доронина встретились, и отвел свой взгляд младший. Не от слабости, не со стыда Просто Андрей понял, что не здесь, не в такой обстановке должен он показывать характер.

— До свидания, Андрей, — сказала ничуть не взволнованная появлением мужа Лариса. Она знала, когда нужно прийти на помощь. — И все-таки думай сейчас только о себе.

Говорила она громко, словно давая понять обоим мужчинам — она пока в стороне от их конфликта. Андрей ответил ей тихо:

— Спасибо.

Андрей шел к машине, и им владело страстное желание — оглянуться. Увидеть, что происходит там, за его спиной. Ему показалось, что он делает что-то не то, не так.

Года два спустя он как-то признался мне: «Тогда поздно было думать о себе. Я, если хочешь знать, всего себя выжимал, чтоб подняться на самый верх в футболе. И, может, только для того, чтобы отнять ее у него. Быть равным в борьбе с ним. Не украсть, а отвоевать. Смешно, но ведь это я их познакомил. Но тогда я не стоил ее — человеком еще не был. Так, порхал по жизни. Она ведь старше меня, ты знаешь. А вот после встречи с Сережей Катковым понял: он считает меня настоящим человеком, значит, можно победить. Да, тогда уже поздно было думать о себе…»

Впервые в жизни не получивший удовлетворения от тренировки, Соснора не спеша брел по коридору, когда скрип двери за спиной заставил его обернуться. На пороге тренерской комнаты стоял, покачиваясь на каблуках, Доронин.

— Зайди…

— Сейчас? — уже зная наперед, к чему приведет их встреча, и потому подавляя раздражение, спросил Андрей.

— А почему бы и не сейчас?

Доронин явно рассчитывал на какую-то его слабость. Он во всех людях искал то, что делало их слабее в борьбе с ним.

— Можно и сейчас, — боязни, что не сумет сдержаться, Андрей не испытывал, и это придало ему необходимую уверенность.

— Заходи.

На развешанных по стенам тренерской комнаты пестрых схемах красный кружок с цифрой восемь вот уже столько лет обозначал его, Андрея Соснору…

— У тебя есть претензии ко мне? — спросил тренер.

Доронин смотрел в окно на буковую рощу, подымавшуюся по горе. Он не хотел встретить взгляд Сосноры. Но ведь это его, доронинского, взгляда многие откровенно побаивались. Он действительно иногда пугал: казалось, что оценивается не только сущность человека, даже не его настоящее и прошлое, но и несуществующее пока, а уже известное Доронину будущее.

— Тебе у нас плохо? Тебе тесно в двухкомнатной квартире? Тебе приходится работать больше, чем нравится? Или тебе не нравлюсь я?

Андрею показалось, что Доронин произнес эти слова устало, чуть ли не предлагал примирение, по всему чувствовалось — раздувать конфликт в его планы не входило.

Андрей знал, что молва недобро обойдется с ним, припишет ему замыслы и поступки, не свойственные ему и для него невозможные. Он знал, что его назовут смельчаком, раз он не побоялся Доронина. Но те же самые люди определенно будут считать, что выступил он против старшего тренера на том «поле», где имеет перед Дорониным беспощадное преимущество — молодость и красоту. Вполне возможно, что люди, ценящие честную спортивную борьбу, станут осуждать его совсем не из ханжеских соображений. А может быть, и просто все сведут к извечному треугольнику — он, она и третий, ставший лишним.

Но к этому Андрей уже был готов.

— Что же тебе не нравится во мне? Между прочим, я твоей личной жизнью никогда не интересовался, хотя мне советовали.

Андрей знал, что тот намеренно лжет. А Доронин, наконец, оторвался от окна и посмотрел Сосноре в глаза. Андрей выдержал этот взгляд и тихо сказал.

— Я верил вам. Поверил больше, чем другим и себе. Я пошел к вам в команду, потому что верил.

После такого искреннего признания Андрей замолчал, но лишь потому, что не нашел слов, которые усилили бы его зыбкую еще веру в собственные силы.

— Я не требую почитания, — холодно ответил Доронин но твердости в его голосе не было. Он понял, что несла в себе эта фраза: верил, а теперь не верю.

— Мне оно было необходимо, — эти слова Андрея тоже прозвучали как признание.

— А ты знаешь, что теперь тебе необходимо?

— Знаю.

Инициативы из своих рук Доронин выпускать не хотел. Он не ставил целью ворошить прошлое. И тем более не хотел оказаться в роли обвиняемого.

— Что же ты намерен делать? — Доронин вновь стал жестким и нетерпеливым, как обычно.

— Не думайте, что я это делаю в бессилии.

— Как прикажешь понимать? — искренне удивился Доронин. Он не ожидал такой решительности, последовательности от всегда мягкого и, казалось, во всем покладистого Сосноры.

— Это — не последняя наша встреча.

Андрей без усилий говорил тихо и обдуманно. Как со всеми, как в любой обстановке.

— Ты — наивный парень, Соснора. Я могу…

Вот на этот раз Андрей оборвал Доронина:

— Я тоже кое-что могу.

Двери за собой он не прикрыл. Вслед ему не понесся поток брани, но в гулком коридоре заметался призывный крик:

— Вернись!

Нет, навстречу этому человеку Андрей не сможет теперь сделать ни шагу.

Много лет спустя, когда Андрей уже познал, что такое тренерский груз, я поинтересовался его мнением о Доронине — как бы там ни было, а именно этот тренер более других способствовал восхождению Сосноры на футбольную вершину. Андрей не сразу приступил к прямому ответу. Сначала он поговорил о первом своем тренере, потом о разных людях, стоявших во главе сборной. И лишь в конце, словно все сказанное должно было означать неизбежное и необходимое вступление, он поразил меня точностью и безжалостностью своей оценки: «Футбол для него — средство для достижения цели, которая не связана с целями и интересами других людей. Как бы сильно ни играла его команда, она всегда играла только на результат. Если и бывали у нее полет, вдохновение, то помимо его воли. И мы играли так все реже, пока совсем не перестали думать о такой игре. То, что вам казалось в нем сухостью характера, было просто внешним выражением его неспособности творить. Заурядный погоняла — вот и все. А мы… мы играть могли, как боги. Он об этом прекрасно знал и организовывал наши победы. Но не игру».

По утру грозовая туча вроде бы обошла город стороной, но к полудню гроза ринулась на город, ослепляя его молниями, сотрясая громом и заливая водой.

В такой день Андрей покидал город, команде которого отдал молодость.

Он уже давно узнал, что большой футбол приносит не одно лишь удовлетворение от яркой игры, от громких или тихих побед, не одну лишь шумную славу и интересные поездки, но и тяжкую, порой устрашающую усталость, которая с годами словно накапливается. Обычно в конце сезона все измотаны, утомлены и физически, и морально, к весне большинство игроков словно молодеют, однако Андрей и по весне в последние годы выглядел усталым.

На тротуаре под моросящим дождем стояла Лариса. Завидев приближающуюся машину, она сбежала на мостовую.

Он проворно выскочил из машины, открыл заднюю дверцу, но, сообразив, что мог и ошибиться, спросил:

— Далеко?

— Проводить тебя.

День уже не был пасмурным, хотя беспрестанно стучали по стеклам капли дождя. Мир сверкал и счастливо улыбался! Правда, тревожила мысль: эта встреча может оказаться последней, предстоящие события способны разрушить все. В том, что многое действительно изменится, Андрей не сомневался, но поддерживала его надежда: нее закончится тем, что он построит свою новую жизнь.

Между тем он говорил, стараясь внешним спокойствием подавить волнение:

— Как видите, у команды все в порядке и без меня. Словно меня и не было. Одни пожимают плечами, другие правды не знают. Нет, никто не виноват. Значит, я сам ничего особенного не представляю, если никто не подал голоса.

— Ты себя недооцениваешь, — возразила, откидывая капюшон плаща, Лариса.

— Почему же? Да и что ценить себя, если потом обнаружишь, что думал о себе лучше, чем думали о тебе люди, чем есть на самом деле?

— Ты все о футболе. Но ведь кроме футбольной жизни — я согласна: заманчивой, притягивающей, всевластной — есть еще и обычная человеческая жизнь, — опять возразила она.

— Но я жил только футболом, — попытался оправдать себя Андрей. — С детства. Другой жизни у меня не было. Все остальное проходило мимо или было случайным. Вот почему я не стоил вас. Вот почему не уважал бы себя, если бы тогда вмешался в вашу жизнь.

Лариса помолчала и неожиданно тихо промолвила:

— Из-за такого, как ты… разве ты еще этого не понял… можно сломать жизнь и все же быть счастливой…

После такого признания Андрей мог бы жить еще целую вечность в одиночестве, помня лишь это признание.

Рейс из-за грозы был отложен. Андрей устроился в одном из кресел верхнего холла аэропорта и пытался увлечься купленными в киоске журналами. Даже если бы рейс отложили на сутки, приютить его могла только гостиница — квартиру свою Андрей освободил, и сегодня в нее уже вселился другой футболист…

— Андрей, ты что здесь делаешь?

Вскинул голову — перед ним стоял Сергей Катков.

Это надо же было так растеряться — журналы посыпались на пол. А Катков с искренним удивлением продолжал:

— Ваши ведь сегодня играют в Ташкенте!

— Наши играют, а я команду ищу, — усмехнулся Андрей.

Катков спросил серьезно:

— И у тебя есть условия?

— Одно-единственное — чтобы было не хуже, чем на прежнем месте. Вот только предложений — не густо. Говорят даже, кто-то намеренно перекрывает дороги. Сережа! Я там уже и не числюсь — отзаявлен. Сегодня второй матч без меня. Нет, не сомневайся, они и сегодня выиграют.

— Но в газетах писали о травме. В отчете — о травме. Разве это не правда?

— Не так уж они и далеки от истины. Травмы бывают разные.

— Прости, это связано с тем, что я видел тогда в раздевалке?

— Да Сережа, да… Но я тогда тебе ничего не мог сказать. Понимаешь?

— Куда же ты держишь путь?

— Домой к родителям, час лету, и вот третий час жду.

Катков внимательно посмотрел на друга:

— Слушай, «Звезда» тебя устроит?

То была игра случая, что он встретил Сергея Каткова, и Андрей, оценив вдруг все, и не в последнюю очередь многократные предупреждения о том, что Доронин грозил не допустить его ни до одной ведущей команды, разве что до «Звезды», да и то потому только, что она может покинуть высшую лигу, обрадовался предложению Сергея. Однако его связывало обещание вернуться домой, в команду, где работал нашедший его в заводском спортклубе, поставивший на ноги старик Веретеев. В команду, из которой он ушел, чтобы в доронинской стать чемпионом.

— Ну, хорошо, ты — за меня. А ваш Савельев? Вспомни: его место в сборной занял я. Давно, правда, это было. Только он вроде не из тех, кто забывает.

— Для начала — поужинаем у меня?

— Но до твоего дома, если не ошибаюсь, два часа лету?

— Зато через полчаса объявят посадку.

Они были разными людьми. С разными судьбами. У одного удача будто впереди бежала, расчищая ему дорогу в большой мир гигантских стадионов. Сколько лет он был счастливым баловнем, не щадившим, правда, себя в труде, но и не замечавшим никого вокруг. Второй же жил для брата, и не удача пробила ему дорогу на бурлящие стадионы, а только беспощадный труд, ибо в отличие от Сосноры талант Каткова больше нуждался в труде.

— Нет-нет, — пытался убедить Соснора и Сергея и самого себя, — я обязан вернуться туда, где начинал. Это — как дело принципа. Я обязан. Это сильнее меня. Прости.

— Мы оба потеряем слишком много. Оба, — настаивал Сергей. — Ты же сказал, что кто-то тебе дороги перекрывает. Но наверняка не в «Звезду» Ты свободен И ты нужен «Звезде». А она нужна тебе. Решай. Решай сейчас.

Разными людьми они были! Но в тот день поняли друг друга. И это привело к важному для всех — и для футбола — решению. Никто, кроме Сергея, не мог ожидать такого. Сам Андрей никогда бы не поверил, что сможет так быстро принять решение, меняющее всю жизнь.

Савельев не вспоминал, глядя на Соснору, тот давний день, когда юный застенчивый Андрей появился в сборной и со второй игры прочно занял только что отвоеванное Савельевым место в ней. Он уже тогда приучил себя к восприятию футбольной жизни, как необходимости беспрестанных перемен, в конце концов сам Савельев в сборной успел сыграть всего три с половиной матча. Он лишь прятал сейчас улыбку удовлетворения: заполучить такого игрока — это же мечта любого тренера, но попробуй добиться разрешения на переход.

В ответ на просьбу Андрея: «Разрешите потренироваться? Где-нибудь рядышком, я не помешаю» — Савельев ответил со спокойной уверенностью: «Можешь со всеми. У нас секретов нет».

Чуть позже, во время разминки, тренер мимоходом заметил пробегавшему рядом Сосноре:

— Как ты вписался в «Звезду», будто и родился у нас.

— Сейчас все от вас зависит, — тут же вставил Сергей Катков.

Савельев намеренно избавил себя от определенного, обязывающего ответа:

— Преувеличиваете, как всегда, мои возможности.

Соснора был ему нужен, его присутствие на поле, в составе «Звезды» решило бы почти все проблемы, которые мучили и самого Савельева, и его многострадальную команду. Однако его уже предупредили, чтобы не вздумал пригревать Соснору в «Звезде». «Почему я» — спросил тогда Савельев. Ему ответили: «Всех предупреждаем».

День начался необычно и закончился необычно. На загородную базу команды вдруг приехал директор завода Бурцев. Никогда еще этот тихий, расположенный вдали от городского шума, от дымящих заводов уголок не посещал директор. «Значит, рука судьбы», — решил Савельев, и потому попросил Бурцева помочь добиться разрешения на переход Сосноры. Правда, оказалось, что о самом Сосноре директор ничего не знал. — Если это такой клад, как вы расписываете, почему же его отпустили? Может, вы преувеличиваете? — не поверил Бурцев.

— Нет, не преувеличиваю, — твердо сказал Савельев. — За него будет просить и команда.

Говоря так, Савельев думал о Каткове. Если тренер не добьется от директора помощи, то за дело возьмется Катков и сам пойдет к Бурцеву, а этого допустить Савельев не мог.

— Ну, хорошо, — Бурцев нетерпеливо взмахнул могучей рукой. — Попробую договориться с вашей федерацией. Раз все так делают. Но неужели вы не понимаете, что футболисты со стороны — это негативная аттестация вашей работы?

Бурцев попытался развить свои принципы, но Савельева они сейчас нисколько не волновали. Важно было добиться согласия директора, и он его добился.

— Ладно, — проворчал Бурцев. — Соснора, или как там его, будет играть в «Звезде».

Утром в день полуфинала, а «Звезде» волей жребия выпало играть в городе, который был родным для Андрея, из Москвы пришла телеграмма, разрешавшая ему выступать в составе «Звезды». Но в обеих командах, конечно, об этом знали еще с вечера.

Как же теперь заиграет «Звезда»? — вопрос этот был для меня вовсе не праздным.

По своему амплуа Соснора мог быть как оттянутым вглубь, так и выдвинутым вперед форвардом. Более того, в доронинской команде он держал в своих руках управление не только атакой, но и вообще всей игрой. В «Звезде» эти же или сходные функции — многие наши команды в той или иной степени копировали доронинскую — выполняет ныне Катков. Держать же Соснору во втором эшелоне нет смысла— утрачиваются его лучшие качества. Однако «Звезда» не может позволить себе роскошь играть с тремя выдвинутыми вперед форвардами. Значит, Сосноре нет места впереди. А если все-таки Савельев позволит себе такую роскошь?

Сам Соснора не может не понимать своего шаткого положения. А потому его приход в «Звезду» — чистейшее безумие. Если иметь в виду один лишь футбол.

Совсем недавно тренер сборной писал про него: «Очень умный, очень честный игрок. Он никогда не сделает лишнего, не злоупотребит своими возможностями, он сделает именно то, что требуется, он имеет право строить игру так, как будто является тренером во время матча и решает, как ее направить, а остальные подхватывают на ходу его идеи и в меру своих сил развивают их».

Такой Соснора на вторые роли не пойдет.

А вдруг пойдет? Пойдет только потому, что иначе вообще вынужден будет уйти из футбола?

Так рассуждал я о месте Андрея Сосноры в тактической схеме «Звезды» перед полуфинальным матчем.

Но та игра, которую предложила в полуфинале «Звезда», показала, что ни о каких вторых ролях Сосноры и речи быть не может!

Сказать, что «Звезда» играла вдохновенно, значит открыть лишь то, что лежало на поверхности и было очевидным для всех.

Я назвал свой отчет «Два гола надежды», но утром понял, что этот заголовок претенциозен и неточен. Что поделаешь — таковы издержки нашей работы в номер.

Дело было вовсе не в голах. Дело было в том, что мы увидели у «Звезды» игру, о которой могли только мечтать, и, чтобы описать ее, необходимо пользоваться самыми громкими эпитетами. Конечно, позднее, поостыв, уже передав отчет, я понял, что так «Звезда» играла только в последние десять минут, а до того не все у нее получалось на уровне высшего класса. Но если получалось хоть в конце, значит, будет получаться и с на-

Кто мог подумать, что «Звезде», казалось бы, средненькой и маловыразительной команде, для взлета необходим был один-единственный игрок — Соснора. Что самому Сосноре, чтобы вспыхнуть по-новому и еще ярче, чем прежде, нужна была именно «Звезда»? Вспыхнуть снова тогда, когда, казалось бы, все было кончено.

В последние шесть лет Андрей редко бывал в отцовском доме, даже отпуски предпочитал проводить на болгарских курортах. В отцовском доме все навязывали ему свои отношения с миром, свои убеждения, пытались подчинить его жизнь таким интересам, которых он не принимал. Вот и сейчас за столом в ожидании торжественного, по случаю его появления, обеда обе сестры только и знают, что укорять его:

— Сколько уже не был дома…

— Позавчера ж приехали — мог и заглянуть.

— Для тебя родня ничто. Ты для себя живешь.

Он не спорил, не возражал, знал, что ни к чему хорошему это не приведет.

— Мы ждали, думали домой вернешься. А ты — вот как!

— Не вернулся, верно, — подтвердил Андрей.

— А мог бы домой, — настаивала старшая сестра. — Тут знаешь, как ждали. Думаешь, нам больно хорошо?

— Понял. Еще что?

Пришел ему на помощь муж младшей сестры, как и все шоферы, он был дружелюбен и общителен.

— Да об чем завели? Вот бабьё! Ты их не слушай. Как — Кубок? Кубок — как? Кто заберет?

Андрей ответил со спокойной уверенностью:

— Мы. Кто же еще!

— Вы? Да ну… Это у Доронина-то выиграете? Вы ляжете — как пить дать. Они в полуфинале вон как размолотили тех-то. Вам же сегодня просто повезло.

Снова вмешалась младшая сестра:

— Подвел ты нас. Видишь, в какой тесноте живем?

— Да мать-то фактически без комнаты, — помогла ей старшая.

— Нет, квартира — матери, — в который уж раз возражал сестрам Андрей.

Угрюмо пробасил муж старшей сестры:

— Зазнай больно падает.

Уже не было смысла прикрываться, и младшая сестра задала главный вопрос — тот, что выводил обеих сестер из нравственного благоразумия:

— А ты что — и вправду с той? Может, еще и женишься?

«Каковы они? А ведь я и сам еще ничего не знаю. Может, мне только кажется, что если позову, она приедет ко мне. Поверит».

— С двумя детьми — да ты рехнулся! — выкрикнула старшая.

Но спокойствие нужно было сохранять не для них, а для матери.

— Значит, рассчитывали, что я приеду, дадут мне сходу квартиру… заберу мать с отцом к себе… Так?

Опять на помощь пришел муж младшей:

— Да не слушай ты их! У них на уме одни шкафы да мохер. Им и мужик-то нужен, чтоб тряпки на них купал.

Жена зло прикрикнула на него:

— А ты помолчи! Много у тебя на уме — водка да ваш дурацкий футбол!

Вошла мать. Андрей встал, помог ей поставить на стол блюдо с дымящимся пловом. Он и от матери ждал упреков и не ошибся: она не успела присесть к столу, как проговорила с горечью:

— Я все ждала тебя. Думала все у нас устроится. Уж больно мы тут тесно живем. Ушли бы с батькой к тебе.

«Обстоятельства сильнее человека, — думал Андрей. — И обычно человек поступает сообразно обстоятельствам. Но все дело в том, что оценку этим же самым обстоятельствам человек дает сам, оценивает их в меру своего ума. И плохо, когда всем руководит лишь здравый смысл, который обусловлен данным моментом и данными обстоятельствами».

— Зазнай больно падает, — пробасил муж старшей сестры.

— Он всех нас променял на чужую жену, — процедила младшая сестра.

— Да еще с чужими детьми! — зло прокричала старшая. — Небось мать заставишь выхаживать их.

— Вы — молчать! — это уже в гневе ударил кулаком по столу муж младшей сестры. — Совести у вас нет! Не ваше дело, как он будет жить! Не ваше! Его!

Удивительно, но спокойствие не покидало Андрея, хотя давалось не легко.

К счастью, страсти погасил шум в прихожей.

— Ну, приволок своих дружков-алкашей, — сестры недобро переглянулись. — Великого сына показать…

В комнату ввалились отцовы приятели. Андрей знал их всех много лет — у отца привязанности с годами не менялись. Потом появился и сам отец, бросился обнимать сына.

— А, сыночек, дай-ка я тебя расцелую. Играл ты сегодня, должен тебе доложить, как в лучшие времена. Хоть и на бабу нас променял. И правильно сделал, что променял, есть женщины, которые того стоят, сынок!

Сейчас Андрею хотелось только одного — уйти. И вдруг все смешалось: он увидел Алика Хитрова, юного хавбека из своей новой команды, друга Каткова-младшего. Сперва даже глазам не поверил — нечего тут делать Алику, но в прихожей стоял самый настоящий Хитров. На вздернутом носу его блестели капельки пота.

— Что, Алик? Со Святом что-нибудь случилось?

Хитров не ответил: незачем посторонним знать то, что должен знать один Андрей.

Андрей схватил со спинки стула пиджак, вскинул на плечо. Из кармана выпала фотокарточка. И все увидели женщину, существование которой не могли ему простить. Женщину с малышами. Андрей быстро наклонился, поднял фото.

Он уходил из отчего дома с тягостным чувством.

Андрей ждал, волнуясь, финального матча. Он ждал новой победы. Матч заставит вновь увидеть его, Андрея Соснору, таким, каким он был раньше, совсем недавно. И потому ему нужна безоговорочная победа. Но разве дело только в нем? Страстно желал он победы команде, пришедшей на помощь в трудный час.

Однако не было уверенности, что тренер будет твердым до конца. Вся команда видела, какой обработке подвергают Савельева — играть-то ведь предстояло с доронинцами, среди которых еще совсем недавно сверкал Соснора. Он видел это, как и все в команде, но, так же как и все, знал без ложной скромности, какими важными стали для «Звезды» его, Андрея, достоинства.

В гудящем холле, на подступах к судейской комнате, Савельева перехватил работник управления — какой-то из новых, в футболе пока неизвестный — и вкрадчиво зашептал:

— Надеемся, вы не совершите эту ошибку.

Савельев без труда догадался, о чем речь, но прикинулся простаком:

— Собственно, о какой ошибке вы говорите? Я их уже столько наделал, если послушать, что говорят.

— Не вздумайте выпускать Соснору!

— Это почему же? — вспылил и без того нервничавший Савельев.

— Смотрите и думайте, — вкрадчивый голос стал жестким. — Даже финальным матчем ничто не кончается…

На пороге судейской комнаты Савельева задержал уже изрядно взмокший телекомментатор:

— Соснора будет играть?

— Почему вы не спрашиваете, будет ли играть Святослав Катков? — огрызнулся Савельев.

— Ну, это же понятно. А Соснора… Мы вас поддержим в любом случае. Вы понимаете…

— Лишь бы футбол но пострадал, так ведь? — усмехнулся Савельев.

Комментатор не ждал такой отповеди, говорил от души. Не глядя больше на него, Савельев прошел в комнату неподалеку от судейской. Там заполнял протокол, согнув над столом упругую спину, бледный и сегодня утерявший привычный лоск Доронин.

Судья матча, скромный молодой человек, сам когда-то игравший в высшей лиге, с нескрываемым любопытством оглядел Савельева. Тут же влетел в комнату работник управления, с которым Савельев уже объяснялся. Доронин разогнул мощную спину, небрежно спрятал в карман украшенную золотой вязью паркеровскую авторучку. Работник управления, фамилию которого Савельев так и не мог вспомнить; подскочил к Доронину, взял под руку, намереваясь вести с собой, но тот грубовато бросил:

— Подожди ты!

Теперь Савельев склонился над столом. Он вписывал в ожидавший протокол фамилии футболистов не спеша, словно намеренно испытывал терпение своего соперника. А тот неотрывно следил за его обычно проворной, но на этот раз неторопливой рукой и глухо вздохнул, опрометчиво выдав себя лишь тогда, когда Савельев вписал одиннадцатую фамилию.

— Я ему уже вправлял мозги, не попрет он против тебя, зашептал на ухо Доронину работник управления.

Доронин повторил, но уже без прежней грубости:

— Подожди ты.

Савельев продолжал писать. На секунду, показавшуюся ему самому бесконечной, задумался, прежде чем заполнить последнюю, шестнадцатую строчку в протоколе. Он решил все, конечно, много раньше, в бессонные мучительные ночи, но сейчас, вписывая фамилию Андрея, изобразил нерешительность.

— Идем, — Доронин резко повернулся и направился к выходу.

Его спутник с готовностью поспешил следом. Прикрыли двери, Доронин намеренно громко добавил:

— Вот увидишь, он все равно струсит.

Савельев, еще не указавший в протоколе фамилию капитана, вздрогнул и неловко выпрямился.

— Значит, все-таки решились? — опять не вовремя полез с вопросом телекомментатор. — Неужели выпустите?

— Но почему футболист должен сидеть на скамейке, если он может быть на поле? — вскипел Савельев. Душевное равновесие покинуло его окончательно.

— Потому что этого кое-кто не хочет. Не желает.

— Что же будет с футболом, если футболисты не смогут играть по чьей-то прихоти? Ради интересов футбола он должен играть. Неужели вы не понимаете?

— Да я-то что… — начал оправдываться телекомментатор, но Савельев его уже не слушал. Он направился к выходу, однако его вернул дежурный из управления.

— Вы забыли указать капитана.

Савельев обернулся и молча уставился на дежурного, затем, осознав сказанное, проговорил:

— Да, да, конечно.

— Забудьте о неурядицах. Играйте в футбол, — искренне посоветовал дежурный, и Савельев, заканчивая формальности с протоколом, быстрым взглядом поблагодарил этого человека.

— Не бойтесь, выпускайте Соснору. Решили во втором тайме — и выпускайте. Все поймут правильно, а мы вас поддержим, — не утерпел я и сказал Савельеву.

Мой совет, однако, был встречен не очень дружелюбно.

— Я всегда делаю так, как решаю, — нехотя проговорил Савельев и почему-то отвел глаза.

Мне пришло в голову, что Савельева мучает этот вопрос не только потому, что поставлена на карту судьба «Звезды». Он не может и не хочет думать сейчас только о ее судьбе. Не окажется ли в будущем, возможно не столь уж и далеком, что от того, выйдет сегодня Соснора на поле или нет, будет зависеть его, Савельева, тренерская судьба?

Андрей, согнувшись в кресле, примерял новенькие щитки. Взгляд скользнул по полу. Небрежно брошенные, поблескивали адидасовские бутсы — видно, Алик Хитров никогда не научится порядку.

— Алик, позвал Андрей. — Сменить бы шипы тебе надо, Длинноваты же.

Вместо ответа — удивленный, с неподдельной растерянностью взгляд.

— Перепутал, что ли? — продолжал Андрей. — Разволновался? Глянул бы, какие у Свята.

Андрей придвинул ногой бутсы, порылся в своей сумке, вытянул целлофановый мешочек с шипами.

Подбирая подходящие, успел подумать, что никогда раньше не оказывал ребятам подобных услуг. Впрочем, теперь стало необходимым для него многое такое, что раньше казалось ему вовсе необязательным.

Он знал, что сейчас вернется в раздевалку Савельев.

Он знал, что Савельев будет избегать его, Андрея, взгляда! И потому сам старался не смотреть на дверь! Но и занятый своим нехитрым делом, он почувствовал, что вошел тренер.

«Подойдет? Скажет? Будет ждать вопроса?»

Андрей не поднял головы, пока не закончил возиться с бутсами Хитрова. Не глянул на Савельева и тогда, когда Алик уже запрыгал с ноги на ногу, отбивая барабанную дробь.

И ничего, кроме этой дроби, Андрей не слышал.

Потом он и не вспомнит, говорил Савельев команде что-либо или нет. Но ведь не мог не сказать. Должен был сказать. О составе соперников. Хотя… состав известен был заранее. А о нашем составе?

Три хлопка в ладоши — пора на разминку.

Андрей тряхнул головой, приходя в себя. Он должен хоть проводить идущих на поле. А потом не спеша, медленно пройти с запасными сквозь строй любопытных вопрошающих и сочувствующих взглядов. Вместе с запасными… Этого не было много лет… Не спеша пройти…

Смотреть игру и ждать. Ждать, наступит ли его минута.

 

А ПЕРВОГО ГОЛА НЕ БЫЛО…

В наше время товарищеские международное матчи уже не собирают полных стадионов. Тогда только, когда идет отбор, когда очки нужны позарез, чтобы пройти дальше, а потом еще дальше, на самый-самый верх — эта надежда нас не покидает, — только тогда горячка. Да и то не всегда — надо, чтобы и соперник был титулован. Такой уж сейчас практичный в футболе век: очки превыше игры. Всегда ли? Все-таки не всегда.

Вот и в этот теплый московский вечер, когда у нашей сборной был несильный соперник, и она лишь загодя готовилась к чемпионату Европы, на трибунах было людно, и они разноголосо шумели, взрывались, охали, изумлялись: Святослав Катков, в двадцатый раз выступая за сборную, снова подтверждал свои права, ему словно было мало того, что все и всюду, по крайней мере у нас, его безоговорочно признали. Он открыл счет в этом матче, а в начале второго тайма вывел на ударную позицию хавбека Поспеева, своего постоянного партнера в «Звезде», и тот забил красивейший гол.

Мы все в ложе прессы наверху лужниковского стадиона дружно ахнули: едва судья поставил мяч в центральном круге, как у кромки поля появился мальчишка с номерами на щитах, — тренер менял именно Свята, вот уж чего никто не мог объяснить. Мало того, Каткова менял его одноклубник, впервые надевший футболку сборной.

— Ну что за номера? — возмутился кто-то.

— Новичку-то было бы легче со Святом.

— Не скажи, — ответил я, — это неспроста.

— Да глупость какая-то.

— Вот и Алексей Брайко дорос до сборной, — продолжал я.

— Можно подумать, что ты в это верил, — возразили мне.

— Верил.

— Сейчас все объявят себя пророками. Смолеев — первый, кто следующий?

Брайко, между тем, вошел в игру так, словно с десяток матчей сыграл в этой команде, составленной из лучших в стране футболистов.

— Верил, — упрямо повторил я, — потому что его дебют в высшей лиге состоялся на моих глазах, и вы все об этом знаете. А связан был тот дебют — вы тоже знаете — с драмой.

Я мог бы добавить, что личные драмы в футболе уникальны, падения, да и взлеты тоже, переживаются иначе, чем в другом мире, но смолчал, момент был не подходящий.

— О чем ты?

— Так вы ж не дадите сказать.

— А Свят замешан? — Моих соседей разбирало любопытство, и я не стал хитрить, а честно признался:

— В том-то и дело, что не будь Свята... в футболе не было бы и Брайко.

— Но они же ровесники?

— Почти. Свят на год старше и на полгода раньше дебютировал. Но все равно. Знаете, — я даже оживился, — это удивительно, я только сейчас подумал: Брайко тогда поддержал не кто-то из старших, а такой же мальчишка, как и он сам.

Я снова все видел перед собой. Спустя столько лет...

И пусть меня не очень-то внимательно слушают — игра ведь идет, — но я расскажу об этом...

Семнадцатилетний Брайко появился в «Звезде» одновременно со своим земляком, двадцатилетним Поспеевым. О Брайко знали лишь специалисты, занимавшиеся юношеским футболом, да кое-кто из журналистов. Поспеев же, хоть и играл до приглашения в «Звезду» в командах рангом пониже, уже успел заявить о себе во многих отношениях, и не только на футбольном поле.

Тогдашний тренер «Звезды» Савельев, окрыленный или ослепленный победой в Кубке, вдруг решил посадить на скамейку запасных тех, кто определял игру команды и, по сути, вел ее — Сергея Каткова и Соснору. Старшему Каткову уже было за тридцать, Соснора приближался к этому критическому по футбольным меркам возрасту. Отношения между тренером и этими ведущими игроками сложились так, что Савельеву не терпелось поскорее избавиться от них, доказать, что кубковой победой «Звезда» обязана не столько им, сколько его тренерской квалификации. Он, конечно, понимал, что без них на поле будет нелегко, но ему просто изменила выдержка.

В тот день объявление состава на предстоявшую игру прошло в какой-то настороженной и мрачноватой обстановке. Впрочем, Брайко слишком многое было вообще в новинку, и потому он сперва ничего необычного в настроении тренеров и товарищей не заметил.

Когда же Савельев бесцветным голосом произнес его фамилию, Алеша готов был провалиться сквозь покрытый линолеумом пол: футболистов, которых он и Поспеев заменяли, молодежь боготворила — невозможно было представить себе «Звезду» без них, и в мечтах Алеша надеялся только на то, что именно старший Катков и Соснора сделают его дебют —когда придет для него этот долгожданный день — счастливым.

А тут еще вратарь Неуронов, обычно неразговорчивый, хмурый, вдруг попросил:

— Покажите хоть его, новенького-то.

И Алеша, не дожидаясь приказания или приглашения тренера, смущенный, побледневший от волнения, да еще от необычности своего дебюта, не встал, а словно взметнулся, и смотрел он не на вратаря, пожелавшего его увидеть, и не на тренера, доверившего ему столь многое, а на одного из тех знаменитых футболистов. Он не ждал ни поддержки, ни сурового взгляда — он и сам не знал, что с ним происходит.

Старший Катков не хотел омрачать дебют Брайко, он улыбнулся, подбадривая юношу. А тот, побелев еще больше, быстро отвел взгляд в сторону, и капельки пота заблестели на лбу, на светловатых бровях.

Но все-таки ярче Алеша помнил не эти минуты, хотя они сыграли в его судьбе важную роль, а то, что произошло чуть позже, уже в коридоре. Он видел, как остановились два брата. Слов, которыми они обменялись, Алеша в своем волнении разобрать не мог, однако не мог и уйти, застыл в пяти шагах, не ожидая ни поддержки, ни упреков, хотя и то и другое принял бы безоговорочно. И тут он услышал решительные и твердые слова, обращенные к нему:

— Иди, готовь себя к игре. Твоя судьба зависит от нее. Не от меня.

Алеша не сразу понял смысл этих слов: выходит судьба зависит не от него самого, а от того, какой окажется сегодняшняя игра, — когда же понял, то едва не побежал к тренеру, чтобы попросить его о том, что могло означать лишь отступление в самую важную минуту.

— Иди, готовь себя к игре, — повторил старший Катков, это уже звучало как приказание, которому нельзя было не подчиниться.

В тот раз «Звезде» выпал тяжелый, изнурительный матч. Она снова превратилась в команду тех времен, когда поражения словно искали ее. Старались все, но это старание было работой, а не игрой. Исчезла недавняя размашистость, исчезла та неожиданность решений, которые так украшали игру «Звезды» в последних матчах.

Брайко же, выдвинутый по тренерскому плану вперед, скоро затерялся среди чужих защитников, хотя и пытался спасти свой дебют: он быстро сообразил, что успех придет, если он сумеет включить себя в то, что замышляли и пытались провести младший Катков с партнерами. Но именно этого ему не позволяли опытные соперники.

Он старался изо всех сил, и старание его не могло остаться бесполезным, таков уж закон футбола: он первым заставил стадион громкоголосо зашуметь, трибуны словно взорвались, но затем негодующий стон прокатился над полем.

Алеша удачно выбрал время для рывка. Удачно в штрафной площади принял мяч, посланный младшим Катковым из глубины, удачно и мощно ударил по мячу. Он все сделал хорошо. Мяч летел под перекладину. Вратарь, откидываясь гибким телом назад, попятился, он уже миновал линию ворот, когда мяч с силой ударился в его ладони и отвесно скользнул вниз, ему под ноги, опустился на землю за линией ворот и отскочил в сторону.

Гол?

В ту минуту я был уверен, что это гол.

После удара Брайко упал на колени, но не отрываясь следил мячом. Он ждал, что к нему бросятся товарищи по команде, будут поздравлять, тормошить, увлекут в центральный круг. Однако никто не появился рядом с ним.

Вратарь второпях выбил мяч за боковую линию.

Футболисты обеих команд окружили судью. Началась нередкая в таких случаях перепалка. Кто-то раздосадованно кричал, кто-то порывисто хватал судью за рукав. Это могло кончиться наказаниями: желтыми и красными карточками. Но страсти остудил резкий и неожиданно властный голос младшего Каткова:

— Да бросьте вы! — Свят не уговаривал своих товарищей, он вдруг начал командовать — вот чего не мог ожидать Алеша. — Забьем еще!

Легко сказать, но игра-то все равно не шла, а вскоре посыпал мелкий дождик.

В самом конце тайма Катков все-таки забил свой гол: послать мяч мимо ворот он не смог бы и при желании — такой удачный пас ему выдал Поспеев, старший дебютант.

А в перерыве, в теплой и полной свежего воздуха раздевалке, еще и тренер сказал:

— Судья правильно не засчитал гол.

Конечно же, он сказал так, чтобы снять возбуждение с футболистов. Но Алеше от этого не стало легче. Он не мог поверить, что этот первый гол так и не станет его первым голом в высшей лиге. Он долго и терпеливо готовил себя к большому футболу — сейчас же ему казалось, что все рухнуло.

Не вспоминал он тот пригородный поезд, в котором по утрам, в тесноте и духоте, добирался до футбольной школы. Не вспоминал он и не очень-то успешное выступление в юношеской сборной — просто тогда нашлись ребята более яркие, чем он. Не вспоминал он и дрожь, охватившую его, когда незнакомый суетливый мужчина, отыскав юношу дома, в шахтерском поселке, предложил играть в «Звезде» — и до него многих приглашали, но не все потом выходили на поле в ее футболках.

Ничего не вспоминал он. Растерянно смотрел по сторонам и, не видя своих товарищей, то опускал голову, пряча лицо на груди, прижимая подбородок к мокрой футболке, то вскидывал, словно не хотел верить случившемуся, но в действительности-то знал, что все так, а не иначе и что в первом его матче нет его гола…

А в судейской комнате арбитр и помощники никак не могли найти то слово, которое сняло бы с них напряжение: все трое прекрасно понимали, что допущена грубая ошибка.

Позвякивали ложечки в стаканах.

Не вытерпел тот помощник, который был возле углового флажка и мог бы условным жестом показать судье, что мяч миновал белую линию ворот:

— Переживут. Да и Катков…

— Что — Катков? — встрепенулся арбитр.

— Этот лихач все равно забьет еще.

— Утешил? Ты же не понимаешь, в чем дело. А этот мальчик? Он же сегодня дебютирует. Мы украли у него первый шаг к успеху. Я украл. Знаешь, какие бывают трагедии из-за первого гола?

Они все казнили себя, но «Звезде», от этого не было легче: голы в наше время стали редкими и рождали их в муках. Я только сейчас подумал: как же все-таки повезло Брайко с матчем, в котором он дебютировал! Ведь могла быть совсем другая игра! Ведь у «Звезды» были незабываемые, звездные игры.

А тут, во втором тайме, игра той же «Звезды» стала еще более натужной, ее оборона еле справлялась. Судья и себя и футболистов замучил свистками: он все делал по букве правильно, фиксировал все нарушения — и действительные, и симулированные. Но если футболисты «Звезды» нервничали, то гости хладнокровно шли вперед, навал следовал за навалом, и вратарь хозяев творил чудеса в раскисшей грязи.

Было очевидно: «Звезда» пропустит гол, если не найдется такой футболист, который возьмет всю игру на себя, то есть возглавит команду так, как это умели делать и обычно делали те двое, чьих имен зрители сегодня не увидели на табло. На счастье «Звезды» случилось второе, а именно то, чего неосознанно добивался младший Катков: он стал и сердцем и мозгом «Звезды». Приструнил одного, не пожалел упреков для другого, не побоялся задеть самолюбие третьего, одернул Поспеева — старшего новичка, на кого-то из своих сверстников раздраженно крикнул, рявкнул на признанного игрока сборной. Одного лишь Алешу Брайко не тронул он, и, думаю, не потому, что не было повода, — просто Свят помнил об украденном голе и не хотел обижать и без того обиженного.

…А сейчас меня не покидает удивительное и окрыляющее чувство сопричастности. В конечном итоге во мне все-таки чаще говорит спортивный журналист. Точнее, журналист, ограничивший себя миром футбола. Я причастен не только к дебюту Брайко на лужниковском стадионе, я был свидетелем, выходит, самого начала. Истины ради, конечно, следует признать, что мои давнишние оценки и переживания были продиктованы не какими-либо безотчетными симпатиями, а тем, что произошло на поле.

Что меня заинтересовало или заинтриговало в тех новобранцах «Звезды»? Скажу честно: поначалу скорее всего то, что оба они из одного, и притом небольшого, шахтерского поселка. О Брайко я совершенно ничего не знал и, если быть откровенным, до той минуты, когда судья по явной ошибке не засчитал его гол, мальчишка и не привлекал моего внимания, хотя тем, что мы называем футбольными данными, природа его не обидела, может быть, еще и щедра была к нему.

Гораздо любопытнее был мне Поспеев. О нем я слышал и раньше, не одна команда приглашала его после армейской службы. Он успел прославиться и какой-то не слишком приятной историей и, что, конечно важнее, — манерой игры: то по-кошачьему мягкой и коварной, то резковатой и порывистой. Любопытен он был тем, что всей своей игрой утверждал: умею только это только так, если нужен такой, выжимайте меня, если требуете того, что не умею, я не научусь, не смогу.

А в Брайко было то, что позднее, если тренеры сумеют раскрыть, украсит игру и его, и команды.

Разумеется, не сразу я пришел к этим выводам, не по одному матчу составил свое мнение.

В раздевалке после игры происходило что-то такое, чего Алеша — новичок — понять не мог. Да и не мог он думать о других, потому что был занят только собой. А все ждали Соснору и старшего Каткова: зайдут они в раздевалку или нет? И, казалось, никому не было дела до его переживаний.

Вдруг чья-то рука легла на голову Брайко. Алеша поднял глаза, и вспыхнула надежда в его взгляде, когда он увидел человека, чья рука пригладила его растрепанные волосы. .

— Все будет хорошо, — сказал Свят и повторил столь же уверенно: — Все будет хорошо.

Алеша испытал странное чувство. Он ждал поддержки или хотя бы просто участия от тренера, ведь тот совсем недавно, беседуя с юношей, когда он приехал на базу команды, несколько раз мягко и дружелюбно потрепал его по плечу, или от кого-то из старших, игравших сегодня, от того же Неуронова, пожелавшего взглянуть на новичка, но никак не от ровесника. Хотя после всего, что произошло во время матча, вполне мог ожидать поддержки и участия именно от младшего Каткова.

У Алеши не было здесь друзей, он и не надеялся, что они появятся в первый день. Но день-то был каким! Пусть он прошел не так, как проходил в мечтах, но он все равно был и его не зачеркнуть. Никогда и никому.

Алеша даже не сразу понял, что Свят Катков приглашает его к себе домой: тот ведь сказал только, что поезд в шахтерский поселок пойдет рано утром, а ночь в общежитии, наверное, будет мукой — в одиночестве, в переживаниях…

Позднее, вспоминая тот вечер у Катковых, Алеша удивлялся: ни об игре, взволновавшей весь город, голе, взбудоражившем зрителей, ни вообще о футболе никто и слова не сказал. И хотя Алеше всю ночь снилась игра проснулся он совершенно раскрепощенным, словно никакой драмы накануне и не произошло. Однако все равно он мысленно вернулся к прошедшему матчу. Ведь сам старший Катков сказал, что судьба зависит именно от игры, а коль так, нужно всю ту игру многократно прокрутить в памяти.

Утром Свят еще более удивил Алешу.

— Не торопись на поезд. Я отвезу тебя. Брат соизволил уступить мне свою машину. На один день. Странно, что без скрипа. Обычно отрезает и все. Не бойся, я хорошо вожу машину. Не лучше брата, но — хорошо.

В то утро Алеша не задавал себе вопроса, зачем Святу Каткову понадобилось тащиться в шахтерский поселок, утонувший в зелени и в рыжей пыли, который встретил их сухим степным ветром, словно гнавшим из поселка вниз, к серому пруду, пыльные облака, одновременно пригоняя столько же пыли из желтой, засыхавшей степи.

Для Алеши здесь был дом — крашенный зеленой краской забор, яблоньки с еще не спелыми плодами, пахучие флоксы вдоль белой стены, выложенное красным кирпичом крыльцо, топот босых ног навстречу и звонкие, радостные голоса сестренок:

— Алеша приехал! Алеша!

А каким все это увидел Свят? Вопрос этот задал себе Алеша много позже, но и тогда, в солнечный, жаркий день, приехав домой после своего первого выступления в высшей лиге, он больше думал о Святе, чем о себе, потому что где-то в подсознании понимал, какой шаг ему навстречу сделал этот парень, уже прославившийся за полгода своей игры. -

— Мама, это Катков. Я рассказывал о нем.

— Я думала, он постарше.

— То его брат постарше.

— Мы ждали тебя ночью или совсем рано утром, Алеша. Как всегда. Потом решили, что ты не приедешь. Дела ведь у тебя должны быть? Батька на рыбалку пошел. Выходной у него сегодня как раз…

Вдруг из-за перегородки — голос сестры, прикованной к постели:

— Алеша.

Он с тревогой взглянул на своего спутника. Раздвинул простенькие портьеры.

— Здравствуй.

— С кем ты приехал?

— С товарищем Мы вместе… в одной команде. Он в основном составе. Это — Катков. Святослав. Ты видела по телевизору.

— Тот, который в каждой игре забивает?

— Ну да, тот.

— Покажи его.

Алеша опять с тревогой посмотрел на Свята Хорошо, что Свят легко отстранил его:

— Я покажусь сам.

— Он такой же, как по телевизору, — решила сестра.

— Здравствуйте, — Свят всегда удивительно спокоен на людях. Он и с вопросами Алешиной сестры справится легко, будто ко всему на свете готов.

— Алеша ведь тоже в основном составе?

— Да, — твердо сказал Свят.

— А разве правильно, что его гол не засчитали?

— Нет, — так же твердо ответил Свят. — Неправильно.

Алеша сжал локоть Свята. Портьера вздрогнула — и комнаты с цветастыми подушками не стало.

— Ей хуже, — сказала мать.

— Ничего, мама, я найду доктора, который поставит ее на ноги.

Свят сел на старенький, крепкий диван.

— А Поспеев далеко живет?

— Рядом, — поспешил ответить Алеша.

— Не надо говорить, что мы приехали.

— Так все равно узнают, — возразил Алеша. — Тут никуда не спрячешься.

Застрекотал под окном мотоцикл. Что-то сказала Алешина мать. Задиристый мальчишеский голос ответил ей. Опять треск мотоцикла.

— Сейчас батька приедет, — сообщила мать, заглянув в тесную гостиную.

Алеша пошел вслед за ней на кухню. Отдавая матери половину своей заводской зарплаты, он тихо сказал:

— Мама, я назад не возьму.

— Но, сынок — сразу же возразила мать, — лучше бы себе что купил.

— Мне много не надо.

— Да мы как-нибудь и без тебя… Тебе ведь самому надо, сынок.

Алеша вздрогнул, услышав насмешливый и сипловатый голос с крыльца:

— А нашего лобуряку не привезли?

— А разве он не приехал сам? — Голос Алеши предательски подрагивал: он-то ведь знал, что Поспеев просто загулял после такого удачного дебюта, — он и после неудач не унывает.

— Ну, придется братам взять его за хвост да потрясти. Только много чего такого вывалится — вот лихо.

С этим человеком Алеша не умел говорить, поэтому поспешил к Святу.

— Ты извини, что оставил тебя одного.

— Ничего, — улыбаясь, ответил Свят.

— Это про Васю Поспеева его отец спрашивает. Сейчас спрашивает, а как пить без просыпа — так не спрашивает. С шахты за пьянку выгнали. Газеты про него, про его рекорды писали, а он спился. Васе-то досталось — пока дома жил. Сколько раз у нас ночевал: боялся пьяного батьки. Тот, когда пьет, не человек вовсе. А Вася… Вася что: он же веселится.

— Ты тоже хотел бы, как он, — веселья?

Такого вопроса Алеша не ожидал. Такого безжалостного.

— Веселья? — Ответить надо было честно, потому что слишком много стал значить Свят для Алеши. — Иногда хочется. Но я так жить не буду, — поспешил Алеша. — Мне нельзя так жить. И я не хочу так жить, как он. Другим, может, и можно, а мне никак нельзя. — Дальше он не хотел говорить об этом, быстро перевел на другое. — Ты не обижайся. Весь день будут приходить и приходить — всем ведь интересно.

— На нас только посмотреть? — спросил Свят.

Алеша не успел ответить: в двери появилось рябоватое морщинистое лицо. Какая-то нескладная голова с нелепой прической у старого Поспеева. И опять он влезает туда, куда его никто не просит:

— Вот… Этого лобуряку я узнаю. По правому краю мотается. Московский, привозной.

Алеша растерянно пожал плечами, пряча взгляд от Свята: отец Поспеева спутал Каткова с другим футболистом.

— Да ладно, ладно, — продолжал старый Поспеев. — Вы там нашему лобуряке спуску не давайте — он баловливый у нас. А гол-то у тебя украли, украли! Наш Васек бы не стерпел — отгорланил бы гол.

— Судья правильно не засчитал, — смущенно, но и твердо возразил Алеша.

Ответ явно не понравился, и нескладная голова скрылась за дверью.

— Всем интересно, — повторил Алеша. — Меня-то видели. А ты против? Но ведь им интересно, какой ты не по телевизору. Я не про Васиного отца, этот и меня спутает со столбом. Я про других. Понимаешь, они много работают, в шахте, работа у них — сам знаешь какая. И футбол для них — радость. Хоть на стадионе, хоть по телевизору.

За окном по улице, взметая пыль, прогромыхал могучий самосвал, груженный огромными бетонными панелями.

— Не против. Пусть так, — ответил Свят.

— Хочешь спуститься в шахту?

— Давай спустимся.

Затарахтел во дворе мотоцикл. Алеша увлек Свята с собой.

— Ну, вот, батя. Интересно, что поймал? Бывает, утро на ставке просидит — и ничего.

Почему-то Алеша опасался не своей встречи с отцом, хотя наверняка отец по простоте начнет разговор о незасчитанном голе, а именно встречи отца со Святом Катковым. Он обратил внимание на рукопожатие, которым они обменялись: ладонь Свята утонула в громадных припухлых пальцах отца.

— Я думал — постарше.

— То мой брат постарше, — ответил Свят, и от Алеши не ускользнуло, что Святу все здесь просто-напросто интересно.

— А ты, значит, тот, который гол забил в финале Кубка, да?

В ответ Свят кивнул.

— Ты уж меня прости, — вдруг признался отец, редко с кем он был столь откровенен, как с этим гостем, — я всю жизнь болел за тех, кому ты гол забил. Особенно, когда там стал играть Соснора.

— Но теперь-то вы болеете за «Звезду»? Да и Соснора у нас.

— Нет, — не согласился отец, покачал головой. Не уговорите. Понимаешь, в футболе каждый любит то, что он в силах понять. Есть такие команды, которые и не поймешь. Я вот вашу «Звезду» не понимаю. Наверно, ума не хватает: больно хитрые вы. А те играли… играют понятно. Мне — понятно.

— Но ведь Соснора, — осмелев, возразил Свят, — тогда был хитрее всей «Звезды». Значит, вы его понимали?

— Любил. Как и все. Наверно, не понимал, а любил все равно. И воображал, будто понимаю. — Отец вдруг засмеялся, крикнул на кухню: — Ну, мать, будем варить уху! Рыба как чувствовала, что Алешка приедет, — шла и шла. И коропы даже. Хлопцы помогут. Уха ведь дело мужское. Женщин к ней близко и допускать нельзя. А? Не так?

Алеша понял, что отец не спросит у Каткова о сыне. Сам не спросит, но и не захочет, чтобы Свят заговорил об этом. Потому что не верит пока в удачу сына: слишком она необыкновенна для этого шахтерского поселка. Но понимает ли он, что удача эта и в том, что сын уже не одинок?

— Хорошо, — согласился Свят. — А потом поедем на шахту? Не со стороны поглазеть, а чтоб спуститься. Разрешат?

— Тебе? — отец, насквозь просверлив Свята, долгим взглядом, довольно кивнул. — Тебе разрешат.

— Спасибо.

— Только зачем вам это, хлопцы? — отец еще и заулыбался, как всегда широко, обнажив белоснежные зубы. — Делайте свое дело. Делайте его так, чтобы каждая ваша игра была праздником для нас. А мы — свое дело. Чтобы вы могли свое. Мы для вас, вы для нас. Давайте в другой раз?

— А если сегодня? — настаивал Свят.

— А я хочу, чтобы ты еще к нам приехал. Вот тогда и спустимся в мою шахту. Добро? Ладно, решили, так? А теперь — рыбу чистить. Ты уж извини, Святослав, но гостей будет полон двор — все уже знают, что ты приехал. Вы вот там играете, а не знаете, какими мы тут видим вас. Так что извини. И ухи мы наварим целый казан, чтоб всем хватило.

Алеша отвел взгляд в сторону: отец нарочно подчеркивает, что сын еще ничего не сделал, еще ничего не стоит и не имеет права считать себя достойным всеобщего внимания. И Алеша мысленно поблагодарил отца. Вместе с тем он спросил себя: а если бы не было Свята, как вел бы себя отец? И не предвидел ли Свят, каким должен стать этот день в жизни Алеши, не поехал ли он сюда чтобы подчеркнуть важность того первого шага, который сделал Алеша в большом футболе?

Спустя два года, рассказывая мне об этой поездке, Катков предстал таким, каким я никак не ожидал его увидеть. Он был старше Алеши всего на год, а чувствовал и размышлял как сложившийся человек. То ли большой футбол, то ли жизнь без родителей так рано сформировали его личность. Не факты были главными в его рассказе, а мысли, которые он формулировал удивительно точно. Сейчас они словно слились — так мне кажется — с моими собственными.

Футбол не существует сам по себе. Он — это судьбы. Не только судьбы команд — великих и безвестных. Не одни футбольные судьбы. Каждая футбольная судьба — слепок с человеческой судьбы.

Вот почему Свята так волновало, какой станет судьба Алеши Брайко.

Как и всякие другие судьбы, судьбы футболистов полны драматических событий, обостряющихся известностью и требованием многие годы вести необычный образ жизни, редко праздный, чаще страшно тяжелый, и всегда аскетический.

Вот почему Свят не остался безразличен к Алешиной судьбе, вот почему он поехал в тот день в шахтерский поселок.

…На следующий матч тренер не нашел для Брайко места в стартовом составе «Звезды». Он и не скрывал, что считает юношу неудачником. Сидя на скамейке запасных, Алеша видел, что, с самого начала поведя мощные атаки на ворота соперников, «Звезда» не могла забить, казалось бы, неизбежного гола.

В перерыве Алешу поразило, что тренер увидел ошибки в игре всех, кроме Свята, для всех припае по десятку нелестных слов, и только для младшего Каткова у него не нашлось ни одного слова — ни хулы, ни похвалы. Но и Свят молчал, угрюмо насупившись.

Протрещал звонок. Алеша по привычке вскочил. И тут он услышал, как требовательно, отметая всякие возражения, проговорил старший Катков:

— Через десять минут замените меня. Брайко пусть выходит.

— Да ты что? — запротестовал Савельев. — Нужно о своих воротах думать, а он что? Что он может?

— Пусть выходит.

Что же это могло означать? В прошлом матче вышел с самого начала вместо знаменитого Сосноры, играющего сегодня, — но ничего не сделал для победы. Сейчас выйти вместо знаменитого старшего Каткова? Чтобы опять тебя сравнивали со «звездой»? Но если сам Катков настаивает, значит, или он верит в него, или есть какая-то иная причина?

Все это угнетало Алешу, но теперь он был уверен в поддержке Свята Каткова. Потому и вошел в игру легко, ему многое удавалось, и он выкладывался до конца. Рядом был Свят. И его близость окрыляла.

Почему-то вдруг стало трудно дышать, и сам он никак не мог понять почему. Ведь и за девяносто минут на поле никогда не задыхался. Однако времени разбираться не было, все — после игры… после игры…

«Мяч-то где? Г де мяч?

Алик Хитров бросил Минина в прорыв по краю, а я еще в центре торчу… ну, скорее же… вперед… вперед… ах, ты!.. Свят пошел открываться… поближе к Минину… понятно… значит, мне надо влево… но чтобы и Свят меня видел… он должен меня видеть… видит… он видит!.. только в офсайд не залезть… где их третий номер?.. За Святом, конечно же, за Святом… а где четвертый?.. да вот же… тоже задыхается… как я?.. нет, мне уже легче… Свят с мячом… обойдет… обойдет… обошел!.. ну бей же, бей!.. я же рядом, я рванусь, если добивать… бей же, Свят!..»

— Бей, Свят! — крикнул Алеша.

Но тот, обойдя всех и всем показывая, что сейчас нанесет удар, откинул мяч влево, словно положил на ногу Алеше. .

И Брайко ударил, ударил просто потому, что не мог ничего другого придумать. А мяч — коварный и хитрый — попал в бедро четвертому номеру и…

Где же он?.. Где?.. В воротах!

Алеша взлетел вверх, радостно взметнул руки. Однако тут же увидел: стоит на прежнем месте невозмутимый Свят и, укоряюще покачивая головой, грозит пальцем.

Алеша покорно побежал к центру поля. Навстречу ему бежали товарищи по команде. Где-то позади не спеша брел в центральный круг Свят Катков.

Нет, меня слушали. А вот и матч закончился. И Брайко тоже забил гол — не слишком впечатляющий, но полезный для сборной.

Только тут я заметил, что меня внимательно, но не глядя в нашу сторону, по привычке сжав пальцами подбородок, слушал и нынешний тренер «Звезды», в которой играют Катков и Брайко, тот самый Соснора.

— Я все правильно рассказал? — спросил я его

— Не знаю, — ответил он, поднимаясь.

— Но правильно ли поступил тренер с такой заменой сегодня? Не должен ли был Брайко и в сборной дебютировать рядом со Святом, для надежности?

— Не знаю, но знаю, что так просил Свят, — на мгновение задержавшись, ответил Соснора.

Конечно, я помнил, что он был как раз одним из тех футболистов, кому тогдашний тренер «Звезды» не нашел места в составе, и именно вместо него играл в том матче семнадцатилетний Брайко. Вместо того самого Сосноры, который как-то сказал начинавшему Святу: «Наверное, еще никто не знает, и ты сам тоже, что тебя ждет. Какая игра. Наверное, я один знаю, какая игра ждет тебя, Свят. На зависть всем нам…»

Любопытно, говорил ли Свят нечто подобное Алеше?

 

НЕСЛУЧАЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

К огромному автобусу с выписанными по всему борту крупными бело-синими буквами «Звезда» и большой красной с синим ободом звездой подкатил неказистый, дребезжащий «рафик». Стоявший рядом с Поспеевым Хитров (вот уж кого никогда не беспокоило ожидание: на полчаса позже попадем на базу, что из того. Еще три дня торчать там безвыездно») тут же бросил не то укоряюще, не то восхищенно:

— Ну, Витек — пижон: вот репей в букете лилии!

За спиной Поспеева другой голос — вратаря Неуронова — проворчал:

— Дождались, наконец. Опять они с нами…

Вслед за Говоровым, который выскочил первым и теперь с деланной предупредительностью держал дверцу, из «рафика» выгрузились со своими яркими спортивными сумками шесть девчонок. Поспеев сразу обратил внимание, что одна из них удивительно похожа на Говорова.

— Приказано подбросить до дома отдыха! — сообщил Витек сверкая огромными черными глазами. — Я не виноват, честное слово. Мне их нацепили! Они сами нацепились.

Девчонки же, не обращая на него внимания, с показной деловитостью пересаживались в автобус футбольной команды.

— Кто эта? — о девушке, похожей на Говорова, спросил Поспеев у Хитрова. Тот живо откликнулся:

— Сестра ж Витька. Тоже Витька. Вика — в смысле. Двойняшки они. Чемпионка Союза. По прыжкам. Ну, в воду. С трамплина. Знаешь, что это такое?

— Узнаю, — ответил Поспеев.

Проходившая мимо сестра Говорова улыбнулась Хитрову — значит, они знакомы. Конечно же, знакомы: Витек с Аликом неразлучны. Но она взглянула и на Поспеева, словно припоминая, видела ли его или вообще он впервые встретился ей, — и вдруг он похолодел: она и ему подарила улыбку, и вовсе не безразличную, с какой-то загадкой.

Улыбнется ли всем остальным? Нет, прошла опустив взгляд. У самой дверцы автобуса стоял младший Катков, которому Поспеев с первого дня своего пребывания в «Звезде» завидовал, и завидовал только тому, что у этого Свята есть такой старший брат, как Сергей Катков, кумир его, поспеевского, футбольного детства. Сейчас же Свят подал руку этой Вике, помогая подняться на высокую ступеньку. Помогал ли всем? Поспеев проглядел.

Свят и Вика обменялись какими-то словами. Свят даже рассмеялся — добродушно, покровительственно.

— Все по местам! — скомандовал тренер. Савельев только по пути на игру не брал в автобус женщин. Когда же, как сегодня, ехали всего лишь на тренировку, брал с охотой — это ему даже нравилось. Он, хоть и на несчастные полчаса, чувствовал себя главным и над этими девчонками — надоедает ведь командовать одними упрямыми парнями.

Так уж получилось, что весь этот сезон был связан у меня со «Звездой», командой, которая никогда особенно не блистала, но и никогда не скатывалась столь низко, как в начале весны. С одним-единственным очком она после пятого тура болталась на последней строчке турнирной таблицы, когда я получил от редактора задание раскрыть все, что с ней происходит, на страницах нашего «Старта» под рубрикой «Командировка в команду». Но одной командировкой обойтись не удалось. Мой первый приезд в «Звезду» совпал с возвращением в нее Сергея Каткова, который привел с собой младшего брата. Дебют Святослава, возрождение игры, наконец драматический переход в «Звезду» лучшего футболиста страны прошлого года Андрея Сосноры — все это произошло в первом круге, который «Звезда» закончила в середине таблицы и совершила тогда же невероятное: вышла в финал Кубка и победила в нем самих чемпионов. Но разве не мы, журналисты, всегда утверждаем, что футбол прекрасен способностью дарить невероятное?

Тогда же, в конце первого круга, и появились в «Звезде» два новичка — Василий Поспеев и Алексей Брайко. Правда, никто не ждал увидеть их в основном составе раньше следующего сезона. Да и кому дано было разгадать тайные мысли Савельева: ничто так не мучило, не задевало тренера, как постоянные утверждения прессы о том, что только образовавшейся связке братьев Катковых с Соснорой «Звезда» обязана кубковым триумфом. Доказать обратное, доказать, что это он, тренер Савельев, взял верх над своим знаменитым коллегой, тренером чемпионов Дорониным, можно было, лишь найдя замену старшему Каткову и Сосноре. И в этом его поняли бы многие: ведь эти двое — в критическом футбольном возрасте, а тренер обязан думать о будущем…

Утром, после разминки в лесу и завтрака, Савельев объявил состав на предстоявшую вечером игру с командой, которая хоть и занимала в турнирной таблице строчку много ниже «Звезды», но всегда была для нее не слишком удобным соперником.

Все, что говорил Савельев, сперва воспринималось как должное и обычное.

Однако Сергея что-то в поведении тренера настораживало, казалось подозрительным. Но и он никак не ожидал того, что произошло. Он знал, в какой очередности Савельев обычно называет состав, но когда подошла очередь Андрея Сосноры, секундная пауза заставила Сергея взглянуть в сторону, где сидел новичок, приглашенный совсем недавно, каких-то три месяца назад.

Он сам привез его: увидел в каком-то матче, запомнил потом узнал, что парень заканчивает армейскую службу, поговорил с Савельевым, тот отнесся безразлично — наверняка хитрил, — Сергей сел в машину и поехал за парнем.

Сергей не спрятал усмешки, вспомнив, как ходит этот парень, — загребая на ходу ступнями ног, — давно уж так не ходят футболисты…

Лукавое лицо с какой-то наивной девичьей улыбочкой…

Впрочем, парню не откажешь — хитер, храбр, вынослив. Кто-то даже сказал про него: «Бензина в его баке всегда хватит на две игры кряду…» Это — не главное. Никому не подражает. Про него же сам Сергей думал: «Во всем необычен, многих удивит…» Говорят, в армии ему не повезло — до ЦСКА не дошагал.

— Поспеев, — сказал Савельев.

На лукавом лице ничто не отразилось — никаких неожиданных чувств, словно заранее человек знал, что все будет так, а не иначе. Для Сергея это же означало нечто иное: Савельев заранее говорил с парнем. Но Савельев обязан был об этом же поговорить и с Андреем, если Поспеев выходит вместо Сосноры. Поскольку тренер обошелся без объяснений с Андреем, значит, просто струсил. Проявив тренерскую — достойную похвалы в любом случае — смелость, одновременно проявил и человеческую — постыдную в любом случае — трусость.

Когда же подошел черед назвать его, Сергея, Савельев объявил:

— Брайко.

Вот как? В дубле, тоже недавно, появился парнишка с такой фамилией, верно, но и речи не заходило о его исключительных дарованиях. Кажется, и восемнадцати не исполнилось.

— Покажите хоть его, — вдруг попросил вратарь Неуронов.

Из-за спины Минина не встал, а словно взметнулся смущенный» побледневший от волнения и, вероятно, от необычности своего дебюта юноша. И смотрел он не на Неуронова, пожелавшего его увидеть, и не на Савельева, доверившего ему столь многое, а на Сергея, и Сергей посчитал себя обязанным подбадривающей улыбкой поддержать юношу, но тот, побелевший еще более, отвел взгляд в сторону, и капельки пота запрыгали на лбу, на светловатых бровях.

Поспеев сам рассказал мне о своей решающей встрече с Сергеем Катковым. Время могло изрядно потрепать воспоминания, и удивительного тут ничего не было — Поспеев же эту встречу не выпускал из своей памяти никогда. В дальнейшем, хотя и не сразу, она стала для него тем, что вдохновляло, придавало силу и решимость его поступкам. Не сразу. Но к этому, по его убеждению все шло с самого начала. Не знаю, достаточно ли я точен, его рассказ я основательно не перепроверял а сам он не особенно старался подбирать выражения — таким уж был этот человек. Дело же происходило так.

Был прощальный матч Поспеева в армейской команде первой лиги. Хоть он уже законно демобилизовался, его упросили сыграть еще, еще разок порадовать трибуны, не избалованные футбольными чудесами и кудесниками. После игры, когда футболисты расходились по домам, оставляя быстро опустевший стадион, к Поспееву подошел мужчина лет тридцати, которого Поспеев не сразу узнал, но тем не менее почувствовал, что давным-давно где-то встречал этого человека. А тот прямо спросил:

— Ты знаешь, кто я?

— Да, вроде, — в замешательстве ответил Поспеев.

— Чем ты думаешь заниматься дальше?

— Работать. И вроде в футбол играть.

— Если играть всерьез, а не вроде, я б тебя показал в «Звезде».

— А там на нас посмотрят? — с недоверием, и не скрывая его, ответил Поспеев, скорее он сомневался не в себе, а в возможностях собеседника.

— Если я привезу - посмотрят.

И тут Поспеев почувствовал, как сжалось сердце, как замерло дыхание: да ведь это сам Сергеи Катков.

— Если бы я знал… ну, я дурачился же сегодня… разве то игра?.. да и на прощание…

— Мало ли что ты вытворял — важно увидеть, на что ты способен.

— А я на что-то способен?

— Ты сам знаешь лучше меня.

— Правильно. Да. О высшей лиге и я мечтал. Только не брали меня. Доронин вроде интересовался, да, видать, забыл…

— Все логично. Не брали таким, каким ты был и есть. Наверно, видели, что с тобой повозиться придется. Не всем нравится возня с новичками.

— А «Звезде»?

— Ну так что — поедем?

— Да мне бы проститься надо кое с кем.

— У меня нет времени ждать до утра. Так что звони и… выбирай.

Что ж выбирать, если он уже в «Звезде» жил? В команде его детской мечты. Иногда садился в поезд, ехал из своего шахтерского поселка в прокуренном вагоне, чтобы своими глазами увидеть матч «Звезды». Совсем недавно, всего каких-то пять лет назад, ехал смотреть игру вот этого самого Сергея Каткова, который сейчас стоит перед ним и приглашает в «Звезду».

В том-то и дело, что Катков еще играет, — это же счастье, выйти когда-нибудь на поле на равных правах вместе с Сергеем Катковым, много лет игравшим в сборной! Кто оценит это счастье? Кто может его понять? Только тот, кто мечтал о футболе — как жизни своей. А он, Вася Поспеев, из маленького шахтерского поселка, затерянного в буерачной степи, мечтал.

— Ну так что — едем?

— Конечно. Да. Хоть сейчас.

Все в нем было спокойным до той минуты, пока «Волга» не миновала распахнутые ворота и он не увидел перед собой автобус с огромной надписью «Звезда». В горле сразу и нестерпимо застрял комок воздуха. По спине скользнула холодная капля. Даже коленки подрагивали. Уловил чужую мягкую улыбку — скорее не как поддержку, а как простое понимание того, что с ним происходит.

— Хорошо, — странным голосом сказал Катков.

— Что — хорошо? — испугался Поспеев.

Машина замерла на стоянке.

— Хорошо, что поджилки трясутся. Тем больше веры. У меня по крайней мере. Ну что, пошли?

— Да. Ладно.

— А вообще-то, чего ты ждешь от «Звезды»? — спросил Катков!

— Игры, — быстро ответил Поспеев. — Игры.

— А еще чего?

— Ничего больше.

Катков смерил его испытующим взглядом. И улыбка снова осветила суховатое лицо — вот тут Поспеев почувствовал себя уверенно, словно какая-то сила подтолкнула его навстречу тому, что до этого дня до этой минуты было одной лишь мечтой.

Однако матч, в котором дебютировал Поспеев «Звезде» не удался. Она снова превратилась в команду начала сезона, когда поражения словно искали ее, хотя приходили — как узнавал Поспеев из газетных отчетов — порой и не по игре.

В этот же день старались все, но то, что они делали на поле, выглядело работой, а не игрой. Даже омоложение состава не принесло свежести. Напротив, исчезла недавняя размашистость, исчезла та неожиданность решений, которые так украшали игру «Звезды» в последних матчах первого круга. Поспееву казалось, что команды, как единого целого, просто нет.

Но он был достаточно опытен, чтобы увидеть главное: Витек с Аликом и Святом чаще, чем с остальными, «играли друг с другом. Может быть, увидеть это помогла нелепая и совсем уж неуместная мысль о том, что сейчас в тихом доме отдыха к телевизору прильнули шесть девчонок, не сводивших глаз, конечно же, с одного Говорова. И эта же мысль подталкивала его на правый фланг, поближе к трем друзьям. Ведь камера-то наверняка следит за ними, — значит, надо и самому попасть в кадр, чтобы та черноглазая еще раз улыбнулась, увидев его, Поспеева, как улыбнулась она возле автобуса?

Но нет, посторонние мысли в сторону — игра все-таки захватила его. И он ясно понял свое положение: Минин с правого фланга атаки потянулся поближе к своему другу Збарскому на левый, вступал в силу и закон игры, и хотя Поспеев отчаянно метался в поисках связей, он должен был уйти с правого фланга.

А что землячок Брайко?

Затерялся среди чужих защитников. Надо помочь. Но он и сам не промах! Вот и рывок — как пошел Алеша!

Мяч на ноге. Отменный удар. Поспеев ясно видел, как мяч от рук вратаря ударился в траву за линией ворот.

А судья? Судья показывает, чтобы вводили мяч в игру!

Но был же гол? Не засчитали железный гол? Он ринулся к судье. Неужели тот не видел, что мяч побывал за линией? Еще секунда — схватил бы судью за грудки. Еще секунда — и, если бы не вмешательство Свята, команда доигрывала бы без Поспеева.

— Да бросьте вы! — злой голос Свята, звонкий и гордый. — Забьем еще!

По такой-то игре забьем? Что же в этом Святе? Самонадеянность? Или он увидел то, чего никто не видит? Но все равно — спасибо тебе, спасибо…

Испытав Поспеева, судьба должна была ему улыбнуться.

Перед самым перерывом Поспееву удалось пройти с мячом к лицевой линии. Он задержался там, выжидая, когда кто-либо из партнеров придет на помощь, но те не спешили, да и соперники не атаковали. Вдруг блеснули серые глаза Свята, застывшего между двумя защитниками. Глаза приказывали, и Поспеев пробросил мяч так, чтобы Свят, вовремя рванувшись, мог оставить защитников позади себя и с ходу нанести удар. Они поняли друг друга. Удар Свята был точным. Во втором тайме поначалу мало что изменилось. Но то малое было не в пользу «Звезды». Ее игра — Поспеев почувствовал это всем своим опытом — стала еще более натужной, оборона еле справлялась, а Неуронов творил чудеса в своих воротах, в раскисшей грязи.

Поспеев видел, что и Свят теперь нервничал со всеми вместе, и случись то же, что произошло в первом тайме с незасчитанным голом, он уже не сдерживал бы товарищей, а первым ввязался бы в спор с судьей.

И все же Поспеев почувствовал, что только Свят способен наладить игру. Он этого хотел, чтобы именно Свят наладил.

Он слышал, как Свят решительно приструнил Говорова, не побоялся задеть самолюбие Збарского, что-то раздраженно кричал Хитрову, буквально рявкнул на Минина и даже упрекнул старика Шлыкова.

Поспеев видел, что все это по делу, и потому никто не обижался, не огрызался. И его не оскорбил резкий крик:

— У тебя что сегодня? Футбол или натирка паркета?

Так надо сейчас, иначе просто нельзя. Но Поспеев не заметил той минуты, когда игра приобрела стройность. Ему показался естественным, второй гол.

И хотя второй гол был забит без его участия, у Поспеева не возникло и тени сомнения: первый матч в «Звезде» — удача.

Поспеева удивило то, что в раздевалке он не увидел ни Сергея Каткова, ни Сосноры. Только удивило. Причин он искать не стал, да и не об этом он думал. Он благодарил Свята за вмешательство, за то, что он остановил, не дал схватиться с судьей, он был ему во всем благодарен, однако кое-что требовало выяснения сейчас же. И чтобы выяснить это, он должен был заговорить с сидевшим рядом Святом.

— Почему ты так долго… не принимал меня в игру? Из-за того, что я вышел на место твоего друга? Или брата?

И не видя, он понял, что младший Катков удовлетворенно усмехнулся. Но также понял, что другие слушают их.

— Даже если бы вместо меня, — ответил Свят. — Играл ты хорошо. Для первого раза. Но ко мне надо, привыкнуть. К сожалению, я такой.

— Я тоже, — не удержался Поспеев.

— Если у тебя хватит терпения, — сказал Свят, — мы сыграемся.

— У меня — хватит.

«У меня хватит? А почему нет? Я на все готов ради футбола, а тут — такой футбол может быть, что но ночам сниться будет. У меня — хватит. Ради футбола. И себя в футболе. И футбола в себе…»

Впереди шел Алеша Брайко. Поспеев понимал, в каком состоянии находится парень, но ничем не мог ему помочь: (незасчитанный гол остается — не мог потому, что не умел, и сейчас корил себя, зная, как нуждается Алеша в поддержке.

— Домой едешь? — спросил Поспеев, догоняя Брайко.

— Завтра поеду, — тихим голосом ответил Алеша. — Понимаешь, Свят пригласил к себе.

Новость эта удивила Поспеева: он не привык к таким отношениям между футболистами — ведь Брайко, по сути-то, мог стать конкурентом именно Святу Каткову. Поспеев поймал себя на мысли, что в этой команде властвуют какие-то особые отношения, какой-то незнакомый и редкий климат. Значит, вот что такое «Звезда» — особый климат?

— А ты? — спросил Алёша.

— Да нет, я не поеду. А ты будешь там — много обо мне не болтай.

Алеша неловко кивнул, наверняка соглашаясь против своего желания. Поспеев знал, что кто-нибудь ждет у выхода. Наверно, режиссер из цирка. Случайный друг. Случайный. Только так. Вот у Алеши случайных друзей не будет.

«А я в его годы мечтал о друзьях? Мечтал. Но разве о таких, как этот, из цирка?»

Поэтому никто и не пригласил к себе. А ведь все знают, что до дому сто километров. Что места в общежитии еще не выбили. Да и номер в гостинице не сделали. Живи на загородной базе. Ни холодильника, ни газовой плиты. Когда кухня не работает, все на замках. А почему? Значит, Савельев в нас еще не верит — только и всего.

— Васек!

— Иду.

— Играл ты как бог!

— Слышал уже.

— Да брось ты! Поедем в цирк. Дело есть.

«Так всегда. Вместо того, чтобы у кого-нибудь из ребят переночевать или домой поехать, — хоть на поезд уже опоздал, на попутных всегда можно добраться — отступление. Всегда так. А что эта цирковая жизнь? Грош ей цена. Скольких она сожрала — и меня тоже? Наверное, и меня тоже. Нет, никогда!»

— Ладно, поедем в цирк.

— Там такие девочки ждут! Как раз в твоем стиле, веришь?

— Ладно, поедем...

Андрей шел под моросящим дождем, пытаясь мысленно поставить в какой-то причинно-следственный ряд события прожитого дня.

Он хотел было задержать такси без зеленого огонька, по машина свернула к светившемуся огромными окнами ресторану. Какой-то длинноногий с пышной седой гривой мужчина выскочил из нее, пробежал под дождем к подъезду ресторана. Не успел он открыть дверь как она — будто сама — распахнулась, и на политый дождем тротуар выскочили две не такие уже и молодые женщины — то ли крашеные под цвет жареных каштанов, то ли в париках, а за ними… Андрей не хотел верить своим глазам. Он поднял воротник плаща и пошел прочь. Дождь не щадил его.

То, что он увидел, показалось ему невероятным: из ресторана выскочил сегодняшний новичок с девичьим лицом. Глядя на него, Андрей видел вовсе не этого загулявшего новичка, а себя прежнего, себя давней поры, когда он познакомился с той, которая спустя шесть лет по-настоящему вошла в его жизнь.

О Поспееве же подумал всего лишь с недоумением: «Уже? Так сразу? Губить себя, еще и не начав по существу? Хотя — не моя забота… каждый отвечает за себя в этом футболе…»

Позади кто-то закричал, и рядом с Андреем оказалась та самая машина, теперь уже с зеленым огоньком. Таксист открыл дверцу:

— Садись.

Андрей взглянул через плечо: возле ресторана метались по мостовой тени. Женский голос кричал:

— Вася! Вася!

Андрей вскочил в машину, но в ту же минуту рядом очутилось рассерженное лицо новичка — ничего от прежнего лукавства, лицо жесткое и полностью утратившее привлекательность.

— Ты? — еще сердито, но уже и с испугом прошептал Поспеев.

— Я! — прокричал Андрей, пытаясь захлопнуть дверцу.

Он мог приказать парню: «А ну, садись», — увезти его с собой и открыть тому душу — дабы спасти его, оградить парня от падения. Футболист стоил этого, но стоил ли этого человек?

Спасать чужую душу, ограждать человека от падения Андрей не захотел, но вовсе не потому, что утром ему было нанесено оскорбление.

Поспеев отскочил в сторону.

— Поехали, — сказал таксист. — Вот так они все начинают. Говорят, сегодня он играл здорово. Да что то здорово? Хорошо, что я тебя увидел, а то пришлось бы повезти Вечно — с приключениями. А зачем мне?

— Не все, — возразил Андрей, — так начинают.

— Не все — это единицы. А большинство…

— Просто те на виду, о ком вы говорите. А большинство вкалывает.

— Может, ты и прав, тебе ж лучше знать, — нехотя согласился таксист.

Ему кричали вслед:

— Васек! Ну Васек!

Он уходил — устало и не спеша. Слышал, как за спиной стучали каблуки по мокрому асфальту.

— Да ты что?

Выдернул руку из длинных цепких пальцев.

— Что с тобой?

Запах вина и косметики словно подтолкнул его дальше.

— Вася, ну Вася? .

Продолжал, глядя прямо перед собой, идти по темной улице.

«Мог ведь захватить и меня… не убыло бы с него… значит — не нужен… эти?.. ну, черт с ними, где-нибудь приткнусь… пойду к Збарскому — он тут где-то живет…»

Впереди маячил красный огонек уличного светофора. Не вечно же красный, сменится и зеленым…

«Пусть думает Соснора, что я неизвестно где ночевал». Не узнать ему, что все-таки удалось поймать такси и уехать на загородную базу команды. Полдня проспал. Потом бродил по тихому, умытому дождем лесу. И еще одна ночь в пустом, гулком доме. А утром на попутной машине добрался до города, успел как раз к сбору футболистов у автобуса на площади. «Если сторожа не спросят, никто и не узнает, где я две ночи провел. А Соснора? Думает пусть — как хочет…»

Много позднее, рассказывая мне о своей первой поездке в шахтерский поселок, Свят Катков не забыл упомянуть об интересе, какой проявил Сергей к прошлому Поспеева.

«Странным мне показалось, — рассказывал Свят, — что Сергея меньше интересовала семья Брайко, а больше — семья Поспеева. Конечно, разница — будь здоров. Вася — младший из пятерых братьев. Отец — пьяница. Был знаменитым шахтером, слава о нем гремела, а он — спился. Братья — шахтеры. Могучие такие. Даже как-то неудобно было с ними на «ты». А Вася в них не пошел. Он же красивый, правда? Я себя виноватым перед ним чувствовал, но только и всего. А Сергей как- то странно смотрел на меня. Я теперь знаю — почему. Он ждал, что я скажу ему: надо помочь парню. Я же не сказал. Тогда я максималистом был во всем. До глупости. А ведь именно тогда надо было взяться за Васю…»

«Но ведь?…» — робко возразил я, и Свят тотчас же меня перебил: «Верно! Может быть, если бы я вмешался, то все пошло бы прахом. Савельев бы не стерпел — для него режим: все! — и от Васи избавился. А так: известно ведь, что было потом».

Тренировочное поле на загородной базе готовили, как всегда, с опозданием. Стрекотала машинка, заканчивая разметку, вычерчивая белым по изумрудной зелени травяного ковра. Осеннее солнце слепило глаза, словно требовало: запомните меня, нескоро теперь встретимся, еще неделька и простимся до весны.

На тренировочное поле Соснора и Поспеев шли рядом.

— Ты извини меня, — вдруг сказал Соснора. — Я позавчера был не прав.

Поспеев от неожиданности вздрогнул. Он почему- то думал о том, как все переменчиво в природе, в жизни. Весь вечер и всю ночь лил дождь, висели над городом бескрайние тучи. А с утра, и точнехонько к разминке, такая свежесть и все сверкает. Миру-то и слово одно тут — красота.

— Я должен был захватить тебя с собой. Но я этого не сделал.

— Знаю, — пряча усмешку, ответил Поспеев.

— А почему? Тоже знаешь?

— Нет, не знаю.

Соснора в огорчении покачал головой.

— Я решил сперва, что не мое дело твоя жизнь. Как и где ты сорвешься. Но когда я подумал, что ты за этот вечер и ночь, очевидно, потерял в будущем года два игры, мне стало жалко.

— Меня?

— Чего же тебя жалеть? Мне игру стало жалко. И твою. И вообще футбол. Раньше я никому и никогда не старался облегчить жизнь. Не было у меня такого в характере. А как пришел в «Звезду», все старое сломалось во мне. Потому что тут нельзя по-старому. Заруби. И уж если я позволяю себя ломать, то ты — обязан. Ради себя. Своей игры. Ты ж все можешь.

— Но я, Андрей, ничего не понимаю, что тут делается

Поспеев не сомневался, что Соснора имеет право так говорить: в прошлом году журналисты назвали его лучшим футболистом сезона. Но он не сомневался и в том, что Соснора не ответит. Однако Андрей, уловив внутреннее существо вопроса, сказал спокойно и просто:

— Агитировать тебя я не стану — ни за Савельева, ни за себя, ни за Сергея. Потому что тебе играть и играть.

Но в этом-то вопросе Поспеев никаких сомнений и не знал: если выбирать, то уж не сторону Савельева, хотя совсем и не обязательно именно сейчас делать выбор. Ему хотелось, правда, подтолкнуть Соснору, чтобы тот потребовал выбора именно сейчас. Но Соснора не искал союзников, он всегда верил, что решать должна игра.

— Тебе играть, — повторил Соснора. — Тебе и думать о себе. А «Звезде» ты нужен — это я точно говорю. В любом случае: будет или не будет тренировать ее Савельев, будем или не будем играть мы с Сергеем. Даже если вдруг Свята в ней не станет.

После очередного матча, несмотря на победу, Савельев увез всех футболистов на загородную базу: два предстоящих и последних в сезоне матча, оба на выезде и оба с опасными командами, требовали, конечно, восстановления сил у ребят, полноценного отдыха, забот доктора и массажиста — этих ревнивых и обидчивых тружеников футбола.

Никто из футболистов не роптал. Подобные тренерские решения вошли в систему не в одной «Звезде».

Ужин в привычной тишине снимет напряжение. Затем одни футболисты сразу же завалятся спать, другие терпеливо подождут выпуска спортивных новостей чтобы узнать подробности остальных матчей тура. А утром парная баня успокоит нервы.

Но утро принесло бурю. И не только в том смысле, что за окном уже с полуночи бушевала поздняя октябрьская гроза. И не потому, что в парной истопник чего-то не доглядел, и ребята остались недовольны. Дело было в другом.

Свят Катков искренне восхищался вчерашней игрой Поспеева: ни в уме, ни в богатейшем воображении парню не откажешь. Человеческие же его слабости Свята никак не трогали.

— Где ты был до двух часов ночи? — отодвинув от себя тарелку, спросил Шлыков. Мясистые брови нависли над глазами, отчего те казались злыми.

Поспеев словно и не слышал вопроса, продолжал терзать свой завтрак.

— Между прочим, тебя спрашивают серьезно, — сказал Неуронов. Распаренное большое лицо с гладким лбом, на котором светились залысины, застыло, как гипсовая маска.

— Ты пришел в три часа. — Это уже опять Шлыков. Какое-то необычное волнение в его голосе. И голос у него сегодня резкий, глуховатый, недобрый. — Я видел собственными глазами. Ты меня тоже видел.

— А если я рыбу ловил? — ответил Поспеев. Он постарался придать своему лицу невинное выражение, а глазам — лукавость и смирение. Все равно никто не узнает, кто приезжал к нему, с кем он целовался. Однако Шлыков стукнул кулаком по столу.

— Так ведь выходной день? — Поспеев поверил, что нашел оправдание вполне подходящее.

— Выходной начнется после массажа.

Неожиданно подал голос спокойный Збарский:

— Давайте это происшествие, или как там юридически поточнее назвать, оставим на первый раз между нами? Ну, скроем от тренеров. А ему всыплем.

— Темную? — живо включился Говоров. — Да, кстати. Как раз кстати. Девочки… которые прыгают с вышки в воду… просили передать, что не желают видеть вас, маэстро Поспеев, на своих тренировках.

Но если бы приезжала та, черноглазая сестра Говорова он должен был бы только встать и гордо уйти. Это быта бы его правота, а не вина… А так… как всегда случайное, и, значит, виноват. Перед всеми…

Однако и болтовня Говорова была неуместной, поэтому Збарский обвел всех вопросительным взглядом, и каждый кивнул ему в знак согласия — все, кроме Свята Каткова.

— Продолжаем прием пищи, — сказал Збарский. — А ты запомни. И лучше на всю жизнь. О чем тут Витек выступал — не знаю. С ним и выясняй. А насчет прошлой ночи — запомни. Тут мы все в ответе.

Встав из-за стола и проходя мимо обиженного и одновременно обеспокоенного Поспеева, Свят негромко сказал ему:

— Земляк твой не при чем. Он спал. Понял? А я тоже караулил. Мне было любопытно. Понял? Но если ты его потащишь в своей цирк — темной не миновать. Так и знай. И хуже, чем темной. Если ты не стал для него опорой, то пусть я.

Поспеев не просил пощады, не искал оправданий — и это Святу даже понравилось: на такого человека не жаль потратить время, чтобы сохранить его для «Звезды», характер — это очень важно, даже если в обыденной жизни этот характер, как говорится, не подарок, зато в футболе, в игре такой характер бывает ценнее всего.

Странное дело: Поспеева сейчас занимал более других вовсе не Свят, а Андрей, и он попытался поймать его взгляд, но вместо него набрел в своих поисках на сочувствующий взгляд Минина.

— Усек, — сказал он и сам подивился своему голосу — тот подрагивал. — Понял. Нет, точно…

После завтрака, когда Брайко ушел на массаж, Поспеев запер комнату на ключ. Он лежал, упрятав лицо в подушку, и скоро почувствовал, что подушка стала мокрой.

«Плачу? Как в детстве плачу?» Он помнил, что в детстве часто плакал. После того, как отец, устав от пьяного буйства, заваливался на диван и храпел, младший сын плакал — от обиды, от стыда, от зависти к сверстникам, от необходимости скрывать горечь этих вечеров. Но с тех пор, как он стал жить вне дома, он уже никогда не плакал — ничего не могло произойти такого, что бы сравнилось с теми ночами детства.

Такого по горестности своей просто не бывает в жизни — так ему казалось до сегодняшнего дня.

«Плачу? Почему же я сегодня плачу?»

Робкий стук в дверь. Брайко вернулся.

«Мне пора на массаж».

Чья-то крупная ладонь подтолкнула сзади. Поспеев ухватился за поручни трапа, неловко посторонился, бросил взгляд через плечо.

За ним входил в самолет Сергей Катков. И хотя Поспеев отошел в сторону, пропуская Сергея, тот снова подтолкнул его, приглашая отправиться в хвостовой салон.

— Побеседуем? — предложил Сергей.

— Со мной? — удивился Поспеев.

Сергей знал, что почти никто не придаст значения тому обстоятельству, что он с Поспеевым устроился в хвосте ТУ-104, где мало кто любит сидеть. Сам же Поспеев и не подумал о чьей-то реакции. Но слова Сергея: «Посидим вдали от шума городского», — удивили и насторожили: с тех пор, как Сергей привез Поспеева в «Звезду», они и десятком слов не обменялись, хотя Поспеев нередко порывался поговорить с Сергеем основательно, чувствуя, что теряет иной раз голову. Сейчас его удивило это предложение: ему казалось, что Сергей бесповоротно разочаровался в нем.

Мгновенно оценив все, Поспеев не только согласно кивнул, но и настроил себя на безоговорочное признание всего, что обрушит на него Катков.

А тот был спокоен, мягок, не прятал улыбку, однажды, по привычке своей, взмахом руки взлохматил Поспееву прическу.

Город, который их ждал — и поджидал с нетерпением, в надежде отомстить за поражение в финале Кубка, они оба не любили, хотя и по разным причинам.

— Тебе, конечно, не боязно играть и против Пеле, не говоря уж о доронинских чемпионах, да?

— Для меня они уже не чемпионы, — ответил Поспеев. — Без Сосноры, да после Кубка… Это раз. А еще — ведь я же мог играть у них. До армии меня хотели было позвать официально. Доронин сам приезжал смотреть. Ох, я и старался. До комедии доходило. Знаешь, он мне даже два слова сказал. На всю жизнь запомнил. «Мороки много», — сказал. Нет, меня обнадежили. А потом забыли. Или не собирались помнить. Обидно? Сначала — да. Ждал, как первого гола. А потом… Совсем капельку было обидно. За них, не за себя. Что они такие… Не все у них в команде в порядке.

— Нет, Вася, так нельзя. Могучая была команда. Но все великие команды умирают. Одни рано, другие поздно. К тому же прошло уже два или три года.

— Верно, другие условия. А сейчас ушел и Соснора. Такую брешь никогда не заделают. Даже если Свята переманят.

— Почему Свята? Можно и тебя.

Поспеев молчал. Не потому, что не знал ответа, — в «Звезде», конечно, не очень-то уютно, грозили «темной» даже, но на новом месте еще нужно делать первый шаг, а в «Звезде» он вышел удачным — молчал потому, что не хотел давать себе оценку. Но Сергей не спешил, вынуждая Поспеева заговорить. Поспеев же чувствовал, что стоит Сергею его умело подтолкнуть, как он разоткровенничается.

Молчанию должен был прийти конец, и нарушил его Поспеев.

— Я, наверное, кругом виноват.

— В чем? — тихо спросил Сергей.

— Забыл о доверии. Но такой уж я человек. Расхлябанный. Все легко в жизни давалось.

— Легко?

— Конечно. Другие над каким-нибудь ударом месяцами работают, а мне двух дрессировок хватает, — Поспеев спохватился, поняв, что просто-напросто хвастается. — Понятно. Имеешь в виду мою жизнь дома? Свят рассказывал? Только я ведь ту жизнь не считаю жизнью. Вообще на поле только и. живу. Но страшно трудно отрезать все остальное. Нет, ничья помощь мне не нужна. Если не сам справлюсь — то это ненадолго. Так ведь?

Самолет подрагивал, пробиваясь сквозь густые облака.

Ребята занялись кто чем. Шлыков с Неуроновым разгадывали огоньковский кроссворд. Соснора рассказывал Святу о тренировках «Баварии». Збарский читал очерк о тренере Маслове в «Футболе». Минин силился задремать. Говоров и Хитров заигрывали со стюардессами.

— А мне трудно. Не верят мне. В мой характер. Я же вижу. Я и сам себе не верю. Вижу ведь, как все случайно у меня. И люди вокруг меня… или рядом — случайные. Весь мир получается у меня случайным.

— Весь мир?

— А что скрывать или рисоваться?

Мелькнула одна мысль и заставила замолчать «Почему он обо мне? Какие у него планы? Все говорят, что он старшим тренером будет. Не завтра, так с нового сезона. А Савельев? С кем — я?»

«Чего ты хочешь от «Звезды»?» — спрашивал и Савельев при первой же встрече. «Игры», — и ему ответил тогда Поспеев. «Игры? — Савельев попробовал выдавить из себя усмешку. — Игры… Это хорошо. А еще чего?» Слова какие-то жесткие, бездушные. Никакого участия. Просто показной интерес. «Ничего больше» — ответил Поспеев. «Чем же привлекла тебя «Звезда»? Так и хотелось крикнуть: «Да вы же меня позвали! Не я — к вам сам! А вы меня позвали!» — но ответил спокойно: «Игрой». Вдруг Савельев обнажил свои мысли: «У нас трудная команда. Ты же знаешь, наслышан наверно. Номер один у нас — Катков. Не тот, который тебя привез, а второй. Младший. Игра строится на него. Значит, надо… на поле, конечно, подчинять себя игре на него». «Постараюсь», — ответил Поспеев, не понимая, какого ответа ждал тренер. «Старания мало, надо научиться играть и на себя». Теперь понятно, чего от него, Васи Поспеева, хотят. Как отвечать? Вот и ответ: «Научусь. Для того в футбол и пошел». Савельев процедил: «Все зависит от тебя. Надежд на тебя много…»

Именно эта последняя фраза сверлит сознание сейчас. «Чьих надежд? Савельев надеется на меня, что я вытесню Свята? Смешно же. Святу цены нет, его не с кем и сравнить, если говорить всерьез. Да я ж мечтаю другом быть ему!»

— Так у меня вышло, — сказал Поспеев, взглянув на Сергея. — Но как я на поле? Такой я — нужен?

— Ты и такой, какой в жизни, тоже нужен.

Рука Сергея снова скользнула по голове Поспеева, по затылку, застыла на спине.

— Я не отвечаю за тебя, — сказал Сергей. — Потому что у меня на это и прав нет никаких. Но все равно: если ты сорвешься, я тебе первый спуску не дам.

«Когда я придумал себе, что одинок и прочее? Что все у меня случайное, что я сам — случайный? Зачем придумал? Прятался от себя? Вон сидит Минин. Бывший капитан… Он и в «Звезде» уже бывший. Не дли него ее климат. Вот он действительно одинок. Потому что со своей вершины не может — не умеет — спуститься вниз. А Сергей может, умеет. А я? Что — я? Играть надо получше — буду всем нужен…»

Противно заскрипела дверь. Потянувшись в постели, Поспеев открыл глаза.

— Хватит дрыхнуть. Ну?

Поспеев узнал голос Минина и увидел его, но, снова потягиваясь, спросил:

— Ты?

Он взглянул на окно, задернутое портьерой, закинул жилистые руки за голову. А Минин уже заговорил. Наверное, никогда в жизни не произносил он столько слов в один присест, болтал без умолку о погоде и красотах чужого города, о европейских турнирах и каких- то женщинах, которых и сам плохо помнил, вовсю расхваливал Доронина и — чего это? — снова болтал о погоде, снова о тех женщинах.

Однако Поспеев, не вылезая из-под одеяла, взглядом своим заставил Минина умолкнуть.

С поспеевского лица сползла девическая безмятежность. Завлекательная улыбочка, быстро менявшаяся на ухмылку, обычно тут же возвращалась назад. Но на этот раз она где-то застряла. В лукавых, невинных глазах блеснул жесткий и нетерпимый взгляд разгневанного мужчины, не только знающего себе цену, но и знающего, чего он хочет — и от себя, и от других людей.

— Зачем ты пришел? — спросил Поспеев. Он сел в постели, пальцы вцепились в поролоновый матрац.

— Ну, просто… — не нашелся Минин. — Нечего делать — вот и пришел.

— А ты не темни. Мне в темноте жить надоело. Поспеев сам и помог Минину, но тот не сообразил, что за помощью этой скрывалась хитрость.

— Доронин зовет тебя к себе.

— Меня? А тебя?

— Так я говорю о тебе.

— Понятно. Мне и в «Звезде» хорошо. Хорошо, где тебе «темной» грозят?

— Не допрешь ты.

— Это почему еще? Ты присмотрись — как они к тебе. Один Говоров чего стоит. Он же смеется над тобой. Вместе с сестрицей своей. Конечно, куда тебе с профессорской дочкой…

— При чем она? — Поспеев умел быть хладнокровным, но это хладнокровие стоило ему немало усилий. — «Звезда» — первая команда, в которой мне интересно играть. Я ведь не впервой в ней. Повидал и поиграл. Так «Звезда» — эго как раз то, что я искал. Если меня будут выгонять, стану на колени и просить буду, чтоб простили. Потому что такой команды, как «Звезда», больше нет.

— Я думал, в футболе дураки перевелись, — холодно бросил Минин, отступая к двери.

— А ты еще подумай, раз уж думал.

Конечно, Минин не верит, он ведь не понимает, что перед ним совсем не тот человек, которого он знал.

— Смотри, поздно будет, — процедил Минин.

— Ты смотри, — чтоб не сломаться сегодня же.

Он бил точно и не просто намекал на предстоящий вечером матч с доронинцами, он откровенно угрожал. И Минин должен был именно так понять его. Не иначе.

Поспеев откинул гибкое жилистое тело свое на постель, закрыл глаза, и постепенно лицо его вновь становилось лукавым и беззлобным. Это была маска — и жалеть приходилось лишь об одном, что первым о том узнал такой недостойный человек, как Минин.

Беглец. Не ужился. Не наступил на свое самолюбие. Или тщеславие?

«Захотел, чтоб мой уход тебя прикрыл? Не бывать. Для меня «Звезда» — все в жизни. Да что — в жизни? Моя жизнь просто — она, только и всего».

Он все еще лежал в постели, спрятавшись в подушки, натянув на голову одеяло. Но он слышал, что кто-то вошел в номер, остановился посреди комнаты.

— Слушай, красавчик, — узнал Поспеев голос Збарского, — тебя там внизу какие-то дамы спрашивают.

Собственный голос показался Поспееву тягучим и нудным:

— Много их?

— Две.

— Это еще ничего, — Поспеев высунул взлохмаченную голову. — Красивые?

— Они ждут, — напомнил Збарский.

— Как это в стихах? — Поспеев сел в постели. — Вас слава ждет — ему сказали… пусть подождет — ответил он... Пусть подождут и они, — Поспеев откинулся на постели, натянул на плечи одеяло. — Слава меня заждалась. Я лучше для нее посплю еще. В нашем деле она это любит. А те… Ты вниз пойдешь? Будь другом, скажи, что меня нет. Или что я сплю. Или что меня посалили на цепь. А? — он опять сел в постели. — Скажи, что меня посадили на цепь. Скажешь?

— Ладно, — согласился Збарский. — Только потому, что на цепь. Иначе бы не пошел.

Збарский ушел, а Поспеев даже не пытался представить что происходит внизу. Но и из постели не думал вылезать. Снова проскрипела дверь.

— Не спишь, красавчик?

— Какое-то среднее состояние.

— Твою просьбу я выполнил, — сообщил Збарский. — Они просили передать, что для человечества было бы просто великолепно, если бы тебя больше с цепи не спускали. Это что? Вчерашние?

— Какие вчерашние? Я вчера у одного знакомого был. Мы в армии служили вместе. Ну, и вместе играли. Ему потом ногу сломали… так уж вышло. Комиссовали. Не мог же я не навестить его. А эти? Наверное, прошлогодние. Перед финальной пулькой у нас тут сбор был. А ты? По магазинам болтался?

— Да вот, купил жене перстенек. Показать? Поспеев как-то сразу потускнел, и голос у него чуть

ли не дрожал от огорчения.

— У твоей жены есть сестра? Есть? Женил бы меня на ней, а?

— А как же сестричка Говорова?

— Понимаешь, если я завтра не женюсь, то пропаду. Честное слово. Я не знаю, почему. Что? Замужем? Вот всегда так. Не везет вообще. Только посмотришь на красивую девчонку, как выясняется, что она замужем, а рядом с тобой оказывается какая-нибудь полковая дама. И все опять по новой…

Что мог Збарский, хранивший со школьной скамьи, десять лет хранивший верность своей жене, ответить этому человеку, который и себе верности не хранил?

Но слова нашлись. Збарский понял, что именно сейчас в эту минуту он обязан их найти. Какие слова?

Позднее, как я ни упрашивал его, он не смог их повторить.

— Надоел он всем нам, — говорил Збарский. – Бубнил без конца: не могу то, не могу жениться, случайный, мол, человек в жизни этой. В смысле — в футбольной жизни. Вот меня и завело. Разозлился и выложил ему. Что человек сам себя делает — случайным или нет. Он-то ведь не случайным оказался, ты ж знаешь. Как он потом играл — мечта!

Да, я давно уже знал, что футбол не сам по себе.

Он — это судьбы. Не одни футбольные судьбы. Каждая футбольная судьба — лишь внешнее проявление, лишь слепок с человеческой судьбы…

 

ОСТАВЬ ПОСЛЕ СЕБЯ

Как обычно в отпусках вдали от дома, я начал и этот день с пробежки к газетному киоску. Вчера мне «Старт» не достался, старичок за прилавком с разноцветными открытками и марочными блоками, снова извиняясь, пробормотал:

— Уж простите за вчерашнее… совсем позабыл…

Я кивнул. И тут перед глазами мелькнула четвертая полоса нашего «Старта»: загорелый парень, насупивший мохнатые брови, разворачивал только что купленную газету — что его могло интересовать, кроме футбола на третьей полосе, но… Я схватил угол газетного листа: с четвертой полосы глядело на меня, улыбаясь с фотографии, сделанной, конечно, лет пять назад, круглое лицо Веретеева. Над фото зияла черная прямоугольная рамка.

Парень присвистнул и покосился на меня.

Снизу, с асфальта, тянуло прохладой — недавно проползла тут поливочная машина. С моря пробегал мокрый ветерок. Дрожь охватила меня.

Парень посмотрел мне в лицо и спросил:

— Вы что, знали его?

Знал, знал… Но какое это имеет значение сейчас, когда я так далеко от города, в котором Дед закончил свой редкостный — если иметь ввиду футбол — жизненный путь.

— Вот ваши газеты, — волнуется киоскер.

— Да, спасибо… конечно… — бормочу теперь я.

Я должен быть там без промедления.

Когда-то, в забытом уже очерке, я самоуверенно объявил, что если и есть в нашем футболе человек, который после смерти за муки свои футбольные попадет в рай, то это как раз Веретеев. Полвека он был связан с футболом, а свежести чувств не растерял и ясности ума не утратил. Как он остался таким — искренним, верящим, доброжелательным, ищущим — после всего, что выпало на его долю за десятилетия тренерской службы? После всех увольнений и поражений, которых не меньше бывает у любого тренера, чем успехов и побед. И ведь поговорить с ним, будто ничего плохого и не помнит, ни на кого зла не таит. Уж к пенсии готовятся первые его ученики, а все они для него — те же мальчишки со старых дворов и заброшенных пустырей….

Но чего только не было в его жизни!

Что говорить о голодном детстве, в котором футбол был вместо хлеба… Красная Пресня, собиравшаяся по выходным дням на тесном стадиончике смотреть великих мастеров: находчивых и трудолюбивых братьев Артемьевых, ловкого Канунникова, в одиночку обыгрывавшего целые команды… Поездки через всю Москву в Орлово-Давыдовский переулок. Эти незабываемые футбольные баталии романтических двадцатых годов… Пылающими глазами следил он за старшими братьями, вовсе не мечтая обогнать, — и все же в шестнадцать лет оставил их позади, они так и застряли во второй команде, а он быстро зашагал вперед… Даже братья вместе со всеми кричали ему: «Веретей, давай! Веретей, жми!»

Как вспышка молнии средь бела дня, его игра в первом чемпионате страны. И как грозовая туча, спрятавшая солнце, — жестокая нога, раздробившая колено.

Чего только не предрекали ему, когда он, вернувшись через год, выходил на зеленый газон?! А он заиграл снова, не столь мощно, зато изобретательнее и веселее. По трибунам шел восхищенный ропот: «А Веретей-то, каков? Поумнел — да как еще…»

Черной полосой легла по жизни война, зачеркнула надежды — надо же, осколок врезался в ту самую ногу…

Надежды, надежды… Он жил только ими и возвращал их после каждой потери.

Скромненькая команда, которую он тренировал вдруг преподнесла ему подарок к тренерскому диплому, добытому в труде и поте заочной учебы, добавила Кубок страны — вот когда он поверил, что футбол останется в жизни до конца.

Его команды взлетали, ослепляя, но порой сгорали, ничего не доказав. Возносили своего тренера и огорчали его, заставляя вступать в споры, искать новые идеи и отстаивать их.

Его неуступчивость рождала недругов и завистников. Хотя в одном все сошлись давно и бесповоротно: признали в нем футбольного кудесника, оставляющего в каждом своем ученике всего себя без остатка. И в каждой своей команде — тоже. Словно был он неисчерпаем, бесконечен.

Но я-то знаю: он искал свою команду-мечту. А она ускользала от него.

Нашел? Я думаю, слишком поздно она нашла его. Впрочем, ничего нового я не открываю. Но вот оценить в нем человека, позабыв о его связи с футболом только как с игрой, увидеть его в обстоятельствах, возможных, правда, лишь в том мире, в котором он жил, мне довелось недавно, два с половиной года назад.

Увидев на четвертой полосе газеты некролог, я все-таки подумал о том, что умер он, осуществив свое последнее желание, — нашел и передал, что мог, тем, кто останется верен его памяти и делу.

Инфаркт настиг Деда в середине нынешнего сезона, когда его команда, та самая «Звезда», упорно шла к победе в чемпионате, — сегодня ей остается сделать всего несколько шажков! Больной Веретеев жил у Святослава Каткова. А в соседней квартире — стена к стене — обитал Андрей Соснора, как раз в те дни усыновивший чужих детей. Кстати, затянувшаяся и выявившая многие характеры в их истинности, истории усыновлением, в сущности, и породила инфаркт Веретеева.

Беседуя со мной, Веретеев, ставший худым и сутулым, сидел в глубоком кресле, укрыв ноги пледом.

Щелкнул замок входной двери.

Взгляд Веретеева просветлел. Беспомощное лицо осветила надежда. Лишь в ту секунду я сообразил: Веретеев сидел лицом к двери и посматривал все время на дверь, словно долгие дни напролет был занят лишь тем, что кого-то бесконечно ждал.

Я машинально обернулся. Вошел Свят — бесшумно, будто скользя.

— Ну, как они? — тихо спросил Веретеев.

И опять я сообразил с опозданием: был ведь первый день учебного года, а близнецы Сосноры пошли в первый класс.

Свят приветливо кивнул мне и тут же успокоил старика:

— Ну, проводили мы их в школу. А уйти не смогли. Так все втроем и просидели возле школы, пока их не распустили по домам. А, вы про подарок? Увидели щенка и онемели. От счастья. А щенок — просто чудо. Мне жаль было с ним расставаться: пока вез из Ленинграда, привык к нему.

— Но ты ж обещал им… и рядом он будет… как он-то к ним… и они, скоро привыкнут?

— Так они сейчас сами к вам прибегут! Они ж, Дед, без вас ни одну радость не разделят, сами знаете.

Зазвенел колокольчик над дверью в прихожей.

Нет… теперь Веретеева нет. Я обязан лететь к Святу. Во что бы то ни стало.

А вся та история не может уйти из памяти. Неужели она стала решающей в жизни Веретеева? Связано-то все было именно со Святом.

Нет, нет, по порядку…

Почти весь день полуфинального матча я провел с Веретеевым на загородной базе и вместе с ним поехал на игру. Но, как ни странно, мы больше говорили не о его команде, а о сопернике — о «Звезде», которая как раз в те недели всех ошеломила.

И весь этот день мне казалось, что Веретеев кого-то ждет. Появлялись разные люди, но тот человек, которого Веретеев ждал, не приходил.

Сомнений быть не могло: он ждал Соснору. По моему твердому убеждению, Соснора обязан был прийти к нему перед матчем. Может быть, я просто тешил себя надеждой, что мне удастся присутствовать при этой встрече: я многое сумел бы понять в их разладе. Однако Соснора мог не прийти не только потому, что не имел возможности оставить своих новых товарищей — футболистов «Звезды» — перед игрой: чувство давней вины, быть может стыда, не позволяло ему сделать первый шаг.

Я многого не знал. А главное, но мог знать того, что ожидало всех нас теплым и мягким вечером после полуфинального матча.

Сразу по окончании игры, в которой «Звезда» начисто лишила хозяев поля всяких шансов, Веретеев пригласил меня к себе, в свой гостиничный номер. Да он жил в гостинице, отказался после смерти жены от служебной квартиры. Детей у него никогда не было, так что и московская квартира чаще всего пустовала: бывал-то он в родном городе, на родной Красной Пресне, теперь лишь наездами.

Я охотно принял его приглашение, хотя мог провести вечер с парнями из «Звезды»: молодость достойна уважения, как и старость, но старость не имеет возможности ждать и стремится отдать все, что знает, сразу.

Однажды я слышал, как старший тренер «Звезды» Савельев совершенно серьезно говорил на одном из совещаний: «Надо забыть те розовые времена, когда футбол был искусством. Теперь он — наука, и только наука». А как-то тренер многократных, чемпионов Доронин, сидя у нас в редакции, развалившись в кресле и разглядывая свои ногти, обмолвился: «Организация, хорошая организация — вот в чем тайна успеха. При безупречной организации исключаются случайность и риск. Не красота важна, а победа». Я помнил и давнее признание Веретеева: «Да, футбол — и наука, и организация. Но прежде всего — высокое искусство».

Теперь тот же Веретеев говорил несколько иначе:

— Нельзя заявлять, что футбол — только наука и только организация. Или — что искусство. Если бы он не оставался, как и прежде, игрой, он бы умер. Воздух игры — это и есть его воздух, без которого и наука, и организация, и даже искусство не дали бы ему жизни.

Именно в этот момент — я отчетливо помню, я вижу это и сейчас — дверь гостиничного номера шумно распахнулась. Я не сразу понял, в чем дело. И лишь услыщав глухой, усталый голос Веретеева: «Проходи», я понял, что наконец-то пришел Соснора.

Но почему без стука, с таким шумом?

Андрей раскинул руки, уперся в дверные косяки…

Вдруг все смешалось: семейный спор взбудораживший отцовский дом, стал бесцельным — Андрей увидел Алика Хитрова, юного хавбека из своей новой команды, друга Каткова-младшего. Сперва даже глазам не поверил — нечего тут делать Алику, — но в прихожей стоял самый настоящий Хитров. На вздернутом носу его блестели капельки пота.

— Что, Алик? Со Святом что-нибудь случилось?

Хитров не ответил: незачем посторонним — даже если это родители, сестры, зятья Андрея — знать то, что должен знать один Андрей.

А тот схватил со спинки стула пиджак, вскинул на плечо.

— Пошли, — позвал он, и Алик побежал за ним.

Старший Катков с Савельевым развлекались в гостиничной биллиардной. Сергей выигрывал, хотя Савельев в свое время считался приличным мастером биллиарда среди футболистов, во всяком случае, в пирамиде он немногим уступал.

Они и не пытались о чем-либо говорить — играли молча, мысли их были далеко отсюда.

Но оба одновременно опустили кии на стол, завидев бесшумно появившегося, встревоженного — чего с ним сроду не бывало — Витька Говорова.

— Со Святом что-то? — поспешил Сергей.

Все эти полгода, с тех пор как он привел младшего брата в «Звезду», Сергей, не опекая мелочно Свята, постоянно и неосознанно был готов к какой-то неожиданности, неприятности. Потому и догадка пришла мгновенно.

Савельев в раздражении отбросил свой кий, и тот покатился по выцветшему сукну, сгоняя шары к одному борту.

Святослав, устало выложив на стол руки, в упор смотрел на молоденького, как и он сам, лейтенанта.

Конечно, отделение милиции — не футбольное поле, где он шутя обыграл бы не одного этого лейтенанта, а всю здешнюю милицию. Подумав так, он не укорил себя за вздорность пустой мысли. О чем только он не передумал, сидя здесь…

Нетерпеливо, в досаде, желая еще и унизить, он прервал лейтенанта:

— Не верю я ни одному твоему слову!

А я хочу тебе поверить, — искренне сказал лейтенант, — и правду хочу записать с твоих слов.

Но Свят его будто и не слышал:

— И охота вам ломать комедию? Зачем тебе в такую историю? Они же все равно попрячутся, а тебе влепят. Может, и звездочку снимут. Одну, а то и обе.

— Да не о том ты, пойми… Я за себя не боюсь, я должен разобраться. И если ты не виноват, тебя же и выручить.

— А в чем я виноват? Что не захотел пойти с вашими фанатами? Так, во-первых, мне не о чем с ними вообще говорить. Футбол для них — все равно что кабак. А во-вторых, — их нарочно ко мне подослали чтоб драку затеяли. Старый номер, между прочим. Ждали что я сдачи дам? Не вышло. Считайте, что я струсил. Не ввязался. А они уж сбегали — вас позвали. Хулигана задержать. Разозлились, что гол забил? Так в следующий раз положу вашим три. На спор. И за себя. И за футбол тоже.

— Забивай, сколько можешь, — из-за барьера подал голос пожилой сержант. — Только я за тебя больше никогда болеть не буду, хотя всю жизнь за «Звезду» болел.

Свят удивленно посмотрел на сержанта: вот уж не ожидал, что в этом городе кто-то может за «Звезду» болеть.

— А потому не буду, — продолжал сержант, — что ты пустозвоном оказался. Такой умный в игре, а здесь ахинею несешь.

Лейтенант, опустив глаза в протокол, лежавший перед ним, тихо сказал:

— Пойми же ты, что мы должны все как было записать.

— Вы же свидетелей опросили, вот и записывай, — упрямо стоял на своем Свят. — На вас я не в обиде, сказал он, обернувшись к сержанту. — Тебе потом самому стыдно будет, — опять он резко сказал растерянному лейтенанту. — Подписывать твой протокол я не буду, никакой силой не заставишь. Так что звони нашему тренеру. Больше я с тобой ни о чем говорить не буду.

Рука лейтенанта на столе нетерпеливо вздрогнула. Не оборачиваясь, он приказал сержанту:

— Позвоните. Раз он так — позвоните. А стыдно потом будет ему.

— Куда звонить? — спросил сержант, но Свят не ответил.

— Наверняка в «Центральную», — сказал лейтенант.

К Святу он уже больше не обращался, а размышлял вслух, словно бы делясь с сержантом: — Они для чего, видать, затеяли, чтобы он в нашу команду перешел. А директор Баженов такую бы карьеру ему сделал. Теперь же — кто знает?

«Я знаю! Есть только «Звезда», никакой другой команды не надо мне. Ей не изменю. Их провокация — просто глупость. Даже не потому, что не на того напали. Нечто подобное когда-то сделали с Андреем — я умею ценить чужие уроки. А вы, директор Баженов, — не умеете».

Монотонно щелкал диск на телефонном аппарате.

— А нас ты зря обидел, — прошептал лейтенант.

Решительно и резко, что не было ему свойственно, Андрей толкнул дверь. На него поползли клубы табачного дыма. Полулежавший в кресле, Веретеев при появлении Андрея не сделал никакого движения ему навстречу — лишь пригласил:

— Проходи.

— Нет, — ответил Андрей. На секунду он почувствовал головокружение и, раскинув руки, уперся в дверные косяки. — Я пришел сказать, что теперь вы меня обманули. От любого другого человека я мог ожидать. Но от вас — это было невозможно.

Веретеев не отвечал — то ли не знал, в чем дело, то ли откровенность Андрея, такая необычная, непредвиденная, его просто обезоружила.

— Да, шесть лет назад Доронин поймал меня на малодушии. А теперь вы тоже решили сыграть на человеческих слабостях? На страхе? На испуге? Доронин тогда не промахнулся. А вы не на того напали. Я не верю, что все произошло без провокации. Или — что виноват наш Свят. И вы не могли не знать. А если не могли помешать, хотя бы нас предупредили бы. Вас обидело то, что не вам отдал Сергей Свята? Вы решили любым способом заполучить его? Почему вы молчите? Доказывайте, если вы ни при чем. Или у вас, как всегда, связаны руки?

Волнение Андрея не угасло, но он вдруг увидел перед собой стареющего на глазах человека. Андрей прошел в номер, задержался посредине — потолок давил на него, он впервые почувствовал себя выше, чем был на самом деле. Оглянулся и увидел… себя на огромном фото, висевшем над дверью.

Веретеев опустил в пепельницу измятую сигарету, с усилием поднялся из кресла, пошел к двери. От него не ускользнуло секундное замешательство Андрея.

— Да, — сказал, не оборачиваясь, Веретеев. — Когда я ухожу… из дому… где б я ни жил… в Москве или по отелям… уж сколько лет тому… я всегда вспоминаю о тебе… думаю о тебе…

На огромном фото еще солнечный, юный и не знавший себя Андрей Соснора выбегал на свой самый первый матч в высшей лиге.

— Возможно, ты прав, — продолжал Веретеев, — я не достоин уважения с твоей стороны. Хотя совсем… я ни в чем… не виноват… но все равно… все равно ты прав… потому что я здесь… и не уезжаю…

Да, он пришел. Но пришел сказать, что учитель обманул его!

Говорил Соснора необычно взволнованно — редко кому доводилось слышать его голос таким. Хотя не все я разобрал отчетливо, однако главное уловил, и оно потрясло меня: кто-то из тех, что стояли за веретеевской командой, попытался каким-то бесчестным способом переманить Святослава Каткова.

Я следил за лицом Веретеева — оно мрачнело, глаза затухали.

Они ушли оба, а я остался ждать Веретеева. Ждать и вспоминать истории, которые, к счастью, все реже и реже возникают в футболе тогда, когда желание заполучить нужного игрока приводит к затеям безответственным, чтобы не сказать преступным.

«Много радости тебе играться в этом веретеевском детсадике?» — спросил Доронин, покачиваясь на каблуках перед Андреем. «Команда как команда», — ответил Андрей, к двадцати одному году он повидал немало команд и получше своей — играл против одних смотрел игру других и мысленно прикидывал, как бы сам выглядел среди их игроков. «Школы-то после этого детсада не будет» — продолжал Доронин, недовольный ответом. «Я ж не виноват», — пожал плечами Андрей. Он понял, в чем дело, но не мог решить — дать отпор немедленно или взвесить все основательно. Одно ясно: Доронин, недавно возглавивший команду мощную, способную громить и сокрушать приглашает к себе. Тот самый Доронин, еще не так давно, каких-то семь лет назад, игравший у Веретеева. Андрей даже помнил его резвые проходы по левому краю и крученые угловые. Тот самый Доронин, видимо, неспроста забракованный Веретеевым, предлагает Андрею предать человека, который вытащил парня из неизвестности на шумный свет. «Не может быть об этом речи», — сказал Андрей и посмотрел прямо в лицо Доронину.

…Напутствуя футболистов, Веретеев ограничился несколькими словами: они ведь и сами знали, каким трудным будет этот матч, — в чужом городе, со стремительно взлетающей вверх командой. Одно его беспокоило. Уже доложили, что видели прогуливавшихся по бульвару Андрея и Доронина. Сомнений быть не могло: на пустяки Доронин времени и слов не тратит — значит, заманивает Соснору. Но скажет ли сам Андрей об этом? Откроется ли он? Сутки прошли, а он и не намекнул, не поделился. Характер такой, верно, но все-таки… Уходят, оставляя в раздевалке тепло своих разогретых тел. Обернется ли? Пусть только бросит взгляд — и он, тренер, все поймет…

…«Сколько их тут? Что-то не чисто. Чего они хотят от меня? Да, я забил гол. Для того и выходил на поле. А эта женщина? При чем тут она? Я ее не знаю, сама прилипла. А этого парня — точно, ударил, потому что никому не позволю хватать себя за грудки. Тут — милиция? Вот и разберется. Да, я Соснора. Куда везете? Вы что, — хотите меня в лесу повесить?» — «Ты шуточки шутить? Не будь дураком, Соснора! Тебе счастье привалило — не будь дураком».

…«Я и называю все своими именами. Подлость. Провокация. Кража. Подлость. Довольны теперь?» — «Я-то доволен. Еще как, — отвечает Доронин. — И ты будешь доволен. Перегоришь — поймешь». «Да я уже понял! — кричит Андрей. — Черт с тобой, подлец! Твоя взяла! Но ты когда-нибудь горько пожалеешь об этом». Доронин раскатисто смеялся: «Вот такой ты мне и нужен. Я же знал, что в этом робком Сосноре волк живет!»

…Веретеев смотрит в жесткое лицо Доронина. «Клянись, — не просит, а приказывает он, — что дашь ему все». — Доронин согласно кивает. «Нет, — требует Веретеев, — клянись, что он станет таким игроком, каким и ему самому сейчас не снится. Клянись, что не загонишь его». — «Ладно, клянусь», — отвечает Доронин, подставляя взгляду Веретеева свою крутую спину.

Тренеры стояли друг против друга. Савельев тихим голосом повторял:

— Зачем же вы так? Разве можно так?

Веретеев посмотрел на стол. Пальцы молоденького лейтенанта безотчетно гладили лист бумаги, белеющий на голубоватом стекле. Он искал решения.

— Дай-ка сюда, — приказал Веретеев.

— Протокол, что ли? — не понял лейтенант. Белый лист оторвался от стекла. Еще секунда — и протокол превратился и смятый клочок бумаги. Еще секунда — и лейтенант бросает его в урну

— Свят, ты точно не виноват? — такие только слова и нашел Савельев.

«Болван! — мысленно прокричал Веретеев. — Ты ж убил себя в его глазах этим дурацким вопросом! И никогда ты не сможешь поднять себя в глазах всех, кто примчался за ним сюда».

Веретеев поймал себя на противоречивом чувстве: тренер, с которым он соперничал, неосторожными, опрометчивыми словами унизил не одного себя, а всю тренерскую рать, за это нужно наказывать; с другой же стороны — в борьбе за души этих парней Веретеев не должен ему уступать и, значит, должен нарушить правило тренерского единения, хотя вовсе не известно, сойдутся ли дороги парней и его, старого тренера, да ведь и парни разные: одни только идут вверх, другие стоят на вершине…

— Все могут идти, — сказал Веретеев.

Лейтенант вытирал лоб платком.

— Я бы никогда этого не сделал, поверьте, — услышал Веретеев, бросил взгляд на лейтенанта, совсем молоденького парнишку. — Я хотел разобраться, хотел все по правде, и тех бы наказал, но он не стал разговаривать — только грубил.

— Ты ни при чем, — сказал, чтоб успокоить разволновавшегося лейтенанта, Веретеев. — Ты уж прости его. И он тебя тоже поймет. Если сейчас не сумел, то научится. Обязательно научится понимать. Иначе жить ему будет трудно.

Веретеев знал, что его ждет через полчаса.

Единственное, что дало бы ему силу — улыбка Сосноры. Но Соснора и не смотрел в сторону Веретеева, обнял Свята, словно своим присутствием вытесняя остальной мир из жизни юноши.

Андрей упорно не смотрел на Веретеева.

Но нисколько и ни в чем Веретеев не винил Андрея. И дерзкую гордость оскорбленного Снята не винил.

— Прощай, Андрей, — сказал он и удивился своему голосу: решимость придала ему силы.

Андрей не ответил. Возбужденный, в тревоге, он не был готов спокойно оценить всех, и Веретеева тоже.

— Прощай, Свят…

И тоже ни слова, ни взгляда в ответ, тем более, что Свят и не допускал мысли, что подобное может произойти без ведома тренера.

— Прощай, Сергей…

— Нет, что вы, — быстро ответил старший Катков. Он-то уверен был в непричастности Веретеева, сама мысль об этом ему казалась нелепой. — Я провожу вас.

— Не надо. Ты — с ними. Они нуждаются в тебе. Прощай, Сережа.

— До свидания.

Те двое и голов не повернули.

«Пусть так. Все правы. Но и я тоже. Потому что я один знаю, какой шаг сделаю. Доказать им, что ошиблись во мне? Для этого? Нет. Для футбола. Чтоб его не оскверняли мелкими подлостями. И большими — тоже. Чтоб свят был футбол. Их футбол».

Савельев неотрывно смотрел в непривычно бледное лицо Свята. Он ждал слова, ему хватило бы любого слова, но этот своенравный премьер упорно молчал.

— Не остановятся они, — пробормотал Савельев.

— Кто? — потребовал ответа Свят.

— Все, — ответил Савельев. — Все будут охотиться за тобой. И с подлостью за пазухой. И честно тоже.

— Честно?

Савельев должен был понять, что совершил ошибку из таких, которые не прощает этот человек, проживший-то всего каких-то восемнадцать с половиной лет.

— Честно оторвать меня от «Звезды»?

Единственное, случайно сорвавшееся тогда, в отделении милиции, слово сомнения — и Савельев уже проиграл этого человека.

Он юркнул в свой номер, чтобы скрыть свое поражение. Но те, кто присутствовал при его разговоре со Святом, безошибочно догадаются об этом Они — такие. Они все видят насквозь — смотрят испытующе, безжалостно, но честно, без злобы…

Савельев и в таких хитросплетениях не мог забыть строгое приказание директора завода: «В случает чрезвычайных событий… в футболе они тоже, говорят, бывают… звонить не медля. Прямо мне. В любое время суток. Хоть среди ночи. Я требую, чтобы было так а не иначе. Даже если вам захочется поступить по-другому». Сейчас-то Бурцев, конечно же, дома. В тепле и покое. Знает уже что «Звезда», к которой он стал проявлять интерес, победила сегодня, и вышла в финал Кубка

— Алло! Алло! — кричал в трубку Савельев.

— Да слушаю я, — донесся издалека низкий голос Бурцева. — Слушаю.

— Алексей Платоныч, понимаете…

— Что вы в финале — понимаю, — и вдруг Савельеву становится ясно, что директор все знает или все предвидит. — Что стряслось там у вас? Я слушаю. Потолковее, чтоб я уразумел. Мне бы ваши заботы.

Он всегда такой, этот директор: ждет не реляций о триумфах, а задач, требующих решения…

Савельев напрягся. Он чувствовал, что, излагая Бурцеву существо и некоторые подробности происшествия с младшим Катковым, превратился в струну, готовую лопнуть, ему хотелось бросить в отчаянии телефонную трубку на стол.

— Понятно. Молодец. Я ждал подобного. Меня предупреждали. Ведите себя… все… достойно.

Это тоже приказ. Суровый приказ.

Бурцев продолжал:

— Не теряйте спокойствия. И голову не теряйте. Вы сами в первую очередь. Значит, он держался стойко? Это меня радует.

«Его радует! Радует? А мы тут, как шашлыки на шампурах…»

— Передайте команде мои поздравления. Утром жду вас у себя в кабинете. До свидания.

В трубке забулькали гудки.

«Он ждал подобного? Его предупреждали? Голову не теряйте! Держался стойко? Жду вас у себя в кабинете!

Кого — вас? Всех?

Ведь не догадается позвонить своему коллеге — здешнему директору Баженову. Пристыдить хотя бы, не выругать, если это не положено.

А что было бы, если бы Свят струсил, как в свое время Соснора? Мог ведь?»

Защемило сердце — вспомнил свою ошибку.

«Зачем же я так… потерял голову?.. Значит, Бурцев предвидел, что я могу потерять голову? А теперь ничего уже не исправить».

Он знал: другой на его месте не сидел бы в своем номере. Другой не отходил бы от Свята, от ребят, делил бы с ними все именно сейчас. Самое важное — и именно сейчас. А он боролся с собой. Потому что понимал, как слаб в сравнении с этими парнями в самом простом — умении проявлять человечность. Понимал и значительно большее — в скором времени эти ребята перерастут его. Перерастут то, что составляет его профессиональную ценность…

Веретеев обдуманно подчеркнул свое подчиненное положение — остался стоять в прихожей, не ответив на предложение Баженова пройти в роскошную гостиную.

Баженов вовсе не убеждал тренера. Он доказывал свою правоту, делал это грубо и непримиримо:

— Ты же не представляешь, что я задумал. За ним и те двое потянулись бы сюда. Понял? Они б его не оставили одного и запросились бы к нам. К тебе!

— Да, вероятно, так было бы, — согласился Веретеев. — Но я вот вспоминаю, что давным-давно вы сами возмущались, когда того же Соснору похожим способом заставил у себя играть Доронин. Вы обвиняли тогда футболиста в малодушии. Хотя — если уж говорить по футбольному счету — он не имеет оснований жалеть о том переходе.

— Но как «Звезда» заманила к себе Соснору? Как ты смел — своими советами — помогать Бурцеву? Мне все известно. Ты хоть понимаешь, что не «Звезда» победила сегодня, а победил Бурцев? Бурцев победил меня! Не Савельев — тебя, а Бурцев — меня!

— Даже это не давало нам права…

— Право? А мне целый год жизни отравили — кто поймет? Я хотел, чтоб в финале была моя команда. А теперь сколько еще ждать?

— Вы должны найти способ извиниться перед Катковым

— Я? — вскипел пораженный Баженов. — Ты в уме? Я — извиняться перед каким-то мальчишкой?

Последовавшее затем признание Веретеева еще больше рассердило Баженова.

— Я никогда никого не сманивал, — сказал тренер. — Я, собственно, не знаю ни одной команды в высшей лиге, в которой не было бы когда-нибудь моего воспитанника. Я сам их готовил. Если кто-то улетал от меня — не без этого же, — на подходе был другой, другие. Конечно, этот парень — мечта. Моя мечта. Я тоже хочу, чтобы мечта моя была со мной.

Но — таким способом? Никогда!

Веретееву казалось, что он погружается в мрачную трясину и погружению этому не будет конца. Теперь он знал, что больше не нужен Баженову, что уже никакая сила, никакая победа отныне не заставят Баженова увидеть в нем какие-либо достоинства.

— Мне больше нечего сказать.

— Тебе вообще надо молчать! — рявкнул Баженов. — Придумал: я — извиняться перед мальчишкой!

Веретеев хотел было сказать: «Между прочим, о существовании этого мальчишки знают миллионы людей. Миллионы людей, затаив дыхание, ждут его появления на футбольном поле, на экране телевизора», — но промолчал. Он мог бы сказать эти слова, и еще более сильные и резкие, но знал — это бесполезно. Никто и ничто не сгонит с этого человека самоуверенность и спесь.

Баженов шагнул назад. Портьера, скрывая его, взметнулась. Веретеев остался в прихожей один.

Нет, Баженов ошибается. Не ему не нужен Веретеев, это Веретееву не нужен такой человек. Не нужен и футболу. Именно футболу — прежде всего…

Привычка хранить блокноты принесла пользу. И, листая их, я вспоминал годы — уже больше десяти лет знакомства с Веретеевым, споры, которые мы вели, статьи, которые я помогал ему писать. И вдруг среди записей для статей — строчки о нем.

«О тренере как о человеке можно судить по тому, как он высказывается о коллегах», — вот такая строка. Он говорил обо всех только хорошее. Надо было быть близким ему человеком, чтобы услышать правду, если она нелестная, пусть даже известная всем. Сказать о человеке нелестное — от него это требовало напряжения.

Доронина и Савельева мы считали его учениками. Они этого не признавали. И, как ни странно, правы были они — не мы. Не могли они по своей сути быть его учениками — только формально. Но все, что он использовал на тренировках, все упражнения, все методы были веретеевскими. Он лишь придумал им другие обозначения, как и положено сейчас, научные — модель А или Б, а не первое упражнение, второе. Он и тактике учил по-веретеевски, только употреблял иностранные слова, испытывая гордость, что простым людям не понять его заумь. Значит, все-таки был учеником? Нет, не был. Потому что главного у старика не взял — нравственной чистоты. Этому сам не сумел научиться и потому никого никогда и научить бы не сумел. Он готовил игроков, не видя в них людей. Вот почему он был прав — не ученик он Веретеева.

И Савельев был прав. Он-то — в этом как раз — ученик Доронина, хотя и не знал такого количества умных слов. Знал одно — как тренировать. А люди — они же для него футболисты. Люди они — для других.

«О тренере можно судить по тому, умеет ли он признавать свои ошибки». Старик умел. Послушать его, так всю жизнь он только и делал, что ошибался. Но самая большая ошибка — а этого он, к сожалению, не говорил — в том, что ошибся в учениках — Доронине и Савельеве.

Понимал ли он, какая награда ждет его на старости лет? Ее-то он не дождался, не увидел, какими тренерами станут Соснора и Катков. И все-таки понимал, что не словами воспитал их. Воспитал их своим футболом. Не доронинским, а веретеевским.

Вот как — не один разве футбол?

«Запомни, мальчошка, футбол — это как, скажем, жизнь. Широко звучит. А в жизни все разное и все разные. Поэтому и футбола нет одного, одинакового для всех. Запомнишь?»

Веретеев вернулся часа через полтора, но это ожидание в неизвестности показалось мне вечностью.

Едва погрузившись в кресло и не закурив даже, сказал:

— Понимаешь, это не ново. Они решили повторить номер, который проделал в свое время Доронин с Соснорой, когда заарканил его к себе. Но Свят характером покрепче, чем был Андрей в юности. Да и лейтенант дотошный попался. Так что и милиция им помешала…

Он повернул ко мне широкое лицо. Блестевшие сухие глаза застыли совсем близко передо мной.

— Самое страшное, что я подозревал. И тоже смалодушничал. Не знал, но подозревал, что Баженов попробует заполучить Свята. Видел бы ты его в ту минуту, когда впервые показали по телевизору Свята Он просто потерял всякое благоразумие. Он требовал чтобы, я привез Свята. Был грех, потащился я к нему, но конечно, там и не заикнулся ни о чем. Спасибо Святу, что он сегодня всех нас проучил. Нет, научил. Именно научил. А я смалодушничал. Ну, теперь — что казнить себя? Пусть теперь они — меня. Не Баженов, черт с ним, а те ребята.

Нет, мне казалось, что они должны его оправдать, ну если не оправдать, то простить. У них должно хватить великодушия, здравого смысла, благородства, наконец…

И вот теперь его нет.

А ведь совсем недавно он рассказывал мне, как Доронин, уволенный из своей чемпионской команды той же памятной осенью — два года назад, принимал у него команду, которую, к сожалению, все называли баженовской, а не веретеевской.

«Только не думай, что я измеряю потерю, — говорил тогда Веретеев Доронину, — тем, что команду оставляю именно тебе. Просто мне жаль тех ребят, которых я не успел довести до готовности. Через два-три года они бы заиграли. А ты ведь начнешь снимать сливки с других команд. Моим ребятам не предоставишь шанса отличиться. Их мне жалко, а совсем не то, что отдаю команду тебе».

«Разве вы не поступили бы на моем месте так же, как я?» — спросил Доронин.

«В том-то и несчастье, — оправдал его Веретеев, — что каждый из нас, профессиональных тренеров, готов поступить так, как поступаешь ты, порой и не думая ни о чем. И поступали, и поступаем, и будем поступать точно так. Ты думал наверняка, как мне будет горько, и тем не менее решил. Твое право. Тем более, что нравственные вопросы тебя никогда не волновали».

«В футболе хватает проблем и без этого, кроме вас о нравственности здесь думать некому, да и некогда», — возразил Доронин, тяготившийся этой, по сути, бессмысленной для него встречей. К тому же рядом с Веретеевым он всегда чувствовал себя мальчишкой, который набедокурил и ждет неотвратимого наказания, если же и не наказания, то, по крайней мере, нелицеприятного поучения.

«Это мне известно давно, — сказал Веретеев, — таким, как ты, — некогда и незачем. Но вам на смену придут другие, для кого нравственность — превыше всего. Они и заставят вас посторониться. А мысль обо мне пусть тебя не мучает. Я свое уже взял. И отдал достаточно. И пока живу, буду отдавать. Идем к команде». Веретеев не ожидал, что Доронин отойдет в сторону, уступая ему дорогу.

Позднее осеннее солнце, заливая не теплым, но ослепляющим светом весь этот шумный город, скользнув по бетонному покатому навесу, сверкнуло на ярко-голубой нейлоновой куртке, словно указывая мне путь.

Нет, Свят не вскинул руку, чтобы привлечь мое внимание. Он стоял не двигаясь, погруженный в свои тревоги, хотя его взгляд выискивал меня среди пассажиров, направлявшихся от самолета к зданию аэропорта. Взгляд застыл на моем лице — я почувствовал это. Он кивнул мне. Сухой голос оказался еще и вялым:

— Идемте.

Он словно вырос со дня нашей последней встречи. И шагал неожиданно твердо, однако эта незнакомая походка — раньше он будто скользил по земле — не удивляла. Свят стал мужчиной. С юностью покончено. Каким же он станет?

Кивком пригласил меня в свою новенькую белую «Волгу».

— Когда похороны? — спросил я, усаживаясь рядом с ним.

— Вчера, — ответил Свят.

— Куда ты везешь меня?

— Разве не к Деду? Потом к нам

«К нам», — сказал он. И прозвучало это для меня, как к его, Деда, наследникам, к тем, кого старик Веретеев оставил в футболе после себя.

Яркие лучи слепили нас, и Свят опустил солнцезащитный козырек. Лицо Свята сразу потемнело, и я отчетливо увидел морщинки в уголках его глаз